и нет, я не разрешаю тебе это удалять))) мой комплимент, я его приняла))

Комплимент.

Называть её любым земным именем было бы насмешкой или оскорблением для неё. И даже библейские имена не подходят ей.

Руки её изящнее и элегантнее, нежели все скульптуры мира, а прикосновения легки и грациозны. Аристократичные черты лица не искажаются даже в те моменты, когда она погружена в глубочайшие или тяжелые думы - напротив, это лишь подчёркивает абсолют её профиля. Абрис фигуры чётко выделяется в свете заходящих звёзд, напоминая собою безупречные песочные часы, которые могут выйти лишь из-под руки истинного мастера - бессмертного творца.

Её кожа на ощупь будто нежнейший бархат. Нежнее и мягче я в жизни не встречал. Когда её чресла вздрагивают, стоит мне просто воздышать на её губы, кожа эта еле видимо трепещет, напоминая рябь, что проходится от дуновения ветра по водной глади.

Когда она стоит в полном покое, бросив тень от пушистых ресниц на шелковистые щёки, обхватив тонкие плечи аккуратными ладонями, на коих свет играется в пурпурных иглах ногтей, время замирает. Замирает, чтобы можно было насладиться венцом совершенства, в коем если и есть изъян, то этот изъян лишь подчёркивает пик её красоты. Будто трещины на кинцуги, что золотыми нитями пронизывают эбеновый мрак безупречной формы.

Если ей кажется, будто никто не наблюдает за ней, можно уловить тень фундаментальной вдумчивости: она не закусывает губы, когда размышляет, напротив - расслабляется всем естеством, лишь искры живого ума мелькают в её малахитовых глазах. Золотистые пряди струятся словно потоки живой воды, когда она вздрагивает, увлечённая мыслью, а затем принимает скучающий и отстранённый вид, если встречается взглядом.

Увидев её, боязно приближаться, потому что чудится, что можно спугнуть её будто осторожную лисицу. Она улыбнётся и сама сделает шаги навстречу, чтобы заключить в нежные и бережные объятия, сочащиеся заботой и теплом, однако её истинная красота спрячется, пока не наступит мрак ночи, в котором она наконец ощутит себя в свободе и безопасности.

У неё много граней и преуменьшать какую-то из них преступно, попросту опасно. Даже интонации её меняются, но ими и позой она явственно даёт понять, чего ожидать. Когда она говорит "Кайло", этот отзвук будто вскользь брошенный, короткий, но чёткий и требующий внимания. Требующий без гордыни, без принижения моего достоинства, однако настойчивый. Игнорировать его недопустимо. Однако же когда я слышу "Бен", слетаемое с тех же уст, мне приходится вслушиваться, чтобы не упустить исчезающие оттенки её тона, столь они тихие и скромные. В моё имя никогда и никто не вкладывал столько сакральности, ритуальности и таинства, даже родители, сколько она.

И эти её грани вечно переливаются, перетекая из одной в другую, сменяются словно узоры от дождя на стекле.

То, как она обращается с клинком, напоминает не смертоносный макабр, а приручение дикой змеи. Волнистые, элегантные, но чёткие взмахи: в хрупкой кисти меч течёт сквозь воздух словно горячий нож через масло. Утончённый полуоборот - змея приручена. То, что не видят многие, недооценивая её. Расплата за легковерность и самоуверенность неотвратима, но лишена победного азарта: поверженные удостаиваются лишь холодного, отстранённого взгляда. Так невозмутимо скрывается в тень скорпион после смертельного броска.

И я недооценивал это тоже. Но если я чрезмерно увлекаюсь, напоминание становится живым, стоит мне провести пальцами по ребристой трещине шрама, иссякающей лицо. Предостережение, потому что если она может уничтожить - она уничтожает. Но служащее вечной памятью, выдёргивающее меня из горделивого самолюбования, спускающее с небес на землю.

Не все удостаиваются предостережения сперва. Для меня оно было первым комплиментом от неё.