Текст №3

На полу магазина бился в истерике ребенок. Он хотел и не хотел, он не слушал увещеваний молоденькой, едва окончившей школу матери, которая то грозилась отшлепать, то умоляла перестать, то шипела что «люди же смотрят». Васеньке — теперь его имя знал и я, и продавщицы ближайших прилавков, — было решительно наплевать. Я смотрел на мать, слыша в ее голосе знакомые с детства нотки беспомощности, гнева и подступающих слез. Мальчишка, заботливо укутанный по первым холодам наступающей зимы, изводил мать криком, запрокинув к ней красноелицо, сморщившееся как печеное яблоко.

Сотрудники магазина со строгими лицами односложно и неохотно отвечали девушке, всем своим видом демонстрируя, что ей пора бы убраться самой и увести свое орущее чадо. Ну плачет ребенок, с кем не бывало? Только даже на лицах покупателей ясно читалось осуждение, когда они приближались к матери,чтобы тут же торопливо скользнуть мимо и уйти как можнодальше.Она была виновата в их неудобстве, вот в чем все дело.

Продавщицы, немолодые и грузные, лениво обсуждали молодую мать,отгородившись от происходящего прилавками.

— Вот нарожают детей, а потом не знают куда их девать. Хоть бы дома оставила.

— Да дура она обыкновенная, родила чтоб был, а воспитывать не умеет.

— Пацану отец нужен, что мать из него воспитать может? Вот что воспитала, то и имеет.

— Это еще тихо.Помните Людку,ну, она еще в девяностых тут продавщицей работала? Вот сынок ее, Лешка, вот кто умел истерики закатывать, до сих пор аж в ушах звенит. Сто лет уж про них ничего не слышала, поди она так и тратит на него свою пенсию.

Под беспардонный треп базарных теток мать выпрямилась, подхватила ребенка и в три тяжёлых шага, проминавших плитку пола до цокольного этажа, пересекла зал и скрылась из виду.

Мне тоже хотелось поскорее убраться прочь от детского визга, ввинчивающегося в уши до того остро, что казалось, еще немного и я оглохну. Хотелось убраться от недовольных теток и менеджеров, чьи лица при появлении покупателей вспыхивали искусственно-живым дружелюбием, таким же поддельным как снег, украшавший витрину. Может, будь эта девушка более зрелой или более опытной, с ней обращались бы терпеливей. Может, не окажись она одна, совсем без поддержки, ей не пришлось бы идти через зал с напряженной, точно окаменевшей спиной, не пришлось бы игнорировать упреки и презрение во взглядах тех, для кого она всего лишь "клуша с личинкой". Может... Да какое там «может»? Жизнь не терпит сослагательных наклонений. Легко рассуждать о том, кто, кому и что должен, когда стоишь в стороне с недовольной, скучающей мордой, делая вид, что тебя все это вообще не касается. Много нас таких, разводящих чужие беды руками. А ведь все не бывает так просто.Нет ни слова, ни рецепта, чтоб сразу раз — и счастье. Чтоб сразу и дом полная чаша, и карьера, и ребенок. Чем-то всегда приходится жертвовать, но всегда, совершенно всегда мать оказывается виновата. Мать плохая. Мать не соответствует чьим-то представлениям о том, как «правильно». Что ж это за мир такой, в котором воспитание нового члена общества — самая неблагодарная работа? Я кинулся следом, не до конца понимая, что хочу сделать или сказать, если догоню ее. Просто нужно было что-то сделать.Я должен был что-то сделать, понимаете?

Я застал ее у самых дверей. В глаза как-то сразу бросились и тонкая курточка, и видавшие виды сапоги.Зато массивная коляска казалась новой, так же как и комбенизончик на Васеньке. Он все так же заходился пронзительным ревом, пока мать пыталась впихнуть его в коляску и подхватить с поля многочисленные пакеты. Рук ей мучительно не хватало, а у меня имелась парочка лишних, совершенно ничем не занятых.

— Может, вам помочь? Куда вы по грязи, да с коляской и сумками?

Девушка огрызнулась:

— Да мне уж напомогали, спасибо. Да помолчи ты наконец!

Это она не мне, это она Ваське.

— Ну, чего ты ревешь? Привет, приятель. Чего ты развозмущался?

Мальчишка замолк, засмущался, все еще красный и мокрый от слез и натуги. Ухватился за мать, и та наконец смогла впихнуть сына в коляску, накрепко застегнув черный ремень поверх синего комбенизона.

— Не скажешь? — Я присел перед ним на корточки и малыш замотал головой, — Забыл, да? Ну, значит ерунда была. Давай, я вас с мамой домой провожу? Вон там лужи какие.

Девушка бросила на меня косой взгляд, заколебалась на мгновение, но все же передала сумки, без слов принимая мое предложение.

Шагая рядом и налегая всем весом на вязнущую в грязи коляску, она больше не производит впечатления несгибаемой и сильной,какой казалась там, в магазине. Она как-то вдруг уменьшилась, съёжилась до размеров потерянной девятилетней девочки, которая выгнужденно волокла на себе непомерно тяжелую ношу, с которой просто не знала — что делать. Шла девушка так быстро, как только позволяла тяжелая, неповоротливая коляска. Будто торопилась поскорее добраться до дома. Из-под поблекшей вязаной шапки выбивались распущенные светло-каштановые пряди, и ветер играл с ними,то зло бросая в лицо, то едва касаясь.

И как-то вдруг она заговорила высоким, подрагивающим голосом, совершенно ни к кому не обращаясь. Она говорила торопливо, словно стремилась выговориться до того, как черный зев маячащего впереди подъезда поглотит ее вместе с ворохом бесконечных проблем.

— Я и не думала, что будет так сложно. Говорят, дети это счастье, это будущее. Вон оно, мое будущее: всю жизнь сопли подтирать да истерики слушать. Лучше бы я тогда... — она бессильно махнула рукой, прижала ее ко рту и всхлипнула беззвучно, а потом потерла бледное, замерзшее на ветру лицо. Ее решительно поджатые губы казались бескровными.

— Не переживайте вы так. Это он пока маленький — сложно…

Я вдруг осекся. Девушка зло и коротко рассмеялась, услышав эту прописную истину. На мгновение меня кольнула обида, но стоило приглядеться, как я понял: эта девчонка, отчаянно пытающаяся поднять коляску по высоким ступенькам подъезда,была кем угодно, но не тем, кто только и видит, как бы кого обидеть своим смешком. Измученной,устало-равнодушной от чужих непрошеных советов,банальных, набивших оскомину истин — была, а вот злой — вовсе нет.

— Меня мать тоже рано родила, — я переложил пакеты в одну руку и взялся за каркас коляски с другой стороны, помогая матери внести ценный груз по ступенькам до лифтов. Васенька счастливо сопел, пуская пузыри и болтая на своем и о своем. — Намучилась и со мной, и с учебой.Зато потом и карьеру сделала, да и меня на ноги поставила. И для себя время еще осталось.

Девушка улыбнулась мимолетной, но искренней улыбкой, и я подумал, что сейчас, наверное, самое время спросить, как ее зовут, но вдруг представил как это смотрится: подкатил к ней, воспользовавшись истерикой сына, до дома проводил, сейчас еще и на чай напрошусь. Прямо романтика современности, без цветов и конфет — сразу к делу. Нет, уж лучше расстаться, как есть — незнакомцами. — Ну, бывайте.

— Постойте! — ее рука коснулась моего запястья. Тонкие пальцы оказались совсем ледяными, и я подосадовал, что перчатки бы ей не помешали. — Может подниметесь, чаю выпьете? Я печенье купила. Песочное.

— Нет, не стоит. Я лучше пойду.

— Ну… тогда спасибо вам за помощь.

Она растерянно взглянула на меня, словно пыталась что-то припомнить, но ее рука уже тянулась к черной кнопке на стене. Я поспешил к выходу, надеясь, что холодный осенний ветер заставит меня позабыть и непрошенные воспоминания о детстве, иосторожную девичью улыбку, на краткий миг озарившую узкое усталое лицо.

На последней ступеньке меня догнал ее окрик:

— Да что же это я! Как вас зовут хоть?

— Алексей, — я оглянулся и замер, застигнутый дежавю: в неверном свете кабинки лифта на меня словно смотрела моя собственная мать. Молодая, такая, какой я ее едва помнил — в самый мрачный период моего детства. И шапка эта вязанная, куцая, и выбившиеся волосы, только драпового пальтишка не хватало. — Я там в магазине... в общем, думал старых материных подруг навестить.Привет им из Германии передать. От Людмилы. Да только расхотелось что-то.

Она рассмеялась, и я мимоходом отметил, что ее смех вовсе не похож на то, как смеется моя мать, но его переливающийся звон, эхом разнесшийся под потолком подъезда, разом перечеркнул все внутренние сомнения. Значит, сейчас до цветочного магазина сгоняю, куплю сладкого к чаю… Тогда и познакомимся по-человечески, а не на бегу и с языком на плече. Адрес я знаю, как сына зовут тоже — не потеряемся. Я теперь ее точно отыщу. Во что бы то ни стало.