* * *

Это мой первый рассказ. (Осторожно,под катом много текста) Половина образов и часть сюжета взята из сна.

 

Подарок

 

 

Глава 1

 

Мы возвращаемся домой по берегу реки затемно, спотыкаясь о бетонные блоки, но аккуратно обходя ржавые куски арматуры, изгибисто вырастающие на пути. Темная пропасть яростно бросается на камни, шумно слизывает песок и прибрежный мусор и уползает с добычей. Есть что-то притягательное в мутных городских водах. Мы постепенно приближаемся к мосту – и я вдруг вспоминаю, как однажды провел на нем целый день, перегнувшись через бортик и вглядываясь в золотистую рябь, гадая, что на дне. Стоишь так, а кто-то внутри обязательно улыбается и говорит: «А ты шагни. И узнаешь». Лучше не стоять там долго. И не смотреть.

 

Брат не может оторвать от воды взгляд, задумчиво провожает глазами каждый бессильный рывок. Волна не достает до его ног совсем немного и с разочарованным шипением отступает. Я крепко держу младшего за руку. В свободной он сжимает слабенький карманный фонарик, почти машинально, беспорядочно давя на кнопку. Фонарик то гаснет, то вспыхивает. Можно подумать, мы сигналим азбукой Морзе, перекликаясь с потерпевшими бедствие кораблями.Только вот о кораблях, заходящих в наш маленький городок, можно и не мечтать. Да и с морем мы никак не связаны. Наш Каменистый, носящий гордое звание города, на самом деле — немного разросшаяся деревня, спрятанная в низинке. Случайно забредший в эти края путешественник увидит лишь цепочку холмов, выгибающих крутые спины до самого горизонта. Кому придет в голову искать здесь город? А с высоты птичьего полета Каменистый, должно быть, представляется серым островком в море зелени.

Мы сегодня слишком устали, чтобы разговаривать, и всю дорогу тишина нарушается только мерным плеском воды да отдаленным гулом машин. Мне нравится думать, что так город разговаривает с рекой.

– Пшшшш, – говорит река.

– Уууууу, – откликается Каменистый.

– Смотри! – вклинивается звонкий голос.

Я присматриваюсь, но там, куда брат показывает, нет ничего особенного. Только мост, который все это время маячил впереди и вот наконец вырос до своих настоящих размеров. За мостом начинается подъем, а оттуда уже тепло подмигивают уличные огни. Почти дома.

– Что там, Яр?

 

Вообще-то его зовут Ярослав. Предполагалось, что мы будем называть его Славой, но сокращение «Яр», больше похожее на прозвище, прилипло к нему намертво. Может, из-за взбалмошного характера, а может, из-за копны кудряшек, невольно наводящих на мысли о горах и кручах, покрытых выгоревшей на солнце травой. Брат не отвечает. Бросает быстрый хитрый взгляд из-под пшеничной челки, стряхивает мою руку и ныряет в прохладную тень моста. Я замечаю то, о чем он говорит, только когда оно оказывается в круге света. Надо же, какой Яр глазастый! Я бы прошел мимо и не заметил, приняв этот предмет за обычную корягу или странный камень. А вещица-то занятная. Что-то, очертаниями напоминающее башенку, – под таким слоем грязи не различишь. Брат сидит на корточках у самой воды, не обращая внимания на промокшие насквозь кеды, и старательно счищает куски налипшей глины. Я с любопытством заглядываю ему через плечо. «Башенка» постепенно приобретает четкие очертания. И какие! Мы, не сговариваясь, восхищенно вздыхаем.

– Наверно, очень старая. Антиквариат! – важно произносит брат, явно довольный, что удалось ввернуть красивое слово.

– Кучу денег стоит, – неохотно поддакиваю я, сам не знаю зачем. Продавать такую находку совсем не хочется.

Невнятной формы «башенка» оказывается трехэтажными каминными часами ручной работы, с целой композицией фигурок вокруг циферблата. Нижний этаж занимают мальчик с девочкой, расположившиеся по разные стороны от наковальни. Дети сжимают в руках маленькие серебряные молоточки. Чуть выше – всевозможные сказочные существа, переплетающиеся в ветвях. При взгляде на последний этаж становится понятно, почему мы приняли свою находку за башню, – здесь их целых три. Две небольших и одна высокая в центре. На островерхих крышах сидят ангелы, играющие на дудочках.

– Посмотри, здесь все серебряное! Какие они тяжелые! – восхищенно тараторит Яр, взвешивая часы на руке.

– Может, все-таки посеребренные? – неуверенно возражаю я. Сложно поверить, что такая драгоценность может просто валяться на берегу в куче мусора. Не знаю, откуда берется тревога. Мне вдруг приходит в голову, что часы удивительно красивые, но есть в этой красоте что-то неправильное.

– А внутри у них словно бьется пульс, – кажется, я говорю это вслух.

– Может, это часы работают? – говорит брат, прислоняясь к циферблату ухом. – Не тикают…

– И стрелка не…

– БОММммммм, – раскатисто говорят часы.

Резкий звук вспарывает тишину, проникает в голову и еще долго остается там в виде эха.

Взять часы домой уже не кажется мне хорошей идеей, но Яр не выпускает их из рук, упрямо мотая головой:

– Мы вытащим батарейку!

Сейчас еще расплачется. Мне приходится уступить. Действительно, принесем домой, покопаемся в механизме… и, может, еще удастся их кому-нибудь подарить.

Мне они почему-то больше не нравятся. Хочется схватить их и с размаху выбросить в реку, но брат смотрит сердито и жалобно, прижимает часы к груди и, если придется, прыгнет за ними следом. Девочка с мальчиком сжимают в кулачках серебряные молоточки и смотрят на меня настороженно. То есть не на меня, конечно, а на наковальню…

Я машу рукой.

– Ладно, пошли.

От четкого ощущения взгляда в спину сводит лопатки, но позади только река.

– Это подарок, – неожиданно произносит Яр, ни к кому не обращаясь.

– Что?

– Река подарила нам эти часы, – терпеливо уточняет он.

Мальчик с девочкой одобрительно улыбаются.

 

 

Глава 2

 

Сегодня мама снова уехала в смену, теперь еще месяц ее не будет. Она работает проводницей на железной дороге. Когда мама только устроилась на работу, первое время такие отлучки вызывали у наших соседей праведное возмущение. Папа с нами давно не живет, поэтому в доме мы остаемся совершенно одни.

– Детей маленьких бросаешь! Как так можно! Что же ты за мать! – в один голос выли соседи из-за заборов. Сами же – сдували со своих отпрысков пылинки, ни отпуская от себя ни на шаг.

А потом привыкли, и «концерты» закончились.

Мама уезжала каждое лето, оставляя нам деньги. Помимо еды, они уходят на тысячу разных мелочей, без которых не обходится ни одно лето. Хотя брат откладывает «на поездку». Куда именно, он никогда не говорит, сколько бы я ни допытывался. Как-то, копаясь у него в ящике (я тогда потерял ключи от двери и искал запасные по всему дому), я наткнулся на карту мира. Должно быть, она могла прояснить планы Яра на загадочную «поездку», но я ровным счетом ничего не понял. Только запутался окончательно – карта была изрисована стрелочками, цифрами, только ему понятными пометками и вопросительными знаками.

Сейчас дом непривычно тихий и пустой. На столе мама оставила ужин, прикрытый клетчатым кухонным полотенцем, но есть совершенно не хочется. Хочется упасть на кровать, не раздеваясь, зарыться лицом в подушку и проспать так... скажем, пару лет. А еще забыть наконец про эту жуткую штуку. Завтра мы ее продадим. А Яру скажу, что потерялась, решаю я и, наконец успокоившись, засыпаю.

 

БОМММммммммммммм.

Часы бьют двенадцать раз. Мы испуганно вскакиваем еще на втором и бросаемся к полке.

– Да где же у них батарейка?!

Звук ввинчивается в уши и мешает соображать. Так… сзади не открываются. Спереди? Снизу? Сбоку?

Нежно-хрустально звенят молоточки, странно сочетаясь с часовым боем. На двенадцатом ударе повисает оглушительная тишина.

– Не можем же мы всю ночь здесь сидеть! – ворчит брат, хотя прошло всего десять минут.

– Ладно, утром посмотрим, — я со вздохом откладываю нож в сторону, неохотно расставаясь с идеей добраться до начинки сегодня. Нож, который я планировал использовать в качестве рычага, просунув в щель в поверхности часов, оказался бесполезным: они представляют собой один сплошной монолит. Совсем ничего, как будто внутри нет и не было никакого механизма. Но как же они работают? Ведь работают же…

Часы решено унести в дальнюю комнату и спрятать под ворох тряпок. Так звук должен быть глуше. Но остаток ночи часы молчат.

 

Я долго не могу заснуть. Что-то не так. Нет, все не так, но что-то особенно странно... Думать не хочется. Граница между сном и явью размывается. Как будто качаешься на качелях – то взлетаешь, то снова проваливаешься куда-то. Но я слишком измотан и сон наконец одерживает победу.

 

Часы бьют четыре, но на этот раз никто не просыпается.

Четыре часа утра. Мир стоит, затаив дыхание. Густой и тяжелый воздух, так и не остывший после вчерашнего жаркого дня, душит звуки, топит любое движение. Ни один лист не шелохнется, застыв в янтарной утренней смоле. И все же сквозь вязкую тишину прорывается один звук. Нежными колокольчиками звенит смех – и тут же смолкает, сменяясь тихим насмешливым голоском.

– Они ничего не поняли.

Ему вторит другой, погромче:

– Как здорово! Теперь уже скоро. Сигнал подан, и Она услышала! Она придет, и тогда…

– Тихо, ты их разбудишь, – недовольно отзывается первый.

Второй издает презрительный смешок.

– Этих? Да на них сейчас можно войной идти, не заметят.

Из соседней комнаты с одной из кроватей раздается шорох, и голоса смолкают.

 

Идея избавиться от часов больше не кажется такой плохой. Даже младший недовольно протирает заспанные глаза и косится на свое вчерашнее сокровище, как на червивое яблоко, — и выкинуть жалко, и есть совершенно невозможно.

– И как от этой штуки избавиться? Можно сходить в лавку древностей, да? Помнишь, ту самую! Мы ведь пойдем? – сейчас он говорит с тем же энтузиазмом, с каким уговаривал вчера оставить «Подарок», а «ту самую» выделяет, многозначительно округлив глаза.

Мы заприметили ее еще полгода назад, но дверь всегда была заперта, окна располагались слишком высоко, а над дверью висел звонок, в который мы так и не решились позвонить. «Если не собираешься ничего покупать, это невежливо», – говорила мама, и мы снова проходили мимо.

– Ни разу не видел, чтобы он входил или выходил из нее! – как-то заметил Яр, в очередной раз с любопытством оглядываясь на запертую дверь.

– Почему ты думаешь, что это обязательно «он», если ни разу не видел? – удивленно переспросил я.

Он посмотрел на меня так, как будто я спросил какую-то глупость, и принялся терпеливо объяснять. Есть у него такой специальный взгляд, означающий «ну-что-же-ты-такой-тупой». Обычно он предназначается для меня. В тех случаях, когда я не успеваю за воображением младшего. Там все существует по известным ему одному законам, которые он переносит в реальность – и мало-ли-что-вы-себе-там-думаете.

– Это лавка древностей. Сокровищница. Значит, охраняет ее маленький такой сухонький старичок, может, даже дракон... Ну, может, и не дракон, но уж точно не какая-нибудь дама или, хуже того, девочка. Нет, девочка – это уже совсем нечестно… Интересно, что же он ест, если никогда не выходит?

– Книжную пыль… – рассеянно отвечаю я, делая жалкую попытку продолжить сказку.

– Как можно есть пыль? – возмущается брат, как будто все остальные предположения сами собой разумеются.

 

Наскоро перекусив оставленным мамой ужином, мы кидаем сверток с часами в сумку и отправляемся в антикварную лавку. Сумка словно тяжелеет с каждым шагом, нещадно бьет по ногам и оттягивает руки. Мы все время пытаемся перехватить ее поудобнее, то прижимая к груди, то закидывая на плечо. И, уставая, передаем друг другу. До лавки всего две улицы, но сегодня они кажутся бесконечными.

Но вот наконец мы оказываемся перед знакомой дверью. Над нею рядом со звонком прибита жестяная табличка с выведенной явно от руки красной надписью «Антикварная лавка «Посейдон».

– Странное все-таки название для антикварной лавки, – неуверенно говорю я. – При чем тут вообще море?

Яр только плечами пожимает в ответ и давит на кнопку звонка. Где-то в глубине дома раздается мелодичное треньканье, и дверь открывается сама, с характерным металлическим щелчком сработавшего механизма.

На первый взгляд, комната больше похожа на библиотеку, чем на антикварную лавку. По двум ее сторонам тянутся стеллажи с книгами, в высоту уходящие к самому потолку. К одному из стеллажей приставлена стремянка.

Комната залита ярким светом, падающим из окна в стене напротив двери. Солнце расчертило деревянный дощатый пол теплыми прямоугольниками. В воздухе – золотистая взвесь, крупинки пыли взметаются в воздух при малейшем движении воздуха.

Брат пихает меня локтем в бок:

– Смотри, я же говорил!

У окна за небольшим письменным столиком действительно сидит старичок и сосредоточенно строчит что-то в тетради. На плече у него застыла маленькая обезьянка. Вообще-то обезьянкам положено носиться по стенам и потолку, цепляясь за все, за что можно уцепиться, и таскать все, что плохо лежит. А эта сидит, как каменное изваяние, не шелохнется, даже не взглянет в сторону аппетитной горки печенья в стеклянной вазочке около старика. Пожилой антиквар время от времени рассеянно запускает туда руку и, не отрываясь от рукописи, отправляет пару поджаристых кругляшков в рот. Я недоверчиво присматриваюсь. Старик поднимает голову, перехватывает мой взгляд и улыбается. Зубы у него на удивление здоровые, улыбка делает его моложе на пару десятков лет. Яр радостно скалится в ответ, а я опускаю голову. Не нравится мне эта улыбка. Неискренняя она какая-то. Так могла бы улыбаться акула, если бы хотела.

– Дракон, что с него возьмешь, – шепчет Яр.

Старик как будто не слышит. Или просто делает вид?

– Можно погладить? – восторженно пищит брат, только сейчас замечая обезьянку, и тянет руки к зверьку.

– Это чучело, – усмехается антиквар и осторожно снимает ее с плеча. – Талисман.

Ну конечно! Как можно было перепутать? Сейчас она уже не кажется живой. Стеклянные глаза поблескивают в луче света.

– Дед, а зачем тебе талисман? – спрашивает Яр, с любопытством косясь на обезьянку.

– Матвеем меня звать. А то так и будешь «Дед», да «Дед», – почему-то хмурясь, неохотно отзывается старик. Мне кажется, что он смотрит на нас сверху вниз и говорит, словно делая нам большое одолжение. Страшно хочется уйти и попытать счастья в другой лавке, но Яр вцепился в обезьянку мертвой хваткой. И внимательно слушает, машинально поглаживая чучело по рыжей шерстке.

– С такой работой без талисмана не обойдешься, – вещает Матвей. Он небрежно пожимает плечами – с таким видом, как будто говорит что-то очевидное. – Разные вещи приносят люди. Иногда… Нехорошие. Смотришь на такую – вроде и дорого, и красиво, а сердце у нее злое. Не будет у тебя защиты – такая вещь и удачу отведет, и беду накликать может…

И неожиданно обрывает себя на полуслове, будто спохватившись, не сказал ли лишнего. Очень мне не понравилась эта пауза.

После короткой заминки хитрый старик продолжает, старательно уводя разговор куда-то в сторону.

– А бывает, попадаются настоящие шедевры. И мастер, сотворивший такую вещь, — время.

Матвей задумчиво наклоняет голову, глядя сквозь нас.

– Время — гениальный художник. Люди отдают целые состояния, чтобы только посмотреть на его картины. Оно подбирает такие удивительные цвета, какие и не снились нашим…

Кажется, увлекшийся антиквар сел на своего конька и может философствовать бесконечно. Я изображаю вежливое внимание, Яр уже давно не слушает. Ничего удивительного — стоять на одном месте, дольше двух минут на чем-то сосредоточившись, для моего брата смерти подобно. Он ходит от витрины к витрине, во все глаза разглядывая диковинки, заманчиво поблескивающие под стеклом. А посмотреть есть на что. Вместо ожидаемого набора старинных монеток, фарфоровых статуэток и другой бытовой мелочи нас встречают вещи неизвестного назначения, больше напоминающие предметы культа, привезенные из разных стран.

Пустыми глазами смотрят деревянные египетские маски цвета венге, оскаленные в намалеванной белой и красной краской ухмылках.

Прислоненный к одной из витрин, на полу стоит большой диск, выточенный из кости. Местами пожелтевшая, его поверхность испещрена причудливыми символами. От центра подобно годовым кольцам на срезе дерева, расходятся круги.

Усталое лицо индейца, изборожденное морщинами, вырублено из темного камня. В глазницах озерцами переливаются прозрачные голубые камушки, голова увенчана перьями...

Дольше всего взгляд задерживается на странной композиции, собранной из осколков зеркала. Бессчетное число раз отражаясь друг в друге, они образуют уходящий куда-то вглубь лабиринт. В центре композиции горит свеча. Мне почудилась даже тень, мелькнувшая в лабиринте. Не стоило так вглядываться...

В комнате царит сонная атмосфера, скрипучий голос старика убаюкивает, и я уже украдкой с тоской поглядываю на дверь, когда Матвей наконец выдыхается и заканчивает лекцию.

Я отвожу взгляд от двери, Яр поднимает голову и быстро ставит на место цапнутую с незастекленного прилавка фигурку.

 

– Ну, что вы там принесли? – осведомляется Антиквар, кивая на сумку.

Я, уже решивший под шумок унести находку, не показывая, смущенно кашлянул и водрузил тряпичный сверток на стол.

– Это мы принесли… На продажу. Вот.

Последний кусок ткани соскальзывает c циферблата – и старик кидает на часы странный взгляд. Он смотрит на них, как на старого знакомого, внезапный визит которого его не радует, деловито пробегает пальцами по серебристой поверхности, поворачивает находку то одним боком, то другим.

– И откуда же у вас такое сокровище? – равнодушно спрашивает Матвей. Мне показалось, что спрашивает только из вежливости, как будто ответ его не интересует.

Но прежде, чем я успеваю что-то сказать, Яр удивленно восклицает, указывая на обезьянку.

– Ух ты! Это у нее что – подсветка?

Чучело сидит в той же позе, в которой ее оставили, только глаза горят ярко-красным, как два прожектора.

– Она на батарейках? – допытывается Яр, но Матвей только отмахивается. Он возвращает нам часы, аккуратно замотав их снова.

– Но как же… – растерянно начинает Яр. – Вы разве не будете покупать? Они же серебряные. Такие дорогие, наверно! И редкие!

Матвей качает головой:

– Мне эти часы без надобности. Забирайте ваш клад и уходите. А мне тут еще работу надо закончить.

Старик кивает на исписанные мелким почерком листы.

Но только мы успеваем сделать только пару шагов к двери, как резкий звук заставляет нас замереть на месте.

– БОММммммммм, — неожиданно говорят часы.

Старик стремительно бледнеет. Лицо у него становится совершенно безумное. Он смотрит на сверток с непонятным ужасом и бормочет себе под нос что-то про предательство. Резко встает из-за стола, чуть не смахнув чучело обезьянки на пол, и поспешно выпроваживает нас за порог, невежливо захлопнув дверь за нашими спинами, как только мы оказываемся на улице. С той стороны раздается звук задвигаемого засова.

 

«И что на него нашло?» – изумленно переглядываемся мы по пути домой. Идем понурые, еле переставляя ноги в душном жарком облаке. Столько времени потратили — и все зря! Почему же старик не взял часы? В воздухе дурманом разливается сладкий запах шиповника, растущего по обочине дороге одним сплошным рядом низеньких кустиков. В густо переплетенных ветках снуют мелкие птички, многокрылыми гомонящими тучками поднимаясь в воздух при нашем приближении.

– А может... Просто вернем их в реку? – подает голос младший.

– Не надо было их вообще брать... – вздыхаю я. – Давай я понесу сумку, моя очередь.

– Какую? – Озадаченно спрашивает Яр.

– Ты о чем опять думаешь? – улыбаюсь я. – Сумку. С часами.

– Жарко… – Брат растерянно оглядывается и разводит руками: – А ее, кажется, нет...

– То есть как – нет? В антикварном забыли?

– Наверно. Не могли же мы ее по дороге потерять!

Мы возвращаемся в лавку бегом, повторно переполошив птиц, и тормозим у закрытой двери. На этот раз на звонок никто не отзывается. Может, постучать?

За дверью тишина. Никто не выходит, даже когда брат азартно пинает дверь.

– Ну и ладно, – наконец говорит он, устав стучать и вопить. – Может, старик решил их взять. Нам же лучше.

Мне как-то неспокойно. На краешке сознания упорно бьется мысль: «Он бы не передумал».

– Завтра еще зайдем, – говорит Яр.

 

Но завтра мы никуда не идем. И послезавтра. И через неделю. Последние события кажутся странным недоразумением, сглаживаются, подергиваются дымкой времени.

Мы вспоминаем о часах одним дождливым днем, когда непогода загоняет нас в дом и приковывает к телевизору. Бесцельно переключая каналы, мы натыкаемся на новостную сводку. Скучно. Терпеть не могу новости за их монотонно бубнящих дикторов с серыми лицами и череду несчастий, в которую радостно вгрызаются вечно голодные репортеры. Я хочу щелкнуть кнопкой еще раз, но так и застываю с пультом в руке.

«Сегодня утром в реке под мостом найдено тело владельца антикварной лавки, погибшего в результате нечастного случая. Тело вытащили из воды…» – бесцветным голосом начитывает молодая девушка, безразлично уставившись с экрана.

Лицо старика прикрыто, но ошибиться невозможно.

– Смотри, это же Матвей! – потрясенно произносит Яр, показывая на экран.

Как будто я сам не вижу…

 

 

Глава 3

 

Что-то изменилось. Не знаю, почему смерть старика так потрясла нас. Мы его почти не знали, но он погиб такой странной смертью… И аккурат после нашего визита. Брат, склонный к мистицизму, сказал:

– А что если это мы виноваты? Вдруг сработало какое-то проклятие... Как в «Маугли» – помнишь, там был такой предмет, анкх? Каждый, кто его берет, умирает…

Он только недавно дочитал «Книгу джунглей» и цитаты с примерами оттуда из него так и сыпались.

«И мы следующие», – мрачно додумал я за него. Мысль, так и не озвученная, повисла в воздухе.

Смерть старика стала первым звоночком. В доме поселилась тревога. Как бы ни было ночью душно, форточка не открывалась – с общего молчаливого согласия. Дверь, которую раньше мы по забывчивости то и дело оставляли открытой, теперь тщательно запиралась и засов проверялся по три раза. Но все ухищрения оказались бесполезными. Тьма нашла нас там, где мы были беззащитны.

Черная река затопила сны. Маленькие серебряные человечки стучали в окна и били стекла... Комната наполнялась водой, мы пытались выбраться и не могли... Сны повторялись. Мы просыпались то с шумом воды в ушах, то с оглушительным звоном часового боя. И совсем перестали ходить мимо реки, обходя ее за три километра, – в некогда безобидном плеске волн, набегающих на берег, теперь оживали ночные кошмары.

 

Именно поэтому мы пропустили момент, когда кошмары начали сбываться.

Все началось с дождя. Точнее, ливня. «Завтра ожидается пасмурная погода и дождь», – устало бубнила дикторша из метеосводки каждый вечер, вымученно улыбаясь в камеру. Глаза у нее слипались, а до конца рабочего дня нужно было иметь вид бодрый и жизнерадостный.

– Можно было просто сделать запись и включать ее каждый день, а мне дать внеплановый отпуск, – жаловалась она коллегам во время обеденного перерыва, – все равно все одно и то же. Никто эти сводки уже не смотрит.

 

Ливень шел уже неделю и, хотя с экранов все твердили про «циклон, который скоро пройдет», похоже, не собирался заканчиваться.

Зато именно тогда наконец прекратились кошмары. Мерный стук капель успокаивал, убаюкивал. Мы проваливались в сон, как только голова касалась подушки, и смотрели цветные мультики. Сюжеты стали такие захватывающие, что мы начали ложиться как можно раньше и вставать позже обычного. Днем было решительно нечем заняться. Из дома мы почти не выходили, и не мы одни – ливень почти очистил от людей улицы. Каждый день вода поднималась на несколько сантиметров, но это никого не волновало. Никто не говорил о наводнении, от СМИ не поступало никаких инструкций, как обычно бывает при катастрофах. Магазины не закрывались, только продавцы убирали товар повыше, где вода не могла до него дотянуться. Люди совершали короткие вылазки за продуктами и снова запирались в квартирах.

Спать хотелось постоянно, мы отдавали большую часть дневного времени сну, как будто наверстывая упущенное. Мы клевали носом над книгами, заданными на лето, немытая посуда, сваленная в раковине, понемногу вырастала в курган. На уборку просто не было сил. Отход ко сну стал настоящим праздником, и мы приближали его, как могли, все сокращая и сокращая часы бодрствования. Яркие, красочные фильмы незаметно начали вытеснять реальность. Все разговоры теперь крутились вокруг них.

– А сегодня я был в такоооой стране, ты не поверишь! – рассказывал брат и глаза его лихорадочно блестели. Его любимая карта мира пылились все в том же ящике стола и новые пометки на ней больше не появлялись. Предполагалось, что я не знаю об их существовании, и эта тема ни разу не поднималась.

 

Я не могу точно сказать, почему вода, поднимающаяся на пару сантиметров каждый день, ни у кого не вызывала беспокойства. Должно быть, люди, как и мы, были слишком заняты обсуждением ночного кинематографа, чтобы обращать на нее внимание. Не помню, в какой момент река, окружившая нас со всех сторон, стала привычным зрелищем. Вода беспрерывным потоком лилась с неба, сочилась сквозь все щели и постепенно заполняла дома. Снулые люди бесцельно бродили по комнатам, утопающие по колено, и, безразлично глядя перед собой, думали только о том, что до ночи уже недолго. Спать приспособились на надувных матрасах. Мы тоже обзавелись такими. Матрасы теперь продавали на каждом углу. Они стайками покачивались на воде, привязанные предприимчивыми продавцами к столбам и деревьям, как лодки.

Все ежедневные проблемы отошли на второй план – есть почему-то не хотелось, вместе с потребностью в еде отпала необходимость зарабатывать. И улицы опустели окончательно.

Каждый день мы умирали и каждую ночь возвращались к жизни, понемногу поднимаясь на надувных «облачках» к потолкам.

«А что будет, когда она накроет нас с головой?» – изредка спрашивал кто-то в пространство, не утруждая себя даже поворотом головы в сторону собеседника.

«Должно быть, мы научимся дышать как рыбы» – ответ приходил невидимый и звучал так же безразлично, как вопрос.

– Хорошшшо. Все хорошшшшшо, – пела река и успокаивающе покачивала покатые бока матрасов.

 

Связи не было. Все забыли о нашем городке, как будто его никогда не существовало. Не шли письма, не летели электронные послания. СМИ не били тревогу. Никто не приезжал и не пытался уехать.

Это был самый обычный вечер. Я почти уже задремал, разглядывая узоры на дощатом потолке, как вдруг в изрядно подгнившем дереве появилась дыра. Сперва мне показалось, что на крышу упало что-то очень тяжелое, проломив ее. И только приглядевшись, я понял, что в проломе показалось не что иное, как рука, обтянутая черной перчаткой. Рука отдирала доску за доской. Когда проем стал достаточно большим, в просвете появилась фигура в маске аквалангиста и блестящем черном костюме. Я безучастно наблюдал, как человек спускает в дом веревку, закрепляя ее верхний конец на чем-то над крышей, и вот уже скользит по веревке вниз. Войдя в воду, тело поднимает тучу брызг и пускает волну, которая чуть не переворачивает мой матрас. Я едва успеваю вцепиться в него, чтобы не соскользнуть. Матрас брата, спавшего достаточно далеко, от места приземления человека, лишь слегка качнуло, только разбудив Яра, но он даже не посмотрел в нашу сторону.

Когда аквалангист вынырнул, подплыл поближе, так, что я уже мог его рассмотреть, и снял маску, я лениво подумал, что такого просто не может быть. Лицо было незнакомым. Мы жили в таком месте, где все друг друга хорошо знали, и новый человек был чем-то вроде пятна на скатерти, яркого и раздражающего, пока не стало частью узора. А этого человека мы точно никогда не видели. Лицо его невозможно было забыть, один раз увидев. Казалось, об него можно порезаться: линии скул носа и подбородка были неприятно тонкими, словно лицо делали из бумаги, заложив складки в нескольких местах и оставив две косые прорези для глаз. Сходства с листом добавляла и нездоровая бледность. На лбу бумагу смяли и разгладили, но следы все равно остались – два вертикальных четких залома, делающих аквалангиста еще более хмурым и напряженным. Еще одна странность. Я давно уже не видел на лицах такого выражения. Последнее время люди были спокойными и умиротворенными, с глазами, подернутыми мечтательной дымкой. Взгляд человека оказался ясным и почему-то очень сердитым. Или просто обеспокоенным? Мне очень хотелось, чтобы человек скорее ушел и дал досмотреть сон. Он оборвал его на таком повороте…

«Из бумаги», – окончательно уверился я, когда человек заговорил. Голос его оказался точно таким, как я представил, – сухим и шуршащим. Неприятным. Вызывающим беспокойство. Зачем он вообще пришел, когда все было так хорошо? Зачем он хватает меня за шиворот и трясет? Точнее, пытается. Здесь уже достаточно глубоко и ему все время приходится искать опору. Скользкий матрас подходит для этого как нельзя хуже, кренясь то в одну, то в другую сторону, и я опять чуть не падаю. Зачем? Я же и так слушаю...

Звук его голоса перекрывает даже успокаивающий мерный плеск и стук капель. Режет и рвет воздух. Кажется, он повторял одно и то же много раз, но смысл появляется только сейчас, когда голос доходит до самой высокой ноты:

– Где часы?!

– Какие часы? – недоуменно спрашиваю я.

Яр (удивительно!) поворачивает к нам голову.

– Такие красивые, с башенками? – сонным хрипловатым голосом спрашивает брат.

– С башенками! Где?

– Ну так мы их старику отдали… А потом он куда-то уехал... Или умер?

Последнее время я начал замечать, что в голове у Яра все перепуталось. История проросла сорной травой, постоянная сырость, казалось, породила туман, в котором события почти стерлись и изменились до неузнаваемости. Временами, очнувшись, он говорил странные вещи, вспоминая последние события. То ему казалось, что старик умолял отдать ему эти часы и обещал золотые горы, то старик бежал от них в ужасе и на плече его болталась рыжая обезьянка, освещая дорогу странным светом своих глаз…

Я подумал, что сейчас человек спросит: «Какой старик?», – но он не спросил. Только бросил, коротко и зло, без всяких вопросительных интонаций:

– Матвей.

И исчез. То есть не исчез, конечно, – мы видели, как он вернулся к веревке и долго карабкался по ней на крышу, – но впечатление осталось именно такое.

 

 

Глава 4

 

– Еще пара дней, и вы бы повторили судьбу Ржавки, – проговорил человек (мы так и не удосужились спросить его имя), сжимая в тонкой костлявой руке горячую кружку. От кружки ароматно пахло кофе.

Со времени последних событий прошла всего пара дней. Город очнулся и зажил прежней жизнью, как ни в чем ни бывало. От воды не осталось и следа, и все, кроме нас, забыли о событиях прошедшей недели. И тогда появился тот человек. «Зашел попрощаться», — пояснил он. Повесил плащ на спинку стула, поставил чайник… В общем, вел себя как хозяин дома, не утруждаясь излишними расшаркиваниями. И мы даже не думали возражать. Только сейчас до нас стало доходить, что человек, возможно, спас нам жизнь. Возможно… В голове до сих пор не укладывалось, как все это могло произойти. А может, ничего и не было?

– Это же такая река, – удивленно откликается Яр.

– Это город. – Фраза получилась очень весомой и тяжелой. – Точнее, был город, – поправился человек. – Я туда не успел вовремя. Вам повезло больше. – Он улыбнулся, но улыбка вышла какая-то кривая и невеселая. – На, держи, на память, – и он протянул брату какую-то деревяшку. Обломок в облезлой серебряной краске, в резьбе едва угадывались удивленно распахнутый глаз, уголок губ и кусочек носа.

– Что это?

– Ваши часы. Фрагмент. Пришлось сломать их, чтобы вытащить механизм.

– Но они же были из серебра! – ахнули мы. Я готов был поклясться, что часы были очень тяжелые.

– Это всего лишь крашеное дерево. Достаточно было хорошенько приложить их об камень, чтобы разбить, – усмехнулся человек. – Не вы первые так обманываетесь.

– Расскажите все по порядку, – застонал я, обхватывая голову руками.

– Хорошо, слушайте, – сказал человек, отодвигая кружку. – Начну я, пожалуй, с одной истории...

 

Жил некогда в одном приморском городке старый мастер. Он был резчиком по дереву и делал такие фигурки, что посмотреть на них приезжали со всех концов мира. Говорили, надо быть настоящим волшебником, чтобы вдохнуть в свои творения столько жизни. А он и был колдуном.

– Злым? – тут же встрял брат.

– Не то чтобы злым… – замялся рассказчик. – Хорошего и плохого в нем было поровну, как и в любом человеке. Только очень талантливым, а талант делает человека одиноким. Так вот, мастер был по-настоящему талантлив, но не только в изготовлении игрушек. Он мог найти общий язык с любой природной стихией. Понимал их. Вода, Огонь, Земля, Воздух. Все они говорили с ним, делились своими тайнами и давали силу. Чаще всего он говорил с водой. Просиживал на берегу моря часами. Не знаю точно, о чем они там шептались, но магические способности, которые она подарила ему, завораживали. Один раз я застал старика за созданием водяного куба. Подрагивая, словно желе, куб висел над столом, а внутри одна за другой появлялись рыбки. Удивительное было зрелище… Были в его арсенале трюки и попроще – например, мастер мог вызывать дождь и создавать маленькие водяные смерчи. Люди не знали об этих способностях, но сторонились его…

– Разве его не любили? – удивился Яр. – Он же делал такие хорошие вещи!

– Ему завидовали. Говорили — не может быть, чтобы человек такие вещи сам делал. Бес ему помогает. А старик не то чтобы всех ненавидел... Скорее, не понимал. Не считал ровней. Ты бы стал ненавидеть мусор у себя под ногами? А он их так и видел. Чем-то вроде мусора. И поделки свои никогда не продавал — какие бы деньги за них не предлагали.

– И что же, он их проcто cкладывал куда-то? – опять влез младший

– Ошибаешься. Я уже говорил, что колдун не был злобным? Так вот – и жадным он тоже не был. Просто всю свою любовь он копил и отдавал внучке. Вареньке. Родители привозили девочку из города и оставляли у старика на все лето, чтобы Варя могла подышать целебным морским воздухом. Ни у одного ребенка не было столько игрушек! Особенно полюбились ей морские — и мастер начал делать русалок, морских коньков, всевозможные корабли... Ребенок был в восторге, а люди в насмешку прозвали колдуна Посейдоном, даже не догадываясь, насколько были правы. С одним кораблем Варя таскалась лет до десяти и всем говорила, что станет капитаном дальнего плавания, когда вырастет. Старик не принимал детский лепет всерьез, а зря. Варенька выросла и пошла в морское училище, невзирая на протесты родителей. А по окончании учебы стала пропадать сначала на недели, а потом перестала появляться дома месяцами.

Мастер был в отчаянии. Попытки уговорить внучку бросить опасное дело ни к чему не приводили. Все его надежды были на меня.

– А ты-то тут при чем? – не сговариваясь, спросили мы хором

– Варя стала моей девушкой. Мы должны были пожениться. Я был для нее чем-то вроде якоря. И все время при старике – я жил неподалеку и часто навещал его. Я прекрасно знал, чем он занимается, – старик учил меня магии. Он очень дорожил внучкой и хотел, чтобы она вышла за сильного в магии человека. Он знал, что с ней должно что-то случиться. И хотел заручиться моей помощью. Обратная сторона медали… — предвосхищая наши вопросы, начал объяснять человек, – …в том, что за все приходится когда-нибудь платить, а за использование магии — вдвойне. И колдун прекрасно об этом знал. А когда Варя начала пропадать в море — с пугающей ясностью понял, чем. Cперва я никак не мог взять в толк, зачем он меня учит. На мои расспросы мастер отвечал туманно: «Время покажет». И добиться от него чего-то еще было невозможно.

Я получил ответ на свой вопрос в одну жуткую ночь. Когда начался шторм, Варя как раз была в отлучке. И все у меня внутри сжималось при одной мысли о том, что она сейчас там. Колдун был уверен, что она погибнет. И обрушил эту уверенность на мои плечи гранитной плитой. А потом сказал, что мы можем ее спасти и выход только один.

«Я всегда могу договориться с любой стихией. Я знаю, чего они хотят», – любил говорить дед. Но никогда не уточнял, чего именно. Только в тот день я понял, как счастлив был, не зная этого.

– Знаешь, чего хочет стихия? – сказал колдун. – Почему-то люди считают, что стихия хочет их смерти, наивно полагая себя венцом творения и центром вселенной. А они всего лишь жалкая помеха на ее пути. Люди для нее просто не существуют. Стихия хочет все сделать похожей на себя. Огонь все делает огнем, вода — водой…

Кажется, я понимал, к чему он ведет.

– Ты поговорил с морем?

– Давно. Вода обещала забрать ее... или спасти. В обмен на услугу.

– И что она попросила? Что ты пообещал? – слова царапали горло. Я знал, что ради внучки колдун готов на все.

– Город. Она хотела, чтобы я отдавал ей города. «Сссделай так, чтобы всссе сccтало водой, — шипела она, — они сcтроят плотины, возводят ссстены и волнорезы, держат меня взаперти, не дают выбратьсccя. Сcccделай так, чтобы кроме воды ничего не осcталось. Всccе будет водой…»

– И ты хочешь выполнить ее просьбу? – ужаснулся я. – Утопить нас всех?

– Она обещала спасти Варечку, – старик не слышал, что ему говорят. В его мире не было места никому, кроме внучки и его драгоценных деревяшек. Мы для него ничего не значили.

Я тоже любил ее, но не был настолько безумен, чтобы подписать смертный приговор тысяче ради одного человека. Я пытался его остановить, мастера, но тот пришел в ярость. Только тогда я понял, как он силен. Казалось, дом попал в одну большую водяную воронку – это было лучшее из его творений, и моих способностей хватило только на то, чтобы прорваться сквозь заслон, не захлебнувшись. Позорно убегая, я не думал о том, что без меня он все-таки осуществит задуманное …

Я заподозрил неладное неделю спустя, когда Варя вернулась – живая и невредимая. Когда восторг прошел, я вспомнил о сделке и помчался к мастеру, готовясь выломать дверь, если надо. Но дверь оказалась открыта, а старик исчез. На следующий день я отправился на его поиски, уже зная, чем будет отмечен путь мастера. Мои худшие предположения вскоре подтвердились. Один за другим начали пропадать города. Самое удивительное было в том, что пропажи не замечал никто, кроме меня. На месте городов я находил реки, названные их именем. На дне были похоронены тысячи людей — все они были чьи-то родственники и знакомые, и никто не замечал! Я наводил справки, расспрашивал людей, которые должны были потерять братьев и сестер, родителей и друзей... и не знали об этом. Они просто забывали об их существовании, как будто их никогда не было! Это было ужасно. О них не оставалось ничего, даже памяти.

И тогда я решил выяснить, как старик это делает.

 

Я выяснил, что из года в год в разных городах повторялась одна и та же история. Сперва кто-нибудь находил часы. Да, те часы. Кто-то оставлял зачарованную вещь у себя, кто-то продавал, кто-то дарил знакомым... Некоторые даже пытались вывезти их из города. Но у них ничего не выходило. Будто бы случайно обстоятельства складывались так, что человека что-то отвлекало или задерживало, а у самых упрямых часы просто внезапно терялись, через некоторое время появляясь в другой семье. Но одно оставалось неизменным — тот, рядом с кем они находились, в день, когда часы били последний раз, умирал первым. Просто засыпал, а за ночь дом превращался в аквариум, наподобие тех красивых кубиков, в которых мастер держал рыбок. Если бы вы открыли дверь – вода не хлынула бы вам под ноги, а осталась бы неподвижной стеной.

Через неделю после первой смерти начинался потоп.

Когда я добрался до Ржавки, города уже не было. Я уже знал, как выглядят часы, знал, где они спрятаны, – предмет оставлял за собой слабый магический след, который пропадал, как только проклятие вступало в силу, – но я опоздал. Город спасти было уже невозможно, а часы Матвей подбросил новой жертве и все началось сначала.

Сам Матвей всегда появлялся и исчезал незаметно. «Посейдон» – антикварная лавка, иронично названная колдуном в честь прозвища, — открывалась в каждом городе, обреченном затонуть, незадолго до катастрофы и была чистой воды наваждением. «Лавка» на самом деле являлась первым попавшимся заброшенным домом, который мастер находил в городе. Там же проводился обряд, начинавшийся, как только кто-то находил часы.

– Но откуда ты знал, где часы, когда начался потоп? И как ты нас нашел?

– Добраться до вас было нелегко. Из-за непрекращающегося ливня крыша была скользкой, а доски настолько прогнившими и ненадежными, что встать на них я бы не рискнул. Мне повезло, что над вашим домом росло раскидистое дерево с толстыми прочными ветками, нависавшими прямо над крышей.

– Дуб, – кивнул Яр.

Мы по нему часто лазили.

– А дом я нашел по часовому бою. В городе он звучал повсюду, но особенно громко – у вас. Часы всегда запоминали первых владельцев.

– Но они же больше не били! Только в первую ночь. И на следующий день, в лавке...

– Часовой бой никогда не смолкал. Просто «наркоз» не сразу подействовал. Вы все время слышали их. Звук прорывался только в сны, но затем его заглушили и там. Чтобы вас не тревожить.

– Чтобы мы не боялись спать… – потрясенно закончил я. А я думал, нас нарочно пугают… Все вставало с ног на голову.

– Да. Вас предупреждали. Ваше же собственное подсознание било тревогу, но его тоже в конце концов усыпили. Помните cказку про Крысолова? Этот часовой бой для вас — что-то вроде дудочки. Он погружает людей в сонное состояние, заставляет идти навстречу смерти с блаженной улыбкой на губах. Никто даже не пытался сопротивляться... Еще пара дней — и появилась бы новая река с красивым названием «Каменистая»...

– Если бы не ты.

– Да.

Мы замолчали. Разглядывали удивительного человека с бумажным лицом и не знали, что сказать.

– Пора мне, – наконец поднялся он.

– А как же Матвей? – вдруг спросил Яр.

И человек застыл на пороге. Обернулся. Тонкая кожа, кажется, почти просвечивает на солнце.

– А что – Матвей?

– Ну он же не умер на cамом деле, да? Он ведь притворялся?

– Почему же? Умер. Утонул, прыгнув с моста в воду. Река заворожила его. И амулет, на который он так надеялся, не помог. Та обезьянка – простенький талисман, своего рода сигнализация, срабатывавшая на любой проклятой вещи. Матвей всегда был мнительным, а в последние годы нечистая совесть превратила его паранойю в настоящую манию преследования.

Когда часы решили остаться в его доме, выбрав для себя самый незаметный угол, амулет не переставал светиться, предупреждая об опасности, но найти часы Матвей так и не смог. Он прекрасно знал, что останься он дома – и утром его лавка будет похожа на затонувший корабль с плавающими повсюду сокровищами, а его найдут мертвым. Отчаявшись, он выбежал из дома и ноги будто бы сами привели его на мост… А дальше вы знаете.

– Но зачем река наказала старика? Он же помогал ей!

– А она не наказывала. Река считала, что делает ему подарок. Ты не помнишь, что он говорил о ней? Как и любой стихии, ей нет дела до наших жизней. Она все стремится сделать похожим на себя и считает это великим благом.

– Ладно, задержался я с вами, – вздохнул человек. – А мне еще Варю встречать – через два дня она возвращается из плавания...

 

И человек без имени ушел, коротко попрощавшись. Больше мы его никогда не видели.