Что почитать: свежие записи из разных блогов
Категория: творчество
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Глава 5, в которой адмирский министр культуры подвергается грубому насилию, но его это ничуть не радует, а раймирский премьер продолжает являть собой редкий образец адекватности и эффективности
Читать?«Доведите до кипения, добавьте Amanita pantherina и Amanita regalis, сварите и упарьте до нужных кондиций».
Малефицио сердито ругнулся и захлопнул книгу – надо или хотя бы изредка спать, или выбирать чтиво попроще. Треклятая книга над ним издевалась – до кипения он почти дошёл и до нужных кондиций упарился, не хватало только вместо недочитанной главы найти этот невероятно полезный кулинарный совет. Судя по всему, какой-то очередной особый соус, способный стать причиной массовых беспорядков, смены государственного строя или хотя бы рождения новой религии.
Душевное здоровье папаша не смог бы найти и в словаре с закладкой, потому Малефа уже мало что удивляло, скорее бесило до белых глаз. Вчерашнее описание действия некоторых проклятий свидетельствовало о том, что подопытных регулярно навещали и весьма заботливо следили за изменением состояния. Если выбросить из головы, кем они доводились исследователю и чем закончили – повествование весьма увлекательное.
Бросил тоскливый взгляд на стопку просмотренных донесений, сводок, отчётов и прочей макулатуры – огромная куча свежего драконьего навоза со всех концов Пластины, и как её разгребать – только Хаос знает. Зато доложить обо всём одной фразой очень легко.
***
Зал выглядел сиротливо: в столь урезанном составе Совет давненько не собирался. Малефицио поприветствовал Рейну легким поклоном, кивнул собравшимся и уселся рядом с графом. Судя по припухшим от недосыпа глазам, защитному костюму из драконьей кожи и обветренному лицу, заклинание призыва выдернуло его никак не из уютной постели.
Малефицио покосился на прочих присутствующих. Вместо Азазеля явилась голограмма, и та ненадолго. Скороговоркой сообщила, что все договоренности по размещению гостей из Адмира на других Пластинах достигнуты, осталась лишь пара непрояснённых моментов, но в ближайшую неделю разрешатся и они, с отсутствующим взором поскребла небритую щёку и, не дожидаясь соизволения Стальной Миледи, растаяла.
Даже Асмодей не мог похвастать обычным лощёным цветущим видом: синева под глазами, бледность, роскошная шевелюра явно не встречалась со щёткой минимум сутки. Стальная Миледи, как всегда, безупречна – но резко очерченные губы сжаты практически в нитку, а в глазах словно лёд застыл. Малеф потёр собственные глаза, наверняка красные от недосыпа, и подумал, что сторонний наблюдатель, случись он здесь, мог бы легко перепутать сборище самых могущественных магов Веера с измотанной компанией путешественников, застрявших на неделю в транзитном аэропорту на какой-нибудь паршивенькой Пластине. Самым приличным из всех выглядел символ государственности – свернулся в корзинке подле Рейны и сладко спал, прикрыв нос пушистым хвостом. Чтобы ненароком не последовать его примеру, Малеф обеспечил себя чашкой кофе.
– Предлагаю начать с новоприбывших, – Рейна кивнула Асмодею, который противу обычного не рвался взять слово, сидел молча, крутя в пальцах серебряную бонбоньерку с гербом Правящего дома. Вниманию к своей персоне не обрадовался совершенно.
– Ситуация в Сифре полностью под контролем. Но толку – пшик, пустая работа. Я оставил там своего помощника на случай, если стрясётся что-нибудь из ряда вон выходящее, но теперь курортная столица фактически пригород Вавилона, а номинальное правительство – не больше, чем эксцентричная администрация в сонном заштатном городишке. Братская держава – оплот стабильности: недурная кухня, приятный климат, стремительное сокращение численности населения и созерцательный покой. Ничего интересного.
– Кстати, о сокращающемся населении, – Малеф допил кофе залпом. – В Вавилоне оно растёт – за счет постоянного притока паломников. И похоже, правящие безумцы устраивают нечто вроде фильтрации, превращая в хлеб и зрелища недостаточно сильных и лояльных. Скорее всего, когда чистых окончательно отделят от нечистых, – он скривился, – нас ждут пренеприятные кульбиты. Постоянно вариться в собственном соку это кубло не сможет.
– Уж не рискнул ли ты туда прогуляться, мальчик? – окружённые синевой глаза Асмодея удивленно распахнулись.
– Там были мои люди, – Малеф снова потёр глаза. Похоже, от кофе пора переходить к стимуляторам посильнее.
– Что ещё они рассказывают? – Асмодей был прилипчив и участлив, как психотерапевт.
– Уже ничего, – зло ответил Малеф.
– Восхитительно, – Рейна наградила тяжёлым взглядом и его, и Асмодея. – Один под видом дипломатической миссии ушёл в загул, второй умудрился потерять своих людей в Вавилоне. Что ж, не будь этих – взяли б подставных. Самая мирная держава любви и веселья предсказуемо ищет внешнего врага. С внутренними у них куда проще – коварным предателем автоматически станет любой, кто проиграл в драке за место под юбками Лилит.
Асмодей поперхнулся – похоже, крошки разгрызенного леденца попали не в то горло. Унял кашель, промокнул глаза шёлковым платочком и выдал равнодушным тоном светского сплетника:
– Думаю, долго ждать не придётся. В гареме рыжей извращенки знатное пополнение, и на роль смирного наложника с опахалом оно вряд ли согласится. В какой канаве валялся её новый принц-компост, неизвестно, но вылез оттуда полным сил и окончательно рехнувшимся. Герой-башка-с-дырой, подпечатная боевая кукла на побегушках и опальный визирь-маньяк – славная упряжка для державной триги, далеко увезёт.
Лица всех присутствующих мрачно вытянулись.
– Что ещё вы забыли нам сообщить? – прошипела Рейна, с трудом сохраняя самообладание.
– Сущие пустяки – Бешеная Дотти со свитой отбыла к своей богиньке. Хорошая новость лишь для волков Лазури.
– Даже если бы вздумала вернуться обратно – сейчас там мои братья в сопровождении Всадников. Амулет предка до сих пор не подарил психичке хоть сколько-то заметное могущество, а оставшимся сторонникам не до неё, – Малеф понимал, что своей репликой оказывает мерзавцу услугу – ох, не договаривает господин Гадюка, да и выглядит слишком плачевно. Вымотать Асмодея пьянством и развратом – всё равно что кота парной телятиной.
– А что стряслось? – Асмодей немедля оживился.
– Ничего интересного, сущие пустяки, – передразнил Малеф скучающие интонации. – Всего лишь очередные разборки отсталых дикарей в лесной глухомани. Но у нас же курс на всеобщее примирение, вот Даджалл со Смертью и отправились мирить волков, а лояльный нам королевский двор ши в ответ на запрос о помощи получил Хэма. Если он не справится с задачей разнять дерущихся, Война по крайней мере сможет как следует развлечься.
– Ряды редеют, – скорбно вздохнул Асмодей. – Мало было эпидемии и Вавилона, ещё и провинции решили подкинуть хлопот. Мы сегодня удивительно узким кругом – из старой гвардии я да граф.
Рейна обычно на подколки такого сорта не реагировала, но сейчас будто невзначай потянулась за княжеской печатью.
– Маммона в Уделе, пришёл на выручку дочери и зятю вместе с Гладом. Упёртые горняки молчали до последнего, а теперь мы вынуждены организовывать эвакуацию и там. И заодно гасить волну ненависти в сторону «адмирской погани». Трон Рюбецаль сохранил бы, но одно дело заткнуть свору древних ревнителей чистоты крови, а другое – спасти взбесившихся, в числе которых его собственная жена. Обращение больных в камень – решение хорошее, но временное. И если вы не заметили, эпоха, когда на совет являлись почесать о товарищей языки и кулаки, закончилась.
– О некоторых... товарищей кулаки мне, признаться, очень хочется почесать, – граф, до этого момента напоминавший манекен и, похоже, спавший с открытыми глазами, зашевелился. Повёл затёкшими плечами, положил на стол руки, сцепив пальцы в замок, и воззрился на Асмодея. Тот немедля принял вид поруганной невинности, синева под глазами и растрепанная шевелюра дополняли маску лучше некуда:
– Не возьму в толк, чем бы я заслуживал такую немилость, драгоценный граф.
– Не знаю, – честно ответил Маклин без тени улыбки, – но чувствую. Но если ты позволишь мне просмотреть воспоминания о твоих недавних вояжах –разумеется, исключая личные, – мне будет намного проще извиниться. Коли найду, за что.
Малефицио исподлобья глянул на Стальную Миледи. В этом зале разве что она обладает властью прижать синьора Виперу и выяснить, что его так измучило в обычной рутинной поездке. Если причина невинная и сугубо личная, Малеф готов на всю оставшуюся жизнь дать обет трезвости и целомудрия – благо, наверняка не придется, не тот кадр.
Асмодей возмущённо скрестил руки на груди.
– О, раз вежливо просят разрешения и обещают извиниться после, то изнасилование волшебным образом превратится в дружескую беседу. Шарить по головам соратников, когда примерещилась какая-то чушь – что за нездоровые раймирские штучки? В таком состоянии лучше держитесь подальше от меня и моих воспоминаний. Мне больно это говорить, но вы сейчас похожи на психопата.
– Кому бы говорить о психопатах, – Малеф не удержался от мысленной шпильки в адрес Асмодея, но у того не хватило приличия хотя бы из вежливости смутиться. Ответом Малефу стал младенчески ясный взор из-под длиннющих ресниц и чуть надутые губы. Позёр неисправим, но явно что-то скрывает. – Кстати, он мне до сих пор должен, – теперь мысленная речь адресовалась Маклину. – Причём дважды. За некрофильский перформанс в роли синьоры Виперы и за фокус с бутылками в вашем кабинете. Не истратить ли один из должков, чтобы прижать нашего дорогого друга? Хаос побери, я не менталист, но даже я чувствую, что с ним что-то не так.
Маклин ухмыльнулся и прикрыл глаза – дескать, дело твоё, но будь у меня такие карты на руках – не оплошал бы.
– Думаю, господин Гадюка, к вам проявили достаточно уважения. Ответьте встречной любезностью – Малеф встал и через стол протянул Асмодею раскрытую ладонь, на которой заплясали язычки синеватого пламени.
Помимо удивления во взгляде прежней и нынешней начальницы Малеф заметил одобрение.
– Он ваш, господа, – на губах Рейны застыла мстительная улыбка.
– Глупое юношеское расточительство! – воскликнул Асмодей, решивший сопротивляться до последнего. – Подумай, мальчик, такими дарами судьбы не разбрасываются столь легкомысленно… Ты готов променять помощь главы Третьего дома на потачку чужой паранойе и собственной неприязни?
– Ничего личного, просто интересы державы, – с мягким нажимом произнёс Малефицио. – Ими можно оправдать что угодно, но и вы поднаторели в искусстве выворачиваться. А тут всё просто – пусть и малый, но должок. Граф будет нежен, не волнуйтесь. Возможно, вы даже не останетесь идиотом.
Асмодей поморщился – сопротивляться долговому обязательству он, оказывается, мог, но без особой приятности.
– Я им уже остался. Пусть оба – он и госпожа премьер – дадут клятву, и валяйте, насильники. Но учтите, умолчал я исключительно о своём скромном подвиге.
– Излишняя скромность – уже не добродетель, – граф перебрался ближе к Асмодею и после непременного «ни с тобой, ни из тебя, ни для тебя» официальным тоном поинтересовался:
– Мне транслировать интересующую всех часть ваших воспоминаний вовне, или составить докладную по форме с изложением фактов?
Княжеский фаворит устало махнул унизанной кольцами рукой.
– На твое усмотрение, Палач. Если не умрёшь от зависти, поделюсь с тобой адреском той раймирской цыпочки.
Рейна извлекла из воздуха стальную флягу с причудливой инкрустацией из крупных и грубо огранённых альмандинов, составлявших её сигил, и произвела серию глотков, демонстративных и почти музыкальных. Ого, полуведёрный объём, старая работа – Малеф, похоже, не один пытался найти папашу с помощью сделанных им вещей. После чего смерила всех участников цирка бритвенно-острым взглядом и отправила под своды зала затребованную формулу.
Маклин пронаблюдал, как его увёртливая добыча становится законной, и приступил к процедуре.
Сцена в садовом павильоне мининдел Раймира сильнее всего заинтересовала Малефицио. Реальное применение запрещённой кровной магии. У него мелькнула мысль, что обратиться к Асмодею за парой-тройкой уроков в счёт оставшегося долга куда проще, чем продираться через книжные описания и экспериментировать. Очевидно, для того чтобы понять, о чем он думает, Стальной Миледи не нужен был менталист. Она мрачно уставилась на него и беззвучно произнесла:
– Дурная идея, малыш. Напоминаю: это все ещё билет в Бездну, если не в саркофаг.
Малефицио поспешно сделал невинное лицо, но, по всей видимости, получилось не очень убедительно.
Маклин завершил свои манипуляции с равнодушием оператора в кинозале. Внешне ни удивления, ни отвращения не выказал – но Асмодея, как ни крути, знал куда дольше.
Жертва беспрецедентного насилия одарила всех кислой улыбочкой и в целом выглядела как степлившийся брют – откровенно несвеж, но пара пузырьков в запасе осталась.
– Поставили тельца против яйца – довольны?
– Более чем, – Рейна задумчиво провела рукой по короткой стрижке, не нуждающейся в расчёске, и сделала ещё один глоток из фляги с альмандинами. – У меня есть некоторые предположения о том, что произошло с нашим беглецом, и что он из себя теперь может представлять, но они нуждаются в проверке. Также предупреждаю: всё, что касается кровных заклятий, остается в силе.
– Бывшей госпоже министру чрезвычайных мер такие слова не к лицу, – Асмодей вновь воспользовался содержимым своей бонбоньерки. – Астарота здесь нет, но он бы, несомненно, подтвердил мою правоту. И как вы собираетесь проверять свои подозрения? Сманить сластёнку из садов Лилит вам, извините, нечем.
Папашин лис в корзинке издал протяжный вздох и потянулся, дёрнув во сне всеми четырьмя лапами.
– А зачем сманивать? Можно просто послать вас в Вавилон и посмотреть на результат, – Малефицио простодушно улыбнулся. – Прекрасная легенда для внедрения, обзаведёмся наконец надёжным информатором прямо при дворе.
Рейна шутки не оценила:
– Никаких внедрений. Прежних глаз и ушей хватило на приличный срок, так что просто отправь ещё кого-нибудь. Джибриль бен Бааль может скончаться в любой момент от самых разнообразных причин, и неизвестно, кто займёт его место. Учитывая официальную позицию Раймира, на непременное содействие рассчитывать глупо.
Малеф невесело фыркнул.
– Неплохо было бы смотреть новости из Вавилона, как тамошние добрые горожане, но такой подарок нам вряд ли сделают.
– Рыжая лярва точно не обрадуется горячему поклоннику на Ратхе под окнами дворца, – Асмодей скривил губы, всем видом выражая презрение. – Потому не даст развернуть вещание вовне, даже если мания величия Денницы возьмёт верх. Слухи о «граде тысячи чудес» привлекают не меньше, чем прямые репортажи оттуда. Уйма журналистской шушеры в первые дни понеслась туда в надежде на поживу – что характерно, вначале бурный восторг и сплошь дармовая реклама, а теперь – ни слуху, ни духу. Околпачивать и стричь овечек куда проще внутри Вавилона, постепенно расширяя границы.
Левиафан объявился в зале неожиданно и потрёпанным видом напоминал пирата. Не слишком удачливого, но всё ещё лихого. На заросшем щетиной лице прорезалась неизменная дельфинья ухмылка, а стеклянный блеск глаз и бодрая походка разом выдали общий для всех членов совета недуг.
Адмирал устроился в кресле очень осторожно, придерживая рукой свободную парусиновую куртку на животе. Ранен, что ли? И где умудрился? Додумать Малеф не успел: из ворота куртки высунулось остренькое отоционье рыльце. Зверёк поводил чёрным влажным носом и довольно шустро выпрыгнул на стол, свернувшись прямо перед адмиралом странным подобием меховой шапки.
– Вы принесли подружку господину председателю надеясь, что он замолвит о вас словечко по возвращении Темнейшего? – Асмодей опрометчиво счёл адмирала очередным кандидатом на разнос от Рейны и оживился. – Возможно, господин председатель это и оценит, но для случки вам следовало выбрать другое место и время, дорогой коллега.
– Кто о чем, а патриарх Третьего дома о работе, – процедил Левиафан. Обвёл поредевший Совет взглядом: внимательнее всего на него смотрели Рейна и немедля пробудившийся Алерт. Судя по подёргиванию носа и настороженным ушам, единственным, кто не был в замешательстве и сразу понял, что к чему, оказался княжеский лис. Он запрыгнул на стол, победительно вереща, и помчался прямиком к «подружке». Та зашевелилась и пискнула в ответ. Судя по всему, между зверьками завязалась оживлённая беседа.
– Премилая парочка, – Асмодей всегда расцветал в обществе тех, чьи дела шли не лучшим образом. – Смелее, господин председатель, дама определённо вам благоволит!
– Это. Моя. Жена, – отчеканил Левиафан тоном, отлично подходящим для просветления слабоумных нерадивых матросов и министра культуры. – Завязывай долбить, метаморфа от обычной лисы не отличаешь.
Асмодей обиженно поджал губы и отвесил вежливый поклон.
– Приношу вашей пушистой супруге свои искренние извинения. Так отчаялись найти Самаэля, что решили спросить у его питомца через переводчика? Совсем плохи дела в вашем полуподводном царстве.
– Странно, – словно ни к кому не обращаясь, произнес Маклин. – Несколько раз мне доводилось лазить в голове многоуважаемого министра культуры, и я готов был поклясться, что он – кто угодно, но не идиот. Похоже, я ошибся, ибо сейчас происходит демонстрация уникального кретинизма. Ты считаешь, Строитель, что Самаэль оставил лису адресок? Потрясающе. Кроме того, ты, кажется, забываешь, что эти твари кишат везде – и лучших разведчиков мы не могли бы найти, если бы с ними удалось договориться. Левиафан полагает, что его супруга может поговорить с лисом Темнейшего? Идея прекрасна, даже если дело не выгорит, попытка нам ничем не навредит и ничего не стоит. А если удастся договориться с господином местоблюстителем, то, возможно, получится столковаться с кем-нибудь из его племени. Чем дурно, если Самаэля будут искать лисы? И чем нам помешает, если какой-нибудь достойный представитель этого народа проберётся в Вавилон? Следящие заклинания любого пошиба могут раскрыть демона-метаморфа, но настоящий отоцион не заинтересует ровным счётом никого.
При упоминании безобидного прозвища Асмодея отчётливо перекосило. Малеф что-то слышал об этом, вроде бы забавная история, связанная с каким-то недолговечным царьком, но подробностей вызнать не смог.
– Проблемы с чувством юмора и тяга к конспирологии – первые признаки подступающего сумасшествия, Потрошитель. Лишь невинная маленькая шутка для оживления обстановки и поддержания боевого духа товарищей – а ты вывернул всё так, будто своим всеведеньем Самаэль обязан каким-то безмозглым пушистикам. Зоошпионаж, надо же.
Малефицио начал искренне опасаться, что кто-то из коллег не выдержит. В другое время он бы с удовольствием понаблюдал за дракой, а то и принял бы участие – но теперь эти развлечения могли слишком дорого обойтись.
– Надеюсь, министр культуры прискорбно ошибся относительно положения дел на Архипелаге. Очень хотелось бы услышать хоть какие-то хорошие новости.
– Мне легче, чем вам, – Левиафан с интересом следил за лисами, расположившимися прямо перед ним. Те, похоже, и вправду о чем-то разговаривали – верещание и попискивание зверьков напоминало диалог, а их поведение нимало не было схоже с брачными играми. – На Архипелаге не так много потомков Лилит, а кроме того, большинство демонов в той или иной степени метаморфы, и многие практически живут на кораблях. Когда моя супруга обнаружила, что оборот помогает от того, что одержимые именуют «шум крови в голове», изрядная часть сухопутного населения перебралась на пляжи. Как только возникает некая странная мысль или хоть тень её – море и облик любой угодной страдальцу морской твари. Разумеется, на пляжах дежурят полиция и медики, и, конечно, пришлось обеспечить желающим постоянно оставаться на берегу приличные условия существования, но в целом пока мы отделываемся легче, чем любой крупный город вдали от моря, благодарение Хаосу.
– Весьма своевременное открытие, – Рейна тоже внимательно следила за общением отоционов. – Буду рада познакомиться с вашей супругой поближе, когда она будет в более подходящем облике.
– Обстоятельства, при которых ей удалось прояснить спасительное свойство метаморфизма, особенно интересны, – Малеф был готов спорить на что угодно, что в бонбоньерке Асмодея были отнюдь не простые конфеты. – Говорят, она родом из Пандема – какая-то старая аристократическая фамилия?
– Если она пожелает рассказать вам о своей семье, я не стану возражать, –небрежно ответил адмирал. Ласково провёл пальцем около огромного пушистого уха – лиса потёрлась головой об руку, но взвякнула не слишком довольно – очевидно, не желала отвлекаться.
Отвлечься пришлось адмиралу и прочим, наблюдавшим за животными: в зале появилась голограмма. Льняные волосы, безжалостно стянутые в хвост, аквамариновые глаза, бледное лицо с тонкими резкими чертами, поверх расшитого жемчугом изящного коктейльного платья наброшена хламида, напоминающая лабораторный халат с огромными карманами. Леди Нэга, на этот раз не во плоти и без своего недолговечного – или же он находился вне поля зрения собравшихся.
– Кажется, у нас наметился некоторый просвет, – сообщила голограмма, и, порывшись в кармане, извлекла оттуда большой флакон с чем-то, на вид напоминающим денатурат.
Рейна резко поднялась в кресле и коротким жестом пригласила доложить. Заткнулся даже фонтан министра культуры.
– Прошу прощения, не тот образец, – Нэга передала флакон в чьи-то услужливые руки, подозрительно похожие на тонкокостные и длиннопалые грабли Мора, и без малейшего смущения достала из-за подвязки узкую колбу. – Вот! Результаты испытаний ошеломительны. Моза! – ответ прозвучал крайне невнятно, потому Нэга продолжила доклад сама. – Феноменальный талант, универсальная формула. Безумие завязано на магию – и эта карта легла превосходно. Итак. Состав блокирует магию, возможность творить заклинания, и делает это куда эффективнее обычных успокаивающих средств. Блок полный. Достаточно однократного приема. Никаких побочных эффектов.
Рейна скептически побарабанила пальцами по столу.
– Дорогая, ответь мне, только честно – ты сама согласилась бы на излечение такой ценой? Если, как у прочих подобных конкоктов, процесс необратим, большинство пострадавших предпочтет смерть – и я их пойму.
– В этом и прорыв! – оказалось, «мать лихорадок» обладает совершенно замечательной яркой улыбкой. – С помощью Мозы нам удалось разработать антидот, позволяющий, когда исчезнет необходимость в блокировке, магию вернуть. Да, не сразу, а постепенно, потребуется неоднократный приём средства, но это даёт нам возможность полностью прекратить «одержимость». Разумеется, нам понадобится время на изготовление нужного количества зелья...
– Ах, ирония, – голос Асмодея наполнился сочувствием. – Вы подарили доброму народу шанс на спасение, пусть и призрачный. Но не в силах спасти несчастных детей бывшего Дома вашей родственницы… и пассии.
Взгляд Нэги покрылся невидимой наледью.
В кои-то веки Асмодей счёл нужным пояснить, но понятнее стало далеко не всем:
– Младший сын Бааля от малолетней дурочки-лунатички. Со старшим всё скоро будет кончено, если не отлипнет от потомка первой законной крокодилицы, но малыша действительно жаль. Тихо угаснет на руках у приёмной семьи…
– Лай пуделя, стосковавшегося по хозяину, печальное зрелище. Я даже не стану требовать извинений, – голограмма вспыхнула ярче. – Господа, прошу прощения за сцену. Вся информация о новом средстве находится здесь – из кармана появилась горсть кристаллов, немедля полетевшая в Асмодея, и изображение растаяло в воздухе. Кристаллы оказались вполне материальны, и Малеф злорадно отметил, что увернуться несносному княжескому фавориту удалось не от всех. Распылить кристаллы или перенаправить их так, чтобы досталось не только ему, не посмел, а изворотливость всё же имеет свои пределы.
***
Беседа с Рафаэлем побила все рекорды бесполезности. Осторожничал министр здравоохранения, свою шкуру берёг. Издавна берёг, иначе под печать не пошёл бы. Хороши нынче опоры трона – марионетки, смертники да покойники. Шахматные фигурки, приклеенные к доске спятившим гроссмейстером. Габриэль, однако, проявил себя куда лучше, чем можно было ожидать. Словно пытался успеть сделать всё, от него зависящее, в самые короткие сроки. Сведения получал не только по своей линии, но и через каналы брата – башка у Аралима в лучшие времена годилась лишь для питья и тумаков, а после коррекционного вмешательства государя отказала вовсе. Хоть Бааль в Вавилоне, хоть Вторая вселенская у ворот – ему что, очередная сводка, подтереться и забыть. Золотой беспорточник хозяйничал вовсю, но ни в разведку, ни в армию не лез – бодро объедал просторы Раймира и довольствовался личным войском мёртвых. Своих верных Михаэль удержал от пары-тройки опасных глупостей. Проверять границы дозволенного и открыто нарушать их – в случае с Адинатхой безразлично.
На вызов Михаэль ответил не сразу.
– Ещё одна пропажа нашлась.
– Рады видеть в добром здравии, – ответил Накир. Его брат наверняка отирался где-то поблизости.
– Таким и запомните, – висельный юмор давно набил оскомину, но для иного поводов не было.
Холодный ртутный взгляд и спокойное лицо командора кшатри не дрогнули – очевидно, шутка не показалась ему хоть сколько-то забавной.
– Что, наш венценосный родитель так и не пришёл в себя, вместо реальных врагов озабочен мнимой изменой? Или драгоценный старший брат изловчился порвать поводок?
– Мой преемник очень занят в Раймире, – Михаэль криво ухмыльнулся, – так что поводок, полагаю, на месте. Что же до вашего сиятельного отца... Сложно сказать, что или кого он разыскивает в данный момент. Я чем дальше, тем меньше пользуюсь его доверием.
– Мир не ограничивается нашей многострадальной родиной, – медленно и вроде как в пространство произнес Накир. Повёл рукой и несколько расширил поле голограммы, позволив увидеть не только свое лицо. Опальный кшатри был бос, обнажён по пояс и одет только в свободные черные брюки, стянутые на талии шнурком. За спиной собеседника простиралась поросшая травой и невысокими цветами лужайка, заканчивавшаяся стеной из туй или кипарисов – в ботанике Михаэль был не силён. По лужайке игривым котёнком мотался здоровенный леопард в безуспешных попытках поймать сверкающую, словно солнечный зайчик, антилопу. Существование этого копытного монстра, режущего глаза сиянием, очевидно, поддерживала демоница, стоявшая к зрителю спиной. Девица была растрёпана, из высокой прически выбивались выкрашенные во все цвета радуги пушистые пряди, и скорее раздета, чем одета: подол платьица с огромным вырезом на спине заканчивался на пару ладоней выше колен.
Наконец леопарду повезло – антилопа рухнула на траву, сбитая мощным броском, но растворилась, едва коснувшись земли. Озадаченный зверь в два прыжка добрался до шутницы и повалил на землю уже её – падать девчонка, очевидно, умела, покатилась по земле, как акробатка. Однако леопард оказался быстрее – попытавшись вскочить, девушка уткнулась в пятнистый меховой бок. Обхватила леопарда за шею и повалилась в траву, заставив животное вытянуться, а потом улегшись на него головой и плечами, как на диванный валик.
Недурно, – завистливо подумал Михаэль. Неизвестно, где находится этот чудесный уголок, но парни там не скучают. Да и любые шпионы, ищущие двоих неотличимых друг от друга мужчин или двух огромных кошек, вряд ли отреагируют на девушку с ручным зверем или одинокого мужика.
– С комфортом устроились. Зашёл бы в гости, да дел по горло, – Михаэль усмехнулся, подкрепив слова соответствующим жестом. – Можете не волноваться, в розыск вас всё ещё не подали и даже арест на имущество не наложен. Разве что решите отбыть к матушке в Золотой город – это будет куда сложнее объяснить дипломатической инициативой, внезапно вспыхнувшим любовным интересом или желанием лично добыть ценные сведения для трона.
– Матушка и на расстоянии умудряется обеспечить нам определённые неудобства, – признался Накир, потерев висок. – Отец с братцем, как выяснилось, пошли по неверному пути: если хватает силы воли, то, чтобы ничего не натворить по матушкиной указке, достаточно убить наиболее разумную ипостась или её способность к заклятиям. Если перекинуться, когда в голову настойчиво лезет нечто омерзительное, становится не в пример легче. Ну или, как здесь недавно выяснилось, можно лишиться магии – тогда воздействие исчезнет. Если честно, даже старые добрые бездненские составы мне не понравились, поэтому спасаемся кхм... подвижными играми или охотой. На всякий случай своих людей мы предупредили. Наши заместители – вы с ними знакомы, прекрасные ребята – при необходимости будут подчиняться вам, если вы спроецируете им из своей памяти эту картинку – он махнул рукой за плечо. Девица с разноцветной причёской, по-прежнему отворачиваясь от зрителя, теперь сидела на валяющемся в траве леопарде верхом и старательно пристраивала на лобастую башку яркий венок из луговых цветов. Запомните. Случайный менталист не выудит из этой картинки ничего путного, а то и сочтет сном или эротической фантазией, – кшатри ухмыльнулся. – И на всякий случай повторюсь – Раймир – не единственное обитаемое место на Пластине, а в Веере их много.
Михаэль удивления не выказал, но живописную и несколько вольную интерпретацию игральной карты в умозрительные реестры занёс.
– Лишней такая «фантазия» не будет, благодарю. Поскольку ваши замы подчиняются сейчас одному командиру – чувству самосохранения. Те, кому удалось выжить. Белую гвардию вашего брата манит отнюдь не запах крамолы. Есть ощущение, что бесплотные подонки расплодились и обнаглели настолько, что порой докучают даже своему предводителю. Лекарство предсказуемо оказалось страшнее болезни – ну хоть с общим наркозом минздрав превосходно справляется. О других Пластинах речи пока не идёт – хотя ресурсов достаточно даже сейчас, количество не всегда компенсирует качество.
– Чем богаты, – развёл руками Накир.
Михаэль кивнул в знак признательности и прервал связь.
Девица старательно отворачивалась, но сложить два и два смог бы любой, кто видел на приёме в мэрии Сифра пару франтов в обнимку с дочерью Чистильщика. Глубокая разведка в тылу врага.
Михаэль вынул из ящика сигару, задумчиво покрутил в пальцах, срезал кончик и закурил. Вакации за пределами Раймира пошли парням на пользу.
Дочка в последнее время жаловалась на кошмары – всегда была чуткой и чрезмерно впечатлительной. Общую тревожно-траурную атмосферу в шкаф не запрёшь, просачивается даже в девичьи сны. Недуг матери и брата её не коснулся, но, когда кругом сходят с ума вприпрыжку и наперегонки, кто даст гарантию? Смена обстановки куда лучше пичканья микстурами и враньём.
Когда от сигары остался жалкий окурок, бросил его в пепельницу и послал вызов. Раздражающе мерно тикали часы на столе – треклятый подарок Адинатхи после нескольких досадных случайностей обзавёлся уродливо поплывшим циферблатом, но работать продолжал исправно. Кроме этого издевательски тонкого напоминания о неоплаченном долге тишину ничто не нарушало. Разница во времени, уйма дел, банальная конспирация. Мало ли причин.
– Дым спасаемой державы? – мягкий голос Герцогини прозвучал раньше, чем появилась голограмма. Наглухо закрытое старомодное платье на другой бы смотрелось нелепым маскарадным костюмом, ей же удивительно шло.
– Прими вы моё предложение, я бы непременно бросил курить.
Улыбнулась уголками губ, грустно качнула головой – обычный ответ на привычную шутку. Смотрела внимательно и очень серьёзно.
– Вряд ли вы связались со мной лишь для того, чтобы напомнить о несбывшемся. Вести из Адмира не радуют, но, по крайней мере, приходят регулярно, чего нельзя сказать о Раймире, – пухлые, красиво очерченные губы дрогнули, словно она хотела сказать что-то ещё, но передумала.
– Стабильность крематория, безмятежность колумбария. Смотритель разогнал всех неравнодушных и остался один посреди этого великолепия, – Михаэль скривился. – Вы поступили мудро, покинув нас. В нынешних условиях прелестной даме легко зачахнуть и поддаться унынию – ни балов, ни приёмов, в моде сидеть по норам и блюсти идиотский самоналоженный домашний арест. На фоне белого безмолвия столицы вольная жизнь в провинции должна казаться глотком свежего воздуха. Если, конечно, в провинции всё благополучно.
– Домашний арест? Самоналоженный? – синие глаза изумлённо распахнулись. – Я, конечно, помню о высочайшей ментальной дисциплине граждан Раймира, но не подозревала, что оная доходит до столь странного аскетизма с тюремным оттенком, – Кора фыркнула. – Похоже, сменив Пластину, я не прогадала, события минувших лет подсказывают, что на титульной и в провинции не отсидеться.
– Таких высот дисциплина достигла благодаря летучим отрядам золочёного нудиста. Новое пополнение отличается исключительным усердием. И странной близорукостью. Я с трудом смог объяснить дочери, почему стоит отклонить приглашение подружки на маленький пикник в Эдеме. Белла очень доверчива, но всё же не круглая дура. Чем дальше от Джаганната, Раймира и нашей Пластины в целом – тем спокойней. Многие последовали вашему примеру. И примеру хозяина той замечательной глуши, где можно получать дурные вести без риска и радоваться малым милостям Хаоса.
– Слухи про распоясавшихся марутов до меня доходили, – Кора вздохнула. – Странно, мне как-то довелось видеть их командира мельком – даже не сразу поняла, кто это. Но он не произвел на меня впечатления злобного или чрезмерно жестокого, – она замялась. – Даже помог вовремя убраться из оранжереи. Не понимаю, зачем Наи понадобилось выпускать безмолвных из сада, не понимаю... но в любом случае, вы правы, для юной девушки Эдем в это время – неподходящее место.
Разумеется, взрыв в оранжерее никакая не случайность – и сейчас Михаэль был искренне рад, что по части лишних жертв мёртвый мерзавец в тот раз оказался куда щепетильнее Светлейшего или своих питомцев.
– Объяснить, вероятно, смог бы Рафаэль. Как и то, почему, пока государь давал аудиенции, к его обычному костюму непременно прилагались зеркальные очки. Но его печать – в том числе и печать молчания. А Белла сохранила о вас весьма нежные воспоминания. Ей сейчас очень одиноко. Любимый брат снова в отъезде – врал и не краснел – отец вечно занят, а с подругами – сами понимаете. Хандрит, капризничает – вдруг встреча с той, что проявила к ней участие почти материнское, поможет девочке вернуться к нормальной жизни? Не успел вовремя выдать замуж – но и узницей во дворце держать не хочу. Особенно когда не знаю, где придётся встретить утро будущего дня – Вавилон новый, дерьмо старое.
– Очень жаль, что милая Белла не стала моей невесткой – видит Хаос, я сделала для этого всё возможное, но сын оказался больше похож на своего отца, чем мне бы хотелось, – она махнула рукой. – Не уверена, что девочке здесь понравится – вынуждена предупредить, что в основном Пластина населена недолговечными, и у них довольно странное отношение к магии. Верные подданные именуют нас с супругом «король-чародей» и «королева-ведьма», – она очаровательно, по-девчоночьи хихикнула. – Но, если её это не смутит, она всегда будет желанной гостьей. Как и вы, – взгляд Коры стал очень серьезным. – Азраил поймет.
Михаэль криво усмехнулся и покачал головой.
– Пока подданные верны и отношение к магии выражают не с помощью вил и факелов – мир вертится в нужном темпе. Я воспитывал Беллу как любой на моём месте – но не всякая дочь короля способна стать королевой. Она не принесёт вашему двору ничего, кроме радости. А её отец не доставит хлопот ни вам, ни Азраилу. Передайте ему мою благодарность. Если бы его бывший товарищ вёл себя разумнее, возможно, мне не пришлось бы вас беспокоить.
– Никаких вил, – она снова улыбнулась. – Здесь странные верования, довольно разномастные, но все они сходятся на том, что магия – дар богов, а с богами шутки плохи. Белле будут грозить здесь разве что тоска по дому и недостаток магически одарённых женихов. Хотя вторая беда, возможно, не так велика. Последние события заставили многих искать себе более безопасное пристанище. А что до товарищей... О ком речь? – поинтересовалась Кора. – Благоразумие не помешало бы очень и очень многим из наших общих знакомых.
– Бэл, чтоб ему щедротами Рыжей захлебнуться. Мог принять прощение и вернуться в Адмир, мог молча послать Темнейшему ось Веера за щеку и уйти подальше. Кто так подпалил ему… бакенбарды, что из ссылки понесло прямиком к трону Лилит, мне неведомо. Говорят, вконец спятил – не верю. Как скоро Новый Вавилон сменит хозяина – вопрос риторический. И куда ударит – пирог с начинкой не в пример вкусней пустого, как выражается Уриэль.
– Бааль? – имя бывшего премьера Кора произнесла с отчетливо брезгливым выражением. – Подался к Лилит? Не рада это слышать, но ничуть не удивлена. Удивляет лишь то, что к этому столь благодушно отнёсся Светлейший. Ему следовало бы знать, следовало, даже без меня, – она нервно переплела пальцы.
Михаэль тяжело опёрся локтями о столешницу и сцепил ладони. Уставился на собеседницу в упор, не рискуя напугать, – часть шарма Коры всегда заключалась в том, что с нею это было исключено.
– Знать что?
– Что наш общий знакомец нарушает все запреты, – тихо, но твёрдо произнесла она. – Он выпил как минимум двоих, обладавших магией, – увы, я пришла слишком поздно, и не застала процесса, хотя в полной мере оценила результат. Свидетельствовать лично могу лишь, что он также поглотил древний артефакт, принадлежавший Лилит. Не из самых мощных, но этого достаточно. Я пыталась рассказать об этом Светлейшему, но он не был расположен что-либо выслушивать.
Великолепно. Вернулся к истокам. Каннибализм с гарниром из артефактов – дошёл ли до некрофагии образец умеренности и осторожности? Это уже не тревожный звоночек вроде прежнего закрытого гастримаргического клуба, набатный колокол с вырванным языком. Кора, Кора, прекраснейшее воплощение гордости и несговорчивости – и они спасли тебе жизнь.
– Разделяю вашу скорбь. Из тех, кто однажды ступил на этот путь, чудовищами на моей памяти не сделались лишь двое.
– У третьего не получилось, ручаюсь, – Кора очередного вранья не учуяла, зло сощурилась. – Я постаралась подпортить его триумф, но, видимо, не преуспела. Изначального даже покалечить непросто, не говорю – убить, но старые боевые заклинания вам известны лучше моего. «Петля Хаоса» должна была надолго вывести его из строя – поверьте, магии я не пожалела. Увы, – она пожала плечами. – Не посылала справиться о здоровье, однако вряд ли сейчас мы обсуждали бы его явление ко двору.
– Восхищён и признателен, – Михаэль сжал ладонь, словно укрывал в ней нервные тонкие пальцы Коры. – И могу сообщить, что шрам обидчику вы оставили изрядный. Остальное предоставьте мне.
Малефицио сердито ругнулся и захлопнул книгу – надо или хотя бы изредка спать, или выбирать чтиво попроще. Треклятая книга над ним издевалась – до кипения он почти дошёл и до нужных кондиций упарился, не хватало только вместо недочитанной главы найти этот невероятно полезный кулинарный совет. Судя по всему, какой-то очередной особый соус, способный стать причиной массовых беспорядков, смены государственного строя или хотя бы рождения новой религии.
Душевное здоровье папаша не смог бы найти и в словаре с закладкой, потому Малефа уже мало что удивляло, скорее бесило до белых глаз. Вчерашнее описание действия некоторых проклятий свидетельствовало о том, что подопытных регулярно навещали и весьма заботливо следили за изменением состояния. Если выбросить из головы, кем они доводились исследователю и чем закончили – повествование весьма увлекательное.
Бросил тоскливый взгляд на стопку просмотренных донесений, сводок, отчётов и прочей макулатуры – огромная куча свежего драконьего навоза со всех концов Пластины, и как её разгребать – только Хаос знает. Зато доложить обо всём одной фразой очень легко.
***
Зал выглядел сиротливо: в столь урезанном составе Совет давненько не собирался. Малефицио поприветствовал Рейну легким поклоном, кивнул собравшимся и уселся рядом с графом. Судя по припухшим от недосыпа глазам, защитному костюму из драконьей кожи и обветренному лицу, заклинание призыва выдернуло его никак не из уютной постели.
Малефицио покосился на прочих присутствующих. Вместо Азазеля явилась голограмма, и та ненадолго. Скороговоркой сообщила, что все договоренности по размещению гостей из Адмира на других Пластинах достигнуты, осталась лишь пара непрояснённых моментов, но в ближайшую неделю разрешатся и они, с отсутствующим взором поскребла небритую щёку и, не дожидаясь соизволения Стальной Миледи, растаяла.
Даже Асмодей не мог похвастать обычным лощёным цветущим видом: синева под глазами, бледность, роскошная шевелюра явно не встречалась со щёткой минимум сутки. Стальная Миледи, как всегда, безупречна – но резко очерченные губы сжаты практически в нитку, а в глазах словно лёд застыл. Малеф потёр собственные глаза, наверняка красные от недосыпа, и подумал, что сторонний наблюдатель, случись он здесь, мог бы легко перепутать сборище самых могущественных магов Веера с измотанной компанией путешественников, застрявших на неделю в транзитном аэропорту на какой-нибудь паршивенькой Пластине. Самым приличным из всех выглядел символ государственности – свернулся в корзинке подле Рейны и сладко спал, прикрыв нос пушистым хвостом. Чтобы ненароком не последовать его примеру, Малеф обеспечил себя чашкой кофе.
– Предлагаю начать с новоприбывших, – Рейна кивнула Асмодею, который противу обычного не рвался взять слово, сидел молча, крутя в пальцах серебряную бонбоньерку с гербом Правящего дома. Вниманию к своей персоне не обрадовался совершенно.
– Ситуация в Сифре полностью под контролем. Но толку – пшик, пустая работа. Я оставил там своего помощника на случай, если стрясётся что-нибудь из ряда вон выходящее, но теперь курортная столица фактически пригород Вавилона, а номинальное правительство – не больше, чем эксцентричная администрация в сонном заштатном городишке. Братская держава – оплот стабильности: недурная кухня, приятный климат, стремительное сокращение численности населения и созерцательный покой. Ничего интересного.
– Кстати, о сокращающемся населении, – Малеф допил кофе залпом. – В Вавилоне оно растёт – за счет постоянного притока паломников. И похоже, правящие безумцы устраивают нечто вроде фильтрации, превращая в хлеб и зрелища недостаточно сильных и лояльных. Скорее всего, когда чистых окончательно отделят от нечистых, – он скривился, – нас ждут пренеприятные кульбиты. Постоянно вариться в собственном соку это кубло не сможет.
– Уж не рискнул ли ты туда прогуляться, мальчик? – окружённые синевой глаза Асмодея удивленно распахнулись.
– Там были мои люди, – Малеф снова потёр глаза. Похоже, от кофе пора переходить к стимуляторам посильнее.
– Что ещё они рассказывают? – Асмодей был прилипчив и участлив, как психотерапевт.
– Уже ничего, – зло ответил Малеф.
– Восхитительно, – Рейна наградила тяжёлым взглядом и его, и Асмодея. – Один под видом дипломатической миссии ушёл в загул, второй умудрился потерять своих людей в Вавилоне. Что ж, не будь этих – взяли б подставных. Самая мирная держава любви и веселья предсказуемо ищет внешнего врага. С внутренними у них куда проще – коварным предателем автоматически станет любой, кто проиграл в драке за место под юбками Лилит.
Асмодей поперхнулся – похоже, крошки разгрызенного леденца попали не в то горло. Унял кашель, промокнул глаза шёлковым платочком и выдал равнодушным тоном светского сплетника:
– Думаю, долго ждать не придётся. В гареме рыжей извращенки знатное пополнение, и на роль смирного наложника с опахалом оно вряд ли согласится. В какой канаве валялся её новый принц-компост, неизвестно, но вылез оттуда полным сил и окончательно рехнувшимся. Герой-башка-с-дырой, подпечатная боевая кукла на побегушках и опальный визирь-маньяк – славная упряжка для державной триги, далеко увезёт.
Лица всех присутствующих мрачно вытянулись.
– Что ещё вы забыли нам сообщить? – прошипела Рейна, с трудом сохраняя самообладание.
– Сущие пустяки – Бешеная Дотти со свитой отбыла к своей богиньке. Хорошая новость лишь для волков Лазури.
– Даже если бы вздумала вернуться обратно – сейчас там мои братья в сопровождении Всадников. Амулет предка до сих пор не подарил психичке хоть сколько-то заметное могущество, а оставшимся сторонникам не до неё, – Малеф понимал, что своей репликой оказывает мерзавцу услугу – ох, не договаривает господин Гадюка, да и выглядит слишком плачевно. Вымотать Асмодея пьянством и развратом – всё равно что кота парной телятиной.
– А что стряслось? – Асмодей немедля оживился.
– Ничего интересного, сущие пустяки, – передразнил Малеф скучающие интонации. – Всего лишь очередные разборки отсталых дикарей в лесной глухомани. Но у нас же курс на всеобщее примирение, вот Даджалл со Смертью и отправились мирить волков, а лояльный нам королевский двор ши в ответ на запрос о помощи получил Хэма. Если он не справится с задачей разнять дерущихся, Война по крайней мере сможет как следует развлечься.
– Ряды редеют, – скорбно вздохнул Асмодей. – Мало было эпидемии и Вавилона, ещё и провинции решили подкинуть хлопот. Мы сегодня удивительно узким кругом – из старой гвардии я да граф.
Рейна обычно на подколки такого сорта не реагировала, но сейчас будто невзначай потянулась за княжеской печатью.
– Маммона в Уделе, пришёл на выручку дочери и зятю вместе с Гладом. Упёртые горняки молчали до последнего, а теперь мы вынуждены организовывать эвакуацию и там. И заодно гасить волну ненависти в сторону «адмирской погани». Трон Рюбецаль сохранил бы, но одно дело заткнуть свору древних ревнителей чистоты крови, а другое – спасти взбесившихся, в числе которых его собственная жена. Обращение больных в камень – решение хорошее, но временное. И если вы не заметили, эпоха, когда на совет являлись почесать о товарищей языки и кулаки, закончилась.
– О некоторых... товарищей кулаки мне, признаться, очень хочется почесать, – граф, до этого момента напоминавший манекен и, похоже, спавший с открытыми глазами, зашевелился. Повёл затёкшими плечами, положил на стол руки, сцепив пальцы в замок, и воззрился на Асмодея. Тот немедля принял вид поруганной невинности, синева под глазами и растрепанная шевелюра дополняли маску лучше некуда:
– Не возьму в толк, чем бы я заслуживал такую немилость, драгоценный граф.
– Не знаю, – честно ответил Маклин без тени улыбки, – но чувствую. Но если ты позволишь мне просмотреть воспоминания о твоих недавних вояжах –разумеется, исключая личные, – мне будет намного проще извиниться. Коли найду, за что.
Малефицио исподлобья глянул на Стальную Миледи. В этом зале разве что она обладает властью прижать синьора Виперу и выяснить, что его так измучило в обычной рутинной поездке. Если причина невинная и сугубо личная, Малеф готов на всю оставшуюся жизнь дать обет трезвости и целомудрия – благо, наверняка не придется, не тот кадр.
Асмодей возмущённо скрестил руки на груди.
– О, раз вежливо просят разрешения и обещают извиниться после, то изнасилование волшебным образом превратится в дружескую беседу. Шарить по головам соратников, когда примерещилась какая-то чушь – что за нездоровые раймирские штучки? В таком состоянии лучше держитесь подальше от меня и моих воспоминаний. Мне больно это говорить, но вы сейчас похожи на психопата.
– Кому бы говорить о психопатах, – Малеф не удержался от мысленной шпильки в адрес Асмодея, но у того не хватило приличия хотя бы из вежливости смутиться. Ответом Малефу стал младенчески ясный взор из-под длиннющих ресниц и чуть надутые губы. Позёр неисправим, но явно что-то скрывает. – Кстати, он мне до сих пор должен, – теперь мысленная речь адресовалась Маклину. – Причём дважды. За некрофильский перформанс в роли синьоры Виперы и за фокус с бутылками в вашем кабинете. Не истратить ли один из должков, чтобы прижать нашего дорогого друга? Хаос побери, я не менталист, но даже я чувствую, что с ним что-то не так.
Маклин ухмыльнулся и прикрыл глаза – дескать, дело твоё, но будь у меня такие карты на руках – не оплошал бы.
– Думаю, господин Гадюка, к вам проявили достаточно уважения. Ответьте встречной любезностью – Малеф встал и через стол протянул Асмодею раскрытую ладонь, на которой заплясали язычки синеватого пламени.
Помимо удивления во взгляде прежней и нынешней начальницы Малеф заметил одобрение.
– Он ваш, господа, – на губах Рейны застыла мстительная улыбка.
– Глупое юношеское расточительство! – воскликнул Асмодей, решивший сопротивляться до последнего. – Подумай, мальчик, такими дарами судьбы не разбрасываются столь легкомысленно… Ты готов променять помощь главы Третьего дома на потачку чужой паранойе и собственной неприязни?
– Ничего личного, просто интересы державы, – с мягким нажимом произнёс Малефицио. – Ими можно оправдать что угодно, но и вы поднаторели в искусстве выворачиваться. А тут всё просто – пусть и малый, но должок. Граф будет нежен, не волнуйтесь. Возможно, вы даже не останетесь идиотом.
Асмодей поморщился – сопротивляться долговому обязательству он, оказывается, мог, но без особой приятности.
– Я им уже остался. Пусть оба – он и госпожа премьер – дадут клятву, и валяйте, насильники. Но учтите, умолчал я исключительно о своём скромном подвиге.
– Излишняя скромность – уже не добродетель, – граф перебрался ближе к Асмодею и после непременного «ни с тобой, ни из тебя, ни для тебя» официальным тоном поинтересовался:
– Мне транслировать интересующую всех часть ваших воспоминаний вовне, или составить докладную по форме с изложением фактов?
Княжеский фаворит устало махнул унизанной кольцами рукой.
– На твое усмотрение, Палач. Если не умрёшь от зависти, поделюсь с тобой адреском той раймирской цыпочки.
Рейна извлекла из воздуха стальную флягу с причудливой инкрустацией из крупных и грубо огранённых альмандинов, составлявших её сигил, и произвела серию глотков, демонстративных и почти музыкальных. Ого, полуведёрный объём, старая работа – Малеф, похоже, не один пытался найти папашу с помощью сделанных им вещей. После чего смерила всех участников цирка бритвенно-острым взглядом и отправила под своды зала затребованную формулу.
Маклин пронаблюдал, как его увёртливая добыча становится законной, и приступил к процедуре.
Сцена в садовом павильоне мининдел Раймира сильнее всего заинтересовала Малефицио. Реальное применение запрещённой кровной магии. У него мелькнула мысль, что обратиться к Асмодею за парой-тройкой уроков в счёт оставшегося долга куда проще, чем продираться через книжные описания и экспериментировать. Очевидно, для того чтобы понять, о чем он думает, Стальной Миледи не нужен был менталист. Она мрачно уставилась на него и беззвучно произнесла:
– Дурная идея, малыш. Напоминаю: это все ещё билет в Бездну, если не в саркофаг.
Малефицио поспешно сделал невинное лицо, но, по всей видимости, получилось не очень убедительно.
Маклин завершил свои манипуляции с равнодушием оператора в кинозале. Внешне ни удивления, ни отвращения не выказал – но Асмодея, как ни крути, знал куда дольше.
Жертва беспрецедентного насилия одарила всех кислой улыбочкой и в целом выглядела как степлившийся брют – откровенно несвеж, но пара пузырьков в запасе осталась.
– Поставили тельца против яйца – довольны?
– Более чем, – Рейна задумчиво провела рукой по короткой стрижке, не нуждающейся в расчёске, и сделала ещё один глоток из фляги с альмандинами. – У меня есть некоторые предположения о том, что произошло с нашим беглецом, и что он из себя теперь может представлять, но они нуждаются в проверке. Также предупреждаю: всё, что касается кровных заклятий, остается в силе.
– Бывшей госпоже министру чрезвычайных мер такие слова не к лицу, – Асмодей вновь воспользовался содержимым своей бонбоньерки. – Астарота здесь нет, но он бы, несомненно, подтвердил мою правоту. И как вы собираетесь проверять свои подозрения? Сманить сластёнку из садов Лилит вам, извините, нечем.
Папашин лис в корзинке издал протяжный вздох и потянулся, дёрнув во сне всеми четырьмя лапами.
– А зачем сманивать? Можно просто послать вас в Вавилон и посмотреть на результат, – Малефицио простодушно улыбнулся. – Прекрасная легенда для внедрения, обзаведёмся наконец надёжным информатором прямо при дворе.
Рейна шутки не оценила:
– Никаких внедрений. Прежних глаз и ушей хватило на приличный срок, так что просто отправь ещё кого-нибудь. Джибриль бен Бааль может скончаться в любой момент от самых разнообразных причин, и неизвестно, кто займёт его место. Учитывая официальную позицию Раймира, на непременное содействие рассчитывать глупо.
Малеф невесело фыркнул.
– Неплохо было бы смотреть новости из Вавилона, как тамошние добрые горожане, но такой подарок нам вряд ли сделают.
– Рыжая лярва точно не обрадуется горячему поклоннику на Ратхе под окнами дворца, – Асмодей скривил губы, всем видом выражая презрение. – Потому не даст развернуть вещание вовне, даже если мания величия Денницы возьмёт верх. Слухи о «граде тысячи чудес» привлекают не меньше, чем прямые репортажи оттуда. Уйма журналистской шушеры в первые дни понеслась туда в надежде на поживу – что характерно, вначале бурный восторг и сплошь дармовая реклама, а теперь – ни слуху, ни духу. Околпачивать и стричь овечек куда проще внутри Вавилона, постепенно расширяя границы.
Левиафан объявился в зале неожиданно и потрёпанным видом напоминал пирата. Не слишком удачливого, но всё ещё лихого. На заросшем щетиной лице прорезалась неизменная дельфинья ухмылка, а стеклянный блеск глаз и бодрая походка разом выдали общий для всех членов совета недуг.
Адмирал устроился в кресле очень осторожно, придерживая рукой свободную парусиновую куртку на животе. Ранен, что ли? И где умудрился? Додумать Малеф не успел: из ворота куртки высунулось остренькое отоционье рыльце. Зверёк поводил чёрным влажным носом и довольно шустро выпрыгнул на стол, свернувшись прямо перед адмиралом странным подобием меховой шапки.
– Вы принесли подружку господину председателю надеясь, что он замолвит о вас словечко по возвращении Темнейшего? – Асмодей опрометчиво счёл адмирала очередным кандидатом на разнос от Рейны и оживился. – Возможно, господин председатель это и оценит, но для случки вам следовало выбрать другое место и время, дорогой коллега.
– Кто о чем, а патриарх Третьего дома о работе, – процедил Левиафан. Обвёл поредевший Совет взглядом: внимательнее всего на него смотрели Рейна и немедля пробудившийся Алерт. Судя по подёргиванию носа и настороженным ушам, единственным, кто не был в замешательстве и сразу понял, что к чему, оказался княжеский лис. Он запрыгнул на стол, победительно вереща, и помчался прямиком к «подружке». Та зашевелилась и пискнула в ответ. Судя по всему, между зверьками завязалась оживлённая беседа.
– Премилая парочка, – Асмодей всегда расцветал в обществе тех, чьи дела шли не лучшим образом. – Смелее, господин председатель, дама определённо вам благоволит!
– Это. Моя. Жена, – отчеканил Левиафан тоном, отлично подходящим для просветления слабоумных нерадивых матросов и министра культуры. – Завязывай долбить, метаморфа от обычной лисы не отличаешь.
Асмодей обиженно поджал губы и отвесил вежливый поклон.
– Приношу вашей пушистой супруге свои искренние извинения. Так отчаялись найти Самаэля, что решили спросить у его питомца через переводчика? Совсем плохи дела в вашем полуподводном царстве.
– Странно, – словно ни к кому не обращаясь, произнес Маклин. – Несколько раз мне доводилось лазить в голове многоуважаемого министра культуры, и я готов был поклясться, что он – кто угодно, но не идиот. Похоже, я ошибся, ибо сейчас происходит демонстрация уникального кретинизма. Ты считаешь, Строитель, что Самаэль оставил лису адресок? Потрясающе. Кроме того, ты, кажется, забываешь, что эти твари кишат везде – и лучших разведчиков мы не могли бы найти, если бы с ними удалось договориться. Левиафан полагает, что его супруга может поговорить с лисом Темнейшего? Идея прекрасна, даже если дело не выгорит, попытка нам ничем не навредит и ничего не стоит. А если удастся договориться с господином местоблюстителем, то, возможно, получится столковаться с кем-нибудь из его племени. Чем дурно, если Самаэля будут искать лисы? И чем нам помешает, если какой-нибудь достойный представитель этого народа проберётся в Вавилон? Следящие заклинания любого пошиба могут раскрыть демона-метаморфа, но настоящий отоцион не заинтересует ровным счётом никого.
При упоминании безобидного прозвища Асмодея отчётливо перекосило. Малеф что-то слышал об этом, вроде бы забавная история, связанная с каким-то недолговечным царьком, но подробностей вызнать не смог.
– Проблемы с чувством юмора и тяга к конспирологии – первые признаки подступающего сумасшествия, Потрошитель. Лишь невинная маленькая шутка для оживления обстановки и поддержания боевого духа товарищей – а ты вывернул всё так, будто своим всеведеньем Самаэль обязан каким-то безмозглым пушистикам. Зоошпионаж, надо же.
Малефицио начал искренне опасаться, что кто-то из коллег не выдержит. В другое время он бы с удовольствием понаблюдал за дракой, а то и принял бы участие – но теперь эти развлечения могли слишком дорого обойтись.
– Надеюсь, министр культуры прискорбно ошибся относительно положения дел на Архипелаге. Очень хотелось бы услышать хоть какие-то хорошие новости.
– Мне легче, чем вам, – Левиафан с интересом следил за лисами, расположившимися прямо перед ним. Те, похоже, и вправду о чем-то разговаривали – верещание и попискивание зверьков напоминало диалог, а их поведение нимало не было схоже с брачными играми. – На Архипелаге не так много потомков Лилит, а кроме того, большинство демонов в той или иной степени метаморфы, и многие практически живут на кораблях. Когда моя супруга обнаружила, что оборот помогает от того, что одержимые именуют «шум крови в голове», изрядная часть сухопутного населения перебралась на пляжи. Как только возникает некая странная мысль или хоть тень её – море и облик любой угодной страдальцу морской твари. Разумеется, на пляжах дежурят полиция и медики, и, конечно, пришлось обеспечить желающим постоянно оставаться на берегу приличные условия существования, но в целом пока мы отделываемся легче, чем любой крупный город вдали от моря, благодарение Хаосу.
– Весьма своевременное открытие, – Рейна тоже внимательно следила за общением отоционов. – Буду рада познакомиться с вашей супругой поближе, когда она будет в более подходящем облике.
– Обстоятельства, при которых ей удалось прояснить спасительное свойство метаморфизма, особенно интересны, – Малеф был готов спорить на что угодно, что в бонбоньерке Асмодея были отнюдь не простые конфеты. – Говорят, она родом из Пандема – какая-то старая аристократическая фамилия?
– Если она пожелает рассказать вам о своей семье, я не стану возражать, –небрежно ответил адмирал. Ласково провёл пальцем около огромного пушистого уха – лиса потёрлась головой об руку, но взвякнула не слишком довольно – очевидно, не желала отвлекаться.
Отвлечься пришлось адмиралу и прочим, наблюдавшим за животными: в зале появилась голограмма. Льняные волосы, безжалостно стянутые в хвост, аквамариновые глаза, бледное лицо с тонкими резкими чертами, поверх расшитого жемчугом изящного коктейльного платья наброшена хламида, напоминающая лабораторный халат с огромными карманами. Леди Нэга, на этот раз не во плоти и без своего недолговечного – или же он находился вне поля зрения собравшихся.
– Кажется, у нас наметился некоторый просвет, – сообщила голограмма, и, порывшись в кармане, извлекла оттуда большой флакон с чем-то, на вид напоминающим денатурат.
Рейна резко поднялась в кресле и коротким жестом пригласила доложить. Заткнулся даже фонтан министра культуры.
– Прошу прощения, не тот образец, – Нэга передала флакон в чьи-то услужливые руки, подозрительно похожие на тонкокостные и длиннопалые грабли Мора, и без малейшего смущения достала из-за подвязки узкую колбу. – Вот! Результаты испытаний ошеломительны. Моза! – ответ прозвучал крайне невнятно, потому Нэга продолжила доклад сама. – Феноменальный талант, универсальная формула. Безумие завязано на магию – и эта карта легла превосходно. Итак. Состав блокирует магию, возможность творить заклинания, и делает это куда эффективнее обычных успокаивающих средств. Блок полный. Достаточно однократного приема. Никаких побочных эффектов.
Рейна скептически побарабанила пальцами по столу.
– Дорогая, ответь мне, только честно – ты сама согласилась бы на излечение такой ценой? Если, как у прочих подобных конкоктов, процесс необратим, большинство пострадавших предпочтет смерть – и я их пойму.
– В этом и прорыв! – оказалось, «мать лихорадок» обладает совершенно замечательной яркой улыбкой. – С помощью Мозы нам удалось разработать антидот, позволяющий, когда исчезнет необходимость в блокировке, магию вернуть. Да, не сразу, а постепенно, потребуется неоднократный приём средства, но это даёт нам возможность полностью прекратить «одержимость». Разумеется, нам понадобится время на изготовление нужного количества зелья...
– Ах, ирония, – голос Асмодея наполнился сочувствием. – Вы подарили доброму народу шанс на спасение, пусть и призрачный. Но не в силах спасти несчастных детей бывшего Дома вашей родственницы… и пассии.
Взгляд Нэги покрылся невидимой наледью.
В кои-то веки Асмодей счёл нужным пояснить, но понятнее стало далеко не всем:
– Младший сын Бааля от малолетней дурочки-лунатички. Со старшим всё скоро будет кончено, если не отлипнет от потомка первой законной крокодилицы, но малыша действительно жаль. Тихо угаснет на руках у приёмной семьи…
– Лай пуделя, стосковавшегося по хозяину, печальное зрелище. Я даже не стану требовать извинений, – голограмма вспыхнула ярче. – Господа, прошу прощения за сцену. Вся информация о новом средстве находится здесь – из кармана появилась горсть кристаллов, немедля полетевшая в Асмодея, и изображение растаяло в воздухе. Кристаллы оказались вполне материальны, и Малеф злорадно отметил, что увернуться несносному княжескому фавориту удалось не от всех. Распылить кристаллы или перенаправить их так, чтобы досталось не только ему, не посмел, а изворотливость всё же имеет свои пределы.
***
Беседа с Рафаэлем побила все рекорды бесполезности. Осторожничал министр здравоохранения, свою шкуру берёг. Издавна берёг, иначе под печать не пошёл бы. Хороши нынче опоры трона – марионетки, смертники да покойники. Шахматные фигурки, приклеенные к доске спятившим гроссмейстером. Габриэль, однако, проявил себя куда лучше, чем можно было ожидать. Словно пытался успеть сделать всё, от него зависящее, в самые короткие сроки. Сведения получал не только по своей линии, но и через каналы брата – башка у Аралима в лучшие времена годилась лишь для питья и тумаков, а после коррекционного вмешательства государя отказала вовсе. Хоть Бааль в Вавилоне, хоть Вторая вселенская у ворот – ему что, очередная сводка, подтереться и забыть. Золотой беспорточник хозяйничал вовсю, но ни в разведку, ни в армию не лез – бодро объедал просторы Раймира и довольствовался личным войском мёртвых. Своих верных Михаэль удержал от пары-тройки опасных глупостей. Проверять границы дозволенного и открыто нарушать их – в случае с Адинатхой безразлично.
На вызов Михаэль ответил не сразу.
– Ещё одна пропажа нашлась.
– Рады видеть в добром здравии, – ответил Накир. Его брат наверняка отирался где-то поблизости.
– Таким и запомните, – висельный юмор давно набил оскомину, но для иного поводов не было.
Холодный ртутный взгляд и спокойное лицо командора кшатри не дрогнули – очевидно, шутка не показалась ему хоть сколько-то забавной.
– Что, наш венценосный родитель так и не пришёл в себя, вместо реальных врагов озабочен мнимой изменой? Или драгоценный старший брат изловчился порвать поводок?
– Мой преемник очень занят в Раймире, – Михаэль криво ухмыльнулся, – так что поводок, полагаю, на месте. Что же до вашего сиятельного отца... Сложно сказать, что или кого он разыскивает в данный момент. Я чем дальше, тем меньше пользуюсь его доверием.
– Мир не ограничивается нашей многострадальной родиной, – медленно и вроде как в пространство произнес Накир. Повёл рукой и несколько расширил поле голограммы, позволив увидеть не только свое лицо. Опальный кшатри был бос, обнажён по пояс и одет только в свободные черные брюки, стянутые на талии шнурком. За спиной собеседника простиралась поросшая травой и невысокими цветами лужайка, заканчивавшаяся стеной из туй или кипарисов – в ботанике Михаэль был не силён. По лужайке игривым котёнком мотался здоровенный леопард в безуспешных попытках поймать сверкающую, словно солнечный зайчик, антилопу. Существование этого копытного монстра, режущего глаза сиянием, очевидно, поддерживала демоница, стоявшая к зрителю спиной. Девица была растрёпана, из высокой прически выбивались выкрашенные во все цвета радуги пушистые пряди, и скорее раздета, чем одета: подол платьица с огромным вырезом на спине заканчивался на пару ладоней выше колен.
Наконец леопарду повезло – антилопа рухнула на траву, сбитая мощным броском, но растворилась, едва коснувшись земли. Озадаченный зверь в два прыжка добрался до шутницы и повалил на землю уже её – падать девчонка, очевидно, умела, покатилась по земле, как акробатка. Однако леопард оказался быстрее – попытавшись вскочить, девушка уткнулась в пятнистый меховой бок. Обхватила леопарда за шею и повалилась в траву, заставив животное вытянуться, а потом улегшись на него головой и плечами, как на диванный валик.
Недурно, – завистливо подумал Михаэль. Неизвестно, где находится этот чудесный уголок, но парни там не скучают. Да и любые шпионы, ищущие двоих неотличимых друг от друга мужчин или двух огромных кошек, вряд ли отреагируют на девушку с ручным зверем или одинокого мужика.
– С комфортом устроились. Зашёл бы в гости, да дел по горло, – Михаэль усмехнулся, подкрепив слова соответствующим жестом. – Можете не волноваться, в розыск вас всё ещё не подали и даже арест на имущество не наложен. Разве что решите отбыть к матушке в Золотой город – это будет куда сложнее объяснить дипломатической инициативой, внезапно вспыхнувшим любовным интересом или желанием лично добыть ценные сведения для трона.
– Матушка и на расстоянии умудряется обеспечить нам определённые неудобства, – признался Накир, потерев висок. – Отец с братцем, как выяснилось, пошли по неверному пути: если хватает силы воли, то, чтобы ничего не натворить по матушкиной указке, достаточно убить наиболее разумную ипостась или её способность к заклятиям. Если перекинуться, когда в голову настойчиво лезет нечто омерзительное, становится не в пример легче. Ну или, как здесь недавно выяснилось, можно лишиться магии – тогда воздействие исчезнет. Если честно, даже старые добрые бездненские составы мне не понравились, поэтому спасаемся кхм... подвижными играми или охотой. На всякий случай своих людей мы предупредили. Наши заместители – вы с ними знакомы, прекрасные ребята – при необходимости будут подчиняться вам, если вы спроецируете им из своей памяти эту картинку – он махнул рукой за плечо. Девица с разноцветной причёской, по-прежнему отворачиваясь от зрителя, теперь сидела на валяющемся в траве леопарде верхом и старательно пристраивала на лобастую башку яркий венок из луговых цветов. Запомните. Случайный менталист не выудит из этой картинки ничего путного, а то и сочтет сном или эротической фантазией, – кшатри ухмыльнулся. – И на всякий случай повторюсь – Раймир – не единственное обитаемое место на Пластине, а в Веере их много.
Михаэль удивления не выказал, но живописную и несколько вольную интерпретацию игральной карты в умозрительные реестры занёс.
– Лишней такая «фантазия» не будет, благодарю. Поскольку ваши замы подчиняются сейчас одному командиру – чувству самосохранения. Те, кому удалось выжить. Белую гвардию вашего брата манит отнюдь не запах крамолы. Есть ощущение, что бесплотные подонки расплодились и обнаглели настолько, что порой докучают даже своему предводителю. Лекарство предсказуемо оказалось страшнее болезни – ну хоть с общим наркозом минздрав превосходно справляется. О других Пластинах речи пока не идёт – хотя ресурсов достаточно даже сейчас, количество не всегда компенсирует качество.
– Чем богаты, – развёл руками Накир.
Михаэль кивнул в знак признательности и прервал связь.
Девица старательно отворачивалась, но сложить два и два смог бы любой, кто видел на приёме в мэрии Сифра пару франтов в обнимку с дочерью Чистильщика. Глубокая разведка в тылу врага.
Михаэль вынул из ящика сигару, задумчиво покрутил в пальцах, срезал кончик и закурил. Вакации за пределами Раймира пошли парням на пользу.
Дочка в последнее время жаловалась на кошмары – всегда была чуткой и чрезмерно впечатлительной. Общую тревожно-траурную атмосферу в шкаф не запрёшь, просачивается даже в девичьи сны. Недуг матери и брата её не коснулся, но, когда кругом сходят с ума вприпрыжку и наперегонки, кто даст гарантию? Смена обстановки куда лучше пичканья микстурами и враньём.
Когда от сигары остался жалкий окурок, бросил его в пепельницу и послал вызов. Раздражающе мерно тикали часы на столе – треклятый подарок Адинатхи после нескольких досадных случайностей обзавёлся уродливо поплывшим циферблатом, но работать продолжал исправно. Кроме этого издевательски тонкого напоминания о неоплаченном долге тишину ничто не нарушало. Разница во времени, уйма дел, банальная конспирация. Мало ли причин.
– Дым спасаемой державы? – мягкий голос Герцогини прозвучал раньше, чем появилась голограмма. Наглухо закрытое старомодное платье на другой бы смотрелось нелепым маскарадным костюмом, ей же удивительно шло.
– Прими вы моё предложение, я бы непременно бросил курить.
Улыбнулась уголками губ, грустно качнула головой – обычный ответ на привычную шутку. Смотрела внимательно и очень серьёзно.
– Вряд ли вы связались со мной лишь для того, чтобы напомнить о несбывшемся. Вести из Адмира не радуют, но, по крайней мере, приходят регулярно, чего нельзя сказать о Раймире, – пухлые, красиво очерченные губы дрогнули, словно она хотела сказать что-то ещё, но передумала.
– Стабильность крематория, безмятежность колумбария. Смотритель разогнал всех неравнодушных и остался один посреди этого великолепия, – Михаэль скривился. – Вы поступили мудро, покинув нас. В нынешних условиях прелестной даме легко зачахнуть и поддаться унынию – ни балов, ни приёмов, в моде сидеть по норам и блюсти идиотский самоналоженный домашний арест. На фоне белого безмолвия столицы вольная жизнь в провинции должна казаться глотком свежего воздуха. Если, конечно, в провинции всё благополучно.
– Домашний арест? Самоналоженный? – синие глаза изумлённо распахнулись. – Я, конечно, помню о высочайшей ментальной дисциплине граждан Раймира, но не подозревала, что оная доходит до столь странного аскетизма с тюремным оттенком, – Кора фыркнула. – Похоже, сменив Пластину, я не прогадала, события минувших лет подсказывают, что на титульной и в провинции не отсидеться.
– Таких высот дисциплина достигла благодаря летучим отрядам золочёного нудиста. Новое пополнение отличается исключительным усердием. И странной близорукостью. Я с трудом смог объяснить дочери, почему стоит отклонить приглашение подружки на маленький пикник в Эдеме. Белла очень доверчива, но всё же не круглая дура. Чем дальше от Джаганната, Раймира и нашей Пластины в целом – тем спокойней. Многие последовали вашему примеру. И примеру хозяина той замечательной глуши, где можно получать дурные вести без риска и радоваться малым милостям Хаоса.
– Слухи про распоясавшихся марутов до меня доходили, – Кора вздохнула. – Странно, мне как-то довелось видеть их командира мельком – даже не сразу поняла, кто это. Но он не произвел на меня впечатления злобного или чрезмерно жестокого, – она замялась. – Даже помог вовремя убраться из оранжереи. Не понимаю, зачем Наи понадобилось выпускать безмолвных из сада, не понимаю... но в любом случае, вы правы, для юной девушки Эдем в это время – неподходящее место.
Разумеется, взрыв в оранжерее никакая не случайность – и сейчас Михаэль был искренне рад, что по части лишних жертв мёртвый мерзавец в тот раз оказался куда щепетильнее Светлейшего или своих питомцев.
– Объяснить, вероятно, смог бы Рафаэль. Как и то, почему, пока государь давал аудиенции, к его обычному костюму непременно прилагались зеркальные очки. Но его печать – в том числе и печать молчания. А Белла сохранила о вас весьма нежные воспоминания. Ей сейчас очень одиноко. Любимый брат снова в отъезде – врал и не краснел – отец вечно занят, а с подругами – сами понимаете. Хандрит, капризничает – вдруг встреча с той, что проявила к ней участие почти материнское, поможет девочке вернуться к нормальной жизни? Не успел вовремя выдать замуж – но и узницей во дворце держать не хочу. Особенно когда не знаю, где придётся встретить утро будущего дня – Вавилон новый, дерьмо старое.
– Очень жаль, что милая Белла не стала моей невесткой – видит Хаос, я сделала для этого всё возможное, но сын оказался больше похож на своего отца, чем мне бы хотелось, – она махнула рукой. – Не уверена, что девочке здесь понравится – вынуждена предупредить, что в основном Пластина населена недолговечными, и у них довольно странное отношение к магии. Верные подданные именуют нас с супругом «король-чародей» и «королева-ведьма», – она очаровательно, по-девчоночьи хихикнула. – Но, если её это не смутит, она всегда будет желанной гостьей. Как и вы, – взгляд Коры стал очень серьезным. – Азраил поймет.
Михаэль криво усмехнулся и покачал головой.
– Пока подданные верны и отношение к магии выражают не с помощью вил и факелов – мир вертится в нужном темпе. Я воспитывал Беллу как любой на моём месте – но не всякая дочь короля способна стать королевой. Она не принесёт вашему двору ничего, кроме радости. А её отец не доставит хлопот ни вам, ни Азраилу. Передайте ему мою благодарность. Если бы его бывший товарищ вёл себя разумнее, возможно, мне не пришлось бы вас беспокоить.
– Никаких вил, – она снова улыбнулась. – Здесь странные верования, довольно разномастные, но все они сходятся на том, что магия – дар богов, а с богами шутки плохи. Белле будут грозить здесь разве что тоска по дому и недостаток магически одарённых женихов. Хотя вторая беда, возможно, не так велика. Последние события заставили многих искать себе более безопасное пристанище. А что до товарищей... О ком речь? – поинтересовалась Кора. – Благоразумие не помешало бы очень и очень многим из наших общих знакомых.
– Бэл, чтоб ему щедротами Рыжей захлебнуться. Мог принять прощение и вернуться в Адмир, мог молча послать Темнейшему ось Веера за щеку и уйти подальше. Кто так подпалил ему… бакенбарды, что из ссылки понесло прямиком к трону Лилит, мне неведомо. Говорят, вконец спятил – не верю. Как скоро Новый Вавилон сменит хозяина – вопрос риторический. И куда ударит – пирог с начинкой не в пример вкусней пустого, как выражается Уриэль.
– Бааль? – имя бывшего премьера Кора произнесла с отчетливо брезгливым выражением. – Подался к Лилит? Не рада это слышать, но ничуть не удивлена. Удивляет лишь то, что к этому столь благодушно отнёсся Светлейший. Ему следовало бы знать, следовало, даже без меня, – она нервно переплела пальцы.
Михаэль тяжело опёрся локтями о столешницу и сцепил ладони. Уставился на собеседницу в упор, не рискуя напугать, – часть шарма Коры всегда заключалась в том, что с нею это было исключено.
– Знать что?
– Что наш общий знакомец нарушает все запреты, – тихо, но твёрдо произнесла она. – Он выпил как минимум двоих, обладавших магией, – увы, я пришла слишком поздно, и не застала процесса, хотя в полной мере оценила результат. Свидетельствовать лично могу лишь, что он также поглотил древний артефакт, принадлежавший Лилит. Не из самых мощных, но этого достаточно. Я пыталась рассказать об этом Светлейшему, но он не был расположен что-либо выслушивать.
Великолепно. Вернулся к истокам. Каннибализм с гарниром из артефактов – дошёл ли до некрофагии образец умеренности и осторожности? Это уже не тревожный звоночек вроде прежнего закрытого гастримаргического клуба, набатный колокол с вырванным языком. Кора, Кора, прекраснейшее воплощение гордости и несговорчивости – и они спасли тебе жизнь.
– Разделяю вашу скорбь. Из тех, кто однажды ступил на этот путь, чудовищами на моей памяти не сделались лишь двое.
– У третьего не получилось, ручаюсь, – Кора очередного вранья не учуяла, зло сощурилась. – Я постаралась подпортить его триумф, но, видимо, не преуспела. Изначального даже покалечить непросто, не говорю – убить, но старые боевые заклинания вам известны лучше моего. «Петля Хаоса» должна была надолго вывести его из строя – поверьте, магии я не пожалела. Увы, – она пожала плечами. – Не посылала справиться о здоровье, однако вряд ли сейчас мы обсуждали бы его явление ко двору.
– Восхищён и признателен, – Михаэль сжал ладонь, словно укрывал в ней нервные тонкие пальцы Коры. – И могу сообщить, что шрам обидчику вы оставили изрядный. Остальное предоставьте мне.
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
2.3 Мемуары тэнши: Наставление Мидзу-но ками
После Равноденствия дни потекли настолько однообразно, что потихоньку это начало даже раздражать. Хотя ведь я сама выклянчила у братьев разрешение приезжать в храм один раз в неделю вместо прежних двух, и всего на полдня, только чтобы отдать законченное мешочки и исписанные прописи и получить вместо них новые. Оба Первосвященника сперва в один голос категорически отказали, даже не желая выслушать мои, право сказать, довольно-таки жалкие доводы, но вдруг вмешался Мидзу-но ками, как всегда "совершенно случайно" проходивший мимо в моменты самых важных разговоров, и братья, хотя долго ещё ворчали, скрипели зубами и недовольно морщились, в конце концов уступили сияющему ками, пообещав, что во время подготовки к ближайшему празднику (а как назло, это должно было быть празднование в честь Кадзэ-но ками!) сдерут с меня три шкуры, если я не проявлю должного усердия в работе. Конечно, оба прекрасно понимали, что за моей просьбой скрывается гораздо больше, чем просто забота о бедной Момотаро, которая скучала одна в пустой квартире, пока меня не было дома. Но, как они и предупреждали ранее, подобного рода причины не считались уважительными, поэтому-то первосвященники и были крайне недовольны. Сердить братьев, проявивших обо мне такую заботу, разумеется, хотелось меньше всего, но сейчас моей первейшей задачей было в кратчайшие сроки вернуть себе душевное равновесие, а для этого требовалось находиться как можно дальше от болезненных воспоминаний. В "Берлоге отшельника" же мне было уютно и спокойно, а главное — совершенно безопасно. Почему-то я была уверена, что при сложившихся обстоятельствах Кадзэ-но ками ни при каких условиях там не появится.
читать дальшеЕжедневные хлопоты по хозяйству, шитьё мешочков и прописи занимали у меня довольно-таки большую часть времени, остальное уходило на интенсивные размышления и детальную внутреннюю работу. В предложение Хикари-но ками поискать для себя Третий Путь я вцепилась мёртвой хваткой, сознательно пропустив мимо ушей замечание о том, что он не вполне уверен в правильности такого шага. Вот только нащупать это тонюсенькое, бритвенно-острое состояние идеального равновесия было совсем не так просто... Раз за разом я мысленно разбивала свои отношения с Кадзэ-но ками на множество отдельных эпизодов, тасовала их в произвольном порядке, и пыталась собрать снова в некую цельную картину, отыскивая недостающие фрагменты, без которых эта целостность казалась неполной, чтобы попытаться хотя бы приблизительно восстановить их при помощи логики или интуиции — смотря что больше подошло бы в конкретной ситуации. Так я пыталась приблизиться к ясному пониманию ситуации, в которой оказалась, а значит, и к преодолению её, но однако же каждый раз терпела фиаско и начинала всё сначала, потому что недостающих "пазлов" оказывалось слишком много. Мне было важно выяснить причину, по которой Кадзэ-но ками настолько внезапно решил прекратить наши отношения, но спросить его об этом напрямую не представлялось возможным, поэтому оставалось только бесчисленное количество раз просеивать и просеивать через мелкое сито анализа собственные воспоминания, чтобы где-нибудь вдруг, случайно, наткнуться на какую-то ничтожную детальку, крохотную зацепочку, которая могла бы стать ключом к разгадке. Несколько раз я пыталась незаметно подключить к моим умственным исканиям зачастившего в последнее время с визитами Хикари-но ками, заводя издалека малозначимые разговоры, постепенно сводя их к темам, в информации по которым нуждалась острее всего, но он очень умело уходил от прямых ответов, оставляя меня в итоге ни с чем. Застать же его врасплох было и вовсе нереально. Что ж — решила я однажды, — в конце концов поиск истины — важнейший этап в обретении равновесия, и тут ками совершенно прав в том, что не хочет мне помогать. Свой Путь нужно всегда искать самостоятельно. И я продолжала с маниакальной настойчивостью препарировать собственные воспоминания и чувства, чтобы в конечном итоге когда-нибудь суметь собрать из имеющейся у меня половины некое подобие целого.
Однако же несправедливо утверждать, будто Хикари-но ками совсем никак не помогал в моих изысканиях, но в тот момент его участие проходило мимо моего сознания, усиленно переваривающего в сотый раз одни и те же воспоминания и чувства. Я просто не замечала, что всё это время он терпеливо идёт рядом, не указывая мне направление ни словом, ни жестом, но уже одним своим присутствием давая понять, что выбранная дорога верна. Как ребёнок, который боится заблудиться, я невольно держалась поблизости от более старшего и опытного, не задумываясь над тем, что он, хотя и не объясняет дорогу, но всё равно ведёт меня туда, куда нужно.
С самого начала нашего знакомства здесь, в мире сновидений, Хикари-но ками, бывший тогда ещё тэнши высшей ступени, всегда и, на мой взгляд, частенько совсем незаслуженно, открыто поддерживал меня. Сперва я решила, что он делает это из уважения к Мидзу-но ками, чуть погодя подумала, что для наставника вполне логично заботиться о своей подопечной, а ещё спустя некоторое время, когда мы неожиданно обрели друг друга в совместном молчании и между нами установились достаточно неоднозначные дистанционно-партнёрские отношения без каких-либо гарантий и перспектив, поддержка ками уже казалась некой само собой разумеющейся дружеской любезностью, и в глубине души я всегда знала, что независимо от того, сближаемся мы или расходимся, независимо от изменяющегося личного статуса в этом мире, у меня было никем не определённое, но всё-таки право рассчитывать на эту любезность.
Я уже не раз упоминала о том, что одно только молчаливое присутствие наставника рядом каким-то непостижимым образом снимало с души добрую половину скребущих там кошек, и если даже в какие-то особенно счастливые дни все кошки разом брали выходной, поселявшееся во мне умиротворение становилось ещё обширнее и глубже, если мы оказывались наедине с Хикари-но ками. Правду сказать, после моего отречения случалось это крайне редко, потому как Кадзэ-но ками не очень-то любил, чтобы я оставалась без дополнительного присмотра даже с теми, кому сам он безоговорочно доверял... И хотя вместе с изменившимися обстоятельствами в наших отношениях с теперь уже бывшим наставником всегда существовавшая дистанция значительно увеличилась, я продолжала в полной мере ощущать исходившую от него готовность поддержать меня в любой момент так, как если бы были связаны каким-то очень серьёзным обещанием.
Причина существования этого чувства стала очевидна после того, как мне в руки попала та злосчастная манга о влюблённой куртизанке и верном самурае. Хикари-но ками не очень был расположен тогда что-то мне объяснять, но кое-что всё-таки я от него услышала, а кое до чего впоследствии дошла сама. Во всяком случае теперь я понимала причину его такого почти детского смущения при нашей первой встрече — ведь он отлично знал, кто я, и, должно быть, прикладывал неимоверные усилия, чтобы научиться воспринимать меня по-новому, в нынешнем моём воплощении. Пусть тот, кто был когда-то самураем по прозвищу Ину, и не сохранил прежних чувств к той, которую когда-то называли госпожой Ханой, воспоминания об этих чувствах жили в его душе, и от этого Хикари-но тэнши было никуда не деться, в то время как я благополучно обо всём забыла, и когда мы наконец встретились после стольких лет разлуки, моё сердце даже не дрогнуло в едва уловимом предчувствии. Да, должно быть очень нелегко ему было привыкнуть к произошедшим во мне изменениям. От той прежней госпожи Ханы остался разве лишь остов, и он был так глубоко скрыт в наслоениях нового рождения, что сходу докопаться до него вряд ли было под силу даже тэнши самой высшей ступени. Наверняка от этого он испытал определённого рода шок, хотя, по его же собственным словам, узнал обо всём заранее от сияющего ками и готовился к встрече...
По той же самой причине он так настойчиво отказывался от участия в ритуальном возрождении мира со мной — пусть бы это был кто угодно, но не женщина, имевшая с ним общее прошлое, даром что ничего об этом не помнящая. Конечно, нынешняя я уже никоим образом не была ему незнакомой и чужой, но всё-таки и не настолько родной, чтобы мой наставник захотел по собственной воле перевести наши сложившиеся доброжелательно-дружеские отношения в иную плоскость. Но Мидзу-но ками зачем-то настоял именно на таком развитии событий. Безусловно, он вёл какую-то свою игру, резон которой мне так и не удалось понять. Интересно, а понимал ли это тогда Хикари-но тэнши? И добился ли всё-таки Мидзу-но ками того, чего хотел?.. Не скажу, что после ритуала мы с Хикари-но тэнши стали как-то особенно ближе... за исключением того, может быть, что теперь наше молчаливое дистанционное партнёрство украшалось изредка такой же дистанционной, неромантичной, но достаточно нежной близостью. Впрочем, и её-то было совсем немного, а после его посвящения так и вовсе не стало. Тем не менее, воспоминания о тех кратких мгновениях, что мы провели тогда вместе с наставником-тэнши, были мне необычайно дороги, в них скрывалось какое-то трепетное наивное чувство — не любовь, нет, даже близко ничего похожего, — скорее, это напоминало зарождение всё того же чувства сопричастности друг другу и какого-то почти братского единения. Как бы то ни было, эти воспоминания я бережно хранила, заперев глубоко в душе, как в шкатулке, без намерений когда-либо вынимать их оттуда, даже для того, чтобы наедине с собой переживать заново.
Вполне естественно, что после того, как Хикари-но тэнши стал ками, наши отношения закономерным образом изменились, но и несмотря на это, ощущение тёплой сопричастности друг другу так и не исчезло. И во время поединка с Мидзу-но ками в день моего отречения, и потом, когда звёздный свет и чёрный танто подарили мне освобождение от Бездны сияющего божества, и тогда, когда я постигала законы равновесия по жестокой методике Кадзэ-но ками, катаясь по траве и скуля от боли в раненых ногах, — каждый раз я чувствовала, что надёжное крепкое плечо Хикари-но ками совсем рядом, и он не задумываясь подставит его, случись в том необходимость. Но почему-то, осознавая в полной мере, насколько здорово было иметь такую мощную поддержку, я никогда не задумывалась о том, получилось бы у меня пройти через всё, не будь этой стопроцентной уверенности в близости его плеча. Быть может, я не осмелилась бы, хотя... Сейчас, когда прошло достаточно времени, уже не так легко представить себе, как бы я поступила тогда.
Однажды, по-моему даже ещё до ритуала возрождения мира, в каком-то разговоре наставник впервые упомянул о существующей между нами невозможности быть когда-либо вместе. Со временем я поняла, что он имел в виду, и согласилась, что в нашем случае это несомненное благо. У каждого были свои задачи, свои уроки и произнесённые клятвы, слишком многое не давало нам даже предпринять попытку к сближению, поэтому сохранение дистанции в отношениях, в общем-то, было единственным, что нам оставалось. И такое положение вещей, казалось, совершенно не тяготило обоих. Прикрывшись невозможностью, как щитом, мы спокойно сближались и расходились, влюблялись в других, непринуждённо общались при встречах, не чувствуя ни робкой неловкости, ни смущённого напряжения...
Но в тот день, когда мне в руки попала история о госпоже Хане и верном самурае Ину, вместе с утерянными в круге рождений воспоминаниями появилось какое-то смутное и не слишком хорошее чувство не только невозможности обрести друг друга в настоящем, но и тщетности каких-либо отношений вообще. Что толку теперь мне в его плечах, а ему — в моём участии, если он не сдержал клятву, и всё, что могло бы случиться, так и закончилось, даже не успев начаться? В тот вечер, когда всё открылось, мы оба были слишком взволнованы и ошеломлены, чтобы хоть как-то во взаимном обсуждении разобраться с тем, как теперь нам обоим быть дальше. По большому счёту ничего и не менялось: Кадзэ-но ками держал меня крепко, я даже краешком сознания не могла допустить мысль о том, чтобы попробовать поискать в своём сердце отголоски утраченной привязанности госпожи Ханы, Хикари-но ками тоже дал мне чётко понять, что любовь самурая Ину осталась там, в далёком прошлом, и нынешние мы уже не те, и ничего само по себе не вернётся.
С тех пор, как знание о несдержанной клятве породило ощущение тщетности, мы незаметно начали отдаляться друг от друга, и по всей видимости настолько успешно, что когда крепкое плечо божества звёздного света выплыло навстречу из мрака, в который я погрузилась после расставания с Кадзэ-но ками, это и удивило и смутило меня, как будто участие в моей судьбе проявил не близкий друг и бывший наставник, а совершенно посторонний человек. Поэтому, переехав в токийскую "Берлогу отшельника", я первое дни заново привыкала чувствовать былую тёплую сопричастность с ним, и наконец вдруг начала постепенно открывать для себя совершенно другого Хикари-но ками, более живого, менее отстранённого и молчаливого. Но всё это происходило подспудно, почти не затрагивая сознание. В мыслях, в сердце, в душе тогда у меня безраздельно господствовали только ранящие воспоминания о счастливом лете, а в снах я беспрестанно грезила о ледяном Космосе на дне любимых чёрных глаз, который, вероятнее всего, так никогда больше и не оттает под моими губами...
***
— Пошли что ли в кино сходим? Сколько можно дома сидеть? — спросил как-то утром Хикари-но ками, лениво перелистывая журнал за кухонным столом, пока я мыла посуду.
Я молниеносно поймала выскользнувшую из рук намыленную чашку, аккуратно поставила её в мойку и повернулась к нему:
— С чего бы это вдруг? Мне всегда казалось, что ты не любитель подобных развлечений.
— И правильно казалось. Просто сегодня мне захотелось сходить в кино. С тобой.
— Знаешь, я сейчас, наверное, не самая подходящая компания... — начала я нерешительно, возвращаясь к недомытой чашке, но ками не дослушал.
— Если бы я искал подходящую компанию, то позвонил бы... ммм... ну вот хотя бы своим племянницам. Они прекрасно разбираются в современных фильмах и отлично знают, в какое кафе лучше всего отвести престарелого дядюшку после кино, чтобы раскрутить его на парочку больших, — да нет же, просто огромных! — шоколадных десертов... По два — каждой.
— Ну вот, — подхватила я, расставляя чистые чашки на сушилке, — а я совсем не разбираюсь в современных фильмах, не знаю ни одного мало-мальски приличного кафе, кроме разве что того, с особенным чаем, где мы были в прошлом году с Младшим Первосвященником, да и то сейчас вряд ли его найду, и от огромного шоколадного десерта откажусь заранее, как впрочем и от не шоколадного тоже. Говорю же, что плохая из меня получится спутница...
— А я, между прочим, собирался сводить тебя в один маленький зал тут неподалёку, где сейчас идёт ретроспектива послевоенных фильмов. Ты же ничего не имеешь против чёрно-белой классики? И вместо кафе предложил бы прогуляться вдоль Сумиды, пока ещё позволяет погода.
— А вместо десерта? — спросила я, невольно улыбаясь, развязывая фартук.
— Ну-у... — потянул он с деланно-задумчивым лицом. — Ну, например... например... приготовлю сегодня ужин сам?
— О, вот это воистину потрясающе! Против такого довода и возразить нечего, — рассмеялась я в ответ. — Конечно, раз так — я целиком в твоём распоряжении, веди меня куда хочешь. Вот если бы ты ещё и посуду после ужина помыл, я бы тогда вообще согласилась на всё что угодно.
— Когда-нибудь я обязательно припомню тебе эти слова, Саку-чан, — довольно улыбнулся ками, вставая из-за стола и потягиваясь. — Давненько я уже не ходил с девушками на дневные сеансы. Надо бы вспомнить, как это делается...
И уж не знаю почему, но его слова, тон и движения в тот момент так живо напомнили Кадзэ-но ками, что моё весёлое настроение вмиг улетучилось без следа.
— Что такое? — тихо спросил ками без прежней весёлости, мгновенно ощутив перемену.
— Прости, — пробормотала я, отворачиваясь. — Вероятно, мне ещё рано так развлекаться. Просто... — только не смейся, ладно? — это всё очень напоминает... свидание... и от этой мысли мне вдруг стало как-то не по себе. Тебе всё же лучше позвать сегодня кого-нибудь другого...
Хикари-но ками подошёл ближе и положил пятерню сверху мне на голову, слегка поворачивая её и заставляя посмотреть ему в глаза.
— И совсем это не похоже на свидание, что за глупости! — произнёс он серьёзно и твёрдо, не позволяя мне снова отвернуться или опустить лицо. — Братья между прочим сказали, что четвертуют меня по очереди, если я не приподниму свою ленивую зад... в общем, если я не начну уже развлекать... хм... "малышку". И вообще, они уверены, что это только из-за моей нерадивости ты до сих пор хандришь, поскольку я, тиран и деспот, держу тебя взаперти в четырёх стенах на рисе и воде, истязая непомерным домашним трудом и неусыпными заботами о Момо, и вместо того, чтобы помочь тебе перестать копаться в прошлом, создаю такие условия, в которых и в принципе-то жить больше не захочется, не то что успокоиться и вернуться к нормальному счастливому состоянию.
— Шутишь? — спросила я, силясь улыбнуться.
— Немного, — сощурился ками, и потрепал меня по волосам. — Чуть-чуть сгустил краски, но в целом всё так и было, ты же отлично знаешь их обоих... Наши Первосвященники считают, что тебе пора уже завязывать с переживаниями и возвращаться в храм. Но если ты уедешь, кто будет мыть посуду и заботиться о Момотаро? Я пообещал развлекать тебя всеми возможными способами, и они согласились, чтобы ты пожила здесь ещё некоторое время. Если ты сама этого хочешь, конечно...
— Хочу! — ответила я быстро, выскальзывая из-под его руки. — Очень хочу, ками!
И помолчав немного, спросила:
— Так мы идём в кино?
— Идём. Только уже в другой кинозал, на шикарный кровавый гангстерский боевик, с погонями, перестрелками и мордобоем, чтобы тебе меньше казалось, что это похоже на свидание, — усмехнулся он.
— Да какое уж тут свидание! На гангстерские боевики меня даже Кадзэ-но ками никогда не водил, я же их терпеть не могу, — проворчала я тихонько себе под нос, так, чтобы ками не услышал, и ушла в спальню переодеваться...
То ли он всё-таки услышал, то ли почувствовал, а может быть, мне просто плохо удалось скрыть свою кислую мину, но вместо гангстерского боевика мы всё-таки пошли смотреть "Позднюю весну" Одзу Ясудзиро. Кинозал был совсем крошечный — человек на двадцать-тридцать зрителей, и вместо привычных кресел тут располагались на мягких диванчиках, наподобие тех, что обычно стоят в приёмных элитных клиник. Свободных мест ещё оставалось много, мы выбрали крайний диванчик у противоположной от входа стены и уселись там, ожидая начала сеанса в привычном обоюдном молчании...
До сегодняшнего дня я никогда не видела этот фильм, хотя и была хорошо знакома с большинством работ Одзу-сенсея, поэтому лёгкое возбуждение от предвкушения встречи с чем-то пока неизведанным очень быстро выветрило остатки плохого настроения. Мой извечный бес любопытства, приморенный было сердечными переживаниями, воспрянул духом, почуяв "кормёжку" в виде новой информации и непременно потянущихся за ней новых впечатлений. Но когда погас свет, и экран запестрел иероглифами начальных титров, до меня вдруг дошло: а ведь субтитров с переводом тут не будет!
— Ками, — встревоженно зашептала я, наклонившись к самому его уху, — мой японский всё ещё безнадёжно плох, вдруг я чего-нибудь не пойму?
— Не волнуйся, поймёшь, — сверкнул он в полумраке зубами, даже не пытаясь погасить широкую улыбку. — Это же Одзу, тут слова вообще не важны. Но если хочешь, я переведу, когда будет непонятно.
— Хочу-хочу, разумеется! — мой любопытный бесёнок аж задрыгал лапками от счастья.
— Только не дыши мне в ухо, Саку-чан, — щекотно!
— Ладно-ладно, постараюсь...
И в самом деле, как и предрекал Хикари-но ками, я поняла почти всё. И, наверное, дело даже не в том, что слова были не важны — всё-таки несколько раз мне пришлось потеребить его за рукав, во время длинных диалогов, когда напряжённый мозг переставал улавливать смысл, — просто эти слова были настолько естественны и обыденны, что даже моего убогого японского хватило для их восприятия.
Выйдя из кинозала, мы прошли пешком несколько кварталов и свернули к реке. Вечерело, и совершенно не по-октябрьски горячие солнечные лучи становились, казалось, всё гуще и горячее. Мы шли молча вдоль искрящейся Сумидагавы. Я была слишком поглощена впечатлениями от фильма, и, как это часто бывало в подобных случаях, когда чувства зашкаливали, впала в полумедитативное оцепенение, в котором с трудом отдавала себе отчёт даже в том, где нахожусь. Хикари-но ками же, судя по всему, просто молчал по своему обыкновению, и шёл чуть впереди меня, засунув руки в карманы расстёгнутой куртки. Я вдруг заметила по его ссутуленной спине и опущенным плечам, что он выглядит очень усталым, как будто мы возвращались не из кино, а из какой-нибудь каменоломни, после полноценной рабочей смены... Поражённая внезапной догадкой, я остановилась.
— Как давно ты можешь создавать такие первоклассные иллюзии? — спросила я чуть севшим голосом, взволнованная только что сделанным открытием.
Ками тоже остановился и повернулся ко мне, щурясь от солнца.
— Да видимо всё-таки не настолько первоклассные, раз ты так быстро раскусила их, — усмехнулся он не без досады. — Где же я прокололся?
— В выборе фильма, я думаю, — ответила я с извиняющейся улыбкой. — Слишком очевиден подтекст: ты хотел показать мне, что любые расставания закономерны и их надо принимать без горечи, ведь так?
— Может быть... А может, и нет... — добавил он тихо, уже было собравшись снова развернуться и продолжить прогулку.
— Только я не могу без горечи... пока не пойму, в чём была закономерность...
Хикари-но ками вздохнул, приблизился, вытащил из кармана руку и обнял меня за плечи.
— И ты до сих пор думаешь, что поиск закономерностей — это твой Третий Путь? — спросил он тихо, наклонив голову и прижавшись лбом к моим волосам.
Его слова прозвучали как-то слишком печально здесь, у радостно сверкающей бриллиантовым блеском Сумидагавы, посреди залитого густым осенним солнцем тёплого вечера, и от этого мне сделалось не по себе.
— Я чувствую, что где-то очень серьёзно ошиблась... или ошибаюсь до сих пор, ками. Даже если мой Третий Путь и не в этом, я хочу понять.
— Для поиска Третьего Пути есть очень простая формула, Саку-чан. Обходи левое справа, а правое — слева, потому что иначе, устремляясь каждое к своему полюсу, они могут тебя покалечить. Но при этом не забывай про взаимное притяжение противоположностей, которое неминуемо раздавит тебя, если окажешься посередине. Принцип равновесия здесь бесполезен, не применяй его.
— Ничего себе простая формула! — выпалила я, моментально набросав в голове примерную схемку. — Так покалечит, и сяк раздавит, уравновесить невозможно... Остаётся только... перелететь?
— Расшибёшься.
— Ммм... перепрыгнуть?
— Нереально.
— Ну, не знаю... Стремительно пробежать? Уклониться? Лавировать?
Ками не выдержал и расхохотался:
— У тебя в корне неверное представление о Третьем Пути, тэнши!
— А ты не смейся, пожалуйста! — возмутилась я. — Откуда же мне это знать, если я — "возлюбленное дитя" Мидзу-но ками, и воспринимаю вибрации Космоса только пропустив их через себя? Исходя из этого, Третий Путь я смогу найти не раньше, чем познаю его на себе, а значит, только после того, как меня покалечит и слева и справа, а потом расплющит посередине при попытке всё уравновесить. Но Кадзэ-но ками приучил меня не соваться очертя голову в то, что мне не до конца понятно, поэтому-то я и стремлюсь отыскать причины и закономерности... Понимаешь?
— Понимаю.
— А если понимаешь... — я прервалась и облизала пересохшие губы, — почему не поможешь?
На самом деле у меня самой перехватило дыхание от собственной наглости. Хикари-но ками же продолжал стоять, устало прижимаясь ко мне лбом, и даже бровью не повёл.
— Я зря сбил тебя тогда с толку разговорами про Третий Путь, тэнши, и теперь очень об этом жалею. Выброси-ка всё из головы и пошли домой.
И я поняла, что ничего сверх этого он мне сегодня опять не скажет.
— Трудно делать такие масштабные иллюзии, а, ками?
— Ну... у меня пока ещё не слишком хорошо получается, но, например, Мидзу-но ками может создать подобное играючи. И даже для Кадзэ-но ками это раз плюнуть.
Я внезапно вспомнила старое кладбище, превращённое в больницу для маленькой Куруми, и вынуждена была признать, что небольшой кинозал — это действительно пустяки даже для моего бывшего ками, не отличающегося большими талантами в этой области.
— Ха, ну зато ты лучше всех разбираешься в сложностях Третьего Пути, — с грустной иронией проворчала я.
— Да, Саку-чан, каждому своё, — серьёзно ответил Хикари-но ками, отстраняясь и беря меня за руку. — Через пару десятков лет, при условии, что не будешь филонить всё это время, ты сможешь с лёгкостью создавать такие кинозалы, "возлюбленное дитя" Мидзу-но ками... Всё, пошли домой! Момотаро наверняка уже давно соскучилась и проголодалась.
И он зашагал вперёд, отпустив мою руку. Но я не двинулась с места.
— А мне кажется, мы ещё не договорили, — бросила я вслед его удаляющейся спине.
— Хорошо, — вздохнул ками, возвращаясь. — Давай договорим. Мне захотелось сегодня в кино. С тобой. На хороший старый фильм. Мне не нравятся кинотеатры, где много людей, которые жуют попкорн с шоколадками и хлюпают колой, поэтому я создал такой, в котором и мне было бы комфортно, но при этом и ты не скучала. Я понимаю, что проще всего, конечно, было взять диск в прокате и посмотреть фильм дома, однако я обещал братьям, что ты будешь гулять и развлекаться. Вот и всё. Может быть, я слишком перестарался, выбирая фильм, и это показалось тебе навязчивым... морализаторством с моей стороны. Если так, то я прошу прощения. Честно признаться, и в мыслях не было... Я только хотел развлечь... и отвлечь тебя хоть немножко.
— Мне очень понравился твой кинозал, ками, — и говоря это, я ничуть не кривила душой. — И фильм тоже. Одзу-сан великолепен, было очень приятно смотреть его вместе с тобой. И я так надеялась, что ты выбрал его не случайно, и там кроется какая-то подсказка для меня...
— Случайности не случайны, — пробормотал Хикари-но ками как бы про себя любимую фразу Мидзу-но ками, ковыряя носком обуви трещину в асфальте.
— Нет, правда, я очень благодарна тебе за сегодняшний день, — продолжала я как ни в чём не бывало, сделав вид, что не расслышала. — Может быть, ты разрешишь мне в качестве благодарности заняться сегодня ужином? Помнится, ты с утра планировал готовить сам, но, может, всё-таки позволишь мне?..
Наверняка лёгкая ирония моих слов не ускользнула от уха Хикари-но ками, но он очень ловко притворился, что не слышит её.
— Конечно, разве я могу тебе в чём-то отказать, Саку-чан? Если ты так просишь...
— Вот и чудненько, ками! Я теперь не буду чувствовать себя неблагодарной скотиной. Прямо гора с плеч!
***
Спустя примерно неделю позвонила очередная барышня. Они звонили время от времени на домашний номер Хикари-но ками, выслушивали моё сдержанное "Извините, сейчас его нет в городе", после чего, словно заранее сговорившись, задавали один и тот же вопрос: "Прошу прощения, а с кем я говорю?" Я неизменно представлялась домработницей, записывала по их просьбам имена и номера телефонов, по которым надлежало "очень срочно перезвонить", потому что это "крайне важно" в специально купленный для этих целей блокнотик, который потом торжественно вручала Хикари-но ками во время очередного его визита. Он деловито просматривал записи, но при мне ни разу так никому и не перезвонил. Не знаю, верили ли звонившие девушки в миф о домработнице (хотя, собственно, почему миф? — ведь если не брать в расчёт наше прошлое и дружеские отношения, то так и получалось, что сейчас я жила в его квартире как домработница), но некое подобие допроса мне учинили лишь однажды. Девица позвонила посреди ночи, и я спросонок не сообразила, что трубку лучше не брать. Естественно, её тут же заинтересовало, какого чёрта так называемая домработница делает ночью в квартире её "друга", почему у неё сонный голос и такой жуткий иностранный акцент. Она вообще трещала так быстро, что большую часть из сказанного я просто не поняла, но как можно спокойнее и чётче постаралась объяснить, что пока "хозяин" в отъезде, меня попросили присмотреть за его кошкой, оставив без внимания замечание насчёт акцента. Нервная девушка к тому времени видимо сумела взять себя в руки, потому что несколько раз извинилась, попросила записать её номер телефона и попрощалась куда вежливее, чем поздоровалась... Так вот, спустя примерно неделю после того, как мы с Хикари-но ками сходили в кино, позвонила очередная барышня, оставив стандартное сообщение "Пожалуйста, перезвоните как можно быстрее!", но что-то в её голосе заставило меня насторожиться, поэтому на этот раз я не стала дожидаться, когда ками сам заглянет в "Берлогу", и отправила ему координаты девушки смс-кой. Примерно через полчаса я получила ответную смс-ку, в которой он сообщал, что вынужден срочно уехать по делам на несколько дней, просил не скучать и в случае каких-либо затруднений немедленно звонить кому-нибудь из братьев. Что ж... В том, как было написано его сообщение, не читалось между срок, что случилось что-то плохое, значит, и ничего страшного в его отъезде не было...
— Твой папочка уехал по делам, Момо-чан, — сообщила я свесившемуся со спинки дивана рыжему созданию, отчаянно пытающемуся засунуть любопытный розовый нос в форме сердечка в мой раскладной мобильник. Увидев, что я безжалостно захлопнула интересную штукенцию, кошка недовольно муркнула, выгнулась и попыталась потянуться, но не удержалась на узком пространстве и скатилась прямо мне на руки.
— Рыбки хочешь? — спросила я, легонько покачивая её, как ребёнка, и по моментально вспыхнувшему в больших золотистых глазах плотоядному огоньку поняла, что, вне всякого сомнения, хочет. — Пойдём кушать?
И хотя госпожа Момотаро была дамой, до кончиков ушей преисполненной чувства собственного достоинства, магическое слово "кушать" в любое время дня и ночи повергало её в самый настоящий, плохо контролируемый экстаз...
Дни шли, от Хикари-но ками не было ни слуху ни духу, его мобильник не отвечал. Я не волновалась только потому, что твёрдо знала — случись с кем-нибудь из храма что-нибудь плохое, я тотчас же это почувствую. Несколько раз звонил Младший Первосвященник, чтобы узнать, всё ли у меня в порядке, я бодренько отвечала, что в полном. Пока не вернётся Хикари-но ками, мне разрешили вообще не появляться в храме, и даже Старший Первосвященник просил передать, чтобы я не беспокоилась пока относительно того, что приходится бездельничать.
— Считай, что у тебя каникулы, Саку-чан, — радостно, по своему обыкновению, щебетал в трубку Младший. — Брат говорит, ты столько мешочков нашила, что давно уже заслужила. Но если тебе вдруг одиноко там, — добавил он, чуть понизив голос, — то бери с собой кошечку и приезжай в любое время.
Я поблагодарила и горячо заверила, что совсем не скучаю, и уединение мне сейчас только на пользу.
— Хорошо-хорошо, — согласился он радостно, — я просто так, на всякий случай. Вообще-то я тоже думаю, что в Токио тебе сейчас должно быть комфортнее и в некотором роде даже безопаснее. Но если будешь практиковаться, не забывай, что возможности магии там сильно ограничены, не выматывай себя лишний раз.
— Да всё я помню, гуджи-сама, не беспокойтесь за меня так уж, пожалуйста!
Тут надо бы пояснить, что с тех пор, как я научилась раздваивать сознание и существовать одновременно в материальной реальности и мире сновидений, последний совершенно естественным образом потерял для меня однородность. Если раньше, засыпая в своей основной реальности, я целиком переносила сознание в грёзы, и покидала их только в момент пробуждения, и токийские улицы, кафе, храмовый сад, долины, по которым мчался волшебный поезд Мидзу-но ками, имели в моём восприятии одинаковую природу снов, то сейчас, когда часть меня полностью отделилась от той, что оставалась в реальности, окончательно поселившись в этом мире, я начала чувствовать, что тут не всё было так просто, и реальность мира сновидений делится на вполне чёткие слои. Условно, я пока побывала только в трёх из них. Первый, слой эфемерных грёз, был насквозь пропитан тонкими магическими вибрациями, сюда я попала после того, как сломала печать в "коридорах сознания", и здесь же прошли первые дни моего ученичества. Но маленьким бестолковым тэнши очень опасно находиться в нём без присмотра опытного наставника, потому что где-то там — увы, я это знала лучше, чем многие — был скрыт вход в Великую Бездну. Второй, слой отражённой реальности, конечно, куда безопаснее, и для меня это был мир сновидческого Токио. Вообще же, любая точка физического мира имеет своё отражение в мире снов, но моё сознание выбрало для воплощения ту, к которой ближе всего находились мои ками. В отражённой реальности обитало подавляющее большинство непосвящённых смертных, в некотором роде она являлись чем-то вроде безопасной резервации, и внутренние законы этого слоя почти во всём соответствовали стандартным законам реальности материальной, с той лишь разницей, что возможности магии для тех, кто владел ею, были несколько шире. Третий слой был точкой перехода между двумя первыми, и для меня, как собственно и для очень-очень многих, это был наш загородный храм. Именно благодаря этой слоистой структуре мира сновидений, я могла жить привычной жизнью в "Берлоге отшельника": ходить по магазинам, ездить в транспорте, смотреть телевизор и готовить еду, но стоило мне приехать в храм, как я оказывалась в совершенно другой среде, где охранные свитки с заклинаниями-печатями, хотя и соседствовали мирно с электричеством и водопроводом, тем не менее были гораздо важнее любых замков или сигнализаций. Я давно уже поняла, что территориальное нахождение храма "за городом" в мире сновидений означает совсем не то, что в материальной реальности. Это "за городом" на самом деле означало "за пределами отражённой реальности", а всё, что было и "за городом" и "вне пределов храмовой территории" — это уже была область эфемерных грёз. Тот факт, что попасть из одной области в другую можно было без каких-либо затруднений обычным способом, то есть пешком или на транспорте, в данном случае, существенного значения не имел: смертные редко покидали свои уютные "резервации", посвящённые никогда не задерживались в них надолго, потому что здесь было трудно заниматься магией — расход сил возрастал, эффективность, наоборот, снижалась и результаты часто получались далёкими от ожидаемых. Вот именно-то об этом просил меня не забывать Младший Первосвященник по телефону.
***
...Когда я открыла ключом дверь, то от неожиданности чуть не растеряла пакеты. Мидзу-но ками собственной персоной стоял как ни в чём не бывало в прихожей и усердно тискал возмущённую до глубины своей маленькой кошачьей души Момотаро. Услышав щелчок замка, он обернулся, буквально искупав меня с ног до головы в своей сияющей радостной улыбке, а Момо, почувствовав, что прибыло долгожданное спасение, издала протяжное сдавленное мяуканье, и усердно начала отбиваться задними лапами, оставляя глубокие царапины на его тонких белых руках. Ками тихонько застонал и зажмурился от боли, однако же попытался ещё крепче прижать к себе беснующееся рыжеухое создание.
— Ками, ками! — закричала я, швырнув под вешалку пакеты, и бросилась к ним, пытаясь то ли освободить подопечную, то ли спасти эти до сих пор ещё очень дорогие мне руки. — Она не любит, когда её так...
В пылу сражения Момотаро уже не разбиралась, от кого ей следует отбиваться, поэтому мне тоже несколько раз хорошенько досталось когтистой лапой, но боли я не почувствовала. Освободив наконец брыкающееся тельце, я спровадила её на кухню и встала в дверях, чтобы до самозабвения обожавший кошек Мидзу-но ками не ринулся, не ровен час, следом. Но он только тихо рассмеялся, слизнул медленно стекающую по запястью капельку крови, и произнёс нараспев:
— Я знаю, маленькая моя Саку-чан, я прекрасно это знаю. Потому что это именно я выбирал её из нескольких таких же хорошеньких кошачьих девочек, чтобы подарить нашему Коо-чану.
Коо-чан — это было "домашнее" прозвище Хикари-но ками. Теперь, когда я официально стала каннуси, мне тоже можно было в неформальной обстановке использовать эти короткие прозвища вместо громоздких официальных обращений, но я пока ещё к этому не привыкла. К слову сказать, Мидзу-но ками простоты ради звали просто Суй, Кадзэ-но ками — Фуу, а Старшего и Младшего Первосвященников — Кэй и Тэй соответственно. Было "домашнее" прозвище и у меня, но его не использовали, потому-то всех вполне устраивала сокращённая форма "официального" имени.
Тем временем, ками нарочито грустно вздохнул, ещё раз лизнул изодранное запястье и продолжал:
— Но это было так давно, что малютка Момо уже забыла, на чьих руках впервые переступила порог этого дома. И вот тому яркое свидетельство! — закончил он, картинно воздев окровавленные руки и горестно разглядывая полученные увечья. — Но как я могу сердиться на неё за это? — закончил он патетично.
"Конечно, ведь ты же сам её схватил и тискал!" — чуть не вырвалось у меня, однако я вовремя успела прикусить язык.
— Но я, собственно, зашёл по делу, — продолжил Мидзу-но ками уже совсем другим тоном.
Я моментально встрепенулась:
— А вот, кстати! Как ты вошёл?
— Так ведь Коо-чан оставил мне ключики перед отъездом, — ответил он самым невозмутимым образом, всё ещё не опуская руки.
Глядя на вспухшие, обильно сочащиеся кровью царапины, я огорчённо подумала, что Момотаро на сей раз очень уж превзошла саму себя. Удивительное дело, но в то время, как ками, казалось, совершенно не беспокоился по этому поводу, мне было почти до слёз жалко его тонких белых рук. И как обычно, говорить ничего не пришлось, потому что он почувствовал моё желание ещё до того, как я успела его осознать. Израненные руки Мидзу-но ками неспеша подплыли почти вплотную к моему лицу, замерев в считанных миллиметрах от губ. Несколько кратчайших мгновений я, к собственному удивлению, ещё пыталась сопротивляться, хотя знала — бесполезно.
— Ну же, девочка, — промурлыкал он ободряюще, — окажи уже "первую помощь", сделай одолжение.
Вторично приглашать меня не пришлось. Кровь ками священна. Каждая капля содержит в себе огромную концентрацию силы, и мне сейчас совсем не помешал бы некоторый запас, потому что в ближайшие дни я намеревалась продолжить практику. Аккуратно облизывая каждый подставленный палец, я старалась думать только об этом, и не обращать внимание на его участившееся дыхание и сладкие постанывания. Времена, когда Мидзу-но ками мог меня легко втянуть в свои чувственные игры, миновали давно и безвозвратно, пора было уже начать привыкать к этому нам обоим.
— Так что за дело, ками? — полюбопытствовала я, спустя четверть часа, вынимая из микроволновки разогретую еду.
Мидзу-но ками как-то кисло взглянул на моё овощное рагу, но без лишних слов вооружился палочками и приступил к еде. После "первой помощи", царапины на его руках моментально затянулись, припухлость спала, и я не без гордости подумала, что при всей своей бестолковости по части целительства, иногда тоже могу принести реальную пользу.
— Ах да, дело! — улыбнулся ками, как бы вдруг опомнившись, и между делом ловко выловил палочками морковочку. — Коо-чан задержится ещё на несколько дней: что-то у него там не получилось с первого раза решить... а может, не у него... в общем, я особо не вникал, да и он в подробности не вдавался.
— И?.. — спросила я наконец, потому что ками вдруг замолчал, пытаясь поймать упрямую скользкую фасоленку.
— Что "и"? — удивлённо вскинул он голову и непонимающе уставился на меня своими прекрасными чёрными глазищами.
— И что же это всё-таки за дело, ради которого ты приехал сюда, ками? — стараясь сохранять спокойствие, процедила я сквозь зубы.
— А? Так я уже всё сказал, Саку-чан: Коо-чан задержится, — улыбнулся он самой очаровательнейшей и подкупающей улыбкой.
— Ками, — начала я вкрадчиво, — ты хочешь сказать, что приехал только за тем, чтобы сообщить мне эту новость?
В кармане висевшего в прихожей плаща у меня лежал телефон с полученной ещё утром смс-кой от Хикари-но ками, которой он предупреждал меня о незапланированной задержке. Мидзу-но ками нечасто наведывался в Токио без особых причин, потому что здесь мощная аура его сияющей божественности практически сходила на нет из-за магических ограничений, а чувствовать себя как "простой смертный" он терпеть не мог (при том, что так хорошо воспетые когда-то Кадзэ-но ками "маленькие человеческие слабости" имели для него ничуть не меньшую притягательность). Сейчас мне показалось, что сияющий ками опять начал какую-ту свою непонятную игру, и я невольно насторожилась. Непроходящая паранойя была далеко не самым тяжёлым последствием сердечных объятий живущей в нём Бездны.
— Да, Саку-чан, — протянул он слегка обиженно, то ли на меня, то ли на вероломную фасолину, всё ещё не желавшую вылавливаться, — я приехал для того, чтобы сообщить тебе новость, поговорить о твоих проблемах и скрасить твоё одиночество, в конце концов. По-твоему, это не достаточный повод?
— Для тебя — не достаточный, ками, — ответила я без обиняков, проворно подцепляя своими палочками чёртову фасолину из его миски, пока ещё не весь соус оказался на столе.
Мидзу-но ками расплылся в благодарной улыбке и потянулся губами за докучливым "трофеем". За ним вообще водилась эта трогательная детская привычка ждать, чтобы его накормили, и при этом ему было совершенно всё равно, чьи руки будут подносить еду, хотя, конечно, женские руки тэнши были предпочтительнее, чем, скажем, не особенно церемонящиеся руки Старшего Первосвященника. Ещё со времён своего ученичества я хорошо знала, что простым кормлением подобные игры с Мидзу-но ками заканчивались редко, но блестящие чёрные глаза горели слишком призывно, и кончик языка бессознательно скользил по верхней губе слишком нетерпеливо, чтобы отказывать ему в удовольствии. Заполучив в рот долгожданную фасоленку с моих палочек, ками облизнулся, и его улыбка почему-то вдруг стала неожиданно робкой, чуть ли не виноватой. В ответ полустёртые временем воспоминания больно хлестнули меня, как развернувшаяся пружина. Судорожно выдохнув, я придвинулась ближе и начала не торопясь кормить сияющее божество. Чувства смешались, а мысли разом улетучились; словно зачарованная, я неотрывно следила за его открывающимся ртом, за плавно скользящими по кончикам палочек губами, за степенными движениями челюсти, когда он жевал, и всё это время тихая и робкая улыбка не сходила с лица Мидзу-но ками, преимущественно с левой его половины — он всегда улыбался левой стороной, когда немного смущался, — а я сидела напротив в каком-то благоговейном трепете перед этой улыбкой, потрясённая, отрешённая и абсолютно счастливая, чего со мной не бывало уже... да, очень давно. Но вот ками осторожно снял губами с палочек последний кусочек и потянулся за салфеткой, и я снова судорожно выдохнула и даже слегка потрясла головой, прогоняя наваждение. И тут же заметила, что его левая рука уже давно лежит у меня на колене. Нет, вот это-то уж совсем в мои планы не входило!
— Тебе хоть вкусно было? — спросила я хрипло, чтобы скрыть смятение, вскочила, как ошпаренная, и стремительно ринулась к мойке, успев краем глаза заметить пару рыжих любопытных ушей, выглядывающую из-за холодильника, за которым они до сих пор прятались от любвеобильности сияющего божества.
— Определённо, было лучше, чем я ожидал. Всё-таки, смотрю, наш Коо-чан совсем тут неплохо устроился... Я даже начинаю завидовать, — весело промурлыкал Мидзу-но ками; к нему вновь вернулось прежнее игривое настроение. — А, Момо-чан! — вдруг воскликнул он, ныряя под стол и выуживая оттуда рыжее тельце. Я швырнула намыленную губку в мойку, приготовившись было вновь отбивать хвостатую и лечить причинённый её когтями урон, но к удивлению увидела, что Момотаро и не думает сопротивляться, покорно повиснув между небом и землёй, крепко сжатая красивыми и ласковыми руками Мидзу-но ками. Тихонько хмыкнув про себя, я вернулась к недомытой посуде, прислушиваясь к нежному воркованию ками у себя за спиной.
Когда я поставила на стой чашки, Момотаро уже лежала, свернувшись, у него на коленях, и тарахтела, как трактор, на всю кухню, жмурясь от удовольствия и подставляя для почёсывания то одно то другое ушко под его искусные в этом деле длинные пальцы.
— Я всё-таки хочу, чтобы ты мне рассказал, что случилось, ками, — вернулась я прерванному разговору. — Ты не приехал бы сюда только ради того, чтобы провести со мной вечер, мне слишком хорошо известно, насколько тебе не по душе здешний Токио... Значит, должно было произойти что-то достаточно серьёзное, чтобы... — я внезапно замолчала, начиная чувствовать нарастающее с каждой минутой беспокойство.
— Ещё раз повторяю тебе, недоверчивая моя девочка, что ничего особенного не случилось, — проговорил спокойно ками, продолжая почёсывать за ушком Момо и придвигая свободной рукой к себе чашку. Ну да, здешний Токио я в самом деле не очень люблю, поэтому всё откладывал поездку, хотя кому, как не мне, призвавшему тебя, следовало быть рядом, когда моей девочке плохо... На том уровне развития души, на котором ты пребываешь сейчас, бесполезно было бы напоминать, что все твои страдания — всего лишь следствие ненужных привязанностей. Понимать ты это понимаешь, но прочувствовать, маленькая моя, до сих пор не можешь... Впрочем, оно тебе сейчас и ни к чему.
Тон его становился всё серьёзнее, глаза смотрели пристально и губы больше не улыбались.
— Я приехал наставить тебя на путь истинный, тэнши, и не уйду, пока не увижу, что ты исцелилась, — продолжал он без тени улыбки, и голос его теперь уже звенел такой непривычной решительной твёрдостью, почти суровостью, что даже Момотаро беспокойно прижала ушки и перестала мурчать. — Терпение, переживания, боль, муки, слёзы — это всё не имеет отношения к истинной любви. В твоём сердце, девочка моя, должна жить только безграничная радость... Я знаю, что вам, маленьким, достичь этой радости очень непросто, поэтому и учу вас, учу вас всех, как быть счастливыми, но ты всегда казалась мне одарённее многих, потому что умела отдавать и отдаваться, испытывая наслаждение от собственных чувств, а не от того, чем тебе платят взамен. Когда я заметил, что ты, вопреки моим наставлениям, начинаешь привязываться, я чуть отдалился от тебя на время, чтобы не усугублять... Кто же мог знать, что в образовавшийся просвет тут же бесцеремонно вклинится Фуу-кун со своей прагматичностью и неуёмным желанием забирать, забирать всё и сразу, пока есть ещё, что можно забрать... Помнишь, я ведь предупреждал тебя об этом? Я говорил, что Кадзэ-но ками высушит тебя до основания — не по злому умыслу, и не из-за эгоизма, а потому что по-другому он не умеет? А ты — нежная девочка, "водная" девочка — не приспособлена к тому, чтобы жить на суше... ветер убивает тебя, солнце обжигает, но ты всё равно упрямо лезла навстречу своей боли, и я отпустил тебя... потому что в своей безрассудной упёртости ты настолько сильно полюбила, что перестала чувствовать боль. Ты просто следовала своей природе, наслаждаясь возможностью переживать яркие эмоции, вычерпывая себя, а Кадзэ-но ками... да, видимо ему очень нужно было то, что шло от тебя... и в том объёме, в каком оно шло. Он не из тех, кого удовлетворит маленький ручеёк, когда ему хочется пить — это непременно должен быть океан. "Для полётов мне нужно ВСЁ небо" — помнишь, когда-то он так сказал? И когда он нашёл в тебе океан...
— ... Он вряд ли понимал, что ищет океан не для того, чтобы напиться, а потому что он сам готов стать океаном для любого, кому это будет нужно, — закончила я, спрятав в ладонях сухое горящее лицо, чтобы спастись от обжигающе-сияющего взгляда напряжённых чёрных глаз.
— Я не это хотел сказать тебе, девочка...
— Да я всё знаю, ками... Я много думала. Наверное больше, чем когда-либо за всю свою жизнь. Океан — это он, небо — это он, вся Вселенная — тоже он. У меня нет права претендовать на его внимание, ни малейшего. Будучи Вселенной, он ищет такую же Выселенную, чтобы излиться в неё и достичь той самой бесконечной радости, о которой ты говорил, но не находит, никак не находит, поэтому у него в глазах всегда эта холодная чернота и горечь... Да, он нашёл во мне океан, но океан так ничтожно мал в масштабах целой Вселенной... всего лишь океан... Мне не согреть его глаза. Сколько бы я не отдавала себя, ему этого никогда не хватит, ками!
— Ты — Вселенная, девочка, — едва слышно проговорил Мидзу-но ками, и я почувствовала, как его руки легко легли мне на голову. — Каждый человек — Вселенная. Боги знают об этом. Пока ты чувствуешь себя только океаном, но, согласись, океан это уже гораздо больше, чем море, значительно больше, чем озеро, что уж говорить про лужи и капли...
— Слабое утешение, ками, быть океаном, когда ты никому не нужна, — пробормотала я с горечью, судорожно вцепившись в его руки и поднося их к губам.
Я по-прежнему не смотрела на Мидзу-но ками, но почувствовала, что он улыбается.
— Что бы ты ответила мне сейчас, если бы я попросил тебя вернуться? — спросил он ласково.
— Отказалась бы, — ответила я честно.
— А если бы сказал, что люблю тебя?
— Ответила бы, что я тоже тебя люблю, как любила всегда, но в твоих глазах Бездна... а горечи — нет...
— Вот поэтому я и не говорю тебе всего этого... пока... — проговорил он, встал из-за стола, и, подойдя сзади, склонился и обнял меня, утопив в своих длинных шелковистых волосах...
— Ну и как это понимать? — удивлённо вскинул брови Мидзу-но ками, выходя голышом из ванной, и застав меня за расстиланием постели на диване.
— А ты разве не останешься на ночь? — спросила я не менее удивлённо, на всякий случай глянув на настенные часы. Было поздно, а он не за рулём...
— Я-то останусь. Но мне до сих пор не понятно, чем ты занимаешься?
— Эээ... хочешь спать без постели? — неуверенно поинтересовалась я, несколько растерявшись.
— То есть ты хочешь сказать, что я... должен спать здесь? — по его голосу я не поняла, то ли он сейчас расплачется, то ли рассмеётся.
— Ну если тебе тут не нравится, спи в спальне. Тогда я лягу здесь, это, в общем-то, не проблема.
— Тэ-энши-и... — застонал он, закрывая руками лицо.
— Просто Хикари-но ками всегда спит здесь, вот я и подумала... — начала было оправдываться я.
— Что?! — закричал Мидзу-но ками, резко убирая ладони от лица. — Ты хочешь сказать, что бедненький Коо-чан спит на диване?! Ха-ха-ха, вот это да! О, ну за что ты так с ним, Саку-чан, это же гадко!
— Почему это сразу я? — от возмущения я тоже начала говорить громче обычного. — Он сам сказал, что ему так удобнее, вот и всё! Да, кровать в спальне шире, но здесь теплее, потому что нет окна, и вообще... хороший же диван, что в этом гадкого?
— Так Коо-чан сам вызвался спать на диване? САМ?!
Мидзу-но ками согнулся пополам от хохота и долго тряс мокрыми волосами. Я стояла и в недоумении вертела в руках подушку, так и не решаясь надеть на неё чистую наволочку.
— О-ох, — простонал наконец ками, распрямляясь и вытирая выступившие от смеха слёзы. — Девочка моя, я, видишь ли, не настолько щепетилен, как наш доблестный Хикари-но ками... Я специально приехал наставить тебя на путь истинный... поверь, наставлять на этом диване крайне неудобно — я как-то проверял и больше не хочу. Поэтому бери уже эту подушечку и пойдём скорее в спальню, я замёрз!
— Но... — начала было я, но все возражения застряли в горле, не желая никак произноситься.
— Хватит жить воспоминаниями, девочка! "Его прикосновения", "его поцелуи" — ты не сможешь сохранить память о них навечно, а я не смогу стереть их с тебя, как бы ни старался... Даже я... — проговорил он еле заметно дрогнувшим голосом, развернулся и пошёл в спальню.
— А, Момо-чан уже ждёт меня! Какая умница!.. Какая красавица!.. Иди скорее ко мне, пушистик, я тебя обниму, моя детка!.. — услышала я его радостное воркование.
Долго ещё просидела я в гостиной, обнимая подушку и слушая, как Мидзу-но ками беседует с Момотаро. Я не торопилась, хотя знала, что всё равно приду к нему, и это будет тяжело... Тяжелее, чем видеться каждый день с Повелителем Ветров, тяжелее, чем осознавать, что невозможность быть вместе навсегда развела меня с Хикари-но ками... Сегодня ночью я приду в объятия Мидзу-но ками и получу прощение за своё отречение, которого так давно жду. Он прав: мне не сохранить прикосновения Кадзэ-но ками, как бы я ни берегла своё тело от чужих прикосновений, как бы ни старалась тщательно оберегать память о них...
***
...Когда спустя несколько дней вернулся Хикари-но ками, он посмотрел на меня как-то странно, но ничего не спросил. За весь вечер мы не сказали друг другу ни слова, сверх необходимых. (Здравствуй. — Здравствуй. Как съездил? — Нормально. У тебя тут всё хорошо? — Как видишь... Голодный? Поешь? — Да. Но сначала хочу вымыться. — Иди. Я пока разогрею...). Потом мы долго сидели в гостиной на злополучном диване, как всегда укрыв ноги одним пледом, и молча слушали "Битлз". Соскучившаяся Момотаро дремала, свернувшись у него на коленях, я шила очередной мешочек, развернув настольную лампу на журнальном столике так, чтобы свет не бил ками в глаза... Осень перевалила за середину, приближался праздник в честь Кадзэ-но ками, а я почему-то всё время думала о Куруми. Мне хотелось плакать. Но больше всего хотелось умереть.
читать дальшеЕжедневные хлопоты по хозяйству, шитьё мешочков и прописи занимали у меня довольно-таки большую часть времени, остальное уходило на интенсивные размышления и детальную внутреннюю работу. В предложение Хикари-но ками поискать для себя Третий Путь я вцепилась мёртвой хваткой, сознательно пропустив мимо ушей замечание о том, что он не вполне уверен в правильности такого шага. Вот только нащупать это тонюсенькое, бритвенно-острое состояние идеального равновесия было совсем не так просто... Раз за разом я мысленно разбивала свои отношения с Кадзэ-но ками на множество отдельных эпизодов, тасовала их в произвольном порядке, и пыталась собрать снова в некую цельную картину, отыскивая недостающие фрагменты, без которых эта целостность казалась неполной, чтобы попытаться хотя бы приблизительно восстановить их при помощи логики или интуиции — смотря что больше подошло бы в конкретной ситуации. Так я пыталась приблизиться к ясному пониманию ситуации, в которой оказалась, а значит, и к преодолению её, но однако же каждый раз терпела фиаско и начинала всё сначала, потому что недостающих "пазлов" оказывалось слишком много. Мне было важно выяснить причину, по которой Кадзэ-но ками настолько внезапно решил прекратить наши отношения, но спросить его об этом напрямую не представлялось возможным, поэтому оставалось только бесчисленное количество раз просеивать и просеивать через мелкое сито анализа собственные воспоминания, чтобы где-нибудь вдруг, случайно, наткнуться на какую-то ничтожную детальку, крохотную зацепочку, которая могла бы стать ключом к разгадке. Несколько раз я пыталась незаметно подключить к моим умственным исканиям зачастившего в последнее время с визитами Хикари-но ками, заводя издалека малозначимые разговоры, постепенно сводя их к темам, в информации по которым нуждалась острее всего, но он очень умело уходил от прямых ответов, оставляя меня в итоге ни с чем. Застать же его врасплох было и вовсе нереально. Что ж — решила я однажды, — в конце концов поиск истины — важнейший этап в обретении равновесия, и тут ками совершенно прав в том, что не хочет мне помогать. Свой Путь нужно всегда искать самостоятельно. И я продолжала с маниакальной настойчивостью препарировать собственные воспоминания и чувства, чтобы в конечном итоге когда-нибудь суметь собрать из имеющейся у меня половины некое подобие целого.
Однако же несправедливо утверждать, будто Хикари-но ками совсем никак не помогал в моих изысканиях, но в тот момент его участие проходило мимо моего сознания, усиленно переваривающего в сотый раз одни и те же воспоминания и чувства. Я просто не замечала, что всё это время он терпеливо идёт рядом, не указывая мне направление ни словом, ни жестом, но уже одним своим присутствием давая понять, что выбранная дорога верна. Как ребёнок, который боится заблудиться, я невольно держалась поблизости от более старшего и опытного, не задумываясь над тем, что он, хотя и не объясняет дорогу, но всё равно ведёт меня туда, куда нужно.
С самого начала нашего знакомства здесь, в мире сновидений, Хикари-но ками, бывший тогда ещё тэнши высшей ступени, всегда и, на мой взгляд, частенько совсем незаслуженно, открыто поддерживал меня. Сперва я решила, что он делает это из уважения к Мидзу-но ками, чуть погодя подумала, что для наставника вполне логично заботиться о своей подопечной, а ещё спустя некоторое время, когда мы неожиданно обрели друг друга в совместном молчании и между нами установились достаточно неоднозначные дистанционно-партнёрские отношения без каких-либо гарантий и перспектив, поддержка ками уже казалась некой само собой разумеющейся дружеской любезностью, и в глубине души я всегда знала, что независимо от того, сближаемся мы или расходимся, независимо от изменяющегося личного статуса в этом мире, у меня было никем не определённое, но всё-таки право рассчитывать на эту любезность.
Я уже не раз упоминала о том, что одно только молчаливое присутствие наставника рядом каким-то непостижимым образом снимало с души добрую половину скребущих там кошек, и если даже в какие-то особенно счастливые дни все кошки разом брали выходной, поселявшееся во мне умиротворение становилось ещё обширнее и глубже, если мы оказывались наедине с Хикари-но ками. Правду сказать, после моего отречения случалось это крайне редко, потому как Кадзэ-но ками не очень-то любил, чтобы я оставалась без дополнительного присмотра даже с теми, кому сам он безоговорочно доверял... И хотя вместе с изменившимися обстоятельствами в наших отношениях с теперь уже бывшим наставником всегда существовавшая дистанция значительно увеличилась, я продолжала в полной мере ощущать исходившую от него готовность поддержать меня в любой момент так, как если бы были связаны каким-то очень серьёзным обещанием.
Причина существования этого чувства стала очевидна после того, как мне в руки попала та злосчастная манга о влюблённой куртизанке и верном самурае. Хикари-но ками не очень был расположен тогда что-то мне объяснять, но кое-что всё-таки я от него услышала, а кое до чего впоследствии дошла сама. Во всяком случае теперь я понимала причину его такого почти детского смущения при нашей первой встрече — ведь он отлично знал, кто я, и, должно быть, прикладывал неимоверные усилия, чтобы научиться воспринимать меня по-новому, в нынешнем моём воплощении. Пусть тот, кто был когда-то самураем по прозвищу Ину, и не сохранил прежних чувств к той, которую когда-то называли госпожой Ханой, воспоминания об этих чувствах жили в его душе, и от этого Хикари-но тэнши было никуда не деться, в то время как я благополучно обо всём забыла, и когда мы наконец встретились после стольких лет разлуки, моё сердце даже не дрогнуло в едва уловимом предчувствии. Да, должно быть очень нелегко ему было привыкнуть к произошедшим во мне изменениям. От той прежней госпожи Ханы остался разве лишь остов, и он был так глубоко скрыт в наслоениях нового рождения, что сходу докопаться до него вряд ли было под силу даже тэнши самой высшей ступени. Наверняка от этого он испытал определённого рода шок, хотя, по его же собственным словам, узнал обо всём заранее от сияющего ками и готовился к встрече...
По той же самой причине он так настойчиво отказывался от участия в ритуальном возрождении мира со мной — пусть бы это был кто угодно, но не женщина, имевшая с ним общее прошлое, даром что ничего об этом не помнящая. Конечно, нынешняя я уже никоим образом не была ему незнакомой и чужой, но всё-таки и не настолько родной, чтобы мой наставник захотел по собственной воле перевести наши сложившиеся доброжелательно-дружеские отношения в иную плоскость. Но Мидзу-но ками зачем-то настоял именно на таком развитии событий. Безусловно, он вёл какую-то свою игру, резон которой мне так и не удалось понять. Интересно, а понимал ли это тогда Хикари-но тэнши? И добился ли всё-таки Мидзу-но ками того, чего хотел?.. Не скажу, что после ритуала мы с Хикари-но тэнши стали как-то особенно ближе... за исключением того, может быть, что теперь наше молчаливое дистанционное партнёрство украшалось изредка такой же дистанционной, неромантичной, но достаточно нежной близостью. Впрочем, и её-то было совсем немного, а после его посвящения так и вовсе не стало. Тем не менее, воспоминания о тех кратких мгновениях, что мы провели тогда вместе с наставником-тэнши, были мне необычайно дороги, в них скрывалось какое-то трепетное наивное чувство — не любовь, нет, даже близко ничего похожего, — скорее, это напоминало зарождение всё того же чувства сопричастности друг другу и какого-то почти братского единения. Как бы то ни было, эти воспоминания я бережно хранила, заперев глубоко в душе, как в шкатулке, без намерений когда-либо вынимать их оттуда, даже для того, чтобы наедине с собой переживать заново.
Вполне естественно, что после того, как Хикари-но тэнши стал ками, наши отношения закономерным образом изменились, но и несмотря на это, ощущение тёплой сопричастности друг другу так и не исчезло. И во время поединка с Мидзу-но ками в день моего отречения, и потом, когда звёздный свет и чёрный танто подарили мне освобождение от Бездны сияющего божества, и тогда, когда я постигала законы равновесия по жестокой методике Кадзэ-но ками, катаясь по траве и скуля от боли в раненых ногах, — каждый раз я чувствовала, что надёжное крепкое плечо Хикари-но ками совсем рядом, и он не задумываясь подставит его, случись в том необходимость. Но почему-то, осознавая в полной мере, насколько здорово было иметь такую мощную поддержку, я никогда не задумывалась о том, получилось бы у меня пройти через всё, не будь этой стопроцентной уверенности в близости его плеча. Быть может, я не осмелилась бы, хотя... Сейчас, когда прошло достаточно времени, уже не так легко представить себе, как бы я поступила тогда.
Однажды, по-моему даже ещё до ритуала возрождения мира, в каком-то разговоре наставник впервые упомянул о существующей между нами невозможности быть когда-либо вместе. Со временем я поняла, что он имел в виду, и согласилась, что в нашем случае это несомненное благо. У каждого были свои задачи, свои уроки и произнесённые клятвы, слишком многое не давало нам даже предпринять попытку к сближению, поэтому сохранение дистанции в отношениях, в общем-то, было единственным, что нам оставалось. И такое положение вещей, казалось, совершенно не тяготило обоих. Прикрывшись невозможностью, как щитом, мы спокойно сближались и расходились, влюблялись в других, непринуждённо общались при встречах, не чувствуя ни робкой неловкости, ни смущённого напряжения...
Но в тот день, когда мне в руки попала история о госпоже Хане и верном самурае Ину, вместе с утерянными в круге рождений воспоминаниями появилось какое-то смутное и не слишком хорошее чувство не только невозможности обрести друг друга в настоящем, но и тщетности каких-либо отношений вообще. Что толку теперь мне в его плечах, а ему — в моём участии, если он не сдержал клятву, и всё, что могло бы случиться, так и закончилось, даже не успев начаться? В тот вечер, когда всё открылось, мы оба были слишком взволнованы и ошеломлены, чтобы хоть как-то во взаимном обсуждении разобраться с тем, как теперь нам обоим быть дальше. По большому счёту ничего и не менялось: Кадзэ-но ками держал меня крепко, я даже краешком сознания не могла допустить мысль о том, чтобы попробовать поискать в своём сердце отголоски утраченной привязанности госпожи Ханы, Хикари-но ками тоже дал мне чётко понять, что любовь самурая Ину осталась там, в далёком прошлом, и нынешние мы уже не те, и ничего само по себе не вернётся.
С тех пор, как знание о несдержанной клятве породило ощущение тщетности, мы незаметно начали отдаляться друг от друга, и по всей видимости настолько успешно, что когда крепкое плечо божества звёздного света выплыло навстречу из мрака, в который я погрузилась после расставания с Кадзэ-но ками, это и удивило и смутило меня, как будто участие в моей судьбе проявил не близкий друг и бывший наставник, а совершенно посторонний человек. Поэтому, переехав в токийскую "Берлогу отшельника", я первое дни заново привыкала чувствовать былую тёплую сопричастность с ним, и наконец вдруг начала постепенно открывать для себя совершенно другого Хикари-но ками, более живого, менее отстранённого и молчаливого. Но всё это происходило подспудно, почти не затрагивая сознание. В мыслях, в сердце, в душе тогда у меня безраздельно господствовали только ранящие воспоминания о счастливом лете, а в снах я беспрестанно грезила о ледяном Космосе на дне любимых чёрных глаз, который, вероятнее всего, так никогда больше и не оттает под моими губами...
***
— Пошли что ли в кино сходим? Сколько можно дома сидеть? — спросил как-то утром Хикари-но ками, лениво перелистывая журнал за кухонным столом, пока я мыла посуду.
Я молниеносно поймала выскользнувшую из рук намыленную чашку, аккуратно поставила её в мойку и повернулась к нему:
— С чего бы это вдруг? Мне всегда казалось, что ты не любитель подобных развлечений.
— И правильно казалось. Просто сегодня мне захотелось сходить в кино. С тобой.
— Знаешь, я сейчас, наверное, не самая подходящая компания... — начала я нерешительно, возвращаясь к недомытой чашке, но ками не дослушал.
— Если бы я искал подходящую компанию, то позвонил бы... ммм... ну вот хотя бы своим племянницам. Они прекрасно разбираются в современных фильмах и отлично знают, в какое кафе лучше всего отвести престарелого дядюшку после кино, чтобы раскрутить его на парочку больших, — да нет же, просто огромных! — шоколадных десертов... По два — каждой.
— Ну вот, — подхватила я, расставляя чистые чашки на сушилке, — а я совсем не разбираюсь в современных фильмах, не знаю ни одного мало-мальски приличного кафе, кроме разве что того, с особенным чаем, где мы были в прошлом году с Младшим Первосвященником, да и то сейчас вряд ли его найду, и от огромного шоколадного десерта откажусь заранее, как впрочем и от не шоколадного тоже. Говорю же, что плохая из меня получится спутница...
— А я, между прочим, собирался сводить тебя в один маленький зал тут неподалёку, где сейчас идёт ретроспектива послевоенных фильмов. Ты же ничего не имеешь против чёрно-белой классики? И вместо кафе предложил бы прогуляться вдоль Сумиды, пока ещё позволяет погода.
— А вместо десерта? — спросила я, невольно улыбаясь, развязывая фартук.
— Ну-у... — потянул он с деланно-задумчивым лицом. — Ну, например... например... приготовлю сегодня ужин сам?
— О, вот это воистину потрясающе! Против такого довода и возразить нечего, — рассмеялась я в ответ. — Конечно, раз так — я целиком в твоём распоряжении, веди меня куда хочешь. Вот если бы ты ещё и посуду после ужина помыл, я бы тогда вообще согласилась на всё что угодно.
— Когда-нибудь я обязательно припомню тебе эти слова, Саку-чан, — довольно улыбнулся ками, вставая из-за стола и потягиваясь. — Давненько я уже не ходил с девушками на дневные сеансы. Надо бы вспомнить, как это делается...
И уж не знаю почему, но его слова, тон и движения в тот момент так живо напомнили Кадзэ-но ками, что моё весёлое настроение вмиг улетучилось без следа.
— Что такое? — тихо спросил ками без прежней весёлости, мгновенно ощутив перемену.
— Прости, — пробормотала я, отворачиваясь. — Вероятно, мне ещё рано так развлекаться. Просто... — только не смейся, ладно? — это всё очень напоминает... свидание... и от этой мысли мне вдруг стало как-то не по себе. Тебе всё же лучше позвать сегодня кого-нибудь другого...
Хикари-но ками подошёл ближе и положил пятерню сверху мне на голову, слегка поворачивая её и заставляя посмотреть ему в глаза.
— И совсем это не похоже на свидание, что за глупости! — произнёс он серьёзно и твёрдо, не позволяя мне снова отвернуться или опустить лицо. — Братья между прочим сказали, что четвертуют меня по очереди, если я не приподниму свою ленивую зад... в общем, если я не начну уже развлекать... хм... "малышку". И вообще, они уверены, что это только из-за моей нерадивости ты до сих пор хандришь, поскольку я, тиран и деспот, держу тебя взаперти в четырёх стенах на рисе и воде, истязая непомерным домашним трудом и неусыпными заботами о Момо, и вместо того, чтобы помочь тебе перестать копаться в прошлом, создаю такие условия, в которых и в принципе-то жить больше не захочется, не то что успокоиться и вернуться к нормальному счастливому состоянию.
— Шутишь? — спросила я, силясь улыбнуться.
— Немного, — сощурился ками, и потрепал меня по волосам. — Чуть-чуть сгустил краски, но в целом всё так и было, ты же отлично знаешь их обоих... Наши Первосвященники считают, что тебе пора уже завязывать с переживаниями и возвращаться в храм. Но если ты уедешь, кто будет мыть посуду и заботиться о Момотаро? Я пообещал развлекать тебя всеми возможными способами, и они согласились, чтобы ты пожила здесь ещё некоторое время. Если ты сама этого хочешь, конечно...
— Хочу! — ответила я быстро, выскальзывая из-под его руки. — Очень хочу, ками!
И помолчав немного, спросила:
— Так мы идём в кино?
— Идём. Только уже в другой кинозал, на шикарный кровавый гангстерский боевик, с погонями, перестрелками и мордобоем, чтобы тебе меньше казалось, что это похоже на свидание, — усмехнулся он.
— Да какое уж тут свидание! На гангстерские боевики меня даже Кадзэ-но ками никогда не водил, я же их терпеть не могу, — проворчала я тихонько себе под нос, так, чтобы ками не услышал, и ушла в спальню переодеваться...
То ли он всё-таки услышал, то ли почувствовал, а может быть, мне просто плохо удалось скрыть свою кислую мину, но вместо гангстерского боевика мы всё-таки пошли смотреть "Позднюю весну" Одзу Ясудзиро. Кинозал был совсем крошечный — человек на двадцать-тридцать зрителей, и вместо привычных кресел тут располагались на мягких диванчиках, наподобие тех, что обычно стоят в приёмных элитных клиник. Свободных мест ещё оставалось много, мы выбрали крайний диванчик у противоположной от входа стены и уселись там, ожидая начала сеанса в привычном обоюдном молчании...
До сегодняшнего дня я никогда не видела этот фильм, хотя и была хорошо знакома с большинством работ Одзу-сенсея, поэтому лёгкое возбуждение от предвкушения встречи с чем-то пока неизведанным очень быстро выветрило остатки плохого настроения. Мой извечный бес любопытства, приморенный было сердечными переживаниями, воспрянул духом, почуяв "кормёжку" в виде новой информации и непременно потянущихся за ней новых впечатлений. Но когда погас свет, и экран запестрел иероглифами начальных титров, до меня вдруг дошло: а ведь субтитров с переводом тут не будет!
— Ками, — встревоженно зашептала я, наклонившись к самому его уху, — мой японский всё ещё безнадёжно плох, вдруг я чего-нибудь не пойму?
— Не волнуйся, поймёшь, — сверкнул он в полумраке зубами, даже не пытаясь погасить широкую улыбку. — Это же Одзу, тут слова вообще не важны. Но если хочешь, я переведу, когда будет непонятно.
— Хочу-хочу, разумеется! — мой любопытный бесёнок аж задрыгал лапками от счастья.
— Только не дыши мне в ухо, Саку-чан, — щекотно!
— Ладно-ладно, постараюсь...
И в самом деле, как и предрекал Хикари-но ками, я поняла почти всё. И, наверное, дело даже не в том, что слова были не важны — всё-таки несколько раз мне пришлось потеребить его за рукав, во время длинных диалогов, когда напряжённый мозг переставал улавливать смысл, — просто эти слова были настолько естественны и обыденны, что даже моего убогого японского хватило для их восприятия.
Выйдя из кинозала, мы прошли пешком несколько кварталов и свернули к реке. Вечерело, и совершенно не по-октябрьски горячие солнечные лучи становились, казалось, всё гуще и горячее. Мы шли молча вдоль искрящейся Сумидагавы. Я была слишком поглощена впечатлениями от фильма, и, как это часто бывало в подобных случаях, когда чувства зашкаливали, впала в полумедитативное оцепенение, в котором с трудом отдавала себе отчёт даже в том, где нахожусь. Хикари-но ками же, судя по всему, просто молчал по своему обыкновению, и шёл чуть впереди меня, засунув руки в карманы расстёгнутой куртки. Я вдруг заметила по его ссутуленной спине и опущенным плечам, что он выглядит очень усталым, как будто мы возвращались не из кино, а из какой-нибудь каменоломни, после полноценной рабочей смены... Поражённая внезапной догадкой, я остановилась.
— Как давно ты можешь создавать такие первоклассные иллюзии? — спросила я чуть севшим голосом, взволнованная только что сделанным открытием.
Ками тоже остановился и повернулся ко мне, щурясь от солнца.
— Да видимо всё-таки не настолько первоклассные, раз ты так быстро раскусила их, — усмехнулся он не без досады. — Где же я прокололся?
— В выборе фильма, я думаю, — ответила я с извиняющейся улыбкой. — Слишком очевиден подтекст: ты хотел показать мне, что любые расставания закономерны и их надо принимать без горечи, ведь так?
— Может быть... А может, и нет... — добавил он тихо, уже было собравшись снова развернуться и продолжить прогулку.
— Только я не могу без горечи... пока не пойму, в чём была закономерность...
Хикари-но ками вздохнул, приблизился, вытащил из кармана руку и обнял меня за плечи.
— И ты до сих пор думаешь, что поиск закономерностей — это твой Третий Путь? — спросил он тихо, наклонив голову и прижавшись лбом к моим волосам.
Его слова прозвучали как-то слишком печально здесь, у радостно сверкающей бриллиантовым блеском Сумидагавы, посреди залитого густым осенним солнцем тёплого вечера, и от этого мне сделалось не по себе.
— Я чувствую, что где-то очень серьёзно ошиблась... или ошибаюсь до сих пор, ками. Даже если мой Третий Путь и не в этом, я хочу понять.
— Для поиска Третьего Пути есть очень простая формула, Саку-чан. Обходи левое справа, а правое — слева, потому что иначе, устремляясь каждое к своему полюсу, они могут тебя покалечить. Но при этом не забывай про взаимное притяжение противоположностей, которое неминуемо раздавит тебя, если окажешься посередине. Принцип равновесия здесь бесполезен, не применяй его.
— Ничего себе простая формула! — выпалила я, моментально набросав в голове примерную схемку. — Так покалечит, и сяк раздавит, уравновесить невозможно... Остаётся только... перелететь?
— Расшибёшься.
— Ммм... перепрыгнуть?
— Нереально.
— Ну, не знаю... Стремительно пробежать? Уклониться? Лавировать?
Ками не выдержал и расхохотался:
— У тебя в корне неверное представление о Третьем Пути, тэнши!
— А ты не смейся, пожалуйста! — возмутилась я. — Откуда же мне это знать, если я — "возлюбленное дитя" Мидзу-но ками, и воспринимаю вибрации Космоса только пропустив их через себя? Исходя из этого, Третий Путь я смогу найти не раньше, чем познаю его на себе, а значит, только после того, как меня покалечит и слева и справа, а потом расплющит посередине при попытке всё уравновесить. Но Кадзэ-но ками приучил меня не соваться очертя голову в то, что мне не до конца понятно, поэтому-то я и стремлюсь отыскать причины и закономерности... Понимаешь?
— Понимаю.
— А если понимаешь... — я прервалась и облизала пересохшие губы, — почему не поможешь?
На самом деле у меня самой перехватило дыхание от собственной наглости. Хикари-но ками же продолжал стоять, устало прижимаясь ко мне лбом, и даже бровью не повёл.
— Я зря сбил тебя тогда с толку разговорами про Третий Путь, тэнши, и теперь очень об этом жалею. Выброси-ка всё из головы и пошли домой.
И я поняла, что ничего сверх этого он мне сегодня опять не скажет.
— Трудно делать такие масштабные иллюзии, а, ками?
— Ну... у меня пока ещё не слишком хорошо получается, но, например, Мидзу-но ками может создать подобное играючи. И даже для Кадзэ-но ками это раз плюнуть.
Я внезапно вспомнила старое кладбище, превращённое в больницу для маленькой Куруми, и вынуждена была признать, что небольшой кинозал — это действительно пустяки даже для моего бывшего ками, не отличающегося большими талантами в этой области.
— Ха, ну зато ты лучше всех разбираешься в сложностях Третьего Пути, — с грустной иронией проворчала я.
— Да, Саку-чан, каждому своё, — серьёзно ответил Хикари-но ками, отстраняясь и беря меня за руку. — Через пару десятков лет, при условии, что не будешь филонить всё это время, ты сможешь с лёгкостью создавать такие кинозалы, "возлюбленное дитя" Мидзу-но ками... Всё, пошли домой! Момотаро наверняка уже давно соскучилась и проголодалась.
И он зашагал вперёд, отпустив мою руку. Но я не двинулась с места.
— А мне кажется, мы ещё не договорили, — бросила я вслед его удаляющейся спине.
— Хорошо, — вздохнул ками, возвращаясь. — Давай договорим. Мне захотелось сегодня в кино. С тобой. На хороший старый фильм. Мне не нравятся кинотеатры, где много людей, которые жуют попкорн с шоколадками и хлюпают колой, поэтому я создал такой, в котором и мне было бы комфортно, но при этом и ты не скучала. Я понимаю, что проще всего, конечно, было взять диск в прокате и посмотреть фильм дома, однако я обещал братьям, что ты будешь гулять и развлекаться. Вот и всё. Может быть, я слишком перестарался, выбирая фильм, и это показалось тебе навязчивым... морализаторством с моей стороны. Если так, то я прошу прощения. Честно признаться, и в мыслях не было... Я только хотел развлечь... и отвлечь тебя хоть немножко.
— Мне очень понравился твой кинозал, ками, — и говоря это, я ничуть не кривила душой. — И фильм тоже. Одзу-сан великолепен, было очень приятно смотреть его вместе с тобой. И я так надеялась, что ты выбрал его не случайно, и там кроется какая-то подсказка для меня...
— Случайности не случайны, — пробормотал Хикари-но ками как бы про себя любимую фразу Мидзу-но ками, ковыряя носком обуви трещину в асфальте.
— Нет, правда, я очень благодарна тебе за сегодняшний день, — продолжала я как ни в чём не бывало, сделав вид, что не расслышала. — Может быть, ты разрешишь мне в качестве благодарности заняться сегодня ужином? Помнится, ты с утра планировал готовить сам, но, может, всё-таки позволишь мне?..
Наверняка лёгкая ирония моих слов не ускользнула от уха Хикари-но ками, но он очень ловко притворился, что не слышит её.
— Конечно, разве я могу тебе в чём-то отказать, Саку-чан? Если ты так просишь...
— Вот и чудненько, ками! Я теперь не буду чувствовать себя неблагодарной скотиной. Прямо гора с плеч!
***
Спустя примерно неделю позвонила очередная барышня. Они звонили время от времени на домашний номер Хикари-но ками, выслушивали моё сдержанное "Извините, сейчас его нет в городе", после чего, словно заранее сговорившись, задавали один и тот же вопрос: "Прошу прощения, а с кем я говорю?" Я неизменно представлялась домработницей, записывала по их просьбам имена и номера телефонов, по которым надлежало "очень срочно перезвонить", потому что это "крайне важно" в специально купленный для этих целей блокнотик, который потом торжественно вручала Хикари-но ками во время очередного его визита. Он деловито просматривал записи, но при мне ни разу так никому и не перезвонил. Не знаю, верили ли звонившие девушки в миф о домработнице (хотя, собственно, почему миф? — ведь если не брать в расчёт наше прошлое и дружеские отношения, то так и получалось, что сейчас я жила в его квартире как домработница), но некое подобие допроса мне учинили лишь однажды. Девица позвонила посреди ночи, и я спросонок не сообразила, что трубку лучше не брать. Естественно, её тут же заинтересовало, какого чёрта так называемая домработница делает ночью в квартире её "друга", почему у неё сонный голос и такой жуткий иностранный акцент. Она вообще трещала так быстро, что большую часть из сказанного я просто не поняла, но как можно спокойнее и чётче постаралась объяснить, что пока "хозяин" в отъезде, меня попросили присмотреть за его кошкой, оставив без внимания замечание насчёт акцента. Нервная девушка к тому времени видимо сумела взять себя в руки, потому что несколько раз извинилась, попросила записать её номер телефона и попрощалась куда вежливее, чем поздоровалась... Так вот, спустя примерно неделю после того, как мы с Хикари-но ками сходили в кино, позвонила очередная барышня, оставив стандартное сообщение "Пожалуйста, перезвоните как можно быстрее!", но что-то в её голосе заставило меня насторожиться, поэтому на этот раз я не стала дожидаться, когда ками сам заглянет в "Берлогу", и отправила ему координаты девушки смс-кой. Примерно через полчаса я получила ответную смс-ку, в которой он сообщал, что вынужден срочно уехать по делам на несколько дней, просил не скучать и в случае каких-либо затруднений немедленно звонить кому-нибудь из братьев. Что ж... В том, как было написано его сообщение, не читалось между срок, что случилось что-то плохое, значит, и ничего страшного в его отъезде не было...
— Твой папочка уехал по делам, Момо-чан, — сообщила я свесившемуся со спинки дивана рыжему созданию, отчаянно пытающемуся засунуть любопытный розовый нос в форме сердечка в мой раскладной мобильник. Увидев, что я безжалостно захлопнула интересную штукенцию, кошка недовольно муркнула, выгнулась и попыталась потянуться, но не удержалась на узком пространстве и скатилась прямо мне на руки.
— Рыбки хочешь? — спросила я, легонько покачивая её, как ребёнка, и по моментально вспыхнувшему в больших золотистых глазах плотоядному огоньку поняла, что, вне всякого сомнения, хочет. — Пойдём кушать?
И хотя госпожа Момотаро была дамой, до кончиков ушей преисполненной чувства собственного достоинства, магическое слово "кушать" в любое время дня и ночи повергало её в самый настоящий, плохо контролируемый экстаз...
Дни шли, от Хикари-но ками не было ни слуху ни духу, его мобильник не отвечал. Я не волновалась только потому, что твёрдо знала — случись с кем-нибудь из храма что-нибудь плохое, я тотчас же это почувствую. Несколько раз звонил Младший Первосвященник, чтобы узнать, всё ли у меня в порядке, я бодренько отвечала, что в полном. Пока не вернётся Хикари-но ками, мне разрешили вообще не появляться в храме, и даже Старший Первосвященник просил передать, чтобы я не беспокоилась пока относительно того, что приходится бездельничать.
— Считай, что у тебя каникулы, Саку-чан, — радостно, по своему обыкновению, щебетал в трубку Младший. — Брат говорит, ты столько мешочков нашила, что давно уже заслужила. Но если тебе вдруг одиноко там, — добавил он, чуть понизив голос, — то бери с собой кошечку и приезжай в любое время.
Я поблагодарила и горячо заверила, что совсем не скучаю, и уединение мне сейчас только на пользу.
— Хорошо-хорошо, — согласился он радостно, — я просто так, на всякий случай. Вообще-то я тоже думаю, что в Токио тебе сейчас должно быть комфортнее и в некотором роде даже безопаснее. Но если будешь практиковаться, не забывай, что возможности магии там сильно ограничены, не выматывай себя лишний раз.
— Да всё я помню, гуджи-сама, не беспокойтесь за меня так уж, пожалуйста!
Тут надо бы пояснить, что с тех пор, как я научилась раздваивать сознание и существовать одновременно в материальной реальности и мире сновидений, последний совершенно естественным образом потерял для меня однородность. Если раньше, засыпая в своей основной реальности, я целиком переносила сознание в грёзы, и покидала их только в момент пробуждения, и токийские улицы, кафе, храмовый сад, долины, по которым мчался волшебный поезд Мидзу-но ками, имели в моём восприятии одинаковую природу снов, то сейчас, когда часть меня полностью отделилась от той, что оставалась в реальности, окончательно поселившись в этом мире, я начала чувствовать, что тут не всё было так просто, и реальность мира сновидений делится на вполне чёткие слои. Условно, я пока побывала только в трёх из них. Первый, слой эфемерных грёз, был насквозь пропитан тонкими магическими вибрациями, сюда я попала после того, как сломала печать в "коридорах сознания", и здесь же прошли первые дни моего ученичества. Но маленьким бестолковым тэнши очень опасно находиться в нём без присмотра опытного наставника, потому что где-то там — увы, я это знала лучше, чем многие — был скрыт вход в Великую Бездну. Второй, слой отражённой реальности, конечно, куда безопаснее, и для меня это был мир сновидческого Токио. Вообще же, любая точка физического мира имеет своё отражение в мире снов, но моё сознание выбрало для воплощения ту, к которой ближе всего находились мои ками. В отражённой реальности обитало подавляющее большинство непосвящённых смертных, в некотором роде она являлись чем-то вроде безопасной резервации, и внутренние законы этого слоя почти во всём соответствовали стандартным законам реальности материальной, с той лишь разницей, что возможности магии для тех, кто владел ею, были несколько шире. Третий слой был точкой перехода между двумя первыми, и для меня, как собственно и для очень-очень многих, это был наш загородный храм. Именно благодаря этой слоистой структуре мира сновидений, я могла жить привычной жизнью в "Берлоге отшельника": ходить по магазинам, ездить в транспорте, смотреть телевизор и готовить еду, но стоило мне приехать в храм, как я оказывалась в совершенно другой среде, где охранные свитки с заклинаниями-печатями, хотя и соседствовали мирно с электричеством и водопроводом, тем не менее были гораздо важнее любых замков или сигнализаций. Я давно уже поняла, что территориальное нахождение храма "за городом" в мире сновидений означает совсем не то, что в материальной реальности. Это "за городом" на самом деле означало "за пределами отражённой реальности", а всё, что было и "за городом" и "вне пределов храмовой территории" — это уже была область эфемерных грёз. Тот факт, что попасть из одной области в другую можно было без каких-либо затруднений обычным способом, то есть пешком или на транспорте, в данном случае, существенного значения не имел: смертные редко покидали свои уютные "резервации", посвящённые никогда не задерживались в них надолго, потому что здесь было трудно заниматься магией — расход сил возрастал, эффективность, наоборот, снижалась и результаты часто получались далёкими от ожидаемых. Вот именно-то об этом просил меня не забывать Младший Первосвященник по телефону.
***
...Когда я открыла ключом дверь, то от неожиданности чуть не растеряла пакеты. Мидзу-но ками собственной персоной стоял как ни в чём не бывало в прихожей и усердно тискал возмущённую до глубины своей маленькой кошачьей души Момотаро. Услышав щелчок замка, он обернулся, буквально искупав меня с ног до головы в своей сияющей радостной улыбке, а Момо, почувствовав, что прибыло долгожданное спасение, издала протяжное сдавленное мяуканье, и усердно начала отбиваться задними лапами, оставляя глубокие царапины на его тонких белых руках. Ками тихонько застонал и зажмурился от боли, однако же попытался ещё крепче прижать к себе беснующееся рыжеухое создание.
— Ками, ками! — закричала я, швырнув под вешалку пакеты, и бросилась к ним, пытаясь то ли освободить подопечную, то ли спасти эти до сих пор ещё очень дорогие мне руки. — Она не любит, когда её так...
В пылу сражения Момотаро уже не разбиралась, от кого ей следует отбиваться, поэтому мне тоже несколько раз хорошенько досталось когтистой лапой, но боли я не почувствовала. Освободив наконец брыкающееся тельце, я спровадила её на кухню и встала в дверях, чтобы до самозабвения обожавший кошек Мидзу-но ками не ринулся, не ровен час, следом. Но он только тихо рассмеялся, слизнул медленно стекающую по запястью капельку крови, и произнёс нараспев:
— Я знаю, маленькая моя Саку-чан, я прекрасно это знаю. Потому что это именно я выбирал её из нескольких таких же хорошеньких кошачьих девочек, чтобы подарить нашему Коо-чану.
Коо-чан — это было "домашнее" прозвище Хикари-но ками. Теперь, когда я официально стала каннуси, мне тоже можно было в неформальной обстановке использовать эти короткие прозвища вместо громоздких официальных обращений, но я пока ещё к этому не привыкла. К слову сказать, Мидзу-но ками простоты ради звали просто Суй, Кадзэ-но ками — Фуу, а Старшего и Младшего Первосвященников — Кэй и Тэй соответственно. Было "домашнее" прозвище и у меня, но его не использовали, потому-то всех вполне устраивала сокращённая форма "официального" имени.
Тем временем, ками нарочито грустно вздохнул, ещё раз лизнул изодранное запястье и продолжал:
— Но это было так давно, что малютка Момо уже забыла, на чьих руках впервые переступила порог этого дома. И вот тому яркое свидетельство! — закончил он, картинно воздев окровавленные руки и горестно разглядывая полученные увечья. — Но как я могу сердиться на неё за это? — закончил он патетично.
"Конечно, ведь ты же сам её схватил и тискал!" — чуть не вырвалось у меня, однако я вовремя успела прикусить язык.
— Но я, собственно, зашёл по делу, — продолжил Мидзу-но ками уже совсем другим тоном.
Я моментально встрепенулась:
— А вот, кстати! Как ты вошёл?
— Так ведь Коо-чан оставил мне ключики перед отъездом, — ответил он самым невозмутимым образом, всё ещё не опуская руки.
Глядя на вспухшие, обильно сочащиеся кровью царапины, я огорчённо подумала, что Момотаро на сей раз очень уж превзошла саму себя. Удивительное дело, но в то время, как ками, казалось, совершенно не беспокоился по этому поводу, мне было почти до слёз жалко его тонких белых рук. И как обычно, говорить ничего не пришлось, потому что он почувствовал моё желание ещё до того, как я успела его осознать. Израненные руки Мидзу-но ками неспеша подплыли почти вплотную к моему лицу, замерев в считанных миллиметрах от губ. Несколько кратчайших мгновений я, к собственному удивлению, ещё пыталась сопротивляться, хотя знала — бесполезно.
— Ну же, девочка, — промурлыкал он ободряюще, — окажи уже "первую помощь", сделай одолжение.
Вторично приглашать меня не пришлось. Кровь ками священна. Каждая капля содержит в себе огромную концентрацию силы, и мне сейчас совсем не помешал бы некоторый запас, потому что в ближайшие дни я намеревалась продолжить практику. Аккуратно облизывая каждый подставленный палец, я старалась думать только об этом, и не обращать внимание на его участившееся дыхание и сладкие постанывания. Времена, когда Мидзу-но ками мог меня легко втянуть в свои чувственные игры, миновали давно и безвозвратно, пора было уже начать привыкать к этому нам обоим.
— Так что за дело, ками? — полюбопытствовала я, спустя четверть часа, вынимая из микроволновки разогретую еду.
Мидзу-но ками как-то кисло взглянул на моё овощное рагу, но без лишних слов вооружился палочками и приступил к еде. После "первой помощи", царапины на его руках моментально затянулись, припухлость спала, и я не без гордости подумала, что при всей своей бестолковости по части целительства, иногда тоже могу принести реальную пользу.
— Ах да, дело! — улыбнулся ками, как бы вдруг опомнившись, и между делом ловко выловил палочками морковочку. — Коо-чан задержится ещё на несколько дней: что-то у него там не получилось с первого раза решить... а может, не у него... в общем, я особо не вникал, да и он в подробности не вдавался.
— И?.. — спросила я наконец, потому что ками вдруг замолчал, пытаясь поймать упрямую скользкую фасоленку.
— Что "и"? — удивлённо вскинул он голову и непонимающе уставился на меня своими прекрасными чёрными глазищами.
— И что же это всё-таки за дело, ради которого ты приехал сюда, ками? — стараясь сохранять спокойствие, процедила я сквозь зубы.
— А? Так я уже всё сказал, Саку-чан: Коо-чан задержится, — улыбнулся он самой очаровательнейшей и подкупающей улыбкой.
— Ками, — начала я вкрадчиво, — ты хочешь сказать, что приехал только за тем, чтобы сообщить мне эту новость?
В кармане висевшего в прихожей плаща у меня лежал телефон с полученной ещё утром смс-кой от Хикари-но ками, которой он предупреждал меня о незапланированной задержке. Мидзу-но ками нечасто наведывался в Токио без особых причин, потому что здесь мощная аура его сияющей божественности практически сходила на нет из-за магических ограничений, а чувствовать себя как "простой смертный" он терпеть не мог (при том, что так хорошо воспетые когда-то Кадзэ-но ками "маленькие человеческие слабости" имели для него ничуть не меньшую притягательность). Сейчас мне показалось, что сияющий ками опять начал какую-ту свою непонятную игру, и я невольно насторожилась. Непроходящая паранойя была далеко не самым тяжёлым последствием сердечных объятий живущей в нём Бездны.
— Да, Саку-чан, — протянул он слегка обиженно, то ли на меня, то ли на вероломную фасолину, всё ещё не желавшую вылавливаться, — я приехал для того, чтобы сообщить тебе новость, поговорить о твоих проблемах и скрасить твоё одиночество, в конце концов. По-твоему, это не достаточный повод?
— Для тебя — не достаточный, ками, — ответила я без обиняков, проворно подцепляя своими палочками чёртову фасолину из его миски, пока ещё не весь соус оказался на столе.
Мидзу-но ками расплылся в благодарной улыбке и потянулся губами за докучливым "трофеем". За ним вообще водилась эта трогательная детская привычка ждать, чтобы его накормили, и при этом ему было совершенно всё равно, чьи руки будут подносить еду, хотя, конечно, женские руки тэнши были предпочтительнее, чем, скажем, не особенно церемонящиеся руки Старшего Первосвященника. Ещё со времён своего ученичества я хорошо знала, что простым кормлением подобные игры с Мидзу-но ками заканчивались редко, но блестящие чёрные глаза горели слишком призывно, и кончик языка бессознательно скользил по верхней губе слишком нетерпеливо, чтобы отказывать ему в удовольствии. Заполучив в рот долгожданную фасоленку с моих палочек, ками облизнулся, и его улыбка почему-то вдруг стала неожиданно робкой, чуть ли не виноватой. В ответ полустёртые временем воспоминания больно хлестнули меня, как развернувшаяся пружина. Судорожно выдохнув, я придвинулась ближе и начала не торопясь кормить сияющее божество. Чувства смешались, а мысли разом улетучились; словно зачарованная, я неотрывно следила за его открывающимся ртом, за плавно скользящими по кончикам палочек губами, за степенными движениями челюсти, когда он жевал, и всё это время тихая и робкая улыбка не сходила с лица Мидзу-но ками, преимущественно с левой его половины — он всегда улыбался левой стороной, когда немного смущался, — а я сидела напротив в каком-то благоговейном трепете перед этой улыбкой, потрясённая, отрешённая и абсолютно счастливая, чего со мной не бывало уже... да, очень давно. Но вот ками осторожно снял губами с палочек последний кусочек и потянулся за салфеткой, и я снова судорожно выдохнула и даже слегка потрясла головой, прогоняя наваждение. И тут же заметила, что его левая рука уже давно лежит у меня на колене. Нет, вот это-то уж совсем в мои планы не входило!
— Тебе хоть вкусно было? — спросила я хрипло, чтобы скрыть смятение, вскочила, как ошпаренная, и стремительно ринулась к мойке, успев краем глаза заметить пару рыжих любопытных ушей, выглядывающую из-за холодильника, за которым они до сих пор прятались от любвеобильности сияющего божества.
— Определённо, было лучше, чем я ожидал. Всё-таки, смотрю, наш Коо-чан совсем тут неплохо устроился... Я даже начинаю завидовать, — весело промурлыкал Мидзу-но ками; к нему вновь вернулось прежнее игривое настроение. — А, Момо-чан! — вдруг воскликнул он, ныряя под стол и выуживая оттуда рыжее тельце. Я швырнула намыленную губку в мойку, приготовившись было вновь отбивать хвостатую и лечить причинённый её когтями урон, но к удивлению увидела, что Момотаро и не думает сопротивляться, покорно повиснув между небом и землёй, крепко сжатая красивыми и ласковыми руками Мидзу-но ками. Тихонько хмыкнув про себя, я вернулась к недомытой посуде, прислушиваясь к нежному воркованию ками у себя за спиной.
Когда я поставила на стой чашки, Момотаро уже лежала, свернувшись, у него на коленях, и тарахтела, как трактор, на всю кухню, жмурясь от удовольствия и подставляя для почёсывания то одно то другое ушко под его искусные в этом деле длинные пальцы.
— Я всё-таки хочу, чтобы ты мне рассказал, что случилось, ками, — вернулась я прерванному разговору. — Ты не приехал бы сюда только ради того, чтобы провести со мной вечер, мне слишком хорошо известно, насколько тебе не по душе здешний Токио... Значит, должно было произойти что-то достаточно серьёзное, чтобы... — я внезапно замолчала, начиная чувствовать нарастающее с каждой минутой беспокойство.
— Ещё раз повторяю тебе, недоверчивая моя девочка, что ничего особенного не случилось, — проговорил спокойно ками, продолжая почёсывать за ушком Момо и придвигая свободной рукой к себе чашку. Ну да, здешний Токио я в самом деле не очень люблю, поэтому всё откладывал поездку, хотя кому, как не мне, призвавшему тебя, следовало быть рядом, когда моей девочке плохо... На том уровне развития души, на котором ты пребываешь сейчас, бесполезно было бы напоминать, что все твои страдания — всего лишь следствие ненужных привязанностей. Понимать ты это понимаешь, но прочувствовать, маленькая моя, до сих пор не можешь... Впрочем, оно тебе сейчас и ни к чему.
Тон его становился всё серьёзнее, глаза смотрели пристально и губы больше не улыбались.
— Я приехал наставить тебя на путь истинный, тэнши, и не уйду, пока не увижу, что ты исцелилась, — продолжал он без тени улыбки, и голос его теперь уже звенел такой непривычной решительной твёрдостью, почти суровостью, что даже Момотаро беспокойно прижала ушки и перестала мурчать. — Терпение, переживания, боль, муки, слёзы — это всё не имеет отношения к истинной любви. В твоём сердце, девочка моя, должна жить только безграничная радость... Я знаю, что вам, маленьким, достичь этой радости очень непросто, поэтому и учу вас, учу вас всех, как быть счастливыми, но ты всегда казалась мне одарённее многих, потому что умела отдавать и отдаваться, испытывая наслаждение от собственных чувств, а не от того, чем тебе платят взамен. Когда я заметил, что ты, вопреки моим наставлениям, начинаешь привязываться, я чуть отдалился от тебя на время, чтобы не усугублять... Кто же мог знать, что в образовавшийся просвет тут же бесцеремонно вклинится Фуу-кун со своей прагматичностью и неуёмным желанием забирать, забирать всё и сразу, пока есть ещё, что можно забрать... Помнишь, я ведь предупреждал тебя об этом? Я говорил, что Кадзэ-но ками высушит тебя до основания — не по злому умыслу, и не из-за эгоизма, а потому что по-другому он не умеет? А ты — нежная девочка, "водная" девочка — не приспособлена к тому, чтобы жить на суше... ветер убивает тебя, солнце обжигает, но ты всё равно упрямо лезла навстречу своей боли, и я отпустил тебя... потому что в своей безрассудной упёртости ты настолько сильно полюбила, что перестала чувствовать боль. Ты просто следовала своей природе, наслаждаясь возможностью переживать яркие эмоции, вычерпывая себя, а Кадзэ-но ками... да, видимо ему очень нужно было то, что шло от тебя... и в том объёме, в каком оно шло. Он не из тех, кого удовлетворит маленький ручеёк, когда ему хочется пить — это непременно должен быть океан. "Для полётов мне нужно ВСЁ небо" — помнишь, когда-то он так сказал? И когда он нашёл в тебе океан...
— ... Он вряд ли понимал, что ищет океан не для того, чтобы напиться, а потому что он сам готов стать океаном для любого, кому это будет нужно, — закончила я, спрятав в ладонях сухое горящее лицо, чтобы спастись от обжигающе-сияющего взгляда напряжённых чёрных глаз.
— Я не это хотел сказать тебе, девочка...
— Да я всё знаю, ками... Я много думала. Наверное больше, чем когда-либо за всю свою жизнь. Океан — это он, небо — это он, вся Вселенная — тоже он. У меня нет права претендовать на его внимание, ни малейшего. Будучи Вселенной, он ищет такую же Выселенную, чтобы излиться в неё и достичь той самой бесконечной радости, о которой ты говорил, но не находит, никак не находит, поэтому у него в глазах всегда эта холодная чернота и горечь... Да, он нашёл во мне океан, но океан так ничтожно мал в масштабах целой Вселенной... всего лишь океан... Мне не согреть его глаза. Сколько бы я не отдавала себя, ему этого никогда не хватит, ками!
— Ты — Вселенная, девочка, — едва слышно проговорил Мидзу-но ками, и я почувствовала, как его руки легко легли мне на голову. — Каждый человек — Вселенная. Боги знают об этом. Пока ты чувствуешь себя только океаном, но, согласись, океан это уже гораздо больше, чем море, значительно больше, чем озеро, что уж говорить про лужи и капли...
— Слабое утешение, ками, быть океаном, когда ты никому не нужна, — пробормотала я с горечью, судорожно вцепившись в его руки и поднося их к губам.
Я по-прежнему не смотрела на Мидзу-но ками, но почувствовала, что он улыбается.
— Что бы ты ответила мне сейчас, если бы я попросил тебя вернуться? — спросил он ласково.
— Отказалась бы, — ответила я честно.
— А если бы сказал, что люблю тебя?
— Ответила бы, что я тоже тебя люблю, как любила всегда, но в твоих глазах Бездна... а горечи — нет...
— Вот поэтому я и не говорю тебе всего этого... пока... — проговорил он, встал из-за стола, и, подойдя сзади, склонился и обнял меня, утопив в своих длинных шелковистых волосах...
— Ну и как это понимать? — удивлённо вскинул брови Мидзу-но ками, выходя голышом из ванной, и застав меня за расстиланием постели на диване.
— А ты разве не останешься на ночь? — спросила я не менее удивлённо, на всякий случай глянув на настенные часы. Было поздно, а он не за рулём...
— Я-то останусь. Но мне до сих пор не понятно, чем ты занимаешься?
— Эээ... хочешь спать без постели? — неуверенно поинтересовалась я, несколько растерявшись.
— То есть ты хочешь сказать, что я... должен спать здесь? — по его голосу я не поняла, то ли он сейчас расплачется, то ли рассмеётся.
— Ну если тебе тут не нравится, спи в спальне. Тогда я лягу здесь, это, в общем-то, не проблема.
— Тэ-энши-и... — застонал он, закрывая руками лицо.
— Просто Хикари-но ками всегда спит здесь, вот я и подумала... — начала было оправдываться я.
— Что?! — закричал Мидзу-но ками, резко убирая ладони от лица. — Ты хочешь сказать, что бедненький Коо-чан спит на диване?! Ха-ха-ха, вот это да! О, ну за что ты так с ним, Саку-чан, это же гадко!
— Почему это сразу я? — от возмущения я тоже начала говорить громче обычного. — Он сам сказал, что ему так удобнее, вот и всё! Да, кровать в спальне шире, но здесь теплее, потому что нет окна, и вообще... хороший же диван, что в этом гадкого?
— Так Коо-чан сам вызвался спать на диване? САМ?!
Мидзу-но ками согнулся пополам от хохота и долго тряс мокрыми волосами. Я стояла и в недоумении вертела в руках подушку, так и не решаясь надеть на неё чистую наволочку.
— О-ох, — простонал наконец ками, распрямляясь и вытирая выступившие от смеха слёзы. — Девочка моя, я, видишь ли, не настолько щепетилен, как наш доблестный Хикари-но ками... Я специально приехал наставить тебя на путь истинный... поверь, наставлять на этом диване крайне неудобно — я как-то проверял и больше не хочу. Поэтому бери уже эту подушечку и пойдём скорее в спальню, я замёрз!
— Но... — начала было я, но все возражения застряли в горле, не желая никак произноситься.
— Хватит жить воспоминаниями, девочка! "Его прикосновения", "его поцелуи" — ты не сможешь сохранить память о них навечно, а я не смогу стереть их с тебя, как бы ни старался... Даже я... — проговорил он еле заметно дрогнувшим голосом, развернулся и пошёл в спальню.
— А, Момо-чан уже ждёт меня! Какая умница!.. Какая красавица!.. Иди скорее ко мне, пушистик, я тебя обниму, моя детка!.. — услышала я его радостное воркование.
Долго ещё просидела я в гостиной, обнимая подушку и слушая, как Мидзу-но ками беседует с Момотаро. Я не торопилась, хотя знала, что всё равно приду к нему, и это будет тяжело... Тяжелее, чем видеться каждый день с Повелителем Ветров, тяжелее, чем осознавать, что невозможность быть вместе навсегда развела меня с Хикари-но ками... Сегодня ночью я приду в объятия Мидзу-но ками и получу прощение за своё отречение, которого так давно жду. Он прав: мне не сохранить прикосновения Кадзэ-но ками, как бы я ни берегла своё тело от чужих прикосновений, как бы ни старалась тщательно оберегать память о них...
***
...Когда спустя несколько дней вернулся Хикари-но ками, он посмотрел на меня как-то странно, но ничего не спросил. За весь вечер мы не сказали друг другу ни слова, сверх необходимых. (Здравствуй. — Здравствуй. Как съездил? — Нормально. У тебя тут всё хорошо? — Как видишь... Голодный? Поешь? — Да. Но сначала хочу вымыться. — Иди. Я пока разогрею...). Потом мы долго сидели в гостиной на злополучном диване, как всегда укрыв ноги одним пледом, и молча слушали "Битлз". Соскучившаяся Момотаро дремала, свернувшись у него на коленях, я шила очередной мешочек, развернув настольную лампу на журнальном столике так, чтобы свет не бил ками в глаза... Осень перевалила за середину, приближался праздник в честь Кадзэ-но ками, а я почему-то всё время думала о Куруми. Мне хотелось плакать. Но больше всего хотелось умереть.
شرارة, блог «ونحن نعمل على هذا или Мы над этим работаем (с)»
* * *
Только сейчас сообразила почему мне так нравится текстура "сатин" в акварельной бумаге 
./ Оч редкая сейчас 
.
Из-за прогрессирующего земноводного рисую на маленьких форматах,аля а6 
, а там что б вдаватся в хоть какие-то детали нужна текстура позволяющая это.
На большом листе можно просто увеличить рисунок в целом, и шероховатость бумаги будет играть на вас, а на малом формате даже не увлекаясь фотореализмом или детальным рисованием цветочков некоторые вещи при сильной шершавости просто не прорисовать. Карандашем, во всяком случае, наверно можно попробовать тонкую кисть, но у неё в принципе те же ограничения, что и у карандаша + толщина белки не может быть уж очень маленкой иначе воды нехватит на заполнение неровностей в бумаге ...
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Глава 4, где адмирский посол отправляется сеять дружбу на просторах братской державы
Читать?Обедом Асмодей остался вполне доволен – нарочито без изысков, зато и без малейших гастрономических примет местного колорита. Нового повара Уриэль выписал прямиком из Пандема, лишив один из лучших ресторанов столицы всякой надежды на процветание. Нужда потакать причудам любимой супруги временно отпала – та разумно предпочла проводить последний триместр беременности подальше от Джаганната. Так что ни один лотос не пострадал, к великому удовольствию хозяина и гостя. При всей своей эталонной верноподданности к некоторым традициям раймирской кухни Уриэль пристрастия не питал.
По дороге до кабинета Асмодей удовлетворённо отметил изменения в обстановке дворца – благотворное влияние жены, бодрящее дуновение хаоса в закосневшем царстве порядка и безупречности. Впрочем, старый хрыч спокойно приказал бы снести всё до основания и перестроить заново, приди его сокровищу в голову подобная прихоть.
Кабинет остался островком стабильности в море перемен – как и сам Уриэль. Его сомнительная коллекция идолят со времён последнего визита изрядно разрослась, отвоевав новые пространства.
Уриэль после оживлённой, но не слишком содержательной застольной беседы хранил радушное молчание. Вечно он так, пока не расшевелишь – сплошные многозначительные взгляды и загадочные улыбки. Будто Светлейший в награду за заслуги не только пожаловал ему неприкосновенный статус, но и открыл все тайны мироздания разом.
Асмодей принял любезно наполненный бокал. Выдержанное мессарское красное, достойный ответ на дары нежданного гостя. Окинул взглядом многочисленные шкафы и витрины и отсалютовал хозяину дома.
– Сноровка скульптора, дотошность таксидермиста – за ваше удивительное мастерство, дорогой зять!
– Благодарю, – добродушное спокойствие Уриэля приняло лукавый оттенок. – Сафира тоже никогда не упускает случая пройтись насчёт моих безобидных слабостей.
– Вы слишком щедро тратите на них свой досуг, вот малышка и ревнует. Но близкие редко выносят конкуренцию с искусством, – Асмодей прикрыл глаза, смакуя вино. Фигурки на столе он приметил сразу. Вот они, прелести внезапных визитов. Миниатюрные фигурки-двойники создавались Уриэлем не из одной лишь чистой любви к ремеслу – и великое благо для всех, что в их кругу энвольтация годилась лишь для подобия слежки. К чему тысячелетиями забавляться с примитивными игрушками, когда полно иных способов разузнать, как поживает давний враг или соратник? Если только Уриэль в своих экспериментах не поднялся на новый, недосягаемый ранее уровень…
– Замыслили полноценную композицию? – Асмодей кивнул в сторону фигурок. – Похоже, пару болванчиков придётся подновить.
Для Уриэля зрелище тоже стало сюрпризом.
Рыжая стерва цела. Заметная трещина в фарфоровой голове Люцифера выглядела весьма иронично. Третья фигурка почернела и запеклась почти до неузнаваемости, но приметный мундир старого образца, даже сделавшись антрацитовым, помог понять, что герцог Маркос, первый командор кшатри навсегда покинул этот мир. А печать на челе надёжно удостоверяла причину. Четвёртый опознанный вольт изображал… старину Бэла. Асмодей не сдержался и присвистнул – ай да зятёк, ай да светоч раймирской законности! Нужные компоненты из параноика нельзя выбить даже в счёт долга жизни, ну да иных способов полно. Куда важнее другое: если смотреть истинным зрением, фигурка сияла. Непривычно мощно, болезненно и чуть грязновато – вроде как некоторые недавние и особо могущественные пациенты Бездны, а всё же немного иначе. Как не понять – перспективы упущены, дворец сгорел, в клане раскол. Ожил сластёнка, воспрял, закопошился. А коли и впрямь спятил – тем интересней.
Уриэль подчёркнуто равнодушно натянул перчатку из драконьей кожи и, взяв со стола угольно-черную фигурку, опустил её в стоявшую рядом каменную шкатулку. Поправил оставшиеся и недовольно поджал губы.
– Хаос крайне причудливо тасует колоду, но, к сожалению, не раскрывает правил этой увлекательной игры. Если у вас, драгоценный тесть, есть идеи, что бывший адмирский министр забыл в этой банде отщепенцев, самое время поделиться... по-родственному, разумеется. Ни с тобой, ни из тебя, ни для тебя... если у вас были какие-то сомнения на мой счет, – он стряхнул перчатку с руки и выжидательно посмотрел на Асмодея.
– Свою смерть, разве что, – Асмодей фыркнул. Издёвка тонкая, как ствол корабельной сосны, – о его тщетных розысках Бэла вплоть до вызова на дуэль не знает только ленивый. А вот чем опальный министр так волновал самого Уриэля? Двойника-то не зря выложил поближе вместе с прочими.
– Подробности, полагаю, мы скоро выясним и без гаданий. Не думал, что ваши идолята способны отражать такие тонкости – кто где да с кем на одном поле. Какое полезное свойство – можно не посещать заседания Совета, издалека любуясь страданиями товарищей. Некоторых экспонатов, конечно, в коллекции недостаёт… Хотя как знать, что за жемчужины скрыты в тайниках у того, кто побывал в кресле премьер-министра Раймира и остался жив.
– Увы, коллекция не полна и не всеобъемлюща, – символ раймирского правосудия вздохнул. – Совет без председателя – это нонсенс, как мясной пирог без мяса. Всерьёз эти игры воспринимает лишь молодежь.
Асмодей насторожился – бросаться случайными словами было совсем не в духе Уриэля.
– Председатель без Совета куда сквернее – да ещё склонный к затворничеству после череды убийственных капризов, – немного сочувствия не помешает, впрочем, вполне искреннего. Асмодей не хотел бы очутиться на месте любого из раймирских коллег.
– Если верить слухам, – зятёк чуть склонил голову набок и посмотрел на Асмодея с нескрываемым ехидством, – наш высокопоставленный отшельник ныне обретается в одном из своих любимых эдемских павильонов. Не исключено, что гость, испытывающий страстную любовь к экзотической растительности, совершенно случайно встретится в этих кущах с садовником...
Асмодей сделал вид, будто обдумывает идею, и небрежно потянулся к миниатюрной копии опального министра, но Уриэль ловко пресёк манёвр – одной рукой долил в бокалы вина, а другой сдвинул всю компанию двойников подальше.
– Уж послали так послали, – Асмодей улыбнулся и подмигнул, мол, все свои, чего таиться. – Какая забота о сохранности экспонатов! Они сами не берегут себя так, как бережёт их создатель.
Уриэль обороны не ослабил, но шутливый настрой поддержал:
– В народе есть присказка на сей счёт – «старый что малый». Кто бережёт свои игрушки, кто ломает – то по вкусу.
Малые тоже были тут как тут – обретённый сын продолжал упорствовать в своём рвении. Да что у них стряслось, неужто псевдобогиня с гаремом безнадёжных и выводком безумных оказалась настолько мелочна, что заинтересовалась двориком «народной царицы»?
Асмодей невозмутимо кивнул, осушил свой бокал и поднялся.
– Беседы с вами, дорогой зять, – особый сорт роскоши. Мы непременно насладимся ими снова, а сейчас позвольте вас покинуть.
Уриэль не стал его удерживать – не столько из чувства такта, сколько из желания как можно скорее приступить к осмотру остальных экспонатов.
Спустился в сад – удручающее торжество геометрической гармонии везде и всюду, за исключением розария. Дочь обожала яркие крупные цветы с сильным запахом, и они закономерно и весьма уместно заменили очередной зелёный лабиринт. Но идею сохранила – найти в колючих зарослях дорогу к павильону без позволения хозяйки порой не могли даже слуги.
Улёгся на нагретую солнцем скамью, прикрыл глаза и процедил:
– Что за срочность, Эф? Вторая Вселенская началась?
– Пока нет, – голос Эфора звучал непривычно глухо и устало. – Но вербовка набирает обороты. Первый Всадник Нового Вавилона тайно отправился на Пустоши в поисках «истинных детей» – потомков Лилит, таких же, как он сам.
– Кто?
– Кайс Покойник. Отцов-пещерников из свиты маленькой царицы едва удар не хватил, когда узнали, что главный ревнитель чистоты крови и хранитель традиций в их уютной секте – смесок, а магический дар после заточения «богини» маскировал мощными амулетами. Печать Лилит и кольцо Люцифера превратили его в живой артефакт пропаганды.
Асмодей брезгливо поморщился.
– Не удивлюсь, если очередные исчадия этой нимфоманки вскоре обнаружатся в конюшнях, на псарнях, в зверинцах или на скотных дворах. Шок, сенсация: в родословную диомедовых коней затесалась рыжая бешеная кобыла!
Никакой реакции, хотя обычно на шутки покровителя Эфор отвечал, и не из подобострастия или светской любезности. Асмодей открыл глаза и после придирчивого осмотра голограммы констатировал:
– Отвратительно выглядишь.
– Цена полученных сведений оказалась чуть выше, только и всего. Державная чета, как выяснилось, способна производить неизгладимое впечатление и на расстоянии. Если поднатаскаю девчонку ещё немного, и она не свихнётся, мы получим управляемый доступ в Золотой дворец. При ней слишком много наставников – и ни один не догадался, что собой представляют её «видения». Разве что старуха Хамсин, но вместо обучения контролю угощала питомицу блокаторами – дурочка сильна, упряма и эмоционально нестабильна, словом, идеальный сосуд или орудие. Насчёт её родителей седая сволочь только кашляла в бороду, но готов спорить на что угодно: один из них Изначальный.
– Ох уж эти ифриты, достойные дети… матери-природы. Такой прелестный следящий кристалл им доверять – что дураку хрустальный кубок, разобьют и руки изрежут. Утешил бы соломенную вдовушку, глядишь, с тобой бы разоткровенничалась к вящей пользе.
– Я не в её вкусе, но за старшего товарища сойду. Решить проблему с волками она мне уже доверила. Точнее, с Конрадом – его полоумная мамаша удрала выть на луну в Вавилон, прихватив с собой свиту и символ власти, на который парнишка давно вострил клыки. Пришлось оказать ему дружескую помощь и поддержку, – Эфор криво усмехнулся. – Шустрый оказался сукин сын. Извинения принёс, но остался должен.
– Ручной йенский волчок, прелестно, – Асмодей приподнялся на локте, снова приглядываясь к Эфору. Как оборотень вообще мог зацепить такого бойца? – Ах, да, мне тоже есть, чем тебя порадовать. Когда будешь тренировать ученицу, готовься любоваться на кровного папашу. По моим сведениям, наш непотопляемый недавно всплыл в Вавилоне и вряд ли станет вести тихую созерцательную жизнь в кустах.
Эфор выглядел так, будто даже дышать для него – обременительное усилие, при упоминании родителя по лицу пробежала едва заметная судорога.
Терпение Асмодея лопнуло.
– Не только гувернёр и укротитель, но ещё и печальный клоун. Спрашиваю последний раз: какого хрена с тобой творится? Могу открыть проход и выяснить всё сам, но предпочту услышать от тебя.
– Не только со мной, – снова кривая кислая ухмылка. – Свистопляска началась почти сразу после того, как сгорел дотла отцовский дворец. Сначала я не придал этому значения. Как и мои братья. Зевель сейчас без пяти минут пациент Бездны, что до Иаля – трудно сказать, он никогда не блистал ни выдержкой, ни рассудительностью. Но у обоих, по слухам, серьёзные проблемы с пожарной безопасностью. Хуже всех Берит – безобидный тихоня нынче вылитый кататоник. Феор то ли ушёл достаточно далеко, чтобы не зацепило, то ли его мать виртуозно наставила папаше рога. О Джибриле мне известно то же, что и всякому – по примеру названного отца ушёл в затвор и носа не кажет из своего загородного поместья.
– Жаль, Бэл не принял мой вызов. Я бы спас его от бесчестья, а вас – от этой головной боли. Будем уповать на то, что в Вавилоне ему окажут подобающий приём. А пока держись подальше от пострадавших и никуда не встревай. Магнитом для неприятностей ты был и без всяких проклятий. Свободен.
Асмодей оборвал связь и поднялся со скамьи. Прежние планы придётся слегка отложить – но чего не сделаешь ради ещё одного несчастного сына старого друга!
***
Убедившись, что дражайший супруг её видит, а его голографический собеседник – нет, Тойфель крайне выразительно закатила глаза и высунула язык. Создала в воздухе фигурку бегущей, теряя туфли на высоком каблуке, светловолосой дамы, неженственно чиркнула ребром ладони по горлу и поспешно покинула малую гостиную, предварительно развеяв не только карикатурную беглянку, но и собственную забытую в кресле шаль. В качестве финального штриха приложила благоверного «дальней слежкой».
– Прекрасно, – Габриэль кивнул, то ли отвечая на заданный собеседником вопрос, то ли комментируя её старания. – Тем не менее, это ничуть не отвечает на вопрос, какой ветер Хаоса несёт вас на порог моей скромной обители.
– Вы просто копия вашего батюшки! Ни слова в простоте – и весь в делах державных день деньской… – которого из двух Асмо поимел в виду, ожидаемо не уточнил. – Уверен, вы будете рады глотку свежего воздуха и хорошего вина!
Окна со звоном распахнулись, и на столе возникли обильные и пышно украшенные дары хозяину дома и его семейству. А в кресле напротив сиял белозубой улыбкой сам даритель. Муж и бровью не повёл. Глупо ожидать, что этот голубок просто постучится в стекло и улетит восвояси, если сказать «кыш!». Даже папаша порой пошучивал, мол, есть только две напасти, от которых ему не помогают никакие средства, – хромота и Асмодей...
Несносное творение Хаоса, способное провести даже владыку Адмира, ловко вскрыло одну из бутылок и плеснуло в собственный бокал. Принюхалось, покрутило вино в стеклянном цветке лилейника – рыжеватое опаловое стекло придавало напитку странный отсвет, словно гасли в очаге уголья, запекаясь кровью и пеплом – и пригубило.
– Ни с тобой, ни для тебя, ни из тебя... – Габи ожидаемо кивнул и пробормотал формальный ответ, после чего также обзавелся бокалом. Равнодушно продегустировал, столь же формально отметил благородство напитка и сделал пару дежурных комплиментов тонкому вкусу дарителя.
Асмо благодушно кивнул. Безупречный оскал и неправдоподобно красивое лицо, бокал похож на цветок, сорванный в саду скучающим щёголем, всё портит только это выражение скуки, граничащее с оскорблением. Тойфель прекрасно знала, что наиболее утомлённый и равнодушный вид папашин любимец принимал именно тогда, когда был сосредоточен на чем-то для него интересном или обдумывал новое «приключение». Этим словом обозначались самые разные пакости – от вполне невинных до граничащих с государственной изменой. Впрочем, тонкую черту Асмодей ни разу не переступал.
– Надеюсь, ваша прелестная супруга позже к нам присоединится? – ври больше, третий тут явно лишний, ты просто желаешь выяснить, не рехнулась ли дочь Темнейшего и беглой преступницы так же, как множество иных «добрых граждан» с менее благородной, но всё же заковыристой родословной.
– Дам с вами нет, потому присутствие хозяйки дома определяется только её желанием, – Габи пустил в ход одну из своих лучших улыбок, правда, в теперешнем изводе она вышла чуть более натянутой. К середине дня ему слегка полегчало, не иначе от мысли, что в Вавилоне наверняка уже выстроилась очередь из желающих пустить Бааля на сувениры. За обедом смог обнаружить вкус у части блюд – пусть и совершенно неожиданный. Но напитки всё ещё упорно отказывались сотрудничать, даже его любимый выдержанный херес продолжал прикидываться омерзительным пойлом из тех, что подают доброму народу с тележек-разливаек в трущобах. – У моей жены очаровательно непоседливый характер, как вам известно. Вряд ли наша беседа покажется ей сколько-нибудь занимательной.
– Как по мне, – сегодня цвет глаз Асмодея напоминал штормовое море, – тема родственных проклятий весьма увлекательна, – опустевший бокал он не стал ставить на стол, крутил в тонких длинных пальцах. – Чем ближе родство, теснее отношения и крепче принесенные клятвы, тем заметнее эффект. Если родство формально, а узы давно разорваны, может и вовсе не затронуть, но почему-то в некоторых случаях, – шторм постепенно уходил, тёмная синева с прозеленью светлела, – оказываются бессильны даже вассальные клятвы, принесенные иным Домам. Занимательно, не так ли?
Манипуляции с бокалом не заметил бы только слепой, а зрение, по счастью, Габи пока не отшибло. Но на различные ребусы и тонкие намёки он всегда плевал с презрением породистого верблюда. И прекрасно понял, что изучают его в том числе и магическим зрением. В глазах мелькнули недобрые красноватые огоньки – в такие моменты он казался особенно привлекательным.
– О, если ваша правая рука уже не та, что прежде – в конце концов, никто не всесилен! – отточенным жестом не дал гостю вставить реплику и сам ответил на незаданный вопрос, заставив задуматься о начинке дарёного напитка. – Благодарю за беспокойство – сами видите, дела мои идут лучше некуда. Названный отец, будь трон его незыблем, – автократор, слетевший с катушек. К счастью, уже настолько, что за недозволенные речи меня даже не скормят покойникам, не выставят в сад и не обратят какой-нибудь клепсидрой. Может быть. Кровный отец – спятивший маньяк-поджигатель, новая звезда гарема воспрявшей и восстановленной, старший брат – удачливый узурпатор, трое средних – агрессивный параноик, запойный идиот и сутенёр-головорез, младший – где-то между предметами обстановки и овощными культурами. С женой и детьми повезло, тут не поспоришь. Замечательно поживаем, в целом просто превосходно, одна только беда – народ кончается, чтоб его!
Асмо жадно ловил каждое слово, всем своим видом поощряя собеседника.
– Не думаю, что вам стоит опасаться гнева Светлейшего. А вот проклятия – несомненно. Ваша бравада запросто может быть одним из симптомов. Подобная пакость раскручивается постепенно, но неотвратимо – и неизвестно, не пойдёт ли дальше. Вашему первенцу досталось причудливое наследство – перспектива кровного бешенства от бабки и возможное смертельное проклятие от деда…
Понятно, чего примчал, дымя подхвостьем. Второй эпидемии в своём Доме опасаешься – шляться по борделям Бааль подчёркнуто брезговал, а всё ж хозяйство своё на привязи не держал.
– У этой проблемы только одно очевидное решение, но осуществить его трудно даже вам, – упоминание о детях в подобном ключе мужа не порадовало. Сатиса отправили подальше сразу после выходки Тами, за обеими девицами зорко следили, но были готовы в том числе и к худшему.
Асмодей обрадовался, будто только и ждал этой реплики.
– Отчего же. Есть способ. Проверенный временем, надёжный…
– И незаконный, – отрезал Габи.
То-то же, щелеумок. Закатай губу, не угостят и за ворот.
– Как можно! Я и подумать бы не решился о таком, друг мой! – Асмодей мастерски изобразил смесь испуга и оскорблённой невинности. – Никаких внуков, никакой жестокости! Нужен лишь как можно более близкий и как можно более сильный родственник. Ваш брат Феор – лучшая кандидатура, но, боюсь, пока я его разыщу, может случиться непоправимое. В случае успеха никто не выдаст обстоятельств, приведших сюда опасного сумасшедшего. Мараться отцеубийством не придётся.
– Призвать сюда опасного сумасшедшего, – вкрадчиво повторил Габи, как психиатр, уточняющий картину бреда у больного. – С помощью очень простого и безопасного ритуала, строго запрещённого лишь среди слабосильных и несведущих. А вы благородно сразитесь с безумцем и одержите победу. Я ничего не упустил?
– Напрасно иронизируете, – Асмодей укоризненно посмотрел на собеседника. – Всё действительно очень просто – вы же не думаете, что на заре мира в ходу были долгие камлания и пышные церемонии, чтобы выдернуть какого-нибудь мерзавца из той щели, куда он вздумал забиться.
– Зато на заре мира были в ходу провокации, – съехидничал муж, глотая редкое вино с тем же вежливым отвращением, с каким она сама при необходимости выпивала мерзкое снадобье, заглушавшее голос матери, но почти лишавшее возможности творить магию. – Насколько я помню, даже в эталонно здравом рассудке папаша не отличался кротостью и миролюбием. Пытаться вытащить его запретной магией туда, где находятся мои дети и жена, не кажется мне хорошей идеей. А использование запрещённой магии крови – которой, к слову, я не владею – где-нибудь в Эдеме с вероятностью заинтересует если не притихшее в свете последних событий ведомство кшатри, так нынешних любимцев самодержца.
Асмодей утомлённо закатил глаза.
– А что вы можете сделать? Подать жалобу Светлейшему? Потребовать экстрадиции Бааля в Раймир? Между прочим, один из признаков добротного смертного проклятия – маленькие милые искажения в восприятии жертвы, мешающие предпринять разумные меры противодействия. Беспечность, паранойя, приверженность букве закона, неуверенность в собственных силах – любые подходящие отговорки на самом деле льют воду не на вашу мельницу. Впрочем, уламывать вас, как капризную кокетку, не стану. Вдруг вы такой сказочный везунчик, что дождётесь смерти Бааля вперёд собственной?
Тойфель стиснула зубы, чтобы не заорать: «Соглашайся!»
Запрещённая задолго до её рождения кровная магия, секрет, который папаша наотрез отказался раскрывать даже наследнику. И Асмодей, готовый поделиться знаниями – при этом старинная формула, запрещающая наносить вред, была произнесена. На краткий миг ей остро захотелось ввалиться в гостиную и предложить участвовать – когда ещё выдастся случай. Но здравый смысл взял верх.
Габи продолжал медленно пить давно утратившее для него оттенки вкуса вино. Надеется надраться, чтобы в случае чего свалить всё на Асмо? Вряд ли. Наконец муж отставил бокал в сторону и невесело улыбнулся.
– Покупаю, – он встал из-за стола и принялся расхаживать по гостиной. – Предлагаю на всякий случай перебраться в садовый павильон, – заметив скептический огонёк в глазах визитёра, соблаговолил пояснить:
– На самом деле подземная алхимическая лаборатория в дальнем углу сада. Что нам понадобится?
– Приличный нож, лучше бы не металлический. Обсидиан, кремень, кость, стекло – безразлично. Еда и питье – иногда мне кажется, что кровавые заклятья запретили исключительно ради экономии продуктов и выпивки, одно из неизбежных последствий этих экспериментов – дикий голод, если повезет остаться в живых.
Габи сделал вид, будто последнюю фразу не расслышал, и, что-то сосредоточенно пробормотав, прищёлкнул пальцами.
– На всякий случай кроме провизии я переместил туда обычный набор зелий. Все остальное наверняка найдется на месте. Предпочитаете прогуляться по саду, или мне открыть портал?
Асмо предсказуемо выбрал второе. Лабораторию изучил внимательно, кивал, вздыхал, цокал языком – только что до дегустации неподписанных составов не дошёл.
– Вы ведь никогда не были заядлым алхимиком. А увлечения вашей супруги в этой сфере до замужества ограничивались обносом барного шкафа в Янтарном кабинете.
– Хаос изменчив, – в тон гостю ответил Габи, незаметно убирая лишнее из поля зрения любителя совать нос в чужие дела. – В роли жертвенного барашка мне тоже раньше выступать не доводилось. Так что буду рад услышать все детали вашего гениального плана, в том числе и те, что касаются моего участия.
– Мне нужна только ваша кровь – отданная добровольно и с пониманием цели. И ваше желание найти кровного родича и призвать его, – Асмодей перебирал ножи, словно повар, намеревающийся создать очередной шедевр. Попробовал пару приглянувшихся ногтем, взвесил оба, убрал один. Тонкое, аж на просвет, обсидиановое лезвие, деревянная рукоять с выжженным рисунком – варан и отоцион раздирают невесть откуда взявшуюся в месте обитания этих скотин рыбину. Тойфель помнила этот нож, в нежном детстве утащенный из папашиного кабинета, но могла бы поклясться, что он так и валяется где-то в ящике бюро в давным-давно уже не принадлежащих ей покоях в Осеннем. Впору подумать, что Асмодей притащил его с собой...
Точно так же придирчиво позёр изучал разнообразные чашки и пробирки – в этом недостатка не было, хотя многие явно нуждались в мытье. Выбрав керамическую посудину размером с плошку для супа, Асмо сдул с неё пыль, а затем ещё и ополоснул, использовав для этой цели коньяк, прихваченный мужем вместе с остальной провизией. Тойфель удивленно приоткрыла рот – папаша в своё время, очевидно, выдумывал смертоносные фокусы, не просыхая. Итак, необходимость очищающих заклинаний явно преувеличена, дальше что?
Дальше всё было просто – плошка и нож перекочевали к Габи вместе с напутствием:
– Режьте, где хотите и как хотите, но не закрывайте порез, пока не наберется хотя бы половина посудины. Пока кровь течёт, просите найти того, кто вам её подарил, затем передайте мне нож и чашу.
Муж кивнул, повернулся к Асмо спиной и сосредоточился. Один быстрый и точный надрез – и первые капли упали в плошку. Судя по выражению лица, Габи подошёл к делу со всей серьёзностью – и если бы мог, вернул бы дядюшке Баалю его проклятие с процентами. Тонкий ценитель родственных чувств и льющейся крови за плечом мужа мечтательно облизнулся – и для него же лучше, если эдак предвкушал разборки с любезным дружком, а не что-нибудь менее доблестное. «Дальней слежки», похоже, не учуял – и кое-каких иных секретов, скрытых даже от Габи.
– Готово, – лицо мужа побледнело, хотя крови он потерял всего ничего.
– Благодарю, – промурлыкал Асмодей и очень осторожно, словно боясь расплескать, обеими руками схватил плошку и приподнял. На секунду Тойфель показалось, что он собирается выпить содержимое, и она поморщилась, но склонностью к каннибализму Асмо явно не страдал. Скучающее выражение исчезло, точёные, неправдоподобно правильные черты застыли, словно лик статуи, зрачки расширились, полностью поглотив цвета – хотя, возможно, Асмодей всего лишь в очередной раз сменил оттенок глаз. Казалось, что князь без слов разговаривает с тёмной, лаково поблескивающей жидкостью, и то, что он слышит, причиняет ему физическую боль. Секунды сливались в минуты, застывшая фигура казалась неживой и постепенно теряла краски – в то время как кровь в плошке постепенно становилась все ярче. Тойфель сощурилась. То ли у Асмо начали дрожать руки, то ли содержимое плошки вместо того, чтобы, как положено, остывать и сворачиваться, мерно пульсировало, будто по-прежнему, повинуясь сокращениям сердца, текло по артериям. Противоестественность происходящего завораживала, и Тойфель пропустила момент, когда вместо глиняной миски в пальцах Асмодея оказался сгусток кроваво-красного света. Сперва шар был небольшим, но почти ослепительным, затем, увеличиваясь, утрачивал яркость. Когда сияющий розовый свет погас совсем, бледный, как покойник, Асмодей медленно разжал пальцы. Вместо того, чтобы упасть на каменный пол и брызнуть осколками, миска беззвучно растеклась и впиталась в плиты, словно вода. Асмодей зябко обхватил себя руками и медленно, как сомнамбула, отправился к столу, на котором в беспорядке громоздились бутылки и закуски.
Муж, всю церемонию державшийся в стороне и, кажется, даже дышать опасавшийся, вопросительно взглянул и, увидев слабый, но очевидно приглашающий жест, подошёл ближе.
– Две новости, – даже с набитым ртом Асмодей умудрялся говорить довольно чётко. – Обе – полное дерьмо.
– Точнее можно?
– Отсутствие результата. И его причина – что-то несколько... изменило твоего папашу. Или кто-то. До сего дня я был уверен, что намеренно противиться призыву крови могут разве что братья-миродержцы.
Столь искреннего удивления на холёной фаворитской роже Тойфель не видела давно. Габи зрелищем не впечатлился и, похоже, вообще не понял, чего избежал. Прихватил бутылку и сел на пол рядом с Асмо. Великолепный натюрморт: парочка новоиспечённых подельников. Хоть сейчас в багетную и на гвоздь.
***
Злоупотреблять гостеприимством бедняги Джибриля Асмодей не стал – в истинно безнадёжной ситуации мужчина имеет право надраться без свидетелей. Душу изливать вряд ли решил бы, но и без того сказал достаточно. Неизвестно, что могло бы произойти, явись Бааль на зов в своём нынешнем состоянии. Кто бы мог подумать – опора Тёмного трона подалась в примаки к госпоже Вавилонской, да ещё устроила столь низкопробный спектакль. Уместней эта звенящая пошлость смотрелась бы в спальне, а не посреди площади при всём честном народе, но вкусы Лайлы никогда не отличались изысканностью. Как и механизмы оболванивания внутри капкана. Денница, впрочем, никогда бы не наградил соперника сколько-нибудь лестным прозвищем, даже получив тяжкое ранение в голову. Тут явно постарался провокатор с другой стороны – «вазир Меджнун», надо же… Асмодей поморщился и сплюнул, нечаянно попав на собственные туфли. Ругнулся, вытер носок о траву – ветер в Эдеме, похоже, подобные проявления эмоций не одобрял. Интересно, если выбросить мимо урны, к примеру, смятую газету – её отбросит в лицо якобы случайным порывом? Геноцид, репрессии и чистота в саду. Хороший бы вышел лозунг в духе государственной программы исправления всех и вся. Или хотя бы заголовок в путеводителе.
Торчать у Лотосового прудика ему наскучило – он успел до тошноты налюбоваться открыточными видами, пошвырять в воду камни и слегка вздремнуть. Затем искупался, целеустремленно доплыв едва ли не до середины. Но золотой паршивец не объявился и тогда. Асмодей выбрался на берег, не удосужившись высушиться заклинанием, натянул одежду на мокрое тело и решительно зашагал в самые непролазные дебри, по дороге ломая и испепеляя все, что вызывало его неудовольствие. По правде говоря, с самым искренним наслаждением он испепелил бы Белый дворец вместе с засевшим в нём типом. В таком настроении идти на поклон к затворнику не очень-то хотелось, если Уриэль не соврал, последний раз несносное чудовище наблюдалось в Призрачном павильоне – он же Мёртвый город и сад Скорби. Самая гуща и чаща, довольно мерзкое местечко даже по меркам эстетики отвратительного.
Раньше в Эдеме, как и в парке при Осеннем, круглосуточно кипела жизнь, но с тех пор, как Адонаи стал отшельником, а некогда бесплотные и покорные маруты неожиданно вошли в фавор, ночью в дальние закоулки сада рисковали соваться только те, кому надоело жить. Или имелись иные веские, а то и криминальные основания блуждать по ночам среди буйной растительности. Чем дальше от входа и дворца, тем больше нынешний Эдем напоминал тропический девственный лес: душный, яркий и опасный. Опасности Асмодея не страшили, от плотоядных лиан он поначалу уворачивался, потом, устав от бессмысленной гимнастики, попросту испепелял нахальную зелень. Если бы кому-то этой ночью взбрело навесить на адмирского гостя «дальнюю слежку», несчастный шпион остекленел бы от однообразия открывавшихся картин. Сперва гость обошёл почти все павильоны, в одном для чего-то обзавёлся старым треснутым зеркалом с мутной амальгамой, но прелестной оправой из серебра и черепахового панциря, а в другом подобрал обломок то ли посоха, то ли трости.
Чем дальше, тем сильнее Асмодей подозревал, что Белый пора переименовывать: Темнейший не появлялся, несмотря на многочисленные призывы, а его венценосный брат присутствовал на Пластине, но не вмешивался решительно ни во что. На Адонаи это было непохоже – зато как нельзя лучше соответствовало любимой управленческой методе Князя. В эту схему ложились и бездненские беглецы, и обнаглевшие маруты со своим Золотым Командиром: не так-то просто даже для почти всесильного Первого среди равных перехватить управление заклятием, которое накладывал не он. И остервеневшая растительность – ни малейшей страсти к культурному садоводству Князь отродясь не проявлял. Даже потрёпанный и лишившийся половины сановников Светлый совет в общей картине смотрелся гармонично. А уж то, что ему, одному из сильнейших темных князей, было отказано в аудиенции... нет, положительно это было самым подозрительным. Самаэль, конечно, понимал, что его давний фаворит и ближайший друг раскроет подобный маскарад при встрече, отсюда и необъяснимая грубость.
Золочёная сволочь тоже не показалась, хотя всё время, угробленное в скитаниях по Эдему, Асмодей звал «хозяина сада» разнообразными заклинаниями, разве что «ау!» не кричал.
Зло пнув какой-то огромный, похожий на дождевик-переросток синий гриб, Асмодей оказался вознагражден тучей спор. Почему-то оранжевых и резко, до тошноты пахнущих ландышем. Он выругался и, очистив одежду и волосы заклинанием, в который раз сменил направление. Вскоре заросли поредели, то и дело попадались прогалины с остатками каких-то строений – скорее всего, все тех же садовых павильонов, будь они неладны. Рядом с некоторыми развалинами ещё стояли скульптуры – поросшие лишайником, пострадавшие то ли от вандалов, то ли от непогоды, утратившие даже подобие привлекательности. Асмодей прошел мимо очередного каменного урода – кусок головы и рука валяются рядом с постаментом, ноги и тело до пояса заплетены вездесущими хмелем и девичьим виноградом, не понять, кого имел в виду скульптор – и вздрогнул, почувствовав, как сзади на плечо легла тяжёлая рука. Скосив глаза, он увидел поросшие цветным лишайником каменные пальцы, дёрнул плечом, пытаясь высвободиться, но тщетно – что бы или кто бы это ни был, держать добычу он умел. Сделав шаг назад и прижавшись к каменному телу, повернуться Асмодею удалось – теперь статуя, мимо которой он так равнодушно прошёл, практически сжимала его в объятиях. Обломки, некогда лежавшие у ног, неожиданно оказались на месте – трещина, пролегавшая от виска к затылку, напоминала шрам, а бурый лишайник походил на запёкшуюся кровь.
– Потрясающе, – кислый тон Асмодея не выдал, что именно этой встречи он искал почти всю ночь. – Так понимаю, драгоценные камни и металлы приберегаются на выход, а это – домашняя пижама?
По щеке статуи скользнула спешащая удрать мокрица – и бесследно исчезла в углу глаза, поглощённая шероховатой поверхностью камня.
Хватка не ослабла, от истукана веяло сыростью и холодом. Асмодею почудился запах прелых водорослей и ила.
– Желаешь предложить свои услуги портного? – бархатный, чуть хрипловатый баритон звучал насмешливо.
– Слава Хаосу, бегать и предлагать свои услуги, словно бродячий портняжка, у меня нет нужды, – Асмодей покачал головой. – Как и метаться по лесу в поисках желающих любви и ласки, – он ловко вывернулся из объятий статуи и даже похлопал по холодному каменному плечу. – Можно сказать, я пришёл заключить сделку. Взаимовыгодную, если будет на то воля Хаоса.
Тишина вокруг сделалась удушливо густой и плотной, появилось ощущение пристальных и очень голодных взглядов. Рудра повелительно махнул кому-то невидимому и очевидно не слишком понятливому за спиной Асмодея и скрестил руки на груди. Оборачиваться тёмный князь не стал, сохраняя оживлённый и беспечный вид.
– Ты потревожил младших, – удивительное отеческое благодушие, граничащее с нежностью, знакомый тон мягкого извинения. И пустой мёртвый взгляд статуи. – Что ж, возможность поверить хозяину сада свои чаяния есть у любого.
– Для начала – ни с тобой, ни из тебя...
– ... ничего сделать не может уже никто, – язвительно закончил Рудра вместо Асмодея. – Как полагаешь, папаша не пробовал завершить начатое, выяснив, что получилось совершенно не так, как хотелось бы? Вопрос риторический, – каменная рука потёрла трещину-шрам, сдирая корку лишайника. – Обычно те, кто приходит излить мне душу, не утруждают себя формулами вежливости, и меня это более чем устраивает. Когда-то меня, конечно, воспитывали, но это было давно и при жизни, – он мечтательно улыбнулся. – Возможно, если бы я послал вежливость в Бездну ещё тогда, всем было бы лучше.
Асмодей сочувственно вздохнул.
– Всё возможно, если воли достаточно. Но вопрос не только в силе, а и в принадлежности. Сейчас ты остаёшься собой, даже полностью утратив прежнее тело, однако кое-что сильно отравило радость победы духа над материей.
– Скорее, кое-кто, – сухой хрипловатый смех. – Но про себя я знаю почти всё. И хотел бы услышать о тебе – что побудило бегать по саду, как перепивший недолговечный? Ты говорил о сделке – что тебе нужно? И что ты готов предложить?
Асмодей махнул рукой в сторону осыпавшейся невысокой стены. Вместо груды камней появился вычурный диван. Каменный и более напоминающий памятник на могиле неизвестного дивана, нежели мебель.
– Есть мнение, – невозмутимо сообщил Асмодей, – что бывший адмирский премьер выглядел бы много лучше в саркофаге, чем возле трона твоей матери.
– Я давно вышел из того возраста, когда личность отчима имеет хоть какое-то значение, – каменное лицо не дрогнуло. – Кроме того, даже если бы я мечтал узреть его в саркофаге, дороги в Вавилон мне нет. То, что мои ребята и я сам более не привязаны к саду, не открывает для нас границ Раймира.
– Сад за стеной, – Асмодей сделал широкий жест. – Кто распахнёт ворота – или обрушит стену – так ли важно? Посрамивший свою погибель обязан ли хранить верность памяти убийцы?
Насладился паузой – если Самаэль занял место брата, вряд ли решит прервать её. Если же это молчание Адонаи – прямо или косвенно ответит его мёртвый сын. – Я не всесилен – но тот, кто нынче скрылся ото всех, возможно, захочет подарить достойной уважения воле истинную свободу. А если твой новый отчим заявится в Раймир до того – нужно будет лишь свистнуть погромче. Его голова – моя и ничья больше. По праву сорванной дуэли.
– Понимаю, все предложенное укладывается в старую добрую схему «если бы, да кабы»? – ехидная улыбка, картинно вздёрнутые брови над миндалевидными, чуть раскосыми глазами – испятнанный лишайниками идол, очевидно, устал от примитивизма, теперь его лицо было проработано куда лучше и обладало очаровательно живой мимикой. – То есть, ежели вдруг папаша окажется не в себе или не собой... и тому подобное. Что ж, полагаю, я не солгу и не рискую нарушить обещания, заверив, что во всех этих случаях буду действовать по обстоятельствам, сообразуясь с собственной выгодой, – он с комичной торжественностью приложил руку к груди – у живого примерно там находилось бы сердце – и даже привстал с облюбованного дивана, чтобы поклониться.
– Благодарю за щедрый дар, – каменное существо хозяйским жестом похлопало по ближайшему подлокотнику. – Моя нынешняя форма несколько ограничивает бессмысленный, хоть и эффектный расход магии.
По дороге до кабинета Асмодей удовлетворённо отметил изменения в обстановке дворца – благотворное влияние жены, бодрящее дуновение хаоса в закосневшем царстве порядка и безупречности. Впрочем, старый хрыч спокойно приказал бы снести всё до основания и перестроить заново, приди его сокровищу в голову подобная прихоть.
Кабинет остался островком стабильности в море перемен – как и сам Уриэль. Его сомнительная коллекция идолят со времён последнего визита изрядно разрослась, отвоевав новые пространства.
Уриэль после оживлённой, но не слишком содержательной застольной беседы хранил радушное молчание. Вечно он так, пока не расшевелишь – сплошные многозначительные взгляды и загадочные улыбки. Будто Светлейший в награду за заслуги не только пожаловал ему неприкосновенный статус, но и открыл все тайны мироздания разом.
Асмодей принял любезно наполненный бокал. Выдержанное мессарское красное, достойный ответ на дары нежданного гостя. Окинул взглядом многочисленные шкафы и витрины и отсалютовал хозяину дома.
– Сноровка скульптора, дотошность таксидермиста – за ваше удивительное мастерство, дорогой зять!
– Благодарю, – добродушное спокойствие Уриэля приняло лукавый оттенок. – Сафира тоже никогда не упускает случая пройтись насчёт моих безобидных слабостей.
– Вы слишком щедро тратите на них свой досуг, вот малышка и ревнует. Но близкие редко выносят конкуренцию с искусством, – Асмодей прикрыл глаза, смакуя вино. Фигурки на столе он приметил сразу. Вот они, прелести внезапных визитов. Миниатюрные фигурки-двойники создавались Уриэлем не из одной лишь чистой любви к ремеслу – и великое благо для всех, что в их кругу энвольтация годилась лишь для подобия слежки. К чему тысячелетиями забавляться с примитивными игрушками, когда полно иных способов разузнать, как поживает давний враг или соратник? Если только Уриэль в своих экспериментах не поднялся на новый, недосягаемый ранее уровень…
– Замыслили полноценную композицию? – Асмодей кивнул в сторону фигурок. – Похоже, пару болванчиков придётся подновить.
Для Уриэля зрелище тоже стало сюрпризом.
Рыжая стерва цела. Заметная трещина в фарфоровой голове Люцифера выглядела весьма иронично. Третья фигурка почернела и запеклась почти до неузнаваемости, но приметный мундир старого образца, даже сделавшись антрацитовым, помог понять, что герцог Маркос, первый командор кшатри навсегда покинул этот мир. А печать на челе надёжно удостоверяла причину. Четвёртый опознанный вольт изображал… старину Бэла. Асмодей не сдержался и присвистнул – ай да зятёк, ай да светоч раймирской законности! Нужные компоненты из параноика нельзя выбить даже в счёт долга жизни, ну да иных способов полно. Куда важнее другое: если смотреть истинным зрением, фигурка сияла. Непривычно мощно, болезненно и чуть грязновато – вроде как некоторые недавние и особо могущественные пациенты Бездны, а всё же немного иначе. Как не понять – перспективы упущены, дворец сгорел, в клане раскол. Ожил сластёнка, воспрял, закопошился. А коли и впрямь спятил – тем интересней.
Уриэль подчёркнуто равнодушно натянул перчатку из драконьей кожи и, взяв со стола угольно-черную фигурку, опустил её в стоявшую рядом каменную шкатулку. Поправил оставшиеся и недовольно поджал губы.
– Хаос крайне причудливо тасует колоду, но, к сожалению, не раскрывает правил этой увлекательной игры. Если у вас, драгоценный тесть, есть идеи, что бывший адмирский министр забыл в этой банде отщепенцев, самое время поделиться... по-родственному, разумеется. Ни с тобой, ни из тебя, ни для тебя... если у вас были какие-то сомнения на мой счет, – он стряхнул перчатку с руки и выжидательно посмотрел на Асмодея.
– Свою смерть, разве что, – Асмодей фыркнул. Издёвка тонкая, как ствол корабельной сосны, – о его тщетных розысках Бэла вплоть до вызова на дуэль не знает только ленивый. А вот чем опальный министр так волновал самого Уриэля? Двойника-то не зря выложил поближе вместе с прочими.
– Подробности, полагаю, мы скоро выясним и без гаданий. Не думал, что ваши идолята способны отражать такие тонкости – кто где да с кем на одном поле. Какое полезное свойство – можно не посещать заседания Совета, издалека любуясь страданиями товарищей. Некоторых экспонатов, конечно, в коллекции недостаёт… Хотя как знать, что за жемчужины скрыты в тайниках у того, кто побывал в кресле премьер-министра Раймира и остался жив.
– Увы, коллекция не полна и не всеобъемлюща, – символ раймирского правосудия вздохнул. – Совет без председателя – это нонсенс, как мясной пирог без мяса. Всерьёз эти игры воспринимает лишь молодежь.
Асмодей насторожился – бросаться случайными словами было совсем не в духе Уриэля.
– Председатель без Совета куда сквернее – да ещё склонный к затворничеству после череды убийственных капризов, – немного сочувствия не помешает, впрочем, вполне искреннего. Асмодей не хотел бы очутиться на месте любого из раймирских коллег.
– Если верить слухам, – зятёк чуть склонил голову набок и посмотрел на Асмодея с нескрываемым ехидством, – наш высокопоставленный отшельник ныне обретается в одном из своих любимых эдемских павильонов. Не исключено, что гость, испытывающий страстную любовь к экзотической растительности, совершенно случайно встретится в этих кущах с садовником...
Асмодей сделал вид, будто обдумывает идею, и небрежно потянулся к миниатюрной копии опального министра, но Уриэль ловко пресёк манёвр – одной рукой долил в бокалы вина, а другой сдвинул всю компанию двойников подальше.
– Уж послали так послали, – Асмодей улыбнулся и подмигнул, мол, все свои, чего таиться. – Какая забота о сохранности экспонатов! Они сами не берегут себя так, как бережёт их создатель.
Уриэль обороны не ослабил, но шутливый настрой поддержал:
– В народе есть присказка на сей счёт – «старый что малый». Кто бережёт свои игрушки, кто ломает – то по вкусу.
Малые тоже были тут как тут – обретённый сын продолжал упорствовать в своём рвении. Да что у них стряслось, неужто псевдобогиня с гаремом безнадёжных и выводком безумных оказалась настолько мелочна, что заинтересовалась двориком «народной царицы»?
Асмодей невозмутимо кивнул, осушил свой бокал и поднялся.
– Беседы с вами, дорогой зять, – особый сорт роскоши. Мы непременно насладимся ими снова, а сейчас позвольте вас покинуть.
Уриэль не стал его удерживать – не столько из чувства такта, сколько из желания как можно скорее приступить к осмотру остальных экспонатов.
Спустился в сад – удручающее торжество геометрической гармонии везде и всюду, за исключением розария. Дочь обожала яркие крупные цветы с сильным запахом, и они закономерно и весьма уместно заменили очередной зелёный лабиринт. Но идею сохранила – найти в колючих зарослях дорогу к павильону без позволения хозяйки порой не могли даже слуги.
Улёгся на нагретую солнцем скамью, прикрыл глаза и процедил:
– Что за срочность, Эф? Вторая Вселенская началась?
– Пока нет, – голос Эфора звучал непривычно глухо и устало. – Но вербовка набирает обороты. Первый Всадник Нового Вавилона тайно отправился на Пустоши в поисках «истинных детей» – потомков Лилит, таких же, как он сам.
– Кто?
– Кайс Покойник. Отцов-пещерников из свиты маленькой царицы едва удар не хватил, когда узнали, что главный ревнитель чистоты крови и хранитель традиций в их уютной секте – смесок, а магический дар после заточения «богини» маскировал мощными амулетами. Печать Лилит и кольцо Люцифера превратили его в живой артефакт пропаганды.
Асмодей брезгливо поморщился.
– Не удивлюсь, если очередные исчадия этой нимфоманки вскоре обнаружатся в конюшнях, на псарнях, в зверинцах или на скотных дворах. Шок, сенсация: в родословную диомедовых коней затесалась рыжая бешеная кобыла!
Никакой реакции, хотя обычно на шутки покровителя Эфор отвечал, и не из подобострастия или светской любезности. Асмодей открыл глаза и после придирчивого осмотра голограммы констатировал:
– Отвратительно выглядишь.
– Цена полученных сведений оказалась чуть выше, только и всего. Державная чета, как выяснилось, способна производить неизгладимое впечатление и на расстоянии. Если поднатаскаю девчонку ещё немного, и она не свихнётся, мы получим управляемый доступ в Золотой дворец. При ней слишком много наставников – и ни один не догадался, что собой представляют её «видения». Разве что старуха Хамсин, но вместо обучения контролю угощала питомицу блокаторами – дурочка сильна, упряма и эмоционально нестабильна, словом, идеальный сосуд или орудие. Насчёт её родителей седая сволочь только кашляла в бороду, но готов спорить на что угодно: один из них Изначальный.
– Ох уж эти ифриты, достойные дети… матери-природы. Такой прелестный следящий кристалл им доверять – что дураку хрустальный кубок, разобьют и руки изрежут. Утешил бы соломенную вдовушку, глядишь, с тобой бы разоткровенничалась к вящей пользе.
– Я не в её вкусе, но за старшего товарища сойду. Решить проблему с волками она мне уже доверила. Точнее, с Конрадом – его полоумная мамаша удрала выть на луну в Вавилон, прихватив с собой свиту и символ власти, на который парнишка давно вострил клыки. Пришлось оказать ему дружескую помощь и поддержку, – Эфор криво усмехнулся. – Шустрый оказался сукин сын. Извинения принёс, но остался должен.
– Ручной йенский волчок, прелестно, – Асмодей приподнялся на локте, снова приглядываясь к Эфору. Как оборотень вообще мог зацепить такого бойца? – Ах, да, мне тоже есть, чем тебя порадовать. Когда будешь тренировать ученицу, готовься любоваться на кровного папашу. По моим сведениям, наш непотопляемый недавно всплыл в Вавилоне и вряд ли станет вести тихую созерцательную жизнь в кустах.
Эфор выглядел так, будто даже дышать для него – обременительное усилие, при упоминании родителя по лицу пробежала едва заметная судорога.
Терпение Асмодея лопнуло.
– Не только гувернёр и укротитель, но ещё и печальный клоун. Спрашиваю последний раз: какого хрена с тобой творится? Могу открыть проход и выяснить всё сам, но предпочту услышать от тебя.
– Не только со мной, – снова кривая кислая ухмылка. – Свистопляска началась почти сразу после того, как сгорел дотла отцовский дворец. Сначала я не придал этому значения. Как и мои братья. Зевель сейчас без пяти минут пациент Бездны, что до Иаля – трудно сказать, он никогда не блистал ни выдержкой, ни рассудительностью. Но у обоих, по слухам, серьёзные проблемы с пожарной безопасностью. Хуже всех Берит – безобидный тихоня нынче вылитый кататоник. Феор то ли ушёл достаточно далеко, чтобы не зацепило, то ли его мать виртуозно наставила папаше рога. О Джибриле мне известно то же, что и всякому – по примеру названного отца ушёл в затвор и носа не кажет из своего загородного поместья.
– Жаль, Бэл не принял мой вызов. Я бы спас его от бесчестья, а вас – от этой головной боли. Будем уповать на то, что в Вавилоне ему окажут подобающий приём. А пока держись подальше от пострадавших и никуда не встревай. Магнитом для неприятностей ты был и без всяких проклятий. Свободен.
Асмодей оборвал связь и поднялся со скамьи. Прежние планы придётся слегка отложить – но чего не сделаешь ради ещё одного несчастного сына старого друга!
***
Убедившись, что дражайший супруг её видит, а его голографический собеседник – нет, Тойфель крайне выразительно закатила глаза и высунула язык. Создала в воздухе фигурку бегущей, теряя туфли на высоком каблуке, светловолосой дамы, неженственно чиркнула ребром ладони по горлу и поспешно покинула малую гостиную, предварительно развеяв не только карикатурную беглянку, но и собственную забытую в кресле шаль. В качестве финального штриха приложила благоверного «дальней слежкой».
– Прекрасно, – Габриэль кивнул, то ли отвечая на заданный собеседником вопрос, то ли комментируя её старания. – Тем не менее, это ничуть не отвечает на вопрос, какой ветер Хаоса несёт вас на порог моей скромной обители.
– Вы просто копия вашего батюшки! Ни слова в простоте – и весь в делах державных день деньской… – которого из двух Асмо поимел в виду, ожидаемо не уточнил. – Уверен, вы будете рады глотку свежего воздуха и хорошего вина!
Окна со звоном распахнулись, и на столе возникли обильные и пышно украшенные дары хозяину дома и его семейству. А в кресле напротив сиял белозубой улыбкой сам даритель. Муж и бровью не повёл. Глупо ожидать, что этот голубок просто постучится в стекло и улетит восвояси, если сказать «кыш!». Даже папаша порой пошучивал, мол, есть только две напасти, от которых ему не помогают никакие средства, – хромота и Асмодей...
Несносное творение Хаоса, способное провести даже владыку Адмира, ловко вскрыло одну из бутылок и плеснуло в собственный бокал. Принюхалось, покрутило вино в стеклянном цветке лилейника – рыжеватое опаловое стекло придавало напитку странный отсвет, словно гасли в очаге уголья, запекаясь кровью и пеплом – и пригубило.
– Ни с тобой, ни для тебя, ни из тебя... – Габи ожидаемо кивнул и пробормотал формальный ответ, после чего также обзавелся бокалом. Равнодушно продегустировал, столь же формально отметил благородство напитка и сделал пару дежурных комплиментов тонкому вкусу дарителя.
Асмо благодушно кивнул. Безупречный оскал и неправдоподобно красивое лицо, бокал похож на цветок, сорванный в саду скучающим щёголем, всё портит только это выражение скуки, граничащее с оскорблением. Тойфель прекрасно знала, что наиболее утомлённый и равнодушный вид папашин любимец принимал именно тогда, когда был сосредоточен на чем-то для него интересном или обдумывал новое «приключение». Этим словом обозначались самые разные пакости – от вполне невинных до граничащих с государственной изменой. Впрочем, тонкую черту Асмодей ни разу не переступал.
– Надеюсь, ваша прелестная супруга позже к нам присоединится? – ври больше, третий тут явно лишний, ты просто желаешь выяснить, не рехнулась ли дочь Темнейшего и беглой преступницы так же, как множество иных «добрых граждан» с менее благородной, но всё же заковыристой родословной.
– Дам с вами нет, потому присутствие хозяйки дома определяется только её желанием, – Габи пустил в ход одну из своих лучших улыбок, правда, в теперешнем изводе она вышла чуть более натянутой. К середине дня ему слегка полегчало, не иначе от мысли, что в Вавилоне наверняка уже выстроилась очередь из желающих пустить Бааля на сувениры. За обедом смог обнаружить вкус у части блюд – пусть и совершенно неожиданный. Но напитки всё ещё упорно отказывались сотрудничать, даже его любимый выдержанный херес продолжал прикидываться омерзительным пойлом из тех, что подают доброму народу с тележек-разливаек в трущобах. – У моей жены очаровательно непоседливый характер, как вам известно. Вряд ли наша беседа покажется ей сколько-нибудь занимательной.
– Как по мне, – сегодня цвет глаз Асмодея напоминал штормовое море, – тема родственных проклятий весьма увлекательна, – опустевший бокал он не стал ставить на стол, крутил в тонких длинных пальцах. – Чем ближе родство, теснее отношения и крепче принесенные клятвы, тем заметнее эффект. Если родство формально, а узы давно разорваны, может и вовсе не затронуть, но почему-то в некоторых случаях, – шторм постепенно уходил, тёмная синева с прозеленью светлела, – оказываются бессильны даже вассальные клятвы, принесенные иным Домам. Занимательно, не так ли?
Манипуляции с бокалом не заметил бы только слепой, а зрение, по счастью, Габи пока не отшибло. Но на различные ребусы и тонкие намёки он всегда плевал с презрением породистого верблюда. И прекрасно понял, что изучают его в том числе и магическим зрением. В глазах мелькнули недобрые красноватые огоньки – в такие моменты он казался особенно привлекательным.
– О, если ваша правая рука уже не та, что прежде – в конце концов, никто не всесилен! – отточенным жестом не дал гостю вставить реплику и сам ответил на незаданный вопрос, заставив задуматься о начинке дарёного напитка. – Благодарю за беспокойство – сами видите, дела мои идут лучше некуда. Названный отец, будь трон его незыблем, – автократор, слетевший с катушек. К счастью, уже настолько, что за недозволенные речи меня даже не скормят покойникам, не выставят в сад и не обратят какой-нибудь клепсидрой. Может быть. Кровный отец – спятивший маньяк-поджигатель, новая звезда гарема воспрявшей и восстановленной, старший брат – удачливый узурпатор, трое средних – агрессивный параноик, запойный идиот и сутенёр-головорез, младший – где-то между предметами обстановки и овощными культурами. С женой и детьми повезло, тут не поспоришь. Замечательно поживаем, в целом просто превосходно, одна только беда – народ кончается, чтоб его!
Асмо жадно ловил каждое слово, всем своим видом поощряя собеседника.
– Не думаю, что вам стоит опасаться гнева Светлейшего. А вот проклятия – несомненно. Ваша бравада запросто может быть одним из симптомов. Подобная пакость раскручивается постепенно, но неотвратимо – и неизвестно, не пойдёт ли дальше. Вашему первенцу досталось причудливое наследство – перспектива кровного бешенства от бабки и возможное смертельное проклятие от деда…
Понятно, чего примчал, дымя подхвостьем. Второй эпидемии в своём Доме опасаешься – шляться по борделям Бааль подчёркнуто брезговал, а всё ж хозяйство своё на привязи не держал.
– У этой проблемы только одно очевидное решение, но осуществить его трудно даже вам, – упоминание о детях в подобном ключе мужа не порадовало. Сатиса отправили подальше сразу после выходки Тами, за обеими девицами зорко следили, но были готовы в том числе и к худшему.
Асмодей обрадовался, будто только и ждал этой реплики.
– Отчего же. Есть способ. Проверенный временем, надёжный…
– И незаконный, – отрезал Габи.
То-то же, щелеумок. Закатай губу, не угостят и за ворот.
– Как можно! Я и подумать бы не решился о таком, друг мой! – Асмодей мастерски изобразил смесь испуга и оскорблённой невинности. – Никаких внуков, никакой жестокости! Нужен лишь как можно более близкий и как можно более сильный родственник. Ваш брат Феор – лучшая кандидатура, но, боюсь, пока я его разыщу, может случиться непоправимое. В случае успеха никто не выдаст обстоятельств, приведших сюда опасного сумасшедшего. Мараться отцеубийством не придётся.
– Призвать сюда опасного сумасшедшего, – вкрадчиво повторил Габи, как психиатр, уточняющий картину бреда у больного. – С помощью очень простого и безопасного ритуала, строго запрещённого лишь среди слабосильных и несведущих. А вы благородно сразитесь с безумцем и одержите победу. Я ничего не упустил?
– Напрасно иронизируете, – Асмодей укоризненно посмотрел на собеседника. – Всё действительно очень просто – вы же не думаете, что на заре мира в ходу были долгие камлания и пышные церемонии, чтобы выдернуть какого-нибудь мерзавца из той щели, куда он вздумал забиться.
– Зато на заре мира были в ходу провокации, – съехидничал муж, глотая редкое вино с тем же вежливым отвращением, с каким она сама при необходимости выпивала мерзкое снадобье, заглушавшее голос матери, но почти лишавшее возможности творить магию. – Насколько я помню, даже в эталонно здравом рассудке папаша не отличался кротостью и миролюбием. Пытаться вытащить его запретной магией туда, где находятся мои дети и жена, не кажется мне хорошей идеей. А использование запрещённой магии крови – которой, к слову, я не владею – где-нибудь в Эдеме с вероятностью заинтересует если не притихшее в свете последних событий ведомство кшатри, так нынешних любимцев самодержца.
Асмодей утомлённо закатил глаза.
– А что вы можете сделать? Подать жалобу Светлейшему? Потребовать экстрадиции Бааля в Раймир? Между прочим, один из признаков добротного смертного проклятия – маленькие милые искажения в восприятии жертвы, мешающие предпринять разумные меры противодействия. Беспечность, паранойя, приверженность букве закона, неуверенность в собственных силах – любые подходящие отговорки на самом деле льют воду не на вашу мельницу. Впрочем, уламывать вас, как капризную кокетку, не стану. Вдруг вы такой сказочный везунчик, что дождётесь смерти Бааля вперёд собственной?
Тойфель стиснула зубы, чтобы не заорать: «Соглашайся!»
Запрещённая задолго до её рождения кровная магия, секрет, который папаша наотрез отказался раскрывать даже наследнику. И Асмодей, готовый поделиться знаниями – при этом старинная формула, запрещающая наносить вред, была произнесена. На краткий миг ей остро захотелось ввалиться в гостиную и предложить участвовать – когда ещё выдастся случай. Но здравый смысл взял верх.
Габи продолжал медленно пить давно утратившее для него оттенки вкуса вино. Надеется надраться, чтобы в случае чего свалить всё на Асмо? Вряд ли. Наконец муж отставил бокал в сторону и невесело улыбнулся.
– Покупаю, – он встал из-за стола и принялся расхаживать по гостиной. – Предлагаю на всякий случай перебраться в садовый павильон, – заметив скептический огонёк в глазах визитёра, соблаговолил пояснить:
– На самом деле подземная алхимическая лаборатория в дальнем углу сада. Что нам понадобится?
– Приличный нож, лучше бы не металлический. Обсидиан, кремень, кость, стекло – безразлично. Еда и питье – иногда мне кажется, что кровавые заклятья запретили исключительно ради экономии продуктов и выпивки, одно из неизбежных последствий этих экспериментов – дикий голод, если повезет остаться в живых.
Габи сделал вид, будто последнюю фразу не расслышал, и, что-то сосредоточенно пробормотав, прищёлкнул пальцами.
– На всякий случай кроме провизии я переместил туда обычный набор зелий. Все остальное наверняка найдется на месте. Предпочитаете прогуляться по саду, или мне открыть портал?
Асмо предсказуемо выбрал второе. Лабораторию изучил внимательно, кивал, вздыхал, цокал языком – только что до дегустации неподписанных составов не дошёл.
– Вы ведь никогда не были заядлым алхимиком. А увлечения вашей супруги в этой сфере до замужества ограничивались обносом барного шкафа в Янтарном кабинете.
– Хаос изменчив, – в тон гостю ответил Габи, незаметно убирая лишнее из поля зрения любителя совать нос в чужие дела. – В роли жертвенного барашка мне тоже раньше выступать не доводилось. Так что буду рад услышать все детали вашего гениального плана, в том числе и те, что касаются моего участия.
– Мне нужна только ваша кровь – отданная добровольно и с пониманием цели. И ваше желание найти кровного родича и призвать его, – Асмодей перебирал ножи, словно повар, намеревающийся создать очередной шедевр. Попробовал пару приглянувшихся ногтем, взвесил оба, убрал один. Тонкое, аж на просвет, обсидиановое лезвие, деревянная рукоять с выжженным рисунком – варан и отоцион раздирают невесть откуда взявшуюся в месте обитания этих скотин рыбину. Тойфель помнила этот нож, в нежном детстве утащенный из папашиного кабинета, но могла бы поклясться, что он так и валяется где-то в ящике бюро в давным-давно уже не принадлежащих ей покоях в Осеннем. Впору подумать, что Асмодей притащил его с собой...
Точно так же придирчиво позёр изучал разнообразные чашки и пробирки – в этом недостатка не было, хотя многие явно нуждались в мытье. Выбрав керамическую посудину размером с плошку для супа, Асмо сдул с неё пыль, а затем ещё и ополоснул, использовав для этой цели коньяк, прихваченный мужем вместе с остальной провизией. Тойфель удивленно приоткрыла рот – папаша в своё время, очевидно, выдумывал смертоносные фокусы, не просыхая. Итак, необходимость очищающих заклинаний явно преувеличена, дальше что?
Дальше всё было просто – плошка и нож перекочевали к Габи вместе с напутствием:
– Режьте, где хотите и как хотите, но не закрывайте порез, пока не наберется хотя бы половина посудины. Пока кровь течёт, просите найти того, кто вам её подарил, затем передайте мне нож и чашу.
Муж кивнул, повернулся к Асмо спиной и сосредоточился. Один быстрый и точный надрез – и первые капли упали в плошку. Судя по выражению лица, Габи подошёл к делу со всей серьёзностью – и если бы мог, вернул бы дядюшке Баалю его проклятие с процентами. Тонкий ценитель родственных чувств и льющейся крови за плечом мужа мечтательно облизнулся – и для него же лучше, если эдак предвкушал разборки с любезным дружком, а не что-нибудь менее доблестное. «Дальней слежки», похоже, не учуял – и кое-каких иных секретов, скрытых даже от Габи.
– Готово, – лицо мужа побледнело, хотя крови он потерял всего ничего.
– Благодарю, – промурлыкал Асмодей и очень осторожно, словно боясь расплескать, обеими руками схватил плошку и приподнял. На секунду Тойфель показалось, что он собирается выпить содержимое, и она поморщилась, но склонностью к каннибализму Асмо явно не страдал. Скучающее выражение исчезло, точёные, неправдоподобно правильные черты застыли, словно лик статуи, зрачки расширились, полностью поглотив цвета – хотя, возможно, Асмодей всего лишь в очередной раз сменил оттенок глаз. Казалось, что князь без слов разговаривает с тёмной, лаково поблескивающей жидкостью, и то, что он слышит, причиняет ему физическую боль. Секунды сливались в минуты, застывшая фигура казалась неживой и постепенно теряла краски – в то время как кровь в плошке постепенно становилась все ярче. Тойфель сощурилась. То ли у Асмо начали дрожать руки, то ли содержимое плошки вместо того, чтобы, как положено, остывать и сворачиваться, мерно пульсировало, будто по-прежнему, повинуясь сокращениям сердца, текло по артериям. Противоестественность происходящего завораживала, и Тойфель пропустила момент, когда вместо глиняной миски в пальцах Асмодея оказался сгусток кроваво-красного света. Сперва шар был небольшим, но почти ослепительным, затем, увеличиваясь, утрачивал яркость. Когда сияющий розовый свет погас совсем, бледный, как покойник, Асмодей медленно разжал пальцы. Вместо того, чтобы упасть на каменный пол и брызнуть осколками, миска беззвучно растеклась и впиталась в плиты, словно вода. Асмодей зябко обхватил себя руками и медленно, как сомнамбула, отправился к столу, на котором в беспорядке громоздились бутылки и закуски.
Муж, всю церемонию державшийся в стороне и, кажется, даже дышать опасавшийся, вопросительно взглянул и, увидев слабый, но очевидно приглашающий жест, подошёл ближе.
– Две новости, – даже с набитым ртом Асмодей умудрялся говорить довольно чётко. – Обе – полное дерьмо.
– Точнее можно?
– Отсутствие результата. И его причина – что-то несколько... изменило твоего папашу. Или кто-то. До сего дня я был уверен, что намеренно противиться призыву крови могут разве что братья-миродержцы.
Столь искреннего удивления на холёной фаворитской роже Тойфель не видела давно. Габи зрелищем не впечатлился и, похоже, вообще не понял, чего избежал. Прихватил бутылку и сел на пол рядом с Асмо. Великолепный натюрморт: парочка новоиспечённых подельников. Хоть сейчас в багетную и на гвоздь.
***
Злоупотреблять гостеприимством бедняги Джибриля Асмодей не стал – в истинно безнадёжной ситуации мужчина имеет право надраться без свидетелей. Душу изливать вряд ли решил бы, но и без того сказал достаточно. Неизвестно, что могло бы произойти, явись Бааль на зов в своём нынешнем состоянии. Кто бы мог подумать – опора Тёмного трона подалась в примаки к госпоже Вавилонской, да ещё устроила столь низкопробный спектакль. Уместней эта звенящая пошлость смотрелась бы в спальне, а не посреди площади при всём честном народе, но вкусы Лайлы никогда не отличались изысканностью. Как и механизмы оболванивания внутри капкана. Денница, впрочем, никогда бы не наградил соперника сколько-нибудь лестным прозвищем, даже получив тяжкое ранение в голову. Тут явно постарался провокатор с другой стороны – «вазир Меджнун», надо же… Асмодей поморщился и сплюнул, нечаянно попав на собственные туфли. Ругнулся, вытер носок о траву – ветер в Эдеме, похоже, подобные проявления эмоций не одобрял. Интересно, если выбросить мимо урны, к примеру, смятую газету – её отбросит в лицо якобы случайным порывом? Геноцид, репрессии и чистота в саду. Хороший бы вышел лозунг в духе государственной программы исправления всех и вся. Или хотя бы заголовок в путеводителе.
Торчать у Лотосового прудика ему наскучило – он успел до тошноты налюбоваться открыточными видами, пошвырять в воду камни и слегка вздремнуть. Затем искупался, целеустремленно доплыв едва ли не до середины. Но золотой паршивец не объявился и тогда. Асмодей выбрался на берег, не удосужившись высушиться заклинанием, натянул одежду на мокрое тело и решительно зашагал в самые непролазные дебри, по дороге ломая и испепеляя все, что вызывало его неудовольствие. По правде говоря, с самым искренним наслаждением он испепелил бы Белый дворец вместе с засевшим в нём типом. В таком настроении идти на поклон к затворнику не очень-то хотелось, если Уриэль не соврал, последний раз несносное чудовище наблюдалось в Призрачном павильоне – он же Мёртвый город и сад Скорби. Самая гуща и чаща, довольно мерзкое местечко даже по меркам эстетики отвратительного.
Раньше в Эдеме, как и в парке при Осеннем, круглосуточно кипела жизнь, но с тех пор, как Адонаи стал отшельником, а некогда бесплотные и покорные маруты неожиданно вошли в фавор, ночью в дальние закоулки сада рисковали соваться только те, кому надоело жить. Или имелись иные веские, а то и криминальные основания блуждать по ночам среди буйной растительности. Чем дальше от входа и дворца, тем больше нынешний Эдем напоминал тропический девственный лес: душный, яркий и опасный. Опасности Асмодея не страшили, от плотоядных лиан он поначалу уворачивался, потом, устав от бессмысленной гимнастики, попросту испепелял нахальную зелень. Если бы кому-то этой ночью взбрело навесить на адмирского гостя «дальнюю слежку», несчастный шпион остекленел бы от однообразия открывавшихся картин. Сперва гость обошёл почти все павильоны, в одном для чего-то обзавёлся старым треснутым зеркалом с мутной амальгамой, но прелестной оправой из серебра и черепахового панциря, а в другом подобрал обломок то ли посоха, то ли трости.
Чем дальше, тем сильнее Асмодей подозревал, что Белый пора переименовывать: Темнейший не появлялся, несмотря на многочисленные призывы, а его венценосный брат присутствовал на Пластине, но не вмешивался решительно ни во что. На Адонаи это было непохоже – зато как нельзя лучше соответствовало любимой управленческой методе Князя. В эту схему ложились и бездненские беглецы, и обнаглевшие маруты со своим Золотым Командиром: не так-то просто даже для почти всесильного Первого среди равных перехватить управление заклятием, которое накладывал не он. И остервеневшая растительность – ни малейшей страсти к культурному садоводству Князь отродясь не проявлял. Даже потрёпанный и лишившийся половины сановников Светлый совет в общей картине смотрелся гармонично. А уж то, что ему, одному из сильнейших темных князей, было отказано в аудиенции... нет, положительно это было самым подозрительным. Самаэль, конечно, понимал, что его давний фаворит и ближайший друг раскроет подобный маскарад при встрече, отсюда и необъяснимая грубость.
Золочёная сволочь тоже не показалась, хотя всё время, угробленное в скитаниях по Эдему, Асмодей звал «хозяина сада» разнообразными заклинаниями, разве что «ау!» не кричал.
Зло пнув какой-то огромный, похожий на дождевик-переросток синий гриб, Асмодей оказался вознагражден тучей спор. Почему-то оранжевых и резко, до тошноты пахнущих ландышем. Он выругался и, очистив одежду и волосы заклинанием, в который раз сменил направление. Вскоре заросли поредели, то и дело попадались прогалины с остатками каких-то строений – скорее всего, все тех же садовых павильонов, будь они неладны. Рядом с некоторыми развалинами ещё стояли скульптуры – поросшие лишайником, пострадавшие то ли от вандалов, то ли от непогоды, утратившие даже подобие привлекательности. Асмодей прошел мимо очередного каменного урода – кусок головы и рука валяются рядом с постаментом, ноги и тело до пояса заплетены вездесущими хмелем и девичьим виноградом, не понять, кого имел в виду скульптор – и вздрогнул, почувствовав, как сзади на плечо легла тяжёлая рука. Скосив глаза, он увидел поросшие цветным лишайником каменные пальцы, дёрнул плечом, пытаясь высвободиться, но тщетно – что бы или кто бы это ни был, держать добычу он умел. Сделав шаг назад и прижавшись к каменному телу, повернуться Асмодею удалось – теперь статуя, мимо которой он так равнодушно прошёл, практически сжимала его в объятиях. Обломки, некогда лежавшие у ног, неожиданно оказались на месте – трещина, пролегавшая от виска к затылку, напоминала шрам, а бурый лишайник походил на запёкшуюся кровь.
– Потрясающе, – кислый тон Асмодея не выдал, что именно этой встречи он искал почти всю ночь. – Так понимаю, драгоценные камни и металлы приберегаются на выход, а это – домашняя пижама?
По щеке статуи скользнула спешащая удрать мокрица – и бесследно исчезла в углу глаза, поглощённая шероховатой поверхностью камня.
Хватка не ослабла, от истукана веяло сыростью и холодом. Асмодею почудился запах прелых водорослей и ила.
– Желаешь предложить свои услуги портного? – бархатный, чуть хрипловатый баритон звучал насмешливо.
– Слава Хаосу, бегать и предлагать свои услуги, словно бродячий портняжка, у меня нет нужды, – Асмодей покачал головой. – Как и метаться по лесу в поисках желающих любви и ласки, – он ловко вывернулся из объятий статуи и даже похлопал по холодному каменному плечу. – Можно сказать, я пришёл заключить сделку. Взаимовыгодную, если будет на то воля Хаоса.
Тишина вокруг сделалась удушливо густой и плотной, появилось ощущение пристальных и очень голодных взглядов. Рудра повелительно махнул кому-то невидимому и очевидно не слишком понятливому за спиной Асмодея и скрестил руки на груди. Оборачиваться тёмный князь не стал, сохраняя оживлённый и беспечный вид.
– Ты потревожил младших, – удивительное отеческое благодушие, граничащее с нежностью, знакомый тон мягкого извинения. И пустой мёртвый взгляд статуи. – Что ж, возможность поверить хозяину сада свои чаяния есть у любого.
– Для начала – ни с тобой, ни из тебя...
– ... ничего сделать не может уже никто, – язвительно закончил Рудра вместо Асмодея. – Как полагаешь, папаша не пробовал завершить начатое, выяснив, что получилось совершенно не так, как хотелось бы? Вопрос риторический, – каменная рука потёрла трещину-шрам, сдирая корку лишайника. – Обычно те, кто приходит излить мне душу, не утруждают себя формулами вежливости, и меня это более чем устраивает. Когда-то меня, конечно, воспитывали, но это было давно и при жизни, – он мечтательно улыбнулся. – Возможно, если бы я послал вежливость в Бездну ещё тогда, всем было бы лучше.
Асмодей сочувственно вздохнул.
– Всё возможно, если воли достаточно. Но вопрос не только в силе, а и в принадлежности. Сейчас ты остаёшься собой, даже полностью утратив прежнее тело, однако кое-что сильно отравило радость победы духа над материей.
– Скорее, кое-кто, – сухой хрипловатый смех. – Но про себя я знаю почти всё. И хотел бы услышать о тебе – что побудило бегать по саду, как перепивший недолговечный? Ты говорил о сделке – что тебе нужно? И что ты готов предложить?
Асмодей махнул рукой в сторону осыпавшейся невысокой стены. Вместо груды камней появился вычурный диван. Каменный и более напоминающий памятник на могиле неизвестного дивана, нежели мебель.
– Есть мнение, – невозмутимо сообщил Асмодей, – что бывший адмирский премьер выглядел бы много лучше в саркофаге, чем возле трона твоей матери.
– Я давно вышел из того возраста, когда личность отчима имеет хоть какое-то значение, – каменное лицо не дрогнуло. – Кроме того, даже если бы я мечтал узреть его в саркофаге, дороги в Вавилон мне нет. То, что мои ребята и я сам более не привязаны к саду, не открывает для нас границ Раймира.
– Сад за стеной, – Асмодей сделал широкий жест. – Кто распахнёт ворота – или обрушит стену – так ли важно? Посрамивший свою погибель обязан ли хранить верность памяти убийцы?
Насладился паузой – если Самаэль занял место брата, вряд ли решит прервать её. Если же это молчание Адонаи – прямо или косвенно ответит его мёртвый сын. – Я не всесилен – но тот, кто нынче скрылся ото всех, возможно, захочет подарить достойной уважения воле истинную свободу. А если твой новый отчим заявится в Раймир до того – нужно будет лишь свистнуть погромче. Его голова – моя и ничья больше. По праву сорванной дуэли.
– Понимаю, все предложенное укладывается в старую добрую схему «если бы, да кабы»? – ехидная улыбка, картинно вздёрнутые брови над миндалевидными, чуть раскосыми глазами – испятнанный лишайниками идол, очевидно, устал от примитивизма, теперь его лицо было проработано куда лучше и обладало очаровательно живой мимикой. – То есть, ежели вдруг папаша окажется не в себе или не собой... и тому подобное. Что ж, полагаю, я не солгу и не рискую нарушить обещания, заверив, что во всех этих случаях буду действовать по обстоятельствам, сообразуясь с собственной выгодой, – он с комичной торжественностью приложил руку к груди – у живого примерно там находилось бы сердце – и даже привстал с облюбованного дивана, чтобы поклониться.
– Благодарю за щедрый дар, – каменное существо хозяйским жестом похлопало по ближайшему подлокотнику. – Моя нынешняя форма несколько ограничивает бессмысленный, хоть и эффектный расход магии.
شرارة, блог «Быстроскечь, а так же треш и угар), для содомии не вышла скилом)»
"С добычей!"
скрытый текст
Свежекупленный скетчбук "Гамма" 140 г/м.
Казалось бы 140 гр для акварели это так..
А выдержал курилка)), воду конечно на него лить нельзя), точнее так, больше одного раза и по чуть-чуть не стоит, пропитки-то нет).
Но показал себя на удивление достойно, в 3 слоя и даже лёгкие лессировки для набора тона выдержал, уважаю).
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Глава 3, в которой Новый Вавилон радушно принимает нежданного высокого гостя
Читать?Город утопал в садах – они встречали входящих первыми, приглушали палящий зной пустыни и дарили живительную тень. Раскалённый воздух пропитывали чарующие ароматы множества цветов. Взбудораженные предвкушением чудес толпы текли к воротам, не в силах противиться чарам Вавилона. Новая жизнь, свежая кровь. Без них любые архитектурные изыски – лишь декорация, гигантский каменный труп. Он откинул капюшон, подставляя лицо прикосновениям ветра, и жадно вдохнул золотистое пьянящее марево. Вот что кружит голову сильнее вина в фонтанах и весёлого смеха женщин. Отчётливая, неуловимая – среди нагретого мрамора и пряной смеси смол, навевающих воспоминания о храмовых благовониях. Свобода старого мира. Впечатляющая симфония для всех инструментов восприятия, стирающая границы между ними.
Прежняя планировка воссоздана до мельчайших деталей, идти по улицам можно хоть с закрытыми глазами. Но лучше не стоит – плата за беспечность здесь была несколько выше, чем в любой столице. В кольце древних стен прежние ходульные законы заменял один-единственный.
Пёстрое многоголосие шумных площадей, беспокойное движение повсюду. Искристая суета с наступлением ночи не утихала, наоборот, жарче разгоралась вместе с непременными кострами в честь богини. Он мог бы найти виллу или остановиться в гостинице, благо не всех устраивал первобытный уют в Садах Великой. Но было в этом нечто освежающее, бодрящее. Пару раз его уже пытались убить – атмосфера мира и всеобщей любви ничуть не мешала резать кошельки и глотки. Прятаться он не собирался, сейчас легко мог бы повторить маскировочный трюк хромого шельмака. Но к чему уподобляться? Пусть заметят, пусть явятся. Приди и рискни. Вавилонская госпожа наверняка внимательно следит за ним с тех пор, как он вошёл в ворота. Где она, там и свита. Камерный спектакль «Вазир-бродяга и город тысячи соблазнов» должен прийтись Лайле по вкусу. Если уж принц-консорт из выгребной ямы её устроил. Хотя следовало отдать должное – сотни лет заточения пошли на пользу прощелыге, избавился от сиропных манер и ложной скромности. И если судить по выкрутасам, единственной печатью на нём нынче оставалась лишь печать безумия.
Метким броском в заросли знаменитого раймирского сорняка отправился измятый стебель, пришлось сорвать ещё один цветок.
– Ай, эфенди, плюнь! Плюнь, тебе говорят! Не то худо будет! – попрошайка, вертевшаяся неподалёку уже около четверти часа, осмелилась приблизиться и с любопытством наблюдала, как он с видимым удовольствием разжёвывает нежные лепестки. – Пустынную розу зверь не ест, птица не клюёт, а ты уплетаешь за милую душу, будто больной верблюд!
Нашла, наконец, к чему прицепиться. Однако это даже забавно. Он ответил вежливой улыбкой, помня о своей роли скромного паломника, но доброхотному совету не последовал. Ему нравился терпкий сок и сладкий аромат цветов олеандра. Ифритка тоже была недурна – если отмыть и причесать.
– Меджнун! – припечатала пройда и бесцеремонно ухватила его за рукав, звеня тяжёлыми браслетами. – Вольно ж тебе травиться посреди садов Великой. Какая печаль заела такого важного эфенди? Дай руку, не бойся. Всё расскажу без утайки – как верх брать, куда поворачивать…
– Э, да я сам тебе погадаю, красавица! Ждут тебя пустой карман да холодный зиндан, если вовремя не свернёшь с кривой дорожки, – глядя в бесстыжие жёлто-зелёные глаза, аккуратно извлёк руку девушки из-под своего плаща, а во вторую вложил шеол. Усилием воли удержался, чтобы не разделить вкус «пустынной розы».
– Проваливай!
Гадалка расхохоталась. Игриво толкнула бедром в бедро, пёстрые шёлковые лохмотья на полной груди затрепетали, от пышных юбок поднялось небольшое облако пыли.
– Какой сердитый! Ещё свидимся, эфенди! Эхейе!
Клюнула ладонь, как курица зерно, и спешно удалилась – глянул через плечо, не смог различить соблазнительный силуэт. Дура дурой, а опасность чует.
Устроился поудобнее, прислонившись спиной к нагретому камню, и смежил веки. Дремал чутко, вполглаза, потому не пропустил момент, когда вокруг стало слишком тихо. Знакомая вонь, новые оттенки: прогорклое оружейное масло, горелые чуть подгнившие потроха, давно спёкшаяся кровь пополам с ржавчиной.
– Раньше из твоих подвалов пахло опрятнее. Сточная канава жизни сделала тебя неряхой.
– Не сметь! – особо ретивый десятник не выдержал. Ещё бы, такое безобидное нечто, смехотворный побродяжка, стиравший платье в винном фонтане, а сушивший на ветках, пока объезжал очередную сведённую с чужого двора кобылку. Мозголомов поровну с фокусниками, серьёзно? Бааль фыркнул и открыл глаза:
– И вам не хворать. Располагайтесь без чинов, прошу вас. Сыграть не желаете?
Мастема молча изучал противника. Что ж, бодливому быку в утешение лишь забор покрепче.
– Приятно ведь, когда воля госпожи совпадает с твоей собственной? Принесёшь мою голову на блюде – прекрасный дар любви и верности.
Блюдо Бааль извлёк из воздуха и метнул под ноги. Сверху приземлилась пара костей из того же старого золота: единица и двойка, три крошечных чёрных бриллианта замерли, глухо поблёскивая.
Мастема нахмурил высокий лоб, кивнул подручным. Схлынули, застыли поодаль.
– Разве что на пару орешков. Что взять с шулера, – улыбнулся одними губами. Серые глаза блестели холодно и жадно, как пыточные свёрла. Если бы мог – вонзил бы парочку, наматывая волокна плоти на острые грани, следом раздробил бы кости… Ничуть не переменился.
– Понимаю, поддержать тебе нечем, – сочувственно покачал головой Бааль. – Прости, хватил лишку. Будь по-твоему, орешки так орешки. Но чур, весь кулёк на кон.
– Зубы обломаешь, – Мастема сел напротив и взвесил кубы на ладони. – Даром-то взять – больше выгоды.
– Выгоды больше, почёт другой, – Бааль равнодушно наблюдал, как Мастема изучает кости. – Всего один бросок, добрый амир, – вдруг повезёт?
– В щель твои фокусы, – Мастема с силой швырнул кости обратно. – И трёп туда же.
На мысленный приказ никто не отозвался – половина олухов тщетно пыталась удержать рассыпающийся защитный купол, пока другая давилась едким серым дымом, выкашливая его вместе с хлопьями сажи. Мастема вскочил на ноги, резко схватившись за щеку. Бааль улыбнулся, заметив нечто весьма лестное в глазах противника.
– Зубы беспокоят? – скорлупки остальных орешков трескались одна за другой, обнажая спелые ядра. Упоительная карусель оттенков. Суть личности на пороге посмертия выходит на первый план.
Зрелище определённо стало бы новой сенсацией, однако болевой порог раймирского мясника всегда был излишне близок к дубовым бессмысленным скотам. Где-то между гулем, орком и Князем. Но благодаря этому подарку природы любезно успел восстановить равновесие и пикантно разозлиться.
– Двойка, – Бааль махнул рукой в сторону скрытых травой кубов. – Не взыщи, добрый амир, воля Хаоса. И старый обычай – мечи, коли взялся. Наша прелестная судия сие удостоверила. Благодарю за игру. При случае непременно повторим.
***
Ни один вечер здесь не обходился без игрищ у огня. Как только спускалась ночь, повсюду загорались костры, и самый большой полыхал на дворцовой площади. Поляна в чаще и пляшущее на ней исполинское пламя – что может быть более манящим и чарующим в густом мраке первобытной тьмы? Бааль старался держаться подальше от дворца – Вавилонская госпожа могла счесть, будто он покорно топчется у порога. Но после стычки с Мастемой решил уступить искушению – и слетавшимся к огню, и разжигавшим его стоило напомнить: даже прирученные чудовища не безопасны.
Народу набежало преизрядно, острая вонь предвкушения временами заглушала буйство цветущих джунглей и запах жареного мяса. Подогретые выпивкой компании, парочки, такие же одиночки, как он сам, – все были погружены в свои нехитрые занятия, но определённо чего-то ждали. Бааль присел на бортик фонтана, извлёк из воздуха кубок – не помешает промочить глотку. Черпать побрезговал, поднёс к струям, брызжущим из отверстых вараньих пастей, и, когда полилось через край, отпил. Аромата почти нет, но вкус превосходно ярок и свеж – зелёные хрусткие персики и молодой подземный мёд. Никакой известковой кислятины. Недурно, Лайла.
Сложенный по всем правилам костёр выглядел поистине грандиозно, как священный идол – для полноты сходства к подножию даже натащили цветов. Что внутри, стоило разглядеть повнимательней, истинным зрением. Совершенно особые поленья – вот откуда эта фальшивая нота. Липкий смолистый страх, тупой животный ужас приговорённых. Бааль сделал ещё пару глотков и облизнулся.
Рядом какой-то бродяга – совсем молодой парнишка, не старше Берита – шумно хлебал прямо из фонтана. Бааль снисходительно наблюдал, как раздуваются худые бока, затем ткнул свесившееся через бортик тело в поясницу носком сапога. Тело вяло лягнуло в ответ и обернулось, утирая рот.
– Эта жопа не продаётся.
– Скажи, любезный, почему костёр до сих пор не запалили? Чего ждут так долго?
Юнец фыркнул, смерил Бааля оценивающим взглядом и ответствовал без всякого уважения:
– Ты что, с Золотой Шахны упал? Луну не видишь? Младшая хозяйка шабаша ищет нового мужа.
Бааль кивнул в знак благодарности и потерял всякий интерес к собеседнику. Полная луна и впрямь была отчётливо видна в ясном небе. Но словоохотливый поганец не унялся. Фамильярно стукнул кулаком в Баалев кубок и заявил:
– Выпьем за мою наречённую, папаша!
Бааль добродушно ухмыльнулся и поддержал тост.
– Вдруг выберет, да не тебя?
– А кого ж ещё-то? Я тут один такой красивый, – мальчишка горделиво подбоченился и подмигнул. – Не занимай очередь, старые кости хороши для шарбы, а не для ложа дочери Богини! Знатный у тебя стаканчик, где подрезал?
Многообещающий юнец. В родном Сифре лет через пятьдесят окончил бы свой славный путь в тележке мусорщика. Здесь не доживёт до конца недели. Так почему бы не придать остатку его жизни немного смысла?
– Что, нравится? – Бааль вновь наполнил кубок, отпил и протянул мальчишке. Тот ухватил подношение цепко, как обезьянка, совершенно завороженный блеском рубинов и золота. – Славный будет подарок твоей невесте.
Парень издал радостный вопль, потом воровато огляделся, спохватившись.
– За удачу! – осушил кубок и поплёлся прочь, пока странный собутыльник не передумал или не потребовал чего-нибудь сомнительного взамен.
– Береги себя.
Бааль проводил его взглядом, и всё с той же добродушной усмешкой наблюдал, как мальчишка пару раз споткнулся и чуть не упал в чей-то костёр. Шальвары занялись охотно, а крики и попытки потушить, не выпуская из рук кубок, вызывали только хохот – откуда пирующим знать, что бедолага не смог бы избавиться от драгоценного подарка, даже если бы очень захотел. К тому же бегущий и истошно вопящий живой факел – чем не развлечение? Никто не дёрнулся помочь, когда парень с разбега влетел в основание костра, ударился головой об одно из толстенных брёвен, да так и остался там, нелепо скрючившись. Отвернулись и забыли, здесь не принято сосредотачиваться на подобных вещах слишком долго. Костёр, к неудовольствию Бааля, не вспыхнул – треклятый мальчишка не сгодился даже на растопку. Но приятное разнообразие всё же внёс.
Разгул вокруг неумолимо набирал обороты – в ожидании главного события добрые вавилонцы времени даром не теряли. Музыка, нестройное пение, шумные пляски, охи и вздохи тех, кто не стал рассчитывать на благосклонность хозяйки шабаша и нашёл себе пару попроще. Чем сильнее Баалем овладевали скука и отвращение, тем отчётливее ощущалось покалывание в кончиках пальцев. Какой там шабаш – попросту бардак, зловонное месиво пьяных случек среди мусора и объедков.
– Я говорила, ещё свидимся, эфенди, – Бааль обернулся и встретил насмешливый взгляд давешней красотки-попрошайки. Умыться и привести себя в порядок для гулянки вертихвостка не удосужилась, скорее наоборот – на щеке пятно сажи, волосы растрёпаны, юбки смяты, подол заляпан. Наверняка вовсю пророчила по кустам хмурое утро всем желающим.
– Что ж, награду отработала честно, – не стал и пытаться скрыть раздражение. Навязчивость в женщинах или мужчинах он презирал одинаково. – Чего ещё тебе надо?
Гадалка рассмеялась и взглядом указала на костёр.
– Того же, чего и тебе. Полешко-то подкинул, да сырое попалось, не занялось без доброй искры.
Бааль прищурился – странные речи для трущобной потаскушки. Девица подошла ближе, заглянула в лицо, словно пытаясь прочесть в нём что-то, известное только ей. Ответил нарочито небрежно, не выходя из роли приезжего:
– Да говорят, неможно жечь, покуда здешняя царевна не выберет себе мужа на ночь.
Замарашка забавно сморщила носик, глаза вспыхнули в полутьме, впитав все оттенки окружающей зелени. Ухватила за рукав, будто увлечённый игрой ребёнок.
– А ты мог бы, эфенди? Изождались, все зенки проглядели. Вдруг не придёт – бывало всяко. Перепьются, перелюбятся, а её нет. Капризная стерва.
Бааль хмыкнул – женщины редко отзываются друг о друге с искренней похвалой. Девчонка восприняла это по-своему – обвила цепкими ручками, уткнулась в грудь и пробормотала неожиданно кротко:
– Ты можешь, эфенди, я знаю, я вижу. Зажги костёр. Пусть горит. Просто горит здесь. Для меня и для тебя.
Пламя с торжествующим рёвом взлетело вверх по брёвнам под приветственный вой толпы и отчаянный, безнадёжный – и неслышный никому, кроме – вопль изнутри костра, быстро рассыпавшийся на отдельные задыхающиеся хрипы. Исполинский столб огня словно стремился расплавить небесный свод и поглотить обитаемый мир. Жадно тянулся во все стороны разом, щедро разбрасывал искры и метко стрелял угольями. Ближние стоянки полыхали вовсю, многие добрые горожане уже катались по земле, ломали кусты и разбивали головы о камни мостовой и бортики фонтанов.
– Лучшего и желать нельзя, правда? – повинуясь мимолётному порыву, подхватил девицу на руки. А она словно того и ждала – крепко обняла за шею и рассмеялась. Нежно, слегка безумно – и щемяще знакомо.
– Далеко ль нести собрался, эфенди?
– А куда прикажешь, царевна.
Притворщица поцеловала Бааля в висок и ловко спрыгнула на землю. В очаровательной взбалмошной головёнке только что дозрела очередная шалость – и его твёрдо вознамерились взять в подельники. Куда и зачем – какой смысл спрашивать, если ответ находится на расстоянии вытянутой руки? Он лишь едва слышно окликнул девчонку по имени. Она одарила его лукавой улыбкой и потянула за собой в арку портала.
Ждал чего угодно, вплоть до ловушек – но плутовка вновь его удивила. Мириады магических светильников поначалу почти ослепили, пришлось накинуть капюшон, но в толпе его замешательства никто не заметил. Народ постоянно прибывал, многие поначалу выглядели куда более оглушёнными и обескураженными, но быстро приходили в себя – добрые горожане порой готовы восстать из мёртвых, лишь бы не пропустить дармовое развлечение.
Бааль бегло оценил обстановку и недоумённо приподнял бровь – они стояли посреди руин. Расчищенных, подновлённых, но заранее проигравших в сражении с вавилонским буйством зелени. Девчонка никуда не делась, и, хотя с виду это он вёл её под руку, направление определяла она. Хорошенький дуэт – бродяга и гадалка. И не самый колоритный в этой кунсткамере – сюда пускали даже нежить и гулей, причём эти ржавые звенья пищевой цепочки умудрялись мирно соседствовать друг с другом. Присутствие Изначальных в периметре придавало атмосфере особую охотничью прелесть. Морочить малых приятно – как бывает приятно раз в триста лет хлебнуть самого дешёвого ледяного пива в жаркий полдень. Чтобы уже к обеду пуститься на поиски чего-нибудь более интересного.
– Слегка припозднились, – глаза девчонки озорно блестели. – Но это ты виноват, эфенди. – Знакомцев ищешь?
– А что искать, сами найдутся, – плутовке нравилось его дразнить, ему – делать вид, что поддался.
По обрывкам мыслей и разговоров догадался, что тут затеяли. Храм Правосудия? Юмор с душком, идеи – и того хлеще, но оголодавшим без магии бедолагам любые помои в радость, любые басни по вкусу. На старые-то дрожжи лить – много ума не надо. «Богиня вернулась, и славен дом её – всё сущее». «Всематери нет нужды тешить гордыню, видя везде лик свой». «Праведный суд Вавилона открыт всякому».
Бааль скривился, его спутница хихикнула: мимо проволокли статую. В чём именно и перед кем провинилась мраморная красотка – понятно. Чей-то постельный капкан сработал вхолостую. Голову и конечности отбили безобразно, получившийся обрубок теперь только в пыточной поставить. Следом семенил Мальфес, старый извращенец никогда не умел вовремя остановиться – и, судя по роже, в этот раз только страх перед патроном хоть как-то сдержал его порывы. Любопытно, помощник главного зодчего – и защита, и орудие казни. Сам Лучезарный руки не приложил, как и его возлюбленная. Парный трон был пуст, но патриоты державы иллюзий видели всё в уютном свете дозволенной истины и особо не волновались.
Мальфес или не узнал его, или попросту не заметил – красовался перед съёмочными кристаллами, опьянённый реакцией толпы.
Следующее блюдо подали незамедлительно. Невзрачные безликие типы в нарядах заезжих гуляк – наёмные убийцы или лазутчики, с высокой вероятностью второе. И самой мирной державе не обойтись без коварных вражеских шпионов. Сопровождала их высокая фигуристая темноволосая девушка. Платье-сетка в пол и длинный белый плащ, небрежно накинутый на плечи, придавали ей вид капризной принцессы, сбежавшей на свидание прямо с бала.
Народ встретил её восторженным рёвом – Цейя, прелестный лик справедливого суда Всематери, милосердная госпожа формы вещей. Бросила взгляд в сторону пустого трона, по лицу пробежала тень недовольства. Обошла вкруг преступников, внимательно изучая каждого.
– Скажите доброму народу, зачем вы явились в город?
На опоенных или зачарованных жертвы не походили, тот, что был постарше, бойко ответил вопросом на вопрос:
– Действительно, зачем бы? По телевизору или в Сети глядели, так может, сюда бы и не попали…
– Скажи хоть, в чём вина, добрая госпожа. За чьи грехи помирать-то? – слаженно работают, только по чьему сценарию. – Или дальше, как на таможне? Про запрещённые предметы и вещества потолкуем?
– Амулеты защитные от лихих людей, антидоты – а как без них в любой поездке? Умял неведомую плюшку с голодухи – и вместо достопримечательностей стенами уборной любуйся, – ворчливо подхватил напарник.
В толпе раздались смешки – комичная парочка балагуров не спешила каяться и сознаваться.
– Я бы рада вам поверить. Такие бравые ребята, такие смелые… – девушка погладила старшего по щеке. – Но вас взяли при попытке связаться с руководством.
– Неправда ваша, мы дядюшку вызывали! – звонко крикнул младший. – А что дядюшка в Адмире живёт – то не преступление. Тоже приехать вот хотел, надо ж обсказать старику, где лучшие кабаки да бордели, – тц-ц, слабая импровизация, хотя защита нападением и уход в клоунаду – излюбленный адмирский стиль. Понятно, отчего их не сдали мозголомам сразу.
Цейя удвоила ласки, сделалась сама нежность и понимание:
– А как зовут бедного старенького дядюшку, у которого такие заботливые племянники? У него же есть имя, малыш?
На лице старшего напарника отразилось отчётливое «Молчи, дурак!», но что он мог противопоставить чарам дочери Лилит?
Дурак не смолчал, а Цейя грустно улыбнулась.
– Полный тёзка, да? Хороший дядюшка, находчивые племянники. Пожалуй, мы вас отпустим. И в самом деле, какие-такие секреты вы могли бы выведать? Вы же добрые и безобидные парни…
Выкрики в толпе стали громче, в Новом Вавилоне шпиков звали по-старому, и Цейе это пришлось по нраву. Щеки её порозовели от удовольствия, она хлопнула в ладоши:
– Бегите, крысятки, вы свободны!
Одежда арестантов ворохом осела на помост, в ней с отчаянным писком что-то копошилось. Цейя поддела край куртки, и две упитанные чёрные крысы ринулись прочь.
Началась азартная ловля «адмирских крысюков», с гиканьем и прибаутками. Цейя удовлетворённо оглядела поднятый переполох и устроилась в тени обломка колонны, закутавшись в плащ. Казалось, ей чего-то недоставало.
Куда подевалась плутовка, Бааль в общей суматохе не заметил. И эта перемена оказалась не единственной – парный трон больше не пустовал.
Венценосная чета, наконец, пожаловала – и в каком же насладительном виде! Государь Денница будто прямиком с поля боя – камзол изодран, голова в бинтах, взгляд болезненно-ясный. И очень скверный. На месте лекарей Бааль бы первым делом предложил скрыть подобное разоблачительное безобразие повязкой. Судя по ширине зрачков, Лучезарный пошёл по стопам братьев-мировращенцев и просто запил контузию чем-то убойным. А может, Рыжая подсобила. Сама целёхонька и довольна донельзя. Кровь и грязь на платье выглядят очередной прихотью модельера. Цейя даже не потрудилась изобразить дочернее беспокойство и тихо исчезла. Инсценировка? Добрый народ такими вопросами не задавался. «Кто? Как? Почему?» – никакого терпения, желай правители полной приватности, так не явились бы вовсе.
– Сегодняшний день печален для меня и радостен для Вавилона, – голос Люцифера звучал гулко и скорбно. – Наш верный друг и давний соратник оказался подлым предателем. Но он не достиг своей цели: я всё ещё жив! Ибо я тот, кто я есть – и вы знаете, кто я. Не по лживым наветам врагов, по правде жизни, что сейчас перед вами без прикрас. Я мог бы скрыть свою горечь – но злодей угрожал не только мне. В безумии своём он посягнул и на жизнь той, что для всех нас дороже собственной!
Бааля перекосило от непреодолимого отвращения. Благо посреди импровизированного митинга в поддержку чудом спасшегося избранника богини можно было позволить себе что угодно. Под дружное скандирование жертв пропаганды сожрать ближайших соседей и сплясать нагишом – как нечего делать, никто не заметит. Хотя страдающая дева-держава, возможно, и оценила бы.
– Советник Маркос! – из нежных уст Лайлы приговор прозвучал как приглашение. Тишина вокруг сделалась гробовой.
Действительно ближний круг полутора государей. Отец-основатель ведомства кшатри, создатель идеальной машины порядка и воздаяния. Бааль питал к Маркосу нечто вроде уважения даже после его участия в провальной раймирской афере Лайлы. Маркос сумел скрыться от гнева Адонаи, одурачить егерей и медиков… Хорошо, Самаэль тогда всё же послушал мудрого совета и принял лишь тех, кто годился на роль безопасной игрушки, потому Маркоса отдали на потеху Третьему отделению. Подарок недолго радовал Аластора – на одном из допросов поставил настолько мощный ментальный щит, что навсегда похоронил под ним свой разум.
Бааль напряг истинное зрение – тц-ц-ц, не бережёт себя государь, похоже, попал под один из коронных боевых номеров Маркоса, чуть меньше везения или сторонней помощи – и скальп Люцифера пошёл бы на сувениры. Маркоса доставили вместе с креслом. Никаких пут, кандалов или сдерживающих заклинаний, никакого конвоя. Расслабленная поза, спокойное лицо, венок в волосах – небрежный штрих к портрету упорствующего злодея. Торжество во взгляде мрачное, отчаянное. Даже Лайле от него достались лишь печаль и презрение, какого заслуживала бы дешёвая шлюха, пойманная с сонным зельем возле подноса с бокалами. На собственную казнь как победитель – старина Маркос верен себе. Сейчас ему вряд ли больно – телом он почти не владеет, а в сознании остаётся силой воли и милостью Хаоса. Цветущая дрянь пустила глубокие корни, и, скорее всего, успела добраться до лобных долей – полупарализованная жертва куда удобней бодрой и разговорчивой.
Тянуть драматическую паузу дальше не стали, иначе пришлось бы глумиться над коматозником или трупом.
– Вина твоя тяжела, но ты ещё можешь искупить её, – судя по преувеличенно чёткой дикции, Люцифер сдерживался из последних сил. «Топиар» – трюк старый и эффектный, но скачки роста зависели не только от движений жертвы, но и от воли заклявшего. Денница и тут нашёл способ выгулять свою манию. Сквозь беднягу Маркоса прорастала «Утренняя звезда», неистребимый раймирский сорняк-паразит.
– Если ты примешь наше прощение и обязанность более никогда не предавать Вавилон – мы вновь назовём тебя своим другом.
Не нахлобучили бы «топиаром» – прямо здесь рискнул бы закончить начатое. Лайла, несомненно, могла помочь ему – но что бы выиграла от замены? Сейчас демонстрировала типично женское кокетливое безразличие. Позы принимала отменно соблазнительные и примеривалась добить неудачливого поклонника. Но Люцифер успел первым.
Рваные неряшливые линии изуродовали щёку приговорённого, и финальный штрих вызвал последний отчаянный всплеск жизни. Маркос уже не мог толком ответить, но умудрился послать всех подальше да поглубже без слов. Ненасытная зелень поглотила его в считанные мгновения. Затянула, заплела, алыми цветами заполонила – и новый шедевр для садов богини был готов.
Толпа постепенно впала в странное оцепенение – ни криков одобрения, ни воплей ужаса. Передние ряды и вовсе походили на сборище сомнамбул. Подойдут ближе – и голодная воронка затянет их с концами. Лайла осторожно коснулась руки Люцифера – тщетно. Привычки путать паству с пищей за Денницей ранее не водилось, но когда и начинать, если не теперь.
Бааль без помех преодолел расстояние до цветущей фигуры и старался выглядеть как можно беспечней – для пущего эффекта принялся насвистывать простенькую мелодию идиотской песенки про козла и деву. И подчёркнуто не обращал внимания на пристальный взгляд Лайлы.
В полном молчании срывал цветок за цветком, пока не почуял, что хватка Денницы ослабла – добрый народ встрепенулся и начал помалу приходить в себя. К подножию трона Бааль шёл, уже сопровождаемый положенными шепотками, охами и вздохами. Ещё бы, новое действующее лицо в спектакле, какой-то прощелыга обнёс труп предателя и лезет преклонять колено с охапкой сорняков!
– Яркие цветы, проросшие на отравленной почве, – пустяк, – весело и зло произнёс Бааль. – Будь у меня богатая держава, несметное войско или верный клан – отдал бы всё. Но какой дар может преподнести безродный бродяга той, у чьих ног весь мир?
Не выпуская букета, уселся на нижней ступени тронной лестницы.
В чертах Лайлы появилась мягкость, лёгкий румянец окрасил щёки – казалось, о раненом избраннике она позабыла напрочь, и пара-тройка ответов на риторический вопрос у неё нашлась бы. Денница наконец очнулся и перестал походить на собственный надгробный памятник. Голос обрёл живые едкие интонации, хотя звучал вначале через силу.
– Вино Вавилона играет со слабыми злые шутки. Милостыню раздаем у дворца в новолуние, а ты явился в суд.
– Не по вашим щедротам тоскую, не по вам сгораю свечой и сохну, как полынь на солнце, – отрезал Бааль, состроив оскорблённую мину. – А на площади раздавайте кому угодно, лишь бы по согласию и лошадям не в испуг.
Не подозревавший о своём чудесном спасении добрый народ принялся шумно упражняться в остроумии, чем не добавил государю душевного равновесия. Голова у него наверняка раскалывалась, несмотря на принятые зелья, – Бааль наградил противника омерзительно широкой улыбкой и принялся ощипывать цветок из букета, изображая популярное в народе гадание.
– Не гневи богиню, – Люцифер устало махнул рукой. – Ступай проспись.
– От пригласит она в свои чертоги – так непременно. До утра проспимся, с огоньком да с оттяжечкой. Вам-то с таким увечьем теперь на покой, к лекарям. Иное неможно – здоровью вред и богине лишние заботы.
– Запахнись, лайдак, куда вывалил! Блох натрясёшь, шелка загадишь... Язык длинный, поганый, по нему венец карьеры тебе – шут да золотарь. Но воров не привечаем – на пиру поймает кто за руку, зашибёт вгорячах. А в нужниках сам задавишься – вору ж хоть дерьма, а даром.
– Прав государь, – Лайла обворожительно улыбнулась, всё внимание моментально оказалось приковано к ней. Знакомый тон, знакомые приёмы. Стиснула нежной ручкой плечо Люцифера – так зажгло страдальца, аж из образа выпал, и продолжила. – От чистого сердца и слова в дар принять не зазорно, а ты говоришь – и лжёшь, не своё берёшь – и портишь.
– Что испорчено – то выправлю. В остальном суди как знаешь, госпожа, – Бааль принял истинный облик и швырнул букет к подножию трона – цветы вспыхнули на лету, и вместо них во все стороны брызнули и покатились по ступеням крупные огненные опалы.
Люцифер откинулся на спинку трона и смежил веки – вряд ли кто заметил в мимолётном взгляде обещание скорой расправы. Народ резвился вовсю – узнали, сволочи, помнят. Комментарии и клички сыпались, как горох из дырявого мешка, Баалю показалось, что он узнал звонкий голос паршивки Хулюд – кто ещё мог так гордо приветствовать «вазира Меджнуна»?
Лайла поднялась во весь рост – парочку признаков несомненного одобрения устроенного балагана и своей персоны Бааль и без того прекрасно разглядел в шелках лифа.
– Место прошлому – за порогом, будущему – за поворотом. Такова моя воля и воля владыки, – смотрела рыжая стерва отнюдь не на соправителя. – Вавилон примет всех, кто готов отдать ему свою верность. Огненные камни были символом моих слёз, но сегодня это слёзы радости. Разделите же их без стеснения!
Слишком прекрасна, чтобы меняться. Дармовые опалы вмиг сделали их невидимками. Первым ушёл Люцифер – что ж, одной проблемой меньше.
– Бессмысленная давка.
– Уже нет, старый ты скаред, – рыжая слишком глубоко запустила когти, по всему видать, стосковалась. – Со мною, из меня и для меня…
– Я совершу лишь то, чего хотел бы сам.
Прежняя планировка воссоздана до мельчайших деталей, идти по улицам можно хоть с закрытыми глазами. Но лучше не стоит – плата за беспечность здесь была несколько выше, чем в любой столице. В кольце древних стен прежние ходульные законы заменял один-единственный.
Пёстрое многоголосие шумных площадей, беспокойное движение повсюду. Искристая суета с наступлением ночи не утихала, наоборот, жарче разгоралась вместе с непременными кострами в честь богини. Он мог бы найти виллу или остановиться в гостинице, благо не всех устраивал первобытный уют в Садах Великой. Но было в этом нечто освежающее, бодрящее. Пару раз его уже пытались убить – атмосфера мира и всеобщей любви ничуть не мешала резать кошельки и глотки. Прятаться он не собирался, сейчас легко мог бы повторить маскировочный трюк хромого шельмака. Но к чему уподобляться? Пусть заметят, пусть явятся. Приди и рискни. Вавилонская госпожа наверняка внимательно следит за ним с тех пор, как он вошёл в ворота. Где она, там и свита. Камерный спектакль «Вазир-бродяга и город тысячи соблазнов» должен прийтись Лайле по вкусу. Если уж принц-консорт из выгребной ямы её устроил. Хотя следовало отдать должное – сотни лет заточения пошли на пользу прощелыге, избавился от сиропных манер и ложной скромности. И если судить по выкрутасам, единственной печатью на нём нынче оставалась лишь печать безумия.
Метким броском в заросли знаменитого раймирского сорняка отправился измятый стебель, пришлось сорвать ещё один цветок.
– Ай, эфенди, плюнь! Плюнь, тебе говорят! Не то худо будет! – попрошайка, вертевшаяся неподалёку уже около четверти часа, осмелилась приблизиться и с любопытством наблюдала, как он с видимым удовольствием разжёвывает нежные лепестки. – Пустынную розу зверь не ест, птица не клюёт, а ты уплетаешь за милую душу, будто больной верблюд!
Нашла, наконец, к чему прицепиться. Однако это даже забавно. Он ответил вежливой улыбкой, помня о своей роли скромного паломника, но доброхотному совету не последовал. Ему нравился терпкий сок и сладкий аромат цветов олеандра. Ифритка тоже была недурна – если отмыть и причесать.
– Меджнун! – припечатала пройда и бесцеремонно ухватила его за рукав, звеня тяжёлыми браслетами. – Вольно ж тебе травиться посреди садов Великой. Какая печаль заела такого важного эфенди? Дай руку, не бойся. Всё расскажу без утайки – как верх брать, куда поворачивать…
– Э, да я сам тебе погадаю, красавица! Ждут тебя пустой карман да холодный зиндан, если вовремя не свернёшь с кривой дорожки, – глядя в бесстыжие жёлто-зелёные глаза, аккуратно извлёк руку девушки из-под своего плаща, а во вторую вложил шеол. Усилием воли удержался, чтобы не разделить вкус «пустынной розы».
– Проваливай!
Гадалка расхохоталась. Игриво толкнула бедром в бедро, пёстрые шёлковые лохмотья на полной груди затрепетали, от пышных юбок поднялось небольшое облако пыли.
– Какой сердитый! Ещё свидимся, эфенди! Эхейе!
Клюнула ладонь, как курица зерно, и спешно удалилась – глянул через плечо, не смог различить соблазнительный силуэт. Дура дурой, а опасность чует.
Устроился поудобнее, прислонившись спиной к нагретому камню, и смежил веки. Дремал чутко, вполглаза, потому не пропустил момент, когда вокруг стало слишком тихо. Знакомая вонь, новые оттенки: прогорклое оружейное масло, горелые чуть подгнившие потроха, давно спёкшаяся кровь пополам с ржавчиной.
– Раньше из твоих подвалов пахло опрятнее. Сточная канава жизни сделала тебя неряхой.
– Не сметь! – особо ретивый десятник не выдержал. Ещё бы, такое безобидное нечто, смехотворный побродяжка, стиравший платье в винном фонтане, а сушивший на ветках, пока объезжал очередную сведённую с чужого двора кобылку. Мозголомов поровну с фокусниками, серьёзно? Бааль фыркнул и открыл глаза:
– И вам не хворать. Располагайтесь без чинов, прошу вас. Сыграть не желаете?
Мастема молча изучал противника. Что ж, бодливому быку в утешение лишь забор покрепче.
– Приятно ведь, когда воля госпожи совпадает с твоей собственной? Принесёшь мою голову на блюде – прекрасный дар любви и верности.
Блюдо Бааль извлёк из воздуха и метнул под ноги. Сверху приземлилась пара костей из того же старого золота: единица и двойка, три крошечных чёрных бриллианта замерли, глухо поблёскивая.
Мастема нахмурил высокий лоб, кивнул подручным. Схлынули, застыли поодаль.
– Разве что на пару орешков. Что взять с шулера, – улыбнулся одними губами. Серые глаза блестели холодно и жадно, как пыточные свёрла. Если бы мог – вонзил бы парочку, наматывая волокна плоти на острые грани, следом раздробил бы кости… Ничуть не переменился.
– Понимаю, поддержать тебе нечем, – сочувственно покачал головой Бааль. – Прости, хватил лишку. Будь по-твоему, орешки так орешки. Но чур, весь кулёк на кон.
– Зубы обломаешь, – Мастема сел напротив и взвесил кубы на ладони. – Даром-то взять – больше выгоды.
– Выгоды больше, почёт другой, – Бааль равнодушно наблюдал, как Мастема изучает кости. – Всего один бросок, добрый амир, – вдруг повезёт?
– В щель твои фокусы, – Мастема с силой швырнул кости обратно. – И трёп туда же.
На мысленный приказ никто не отозвался – половина олухов тщетно пыталась удержать рассыпающийся защитный купол, пока другая давилась едким серым дымом, выкашливая его вместе с хлопьями сажи. Мастема вскочил на ноги, резко схватившись за щеку. Бааль улыбнулся, заметив нечто весьма лестное в глазах противника.
– Зубы беспокоят? – скорлупки остальных орешков трескались одна за другой, обнажая спелые ядра. Упоительная карусель оттенков. Суть личности на пороге посмертия выходит на первый план.
Зрелище определённо стало бы новой сенсацией, однако болевой порог раймирского мясника всегда был излишне близок к дубовым бессмысленным скотам. Где-то между гулем, орком и Князем. Но благодаря этому подарку природы любезно успел восстановить равновесие и пикантно разозлиться.
– Двойка, – Бааль махнул рукой в сторону скрытых травой кубов. – Не взыщи, добрый амир, воля Хаоса. И старый обычай – мечи, коли взялся. Наша прелестная судия сие удостоверила. Благодарю за игру. При случае непременно повторим.
***
Ни один вечер здесь не обходился без игрищ у огня. Как только спускалась ночь, повсюду загорались костры, и самый большой полыхал на дворцовой площади. Поляна в чаще и пляшущее на ней исполинское пламя – что может быть более манящим и чарующим в густом мраке первобытной тьмы? Бааль старался держаться подальше от дворца – Вавилонская госпожа могла счесть, будто он покорно топчется у порога. Но после стычки с Мастемой решил уступить искушению – и слетавшимся к огню, и разжигавшим его стоило напомнить: даже прирученные чудовища не безопасны.
Народу набежало преизрядно, острая вонь предвкушения временами заглушала буйство цветущих джунглей и запах жареного мяса. Подогретые выпивкой компании, парочки, такие же одиночки, как он сам, – все были погружены в свои нехитрые занятия, но определённо чего-то ждали. Бааль присел на бортик фонтана, извлёк из воздуха кубок – не помешает промочить глотку. Черпать побрезговал, поднёс к струям, брызжущим из отверстых вараньих пастей, и, когда полилось через край, отпил. Аромата почти нет, но вкус превосходно ярок и свеж – зелёные хрусткие персики и молодой подземный мёд. Никакой известковой кислятины. Недурно, Лайла.
Сложенный по всем правилам костёр выглядел поистине грандиозно, как священный идол – для полноты сходства к подножию даже натащили цветов. Что внутри, стоило разглядеть повнимательней, истинным зрением. Совершенно особые поленья – вот откуда эта фальшивая нота. Липкий смолистый страх, тупой животный ужас приговорённых. Бааль сделал ещё пару глотков и облизнулся.
Рядом какой-то бродяга – совсем молодой парнишка, не старше Берита – шумно хлебал прямо из фонтана. Бааль снисходительно наблюдал, как раздуваются худые бока, затем ткнул свесившееся через бортик тело в поясницу носком сапога. Тело вяло лягнуло в ответ и обернулось, утирая рот.
– Эта жопа не продаётся.
– Скажи, любезный, почему костёр до сих пор не запалили? Чего ждут так долго?
Юнец фыркнул, смерил Бааля оценивающим взглядом и ответствовал без всякого уважения:
– Ты что, с Золотой Шахны упал? Луну не видишь? Младшая хозяйка шабаша ищет нового мужа.
Бааль кивнул в знак благодарности и потерял всякий интерес к собеседнику. Полная луна и впрямь была отчётливо видна в ясном небе. Но словоохотливый поганец не унялся. Фамильярно стукнул кулаком в Баалев кубок и заявил:
– Выпьем за мою наречённую, папаша!
Бааль добродушно ухмыльнулся и поддержал тост.
– Вдруг выберет, да не тебя?
– А кого ж ещё-то? Я тут один такой красивый, – мальчишка горделиво подбоченился и подмигнул. – Не занимай очередь, старые кости хороши для шарбы, а не для ложа дочери Богини! Знатный у тебя стаканчик, где подрезал?
Многообещающий юнец. В родном Сифре лет через пятьдесят окончил бы свой славный путь в тележке мусорщика. Здесь не доживёт до конца недели. Так почему бы не придать остатку его жизни немного смысла?
– Что, нравится? – Бааль вновь наполнил кубок, отпил и протянул мальчишке. Тот ухватил подношение цепко, как обезьянка, совершенно завороженный блеском рубинов и золота. – Славный будет подарок твоей невесте.
Парень издал радостный вопль, потом воровато огляделся, спохватившись.
– За удачу! – осушил кубок и поплёлся прочь, пока странный собутыльник не передумал или не потребовал чего-нибудь сомнительного взамен.
– Береги себя.
Бааль проводил его взглядом, и всё с той же добродушной усмешкой наблюдал, как мальчишка пару раз споткнулся и чуть не упал в чей-то костёр. Шальвары занялись охотно, а крики и попытки потушить, не выпуская из рук кубок, вызывали только хохот – откуда пирующим знать, что бедолага не смог бы избавиться от драгоценного подарка, даже если бы очень захотел. К тому же бегущий и истошно вопящий живой факел – чем не развлечение? Никто не дёрнулся помочь, когда парень с разбега влетел в основание костра, ударился головой об одно из толстенных брёвен, да так и остался там, нелепо скрючившись. Отвернулись и забыли, здесь не принято сосредотачиваться на подобных вещах слишком долго. Костёр, к неудовольствию Бааля, не вспыхнул – треклятый мальчишка не сгодился даже на растопку. Но приятное разнообразие всё же внёс.
Разгул вокруг неумолимо набирал обороты – в ожидании главного события добрые вавилонцы времени даром не теряли. Музыка, нестройное пение, шумные пляски, охи и вздохи тех, кто не стал рассчитывать на благосклонность хозяйки шабаша и нашёл себе пару попроще. Чем сильнее Баалем овладевали скука и отвращение, тем отчётливее ощущалось покалывание в кончиках пальцев. Какой там шабаш – попросту бардак, зловонное месиво пьяных случек среди мусора и объедков.
– Я говорила, ещё свидимся, эфенди, – Бааль обернулся и встретил насмешливый взгляд давешней красотки-попрошайки. Умыться и привести себя в порядок для гулянки вертихвостка не удосужилась, скорее наоборот – на щеке пятно сажи, волосы растрёпаны, юбки смяты, подол заляпан. Наверняка вовсю пророчила по кустам хмурое утро всем желающим.
– Что ж, награду отработала честно, – не стал и пытаться скрыть раздражение. Навязчивость в женщинах или мужчинах он презирал одинаково. – Чего ещё тебе надо?
Гадалка рассмеялась и взглядом указала на костёр.
– Того же, чего и тебе. Полешко-то подкинул, да сырое попалось, не занялось без доброй искры.
Бааль прищурился – странные речи для трущобной потаскушки. Девица подошла ближе, заглянула в лицо, словно пытаясь прочесть в нём что-то, известное только ей. Ответил нарочито небрежно, не выходя из роли приезжего:
– Да говорят, неможно жечь, покуда здешняя царевна не выберет себе мужа на ночь.
Замарашка забавно сморщила носик, глаза вспыхнули в полутьме, впитав все оттенки окружающей зелени. Ухватила за рукав, будто увлечённый игрой ребёнок.
– А ты мог бы, эфенди? Изождались, все зенки проглядели. Вдруг не придёт – бывало всяко. Перепьются, перелюбятся, а её нет. Капризная стерва.
Бааль хмыкнул – женщины редко отзываются друг о друге с искренней похвалой. Девчонка восприняла это по-своему – обвила цепкими ручками, уткнулась в грудь и пробормотала неожиданно кротко:
– Ты можешь, эфенди, я знаю, я вижу. Зажги костёр. Пусть горит. Просто горит здесь. Для меня и для тебя.
Пламя с торжествующим рёвом взлетело вверх по брёвнам под приветственный вой толпы и отчаянный, безнадёжный – и неслышный никому, кроме – вопль изнутри костра, быстро рассыпавшийся на отдельные задыхающиеся хрипы. Исполинский столб огня словно стремился расплавить небесный свод и поглотить обитаемый мир. Жадно тянулся во все стороны разом, щедро разбрасывал искры и метко стрелял угольями. Ближние стоянки полыхали вовсю, многие добрые горожане уже катались по земле, ломали кусты и разбивали головы о камни мостовой и бортики фонтанов.
– Лучшего и желать нельзя, правда? – повинуясь мимолётному порыву, подхватил девицу на руки. А она словно того и ждала – крепко обняла за шею и рассмеялась. Нежно, слегка безумно – и щемяще знакомо.
– Далеко ль нести собрался, эфенди?
– А куда прикажешь, царевна.
Притворщица поцеловала Бааля в висок и ловко спрыгнула на землю. В очаровательной взбалмошной головёнке только что дозрела очередная шалость – и его твёрдо вознамерились взять в подельники. Куда и зачем – какой смысл спрашивать, если ответ находится на расстоянии вытянутой руки? Он лишь едва слышно окликнул девчонку по имени. Она одарила его лукавой улыбкой и потянула за собой в арку портала.
Ждал чего угодно, вплоть до ловушек – но плутовка вновь его удивила. Мириады магических светильников поначалу почти ослепили, пришлось накинуть капюшон, но в толпе его замешательства никто не заметил. Народ постоянно прибывал, многие поначалу выглядели куда более оглушёнными и обескураженными, но быстро приходили в себя – добрые горожане порой готовы восстать из мёртвых, лишь бы не пропустить дармовое развлечение.
Бааль бегло оценил обстановку и недоумённо приподнял бровь – они стояли посреди руин. Расчищенных, подновлённых, но заранее проигравших в сражении с вавилонским буйством зелени. Девчонка никуда не делась, и, хотя с виду это он вёл её под руку, направление определяла она. Хорошенький дуэт – бродяга и гадалка. И не самый колоритный в этой кунсткамере – сюда пускали даже нежить и гулей, причём эти ржавые звенья пищевой цепочки умудрялись мирно соседствовать друг с другом. Присутствие Изначальных в периметре придавало атмосфере особую охотничью прелесть. Морочить малых приятно – как бывает приятно раз в триста лет хлебнуть самого дешёвого ледяного пива в жаркий полдень. Чтобы уже к обеду пуститься на поиски чего-нибудь более интересного.
– Слегка припозднились, – глаза девчонки озорно блестели. – Но это ты виноват, эфенди. – Знакомцев ищешь?
– А что искать, сами найдутся, – плутовке нравилось его дразнить, ему – делать вид, что поддался.
По обрывкам мыслей и разговоров догадался, что тут затеяли. Храм Правосудия? Юмор с душком, идеи – и того хлеще, но оголодавшим без магии бедолагам любые помои в радость, любые басни по вкусу. На старые-то дрожжи лить – много ума не надо. «Богиня вернулась, и славен дом её – всё сущее». «Всематери нет нужды тешить гордыню, видя везде лик свой». «Праведный суд Вавилона открыт всякому».
Бааль скривился, его спутница хихикнула: мимо проволокли статую. В чём именно и перед кем провинилась мраморная красотка – понятно. Чей-то постельный капкан сработал вхолостую. Голову и конечности отбили безобразно, получившийся обрубок теперь только в пыточной поставить. Следом семенил Мальфес, старый извращенец никогда не умел вовремя остановиться – и, судя по роже, в этот раз только страх перед патроном хоть как-то сдержал его порывы. Любопытно, помощник главного зодчего – и защита, и орудие казни. Сам Лучезарный руки не приложил, как и его возлюбленная. Парный трон был пуст, но патриоты державы иллюзий видели всё в уютном свете дозволенной истины и особо не волновались.
Мальфес или не узнал его, или попросту не заметил – красовался перед съёмочными кристаллами, опьянённый реакцией толпы.
Следующее блюдо подали незамедлительно. Невзрачные безликие типы в нарядах заезжих гуляк – наёмные убийцы или лазутчики, с высокой вероятностью второе. И самой мирной державе не обойтись без коварных вражеских шпионов. Сопровождала их высокая фигуристая темноволосая девушка. Платье-сетка в пол и длинный белый плащ, небрежно накинутый на плечи, придавали ей вид капризной принцессы, сбежавшей на свидание прямо с бала.
Народ встретил её восторженным рёвом – Цейя, прелестный лик справедливого суда Всематери, милосердная госпожа формы вещей. Бросила взгляд в сторону пустого трона, по лицу пробежала тень недовольства. Обошла вкруг преступников, внимательно изучая каждого.
– Скажите доброму народу, зачем вы явились в город?
На опоенных или зачарованных жертвы не походили, тот, что был постарше, бойко ответил вопросом на вопрос:
– Действительно, зачем бы? По телевизору или в Сети глядели, так может, сюда бы и не попали…
– Скажи хоть, в чём вина, добрая госпожа. За чьи грехи помирать-то? – слаженно работают, только по чьему сценарию. – Или дальше, как на таможне? Про запрещённые предметы и вещества потолкуем?
– Амулеты защитные от лихих людей, антидоты – а как без них в любой поездке? Умял неведомую плюшку с голодухи – и вместо достопримечательностей стенами уборной любуйся, – ворчливо подхватил напарник.
В толпе раздались смешки – комичная парочка балагуров не спешила каяться и сознаваться.
– Я бы рада вам поверить. Такие бравые ребята, такие смелые… – девушка погладила старшего по щеке. – Но вас взяли при попытке связаться с руководством.
– Неправда ваша, мы дядюшку вызывали! – звонко крикнул младший. – А что дядюшка в Адмире живёт – то не преступление. Тоже приехать вот хотел, надо ж обсказать старику, где лучшие кабаки да бордели, – тц-ц, слабая импровизация, хотя защита нападением и уход в клоунаду – излюбленный адмирский стиль. Понятно, отчего их не сдали мозголомам сразу.
Цейя удвоила ласки, сделалась сама нежность и понимание:
– А как зовут бедного старенького дядюшку, у которого такие заботливые племянники? У него же есть имя, малыш?
На лице старшего напарника отразилось отчётливое «Молчи, дурак!», но что он мог противопоставить чарам дочери Лилит?
Дурак не смолчал, а Цейя грустно улыбнулась.
– Полный тёзка, да? Хороший дядюшка, находчивые племянники. Пожалуй, мы вас отпустим. И в самом деле, какие-такие секреты вы могли бы выведать? Вы же добрые и безобидные парни…
Выкрики в толпе стали громче, в Новом Вавилоне шпиков звали по-старому, и Цейе это пришлось по нраву. Щеки её порозовели от удовольствия, она хлопнула в ладоши:
– Бегите, крысятки, вы свободны!
Одежда арестантов ворохом осела на помост, в ней с отчаянным писком что-то копошилось. Цейя поддела край куртки, и две упитанные чёрные крысы ринулись прочь.
Началась азартная ловля «адмирских крысюков», с гиканьем и прибаутками. Цейя удовлетворённо оглядела поднятый переполох и устроилась в тени обломка колонны, закутавшись в плащ. Казалось, ей чего-то недоставало.
Куда подевалась плутовка, Бааль в общей суматохе не заметил. И эта перемена оказалась не единственной – парный трон больше не пустовал.
Венценосная чета, наконец, пожаловала – и в каком же насладительном виде! Государь Денница будто прямиком с поля боя – камзол изодран, голова в бинтах, взгляд болезненно-ясный. И очень скверный. На месте лекарей Бааль бы первым делом предложил скрыть подобное разоблачительное безобразие повязкой. Судя по ширине зрачков, Лучезарный пошёл по стопам братьев-мировращенцев и просто запил контузию чем-то убойным. А может, Рыжая подсобила. Сама целёхонька и довольна донельзя. Кровь и грязь на платье выглядят очередной прихотью модельера. Цейя даже не потрудилась изобразить дочернее беспокойство и тихо исчезла. Инсценировка? Добрый народ такими вопросами не задавался. «Кто? Как? Почему?» – никакого терпения, желай правители полной приватности, так не явились бы вовсе.
– Сегодняшний день печален для меня и радостен для Вавилона, – голос Люцифера звучал гулко и скорбно. – Наш верный друг и давний соратник оказался подлым предателем. Но он не достиг своей цели: я всё ещё жив! Ибо я тот, кто я есть – и вы знаете, кто я. Не по лживым наветам врагов, по правде жизни, что сейчас перед вами без прикрас. Я мог бы скрыть свою горечь – но злодей угрожал не только мне. В безумии своём он посягнул и на жизнь той, что для всех нас дороже собственной!
Бааля перекосило от непреодолимого отвращения. Благо посреди импровизированного митинга в поддержку чудом спасшегося избранника богини можно было позволить себе что угодно. Под дружное скандирование жертв пропаганды сожрать ближайших соседей и сплясать нагишом – как нечего делать, никто не заметит. Хотя страдающая дева-держава, возможно, и оценила бы.
– Советник Маркос! – из нежных уст Лайлы приговор прозвучал как приглашение. Тишина вокруг сделалась гробовой.
Действительно ближний круг полутора государей. Отец-основатель ведомства кшатри, создатель идеальной машины порядка и воздаяния. Бааль питал к Маркосу нечто вроде уважения даже после его участия в провальной раймирской афере Лайлы. Маркос сумел скрыться от гнева Адонаи, одурачить егерей и медиков… Хорошо, Самаэль тогда всё же послушал мудрого совета и принял лишь тех, кто годился на роль безопасной игрушки, потому Маркоса отдали на потеху Третьему отделению. Подарок недолго радовал Аластора – на одном из допросов поставил настолько мощный ментальный щит, что навсегда похоронил под ним свой разум.
Бааль напряг истинное зрение – тц-ц-ц, не бережёт себя государь, похоже, попал под один из коронных боевых номеров Маркоса, чуть меньше везения или сторонней помощи – и скальп Люцифера пошёл бы на сувениры. Маркоса доставили вместе с креслом. Никаких пут, кандалов или сдерживающих заклинаний, никакого конвоя. Расслабленная поза, спокойное лицо, венок в волосах – небрежный штрих к портрету упорствующего злодея. Торжество во взгляде мрачное, отчаянное. Даже Лайле от него достались лишь печаль и презрение, какого заслуживала бы дешёвая шлюха, пойманная с сонным зельем возле подноса с бокалами. На собственную казнь как победитель – старина Маркос верен себе. Сейчас ему вряд ли больно – телом он почти не владеет, а в сознании остаётся силой воли и милостью Хаоса. Цветущая дрянь пустила глубокие корни, и, скорее всего, успела добраться до лобных долей – полупарализованная жертва куда удобней бодрой и разговорчивой.
Тянуть драматическую паузу дальше не стали, иначе пришлось бы глумиться над коматозником или трупом.
– Вина твоя тяжела, но ты ещё можешь искупить её, – судя по преувеличенно чёткой дикции, Люцифер сдерживался из последних сил. «Топиар» – трюк старый и эффектный, но скачки роста зависели не только от движений жертвы, но и от воли заклявшего. Денница и тут нашёл способ выгулять свою манию. Сквозь беднягу Маркоса прорастала «Утренняя звезда», неистребимый раймирский сорняк-паразит.
– Если ты примешь наше прощение и обязанность более никогда не предавать Вавилон – мы вновь назовём тебя своим другом.
Не нахлобучили бы «топиаром» – прямо здесь рискнул бы закончить начатое. Лайла, несомненно, могла помочь ему – но что бы выиграла от замены? Сейчас демонстрировала типично женское кокетливое безразличие. Позы принимала отменно соблазнительные и примеривалась добить неудачливого поклонника. Но Люцифер успел первым.
Рваные неряшливые линии изуродовали щёку приговорённого, и финальный штрих вызвал последний отчаянный всплеск жизни. Маркос уже не мог толком ответить, но умудрился послать всех подальше да поглубже без слов. Ненасытная зелень поглотила его в считанные мгновения. Затянула, заплела, алыми цветами заполонила – и новый шедевр для садов богини был готов.
Толпа постепенно впала в странное оцепенение – ни криков одобрения, ни воплей ужаса. Передние ряды и вовсе походили на сборище сомнамбул. Подойдут ближе – и голодная воронка затянет их с концами. Лайла осторожно коснулась руки Люцифера – тщетно. Привычки путать паству с пищей за Денницей ранее не водилось, но когда и начинать, если не теперь.
Бааль без помех преодолел расстояние до цветущей фигуры и старался выглядеть как можно беспечней – для пущего эффекта принялся насвистывать простенькую мелодию идиотской песенки про козла и деву. И подчёркнуто не обращал внимания на пристальный взгляд Лайлы.
В полном молчании срывал цветок за цветком, пока не почуял, что хватка Денницы ослабла – добрый народ встрепенулся и начал помалу приходить в себя. К подножию трона Бааль шёл, уже сопровождаемый положенными шепотками, охами и вздохами. Ещё бы, новое действующее лицо в спектакле, какой-то прощелыга обнёс труп предателя и лезет преклонять колено с охапкой сорняков!
– Яркие цветы, проросшие на отравленной почве, – пустяк, – весело и зло произнёс Бааль. – Будь у меня богатая держава, несметное войско или верный клан – отдал бы всё. Но какой дар может преподнести безродный бродяга той, у чьих ног весь мир?
Не выпуская букета, уселся на нижней ступени тронной лестницы.
В чертах Лайлы появилась мягкость, лёгкий румянец окрасил щёки – казалось, о раненом избраннике она позабыла напрочь, и пара-тройка ответов на риторический вопрос у неё нашлась бы. Денница наконец очнулся и перестал походить на собственный надгробный памятник. Голос обрёл живые едкие интонации, хотя звучал вначале через силу.
– Вино Вавилона играет со слабыми злые шутки. Милостыню раздаем у дворца в новолуние, а ты явился в суд.
– Не по вашим щедротам тоскую, не по вам сгораю свечой и сохну, как полынь на солнце, – отрезал Бааль, состроив оскорблённую мину. – А на площади раздавайте кому угодно, лишь бы по согласию и лошадям не в испуг.
Не подозревавший о своём чудесном спасении добрый народ принялся шумно упражняться в остроумии, чем не добавил государю душевного равновесия. Голова у него наверняка раскалывалась, несмотря на принятые зелья, – Бааль наградил противника омерзительно широкой улыбкой и принялся ощипывать цветок из букета, изображая популярное в народе гадание.
– Не гневи богиню, – Люцифер устало махнул рукой. – Ступай проспись.
– От пригласит она в свои чертоги – так непременно. До утра проспимся, с огоньком да с оттяжечкой. Вам-то с таким увечьем теперь на покой, к лекарям. Иное неможно – здоровью вред и богине лишние заботы.
– Запахнись, лайдак, куда вывалил! Блох натрясёшь, шелка загадишь... Язык длинный, поганый, по нему венец карьеры тебе – шут да золотарь. Но воров не привечаем – на пиру поймает кто за руку, зашибёт вгорячах. А в нужниках сам задавишься – вору ж хоть дерьма, а даром.
– Прав государь, – Лайла обворожительно улыбнулась, всё внимание моментально оказалось приковано к ней. Знакомый тон, знакомые приёмы. Стиснула нежной ручкой плечо Люцифера – так зажгло страдальца, аж из образа выпал, и продолжила. – От чистого сердца и слова в дар принять не зазорно, а ты говоришь – и лжёшь, не своё берёшь – и портишь.
– Что испорчено – то выправлю. В остальном суди как знаешь, госпожа, – Бааль принял истинный облик и швырнул букет к подножию трона – цветы вспыхнули на лету, и вместо них во все стороны брызнули и покатились по ступеням крупные огненные опалы.
Люцифер откинулся на спинку трона и смежил веки – вряд ли кто заметил в мимолётном взгляде обещание скорой расправы. Народ резвился вовсю – узнали, сволочи, помнят. Комментарии и клички сыпались, как горох из дырявого мешка, Баалю показалось, что он узнал звонкий голос паршивки Хулюд – кто ещё мог так гордо приветствовать «вазира Меджнуна»?
Лайла поднялась во весь рост – парочку признаков несомненного одобрения устроенного балагана и своей персоны Бааль и без того прекрасно разглядел в шелках лифа.
– Место прошлому – за порогом, будущему – за поворотом. Такова моя воля и воля владыки, – смотрела рыжая стерва отнюдь не на соправителя. – Вавилон примет всех, кто готов отдать ему свою верность. Огненные камни были символом моих слёз, но сегодня это слёзы радости. Разделите же их без стеснения!
Слишком прекрасна, чтобы меняться. Дармовые опалы вмиг сделали их невидимками. Первым ушёл Люцифер – что ж, одной проблемой меньше.
– Бессмысленная давка.
– Уже нет, старый ты скаред, – рыжая слишком глубоко запустила когти, по всему видать, стосковалась. – Со мною, из меня и для меня…
– Я совершу лишь то, чего хотел бы сам.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Глава 2, где опальный адмирский министр узнаёт дурные вести и принимает важное решение, а народная царица получает неожиданную помощь
Читать?Пустота скользила по коридорам вслед за ним, звуки шагов вязли и растворялись в её глумливом молчании. Кто велел погасить огни, кто отпустил слуг, кто посмел отдавать здесь приказы? И как их решились исполнить в обход воли хозяина? Бааль оскалился в темноту, ища, на ком бы выместить гнев – тщетно. Дворец будто вымер. Огромное здание, днём и ночью полное жизни и движения, замерло, застыло – для полного сходства с покинутыми виллами врагов Империи недоставало только следов мародёрства и слоя пыли под ногами. Идеальный порядок и гулкая пустота, цеплявшаяся за полы его одеяний, слишком живая для этой гробницы. Что-то осталось здесь, не сбежало вместе со всеми, угнездилось под сводами, впиталось в стены. Оно следило из чёрной глади зеркал, пряталось за каждым поворотом.
Игры разума, не более, как и слабый, но удручающе неотвязный запах. Эхо прошлого или будущего? Безмолвие смеялось над ним, ожидая, когда он даст слабину и позовёт. Смехотворная провокация.
Нет смысла окликать ушедших. С теми, кто оставил своего владыку, следовало поступить иначе. Согласно древнему обычаю.
Из покоев младшего сына он сразу шагнул в кабинет. На сегодня прогулок достаточно.
Высокая фигура у окна не обернулась. Лишь зябко повела плечами и выдохнула. Копну тёмных вьющихся волос окутало густое облако дыма. Вот откуда эти миазмы. Омерзительная смесь, всё равно что курить грязь из канавы в гульских трущобах. Из её покоев вонь так до конца и не выветрилась, несмотря на все ухищрения, включая магические.
Бааль с недовольным видом устроился в кресле и уставился на гостью. Она, вопреки ожиданиям, не исчезла.
– Скажи на милость, что ты находишь в этой дряни, девочка? – с некоторым облегчением произнёс Бааль. Со спины сходство было полным. Впрочем, лицом и характером мерзавка тоже удалась в мать.
– Мне по вкусу. Вам – и особенно вашему зятю – что драконьего навоза поесть. Тройное удовольствие! – Димена коротко рассмеялась. – А, теперь уже двойное, но я как-нибудь переживу. Ради блага клана.
Интонация ясно дала понять, что строптивая дочь имеет в виду.
– И ты караулила меня здесь лишь ради этого?
– Не только. До сих пор не научилась злиться на тебя как следует, – ловкое жонглирование обращениями тоже уцепила с материнского подола, но выходило куда мягче. – Знаю, ты думал и о нас. Теперь я могу завершить то, чего не успел твой… сотрапезник. – Яду сцедила в самую меру. Иного эти паузы убили бы на месте. – Всю отборную шваль дорогой покойный Молох хоть и не забрал с собой, но любезно переправил невесть куда. Остальные пойдут за мной без лишних возражений.
– Запрещаю, – Бааль решительно рубанул воздух в ответ на невозможные речи. С ума она, что ли, сошла от свалившейся в руки власти? Главой дома должен быть Адро, как старший наследник.
– Сколь вам угодно, – голос Димены, вкрадчивый и обманчиво ласковый, прозвучал прямо над ухом. Украшать собой оконный проём и дымить напоказ ей наскучило, решила прибегнуть к излюбленному трюку. Если закрыть глаза, покажется, будто за креслом стоит сама Нитокрис во плоти. Терзать окружающих она предпочитала именно в такой манере.
– Можете даже испепелить меня на месте. Или отравить. Или обратить, скажем, в ширму. Пожалуй, вышло бы иронично… – Димена присела на подлокотник и нежно обняла за шею. – Но тогда все, решительно все удостоверят новый замечательный факт семейной истории Великого дома. А с ним и ваше безумие. Мнимое, конечно же.
Отпрянула, со значением покрутила на пальце крупное кольцо, откинула крышечку – внутри скромно поблёскивал крошечный прозрачный кристалл.
Бааль ожидал чего-то подобного – слишком уж нагло держалась, будто нарочно пыталась вывести из себя. Скользнул равнодушным взглядом, бросил презрительно:
– Кто?
Пусть болтает, из яда этой кобры тоже может выйти полезное зелье.
– Братец Эфор едва ль испрашивал благословения, чтобы присягнуть дядюшке Асмо, – тц-ц, передавил. Почуяла напряжение, заговорила медленнее, тщательно выбирая слова. Страха, которым за версту несло от Зевеля и прочих, Бааль не ощущал. – Как и малышка Моза, сбежавшая под крылышко к своему любовнику. Кому в радость есть с чужого стола, а кому-то – накрывать свой.
Димена вынула из-за корсажа тонкий конверт с фамильным гербом и положила перед Баалем.
– Вряд ли содержимое тебя порадует. Береги себя, отец.
Приятное тепло неискренних объятий резко сменилось холодом, словно за воротник всыпали горсть колотого льда. Димена ушла, оставив шлейф скрытого торжества и странной горечи. Бааль втянул ноздрями воздух и чутко прислушался. Мёд, кожа, пряности, тяжёлый едкий душок курительного сбора – и ничего более. Быть может, последняя милая шутка – беречь себя он неизменно советовал тем, кого намеревался вскоре извести. Что ж. Врагам незачем знать, что нет больше таких ядов и заклятий нет, что способны убить его. Письмо вскрыл безо всяких предосторожностей. Узнал почерк Феора, пробежал взглядом несколько раз, строчки плясали перед глазами, снова и снова сообщая о вероломном предательстве.
С отвращением отбросил послание прочь, едва уняв покалывание в кончиках пальцев. Желание сжечь клочок бумаги на лету было слишком сильным. Теперь понятно, по крайней мере, куда провалился младший оболтус. «Иаль – калека умственный, Зевель – моральный, за Беритом присмотрит сын того, кого ты больше всего ненавидишь».
Димена, Моза, треклятый недоносок Балто – и кто во главе всей шайки? Феор, само миролюбие, само спокойствие. Столетиями изображать равнодушие к власти и полное нежелание участвовать в планах клана – талант! Бааль аж задохнулся от злости и восхищения. Узнай, как любимый первенец всех надул, ненаглядная Нитокрис, пожалуй, хохотала бы до слёз. Он почти слышал её смех.
Плевать. За сыном ушли самые слабые и трусливые твари. Ещё более жалкие – попрятались по норам, страшась гнева истинного владыки. Он помнил всех и каждого, но их имена, заслуги и проступки больше не имели значения.
Бааль оглядел обстановку кабинета – нетерпеливые огненные змейки уже резвились повсюду, щедро рассыпая бесчисленные искры и расползаясь всё дальше. Что могло – занималось сразу, прочее – медленно тлело и плавилось, готовясь стать новым блюдом в славном пиршестве.
Жаль, нельзя пригласить к трапезе всех отступников, но отчего бы не передать гостинцев особо приближённым и отличившимся? Иногда ведь достаточно одной свечи и хорошего ветра, чтобы выгорел целый квартал. Старый фокус, почти ровесник мира, потому изысканно прост и, разумеется, запрещён. Капли крови падали в огонь и сворачивались, забавно шипя и потрескивая, – и среди этих звуков отчётливо проступал ответ.
Брызнули стёкла внутри и снаружи: погребальный звон и сигнал тревоги слились в ликующем крещендо. Бааль закрыл порезы на руках и благосклонно кивнул, будто вышколенной прислуге, вовремя подавшей платок. Дворец умирал окончательно, самой чистой из смертей. Дышал шумно и хрипло, вывалив из оконных рам гибкие и жадные огненные языки. Разумно всё же уйти до того, как взлетит на воздух здешняя алхимическая лаборатория. Кто хранит всех – тому и хоронить павших, прости, приятель, сегодня это ты.
Но как отказать себе в удовольствии провести покорную стихию до парадного входа? Решительно невозможно. С каждым шагом дышалось вольготнее, с плеч вместе с пеплом и золой облетал тяжкий груз. Надолго ли хватит той лёгкости? «И когда Бездна почти пуста, а Вавилон из песка восстал…»
Спускаясь по объятой пламенем лестнице к выходу, сквозь рёв и грохот Бааль наконец расслышал собственный беспечный свист. Надо же. Одна из первых версий гимна тогда ещё будущей Империи. Та, что так нравилась ей. Им обоим.
***
«Полноправная властительница Вольного Перешейка и наместница Всематери на земле, благочестивая и милосердная государыня Хали…»
Решка горько усмехнулась – с последних страниц всех официальных бумаг «подруга пророка» исчезла вместе с любыми упоминаниями о Зоэле Фирсетском, избраннике богини. Дед постарался – в лучших традициях мести сгинувшим врагам и старых проклятий, «ты уйдёшь – и тебя забудут». Нешер объяснила, что такое «вуаль забвения»: именно этого эффекта дед пытался достичь, не прибегая к магии.
Ничего не сумел сделать лишь с флагом и гимном. Деву облагородили, насколько это было возможно, но козла при ней пришлось оставить. Новый текст песни в памяти добрых граждан укореняться никак не желал. Оно и понятно, умельцы Лино – хорошие поэты, но «народный» вариант был столь уморительно похабен и фантастически прилипчив, что положенные на ту же нехитрую музыку разумные и правильные слова никак не могли соперничать с залихватским творчеством уличных мальчишек. То бишь с совместным мелодико-поэтическим откровением пророка и его верных. Но какой смысл в этом теперь, когда ожили древние легенды и невозможное свершилось? С тех пор, как из небытия поднялся проклятый город, не то, что титулы, а и жизнь «государыни Хали» стоят не дороже ослиной отрыжки. Запретные свитки не лгали, вопреки уверениям деда. Пусть в отношении многих мужчин богиня и была справедлива, но её собственный нрав – нуга с толчёным алмазом.
– Что-то не так, девочка? Ты снова видела что-нибудь? – старый скорпион в последнее время почтителен и заботлив до тошноты, да и все прочие обращаются с нею так, будто она смертельно больна.
– Да, только что. Очередной кусок бессмысленно перепорченной бумаги, – тон вышел излишне резким, но как совладать, если вечно лезет поперёк?
Дед в своём новом амплуа долготерпеливого наставника при капризной царице лишь кротко вздохнул и вперил в правящую особу слишком пристальный взгляд.
– Твоя наставница и все мы очень опечалены тем, как ты изводишь себя. К чему тратить столько сил на то, с чем без труда управятся помощники?
– Зоэль всегда читал каждую цидульку, прежде чем подмахивать, – от упоминания имени пророка и жемчужин его лексикона почтенного старца не перекосило только благодаря большому опыту придворного лицедейства. Угол рта, впрочем, многообещающе дёрнулся, потому Решка решила продолжать в том же духе.
– Что ещё господа и госпожа советники вздумают провернуть моим именем? Прикажут пошить и надеть на статую богини исполинские шальвары? Введут официальный штраф для всех, кто продолжает звать монумент Золотой Шахной? Ещё какую-нибудь столь же важную глупость сродни ремонту во дворце, коему назначено пойти под снос?
– Ты всё-таки что-то видела, – обеспокоенно качнул головой дед. – И не сказала даже Нешер.
Ну, разумеется. Рада была бы ослепнуть, оглохнуть, лишиться всех прочих чувств и памяти заодно. Сказка ожила, обернулась кошмаром – и поселилась в её снах. Или, скорее, видениях – злая грёза подстерегала не только ночью. Добросовестный пересказ жутких картин окончательно привёл её к роли не то редкой фарфоровой статуэтки, не то гранаты с разболтанной чекой.
– И что бы она сделала? Сунула мне в клювик очередное бесполезное зелье? – с тех пор, как Решка перестала пить снадобья пустынной ведьмы, видения постепенно становились ярче и чётче, а уверенность в себе крепла. – Если Перешеек благословлён богиней, ифриты – избранный народ, коего не коснулось безумие нечестивых, чего нам страшиться? Бегите следом за другими старейшинами к подножию трона – вдруг вашу судьбу Всемать решит иначе. Всё больше смелости, чем сидеть и ждать, покуда за нами придёт её армия праведных.
Дед всё же не выдержал, сверкнул глазищами из-под седых бровей.
– Эк разошлась грозная государыня, – знакомые интонации. «Разгоготалась, глупая гусыня», – дальше обычно следовали наставления и назидания. – Раз преисполнилась мудрости своей до краёв, – давай, учи нас, дураков старых, трусливых да магией обделённых. На тебя вся надежда!
Крыть было нечем. Потому Решка со стуком отбросила перо, едва не опрокинув чернильницу. Вот вам повелительная державность! Черпайте больше, мажьте гуще и ешьте молча.
Мелочную радость старого скорпиона омрачило внезапное вторжение. Двери со стуком распахнулись, на пороге возник недовольный Альсар и доложил:
– К вам помощник адмирского посла. Я велел ему подождать, но он и слушать не желает!
– Истинно так, – за спиной телохранителя возник смазливый спутник Асмодея со шрамом на щеке. – Не желаю. Когда охотничий пёс вынужден притворяться комнатной собачкой, выносить это зрелище нет никаких сил. Поглядим, каков из тебя виночерпий, – Альсар едва успел поймать брошенную ему объёмистую бутылку тёмного стекла. Пыль с неё стерли наскоро и не до конца.
– Да стой ты, – двери захлопнулись прямо перед носом у Альсара. Красавчик обаятельно улыбнулся и приглашающе махнул рукой – на низком столике у входа возник серебряный поднос, а за ним маленькие бокалы на тонких изящных ножках. Совершенно некстати Решка вспомнила, как дед однажды попытался привить пророку и царю зачатки хороших манер и отучить, наконец, жрать херес прямо из горла. Зоэль предсказуемо закусил удила и сердечно попросил деда больше не позорить «детскими рюмашками» ифритский народ и Великую мать.
Поймала на себе взгляд тёмно-жёлтых глаз – вроде бы тёплый и располагающий, как и подобает, но слишком тяжёлый для легкомысленного повесы. Явно не пытается понравиться – честен хоть в этом, стало быть, не считает кромешной дурой, не способной прочесть досье. Судя по дарам, явился к деду. Устроился в кресле, словно визит утомил его в самом начале.
Альсар вскрыл бутылку и вопросительно уставился на гостя. Тот кивнул, не глядя.
– Лить вино невесть кому – дурная примета, – неприязненно заметил Альсар, наполнив четыре бокала. – У нас говорят так: знай всех, кого угощаешь. Ничейная чаша зовёт лишних, амир.
– О, кочевничьи суеверия, очаровательно, – Эфор усмехнулся и взял с подноса бокал. – Впрочем, парнишка хитёр – и на вашем месте, государыня, я бы к нему присмотрелся. Клан Хамсин всегда славился силой, норовом и… преданностью – по душевной склонности вольный ветер Пустошей способен на истинно прекрасные безрассудства!
Что-то в тоне гостя заставило деда покинуть свой пост подле Решки – не иначе, пустил в ход амулетное жульство, пытаясь точнее угадать цель визита. С напитками Альсар подсуетился не хуже вышколенных подавальщиков, но губы поджал. Скрывать яркие эмоции, когда лицо не задёрнуто платком по самые глаза, ему всё ещё было сложновато. Как и предполагалось, любимый «чаёк» пророка, только противу обычного изрядно горчит. И по аромату – будто в залитый выдержанным подземным мёдом саркофаг какого-нибудь шейха кинули щедрую горсть царских орехов.
Малхаз смаковал странный херес, аж глаза прикрыл от удовольствия – дарителю надо продемонстрировать, сколь высоко оценили угощение. Но не больше – достопочтенный младший посол сам задал тон визита, церемонные ответные потчеванья тут ни к чему. На самом деле старый скорпион попросту изучал «союзника» и выжидал, спросить прямо – значит уронить честь садразама и мудрейшего из шейхов Совета. Решка занималась тем же, но томная неподвижность гостя сбивала с толку. Проступала в его облике непонятная дисгармония: с виду типичный столичный хлыщ – холёный, балованный, опасный. Всё при нём, ой, да не всё. Пришлось отвлечься от этой картины пересчётом бокальцев. Не шесть. А вот семь или восемь – как так? Один лишний или два? Или таковых нет вовсе, когда включить в счёт волчицу с сыном?
Эфор этот манёвр скорее почуял, чем заметил. Живость тона вполне сошла бы за натуральную, оставь он глаза прикрытыми.
– Убеждаюсь, что для злых языков Сифра нет сласти лакомей, чем ваша красота, государыня Хали. Приятно видеть, что слухи о пошатнувшемся на почве грёз здоровье царицы – лишь наветы неверных.
От Альсара сейчас можно было без помех палить костры, зажигать светильники или прикуривать – Решка небрежным жестом поправила причёску, парень повиновался беспрекословно и сделал вид, будто изучает пейзаж за окном. На деда такие трюки уже не действовали, по крайней мере, вне тронного зала.
– Наставница Нешер зорко следит за успехами избранницы Великой и не допустит даже малейшего вреда, – сухо, неприятно, лживо. Про ваш славный «тройственный союз» Кувира-Хамсин-Эбла на улицах языки стёрли, чесавши.
– Госпожа и родоначальница прославленного браком с дочерью владыки Адмира клана Хамсин, бесспорно, хороша в этом. И верна себе. Но её умения – как и ваши, дядюшка, – во-первых, древние. Во-вторых, ифритские. А доля «порченой крови» у государыни Хали весьма велика, слава Хаосу. Я пришёл помочь, – последнее было адресовано Решке лично.
Благодарим покорнейше, заметил говорящую подставку могущественного артефакта. Опал, впрочем, никак не реагировал на одиозную персону.
Ответить Решка не успела – резная панель возле шкафа бесшумно отъехала в сторону, и к высокому обществу присоединилась «госпожа и родоначальница». За ней маячила угольно-чёрная рожа министра разбойных дел.
– А вы легки на помине. По адмирским поверьям, сие пророчит долгую жизнь. Целую ручки, – даже не привстал, мерзавец, лишь отсалютовал бокалом. – Ба! Да ещё с эскортом. Счастлив видеть в добром здравии, шейх Дастур. Снова прячетесь под юбками у дам, а, старый конокрад?
Нешер плавным мановением руки отпустила Альсара прочь и благосклонно кивнула, словно бы случайно вошла в комнату и ни словечка из ранее сказанного не услышала. Дастур осклабился и развёл руками – даже жестикуляция эблассца отличалась редкой по силе двусмысленностью.
– Эфор бен Бааль, лучший сын лучшего друга всех шейхов. Соболезнуем вашей утрате.
В равнодушных глазах помощника посла мелькнул алый огонёк – и отразился почти видимой точкой прицела меж бровей Дастура. Голос сохранил бархатную мягкость, но короткое слово на староадмирском прозвучало с хлёстким оттенком площадной брани. Буря экспрессии, часть шарма Третьего дома, ну конечно же.
– Доверенные лица… Почти в полном составе – и могут засвидетельствовать искренность моих намерений. Если вы согласны, – тут Эфор снова уставился на Решку, по-прежнему тяжело, но без угрозы, – я прошу вас открыть мне что-нибудь, известное всем присутствующим. Прочее поведаете после, но тоже не таясь. Как сообщали бы лейб-медику о неудобной, но легко решаемой проблеме…
Решка помедлила, прикидывая, чего добивается этот пройдоха. Подобраться поближе к подвеске? Сын почти всемогущего Изначального, известного коллекционера магических редкостей – не смешно, унесите. Трона Вольного Перешейка? Тому, кто манкировал возможностью сделаться зятем владыки Адмира и отрёкся от кровной родни ради возможности жить по своему разумению? Причём с избранником весьма скромного происхождения и положения. Отчаянный малый. Если и не поверит, «совету раритетов» знатная выйдет вилка в бок. Много воли взяли.
– Я дам вам больше – открою ранее не известное никому, – Решка скромно потупилась, нащупав спрятанную в рукаве подвеску. Та отозвалась теплом, словно дружеское рукопожатие. Судя по протестующим тайным знакам деда, она рассудила верно. Зоэлев камень пока проявил себя наиболее преданным из её советников, ни разу не ошибся и не солгал, а договариваться и трактовать она наловчилась. Вот так, наверное, и начинается безумие, а чем заканчивается… Проклятый шейх шейхов Аджи Даххак вначале лишь вынужденно кормил проросших из его спины змей. Но со временем привязался к ним, холил и лелеял, называя друзьями, братьями и мудрейшими из визирей. Впрочем, то, что несчастный творил, окончательно утратив разум, – детские игры по сравнению с забавами правителей Нового Вавилона.
Поняв, что паузой того и гляди воспользуется неугомонная Нешер, Решка взяла себя в руки и заговорила. Советникам ведь тоже не терпелось узнать, что она скрывает – да-да, многомудрые, читать некоторые намеренья бывает не сложнее, чем очередные дурные вести в донесениях. Хотела начать иначе, да получилось сбивчиво, сумбурно:
– Благодатные кущи, сады богини – страшное место, гиблое место. Золотой город сводит слабых с ума, заставляет терять себя и в конце концов поглощает. Перепившие дармового вина из хрустальных фонтанов падают без чувств, и Вавилон забирает их. Где вечером забывались пьяным сном кутилы – к утру лишь цветы, травы и кусты шумят, откликаясь ветру. Таким проще всего – растворяются в беспамятстве, возрождаются иными, и не страдают, став пищей для своих собратьев. Бесчисленная дичь должна чем-то пробавляться, прежде чем съедят и её. Круговорот жизни и смерти. Изобилие в садах Великой имеет свою цену. Но куда хуже тем, кто получил «помилование» и второй шанс. Превращённые насильственно и забывающие медленно.
Восстанавливая дыхание, Решка сполна насладилась тем, как Дастур посерел и прошептал, обращаясь к деду:
– Мансур и Тахир с сыновьями…
– О, не печальтесь, – к удивлению Решки, она не сразу узнала свой голос, так переливчато-нежно и одновременно мерзко он прозвучал. – Баран и верблюд были откровенно староваты, но крепость веры, чистота помыслов и добрый маринад воистину творят чудеса. Блюдо пришлось всем по вкусу. Особенно хвалили голубей – нежные, сладкие, а косточки мягкие, аж во рту тают! Никакого вина не надо, после такого и ключевая вода пьянит…
Зубы неприятно звякнули о край бокала – подвеска заметно нагрелась, но, не встретив понимания, попросту стрельнула в локоть чем-то вроде электрического разряда. Намёк тонкий, как бревно: некоторые впечатления лучше вовремя запивать. Вдохнула аромат хереса, отметила краем глаза – к ней шагнула только Нешер, да и та остановилась на полдороге.
– Царский стол, значит, – то ли подыграть решила, хитрая ведьма, то ли вспомнила что.
У простых не хуже. Дикая, странная жизнь, но об иной никто и не мыслит в стенах Вавилона. Алчно берут, что успевают, покуда не пришёл их черёд – и никаких тревог, сомнений, рассуждений. Только вечный праздник огня и веселья, шум музыки, яркие краски салютов в ночном небе – а за ними неугасимая жажда, выжигающая изнутри, сжирающая заживо…
Эфор умел сохранять неподвижность почище бывалого снайпера – одна радость, в глаза не смотрел. И в голову не лез.
– В восхищении, – вальяжный красавчик поднялся и отвесил Решке лёгкий поклон. Кажется, не из одной лишь тяги к светской театральности, а из каких-то более интересных соображений. – Ни из тебя, ни для тебя, ни ради тебя я не совершу того, чего не пожелала бы ты сама.
– Погоди, кучук-амир, больно скор ты на слова и дела. Дай понять, что продаёшь – государыня-то у нас юна, добра и доверчива, да только есть кому рядом встать, – и снова госпожа наставница рвётся в бой. Воистину, с финиковой пальмы инжир не падает, а младший посол, очень возможно, прав насчёт Альсара.
– Полноте, мудрейшая, эту формулу вы частенько слышали из разных уст с разных сторон, – Эфор одарил любезной улыбкой всех присутствующих. – Государыня Хали сказала своё слово, а я – своё.
– Наставница Нешер права, – Решка церемонно кивнула пустынной ведьме. –Ваш патрон прежде не скупился на подобные речи, соловьём разливался про руки помощи на чреслах дружбы, с тем и отбыл восвояси. Как и раймирские принцы. Щедры дары в закрытом ларце.
Эфор вздохнул понимающе и несколько устало. Сощурился, глядя на подвеску, – когда она успела показаться из рукава, Решка не заметила.
– Некоторые ларцы лучше не открывать, а дары не трогать. Но, как говорят заядлые игроки – «взялся – мечи, поймал – держи». Всех присутствующих, кто не желает удалиться, попрошу сохранять спокойствие и – по возможности – тишину. Чем меньше помех, тем лучше связь. Камень оснащён дополнительными защитными чарами на случай потери контроля.
На столе рядом с бокалами возник крупный кристалл – такие использовали для записи или съёмок.
Решка догадалась, к чему идёт дело.
– Нас могут засечь с той стороны?
Эфор пожал плечами.
– Я не всесилен. И, насколько понимаю, прежняя хозяйка подвески вам грезилась не всегда? Добро, добро… Всё ещё любопытней, чем предполагалось! Представьте, куда бы вам хотелось сунуть ваш изящный шпионский носик – наивозможно ясно и чётко, до предельного натяжения воли – и мягко отпустите снаряд. Понимаете, о чём я говорю? По глазам вижу, «дальняя слежка» для вас не пустой звук… – сухой менторский тон, пулемётная очередь слов, ну хоть на камень смотреть не просит – не может же знать, что этот этап она давно прошла. Неужто она и вправду такая простушка, у которой всё написано на лице? Внутрь Золотого дворца смогла попасть случайно – после просмотра очередных эфиров и бдений в дедовой библиотеке резиденция богини и её верных не выходила из головы. Подобраться поближе, невидимой и бесплотной тенью пройти по коридорам до самых тайных закоулков, в самое сердце страшного города…
– Вы меня слышите? Соберитесь. Иначе так и будете обнюхивать костровища на площади и любоваться расчленёнкой в пыточных. Или в один прекрасный день вас занесёт прямо в спальню госпожи Вавилонской – и это станет концом подруги пророка. Останется лишь седая слюнявая идиотка с пустым взглядом, никчёмная вешалка для символа власти – и это в лучшем случае…
Голос Эфора звучал всё глуше, словно из колодца доносились и пререкания советников – жужжание надоедливых насекомых, вездесущих крупных мух с зеленоватыми спинками, гудение пчёл в густом влажном воздухе. В ноздри ударил запах земли, прелых листьев, цветов, песка и мёда – до того приторно-сладкая могильная смесь, что аж слегка замутило.
Просторная комната, обставленная с безликой небрежной роскошью, – не оранжерея, несмотря на обилие раскрытых бутонов и липкую духоту. Окна задёрнуты плотными алыми шторами. Везде золотой, белый и алый. Даже цветы подобраны в той же гамме. Вряд ли чьи-то покои – скорее, гостиная или зал для приватных аудиенций. Жить в таких условиях смог бы только душевнобольной, хотя, судя по отделке потолка, форме светильников и прочим более мелким деталям, здешние декораторы удрали из Бездны вместе с правителями – и любой посетитель оказывался заперт внутри их воплощённой мании.
Одно из кресел было занято – фигура казалась очередным экспонатом выставки диковин, частью обстановки. Сухопарый мужчина неопределённого возраста с безжизненным застывшим лицом и водянистыми глазами выглядел, как искусно забальзамированный труп. По парадным одеждам в цветах клана и возгласам господ советников, Решка поняла, кто перед ней.
– Кайс Покойник, чтоб мне провалиться! Припал к подножию трона, значит. Достойный жребий.
– Похоже, теперь он Кайс Чучело. Мудра богиня. Подать на стол эту падаль – даже гули передрищут…
Лицо нынешнего главы Совета шейхов и очертания предметов сделались расплывчатыми и начали отдаляться.
– Держи на мушке, – прозвучал над головой баритон Эфора. – Ничто не должно отвлечь. Не сбивай дыхание, цепляйся за мелочи, любой якорь сгодится. Разве не забавно – чучело шейха в пустой комнате?
Решка хотела сбросить с плеч руки младшего посла, но ей показалось, будто чучело моргнуло.
От курильниц поползли тонкие струйки удушливого дыма, и в комнате неслышно появились двое. Некто в белом занял резное, обитое тускло-алым бархатом кресло у камина. Скрылся за высокой спинкой, сделавшей бы честь любому трону. На просторном диванчике чуть поодаль устроилась женщина: Решке пришлось приложить усилия, чтобы как следует разглядеть её. Возгласы господ министров, окрик Нешер и мягкий нажим Эфора: «Детали, маленькая царица. Целое состоит из частей».
Щедро украшенный крупными белыми опалами корсаж, узорная вышивка на коротком подоле – причудливо переплетающиеся папоротники и хвощи. Разложенный, как хвост диковинной птицы, шлейф, отделанный россыпью мелких бриллиантов. Всё это великолепие горело и сияло оттенками старого золота в тон тяжёлой копне волос, собранной в сложный узел.
Миниатюрная копия треклятого памятника в платье выглядела куда более примечательно, чем без. Сменила одну царственную позу на другую и проронила:
– Подойди.
– Да, госпожа, – даже голос, как у покойника, дурно поднятого некромантом-неумёхой.
Вздымающаяся над вырезом корсажа роскошная витрина для не менее роскошного колье пленила несчастного настолько, что на лице его наконец прорезалось выражение – и напрочь опровергло спорную идею, будто чувства к женщине способны облагородить мужчину. Такие – определённо нет.
Показанные во всей красе длинные стройные ноги окончательно подкосили и приблизившегося шейха, и мужскую часть «совета раритетов», и даже, кажется, Эфора.
Решка пожалела, что столь пристально разглядывала колье в виде виноградных лоз, но уж слишком тонкой была работа, слишком маняще блестели жёлтые ягодки опалов и бриллиантовые капельки на изумрудных листьях. Обувь оказалась куда проще – и Решка с непонятным злорадством отметила, что золотые сандалии всеблагой богини пришлись бы впору какому-нибудь дюжему легионеру.
– Я слышала твою ложь. Теперь хочу услышать правду, – женщина взирала на гостя благосклонно, но вкрадчивый нежный голос таил смутную угрозу. – Ты привёл ко мне отступников и пришёл сам. Дай мне правду, Кайс Суад, и я решу, станет ли обманщик обманщиков шейхом шейхов.
– Какую правду, госпожа?
– Единственную. На что ты готов ради меня?
– На всё, – выдохнул шейх, сорвав с головы платок. Женщина ласково улыбнулась, но в жёлто-зелёных глазах появился неприятный блеск. Совершенная красота храмовой статуи – и первобытная звериная жестокость хищника, забавляющегося с беспомощной добычей.
– Слова без дел пусты. Примешь ли ты знак моей любви, что свяжет нас навечно?
Вместо ответа несчастный ринулся лобзать обнажённое колено своего божества, словно нарочно выставленное для поцелуя. Божество уцепило бессвязно бормочущую жертву за подбородок и исполосовало лоб острыми длинными ногтями. Затем бегло прошлось алым гибким языком по кровоточащему узору. Шейх впал в ступор, замер подле богини, глядя куда-то в пространство. Та потрепала его по шее, будто ласкала пса.
Из кресла у камина раздались скупые аплодисменты. Мужчина в белом поднялся, и Решка смогла разглядеть его получше, о чём тотчас пожалела. Когда-то он, вероятно, был очень красив, а нынче выглядел ожившим трупом почище Кайса. Не лицо, посмертная маска, изредка подёргиваемая судорогой мрачного исступления. Движения царя, взгляд маньяка.
– Теперь он нравится мне куда больше! А тебе, Халиль? – подала голос женщина.
Чудовище в белом молча провело рукой по волосам возлюбленной, грубым хозяйским жестом коснулось шеи – словно передразнивая обращение с шейхом.
– Готов на всё ради госпожи? – негромкий, глухой, будто давно сорванный голос пробирал до дрожи в позвоночнике. – Твой достойный потомок наконец-то искренен, Лайла. И по-прежнему абсолютно бесполезен вместе со всей своей магией и бессчётным выводком таких же мешков дерьма и вожделений. Но я исправлю это.
Женщина повернула голову и лукаво улыбнулась чудовищу.
– Он верен высшей цели, а не личной выгоде. Всё, как ты и хотел.
Чудовище издало короткий шипящий смешок. Решке на миг показалось, что Люцифер сейчас свернёт любовнице шею, но он лишь извлёк из воздуха массивное золотое кольцо с рубином и бросил Кайсу.
– Прими и мой дар, бессменный глава будущего Совета Пустошей, шейх шейхов и голос Нового Вавилона.
Кайс отмер, но повиновался далеко не сразу – как только он надел кольцо, богиня недовольно поджала узкие губы и выпрямилась, от былой расслабленности не осталось и следа.
Люцифер растянул рот в довольной усмешке и обратился к шейху.
– Как ты чувствуешь себя теперь?
– Обновлённым, государь, – печать на лбу быстро заживала и сейчас изгладилась совсем, не оставив ни единого шрама. Решку вновь замутило, не то от запаха цветов, не то от противоестественности зрелища – вместо прежней, пусть и неприятной личности перед правящей четой стоял живой инструмент, идеальный фанатик, лишённый собственных желаний и стремлений. Простая и понятная страсть, разожжённая Лилит, приняла иную, законченную форму.
– Превосходно. Желаешь ли власти и силы большей, чем была дарована тебе?
– Лишь быть достойным их. Если я паду, моё место займут дети клана.
– Не волнуйся об этом. Ты жив, пока служишь Вавилону. Донеси нашу волю в самые отдалённые уголки Пустошей, найди и приведи к нам своих братьев и сестёр. Таких же, как ты и часть твоего клана. Истинным детям Вавилона больше нет нужды прятаться и притворяться. Все, кто посмеет оказать сопротивление, будут усмирены. У Нового Вавилона нет врагов. Как нет границ – Вавилон там, где ступают истинные его чада, Вавилон там, куда простирается их взор. Град великолепный, сокрушительный, неисчислимый и неизбывный – везде и всюду.
Слова сыпались и сыпались, блестящие и тяжёлые, как монеты – голос разносился под сводами зала, отражался гулким эхом, множился в хрустале и звенел в зеркалах, шуршал золотом парчи и шёлка, тёк ручьями порфиры по мраморным полам, заставлял их плавиться, обнажая под плитами алчно отверстый зев бездонного тёмного колодца…
Руку ожгло знакомой болью, в лицо плеснула затхлая сырость. Решка зажмурилась, зашлась кашлем, а когда отдышалась и проморгалась, то увидела прямо перед собой вполне натурально смущённого и совершенно искренне довольного Эфора.
– Мои извинения, слегка перестарался, но этот светильник безумия следовало погасить. Болевой порог у тебя – многим на зависть, подвеска за ним не поспевает. Пришлось импровизировать, – он указал на разбросанные по полу цветы и пустую вазу. Ни деда, ни Нешер, ни даже Дастура в комнате не было.
– Где все?
– Убил, надругался и съел каждого. С особой жестокостью, – Эфор возвёл глаза к потолку. – Тётка вывела седых кобелей на одной сворке, лишь только дошло, чем пахнет. И мне подсобила, – посол поморщился и потёр висок. –Опасаться стоит не её снадобий и не меня. Вавилон всегда ищет своё – и берёт, если находит. Не увидит он, проглядит она – и безошибочно поймают оба. Ты на троне всего ничего, а паранойя как у Изначальных. Я бы предложил обильную трапезу после такого, но ты явно не расположена…
Беседу прервал стук дверей – в кабинет ворвался взъерошенный и запыхавшийся Альсар.
– Амир Эфор!
– Ну хоть не кучук, хозяйчик или господинчик. Какого тебе вараньего, дурень?
– Чокнутая сука сбежала вместе со свитой. Её сын рвёт и мечет.
– Надеюсь, не буквально. Только взбесившегося оборотня нам недоставало. Кликни девиц, пусть приберут здесь и подготовят купальню для государыни. А мы с тобой пока навестим скорбящего – как-никак, с этого момента он глава лазурского посольства и его единственный представитель.
Решка хотела возразить – ещё один явился распоряжаться её именем! – но лишь махнула рукой. Что толку прыгать из окна горящего дома, когда на улице ураган?
Игры разума, не более, как и слабый, но удручающе неотвязный запах. Эхо прошлого или будущего? Безмолвие смеялось над ним, ожидая, когда он даст слабину и позовёт. Смехотворная провокация.
Нет смысла окликать ушедших. С теми, кто оставил своего владыку, следовало поступить иначе. Согласно древнему обычаю.
Из покоев младшего сына он сразу шагнул в кабинет. На сегодня прогулок достаточно.
Высокая фигура у окна не обернулась. Лишь зябко повела плечами и выдохнула. Копну тёмных вьющихся волос окутало густое облако дыма. Вот откуда эти миазмы. Омерзительная смесь, всё равно что курить грязь из канавы в гульских трущобах. Из её покоев вонь так до конца и не выветрилась, несмотря на все ухищрения, включая магические.
Бааль с недовольным видом устроился в кресле и уставился на гостью. Она, вопреки ожиданиям, не исчезла.
– Скажи на милость, что ты находишь в этой дряни, девочка? – с некоторым облегчением произнёс Бааль. Со спины сходство было полным. Впрочем, лицом и характером мерзавка тоже удалась в мать.
– Мне по вкусу. Вам – и особенно вашему зятю – что драконьего навоза поесть. Тройное удовольствие! – Димена коротко рассмеялась. – А, теперь уже двойное, но я как-нибудь переживу. Ради блага клана.
Интонация ясно дала понять, что строптивая дочь имеет в виду.
– И ты караулила меня здесь лишь ради этого?
– Не только. До сих пор не научилась злиться на тебя как следует, – ловкое жонглирование обращениями тоже уцепила с материнского подола, но выходило куда мягче. – Знаю, ты думал и о нас. Теперь я могу завершить то, чего не успел твой… сотрапезник. – Яду сцедила в самую меру. Иного эти паузы убили бы на месте. – Всю отборную шваль дорогой покойный Молох хоть и не забрал с собой, но любезно переправил невесть куда. Остальные пойдут за мной без лишних возражений.
– Запрещаю, – Бааль решительно рубанул воздух в ответ на невозможные речи. С ума она, что ли, сошла от свалившейся в руки власти? Главой дома должен быть Адро, как старший наследник.
– Сколь вам угодно, – голос Димены, вкрадчивый и обманчиво ласковый, прозвучал прямо над ухом. Украшать собой оконный проём и дымить напоказ ей наскучило, решила прибегнуть к излюбленному трюку. Если закрыть глаза, покажется, будто за креслом стоит сама Нитокрис во плоти. Терзать окружающих она предпочитала именно в такой манере.
– Можете даже испепелить меня на месте. Или отравить. Или обратить, скажем, в ширму. Пожалуй, вышло бы иронично… – Димена присела на подлокотник и нежно обняла за шею. – Но тогда все, решительно все удостоверят новый замечательный факт семейной истории Великого дома. А с ним и ваше безумие. Мнимое, конечно же.
Отпрянула, со значением покрутила на пальце крупное кольцо, откинула крышечку – внутри скромно поблёскивал крошечный прозрачный кристалл.
Бааль ожидал чего-то подобного – слишком уж нагло держалась, будто нарочно пыталась вывести из себя. Скользнул равнодушным взглядом, бросил презрительно:
– Кто?
Пусть болтает, из яда этой кобры тоже может выйти полезное зелье.
– Братец Эфор едва ль испрашивал благословения, чтобы присягнуть дядюшке Асмо, – тц-ц, передавил. Почуяла напряжение, заговорила медленнее, тщательно выбирая слова. Страха, которым за версту несло от Зевеля и прочих, Бааль не ощущал. – Как и малышка Моза, сбежавшая под крылышко к своему любовнику. Кому в радость есть с чужого стола, а кому-то – накрывать свой.
Димена вынула из-за корсажа тонкий конверт с фамильным гербом и положила перед Баалем.
– Вряд ли содержимое тебя порадует. Береги себя, отец.
Приятное тепло неискренних объятий резко сменилось холодом, словно за воротник всыпали горсть колотого льда. Димена ушла, оставив шлейф скрытого торжества и странной горечи. Бааль втянул ноздрями воздух и чутко прислушался. Мёд, кожа, пряности, тяжёлый едкий душок курительного сбора – и ничего более. Быть может, последняя милая шутка – беречь себя он неизменно советовал тем, кого намеревался вскоре извести. Что ж. Врагам незачем знать, что нет больше таких ядов и заклятий нет, что способны убить его. Письмо вскрыл безо всяких предосторожностей. Узнал почерк Феора, пробежал взглядом несколько раз, строчки плясали перед глазами, снова и снова сообщая о вероломном предательстве.
С отвращением отбросил послание прочь, едва уняв покалывание в кончиках пальцев. Желание сжечь клочок бумаги на лету было слишком сильным. Теперь понятно, по крайней мере, куда провалился младший оболтус. «Иаль – калека умственный, Зевель – моральный, за Беритом присмотрит сын того, кого ты больше всего ненавидишь».
Димена, Моза, треклятый недоносок Балто – и кто во главе всей шайки? Феор, само миролюбие, само спокойствие. Столетиями изображать равнодушие к власти и полное нежелание участвовать в планах клана – талант! Бааль аж задохнулся от злости и восхищения. Узнай, как любимый первенец всех надул, ненаглядная Нитокрис, пожалуй, хохотала бы до слёз. Он почти слышал её смех.
Плевать. За сыном ушли самые слабые и трусливые твари. Ещё более жалкие – попрятались по норам, страшась гнева истинного владыки. Он помнил всех и каждого, но их имена, заслуги и проступки больше не имели значения.
Бааль оглядел обстановку кабинета – нетерпеливые огненные змейки уже резвились повсюду, щедро рассыпая бесчисленные искры и расползаясь всё дальше. Что могло – занималось сразу, прочее – медленно тлело и плавилось, готовясь стать новым блюдом в славном пиршестве.
Жаль, нельзя пригласить к трапезе всех отступников, но отчего бы не передать гостинцев особо приближённым и отличившимся? Иногда ведь достаточно одной свечи и хорошего ветра, чтобы выгорел целый квартал. Старый фокус, почти ровесник мира, потому изысканно прост и, разумеется, запрещён. Капли крови падали в огонь и сворачивались, забавно шипя и потрескивая, – и среди этих звуков отчётливо проступал ответ.
Брызнули стёкла внутри и снаружи: погребальный звон и сигнал тревоги слились в ликующем крещендо. Бааль закрыл порезы на руках и благосклонно кивнул, будто вышколенной прислуге, вовремя подавшей платок. Дворец умирал окончательно, самой чистой из смертей. Дышал шумно и хрипло, вывалив из оконных рам гибкие и жадные огненные языки. Разумно всё же уйти до того, как взлетит на воздух здешняя алхимическая лаборатория. Кто хранит всех – тому и хоронить павших, прости, приятель, сегодня это ты.
Но как отказать себе в удовольствии провести покорную стихию до парадного входа? Решительно невозможно. С каждым шагом дышалось вольготнее, с плеч вместе с пеплом и золой облетал тяжкий груз. Надолго ли хватит той лёгкости? «И когда Бездна почти пуста, а Вавилон из песка восстал…»
Спускаясь по объятой пламенем лестнице к выходу, сквозь рёв и грохот Бааль наконец расслышал собственный беспечный свист. Надо же. Одна из первых версий гимна тогда ещё будущей Империи. Та, что так нравилась ей. Им обоим.
***
«Полноправная властительница Вольного Перешейка и наместница Всематери на земле, благочестивая и милосердная государыня Хали…»
Решка горько усмехнулась – с последних страниц всех официальных бумаг «подруга пророка» исчезла вместе с любыми упоминаниями о Зоэле Фирсетском, избраннике богини. Дед постарался – в лучших традициях мести сгинувшим врагам и старых проклятий, «ты уйдёшь – и тебя забудут». Нешер объяснила, что такое «вуаль забвения»: именно этого эффекта дед пытался достичь, не прибегая к магии.
Ничего не сумел сделать лишь с флагом и гимном. Деву облагородили, насколько это было возможно, но козла при ней пришлось оставить. Новый текст песни в памяти добрых граждан укореняться никак не желал. Оно и понятно, умельцы Лино – хорошие поэты, но «народный» вариант был столь уморительно похабен и фантастически прилипчив, что положенные на ту же нехитрую музыку разумные и правильные слова никак не могли соперничать с залихватским творчеством уличных мальчишек. То бишь с совместным мелодико-поэтическим откровением пророка и его верных. Но какой смысл в этом теперь, когда ожили древние легенды и невозможное свершилось? С тех пор, как из небытия поднялся проклятый город, не то, что титулы, а и жизнь «государыни Хали» стоят не дороже ослиной отрыжки. Запретные свитки не лгали, вопреки уверениям деда. Пусть в отношении многих мужчин богиня и была справедлива, но её собственный нрав – нуга с толчёным алмазом.
– Что-то не так, девочка? Ты снова видела что-нибудь? – старый скорпион в последнее время почтителен и заботлив до тошноты, да и все прочие обращаются с нею так, будто она смертельно больна.
– Да, только что. Очередной кусок бессмысленно перепорченной бумаги, – тон вышел излишне резким, но как совладать, если вечно лезет поперёк?
Дед в своём новом амплуа долготерпеливого наставника при капризной царице лишь кротко вздохнул и вперил в правящую особу слишком пристальный взгляд.
– Твоя наставница и все мы очень опечалены тем, как ты изводишь себя. К чему тратить столько сил на то, с чем без труда управятся помощники?
– Зоэль всегда читал каждую цидульку, прежде чем подмахивать, – от упоминания имени пророка и жемчужин его лексикона почтенного старца не перекосило только благодаря большому опыту придворного лицедейства. Угол рта, впрочем, многообещающе дёрнулся, потому Решка решила продолжать в том же духе.
– Что ещё господа и госпожа советники вздумают провернуть моим именем? Прикажут пошить и надеть на статую богини исполинские шальвары? Введут официальный штраф для всех, кто продолжает звать монумент Золотой Шахной? Ещё какую-нибудь столь же важную глупость сродни ремонту во дворце, коему назначено пойти под снос?
– Ты всё-таки что-то видела, – обеспокоенно качнул головой дед. – И не сказала даже Нешер.
Ну, разумеется. Рада была бы ослепнуть, оглохнуть, лишиться всех прочих чувств и памяти заодно. Сказка ожила, обернулась кошмаром – и поселилась в её снах. Или, скорее, видениях – злая грёза подстерегала не только ночью. Добросовестный пересказ жутких картин окончательно привёл её к роли не то редкой фарфоровой статуэтки, не то гранаты с разболтанной чекой.
– И что бы она сделала? Сунула мне в клювик очередное бесполезное зелье? – с тех пор, как Решка перестала пить снадобья пустынной ведьмы, видения постепенно становились ярче и чётче, а уверенность в себе крепла. – Если Перешеек благословлён богиней, ифриты – избранный народ, коего не коснулось безумие нечестивых, чего нам страшиться? Бегите следом за другими старейшинами к подножию трона – вдруг вашу судьбу Всемать решит иначе. Всё больше смелости, чем сидеть и ждать, покуда за нами придёт её армия праведных.
Дед всё же не выдержал, сверкнул глазищами из-под седых бровей.
– Эк разошлась грозная государыня, – знакомые интонации. «Разгоготалась, глупая гусыня», – дальше обычно следовали наставления и назидания. – Раз преисполнилась мудрости своей до краёв, – давай, учи нас, дураков старых, трусливых да магией обделённых. На тебя вся надежда!
Крыть было нечем. Потому Решка со стуком отбросила перо, едва не опрокинув чернильницу. Вот вам повелительная державность! Черпайте больше, мажьте гуще и ешьте молча.
Мелочную радость старого скорпиона омрачило внезапное вторжение. Двери со стуком распахнулись, на пороге возник недовольный Альсар и доложил:
– К вам помощник адмирского посла. Я велел ему подождать, но он и слушать не желает!
– Истинно так, – за спиной телохранителя возник смазливый спутник Асмодея со шрамом на щеке. – Не желаю. Когда охотничий пёс вынужден притворяться комнатной собачкой, выносить это зрелище нет никаких сил. Поглядим, каков из тебя виночерпий, – Альсар едва успел поймать брошенную ему объёмистую бутылку тёмного стекла. Пыль с неё стерли наскоро и не до конца.
– Да стой ты, – двери захлопнулись прямо перед носом у Альсара. Красавчик обаятельно улыбнулся и приглашающе махнул рукой – на низком столике у входа возник серебряный поднос, а за ним маленькие бокалы на тонких изящных ножках. Совершенно некстати Решка вспомнила, как дед однажды попытался привить пророку и царю зачатки хороших манер и отучить, наконец, жрать херес прямо из горла. Зоэль предсказуемо закусил удила и сердечно попросил деда больше не позорить «детскими рюмашками» ифритский народ и Великую мать.
Поймала на себе взгляд тёмно-жёлтых глаз – вроде бы тёплый и располагающий, как и подобает, но слишком тяжёлый для легкомысленного повесы. Явно не пытается понравиться – честен хоть в этом, стало быть, не считает кромешной дурой, не способной прочесть досье. Судя по дарам, явился к деду. Устроился в кресле, словно визит утомил его в самом начале.
Альсар вскрыл бутылку и вопросительно уставился на гостя. Тот кивнул, не глядя.
– Лить вино невесть кому – дурная примета, – неприязненно заметил Альсар, наполнив четыре бокала. – У нас говорят так: знай всех, кого угощаешь. Ничейная чаша зовёт лишних, амир.
– О, кочевничьи суеверия, очаровательно, – Эфор усмехнулся и взял с подноса бокал. – Впрочем, парнишка хитёр – и на вашем месте, государыня, я бы к нему присмотрелся. Клан Хамсин всегда славился силой, норовом и… преданностью – по душевной склонности вольный ветер Пустошей способен на истинно прекрасные безрассудства!
Что-то в тоне гостя заставило деда покинуть свой пост подле Решки – не иначе, пустил в ход амулетное жульство, пытаясь точнее угадать цель визита. С напитками Альсар подсуетился не хуже вышколенных подавальщиков, но губы поджал. Скрывать яркие эмоции, когда лицо не задёрнуто платком по самые глаза, ему всё ещё было сложновато. Как и предполагалось, любимый «чаёк» пророка, только противу обычного изрядно горчит. И по аромату – будто в залитый выдержанным подземным мёдом саркофаг какого-нибудь шейха кинули щедрую горсть царских орехов.
Малхаз смаковал странный херес, аж глаза прикрыл от удовольствия – дарителю надо продемонстрировать, сколь высоко оценили угощение. Но не больше – достопочтенный младший посол сам задал тон визита, церемонные ответные потчеванья тут ни к чему. На самом деле старый скорпион попросту изучал «союзника» и выжидал, спросить прямо – значит уронить честь садразама и мудрейшего из шейхов Совета. Решка занималась тем же, но томная неподвижность гостя сбивала с толку. Проступала в его облике непонятная дисгармония: с виду типичный столичный хлыщ – холёный, балованный, опасный. Всё при нём, ой, да не всё. Пришлось отвлечься от этой картины пересчётом бокальцев. Не шесть. А вот семь или восемь – как так? Один лишний или два? Или таковых нет вовсе, когда включить в счёт волчицу с сыном?
Эфор этот манёвр скорее почуял, чем заметил. Живость тона вполне сошла бы за натуральную, оставь он глаза прикрытыми.
– Убеждаюсь, что для злых языков Сифра нет сласти лакомей, чем ваша красота, государыня Хали. Приятно видеть, что слухи о пошатнувшемся на почве грёз здоровье царицы – лишь наветы неверных.
От Альсара сейчас можно было без помех палить костры, зажигать светильники или прикуривать – Решка небрежным жестом поправила причёску, парень повиновался беспрекословно и сделал вид, будто изучает пейзаж за окном. На деда такие трюки уже не действовали, по крайней мере, вне тронного зала.
– Наставница Нешер зорко следит за успехами избранницы Великой и не допустит даже малейшего вреда, – сухо, неприятно, лживо. Про ваш славный «тройственный союз» Кувира-Хамсин-Эбла на улицах языки стёрли, чесавши.
– Госпожа и родоначальница прославленного браком с дочерью владыки Адмира клана Хамсин, бесспорно, хороша в этом. И верна себе. Но её умения – как и ваши, дядюшка, – во-первых, древние. Во-вторых, ифритские. А доля «порченой крови» у государыни Хали весьма велика, слава Хаосу. Я пришёл помочь, – последнее было адресовано Решке лично.
Благодарим покорнейше, заметил говорящую подставку могущественного артефакта. Опал, впрочем, никак не реагировал на одиозную персону.
Ответить Решка не успела – резная панель возле шкафа бесшумно отъехала в сторону, и к высокому обществу присоединилась «госпожа и родоначальница». За ней маячила угольно-чёрная рожа министра разбойных дел.
– А вы легки на помине. По адмирским поверьям, сие пророчит долгую жизнь. Целую ручки, – даже не привстал, мерзавец, лишь отсалютовал бокалом. – Ба! Да ещё с эскортом. Счастлив видеть в добром здравии, шейх Дастур. Снова прячетесь под юбками у дам, а, старый конокрад?
Нешер плавным мановением руки отпустила Альсара прочь и благосклонно кивнула, словно бы случайно вошла в комнату и ни словечка из ранее сказанного не услышала. Дастур осклабился и развёл руками – даже жестикуляция эблассца отличалась редкой по силе двусмысленностью.
– Эфор бен Бааль, лучший сын лучшего друга всех шейхов. Соболезнуем вашей утрате.
В равнодушных глазах помощника посла мелькнул алый огонёк – и отразился почти видимой точкой прицела меж бровей Дастура. Голос сохранил бархатную мягкость, но короткое слово на староадмирском прозвучало с хлёстким оттенком площадной брани. Буря экспрессии, часть шарма Третьего дома, ну конечно же.
– Доверенные лица… Почти в полном составе – и могут засвидетельствовать искренность моих намерений. Если вы согласны, – тут Эфор снова уставился на Решку, по-прежнему тяжело, но без угрозы, – я прошу вас открыть мне что-нибудь, известное всем присутствующим. Прочее поведаете после, но тоже не таясь. Как сообщали бы лейб-медику о неудобной, но легко решаемой проблеме…
Решка помедлила, прикидывая, чего добивается этот пройдоха. Подобраться поближе к подвеске? Сын почти всемогущего Изначального, известного коллекционера магических редкостей – не смешно, унесите. Трона Вольного Перешейка? Тому, кто манкировал возможностью сделаться зятем владыки Адмира и отрёкся от кровной родни ради возможности жить по своему разумению? Причём с избранником весьма скромного происхождения и положения. Отчаянный малый. Если и не поверит, «совету раритетов» знатная выйдет вилка в бок. Много воли взяли.
– Я дам вам больше – открою ранее не известное никому, – Решка скромно потупилась, нащупав спрятанную в рукаве подвеску. Та отозвалась теплом, словно дружеское рукопожатие. Судя по протестующим тайным знакам деда, она рассудила верно. Зоэлев камень пока проявил себя наиболее преданным из её советников, ни разу не ошибся и не солгал, а договариваться и трактовать она наловчилась. Вот так, наверное, и начинается безумие, а чем заканчивается… Проклятый шейх шейхов Аджи Даххак вначале лишь вынужденно кормил проросших из его спины змей. Но со временем привязался к ним, холил и лелеял, называя друзьями, братьями и мудрейшими из визирей. Впрочем, то, что несчастный творил, окончательно утратив разум, – детские игры по сравнению с забавами правителей Нового Вавилона.
Поняв, что паузой того и гляди воспользуется неугомонная Нешер, Решка взяла себя в руки и заговорила. Советникам ведь тоже не терпелось узнать, что она скрывает – да-да, многомудрые, читать некоторые намеренья бывает не сложнее, чем очередные дурные вести в донесениях. Хотела начать иначе, да получилось сбивчиво, сумбурно:
– Благодатные кущи, сады богини – страшное место, гиблое место. Золотой город сводит слабых с ума, заставляет терять себя и в конце концов поглощает. Перепившие дармового вина из хрустальных фонтанов падают без чувств, и Вавилон забирает их. Где вечером забывались пьяным сном кутилы – к утру лишь цветы, травы и кусты шумят, откликаясь ветру. Таким проще всего – растворяются в беспамятстве, возрождаются иными, и не страдают, став пищей для своих собратьев. Бесчисленная дичь должна чем-то пробавляться, прежде чем съедят и её. Круговорот жизни и смерти. Изобилие в садах Великой имеет свою цену. Но куда хуже тем, кто получил «помилование» и второй шанс. Превращённые насильственно и забывающие медленно.
Восстанавливая дыхание, Решка сполна насладилась тем, как Дастур посерел и прошептал, обращаясь к деду:
– Мансур и Тахир с сыновьями…
– О, не печальтесь, – к удивлению Решки, она не сразу узнала свой голос, так переливчато-нежно и одновременно мерзко он прозвучал. – Баран и верблюд были откровенно староваты, но крепость веры, чистота помыслов и добрый маринад воистину творят чудеса. Блюдо пришлось всем по вкусу. Особенно хвалили голубей – нежные, сладкие, а косточки мягкие, аж во рту тают! Никакого вина не надо, после такого и ключевая вода пьянит…
Зубы неприятно звякнули о край бокала – подвеска заметно нагрелась, но, не встретив понимания, попросту стрельнула в локоть чем-то вроде электрического разряда. Намёк тонкий, как бревно: некоторые впечатления лучше вовремя запивать. Вдохнула аромат хереса, отметила краем глаза – к ней шагнула только Нешер, да и та остановилась на полдороге.
– Царский стол, значит, – то ли подыграть решила, хитрая ведьма, то ли вспомнила что.
У простых не хуже. Дикая, странная жизнь, но об иной никто и не мыслит в стенах Вавилона. Алчно берут, что успевают, покуда не пришёл их черёд – и никаких тревог, сомнений, рассуждений. Только вечный праздник огня и веселья, шум музыки, яркие краски салютов в ночном небе – а за ними неугасимая жажда, выжигающая изнутри, сжирающая заживо…
Эфор умел сохранять неподвижность почище бывалого снайпера – одна радость, в глаза не смотрел. И в голову не лез.
– В восхищении, – вальяжный красавчик поднялся и отвесил Решке лёгкий поклон. Кажется, не из одной лишь тяги к светской театральности, а из каких-то более интересных соображений. – Ни из тебя, ни для тебя, ни ради тебя я не совершу того, чего не пожелала бы ты сама.
– Погоди, кучук-амир, больно скор ты на слова и дела. Дай понять, что продаёшь – государыня-то у нас юна, добра и доверчива, да только есть кому рядом встать, – и снова госпожа наставница рвётся в бой. Воистину, с финиковой пальмы инжир не падает, а младший посол, очень возможно, прав насчёт Альсара.
– Полноте, мудрейшая, эту формулу вы частенько слышали из разных уст с разных сторон, – Эфор одарил любезной улыбкой всех присутствующих. – Государыня Хали сказала своё слово, а я – своё.
– Наставница Нешер права, – Решка церемонно кивнула пустынной ведьме. –Ваш патрон прежде не скупился на подобные речи, соловьём разливался про руки помощи на чреслах дружбы, с тем и отбыл восвояси. Как и раймирские принцы. Щедры дары в закрытом ларце.
Эфор вздохнул понимающе и несколько устало. Сощурился, глядя на подвеску, – когда она успела показаться из рукава, Решка не заметила.
– Некоторые ларцы лучше не открывать, а дары не трогать. Но, как говорят заядлые игроки – «взялся – мечи, поймал – держи». Всех присутствующих, кто не желает удалиться, попрошу сохранять спокойствие и – по возможности – тишину. Чем меньше помех, тем лучше связь. Камень оснащён дополнительными защитными чарами на случай потери контроля.
На столе рядом с бокалами возник крупный кристалл – такие использовали для записи или съёмок.
Решка догадалась, к чему идёт дело.
– Нас могут засечь с той стороны?
Эфор пожал плечами.
– Я не всесилен. И, насколько понимаю, прежняя хозяйка подвески вам грезилась не всегда? Добро, добро… Всё ещё любопытней, чем предполагалось! Представьте, куда бы вам хотелось сунуть ваш изящный шпионский носик – наивозможно ясно и чётко, до предельного натяжения воли – и мягко отпустите снаряд. Понимаете, о чём я говорю? По глазам вижу, «дальняя слежка» для вас не пустой звук… – сухой менторский тон, пулемётная очередь слов, ну хоть на камень смотреть не просит – не может же знать, что этот этап она давно прошла. Неужто она и вправду такая простушка, у которой всё написано на лице? Внутрь Золотого дворца смогла попасть случайно – после просмотра очередных эфиров и бдений в дедовой библиотеке резиденция богини и её верных не выходила из головы. Подобраться поближе, невидимой и бесплотной тенью пройти по коридорам до самых тайных закоулков, в самое сердце страшного города…
– Вы меня слышите? Соберитесь. Иначе так и будете обнюхивать костровища на площади и любоваться расчленёнкой в пыточных. Или в один прекрасный день вас занесёт прямо в спальню госпожи Вавилонской – и это станет концом подруги пророка. Останется лишь седая слюнявая идиотка с пустым взглядом, никчёмная вешалка для символа власти – и это в лучшем случае…
Голос Эфора звучал всё глуше, словно из колодца доносились и пререкания советников – жужжание надоедливых насекомых, вездесущих крупных мух с зеленоватыми спинками, гудение пчёл в густом влажном воздухе. В ноздри ударил запах земли, прелых листьев, цветов, песка и мёда – до того приторно-сладкая могильная смесь, что аж слегка замутило.
Просторная комната, обставленная с безликой небрежной роскошью, – не оранжерея, несмотря на обилие раскрытых бутонов и липкую духоту. Окна задёрнуты плотными алыми шторами. Везде золотой, белый и алый. Даже цветы подобраны в той же гамме. Вряд ли чьи-то покои – скорее, гостиная или зал для приватных аудиенций. Жить в таких условиях смог бы только душевнобольной, хотя, судя по отделке потолка, форме светильников и прочим более мелким деталям, здешние декораторы удрали из Бездны вместе с правителями – и любой посетитель оказывался заперт внутри их воплощённой мании.
Одно из кресел было занято – фигура казалась очередным экспонатом выставки диковин, частью обстановки. Сухопарый мужчина неопределённого возраста с безжизненным застывшим лицом и водянистыми глазами выглядел, как искусно забальзамированный труп. По парадным одеждам в цветах клана и возгласам господ советников, Решка поняла, кто перед ней.
– Кайс Покойник, чтоб мне провалиться! Припал к подножию трона, значит. Достойный жребий.
– Похоже, теперь он Кайс Чучело. Мудра богиня. Подать на стол эту падаль – даже гули передрищут…
Лицо нынешнего главы Совета шейхов и очертания предметов сделались расплывчатыми и начали отдаляться.
– Держи на мушке, – прозвучал над головой баритон Эфора. – Ничто не должно отвлечь. Не сбивай дыхание, цепляйся за мелочи, любой якорь сгодится. Разве не забавно – чучело шейха в пустой комнате?
Решка хотела сбросить с плеч руки младшего посла, но ей показалось, будто чучело моргнуло.
От курильниц поползли тонкие струйки удушливого дыма, и в комнате неслышно появились двое. Некто в белом занял резное, обитое тускло-алым бархатом кресло у камина. Скрылся за высокой спинкой, сделавшей бы честь любому трону. На просторном диванчике чуть поодаль устроилась женщина: Решке пришлось приложить усилия, чтобы как следует разглядеть её. Возгласы господ министров, окрик Нешер и мягкий нажим Эфора: «Детали, маленькая царица. Целое состоит из частей».
Щедро украшенный крупными белыми опалами корсаж, узорная вышивка на коротком подоле – причудливо переплетающиеся папоротники и хвощи. Разложенный, как хвост диковинной птицы, шлейф, отделанный россыпью мелких бриллиантов. Всё это великолепие горело и сияло оттенками старого золота в тон тяжёлой копне волос, собранной в сложный узел.
Миниатюрная копия треклятого памятника в платье выглядела куда более примечательно, чем без. Сменила одну царственную позу на другую и проронила:
– Подойди.
– Да, госпожа, – даже голос, как у покойника, дурно поднятого некромантом-неумёхой.
Вздымающаяся над вырезом корсажа роскошная витрина для не менее роскошного колье пленила несчастного настолько, что на лице его наконец прорезалось выражение – и напрочь опровергло спорную идею, будто чувства к женщине способны облагородить мужчину. Такие – определённо нет.
Показанные во всей красе длинные стройные ноги окончательно подкосили и приблизившегося шейха, и мужскую часть «совета раритетов», и даже, кажется, Эфора.
Решка пожалела, что столь пристально разглядывала колье в виде виноградных лоз, но уж слишком тонкой была работа, слишком маняще блестели жёлтые ягодки опалов и бриллиантовые капельки на изумрудных листьях. Обувь оказалась куда проще – и Решка с непонятным злорадством отметила, что золотые сандалии всеблагой богини пришлись бы впору какому-нибудь дюжему легионеру.
– Я слышала твою ложь. Теперь хочу услышать правду, – женщина взирала на гостя благосклонно, но вкрадчивый нежный голос таил смутную угрозу. – Ты привёл ко мне отступников и пришёл сам. Дай мне правду, Кайс Суад, и я решу, станет ли обманщик обманщиков шейхом шейхов.
– Какую правду, госпожа?
– Единственную. На что ты готов ради меня?
– На всё, – выдохнул шейх, сорвав с головы платок. Женщина ласково улыбнулась, но в жёлто-зелёных глазах появился неприятный блеск. Совершенная красота храмовой статуи – и первобытная звериная жестокость хищника, забавляющегося с беспомощной добычей.
– Слова без дел пусты. Примешь ли ты знак моей любви, что свяжет нас навечно?
Вместо ответа несчастный ринулся лобзать обнажённое колено своего божества, словно нарочно выставленное для поцелуя. Божество уцепило бессвязно бормочущую жертву за подбородок и исполосовало лоб острыми длинными ногтями. Затем бегло прошлось алым гибким языком по кровоточащему узору. Шейх впал в ступор, замер подле богини, глядя куда-то в пространство. Та потрепала его по шее, будто ласкала пса.
Из кресла у камина раздались скупые аплодисменты. Мужчина в белом поднялся, и Решка смогла разглядеть его получше, о чём тотчас пожалела. Когда-то он, вероятно, был очень красив, а нынче выглядел ожившим трупом почище Кайса. Не лицо, посмертная маска, изредка подёргиваемая судорогой мрачного исступления. Движения царя, взгляд маньяка.
– Теперь он нравится мне куда больше! А тебе, Халиль? – подала голос женщина.
Чудовище в белом молча провело рукой по волосам возлюбленной, грубым хозяйским жестом коснулось шеи – словно передразнивая обращение с шейхом.
– Готов на всё ради госпожи? – негромкий, глухой, будто давно сорванный голос пробирал до дрожи в позвоночнике. – Твой достойный потомок наконец-то искренен, Лайла. И по-прежнему абсолютно бесполезен вместе со всей своей магией и бессчётным выводком таких же мешков дерьма и вожделений. Но я исправлю это.
Женщина повернула голову и лукаво улыбнулась чудовищу.
– Он верен высшей цели, а не личной выгоде. Всё, как ты и хотел.
Чудовище издало короткий шипящий смешок. Решке на миг показалось, что Люцифер сейчас свернёт любовнице шею, но он лишь извлёк из воздуха массивное золотое кольцо с рубином и бросил Кайсу.
– Прими и мой дар, бессменный глава будущего Совета Пустошей, шейх шейхов и голос Нового Вавилона.
Кайс отмер, но повиновался далеко не сразу – как только он надел кольцо, богиня недовольно поджала узкие губы и выпрямилась, от былой расслабленности не осталось и следа.
Люцифер растянул рот в довольной усмешке и обратился к шейху.
– Как ты чувствуешь себя теперь?
– Обновлённым, государь, – печать на лбу быстро заживала и сейчас изгладилась совсем, не оставив ни единого шрама. Решку вновь замутило, не то от запаха цветов, не то от противоестественности зрелища – вместо прежней, пусть и неприятной личности перед правящей четой стоял живой инструмент, идеальный фанатик, лишённый собственных желаний и стремлений. Простая и понятная страсть, разожжённая Лилит, приняла иную, законченную форму.
– Превосходно. Желаешь ли власти и силы большей, чем была дарована тебе?
– Лишь быть достойным их. Если я паду, моё место займут дети клана.
– Не волнуйся об этом. Ты жив, пока служишь Вавилону. Донеси нашу волю в самые отдалённые уголки Пустошей, найди и приведи к нам своих братьев и сестёр. Таких же, как ты и часть твоего клана. Истинным детям Вавилона больше нет нужды прятаться и притворяться. Все, кто посмеет оказать сопротивление, будут усмирены. У Нового Вавилона нет врагов. Как нет границ – Вавилон там, где ступают истинные его чада, Вавилон там, куда простирается их взор. Град великолепный, сокрушительный, неисчислимый и неизбывный – везде и всюду.
Слова сыпались и сыпались, блестящие и тяжёлые, как монеты – голос разносился под сводами зала, отражался гулким эхом, множился в хрустале и звенел в зеркалах, шуршал золотом парчи и шёлка, тёк ручьями порфиры по мраморным полам, заставлял их плавиться, обнажая под плитами алчно отверстый зев бездонного тёмного колодца…
Руку ожгло знакомой болью, в лицо плеснула затхлая сырость. Решка зажмурилась, зашлась кашлем, а когда отдышалась и проморгалась, то увидела прямо перед собой вполне натурально смущённого и совершенно искренне довольного Эфора.
– Мои извинения, слегка перестарался, но этот светильник безумия следовало погасить. Болевой порог у тебя – многим на зависть, подвеска за ним не поспевает. Пришлось импровизировать, – он указал на разбросанные по полу цветы и пустую вазу. Ни деда, ни Нешер, ни даже Дастура в комнате не было.
– Где все?
– Убил, надругался и съел каждого. С особой жестокостью, – Эфор возвёл глаза к потолку. – Тётка вывела седых кобелей на одной сворке, лишь только дошло, чем пахнет. И мне подсобила, – посол поморщился и потёр висок. –Опасаться стоит не её снадобий и не меня. Вавилон всегда ищет своё – и берёт, если находит. Не увидит он, проглядит она – и безошибочно поймают оба. Ты на троне всего ничего, а паранойя как у Изначальных. Я бы предложил обильную трапезу после такого, но ты явно не расположена…
Беседу прервал стук дверей – в кабинет ворвался взъерошенный и запыхавшийся Альсар.
– Амир Эфор!
– Ну хоть не кучук, хозяйчик или господинчик. Какого тебе вараньего, дурень?
– Чокнутая сука сбежала вместе со свитой. Её сын рвёт и мечет.
– Надеюсь, не буквально. Только взбесившегося оборотня нам недоставало. Кликни девиц, пусть приберут здесь и подготовят купальню для государыни. А мы с тобой пока навестим скорбящего – как-никак, с этого момента он глава лазурского посольства и его единственный представитель.
Решка хотела возразить – ещё один явился распоряжаться её именем! – но лишь махнула рукой. Что толку прыгать из окна горящего дома, когда на улице ураган?