Божественный Юлий

Название: Божественный Юлий

Автор:

Бета: Нарелин Эльве

Фендом: RPS

Рейтинг: R (авторский)

Категория: Слэш, гет

Пейринг: Юлий/Брут, Юлий/Сервилия, Юлий/Кальпурния

Жанр: angst, romance, darkfic, songfic

Размер: мини

Статус: закончен

Дисклеймер: автор и заказчик на персонажей не претендуют, материальной выгоды не извлекают.

Размещение: только с разрешения автора и заказчика.

Саммари: Сюжет истории не нов: один любил, другой запрещал себе это делать.

Предупреждения: 1.Смерть персонажа.

2.Pov, вуайеризм.

3.Возможны неточности в описании жизни и быта древних римлян.

4.Возможен ООС персонажей в сравнении с их историческими портретами.

От автора: Написано на заказ и по идее Нарелина Эльве. Идея возникла под впечатлением песни Канцлера Ги «Julius Caesar». В тексте использованы строки песни.

 

Божественный Юлий

Скука…

Это все, что осталось мне на растерзание. Как когда-то к моим ногам бросили Мир, так же страх и человеческая глупость бросили к ним Скуку. Но она не ползает на брюхе, вымаливая спасение, не прижимается подобострастным поцелуем к полам моей туники. Нет, она вальяжно разлеглась у моих ног, используя мои колени как свою подушку. Она поднимает на меня глаза, где плещется привязанность и забирает последние крохи веселья, вырывая их из моих пальцев.

И мне не удается скинуть ее голову, не удается уйти от нее… Пожалуй, настойчивее этой особы может быть только одна… Но она сама не желает ко мне приходить. Она навещает моих людей, грея их в своих объятиях. Она предпочитает мне раба, крестьянина, вельможу, война. Кого угодно, только не меня. Возможна, она обижена на меня, за то, что в юности я с такой охотой ускользал из ее объятий, предпочитая им горячие тела матрон и шлюх. А может она, как и все, боится моего клинка…

Скука…

Похоже, ты единственная кто будет рядом со мной, до скончания века. Ну что ж, я справлюсь и с этим…

 

1

Pov Брут

Я знал, что приезжать сюда было глупостью с моей стороны, но Тертулла с таким восторгом и любовью описывала гостя матушки, что мне захотелось увидеть того мужчину, который заставил холодный рассудок сестры замолчать, позволяя ее сердцу править.

Встреча с Гаем Кассией меня удивила, но, если быть честным, удивила приятно. Молодой мужчина рассуждал здраво, не стесняясь признаваться своих ошибках и разумно выслушивал мои замечания, к тому же, было сложно не увидеть ласковые взгляды, которые он бросал на мою Тертуллу и влюбленные улыбки адресованные ей же. Невольно посмеиваясь над ее смущением, я в приподнятом настроении покидал дом матери, когда встретил во внутреннем дворе дома еще одного гостя. Это меня не удивляло, мать вдовствовала и частенько развлекала себя присутствием мужчин в своей спальне, умело затыкая недовольных остротами или же чем повеселей.

Но при виде широкой спины уходящего мужчины, ноги подогнулись, а сердце сжалось в комочек, который не смел трепыхаться и лишь надсадно ныл. Как когда-то когда я был юнцом… когда я впервые встретил этого мужчину, выходящего из спальни материи. Тогда я так же удивленно замер, смотря на безумно красивое лицо, на котором играла полуулыбка удовлетворенного кота. Мужчина меня заметил и, подмигнув, ушел прочь, а мать, ни капли не стесняясь своей измены, попросила не травмировать хрупкую психику Юния ее изменой. Я склонил голову в знак согласия, жалея, что не смог разглядеть незнакомца. Но подобное удовольствие мне представилось довольно скоро. Мужчина стал частым гостем матери, он приходил когда ему хотелось… а я статуей застывал стоило мне увидеть его. Да что там увидеть, услышать… не его голос, его имя.

Юлий.

Наверное, только из-за него я оставался в доме Юния: что бы иметь возможность видеть его расслабленное удовлетворенное лицо и слышать его сладостные стоны. В те часы, что он проводил рядом с матерью я часто прокрадывался к дверям ее спальни или таился на ее балконе, куда добирался по крыше и боясь дышать смотрел… смотрел как мать звонко по-девичьи смеясь расстегивала застежку лацерна, стягивала без интереса пенулу, как ласково вела по его плечам своими крохотными по сравнению с ним руками, как жадно прижалась к его груди губами, неспешно, смакуя снимала тогу, как она без стеснения ласкала его член, бесстыдно брала его в рот и облизывала его семя с губ.

Я смотрел, боясь моргнуть, а он властно опрокидывал мать на кровать, сжимал ее руки в своих и брал ее. Он двигался резко, не столько давая, сколько беря, но матери как мне этого было достаточно, она запрокидывала голову, а он целовал ее грудь, шею, губы. Под конец он напоминал загнанного зверя, метался, рычал, сжимал мать, да так, что у нее порой синяки оставались, а затем беззвучно замирал, прижимаясь своим лбом к плечу матери и открывал рот в немом крике, закатывая глаза…

Я кончал от одного вида, мои ноги подгибались, а руки дрожали. После этого я редко мог устоять на ногах. И пока он неспешно о чем-то говорил с матерью, позволяя той ласково и как-то собственнически оглаживать свое тело, я приходил в себя, судорожно сжимая в своих руках свою же тогу, и закусывал губу, боясь быть уличенным…

Я и сейчас этого боюсь, но ноги сами ведут меня в сторону спальни матери, а руки еще помнят, как по голому стволу забраться на крышу, откуда без помех можно добраться до балкона и вновь увидеть.

В последние годы они часто разговаривают, вальяжно раскинувшись на кровати, не прикасаясь друг к другу руками, в эти минуты я смотрю на его профиль, на то как медленно и спокойно поднимается и опускается грудь, мечтая прикоснуться.

- …Он благоговеет перед тобой, - произнесла мать, слегка хмуря брови.

- Это делают многие, – усмехнулся он, ласково проводя по руке матери своей.

- Да… но вряд ли те многие ревнуют тебя к собственной матери…

- Сервилия, я же сказал, что не прикоснусь к нему, что он для меня как сын, – произнес он – Что ты еще от меня хочешь?

- Действительно, – лукавая улыбка поселилась на лице матери – Что же мне еще желать? Разве что твое тело.

Он улыбнулся и потянулся к ее губам…

Но я не видел этого, пелена боли затмила глаза, раздавив в своих руках мое сердце. Сын… всего лишь сын… Это больно, чертовски больно. Небо согласилось со мной, оно роняло за меня свои слезы, пока я отчего-то испуганно уходил из дома матери, оно плакало всю дорогу, что я прошел пешком, подставляя чужим слезам лицо.

 

2

Pov Брут

В этом доме, как и во многих в округе, огни не гаснут. Они горят всю ночь, приветливо зазывая клиентов, и я сегодня уподоблюсь тем, кто будет брести по ночной улице к ним, в надежде на каплю тепла и ласки. И я получу ее.

Мне подарит ее светлокожий мальчишка не старше пятнадцати. Сейчас он испуганно сжимает тогу в руке, боясь поднять на меня свои черные глаза, за которые я его и выбрал.

- Боишься? – спрашиваю я, скидывая с плеч лацерну.

- Нет, - врет он, но смотрит прямо, от чего его пухлое лицо кажется чуть старше.

- Достойный ответ, – усмехаюсь я, протягивая ему руку – Будут ли действия достойны ответа?

Мальчишка вздрагивает и отводит глаза, но все же делает шаг ко мне, а за ним еще несколько, пока нас не разделяет всего один вдох.

- Достойны, - произнес я и наклонился к его губам, жадно, но все же ласково прикасаясь к ним.

Он податлив как глина, он словно плавится в моих руках, течет и принимает нужную мне форму… Из него не получится властный любовник, покорность вбили в него еще в детстве, но пылким он будет, вон как блестят глаза, от возможности прикасается ко мне где вздумается. Он испуганно и как-то вожделенно проводит руками по моему телу, сглатывает, видя как наливается мой член, и действует… вполне умело и жадно, словно от этого зависит его жизнь. Его стоны похожи на рычание, а в пик удовольствия он утыкается мне в плечо лбом и молчаливо открывает и закрывает рот, смотря на меня сквозь опущенные веки…

И за это я готов бросить мир к его ногам…

Мальчишка удивленно смотрит на кошелек в своих руках, пока я неспешно застегиваю лацерну.

- Но тут много и…

- Это все тебе, я предупрежу хозяина, – говорю я и, увидев удивление на его личике, не удержавшись, целую его… так как бы целовал лишь Его. Мальчишка прикрывает глаза и еще несколько секунд после сидит с приоткрытым ртом и жадно дышит. Я фыркаю видя это и направляюсь к двери.

- Ты… Ты еще придешь? – спрашивает он когда я уже открыл дверь. Я усмехаюсь и поворачиваюсь к нему. Мальчишка сидит на кровати, прикрыв тонкие ноги тканью туники, и смотрит с жадностью и мольбой. Я вновь улыбаюсь и ухожу.

Красивый… Через пару лет он станет еще и опытнее. В его черных глазах появится новые искорки, которые будут умело сводить с ума, заставляя желать быть обладаемым.

Вот только зачем мне подделка? Когда я могу видеть оригинал?

Попрощавшись с хозяином кивком, я вышел на улицу. Не смотря на довольно сильный дождь, луна светила ярко, лишь иногда прячась за темными облаками. Я поправил лацерну и неспешно побрел домой, впереди меня из-за поворота выскочил всадник, закутанный с ног до головы в плащ. Цокота копыт я не слышал, а значит передо мной был, такой же как и я, искатель чужого тепла. Но нашел он его в другом доме.

- Господин! – ночную тишину этот голос разрезал так же как гром. Всадник потянул поводья на себя, заставляя скакуна остановится и развернуться к говорившему. Из-за того же поворота выскочил молодой мужчина, он радостно подлетел к всаднику и произнес, протягивая какую-то тряпку:

- Ты забыл.

Всадник благодарно взял вещь и наклонился еще ниже, что бы коснуться своими губами чужих. Поцелуй затянулся, а я как вкопанный смотрел на него, с болью в сердце узнавая столь любимый мной профиль. Всадник что-то сказал парню и уехал, быстро скрывшись за поворотом. Парень же продолжал смотреть ему в спину, обнимая себя руками.

Его нельзя было назвать хрупким, рельеф мышц хорошо прорисовался на руках, а толком не одетая туника соблазнительно подчеркивала мышцы спины и, наверняка, груди. Он еще немного постоял, а затем развернулся ко мне лицом, удивленно расширил глаза и быстро поклонился. Луна выбелила его тонкое лицо, забавно очертив слегка крупноватый для такого лица нос, и почти скрыла складку тонких губ.

Ему было не больше двадцати и я легко узнал в нем самого себя, такого, каким я был при первой встрече с Юлием. Раб улыбнулся, по-своему трактуя мое замешательство.

- Не хочешь развлечься? – произнес он, похотливо облизав губы.

- Хочу… - произнес я и сделал к нему шаг. Он оказался самым тяжелым, все тело налилось непонятной тяжестью и болело так, словно меня использовали для отработки ударов.

- Тогда прошу за мной, - вновь эта улыбка.

- Очень хочу, - произнес я и подошел вплотную к парню, бережно положил левую руку ему на плечо, а второй нащупал клинок размером с ладонь. Быстро его выхватил и вонзил в грудь ничего не успевшего понять раба.

- Хочу… - повторил я, вытаскивая клинок. Парень удивленно распахнул глаза, в изумлении беззвучно открывая и закрывая рот и судорожно цепляясь за меня.

- Зачем? – произнес я, вновь вонзая клинок в его грудь – Зачем ты ему? Зачем?

Клинок вновь и вновь проникал в тело парня, пока его руки не потеряли свою цепкость и не упали, пока его глаза не потеряли свой блеск. Лишь тогда я оттолкнул от себя тело раба.

- Ведь у него есть я.

Где-то вдали послышался цокот копыт. Я переступил через тело и неспешно побрел прочь, мысли путались, руки дрожали.

А дома напугав прислугу своим видом, я разнес библиотеку, успокоившись лишь тогда, когда не осталось ни одной целой книги. После чего обессилено сел средь развален и впервые в своей жизни заплакал, не пытаясь стереть нескончаемые слезы горя.

Наглости нарушить мое уединение хватило лишь у гонца. Он сумбурно бубнил о неизвестном отправителе и пытался не смотреть по сторонам, испуганно разглядывая свои сандалии. Я вырвал письмо из его рук и прогнал прочь.

Все как всегда, не сильно завуалированное требование предать Юлия.

Предать…

Я сжал послание в кулаке, после чего бросил его на пол и велел приготовить мне воду для омовения и прорычал о том, что бы немедля послали гонца к Кассию.

Предать, так предать…

 

3

Pov Юлий

Кальпурния тяжело дышала во сне, беззвучно металась по покрывалу, ее тонкие ручки сжимали ткань, а белоснежная грудь резко поднималась и неспешно, часто замирая, опускалась. Я дотронулся ее плеча, кончиками пальцев, заставив вздрогнуть в последний раз, сбрасывая с себя наваждения сна.

- О, Боги, - прошептала она, испуганно смотря перед собой.

- Страшный сон? – спросил я, прикасаясь к ее теплому плечу.

- Безумно страшный, – произнесла она и повернула ко мне голову.

- Что же тебе снилось? – спросил я, ласково проведя по ее груди кончиками пальцев.

- Река, – прошептала она, перехватывая мою ладонь и прижимая тыльной стороной к губам – Мне снилась река, но ее воды были… красными. Мне казалось, что если опустить туда руку, то от той не останется и следа очертаний. Я отчего-то знала, что это кровь…

Она на миг закрыла глаза, после чего резко прижалась к моей груди, цепко и как-то судорожно хватаясь за мою шею.

- Это была твоя кровь, – прошептала она, судорожно вздыхая – Я… видела твою кровь, Юлий…. Ты плыл по ней… А я… я звала тебя, прости, я так испугалась входить в воду и я стояла на берегу…

- Это всего лишь сон, – произнес я, прижимая ее к себе – Дурной сон.

- Нет-нет, - шептала она, не желая меня отпускать – Нет, не сон… не просто сон…

Она отстранилась от меня, заглядывая в глаза:

- Но я желаю, что бы он был просто сном, - ее тонкие губы накрыли мои – Юлий, прошу. Не бросай меня. Не уходи…

- Глупости, – все же фыркаю я, разжимая ее руки – Это предрассудки, Кальпурния. Женская глупость. Мне нужно идти.

- Нет! – ее крик накрыл меня с головой, а хрупкое тельце Кальпурнии прижалось ко мне, словно пытаясь сроднится с моим.

- Нет! Останься, прошу!

- Все хорошо, - произношу я, проведя рукой по ее волосам – Слышишь, все хорошо.

Она удивленно замирает, перестав полушепотом просить. Она вскидывает на меня глаза, и в них я вижу ее понимание. Она, как и Сервилия, поняла меня с полушепота, но в отличие от той она принимает мое решение.

- Глупец, - всхлипывает она, утыкаясь носиком мне в ключицу – Умнейший глупец.

- Цезарь, – не соглашаюсь я. И Кальпурия запрокидывает свою голову, заливая спальню звонким смехом, а свое лицо слезами.

Я улыбаюсь ее безумию и спешу на встречу с другой женщиной. С той, чьи объятия так долго игнорировал. Она ждет меня в сенате, прячась в глазах тех, у кого смелости не хватило посчитать себя равными мне. Она, как и они, отводит взгляд стоит лишь мне поднять глаза на нее, боязливо сжимает в руках стилус, так и не найдя в себе храбрости принести сюда клинок.

Она тут, неспешно крадется между рядов, прячась за спинами глупцов решивших заменить меня. Она напугана, как и они, но более решительна. Это она, а не Тиллий пытается сдернуть с меня тогу, и это она с криком кидается на меня, сжимая в чужих руках стилус. Ей страшно принимать меня в свои объятия и я усмехнувшись столь же безумно как и Кальпурния, отбиваю первый удар стилусом, который вертел в руках с самого начала. Она возмущенно шипит, но уже не кидается. Она сама раскрывает передо мной свои объятия, и я с готовностью делаю тот шаг, что нас разделяет, пропустив первый удар.

Он не смертелен, но болезнен. За ним будут и другие, и я с упоением буду отбивать их, пропуская самые находчивые. А она будет нежно водить по моим волосам своими холодными руками, позволяя мне мою последнюю – безумную – улыбку.

Новый удар более сильный, чем предыдущие, заставляет меня повернутся к тому, кто его нанес. Тонкое, мальчишеское лицо и испуганные глаза, это все что я вижу, но этого хватает, чтобы безумие прошло, а стилус выпал из моих рук. Я никогда не спутаю это лицо ни с чьим другим, я ни когда не забуду блеск этих глаз и тяжесть дыхания, я ни когда не забывал его, даже когда был с женщинами, пытаясь в их тепле и ласке утопить собственную любовь и боль.

Улыбка трогает мои уста, но как-то нерешительно, а слова с губ срываются совсем не те которые хотели бы сорваться:

- И ты, сын мой?

Синь его глаз замирает, что бы через удар сердца вскипеть гневом. Он вскидывает стило и опускает его на мою грудь, но мне не больно, по моим жилам сейчас течет триумф. Хочется запрокинуть голову и засмеяться, но я закрываю лицо тогой и позволяю уже давно умершему телу упасть на ступени сената.

Ударов больше не будет. Ни их, ни моего сердца.

 

4

Сенат быстро пустеет, а кровь неспешно, словно нехотя стекает с одной ступени на другую.

Холодные тонкие пальцы, медленно и недоверчиво тянутся к окровавленной тоге, откидывая ее с красивого, уже не молодого лица. Всхлип боли пронзает пустоту, а за ней гулкий удар падения на колени.

Слезы отчаянья сами текли по лицу, теряясь в складках окровавленной тоги. Побелевшие пальцы руки сжимали когда-то белую ткань, а убийца не отрывая головы от груди Цезаря, шептал:

- Вы не умрете…

Бескровные губы разомкнулись, но пробитое легкое не позволило сорваться последним словам с них.

- Ведь боги бессмертны… Ведь так… - шептал убийца, содрогаясь от собственных слез, судорожно сжимая в побелевших руках тогу. Чужая рука легла поверх его пальцев, не в силах сжать их, но до последнего не желая отпускать.

- …Божественный Юлий…