сонькин домик тэги

Чудеса. Серёга ввалился в дискорд под утро пьяный в стельку и со словами "бери меня тёпленьким и веди куда хочешь" потащил моего свежеапнутого твинка в восьмой ключ без хила. На такие вещи его можно раскрутить разве что нетрезвого, потому что трезвый он либо не пойдёт туда, куда не надо лично ему, либо его нужно упрашивать, а он будет так долго ныть и набивать себе цену, что проще забить и сходить самой. А пьяный он добр и настойчив в своём альтруизме, иногда даже чересчур. Сам настоял, не я просила. Я бы и просить не стала.

Человек, с которым мы знакомы лет пять, который не хохмит только когда спит и в ответ на любой пиздец включает смехуёчки, внезапно запостил сразу две не характерные для себя цитаты - про то, что плевать на себя, и про то, что не нужно переоценивать своё значение в чьей-то жизни. Спрашиваю - что с тобой? Потому что если уж он начал постить эту унылоту, ему должно быть реально не очень хорошо. Первое, что он сказал, - "спасибо, что обратила внимание". Странно видеть его таким. Странно прибитым и притихшим.

Вообще мне стоило бы по себе знать, что человеку, который всегда всех смешит, не обязательно весёло наедине с собой. Не знаю, как другие, а вот у меня есть такое постоянное... желание держать лицо, что ли. Когда мне плохо, страшно, одиноко, когда я чувствую себя разбитой, безнадёжно никчёмной и не имеющей будущего (то есть почти всегда), я не говорю об этом даже с близкими друзьями - предпочитаю шуметь и шутить. Не потому, что я не доверяю друзьям, у меня очень хорошие друзья, способные что угодно понять и принять. Я, скорее, сама от себя пытаюсь спрятать человека, который мне не нравится, и заткнуть внутренний голос громким весельем.

Меня смешат высказывания вроде «принципиально не читаю электронные книги, потому что в них нет души, а в бумажных есть» и «читая электронную книгу, ты не чувствуешь неповторимой атмосферы происходящего». Потому что всё, что даёт тебе книга и ради чего ты её читаешь, происходит у тебя в голове, а не на листке бумаги. Кто-то однажды очень правильно, на мой взгляд, высказался в том духе, что люди, которым аж настолько есть дело до того, бумажная книга или электронная, больше пытаются произвести впечатление умных и читающих, чем собственно читают.

У нас был отличнейший вечер вчера.

Разыгралась гроза, рубанули свет всему району, и мы с мамой несколько часов сидели в темноте. В темноте приготовили ужин, в темноте поели, пели детские песни хором и читали друг другу вслух книжки при свечах. Потом в темноте умылись и легли спать.

Мне понравилось.

Упомянула в разговоре с Серёгой, что ко мне в понедельник друзья приезжают.

Серёга: Давай мы с Машей и Андрюхой тоже приедем.

Я: Ко мне и так три Маши едет. Предвкушаю, как буду знакомить их с мамой: это Маша, это тоже Маша, а вот эту Машу ты знаешь.

Серёга: О, тогда мы возьмём ещё одного Андрея, и у нас будет фулл хаус.

Я вспомнила сейчас одну историю уже чуть ли не десятилетней давности.

Даже не историю. Просто разговор. Но я помню это в мельчайших деталях - зиму, промёрзший трамвай. Я помню место, где мы сидели, помню замёрзшие окна и вырывающиеся изо рта облачка пара, помню, как мы держались за руки и сами этого не замечали, как он поцеловал меня в ладонь. Ему очень нужно было выговориться, и мы ехали в пустом трамвае от конечной до конечной, а потом обратно, а потом снова обратно, и я говорила ему какие-то простые истины, а он заканчивал мои фразы, потому что, наверное, и сам думал так же и о том же, просто ему важно было услышать это от кого-то другого.

Мы с тем человеком до сих пор в хороших отношениях и видимся, когда я еду в Питер. Но того давнего разговора словно никогда не было. Он не помнит или не хочет помнить - и я никогда ему не напоминала. Обычно он носит такую маску высокомерной отстранённости, которая не предполагает, что он может быть перед кем-то таким, как тогда передо мной: растерянным, разбитым, уязвимым. Но я-то знаю, что однажды у нас с ним был тот зимний трамвай. Это одно из самых чистых моих воспоминаний.