Пообещай мне...жить. Жестокость и любовь. СТРОГО 18+.

Часть 3, на рисунке Ефим)

Pov. Крысёныш

- Он был твоим братом?

- Был. Он был не просто моим братом, он заменил мне отца, которого у меня никогда не было, был моим кумиром, и моим примером для подражания. Он был старше меня на восемь лет. Мы всегда были вместе, понимаешь, всегда. Он всегда был рядом. За ним я пошёл в полицию. За ним я... - Его голос дрогнул, и он замолчал.

Я тоже молчал. Желудок сводило от дикого голода. Получается, я не ел целый месяц?! Такое возможно вообще?

- И что теперь со мной будет?

- Не знаю, я ещё не решил. - Тим встал, и скрестил руки на груди. - Знаю лишь одно - тюрьма - это слишком мягко для тебя. Поэтому... Я постараюсь, чтобы эта квартира стала твоим адом. Без Александра мне всё равно уже... жизнь не в радость. Когда умрёшь ты, я сам последую за братом.

Pov. Егор

В животе урчало. Ефим взял меня за руку и повёл на кухню.

- Ты чем питаешься? - Он замер в ожидании моего ответа.

- Кофе, яичницу с беконом, круассаны, и клубничное мороженое, пожалуйста! - Усмехнулся я. На самом деле, я был готов съесть что угодно.

- Будет сделано!

Он что, серьёзно?! Через пятнадцать минут мой "заказ" стоял передо мной. Даже клубничное мороженое, такое шариками, с натуральной клубникой и листочками мяты. Я сидел и смотрел на свой завтрак, как баран на новые ворота. Потом взял вилку и потыкал в красивый, будто с картинки, ломтик бекона.

- Что-то не так? - поинтересовался Ефим.

- Ты серьёзно?! Откуда ты всё это взял?! Это же... Слишком шикарно, чтобы есть!

Он удивлённо пожал плечами.

- Ну, пофоткай сначала! - Ефим засмеялся. - А вообще, это же стандартный завтрак. Ешь, пока не остыло.

- Стандартный завтрак - это овсянка. На воде. - Я отправил кусок яичницы в рот. - Блин, шикарно! Спасибо тебе.

- Не говори с набитым ртом. А овсянка на воде - это жесть какая-то.

За две минуты я уничтожил всё, тарелки были пусты, а я сидел довольный, как кот.

- Да тебя, смотрю, не кормят! - Засмеялся Ефим.

Я отвёл глаза. Моей тётке, маминой сестре, тридцать два года, она живёт только для себя, а дома вообще бывает редко. Меня она взяла просто потому, что свою сестру очень любила, но вот забота о ком-то - это явно не её. В квартире частенько не бывало вообще никаких продуктов, даже хлеба. Я подрабатывал, где мог, и тем себя кормил. Но на этой неделе с работой мне не везло.

Pov. Крысёныш

Он сцепил мне руки за спиной наручниками, поставил на пол чашку с чем-то вроде довольно жидкого супа, а рядом - чашку с водой. Желудок свело судорогой, есть хотелось до тошноты, до боли и головокружения. Тут уж было не до гордости.

Я встал на колени, наклонился, было, к миске, но не удержался, и просто рухнул, свалился лицом в пол. Хорошо хоть суп не расплескал... Я с трудом поднялся. Из носа бежала кровь, и я не мог её вытереть, и не мог больше выносить этот нереальный голод. Поэтому, я снова наклонился к миске, и принялся лакать суп.

Кровь лилась прямо в чашку, но я не придавал этому никакого значения. Тим смеялся. Его это всё, кажется, очень и очень забавляло.

Pov. Егор

Ефим как-то бодренько мыл посуду, напевая что-то себе под нос. Кажется, он вполне доволен своей жизнью.

И где-то внутри меня вдруг начала зарождаться агрессия.

Сначала я просто сжимал кулаки до боли в пальцах, стараясь сдерживать себя, а потом вдруг это стало сильнее меня. Я мельком бросил взгляд на этого мальчишку. "Красивый" - промелькнуло в голове. И я вскочил. Мне хотелось отвести душу на нём, выплеснуть всю свою боль и злость, или, хотя бы, избавиться от этой гнетущей тяжести. Я подошёл, схватил его за плечи, и резко развернул к себе лицом. Тарелка, вылетев из его рук, звякнула и разбилась о край раковины. Сам не понимая что творю, я схватил острый осколок тарелки, и приставил к горлу Ефима. Зрачки Ефима расширились, и глаза его стали похожи на чёрную пропасть, сердце стучало так громко... Второй рукой я схватил его за подбородок, и грубо поцеловал, царапая его губы зубами, и специально кусая до крови. Он дёрнулся, и попытался освободиться.

- Успокойся... - выдохнул он.

Но я так хотел ощутить, каково это - причинить боль другому, хотел упиваться его страхом, хотел... Я сжал осколок изо всех сил. Фарфор нещадно врезался в кожу, но боли я не ощутил, лишь почувствовал, как течёт моя кровь по моему запястью.

- Тише. - Ефим вдруг высвободился, и положил ладони мне на виски. - Тише, всё хорошо. Ведь ты, на самом деле, не хочешь причинить мне вред. Тише, Егор, дыши...

И он поцеловал меня, очень нежно и тепло. Осколок тарелки выпал из руки. Меня трясло. Я осторожно обнял его, и старался отвечать на поцелуй мягко, не резко. Это и впрямь успокаивало. Постепенно я чувствовал, как тает страх, уходит злость, и как я утопаю в этом поцелуе, будто впитывая тепло чужих губ в себя, в самое сердце. И в то же время я боялся открыть глаза, боялся осознать происходящее, боялся, что мне станет ещё более мерзко.

Он провёл рукой по моим волосам, поцеловал меня в шею, его руки скользнули под мою футболку, сначала на плечи, потом ниже, ниже... Когда его ладонь легла мне на живот, меня будто пронзило разрядом электричества, с губ сорвался стон. Он слегка прикусил мою нижнюю губу, и его пальцы скользнули под резинку моих трусов. Я вздрогнул, и резко сжал рукой его запястье.

- Не надо... Это... - Я пытался отдышаться. - Это пока даже не укладывается у меня в голове...

Он мягко улыбнулся.

- Лучше?

Я кивнул. Щёки пылали. Мне было стыдно, стыдно и за то, что напал на него, и за то, что целовался с ним, и за то, что был сейчас так возбуждён.

- Душ там.

- А?

- Душ там. - Опять улыбается. - Я дам тебе свои вещи, и...

- Нет! - Я поймал его ладонь. Мне вдруг стало страшно хоть на минуту остаться вновь одному. - Не уходи... Не уходи. Прости меня за...

- Пойдём. - Ефим схватил меня за руку и решительно повёл в ванную.

Он включил воду в душевой кабине, и начал раздеваться. Я, как завороженный, смотрел на его тело. Бледная кожа, шрамы, кубики пресса, выпирающие рёбра. Такой худой... Хрупкий. Потом Ефим начал раздевать меня, осторожно и заботливо, как маленького, после чего скользнул под душ и притянул меня к себе. Вода была тёплой, приятной, но я дрожал, будто от холода. Ефим чуть наклонился, и шепнул мне в самое ухо:

- А теперь закрой глаза, и просто ни о чём не думай, если в голове это у тебя не укладывается...

Сердце дёрнулось, и будто замерло, а внутри меня зародился ещё и страх. Страх до тошноты сжимал желудок ледяной рукой, пульсировал в висках. Казалось, меня сейчас порвёт от всех этих чувств. Не думать, не думать... Его поцелуи, прикосновения, объятия, тепло его тела... Это... Приятно. Очень. Я провёл рукой по его влажной коже, Ефим прижался ко мне всем телом, тихо всхлипнул, поцеловал меня в шею, и вдруг как-то резко опустился на колени.

- Не...

- Тс-с... - Он потёрся щекой о мой живот. - Не бойся...

Я с силой прижался спиной к стенке душевой кабинки, боясь упасть, руки скользили по гладкой и мокрой пластиковой поверхности, держаться было не за что. Вода стекает по лицу, меня трясёт от возбуждения, я захлёбываюсь. Его губы в районе пупка, ниже... Это ледяной страх и тёплое наслаждение. Тепло и мягкость его языка... Губами он осторожно коснулся моего члена, а потом вдруг одним глотательным движением взял его в рот полностью... Мир стёрся. Только волны тёплого удовольствия. Мне кажется, я кричал. Громко, во весь голос. Мысли действительно пропали, я захлёбывался от счастья, и снова боялся открыть глаза хоть на секунду.

Pov. Крысёныш

- Смотри мне в глаза, слышишь?! - Он резко ударил меня ногой в живот, внутри меня всё вспыхнуло жгучей болью.

Почему, почему... Почему всё вышло так?! Слёзы застилали глаза, но я крепче стискивал зубы, и старался не издать ни звука.

- Ты плачешь? Ты?! А расскажи мне, как плакал двухлетний малыш, когда ты убивал его родителей, Крысёныш!

Снова удар. Я помнил. И плач, и беззащитность того ребёнка, тогда так раздражали меня, а сейчас я ненавидел себя за это. Я заслужил. Заслужил самые жестокие пытки и самый жуткий ад.

- Я хотел... Есть! - Я рыдал, захлёбываясь в собственных слезах, дрожа от боли и обиды. - Они... Сказали... Они... Сказали, что... Таким отбросам не место в этом мире!!! Они смеялись надо мной. Говорили... Что я не достоин даже куска хлеба... Это они отбросы!!! Из-за них...

- Заткнись. Заткнись! Я не хочу тебя слушать. И мне противны твои слёзы. Сколько тебе лет, Крысёныш?

- Тринадцать...

Его глаза расширились от удивления.

- Сколько?!

- Тринадцать...

- Да ты шутишь! "Тебе тринадцать лет, не встать и умереть"*!!! И уже в тринадцать лет... Боже! Боже, что же мне с тобою делать... Ведь ты сопляк ещё совсем.

- Убей.

- Что? - Он вздрогнул.

- Убей меня... Ведь, ты же сам говорил, что мне и смерти мало... И что смерть стала бы для меня лучшим... Подарком...

* - Строчка из песни Глеба Самойлова.