Отыграет закат на трубе своей блёсткой гроза,
Поселковый стройбат заколодит свои тормоза, –
Окна я растворю – пусть согреется ветер немного,
Двери я растворю – пусть заходит трудяга-дорога, –
Вся промокла насквозь, вся в лохмотьях с небес и берез,
Вся в рубцах от колес, вся в потеках бензиновых слёз.
Дальше некуда ей, не ухоженной и несуразной, –
За избою моей – только лес да сушняк непролазный.
Ей сочувствую я, но от ревности скуп мой язык:
Мир – твоя колея, а моя, как ты видишь, – тупик.
Ведь едва рассветет, как отправишься в путь свой обратный,
Где кладет пешеход перед храмом поклон троекратный,
Где ты будешь возить пришлых боссов и местных воров,
И с испугом влачить на убой тощегрудых коров,
И с натугой трясти на себе стеклотару и мебель,
И недужно нести на себе пыль событий и пепел,
И с надеждой таскать на себе домовитый кирпич
И меня вспоминать, моей ревности глупой опричь,
Потому что, меня покидая, оглянешься ты на крылечко
И увидишь меня, дорогая, с зажженною свечкой,
И поймешь, – за тебя я молюсь на последней заре,
На последнем дворе в тупиковом моем сентябре.
Инна Лиснянская
Подарили мне воздушный шарик. Оранжевый. На палочке. Пристроила его рядом с кроватью, пусть глаз радует. Живет он там неделю, вторую, а на третьей посетила меня преужасная мысль: вдруг он лопнет ночью? Как дальше жить? Ладно ору-то будет, в здравом уме остаться бы.
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)