Текст №13

Об этой истории не сложат песен. Ее не передадут из уст в уста, не поведают у костра за миской похлебки и куском хлеба. Не потому вовсе, что в ней нет ни благородных рыцарей, ни спасенных юных дев – хоть это и чистая правда.

Просто из всех, кто мог бы ее рассказать, осталась лишь я – слишком давно все случилось, и со мной же однажды она неизбежно канет в небытие.

Только вот мое «однажды» наступит совсем не скоро.

***

Для меня все началось за неделю до пятнадцатого моего дня рождения – тогда я заметила первую чешуйку, прямиком под правой ключицей. Зудела она ужасно, весь вечер изрядно отвлекая меня от церемонных бесед на встрече с послами.

Наутро уже целая цепочка зеленоватых пластинок размером с ноготь мизинца красовалась на правом моем запястье, напоминая причудливое, хоть и красивое, украшение. Я прогнала служанок прочь и самолично туго зашнуровала рукава платья. Отчетливее всего помню собственное безмерное удивление, замешанное пополам на страхе и любопытстве. Еще помню, как взвешивала, стоит ли мне кому-то обо всем рассказывать, размышляла, защитит ли меня мое высокое рождение от костра или башни, куда меня запрут с глаз долой. Осторожность победила, и я решила держать рот на замке.

К полудню в замок прибыл Магистр. Почти с самого моего рождения он учил меня всему понемногу – астрономии, истории, языкам. По его собственной формулировке – «вбивал в неподатливый женский разум основы основ всего сущего». Во мне, к огромному сожалению, не было и капли магии, и прежде ни один посвященный не взялся бы со мной заниматься, будь я хоть тысячу раз Принцесса. Но тогда магия на земле почти иссякала – за два десятка лет во всем королевстве не родилось и горстки детей с предрасположенностью к тонким наукам. Наверное, потому Магистр и возился со мной. Да еще, пожалуй, чтобы заслужить расположение Королевы.

Во всем, что касалось магии, учителю не было равных, и тогда я думала, будто нет в подлунном мире ничего, что оказалось бы ему неподвластно. Магистр был по-своему ко мне привязан, но свое ремесло любил значительно сильнее, потому я так и не решилась ему открыться. К тому же, в тот момент я еще тешила смутные надежды на то, что моя деликатная проблема исчезнет сама по себе. Впереди маячило смутной перспективой сватовство, и, что куда важнее – Церемония, первая за тридцать лет, а у меня в ней была особая почетная роль.

Мне надлежало взойти на помост, убранный бересклетом и остролистом, обряженной в легкий доспех, и принять из рук Королевы священное оружие, дабы ознаменовать процветание новой эры, что настала, когда матушка вернулась домой из мертвых. Для измотанного долгими войнами народа я была символом долгожданного единства, теперь же мне надлежало стать символом их безоблачного будущего. Прежде Церемония была неразрывно связана с потерей, нынешним же триумфом матушка вознамерилась вытравить прошлое из людской памяти.

Все занятие я тогда просидела как на иголках. Учитель, впрочем, если и заметил, что-то непривычное в моем поведении, виду не подал. Выбранил – угодить ему было решительно невозможно – и направился восвояси, оставляя меня наедине с невеселыми мыслями.

Помню, как после его ухода сидела в своих покоях одна, снедаемая гнетущими мыслями, и тщетно пыталась сосредоточиться на забытом Магистром манускрипте – досадуя на мою бестолковость, он оставил книгу на столе вместо того, чтобы по обыкновению унести с собой. То был фрагмент учебника по истории, совсем свежего. Бездумно переворачивая страницы, я просматривала описание сравнительно недавних событий, которые и без того помнила словно молитву с самого рождения. Это была глава о Королеве, победившей чудовище.

Моя матушка была седьмой дочерью старого короля, и ей едва сравнялось четырнадцать весен, когда ее унес Дракон. Так повелось испокон века, и закон этот был для моего народа непреложнее самого мироздания – каждые тридцать лет прилетал Змей, а королевская чета отдавала ему младшее свое дитя в откуп. И, хоть всегда находились смельчаки – в основном чужеземцы, готовые отдать жизнь в попытке освободить пленника и стяжать ратную славу, все они неизменно терпели поражение. Ведь легенды говорили четко и ясно – Дракона нельзя убить. Он был солью и костями нашей земли – даже в самых древних летописях таилось упоминание о нем, задолго до того, как нынешние обитатели долины прочно обосновались в ней и стали звать своим домом.

Те, кого Дракон забирал, конечно, никогда не возвращались. Их не оплакивали, их имена не говорили на поминальные венки по осени, они просто исчезали, будто их и не было. Но матушка появилась у крепостных стен спустя три года после своей пропажи, когда ее имя потихоньку истлело из людской памяти. Одна, с головы до ног вся в черной драконьей крови.

Матушка унаследовала престол, взошла на него незамужней, и едва ли не с праздничного бала отправилась на битву. Воина свирепее нее прежде не видывал белый свет – из каждого сражения она выходила победителем, без единой царапины. Поговаривали, что, убив Дракона, она забрала его силу – кто-то даже уверял, будто она напилась крови змея, и та теперь текла у Королевы по жилам, даря нечеловеческую неуязвимость.

Так или иначе, неизведанные земли и гордые народы склонялись перед матушкой и становились частью ее растущего королевства. В чужой стране на поле битвы она и встретила моего отца, а брак между ними скрепил мирный договор между державами. Моих родителей не связывала любовь, я знала это даже в детстве. Отец не забыл венценосной жене оскорбления, которое она ему нанесла, одержав победу в схватке один на один, а мать… Она руководствовалась всегда велениями разума, а не сердца, и этот союз показался ей достаточно выгодной сделкой – не больше и не меньше.

В придачу к нелюбимому мужу спустя несколько лет она получила меня – наследницу, которую долгие годы пыталась вылепить своему по образу и подобию, пока не сдалась, сочтя задачу непосильной. Прежде я горько переживала ее безразличие, помню, как лезла из кожи вон в попытках заслужить материнское одобрение.

Теперь, спустя годы, многое видится мне куда яснее, и порой думается, что Королева все же хоть немного, но любила меня.

Моей матушке суждена была вечная слава – сказание о ней осталось в веках, ее помнят и поныне. Мне надлежало однажды заменить величайшую Королеву на троне, потому так важно было показать всем, что я, ее продолжение, и стану править столь же твердо и справедливо. Отсюда и маскарад с доспехами – ведь несмотря на матушкины пожелания и старания многочисленных мастеров оружия, которые бились со мной в отрочестве, толкового мечника из меня так и не вышло.

От Королевы я отличалась как ночь ото дня. Она была высокой и светловолосой, с горделивой осанкой и холодным блеском в светлых глазах. Я же походила на своего отца-чужеземца, заплетала черные косы и прятала взгляд в книги. Тенистые своды дворцовой библиотеки, к немалому раздражению матушки, были милее моему сердцу, чем тренировочные площадки.

Можно было пойти прямиком к ней – но одна мысль об этом вызывала нервную дрожь, а ноги отказывались двигаться в верном направлении. К тому же, матушка готовилась к приему сватов, и ей было не до моих глупостей.

Той ночью мне впервые приснился сон, который затем стал повторяться из раза в раз, обретая чуть большую четкость и детальность.

Поначалу я просыпалась в слезах, еле сдерживая крик, и не могла припомнить, что мне привиделось. Воспоминания прояснялись и приходили охотиться на меня днем, когда я меньше всего этого ожидала. Набрасывались всем скопом и душили целым сонмом ощущений, звуков, запахов, слишком ярких и невероятных, чтобы принадлежать мне.

В одних снах было море – бескрайняя гладь, и где-то за горизонтом – горы.

В других – были люди, незнакомые мне, в старомодных одеждах, сидящие на краях обрывов, лежащие на траве, смеющиеся, сердитые, выкрикивающие мне что-то. Их лица сменялись калейдоскопом, каждое взрослело, покрывалось сетками морщинок, в ярких волосах появлялась проседь.

На пятую ночь средь океана незнакомцев я узнала Королеву.

Помню, что сон тот потряс меня до глубины души. Матушка привиделась мне перед рассветом, совсем юной, простоволосой. Она сидела ко мне спиной у окна, из которого видны были волны, и пряла. Долгая нить вилась меж ее тонкими пальцами. Словно услышав что-то, она обернулась, и, увидев меня, просияла нежнейшей из улыбок. За все свои почти пятнадцать лет я ни разу не видела, чтобы Королева так улыбалась.

Во сне она шагнула ко мне и обвила руками, что-то пропела смеющимся голосом.

А потом все кануло во тьму, и вот я уже лежала на холодном полу с кинжалом в груди и задыхалась от тошнотворного запаха собственной крови.

То была такая боль, какую не в силах выдержать человек, и от одной мысли о той, что сотворила это со мной, агония вспыхивала еще ярче, ярко-алым цветком.

И тут из меня сами собой полились слова – гортанные, на давным-давно забытом всеми языке, они вытягивали из меня последние силы. Потом зубастая бездна сомкнулась над моей головой и все исчезло.

В спальню Королевы я тогда ворвалась без стука, прямо посреди ночи. Стража пропустила меня без лишних слов.

Помню, что матушка не спала. Она сидела за своим любимым письменным столом на стуле, что напоминал трон куда больше, чем резное кресло в парадной зале, и перебирала многочисленные пергаменты, щурясь в неверном свете свечей.

Я рывком закатала рукав ночной рубашки, позволяя чешуйкам, что покрывали уже все предплечье, заиграть на свету.

- Как ты сделала это, мама? – слова вырывались из меня почти рычанием.

Она не подала удивления, ни единая человеческая эмоция не исказила идеальных точеных черт ее лица. Вопрос мой, казалось, не застал ее врасплох. Прозрачно-голубые глаза не отрывались от моей руки, когда она заговорила:

- Я забрала его сердце. Ночью, пока он спал, вырезала из груди клинком, который отыскала в его сокровищнице, - просто ответила она, будто только и ждала вопроса все эти долгие годы.

Совсем юная девчонка в моем сне кричала, когда осознала, что натворила, пыталась остановить кровь и перевязать драконьи раны. Голос же Королевы, в которую та девчонка превратилась, был ровным и спокойным.

Неживым.

Помню, что утро Церемонии было безоблачно светлым и чересчур теплым для ранней осени.

Когда я поднималась по ступеням деревянного помоста, зрение мое двоилось и расплывалось. Нещадно жали скроенные точно по мне доспехи, а в ушах поселился океанский гул. На последнем шаге я оступилась, едва удержавшись на ногах.

За спиной моей гремели фанфары и шумела восторженная толпа.

Матушка глядела словно бы сквозь меня, когда протянула мне клинок. Я знала, что когда-то давно, еще до моего рождения, его переплавили из того самого кинжала, что Королева принесла с собой из драконьего логова, и старого дедушкиного меча. Непослушные пальцы сомкнулись на рукояти, и окружающий шум в мгновение стих, но в голове моей отчетливо зазвучал голос из снов, и резкие звуки неведомого языка больше не казались чужими.

«Был, будет, грядет».

«Легенды говорят, что Дракона нельзя убить».

«Чтобы забрать драконье сердце, нужно взамен отдать ему свое».

На грубо обтесанные доски меч упал с глухим стуком.

***

Будь ныне в живых хоть один человек из тех, кто пришел в тот день поглазеть на Церемонию, он непременно сказал бы – Принцессу украл дракон. Никто не видел, как менялись мои черты, никто не чувствовал, как плавились кости.

Никто не понял, что Дракон вовсе не унес меня в когтях.

Никто так и не узнал, как все мое существо наполнилось необъятным восторгом, едва я расправила огромные кожистые крылья и поднялась в воздух. Помню, что замок наш с высоты драконьего полета показался мне совсем крошечным. Люди на площади скоро и вовсе стали неразличимыми точками.

Вскоре впереди было только море – бескрайняя гладь, и где-то за горизонтом – горы. Все прочее в считанные мгновенья осталось далеко позади.

Эту историю никто не расскажет на ночь детям, не впишет в летопись, не прочтет в учебниках истории. Она случилась со мной, но случилась так давно, что почти обрела очертания сновиденья. Человеческая память ненадежна, а драконью мне с каждым днем все тяжелее облекать в неуклюжие слова.

Однажды моя повесть канет в вечность вместе со мной.

В тот день, когда родится новый Дракон, и прошлое, неизбежно повторяя себя, замкнется до начала и от конца.