Что почитать: свежие записи из разных блогов
Категория: творчество
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Глава 4, где адмирский посол отправляется сеять дружбу на просторах братской державы
Читать?Обедом Асмодей остался вполне доволен – нарочито без изысков, зато и без малейших гастрономических примет местного колорита. Нового повара Уриэль выписал прямиком из Пандема, лишив один из лучших ресторанов столицы всякой надежды на процветание. Нужда потакать причудам любимой супруги временно отпала – та разумно предпочла проводить последний триместр беременности подальше от Джаганната. Так что ни один лотос не пострадал, к великому удовольствию хозяина и гостя. При всей своей эталонной верноподданности к некоторым традициям раймирской кухни Уриэль пристрастия не питал.
По дороге до кабинета Асмодей удовлетворённо отметил изменения в обстановке дворца – благотворное влияние жены, бодрящее дуновение хаоса в закосневшем царстве порядка и безупречности. Впрочем, старый хрыч спокойно приказал бы снести всё до основания и перестроить заново, приди его сокровищу в голову подобная прихоть.
Кабинет остался островком стабильности в море перемен – как и сам Уриэль. Его сомнительная коллекция идолят со времён последнего визита изрядно разрослась, отвоевав новые пространства.
Уриэль после оживлённой, но не слишком содержательной застольной беседы хранил радушное молчание. Вечно он так, пока не расшевелишь – сплошные многозначительные взгляды и загадочные улыбки. Будто Светлейший в награду за заслуги не только пожаловал ему неприкосновенный статус, но и открыл все тайны мироздания разом.
Асмодей принял любезно наполненный бокал. Выдержанное мессарское красное, достойный ответ на дары нежданного гостя. Окинул взглядом многочисленные шкафы и витрины и отсалютовал хозяину дома.
– Сноровка скульптора, дотошность таксидермиста – за ваше удивительное мастерство, дорогой зять!
– Благодарю, – добродушное спокойствие Уриэля приняло лукавый оттенок. – Сафира тоже никогда не упускает случая пройтись насчёт моих безобидных слабостей.
– Вы слишком щедро тратите на них свой досуг, вот малышка и ревнует. Но близкие редко выносят конкуренцию с искусством, – Асмодей прикрыл глаза, смакуя вино. Фигурки на столе он приметил сразу. Вот они, прелести внезапных визитов. Миниатюрные фигурки-двойники создавались Уриэлем не из одной лишь чистой любви к ремеслу – и великое благо для всех, что в их кругу энвольтация годилась лишь для подобия слежки. К чему тысячелетиями забавляться с примитивными игрушками, когда полно иных способов разузнать, как поживает давний враг или соратник? Если только Уриэль в своих экспериментах не поднялся на новый, недосягаемый ранее уровень…
– Замыслили полноценную композицию? – Асмодей кивнул в сторону фигурок. – Похоже, пару болванчиков придётся подновить.
Для Уриэля зрелище тоже стало сюрпризом.
Рыжая стерва цела. Заметная трещина в фарфоровой голове Люцифера выглядела весьма иронично. Третья фигурка почернела и запеклась почти до неузнаваемости, но приметный мундир старого образца, даже сделавшись антрацитовым, помог понять, что герцог Маркос, первый командор кшатри навсегда покинул этот мир. А печать на челе надёжно удостоверяла причину. Четвёртый опознанный вольт изображал… старину Бэла. Асмодей не сдержался и присвистнул – ай да зятёк, ай да светоч раймирской законности! Нужные компоненты из параноика нельзя выбить даже в счёт долга жизни, ну да иных способов полно. Куда важнее другое: если смотреть истинным зрением, фигурка сияла. Непривычно мощно, болезненно и чуть грязновато – вроде как некоторые недавние и особо могущественные пациенты Бездны, а всё же немного иначе. Как не понять – перспективы упущены, дворец сгорел, в клане раскол. Ожил сластёнка, воспрял, закопошился. А коли и впрямь спятил – тем интересней.
Уриэль подчёркнуто равнодушно натянул перчатку из драконьей кожи и, взяв со стола угольно-черную фигурку, опустил её в стоявшую рядом каменную шкатулку. Поправил оставшиеся и недовольно поджал губы.
– Хаос крайне причудливо тасует колоду, но, к сожалению, не раскрывает правил этой увлекательной игры. Если у вас, драгоценный тесть, есть идеи, что бывший адмирский министр забыл в этой банде отщепенцев, самое время поделиться... по-родственному, разумеется. Ни с тобой, ни из тебя, ни для тебя... если у вас были какие-то сомнения на мой счет, – он стряхнул перчатку с руки и выжидательно посмотрел на Асмодея.
– Свою смерть, разве что, – Асмодей фыркнул. Издёвка тонкая, как ствол корабельной сосны, – о его тщетных розысках Бэла вплоть до вызова на дуэль не знает только ленивый. А вот чем опальный министр так волновал самого Уриэля? Двойника-то не зря выложил поближе вместе с прочими.
– Подробности, полагаю, мы скоро выясним и без гаданий. Не думал, что ваши идолята способны отражать такие тонкости – кто где да с кем на одном поле. Какое полезное свойство – можно не посещать заседания Совета, издалека любуясь страданиями товарищей. Некоторых экспонатов, конечно, в коллекции недостаёт… Хотя как знать, что за жемчужины скрыты в тайниках у того, кто побывал в кресле премьер-министра Раймира и остался жив.
– Увы, коллекция не полна и не всеобъемлюща, – символ раймирского правосудия вздохнул. – Совет без председателя – это нонсенс, как мясной пирог без мяса. Всерьёз эти игры воспринимает лишь молодежь.
Асмодей насторожился – бросаться случайными словами было совсем не в духе Уриэля.
– Председатель без Совета куда сквернее – да ещё склонный к затворничеству после череды убийственных капризов, – немного сочувствия не помешает, впрочем, вполне искреннего. Асмодей не хотел бы очутиться на месте любого из раймирских коллег.
– Если верить слухам, – зятёк чуть склонил голову набок и посмотрел на Асмодея с нескрываемым ехидством, – наш высокопоставленный отшельник ныне обретается в одном из своих любимых эдемских павильонов. Не исключено, что гость, испытывающий страстную любовь к экзотической растительности, совершенно случайно встретится в этих кущах с садовником...
Асмодей сделал вид, будто обдумывает идею, и небрежно потянулся к миниатюрной копии опального министра, но Уриэль ловко пресёк манёвр – одной рукой долил в бокалы вина, а другой сдвинул всю компанию двойников подальше.
– Уж послали так послали, – Асмодей улыбнулся и подмигнул, мол, все свои, чего таиться. – Какая забота о сохранности экспонатов! Они сами не берегут себя так, как бережёт их создатель.
Уриэль обороны не ослабил, но шутливый настрой поддержал:
– В народе есть присказка на сей счёт – «старый что малый». Кто бережёт свои игрушки, кто ломает – то по вкусу.
Малые тоже были тут как тут – обретённый сын продолжал упорствовать в своём рвении. Да что у них стряслось, неужто псевдобогиня с гаремом безнадёжных и выводком безумных оказалась настолько мелочна, что заинтересовалась двориком «народной царицы»?
Асмодей невозмутимо кивнул, осушил свой бокал и поднялся.
– Беседы с вами, дорогой зять, – особый сорт роскоши. Мы непременно насладимся ими снова, а сейчас позвольте вас покинуть.
Уриэль не стал его удерживать – не столько из чувства такта, сколько из желания как можно скорее приступить к осмотру остальных экспонатов.
Спустился в сад – удручающее торжество геометрической гармонии везде и всюду, за исключением розария. Дочь обожала яркие крупные цветы с сильным запахом, и они закономерно и весьма уместно заменили очередной зелёный лабиринт. Но идею сохранила – найти в колючих зарослях дорогу к павильону без позволения хозяйки порой не могли даже слуги.
Улёгся на нагретую солнцем скамью, прикрыл глаза и процедил:
– Что за срочность, Эф? Вторая Вселенская началась?
– Пока нет, – голос Эфора звучал непривычно глухо и устало. – Но вербовка набирает обороты. Первый Всадник Нового Вавилона тайно отправился на Пустоши в поисках «истинных детей» – потомков Лилит, таких же, как он сам.
– Кто?
– Кайс Покойник. Отцов-пещерников из свиты маленькой царицы едва удар не хватил, когда узнали, что главный ревнитель чистоты крови и хранитель традиций в их уютной секте – смесок, а магический дар после заточения «богини» маскировал мощными амулетами. Печать Лилит и кольцо Люцифера превратили его в живой артефакт пропаганды.
Асмодей брезгливо поморщился.
– Не удивлюсь, если очередные исчадия этой нимфоманки вскоре обнаружатся в конюшнях, на псарнях, в зверинцах или на скотных дворах. Шок, сенсация: в родословную диомедовых коней затесалась рыжая бешеная кобыла!
Никакой реакции, хотя обычно на шутки покровителя Эфор отвечал, и не из подобострастия или светской любезности. Асмодей открыл глаза и после придирчивого осмотра голограммы констатировал:
– Отвратительно выглядишь.
– Цена полученных сведений оказалась чуть выше, только и всего. Державная чета, как выяснилось, способна производить неизгладимое впечатление и на расстоянии. Если поднатаскаю девчонку ещё немного, и она не свихнётся, мы получим управляемый доступ в Золотой дворец. При ней слишком много наставников – и ни один не догадался, что собой представляют её «видения». Разве что старуха Хамсин, но вместо обучения контролю угощала питомицу блокаторами – дурочка сильна, упряма и эмоционально нестабильна, словом, идеальный сосуд или орудие. Насчёт её родителей седая сволочь только кашляла в бороду, но готов спорить на что угодно: один из них Изначальный.
– Ох уж эти ифриты, достойные дети… матери-природы. Такой прелестный следящий кристалл им доверять – что дураку хрустальный кубок, разобьют и руки изрежут. Утешил бы соломенную вдовушку, глядишь, с тобой бы разоткровенничалась к вящей пользе.
– Я не в её вкусе, но за старшего товарища сойду. Решить проблему с волками она мне уже доверила. Точнее, с Конрадом – его полоумная мамаша удрала выть на луну в Вавилон, прихватив с собой свиту и символ власти, на который парнишка давно вострил клыки. Пришлось оказать ему дружескую помощь и поддержку, – Эфор криво усмехнулся. – Шустрый оказался сукин сын. Извинения принёс, но остался должен.
– Ручной йенский волчок, прелестно, – Асмодей приподнялся на локте, снова приглядываясь к Эфору. Как оборотень вообще мог зацепить такого бойца? – Ах, да, мне тоже есть, чем тебя порадовать. Когда будешь тренировать ученицу, готовься любоваться на кровного папашу. По моим сведениям, наш непотопляемый недавно всплыл в Вавилоне и вряд ли станет вести тихую созерцательную жизнь в кустах.
Эфор выглядел так, будто даже дышать для него – обременительное усилие, при упоминании родителя по лицу пробежала едва заметная судорога.
Терпение Асмодея лопнуло.
– Не только гувернёр и укротитель, но ещё и печальный клоун. Спрашиваю последний раз: какого хрена с тобой творится? Могу открыть проход и выяснить всё сам, но предпочту услышать от тебя.
– Не только со мной, – снова кривая кислая ухмылка. – Свистопляска началась почти сразу после того, как сгорел дотла отцовский дворец. Сначала я не придал этому значения. Как и мои братья. Зевель сейчас без пяти минут пациент Бездны, что до Иаля – трудно сказать, он никогда не блистал ни выдержкой, ни рассудительностью. Но у обоих, по слухам, серьёзные проблемы с пожарной безопасностью. Хуже всех Берит – безобидный тихоня нынче вылитый кататоник. Феор то ли ушёл достаточно далеко, чтобы не зацепило, то ли его мать виртуозно наставила папаше рога. О Джибриле мне известно то же, что и всякому – по примеру названного отца ушёл в затвор и носа не кажет из своего загородного поместья.
– Жаль, Бэл не принял мой вызов. Я бы спас его от бесчестья, а вас – от этой головной боли. Будем уповать на то, что в Вавилоне ему окажут подобающий приём. А пока держись подальше от пострадавших и никуда не встревай. Магнитом для неприятностей ты был и без всяких проклятий. Свободен.
Асмодей оборвал связь и поднялся со скамьи. Прежние планы придётся слегка отложить – но чего не сделаешь ради ещё одного несчастного сына старого друга!
***
Убедившись, что дражайший супруг её видит, а его голографический собеседник – нет, Тойфель крайне выразительно закатила глаза и высунула язык. Создала в воздухе фигурку бегущей, теряя туфли на высоком каблуке, светловолосой дамы, неженственно чиркнула ребром ладони по горлу и поспешно покинула малую гостиную, предварительно развеяв не только карикатурную беглянку, но и собственную забытую в кресле шаль. В качестве финального штриха приложила благоверного «дальней слежкой».
– Прекрасно, – Габриэль кивнул, то ли отвечая на заданный собеседником вопрос, то ли комментируя её старания. – Тем не менее, это ничуть не отвечает на вопрос, какой ветер Хаоса несёт вас на порог моей скромной обители.
– Вы просто копия вашего батюшки! Ни слова в простоте – и весь в делах державных день деньской… – которого из двух Асмо поимел в виду, ожидаемо не уточнил. – Уверен, вы будете рады глотку свежего воздуха и хорошего вина!
Окна со звоном распахнулись, и на столе возникли обильные и пышно украшенные дары хозяину дома и его семейству. А в кресле напротив сиял белозубой улыбкой сам даритель. Муж и бровью не повёл. Глупо ожидать, что этот голубок просто постучится в стекло и улетит восвояси, если сказать «кыш!». Даже папаша порой пошучивал, мол, есть только две напасти, от которых ему не помогают никакие средства, – хромота и Асмодей...
Несносное творение Хаоса, способное провести даже владыку Адмира, ловко вскрыло одну из бутылок и плеснуло в собственный бокал. Принюхалось, покрутило вино в стеклянном цветке лилейника – рыжеватое опаловое стекло придавало напитку странный отсвет, словно гасли в очаге уголья, запекаясь кровью и пеплом – и пригубило.
– Ни с тобой, ни для тебя, ни из тебя... – Габи ожидаемо кивнул и пробормотал формальный ответ, после чего также обзавелся бокалом. Равнодушно продегустировал, столь же формально отметил благородство напитка и сделал пару дежурных комплиментов тонкому вкусу дарителя.
Асмо благодушно кивнул. Безупречный оскал и неправдоподобно красивое лицо, бокал похож на цветок, сорванный в саду скучающим щёголем, всё портит только это выражение скуки, граничащее с оскорблением. Тойфель прекрасно знала, что наиболее утомлённый и равнодушный вид папашин любимец принимал именно тогда, когда был сосредоточен на чем-то для него интересном или обдумывал новое «приключение». Этим словом обозначались самые разные пакости – от вполне невинных до граничащих с государственной изменой. Впрочем, тонкую черту Асмодей ни разу не переступал.
– Надеюсь, ваша прелестная супруга позже к нам присоединится? – ври больше, третий тут явно лишний, ты просто желаешь выяснить, не рехнулась ли дочь Темнейшего и беглой преступницы так же, как множество иных «добрых граждан» с менее благородной, но всё же заковыристой родословной.
– Дам с вами нет, потому присутствие хозяйки дома определяется только её желанием, – Габи пустил в ход одну из своих лучших улыбок, правда, в теперешнем изводе она вышла чуть более натянутой. К середине дня ему слегка полегчало, не иначе от мысли, что в Вавилоне наверняка уже выстроилась очередь из желающих пустить Бааля на сувениры. За обедом смог обнаружить вкус у части блюд – пусть и совершенно неожиданный. Но напитки всё ещё упорно отказывались сотрудничать, даже его любимый выдержанный херес продолжал прикидываться омерзительным пойлом из тех, что подают доброму народу с тележек-разливаек в трущобах. – У моей жены очаровательно непоседливый характер, как вам известно. Вряд ли наша беседа покажется ей сколько-нибудь занимательной.
– Как по мне, – сегодня цвет глаз Асмодея напоминал штормовое море, – тема родственных проклятий весьма увлекательна, – опустевший бокал он не стал ставить на стол, крутил в тонких длинных пальцах. – Чем ближе родство, теснее отношения и крепче принесенные клятвы, тем заметнее эффект. Если родство формально, а узы давно разорваны, может и вовсе не затронуть, но почему-то в некоторых случаях, – шторм постепенно уходил, тёмная синева с прозеленью светлела, – оказываются бессильны даже вассальные клятвы, принесенные иным Домам. Занимательно, не так ли?
Манипуляции с бокалом не заметил бы только слепой, а зрение, по счастью, Габи пока не отшибло. Но на различные ребусы и тонкие намёки он всегда плевал с презрением породистого верблюда. И прекрасно понял, что изучают его в том числе и магическим зрением. В глазах мелькнули недобрые красноватые огоньки – в такие моменты он казался особенно привлекательным.
– О, если ваша правая рука уже не та, что прежде – в конце концов, никто не всесилен! – отточенным жестом не дал гостю вставить реплику и сам ответил на незаданный вопрос, заставив задуматься о начинке дарёного напитка. – Благодарю за беспокойство – сами видите, дела мои идут лучше некуда. Названный отец, будь трон его незыблем, – автократор, слетевший с катушек. К счастью, уже настолько, что за недозволенные речи меня даже не скормят покойникам, не выставят в сад и не обратят какой-нибудь клепсидрой. Может быть. Кровный отец – спятивший маньяк-поджигатель, новая звезда гарема воспрявшей и восстановленной, старший брат – удачливый узурпатор, трое средних – агрессивный параноик, запойный идиот и сутенёр-головорез, младший – где-то между предметами обстановки и овощными культурами. С женой и детьми повезло, тут не поспоришь. Замечательно поживаем, в целом просто превосходно, одна только беда – народ кончается, чтоб его!
Асмо жадно ловил каждое слово, всем своим видом поощряя собеседника.
– Не думаю, что вам стоит опасаться гнева Светлейшего. А вот проклятия – несомненно. Ваша бравада запросто может быть одним из симптомов. Подобная пакость раскручивается постепенно, но неотвратимо – и неизвестно, не пойдёт ли дальше. Вашему первенцу досталось причудливое наследство – перспектива кровного бешенства от бабки и возможное смертельное проклятие от деда…
Понятно, чего примчал, дымя подхвостьем. Второй эпидемии в своём Доме опасаешься – шляться по борделям Бааль подчёркнуто брезговал, а всё ж хозяйство своё на привязи не держал.
– У этой проблемы только одно очевидное решение, но осуществить его трудно даже вам, – упоминание о детях в подобном ключе мужа не порадовало. Сатиса отправили подальше сразу после выходки Тами, за обеими девицами зорко следили, но были готовы в том числе и к худшему.
Асмодей обрадовался, будто только и ждал этой реплики.
– Отчего же. Есть способ. Проверенный временем, надёжный…
– И незаконный, – отрезал Габи.
То-то же, щелеумок. Закатай губу, не угостят и за ворот.
– Как можно! Я и подумать бы не решился о таком, друг мой! – Асмодей мастерски изобразил смесь испуга и оскорблённой невинности. – Никаких внуков, никакой жестокости! Нужен лишь как можно более близкий и как можно более сильный родственник. Ваш брат Феор – лучшая кандидатура, но, боюсь, пока я его разыщу, может случиться непоправимое. В случае успеха никто не выдаст обстоятельств, приведших сюда опасного сумасшедшего. Мараться отцеубийством не придётся.
– Призвать сюда опасного сумасшедшего, – вкрадчиво повторил Габи, как психиатр, уточняющий картину бреда у больного. – С помощью очень простого и безопасного ритуала, строго запрещённого лишь среди слабосильных и несведущих. А вы благородно сразитесь с безумцем и одержите победу. Я ничего не упустил?
– Напрасно иронизируете, – Асмодей укоризненно посмотрел на собеседника. – Всё действительно очень просто – вы же не думаете, что на заре мира в ходу были долгие камлания и пышные церемонии, чтобы выдернуть какого-нибудь мерзавца из той щели, куда он вздумал забиться.
– Зато на заре мира были в ходу провокации, – съехидничал муж, глотая редкое вино с тем же вежливым отвращением, с каким она сама при необходимости выпивала мерзкое снадобье, заглушавшее голос матери, но почти лишавшее возможности творить магию. – Насколько я помню, даже в эталонно здравом рассудке папаша не отличался кротостью и миролюбием. Пытаться вытащить его запретной магией туда, где находятся мои дети и жена, не кажется мне хорошей идеей. А использование запрещённой магии крови – которой, к слову, я не владею – где-нибудь в Эдеме с вероятностью заинтересует если не притихшее в свете последних событий ведомство кшатри, так нынешних любимцев самодержца.
Асмодей утомлённо закатил глаза.
– А что вы можете сделать? Подать жалобу Светлейшему? Потребовать экстрадиции Бааля в Раймир? Между прочим, один из признаков добротного смертного проклятия – маленькие милые искажения в восприятии жертвы, мешающие предпринять разумные меры противодействия. Беспечность, паранойя, приверженность букве закона, неуверенность в собственных силах – любые подходящие отговорки на самом деле льют воду не на вашу мельницу. Впрочем, уламывать вас, как капризную кокетку, не стану. Вдруг вы такой сказочный везунчик, что дождётесь смерти Бааля вперёд собственной?
Тойфель стиснула зубы, чтобы не заорать: «Соглашайся!»
Запрещённая задолго до её рождения кровная магия, секрет, который папаша наотрез отказался раскрывать даже наследнику. И Асмодей, готовый поделиться знаниями – при этом старинная формула, запрещающая наносить вред, была произнесена. На краткий миг ей остро захотелось ввалиться в гостиную и предложить участвовать – когда ещё выдастся случай. Но здравый смысл взял верх.
Габи продолжал медленно пить давно утратившее для него оттенки вкуса вино. Надеется надраться, чтобы в случае чего свалить всё на Асмо? Вряд ли. Наконец муж отставил бокал в сторону и невесело улыбнулся.
– Покупаю, – он встал из-за стола и принялся расхаживать по гостиной. – Предлагаю на всякий случай перебраться в садовый павильон, – заметив скептический огонёк в глазах визитёра, соблаговолил пояснить:
– На самом деле подземная алхимическая лаборатория в дальнем углу сада. Что нам понадобится?
– Приличный нож, лучше бы не металлический. Обсидиан, кремень, кость, стекло – безразлично. Еда и питье – иногда мне кажется, что кровавые заклятья запретили исключительно ради экономии продуктов и выпивки, одно из неизбежных последствий этих экспериментов – дикий голод, если повезет остаться в живых.
Габи сделал вид, будто последнюю фразу не расслышал, и, что-то сосредоточенно пробормотав, прищёлкнул пальцами.
– На всякий случай кроме провизии я переместил туда обычный набор зелий. Все остальное наверняка найдется на месте. Предпочитаете прогуляться по саду, или мне открыть портал?
Асмо предсказуемо выбрал второе. Лабораторию изучил внимательно, кивал, вздыхал, цокал языком – только что до дегустации неподписанных составов не дошёл.
– Вы ведь никогда не были заядлым алхимиком. А увлечения вашей супруги в этой сфере до замужества ограничивались обносом барного шкафа в Янтарном кабинете.
– Хаос изменчив, – в тон гостю ответил Габи, незаметно убирая лишнее из поля зрения любителя совать нос в чужие дела. – В роли жертвенного барашка мне тоже раньше выступать не доводилось. Так что буду рад услышать все детали вашего гениального плана, в том числе и те, что касаются моего участия.
– Мне нужна только ваша кровь – отданная добровольно и с пониманием цели. И ваше желание найти кровного родича и призвать его, – Асмодей перебирал ножи, словно повар, намеревающийся создать очередной шедевр. Попробовал пару приглянувшихся ногтем, взвесил оба, убрал один. Тонкое, аж на просвет, обсидиановое лезвие, деревянная рукоять с выжженным рисунком – варан и отоцион раздирают невесть откуда взявшуюся в месте обитания этих скотин рыбину. Тойфель помнила этот нож, в нежном детстве утащенный из папашиного кабинета, но могла бы поклясться, что он так и валяется где-то в ящике бюро в давным-давно уже не принадлежащих ей покоях в Осеннем. Впору подумать, что Асмодей притащил его с собой...
Точно так же придирчиво позёр изучал разнообразные чашки и пробирки – в этом недостатка не было, хотя многие явно нуждались в мытье. Выбрав керамическую посудину размером с плошку для супа, Асмо сдул с неё пыль, а затем ещё и ополоснул, использовав для этой цели коньяк, прихваченный мужем вместе с остальной провизией. Тойфель удивленно приоткрыла рот – папаша в своё время, очевидно, выдумывал смертоносные фокусы, не просыхая. Итак, необходимость очищающих заклинаний явно преувеличена, дальше что?
Дальше всё было просто – плошка и нож перекочевали к Габи вместе с напутствием:
– Режьте, где хотите и как хотите, но не закрывайте порез, пока не наберется хотя бы половина посудины. Пока кровь течёт, просите найти того, кто вам её подарил, затем передайте мне нож и чашу.
Муж кивнул, повернулся к Асмо спиной и сосредоточился. Один быстрый и точный надрез – и первые капли упали в плошку. Судя по выражению лица, Габи подошёл к делу со всей серьёзностью – и если бы мог, вернул бы дядюшке Баалю его проклятие с процентами. Тонкий ценитель родственных чувств и льющейся крови за плечом мужа мечтательно облизнулся – и для него же лучше, если эдак предвкушал разборки с любезным дружком, а не что-нибудь менее доблестное. «Дальней слежки», похоже, не учуял – и кое-каких иных секретов, скрытых даже от Габи.
– Готово, – лицо мужа побледнело, хотя крови он потерял всего ничего.
– Благодарю, – промурлыкал Асмодей и очень осторожно, словно боясь расплескать, обеими руками схватил плошку и приподнял. На секунду Тойфель показалось, что он собирается выпить содержимое, и она поморщилась, но склонностью к каннибализму Асмо явно не страдал. Скучающее выражение исчезло, точёные, неправдоподобно правильные черты застыли, словно лик статуи, зрачки расширились, полностью поглотив цвета – хотя, возможно, Асмодей всего лишь в очередной раз сменил оттенок глаз. Казалось, что князь без слов разговаривает с тёмной, лаково поблескивающей жидкостью, и то, что он слышит, причиняет ему физическую боль. Секунды сливались в минуты, застывшая фигура казалась неживой и постепенно теряла краски – в то время как кровь в плошке постепенно становилась все ярче. Тойфель сощурилась. То ли у Асмо начали дрожать руки, то ли содержимое плошки вместо того, чтобы, как положено, остывать и сворачиваться, мерно пульсировало, будто по-прежнему, повинуясь сокращениям сердца, текло по артериям. Противоестественность происходящего завораживала, и Тойфель пропустила момент, когда вместо глиняной миски в пальцах Асмодея оказался сгусток кроваво-красного света. Сперва шар был небольшим, но почти ослепительным, затем, увеличиваясь, утрачивал яркость. Когда сияющий розовый свет погас совсем, бледный, как покойник, Асмодей медленно разжал пальцы. Вместо того, чтобы упасть на каменный пол и брызнуть осколками, миска беззвучно растеклась и впиталась в плиты, словно вода. Асмодей зябко обхватил себя руками и медленно, как сомнамбула, отправился к столу, на котором в беспорядке громоздились бутылки и закуски.
Муж, всю церемонию державшийся в стороне и, кажется, даже дышать опасавшийся, вопросительно взглянул и, увидев слабый, но очевидно приглашающий жест, подошёл ближе.
– Две новости, – даже с набитым ртом Асмодей умудрялся говорить довольно чётко. – Обе – полное дерьмо.
– Точнее можно?
– Отсутствие результата. И его причина – что-то несколько... изменило твоего папашу. Или кто-то. До сего дня я был уверен, что намеренно противиться призыву крови могут разве что братья-миродержцы.
Столь искреннего удивления на холёной фаворитской роже Тойфель не видела давно. Габи зрелищем не впечатлился и, похоже, вообще не понял, чего избежал. Прихватил бутылку и сел на пол рядом с Асмо. Великолепный натюрморт: парочка новоиспечённых подельников. Хоть сейчас в багетную и на гвоздь.
***
Злоупотреблять гостеприимством бедняги Джибриля Асмодей не стал – в истинно безнадёжной ситуации мужчина имеет право надраться без свидетелей. Душу изливать вряд ли решил бы, но и без того сказал достаточно. Неизвестно, что могло бы произойти, явись Бааль на зов в своём нынешнем состоянии. Кто бы мог подумать – опора Тёмного трона подалась в примаки к госпоже Вавилонской, да ещё устроила столь низкопробный спектакль. Уместней эта звенящая пошлость смотрелась бы в спальне, а не посреди площади при всём честном народе, но вкусы Лайлы никогда не отличались изысканностью. Как и механизмы оболванивания внутри капкана. Денница, впрочем, никогда бы не наградил соперника сколько-нибудь лестным прозвищем, даже получив тяжкое ранение в голову. Тут явно постарался провокатор с другой стороны – «вазир Меджнун», надо же… Асмодей поморщился и сплюнул, нечаянно попав на собственные туфли. Ругнулся, вытер носок о траву – ветер в Эдеме, похоже, подобные проявления эмоций не одобрял. Интересно, если выбросить мимо урны, к примеру, смятую газету – её отбросит в лицо якобы случайным порывом? Геноцид, репрессии и чистота в саду. Хороший бы вышел лозунг в духе государственной программы исправления всех и вся. Или хотя бы заголовок в путеводителе.
Торчать у Лотосового прудика ему наскучило – он успел до тошноты налюбоваться открыточными видами, пошвырять в воду камни и слегка вздремнуть. Затем искупался, целеустремленно доплыв едва ли не до середины. Но золотой паршивец не объявился и тогда. Асмодей выбрался на берег, не удосужившись высушиться заклинанием, натянул одежду на мокрое тело и решительно зашагал в самые непролазные дебри, по дороге ломая и испепеляя все, что вызывало его неудовольствие. По правде говоря, с самым искренним наслаждением он испепелил бы Белый дворец вместе с засевшим в нём типом. В таком настроении идти на поклон к затворнику не очень-то хотелось, если Уриэль не соврал, последний раз несносное чудовище наблюдалось в Призрачном павильоне – он же Мёртвый город и сад Скорби. Самая гуща и чаща, довольно мерзкое местечко даже по меркам эстетики отвратительного.
Раньше в Эдеме, как и в парке при Осеннем, круглосуточно кипела жизнь, но с тех пор, как Адонаи стал отшельником, а некогда бесплотные и покорные маруты неожиданно вошли в фавор, ночью в дальние закоулки сада рисковали соваться только те, кому надоело жить. Или имелись иные веские, а то и криминальные основания блуждать по ночам среди буйной растительности. Чем дальше от входа и дворца, тем больше нынешний Эдем напоминал тропический девственный лес: душный, яркий и опасный. Опасности Асмодея не страшили, от плотоядных лиан он поначалу уворачивался, потом, устав от бессмысленной гимнастики, попросту испепелял нахальную зелень. Если бы кому-то этой ночью взбрело навесить на адмирского гостя «дальнюю слежку», несчастный шпион остекленел бы от однообразия открывавшихся картин. Сперва гость обошёл почти все павильоны, в одном для чего-то обзавёлся старым треснутым зеркалом с мутной амальгамой, но прелестной оправой из серебра и черепахового панциря, а в другом подобрал обломок то ли посоха, то ли трости.
Чем дальше, тем сильнее Асмодей подозревал, что Белый пора переименовывать: Темнейший не появлялся, несмотря на многочисленные призывы, а его венценосный брат присутствовал на Пластине, но не вмешивался решительно ни во что. На Адонаи это было непохоже – зато как нельзя лучше соответствовало любимой управленческой методе Князя. В эту схему ложились и бездненские беглецы, и обнаглевшие маруты со своим Золотым Командиром: не так-то просто даже для почти всесильного Первого среди равных перехватить управление заклятием, которое накладывал не он. И остервеневшая растительность – ни малейшей страсти к культурному садоводству Князь отродясь не проявлял. Даже потрёпанный и лишившийся половины сановников Светлый совет в общей картине смотрелся гармонично. А уж то, что ему, одному из сильнейших темных князей, было отказано в аудиенции... нет, положительно это было самым подозрительным. Самаэль, конечно, понимал, что его давний фаворит и ближайший друг раскроет подобный маскарад при встрече, отсюда и необъяснимая грубость.
Золочёная сволочь тоже не показалась, хотя всё время, угробленное в скитаниях по Эдему, Асмодей звал «хозяина сада» разнообразными заклинаниями, разве что «ау!» не кричал.
Зло пнув какой-то огромный, похожий на дождевик-переросток синий гриб, Асмодей оказался вознагражден тучей спор. Почему-то оранжевых и резко, до тошноты пахнущих ландышем. Он выругался и, очистив одежду и волосы заклинанием, в который раз сменил направление. Вскоре заросли поредели, то и дело попадались прогалины с остатками каких-то строений – скорее всего, все тех же садовых павильонов, будь они неладны. Рядом с некоторыми развалинами ещё стояли скульптуры – поросшие лишайником, пострадавшие то ли от вандалов, то ли от непогоды, утратившие даже подобие привлекательности. Асмодей прошел мимо очередного каменного урода – кусок головы и рука валяются рядом с постаментом, ноги и тело до пояса заплетены вездесущими хмелем и девичьим виноградом, не понять, кого имел в виду скульптор – и вздрогнул, почувствовав, как сзади на плечо легла тяжёлая рука. Скосив глаза, он увидел поросшие цветным лишайником каменные пальцы, дёрнул плечом, пытаясь высвободиться, но тщетно – что бы или кто бы это ни был, держать добычу он умел. Сделав шаг назад и прижавшись к каменному телу, повернуться Асмодею удалось – теперь статуя, мимо которой он так равнодушно прошёл, практически сжимала его в объятиях. Обломки, некогда лежавшие у ног, неожиданно оказались на месте – трещина, пролегавшая от виска к затылку, напоминала шрам, а бурый лишайник походил на запёкшуюся кровь.
– Потрясающе, – кислый тон Асмодея не выдал, что именно этой встречи он искал почти всю ночь. – Так понимаю, драгоценные камни и металлы приберегаются на выход, а это – домашняя пижама?
По щеке статуи скользнула спешащая удрать мокрица – и бесследно исчезла в углу глаза, поглощённая шероховатой поверхностью камня.
Хватка не ослабла, от истукана веяло сыростью и холодом. Асмодею почудился запах прелых водорослей и ила.
– Желаешь предложить свои услуги портного? – бархатный, чуть хрипловатый баритон звучал насмешливо.
– Слава Хаосу, бегать и предлагать свои услуги, словно бродячий портняжка, у меня нет нужды, – Асмодей покачал головой. – Как и метаться по лесу в поисках желающих любви и ласки, – он ловко вывернулся из объятий статуи и даже похлопал по холодному каменному плечу. – Можно сказать, я пришёл заключить сделку. Взаимовыгодную, если будет на то воля Хаоса.
Тишина вокруг сделалась удушливо густой и плотной, появилось ощущение пристальных и очень голодных взглядов. Рудра повелительно махнул кому-то невидимому и очевидно не слишком понятливому за спиной Асмодея и скрестил руки на груди. Оборачиваться тёмный князь не стал, сохраняя оживлённый и беспечный вид.
– Ты потревожил младших, – удивительное отеческое благодушие, граничащее с нежностью, знакомый тон мягкого извинения. И пустой мёртвый взгляд статуи. – Что ж, возможность поверить хозяину сада свои чаяния есть у любого.
– Для начала – ни с тобой, ни из тебя...
– ... ничего сделать не может уже никто, – язвительно закончил Рудра вместо Асмодея. – Как полагаешь, папаша не пробовал завершить начатое, выяснив, что получилось совершенно не так, как хотелось бы? Вопрос риторический, – каменная рука потёрла трещину-шрам, сдирая корку лишайника. – Обычно те, кто приходит излить мне душу, не утруждают себя формулами вежливости, и меня это более чем устраивает. Когда-то меня, конечно, воспитывали, но это было давно и при жизни, – он мечтательно улыбнулся. – Возможно, если бы я послал вежливость в Бездну ещё тогда, всем было бы лучше.
Асмодей сочувственно вздохнул.
– Всё возможно, если воли достаточно. Но вопрос не только в силе, а и в принадлежности. Сейчас ты остаёшься собой, даже полностью утратив прежнее тело, однако кое-что сильно отравило радость победы духа над материей.
– Скорее, кое-кто, – сухой хрипловатый смех. – Но про себя я знаю почти всё. И хотел бы услышать о тебе – что побудило бегать по саду, как перепивший недолговечный? Ты говорил о сделке – что тебе нужно? И что ты готов предложить?
Асмодей махнул рукой в сторону осыпавшейся невысокой стены. Вместо груды камней появился вычурный диван. Каменный и более напоминающий памятник на могиле неизвестного дивана, нежели мебель.
– Есть мнение, – невозмутимо сообщил Асмодей, – что бывший адмирский премьер выглядел бы много лучше в саркофаге, чем возле трона твоей матери.
– Я давно вышел из того возраста, когда личность отчима имеет хоть какое-то значение, – каменное лицо не дрогнуло. – Кроме того, даже если бы я мечтал узреть его в саркофаге, дороги в Вавилон мне нет. То, что мои ребята и я сам более не привязаны к саду, не открывает для нас границ Раймира.
– Сад за стеной, – Асмодей сделал широкий жест. – Кто распахнёт ворота – или обрушит стену – так ли важно? Посрамивший свою погибель обязан ли хранить верность памяти убийцы?
Насладился паузой – если Самаэль занял место брата, вряд ли решит прервать её. Если же это молчание Адонаи – прямо или косвенно ответит его мёртвый сын. – Я не всесилен – но тот, кто нынче скрылся ото всех, возможно, захочет подарить достойной уважения воле истинную свободу. А если твой новый отчим заявится в Раймир до того – нужно будет лишь свистнуть погромче. Его голова – моя и ничья больше. По праву сорванной дуэли.
– Понимаю, все предложенное укладывается в старую добрую схему «если бы, да кабы»? – ехидная улыбка, картинно вздёрнутые брови над миндалевидными, чуть раскосыми глазами – испятнанный лишайниками идол, очевидно, устал от примитивизма, теперь его лицо было проработано куда лучше и обладало очаровательно живой мимикой. – То есть, ежели вдруг папаша окажется не в себе или не собой... и тому подобное. Что ж, полагаю, я не солгу и не рискую нарушить обещания, заверив, что во всех этих случаях буду действовать по обстоятельствам, сообразуясь с собственной выгодой, – он с комичной торжественностью приложил руку к груди – у живого примерно там находилось бы сердце – и даже привстал с облюбованного дивана, чтобы поклониться.
– Благодарю за щедрый дар, – каменное существо хозяйским жестом похлопало по ближайшему подлокотнику. – Моя нынешняя форма несколько ограничивает бессмысленный, хоть и эффектный расход магии.
По дороге до кабинета Асмодей удовлетворённо отметил изменения в обстановке дворца – благотворное влияние жены, бодрящее дуновение хаоса в закосневшем царстве порядка и безупречности. Впрочем, старый хрыч спокойно приказал бы снести всё до основания и перестроить заново, приди его сокровищу в голову подобная прихоть.
Кабинет остался островком стабильности в море перемен – как и сам Уриэль. Его сомнительная коллекция идолят со времён последнего визита изрядно разрослась, отвоевав новые пространства.
Уриэль после оживлённой, но не слишком содержательной застольной беседы хранил радушное молчание. Вечно он так, пока не расшевелишь – сплошные многозначительные взгляды и загадочные улыбки. Будто Светлейший в награду за заслуги не только пожаловал ему неприкосновенный статус, но и открыл все тайны мироздания разом.
Асмодей принял любезно наполненный бокал. Выдержанное мессарское красное, достойный ответ на дары нежданного гостя. Окинул взглядом многочисленные шкафы и витрины и отсалютовал хозяину дома.
– Сноровка скульптора, дотошность таксидермиста – за ваше удивительное мастерство, дорогой зять!
– Благодарю, – добродушное спокойствие Уриэля приняло лукавый оттенок. – Сафира тоже никогда не упускает случая пройтись насчёт моих безобидных слабостей.
– Вы слишком щедро тратите на них свой досуг, вот малышка и ревнует. Но близкие редко выносят конкуренцию с искусством, – Асмодей прикрыл глаза, смакуя вино. Фигурки на столе он приметил сразу. Вот они, прелести внезапных визитов. Миниатюрные фигурки-двойники создавались Уриэлем не из одной лишь чистой любви к ремеслу – и великое благо для всех, что в их кругу энвольтация годилась лишь для подобия слежки. К чему тысячелетиями забавляться с примитивными игрушками, когда полно иных способов разузнать, как поживает давний враг или соратник? Если только Уриэль в своих экспериментах не поднялся на новый, недосягаемый ранее уровень…
– Замыслили полноценную композицию? – Асмодей кивнул в сторону фигурок. – Похоже, пару болванчиков придётся подновить.
Для Уриэля зрелище тоже стало сюрпризом.
Рыжая стерва цела. Заметная трещина в фарфоровой голове Люцифера выглядела весьма иронично. Третья фигурка почернела и запеклась почти до неузнаваемости, но приметный мундир старого образца, даже сделавшись антрацитовым, помог понять, что герцог Маркос, первый командор кшатри навсегда покинул этот мир. А печать на челе надёжно удостоверяла причину. Четвёртый опознанный вольт изображал… старину Бэла. Асмодей не сдержался и присвистнул – ай да зятёк, ай да светоч раймирской законности! Нужные компоненты из параноика нельзя выбить даже в счёт долга жизни, ну да иных способов полно. Куда важнее другое: если смотреть истинным зрением, фигурка сияла. Непривычно мощно, болезненно и чуть грязновато – вроде как некоторые недавние и особо могущественные пациенты Бездны, а всё же немного иначе. Как не понять – перспективы упущены, дворец сгорел, в клане раскол. Ожил сластёнка, воспрял, закопошился. А коли и впрямь спятил – тем интересней.
Уриэль подчёркнуто равнодушно натянул перчатку из драконьей кожи и, взяв со стола угольно-черную фигурку, опустил её в стоявшую рядом каменную шкатулку. Поправил оставшиеся и недовольно поджал губы.
– Хаос крайне причудливо тасует колоду, но, к сожалению, не раскрывает правил этой увлекательной игры. Если у вас, драгоценный тесть, есть идеи, что бывший адмирский министр забыл в этой банде отщепенцев, самое время поделиться... по-родственному, разумеется. Ни с тобой, ни из тебя, ни для тебя... если у вас были какие-то сомнения на мой счет, – он стряхнул перчатку с руки и выжидательно посмотрел на Асмодея.
– Свою смерть, разве что, – Асмодей фыркнул. Издёвка тонкая, как ствол корабельной сосны, – о его тщетных розысках Бэла вплоть до вызова на дуэль не знает только ленивый. А вот чем опальный министр так волновал самого Уриэля? Двойника-то не зря выложил поближе вместе с прочими.
– Подробности, полагаю, мы скоро выясним и без гаданий. Не думал, что ваши идолята способны отражать такие тонкости – кто где да с кем на одном поле. Какое полезное свойство – можно не посещать заседания Совета, издалека любуясь страданиями товарищей. Некоторых экспонатов, конечно, в коллекции недостаёт… Хотя как знать, что за жемчужины скрыты в тайниках у того, кто побывал в кресле премьер-министра Раймира и остался жив.
– Увы, коллекция не полна и не всеобъемлюща, – символ раймирского правосудия вздохнул. – Совет без председателя – это нонсенс, как мясной пирог без мяса. Всерьёз эти игры воспринимает лишь молодежь.
Асмодей насторожился – бросаться случайными словами было совсем не в духе Уриэля.
– Председатель без Совета куда сквернее – да ещё склонный к затворничеству после череды убийственных капризов, – немного сочувствия не помешает, впрочем, вполне искреннего. Асмодей не хотел бы очутиться на месте любого из раймирских коллег.
– Если верить слухам, – зятёк чуть склонил голову набок и посмотрел на Асмодея с нескрываемым ехидством, – наш высокопоставленный отшельник ныне обретается в одном из своих любимых эдемских павильонов. Не исключено, что гость, испытывающий страстную любовь к экзотической растительности, совершенно случайно встретится в этих кущах с садовником...
Асмодей сделал вид, будто обдумывает идею, и небрежно потянулся к миниатюрной копии опального министра, но Уриэль ловко пресёк манёвр – одной рукой долил в бокалы вина, а другой сдвинул всю компанию двойников подальше.
– Уж послали так послали, – Асмодей улыбнулся и подмигнул, мол, все свои, чего таиться. – Какая забота о сохранности экспонатов! Они сами не берегут себя так, как бережёт их создатель.
Уриэль обороны не ослабил, но шутливый настрой поддержал:
– В народе есть присказка на сей счёт – «старый что малый». Кто бережёт свои игрушки, кто ломает – то по вкусу.
Малые тоже были тут как тут – обретённый сын продолжал упорствовать в своём рвении. Да что у них стряслось, неужто псевдобогиня с гаремом безнадёжных и выводком безумных оказалась настолько мелочна, что заинтересовалась двориком «народной царицы»?
Асмодей невозмутимо кивнул, осушил свой бокал и поднялся.
– Беседы с вами, дорогой зять, – особый сорт роскоши. Мы непременно насладимся ими снова, а сейчас позвольте вас покинуть.
Уриэль не стал его удерживать – не столько из чувства такта, сколько из желания как можно скорее приступить к осмотру остальных экспонатов.
Спустился в сад – удручающее торжество геометрической гармонии везде и всюду, за исключением розария. Дочь обожала яркие крупные цветы с сильным запахом, и они закономерно и весьма уместно заменили очередной зелёный лабиринт. Но идею сохранила – найти в колючих зарослях дорогу к павильону без позволения хозяйки порой не могли даже слуги.
Улёгся на нагретую солнцем скамью, прикрыл глаза и процедил:
– Что за срочность, Эф? Вторая Вселенская началась?
– Пока нет, – голос Эфора звучал непривычно глухо и устало. – Но вербовка набирает обороты. Первый Всадник Нового Вавилона тайно отправился на Пустоши в поисках «истинных детей» – потомков Лилит, таких же, как он сам.
– Кто?
– Кайс Покойник. Отцов-пещерников из свиты маленькой царицы едва удар не хватил, когда узнали, что главный ревнитель чистоты крови и хранитель традиций в их уютной секте – смесок, а магический дар после заточения «богини» маскировал мощными амулетами. Печать Лилит и кольцо Люцифера превратили его в живой артефакт пропаганды.
Асмодей брезгливо поморщился.
– Не удивлюсь, если очередные исчадия этой нимфоманки вскоре обнаружатся в конюшнях, на псарнях, в зверинцах или на скотных дворах. Шок, сенсация: в родословную диомедовых коней затесалась рыжая бешеная кобыла!
Никакой реакции, хотя обычно на шутки покровителя Эфор отвечал, и не из подобострастия или светской любезности. Асмодей открыл глаза и после придирчивого осмотра голограммы констатировал:
– Отвратительно выглядишь.
– Цена полученных сведений оказалась чуть выше, только и всего. Державная чета, как выяснилось, способна производить неизгладимое впечатление и на расстоянии. Если поднатаскаю девчонку ещё немного, и она не свихнётся, мы получим управляемый доступ в Золотой дворец. При ней слишком много наставников – и ни один не догадался, что собой представляют её «видения». Разве что старуха Хамсин, но вместо обучения контролю угощала питомицу блокаторами – дурочка сильна, упряма и эмоционально нестабильна, словом, идеальный сосуд или орудие. Насчёт её родителей седая сволочь только кашляла в бороду, но готов спорить на что угодно: один из них Изначальный.
– Ох уж эти ифриты, достойные дети… матери-природы. Такой прелестный следящий кристалл им доверять – что дураку хрустальный кубок, разобьют и руки изрежут. Утешил бы соломенную вдовушку, глядишь, с тобой бы разоткровенничалась к вящей пользе.
– Я не в её вкусе, но за старшего товарища сойду. Решить проблему с волками она мне уже доверила. Точнее, с Конрадом – его полоумная мамаша удрала выть на луну в Вавилон, прихватив с собой свиту и символ власти, на который парнишка давно вострил клыки. Пришлось оказать ему дружескую помощь и поддержку, – Эфор криво усмехнулся. – Шустрый оказался сукин сын. Извинения принёс, но остался должен.
– Ручной йенский волчок, прелестно, – Асмодей приподнялся на локте, снова приглядываясь к Эфору. Как оборотень вообще мог зацепить такого бойца? – Ах, да, мне тоже есть, чем тебя порадовать. Когда будешь тренировать ученицу, готовься любоваться на кровного папашу. По моим сведениям, наш непотопляемый недавно всплыл в Вавилоне и вряд ли станет вести тихую созерцательную жизнь в кустах.
Эфор выглядел так, будто даже дышать для него – обременительное усилие, при упоминании родителя по лицу пробежала едва заметная судорога.
Терпение Асмодея лопнуло.
– Не только гувернёр и укротитель, но ещё и печальный клоун. Спрашиваю последний раз: какого хрена с тобой творится? Могу открыть проход и выяснить всё сам, но предпочту услышать от тебя.
– Не только со мной, – снова кривая кислая ухмылка. – Свистопляска началась почти сразу после того, как сгорел дотла отцовский дворец. Сначала я не придал этому значения. Как и мои братья. Зевель сейчас без пяти минут пациент Бездны, что до Иаля – трудно сказать, он никогда не блистал ни выдержкой, ни рассудительностью. Но у обоих, по слухам, серьёзные проблемы с пожарной безопасностью. Хуже всех Берит – безобидный тихоня нынче вылитый кататоник. Феор то ли ушёл достаточно далеко, чтобы не зацепило, то ли его мать виртуозно наставила папаше рога. О Джибриле мне известно то же, что и всякому – по примеру названного отца ушёл в затвор и носа не кажет из своего загородного поместья.
– Жаль, Бэл не принял мой вызов. Я бы спас его от бесчестья, а вас – от этой головной боли. Будем уповать на то, что в Вавилоне ему окажут подобающий приём. А пока держись подальше от пострадавших и никуда не встревай. Магнитом для неприятностей ты был и без всяких проклятий. Свободен.
Асмодей оборвал связь и поднялся со скамьи. Прежние планы придётся слегка отложить – но чего не сделаешь ради ещё одного несчастного сына старого друга!
***
Убедившись, что дражайший супруг её видит, а его голографический собеседник – нет, Тойфель крайне выразительно закатила глаза и высунула язык. Создала в воздухе фигурку бегущей, теряя туфли на высоком каблуке, светловолосой дамы, неженственно чиркнула ребром ладони по горлу и поспешно покинула малую гостиную, предварительно развеяв не только карикатурную беглянку, но и собственную забытую в кресле шаль. В качестве финального штриха приложила благоверного «дальней слежкой».
– Прекрасно, – Габриэль кивнул, то ли отвечая на заданный собеседником вопрос, то ли комментируя её старания. – Тем не менее, это ничуть не отвечает на вопрос, какой ветер Хаоса несёт вас на порог моей скромной обители.
– Вы просто копия вашего батюшки! Ни слова в простоте – и весь в делах державных день деньской… – которого из двух Асмо поимел в виду, ожидаемо не уточнил. – Уверен, вы будете рады глотку свежего воздуха и хорошего вина!
Окна со звоном распахнулись, и на столе возникли обильные и пышно украшенные дары хозяину дома и его семейству. А в кресле напротив сиял белозубой улыбкой сам даритель. Муж и бровью не повёл. Глупо ожидать, что этот голубок просто постучится в стекло и улетит восвояси, если сказать «кыш!». Даже папаша порой пошучивал, мол, есть только две напасти, от которых ему не помогают никакие средства, – хромота и Асмодей...
Несносное творение Хаоса, способное провести даже владыку Адмира, ловко вскрыло одну из бутылок и плеснуло в собственный бокал. Принюхалось, покрутило вино в стеклянном цветке лилейника – рыжеватое опаловое стекло придавало напитку странный отсвет, словно гасли в очаге уголья, запекаясь кровью и пеплом – и пригубило.
– Ни с тобой, ни для тебя, ни из тебя... – Габи ожидаемо кивнул и пробормотал формальный ответ, после чего также обзавелся бокалом. Равнодушно продегустировал, столь же формально отметил благородство напитка и сделал пару дежурных комплиментов тонкому вкусу дарителя.
Асмо благодушно кивнул. Безупречный оскал и неправдоподобно красивое лицо, бокал похож на цветок, сорванный в саду скучающим щёголем, всё портит только это выражение скуки, граничащее с оскорблением. Тойфель прекрасно знала, что наиболее утомлённый и равнодушный вид папашин любимец принимал именно тогда, когда был сосредоточен на чем-то для него интересном или обдумывал новое «приключение». Этим словом обозначались самые разные пакости – от вполне невинных до граничащих с государственной изменой. Впрочем, тонкую черту Асмодей ни разу не переступал.
– Надеюсь, ваша прелестная супруга позже к нам присоединится? – ври больше, третий тут явно лишний, ты просто желаешь выяснить, не рехнулась ли дочь Темнейшего и беглой преступницы так же, как множество иных «добрых граждан» с менее благородной, но всё же заковыристой родословной.
– Дам с вами нет, потому присутствие хозяйки дома определяется только её желанием, – Габи пустил в ход одну из своих лучших улыбок, правда, в теперешнем изводе она вышла чуть более натянутой. К середине дня ему слегка полегчало, не иначе от мысли, что в Вавилоне наверняка уже выстроилась очередь из желающих пустить Бааля на сувениры. За обедом смог обнаружить вкус у части блюд – пусть и совершенно неожиданный. Но напитки всё ещё упорно отказывались сотрудничать, даже его любимый выдержанный херес продолжал прикидываться омерзительным пойлом из тех, что подают доброму народу с тележек-разливаек в трущобах. – У моей жены очаровательно непоседливый характер, как вам известно. Вряд ли наша беседа покажется ей сколько-нибудь занимательной.
– Как по мне, – сегодня цвет глаз Асмодея напоминал штормовое море, – тема родственных проклятий весьма увлекательна, – опустевший бокал он не стал ставить на стол, крутил в тонких длинных пальцах. – Чем ближе родство, теснее отношения и крепче принесенные клятвы, тем заметнее эффект. Если родство формально, а узы давно разорваны, может и вовсе не затронуть, но почему-то в некоторых случаях, – шторм постепенно уходил, тёмная синева с прозеленью светлела, – оказываются бессильны даже вассальные клятвы, принесенные иным Домам. Занимательно, не так ли?
Манипуляции с бокалом не заметил бы только слепой, а зрение, по счастью, Габи пока не отшибло. Но на различные ребусы и тонкие намёки он всегда плевал с презрением породистого верблюда. И прекрасно понял, что изучают его в том числе и магическим зрением. В глазах мелькнули недобрые красноватые огоньки – в такие моменты он казался особенно привлекательным.
– О, если ваша правая рука уже не та, что прежде – в конце концов, никто не всесилен! – отточенным жестом не дал гостю вставить реплику и сам ответил на незаданный вопрос, заставив задуматься о начинке дарёного напитка. – Благодарю за беспокойство – сами видите, дела мои идут лучше некуда. Названный отец, будь трон его незыблем, – автократор, слетевший с катушек. К счастью, уже настолько, что за недозволенные речи меня даже не скормят покойникам, не выставят в сад и не обратят какой-нибудь клепсидрой. Может быть. Кровный отец – спятивший маньяк-поджигатель, новая звезда гарема воспрявшей и восстановленной, старший брат – удачливый узурпатор, трое средних – агрессивный параноик, запойный идиот и сутенёр-головорез, младший – где-то между предметами обстановки и овощными культурами. С женой и детьми повезло, тут не поспоришь. Замечательно поживаем, в целом просто превосходно, одна только беда – народ кончается, чтоб его!
Асмо жадно ловил каждое слово, всем своим видом поощряя собеседника.
– Не думаю, что вам стоит опасаться гнева Светлейшего. А вот проклятия – несомненно. Ваша бравада запросто может быть одним из симптомов. Подобная пакость раскручивается постепенно, но неотвратимо – и неизвестно, не пойдёт ли дальше. Вашему первенцу досталось причудливое наследство – перспектива кровного бешенства от бабки и возможное смертельное проклятие от деда…
Понятно, чего примчал, дымя подхвостьем. Второй эпидемии в своём Доме опасаешься – шляться по борделям Бааль подчёркнуто брезговал, а всё ж хозяйство своё на привязи не держал.
– У этой проблемы только одно очевидное решение, но осуществить его трудно даже вам, – упоминание о детях в подобном ключе мужа не порадовало. Сатиса отправили подальше сразу после выходки Тами, за обеими девицами зорко следили, но были готовы в том числе и к худшему.
Асмодей обрадовался, будто только и ждал этой реплики.
– Отчего же. Есть способ. Проверенный временем, надёжный…
– И незаконный, – отрезал Габи.
То-то же, щелеумок. Закатай губу, не угостят и за ворот.
– Как можно! Я и подумать бы не решился о таком, друг мой! – Асмодей мастерски изобразил смесь испуга и оскорблённой невинности. – Никаких внуков, никакой жестокости! Нужен лишь как можно более близкий и как можно более сильный родственник. Ваш брат Феор – лучшая кандидатура, но, боюсь, пока я его разыщу, может случиться непоправимое. В случае успеха никто не выдаст обстоятельств, приведших сюда опасного сумасшедшего. Мараться отцеубийством не придётся.
– Призвать сюда опасного сумасшедшего, – вкрадчиво повторил Габи, как психиатр, уточняющий картину бреда у больного. – С помощью очень простого и безопасного ритуала, строго запрещённого лишь среди слабосильных и несведущих. А вы благородно сразитесь с безумцем и одержите победу. Я ничего не упустил?
– Напрасно иронизируете, – Асмодей укоризненно посмотрел на собеседника. – Всё действительно очень просто – вы же не думаете, что на заре мира в ходу были долгие камлания и пышные церемонии, чтобы выдернуть какого-нибудь мерзавца из той щели, куда он вздумал забиться.
– Зато на заре мира были в ходу провокации, – съехидничал муж, глотая редкое вино с тем же вежливым отвращением, с каким она сама при необходимости выпивала мерзкое снадобье, заглушавшее голос матери, но почти лишавшее возможности творить магию. – Насколько я помню, даже в эталонно здравом рассудке папаша не отличался кротостью и миролюбием. Пытаться вытащить его запретной магией туда, где находятся мои дети и жена, не кажется мне хорошей идеей. А использование запрещённой магии крови – которой, к слову, я не владею – где-нибудь в Эдеме с вероятностью заинтересует если не притихшее в свете последних событий ведомство кшатри, так нынешних любимцев самодержца.
Асмодей утомлённо закатил глаза.
– А что вы можете сделать? Подать жалобу Светлейшему? Потребовать экстрадиции Бааля в Раймир? Между прочим, один из признаков добротного смертного проклятия – маленькие милые искажения в восприятии жертвы, мешающие предпринять разумные меры противодействия. Беспечность, паранойя, приверженность букве закона, неуверенность в собственных силах – любые подходящие отговорки на самом деле льют воду не на вашу мельницу. Впрочем, уламывать вас, как капризную кокетку, не стану. Вдруг вы такой сказочный везунчик, что дождётесь смерти Бааля вперёд собственной?
Тойфель стиснула зубы, чтобы не заорать: «Соглашайся!»
Запрещённая задолго до её рождения кровная магия, секрет, который папаша наотрез отказался раскрывать даже наследнику. И Асмодей, готовый поделиться знаниями – при этом старинная формула, запрещающая наносить вред, была произнесена. На краткий миг ей остро захотелось ввалиться в гостиную и предложить участвовать – когда ещё выдастся случай. Но здравый смысл взял верх.
Габи продолжал медленно пить давно утратившее для него оттенки вкуса вино. Надеется надраться, чтобы в случае чего свалить всё на Асмо? Вряд ли. Наконец муж отставил бокал в сторону и невесело улыбнулся.
– Покупаю, – он встал из-за стола и принялся расхаживать по гостиной. – Предлагаю на всякий случай перебраться в садовый павильон, – заметив скептический огонёк в глазах визитёра, соблаговолил пояснить:
– На самом деле подземная алхимическая лаборатория в дальнем углу сада. Что нам понадобится?
– Приличный нож, лучше бы не металлический. Обсидиан, кремень, кость, стекло – безразлично. Еда и питье – иногда мне кажется, что кровавые заклятья запретили исключительно ради экономии продуктов и выпивки, одно из неизбежных последствий этих экспериментов – дикий голод, если повезет остаться в живых.
Габи сделал вид, будто последнюю фразу не расслышал, и, что-то сосредоточенно пробормотав, прищёлкнул пальцами.
– На всякий случай кроме провизии я переместил туда обычный набор зелий. Все остальное наверняка найдется на месте. Предпочитаете прогуляться по саду, или мне открыть портал?
Асмо предсказуемо выбрал второе. Лабораторию изучил внимательно, кивал, вздыхал, цокал языком – только что до дегустации неподписанных составов не дошёл.
– Вы ведь никогда не были заядлым алхимиком. А увлечения вашей супруги в этой сфере до замужества ограничивались обносом барного шкафа в Янтарном кабинете.
– Хаос изменчив, – в тон гостю ответил Габи, незаметно убирая лишнее из поля зрения любителя совать нос в чужие дела. – В роли жертвенного барашка мне тоже раньше выступать не доводилось. Так что буду рад услышать все детали вашего гениального плана, в том числе и те, что касаются моего участия.
– Мне нужна только ваша кровь – отданная добровольно и с пониманием цели. И ваше желание найти кровного родича и призвать его, – Асмодей перебирал ножи, словно повар, намеревающийся создать очередной шедевр. Попробовал пару приглянувшихся ногтем, взвесил оба, убрал один. Тонкое, аж на просвет, обсидиановое лезвие, деревянная рукоять с выжженным рисунком – варан и отоцион раздирают невесть откуда взявшуюся в месте обитания этих скотин рыбину. Тойфель помнила этот нож, в нежном детстве утащенный из папашиного кабинета, но могла бы поклясться, что он так и валяется где-то в ящике бюро в давным-давно уже не принадлежащих ей покоях в Осеннем. Впору подумать, что Асмодей притащил его с собой...
Точно так же придирчиво позёр изучал разнообразные чашки и пробирки – в этом недостатка не было, хотя многие явно нуждались в мытье. Выбрав керамическую посудину размером с плошку для супа, Асмо сдул с неё пыль, а затем ещё и ополоснул, использовав для этой цели коньяк, прихваченный мужем вместе с остальной провизией. Тойфель удивленно приоткрыла рот – папаша в своё время, очевидно, выдумывал смертоносные фокусы, не просыхая. Итак, необходимость очищающих заклинаний явно преувеличена, дальше что?
Дальше всё было просто – плошка и нож перекочевали к Габи вместе с напутствием:
– Режьте, где хотите и как хотите, но не закрывайте порез, пока не наберется хотя бы половина посудины. Пока кровь течёт, просите найти того, кто вам её подарил, затем передайте мне нож и чашу.
Муж кивнул, повернулся к Асмо спиной и сосредоточился. Один быстрый и точный надрез – и первые капли упали в плошку. Судя по выражению лица, Габи подошёл к делу со всей серьёзностью – и если бы мог, вернул бы дядюшке Баалю его проклятие с процентами. Тонкий ценитель родственных чувств и льющейся крови за плечом мужа мечтательно облизнулся – и для него же лучше, если эдак предвкушал разборки с любезным дружком, а не что-нибудь менее доблестное. «Дальней слежки», похоже, не учуял – и кое-каких иных секретов, скрытых даже от Габи.
– Готово, – лицо мужа побледнело, хотя крови он потерял всего ничего.
– Благодарю, – промурлыкал Асмодей и очень осторожно, словно боясь расплескать, обеими руками схватил плошку и приподнял. На секунду Тойфель показалось, что он собирается выпить содержимое, и она поморщилась, но склонностью к каннибализму Асмо явно не страдал. Скучающее выражение исчезло, точёные, неправдоподобно правильные черты застыли, словно лик статуи, зрачки расширились, полностью поглотив цвета – хотя, возможно, Асмодей всего лишь в очередной раз сменил оттенок глаз. Казалось, что князь без слов разговаривает с тёмной, лаково поблескивающей жидкостью, и то, что он слышит, причиняет ему физическую боль. Секунды сливались в минуты, застывшая фигура казалась неживой и постепенно теряла краски – в то время как кровь в плошке постепенно становилась все ярче. Тойфель сощурилась. То ли у Асмо начали дрожать руки, то ли содержимое плошки вместо того, чтобы, как положено, остывать и сворачиваться, мерно пульсировало, будто по-прежнему, повинуясь сокращениям сердца, текло по артериям. Противоестественность происходящего завораживала, и Тойфель пропустила момент, когда вместо глиняной миски в пальцах Асмодея оказался сгусток кроваво-красного света. Сперва шар был небольшим, но почти ослепительным, затем, увеличиваясь, утрачивал яркость. Когда сияющий розовый свет погас совсем, бледный, как покойник, Асмодей медленно разжал пальцы. Вместо того, чтобы упасть на каменный пол и брызнуть осколками, миска беззвучно растеклась и впиталась в плиты, словно вода. Асмодей зябко обхватил себя руками и медленно, как сомнамбула, отправился к столу, на котором в беспорядке громоздились бутылки и закуски.
Муж, всю церемонию державшийся в стороне и, кажется, даже дышать опасавшийся, вопросительно взглянул и, увидев слабый, но очевидно приглашающий жест, подошёл ближе.
– Две новости, – даже с набитым ртом Асмодей умудрялся говорить довольно чётко. – Обе – полное дерьмо.
– Точнее можно?
– Отсутствие результата. И его причина – что-то несколько... изменило твоего папашу. Или кто-то. До сего дня я был уверен, что намеренно противиться призыву крови могут разве что братья-миродержцы.
Столь искреннего удивления на холёной фаворитской роже Тойфель не видела давно. Габи зрелищем не впечатлился и, похоже, вообще не понял, чего избежал. Прихватил бутылку и сел на пол рядом с Асмо. Великолепный натюрморт: парочка новоиспечённых подельников. Хоть сейчас в багетную и на гвоздь.
***
Злоупотреблять гостеприимством бедняги Джибриля Асмодей не стал – в истинно безнадёжной ситуации мужчина имеет право надраться без свидетелей. Душу изливать вряд ли решил бы, но и без того сказал достаточно. Неизвестно, что могло бы произойти, явись Бааль на зов в своём нынешнем состоянии. Кто бы мог подумать – опора Тёмного трона подалась в примаки к госпоже Вавилонской, да ещё устроила столь низкопробный спектакль. Уместней эта звенящая пошлость смотрелась бы в спальне, а не посреди площади при всём честном народе, но вкусы Лайлы никогда не отличались изысканностью. Как и механизмы оболванивания внутри капкана. Денница, впрочем, никогда бы не наградил соперника сколько-нибудь лестным прозвищем, даже получив тяжкое ранение в голову. Тут явно постарался провокатор с другой стороны – «вазир Меджнун», надо же… Асмодей поморщился и сплюнул, нечаянно попав на собственные туфли. Ругнулся, вытер носок о траву – ветер в Эдеме, похоже, подобные проявления эмоций не одобрял. Интересно, если выбросить мимо урны, к примеру, смятую газету – её отбросит в лицо якобы случайным порывом? Геноцид, репрессии и чистота в саду. Хороший бы вышел лозунг в духе государственной программы исправления всех и вся. Или хотя бы заголовок в путеводителе.
Торчать у Лотосового прудика ему наскучило – он успел до тошноты налюбоваться открыточными видами, пошвырять в воду камни и слегка вздремнуть. Затем искупался, целеустремленно доплыв едва ли не до середины. Но золотой паршивец не объявился и тогда. Асмодей выбрался на берег, не удосужившись высушиться заклинанием, натянул одежду на мокрое тело и решительно зашагал в самые непролазные дебри, по дороге ломая и испепеляя все, что вызывало его неудовольствие. По правде говоря, с самым искренним наслаждением он испепелил бы Белый дворец вместе с засевшим в нём типом. В таком настроении идти на поклон к затворнику не очень-то хотелось, если Уриэль не соврал, последний раз несносное чудовище наблюдалось в Призрачном павильоне – он же Мёртвый город и сад Скорби. Самая гуща и чаща, довольно мерзкое местечко даже по меркам эстетики отвратительного.
Раньше в Эдеме, как и в парке при Осеннем, круглосуточно кипела жизнь, но с тех пор, как Адонаи стал отшельником, а некогда бесплотные и покорные маруты неожиданно вошли в фавор, ночью в дальние закоулки сада рисковали соваться только те, кому надоело жить. Или имелись иные веские, а то и криминальные основания блуждать по ночам среди буйной растительности. Чем дальше от входа и дворца, тем больше нынешний Эдем напоминал тропический девственный лес: душный, яркий и опасный. Опасности Асмодея не страшили, от плотоядных лиан он поначалу уворачивался, потом, устав от бессмысленной гимнастики, попросту испепелял нахальную зелень. Если бы кому-то этой ночью взбрело навесить на адмирского гостя «дальнюю слежку», несчастный шпион остекленел бы от однообразия открывавшихся картин. Сперва гость обошёл почти все павильоны, в одном для чего-то обзавёлся старым треснутым зеркалом с мутной амальгамой, но прелестной оправой из серебра и черепахового панциря, а в другом подобрал обломок то ли посоха, то ли трости.
Чем дальше, тем сильнее Асмодей подозревал, что Белый пора переименовывать: Темнейший не появлялся, несмотря на многочисленные призывы, а его венценосный брат присутствовал на Пластине, но не вмешивался решительно ни во что. На Адонаи это было непохоже – зато как нельзя лучше соответствовало любимой управленческой методе Князя. В эту схему ложились и бездненские беглецы, и обнаглевшие маруты со своим Золотым Командиром: не так-то просто даже для почти всесильного Первого среди равных перехватить управление заклятием, которое накладывал не он. И остервеневшая растительность – ни малейшей страсти к культурному садоводству Князь отродясь не проявлял. Даже потрёпанный и лишившийся половины сановников Светлый совет в общей картине смотрелся гармонично. А уж то, что ему, одному из сильнейших темных князей, было отказано в аудиенции... нет, положительно это было самым подозрительным. Самаэль, конечно, понимал, что его давний фаворит и ближайший друг раскроет подобный маскарад при встрече, отсюда и необъяснимая грубость.
Золочёная сволочь тоже не показалась, хотя всё время, угробленное в скитаниях по Эдему, Асмодей звал «хозяина сада» разнообразными заклинаниями, разве что «ау!» не кричал.
Зло пнув какой-то огромный, похожий на дождевик-переросток синий гриб, Асмодей оказался вознагражден тучей спор. Почему-то оранжевых и резко, до тошноты пахнущих ландышем. Он выругался и, очистив одежду и волосы заклинанием, в который раз сменил направление. Вскоре заросли поредели, то и дело попадались прогалины с остатками каких-то строений – скорее всего, все тех же садовых павильонов, будь они неладны. Рядом с некоторыми развалинами ещё стояли скульптуры – поросшие лишайником, пострадавшие то ли от вандалов, то ли от непогоды, утратившие даже подобие привлекательности. Асмодей прошел мимо очередного каменного урода – кусок головы и рука валяются рядом с постаментом, ноги и тело до пояса заплетены вездесущими хмелем и девичьим виноградом, не понять, кого имел в виду скульптор – и вздрогнул, почувствовав, как сзади на плечо легла тяжёлая рука. Скосив глаза, он увидел поросшие цветным лишайником каменные пальцы, дёрнул плечом, пытаясь высвободиться, но тщетно – что бы или кто бы это ни был, держать добычу он умел. Сделав шаг назад и прижавшись к каменному телу, повернуться Асмодею удалось – теперь статуя, мимо которой он так равнодушно прошёл, практически сжимала его в объятиях. Обломки, некогда лежавшие у ног, неожиданно оказались на месте – трещина, пролегавшая от виска к затылку, напоминала шрам, а бурый лишайник походил на запёкшуюся кровь.
– Потрясающе, – кислый тон Асмодея не выдал, что именно этой встречи он искал почти всю ночь. – Так понимаю, драгоценные камни и металлы приберегаются на выход, а это – домашняя пижама?
По щеке статуи скользнула спешащая удрать мокрица – и бесследно исчезла в углу глаза, поглощённая шероховатой поверхностью камня.
Хватка не ослабла, от истукана веяло сыростью и холодом. Асмодею почудился запах прелых водорослей и ила.
– Желаешь предложить свои услуги портного? – бархатный, чуть хрипловатый баритон звучал насмешливо.
– Слава Хаосу, бегать и предлагать свои услуги, словно бродячий портняжка, у меня нет нужды, – Асмодей покачал головой. – Как и метаться по лесу в поисках желающих любви и ласки, – он ловко вывернулся из объятий статуи и даже похлопал по холодному каменному плечу. – Можно сказать, я пришёл заключить сделку. Взаимовыгодную, если будет на то воля Хаоса.
Тишина вокруг сделалась удушливо густой и плотной, появилось ощущение пристальных и очень голодных взглядов. Рудра повелительно махнул кому-то невидимому и очевидно не слишком понятливому за спиной Асмодея и скрестил руки на груди. Оборачиваться тёмный князь не стал, сохраняя оживлённый и беспечный вид.
– Ты потревожил младших, – удивительное отеческое благодушие, граничащее с нежностью, знакомый тон мягкого извинения. И пустой мёртвый взгляд статуи. – Что ж, возможность поверить хозяину сада свои чаяния есть у любого.
– Для начала – ни с тобой, ни из тебя...
– ... ничего сделать не может уже никто, – язвительно закончил Рудра вместо Асмодея. – Как полагаешь, папаша не пробовал завершить начатое, выяснив, что получилось совершенно не так, как хотелось бы? Вопрос риторический, – каменная рука потёрла трещину-шрам, сдирая корку лишайника. – Обычно те, кто приходит излить мне душу, не утруждают себя формулами вежливости, и меня это более чем устраивает. Когда-то меня, конечно, воспитывали, но это было давно и при жизни, – он мечтательно улыбнулся. – Возможно, если бы я послал вежливость в Бездну ещё тогда, всем было бы лучше.
Асмодей сочувственно вздохнул.
– Всё возможно, если воли достаточно. Но вопрос не только в силе, а и в принадлежности. Сейчас ты остаёшься собой, даже полностью утратив прежнее тело, однако кое-что сильно отравило радость победы духа над материей.
– Скорее, кое-кто, – сухой хрипловатый смех. – Но про себя я знаю почти всё. И хотел бы услышать о тебе – что побудило бегать по саду, как перепивший недолговечный? Ты говорил о сделке – что тебе нужно? И что ты готов предложить?
Асмодей махнул рукой в сторону осыпавшейся невысокой стены. Вместо груды камней появился вычурный диван. Каменный и более напоминающий памятник на могиле неизвестного дивана, нежели мебель.
– Есть мнение, – невозмутимо сообщил Асмодей, – что бывший адмирский премьер выглядел бы много лучше в саркофаге, чем возле трона твоей матери.
– Я давно вышел из того возраста, когда личность отчима имеет хоть какое-то значение, – каменное лицо не дрогнуло. – Кроме того, даже если бы я мечтал узреть его в саркофаге, дороги в Вавилон мне нет. То, что мои ребята и я сам более не привязаны к саду, не открывает для нас границ Раймира.
– Сад за стеной, – Асмодей сделал широкий жест. – Кто распахнёт ворота – или обрушит стену – так ли важно? Посрамивший свою погибель обязан ли хранить верность памяти убийцы?
Насладился паузой – если Самаэль занял место брата, вряд ли решит прервать её. Если же это молчание Адонаи – прямо или косвенно ответит его мёртвый сын. – Я не всесилен – но тот, кто нынче скрылся ото всех, возможно, захочет подарить достойной уважения воле истинную свободу. А если твой новый отчим заявится в Раймир до того – нужно будет лишь свистнуть погромче. Его голова – моя и ничья больше. По праву сорванной дуэли.
– Понимаю, все предложенное укладывается в старую добрую схему «если бы, да кабы»? – ехидная улыбка, картинно вздёрнутые брови над миндалевидными, чуть раскосыми глазами – испятнанный лишайниками идол, очевидно, устал от примитивизма, теперь его лицо было проработано куда лучше и обладало очаровательно живой мимикой. – То есть, ежели вдруг папаша окажется не в себе или не собой... и тому подобное. Что ж, полагаю, я не солгу и не рискую нарушить обещания, заверив, что во всех этих случаях буду действовать по обстоятельствам, сообразуясь с собственной выгодой, – он с комичной торжественностью приложил руку к груди – у живого примерно там находилось бы сердце – и даже привстал с облюбованного дивана, чтобы поклониться.
– Благодарю за щедрый дар, – каменное существо хозяйским жестом похлопало по ближайшему подлокотнику. – Моя нынешняя форма несколько ограничивает бессмысленный, хоть и эффектный расход магии.
شرارة, блог «Быстроскечь, а так же треш и угар), для содомии не вышла скилом)»
"С добычей!"
скрытый текст
Свежекупленный скетчбук "Гамма" 140 г/м.
Казалось бы 140 гр для акварели это так..
А выдержал курилка)), воду конечно на него лить нельзя), точнее так, больше одного раза и по чуть-чуть не стоит, пропитки-то нет).
Но показал себя на удивление достойно, в 3 слоя и даже лёгкие лессировки для набора тона выдержал, уважаю).
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Глава 3, в которой Новый Вавилон радушно принимает нежданного высокого гостя
Читать?Город утопал в садах – они встречали входящих первыми, приглушали палящий зной пустыни и дарили живительную тень. Раскалённый воздух пропитывали чарующие ароматы множества цветов. Взбудораженные предвкушением чудес толпы текли к воротам, не в силах противиться чарам Вавилона. Новая жизнь, свежая кровь. Без них любые архитектурные изыски – лишь декорация, гигантский каменный труп. Он откинул капюшон, подставляя лицо прикосновениям ветра, и жадно вдохнул золотистое пьянящее марево. Вот что кружит голову сильнее вина в фонтанах и весёлого смеха женщин. Отчётливая, неуловимая – среди нагретого мрамора и пряной смеси смол, навевающих воспоминания о храмовых благовониях. Свобода старого мира. Впечатляющая симфония для всех инструментов восприятия, стирающая границы между ними.
Прежняя планировка воссоздана до мельчайших деталей, идти по улицам можно хоть с закрытыми глазами. Но лучше не стоит – плата за беспечность здесь была несколько выше, чем в любой столице. В кольце древних стен прежние ходульные законы заменял один-единственный.
Пёстрое многоголосие шумных площадей, беспокойное движение повсюду. Искристая суета с наступлением ночи не утихала, наоборот, жарче разгоралась вместе с непременными кострами в честь богини. Он мог бы найти виллу или остановиться в гостинице, благо не всех устраивал первобытный уют в Садах Великой. Но было в этом нечто освежающее, бодрящее. Пару раз его уже пытались убить – атмосфера мира и всеобщей любви ничуть не мешала резать кошельки и глотки. Прятаться он не собирался, сейчас легко мог бы повторить маскировочный трюк хромого шельмака. Но к чему уподобляться? Пусть заметят, пусть явятся. Приди и рискни. Вавилонская госпожа наверняка внимательно следит за ним с тех пор, как он вошёл в ворота. Где она, там и свита. Камерный спектакль «Вазир-бродяга и город тысячи соблазнов» должен прийтись Лайле по вкусу. Если уж принц-консорт из выгребной ямы её устроил. Хотя следовало отдать должное – сотни лет заточения пошли на пользу прощелыге, избавился от сиропных манер и ложной скромности. И если судить по выкрутасам, единственной печатью на нём нынче оставалась лишь печать безумия.
Метким броском в заросли знаменитого раймирского сорняка отправился измятый стебель, пришлось сорвать ещё один цветок.
– Ай, эфенди, плюнь! Плюнь, тебе говорят! Не то худо будет! – попрошайка, вертевшаяся неподалёку уже около четверти часа, осмелилась приблизиться и с любопытством наблюдала, как он с видимым удовольствием разжёвывает нежные лепестки. – Пустынную розу зверь не ест, птица не клюёт, а ты уплетаешь за милую душу, будто больной верблюд!
Нашла, наконец, к чему прицепиться. Однако это даже забавно. Он ответил вежливой улыбкой, помня о своей роли скромного паломника, но доброхотному совету не последовал. Ему нравился терпкий сок и сладкий аромат цветов олеандра. Ифритка тоже была недурна – если отмыть и причесать.
– Меджнун! – припечатала пройда и бесцеремонно ухватила его за рукав, звеня тяжёлыми браслетами. – Вольно ж тебе травиться посреди садов Великой. Какая печаль заела такого важного эфенди? Дай руку, не бойся. Всё расскажу без утайки – как верх брать, куда поворачивать…
– Э, да я сам тебе погадаю, красавица! Ждут тебя пустой карман да холодный зиндан, если вовремя не свернёшь с кривой дорожки, – глядя в бесстыжие жёлто-зелёные глаза, аккуратно извлёк руку девушки из-под своего плаща, а во вторую вложил шеол. Усилием воли удержался, чтобы не разделить вкус «пустынной розы».
– Проваливай!
Гадалка расхохоталась. Игриво толкнула бедром в бедро, пёстрые шёлковые лохмотья на полной груди затрепетали, от пышных юбок поднялось небольшое облако пыли.
– Какой сердитый! Ещё свидимся, эфенди! Эхейе!
Клюнула ладонь, как курица зерно, и спешно удалилась – глянул через плечо, не смог различить соблазнительный силуэт. Дура дурой, а опасность чует.
Устроился поудобнее, прислонившись спиной к нагретому камню, и смежил веки. Дремал чутко, вполглаза, потому не пропустил момент, когда вокруг стало слишком тихо. Знакомая вонь, новые оттенки: прогорклое оружейное масло, горелые чуть подгнившие потроха, давно спёкшаяся кровь пополам с ржавчиной.
– Раньше из твоих подвалов пахло опрятнее. Сточная канава жизни сделала тебя неряхой.
– Не сметь! – особо ретивый десятник не выдержал. Ещё бы, такое безобидное нечто, смехотворный побродяжка, стиравший платье в винном фонтане, а сушивший на ветках, пока объезжал очередную сведённую с чужого двора кобылку. Мозголомов поровну с фокусниками, серьёзно? Бааль фыркнул и открыл глаза:
– И вам не хворать. Располагайтесь без чинов, прошу вас. Сыграть не желаете?
Мастема молча изучал противника. Что ж, бодливому быку в утешение лишь забор покрепче.
– Приятно ведь, когда воля госпожи совпадает с твоей собственной? Принесёшь мою голову на блюде – прекрасный дар любви и верности.
Блюдо Бааль извлёк из воздуха и метнул под ноги. Сверху приземлилась пара костей из того же старого золота: единица и двойка, три крошечных чёрных бриллианта замерли, глухо поблёскивая.
Мастема нахмурил высокий лоб, кивнул подручным. Схлынули, застыли поодаль.
– Разве что на пару орешков. Что взять с шулера, – улыбнулся одними губами. Серые глаза блестели холодно и жадно, как пыточные свёрла. Если бы мог – вонзил бы парочку, наматывая волокна плоти на острые грани, следом раздробил бы кости… Ничуть не переменился.
– Понимаю, поддержать тебе нечем, – сочувственно покачал головой Бааль. – Прости, хватил лишку. Будь по-твоему, орешки так орешки. Но чур, весь кулёк на кон.
– Зубы обломаешь, – Мастема сел напротив и взвесил кубы на ладони. – Даром-то взять – больше выгоды.
– Выгоды больше, почёт другой, – Бааль равнодушно наблюдал, как Мастема изучает кости. – Всего один бросок, добрый амир, – вдруг повезёт?
– В щель твои фокусы, – Мастема с силой швырнул кости обратно. – И трёп туда же.
На мысленный приказ никто не отозвался – половина олухов тщетно пыталась удержать рассыпающийся защитный купол, пока другая давилась едким серым дымом, выкашливая его вместе с хлопьями сажи. Мастема вскочил на ноги, резко схватившись за щеку. Бааль улыбнулся, заметив нечто весьма лестное в глазах противника.
– Зубы беспокоят? – скорлупки остальных орешков трескались одна за другой, обнажая спелые ядра. Упоительная карусель оттенков. Суть личности на пороге посмертия выходит на первый план.
Зрелище определённо стало бы новой сенсацией, однако болевой порог раймирского мясника всегда был излишне близок к дубовым бессмысленным скотам. Где-то между гулем, орком и Князем. Но благодаря этому подарку природы любезно успел восстановить равновесие и пикантно разозлиться.
– Двойка, – Бааль махнул рукой в сторону скрытых травой кубов. – Не взыщи, добрый амир, воля Хаоса. И старый обычай – мечи, коли взялся. Наша прелестная судия сие удостоверила. Благодарю за игру. При случае непременно повторим.
***
Ни один вечер здесь не обходился без игрищ у огня. Как только спускалась ночь, повсюду загорались костры, и самый большой полыхал на дворцовой площади. Поляна в чаще и пляшущее на ней исполинское пламя – что может быть более манящим и чарующим в густом мраке первобытной тьмы? Бааль старался держаться подальше от дворца – Вавилонская госпожа могла счесть, будто он покорно топчется у порога. Но после стычки с Мастемой решил уступить искушению – и слетавшимся к огню, и разжигавшим его стоило напомнить: даже прирученные чудовища не безопасны.
Народу набежало преизрядно, острая вонь предвкушения временами заглушала буйство цветущих джунглей и запах жареного мяса. Подогретые выпивкой компании, парочки, такие же одиночки, как он сам, – все были погружены в свои нехитрые занятия, но определённо чего-то ждали. Бааль присел на бортик фонтана, извлёк из воздуха кубок – не помешает промочить глотку. Черпать побрезговал, поднёс к струям, брызжущим из отверстых вараньих пастей, и, когда полилось через край, отпил. Аромата почти нет, но вкус превосходно ярок и свеж – зелёные хрусткие персики и молодой подземный мёд. Никакой известковой кислятины. Недурно, Лайла.
Сложенный по всем правилам костёр выглядел поистине грандиозно, как священный идол – для полноты сходства к подножию даже натащили цветов. Что внутри, стоило разглядеть повнимательней, истинным зрением. Совершенно особые поленья – вот откуда эта фальшивая нота. Липкий смолистый страх, тупой животный ужас приговорённых. Бааль сделал ещё пару глотков и облизнулся.
Рядом какой-то бродяга – совсем молодой парнишка, не старше Берита – шумно хлебал прямо из фонтана. Бааль снисходительно наблюдал, как раздуваются худые бока, затем ткнул свесившееся через бортик тело в поясницу носком сапога. Тело вяло лягнуло в ответ и обернулось, утирая рот.
– Эта жопа не продаётся.
– Скажи, любезный, почему костёр до сих пор не запалили? Чего ждут так долго?
Юнец фыркнул, смерил Бааля оценивающим взглядом и ответствовал без всякого уважения:
– Ты что, с Золотой Шахны упал? Луну не видишь? Младшая хозяйка шабаша ищет нового мужа.
Бааль кивнул в знак благодарности и потерял всякий интерес к собеседнику. Полная луна и впрямь была отчётливо видна в ясном небе. Но словоохотливый поганец не унялся. Фамильярно стукнул кулаком в Баалев кубок и заявил:
– Выпьем за мою наречённую, папаша!
Бааль добродушно ухмыльнулся и поддержал тост.
– Вдруг выберет, да не тебя?
– А кого ж ещё-то? Я тут один такой красивый, – мальчишка горделиво подбоченился и подмигнул. – Не занимай очередь, старые кости хороши для шарбы, а не для ложа дочери Богини! Знатный у тебя стаканчик, где подрезал?
Многообещающий юнец. В родном Сифре лет через пятьдесят окончил бы свой славный путь в тележке мусорщика. Здесь не доживёт до конца недели. Так почему бы не придать остатку его жизни немного смысла?
– Что, нравится? – Бааль вновь наполнил кубок, отпил и протянул мальчишке. Тот ухватил подношение цепко, как обезьянка, совершенно завороженный блеском рубинов и золота. – Славный будет подарок твоей невесте.
Парень издал радостный вопль, потом воровато огляделся, спохватившись.
– За удачу! – осушил кубок и поплёлся прочь, пока странный собутыльник не передумал или не потребовал чего-нибудь сомнительного взамен.
– Береги себя.
Бааль проводил его взглядом, и всё с той же добродушной усмешкой наблюдал, как мальчишка пару раз споткнулся и чуть не упал в чей-то костёр. Шальвары занялись охотно, а крики и попытки потушить, не выпуская из рук кубок, вызывали только хохот – откуда пирующим знать, что бедолага не смог бы избавиться от драгоценного подарка, даже если бы очень захотел. К тому же бегущий и истошно вопящий живой факел – чем не развлечение? Никто не дёрнулся помочь, когда парень с разбега влетел в основание костра, ударился головой об одно из толстенных брёвен, да так и остался там, нелепо скрючившись. Отвернулись и забыли, здесь не принято сосредотачиваться на подобных вещах слишком долго. Костёр, к неудовольствию Бааля, не вспыхнул – треклятый мальчишка не сгодился даже на растопку. Но приятное разнообразие всё же внёс.
Разгул вокруг неумолимо набирал обороты – в ожидании главного события добрые вавилонцы времени даром не теряли. Музыка, нестройное пение, шумные пляски, охи и вздохи тех, кто не стал рассчитывать на благосклонность хозяйки шабаша и нашёл себе пару попроще. Чем сильнее Баалем овладевали скука и отвращение, тем отчётливее ощущалось покалывание в кончиках пальцев. Какой там шабаш – попросту бардак, зловонное месиво пьяных случек среди мусора и объедков.
– Я говорила, ещё свидимся, эфенди, – Бааль обернулся и встретил насмешливый взгляд давешней красотки-попрошайки. Умыться и привести себя в порядок для гулянки вертихвостка не удосужилась, скорее наоборот – на щеке пятно сажи, волосы растрёпаны, юбки смяты, подол заляпан. Наверняка вовсю пророчила по кустам хмурое утро всем желающим.
– Что ж, награду отработала честно, – не стал и пытаться скрыть раздражение. Навязчивость в женщинах или мужчинах он презирал одинаково. – Чего ещё тебе надо?
Гадалка рассмеялась и взглядом указала на костёр.
– Того же, чего и тебе. Полешко-то подкинул, да сырое попалось, не занялось без доброй искры.
Бааль прищурился – странные речи для трущобной потаскушки. Девица подошла ближе, заглянула в лицо, словно пытаясь прочесть в нём что-то, известное только ей. Ответил нарочито небрежно, не выходя из роли приезжего:
– Да говорят, неможно жечь, покуда здешняя царевна не выберет себе мужа на ночь.
Замарашка забавно сморщила носик, глаза вспыхнули в полутьме, впитав все оттенки окружающей зелени. Ухватила за рукав, будто увлечённый игрой ребёнок.
– А ты мог бы, эфенди? Изождались, все зенки проглядели. Вдруг не придёт – бывало всяко. Перепьются, перелюбятся, а её нет. Капризная стерва.
Бааль хмыкнул – женщины редко отзываются друг о друге с искренней похвалой. Девчонка восприняла это по-своему – обвила цепкими ручками, уткнулась в грудь и пробормотала неожиданно кротко:
– Ты можешь, эфенди, я знаю, я вижу. Зажги костёр. Пусть горит. Просто горит здесь. Для меня и для тебя.
Пламя с торжествующим рёвом взлетело вверх по брёвнам под приветственный вой толпы и отчаянный, безнадёжный – и неслышный никому, кроме – вопль изнутри костра, быстро рассыпавшийся на отдельные задыхающиеся хрипы. Исполинский столб огня словно стремился расплавить небесный свод и поглотить обитаемый мир. Жадно тянулся во все стороны разом, щедро разбрасывал искры и метко стрелял угольями. Ближние стоянки полыхали вовсю, многие добрые горожане уже катались по земле, ломали кусты и разбивали головы о камни мостовой и бортики фонтанов.
– Лучшего и желать нельзя, правда? – повинуясь мимолётному порыву, подхватил девицу на руки. А она словно того и ждала – крепко обняла за шею и рассмеялась. Нежно, слегка безумно – и щемяще знакомо.
– Далеко ль нести собрался, эфенди?
– А куда прикажешь, царевна.
Притворщица поцеловала Бааля в висок и ловко спрыгнула на землю. В очаровательной взбалмошной головёнке только что дозрела очередная шалость – и его твёрдо вознамерились взять в подельники. Куда и зачем – какой смысл спрашивать, если ответ находится на расстоянии вытянутой руки? Он лишь едва слышно окликнул девчонку по имени. Она одарила его лукавой улыбкой и потянула за собой в арку портала.
Ждал чего угодно, вплоть до ловушек – но плутовка вновь его удивила. Мириады магических светильников поначалу почти ослепили, пришлось накинуть капюшон, но в толпе его замешательства никто не заметил. Народ постоянно прибывал, многие поначалу выглядели куда более оглушёнными и обескураженными, но быстро приходили в себя – добрые горожане порой готовы восстать из мёртвых, лишь бы не пропустить дармовое развлечение.
Бааль бегло оценил обстановку и недоумённо приподнял бровь – они стояли посреди руин. Расчищенных, подновлённых, но заранее проигравших в сражении с вавилонским буйством зелени. Девчонка никуда не делась, и, хотя с виду это он вёл её под руку, направление определяла она. Хорошенький дуэт – бродяга и гадалка. И не самый колоритный в этой кунсткамере – сюда пускали даже нежить и гулей, причём эти ржавые звенья пищевой цепочки умудрялись мирно соседствовать друг с другом. Присутствие Изначальных в периметре придавало атмосфере особую охотничью прелесть. Морочить малых приятно – как бывает приятно раз в триста лет хлебнуть самого дешёвого ледяного пива в жаркий полдень. Чтобы уже к обеду пуститься на поиски чего-нибудь более интересного.
– Слегка припозднились, – глаза девчонки озорно блестели. – Но это ты виноват, эфенди. – Знакомцев ищешь?
– А что искать, сами найдутся, – плутовке нравилось его дразнить, ему – делать вид, что поддался.
По обрывкам мыслей и разговоров догадался, что тут затеяли. Храм Правосудия? Юмор с душком, идеи – и того хлеще, но оголодавшим без магии бедолагам любые помои в радость, любые басни по вкусу. На старые-то дрожжи лить – много ума не надо. «Богиня вернулась, и славен дом её – всё сущее». «Всематери нет нужды тешить гордыню, видя везде лик свой». «Праведный суд Вавилона открыт всякому».
Бааль скривился, его спутница хихикнула: мимо проволокли статую. В чём именно и перед кем провинилась мраморная красотка – понятно. Чей-то постельный капкан сработал вхолостую. Голову и конечности отбили безобразно, получившийся обрубок теперь только в пыточной поставить. Следом семенил Мальфес, старый извращенец никогда не умел вовремя остановиться – и, судя по роже, в этот раз только страх перед патроном хоть как-то сдержал его порывы. Любопытно, помощник главного зодчего – и защита, и орудие казни. Сам Лучезарный руки не приложил, как и его возлюбленная. Парный трон был пуст, но патриоты державы иллюзий видели всё в уютном свете дозволенной истины и особо не волновались.
Мальфес или не узнал его, или попросту не заметил – красовался перед съёмочными кристаллами, опьянённый реакцией толпы.
Следующее блюдо подали незамедлительно. Невзрачные безликие типы в нарядах заезжих гуляк – наёмные убийцы или лазутчики, с высокой вероятностью второе. И самой мирной державе не обойтись без коварных вражеских шпионов. Сопровождала их высокая фигуристая темноволосая девушка. Платье-сетка в пол и длинный белый плащ, небрежно накинутый на плечи, придавали ей вид капризной принцессы, сбежавшей на свидание прямо с бала.
Народ встретил её восторженным рёвом – Цейя, прелестный лик справедливого суда Всематери, милосердная госпожа формы вещей. Бросила взгляд в сторону пустого трона, по лицу пробежала тень недовольства. Обошла вкруг преступников, внимательно изучая каждого.
– Скажите доброму народу, зачем вы явились в город?
На опоенных или зачарованных жертвы не походили, тот, что был постарше, бойко ответил вопросом на вопрос:
– Действительно, зачем бы? По телевизору или в Сети глядели, так может, сюда бы и не попали…
– Скажи хоть, в чём вина, добрая госпожа. За чьи грехи помирать-то? – слаженно работают, только по чьему сценарию. – Или дальше, как на таможне? Про запрещённые предметы и вещества потолкуем?
– Амулеты защитные от лихих людей, антидоты – а как без них в любой поездке? Умял неведомую плюшку с голодухи – и вместо достопримечательностей стенами уборной любуйся, – ворчливо подхватил напарник.
В толпе раздались смешки – комичная парочка балагуров не спешила каяться и сознаваться.
– Я бы рада вам поверить. Такие бравые ребята, такие смелые… – девушка погладила старшего по щеке. – Но вас взяли при попытке связаться с руководством.
– Неправда ваша, мы дядюшку вызывали! – звонко крикнул младший. – А что дядюшка в Адмире живёт – то не преступление. Тоже приехать вот хотел, надо ж обсказать старику, где лучшие кабаки да бордели, – тц-ц, слабая импровизация, хотя защита нападением и уход в клоунаду – излюбленный адмирский стиль. Понятно, отчего их не сдали мозголомам сразу.
Цейя удвоила ласки, сделалась сама нежность и понимание:
– А как зовут бедного старенького дядюшку, у которого такие заботливые племянники? У него же есть имя, малыш?
На лице старшего напарника отразилось отчётливое «Молчи, дурак!», но что он мог противопоставить чарам дочери Лилит?
Дурак не смолчал, а Цейя грустно улыбнулась.
– Полный тёзка, да? Хороший дядюшка, находчивые племянники. Пожалуй, мы вас отпустим. И в самом деле, какие-такие секреты вы могли бы выведать? Вы же добрые и безобидные парни…
Выкрики в толпе стали громче, в Новом Вавилоне шпиков звали по-старому, и Цейе это пришлось по нраву. Щеки её порозовели от удовольствия, она хлопнула в ладоши:
– Бегите, крысятки, вы свободны!
Одежда арестантов ворохом осела на помост, в ней с отчаянным писком что-то копошилось. Цейя поддела край куртки, и две упитанные чёрные крысы ринулись прочь.
Началась азартная ловля «адмирских крысюков», с гиканьем и прибаутками. Цейя удовлетворённо оглядела поднятый переполох и устроилась в тени обломка колонны, закутавшись в плащ. Казалось, ей чего-то недоставало.
Куда подевалась плутовка, Бааль в общей суматохе не заметил. И эта перемена оказалась не единственной – парный трон больше не пустовал.
Венценосная чета, наконец, пожаловала – и в каком же насладительном виде! Государь Денница будто прямиком с поля боя – камзол изодран, голова в бинтах, взгляд болезненно-ясный. И очень скверный. На месте лекарей Бааль бы первым делом предложил скрыть подобное разоблачительное безобразие повязкой. Судя по ширине зрачков, Лучезарный пошёл по стопам братьев-мировращенцев и просто запил контузию чем-то убойным. А может, Рыжая подсобила. Сама целёхонька и довольна донельзя. Кровь и грязь на платье выглядят очередной прихотью модельера. Цейя даже не потрудилась изобразить дочернее беспокойство и тихо исчезла. Инсценировка? Добрый народ такими вопросами не задавался. «Кто? Как? Почему?» – никакого терпения, желай правители полной приватности, так не явились бы вовсе.
– Сегодняшний день печален для меня и радостен для Вавилона, – голос Люцифера звучал гулко и скорбно. – Наш верный друг и давний соратник оказался подлым предателем. Но он не достиг своей цели: я всё ещё жив! Ибо я тот, кто я есть – и вы знаете, кто я. Не по лживым наветам врагов, по правде жизни, что сейчас перед вами без прикрас. Я мог бы скрыть свою горечь – но злодей угрожал не только мне. В безумии своём он посягнул и на жизнь той, что для всех нас дороже собственной!
Бааля перекосило от непреодолимого отвращения. Благо посреди импровизированного митинга в поддержку чудом спасшегося избранника богини можно было позволить себе что угодно. Под дружное скандирование жертв пропаганды сожрать ближайших соседей и сплясать нагишом – как нечего делать, никто не заметит. Хотя страдающая дева-держава, возможно, и оценила бы.
– Советник Маркос! – из нежных уст Лайлы приговор прозвучал как приглашение. Тишина вокруг сделалась гробовой.
Действительно ближний круг полутора государей. Отец-основатель ведомства кшатри, создатель идеальной машины порядка и воздаяния. Бааль питал к Маркосу нечто вроде уважения даже после его участия в провальной раймирской афере Лайлы. Маркос сумел скрыться от гнева Адонаи, одурачить егерей и медиков… Хорошо, Самаэль тогда всё же послушал мудрого совета и принял лишь тех, кто годился на роль безопасной игрушки, потому Маркоса отдали на потеху Третьему отделению. Подарок недолго радовал Аластора – на одном из допросов поставил настолько мощный ментальный щит, что навсегда похоронил под ним свой разум.
Бааль напряг истинное зрение – тц-ц-ц, не бережёт себя государь, похоже, попал под один из коронных боевых номеров Маркоса, чуть меньше везения или сторонней помощи – и скальп Люцифера пошёл бы на сувениры. Маркоса доставили вместе с креслом. Никаких пут, кандалов или сдерживающих заклинаний, никакого конвоя. Расслабленная поза, спокойное лицо, венок в волосах – небрежный штрих к портрету упорствующего злодея. Торжество во взгляде мрачное, отчаянное. Даже Лайле от него достались лишь печаль и презрение, какого заслуживала бы дешёвая шлюха, пойманная с сонным зельем возле подноса с бокалами. На собственную казнь как победитель – старина Маркос верен себе. Сейчас ему вряд ли больно – телом он почти не владеет, а в сознании остаётся силой воли и милостью Хаоса. Цветущая дрянь пустила глубокие корни, и, скорее всего, успела добраться до лобных долей – полупарализованная жертва куда удобней бодрой и разговорчивой.
Тянуть драматическую паузу дальше не стали, иначе пришлось бы глумиться над коматозником или трупом.
– Вина твоя тяжела, но ты ещё можешь искупить её, – судя по преувеличенно чёткой дикции, Люцифер сдерживался из последних сил. «Топиар» – трюк старый и эффектный, но скачки роста зависели не только от движений жертвы, но и от воли заклявшего. Денница и тут нашёл способ выгулять свою манию. Сквозь беднягу Маркоса прорастала «Утренняя звезда», неистребимый раймирский сорняк-паразит.
– Если ты примешь наше прощение и обязанность более никогда не предавать Вавилон – мы вновь назовём тебя своим другом.
Не нахлобучили бы «топиаром» – прямо здесь рискнул бы закончить начатое. Лайла, несомненно, могла помочь ему – но что бы выиграла от замены? Сейчас демонстрировала типично женское кокетливое безразличие. Позы принимала отменно соблазнительные и примеривалась добить неудачливого поклонника. Но Люцифер успел первым.
Рваные неряшливые линии изуродовали щёку приговорённого, и финальный штрих вызвал последний отчаянный всплеск жизни. Маркос уже не мог толком ответить, но умудрился послать всех подальше да поглубже без слов. Ненасытная зелень поглотила его в считанные мгновения. Затянула, заплела, алыми цветами заполонила – и новый шедевр для садов богини был готов.
Толпа постепенно впала в странное оцепенение – ни криков одобрения, ни воплей ужаса. Передние ряды и вовсе походили на сборище сомнамбул. Подойдут ближе – и голодная воронка затянет их с концами. Лайла осторожно коснулась руки Люцифера – тщетно. Привычки путать паству с пищей за Денницей ранее не водилось, но когда и начинать, если не теперь.
Бааль без помех преодолел расстояние до цветущей фигуры и старался выглядеть как можно беспечней – для пущего эффекта принялся насвистывать простенькую мелодию идиотской песенки про козла и деву. И подчёркнуто не обращал внимания на пристальный взгляд Лайлы.
В полном молчании срывал цветок за цветком, пока не почуял, что хватка Денницы ослабла – добрый народ встрепенулся и начал помалу приходить в себя. К подножию трона Бааль шёл, уже сопровождаемый положенными шепотками, охами и вздохами. Ещё бы, новое действующее лицо в спектакле, какой-то прощелыга обнёс труп предателя и лезет преклонять колено с охапкой сорняков!
– Яркие цветы, проросшие на отравленной почве, – пустяк, – весело и зло произнёс Бааль. – Будь у меня богатая держава, несметное войско или верный клан – отдал бы всё. Но какой дар может преподнести безродный бродяга той, у чьих ног весь мир?
Не выпуская букета, уселся на нижней ступени тронной лестницы.
В чертах Лайлы появилась мягкость, лёгкий румянец окрасил щёки – казалось, о раненом избраннике она позабыла напрочь, и пара-тройка ответов на риторический вопрос у неё нашлась бы. Денница наконец очнулся и перестал походить на собственный надгробный памятник. Голос обрёл живые едкие интонации, хотя звучал вначале через силу.
– Вино Вавилона играет со слабыми злые шутки. Милостыню раздаем у дворца в новолуние, а ты явился в суд.
– Не по вашим щедротам тоскую, не по вам сгораю свечой и сохну, как полынь на солнце, – отрезал Бааль, состроив оскорблённую мину. – А на площади раздавайте кому угодно, лишь бы по согласию и лошадям не в испуг.
Не подозревавший о своём чудесном спасении добрый народ принялся шумно упражняться в остроумии, чем не добавил государю душевного равновесия. Голова у него наверняка раскалывалась, несмотря на принятые зелья, – Бааль наградил противника омерзительно широкой улыбкой и принялся ощипывать цветок из букета, изображая популярное в народе гадание.
– Не гневи богиню, – Люцифер устало махнул рукой. – Ступай проспись.
– От пригласит она в свои чертоги – так непременно. До утра проспимся, с огоньком да с оттяжечкой. Вам-то с таким увечьем теперь на покой, к лекарям. Иное неможно – здоровью вред и богине лишние заботы.
– Запахнись, лайдак, куда вывалил! Блох натрясёшь, шелка загадишь... Язык длинный, поганый, по нему венец карьеры тебе – шут да золотарь. Но воров не привечаем – на пиру поймает кто за руку, зашибёт вгорячах. А в нужниках сам задавишься – вору ж хоть дерьма, а даром.
– Прав государь, – Лайла обворожительно улыбнулась, всё внимание моментально оказалось приковано к ней. Знакомый тон, знакомые приёмы. Стиснула нежной ручкой плечо Люцифера – так зажгло страдальца, аж из образа выпал, и продолжила. – От чистого сердца и слова в дар принять не зазорно, а ты говоришь – и лжёшь, не своё берёшь – и портишь.
– Что испорчено – то выправлю. В остальном суди как знаешь, госпожа, – Бааль принял истинный облик и швырнул букет к подножию трона – цветы вспыхнули на лету, и вместо них во все стороны брызнули и покатились по ступеням крупные огненные опалы.
Люцифер откинулся на спинку трона и смежил веки – вряд ли кто заметил в мимолётном взгляде обещание скорой расправы. Народ резвился вовсю – узнали, сволочи, помнят. Комментарии и клички сыпались, как горох из дырявого мешка, Баалю показалось, что он узнал звонкий голос паршивки Хулюд – кто ещё мог так гордо приветствовать «вазира Меджнуна»?
Лайла поднялась во весь рост – парочку признаков несомненного одобрения устроенного балагана и своей персоны Бааль и без того прекрасно разглядел в шелках лифа.
– Место прошлому – за порогом, будущему – за поворотом. Такова моя воля и воля владыки, – смотрела рыжая стерва отнюдь не на соправителя. – Вавилон примет всех, кто готов отдать ему свою верность. Огненные камни были символом моих слёз, но сегодня это слёзы радости. Разделите же их без стеснения!
Слишком прекрасна, чтобы меняться. Дармовые опалы вмиг сделали их невидимками. Первым ушёл Люцифер – что ж, одной проблемой меньше.
– Бессмысленная давка.
– Уже нет, старый ты скаред, – рыжая слишком глубоко запустила когти, по всему видать, стосковалась. – Со мною, из меня и для меня…
– Я совершу лишь то, чего хотел бы сам.
Прежняя планировка воссоздана до мельчайших деталей, идти по улицам можно хоть с закрытыми глазами. Но лучше не стоит – плата за беспечность здесь была несколько выше, чем в любой столице. В кольце древних стен прежние ходульные законы заменял один-единственный.
Пёстрое многоголосие шумных площадей, беспокойное движение повсюду. Искристая суета с наступлением ночи не утихала, наоборот, жарче разгоралась вместе с непременными кострами в честь богини. Он мог бы найти виллу или остановиться в гостинице, благо не всех устраивал первобытный уют в Садах Великой. Но было в этом нечто освежающее, бодрящее. Пару раз его уже пытались убить – атмосфера мира и всеобщей любви ничуть не мешала резать кошельки и глотки. Прятаться он не собирался, сейчас легко мог бы повторить маскировочный трюк хромого шельмака. Но к чему уподобляться? Пусть заметят, пусть явятся. Приди и рискни. Вавилонская госпожа наверняка внимательно следит за ним с тех пор, как он вошёл в ворота. Где она, там и свита. Камерный спектакль «Вазир-бродяга и город тысячи соблазнов» должен прийтись Лайле по вкусу. Если уж принц-консорт из выгребной ямы её устроил. Хотя следовало отдать должное – сотни лет заточения пошли на пользу прощелыге, избавился от сиропных манер и ложной скромности. И если судить по выкрутасам, единственной печатью на нём нынче оставалась лишь печать безумия.
Метким броском в заросли знаменитого раймирского сорняка отправился измятый стебель, пришлось сорвать ещё один цветок.
– Ай, эфенди, плюнь! Плюнь, тебе говорят! Не то худо будет! – попрошайка, вертевшаяся неподалёку уже около четверти часа, осмелилась приблизиться и с любопытством наблюдала, как он с видимым удовольствием разжёвывает нежные лепестки. – Пустынную розу зверь не ест, птица не клюёт, а ты уплетаешь за милую душу, будто больной верблюд!
Нашла, наконец, к чему прицепиться. Однако это даже забавно. Он ответил вежливой улыбкой, помня о своей роли скромного паломника, но доброхотному совету не последовал. Ему нравился терпкий сок и сладкий аромат цветов олеандра. Ифритка тоже была недурна – если отмыть и причесать.
– Меджнун! – припечатала пройда и бесцеремонно ухватила его за рукав, звеня тяжёлыми браслетами. – Вольно ж тебе травиться посреди садов Великой. Какая печаль заела такого важного эфенди? Дай руку, не бойся. Всё расскажу без утайки – как верх брать, куда поворачивать…
– Э, да я сам тебе погадаю, красавица! Ждут тебя пустой карман да холодный зиндан, если вовремя не свернёшь с кривой дорожки, – глядя в бесстыжие жёлто-зелёные глаза, аккуратно извлёк руку девушки из-под своего плаща, а во вторую вложил шеол. Усилием воли удержался, чтобы не разделить вкус «пустынной розы».
– Проваливай!
Гадалка расхохоталась. Игриво толкнула бедром в бедро, пёстрые шёлковые лохмотья на полной груди затрепетали, от пышных юбок поднялось небольшое облако пыли.
– Какой сердитый! Ещё свидимся, эфенди! Эхейе!
Клюнула ладонь, как курица зерно, и спешно удалилась – глянул через плечо, не смог различить соблазнительный силуэт. Дура дурой, а опасность чует.
Устроился поудобнее, прислонившись спиной к нагретому камню, и смежил веки. Дремал чутко, вполглаза, потому не пропустил момент, когда вокруг стало слишком тихо. Знакомая вонь, новые оттенки: прогорклое оружейное масло, горелые чуть подгнившие потроха, давно спёкшаяся кровь пополам с ржавчиной.
– Раньше из твоих подвалов пахло опрятнее. Сточная канава жизни сделала тебя неряхой.
– Не сметь! – особо ретивый десятник не выдержал. Ещё бы, такое безобидное нечто, смехотворный побродяжка, стиравший платье в винном фонтане, а сушивший на ветках, пока объезжал очередную сведённую с чужого двора кобылку. Мозголомов поровну с фокусниками, серьёзно? Бааль фыркнул и открыл глаза:
– И вам не хворать. Располагайтесь без чинов, прошу вас. Сыграть не желаете?
Мастема молча изучал противника. Что ж, бодливому быку в утешение лишь забор покрепче.
– Приятно ведь, когда воля госпожи совпадает с твоей собственной? Принесёшь мою голову на блюде – прекрасный дар любви и верности.
Блюдо Бааль извлёк из воздуха и метнул под ноги. Сверху приземлилась пара костей из того же старого золота: единица и двойка, три крошечных чёрных бриллианта замерли, глухо поблёскивая.
Мастема нахмурил высокий лоб, кивнул подручным. Схлынули, застыли поодаль.
– Разве что на пару орешков. Что взять с шулера, – улыбнулся одними губами. Серые глаза блестели холодно и жадно, как пыточные свёрла. Если бы мог – вонзил бы парочку, наматывая волокна плоти на острые грани, следом раздробил бы кости… Ничуть не переменился.
– Понимаю, поддержать тебе нечем, – сочувственно покачал головой Бааль. – Прости, хватил лишку. Будь по-твоему, орешки так орешки. Но чур, весь кулёк на кон.
– Зубы обломаешь, – Мастема сел напротив и взвесил кубы на ладони. – Даром-то взять – больше выгоды.
– Выгоды больше, почёт другой, – Бааль равнодушно наблюдал, как Мастема изучает кости. – Всего один бросок, добрый амир, – вдруг повезёт?
– В щель твои фокусы, – Мастема с силой швырнул кости обратно. – И трёп туда же.
На мысленный приказ никто не отозвался – половина олухов тщетно пыталась удержать рассыпающийся защитный купол, пока другая давилась едким серым дымом, выкашливая его вместе с хлопьями сажи. Мастема вскочил на ноги, резко схватившись за щеку. Бааль улыбнулся, заметив нечто весьма лестное в глазах противника.
– Зубы беспокоят? – скорлупки остальных орешков трескались одна за другой, обнажая спелые ядра. Упоительная карусель оттенков. Суть личности на пороге посмертия выходит на первый план.
Зрелище определённо стало бы новой сенсацией, однако болевой порог раймирского мясника всегда был излишне близок к дубовым бессмысленным скотам. Где-то между гулем, орком и Князем. Но благодаря этому подарку природы любезно успел восстановить равновесие и пикантно разозлиться.
– Двойка, – Бааль махнул рукой в сторону скрытых травой кубов. – Не взыщи, добрый амир, воля Хаоса. И старый обычай – мечи, коли взялся. Наша прелестная судия сие удостоверила. Благодарю за игру. При случае непременно повторим.
***
Ни один вечер здесь не обходился без игрищ у огня. Как только спускалась ночь, повсюду загорались костры, и самый большой полыхал на дворцовой площади. Поляна в чаще и пляшущее на ней исполинское пламя – что может быть более манящим и чарующим в густом мраке первобытной тьмы? Бааль старался держаться подальше от дворца – Вавилонская госпожа могла счесть, будто он покорно топчется у порога. Но после стычки с Мастемой решил уступить искушению – и слетавшимся к огню, и разжигавшим его стоило напомнить: даже прирученные чудовища не безопасны.
Народу набежало преизрядно, острая вонь предвкушения временами заглушала буйство цветущих джунглей и запах жареного мяса. Подогретые выпивкой компании, парочки, такие же одиночки, как он сам, – все были погружены в свои нехитрые занятия, но определённо чего-то ждали. Бааль присел на бортик фонтана, извлёк из воздуха кубок – не помешает промочить глотку. Черпать побрезговал, поднёс к струям, брызжущим из отверстых вараньих пастей, и, когда полилось через край, отпил. Аромата почти нет, но вкус превосходно ярок и свеж – зелёные хрусткие персики и молодой подземный мёд. Никакой известковой кислятины. Недурно, Лайла.
Сложенный по всем правилам костёр выглядел поистине грандиозно, как священный идол – для полноты сходства к подножию даже натащили цветов. Что внутри, стоило разглядеть повнимательней, истинным зрением. Совершенно особые поленья – вот откуда эта фальшивая нота. Липкий смолистый страх, тупой животный ужас приговорённых. Бааль сделал ещё пару глотков и облизнулся.
Рядом какой-то бродяга – совсем молодой парнишка, не старше Берита – шумно хлебал прямо из фонтана. Бааль снисходительно наблюдал, как раздуваются худые бока, затем ткнул свесившееся через бортик тело в поясницу носком сапога. Тело вяло лягнуло в ответ и обернулось, утирая рот.
– Эта жопа не продаётся.
– Скажи, любезный, почему костёр до сих пор не запалили? Чего ждут так долго?
Юнец фыркнул, смерил Бааля оценивающим взглядом и ответствовал без всякого уважения:
– Ты что, с Золотой Шахны упал? Луну не видишь? Младшая хозяйка шабаша ищет нового мужа.
Бааль кивнул в знак благодарности и потерял всякий интерес к собеседнику. Полная луна и впрямь была отчётливо видна в ясном небе. Но словоохотливый поганец не унялся. Фамильярно стукнул кулаком в Баалев кубок и заявил:
– Выпьем за мою наречённую, папаша!
Бааль добродушно ухмыльнулся и поддержал тост.
– Вдруг выберет, да не тебя?
– А кого ж ещё-то? Я тут один такой красивый, – мальчишка горделиво подбоченился и подмигнул. – Не занимай очередь, старые кости хороши для шарбы, а не для ложа дочери Богини! Знатный у тебя стаканчик, где подрезал?
Многообещающий юнец. В родном Сифре лет через пятьдесят окончил бы свой славный путь в тележке мусорщика. Здесь не доживёт до конца недели. Так почему бы не придать остатку его жизни немного смысла?
– Что, нравится? – Бааль вновь наполнил кубок, отпил и протянул мальчишке. Тот ухватил подношение цепко, как обезьянка, совершенно завороженный блеском рубинов и золота. – Славный будет подарок твоей невесте.
Парень издал радостный вопль, потом воровато огляделся, спохватившись.
– За удачу! – осушил кубок и поплёлся прочь, пока странный собутыльник не передумал или не потребовал чего-нибудь сомнительного взамен.
– Береги себя.
Бааль проводил его взглядом, и всё с той же добродушной усмешкой наблюдал, как мальчишка пару раз споткнулся и чуть не упал в чей-то костёр. Шальвары занялись охотно, а крики и попытки потушить, не выпуская из рук кубок, вызывали только хохот – откуда пирующим знать, что бедолага не смог бы избавиться от драгоценного подарка, даже если бы очень захотел. К тому же бегущий и истошно вопящий живой факел – чем не развлечение? Никто не дёрнулся помочь, когда парень с разбега влетел в основание костра, ударился головой об одно из толстенных брёвен, да так и остался там, нелепо скрючившись. Отвернулись и забыли, здесь не принято сосредотачиваться на подобных вещах слишком долго. Костёр, к неудовольствию Бааля, не вспыхнул – треклятый мальчишка не сгодился даже на растопку. Но приятное разнообразие всё же внёс.
Разгул вокруг неумолимо набирал обороты – в ожидании главного события добрые вавилонцы времени даром не теряли. Музыка, нестройное пение, шумные пляски, охи и вздохи тех, кто не стал рассчитывать на благосклонность хозяйки шабаша и нашёл себе пару попроще. Чем сильнее Баалем овладевали скука и отвращение, тем отчётливее ощущалось покалывание в кончиках пальцев. Какой там шабаш – попросту бардак, зловонное месиво пьяных случек среди мусора и объедков.
– Я говорила, ещё свидимся, эфенди, – Бааль обернулся и встретил насмешливый взгляд давешней красотки-попрошайки. Умыться и привести себя в порядок для гулянки вертихвостка не удосужилась, скорее наоборот – на щеке пятно сажи, волосы растрёпаны, юбки смяты, подол заляпан. Наверняка вовсю пророчила по кустам хмурое утро всем желающим.
– Что ж, награду отработала честно, – не стал и пытаться скрыть раздражение. Навязчивость в женщинах или мужчинах он презирал одинаково. – Чего ещё тебе надо?
Гадалка рассмеялась и взглядом указала на костёр.
– Того же, чего и тебе. Полешко-то подкинул, да сырое попалось, не занялось без доброй искры.
Бааль прищурился – странные речи для трущобной потаскушки. Девица подошла ближе, заглянула в лицо, словно пытаясь прочесть в нём что-то, известное только ей. Ответил нарочито небрежно, не выходя из роли приезжего:
– Да говорят, неможно жечь, покуда здешняя царевна не выберет себе мужа на ночь.
Замарашка забавно сморщила носик, глаза вспыхнули в полутьме, впитав все оттенки окружающей зелени. Ухватила за рукав, будто увлечённый игрой ребёнок.
– А ты мог бы, эфенди? Изождались, все зенки проглядели. Вдруг не придёт – бывало всяко. Перепьются, перелюбятся, а её нет. Капризная стерва.
Бааль хмыкнул – женщины редко отзываются друг о друге с искренней похвалой. Девчонка восприняла это по-своему – обвила цепкими ручками, уткнулась в грудь и пробормотала неожиданно кротко:
– Ты можешь, эфенди, я знаю, я вижу. Зажги костёр. Пусть горит. Просто горит здесь. Для меня и для тебя.
Пламя с торжествующим рёвом взлетело вверх по брёвнам под приветственный вой толпы и отчаянный, безнадёжный – и неслышный никому, кроме – вопль изнутри костра, быстро рассыпавшийся на отдельные задыхающиеся хрипы. Исполинский столб огня словно стремился расплавить небесный свод и поглотить обитаемый мир. Жадно тянулся во все стороны разом, щедро разбрасывал искры и метко стрелял угольями. Ближние стоянки полыхали вовсю, многие добрые горожане уже катались по земле, ломали кусты и разбивали головы о камни мостовой и бортики фонтанов.
– Лучшего и желать нельзя, правда? – повинуясь мимолётному порыву, подхватил девицу на руки. А она словно того и ждала – крепко обняла за шею и рассмеялась. Нежно, слегка безумно – и щемяще знакомо.
– Далеко ль нести собрался, эфенди?
– А куда прикажешь, царевна.
Притворщица поцеловала Бааля в висок и ловко спрыгнула на землю. В очаровательной взбалмошной головёнке только что дозрела очередная шалость – и его твёрдо вознамерились взять в подельники. Куда и зачем – какой смысл спрашивать, если ответ находится на расстоянии вытянутой руки? Он лишь едва слышно окликнул девчонку по имени. Она одарила его лукавой улыбкой и потянула за собой в арку портала.
Ждал чего угодно, вплоть до ловушек – но плутовка вновь его удивила. Мириады магических светильников поначалу почти ослепили, пришлось накинуть капюшон, но в толпе его замешательства никто не заметил. Народ постоянно прибывал, многие поначалу выглядели куда более оглушёнными и обескураженными, но быстро приходили в себя – добрые горожане порой готовы восстать из мёртвых, лишь бы не пропустить дармовое развлечение.
Бааль бегло оценил обстановку и недоумённо приподнял бровь – они стояли посреди руин. Расчищенных, подновлённых, но заранее проигравших в сражении с вавилонским буйством зелени. Девчонка никуда не делась, и, хотя с виду это он вёл её под руку, направление определяла она. Хорошенький дуэт – бродяга и гадалка. И не самый колоритный в этой кунсткамере – сюда пускали даже нежить и гулей, причём эти ржавые звенья пищевой цепочки умудрялись мирно соседствовать друг с другом. Присутствие Изначальных в периметре придавало атмосфере особую охотничью прелесть. Морочить малых приятно – как бывает приятно раз в триста лет хлебнуть самого дешёвого ледяного пива в жаркий полдень. Чтобы уже к обеду пуститься на поиски чего-нибудь более интересного.
– Слегка припозднились, – глаза девчонки озорно блестели. – Но это ты виноват, эфенди. – Знакомцев ищешь?
– А что искать, сами найдутся, – плутовке нравилось его дразнить, ему – делать вид, что поддался.
По обрывкам мыслей и разговоров догадался, что тут затеяли. Храм Правосудия? Юмор с душком, идеи – и того хлеще, но оголодавшим без магии бедолагам любые помои в радость, любые басни по вкусу. На старые-то дрожжи лить – много ума не надо. «Богиня вернулась, и славен дом её – всё сущее». «Всематери нет нужды тешить гордыню, видя везде лик свой». «Праведный суд Вавилона открыт всякому».
Бааль скривился, его спутница хихикнула: мимо проволокли статую. В чём именно и перед кем провинилась мраморная красотка – понятно. Чей-то постельный капкан сработал вхолостую. Голову и конечности отбили безобразно, получившийся обрубок теперь только в пыточной поставить. Следом семенил Мальфес, старый извращенец никогда не умел вовремя остановиться – и, судя по роже, в этот раз только страх перед патроном хоть как-то сдержал его порывы. Любопытно, помощник главного зодчего – и защита, и орудие казни. Сам Лучезарный руки не приложил, как и его возлюбленная. Парный трон был пуст, но патриоты державы иллюзий видели всё в уютном свете дозволенной истины и особо не волновались.
Мальфес или не узнал его, или попросту не заметил – красовался перед съёмочными кристаллами, опьянённый реакцией толпы.
Следующее блюдо подали незамедлительно. Невзрачные безликие типы в нарядах заезжих гуляк – наёмные убийцы или лазутчики, с высокой вероятностью второе. И самой мирной державе не обойтись без коварных вражеских шпионов. Сопровождала их высокая фигуристая темноволосая девушка. Платье-сетка в пол и длинный белый плащ, небрежно накинутый на плечи, придавали ей вид капризной принцессы, сбежавшей на свидание прямо с бала.
Народ встретил её восторженным рёвом – Цейя, прелестный лик справедливого суда Всематери, милосердная госпожа формы вещей. Бросила взгляд в сторону пустого трона, по лицу пробежала тень недовольства. Обошла вкруг преступников, внимательно изучая каждого.
– Скажите доброму народу, зачем вы явились в город?
На опоенных или зачарованных жертвы не походили, тот, что был постарше, бойко ответил вопросом на вопрос:
– Действительно, зачем бы? По телевизору или в Сети глядели, так может, сюда бы и не попали…
– Скажи хоть, в чём вина, добрая госпожа. За чьи грехи помирать-то? – слаженно работают, только по чьему сценарию. – Или дальше, как на таможне? Про запрещённые предметы и вещества потолкуем?
– Амулеты защитные от лихих людей, антидоты – а как без них в любой поездке? Умял неведомую плюшку с голодухи – и вместо достопримечательностей стенами уборной любуйся, – ворчливо подхватил напарник.
В толпе раздались смешки – комичная парочка балагуров не спешила каяться и сознаваться.
– Я бы рада вам поверить. Такие бравые ребята, такие смелые… – девушка погладила старшего по щеке. – Но вас взяли при попытке связаться с руководством.
– Неправда ваша, мы дядюшку вызывали! – звонко крикнул младший. – А что дядюшка в Адмире живёт – то не преступление. Тоже приехать вот хотел, надо ж обсказать старику, где лучшие кабаки да бордели, – тц-ц, слабая импровизация, хотя защита нападением и уход в клоунаду – излюбленный адмирский стиль. Понятно, отчего их не сдали мозголомам сразу.
Цейя удвоила ласки, сделалась сама нежность и понимание:
– А как зовут бедного старенького дядюшку, у которого такие заботливые племянники? У него же есть имя, малыш?
На лице старшего напарника отразилось отчётливое «Молчи, дурак!», но что он мог противопоставить чарам дочери Лилит?
Дурак не смолчал, а Цейя грустно улыбнулась.
– Полный тёзка, да? Хороший дядюшка, находчивые племянники. Пожалуй, мы вас отпустим. И в самом деле, какие-такие секреты вы могли бы выведать? Вы же добрые и безобидные парни…
Выкрики в толпе стали громче, в Новом Вавилоне шпиков звали по-старому, и Цейе это пришлось по нраву. Щеки её порозовели от удовольствия, она хлопнула в ладоши:
– Бегите, крысятки, вы свободны!
Одежда арестантов ворохом осела на помост, в ней с отчаянным писком что-то копошилось. Цейя поддела край куртки, и две упитанные чёрные крысы ринулись прочь.
Началась азартная ловля «адмирских крысюков», с гиканьем и прибаутками. Цейя удовлетворённо оглядела поднятый переполох и устроилась в тени обломка колонны, закутавшись в плащ. Казалось, ей чего-то недоставало.
Куда подевалась плутовка, Бааль в общей суматохе не заметил. И эта перемена оказалась не единственной – парный трон больше не пустовал.
Венценосная чета, наконец, пожаловала – и в каком же насладительном виде! Государь Денница будто прямиком с поля боя – камзол изодран, голова в бинтах, взгляд болезненно-ясный. И очень скверный. На месте лекарей Бааль бы первым делом предложил скрыть подобное разоблачительное безобразие повязкой. Судя по ширине зрачков, Лучезарный пошёл по стопам братьев-мировращенцев и просто запил контузию чем-то убойным. А может, Рыжая подсобила. Сама целёхонька и довольна донельзя. Кровь и грязь на платье выглядят очередной прихотью модельера. Цейя даже не потрудилась изобразить дочернее беспокойство и тихо исчезла. Инсценировка? Добрый народ такими вопросами не задавался. «Кто? Как? Почему?» – никакого терпения, желай правители полной приватности, так не явились бы вовсе.
– Сегодняшний день печален для меня и радостен для Вавилона, – голос Люцифера звучал гулко и скорбно. – Наш верный друг и давний соратник оказался подлым предателем. Но он не достиг своей цели: я всё ещё жив! Ибо я тот, кто я есть – и вы знаете, кто я. Не по лживым наветам врагов, по правде жизни, что сейчас перед вами без прикрас. Я мог бы скрыть свою горечь – но злодей угрожал не только мне. В безумии своём он посягнул и на жизнь той, что для всех нас дороже собственной!
Бааля перекосило от непреодолимого отвращения. Благо посреди импровизированного митинга в поддержку чудом спасшегося избранника богини можно было позволить себе что угодно. Под дружное скандирование жертв пропаганды сожрать ближайших соседей и сплясать нагишом – как нечего делать, никто не заметит. Хотя страдающая дева-держава, возможно, и оценила бы.
– Советник Маркос! – из нежных уст Лайлы приговор прозвучал как приглашение. Тишина вокруг сделалась гробовой.
Действительно ближний круг полутора государей. Отец-основатель ведомства кшатри, создатель идеальной машины порядка и воздаяния. Бааль питал к Маркосу нечто вроде уважения даже после его участия в провальной раймирской афере Лайлы. Маркос сумел скрыться от гнева Адонаи, одурачить егерей и медиков… Хорошо, Самаэль тогда всё же послушал мудрого совета и принял лишь тех, кто годился на роль безопасной игрушки, потому Маркоса отдали на потеху Третьему отделению. Подарок недолго радовал Аластора – на одном из допросов поставил настолько мощный ментальный щит, что навсегда похоронил под ним свой разум.
Бааль напряг истинное зрение – тц-ц-ц, не бережёт себя государь, похоже, попал под один из коронных боевых номеров Маркоса, чуть меньше везения или сторонней помощи – и скальп Люцифера пошёл бы на сувениры. Маркоса доставили вместе с креслом. Никаких пут, кандалов или сдерживающих заклинаний, никакого конвоя. Расслабленная поза, спокойное лицо, венок в волосах – небрежный штрих к портрету упорствующего злодея. Торжество во взгляде мрачное, отчаянное. Даже Лайле от него достались лишь печаль и презрение, какого заслуживала бы дешёвая шлюха, пойманная с сонным зельем возле подноса с бокалами. На собственную казнь как победитель – старина Маркос верен себе. Сейчас ему вряд ли больно – телом он почти не владеет, а в сознании остаётся силой воли и милостью Хаоса. Цветущая дрянь пустила глубокие корни, и, скорее всего, успела добраться до лобных долей – полупарализованная жертва куда удобней бодрой и разговорчивой.
Тянуть драматическую паузу дальше не стали, иначе пришлось бы глумиться над коматозником или трупом.
– Вина твоя тяжела, но ты ещё можешь искупить её, – судя по преувеличенно чёткой дикции, Люцифер сдерживался из последних сил. «Топиар» – трюк старый и эффектный, но скачки роста зависели не только от движений жертвы, но и от воли заклявшего. Денница и тут нашёл способ выгулять свою манию. Сквозь беднягу Маркоса прорастала «Утренняя звезда», неистребимый раймирский сорняк-паразит.
– Если ты примешь наше прощение и обязанность более никогда не предавать Вавилон – мы вновь назовём тебя своим другом.
Не нахлобучили бы «топиаром» – прямо здесь рискнул бы закончить начатое. Лайла, несомненно, могла помочь ему – но что бы выиграла от замены? Сейчас демонстрировала типично женское кокетливое безразличие. Позы принимала отменно соблазнительные и примеривалась добить неудачливого поклонника. Но Люцифер успел первым.
Рваные неряшливые линии изуродовали щёку приговорённого, и финальный штрих вызвал последний отчаянный всплеск жизни. Маркос уже не мог толком ответить, но умудрился послать всех подальше да поглубже без слов. Ненасытная зелень поглотила его в считанные мгновения. Затянула, заплела, алыми цветами заполонила – и новый шедевр для садов богини был готов.
Толпа постепенно впала в странное оцепенение – ни криков одобрения, ни воплей ужаса. Передние ряды и вовсе походили на сборище сомнамбул. Подойдут ближе – и голодная воронка затянет их с концами. Лайла осторожно коснулась руки Люцифера – тщетно. Привычки путать паству с пищей за Денницей ранее не водилось, но когда и начинать, если не теперь.
Бааль без помех преодолел расстояние до цветущей фигуры и старался выглядеть как можно беспечней – для пущего эффекта принялся насвистывать простенькую мелодию идиотской песенки про козла и деву. И подчёркнуто не обращал внимания на пристальный взгляд Лайлы.
В полном молчании срывал цветок за цветком, пока не почуял, что хватка Денницы ослабла – добрый народ встрепенулся и начал помалу приходить в себя. К подножию трона Бааль шёл, уже сопровождаемый положенными шепотками, охами и вздохами. Ещё бы, новое действующее лицо в спектакле, какой-то прощелыга обнёс труп предателя и лезет преклонять колено с охапкой сорняков!
– Яркие цветы, проросшие на отравленной почве, – пустяк, – весело и зло произнёс Бааль. – Будь у меня богатая держава, несметное войско или верный клан – отдал бы всё. Но какой дар может преподнести безродный бродяга той, у чьих ног весь мир?
Не выпуская букета, уселся на нижней ступени тронной лестницы.
В чертах Лайлы появилась мягкость, лёгкий румянец окрасил щёки – казалось, о раненом избраннике она позабыла напрочь, и пара-тройка ответов на риторический вопрос у неё нашлась бы. Денница наконец очнулся и перестал походить на собственный надгробный памятник. Голос обрёл живые едкие интонации, хотя звучал вначале через силу.
– Вино Вавилона играет со слабыми злые шутки. Милостыню раздаем у дворца в новолуние, а ты явился в суд.
– Не по вашим щедротам тоскую, не по вам сгораю свечой и сохну, как полынь на солнце, – отрезал Бааль, состроив оскорблённую мину. – А на площади раздавайте кому угодно, лишь бы по согласию и лошадям не в испуг.
Не подозревавший о своём чудесном спасении добрый народ принялся шумно упражняться в остроумии, чем не добавил государю душевного равновесия. Голова у него наверняка раскалывалась, несмотря на принятые зелья, – Бааль наградил противника омерзительно широкой улыбкой и принялся ощипывать цветок из букета, изображая популярное в народе гадание.
– Не гневи богиню, – Люцифер устало махнул рукой. – Ступай проспись.
– От пригласит она в свои чертоги – так непременно. До утра проспимся, с огоньком да с оттяжечкой. Вам-то с таким увечьем теперь на покой, к лекарям. Иное неможно – здоровью вред и богине лишние заботы.
– Запахнись, лайдак, куда вывалил! Блох натрясёшь, шелка загадишь... Язык длинный, поганый, по нему венец карьеры тебе – шут да золотарь. Но воров не привечаем – на пиру поймает кто за руку, зашибёт вгорячах. А в нужниках сам задавишься – вору ж хоть дерьма, а даром.
– Прав государь, – Лайла обворожительно улыбнулась, всё внимание моментально оказалось приковано к ней. Знакомый тон, знакомые приёмы. Стиснула нежной ручкой плечо Люцифера – так зажгло страдальца, аж из образа выпал, и продолжила. – От чистого сердца и слова в дар принять не зазорно, а ты говоришь – и лжёшь, не своё берёшь – и портишь.
– Что испорчено – то выправлю. В остальном суди как знаешь, госпожа, – Бааль принял истинный облик и швырнул букет к подножию трона – цветы вспыхнули на лету, и вместо них во все стороны брызнули и покатились по ступеням крупные огненные опалы.
Люцифер откинулся на спинку трона и смежил веки – вряд ли кто заметил в мимолётном взгляде обещание скорой расправы. Народ резвился вовсю – узнали, сволочи, помнят. Комментарии и клички сыпались, как горох из дырявого мешка, Баалю показалось, что он узнал звонкий голос паршивки Хулюд – кто ещё мог так гордо приветствовать «вазира Меджнуна»?
Лайла поднялась во весь рост – парочку признаков несомненного одобрения устроенного балагана и своей персоны Бааль и без того прекрасно разглядел в шелках лифа.
– Место прошлому – за порогом, будущему – за поворотом. Такова моя воля и воля владыки, – смотрела рыжая стерва отнюдь не на соправителя. – Вавилон примет всех, кто готов отдать ему свою верность. Огненные камни были символом моих слёз, но сегодня это слёзы радости. Разделите же их без стеснения!
Слишком прекрасна, чтобы меняться. Дармовые опалы вмиг сделали их невидимками. Первым ушёл Люцифер – что ж, одной проблемой меньше.
– Бессмысленная давка.
– Уже нет, старый ты скаред, – рыжая слишком глубоко запустила когти, по всему видать, стосковалась. – Со мною, из меня и для меня…
– Я совершу лишь то, чего хотел бы сам.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Глава 2, где опальный адмирский министр узнаёт дурные вести и принимает важное решение, а народная царица получает неожиданную помощь
Читать?Пустота скользила по коридорам вслед за ним, звуки шагов вязли и растворялись в её глумливом молчании. Кто велел погасить огни, кто отпустил слуг, кто посмел отдавать здесь приказы? И как их решились исполнить в обход воли хозяина? Бааль оскалился в темноту, ища, на ком бы выместить гнев – тщетно. Дворец будто вымер. Огромное здание, днём и ночью полное жизни и движения, замерло, застыло – для полного сходства с покинутыми виллами врагов Империи недоставало только следов мародёрства и слоя пыли под ногами. Идеальный порядок и гулкая пустота, цеплявшаяся за полы его одеяний, слишком живая для этой гробницы. Что-то осталось здесь, не сбежало вместе со всеми, угнездилось под сводами, впиталось в стены. Оно следило из чёрной глади зеркал, пряталось за каждым поворотом.
Игры разума, не более, как и слабый, но удручающе неотвязный запах. Эхо прошлого или будущего? Безмолвие смеялось над ним, ожидая, когда он даст слабину и позовёт. Смехотворная провокация.
Нет смысла окликать ушедших. С теми, кто оставил своего владыку, следовало поступить иначе. Согласно древнему обычаю.
Из покоев младшего сына он сразу шагнул в кабинет. На сегодня прогулок достаточно.
Высокая фигура у окна не обернулась. Лишь зябко повела плечами и выдохнула. Копну тёмных вьющихся волос окутало густое облако дыма. Вот откуда эти миазмы. Омерзительная смесь, всё равно что курить грязь из канавы в гульских трущобах. Из её покоев вонь так до конца и не выветрилась, несмотря на все ухищрения, включая магические.
Бааль с недовольным видом устроился в кресле и уставился на гостью. Она, вопреки ожиданиям, не исчезла.
– Скажи на милость, что ты находишь в этой дряни, девочка? – с некоторым облегчением произнёс Бааль. Со спины сходство было полным. Впрочем, лицом и характером мерзавка тоже удалась в мать.
– Мне по вкусу. Вам – и особенно вашему зятю – что драконьего навоза поесть. Тройное удовольствие! – Димена коротко рассмеялась. – А, теперь уже двойное, но я как-нибудь переживу. Ради блага клана.
Интонация ясно дала понять, что строптивая дочь имеет в виду.
– И ты караулила меня здесь лишь ради этого?
– Не только. До сих пор не научилась злиться на тебя как следует, – ловкое жонглирование обращениями тоже уцепила с материнского подола, но выходило куда мягче. – Знаю, ты думал и о нас. Теперь я могу завершить то, чего не успел твой… сотрапезник. – Яду сцедила в самую меру. Иного эти паузы убили бы на месте. – Всю отборную шваль дорогой покойный Молох хоть и не забрал с собой, но любезно переправил невесть куда. Остальные пойдут за мной без лишних возражений.
– Запрещаю, – Бааль решительно рубанул воздух в ответ на невозможные речи. С ума она, что ли, сошла от свалившейся в руки власти? Главой дома должен быть Адро, как старший наследник.
– Сколь вам угодно, – голос Димены, вкрадчивый и обманчиво ласковый, прозвучал прямо над ухом. Украшать собой оконный проём и дымить напоказ ей наскучило, решила прибегнуть к излюбленному трюку. Если закрыть глаза, покажется, будто за креслом стоит сама Нитокрис во плоти. Терзать окружающих она предпочитала именно в такой манере.
– Можете даже испепелить меня на месте. Или отравить. Или обратить, скажем, в ширму. Пожалуй, вышло бы иронично… – Димена присела на подлокотник и нежно обняла за шею. – Но тогда все, решительно все удостоверят новый замечательный факт семейной истории Великого дома. А с ним и ваше безумие. Мнимое, конечно же.
Отпрянула, со значением покрутила на пальце крупное кольцо, откинула крышечку – внутри скромно поблёскивал крошечный прозрачный кристалл.
Бааль ожидал чего-то подобного – слишком уж нагло держалась, будто нарочно пыталась вывести из себя. Скользнул равнодушным взглядом, бросил презрительно:
– Кто?
Пусть болтает, из яда этой кобры тоже может выйти полезное зелье.
– Братец Эфор едва ль испрашивал благословения, чтобы присягнуть дядюшке Асмо, – тц-ц, передавил. Почуяла напряжение, заговорила медленнее, тщательно выбирая слова. Страха, которым за версту несло от Зевеля и прочих, Бааль не ощущал. – Как и малышка Моза, сбежавшая под крылышко к своему любовнику. Кому в радость есть с чужого стола, а кому-то – накрывать свой.
Димена вынула из-за корсажа тонкий конверт с фамильным гербом и положила перед Баалем.
– Вряд ли содержимое тебя порадует. Береги себя, отец.
Приятное тепло неискренних объятий резко сменилось холодом, словно за воротник всыпали горсть колотого льда. Димена ушла, оставив шлейф скрытого торжества и странной горечи. Бааль втянул ноздрями воздух и чутко прислушался. Мёд, кожа, пряности, тяжёлый едкий душок курительного сбора – и ничего более. Быть может, последняя милая шутка – беречь себя он неизменно советовал тем, кого намеревался вскоре извести. Что ж. Врагам незачем знать, что нет больше таких ядов и заклятий нет, что способны убить его. Письмо вскрыл безо всяких предосторожностей. Узнал почерк Феора, пробежал взглядом несколько раз, строчки плясали перед глазами, снова и снова сообщая о вероломном предательстве.
С отвращением отбросил послание прочь, едва уняв покалывание в кончиках пальцев. Желание сжечь клочок бумаги на лету было слишком сильным. Теперь понятно, по крайней мере, куда провалился младший оболтус. «Иаль – калека умственный, Зевель – моральный, за Беритом присмотрит сын того, кого ты больше всего ненавидишь».
Димена, Моза, треклятый недоносок Балто – и кто во главе всей шайки? Феор, само миролюбие, само спокойствие. Столетиями изображать равнодушие к власти и полное нежелание участвовать в планах клана – талант! Бааль аж задохнулся от злости и восхищения. Узнай, как любимый первенец всех надул, ненаглядная Нитокрис, пожалуй, хохотала бы до слёз. Он почти слышал её смех.
Плевать. За сыном ушли самые слабые и трусливые твари. Ещё более жалкие – попрятались по норам, страшась гнева истинного владыки. Он помнил всех и каждого, но их имена, заслуги и проступки больше не имели значения.
Бааль оглядел обстановку кабинета – нетерпеливые огненные змейки уже резвились повсюду, щедро рассыпая бесчисленные искры и расползаясь всё дальше. Что могло – занималось сразу, прочее – медленно тлело и плавилось, готовясь стать новым блюдом в славном пиршестве.
Жаль, нельзя пригласить к трапезе всех отступников, но отчего бы не передать гостинцев особо приближённым и отличившимся? Иногда ведь достаточно одной свечи и хорошего ветра, чтобы выгорел целый квартал. Старый фокус, почти ровесник мира, потому изысканно прост и, разумеется, запрещён. Капли крови падали в огонь и сворачивались, забавно шипя и потрескивая, – и среди этих звуков отчётливо проступал ответ.
Брызнули стёкла внутри и снаружи: погребальный звон и сигнал тревоги слились в ликующем крещендо. Бааль закрыл порезы на руках и благосклонно кивнул, будто вышколенной прислуге, вовремя подавшей платок. Дворец умирал окончательно, самой чистой из смертей. Дышал шумно и хрипло, вывалив из оконных рам гибкие и жадные огненные языки. Разумно всё же уйти до того, как взлетит на воздух здешняя алхимическая лаборатория. Кто хранит всех – тому и хоронить павших, прости, приятель, сегодня это ты.
Но как отказать себе в удовольствии провести покорную стихию до парадного входа? Решительно невозможно. С каждым шагом дышалось вольготнее, с плеч вместе с пеплом и золой облетал тяжкий груз. Надолго ли хватит той лёгкости? «И когда Бездна почти пуста, а Вавилон из песка восстал…»
Спускаясь по объятой пламенем лестнице к выходу, сквозь рёв и грохот Бааль наконец расслышал собственный беспечный свист. Надо же. Одна из первых версий гимна тогда ещё будущей Империи. Та, что так нравилась ей. Им обоим.
***
«Полноправная властительница Вольного Перешейка и наместница Всематери на земле, благочестивая и милосердная государыня Хали…»
Решка горько усмехнулась – с последних страниц всех официальных бумаг «подруга пророка» исчезла вместе с любыми упоминаниями о Зоэле Фирсетском, избраннике богини. Дед постарался – в лучших традициях мести сгинувшим врагам и старых проклятий, «ты уйдёшь – и тебя забудут». Нешер объяснила, что такое «вуаль забвения»: именно этого эффекта дед пытался достичь, не прибегая к магии.
Ничего не сумел сделать лишь с флагом и гимном. Деву облагородили, насколько это было возможно, но козла при ней пришлось оставить. Новый текст песни в памяти добрых граждан укореняться никак не желал. Оно и понятно, умельцы Лино – хорошие поэты, но «народный» вариант был столь уморительно похабен и фантастически прилипчив, что положенные на ту же нехитрую музыку разумные и правильные слова никак не могли соперничать с залихватским творчеством уличных мальчишек. То бишь с совместным мелодико-поэтическим откровением пророка и его верных. Но какой смысл в этом теперь, когда ожили древние легенды и невозможное свершилось? С тех пор, как из небытия поднялся проклятый город, не то, что титулы, а и жизнь «государыни Хали» стоят не дороже ослиной отрыжки. Запретные свитки не лгали, вопреки уверениям деда. Пусть в отношении многих мужчин богиня и была справедлива, но её собственный нрав – нуга с толчёным алмазом.
– Что-то не так, девочка? Ты снова видела что-нибудь? – старый скорпион в последнее время почтителен и заботлив до тошноты, да и все прочие обращаются с нею так, будто она смертельно больна.
– Да, только что. Очередной кусок бессмысленно перепорченной бумаги, – тон вышел излишне резким, но как совладать, если вечно лезет поперёк?
Дед в своём новом амплуа долготерпеливого наставника при капризной царице лишь кротко вздохнул и вперил в правящую особу слишком пристальный взгляд.
– Твоя наставница и все мы очень опечалены тем, как ты изводишь себя. К чему тратить столько сил на то, с чем без труда управятся помощники?
– Зоэль всегда читал каждую цидульку, прежде чем подмахивать, – от упоминания имени пророка и жемчужин его лексикона почтенного старца не перекосило только благодаря большому опыту придворного лицедейства. Угол рта, впрочем, многообещающе дёрнулся, потому Решка решила продолжать в том же духе.
– Что ещё господа и госпожа советники вздумают провернуть моим именем? Прикажут пошить и надеть на статую богини исполинские шальвары? Введут официальный штраф для всех, кто продолжает звать монумент Золотой Шахной? Ещё какую-нибудь столь же важную глупость сродни ремонту во дворце, коему назначено пойти под снос?
– Ты всё-таки что-то видела, – обеспокоенно качнул головой дед. – И не сказала даже Нешер.
Ну, разумеется. Рада была бы ослепнуть, оглохнуть, лишиться всех прочих чувств и памяти заодно. Сказка ожила, обернулась кошмаром – и поселилась в её снах. Или, скорее, видениях – злая грёза подстерегала не только ночью. Добросовестный пересказ жутких картин окончательно привёл её к роли не то редкой фарфоровой статуэтки, не то гранаты с разболтанной чекой.
– И что бы она сделала? Сунула мне в клювик очередное бесполезное зелье? – с тех пор, как Решка перестала пить снадобья пустынной ведьмы, видения постепенно становились ярче и чётче, а уверенность в себе крепла. – Если Перешеек благословлён богиней, ифриты – избранный народ, коего не коснулось безумие нечестивых, чего нам страшиться? Бегите следом за другими старейшинами к подножию трона – вдруг вашу судьбу Всемать решит иначе. Всё больше смелости, чем сидеть и ждать, покуда за нами придёт её армия праведных.
Дед всё же не выдержал, сверкнул глазищами из-под седых бровей.
– Эк разошлась грозная государыня, – знакомые интонации. «Разгоготалась, глупая гусыня», – дальше обычно следовали наставления и назидания. – Раз преисполнилась мудрости своей до краёв, – давай, учи нас, дураков старых, трусливых да магией обделённых. На тебя вся надежда!
Крыть было нечем. Потому Решка со стуком отбросила перо, едва не опрокинув чернильницу. Вот вам повелительная державность! Черпайте больше, мажьте гуще и ешьте молча.
Мелочную радость старого скорпиона омрачило внезапное вторжение. Двери со стуком распахнулись, на пороге возник недовольный Альсар и доложил:
– К вам помощник адмирского посла. Я велел ему подождать, но он и слушать не желает!
– Истинно так, – за спиной телохранителя возник смазливый спутник Асмодея со шрамом на щеке. – Не желаю. Когда охотничий пёс вынужден притворяться комнатной собачкой, выносить это зрелище нет никаких сил. Поглядим, каков из тебя виночерпий, – Альсар едва успел поймать брошенную ему объёмистую бутылку тёмного стекла. Пыль с неё стерли наскоро и не до конца.
– Да стой ты, – двери захлопнулись прямо перед носом у Альсара. Красавчик обаятельно улыбнулся и приглашающе махнул рукой – на низком столике у входа возник серебряный поднос, а за ним маленькие бокалы на тонких изящных ножках. Совершенно некстати Решка вспомнила, как дед однажды попытался привить пророку и царю зачатки хороших манер и отучить, наконец, жрать херес прямо из горла. Зоэль предсказуемо закусил удила и сердечно попросил деда больше не позорить «детскими рюмашками» ифритский народ и Великую мать.
Поймала на себе взгляд тёмно-жёлтых глаз – вроде бы тёплый и располагающий, как и подобает, но слишком тяжёлый для легкомысленного повесы. Явно не пытается понравиться – честен хоть в этом, стало быть, не считает кромешной дурой, не способной прочесть досье. Судя по дарам, явился к деду. Устроился в кресле, словно визит утомил его в самом начале.
Альсар вскрыл бутылку и вопросительно уставился на гостя. Тот кивнул, не глядя.
– Лить вино невесть кому – дурная примета, – неприязненно заметил Альсар, наполнив четыре бокала. – У нас говорят так: знай всех, кого угощаешь. Ничейная чаша зовёт лишних, амир.
– О, кочевничьи суеверия, очаровательно, – Эфор усмехнулся и взял с подноса бокал. – Впрочем, парнишка хитёр – и на вашем месте, государыня, я бы к нему присмотрелся. Клан Хамсин всегда славился силой, норовом и… преданностью – по душевной склонности вольный ветер Пустошей способен на истинно прекрасные безрассудства!
Что-то в тоне гостя заставило деда покинуть свой пост подле Решки – не иначе, пустил в ход амулетное жульство, пытаясь точнее угадать цель визита. С напитками Альсар подсуетился не хуже вышколенных подавальщиков, но губы поджал. Скрывать яркие эмоции, когда лицо не задёрнуто платком по самые глаза, ему всё ещё было сложновато. Как и предполагалось, любимый «чаёк» пророка, только противу обычного изрядно горчит. И по аромату – будто в залитый выдержанным подземным мёдом саркофаг какого-нибудь шейха кинули щедрую горсть царских орехов.
Малхаз смаковал странный херес, аж глаза прикрыл от удовольствия – дарителю надо продемонстрировать, сколь высоко оценили угощение. Но не больше – достопочтенный младший посол сам задал тон визита, церемонные ответные потчеванья тут ни к чему. На самом деле старый скорпион попросту изучал «союзника» и выжидал, спросить прямо – значит уронить честь садразама и мудрейшего из шейхов Совета. Решка занималась тем же, но томная неподвижность гостя сбивала с толку. Проступала в его облике непонятная дисгармония: с виду типичный столичный хлыщ – холёный, балованный, опасный. Всё при нём, ой, да не всё. Пришлось отвлечься от этой картины пересчётом бокальцев. Не шесть. А вот семь или восемь – как так? Один лишний или два? Или таковых нет вовсе, когда включить в счёт волчицу с сыном?
Эфор этот манёвр скорее почуял, чем заметил. Живость тона вполне сошла бы за натуральную, оставь он глаза прикрытыми.
– Убеждаюсь, что для злых языков Сифра нет сласти лакомей, чем ваша красота, государыня Хали. Приятно видеть, что слухи о пошатнувшемся на почве грёз здоровье царицы – лишь наветы неверных.
От Альсара сейчас можно было без помех палить костры, зажигать светильники или прикуривать – Решка небрежным жестом поправила причёску, парень повиновался беспрекословно и сделал вид, будто изучает пейзаж за окном. На деда такие трюки уже не действовали, по крайней мере, вне тронного зала.
– Наставница Нешер зорко следит за успехами избранницы Великой и не допустит даже малейшего вреда, – сухо, неприятно, лживо. Про ваш славный «тройственный союз» Кувира-Хамсин-Эбла на улицах языки стёрли, чесавши.
– Госпожа и родоначальница прославленного браком с дочерью владыки Адмира клана Хамсин, бесспорно, хороша в этом. И верна себе. Но её умения – как и ваши, дядюшка, – во-первых, древние. Во-вторых, ифритские. А доля «порченой крови» у государыни Хали весьма велика, слава Хаосу. Я пришёл помочь, – последнее было адресовано Решке лично.
Благодарим покорнейше, заметил говорящую подставку могущественного артефакта. Опал, впрочем, никак не реагировал на одиозную персону.
Ответить Решка не успела – резная панель возле шкафа бесшумно отъехала в сторону, и к высокому обществу присоединилась «госпожа и родоначальница». За ней маячила угольно-чёрная рожа министра разбойных дел.
– А вы легки на помине. По адмирским поверьям, сие пророчит долгую жизнь. Целую ручки, – даже не привстал, мерзавец, лишь отсалютовал бокалом. – Ба! Да ещё с эскортом. Счастлив видеть в добром здравии, шейх Дастур. Снова прячетесь под юбками у дам, а, старый конокрад?
Нешер плавным мановением руки отпустила Альсара прочь и благосклонно кивнула, словно бы случайно вошла в комнату и ни словечка из ранее сказанного не услышала. Дастур осклабился и развёл руками – даже жестикуляция эблассца отличалась редкой по силе двусмысленностью.
– Эфор бен Бааль, лучший сын лучшего друга всех шейхов. Соболезнуем вашей утрате.
В равнодушных глазах помощника посла мелькнул алый огонёк – и отразился почти видимой точкой прицела меж бровей Дастура. Голос сохранил бархатную мягкость, но короткое слово на староадмирском прозвучало с хлёстким оттенком площадной брани. Буря экспрессии, часть шарма Третьего дома, ну конечно же.
– Доверенные лица… Почти в полном составе – и могут засвидетельствовать искренность моих намерений. Если вы согласны, – тут Эфор снова уставился на Решку, по-прежнему тяжело, но без угрозы, – я прошу вас открыть мне что-нибудь, известное всем присутствующим. Прочее поведаете после, но тоже не таясь. Как сообщали бы лейб-медику о неудобной, но легко решаемой проблеме…
Решка помедлила, прикидывая, чего добивается этот пройдоха. Подобраться поближе к подвеске? Сын почти всемогущего Изначального, известного коллекционера магических редкостей – не смешно, унесите. Трона Вольного Перешейка? Тому, кто манкировал возможностью сделаться зятем владыки Адмира и отрёкся от кровной родни ради возможности жить по своему разумению? Причём с избранником весьма скромного происхождения и положения. Отчаянный малый. Если и не поверит, «совету раритетов» знатная выйдет вилка в бок. Много воли взяли.
– Я дам вам больше – открою ранее не известное никому, – Решка скромно потупилась, нащупав спрятанную в рукаве подвеску. Та отозвалась теплом, словно дружеское рукопожатие. Судя по протестующим тайным знакам деда, она рассудила верно. Зоэлев камень пока проявил себя наиболее преданным из её советников, ни разу не ошибся и не солгал, а договариваться и трактовать она наловчилась. Вот так, наверное, и начинается безумие, а чем заканчивается… Проклятый шейх шейхов Аджи Даххак вначале лишь вынужденно кормил проросших из его спины змей. Но со временем привязался к ним, холил и лелеял, называя друзьями, братьями и мудрейшими из визирей. Впрочем, то, что несчастный творил, окончательно утратив разум, – детские игры по сравнению с забавами правителей Нового Вавилона.
Поняв, что паузой того и гляди воспользуется неугомонная Нешер, Решка взяла себя в руки и заговорила. Советникам ведь тоже не терпелось узнать, что она скрывает – да-да, многомудрые, читать некоторые намеренья бывает не сложнее, чем очередные дурные вести в донесениях. Хотела начать иначе, да получилось сбивчиво, сумбурно:
– Благодатные кущи, сады богини – страшное место, гиблое место. Золотой город сводит слабых с ума, заставляет терять себя и в конце концов поглощает. Перепившие дармового вина из хрустальных фонтанов падают без чувств, и Вавилон забирает их. Где вечером забывались пьяным сном кутилы – к утру лишь цветы, травы и кусты шумят, откликаясь ветру. Таким проще всего – растворяются в беспамятстве, возрождаются иными, и не страдают, став пищей для своих собратьев. Бесчисленная дичь должна чем-то пробавляться, прежде чем съедят и её. Круговорот жизни и смерти. Изобилие в садах Великой имеет свою цену. Но куда хуже тем, кто получил «помилование» и второй шанс. Превращённые насильственно и забывающие медленно.
Восстанавливая дыхание, Решка сполна насладилась тем, как Дастур посерел и прошептал, обращаясь к деду:
– Мансур и Тахир с сыновьями…
– О, не печальтесь, – к удивлению Решки, она не сразу узнала свой голос, так переливчато-нежно и одновременно мерзко он прозвучал. – Баран и верблюд были откровенно староваты, но крепость веры, чистота помыслов и добрый маринад воистину творят чудеса. Блюдо пришлось всем по вкусу. Особенно хвалили голубей – нежные, сладкие, а косточки мягкие, аж во рту тают! Никакого вина не надо, после такого и ключевая вода пьянит…
Зубы неприятно звякнули о край бокала – подвеска заметно нагрелась, но, не встретив понимания, попросту стрельнула в локоть чем-то вроде электрического разряда. Намёк тонкий, как бревно: некоторые впечатления лучше вовремя запивать. Вдохнула аромат хереса, отметила краем глаза – к ней шагнула только Нешер, да и та остановилась на полдороге.
– Царский стол, значит, – то ли подыграть решила, хитрая ведьма, то ли вспомнила что.
У простых не хуже. Дикая, странная жизнь, но об иной никто и не мыслит в стенах Вавилона. Алчно берут, что успевают, покуда не пришёл их черёд – и никаких тревог, сомнений, рассуждений. Только вечный праздник огня и веселья, шум музыки, яркие краски салютов в ночном небе – а за ними неугасимая жажда, выжигающая изнутри, сжирающая заживо…
Эфор умел сохранять неподвижность почище бывалого снайпера – одна радость, в глаза не смотрел. И в голову не лез.
– В восхищении, – вальяжный красавчик поднялся и отвесил Решке лёгкий поклон. Кажется, не из одной лишь тяги к светской театральности, а из каких-то более интересных соображений. – Ни из тебя, ни для тебя, ни ради тебя я не совершу того, чего не пожелала бы ты сама.
– Погоди, кучук-амир, больно скор ты на слова и дела. Дай понять, что продаёшь – государыня-то у нас юна, добра и доверчива, да только есть кому рядом встать, – и снова госпожа наставница рвётся в бой. Воистину, с финиковой пальмы инжир не падает, а младший посол, очень возможно, прав насчёт Альсара.
– Полноте, мудрейшая, эту формулу вы частенько слышали из разных уст с разных сторон, – Эфор одарил любезной улыбкой всех присутствующих. – Государыня Хали сказала своё слово, а я – своё.
– Наставница Нешер права, – Решка церемонно кивнула пустынной ведьме. –Ваш патрон прежде не скупился на подобные речи, соловьём разливался про руки помощи на чреслах дружбы, с тем и отбыл восвояси. Как и раймирские принцы. Щедры дары в закрытом ларце.
Эфор вздохнул понимающе и несколько устало. Сощурился, глядя на подвеску, – когда она успела показаться из рукава, Решка не заметила.
– Некоторые ларцы лучше не открывать, а дары не трогать. Но, как говорят заядлые игроки – «взялся – мечи, поймал – держи». Всех присутствующих, кто не желает удалиться, попрошу сохранять спокойствие и – по возможности – тишину. Чем меньше помех, тем лучше связь. Камень оснащён дополнительными защитными чарами на случай потери контроля.
На столе рядом с бокалами возник крупный кристалл – такие использовали для записи или съёмок.
Решка догадалась, к чему идёт дело.
– Нас могут засечь с той стороны?
Эфор пожал плечами.
– Я не всесилен. И, насколько понимаю, прежняя хозяйка подвески вам грезилась не всегда? Добро, добро… Всё ещё любопытней, чем предполагалось! Представьте, куда бы вам хотелось сунуть ваш изящный шпионский носик – наивозможно ясно и чётко, до предельного натяжения воли – и мягко отпустите снаряд. Понимаете, о чём я говорю? По глазам вижу, «дальняя слежка» для вас не пустой звук… – сухой менторский тон, пулемётная очередь слов, ну хоть на камень смотреть не просит – не может же знать, что этот этап она давно прошла. Неужто она и вправду такая простушка, у которой всё написано на лице? Внутрь Золотого дворца смогла попасть случайно – после просмотра очередных эфиров и бдений в дедовой библиотеке резиденция богини и её верных не выходила из головы. Подобраться поближе, невидимой и бесплотной тенью пройти по коридорам до самых тайных закоулков, в самое сердце страшного города…
– Вы меня слышите? Соберитесь. Иначе так и будете обнюхивать костровища на площади и любоваться расчленёнкой в пыточных. Или в один прекрасный день вас занесёт прямо в спальню госпожи Вавилонской – и это станет концом подруги пророка. Останется лишь седая слюнявая идиотка с пустым взглядом, никчёмная вешалка для символа власти – и это в лучшем случае…
Голос Эфора звучал всё глуше, словно из колодца доносились и пререкания советников – жужжание надоедливых насекомых, вездесущих крупных мух с зеленоватыми спинками, гудение пчёл в густом влажном воздухе. В ноздри ударил запах земли, прелых листьев, цветов, песка и мёда – до того приторно-сладкая могильная смесь, что аж слегка замутило.
Просторная комната, обставленная с безликой небрежной роскошью, – не оранжерея, несмотря на обилие раскрытых бутонов и липкую духоту. Окна задёрнуты плотными алыми шторами. Везде золотой, белый и алый. Даже цветы подобраны в той же гамме. Вряд ли чьи-то покои – скорее, гостиная или зал для приватных аудиенций. Жить в таких условиях смог бы только душевнобольной, хотя, судя по отделке потолка, форме светильников и прочим более мелким деталям, здешние декораторы удрали из Бездны вместе с правителями – и любой посетитель оказывался заперт внутри их воплощённой мании.
Одно из кресел было занято – фигура казалась очередным экспонатом выставки диковин, частью обстановки. Сухопарый мужчина неопределённого возраста с безжизненным застывшим лицом и водянистыми глазами выглядел, как искусно забальзамированный труп. По парадным одеждам в цветах клана и возгласам господ советников, Решка поняла, кто перед ней.
– Кайс Покойник, чтоб мне провалиться! Припал к подножию трона, значит. Достойный жребий.
– Похоже, теперь он Кайс Чучело. Мудра богиня. Подать на стол эту падаль – даже гули передрищут…
Лицо нынешнего главы Совета шейхов и очертания предметов сделались расплывчатыми и начали отдаляться.
– Держи на мушке, – прозвучал над головой баритон Эфора. – Ничто не должно отвлечь. Не сбивай дыхание, цепляйся за мелочи, любой якорь сгодится. Разве не забавно – чучело шейха в пустой комнате?
Решка хотела сбросить с плеч руки младшего посла, но ей показалось, будто чучело моргнуло.
От курильниц поползли тонкие струйки удушливого дыма, и в комнате неслышно появились двое. Некто в белом занял резное, обитое тускло-алым бархатом кресло у камина. Скрылся за высокой спинкой, сделавшей бы честь любому трону. На просторном диванчике чуть поодаль устроилась женщина: Решке пришлось приложить усилия, чтобы как следует разглядеть её. Возгласы господ министров, окрик Нешер и мягкий нажим Эфора: «Детали, маленькая царица. Целое состоит из частей».
Щедро украшенный крупными белыми опалами корсаж, узорная вышивка на коротком подоле – причудливо переплетающиеся папоротники и хвощи. Разложенный, как хвост диковинной птицы, шлейф, отделанный россыпью мелких бриллиантов. Всё это великолепие горело и сияло оттенками старого золота в тон тяжёлой копне волос, собранной в сложный узел.
Миниатюрная копия треклятого памятника в платье выглядела куда более примечательно, чем без. Сменила одну царственную позу на другую и проронила:
– Подойди.
– Да, госпожа, – даже голос, как у покойника, дурно поднятого некромантом-неумёхой.
Вздымающаяся над вырезом корсажа роскошная витрина для не менее роскошного колье пленила несчастного настолько, что на лице его наконец прорезалось выражение – и напрочь опровергло спорную идею, будто чувства к женщине способны облагородить мужчину. Такие – определённо нет.
Показанные во всей красе длинные стройные ноги окончательно подкосили и приблизившегося шейха, и мужскую часть «совета раритетов», и даже, кажется, Эфора.
Решка пожалела, что столь пристально разглядывала колье в виде виноградных лоз, но уж слишком тонкой была работа, слишком маняще блестели жёлтые ягодки опалов и бриллиантовые капельки на изумрудных листьях. Обувь оказалась куда проще – и Решка с непонятным злорадством отметила, что золотые сандалии всеблагой богини пришлись бы впору какому-нибудь дюжему легионеру.
– Я слышала твою ложь. Теперь хочу услышать правду, – женщина взирала на гостя благосклонно, но вкрадчивый нежный голос таил смутную угрозу. – Ты привёл ко мне отступников и пришёл сам. Дай мне правду, Кайс Суад, и я решу, станет ли обманщик обманщиков шейхом шейхов.
– Какую правду, госпожа?
– Единственную. На что ты готов ради меня?
– На всё, – выдохнул шейх, сорвав с головы платок. Женщина ласково улыбнулась, но в жёлто-зелёных глазах появился неприятный блеск. Совершенная красота храмовой статуи – и первобытная звериная жестокость хищника, забавляющегося с беспомощной добычей.
– Слова без дел пусты. Примешь ли ты знак моей любви, что свяжет нас навечно?
Вместо ответа несчастный ринулся лобзать обнажённое колено своего божества, словно нарочно выставленное для поцелуя. Божество уцепило бессвязно бормочущую жертву за подбородок и исполосовало лоб острыми длинными ногтями. Затем бегло прошлось алым гибким языком по кровоточащему узору. Шейх впал в ступор, замер подле богини, глядя куда-то в пространство. Та потрепала его по шее, будто ласкала пса.
Из кресла у камина раздались скупые аплодисменты. Мужчина в белом поднялся, и Решка смогла разглядеть его получше, о чём тотчас пожалела. Когда-то он, вероятно, был очень красив, а нынче выглядел ожившим трупом почище Кайса. Не лицо, посмертная маска, изредка подёргиваемая судорогой мрачного исступления. Движения царя, взгляд маньяка.
– Теперь он нравится мне куда больше! А тебе, Халиль? – подала голос женщина.
Чудовище в белом молча провело рукой по волосам возлюбленной, грубым хозяйским жестом коснулось шеи – словно передразнивая обращение с шейхом.
– Готов на всё ради госпожи? – негромкий, глухой, будто давно сорванный голос пробирал до дрожи в позвоночнике. – Твой достойный потомок наконец-то искренен, Лайла. И по-прежнему абсолютно бесполезен вместе со всей своей магией и бессчётным выводком таких же мешков дерьма и вожделений. Но я исправлю это.
Женщина повернула голову и лукаво улыбнулась чудовищу.
– Он верен высшей цели, а не личной выгоде. Всё, как ты и хотел.
Чудовище издало короткий шипящий смешок. Решке на миг показалось, что Люцифер сейчас свернёт любовнице шею, но он лишь извлёк из воздуха массивное золотое кольцо с рубином и бросил Кайсу.
– Прими и мой дар, бессменный глава будущего Совета Пустошей, шейх шейхов и голос Нового Вавилона.
Кайс отмер, но повиновался далеко не сразу – как только он надел кольцо, богиня недовольно поджала узкие губы и выпрямилась, от былой расслабленности не осталось и следа.
Люцифер растянул рот в довольной усмешке и обратился к шейху.
– Как ты чувствуешь себя теперь?
– Обновлённым, государь, – печать на лбу быстро заживала и сейчас изгладилась совсем, не оставив ни единого шрама. Решку вновь замутило, не то от запаха цветов, не то от противоестественности зрелища – вместо прежней, пусть и неприятной личности перед правящей четой стоял живой инструмент, идеальный фанатик, лишённый собственных желаний и стремлений. Простая и понятная страсть, разожжённая Лилит, приняла иную, законченную форму.
– Превосходно. Желаешь ли власти и силы большей, чем была дарована тебе?
– Лишь быть достойным их. Если я паду, моё место займут дети клана.
– Не волнуйся об этом. Ты жив, пока служишь Вавилону. Донеси нашу волю в самые отдалённые уголки Пустошей, найди и приведи к нам своих братьев и сестёр. Таких же, как ты и часть твоего клана. Истинным детям Вавилона больше нет нужды прятаться и притворяться. Все, кто посмеет оказать сопротивление, будут усмирены. У Нового Вавилона нет врагов. Как нет границ – Вавилон там, где ступают истинные его чада, Вавилон там, куда простирается их взор. Град великолепный, сокрушительный, неисчислимый и неизбывный – везде и всюду.
Слова сыпались и сыпались, блестящие и тяжёлые, как монеты – голос разносился под сводами зала, отражался гулким эхом, множился в хрустале и звенел в зеркалах, шуршал золотом парчи и шёлка, тёк ручьями порфиры по мраморным полам, заставлял их плавиться, обнажая под плитами алчно отверстый зев бездонного тёмного колодца…
Руку ожгло знакомой болью, в лицо плеснула затхлая сырость. Решка зажмурилась, зашлась кашлем, а когда отдышалась и проморгалась, то увидела прямо перед собой вполне натурально смущённого и совершенно искренне довольного Эфора.
– Мои извинения, слегка перестарался, но этот светильник безумия следовало погасить. Болевой порог у тебя – многим на зависть, подвеска за ним не поспевает. Пришлось импровизировать, – он указал на разбросанные по полу цветы и пустую вазу. Ни деда, ни Нешер, ни даже Дастура в комнате не было.
– Где все?
– Убил, надругался и съел каждого. С особой жестокостью, – Эфор возвёл глаза к потолку. – Тётка вывела седых кобелей на одной сворке, лишь только дошло, чем пахнет. И мне подсобила, – посол поморщился и потёр висок. –Опасаться стоит не её снадобий и не меня. Вавилон всегда ищет своё – и берёт, если находит. Не увидит он, проглядит она – и безошибочно поймают оба. Ты на троне всего ничего, а паранойя как у Изначальных. Я бы предложил обильную трапезу после такого, но ты явно не расположена…
Беседу прервал стук дверей – в кабинет ворвался взъерошенный и запыхавшийся Альсар.
– Амир Эфор!
– Ну хоть не кучук, хозяйчик или господинчик. Какого тебе вараньего, дурень?
– Чокнутая сука сбежала вместе со свитой. Её сын рвёт и мечет.
– Надеюсь, не буквально. Только взбесившегося оборотня нам недоставало. Кликни девиц, пусть приберут здесь и подготовят купальню для государыни. А мы с тобой пока навестим скорбящего – как-никак, с этого момента он глава лазурского посольства и его единственный представитель.
Решка хотела возразить – ещё один явился распоряжаться её именем! – но лишь махнула рукой. Что толку прыгать из окна горящего дома, когда на улице ураган?
Игры разума, не более, как и слабый, но удручающе неотвязный запах. Эхо прошлого или будущего? Безмолвие смеялось над ним, ожидая, когда он даст слабину и позовёт. Смехотворная провокация.
Нет смысла окликать ушедших. С теми, кто оставил своего владыку, следовало поступить иначе. Согласно древнему обычаю.
Из покоев младшего сына он сразу шагнул в кабинет. На сегодня прогулок достаточно.
Высокая фигура у окна не обернулась. Лишь зябко повела плечами и выдохнула. Копну тёмных вьющихся волос окутало густое облако дыма. Вот откуда эти миазмы. Омерзительная смесь, всё равно что курить грязь из канавы в гульских трущобах. Из её покоев вонь так до конца и не выветрилась, несмотря на все ухищрения, включая магические.
Бааль с недовольным видом устроился в кресле и уставился на гостью. Она, вопреки ожиданиям, не исчезла.
– Скажи на милость, что ты находишь в этой дряни, девочка? – с некоторым облегчением произнёс Бааль. Со спины сходство было полным. Впрочем, лицом и характером мерзавка тоже удалась в мать.
– Мне по вкусу. Вам – и особенно вашему зятю – что драконьего навоза поесть. Тройное удовольствие! – Димена коротко рассмеялась. – А, теперь уже двойное, но я как-нибудь переживу. Ради блага клана.
Интонация ясно дала понять, что строптивая дочь имеет в виду.
– И ты караулила меня здесь лишь ради этого?
– Не только. До сих пор не научилась злиться на тебя как следует, – ловкое жонглирование обращениями тоже уцепила с материнского подола, но выходило куда мягче. – Знаю, ты думал и о нас. Теперь я могу завершить то, чего не успел твой… сотрапезник. – Яду сцедила в самую меру. Иного эти паузы убили бы на месте. – Всю отборную шваль дорогой покойный Молох хоть и не забрал с собой, но любезно переправил невесть куда. Остальные пойдут за мной без лишних возражений.
– Запрещаю, – Бааль решительно рубанул воздух в ответ на невозможные речи. С ума она, что ли, сошла от свалившейся в руки власти? Главой дома должен быть Адро, как старший наследник.
– Сколь вам угодно, – голос Димены, вкрадчивый и обманчиво ласковый, прозвучал прямо над ухом. Украшать собой оконный проём и дымить напоказ ей наскучило, решила прибегнуть к излюбленному трюку. Если закрыть глаза, покажется, будто за креслом стоит сама Нитокрис во плоти. Терзать окружающих она предпочитала именно в такой манере.
– Можете даже испепелить меня на месте. Или отравить. Или обратить, скажем, в ширму. Пожалуй, вышло бы иронично… – Димена присела на подлокотник и нежно обняла за шею. – Но тогда все, решительно все удостоверят новый замечательный факт семейной истории Великого дома. А с ним и ваше безумие. Мнимое, конечно же.
Отпрянула, со значением покрутила на пальце крупное кольцо, откинула крышечку – внутри скромно поблёскивал крошечный прозрачный кристалл.
Бааль ожидал чего-то подобного – слишком уж нагло держалась, будто нарочно пыталась вывести из себя. Скользнул равнодушным взглядом, бросил презрительно:
– Кто?
Пусть болтает, из яда этой кобры тоже может выйти полезное зелье.
– Братец Эфор едва ль испрашивал благословения, чтобы присягнуть дядюшке Асмо, – тц-ц, передавил. Почуяла напряжение, заговорила медленнее, тщательно выбирая слова. Страха, которым за версту несло от Зевеля и прочих, Бааль не ощущал. – Как и малышка Моза, сбежавшая под крылышко к своему любовнику. Кому в радость есть с чужого стола, а кому-то – накрывать свой.
Димена вынула из-за корсажа тонкий конверт с фамильным гербом и положила перед Баалем.
– Вряд ли содержимое тебя порадует. Береги себя, отец.
Приятное тепло неискренних объятий резко сменилось холодом, словно за воротник всыпали горсть колотого льда. Димена ушла, оставив шлейф скрытого торжества и странной горечи. Бааль втянул ноздрями воздух и чутко прислушался. Мёд, кожа, пряности, тяжёлый едкий душок курительного сбора – и ничего более. Быть может, последняя милая шутка – беречь себя он неизменно советовал тем, кого намеревался вскоре извести. Что ж. Врагам незачем знать, что нет больше таких ядов и заклятий нет, что способны убить его. Письмо вскрыл безо всяких предосторожностей. Узнал почерк Феора, пробежал взглядом несколько раз, строчки плясали перед глазами, снова и снова сообщая о вероломном предательстве.
С отвращением отбросил послание прочь, едва уняв покалывание в кончиках пальцев. Желание сжечь клочок бумаги на лету было слишком сильным. Теперь понятно, по крайней мере, куда провалился младший оболтус. «Иаль – калека умственный, Зевель – моральный, за Беритом присмотрит сын того, кого ты больше всего ненавидишь».
Димена, Моза, треклятый недоносок Балто – и кто во главе всей шайки? Феор, само миролюбие, само спокойствие. Столетиями изображать равнодушие к власти и полное нежелание участвовать в планах клана – талант! Бааль аж задохнулся от злости и восхищения. Узнай, как любимый первенец всех надул, ненаглядная Нитокрис, пожалуй, хохотала бы до слёз. Он почти слышал её смех.
Плевать. За сыном ушли самые слабые и трусливые твари. Ещё более жалкие – попрятались по норам, страшась гнева истинного владыки. Он помнил всех и каждого, но их имена, заслуги и проступки больше не имели значения.
Бааль оглядел обстановку кабинета – нетерпеливые огненные змейки уже резвились повсюду, щедро рассыпая бесчисленные искры и расползаясь всё дальше. Что могло – занималось сразу, прочее – медленно тлело и плавилось, готовясь стать новым блюдом в славном пиршестве.
Жаль, нельзя пригласить к трапезе всех отступников, но отчего бы не передать гостинцев особо приближённым и отличившимся? Иногда ведь достаточно одной свечи и хорошего ветра, чтобы выгорел целый квартал. Старый фокус, почти ровесник мира, потому изысканно прост и, разумеется, запрещён. Капли крови падали в огонь и сворачивались, забавно шипя и потрескивая, – и среди этих звуков отчётливо проступал ответ.
Брызнули стёкла внутри и снаружи: погребальный звон и сигнал тревоги слились в ликующем крещендо. Бааль закрыл порезы на руках и благосклонно кивнул, будто вышколенной прислуге, вовремя подавшей платок. Дворец умирал окончательно, самой чистой из смертей. Дышал шумно и хрипло, вывалив из оконных рам гибкие и жадные огненные языки. Разумно всё же уйти до того, как взлетит на воздух здешняя алхимическая лаборатория. Кто хранит всех – тому и хоронить павших, прости, приятель, сегодня это ты.
Но как отказать себе в удовольствии провести покорную стихию до парадного входа? Решительно невозможно. С каждым шагом дышалось вольготнее, с плеч вместе с пеплом и золой облетал тяжкий груз. Надолго ли хватит той лёгкости? «И когда Бездна почти пуста, а Вавилон из песка восстал…»
Спускаясь по объятой пламенем лестнице к выходу, сквозь рёв и грохот Бааль наконец расслышал собственный беспечный свист. Надо же. Одна из первых версий гимна тогда ещё будущей Империи. Та, что так нравилась ей. Им обоим.
***
«Полноправная властительница Вольного Перешейка и наместница Всематери на земле, благочестивая и милосердная государыня Хали…»
Решка горько усмехнулась – с последних страниц всех официальных бумаг «подруга пророка» исчезла вместе с любыми упоминаниями о Зоэле Фирсетском, избраннике богини. Дед постарался – в лучших традициях мести сгинувшим врагам и старых проклятий, «ты уйдёшь – и тебя забудут». Нешер объяснила, что такое «вуаль забвения»: именно этого эффекта дед пытался достичь, не прибегая к магии.
Ничего не сумел сделать лишь с флагом и гимном. Деву облагородили, насколько это было возможно, но козла при ней пришлось оставить. Новый текст песни в памяти добрых граждан укореняться никак не желал. Оно и понятно, умельцы Лино – хорошие поэты, но «народный» вариант был столь уморительно похабен и фантастически прилипчив, что положенные на ту же нехитрую музыку разумные и правильные слова никак не могли соперничать с залихватским творчеством уличных мальчишек. То бишь с совместным мелодико-поэтическим откровением пророка и его верных. Но какой смысл в этом теперь, когда ожили древние легенды и невозможное свершилось? С тех пор, как из небытия поднялся проклятый город, не то, что титулы, а и жизнь «государыни Хали» стоят не дороже ослиной отрыжки. Запретные свитки не лгали, вопреки уверениям деда. Пусть в отношении многих мужчин богиня и была справедлива, но её собственный нрав – нуга с толчёным алмазом.
– Что-то не так, девочка? Ты снова видела что-нибудь? – старый скорпион в последнее время почтителен и заботлив до тошноты, да и все прочие обращаются с нею так, будто она смертельно больна.
– Да, только что. Очередной кусок бессмысленно перепорченной бумаги, – тон вышел излишне резким, но как совладать, если вечно лезет поперёк?
Дед в своём новом амплуа долготерпеливого наставника при капризной царице лишь кротко вздохнул и вперил в правящую особу слишком пристальный взгляд.
– Твоя наставница и все мы очень опечалены тем, как ты изводишь себя. К чему тратить столько сил на то, с чем без труда управятся помощники?
– Зоэль всегда читал каждую цидульку, прежде чем подмахивать, – от упоминания имени пророка и жемчужин его лексикона почтенного старца не перекосило только благодаря большому опыту придворного лицедейства. Угол рта, впрочем, многообещающе дёрнулся, потому Решка решила продолжать в том же духе.
– Что ещё господа и госпожа советники вздумают провернуть моим именем? Прикажут пошить и надеть на статую богини исполинские шальвары? Введут официальный штраф для всех, кто продолжает звать монумент Золотой Шахной? Ещё какую-нибудь столь же важную глупость сродни ремонту во дворце, коему назначено пойти под снос?
– Ты всё-таки что-то видела, – обеспокоенно качнул головой дед. – И не сказала даже Нешер.
Ну, разумеется. Рада была бы ослепнуть, оглохнуть, лишиться всех прочих чувств и памяти заодно. Сказка ожила, обернулась кошмаром – и поселилась в её снах. Или, скорее, видениях – злая грёза подстерегала не только ночью. Добросовестный пересказ жутких картин окончательно привёл её к роли не то редкой фарфоровой статуэтки, не то гранаты с разболтанной чекой.
– И что бы она сделала? Сунула мне в клювик очередное бесполезное зелье? – с тех пор, как Решка перестала пить снадобья пустынной ведьмы, видения постепенно становились ярче и чётче, а уверенность в себе крепла. – Если Перешеек благословлён богиней, ифриты – избранный народ, коего не коснулось безумие нечестивых, чего нам страшиться? Бегите следом за другими старейшинами к подножию трона – вдруг вашу судьбу Всемать решит иначе. Всё больше смелости, чем сидеть и ждать, покуда за нами придёт её армия праведных.
Дед всё же не выдержал, сверкнул глазищами из-под седых бровей.
– Эк разошлась грозная государыня, – знакомые интонации. «Разгоготалась, глупая гусыня», – дальше обычно следовали наставления и назидания. – Раз преисполнилась мудрости своей до краёв, – давай, учи нас, дураков старых, трусливых да магией обделённых. На тебя вся надежда!
Крыть было нечем. Потому Решка со стуком отбросила перо, едва не опрокинув чернильницу. Вот вам повелительная державность! Черпайте больше, мажьте гуще и ешьте молча.
Мелочную радость старого скорпиона омрачило внезапное вторжение. Двери со стуком распахнулись, на пороге возник недовольный Альсар и доложил:
– К вам помощник адмирского посла. Я велел ему подождать, но он и слушать не желает!
– Истинно так, – за спиной телохранителя возник смазливый спутник Асмодея со шрамом на щеке. – Не желаю. Когда охотничий пёс вынужден притворяться комнатной собачкой, выносить это зрелище нет никаких сил. Поглядим, каков из тебя виночерпий, – Альсар едва успел поймать брошенную ему объёмистую бутылку тёмного стекла. Пыль с неё стерли наскоро и не до конца.
– Да стой ты, – двери захлопнулись прямо перед носом у Альсара. Красавчик обаятельно улыбнулся и приглашающе махнул рукой – на низком столике у входа возник серебряный поднос, а за ним маленькие бокалы на тонких изящных ножках. Совершенно некстати Решка вспомнила, как дед однажды попытался привить пророку и царю зачатки хороших манер и отучить, наконец, жрать херес прямо из горла. Зоэль предсказуемо закусил удила и сердечно попросил деда больше не позорить «детскими рюмашками» ифритский народ и Великую мать.
Поймала на себе взгляд тёмно-жёлтых глаз – вроде бы тёплый и располагающий, как и подобает, но слишком тяжёлый для легкомысленного повесы. Явно не пытается понравиться – честен хоть в этом, стало быть, не считает кромешной дурой, не способной прочесть досье. Судя по дарам, явился к деду. Устроился в кресле, словно визит утомил его в самом начале.
Альсар вскрыл бутылку и вопросительно уставился на гостя. Тот кивнул, не глядя.
– Лить вино невесть кому – дурная примета, – неприязненно заметил Альсар, наполнив четыре бокала. – У нас говорят так: знай всех, кого угощаешь. Ничейная чаша зовёт лишних, амир.
– О, кочевничьи суеверия, очаровательно, – Эфор усмехнулся и взял с подноса бокал. – Впрочем, парнишка хитёр – и на вашем месте, государыня, я бы к нему присмотрелся. Клан Хамсин всегда славился силой, норовом и… преданностью – по душевной склонности вольный ветер Пустошей способен на истинно прекрасные безрассудства!
Что-то в тоне гостя заставило деда покинуть свой пост подле Решки – не иначе, пустил в ход амулетное жульство, пытаясь точнее угадать цель визита. С напитками Альсар подсуетился не хуже вышколенных подавальщиков, но губы поджал. Скрывать яркие эмоции, когда лицо не задёрнуто платком по самые глаза, ему всё ещё было сложновато. Как и предполагалось, любимый «чаёк» пророка, только противу обычного изрядно горчит. И по аромату – будто в залитый выдержанным подземным мёдом саркофаг какого-нибудь шейха кинули щедрую горсть царских орехов.
Малхаз смаковал странный херес, аж глаза прикрыл от удовольствия – дарителю надо продемонстрировать, сколь высоко оценили угощение. Но не больше – достопочтенный младший посол сам задал тон визита, церемонные ответные потчеванья тут ни к чему. На самом деле старый скорпион попросту изучал «союзника» и выжидал, спросить прямо – значит уронить честь садразама и мудрейшего из шейхов Совета. Решка занималась тем же, но томная неподвижность гостя сбивала с толку. Проступала в его облике непонятная дисгармония: с виду типичный столичный хлыщ – холёный, балованный, опасный. Всё при нём, ой, да не всё. Пришлось отвлечься от этой картины пересчётом бокальцев. Не шесть. А вот семь или восемь – как так? Один лишний или два? Или таковых нет вовсе, когда включить в счёт волчицу с сыном?
Эфор этот манёвр скорее почуял, чем заметил. Живость тона вполне сошла бы за натуральную, оставь он глаза прикрытыми.
– Убеждаюсь, что для злых языков Сифра нет сласти лакомей, чем ваша красота, государыня Хали. Приятно видеть, что слухи о пошатнувшемся на почве грёз здоровье царицы – лишь наветы неверных.
От Альсара сейчас можно было без помех палить костры, зажигать светильники или прикуривать – Решка небрежным жестом поправила причёску, парень повиновался беспрекословно и сделал вид, будто изучает пейзаж за окном. На деда такие трюки уже не действовали, по крайней мере, вне тронного зала.
– Наставница Нешер зорко следит за успехами избранницы Великой и не допустит даже малейшего вреда, – сухо, неприятно, лживо. Про ваш славный «тройственный союз» Кувира-Хамсин-Эбла на улицах языки стёрли, чесавши.
– Госпожа и родоначальница прославленного браком с дочерью владыки Адмира клана Хамсин, бесспорно, хороша в этом. И верна себе. Но её умения – как и ваши, дядюшка, – во-первых, древние. Во-вторых, ифритские. А доля «порченой крови» у государыни Хали весьма велика, слава Хаосу. Я пришёл помочь, – последнее было адресовано Решке лично.
Благодарим покорнейше, заметил говорящую подставку могущественного артефакта. Опал, впрочем, никак не реагировал на одиозную персону.
Ответить Решка не успела – резная панель возле шкафа бесшумно отъехала в сторону, и к высокому обществу присоединилась «госпожа и родоначальница». За ней маячила угольно-чёрная рожа министра разбойных дел.
– А вы легки на помине. По адмирским поверьям, сие пророчит долгую жизнь. Целую ручки, – даже не привстал, мерзавец, лишь отсалютовал бокалом. – Ба! Да ещё с эскортом. Счастлив видеть в добром здравии, шейх Дастур. Снова прячетесь под юбками у дам, а, старый конокрад?
Нешер плавным мановением руки отпустила Альсара прочь и благосклонно кивнула, словно бы случайно вошла в комнату и ни словечка из ранее сказанного не услышала. Дастур осклабился и развёл руками – даже жестикуляция эблассца отличалась редкой по силе двусмысленностью.
– Эфор бен Бааль, лучший сын лучшего друга всех шейхов. Соболезнуем вашей утрате.
В равнодушных глазах помощника посла мелькнул алый огонёк – и отразился почти видимой точкой прицела меж бровей Дастура. Голос сохранил бархатную мягкость, но короткое слово на староадмирском прозвучало с хлёстким оттенком площадной брани. Буря экспрессии, часть шарма Третьего дома, ну конечно же.
– Доверенные лица… Почти в полном составе – и могут засвидетельствовать искренность моих намерений. Если вы согласны, – тут Эфор снова уставился на Решку, по-прежнему тяжело, но без угрозы, – я прошу вас открыть мне что-нибудь, известное всем присутствующим. Прочее поведаете после, но тоже не таясь. Как сообщали бы лейб-медику о неудобной, но легко решаемой проблеме…
Решка помедлила, прикидывая, чего добивается этот пройдоха. Подобраться поближе к подвеске? Сын почти всемогущего Изначального, известного коллекционера магических редкостей – не смешно, унесите. Трона Вольного Перешейка? Тому, кто манкировал возможностью сделаться зятем владыки Адмира и отрёкся от кровной родни ради возможности жить по своему разумению? Причём с избранником весьма скромного происхождения и положения. Отчаянный малый. Если и не поверит, «совету раритетов» знатная выйдет вилка в бок. Много воли взяли.
– Я дам вам больше – открою ранее не известное никому, – Решка скромно потупилась, нащупав спрятанную в рукаве подвеску. Та отозвалась теплом, словно дружеское рукопожатие. Судя по протестующим тайным знакам деда, она рассудила верно. Зоэлев камень пока проявил себя наиболее преданным из её советников, ни разу не ошибся и не солгал, а договариваться и трактовать она наловчилась. Вот так, наверное, и начинается безумие, а чем заканчивается… Проклятый шейх шейхов Аджи Даххак вначале лишь вынужденно кормил проросших из его спины змей. Но со временем привязался к ним, холил и лелеял, называя друзьями, братьями и мудрейшими из визирей. Впрочем, то, что несчастный творил, окончательно утратив разум, – детские игры по сравнению с забавами правителей Нового Вавилона.
Поняв, что паузой того и гляди воспользуется неугомонная Нешер, Решка взяла себя в руки и заговорила. Советникам ведь тоже не терпелось узнать, что она скрывает – да-да, многомудрые, читать некоторые намеренья бывает не сложнее, чем очередные дурные вести в донесениях. Хотела начать иначе, да получилось сбивчиво, сумбурно:
– Благодатные кущи, сады богини – страшное место, гиблое место. Золотой город сводит слабых с ума, заставляет терять себя и в конце концов поглощает. Перепившие дармового вина из хрустальных фонтанов падают без чувств, и Вавилон забирает их. Где вечером забывались пьяным сном кутилы – к утру лишь цветы, травы и кусты шумят, откликаясь ветру. Таким проще всего – растворяются в беспамятстве, возрождаются иными, и не страдают, став пищей для своих собратьев. Бесчисленная дичь должна чем-то пробавляться, прежде чем съедят и её. Круговорот жизни и смерти. Изобилие в садах Великой имеет свою цену. Но куда хуже тем, кто получил «помилование» и второй шанс. Превращённые насильственно и забывающие медленно.
Восстанавливая дыхание, Решка сполна насладилась тем, как Дастур посерел и прошептал, обращаясь к деду:
– Мансур и Тахир с сыновьями…
– О, не печальтесь, – к удивлению Решки, она не сразу узнала свой голос, так переливчато-нежно и одновременно мерзко он прозвучал. – Баран и верблюд были откровенно староваты, но крепость веры, чистота помыслов и добрый маринад воистину творят чудеса. Блюдо пришлось всем по вкусу. Особенно хвалили голубей – нежные, сладкие, а косточки мягкие, аж во рту тают! Никакого вина не надо, после такого и ключевая вода пьянит…
Зубы неприятно звякнули о край бокала – подвеска заметно нагрелась, но, не встретив понимания, попросту стрельнула в локоть чем-то вроде электрического разряда. Намёк тонкий, как бревно: некоторые впечатления лучше вовремя запивать. Вдохнула аромат хереса, отметила краем глаза – к ней шагнула только Нешер, да и та остановилась на полдороге.
– Царский стол, значит, – то ли подыграть решила, хитрая ведьма, то ли вспомнила что.
У простых не хуже. Дикая, странная жизнь, но об иной никто и не мыслит в стенах Вавилона. Алчно берут, что успевают, покуда не пришёл их черёд – и никаких тревог, сомнений, рассуждений. Только вечный праздник огня и веселья, шум музыки, яркие краски салютов в ночном небе – а за ними неугасимая жажда, выжигающая изнутри, сжирающая заживо…
Эфор умел сохранять неподвижность почище бывалого снайпера – одна радость, в глаза не смотрел. И в голову не лез.
– В восхищении, – вальяжный красавчик поднялся и отвесил Решке лёгкий поклон. Кажется, не из одной лишь тяги к светской театральности, а из каких-то более интересных соображений. – Ни из тебя, ни для тебя, ни ради тебя я не совершу того, чего не пожелала бы ты сама.
– Погоди, кучук-амир, больно скор ты на слова и дела. Дай понять, что продаёшь – государыня-то у нас юна, добра и доверчива, да только есть кому рядом встать, – и снова госпожа наставница рвётся в бой. Воистину, с финиковой пальмы инжир не падает, а младший посол, очень возможно, прав насчёт Альсара.
– Полноте, мудрейшая, эту формулу вы частенько слышали из разных уст с разных сторон, – Эфор одарил любезной улыбкой всех присутствующих. – Государыня Хали сказала своё слово, а я – своё.
– Наставница Нешер права, – Решка церемонно кивнула пустынной ведьме. –Ваш патрон прежде не скупился на подобные речи, соловьём разливался про руки помощи на чреслах дружбы, с тем и отбыл восвояси. Как и раймирские принцы. Щедры дары в закрытом ларце.
Эфор вздохнул понимающе и несколько устало. Сощурился, глядя на подвеску, – когда она успела показаться из рукава, Решка не заметила.
– Некоторые ларцы лучше не открывать, а дары не трогать. Но, как говорят заядлые игроки – «взялся – мечи, поймал – держи». Всех присутствующих, кто не желает удалиться, попрошу сохранять спокойствие и – по возможности – тишину. Чем меньше помех, тем лучше связь. Камень оснащён дополнительными защитными чарами на случай потери контроля.
На столе рядом с бокалами возник крупный кристалл – такие использовали для записи или съёмок.
Решка догадалась, к чему идёт дело.
– Нас могут засечь с той стороны?
Эфор пожал плечами.
– Я не всесилен. И, насколько понимаю, прежняя хозяйка подвески вам грезилась не всегда? Добро, добро… Всё ещё любопытней, чем предполагалось! Представьте, куда бы вам хотелось сунуть ваш изящный шпионский носик – наивозможно ясно и чётко, до предельного натяжения воли – и мягко отпустите снаряд. Понимаете, о чём я говорю? По глазам вижу, «дальняя слежка» для вас не пустой звук… – сухой менторский тон, пулемётная очередь слов, ну хоть на камень смотреть не просит – не может же знать, что этот этап она давно прошла. Неужто она и вправду такая простушка, у которой всё написано на лице? Внутрь Золотого дворца смогла попасть случайно – после просмотра очередных эфиров и бдений в дедовой библиотеке резиденция богини и её верных не выходила из головы. Подобраться поближе, невидимой и бесплотной тенью пройти по коридорам до самых тайных закоулков, в самое сердце страшного города…
– Вы меня слышите? Соберитесь. Иначе так и будете обнюхивать костровища на площади и любоваться расчленёнкой в пыточных. Или в один прекрасный день вас занесёт прямо в спальню госпожи Вавилонской – и это станет концом подруги пророка. Останется лишь седая слюнявая идиотка с пустым взглядом, никчёмная вешалка для символа власти – и это в лучшем случае…
Голос Эфора звучал всё глуше, словно из колодца доносились и пререкания советников – жужжание надоедливых насекомых, вездесущих крупных мух с зеленоватыми спинками, гудение пчёл в густом влажном воздухе. В ноздри ударил запах земли, прелых листьев, цветов, песка и мёда – до того приторно-сладкая могильная смесь, что аж слегка замутило.
Просторная комната, обставленная с безликой небрежной роскошью, – не оранжерея, несмотря на обилие раскрытых бутонов и липкую духоту. Окна задёрнуты плотными алыми шторами. Везде золотой, белый и алый. Даже цветы подобраны в той же гамме. Вряд ли чьи-то покои – скорее, гостиная или зал для приватных аудиенций. Жить в таких условиях смог бы только душевнобольной, хотя, судя по отделке потолка, форме светильников и прочим более мелким деталям, здешние декораторы удрали из Бездны вместе с правителями – и любой посетитель оказывался заперт внутри их воплощённой мании.
Одно из кресел было занято – фигура казалась очередным экспонатом выставки диковин, частью обстановки. Сухопарый мужчина неопределённого возраста с безжизненным застывшим лицом и водянистыми глазами выглядел, как искусно забальзамированный труп. По парадным одеждам в цветах клана и возгласам господ советников, Решка поняла, кто перед ней.
– Кайс Покойник, чтоб мне провалиться! Припал к подножию трона, значит. Достойный жребий.
– Похоже, теперь он Кайс Чучело. Мудра богиня. Подать на стол эту падаль – даже гули передрищут…
Лицо нынешнего главы Совета шейхов и очертания предметов сделались расплывчатыми и начали отдаляться.
– Держи на мушке, – прозвучал над головой баритон Эфора. – Ничто не должно отвлечь. Не сбивай дыхание, цепляйся за мелочи, любой якорь сгодится. Разве не забавно – чучело шейха в пустой комнате?
Решка хотела сбросить с плеч руки младшего посла, но ей показалось, будто чучело моргнуло.
От курильниц поползли тонкие струйки удушливого дыма, и в комнате неслышно появились двое. Некто в белом занял резное, обитое тускло-алым бархатом кресло у камина. Скрылся за высокой спинкой, сделавшей бы честь любому трону. На просторном диванчике чуть поодаль устроилась женщина: Решке пришлось приложить усилия, чтобы как следует разглядеть её. Возгласы господ министров, окрик Нешер и мягкий нажим Эфора: «Детали, маленькая царица. Целое состоит из частей».
Щедро украшенный крупными белыми опалами корсаж, узорная вышивка на коротком подоле – причудливо переплетающиеся папоротники и хвощи. Разложенный, как хвост диковинной птицы, шлейф, отделанный россыпью мелких бриллиантов. Всё это великолепие горело и сияло оттенками старого золота в тон тяжёлой копне волос, собранной в сложный узел.
Миниатюрная копия треклятого памятника в платье выглядела куда более примечательно, чем без. Сменила одну царственную позу на другую и проронила:
– Подойди.
– Да, госпожа, – даже голос, как у покойника, дурно поднятого некромантом-неумёхой.
Вздымающаяся над вырезом корсажа роскошная витрина для не менее роскошного колье пленила несчастного настолько, что на лице его наконец прорезалось выражение – и напрочь опровергло спорную идею, будто чувства к женщине способны облагородить мужчину. Такие – определённо нет.
Показанные во всей красе длинные стройные ноги окончательно подкосили и приблизившегося шейха, и мужскую часть «совета раритетов», и даже, кажется, Эфора.
Решка пожалела, что столь пристально разглядывала колье в виде виноградных лоз, но уж слишком тонкой была работа, слишком маняще блестели жёлтые ягодки опалов и бриллиантовые капельки на изумрудных листьях. Обувь оказалась куда проще – и Решка с непонятным злорадством отметила, что золотые сандалии всеблагой богини пришлись бы впору какому-нибудь дюжему легионеру.
– Я слышала твою ложь. Теперь хочу услышать правду, – женщина взирала на гостя благосклонно, но вкрадчивый нежный голос таил смутную угрозу. – Ты привёл ко мне отступников и пришёл сам. Дай мне правду, Кайс Суад, и я решу, станет ли обманщик обманщиков шейхом шейхов.
– Какую правду, госпожа?
– Единственную. На что ты готов ради меня?
– На всё, – выдохнул шейх, сорвав с головы платок. Женщина ласково улыбнулась, но в жёлто-зелёных глазах появился неприятный блеск. Совершенная красота храмовой статуи – и первобытная звериная жестокость хищника, забавляющегося с беспомощной добычей.
– Слова без дел пусты. Примешь ли ты знак моей любви, что свяжет нас навечно?
Вместо ответа несчастный ринулся лобзать обнажённое колено своего божества, словно нарочно выставленное для поцелуя. Божество уцепило бессвязно бормочущую жертву за подбородок и исполосовало лоб острыми длинными ногтями. Затем бегло прошлось алым гибким языком по кровоточащему узору. Шейх впал в ступор, замер подле богини, глядя куда-то в пространство. Та потрепала его по шее, будто ласкала пса.
Из кресла у камина раздались скупые аплодисменты. Мужчина в белом поднялся, и Решка смогла разглядеть его получше, о чём тотчас пожалела. Когда-то он, вероятно, был очень красив, а нынче выглядел ожившим трупом почище Кайса. Не лицо, посмертная маска, изредка подёргиваемая судорогой мрачного исступления. Движения царя, взгляд маньяка.
– Теперь он нравится мне куда больше! А тебе, Халиль? – подала голос женщина.
Чудовище в белом молча провело рукой по волосам возлюбленной, грубым хозяйским жестом коснулось шеи – словно передразнивая обращение с шейхом.
– Готов на всё ради госпожи? – негромкий, глухой, будто давно сорванный голос пробирал до дрожи в позвоночнике. – Твой достойный потомок наконец-то искренен, Лайла. И по-прежнему абсолютно бесполезен вместе со всей своей магией и бессчётным выводком таких же мешков дерьма и вожделений. Но я исправлю это.
Женщина повернула голову и лукаво улыбнулась чудовищу.
– Он верен высшей цели, а не личной выгоде. Всё, как ты и хотел.
Чудовище издало короткий шипящий смешок. Решке на миг показалось, что Люцифер сейчас свернёт любовнице шею, но он лишь извлёк из воздуха массивное золотое кольцо с рубином и бросил Кайсу.
– Прими и мой дар, бессменный глава будущего Совета Пустошей, шейх шейхов и голос Нового Вавилона.
Кайс отмер, но повиновался далеко не сразу – как только он надел кольцо, богиня недовольно поджала узкие губы и выпрямилась, от былой расслабленности не осталось и следа.
Люцифер растянул рот в довольной усмешке и обратился к шейху.
– Как ты чувствуешь себя теперь?
– Обновлённым, государь, – печать на лбу быстро заживала и сейчас изгладилась совсем, не оставив ни единого шрама. Решку вновь замутило, не то от запаха цветов, не то от противоестественности зрелища – вместо прежней, пусть и неприятной личности перед правящей четой стоял живой инструмент, идеальный фанатик, лишённый собственных желаний и стремлений. Простая и понятная страсть, разожжённая Лилит, приняла иную, законченную форму.
– Превосходно. Желаешь ли власти и силы большей, чем была дарована тебе?
– Лишь быть достойным их. Если я паду, моё место займут дети клана.
– Не волнуйся об этом. Ты жив, пока служишь Вавилону. Донеси нашу волю в самые отдалённые уголки Пустошей, найди и приведи к нам своих братьев и сестёр. Таких же, как ты и часть твоего клана. Истинным детям Вавилона больше нет нужды прятаться и притворяться. Все, кто посмеет оказать сопротивление, будут усмирены. У Нового Вавилона нет врагов. Как нет границ – Вавилон там, где ступают истинные его чада, Вавилон там, куда простирается их взор. Град великолепный, сокрушительный, неисчислимый и неизбывный – везде и всюду.
Слова сыпались и сыпались, блестящие и тяжёлые, как монеты – голос разносился под сводами зала, отражался гулким эхом, множился в хрустале и звенел в зеркалах, шуршал золотом парчи и шёлка, тёк ручьями порфиры по мраморным полам, заставлял их плавиться, обнажая под плитами алчно отверстый зев бездонного тёмного колодца…
Руку ожгло знакомой болью, в лицо плеснула затхлая сырость. Решка зажмурилась, зашлась кашлем, а когда отдышалась и проморгалась, то увидела прямо перед собой вполне натурально смущённого и совершенно искренне довольного Эфора.
– Мои извинения, слегка перестарался, но этот светильник безумия следовало погасить. Болевой порог у тебя – многим на зависть, подвеска за ним не поспевает. Пришлось импровизировать, – он указал на разбросанные по полу цветы и пустую вазу. Ни деда, ни Нешер, ни даже Дастура в комнате не было.
– Где все?
– Убил, надругался и съел каждого. С особой жестокостью, – Эфор возвёл глаза к потолку. – Тётка вывела седых кобелей на одной сворке, лишь только дошло, чем пахнет. И мне подсобила, – посол поморщился и потёр висок. –Опасаться стоит не её снадобий и не меня. Вавилон всегда ищет своё – и берёт, если находит. Не увидит он, проглядит она – и безошибочно поймают оба. Ты на троне всего ничего, а паранойя как у Изначальных. Я бы предложил обильную трапезу после такого, но ты явно не расположена…
Беседу прервал стук дверей – в кабинет ворвался взъерошенный и запыхавшийся Альсар.
– Амир Эфор!
– Ну хоть не кучук, хозяйчик или господинчик. Какого тебе вараньего, дурень?
– Чокнутая сука сбежала вместе со свитой. Её сын рвёт и мечет.
– Надеюсь, не буквально. Только взбесившегося оборотня нам недоставало. Кликни девиц, пусть приберут здесь и подготовят купальню для государыни. А мы с тобой пока навестим скорбящего – как-никак, с этого момента он глава лазурского посольства и его единственный представитель.
Решка хотела возразить – ещё один явился распоряжаться её именем! – но лишь махнула рукой. Что толку прыгать из окна горящего дома, когда на улице ураган?
Wega, блог «Другая Земля»
8.
«Жизнь после»
Где-то на окраинах Галактики.
Метеоритный поток "Бродягя"
Метеорит М-16/8
База закрытого назначения.
Принадлежит Дому Абрасакс.
Очухавшийся Балем, после первого Прикосновения Хаоса.
Утро после ночной встречи с Первозданный Ужасом.
Трапезная, оформленная в римском стиле.
– Мистер Найз, где вас носит!
Найз скривился, пользуясь тем, что его не видят. Громкий голос Балема Абрасакса, застиг его в коридоре, на подходе к трапезной, в которой находился господин. Его руки затряслись мелкой дрожью, которая передалась, чашке, стоящей на подносе. Надо же дойти до такого. Кругом полно дройдов, но этому царственному недобитку, видите ли надо, что б именно он Найз Нэвил принёс утренний напиток. Жлоб!
– Я здесь, господин… – входя в помещение, торопливо отозвался крыс, одев на лицо, подобострастную улыбку. С поклоном поставил поднос на круглый трёхногий столик на «львиных лапах» и отступил к дверям.
– Почему так долго? – в голосе Балема звучало нервное недовольство. Последствия ночной встречи, всё ещё были заметны на его лице. Он подошел к столику и презрительно взглянув на солиум, (который ,по его мнению, ни каким боком не был похож на достойное сидалище для представителя правящей династии) но, всё же присел, откинушись на резную спинку. Взял прозрачную чашку двумя руками, словно хотел согреть ладони.
Удивительно, но, что он вообще снизошел до вопроса. Стимуляторы, видимо, не выветрились до конца.
– Что ты стоишь в дверях?! Мне через весь зал тебе орать? Совсем страх потерял? – Балем, сделал медленный глоток золотого напитка и прикрыл глаза – Подойди.
Крыс заволновался.
– Я не смею, мой господин. – Он снова поклонился, но не сделал ни одного шага, чтобы приблизиться.
– И как это понимать? – в голосе Балема, недовольство мешалось с удивлением. Его ослушались. И кто?!
– От вас веет Первородным Ужасом, господин – с дрожью в голосе произнёс Найз – моё сердце остановиться раньше, чем я смогу приблизиться к вам. Это Древний Ужас, который когда-то едва не уничтожит весь мой вид.
Найз замолчал.
– Продолжай. – велел Балем.
Крыс вздохнул и продолжил.
– Свидетельства о Нём передаётся из поколения к поколению и закодировано в каждом из нас на генном уровне…
– Хочешь сказать, что ты знаешь, с ЧЕМ, мне пришлось столкнуться ночью?! – рука Балема дрогнула, и пол, начал медленно уходить из-под ног… Он поставил чашку на столик и вцепился длинными пальцами в спинку «царственного кресла», на котором сидел.
– Да, господин. Знаю, хотя лично никогда не сталкивался, но моя родовая память не может ошибаться. К тому же, я читал Свиток, хранящийся в нашем Святилище… Увиденного ночью было достаточно. Оно вполне соответствует описаниям.
– Свиток? Принеси его мне. – тоном не терпящим возражений произнёс Балем, и снова взял в руки чашку с золотым напитком.
– Да,господин. Однако – Балем нахмурился, а крыс продолжил – Чтобы выполнить ваш приказ, мне придётся немного по отсутствовать. Не долго. Дней десять… Путь к Святилищу не близкий и, сразу не впустят… кто бы не приказал. Существуют ритуалы очищения перед входом. Они занимают семь дней.
Балем болезненно поморщился.
– Избавь меня от этих подробностей вашей примитивной жизни – фыркнул он и поставил опустевшую чашку на столик.
Немного помолчал, задумчиво созерцая опустевшую посуду, затем, всё-таки спросил:
– А ещё три тебе на что?
Найз снова расплылся в крысиной улыбке.
– Еще три дня понадобятся на получение информации о текущем полождении дел и возможно, понадобится заручится поддержкой.
Найз, как всегда юлил и недоговаривал, но Балему было сейчас не до этого старого крыса, (помолодевшего раз, примерно, так в пять, а то и в десять).
– Хорошо – выдавил он из себя – Иди.
– Господин…
– Ну что ещё?
– Может быть, мне послать за генералом Ганом? Чтобы он побыл с вами, пока я отсутствую?
– За кем? – удивлённо спросил Балем.
– После гибели мистера Григана, армейский корпус возглавил его младший брат, генерал Ган. – пояснил Найз и быстро добавил, видя, как лицо Балема начинает терять человечьи черты, перекашиваясь от гнева. – Это вынужденная мера. Пока вы не назначите на эту должность избранного. Крылья ему не выданы.
– Хочешь сказать… – начал Балем.
– Да, господин. Все выжившие ящеры, сейчас на нижних уровнях этого астероида. И, они знают, что вы живы.
Балем, хмыкнул. Не было во всей вселенной более тупого вида, чем ящеры, но между тем, это был и самый преданный вид. Провести 10 дней в обществе тупой скотины, ему вовсе не хотелось, как и 10 дней оставаться в одиночестве. Из двух зол выбирают меньшее...
«Хм… что ж, от живых ящеров больше толку, чем от мёртвых. Они добудут, что угодно, от куда угодно… даже мистические свитки из мистических святилищ. Надо послать за этой крысой парочку, пусть проследят, где его носить будет».
– Хорошо. – с небрежностью в голосе произнёс Балем – Пригласи мистера Гана. Посмотрю на него.
Найз кивнул и вышел, так поспешно, что это было похоже на бегство.
Глядя ему в след, бывший Владыка Вселенной подумал, что не удивиться если на этот раз, мистер Найз, не вернётся. Хотя, это была лишь мимолётная мысль, которая его на данный момент не очень занимала, сейчас, были проблемы посерьёзней.
Впервые в жизни Балем, чувствовал себя уязвимым и не знал, как защититься.
Найз Нэвил, сын Четвёртого Хранителя Наследия царской ветви, превозмогая судороги в теле, гнал катер на предельной скорости. Ему хотелось как можно быстрей убраться из этого поганого места, где всё провоняло чужеродной и страшно сильной энергией. От которой хотелось бежать-бажать-бажать, пока не упадёшь замертво. Сбежать и больше не возвращаться, но… Если он не вернётся, кто же заплатит ему по счетам, который набралось уже не мало? Нет, он не мог смалодушничать и сбежать, подчиняясь инстинктам. Балем, был нужен ему живым и более-менее в своём уме. А значит, нужно не только вернуться со Свитком, но и заручится поддержкой, кое-кого могущественного. Такого же сильного, как и та тварь, что поковырялась в мозгах Балема этой ночь. Более того, этот «кто-то», имеет не посредственное отношение к дому Абрасакса и должен будет встать на его защиту… При таких обстоятельствах.
Найз усмехнулся. Эти десять дней обещали быть очень насыщенными…
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Mater Monstrorum — vol. 2
Невозможное свершилось: полчища опасных безумцев во главе с Лилит и Люцифером вырвались из Бездны. На Пустошах в одну ночь поднялся из песка легендарный Золотой город-государство.
Богиня вернулась в мир – и не намерена сидеть сложа руки.
Добро пожаловать в Новый Вавилон, град Тысячи Чудес! Сады Великой Матери примут всех, кто готов познать её любовь и милосердие и разделить вечный праздник древней свободы.
Богиня вернулась в мир – и не намерена сидеть сложа руки.
Добро пожаловать в Новый Вавилон, град Тысячи Чудес! Сады Великой Матери примут всех, кто готов познать её любовь и милосердие и разделить вечный праздник древней свободы.
Глава 1, в которой адмирские министры ломают головы в попытках спасти народ, а раймирский премьер получает аудиенцию у государя
Читать?Местоблюститель трона негодовал. Осенняя колония, вверенная Его Лисейшеству пророку Фырфу, среди двуногих известному как любимец Темнейшего Алерт, подтвердила свой статус сборища невоспитанных наглецов. Вместо того, чтобы собраться на лужайке в парке и воздать ему почести там, где церемонию мог бы созерцать его благодарный народ, двуногие посмели явиться в опустевший кабинет Владыки и бесцеремонно прервать послеобеденный туалет пророка. Верная Мэгс, увы, не смогла или не пожелала выгнать вон старшего щенка Великого и одну из наиболее уважаемых самок колонии. Как только одиозная парочка возникла на пороге, служанка отложила небольшую серебряную щётку и, напоследок почесав Алерта за ухом, шустро сунула особу местоблюстителя в корзинку. Мягкая подушка и искусно нарезанные фрукты в крошечной розетке шеольского фарфора не делали унижение дозволенным: его, единственного в своем роде, верного служителя верховного божества всех лис, собрались тащить куда-то, словно котёнка или болонку! Нет уж, облегчать им задачу Алерт не собирался – лихо, как юнец, выпрыгнул из корзинки и пулей метнулся в благодатную тень Спасительного Поддиванья.
– Как я его понимаю, – старший щенок Великого ухмыльнулся спутнице, показав великолепные клыки. – Мысль об очередном совете и меня побуждает забиться в какую-нибудь пыльную нору и не вылезать оттуда.
– Разрешаю тебе влезть под стол в зале Совета, малыш, – Алерт не видел выражения её морды, но голос сочился ядом, как хвост разозлённого скорпиона. – Маргарита, – голос смягчился, очевидно, даже эта хитрая старая самка уважала его служанку, – будьте добры, достаньте нынешнего председателя Совета, у нас нет времени ждать, пока он соблаговолит снизойти.
Замечательно, – отоцион беззвучно фыркнул. Возможно, двуногие уйдут несолоно хлебавши, и в следующий раз подготовятся лучше, – он свернулся клубком у самой стены, игнорируя нежные призывы Мэгс. Но свод диванный вдруг разверзся, лишив надёжной защиты – такой прыти от визитёров Алерт никак не ожидал. Предательница Мэгс кинулась с удивительным для её уютной комплекции проворством, крепко ухватила его за бока и посадила в корзинку. Крышка плетёнки немедля захлопнулась, и Алерту ничего не оставалось, кроме как заняться фруктами.
Вкусная, но слишком скромная компенсация за непозволительную бесцеремонность, – и, когда его выпустили из узилища, Алерт пожалел, что ломтики спелых плодов не были хорошенько подбродившей падалицей. Его временное ложе глупцы водрузили на стол – по счастью, рядом с креслом Великого. Уже оттуда отоцион сердито выразил душевное пожелание, чтобы на следующий совет особо отличившихся остряков принесли в закрытых ящиках, но не снискал тем ничего, кроме пары новых возмутительных смешков. Никто из собравшихся упорно не понимал языка лисьего племени, или же делал вид. Даже щенки Того, Кто Подарил Лисам Мир – и те говорили с наместником своего отца не всерьёз, а словно с неразумной живой игрушкой.
– Салют тебе, о Лисейший! Идущие на смерть приветствуют тебя! Может, ты знаешь, что нам делать со всем этим блудняком? – немедля подал голос Рыжий. – Твой беглый хозяин не оставил тебе каких-нибудь инструкций? План эвакуации за грань разумного, методичка по ликвидации здравого смысла, три загадочных конверта?
Недаром говорят, будто на детях гениев природа отдыхает. На этой бестолочи она, похоже, удалилась в долгий отпуск, плавно перешедший в непрекращающийся загул. Только и способен, что созывать воем самок, лакать бормотуху и устраивать потасовки с самцами. Алерт презрительно фыркнул, устраиваясь поудобнее, – видно было плохо, но его назначили отнюдь не местоблюстителем стола или убогой плетёной корзинки.
– На, приятель, эдак тебе помягче будет, да и повыше, – рыжий наглец поднял опешившего Алерта и положил на сиденье большую бархатную подушку.
– Господин министр иностранных дел, оставьте председателя в покое, – угрожающе прорычала седая самка. – И рот закройте, если не желаете выступить с докладом. Концентрация винных паров с вашей стороны и так тянет на попытку сорвать заседание.
Рыжий унялся, но ненадолго: выудил из кармана смятую салфетку и огрызок карандаша и принялся что-то черкать, поглядывая то на коллег, то на Алерта. Отоцион довольно сощурился и на случай, если лохматый дурачина в кои-то веки решил совершить что-то полезное – например, нарисовать его, Алерта, портрет – воздел уши подержавней.
Тот щенок Великого, что помог седой короткошерстной заразе принести его в неуютный огромный зал, разрешением сидеть под столом не воспользовался, устроился в кресле рядом с крепким, по-военному стриженым самцом со спокойным холодным прищуром стрелка. Тихо, очевидно, не желая, чтобы его слышал кто-то, кроме собеседника, поинтересовался:
– Ничего из ряда вон выходящего?
– А должно? – вопросом на вопрос ответил тот и, не выдержав паузы, покачал головой. – Тот же уголовный балаган, что и раньше, – он криво усмехнулся. – Я бы даже сказал, стало спокойнее – очевидно, часть сумасшедших помчалась лобзать ручки своей прародительнице.
– Мои люди на Перешейке уверены, что кузены оттуда убрались. А ещё двое, только что вернувшиеся из Раймира, клянутся, что там Двухголовые предусмотрительно не появлялись с тех пор, как золотой покойный родич сорвался – или был спущен – с поводка. Интересно, где они обретаются, и насколько оказались подвержены нынешней... модной болезни? Было бы весьма некстати получить в довесок к продолжающим беситься горожанам качественно рехнувшихся командоров кшатри. А ещё более некстати – для нас, конечно – оказался бы всплеск сыновней любви и желание помочь мамочке.
К разговору чутко прислушивался сидевший напротив некрупный самец. Несмотря на учтивые манеры и безобидный вид, от него всегда несло смертью. Переглядывался, будто невзначай, со своей самкой – такой же коварной и опасной, как её брат. Похоже, эти двое что-то скрывали от остальных.
Седая сука злилась всё сильнее – её взгляд прожигал бы в пустых креслах дыры, дай она себе полную волю.
– Мы зря теряем время, – отчеканил матёрый, редко заявлявшийся к Великому самец, пахнущий песком и чужой болью. – Сбор кворума под забавы со зверушкой и протокольную грызню дороговато обойдётся в масштабе возможного ущерба. Если только мы не ждём явления медиков с партией чудо-снадобья от кровного бешенства.
– Перегибаешь, – укоризненно пророкотал грузный самец, всегда стремившийся всех замирить, в основном к своей выгоде. – Остынь, Зель, не накаляй обстановку. Некоторые вопросы не решают на расстоянии. А в одиночку и по собственному разумению – тем более. Личное-то оно от законного иной раз далековато ложится, а? Вот и Прокурор со мной согласен.
– Не думал, что доживу до того дня, когда сделаюсь бесполезен настолько, – высокий, худой и нервный самец выражал скорее крайнюю степень тихой бессильной ярости. Маниакально бережно поставил опустевший бокал на стол. И приложил немало усилий, чтобы не раздавить в лапе или не сделать с тяжёлой хрусталиной ещё что-нибудь разрушительное. – С тем же успехом можно втолковывать основные нормы международного права драконьей стае по весне. Новый Вавилон таков лишь формально, Лилит, её кхм… двор и правительство – древний закон во всей красе. Но эта ваша партизанщина ни к чему хорошему точно не привела бы. Неутешительные данные об особенностях вавилонской атмосферы, к счастью, поступили своевременно.
– Повестка прежняя, – короткошерстная седая сволочь побарабанила когтями по столу. – Готова выслушать предложения – что делать с нашими ходячими бомбами замедленного действия.
– А нельзя их в Бездну? – жизнерадостно поинтересовался Рыжий. – Там места освободи... – под взглядами коллег он осёкся и снова уткнулся в почеркушки на салфетке.
– Выяснением родословных всех до единого граждан от создания Веера до нынешнего дня, разумеется, займешься ты лично, – хмыкнул его брат и, покосившись на седую, материализовал высокий серебряный стакан с замысловатым чернёным узором. Судя по тому, что, пригубив, щенок блаженно прикрыл глаза, Алерт готов был поспорить на собственный хвост, что в поилке у нахала отнюдь не ключевая водица.
– Чтобы сэкономить время всем, желающим выдвинуть сходные предложения, – сухо произнёс нервный, стряхнув невидимую соринку с лацкана пиджака, – предупреждаю, что адмирские Кодексы категорически запрещают налагать на добрых граждан любые наказания или ограничения исключительно на основании их происхождения, родства, крови, вида или места проживания. Посему ввиду хоть дальнего, хоть близкого родства с одной из Высших Изначальных мы никого не будем запихивать ни в Бездну, ни в тюрьму, ни в саркофаг.
– Считается ли наказанием спонсируемая государством поездка на обитаемые и дружественно настроенные Пластины? – остро исподлобья взглянул на говорившего тот, что пришёл со своей самкой.
– Нет, с чего бы? – нервный недоумённо вскинул брови.
Наглый щенок воззрился на свой стакан, будто увидел его впервые, и слегка улыбнулся. «Осталось Рокфеллера уговорить!» – он прошептал это очень тихо, расслышал лишь Алерт, но не смог понять решительно ничего.
– У вас есть гарантии, что свистопляска не начнётся на прочих Пластинах? – седая уставилась на говорившего так, словно раздумывала, убить его или расцеловать.
– Никаких, – невозмутимо развел руками тот. – Но пока что я не видел ничего похожего там, где бывал. Предполагаю, коллега Азазель располагает куда более полной информацией и сможет подтвердить или опровергнуть мои слова, – он кивнул в сторону того, что принёс с собой запах песка, и вежливо умолк.
Коллега подтвердил. Оба щенка Великого кивали, внимая странно звучавшим словам – скорее всего, это были названия тех просторов, куда собирались отправить соплеменников вожаки колонии.
Седая задумалась, продолжая стучать когтями по столу. Затем прекратила порчу государственного имущества и поднялась, опираясь о столешницу подушками передних лап.
– Итак, за неимением лучшего обсуждаем предложение господина министра обороны, – упомянутый ею самец привстал и учтиво поклонился. – Для начала – возможные возражения и альтернативы. Если с альтернативами негусто, обсудим, куда, кого, в какие сроки и под какими предлогами можно спровадить. Теоретически этим должен был бы заниматься глава министерства по делам перемещённых лиц, – она чуть скривилась, словно разжевала горького жучка, – но, судя по всему, он переместился лично, тайно и заблаговременно.
– Не то, чтобы кто-то соскучился по роже Мильхома, – лениво пробасил грузный самец, ничуть не смутившись недовольной гримаской седой. – Предполагаю, мы могли б обставить это не как срочную эвакуацию, а как очередное развлечение для добрых граждан. Объявить через Инфернет и по всем прочим каналам, мол, граждане могут принять участие в лотерее, главные призы – шикарно упакованные дома на иных Пластинах. Побежит не только Пандем, побежит последняя деревня – а дальше поработает магия. Если лотерейные билеты будут изготовлены по принципу амулета кровного родства, выиграют поездку те, кто обладает заметной долей крови Лилит. Немного магии в месте назначения – и счастливчики даже за плату не пожелают вернуться...
– Принцип свободной воли, – с нажимом прошипел нервный.
– Помилуйте, прокурор, обычные заклинания домашнего уюта... в основном, – толстый пройдоха не утратил вальяжности. – Влетит в копеечку, но чего не сделаешь ради покоя в стране и столице.
– Народ надо отвлечь, иначе у нас нет ни единого шанса. Такой аттракцион как раз может сработать! На стороне противника убойное оружие – новизна. И полное опровержение всего, что было известно о фигурантах ранее! Они же фактически переписывают историю – где полоумная ведьма из колодца и толпа кровожадных маньяков? Все видят прекрасную справедливую царицу, мудрых министров и верную гвардию, поддерживающую спокойствие и безопасность на этом празднике жизни, – с некоторой завистью произнёс Рыжий. Попасть туда ему отчаянно хотелось – ну ещё бы, вписался бы как родной, даром, что не по крови.
– Жаль, Люцифер сел в Бездну слишком поздно, а что пропустил – навёрстывает омерзительно быстро. Хотя лично мне непонятно это чудо исцеления. Как полная развалина превратилась в ещё более эффективную версию прежнего себя? Не силой же любви в самом деле собрался по кускам разбитый рупор раймирской пропаганды… – старший щенок Великого вновь приложился к своей поилке, чтобы промочить пересохшую глотку. – И теперь вещает на полную мощность чуть не из каждой щели, глушить умаялись этот закрытый канал. Но электорату его чувство прекрасного вполне по вкусу, не говоря уж о чувстве юмора.
Приятно пахнущая и по меркам двуногих, наверное, очень красивая самка хихикнула.
– Он еще более сумасшедший, чем когда-либо, – со странной нежностью сообщила она. – В рамках известной всем собравшимся поговорки, что главной валютой Третьего дома служат не шеолы, а более тонкие материи, – она хитро улыбнулась, – без вреда для обираемого можно забрать не только немного магии. Можно забрать – если хотите, сожрать – часть его личности. Не могу ручаться, но мне кажется, именно это с беднягой и произошло. Его хозяйка и королева выпила то, что позволяло ему бояться, сомневаться в себе... короче, этот, как вы выразились, рупор сейчас вещает совершенно без ограничений. А искреннее безумие – штука довольно увлекательная, хотя оценить это способны единицы.
Щенок так восхищённо глянул на самку, что Алерт понадеялся, что скучная болтовня сменится чем-нибудь более занимательным – почему бы молодому не сразиться за благосклонность прелестницы с её старым партнером? У этих двоих могли бы получиться славные щенята, красивые, умные, сильные и наглые – но увы, надежды не сбылись. Старший щенок Великого не двинулся с места, всего лишь полюбопытствовал:
– А больную часть сознания можно выпить таким образом?
– В теории, – красотка пожала изящными плечами. – На практике не рискну сама и не посоветую другим. То, что забирают таким образом, становится частью забравшего, но не принесёт ни радости, ни силы. Кроме того, если сознание сильно и необратимо повреждено, болезнь становится основой личности. Уберите её – и получите слюнявого идиота.
Щенок признательно кивнул.
– Спасибо за идею, миледи.
– Не вздумай искать исполнителя, способного это воплотить, – вклинилась седая. – Магов такого уровня пересчитать по пальцам, и никого из них рыжая стерва не подпустит ни к себе, ни к любому из своих министров на выстрел. Она сумасшедшая, но чутье там похлеще, чем у нынешнего председателя и прочей хищной братии.
Алерт оскорбленно фыркнул и демонстративно почесался. Сравнивать чуйку мерзкой рыжей суки с тончайшим нюхом избранных Великим лис? Какая низость. Хамство. Он широко зевнул, ещё раз почесался и свернулся в кресле плотным клубком, уютно разложив огромные уши и накрыв глаза и нос пушистым хвостом. Хватит с него.
– Но если он по-прежнему ненормален, как и прочие советники – вынужден признать, что их безумие не лишено логики. Цель очевидна – убедить в доброте своих намерений как можно больше народу, – старший щенок, судя по голосу, не столько размышлял вслух, сколько стремился отвлечь внимание от заинтересовавшей его идеи. – Однако правительство Вольного Перешейка что-то не спешит почтить свою богиню, хотя им-то уж далеко ходить не надо.
– Наиболее вероятно, потому, что Малхаз аль-Кувира сотоварищи не жаждут оказаться в садах Великой в звериной шкуре, – язвительно заметил нервный законник. – Гоняться за мелкими сошками Лилит не станет, но если бы явились сами, то за многовековое систематическое искажение воли своей повелительницы их ждало бы именно это. Особо истовые старейшины подбарханного совета выползли из пещер – и угодили прямиком на мирный и милосердный аналог казни. Столь восхитительным в своём цинизме судопроизволом заправляет одна из беглых пациенток Мора, – тут законник сделал паузу и устало продолжил, словно выдавая скучную справку особо нерадивым и нелюбопытным. – Цейя, любимая дочурка новоиспечённой правящей четы. Очень интересовалась связью сознания с физической формой – и экспериментами на представителях разумных рас.
– Помню очаровашку, – о, подал голос тот самец, с которым шептался старший щенок Великого. – Так понимаю, радикальное силовое решение нашей проблемы сейчас бессмысленно даже обсуждать? Тогда предлагаю подумать вот о чём. Отправим мы толпу добрых горожан на другие Пластины. Гарантий, что они не сбесятся там, у нас нет. Надеяться, что возникающие среди переселенцев проблемы любезно возьмут на себя те, кто правит этими Пластинами, я бы не стал – мы и так, если откровенно, требуем от них слишком многого. Поэтому вместе с бесценным грузом придется отправить подобающий конвой. Надёжных парней, способных отвечать не только за себя, но и за других. Разумеется, принуждать мы никого не можем – тем более, что не имеем представления, сколько времени придется проболтаться на других Пластинах. Здесь, не исключаю, может стать очень жарко – вряд ли вавилонская кодла ограничится нынешней территорией и нынешними же скромными забавами.
– Разумно ли в таких условиях отсылать тех, кто может понадобиться здесь? – голос седой самки звучал устало.
– Не слишком, но иных вариантов не вижу. Те, кого мы отправляем, потенциально опасны для себя и других – случись что, дружественные Пластины быстро превратятся во враждебные.
– Быть может, не стоит так рисковать вашими ребятами, граф? – запах смерти от учтивого самца усилился. – Егеря и без того перегружены в последнее время. Но Легион всегда готов оказать содействие. Мы даже можем оставить в столице «волчаток» и их командующего, временно и весьма похвально исполнявшего мои обязанности. Эвакуацию целиком и полностью способны обеспечить доверенные лица. Покой добрых горожан бесценен, но сейчас мы имеем дело со сливками вашей особой картотеки. И они, как вы справедливо заметили, не удовлетворятся уровнем нынешних притязаний. Новая вывеска хороша, спору нет, да лавочка всё та же. И закрывать её придётся нам, причём на помощь соседей я бы не рассчитывал.
– Щедрое предложение, – самец по кличке Граф помедлил, словно сомневаясь, следует ли продолжать. – Но у ваших бойцов довольно специфические навыки, и вряд ли удастся обойтись ими, если не хотим осложнений. Я предложил бы в качестве сопровождения для каждой группы отряды, включающие в себя парней из Тайной, моих ребят и медиков под охраной ваших. Выглядеть вся команда должна максимально безобидно, по возможности, не выделяясь на фоне прочих добрых граждан, вытянувших счастливый билетик. Дамы, почтенные горожане, подростки... или те, кто сумеет выдавать себя за таковых неограниченно долго. Вервольфы или метаморфы, предпочитающие звероформу, могут оказаться кстати, даже если это форма попугайчика или морской свинки. Сопровождение не должно вызывать подозрений. Нам не нужны опасения, что вынужденные переселенцы – замаскированные отряды вторжения или ещё что-то столь же предосудительное и неблагонадежное.
– Знай я вас чуть хуже, имел бы право оскорбиться, – учтивый самец щедро приправил усмешку спокойной уверенностью. – Легион никогда не вызывает подозрений. И не оставляет следов. Ценю вашу дотошность и кристальную чистоту принципов. Детали согласуем отдельно, как только мои доверенные лица прибудут в город.
– Так победим! – Рыжий, похоже, опять не усидел смирно, вечно ему неймётся получить лапой по уху. Судя по интонациям, отдалённо напоминавшим интонации Великого, вместо того чтобы окончить набросок парадного портрета местоблюстителя трона, поганец пробавлялся своим обжигающим и мерзко пахнущим пойлом. – А где, я стесняюсь спросить, остальные приближённые и причастные? Дражайшие всадники или лихой повелитель морей? Где мой дальновидный, но морально неустойчивый предшественник, наконец? Тоже, между прочим, ценный ресурс. А свободный от державы ресурс – преступность в чистом виде!
– Господин министр иностранных дел, сколько времени вам понадобится, чтобы составить список подходящих Пластин и локаций, а также договориться о полном содействии местных? – седая самка, кажется, была готова задать балагуру добрую трёпку, но почему-то сдерживалась. Сквозь дремоту Алерт лениво подумал, что Великий куда мудрее и никогда не отказывает себе в столь невинных и полезных для молодняка удовольствиях.
– Э-э-э, кхм... Пара лет, наверное? – осторожно предположил Рыжий.
– Фамильное трудолюбие, – старшему щенку, если вдуматься, трёпка тоже не помешала бы. За брехливость.
– И столь же фамильное стремление уязвить, когда следовало бы промолчать, – положительно, таска за холку не повредила бы всем без исключения самцам Осенней колонии, даже матёрым.
Седая снова застучала когтями по столу – похоже, терпела цирк из последних сил. Положение спас тот, от которого пахло песком и свободой.
– Если позволите, госпожа премьер, этим займусь я. Лучше обойтись без официальных запросов, бумаг и прочего шлака – утечка такой информации нам вовсе ни к чему. Список ляжет на ваш стол через пару дней, реверансы и договорённости займут от месяца до двух. Подготовка лотереи также потребует времени.
– О, Азазель, ваше благородство столь же безгранично, как подвластные вам миры Веера! В благодарность за спасение моей жизни я посвящу вам свой следующий альбом! – Рыжий, кажется, всерьез нацелился сегодня получить взбучку хоть от кого-нибудь.
– Нет, братец, – судя по тихому рычанию, неугомонному бестолковке сейчас всыплет старшенький... Алерт завозился и посмотрел на советничков, надеясь увидеть добрую драку, но просчитался: щенки Великого сидели, не собираясь развлекать собравшихся потасовкой. – Ты будешь вкалывать, как шансонетка в портовом кабаке – твоя популярность просто-таки требует сделать тебя лицом этой аферы. Готовься рекламировать наш последний шанс...
Рыжий возмущённо вытаращил глаза.
– Меня? Я творец, а не какой-то пошлый клоун, готовый светиться по любому поводу, лишь бы не забывали. И уж точно не игрушка-перчатка с рукой власти в заднице!
– Безусловно. Поскольку твоё коронное соло обычно исполняется без штанов, добрый народ тыщу раз мог убедиться в полной независимости своего кумира, – ответил брат с невозмутимым видом. – Неужто не интересно потягаться с самим Денницей в битве за аудиторию?
Рыжий проглотил очередной пассаж и призадумался. Судя по выражению морды, свежая мысль о достойном соперничестве ему понравилась.
– Идеальный… кандидат, – седая самка кивнула и оскалила клыки. – Вижу, вам не терпится взяться за дело, вот уж и риторику обкатываете. – Кое-кто из самцов довольно зафыркал. – Утверждено единогласно.
***
Оставалось надеяться, что один мерзавец не соврал, а другой всё же соизволит показаться. Мёртвый наследник Светлейшего вёл себя по-прежнему нахально, но на этот раз в его тоне Михаэлю почудилось нечто вроде сочувствия. Словно он был бы рад, если бы аудиенция, которой добивался премьер-министр, не состоялась. Что знал сам, что донёс отцу – и как? Эдем выглядел опаснее обычного – вовсе не из-за марутов, зелень тоже будто взбесилась и норовила урвать побольше пространства, воздуха, света, а то и чужой жизни. Деревья, кусты и травы буйно пошли в рост, добираясь до логова хромого василиска, порой приходилось причинять драгоценной растительности изрядный ущерб. Будь на месте Михаэля недолговечный, давно бы скончался от фестиваля отравлений разнообразными соками, смолами и испарениями любимцев Светлейшего, среди которых по какой-то неведомой причине лидировали хищные лианы и в особенности треклятый заккум. Им же оказалась почти наглухо заплетена беседка, превратившаяся в жутковатую пародию на ярмарочный шатёр.
Цветы и яркие плоды в раскрывшихся стручках напоминали множества налитых кровью глаз, острые края жирных глянцевитых листьев угрожающе подрагивали под лёгким ветром, не приносящим особой прохлады. От тошнотворной приторной вони несколько спасали резкий горький запах курительного сбора и многотысячелетняя привычка к подобным атакам эдемских джунглей.
Михаэль без всяких церемоний выжег себе проход, подмешав к общей какофонии ароматов тона горелой плоти. Зелёная завеса закрылась за ним в считанные мгновения. Регенерация у плотоядного сорняка была просто призовая, на зависть многим бойцам.
Внутри зелёного кокона было пусто и оглушающе тихо. Изъеденный заккумом неровный каменный пол местами хранил пёстрые ошмётки некогда причудливого текучего ковра, в извивах одревесневших плетей прятались ветхие остовы гобеленов и полумёртвые амальгамы зеркал в почерневших серебряных рамах. Над пустым низким креслом из эбенового дерева вились клубы дыма.
– Вопрос срочный, – прорычал Михаэль, давя распирающий грудь кашель. Вместо ответа в одном из зеркал проскочил резкий блик, как неприятный сухой смешок на грани слуха и рассудка, а в кресле материализовался создатель этого интерьерного кошмара.
– С печалью, но без раскаяния, могущественный и благородный? Отчего же столь великое могущество не уберегло твой дом от скверны? Отчего благородства не достало даровать покой всем страждущим? Ни одно зеркало больше не лжёт тебе в ответ и отражает лишь презрение и ничтожность. Потому ты здесь. По мере разумения выказывать верность нам. Сообщать известное, предлагать очевидное, выражать страдания тех, кто избавлен от страданий. Нашей милостью.
– Убери с глаз грёбаные стекляшки, Джаганнатха! – рявкнул Михаэль, глядя на Светлейшего в упор. Тот лишь усмехнулся и сделал глубокую затяжку, а затем выпустил дым сквозь плотно сжатые зубы прямо в лицо собеседнику. Белое марево отражалось в стёклах, окутывая отражения Михаэля, две маленькие нелепые фигурки, тонущие в удушливом тумане.
И снова тот же трюк – удар креслом под колени.
– Ты похож на измотанного пса, что ловит воздух пастью, вывалив язык. Отдышись, Махасена. Покой вновь ускользнул от тебя, но это прыткая и изворотливая дичь.
– Твоей милостью, – весьма двусмысленно поблагодарил Михаэль. – Прикажешь травануться прямо здесь? – он кивнул на возникшие вместе со столиком бокалы и высокий хрустальный кувшин, наполненный прозрачной жидкостью. – Что ж, охотно, – не дожидаясь приглашения, плеснул себе изрядную порцию.
Светлейший неодобрительно покачал головой:
– Каждому достаётся лишь то, что он приобрёл делами.
Михаэль выпил залпом, горло обожгло, пламя покатилось по пищеводу, в голове зазвенело, но дымный морок вокруг отступил, а предметы обрели чёткость.
– Мы хотим, чтобы ты увидел, – надо же, вспомнил прежнего себя. Озарённого какой-то новой идеей, донимавшего до печёнок, лишь бы объяснить замысел. Только вместо горящих искренней радостью глаз – непрошибаемая стена зеркальных очков и мёртвый покой идола.
– Впаривай это дерьмо детям и недолговечным. Я знаю, грохот ты и отсюда слышал.
– Всё в рамках: ничего вне и ничего против. А безопасность тех, кто покинул пределы, – не наша забота, – вязкое умиротворение душило Михаэля, как туго затянутый шёлковый шнур. Но сил достало, рванулся, грохнул тяжёлыми кулаками, сметая посуду на пол вместе со столом. Гаркнул, чеканя слова, как на параде:
– Твоя. Забота. Твои дети. Твой спятивший ученик, твоя бешеная баба и твой грёбаный брат! – отдышался и добавил с застарелой горечью: – Последний раз прошу, очнись.
Государь запоздало исполнил просьбу снять очки и повернулся слепой стороной, чуть склонив голову набок. Затем небрежным жестом вернул натюрморт на круги своя и улыбнулся так издевательски кротко, что в висок стрельнуло болью, будто туда с размаху вошла раскалённая невидимая игла.
– Знаю.
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
2.2 Мемуары тэнши: Ночь Равноденствия
Хикари-но ками использовал любой предлог, чтобы лишний раз позвонить.
— Ты не потеряла бумажку с графиком вывоза мусора?
— Нет, конечно. Она всё ещё висит на холодильнике.
— Смотри не потеряй, это важно! Пропустишь день — потом долго ждать придётся.
— Да знаю я, знаю. Не волнуйся. Не потеряю, не пропущу и ждать не придётся.
читать дальшеИ обругав про себя чёртову японскую систему утилизации бытовых отходов, так исправно работавшую даже в мире сновидений, я отправилась сортировать мусор, сверяясь с графиком. Вот, например, я живу одна, и любого вида мусора произвожу по минимуму, так мне не страшно и пропустить недельку-другую, а каково-то приходится семьям, с маленькими детьми, например? Вывоз использованных "памперсов" строго по графику один раз в неделю! А где, скажите, хранить их всю эту неделю?..
А в следующий раз:
— Ты не забываешь вынимать почту? Счета не трогай, я сам с ними разберусь, когда приеду, всё остальное можешь смело выбрасывать — это реклама.
— Хорошо, счета не трону, рекламу выброшу. Письма от поклонниц тоже выбрасывать?
— А что, разве что-то пришло? — в голосе Хикари-но ками появилась явная заинтересованность.
— Нет, — ответила я сокрушённо, — ни одного ещё не вытаскивала.
— Ну и зачем тогда спрашиваешь?
— На всякий случай. Мало ли что-то придёт, а я не знаю, что с этим делать?..
— Нет, ты письма ни в коем случае не выбрасывай — это же невежливо!
— Я пошутила, ками, не беспокойся. Конечно же, я ничего не выброшу. Если только что-то придёт...
"Ну почему сейчас?!.." — рычала я про себя, возвращаясь вечером из супермаркета, на ходу пытаясь вынуть из кармана надрывающийся мобильник и при этом не растерять покупки из очень экологичных, но ужасно непрактичных бумажных пакетов.
— Ты куда пропала? Я звоню-звоню домой, а трубку никто не берёт...
— Ходила за продуктами, — ответила я как можно беспечнее, с ловкостью мартышки поддерживая коленом уже почти выскользнувший из моих, как оказалось, не слишком цепких объятий пакет и пытаясь подбородком прижать телефон к плечу, чтобы освободить руку.
— О, это кстати! Завтра вечером я приеду, приготовишь что-нибудь на ужин?
— Хорошо, но только если действительно "что-нибудь", потому что — ты ведь знаешь, — я не очень-то умею, как ты любишь...
— Да ерунда какая, я всё съем! А что у тебя с голосом? Почему пыхтишь?
— Пакеты тяжёлые, рвутся! — уже почти простонала я, доковыляв всё-таки кое-как до ближайшей скамейки и плюхнувшись на неё с размаху вместе с этими злосчастными пакетами. Немного отдышавшись и сообразив, что Хикари-но ками всё ещё не отключился, я неожиданно спросила:
— Ты волновался что ли?
— Конечно, — как всегда невозмутимо отозвался он.
— Ну, прости. Когда в следующий раз куда-нибудь соберусь, оставлю запись на автоответчике.
— Слушай, Саку-чан... У тебя точно всё в порядке? - спросил ками чуть изменившимся голосом.
— Точно.
— Ты не скучаешь там... одна?
— Да нет, не особо, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно беспечнее. — Сплю от души, читаю потихоньку твою мангу, балую себя десертами и смотрю сериалы.
И всё это, конечно же, была ложь, до последнего слова, но ему об этом знать совсем не обязательно.
— Ах, ну если так, то рад это слышать. Тогда до завтра?
— Да-да, до завтра! - ответила я бодро и отключила вызов.
До завтра, да...
Как же всё-таки здесь рано темнеет. И почему-то с наступлением сумерек, количество прохожих и автомобилей моментально сокращается в разы, хотя ещё совсем не поздно. Интересно, это характерно только для данного конкретного района или для всего Токио в целом? Или же это такая особенность отражённой реальности? Я сидела в одиночестве на скамейке, обнимая пакеты с покупками, под таким же, как и я, одиноким бледным фонарём, и мне казалось, что я будто бы затерялась во мраке где-то далеко-далеко, в самых дальних закоулках Вселенной, и уже никто никогда не придёт и не выведет меня обратно, и я так и просижу здесь всю жизнь, отрешённая, неподвижная, лишённая голоса, лишённая слёз, пока не погаснет фонарь...
Мобильник снова ожил, и я вздрогнула, прогоняя наваждение. Звонок был от Мидзу-но ками, и я, не успев удивиться, автоматически приняла его. И услышала в трубке всего два слова:
— Иди домой.
— Но как ты..?! — начала было я, но он не дослушал.
— Иди домой, — снова повторил ками и отключился.
Всё ещё не придя в себя до конца, я встала, перехватила поудобнее пакеты, и без лишних размышлений зашагала в сторону "Берлоги". Саку-чан послушная девочка, всегда беспрекословно исполняет то, что ей говорят. Да, иногда даже слишком послушная. А вот если бы я тогда взяла на себя труд хоть немного задуматься над тем, что делаю, то немало бы удивилась выбранному направлению...
***
Хикари-но ками приехал к ужину, как и обещал.
— Ой, что это там? — спросила я, приподнимаясь на цыпочки, чтобы удобнее было засунуть нос в большую картонную коробку у него в руках.
— Подожди-подожди, давай сперва куда-нибудь поставим...
Освобождая место на низком столике возле дивана, я быстренько сдвинула в сторону стопку журналов и разноцветных конвертов. Вопреки обещанию, я не стала выбрасывать ничего из почтового ящика, опасаясь по невнимательности принять за рекламу и случайно выкинуть что-нибудь важное. Ками пристроил коробку и осторожно вынул оттуда что-то, тщательно укутанное в несколько слоёв мягкого синтепонового утеплителя. Пока он бережно разворачивал упаковку, я нетерпеливо пританцовывала рядом, сгорая от любопытства. Когда-то он обмолвился, что хочет всерьёз заняться созданием уюта в "Берлоге" — переклеить, наконец, обои, поменять мебель, — и я подумала, что сегодня он решил сделать первый шаг и принёс какую-нибудь милую интерьерную безделушку, вроде статуэтки или вазы. И ведь почти угадала.
— О-о! Бонсай! — восхищённо прошептала я , когда из-под слоёв синтепона показались первые листики.
Хикари-но ками бросил на меня быстрый взгляд и загадочно улыбнулся. Я решительно поднырнула руками под его руки и начала осторожно помогать.
— Это сакура, — сообщил ками, продолжая улыбаться. — Не священная, поэтому сейчас не цветёт — не сезон. Но женщины в питомнике заверили, что весной на ней непременно будут цветочки, если правильно ухаживать.
— Ах, какая красавица! — проворковала я, легонько погладив пальцем крепенький ствол. Деревце было хоть и небольшое, но ухоженное и сильное, как румяный плотный ребёночек. На овальном керамическом горшке тёмно-коричневого цвета, почти незаметные с первого взгляда под слоем блестящей глазури, резвились в облаках два длинных дракона, нарисованные тонкими бледно-золотыми штрихами.
— Нравится? — обрадовался Хикари-но ками. — Я понимаю, что нашу храмовую сакуру эта тебе никогда не заменит, но всё равно... Ты доставишь мне огромное удовольствие, Саку-чан, если примешь её! Я долго думал, какая бы тебе понравилась больше всего, и в конце концов выбрал эту.
Я плотно обхватила пальцами горшочек и несколько секунд напряжённо прислушивалась к ощущениям, зажмурившись.
— Я чувствую, что эта малышка отнюдь не неженка: она крепкая и здоровенькая, и весной обязательно расцветёт. И хотя я никогда ещё не ухаживала за бонсаями и предполагаю, что дело это непростое, но постараюсь изо всех сил и с радостью буду заботиться о ней. Спасибо, ками!..
Голос предательски дрожал, выдавая вдруг охватившее меня волнение, когда пальцы почувствовали отголоски знакомых вибраций. Это крохотное деревце имело ту же энергетическую природу, и пусть на нём не было сейчас розовых цветов, пахло почти точно так же, как и сакура во дворе храма.
— Мне хотелось хоть чем-нибудь порадовать тебя сегодня, Саку-чан, — проговорил Хикари-но ками. — Странно, что ты забыла... Год назад тебе дали крылья...
— Ах, да... — пробормотала я, осторожно, как ребёнка, прижимая к себе маленькую сакуру. — Я действительно забыла...
— Ну, главное, что я не забыл, — улыбнулся ками, запихивая в коробку ошмётки утеплителя. — А, вот ещё — я же купил тебе специальный справочник! — сообщил он, доставая со дна коробки толстенький «фолиант». — Он, правда, на японском, и я догадываюсь, что самостоятельно ты его не осилишь, но ничего, почитаем потом как-нибудь вместе, да?
— Непременно! — оживилась я, впиваясь жадными глазами в книгу. Мне уже не терпелось поскорее полистать её, чтобы как можно быстрее пополнить свои более чем скудные познания о комнатных бонсаях.
Пока мы ужинали, маленькая сакура гордо красовалась на столе между нами. Хикари-но ками проявлял удивительную терпимость в отношении моей стряпни, во всяком случае, в глаза почти никогда не критиковал. То ли понимал, что с человека, воспитанного в совершенно другой культуре, сложно что-то требовать, то ли просто жалел. Сказать по правде, я не особо-то и старалась угодить ему, и готовила всегда то, что умела, время от времени импровизируя с некоторыми местными продуктами. Иногда, если ками оставался на ночь, завтрак он готовил сам, и это неизменно было маленьким пиршеством для желудка. Вот только посуды при этом он пачкал столько, сколько мне не удалось бы и за неделю. Сейчас, меланхолично ковыряясь палочками у себя в миске и наблюдая краем глаза за тем, как ест Хикари-но ками, я всё никак не могла набраться решимости спросить у него, как поживает Кадзэ-но ками. С тех пор как я уехала, мы не виделись, он ни разу не позвонил, и в те дни, когда я приезжала в храм, его там не бывало с самого утра и до позднего вечера. При мне никто не заводил разговоров о нём — видимо, щадили мои чувства, — а расспрашивать специально я почему-то всегда стеснялась. Может быть, это и к лучшему. Разве не для того я хотела сбежать из храма, чтобы избежать нечаянных встреч с Повелителем Ветров? Но если бы это принесло хоть какое-нибудь облегчение... День за днём, совершая одни и те же действия, произнося одни и те же слова, я увязала всё сильнее и сильнее в собственном горе, пряча его глубоко в себя и тщательно оберегая от посторонних глаз. Мне казалось, что в этом я хорошо преуспела. Пожалуй, только Мидзу-но ками мог бы понять, что творилось в те дни с моим сердцем.
— Почему ты так плохо ешь? — спросил Хикари-но ками, чуть-чуть наклоняясь влево — видимо, веточки сакуры заслоняли моё лицо.
Я вздохнула:
— Да вот, что-то в последнее время так получается... Должно быть, я просто быстро наедаюсь...
Ками задумчиво хмыкнул в ответ. Я встала и принялась неторопливо убирать со стола.
— Можно я спрошу у тебя... кое-что? — решилась я наконец, когда мы перебрались в гостиную и уютно устроились на разных концах дивана, укрыв ноги одним пледом. Сентябрьская жара спала, погода испортилась: весь сегодняшний день моросил дождь и с залива дул резкий пронизывающий ветер, из-за чего в тонкостенной квартирке сразу же стало холодно и неуютно.
— Спрашивай, — отозвался Хикари-но ками, не отрывая сощуренных глаз от разложенных на коленях квитанций, пришедших в его отсутствие.
— У моего ка... у Кадзэ-но ками... всё хорошо? — выдавила я с трудом, давясь каждым словом.
— Да, насколько я могу судить...
Спрашивать что-то ещё я не посмела. Выудила из-за диванной подушки пульт от стереосистемы, набрала программу установленного плей-листа... Негромкие мягкие аккорды "Across The Universe" постепенно растворяли повисшее напряжение. Хикари-но ками небрежно шлёпнул квитанции на столик, заулыбался и сладко потянулся всем телом, стараясь захапать на свою сторону побольше пледа. Я издала возмущённый возглас и принялась отстаивать свой кусок шерстяного тепла. Некоторое время мы смеялись и возились, перетягивая плед, но в конце концов сошлись на ничьей. Ками откинулся назад, в медово-жёлтом приглушённом электрическом свете его узкие внимательные глаза вдруг утратили отблески звёздного сияния и стали обычными, человеческими.
— С кем ещё я мог бы вот так спокойно послушать "Битлз" сегодня вечером, а, тэнши? — спросил он вдруг тихо, без тени улыбки.
Я отчего-то смутилась и не нашла, что ответить, поэтому просто промолчала.
— У меня нет такой развитой способности чувствовать, как у вас с Мидзу-но ками, да она здесь и не нужна, достаточно просто посмотреть на тебя... Не надо больше убеждать меня, что у тебя всё в порядке, ладно? — продолжал ками так же тихо, не сводя с меня глаз. — Ведь ты же не ешь, почти не спишь, и уж точно не смотришь сериалы.
— Прости, — ответила я, смутившись ещё сильнее от того, что моя маленькая ложь разоблачена. — Я знала, что ты по доброте душевной начнёшь беспокоиться, и не хотела тебя расстраивать.
— Ты сильно скучаешь здесь? Может быть, стоит вернуться в храм? Там ты, по крайней мере, не будешь одна.
— Если я вернусь, ничего ведь не изменится, верно?
— Может и так. А может и нет. Это зависит от того, для чего ты уехала. Для того ли, чтобы захлопнуться в себе до конца жизни и смаковать свои страдания, или для того, чтобы сражаться с собой до конца.
— Я сражаюсь, ками. Но пока проигрываю на всех фронтах.
— Ты опять забыла, Саку-чан, что между двумя крайностями всегда пролегает Третий путь... Не нужно изводить себя в бесплодных битвах. Разве оба твоих ками никогда не говорили, что большое сердце — это непреодолимый недостаток твоей сущности, а значит, и победить его невозможно? Просто проиграй себе.
Я вздохнула:
— Благодарю за совет, ками. Я попробую поискать для себя возможность Третьего пути...
— Подумай хорошенько. Возможно, что Третий путь ничего хорошего тебе и не принесёт. Я ещё слабоват в роли духовного наставника, поэтому не воспринимай это как совет...
Сытный ужин, тёплый плед, приглушённый свет и космический голос Леннона, тихо льющийся из динамиков стереосистемы, убаюкали Хикари-но ками: он уже давно дремал, свернувшись калачиком на своём конце дивана, обнимая подушку. Я тоже постаралась поудобнее угнездиться на своём конце, и задумчиво слушала музыку, уткнувшись подбородком в сложенные на подлокотнике руки. Маленькая сакура стола сейчас на журнальном столике в ярком пятне света от настольной лампы, и, казалось, впитывала каждым листиком это тёплое электрическое "солнце" и плавно струящиеся аккорды "Битлз". Мне хорошо было видно её со своего места. Я думала о том, будут ли её лепесточки весной такими же розовыми, как лепестки священной сакуры... Однажды, давным-давно уже, Мидзу-но ками ненароком обмолвился, что хорошо знает, каково приходится его "сосудам силы", потому что поддерживать вечное цветение — это очень тяжело... Ой!.. "Вечное цветение"?.. Ну конечно же!
Я резко соскочила с дивана, запутавшись в пледе и стягивая его за собой на пол. Хикари-но ками моментально проснулся и сел, отбросив подушку.
— Что случилось? — спросил он с явным беспокойством.
Я услышала, но не ответила, стоя на коленях перед журнальным столиком и сосредоточенно растирала ладони, подготавливая их к работе.
— Эй, Саку-чан, да что с тобой?
Почувствовав, как пробуждённая сила заструилась во мне, устремляясь к кончикам пальцев, я осторожно поднесла руки к маленькой зелёной кроне, и только тогда повернула голову к взволнованно сопевшему в ожидании ответа ками.
— Эта сакура будет цвести! — пообещала я, всем своим существом ощущая радость собственной улыбки в тот момент. — Кажется, я поняла, как добиться вечного цветения, ками!
— Думаешь, одной твоей силы тут хватит? — спросил он с сомнением, как бы невзначай кладя руки мне на плечи. Моментально возникшее во всём теле покалывание недвусмысленно говорило о том, что звёздный свет Хикари-но ками свободно проходил сквозь меня, вливаясь через мои пальцы в деревце... Но как-то неправильно расходовать божественную силу на такие пустяки. Я осторожно пошевелила плечами, пытаясь стряхнуть его руки:
— Всё в порядке, ками! Уверена, что и сама справлюсь.
Но он в ответ только усмехнулся:
— Эй, мне, между прочим, тоже хочется поскорее увидеть, как эта малышка расцветёт! Что плохого в том, если я немного помогу?
...Спустя несколько дней маленькая сакура сбросила листья. А спустя ещё примерно недели две Хикари-но ками привёз бутылку вина, и мы хорошенько отпраздновали рождение пяти кругленьких тёмно-розовых бутонов. Ежедневная подпитка деревца магической силой порядком выматывала, но зато ко мне вернулся хороший аппетит и сон вновь стал относительно спокойным...
***
Момотаро-сан появилась в моей жизни как раз в те дни, когда маленькая сакура сбросила листочки, и я по незнанию ударилась в панику, решив, что своими магическими экспериментами погубила-таки несчастное деревце. Хикари-но ками, в силу своей божественной "специализации" на Абсолютном Равновесии тоже мало что понимавший в сфере Созидания, как-то не слишком уверенно выразил надежду, что всё обойдётся, когда я позвонила ему и с горестными стенаниями пожаловалась на судьбу, одарившую меня кривыми руками и безмозглой головой.
— В крайнем случае, если мы не сможем спасти эту, я привезу тебе другую, — попытался он меня утешить, но я, как капризный ребёнок, твердила, что уже привязалась именно к этой, и другой мне не надо.
— Слушай, Саку-чан, я тут недавно подумал... — вдруг прервал мои сетования Хикари-но ками, — а как ты относишься к кошкам?
— К кошкам? — переспросила я, слегка опешив от резкой смены темы. — Вообще-то хорошо... Да нет, даже очень хорошо! Я люблю кошек.
— Отрадно это слышать, потому что я как раз хотел попросить тебя... В общем, раз уж ты живёшь у меня, не могла бы ты заодно присмотреть за одной... ммм... хвостатой особой?
— За какой осо... за кошкой что ли?
— Угу. За кошкой.
— В принципе, могла бы. Конечно.
— Хорошо, — обрадовался ками. — Наконец-то моя кошечка вернётся домой!
— Твоя?! У тебя есть кошка? — закричала я в трубку, не в силах справиться с изумлением.
— Не ори, пожалуйста, — мягко попросил ками. — Да, у меня есть кошка. А что тебя так удивило?
— Прости, я нечаянно... Никогда даже не слышала о том, что у тебя есть животное... или, может быть, даже животные?..
— Нет-нет, не волнуйся, других животных у меня нет.
— ...в общем, поэтому и удивилась, — закончила я.
— Понятно, что ты не слышала. В последний год у меня было не слишком много свободного времени, приходилось постоянно курсировать между "Берлогой", храмом и ещё парой-тройкой мест, поэтому кошка жила у моих племянниц...
— У тебя есть племянницы?! — снова взвыла я в трубку, начисто забыв, что минуту назад пообещала больше не орать.
Хикари-но ками рассмеялся:
— А ты думаешь, я чем-то хуже других, ха-ха? Конечно, у меня есть племянницы, почему бы им, собственно, и не быть? И у них весь последний год жила моя кошка. Знаю, что о ней там хорошо заботились, но... я страшно скучаю, когда её нет рядом. И как я уже сказал, раз теперь ты живёшь у меня, значит, будет кому присмотреть за Момо. Я познакомлю вас... — ками сделал паузу, словно прикидывая что-то в уме, — завтра! Да, пожалуй, завтра я как раз успею съездить за ней.
И на следующий день хвостатая особа полностью перешла под мою опеку. Я как раз собиралась понежиться в джакузи и даже уже почти разделась, когда запиликал домофон. Хикари-но ками всегда пользовался своими ключами, поэтому я решила было поначалу не открывать — ведь я никого не ждала, — но домофон пищал и пищал не переставая, и от этого звука у меня начало сводить зубы.
— Прости, Саку-чан, не могла бы ты открыть мне дверь? — как-то странно простонал Хикари-но ками, когда я щёлкнула кнопкой переговорного устройства. — У меня руки заняты.
— Представляешь, я только чуть-чуть приоткрыл переноску, потому что мне показалось, что в машине слишком жарко... — жаловался он, спустя несколько минут, задрав футболку и с тоской рассматривая шесть длинных глубоких царапин у себя на груди. — Чёрт знает, как она вообще умудрилась протиснуться в такую крохотную щёлочку!
— Подожди, сейчас чем-нибудь обработаю, — предложила я, на ходу вспоминая, где тут видела аптечку.
— Да не нужно, — поморщился ками, быстро опуская футболку. — И ведь всю дорогу она просидела спокойно на заднем сидении, а когда мы приехали, и я попытался вытащить её из машины... Хорошо, что без глаз не остался!
Он усмехнулся и покосился на виновницу своих страданий. Та, как ни в чём не бывало, намывала мордочку лапкой, устроившись на его брошенной на диване куртке.
— Но ты не переживай, Саку-чан, Момо совсем не агрессивная, — быстро заверил меня Хикари-но ками. — Она, наверное, просто испугалась. И вдобавок сердится на меня за то, что долго не навещал её.
— Момо, да? — переспросила я, осторожно приближаясь, чтобы получше разглядеть свою будущую подопечную. Изящная кошечка — отметила я про себя, — с короткой плюшевой шёрсткой розовато-рыжего цвета, без каких-либо пятнышек или полосочек, и с поразительными глазами цвета расплавленного золота. Настоящая красавица.
— Момотаро, — уточнил ками.
— А, так она... всё-таки котик?
Из-за отсутствия в японском грамматического рода у существительных подобные уточнения приходилось делать регулярно. Всё это время мне казалось, что мы говорим о кошке женского пола, но при этом я хорошо помнила, что Момотаро звали волшебного мальчика из сказки, родившегося из персика...
— Нет, ну что ты! Это кошка. Девочка.
— А имя?.. Разве не?..
— А-а, я понял, — снова рассмеялся ками. — Ну да, Момотаро в сказке был мальчиком, но это всё-таки девочка, и зовут её так в честь одной гейши. Кстати, она была весьма популярной в конце позапрошлого века. Я выбрал это имя, потому что у них мордочки очень похожи... то есть, я хочу сказать... в общем, покажу тебе потом её фотографию в Интернете, сама всё увидишь.
— Ладно, — кивнула я.
Кошка перестала умываться и презрительно уставилась на меня большими золотистыми глазами. В этом взгляде так явственно прочитывались все её мысли, что я невольно отпрянула.
— Ой, она смотрит совсем как Кадзэ-но ками! — выдохнула я, медленно опускаясь на пол возле дивана.
— Она ещё не поняла, кто ты, — отозвался Хикари-но ками.
Кошка продолжала пристально смотреть на меня, выставив вперёд лапку с наполовину выпущенными когтями, наглядно демонстрируя, как она поступит, в случае неожиданной атаки с моей стороны. "А девушка-то с характером!" — подумала я, и осторожно возобновила попытку приблизиться.
— Здравствуйте, Момотаро-сан, — вежливо поприветствовала я гордое создание. — Очень рада познакомиться с Вами.
Кошка всё ещё смотрела недоверчиво, но однако же, видя, что я не собираюсь нападать, спрятала когти.
Хикари-но ками опустился на пол рядом со мной:
— Момо-чан, эта тэнши теперь живёт с нами и будет заботиться о тебе в моё отсутствие. Я знаю — она добрая, ей вполне можно доверять. Было бы хорошо, чтобы ты тоже приглядывала за ней, потому что сейчас у неё не самое лучшее время. Могу я рассчитывать на то, что вы найдёте общий язык?
Момотаро переводила взгляд с него на меня и обратно, и, казалось, размышляла. И хотя она даже не поменяла позы, я видела, как стремительно оттаивали её глаза.
— Не волнуйся, ками, — прошептала я, не поворачивая головы, — чувствую, что мы не просто найдём общий язык с госпожой Момотаро. Мы непременно подружимся.
И мы в самом деле подружились, и даже быстрее, чем я ожидала. Момо как-то сразу приняла меня как равную, и действительно оказалась совсем не такой заносчивой злюкой, какой хотела казаться поначалу. Она не любила, когда её тискали, но сама охотно шла на руки и ложилась на колени, доверчиво прижимаясь ко мне тёплым мягким бочком. Мы спали вместе, ели вместе, вместе пытались смотреть ужасное японское телевидение и с трудом разбирать отдельные предложения в справочнике по уходу за бонсаями. Когда я уезжала утром в храм, Момо садилась возле вешалки, провожая, а когда я возвращалась вечером, то она неизменно встречала меня на том же самом месте.
— Что ты сделала с моей кошечкой, Саку-чан? — шутливо спрашивал время от времени заезжавший к нам Хикари-но ками. — Она явно любит тебя больше, чем меня! Смотри, я ревновать начну!
На самом деле маленькая госпожа Момотаро вряд ли могла бы полюбить кого-нибудь больше, чем его. Я поняла это однажды, когда тихонько гладила её перед сном, рассказывая что-то о Кадзэ-но ками. В сумраке золотые глаза блеснули совсем не по-кошачьи, маленькая головка с острыми ушками нырнула под моей рукой и ткнулась в грудь. Момо-чан хорошо знала, что чувствует покинутая женщина. Так чувствует себя кошка, которую любимый хозяин отдаёт в хорошие, но совершенно чужие руки...
***
— И даже не пытайся выдумать какой-нибудь благовидный предлог, чтобы отвертеться, — строго предупредил Старший Первосвященник, при этом так зыркнув в мою сторону, что я чуть не проглотила кисточку, кончик которой грызла по дурацкой привычке, неистребимой ещё со школы.
Честно говоря, именно это я и собиралась сделать, как только услышала, что официальной церемонии в этом году не будет.
— Осеннее Равноденствие — важный сезонный праздник, тэнши, и чёрта с два ты у меня его пропустишь! — гремел Первосвященник, грозно размахивая у меня над головой свёрнутой в рулончик тетрадкой, в которую обычно заносил какие-то коротенькие расчёты — то ли бухгалтерские выкладки, то ли сметы затрат на предстоящие торжества.
Я постаралась как можно горестнее вздохнуть и состроить скорбные глазки.
— Гуджи-сама, но ведь церемонии всё равно не будет, значит и моя помощь Вам не нужна... Уж от банкета-то освободите, а?
— Ещё чего! Думаешь, ты здесь только для работы нужна? А просто повеселиться со всеми, тем более, что такая возможность крайне редко выдаётся? Не дури, Саку-чан. Я уже говорил, кажется, куда тебе надо засунуть свои бабские глупости?
— Говорили, — пробормотала я, потупившись.
— Вот и не дури, — повторил Первосвященник.
Ему, конечно, хорошо говорить. А мне придётся сидеть всю ночь бок о бок с Кадзэ-но ками, и делать вид, что всё хорошо...
Да, Осеннее Равноденствие — важный сезонный праздник. Обычно к этому времени приурочивают посвящения, да я и сама принимала своё ровно год назад именно в ночь Равноденствия, поэтому и для меня этот праздник особенный. Но в нынешнем году выдалось редкое затишье — у Мидзу-но ками было очень мало новеньких, и никто из них ещё не закончил обучение, поэтому-то и никаких официальных мероприятий не намечалось, и все три ками единогласно сошлись на том, что праздничную церемонию вполне можно заменить тихим домашним банкетом. Первосвященники едва ли не запрыгали от радости, когда узнали, что посторонних в эти дни в храме не будет, а значит, можно смело задвинуть на выматывающую и силы и нервы подготовку, и только я не считала это стечение обстоятельств удачным. Конечно, в случае, если бы состоялась официальная церемония, мне всё равно пришлось бы столкнуться лицом к лицу с Кадзэ-но ками, но к подобной ситуации я успела уже мысленно подготовиться — работа есть работа, как сказал тогда господин Старший Первосвященник. Но пить сакэ в саду и вести непринуждённую беседу... смогу ли? Глядя на то, с какой генеральской решимостью Первосвященник размахивал надо мной тетрадкой, я подумала, что по всей видимости отвертеться всё-таки не получится...
— Подарок? Мне?! — переспросила я, недоуменно разглядывая внушительную кучу коробок и пакетов, посреди которой сидел радостно улыбавшийся Мидзу-но ками.
— Ну да, тебе! — промурлыкал ками. — У кого-то же всё-таки сегодня День рождения...
— Нет-нет, ками, у меня уже был! Летом, — поспешила я исправить промах сияющего божества.
Он насупился и покачал головой с лёгкой укоризной, словно сетуя на мою несообразительность.
— Сегодня день, когда моя девочка стала тэнши, — пояснил он.
Мне вдруг стало ужасно неловко.
— Но после всего того, что я натворила, мне кажется, уж подарков-то я точно не заслуживаю… — пробормотала я, краснея.
— Заслуживаешь, конечно! — заверил меня Мидзу-но ками, выдёргивая с самого низа большую плоскую коробку, от чего вся куча, естественно, тут же развались. — Я вообще люблю дарить подарки своим девочкам... И не своим тоже! — быстро добавил он, заметив, что я уже открыла рот, чтобы возражать. — Ками, знаешь ли, провалами в памяти не страдают, поэтому давай не будем в сотый раз повторять то, что мы оба хорошо знаем, ладно?
И не дожидаясь ответа, он склонился над коробкой и принялся нетерпеливо разрывать пальцами нарядную бумажную обёртку.
— Так, посмотрим-посмотрим, не перепутал ли я коробочки, — бормотал он, снимая крышку. — А! Смотри-ка, не перепутал! Цвет серебристо-голубой, хорошо оттенит глаза, журавлики и цветы павлонии по подолу — всё, как я и хотел для тебя, моя дорогая. И хотя цвет и узор не соответствуют времени года... но знаешь, я ужасно не люблю осеннего увядания!..
Я благодарила и благодарила без остановки, а ками кивал головой и довольно улыбался.
— Надеюсь, что сегодня вечером я смогу увидеть, как это кимоно будет сиять на тебе, девочка.
— Непременно, ками!.. Если только найдётся кто-нибудь добрый, кто поможет мне завязать оби...
— А я как раз сегодня очень добрый, Саку-чан, — промурлыкал Мидзу-но ками, закатывая глаза и любовно поглаживая себя по коленке, словно бы сам млел от собственной доброты. — Но мне, к несчастью, некогда — посмотри только, сколько тут ещё подарков! Да и потом... развязывал-то я пояса часто, а вот завязывать... Не уверен, что хорошо получится...
При этом он улыбался такой чистой и радостной улыбкой, что никто бы и не заподозрил, для чего он развязывал пояса. Нет, ну просто само воплощение божественной невинности!
Я призадумалась было, к кому обратиться за помощью. Дело вроде бы не такое трудное, но без определённых навыков тут не справиться, значит нужен кто-то, кто хотя бы в теории имеет представление о том, как завязывается оби на женском кимоно.
Мидзу-но ками внимательно следил за выражением моего лица, не переставая улыбаться. Потом сосредоточенно порылся в складках своих многочисленных накидок и извлёк на свет самый тривиальный потрёпанный блокнот. Быстро перелистав странички, испещрённые разными интересными рисуночками и довольно-таки корявыми иероглифами, он ткнул своим красивым тонким пальцем в группу каракулей.
— Вот! Госпожа Накамура, приятнейшая женщина, мой давний-давний дорогой друг... хотя вообще-то "сосуд любви", — поправился ками, рассмеявшись. — Во-первых, я точно знаю, что у неё нет предрассудков касательно отречений, а во-вторых, она живёт тут неподалёку — если идти напрямик через лесок, то минут за тридцать-сорок спокойно дойдёшь. Сейчас я позвоню и обо всём договорюсь...
И из складок цветных шёлковых накидок уже выныривала божественно красивая рука, на ходу раскрывая отточенным жестом мобильник-слайдер...
...Госпожа Накамура действительно оказалась милейшей женщиной, и это впечатление не смогла испортить даже парочка её малолетних крикливых и до ужаса приставучих внуков, так и норовивших потрогать ручонками интересную тётю европейской внешности. Бабушка периодически извинялась за их недостойное, по её же собственным словам, поведение, однако даже и не пыталась приструнить наглеющую на глазах малышню. Но зато я была одета и причёсана действительно быстро и красиво, и в добавок ещё получила кучу ценных советов, как следует носить национальную японскую одежду: как ходить, садиться, вставать, чтобы не помять подол, не запачкать таби и не навернуться где-нибудь ненароком в дзори. Из всех прилагающихся к моему новому роскошному кимоно аксессуаров, именно обувь вызывала у меня больше всего опасений — высота "платформы" была гораздо большей той, которую я носила со своим облачением "ученицы додзё". И даже та, минимальная высота, доставляла мне много проблем, если приходилось совершать маршрут длиннее, чем тот, что вёл напрямую из спальни Кадзэ-но ками до церемониального зала. Сейчас же мне вообще предстояло топать минут сорок по тёмным зарослям на высоченных негнущихся подошвах, державшихся на ногах на двух тоненьких ремешках, и вдобавок не слишком приятно хлопающих по пяткам, и я уже заранее была уверенна, что непременно переломаю где-нибудь ноги. Но, хвала богам, со мной был пакет с повседневной одеждой, в которой я пришла к госпоже Накамура, а в нём — любезные сердцу разношенные кроссовки!
Распрощавшись в бесконечных благодарностях и поклонах с "давним-давним дорогим другом", а по совместительству и "сосудом любви", Мидзу-но ками, я , чтобы не ранить ненароком эстетические и патриотические чувства доброй женщины, доковыляла до лесочка и только там переобулась. Если бы какой-нибудь несчастный попался мне тогда навстречу на дороге, он заработал бы икоту от смеха, и то в лучшем случае. Шутка ли — повстречаться с одиноко бредущей в сумраке светловолосой европейкой с пышными формами в изысканнейшем кимоно и... кроссовках! Более нелепой картины трудно даже представить. Но на моё счастье, короткой дорогой до храма местные пользовались нечасто, и уж никак не в канун ночи Осеннего Равноденствия...
Хотя я уже чувствовала, что опаздываю, идти быстрее никак не получалось. И не только из-за того, что кимоно — не самая удобная одежда для пеших прогулок. Я ни на минуту не забывала, что мне вот-вот предстоит встретиться лицом к лицу с Повелителем Ветров, с которым мы не виделись с самого моего переезда в Токио. Причина, по которой мы расстались, всё ещё оставалась неразрешённой загадкой, и в последнее время это стало изводить меня едва ли не больше, чем сам факт разрыва: если я не вижу, где оступилась, значит не застрахована от повторения ошибки и, как следствие, ещё большей неприязни со стороны Кадзэ-но ками... Да, я готова была признать, что зациклилась на этом, но мысль о вероятном презрении, на которое я могу жестоко напороться, заглянув в его глаза, причиняла почти физические страдания. И я неосознанно оттягивала момент нашей встречи насколько возможно...
Благодарение богам, я догадалась снять кроссовки возле чайного домика, и оставила там же пакет с одеждой. У особы, глянувшей на меня из зеркальца, был бледный и унылый, совсем не праздничный, вид. Надо было послушаться госпожу Накамура и использовать побольше косметики, но я не люблю яркий макияж, даже по особенным случаям... Вот ещё и руки подрагивают, как у неврастенички. Какой там, к чертям, праздник в таком-то виде? Я всё ещё подумывала, не сбежать ли мне. Пусть это невежливо, путь даже чудовищно невежливо, и мне непременно влетит и от Первосвященников, и от ками...
— Дура и трусиха! — прошептала я зло своему отражению. — Не удивительно, что такая безмозглая дурында в конце концов осталась одна! Даже Мидзу-но ками больше не зовёт вернуться.
И ожесточённо заткнув зеркальце за оби, я решительно двинулась к условленному месту проведения банкета, огибая пруд...
***
В утонувшем во тьме саду позади храма было как-то неестественно тихо и по-осеннему печально. Ещё несколько часов назад меня беспокоило, что в тонком кимоно я замёрзну после захода солнца, но натуральный шёлк прекрасно сохранял тепло, и я не чувствовала холода даже в порывах ветра, пахнущего желудями и прелой листвой. Я шла уверенно, но не торопясь, мелкими шажочками, аккуратно переставляя ноги, обутые в такие неудобные дзори. Ну ладно, зато я стала чуть выше ростом... Вечер стоял ясный, и хотя луна ещё не взошла, звёзды светили ярко, и на полянках было достаточно светло. Идти по тропинке между деревьями было бы, конечно, значительно удобнее, но я, чувствуя, что опаздываю, решила сократить путь и зашагала напрямик по мягкой траве.
Ками стоял на одной из полянок и, запрокинув голову, смотрел на звёзды, ярко сиявшие над ним густыми мазками непознаваемых космических тайн. Ветер играл внизу складками хакама, хаори с гербами было небрежно наброшено на плечи, а на светлых рукавах кимоно смутно поблёскивал какой-то узор — в темноте не было видно, но я почему-то подумала, что это журавли, вышитые золотом. А ещё я успела подумать, прежде чем он заметил меня, что эта одежда странным образом очень хорошо знакома мне, словно бы я не раз видела её раньше, хотя могла бы поклясться, что ничего подобного Хикари-но ками никогда при мне не носил. Я шла к нему, постепенно замедляя шаги в охватившем меня каком-то благоговейном трепете, пока, наконец, не поймала себя на мысли, что невольно уже почти крадусь. Ками повернул ко мне голову, улыбнулся и сказал своим спокойным негромким голосом:
— Опаздываешь, тэнши.
— В дзори ходить неудобно, — попыталась я оправдаться.
Несмотря на то, что мой благоговейный трепет до сих пор не развеялся и я продолжала смотреть на бессмертного ками как зачарованный кролик, каким-то краешком сознания я улавливала в нём ещё не до конца растворившуюся сущность тэнши, и только поэтому не падала ниц и разговаривала с ним, как более или менее равная. Меня посещали похожие чувства, когда я видела Мидзу-но ками, стоящего в струях дождя, и Кадзэ-но ками, расправившего крылья в полёте, но их величие было таким мощным, что меня буквально парализовывало и язык прирастал к нёбу. Сейчас Хикари-но ками, купающийся в звёздном свете, тоже был на пике своей божественной мощи, но его могущество не успело окончательно окрепнуть — слишком недолго ещё он был в статусе ками.
— Старший Первосвященник уже, наверное, решил, что ты дала дёру в Токио, — усмехнулся ками.
— А почему ты не с ними? — спросила я тихо, делая ещё несколько неуверенных шагов в его сторону.
— Тебя вышел встречать, — отозвался ками и на этот раз ни тени улыбки не мелькнуло у него на лице.
— Спасибо, — поблагодарила я, чувствуя, как противно защипало в горле.
Он снова запрокинул голову и посмотрел на звёзды.
— Хочешь звёздочку с неба, Саку-чан? — неожиданно спросил он.
Я улыбнулась:
— Детский вопрос, ками. Во-первых, звёзды очень-очень далеко, а во-вторых, это огромные раскалённые шары...
Он не дослушал:
— Много ты знаешь о звёздах! Дай-ка мне руку.
Я послушно протянула вперёд правую руку. Хикари-но ками едва заметно прищурился, взял её двумя своими, перевернул ладошкой вверх и быстро убрал руки. Что-то холодное, круглое и светящееся осталось лежать на моей раскрытой ладони. Я поднесла руку ближе к глазам, чтобы получше рассмотреть таинственный предмет, и ахнула:
— Неужели?... — спросила я, задыхаясь от волнения.
Он улыбнулся и кивнул.
Обжигающе-холодный, призрачно-сияющий, серебристо-белый матовый шарик, размером чуть поменьше шарика для пинг-понга, действительно был похож на звезду с неба. Не на гигантский раскалённый шар. На маленькую звёздочку, о которой я тайно мечтала, будучи ребёнком.
— Нравится? — спросил Хикари-но ками, поправляя на плечах хаори.
— О-о-очень! — простонала я.
— С Днём рождения, тэнши.
Я не выдержала и низко поклонилась ему:
— От всего сердца благодарю, Хоши-но Хикари-но ками-сама!
Он расхохотался:
— Ну зачем же так официально, а? Простого "спасибо" было бы более чем достаточно.
— Ты же не знал... хотя... ой, только не говори, что знал! Ведь я с самого детства мечтала о звёздочке! Мне хотелось, чтобы она жила у меня под подушкой, и я бы с ней играла по ночам в стране снов, и... Ой, ну это всё детские глупости, конечно!...
— Я не знал, честно. Просто подумал, что звёздочка могла бы тебе понравится.
Я слегка покатала шарик на ладони и заметила, что он оставляет яркий светящийся след.
— Что это, ками? — спросила я, легонько потерев след пальцем.
— Звёздная пыль. Она красивая, но в нашей атмосфере нестойкая, — быстро тает.
И действительно, след от шарика бледнел прямо на глазах.
— А как ухаживать за звёздочками? Как использовать? Где хранить? — во мне вновь проснулся любознательный бесёнок и так и сыпал теперь вопросами.
— Звёздочки особого ухода не требуют, Саку-чан. Носи с собой, если хочешь, или положи её где-нибудь дома. Она может подарить вдохновение или красивые сны, но это не обязательно будет так. В общем-то звёзды — довольно бесполезные игрушки.
Я перекатывала свою звёздочку с ладони на ладонь, чувствуя, как горит кожа от её ледяного дыхания. Но чем дольше она была у меня в руках, тем теплее становилась.
— Ну что, пойдём к остальным? — спросил Хикари-но ками.
— Да, конечно, — ответила я.
Карманов в кимоно, разумеется, предусмотрено не было, а носить что-либо в рукавах я не привыкла. Но ничего, у меня есть тайничок понадёжнее, — подумала я, скользнув рукой за пазуху и поудобнее размещая уже только лишь слегка прохладную звёздочку в бюстгальтере.
Хикари-но ками вновь улыбнулся мне и пошёл вперёд, не оглядываясь. Я заковыляла сзади, стараясь не спотыкаться, чувствуя, как звёздочка приятно холодит грудь, и изо всех сил вонзив ногти в ладони, всё ещё сияющие стремительно гаснущим серебристо-белым светом звёздной пыли...
***
Если бы Хикари-но ками так любезно не притормозил, я бы наверняка шлёпнулась, но судьба была ко мне явно благосклонна, и я успела в последний момент вцепиться в широкое спасительное плечо. "Осторожнее, эй!" — воскликнул он, быстро подхватывая меня под локоть. Мидзу-но ками ахнул, Первосвященники дружно хихикнули, Кадзэ-но ками скользнул по мне равнодушным взглядом и вернулся к прерванному возлиянию. Та-ак, очень хорошо! Все решили, что я просто споткнулась. Никто не понял, что у меня подогнулись колени, когда я увидела Повелителя Ветров спустя такое долгое время... и защемило сердце, когда, приглядевшись, заметила, что у него больше не было длинных волнистых прядей — вместо них торчали во все стороны странного вида остриженные рыже-пегие "пёрышки". Кровь бешено застучала в висках, заглушая все прочие звуки, а тем временем заботливый Хикари-но ками уже помогал мне усесться между Первосвященниками на специально приготовленный для меня дзабутон. Само собой, что про уроки госпожи Накамура по правильному подворачиванию подола я даже и не вспомнила, но руки, странное дело, сделали всё сами, как будто я с рождения не носила ничего кроме кимоно. Братья почти хором отчитали меня за опоздание (при этом я бесконечно извинялась и кланялась, как китайский болванчик), Мидзу-но ками долго пел цветистые дифирамбы в адрес добрейшей и искуснейшей госпожи Накамура, превратившей меня ("маленького серого воробушка") в такую изысканную даму ("цветущую яркую розу"). На этом вводная часть была закончена, и началась собственно праздничная.
По форме и содержанию закрытые банкеты в нашем храме мало чем отличаются от обычных дружеских пьянок, и к этому я была уже заранее готова. Основная цель мероприятия сводилась к тому, чтобы хорошо посидеть в компании близких людей, поэтому все старались веселиться, как могли. Мидзу-но ками развлекал нас длинными забавными притчами из личного опыта, которые, как я полагаю, все уже, кроме меня, слышали раз по двадцать, но всё равно смеялись, как и над шутками Старшего Первосвященника, многие из которых вообще были за пределами моего понимания. Даже вечно молчавший Хикари-но ками, разрумянившийся от выпитого сакэ, оживился, болтал и хохотал вместе со всеми. И только Кадзэ-но ками продолжал сосредоточенно есть, и ещё более сосредоточенно пить, не принимая участия в беседе, даже, казалось, не слушая, и лишь изредка подталкивал локтем сидящего слева Младшего Первосвященника, чтобы тот поставил поближе к нему очередное блюдце с закуской. Несмотря на достаточно хрупкое телосложение, аппетит у него всегда был завидный. Я искоса наблюдала за ним, не поворачивая головы и отчаянно стараясь, чтобы никто этого не заметил, и в конце концов от напряжения в скошенный глазах у меня начала кружиться голова. Есть мне совсем не хотелось, пить тем более, но я машинально что-то глотала, даже не запоминая, кто и что мне наливал. Мидзу-но ками сидел прямо напротив, и несколько раз за вечер, случайно поднимая глаза, я ловила его ободряющую светлую улыбку, но даже она, всегда безотказно действовавшая на меня в любой ситуации, сейчас облегчения не приносила.
Как-то незаметно для меня, целиком поглощённой наблюдениями за трапезничающим Повелителем Ветром, Хикари-но ками вдруг переместился на место Старшего Первосвященника и оказался рядом со мной. У меня к тому времени так отваливалась спина от неудобного сидения, что просто сил уже не было терпеть. А может быть, конечно, во всём был виноват коварный алкоголь, напрочь отключивший во мне последние остатки совести и воспитания, только я обнаглела настолько, что, улучшив момент, склонила голову и спросила у ками, нельзя ли мне немножко посидеть, прислонившись к нему. Он удивлённо распахнул глаза, однако же ничего не ответил, переложил чашечку с сакэ в другую руку, освободившейся обнял меня за плечи и притянул к себе. Я чуть не застонала от счастья, почувствовав, как начало потихоньку отпускать сведённую от напряжения спину. Поёрзав немного и устроившись поудобнее, я клятвенно пообещала шёпотом, что завтра же разложу все его диски в алфавитном порядке. Ками рассмеялся и ответил:
— Договорились! И ещё... отнесёшь одеяла в химчистку?
— Отнесу, — пообещала я, мысленно скрипнув зубами. Одеяла жутко тяжёлые, а до ближайшей химчистки топать и топать, и до сих пор я всячески старалась отвертеться от этой работы, намекая Хикари-но ками различными путями, что мы могли бы как-нибудь вдвоём отвезти их в машине. Но все мои намёки тщательно игнорировались, и теперь вот меня поймали на слове...
— Устала, Саку-чан? — спросил сидевший с другой стороны Младший Первосвященник, заботливо доливая мне сакэ.
Я кивнула и подумала, что пить-то мне, пожалуй, хватит, но всё равно машинально поднесла чашечку к губам.
— Подожди-ка! — вдруг остановил меня Хикари-но ками, и разговор моментально смолк и все посмотрели на нас, а я вдруг почувствовала, что его пальцы скользнули под тонкий шёлк, направляясь к моему надёжному тайничку. И не успела я ещё как следует удивиться, испугаться и смутиться, как он умелым движением выудил оттуда звёздочку и бросил её мне в сакэ. Звёздочка заняла почти всю чашечку, смешавшееся со звёздной пылью вино перелилось черед край и потекло светящимися ручейками по моей руке.
— Ты спрашивала, как можно использовать звёзды, — улыбнулся Хикари-но ками. — Вот так тоже можно, Саку-чан!
— Пей-пей, девочка, — промурлыкал вдруг Мидзу-но ками. — Сакэ, настоянное на звёздах, — самое лучшее лекарство от хандры.
При упоминании о хандре я невольно бросила быстрый взгляд на Кадзэ-но ками, но он, вот уже в который раз за сегодняшний вечер, почти целиком спрятался в плотных клубах табачного дыма. Вздохнув, я зажмурилась и выпила. Вкус никак не изменился, разве что сакэ стало чуть прохладнее, и этот холодок ещё некоторое время жил у меня во рту и на губах — видимо, пока таяла звёздная пыль...
Сейчас уже не могу вспомнить, был ли у "лекарства" какой-то моментально ощутимый положительный эффект или нет, но я почему-то очень серьёзно увлеклась "лечением", и в конце концов по моему глупому хихиканью и неловким движениям всем стало понятно, что с расстройства и непривычки я, очевидно, перебрала. Всё это я помню уже крайне смутно и неотчётливо, но голос Кадзэ-но ками до сих пор, как раскалённый гвоздь, плавит туман моих воспоминаний:
— Эта тэнши совершенно не умеет пить. Отведите её кто-нибудь спать от греха подальше!
Хикари-но ками легонько потормошил меня:
— Ну что, Саку-чан, пойдём спать?
— Угу, — промычала я, утыкаясь носом ему в плечо...
Пока мы не скрылись в густом сумраке под деревьями ведущей к храму аллеи, я, собрав в кулак всю имеющуюся в наличии волю, старалась идти прямо, даже несмотря на то, что неудобные дзори, причинявшие столько проблем и на трезвую голову, до сих пор были у меня на ногах. Хикари-но ками крепко держал меня за локоть и уверенно шёл в темноте, казавшейся мне совершенно непроглядной. Он тоже изрядно выпил сегодня, но по сравнению со мной, это никак не ощущалось. Как только я поняла, что оставшийся за спиной Кадзэ-но ками уже не сможет увидеть меня, вся моя воля куда-то улетучилась, ноги начали подламываться и я беспомощно повисла на руке Хикари-но ками. Но в голове, как это ни странно, мигом прояснело.
— Отнести тебя? — спросил ками, останавливаясь.
— Не-не, я сама...
Язык у меня заплетался так же, как и ноги.
— Да перестань, мне вовсе не трудно, — сказал он, подставляя спину.
Я послушно залезла на него и обняла руками за шею.
— Держись только крепче, ладно?
— Ладно, — отозвалась я, и зарылась лицом в его волосы.
Почувствовав, что мы свернули с аллеи, хотя вроде бы не должны были, я подняла голову и попыталась сориентироваться.
— Подожди... куда это мы?... Разве мы идём не... к тебе? — спросила я тихо, запнувшись на последних словах.
— Нет, — ответил ками спокойно, — мы идём к Младшему, в Правое крыло.
Очевидно хмель безраздельно господствовал в моей голове, раз я была уверена, что Хикари-но ками несёт меня в свою спальню! И самое интересное, что я не сопротивлялась. Не хотела — это абсолютно точно, но и не возражала... Почему, ну почему я вообще решила, что этой ночью буду спать рядом с ним? Потому что была одинокая, пьяная и несчастная, а он был таким же пьяным и одиноким, но он был надёжным... и ещё он был моим другом. А Кадзэ-но ками так ни разу за весь вечер и не взглянул на меня. Не сказал ни слова. Даже не пожелал спокойной ночи, когда мы уходи, только небрежно кивнул, сделав вид, что всецело занят прикуриванием очередной своей вонючей сигареты...
— Прости меня, ками... — прошептала я, снова пытаясь спрятать горящее лицо у него в волосах. — Сама не знаю, чего это я вдруг...
— Не бери в голову, Саку-чан. Поспишь, и всё пройдёт...
Господин Младший Первосвященник был не только проницательным, но и дальновидным, поэтому футон для меня приготовил заранее.
— Смотри, выспись хорошенько, — напутствовал меня Хикари-но ками перед уходом. — Тебе завтра одеяла в химчистку нести.
Я поморщилась и кивнула, начав развязывать оби, и вдруг вспомнила:
— Ой! Моя звёздочка! Я оставила её там, в чашечке!
Хикари-но ками, который уже практически успел задвинуть за собой сёдзи, просунул голову обратно в комнату и сказал:
— Не волнуйся, я занесу её, когда пойду спать.
— А ты что... возвращаешься?
— Ну конечно! Ты знаешь, сколько там ещё сакэ осталось? Мы, наверное, до утра сидеть будем.
"Бедные-бедные наши с господином Младшим Первосвященником цветочки! Ведь если Кадзэ-но ками напьётся..." — думала я в ужасе, натягивая одеяло на свою глупую, пьяную и очень несчастную голову...
...Мне снилось, что он идёт быстрыми шагами по какому-то лавовому полю, а я почти бегом следую за ним, и всё никак не могу догнать, хотя ясно и чётко вижу перед собой слегка ссутуленную спину — кажется, что вот, только протяни руку, и коснёшься торчащих под рубашкой лопаток, — и я тяну руки, но дотронуться до него так и не получается. Наверное, мы уже долго так идём, потому что я чувствую, что сил у меня почти не осталось, и я скоро отстану настолько, что уже никогда не смогу приблизиться даже на такое расстояние.
— Безмозглая идиотка! — доносится до меня его глухое ворчание. — Никчёмная дура! Ничего не замечаешь вокруг себя, ничего не хочешь видеть! Оба вы — тупые безмозглые идиоты, но ты хуже, потому что женщина, чёрт тебя дери! За каким лешим ты до сих пор таскаешься за мной, а?
Я чувствую, что вот-вот заплачу, но у меня не получается. "Ах да, благодетельный Мидзу-но ками же унёс мои слёзы!" — вспоминаю я.
— Подожди... Ну притормози хоть на секундочку! — кричу из последних сил, задыхаясь. — Я же живой человек! Мне, в конце концов, больно!
Только сейчас я замечаю, что на ногах у меня дзори на высоченной подошве, и некогда беленькие носочки-таби почти до самого верха пропитались кровью.
— Если больно, сиди дома, тебя никто не просил бежать за мной! — бросает он на ходу через плечо.
— Я бегу по собственному выбору, ками! — кричу я, что есть силы, чувствуя, что лёгкие вот-вот разорвутся.
— Дура!
— Да! Но и дура я тоже по собственному выбору!
Он резко останавливается и поворачивается ко мне, но тут внезапно я спотыкаюсь, падаю и лечу куда-то в пустоту, мимо него, словно меня засасывает в землю.
— Держись, цветочек мой, держись!
Он бросается ко мне и протягивает руку. Я пытаюсь было ухватиться, но пальцы только чуть-чуть скользят по коже, и его рука вдруг рассыпается на части розовыми лепестками. Они падают мне на лицо, я продолжаю лететь вниз, но вижу только его космические глаза, из которых крупными каплями сочится горечь.
— Если бы ты не была дурой, я никогда не полюбил бы тебя, — почти беззвучно шепчут его губы на прощание...
...Проснулась я далеко за полдень и тихонько лежала, наблюдая в приоткрытые сёдзи, как Младший Первосвященник колдует над чайником. Возле моей руки стояла вчерашняя чашечка для сакэ, в которой бледным светом сияла моя звёздочка, а вокруг лежало несколько удвядших розовых лепестков.
— Гуджи-сама, это Вы принесли сакуру, когда я спала? — спросила я потом, задумчиво отхлёбывая свежезаваренный ароматный чай.
— Нет, Саку-чан, я ничего не приносил. Хикари-но ками заходил потом, принёс твою звёздочку, но лепестки уже были здесь... Мы подумали, что это лепесточки твоей силы — ну, что ты как-то пыталась использовать магию перед сном...
— Не-ет, мои бы так долго не пролежали, развеялись бы моментально... Откуда же?..
— Сёдзи были слегка раздвинуты, когда я пришёл, и хотя это странно, конечно, но, может быть, их просто принесло ветром?
— ...принесло ветром... — снова задумчиво повторила я, бережно заворачивая лепестки в салфетку. Про сон, приснившийся мне в священную ночь Равноденствия, я никому рассказывать не стала...
— Ты не потеряла бумажку с графиком вывоза мусора?
— Нет, конечно. Она всё ещё висит на холодильнике.
— Смотри не потеряй, это важно! Пропустишь день — потом долго ждать придётся.
— Да знаю я, знаю. Не волнуйся. Не потеряю, не пропущу и ждать не придётся.
читать дальшеИ обругав про себя чёртову японскую систему утилизации бытовых отходов, так исправно работавшую даже в мире сновидений, я отправилась сортировать мусор, сверяясь с графиком. Вот, например, я живу одна, и любого вида мусора произвожу по минимуму, так мне не страшно и пропустить недельку-другую, а каково-то приходится семьям, с маленькими детьми, например? Вывоз использованных "памперсов" строго по графику один раз в неделю! А где, скажите, хранить их всю эту неделю?..
А в следующий раз:
— Ты не забываешь вынимать почту? Счета не трогай, я сам с ними разберусь, когда приеду, всё остальное можешь смело выбрасывать — это реклама.
— Хорошо, счета не трону, рекламу выброшу. Письма от поклонниц тоже выбрасывать?
— А что, разве что-то пришло? — в голосе Хикари-но ками появилась явная заинтересованность.
— Нет, — ответила я сокрушённо, — ни одного ещё не вытаскивала.
— Ну и зачем тогда спрашиваешь?
— На всякий случай. Мало ли что-то придёт, а я не знаю, что с этим делать?..
— Нет, ты письма ни в коем случае не выбрасывай — это же невежливо!
— Я пошутила, ками, не беспокойся. Конечно же, я ничего не выброшу. Если только что-то придёт...
"Ну почему сейчас?!.." — рычала я про себя, возвращаясь вечером из супермаркета, на ходу пытаясь вынуть из кармана надрывающийся мобильник и при этом не растерять покупки из очень экологичных, но ужасно непрактичных бумажных пакетов.
— Ты куда пропала? Я звоню-звоню домой, а трубку никто не берёт...
— Ходила за продуктами, — ответила я как можно беспечнее, с ловкостью мартышки поддерживая коленом уже почти выскользнувший из моих, как оказалось, не слишком цепких объятий пакет и пытаясь подбородком прижать телефон к плечу, чтобы освободить руку.
— О, это кстати! Завтра вечером я приеду, приготовишь что-нибудь на ужин?
— Хорошо, но только если действительно "что-нибудь", потому что — ты ведь знаешь, — я не очень-то умею, как ты любишь...
— Да ерунда какая, я всё съем! А что у тебя с голосом? Почему пыхтишь?
— Пакеты тяжёлые, рвутся! — уже почти простонала я, доковыляв всё-таки кое-как до ближайшей скамейки и плюхнувшись на неё с размаху вместе с этими злосчастными пакетами. Немного отдышавшись и сообразив, что Хикари-но ками всё ещё не отключился, я неожиданно спросила:
— Ты волновался что ли?
— Конечно, — как всегда невозмутимо отозвался он.
— Ну, прости. Когда в следующий раз куда-нибудь соберусь, оставлю запись на автоответчике.
— Слушай, Саку-чан... У тебя точно всё в порядке? - спросил ками чуть изменившимся голосом.
— Точно.
— Ты не скучаешь там... одна?
— Да нет, не особо, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно беспечнее. — Сплю от души, читаю потихоньку твою мангу, балую себя десертами и смотрю сериалы.
И всё это, конечно же, была ложь, до последнего слова, но ему об этом знать совсем не обязательно.
— Ах, ну если так, то рад это слышать. Тогда до завтра?
— Да-да, до завтра! - ответила я бодро и отключила вызов.
До завтра, да...
Как же всё-таки здесь рано темнеет. И почему-то с наступлением сумерек, количество прохожих и автомобилей моментально сокращается в разы, хотя ещё совсем не поздно. Интересно, это характерно только для данного конкретного района или для всего Токио в целом? Или же это такая особенность отражённой реальности? Я сидела в одиночестве на скамейке, обнимая пакеты с покупками, под таким же, как и я, одиноким бледным фонарём, и мне казалось, что я будто бы затерялась во мраке где-то далеко-далеко, в самых дальних закоулках Вселенной, и уже никто никогда не придёт и не выведет меня обратно, и я так и просижу здесь всю жизнь, отрешённая, неподвижная, лишённая голоса, лишённая слёз, пока не погаснет фонарь...
Мобильник снова ожил, и я вздрогнула, прогоняя наваждение. Звонок был от Мидзу-но ками, и я, не успев удивиться, автоматически приняла его. И услышала в трубке всего два слова:
— Иди домой.
— Но как ты..?! — начала было я, но он не дослушал.
— Иди домой, — снова повторил ками и отключился.
Всё ещё не придя в себя до конца, я встала, перехватила поудобнее пакеты, и без лишних размышлений зашагала в сторону "Берлоги". Саку-чан послушная девочка, всегда беспрекословно исполняет то, что ей говорят. Да, иногда даже слишком послушная. А вот если бы я тогда взяла на себя труд хоть немного задуматься над тем, что делаю, то немало бы удивилась выбранному направлению...
***
Хикари-но ками приехал к ужину, как и обещал.
— Ой, что это там? — спросила я, приподнимаясь на цыпочки, чтобы удобнее было засунуть нос в большую картонную коробку у него в руках.
— Подожди-подожди, давай сперва куда-нибудь поставим...
Освобождая место на низком столике возле дивана, я быстренько сдвинула в сторону стопку журналов и разноцветных конвертов. Вопреки обещанию, я не стала выбрасывать ничего из почтового ящика, опасаясь по невнимательности принять за рекламу и случайно выкинуть что-нибудь важное. Ками пристроил коробку и осторожно вынул оттуда что-то, тщательно укутанное в несколько слоёв мягкого синтепонового утеплителя. Пока он бережно разворачивал упаковку, я нетерпеливо пританцовывала рядом, сгорая от любопытства. Когда-то он обмолвился, что хочет всерьёз заняться созданием уюта в "Берлоге" — переклеить, наконец, обои, поменять мебель, — и я подумала, что сегодня он решил сделать первый шаг и принёс какую-нибудь милую интерьерную безделушку, вроде статуэтки или вазы. И ведь почти угадала.
— О-о! Бонсай! — восхищённо прошептала я , когда из-под слоёв синтепона показались первые листики.
Хикари-но ками бросил на меня быстрый взгляд и загадочно улыбнулся. Я решительно поднырнула руками под его руки и начала осторожно помогать.
— Это сакура, — сообщил ками, продолжая улыбаться. — Не священная, поэтому сейчас не цветёт — не сезон. Но женщины в питомнике заверили, что весной на ней непременно будут цветочки, если правильно ухаживать.
— Ах, какая красавица! — проворковала я, легонько погладив пальцем крепенький ствол. Деревце было хоть и небольшое, но ухоженное и сильное, как румяный плотный ребёночек. На овальном керамическом горшке тёмно-коричневого цвета, почти незаметные с первого взгляда под слоем блестящей глазури, резвились в облаках два длинных дракона, нарисованные тонкими бледно-золотыми штрихами.
— Нравится? — обрадовался Хикари-но ками. — Я понимаю, что нашу храмовую сакуру эта тебе никогда не заменит, но всё равно... Ты доставишь мне огромное удовольствие, Саку-чан, если примешь её! Я долго думал, какая бы тебе понравилась больше всего, и в конце концов выбрал эту.
Я плотно обхватила пальцами горшочек и несколько секунд напряжённо прислушивалась к ощущениям, зажмурившись.
— Я чувствую, что эта малышка отнюдь не неженка: она крепкая и здоровенькая, и весной обязательно расцветёт. И хотя я никогда ещё не ухаживала за бонсаями и предполагаю, что дело это непростое, но постараюсь изо всех сил и с радостью буду заботиться о ней. Спасибо, ками!..
Голос предательски дрожал, выдавая вдруг охватившее меня волнение, когда пальцы почувствовали отголоски знакомых вибраций. Это крохотное деревце имело ту же энергетическую природу, и пусть на нём не было сейчас розовых цветов, пахло почти точно так же, как и сакура во дворе храма.
— Мне хотелось хоть чем-нибудь порадовать тебя сегодня, Саку-чан, — проговорил Хикари-но ками. — Странно, что ты забыла... Год назад тебе дали крылья...
— Ах, да... — пробормотала я, осторожно, как ребёнка, прижимая к себе маленькую сакуру. — Я действительно забыла...
— Ну, главное, что я не забыл, — улыбнулся ками, запихивая в коробку ошмётки утеплителя. — А, вот ещё — я же купил тебе специальный справочник! — сообщил он, доставая со дна коробки толстенький «фолиант». — Он, правда, на японском, и я догадываюсь, что самостоятельно ты его не осилишь, но ничего, почитаем потом как-нибудь вместе, да?
— Непременно! — оживилась я, впиваясь жадными глазами в книгу. Мне уже не терпелось поскорее полистать её, чтобы как можно быстрее пополнить свои более чем скудные познания о комнатных бонсаях.
Пока мы ужинали, маленькая сакура гордо красовалась на столе между нами. Хикари-но ками проявлял удивительную терпимость в отношении моей стряпни, во всяком случае, в глаза почти никогда не критиковал. То ли понимал, что с человека, воспитанного в совершенно другой культуре, сложно что-то требовать, то ли просто жалел. Сказать по правде, я не особо-то и старалась угодить ему, и готовила всегда то, что умела, время от времени импровизируя с некоторыми местными продуктами. Иногда, если ками оставался на ночь, завтрак он готовил сам, и это неизменно было маленьким пиршеством для желудка. Вот только посуды при этом он пачкал столько, сколько мне не удалось бы и за неделю. Сейчас, меланхолично ковыряясь палочками у себя в миске и наблюдая краем глаза за тем, как ест Хикари-но ками, я всё никак не могла набраться решимости спросить у него, как поживает Кадзэ-но ками. С тех пор как я уехала, мы не виделись, он ни разу не позвонил, и в те дни, когда я приезжала в храм, его там не бывало с самого утра и до позднего вечера. При мне никто не заводил разговоров о нём — видимо, щадили мои чувства, — а расспрашивать специально я почему-то всегда стеснялась. Может быть, это и к лучшему. Разве не для того я хотела сбежать из храма, чтобы избежать нечаянных встреч с Повелителем Ветров? Но если бы это принесло хоть какое-нибудь облегчение... День за днём, совершая одни и те же действия, произнося одни и те же слова, я увязала всё сильнее и сильнее в собственном горе, пряча его глубоко в себя и тщательно оберегая от посторонних глаз. Мне казалось, что в этом я хорошо преуспела. Пожалуй, только Мидзу-но ками мог бы понять, что творилось в те дни с моим сердцем.
— Почему ты так плохо ешь? — спросил Хикари-но ками, чуть-чуть наклоняясь влево — видимо, веточки сакуры заслоняли моё лицо.
Я вздохнула:
— Да вот, что-то в последнее время так получается... Должно быть, я просто быстро наедаюсь...
Ками задумчиво хмыкнул в ответ. Я встала и принялась неторопливо убирать со стола.
— Можно я спрошу у тебя... кое-что? — решилась я наконец, когда мы перебрались в гостиную и уютно устроились на разных концах дивана, укрыв ноги одним пледом. Сентябрьская жара спала, погода испортилась: весь сегодняшний день моросил дождь и с залива дул резкий пронизывающий ветер, из-за чего в тонкостенной квартирке сразу же стало холодно и неуютно.
— Спрашивай, — отозвался Хикари-но ками, не отрывая сощуренных глаз от разложенных на коленях квитанций, пришедших в его отсутствие.
— У моего ка... у Кадзэ-но ками... всё хорошо? — выдавила я с трудом, давясь каждым словом.
— Да, насколько я могу судить...
Спрашивать что-то ещё я не посмела. Выудила из-за диванной подушки пульт от стереосистемы, набрала программу установленного плей-листа... Негромкие мягкие аккорды "Across The Universe" постепенно растворяли повисшее напряжение. Хикари-но ками небрежно шлёпнул квитанции на столик, заулыбался и сладко потянулся всем телом, стараясь захапать на свою сторону побольше пледа. Я издала возмущённый возглас и принялась отстаивать свой кусок шерстяного тепла. Некоторое время мы смеялись и возились, перетягивая плед, но в конце концов сошлись на ничьей. Ками откинулся назад, в медово-жёлтом приглушённом электрическом свете его узкие внимательные глаза вдруг утратили отблески звёздного сияния и стали обычными, человеческими.
— С кем ещё я мог бы вот так спокойно послушать "Битлз" сегодня вечером, а, тэнши? — спросил он вдруг тихо, без тени улыбки.
Я отчего-то смутилась и не нашла, что ответить, поэтому просто промолчала.
— У меня нет такой развитой способности чувствовать, как у вас с Мидзу-но ками, да она здесь и не нужна, достаточно просто посмотреть на тебя... Не надо больше убеждать меня, что у тебя всё в порядке, ладно? — продолжал ками так же тихо, не сводя с меня глаз. — Ведь ты же не ешь, почти не спишь, и уж точно не смотришь сериалы.
— Прости, — ответила я, смутившись ещё сильнее от того, что моя маленькая ложь разоблачена. — Я знала, что ты по доброте душевной начнёшь беспокоиться, и не хотела тебя расстраивать.
— Ты сильно скучаешь здесь? Может быть, стоит вернуться в храм? Там ты, по крайней мере, не будешь одна.
— Если я вернусь, ничего ведь не изменится, верно?
— Может и так. А может и нет. Это зависит от того, для чего ты уехала. Для того ли, чтобы захлопнуться в себе до конца жизни и смаковать свои страдания, или для того, чтобы сражаться с собой до конца.
— Я сражаюсь, ками. Но пока проигрываю на всех фронтах.
— Ты опять забыла, Саку-чан, что между двумя крайностями всегда пролегает Третий путь... Не нужно изводить себя в бесплодных битвах. Разве оба твоих ками никогда не говорили, что большое сердце — это непреодолимый недостаток твоей сущности, а значит, и победить его невозможно? Просто проиграй себе.
Я вздохнула:
— Благодарю за совет, ками. Я попробую поискать для себя возможность Третьего пути...
— Подумай хорошенько. Возможно, что Третий путь ничего хорошего тебе и не принесёт. Я ещё слабоват в роли духовного наставника, поэтому не воспринимай это как совет...
Сытный ужин, тёплый плед, приглушённый свет и космический голос Леннона, тихо льющийся из динамиков стереосистемы, убаюкали Хикари-но ками: он уже давно дремал, свернувшись калачиком на своём конце дивана, обнимая подушку. Я тоже постаралась поудобнее угнездиться на своём конце, и задумчиво слушала музыку, уткнувшись подбородком в сложенные на подлокотнике руки. Маленькая сакура стола сейчас на журнальном столике в ярком пятне света от настольной лампы, и, казалось, впитывала каждым листиком это тёплое электрическое "солнце" и плавно струящиеся аккорды "Битлз". Мне хорошо было видно её со своего места. Я думала о том, будут ли её лепесточки весной такими же розовыми, как лепестки священной сакуры... Однажды, давным-давно уже, Мидзу-но ками ненароком обмолвился, что хорошо знает, каково приходится его "сосудам силы", потому что поддерживать вечное цветение — это очень тяжело... Ой!.. "Вечное цветение"?.. Ну конечно же!
Я резко соскочила с дивана, запутавшись в пледе и стягивая его за собой на пол. Хикари-но ками моментально проснулся и сел, отбросив подушку.
— Что случилось? — спросил он с явным беспокойством.
Я услышала, но не ответила, стоя на коленях перед журнальным столиком и сосредоточенно растирала ладони, подготавливая их к работе.
— Эй, Саку-чан, да что с тобой?
Почувствовав, как пробуждённая сила заструилась во мне, устремляясь к кончикам пальцев, я осторожно поднесла руки к маленькой зелёной кроне, и только тогда повернула голову к взволнованно сопевшему в ожидании ответа ками.
— Эта сакура будет цвести! — пообещала я, всем своим существом ощущая радость собственной улыбки в тот момент. — Кажется, я поняла, как добиться вечного цветения, ками!
— Думаешь, одной твоей силы тут хватит? — спросил он с сомнением, как бы невзначай кладя руки мне на плечи. Моментально возникшее во всём теле покалывание недвусмысленно говорило о том, что звёздный свет Хикари-но ками свободно проходил сквозь меня, вливаясь через мои пальцы в деревце... Но как-то неправильно расходовать божественную силу на такие пустяки. Я осторожно пошевелила плечами, пытаясь стряхнуть его руки:
— Всё в порядке, ками! Уверена, что и сама справлюсь.
Но он в ответ только усмехнулся:
— Эй, мне, между прочим, тоже хочется поскорее увидеть, как эта малышка расцветёт! Что плохого в том, если я немного помогу?
...Спустя несколько дней маленькая сакура сбросила листья. А спустя ещё примерно недели две Хикари-но ками привёз бутылку вина, и мы хорошенько отпраздновали рождение пяти кругленьких тёмно-розовых бутонов. Ежедневная подпитка деревца магической силой порядком выматывала, но зато ко мне вернулся хороший аппетит и сон вновь стал относительно спокойным...
***
Момотаро-сан появилась в моей жизни как раз в те дни, когда маленькая сакура сбросила листочки, и я по незнанию ударилась в панику, решив, что своими магическими экспериментами погубила-таки несчастное деревце. Хикари-но ками, в силу своей божественной "специализации" на Абсолютном Равновесии тоже мало что понимавший в сфере Созидания, как-то не слишком уверенно выразил надежду, что всё обойдётся, когда я позвонила ему и с горестными стенаниями пожаловалась на судьбу, одарившую меня кривыми руками и безмозглой головой.
— В крайнем случае, если мы не сможем спасти эту, я привезу тебе другую, — попытался он меня утешить, но я, как капризный ребёнок, твердила, что уже привязалась именно к этой, и другой мне не надо.
— Слушай, Саку-чан, я тут недавно подумал... — вдруг прервал мои сетования Хикари-но ками, — а как ты относишься к кошкам?
— К кошкам? — переспросила я, слегка опешив от резкой смены темы. — Вообще-то хорошо... Да нет, даже очень хорошо! Я люблю кошек.
— Отрадно это слышать, потому что я как раз хотел попросить тебя... В общем, раз уж ты живёшь у меня, не могла бы ты заодно присмотреть за одной... ммм... хвостатой особой?
— За какой осо... за кошкой что ли?
— Угу. За кошкой.
— В принципе, могла бы. Конечно.
— Хорошо, — обрадовался ками. — Наконец-то моя кошечка вернётся домой!
— Твоя?! У тебя есть кошка? — закричала я в трубку, не в силах справиться с изумлением.
— Не ори, пожалуйста, — мягко попросил ками. — Да, у меня есть кошка. А что тебя так удивило?
— Прости, я нечаянно... Никогда даже не слышала о том, что у тебя есть животное... или, может быть, даже животные?..
— Нет-нет, не волнуйся, других животных у меня нет.
— ...в общем, поэтому и удивилась, — закончила я.
— Понятно, что ты не слышала. В последний год у меня было не слишком много свободного времени, приходилось постоянно курсировать между "Берлогой", храмом и ещё парой-тройкой мест, поэтому кошка жила у моих племянниц...
— У тебя есть племянницы?! — снова взвыла я в трубку, начисто забыв, что минуту назад пообещала больше не орать.
Хикари-но ками рассмеялся:
— А ты думаешь, я чем-то хуже других, ха-ха? Конечно, у меня есть племянницы, почему бы им, собственно, и не быть? И у них весь последний год жила моя кошка. Знаю, что о ней там хорошо заботились, но... я страшно скучаю, когда её нет рядом. И как я уже сказал, раз теперь ты живёшь у меня, значит, будет кому присмотреть за Момо. Я познакомлю вас... — ками сделал паузу, словно прикидывая что-то в уме, — завтра! Да, пожалуй, завтра я как раз успею съездить за ней.
И на следующий день хвостатая особа полностью перешла под мою опеку. Я как раз собиралась понежиться в джакузи и даже уже почти разделась, когда запиликал домофон. Хикари-но ками всегда пользовался своими ключами, поэтому я решила было поначалу не открывать — ведь я никого не ждала, — но домофон пищал и пищал не переставая, и от этого звука у меня начало сводить зубы.
— Прости, Саку-чан, не могла бы ты открыть мне дверь? — как-то странно простонал Хикари-но ками, когда я щёлкнула кнопкой переговорного устройства. — У меня руки заняты.
— Представляешь, я только чуть-чуть приоткрыл переноску, потому что мне показалось, что в машине слишком жарко... — жаловался он, спустя несколько минут, задрав футболку и с тоской рассматривая шесть длинных глубоких царапин у себя на груди. — Чёрт знает, как она вообще умудрилась протиснуться в такую крохотную щёлочку!
— Подожди, сейчас чем-нибудь обработаю, — предложила я, на ходу вспоминая, где тут видела аптечку.
— Да не нужно, — поморщился ками, быстро опуская футболку. — И ведь всю дорогу она просидела спокойно на заднем сидении, а когда мы приехали, и я попытался вытащить её из машины... Хорошо, что без глаз не остался!
Он усмехнулся и покосился на виновницу своих страданий. Та, как ни в чём не бывало, намывала мордочку лапкой, устроившись на его брошенной на диване куртке.
— Но ты не переживай, Саку-чан, Момо совсем не агрессивная, — быстро заверил меня Хикари-но ками. — Она, наверное, просто испугалась. И вдобавок сердится на меня за то, что долго не навещал её.
— Момо, да? — переспросила я, осторожно приближаясь, чтобы получше разглядеть свою будущую подопечную. Изящная кошечка — отметила я про себя, — с короткой плюшевой шёрсткой розовато-рыжего цвета, без каких-либо пятнышек или полосочек, и с поразительными глазами цвета расплавленного золота. Настоящая красавица.
— Момотаро, — уточнил ками.
— А, так она... всё-таки котик?
Из-за отсутствия в японском грамматического рода у существительных подобные уточнения приходилось делать регулярно. Всё это время мне казалось, что мы говорим о кошке женского пола, но при этом я хорошо помнила, что Момотаро звали волшебного мальчика из сказки, родившегося из персика...
— Нет, ну что ты! Это кошка. Девочка.
— А имя?.. Разве не?..
— А-а, я понял, — снова рассмеялся ками. — Ну да, Момотаро в сказке был мальчиком, но это всё-таки девочка, и зовут её так в честь одной гейши. Кстати, она была весьма популярной в конце позапрошлого века. Я выбрал это имя, потому что у них мордочки очень похожи... то есть, я хочу сказать... в общем, покажу тебе потом её фотографию в Интернете, сама всё увидишь.
— Ладно, — кивнула я.
Кошка перестала умываться и презрительно уставилась на меня большими золотистыми глазами. В этом взгляде так явственно прочитывались все её мысли, что я невольно отпрянула.
— Ой, она смотрит совсем как Кадзэ-но ками! — выдохнула я, медленно опускаясь на пол возле дивана.
— Она ещё не поняла, кто ты, — отозвался Хикари-но ками.
Кошка продолжала пристально смотреть на меня, выставив вперёд лапку с наполовину выпущенными когтями, наглядно демонстрируя, как она поступит, в случае неожиданной атаки с моей стороны. "А девушка-то с характером!" — подумала я, и осторожно возобновила попытку приблизиться.
— Здравствуйте, Момотаро-сан, — вежливо поприветствовала я гордое создание. — Очень рада познакомиться с Вами.
Кошка всё ещё смотрела недоверчиво, но однако же, видя, что я не собираюсь нападать, спрятала когти.
Хикари-но ками опустился на пол рядом со мной:
— Момо-чан, эта тэнши теперь живёт с нами и будет заботиться о тебе в моё отсутствие. Я знаю — она добрая, ей вполне можно доверять. Было бы хорошо, чтобы ты тоже приглядывала за ней, потому что сейчас у неё не самое лучшее время. Могу я рассчитывать на то, что вы найдёте общий язык?
Момотаро переводила взгляд с него на меня и обратно, и, казалось, размышляла. И хотя она даже не поменяла позы, я видела, как стремительно оттаивали её глаза.
— Не волнуйся, ками, — прошептала я, не поворачивая головы, — чувствую, что мы не просто найдём общий язык с госпожой Момотаро. Мы непременно подружимся.
И мы в самом деле подружились, и даже быстрее, чем я ожидала. Момо как-то сразу приняла меня как равную, и действительно оказалась совсем не такой заносчивой злюкой, какой хотела казаться поначалу. Она не любила, когда её тискали, но сама охотно шла на руки и ложилась на колени, доверчиво прижимаясь ко мне тёплым мягким бочком. Мы спали вместе, ели вместе, вместе пытались смотреть ужасное японское телевидение и с трудом разбирать отдельные предложения в справочнике по уходу за бонсаями. Когда я уезжала утром в храм, Момо садилась возле вешалки, провожая, а когда я возвращалась вечером, то она неизменно встречала меня на том же самом месте.
— Что ты сделала с моей кошечкой, Саку-чан? — шутливо спрашивал время от времени заезжавший к нам Хикари-но ками. — Она явно любит тебя больше, чем меня! Смотри, я ревновать начну!
На самом деле маленькая госпожа Момотаро вряд ли могла бы полюбить кого-нибудь больше, чем его. Я поняла это однажды, когда тихонько гладила её перед сном, рассказывая что-то о Кадзэ-но ками. В сумраке золотые глаза блеснули совсем не по-кошачьи, маленькая головка с острыми ушками нырнула под моей рукой и ткнулась в грудь. Момо-чан хорошо знала, что чувствует покинутая женщина. Так чувствует себя кошка, которую любимый хозяин отдаёт в хорошие, но совершенно чужие руки...
***
— И даже не пытайся выдумать какой-нибудь благовидный предлог, чтобы отвертеться, — строго предупредил Старший Первосвященник, при этом так зыркнув в мою сторону, что я чуть не проглотила кисточку, кончик которой грызла по дурацкой привычке, неистребимой ещё со школы.
Честно говоря, именно это я и собиралась сделать, как только услышала, что официальной церемонии в этом году не будет.
— Осеннее Равноденствие — важный сезонный праздник, тэнши, и чёрта с два ты у меня его пропустишь! — гремел Первосвященник, грозно размахивая у меня над головой свёрнутой в рулончик тетрадкой, в которую обычно заносил какие-то коротенькие расчёты — то ли бухгалтерские выкладки, то ли сметы затрат на предстоящие торжества.
Я постаралась как можно горестнее вздохнуть и состроить скорбные глазки.
— Гуджи-сама, но ведь церемонии всё равно не будет, значит и моя помощь Вам не нужна... Уж от банкета-то освободите, а?
— Ещё чего! Думаешь, ты здесь только для работы нужна? А просто повеселиться со всеми, тем более, что такая возможность крайне редко выдаётся? Не дури, Саку-чан. Я уже говорил, кажется, куда тебе надо засунуть свои бабские глупости?
— Говорили, — пробормотала я, потупившись.
— Вот и не дури, — повторил Первосвященник.
Ему, конечно, хорошо говорить. А мне придётся сидеть всю ночь бок о бок с Кадзэ-но ками, и делать вид, что всё хорошо...
Да, Осеннее Равноденствие — важный сезонный праздник. Обычно к этому времени приурочивают посвящения, да я и сама принимала своё ровно год назад именно в ночь Равноденствия, поэтому и для меня этот праздник особенный. Но в нынешнем году выдалось редкое затишье — у Мидзу-но ками было очень мало новеньких, и никто из них ещё не закончил обучение, поэтому-то и никаких официальных мероприятий не намечалось, и все три ками единогласно сошлись на том, что праздничную церемонию вполне можно заменить тихим домашним банкетом. Первосвященники едва ли не запрыгали от радости, когда узнали, что посторонних в эти дни в храме не будет, а значит, можно смело задвинуть на выматывающую и силы и нервы подготовку, и только я не считала это стечение обстоятельств удачным. Конечно, в случае, если бы состоялась официальная церемония, мне всё равно пришлось бы столкнуться лицом к лицу с Кадзэ-но ками, но к подобной ситуации я успела уже мысленно подготовиться — работа есть работа, как сказал тогда господин Старший Первосвященник. Но пить сакэ в саду и вести непринуждённую беседу... смогу ли? Глядя на то, с какой генеральской решимостью Первосвященник размахивал надо мной тетрадкой, я подумала, что по всей видимости отвертеться всё-таки не получится...
— Подарок? Мне?! — переспросила я, недоуменно разглядывая внушительную кучу коробок и пакетов, посреди которой сидел радостно улыбавшийся Мидзу-но ками.
— Ну да, тебе! — промурлыкал ками. — У кого-то же всё-таки сегодня День рождения...
— Нет-нет, ками, у меня уже был! Летом, — поспешила я исправить промах сияющего божества.
Он насупился и покачал головой с лёгкой укоризной, словно сетуя на мою несообразительность.
— Сегодня день, когда моя девочка стала тэнши, — пояснил он.
Мне вдруг стало ужасно неловко.
— Но после всего того, что я натворила, мне кажется, уж подарков-то я точно не заслуживаю… — пробормотала я, краснея.
— Заслуживаешь, конечно! — заверил меня Мидзу-но ками, выдёргивая с самого низа большую плоскую коробку, от чего вся куча, естественно, тут же развались. — Я вообще люблю дарить подарки своим девочкам... И не своим тоже! — быстро добавил он, заметив, что я уже открыла рот, чтобы возражать. — Ками, знаешь ли, провалами в памяти не страдают, поэтому давай не будем в сотый раз повторять то, что мы оба хорошо знаем, ладно?
И не дожидаясь ответа, он склонился над коробкой и принялся нетерпеливо разрывать пальцами нарядную бумажную обёртку.
— Так, посмотрим-посмотрим, не перепутал ли я коробочки, — бормотал он, снимая крышку. — А! Смотри-ка, не перепутал! Цвет серебристо-голубой, хорошо оттенит глаза, журавлики и цветы павлонии по подолу — всё, как я и хотел для тебя, моя дорогая. И хотя цвет и узор не соответствуют времени года... но знаешь, я ужасно не люблю осеннего увядания!..
Я благодарила и благодарила без остановки, а ками кивал головой и довольно улыбался.
— Надеюсь, что сегодня вечером я смогу увидеть, как это кимоно будет сиять на тебе, девочка.
— Непременно, ками!.. Если только найдётся кто-нибудь добрый, кто поможет мне завязать оби...
— А я как раз сегодня очень добрый, Саку-чан, — промурлыкал Мидзу-но ками, закатывая глаза и любовно поглаживая себя по коленке, словно бы сам млел от собственной доброты. — Но мне, к несчастью, некогда — посмотри только, сколько тут ещё подарков! Да и потом... развязывал-то я пояса часто, а вот завязывать... Не уверен, что хорошо получится...
При этом он улыбался такой чистой и радостной улыбкой, что никто бы и не заподозрил, для чего он развязывал пояса. Нет, ну просто само воплощение божественной невинности!
Я призадумалась было, к кому обратиться за помощью. Дело вроде бы не такое трудное, но без определённых навыков тут не справиться, значит нужен кто-то, кто хотя бы в теории имеет представление о том, как завязывается оби на женском кимоно.
Мидзу-но ками внимательно следил за выражением моего лица, не переставая улыбаться. Потом сосредоточенно порылся в складках своих многочисленных накидок и извлёк на свет самый тривиальный потрёпанный блокнот. Быстро перелистав странички, испещрённые разными интересными рисуночками и довольно-таки корявыми иероглифами, он ткнул своим красивым тонким пальцем в группу каракулей.
— Вот! Госпожа Накамура, приятнейшая женщина, мой давний-давний дорогой друг... хотя вообще-то "сосуд любви", — поправился ками, рассмеявшись. — Во-первых, я точно знаю, что у неё нет предрассудков касательно отречений, а во-вторых, она живёт тут неподалёку — если идти напрямик через лесок, то минут за тридцать-сорок спокойно дойдёшь. Сейчас я позвоню и обо всём договорюсь...
И из складок цветных шёлковых накидок уже выныривала божественно красивая рука, на ходу раскрывая отточенным жестом мобильник-слайдер...
...Госпожа Накамура действительно оказалась милейшей женщиной, и это впечатление не смогла испортить даже парочка её малолетних крикливых и до ужаса приставучих внуков, так и норовивших потрогать ручонками интересную тётю европейской внешности. Бабушка периодически извинялась за их недостойное, по её же собственным словам, поведение, однако даже и не пыталась приструнить наглеющую на глазах малышню. Но зато я была одета и причёсана действительно быстро и красиво, и в добавок ещё получила кучу ценных советов, как следует носить национальную японскую одежду: как ходить, садиться, вставать, чтобы не помять подол, не запачкать таби и не навернуться где-нибудь ненароком в дзори. Из всех прилагающихся к моему новому роскошному кимоно аксессуаров, именно обувь вызывала у меня больше всего опасений — высота "платформы" была гораздо большей той, которую я носила со своим облачением "ученицы додзё". И даже та, минимальная высота, доставляла мне много проблем, если приходилось совершать маршрут длиннее, чем тот, что вёл напрямую из спальни Кадзэ-но ками до церемониального зала. Сейчас же мне вообще предстояло топать минут сорок по тёмным зарослям на высоченных негнущихся подошвах, державшихся на ногах на двух тоненьких ремешках, и вдобавок не слишком приятно хлопающих по пяткам, и я уже заранее была уверенна, что непременно переломаю где-нибудь ноги. Но, хвала богам, со мной был пакет с повседневной одеждой, в которой я пришла к госпоже Накамура, а в нём — любезные сердцу разношенные кроссовки!
Распрощавшись в бесконечных благодарностях и поклонах с "давним-давним дорогим другом", а по совместительству и "сосудом любви", Мидзу-но ками, я , чтобы не ранить ненароком эстетические и патриотические чувства доброй женщины, доковыляла до лесочка и только там переобулась. Если бы какой-нибудь несчастный попался мне тогда навстречу на дороге, он заработал бы икоту от смеха, и то в лучшем случае. Шутка ли — повстречаться с одиноко бредущей в сумраке светловолосой европейкой с пышными формами в изысканнейшем кимоно и... кроссовках! Более нелепой картины трудно даже представить. Но на моё счастье, короткой дорогой до храма местные пользовались нечасто, и уж никак не в канун ночи Осеннего Равноденствия...
Хотя я уже чувствовала, что опаздываю, идти быстрее никак не получалось. И не только из-за того, что кимоно — не самая удобная одежда для пеших прогулок. Я ни на минуту не забывала, что мне вот-вот предстоит встретиться лицом к лицу с Повелителем Ветров, с которым мы не виделись с самого моего переезда в Токио. Причина, по которой мы расстались, всё ещё оставалась неразрешённой загадкой, и в последнее время это стало изводить меня едва ли не больше, чем сам факт разрыва: если я не вижу, где оступилась, значит не застрахована от повторения ошибки и, как следствие, ещё большей неприязни со стороны Кадзэ-но ками... Да, я готова была признать, что зациклилась на этом, но мысль о вероятном презрении, на которое я могу жестоко напороться, заглянув в его глаза, причиняла почти физические страдания. И я неосознанно оттягивала момент нашей встречи насколько возможно...
Благодарение богам, я догадалась снять кроссовки возле чайного домика, и оставила там же пакет с одеждой. У особы, глянувшей на меня из зеркальца, был бледный и унылый, совсем не праздничный, вид. Надо было послушаться госпожу Накамура и использовать побольше косметики, но я не люблю яркий макияж, даже по особенным случаям... Вот ещё и руки подрагивают, как у неврастенички. Какой там, к чертям, праздник в таком-то виде? Я всё ещё подумывала, не сбежать ли мне. Пусть это невежливо, путь даже чудовищно невежливо, и мне непременно влетит и от Первосвященников, и от ками...
— Дура и трусиха! — прошептала я зло своему отражению. — Не удивительно, что такая безмозглая дурында в конце концов осталась одна! Даже Мидзу-но ками больше не зовёт вернуться.
И ожесточённо заткнув зеркальце за оби, я решительно двинулась к условленному месту проведения банкета, огибая пруд...
***
В утонувшем во тьме саду позади храма было как-то неестественно тихо и по-осеннему печально. Ещё несколько часов назад меня беспокоило, что в тонком кимоно я замёрзну после захода солнца, но натуральный шёлк прекрасно сохранял тепло, и я не чувствовала холода даже в порывах ветра, пахнущего желудями и прелой листвой. Я шла уверенно, но не торопясь, мелкими шажочками, аккуратно переставляя ноги, обутые в такие неудобные дзори. Ну ладно, зато я стала чуть выше ростом... Вечер стоял ясный, и хотя луна ещё не взошла, звёзды светили ярко, и на полянках было достаточно светло. Идти по тропинке между деревьями было бы, конечно, значительно удобнее, но я, чувствуя, что опаздываю, решила сократить путь и зашагала напрямик по мягкой траве.
Ками стоял на одной из полянок и, запрокинув голову, смотрел на звёзды, ярко сиявшие над ним густыми мазками непознаваемых космических тайн. Ветер играл внизу складками хакама, хаори с гербами было небрежно наброшено на плечи, а на светлых рукавах кимоно смутно поблёскивал какой-то узор — в темноте не было видно, но я почему-то подумала, что это журавли, вышитые золотом. А ещё я успела подумать, прежде чем он заметил меня, что эта одежда странным образом очень хорошо знакома мне, словно бы я не раз видела её раньше, хотя могла бы поклясться, что ничего подобного Хикари-но ками никогда при мне не носил. Я шла к нему, постепенно замедляя шаги в охватившем меня каком-то благоговейном трепете, пока, наконец, не поймала себя на мысли, что невольно уже почти крадусь. Ками повернул ко мне голову, улыбнулся и сказал своим спокойным негромким голосом:
— Опаздываешь, тэнши.
— В дзори ходить неудобно, — попыталась я оправдаться.
Несмотря на то, что мой благоговейный трепет до сих пор не развеялся и я продолжала смотреть на бессмертного ками как зачарованный кролик, каким-то краешком сознания я улавливала в нём ещё не до конца растворившуюся сущность тэнши, и только поэтому не падала ниц и разговаривала с ним, как более или менее равная. Меня посещали похожие чувства, когда я видела Мидзу-но ками, стоящего в струях дождя, и Кадзэ-но ками, расправившего крылья в полёте, но их величие было таким мощным, что меня буквально парализовывало и язык прирастал к нёбу. Сейчас Хикари-но ками, купающийся в звёздном свете, тоже был на пике своей божественной мощи, но его могущество не успело окончательно окрепнуть — слишком недолго ещё он был в статусе ками.
— Старший Первосвященник уже, наверное, решил, что ты дала дёру в Токио, — усмехнулся ками.
— А почему ты не с ними? — спросила я тихо, делая ещё несколько неуверенных шагов в его сторону.
— Тебя вышел встречать, — отозвался ками и на этот раз ни тени улыбки не мелькнуло у него на лице.
— Спасибо, — поблагодарила я, чувствуя, как противно защипало в горле.
Он снова запрокинул голову и посмотрел на звёзды.
— Хочешь звёздочку с неба, Саку-чан? — неожиданно спросил он.
Я улыбнулась:
— Детский вопрос, ками. Во-первых, звёзды очень-очень далеко, а во-вторых, это огромные раскалённые шары...
Он не дослушал:
— Много ты знаешь о звёздах! Дай-ка мне руку.
Я послушно протянула вперёд правую руку. Хикари-но ками едва заметно прищурился, взял её двумя своими, перевернул ладошкой вверх и быстро убрал руки. Что-то холодное, круглое и светящееся осталось лежать на моей раскрытой ладони. Я поднесла руку ближе к глазам, чтобы получше рассмотреть таинственный предмет, и ахнула:
— Неужели?... — спросила я, задыхаясь от волнения.
Он улыбнулся и кивнул.
Обжигающе-холодный, призрачно-сияющий, серебристо-белый матовый шарик, размером чуть поменьше шарика для пинг-понга, действительно был похож на звезду с неба. Не на гигантский раскалённый шар. На маленькую звёздочку, о которой я тайно мечтала, будучи ребёнком.
— Нравится? — спросил Хикари-но ками, поправляя на плечах хаори.
— О-о-очень! — простонала я.
— С Днём рождения, тэнши.
Я не выдержала и низко поклонилась ему:
— От всего сердца благодарю, Хоши-но Хикари-но ками-сама!
Он расхохотался:
— Ну зачем же так официально, а? Простого "спасибо" было бы более чем достаточно.
— Ты же не знал... хотя... ой, только не говори, что знал! Ведь я с самого детства мечтала о звёздочке! Мне хотелось, чтобы она жила у меня под подушкой, и я бы с ней играла по ночам в стране снов, и... Ой, ну это всё детские глупости, конечно!...
— Я не знал, честно. Просто подумал, что звёздочка могла бы тебе понравится.
Я слегка покатала шарик на ладони и заметила, что он оставляет яркий светящийся след.
— Что это, ками? — спросила я, легонько потерев след пальцем.
— Звёздная пыль. Она красивая, но в нашей атмосфере нестойкая, — быстро тает.
И действительно, след от шарика бледнел прямо на глазах.
— А как ухаживать за звёздочками? Как использовать? Где хранить? — во мне вновь проснулся любознательный бесёнок и так и сыпал теперь вопросами.
— Звёздочки особого ухода не требуют, Саку-чан. Носи с собой, если хочешь, или положи её где-нибудь дома. Она может подарить вдохновение или красивые сны, но это не обязательно будет так. В общем-то звёзды — довольно бесполезные игрушки.
Я перекатывала свою звёздочку с ладони на ладонь, чувствуя, как горит кожа от её ледяного дыхания. Но чем дольше она была у меня в руках, тем теплее становилась.
— Ну что, пойдём к остальным? — спросил Хикари-но ками.
— Да, конечно, — ответила я.
Карманов в кимоно, разумеется, предусмотрено не было, а носить что-либо в рукавах я не привыкла. Но ничего, у меня есть тайничок понадёжнее, — подумала я, скользнув рукой за пазуху и поудобнее размещая уже только лишь слегка прохладную звёздочку в бюстгальтере.
Хикари-но ками вновь улыбнулся мне и пошёл вперёд, не оглядываясь. Я заковыляла сзади, стараясь не спотыкаться, чувствуя, как звёздочка приятно холодит грудь, и изо всех сил вонзив ногти в ладони, всё ещё сияющие стремительно гаснущим серебристо-белым светом звёздной пыли...
***
Если бы Хикари-но ками так любезно не притормозил, я бы наверняка шлёпнулась, но судьба была ко мне явно благосклонна, и я успела в последний момент вцепиться в широкое спасительное плечо. "Осторожнее, эй!" — воскликнул он, быстро подхватывая меня под локоть. Мидзу-но ками ахнул, Первосвященники дружно хихикнули, Кадзэ-но ками скользнул по мне равнодушным взглядом и вернулся к прерванному возлиянию. Та-ак, очень хорошо! Все решили, что я просто споткнулась. Никто не понял, что у меня подогнулись колени, когда я увидела Повелителя Ветров спустя такое долгое время... и защемило сердце, когда, приглядевшись, заметила, что у него больше не было длинных волнистых прядей — вместо них торчали во все стороны странного вида остриженные рыже-пегие "пёрышки". Кровь бешено застучала в висках, заглушая все прочие звуки, а тем временем заботливый Хикари-но ками уже помогал мне усесться между Первосвященниками на специально приготовленный для меня дзабутон. Само собой, что про уроки госпожи Накамура по правильному подворачиванию подола я даже и не вспомнила, но руки, странное дело, сделали всё сами, как будто я с рождения не носила ничего кроме кимоно. Братья почти хором отчитали меня за опоздание (при этом я бесконечно извинялась и кланялась, как китайский болванчик), Мидзу-но ками долго пел цветистые дифирамбы в адрес добрейшей и искуснейшей госпожи Накамура, превратившей меня ("маленького серого воробушка") в такую изысканную даму ("цветущую яркую розу"). На этом вводная часть была закончена, и началась собственно праздничная.
По форме и содержанию закрытые банкеты в нашем храме мало чем отличаются от обычных дружеских пьянок, и к этому я была уже заранее готова. Основная цель мероприятия сводилась к тому, чтобы хорошо посидеть в компании близких людей, поэтому все старались веселиться, как могли. Мидзу-но ками развлекал нас длинными забавными притчами из личного опыта, которые, как я полагаю, все уже, кроме меня, слышали раз по двадцать, но всё равно смеялись, как и над шутками Старшего Первосвященника, многие из которых вообще были за пределами моего понимания. Даже вечно молчавший Хикари-но ками, разрумянившийся от выпитого сакэ, оживился, болтал и хохотал вместе со всеми. И только Кадзэ-но ками продолжал сосредоточенно есть, и ещё более сосредоточенно пить, не принимая участия в беседе, даже, казалось, не слушая, и лишь изредка подталкивал локтем сидящего слева Младшего Первосвященника, чтобы тот поставил поближе к нему очередное блюдце с закуской. Несмотря на достаточно хрупкое телосложение, аппетит у него всегда был завидный. Я искоса наблюдала за ним, не поворачивая головы и отчаянно стараясь, чтобы никто этого не заметил, и в конце концов от напряжения в скошенный глазах у меня начала кружиться голова. Есть мне совсем не хотелось, пить тем более, но я машинально что-то глотала, даже не запоминая, кто и что мне наливал. Мидзу-но ками сидел прямо напротив, и несколько раз за вечер, случайно поднимая глаза, я ловила его ободряющую светлую улыбку, но даже она, всегда безотказно действовавшая на меня в любой ситуации, сейчас облегчения не приносила.
Как-то незаметно для меня, целиком поглощённой наблюдениями за трапезничающим Повелителем Ветром, Хикари-но ками вдруг переместился на место Старшего Первосвященника и оказался рядом со мной. У меня к тому времени так отваливалась спина от неудобного сидения, что просто сил уже не было терпеть. А может быть, конечно, во всём был виноват коварный алкоголь, напрочь отключивший во мне последние остатки совести и воспитания, только я обнаглела настолько, что, улучшив момент, склонила голову и спросила у ками, нельзя ли мне немножко посидеть, прислонившись к нему. Он удивлённо распахнул глаза, однако же ничего не ответил, переложил чашечку с сакэ в другую руку, освободившейся обнял меня за плечи и притянул к себе. Я чуть не застонала от счастья, почувствовав, как начало потихоньку отпускать сведённую от напряжения спину. Поёрзав немного и устроившись поудобнее, я клятвенно пообещала шёпотом, что завтра же разложу все его диски в алфавитном порядке. Ками рассмеялся и ответил:
— Договорились! И ещё... отнесёшь одеяла в химчистку?
— Отнесу, — пообещала я, мысленно скрипнув зубами. Одеяла жутко тяжёлые, а до ближайшей химчистки топать и топать, и до сих пор я всячески старалась отвертеться от этой работы, намекая Хикари-но ками различными путями, что мы могли бы как-нибудь вдвоём отвезти их в машине. Но все мои намёки тщательно игнорировались, и теперь вот меня поймали на слове...
— Устала, Саку-чан? — спросил сидевший с другой стороны Младший Первосвященник, заботливо доливая мне сакэ.
Я кивнула и подумала, что пить-то мне, пожалуй, хватит, но всё равно машинально поднесла чашечку к губам.
— Подожди-ка! — вдруг остановил меня Хикари-но ками, и разговор моментально смолк и все посмотрели на нас, а я вдруг почувствовала, что его пальцы скользнули под тонкий шёлк, направляясь к моему надёжному тайничку. И не успела я ещё как следует удивиться, испугаться и смутиться, как он умелым движением выудил оттуда звёздочку и бросил её мне в сакэ. Звёздочка заняла почти всю чашечку, смешавшееся со звёздной пылью вино перелилось черед край и потекло светящимися ручейками по моей руке.
— Ты спрашивала, как можно использовать звёзды, — улыбнулся Хикари-но ками. — Вот так тоже можно, Саку-чан!
— Пей-пей, девочка, — промурлыкал вдруг Мидзу-но ками. — Сакэ, настоянное на звёздах, — самое лучшее лекарство от хандры.
При упоминании о хандре я невольно бросила быстрый взгляд на Кадзэ-но ками, но он, вот уже в который раз за сегодняшний вечер, почти целиком спрятался в плотных клубах табачного дыма. Вздохнув, я зажмурилась и выпила. Вкус никак не изменился, разве что сакэ стало чуть прохладнее, и этот холодок ещё некоторое время жил у меня во рту и на губах — видимо, пока таяла звёздная пыль...
Сейчас уже не могу вспомнить, был ли у "лекарства" какой-то моментально ощутимый положительный эффект или нет, но я почему-то очень серьёзно увлеклась "лечением", и в конце концов по моему глупому хихиканью и неловким движениям всем стало понятно, что с расстройства и непривычки я, очевидно, перебрала. Всё это я помню уже крайне смутно и неотчётливо, но голос Кадзэ-но ками до сих пор, как раскалённый гвоздь, плавит туман моих воспоминаний:
— Эта тэнши совершенно не умеет пить. Отведите её кто-нибудь спать от греха подальше!
Хикари-но ками легонько потормошил меня:
— Ну что, Саку-чан, пойдём спать?
— Угу, — промычала я, утыкаясь носом ему в плечо...
Пока мы не скрылись в густом сумраке под деревьями ведущей к храму аллеи, я, собрав в кулак всю имеющуюся в наличии волю, старалась идти прямо, даже несмотря на то, что неудобные дзори, причинявшие столько проблем и на трезвую голову, до сих пор были у меня на ногах. Хикари-но ками крепко держал меня за локоть и уверенно шёл в темноте, казавшейся мне совершенно непроглядной. Он тоже изрядно выпил сегодня, но по сравнению со мной, это никак не ощущалось. Как только я поняла, что оставшийся за спиной Кадзэ-но ками уже не сможет увидеть меня, вся моя воля куда-то улетучилась, ноги начали подламываться и я беспомощно повисла на руке Хикари-но ками. Но в голове, как это ни странно, мигом прояснело.
— Отнести тебя? — спросил ками, останавливаясь.
— Не-не, я сама...
Язык у меня заплетался так же, как и ноги.
— Да перестань, мне вовсе не трудно, — сказал он, подставляя спину.
Я послушно залезла на него и обняла руками за шею.
— Держись только крепче, ладно?
— Ладно, — отозвалась я, и зарылась лицом в его волосы.
Почувствовав, что мы свернули с аллеи, хотя вроде бы не должны были, я подняла голову и попыталась сориентироваться.
— Подожди... куда это мы?... Разве мы идём не... к тебе? — спросила я тихо, запнувшись на последних словах.
— Нет, — ответил ками спокойно, — мы идём к Младшему, в Правое крыло.
Очевидно хмель безраздельно господствовал в моей голове, раз я была уверена, что Хикари-но ками несёт меня в свою спальню! И самое интересное, что я не сопротивлялась. Не хотела — это абсолютно точно, но и не возражала... Почему, ну почему я вообще решила, что этой ночью буду спать рядом с ним? Потому что была одинокая, пьяная и несчастная, а он был таким же пьяным и одиноким, но он был надёжным... и ещё он был моим другом. А Кадзэ-но ками так ни разу за весь вечер и не взглянул на меня. Не сказал ни слова. Даже не пожелал спокойной ночи, когда мы уходи, только небрежно кивнул, сделав вид, что всецело занят прикуриванием очередной своей вонючей сигареты...
— Прости меня, ками... — прошептала я, снова пытаясь спрятать горящее лицо у него в волосах. — Сама не знаю, чего это я вдруг...
— Не бери в голову, Саку-чан. Поспишь, и всё пройдёт...
Господин Младший Первосвященник был не только проницательным, но и дальновидным, поэтому футон для меня приготовил заранее.
— Смотри, выспись хорошенько, — напутствовал меня Хикари-но ками перед уходом. — Тебе завтра одеяла в химчистку нести.
Я поморщилась и кивнула, начав развязывать оби, и вдруг вспомнила:
— Ой! Моя звёздочка! Я оставила её там, в чашечке!
Хикари-но ками, который уже практически успел задвинуть за собой сёдзи, просунул голову обратно в комнату и сказал:
— Не волнуйся, я занесу её, когда пойду спать.
— А ты что... возвращаешься?
— Ну конечно! Ты знаешь, сколько там ещё сакэ осталось? Мы, наверное, до утра сидеть будем.
"Бедные-бедные наши с господином Младшим Первосвященником цветочки! Ведь если Кадзэ-но ками напьётся..." — думала я в ужасе, натягивая одеяло на свою глупую, пьяную и очень несчастную голову...
...Мне снилось, что он идёт быстрыми шагами по какому-то лавовому полю, а я почти бегом следую за ним, и всё никак не могу догнать, хотя ясно и чётко вижу перед собой слегка ссутуленную спину — кажется, что вот, только протяни руку, и коснёшься торчащих под рубашкой лопаток, — и я тяну руки, но дотронуться до него так и не получается. Наверное, мы уже долго так идём, потому что я чувствую, что сил у меня почти не осталось, и я скоро отстану настолько, что уже никогда не смогу приблизиться даже на такое расстояние.
— Безмозглая идиотка! — доносится до меня его глухое ворчание. — Никчёмная дура! Ничего не замечаешь вокруг себя, ничего не хочешь видеть! Оба вы — тупые безмозглые идиоты, но ты хуже, потому что женщина, чёрт тебя дери! За каким лешим ты до сих пор таскаешься за мной, а?
Я чувствую, что вот-вот заплачу, но у меня не получается. "Ах да, благодетельный Мидзу-но ками же унёс мои слёзы!" — вспоминаю я.
— Подожди... Ну притормози хоть на секундочку! — кричу из последних сил, задыхаясь. — Я же живой человек! Мне, в конце концов, больно!
Только сейчас я замечаю, что на ногах у меня дзори на высоченной подошве, и некогда беленькие носочки-таби почти до самого верха пропитались кровью.
— Если больно, сиди дома, тебя никто не просил бежать за мной! — бросает он на ходу через плечо.
— Я бегу по собственному выбору, ками! — кричу я, что есть силы, чувствуя, что лёгкие вот-вот разорвутся.
— Дура!
— Да! Но и дура я тоже по собственному выбору!
Он резко останавливается и поворачивается ко мне, но тут внезапно я спотыкаюсь, падаю и лечу куда-то в пустоту, мимо него, словно меня засасывает в землю.
— Держись, цветочек мой, держись!
Он бросается ко мне и протягивает руку. Я пытаюсь было ухватиться, но пальцы только чуть-чуть скользят по коже, и его рука вдруг рассыпается на части розовыми лепестками. Они падают мне на лицо, я продолжаю лететь вниз, но вижу только его космические глаза, из которых крупными каплями сочится горечь.
— Если бы ты не была дурой, я никогда не полюбил бы тебя, — почти беззвучно шепчут его губы на прощание...
...Проснулась я далеко за полдень и тихонько лежала, наблюдая в приоткрытые сёдзи, как Младший Первосвященник колдует над чайником. Возле моей руки стояла вчерашняя чашечка для сакэ, в которой бледным светом сияла моя звёздочка, а вокруг лежало несколько удвядших розовых лепестков.
— Гуджи-сама, это Вы принесли сакуру, когда я спала? — спросила я потом, задумчиво отхлёбывая свежезаваренный ароматный чай.
— Нет, Саку-чан, я ничего не приносил. Хикари-но ками заходил потом, принёс твою звёздочку, но лепестки уже были здесь... Мы подумали, что это лепесточки твоей силы — ну, что ты как-то пыталась использовать магию перед сном...
— Не-ет, мои бы так долго не пролежали, развеялись бы моментально... Откуда же?..
— Сёдзи были слегка раздвинуты, когда я пришёл, и хотя это странно, конечно, но, может быть, их просто принесло ветром?
— ...принесло ветром... — снова задумчиво повторила я, бережно заворачивая лепестки в салфетку. Про сон, приснившийся мне в священную ночь Равноденствия, я никому рассказывать не стала...
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
2.1 Мемуары тэнши: Разрыв
Часть 2. Отражённая реальность
Когда в любви всё идёт слишком гладко — это верный признак того, что скоро непременно случится катастрофа. У нас же с Кадзэ-но ками всё рухнуло настолько стремительно, что я даже не успела понять, где оступилась. Он всё время качал меня, как на качелях, то с головой погружая в щемящую нежность, то иссушая обжигающей страстью, и мне просто некогда было что-то анализировать, иначе я бы наверняка заметила, когда его чувства вдруг изменились...
читать дальшеНельзя сказать, что мысли о возможном конце никогда не приходили мне в голову, — приходили, и не раз, — но скорее всё-таки больше в виде гипотетической, чем реальной возможности. Одним словом, я наивно полагала, что впереди у нас должно было быть ещё предостаточно времени до тех пор, пока чувства не начнут угасать, и не знала, что счёт счастливых безмятежных дней на самом деле уже шёл на часы.
Лето кончалось. Я справилась с двумя Безднами, почти до конца сумела вытравить из сердца боль от разрыва с Мидзу-но ками, и теперь просто отдыхала, отдаваясь всё сильнее и сильнее бушевавшей страсти... И тем страшнее мне было осознать те несколько равнодушно брошенных слов: "Я больше не могу быть с тобой!" — и колючие глаза, беззвёздные сгустившиеся космические ночи на дне холодных зрачков...
Я шла ему навстречу, веря, что меня как обычно крепко обнимут, и я почувствую тёплое дыхание на своих волосах прежде, чем смогу дотянуться до его губ. Да-да, именно — я шла за поцелуем, и теперь жестокие слова Кадзэ-но ками, острыми кольями резко вбиваясь в позвоночник, заставили меня неподвижно замереть на полпути. Но в первый момент я даже смогла проглотить слёзы и только спросила, стараясь, чтобы голос не сорвался:
— Почему?
— На тебя уходит слишком много сил. И времени.
И всё. Я поняла, что он больше ничего не скажет.
Теперь во всяком случае мне стало ясно, почему вдруг сегодня в саду собрались все обитатели храма. Отречение требует свидетелей. Я спиной чувствовала, как недоуменно переглянусь Первосвященники, — видимо, для них слова Кадзэ-но ками тоже были полнейшей неожиданностью. От Мидзу-но ками сейчас исходили явственно ощутимые волны поддержки, и может быть только благодаря им я всё ещё стояла на ногах и могла сдерживать слёзы, хотя где-то глубоко в своих мыслях сейчас каталась по земле от отчаяния и рыдала так, что лёгкие сжимались в спазмах, отказываясь дышать. Я чувствовала пристальный взгляд Хикари-но ками, но никаких эмоциональных вибраций от него не шло. Понимая всю драматичность происходящего, никто не проронил ни слова, только оглушительно трещали цикады и деловито жужжали толстые шмели в траве у наших ног. Кадзэ-но ками тоже молчал и продолжал смотреть на меня теми же холодными, неподвижными глазами. Очевидно, он ждал какой-то ответной реакции с моей стороны. Где-то в глубине сознания у меня мелькнула было крохотная искорка надежды — уж не испытание ли это? — но ответ был слишком очевиден: даже мой суровый ками не стал бы играть такими вещами. Хотя я старалась изо всех сил сдерживаться, всё же невооружённым взглядом было заметно, что меня трясёт, и как потом мне рассказали, слёзы-то у меня всё-таки капали, только я их не замечала.
— Если ты считаешь... что другого решения нет... - начала я почти шёпотом, делая вынужденные паузы, чтобы перевести дух, — мне остаётся только... принять...
Всё же где-то в глубине души я рассчитывала, что он несерьёзно. И вот-тот сейчас застывшая чернота в глазах оттает, и он улыбнётся, криво и как бы нехотя, шагнёт вперёд и прижмёт меня к груди, ворча вполголоса: "Какая же ты у меня дурочка, цветочек!.." И когда ничего подобного не произошло, и горькое чувство непоправимой неизбежности наконец захлестнуло меня с головой, породив что-то наподобие паники, я поняла, что кажется сейчас всё-таки упаду на колени и зареву так, что не смогу дышать.
— Хм... Я не надеялся, что ты так легко смиришься, но, в любом случае, это единственное, что тебе сейчас остаётся, — холодно процедил Кадзэ-но ками, отвернулся и пошёл, не спеша, по гравийной дорожке в сторону храма...
Почему даже тогда, когда он ушёл, никто так и не сказал мне ни слова? Братья-Первосвященники и Хикари-но-ками просто тихо испарились, словно бы их здесь никогда и не было, и только Мидзу-но ками, проходя мимо, быстро укрыл одной из своих ароматных шёлковых накидок мои вздрагивающие от рвущихся наружу рыданий плечи.
Сама удивляюсь, почему я тогда не каталась и не выла, как раненное животное. Земля уходила у из-под ног, Вселенная перевернулась и раскололась, обрушиваясь на голову, смысл всего моего существования отвернулся и равнодушно ушёл, а я тихо сидела на лужайке, залитой тёплым солнышком позднего лета, и думала только о том, что должна во что бы то ни стало сохранить лицо. Безусловно, я сделала что-то такое, что очень сильно разочаровало моего любимого ками. Вероятно, его утомила моя бестолковость... Или, быть может, он просто устал от меня самой? Как бы то ни было, но я не могу допустить, чтобы его разочарование переросло в презрение. Отчуждение и холодность ранят больно, но это я, пожалуй, вытерплю — после всего, что мне довелось пережить, сопротивляясь Безднам, я способна вынести и не такое — но только не презрение, нет! "Не хочу! Не хочу! — твердила я шёпотом сквозь прикушенные пальцы. — Сейчас нельзя поддаваться эмоциям. Потом, всё потом! И повою, и покатаюсь всласть, чтобы выдохнуть наконец этот ужасный болезненный комок из груди, но только когда ОН не сможет увидеть меня. Когда никто не увидит меня и не сможет рассказать ЕМУ. Потом!.."
...Не знаю, сколько я просидела так, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, обливаясь слезами и грызя до синевы собственные пальцы под тонким узорчатым шёлком, пахнущим Мидзу-но ками. Но, кажется, когда Младший Первосвященник пришёл за мной, солнце уже садилось, и слёз больше не осталось.
— Пойдём ко мне, Саку-чан, — проговорил он ласково, словно утешая больного ребёнка, помогая мне подняться на затёкшие ноги. — Поешь, согреешься... Я чаёк для тебя заварил...
Поесть у меня так и не получилось, и Младший Первосвященник со вздохом унёс нетронутый ужин. Его особенный чай на этот раз оказал какой-то странный эффект: я ожидала, что он согреет и успокоит, но вместо этого, как только моя чашка опустела, всё то, что я так старательно утрамбовывала в себя, сидя в саду, вдруг неудержимо полезло назад, и как я ни старалась сдерживаться, в конце концов вырвалось наружу в виде неудержимого клокочущего плача. Я быстро зажала руками рот, чтобы было не слышно всхлипов, но это слабо помогло. Первосвященник, ничего не говоря, погладил меня по плечу и налил ещё чаю. Я упрямо замотала головой, опасаясь, что если выпью ещё хоть каплю, окончательно потеряю над собой контроль и начну, пожалуй, в истерическом припадке рвать на себе волосы. И тогда Младший Первосвященник вдруг перестал улыбаться и пообещал, что будет вливать в меня чай насильно, и даже через клизму, если вдруг вздумаю плеваться, и глаза его сузились и стали настолько безжалостными, что я нисколечко не усомнилась — он недрогнувшей рукой исполнит обещанное. Поэтому в тот вечер я больше не спорила, чашка за чашкой пила ароматную горячую жидкость, не приносившую облегчения, захлёбывалась от плача, попутно шепча какие-то бессвязные извинения и даже несколько раз порываясь убежать в сад. В конце концов мне уже самой начало казаться, что не настолько глубоким было моё горе, сколько я тут наплакала. И всё-таки чай кончился раньше, чем слёзы.
— Пожалуйста, гуджи-сама, только не рассказывайте никому! — молила я, судорожно переводя дух, используя при этом редко употребляемое здесь официальное обращение к первосвященнику.
— Нет-нет, что ты, что ты! — поспешно начинал уверять он, пододвигая поближе ко мне салфетки...
И всё это время, с той самой минуты, как Кадзэ-но ками произнёс эти ужасные слова, у меня в голове в бешеном темпе вертелись осколки воспоминаний, образов, ощущений... Прикосновения рук, которые я так любила, мягкие и лёгкие пряди волос, танцующие на ветру, щекотавшие мои щёки, поцелуи и ласки, запах нори, источаемый мокрым голым плечом, в которое так сладко было уткнуться носом, насмешливый шёпот по покровом ночи, непрестанный надоедливый табачный дым, мерцающие серебристо-чёрные перья уверенно раскинутых в полёте сильных крыльев, тепло родных коленей, убежище от кошмаров в крепких объятьях и утешительный ровный стук любимого сердца, когда в груди начинает щемить от невыносимой нежности... Всё это безостановочно кружилось в сознании, вонзаясь в сердце и разрывая его на части, оглушая, лишая разом всех накопленных сил одним лишь единственным осознанием — всего этого для меня больше не будет. Никогда...
Той ночью я осталась спать в Правом крыле. Младший Первосвященник ещё долго уговаривал меня хоть что-нибудь съесть, но аппетита совершенно не было, и я продолжала упорно отказываться. Тогда он сходил за моим футоном и расстелил его прямо тут, в столовой. Я уткнулась было носом в одеяло, но тут же слёзы снова хлынули из глаз — оно всё ещё хранило запах Кадзэ-но ками.
Так я лежала в темноте без сна, вдыхая стремительно таявший аромат любимого божества, и тихо-тихо плакала, боясь потревожить Младшего Первосвященника.
...Мидзу-но ками пришёл уже глубокой ночью. Он неслышно сел возле меня и начал осторожно гладить по вздрагивавшей взмокшей спине.
— А я ведь предупреждал тебя, девочка моя... — прошептал он, склонившись к самому моему уху. — Я говорил, что привязанности до добра не доводят, но ты не послушалась...
Я не ответила, но он, кажется, не особенно и не ждал.
— Ты ведь не хочешь, чтобы кто-то видел твои страдания, верно? Ш-ш, нет-нет, не надо ничего говорить... Сейчас я унесу все твои слёзки до тех пор, пока ты не станешь сильнее, и их никто-никто не увидит. Но болеть — да, — болеть ещё будет долго, деточка... Ну ты уж потерпи, хорошо? Всё когда-нибудь проходит, и сегодня мне больше нечем тебя утешить.
Мне хотелось броситься к нему на шею, прильнуть всем телом, прирасти, да так и остаться с ним навсегда. Мидзу-но ками... мой неиссякаемый живительный источник... от которого сама же и отвернулась по собственной воле. Он снова пришёл, чтобы помочь, даже после того необдуманного отречения, принёсшего всем столько беспокойства. И хотя теперь я снова сгорала от стыда за тот раз, но и после этого всё равно ни на единое мгновение не засомневалась в том, что поступила тогда правильно. И поэтому сейчас даже не посмела повернуться и взглянуть в глаза сияющему ками. Но он ведь и так всегда понимал меня, без лишних жестов и слов.
...Мидзу-но ками просидел со мной до самого рассвета, погрузившись в отрешённое молчание, и только продолжал легонько поглаживать меня по спине. Он ушёл только после того, как убедился, что я крепко уснула тем особенно целительным чёрным ватным сном без сновидений, после которого вновь обретаются силы и ясность восприятия.
И он ведь сдержал своё обещание: с той ночи я больше не могла плакать.
***
Несколько следующих дней я почти безвылазно просидела в Правом крыле Младшего Первосвященника, всеми силами стараясь не столкнуться как-нибудь ненароком с Кадзэ-но ками. По всей видимости, он тоже не особо жаждал со мной встречаться, поэтому перестал завтракать вместе со всеми, и часто попросту куда-то уезжал, ничего никому не сказав. Я же все эти дни усиленно помогала Первосвященнику по хозяйству, чтобы как-то отвлечься, но вместе с тем напряжённо размышляла о том, как мне теперь быть дальше. Как и предупреждал Мидзу-но ками, боль никуда не ушла, и, наверное, даже стала ещё сильнее, когда прошёл первый шок.
Сейчас я пряталась скорее инстинктивно, чтобы не растравлять лишний душу, но в то же время понимала, что рано или поздно выйти и заняться какими-то текущими делами всё равно придётся, и частых встреч с покинувшим меня ками будет никак не избежать. Это угнетало, потому что я не знала, как выдержать такое и не сойти с ума. Кроме того, здесь, в храме, всё было в буквальном смысле пропитано его аурой: о нём напоминала каждая чашка в буфете, каждый цветочек в саду, и это уже само по себе сильно меня мучило. С тех пор, как он ушёл, я не могла даже подойти к священной сакуре — её мирно кружившиеся в воздухе лепестки пробуждали во мне неясные и, казалось бы, уже давно уснувшие воспоминания: судорожно сжатые пальцы, горячий июльский полдень, широко распахнутый воротник юката и пряди волос, прилипшие к жаркой влажной коже, клубы табачного дыма, тонувшие в густой розовой кроне в сумерках первого вечера Танабата мацури, когда все ждали Ткачиху и Волопаса, чтобы поприветствовать их... Нет, пока эти воспоминания причиняют такую боль, к сакуре мне лучше вообще не ходить. Да и, наверное, лучше вообще никуда не ходить. Или же наоборот, уйти как можно дальше, спрятаться и не вспоминать, не страдать...
— Ты совсем спятила, да? — строго поинтересовался у меня Старший Первосвященник, когда я вскоре попросила разрешения перебраться в какой-нибудь региональный храм. — Тебе что, так плохо здесь?
— Н-нет... не то чтобы плохо, — пролепетала я, старательно разглядывая переплетающиеся полоски на циновке возле своего колена и не смея поднять глаза. Когда старший гуджи-сама был в таком настроении, я реально начинала его бояться. Мне и так потребовалось всё моё мужество, чтобы приплестись сегодня в Левое крыло с такой просьбой. Сейчас мне чудилось, что в дзабутоне, на котором я сидела, было не меньше килограмма гвоздей. Причём раскалённых.
— Ну и? — спросил он ещё суровее, и мне тут же страшно захотелось вернуться под заботливое крылышко его брата и в пятый раз перемыть всю посуду из буфета.
— Ну, понимаете... После того, что недавно случилось... Мне стало тяжело здесь находиться... Хотя я уже давно привыкла считать этот храм своим домом, и пока не совсем представляю, как буду жить вдали от него... — заикаясь, залепетала я.
— А, понятно. Убегаешь, значит.
Я вздохнула.
— Пусть так... Но я не знаю, как теперь смотреть в глаза Кадзэ-но ками... Всё время боюсь, что сделаю что-то так, он начнёт окончательно презирать меня.
— Вот уж не думал я, Саку-чан, что ты такая трусиха! С чего вдруг такие мысли? Разве ты в чём-то провинилась перед ним?
— Н-не знаю... — призналась я честно. — С одной стороны, я не вижу, где могла допустить ошибку, с другой — думаю, ками должно быть виднее. Если он расстался со мной, почти ничего не объяснив, значит, что-то было не так.
Первосвященник тоже вздохнул, потом проворчал, но уже куда мягче:
— Причина может быть и не в тебе вовсе, об этом ты не думала? Мало ли что могло стукнуть в голову Кадзэ-но ками, а ты уже решила всё бросить и ищешь себе нору поглубже, чтобы забиться туда понадёжнее. Ты же вроде бы всегда понимала, что служить в главном храме — высокая честь, так какого же хрена теперь от этого отказываешься?
По правде говоря, его слова удивили меня. До сих пор я видела себя здесь обыкновенной приживалкой, вовсе не считая свои повседневные обязанности служением. Оказывается, Старший Первосвященник думал по-другому...
— Ой, ну что ж ты так вылупилась-то, девочка? — захохотал он, резко откинув назад голову. — Только не говори, что ты до сих пор не сообразила, что тебя готовят на должность бывшего нашего Хикари-но тэнши?!
Видок у меня, наверное, и в самом деле был настолько изумлённый, что Первосвященник хохотал до тех пор, пока слёзы не выступили на глазах.
— Ха-ха, нет, ну это надо же! Видимо, совсем ты тут со своими романтическими бреднями связь с окружающим миром потеряла! Тебя же Мидзу-но ками не за красивые глазки привёл сюда! Или ты как раз так и подумала?
Мне было ужасно стыдно, но ведь примерно так я всё время и думала. То есть даже представить не могла, что меня — МЕНЯ, которую всегда была сама по себе едва ли чуть больше, чем ничего, — и вдруг сразу на место Хикари-но тэнши!
— Да быть же такого не может! — пискнула я, на всякий случай по-черепашьи втягивая голову в плечи. — Вы шутите?
— Хах, стал бы я столько времени терпеть здесь обычную дармоедку! Тут знаешь ли, милая моя, всё-таки храм, а не дом свиданий, и если ты думала, что к тебе особое отношение только потому, что ты спишь с ками... Много вас таких, очень много... слишком даже много. И если каждая будет жить в храме — ой-ёй! — мы с братом мигом перевоплотились бы из служителей культа в служителей борделя, ха-ха-ха!
— Но... постойте-постойте, почему меня? У Мидзу-но ками не нашлось никого получше?
Я удивлялась абсолютно искренне. Первосвященник недоумённо пожал плечами:
— А я почём знаю? Сначала он вроде бы просто привёл тебя на посвящение, как всех, потом сказал: "Присмотритесь повнимательнее к этой тэнши, может, она здесь приживётся". Ну, мы присмотрелись, ты и в самом деле прижилась, от добра добра не ищут, так что на некоторые твои недостатки и неопытность мы закрыли глаза. Ками сказал: "Готовьте её потихоньку", мы и готовили. В храме при любом раскладе должен быть кто-то из тэнши, поэтому после посвящения Хикари-но ками ты как бы и осталась вместо него. И между прочим, если бы не эти твои дурацкие приключения с отречением, безднами и прочими глупостями, давно уже смогла бы начать полноценно работать.
Я сидела, напрочь лишившись дара речи, пришибленная такой неожиданной новостью. В самом деле, если бы я хоть на минуточку освободила разум от своих любовных переживаний, то могла бы и сама догадаться... и почему моим наставником когда-то был Хикари-но тэнши, и почему меня не выставили за ворота сразу же после отречения, и даже почему мне больше не давали танцевать кагура во время служб — конечно же, уже не по статусу, как и сказал тогда Младший Первосвященник! Сейчас моё сознание лихорадочно пыталось переварить полученную информацию, и я буквально оцепенела от растерянности.
— Всё ещё хочешь уехать? — насмешливо поинтересовался Первосвященник.
Я заколебалась, не зная, что ответить.
— Дело твоё, конечно...
— Не хочу, — прошептала я хрипло, упершись кулаками в пол.
— Вот! Наконец-то ты сказала что-то разумное. Эй, ты не хнычешь там часом?
— Не хнычу.
Могла бы, давно б уже ревела в три ручья, но ведь милосердный Мидзу-но ками унёс мои слёзы...
— Так примешь ответственность?
— Приму!
— Учти, что все твои бабские глупости и сердечные дела нас с братом мало интересуют, поэтому делать на это скидку никто не будет. Работа есть работа, и мы будет требовать качественного её выполнения. Ясно?
— Ясно.
— Вот-вот! Такой настрой мне нравится уже куда больше. Значит так, слушай: во-первых, — сразу для справки — в обиду мы тебя никому не дадим, даже не сомневайся. Во-вторых, после всех своих бездн ты пока полноценно работать не сможешь, поэтому ограничимся для начала каким-нибудь простым служением. Ммм... думаю, что обязанности каннуси тебе вполне по силам, что скажешь?
И поскольку ничего внятного я сказать не могла, только мычала, хлопала глазами и открывала рот, как выброшенная на берег рыба, Старший Первосвященник спросил, уже почти обиженно:
— Ну ты что же, не хочешь быть нашей с братом любимой младшей сестрёнкой? Мы же тебя практически удочеряем. Что "Хаа"? "Хочу"? Так и говори, и не таращись, ради всего святого, не таращись ты так, а то мне уже страшно!
Гуджи-сама ещё некоторое время пытался разъяснить мне предстоящие обязанности, но видя, что я до сих пор мало вменяема, отпустил наконец с миром, пообещав, что мы ещё вернёмся к этому разговору.
На негнущихся ногах я кое-как доползла до Правого крыла и буквально рухнула на пол перед испуганным Младшим Первосвященником.
— Саку-чан, ты чего это? — захлопотал он, мигов притащив из кухни стакан с водой. Он, видимо, не знал, то ли напоить меня, то ли вылить воду на голову, чтобы я быстрее пришла в себя.
— Гуджи-сама, Вы тоже хотите удочерить меня? — пролепетала я, забирая у него стакан и осушая залпом.
— Ну-у... конечно, почему бы нет, — улыбнулся Первосвященник, на всякий случай озабоченно потрогав мой лоб. — Ты ведь очень хорошая девочка, Саку-чан...
— Не-ет, я дура! Дурындой была, дурындой и останусь, правильно Кадзэ-но ками говорил...
— Вот пусть попробует ещё раз такое сказать, когда я тебя удочерю, и до второго пришествия будет сам себе завтрак готовить! — засмеялся Первосвященник.
Я тоже невольно улыбнулась и протянула ему пустой стакан:
— Чайку нальёте?
— Непременно! Как раз свеженький заварил.
Улыбка Младшего Первосвященника была куда нежнее его фирменных бисквитов...
***
А на следующий день решилась и моя самая большая проблема.
Первосвященники сказали, что никаких церемоний для того, чтобы официально стать священнослужительницей (как-то по-дурацки звучит моя новая должность, поэтому буду впредь звать себя каннуси) не требуется, достаточно устной договорённости со всеми обитателями храма. Я выразила было осторожное опасение, что сейчас Кадзэ-но ками может и не согласиться, чтобы глупая тэнши и дальше тут оставалась, но Старший Первосвященник умел делать свирепое лицо ничуть не хуже самого Повелителя Ветров, и мне пришлось замолчать, так и не получив ответа. В конце концов, всё это было под его ответственность. Никакого специального облачения, ни парадного, ни повседневного, мне тоже не полагалось, и я осталась при своём строгом образе нерадивой ученицы додзё. Но я этому обстоятельству ничуть не огорчилась, и даже обрадовалась, Это образ нравился мне самой, и... был ещё одним напоминанием о счастливых днях с Кадзэ-но ками.
Определиться с моими прямыми обязанностями братья обещали как можно скорее, а пока что мне предложили выбрать личную спальню. Но ни одна из свободных комнат в главном жилом строении не подошла: мне казалось, что все они располагались слишком близко от спальни Кадзэ-но ками. Помявшись, я спросила у Младшего Первосвященника, нельзя ли мне перебраться в чайный домик у пруда, где я когда-то отращивала себе новые крылья. Он тут же принялся отчаянно трясти головой и махать руками:
— Нет-нет-нет-нет! Ни за что! Летом я бы ещё подумал, но сейчас — ни-ни! Там же даже электричества нет! Скоро начнутся холода, и ты там околеешь, Саку-чан, поверь на слово!
— Как же мне тогда?.. — по-детски скуксилась я.
— Ну, не знаю, — развёл руками Первосвященник. — Может быть, просто потерпишь? Знаешь, всякая боль со временем притупляется...
Я вдохнула и помотала головой:
— Дело не только в этом. А вдруг к нему однажды... кто-нибудь... придёт на ночь? И я услышу... что-нибудь?.. Нет, лучше уж я околею от холода в чайном домике, чем здесь от... от...
Я не зря беспокоилась. В лучшие дни Хикари-но ками, живший в соседней комнате, часто деликатно намекал нам за завтраком, что до рассвета не мог сомкнуть глаз, потому что "орали кошки", на что Кадзэ-но ками только смущённо прыскал в кулак, а я так вообще готова была провалиться сквозь пол. Межкомнатные перегородки во всех традиционных храмовых постройках были такие же традиционно тонкие, и как ни старались мы по ночам вести себя тише, в конце концов обоих накрывало так, что иногда даже Мидзу-но ками просыпался. В самые же горячие наши ночи спокойно спать могли только братья, потому что каждый из них жил в своём удалённом крыле.
— Ну что с тобой делать, — пожал плечами Первосвященник, — поживи до холодов, но потом я тебя пригоню обратно, слышишь? Перееду к брату, а тебя у себя в спальне поселю, если уж совсем никак. Хотя всё-таки надеюсь, что ты образумишься.
Я поблагодарила. Конечно же, я и сама понимала, что чайный домик был не самым удачным вариантом, но разве оставался у меня хоть какой-нибудь другой выбор? Прошла неделя с того дня, как мы расстались, и за это время я видела Кадзэ-но ками всего два раза, мельком, когда он в сумерках возвращался домой, попыхивая своей неизменной сигаретой. Подглядывала за ним в крохотную щёлочку неплотно задвинутых сёдзи в библиотеке, дрожала и задыхалась от боли, от непролитых слёз и нерастраченной нежности. И как бы сейчас ни свербило и ни жгло в груди, но у меня не получалось ни обидиться, ни разозлиться на него. Дни шли, но тоска не уменьшалась. Напротив, с каждым часом жить здесь и знать, что единственное моё лекарство — вот оно, рядом, только протяни руку — даже не желает смотреть в мою сторону, становилось всё невыносимее, и желание спрятаться росло с астрономической скоростью. Чайный домик был плохим решением, но другого у меня не было.
Впрочем, ситуация неожиданно поменялась уже после обеда.
Узнав от Младшего Первосвященника, что Кадзэ-но ками, уезжая сегодня утром, заранее предупредил, что к ужину не появится, я воспользовалась случаем, и выбралась наконец полноценно погулять в сад. Сначала я просто бесцельно бродила по старым аллеям позади храма, старательно избегая несколько наиболее памятных мест, связанных с такими, казалось бы, недавними безмятежными днями, но которым уже никогда не суждено было повториться.
Осень только-только началась, и здесь она совершенно не отличалась от лета: тот же зной, та же влажность, горячее солнце, синее небо с ослепительно-белыми кудрявыми облаками, яркая зелень, визжащие цикады, приставучии мухи, и даже запах был ещё совершенно летний, пыльный, пряный и цветочный. Я бродила, прокладывая странный, петляющий маршрут между разросшейся жимолостью и жасминовыми кустами, словно пыталась запутать и сбить со следа несущиеся вдогонку воспоминания, но сколько я ни кружила, а отделаться от них не получалось. Вот тут мы проходили, когда он вёл меня отращивать крылья... Здесь я потеряла мобильник, и долго потом ползала в траве, выслушивая длинную тираду о собственной бестолковости от невозмутимо курившего в сторонке ками, пока звуковой сигнал принятого сообщения не положил конец моим поискам... А вот у того дерева... — ой, нет, это даже вспоминать теперь неловко! — он тогда с такой силой прижимал меня к стволу, что у меня осталась ссадина между лопатками, и я неделю не могла носить открытые сарафаны, а ведь был самый разгар лета и стояло адское пекло...
Так, увлечённая настигавшими меня невольными воспоминаниями, я сама не заметила, как очутилась возле сакуры. Солнце уже клонилось к закату — темнеет здесь рано, — и неспешно кружащие в воздухе лепестки сейчас казались медово-оранжевыми. Как заворожённая, я стояла с враз опустевшей головой, и только смотрела и смотрела, как величественно и плавно танцуют на ветру срывающиеся с веток медовые капли. И хотя сердце моё в тот миг, вопреки ожиданиям, не разорвалось от горя, всё же подойти ближе я так и не решилась. Только доковыляла до старого каменного фонаря, и тяжело прислонилась, точнее сказать, привалилась к нему.
Не знаю, сколько я так простояла. Солнце ещё не успело сесть, значит не так долго... Но я не слышала, как кто-то подошёл. Только когда моего плеча коснулось другое, тёплое и сильное, я вышла из оцепенения и повернула голову.
— Сегодня особенно красиво, да? — тихо спросил стоящий рядом Хикари-но ками.
— Да, — эхом отозвалась я.
Мы помолчали. Рядом с ним всегда приятно молчать — это никогда не вызывает чувства неловкости. Я вдруг вспомнила, что в точно такой же позе возле этого же самого каменного фонаря ками стоял в моём давнишнем сне, когда я поразила Бездну Мидзу-но ками чёрным танто с серебряный драконом на рукояти. Это было... ох, как же давно это было! Ведь уже полгода прошло!
— Слышал, ты собралась перебираться в чайный домик? — спросил Хикари-но ками, не отрывая внимательных глаз от сакуры.
— Да, — точно так же, как и в первый раз, отозвалась я.
— Может быть, согласишься пожить пока у меня в Токио?
— Э-э?..
Вопрос был неожиданный, и я, как всегда в подобных случаях, растерялась.
— Ну, не за просто так, конечно. Видишь ли, я уволил недавно свою домработницу, а посудомоечную машину так и не купил... А если ты будешь жить там, то и посуду вымоешь, и пыль протрёшь, и почту из ящика вынешь, правильно?
— Да-а, — осторожно отозвалась я в третий раз, начиная уже сама себя чувствовать идиоткой.
— С братьями я поговорил, они в общем-то не против. Работы здесь у тебя сейчас немного, так что надо будет показываться им на глаза только раза два в неделю, не чаще. Правда, от "Берлоги" сюда добираться долго и не слишком удобно, но, думаю, что по сравнению с чайным домиком, это не такая большая беда.
— Подожди! — вдруг опомнилась я. — А как же ты? Я не буду мешать твоим... эээ... тебе?
— Моим свиданиям, да? — усмехнулся он, поворачиваясь ко мне. — Не будешь. На худой конец, если очень припрёт, я могу с девушкой и в отель пойти.
— Но... — замялась я, — даже не знаю, удобно ли так. Ведь это твоё "убежище", и...
— Ну, буду время от времени наведываться туда, когда понадобится. Всё-таки там две комнаты, и в гостиной есть диван, если мне вдруг захочется остаться на несколько дней, так что твоё присутствие в моём "убежище" мне лично никак не помешает. И ты как раз не будешь всё время скучать в одиночестве. Ну как?
Я молчала, не зная, что ответить. Предложение Хикари-но ками казалось мне слишком великодушным. Он опять усмехнулся, засунул руки в карманы и повернулся к сакуре.
— Только представь, — промурлыкал он тихо, словно обращаясь к самому себе, — джакузи. В любое время суток.
— Ах!.. — восторженно выдохнула я. Он отлично знал, против чего я никак не смогу устоять!
— Так переезжаешь ко мне?
— Да! Но только если и в самом деле не помешаю...
— Я же сказал, что нет. Завтра будешь готова?
— Конечно.
— Отлично! Я тогда завтра сам тебя и отвезу.
Ещё какое-то время мы молчали, наблюдая, как стремительно меняется закатный свет. И когда уже почти совсем стемнело, я наконец ткнулась лбом ему в плечо и прошептала:
— Спасибо!
— Да нет, тебе спасибо. Избавила меня от такого нудного и хлопотного дела, как поиск новой домработницы, — ответил Хикари-но ками, усмехнувшись, и потрепал меня по затылку.
***
И вот так я переселилась в отражённую реальность, в токийскую "Берлогу отшельника" Хикари-но ками. Два раза в неделю я ездила в храм к девяти утра, как на работу, и занималась там различными незначительными делами ровно до восьми вечера, а потом снова возвращалась в Токио. Дорога отнимала много времени, но, как и сказал тогда Хикари-но ками, по сравнению с неудобствами чайного домика, полтора часа на электричке плюс минут сорок на автобусе плюс ещё около сорока пяти минут пешком - это не такая уж большая жертва.
Хотя я теперь стала каннуси, и это несколько повысило мой официальный статус, никакой серьёзной работы братья мне так и не доверили, и я по-прежнему пересаживала цветы и занималась разными мелкими хозяйственными делами с Младшим или переставляла с места на место книги в библиотеке, согласно каталогу, под чутким руководством Старшего. Однажды он посадил меня писать бумажки с предсказаниями — был такой милый романтический пережиток и в нашем храме, — но, только взглянув на то, как неуклюже я схватилась за кисть, тут же отобрал образцы и принёс прописи для начальной школы и какие-то невнятные наставления по каллиграфии. Узнав об этом, Младший Первосвященник в тот же день выгнал меня из кухни, посадив вместо этого шить маленькие мешочки для заклинаний, приговаривая, что ничто так не развивает пальчики, как мелкое рукоделие. Таким образом, моя основная работа в храме свелась к рукоделию, каллиграфии и уходу за цветочками, что с некоторой натяжкой, но всё же можно было приравнять к искусству икебаны.
— Для полного комплекта не хватает только уроков стихосложения, — как-то неосторожно высказалась я вслух, разложив прописи на низком столике в библиотеке, расположившись напротив копающегося на стеллажах Старшего Первосвященника.
— Н-да? — хмыкнул он, и три минуты спустя на столик передо мной шлёпнулся потрёпанный томик классической поэзии в мягкой обложке.
— Это — не перевод, — сообщил Первосвященник на всякий случай, хотя я и по заголовку уже догадалась. — Начиная с сегодняшнего дня, будешь учить по три хайку в день, а в Новый год мы все послушаем твоё собственное творение.
В ответ я испуганно ахнула и уронила кисточку. Вот же ведь! Ну, ладно, сама, в общем-то, виновата. Итак, рукоделие, каллиграфия, псевдо-икебана и стихосложение... а ещё будем считать, что курс домоводства я сдаю экстерном дома у Хикари-но ками — ой, да меня же готовят в образцовые японские жёны века так позапрошлого!
— Ничего-ничего! — словно бы прочитав мои мысли, отозвался Первосвященник. — В дальнейшем всё это обязательно пригодится.
Я, собственно, и не спорила. Как ни крути, а за всю свою жизнь я ещё никогда не получала такого удовольствия от настолько простых занятий. Поначалу многочасовое прописывание одних и тех же иероглифов показалось мне делом довольно нудным. Но уже с первого раза, когда после двадцатого или тридцатого повторения, знак (по иронии судьбы это был "хана" - "цветок") раскрылся передо мной во всём своем сильнейшем магическом потенциале, зашифрованном в строгом порядке черт, я поняла, что несмотря ни на что, моё обучение продолжается. Рукоделие теперь как-то само собой объединилось с изучением классической поэзии: я шила с открытой книгой на коленях, многократно повторяя про себя стихи, и таким образом без труда их запоминала. А после обеда, поливая георгины в оранжерейке или подрезая хризантемы в саду, я читала им наизусть про тоскующих журавлей и хор лягушек в пруду, и цветы молча внимали, гордо вытянув стебельки. Великая поэзия тоже несла в себе могучую силу, и я, запоминая образы и сочетания звуков, интуитивно училась перенимать и использовать её для себя.
Единственными цветами в саду, которые до сих пор ни разу не слышали Басё в моём исполнении, были маленькие розовые "отпрыски" священной сакуры. С тех пор, как я навсегда потеряла снисходительную улыбку Повелителя Ветров, лишь один-единственный раз мне удалось пересилить себя и подойти к ней вплотную. Утром, в день моего переезда к Хикари-но ками в Токио, я вдруг почувствовала, что непременно должна попрощаться...
— Прости, дорогая, что долго не приходила, — начала я, обнимая ствол, на котором каждая неровность коры была мне так же хорошо знакома, как шрамы на собственном теле. — Но ты ведь всё понимаешь, верно?
Лепестки тихо и ласково сыпались мне на голову. О да, — она понимала!
— Я уеду, — продолжала я шёпотом, прижимаясь лбом к коре, — но, хотя и буду приезжать сюда раз в несколько дней, к тебе снова подойти не смогу... Временно, надеюсь. Ведь должно же мне когда-нибудь полегчать, правда?
Ни одна веточка не шевельнулась, священная сакура словно застыла в моих объятьях, только лепестки продолжали сыпаться и сыпаться, как лились бы сейчас мои слёзы, не забери их Мидзу-но ками.
— Когда ками придёт — наверняка ведь придёт, ведь он любит цветочки, — пожалуйста, позаботься о нём, как ты всегда заботилась о нас. И вместо меня тоже...
Да, она позаботится. Я почувствовала очень ясно. Теперь, зная это, мне будет пусть и немного, но легче.
— Спасибо! — я поцеловала ствол и разомкнула руки. — Мне пора. Хикари-но ками, наверное, уже ждёт...
И быстро развернувшись, чтобы не усугублять ещё больше тяжесть прощания, я хотела уже как можно скорее убежать, но в траве, возле моей ноги неожиданно что-то блеснуло. Я наклонилась и подняла маленький никелированный брелок в виде черепа единорога. Не так давно вся нация зачитывалась Мураками, и подобные вещички были довольно распространены. Кадзэ-но ками повесил его себе на ключи от машины после того, как узнал, что я зову её "единорогом"...
— Слушай, а зачем ты гладишь мою машину, прежде чем сесть в неё? — поинтересовался он как-то раз, подозрительно прищуриваясь в густых клубах табачного дыма. Я давно хотела уже попросить его не курить так много хотя бы в машине, но до сих пор так и не осмелилась.
— Ну... как же?.. — растерялась я, захлопывая за собой дверцу. — Как его не погладить? Он же живой.
— Кто живой? — брови сурового ками поползли вверх, а глаза ещё больше сузились — верный признак того, что сейчас он начнёт язвить и ругаться.
— Эээ... твоя машина... "единорог"... — пискнула я, вжимаясь в кресло.
Ками фыркнул и закашлялся, поперхнувшись дымом.
— Это — моя резвая "скакунья", чтоб ты знала! - прохрипел он тоном обиженного ребёнка, когда прокашлялся. — И вообще, она — "девочка"!
Я разозлилась и тоже фыркнула, старясь по возможности передразнить его:
— Ну, знаешь ли, я ему... или ей... под капот — или как там это называется — не заглядывала, и "мальчик" это или "девочка" не знаю! Я вижу, то есть чувствую, прекрасного белоснежного единорога-самца, вот и всё!
— Ха-ха, ну что за бред ты несёшь, цветочек? — расхохотался ками, выбрасывая недокуренную сигарету в окно и включая зажигание. — Я же ясно сказал тебе, что это - моя "лошадка"!
— Я чувствую то, что чувствую, — упрямо повторила я, отвернувшись к окну. — Это — "единорог"!
После того случая Кадзэ-но ками ещё некоторое время потешался надо мной из-за того, что я не могу отличить лошадь от единорога, как и девочку от мальчика, но, в конце концов, как-то незаметно в его речи "скакунья" превратилась в "скакуна", а потом вдруг появился и этот брелок.
Крепёжное колечко явно обломано, значит брелок не был намеренно выброшен и потерялся случайно. Надо бы вернуть... Но руки уже помимо воли тянули неожиданную находку в карман, и я знала: не верну. Колечко можно заменить и превратить брелочек в подвеску — он маленький — да и носить на шее, глубоко-глубоко под одеждой, чтобы никто не увидел... Ведь у мня, кроме ранящих воспоминаний, почти ничего не осталось на память о нём. А теперь я увезу с собой крохотную частичку его белоснежного "единорога"...
Прощалась с сакурой, я не знала, что всё это время Хикари-но ками, внезапно потерявший меня перед самым отъездом, вышел в сад и внимательно наблюдал за всем происходящим...
***
— Почему ты называешь своё убежище "берлогой"? — спросила я по дороге.
Машина у Хикари-но ками была европейская, с привычным мне левым рулём, классического чёрного цвета и слегка "тупомордая", как бульдожка, но своими мощными габаритами скорее напоминала медвежонка. "Медвежонок" отлично сочетался с "берлогой", поэтому я и спросила.
— Наверное, потому, что я обзавёлся этой квартиркой, чтобы было где спокойно отоспаться, — ответил ками, не отрывая глаз от дороги. — В те времена мы все жили как-то суетно, мне это смертельно надоедало, и всё время хотелось спать. Вот я и завёл себе такое укромное место, где можно было сладко выспаться, прятался там и спал... сутками. Но, к сожалению, моё убежище быстро рассекретили, — добавил он, улыбнувшись.
— Ясно, — ответила я, немного помолчав. — "Отшельник" тоже, как я понимаю, пошёл оттуда?
— Точно, — кивнул головой ками, и до самого Токио мы не сказали друг другу больше ни слова.
Уволенная домработница была, вероятно, настоящим виртуозом домашнего хозяйства, потому что со времени её ухода ни одной пылинки не осело на кухонных полочках и ни одной грязной ложечки не появилось в раковине, а вся сантехника в ванной сверкала такой кристальной чистотой, словно её вымыли только сегодняшним утром. Я хмыкнула про себя, но никоим образом не выразила охватившие меня подозрения. Скорее всего, расчёт бедная женщина получила всего несколько часов назад.
Остаток этого и весь следующий день Хикари-но ками провёл со мной, подробно объясняя, где что лежит, как и чем пользоваться, как зовут соседей, где и какие магазины есть поблизости, как отсюда добраться до метро, и ещё кучу всего полезного, важного и необходимого, что непременно должна знать иностранка, живущая одна в токийской квартире. Спальня с огромной кроватью была полностью предоставлена в моё распоряжение, сам же он по-джентльменски остался спать на диване. В глубине души я вздохнула с облегчением, когда Хикари-но ками пожелал мне спокойной ночи и ушёл в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь. Когда-то, на этой самой кровати, я совершенно запросто лежала на его уютном удобном плече... Но тогда ещё он был тэнши. И я пока ничего не знала про его самурайское прошлое и несдержанную клятву...
Утром третьего дня Хикари-но ками, оставив машину в Токио, вместе со мной отправился в храм на электричке, чтобы убедиться, что я хорошо запомнила дорогу и не заблужусь уже где-нибудь на станции. Разговаривали мы по обыкновению мало, но, даже молча, рядом с ним мне становилось ощутимо легче переживать внутри себя расставание с Кадзэ-но ками. Так уж повелось изначально, что только в присутствии моего бывшего наставника, непонятной природы одиночество, с которым я родилась и жила в обоих мирах, и которое не таяло ни под ласками Мидзу-но ками, ни в ураганной страсти Повелителя Ветров, каким-то совершенно естественным образом, незаметно становилось вдвое легче. Было ли тому причиной наше общее далёкое прошлое или же дело было в чём-то другом, я не знала, и почему-то даже не хотела узнать, вопреки своему обыкновению.
Назад в Токио я уже вернулась одна. Належалась в джакузи, наскоро приготовила себе ужин, просидела около часа на диване с включённым телевизором, даже не пытаясь понять, что я там такое смотрю. Телефонный звонок вывел меня из прострации — это звонил Хикари-но ками, чтобы узнать, как у меня дела. Я бодрым голосом ответила, что всё замечательно, пожелала ему спокойной ночи и на нетвёрдых ногах поползла в спальню и рухнула ничком на кровать. Через полчаса заметила, что в комнате душно, встала и открыла окно, выключила свет, разделась, легла... Остаток ночи я так и пролежала, не шевелясь, с открытыми глазами, глядя, как на потолке пляшут и переливаются отсветы огней ночного Токио, прислушиваясь к тихим шорохам и шелесту накрапывавшего дождя за окном. До рассвета перед моими открытыми глазами проносились живые и яркие, наполненные светом и радостью, воспоминания об ушедшем лете.
Когда в любви всё идёт слишком гладко — это верный признак того, что скоро непременно случится катастрофа. У нас же с Кадзэ-но ками всё рухнуло настолько стремительно, что я даже не успела понять, где оступилась. Он всё время качал меня, как на качелях, то с головой погружая в щемящую нежность, то иссушая обжигающей страстью, и мне просто некогда было что-то анализировать, иначе я бы наверняка заметила, когда его чувства вдруг изменились...
читать дальшеНельзя сказать, что мысли о возможном конце никогда не приходили мне в голову, — приходили, и не раз, — но скорее всё-таки больше в виде гипотетической, чем реальной возможности. Одним словом, я наивно полагала, что впереди у нас должно было быть ещё предостаточно времени до тех пор, пока чувства не начнут угасать, и не знала, что счёт счастливых безмятежных дней на самом деле уже шёл на часы.
Лето кончалось. Я справилась с двумя Безднами, почти до конца сумела вытравить из сердца боль от разрыва с Мидзу-но ками, и теперь просто отдыхала, отдаваясь всё сильнее и сильнее бушевавшей страсти... И тем страшнее мне было осознать те несколько равнодушно брошенных слов: "Я больше не могу быть с тобой!" — и колючие глаза, беззвёздные сгустившиеся космические ночи на дне холодных зрачков...
Я шла ему навстречу, веря, что меня как обычно крепко обнимут, и я почувствую тёплое дыхание на своих волосах прежде, чем смогу дотянуться до его губ. Да-да, именно — я шла за поцелуем, и теперь жестокие слова Кадзэ-но ками, острыми кольями резко вбиваясь в позвоночник, заставили меня неподвижно замереть на полпути. Но в первый момент я даже смогла проглотить слёзы и только спросила, стараясь, чтобы голос не сорвался:
— Почему?
— На тебя уходит слишком много сил. И времени.
И всё. Я поняла, что он больше ничего не скажет.
Теперь во всяком случае мне стало ясно, почему вдруг сегодня в саду собрались все обитатели храма. Отречение требует свидетелей. Я спиной чувствовала, как недоуменно переглянусь Первосвященники, — видимо, для них слова Кадзэ-но ками тоже были полнейшей неожиданностью. От Мидзу-но ками сейчас исходили явственно ощутимые волны поддержки, и может быть только благодаря им я всё ещё стояла на ногах и могла сдерживать слёзы, хотя где-то глубоко в своих мыслях сейчас каталась по земле от отчаяния и рыдала так, что лёгкие сжимались в спазмах, отказываясь дышать. Я чувствовала пристальный взгляд Хикари-но ками, но никаких эмоциональных вибраций от него не шло. Понимая всю драматичность происходящего, никто не проронил ни слова, только оглушительно трещали цикады и деловито жужжали толстые шмели в траве у наших ног. Кадзэ-но ками тоже молчал и продолжал смотреть на меня теми же холодными, неподвижными глазами. Очевидно, он ждал какой-то ответной реакции с моей стороны. Где-то в глубине сознания у меня мелькнула было крохотная искорка надежды — уж не испытание ли это? — но ответ был слишком очевиден: даже мой суровый ками не стал бы играть такими вещами. Хотя я старалась изо всех сил сдерживаться, всё же невооружённым взглядом было заметно, что меня трясёт, и как потом мне рассказали, слёзы-то у меня всё-таки капали, только я их не замечала.
— Если ты считаешь... что другого решения нет... - начала я почти шёпотом, делая вынужденные паузы, чтобы перевести дух, — мне остаётся только... принять...
Всё же где-то в глубине души я рассчитывала, что он несерьёзно. И вот-тот сейчас застывшая чернота в глазах оттает, и он улыбнётся, криво и как бы нехотя, шагнёт вперёд и прижмёт меня к груди, ворча вполголоса: "Какая же ты у меня дурочка, цветочек!.." И когда ничего подобного не произошло, и горькое чувство непоправимой неизбежности наконец захлестнуло меня с головой, породив что-то наподобие паники, я поняла, что кажется сейчас всё-таки упаду на колени и зареву так, что не смогу дышать.
— Хм... Я не надеялся, что ты так легко смиришься, но, в любом случае, это единственное, что тебе сейчас остаётся, — холодно процедил Кадзэ-но ками, отвернулся и пошёл, не спеша, по гравийной дорожке в сторону храма...
Почему даже тогда, когда он ушёл, никто так и не сказал мне ни слова? Братья-Первосвященники и Хикари-но-ками просто тихо испарились, словно бы их здесь никогда и не было, и только Мидзу-но ками, проходя мимо, быстро укрыл одной из своих ароматных шёлковых накидок мои вздрагивающие от рвущихся наружу рыданий плечи.
Сама удивляюсь, почему я тогда не каталась и не выла, как раненное животное. Земля уходила у из-под ног, Вселенная перевернулась и раскололась, обрушиваясь на голову, смысл всего моего существования отвернулся и равнодушно ушёл, а я тихо сидела на лужайке, залитой тёплым солнышком позднего лета, и думала только о том, что должна во что бы то ни стало сохранить лицо. Безусловно, я сделала что-то такое, что очень сильно разочаровало моего любимого ками. Вероятно, его утомила моя бестолковость... Или, быть может, он просто устал от меня самой? Как бы то ни было, но я не могу допустить, чтобы его разочарование переросло в презрение. Отчуждение и холодность ранят больно, но это я, пожалуй, вытерплю — после всего, что мне довелось пережить, сопротивляясь Безднам, я способна вынести и не такое — но только не презрение, нет! "Не хочу! Не хочу! — твердила я шёпотом сквозь прикушенные пальцы. — Сейчас нельзя поддаваться эмоциям. Потом, всё потом! И повою, и покатаюсь всласть, чтобы выдохнуть наконец этот ужасный болезненный комок из груди, но только когда ОН не сможет увидеть меня. Когда никто не увидит меня и не сможет рассказать ЕМУ. Потом!.."
...Не знаю, сколько я просидела так, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, обливаясь слезами и грызя до синевы собственные пальцы под тонким узорчатым шёлком, пахнущим Мидзу-но ками. Но, кажется, когда Младший Первосвященник пришёл за мной, солнце уже садилось, и слёз больше не осталось.
— Пойдём ко мне, Саку-чан, — проговорил он ласково, словно утешая больного ребёнка, помогая мне подняться на затёкшие ноги. — Поешь, согреешься... Я чаёк для тебя заварил...
Поесть у меня так и не получилось, и Младший Первосвященник со вздохом унёс нетронутый ужин. Его особенный чай на этот раз оказал какой-то странный эффект: я ожидала, что он согреет и успокоит, но вместо этого, как только моя чашка опустела, всё то, что я так старательно утрамбовывала в себя, сидя в саду, вдруг неудержимо полезло назад, и как я ни старалась сдерживаться, в конце концов вырвалось наружу в виде неудержимого клокочущего плача. Я быстро зажала руками рот, чтобы было не слышно всхлипов, но это слабо помогло. Первосвященник, ничего не говоря, погладил меня по плечу и налил ещё чаю. Я упрямо замотала головой, опасаясь, что если выпью ещё хоть каплю, окончательно потеряю над собой контроль и начну, пожалуй, в истерическом припадке рвать на себе волосы. И тогда Младший Первосвященник вдруг перестал улыбаться и пообещал, что будет вливать в меня чай насильно, и даже через клизму, если вдруг вздумаю плеваться, и глаза его сузились и стали настолько безжалостными, что я нисколечко не усомнилась — он недрогнувшей рукой исполнит обещанное. Поэтому в тот вечер я больше не спорила, чашка за чашкой пила ароматную горячую жидкость, не приносившую облегчения, захлёбывалась от плача, попутно шепча какие-то бессвязные извинения и даже несколько раз порываясь убежать в сад. В конце концов мне уже самой начало казаться, что не настолько глубоким было моё горе, сколько я тут наплакала. И всё-таки чай кончился раньше, чем слёзы.
— Пожалуйста, гуджи-сама, только не рассказывайте никому! — молила я, судорожно переводя дух, используя при этом редко употребляемое здесь официальное обращение к первосвященнику.
— Нет-нет, что ты, что ты! — поспешно начинал уверять он, пододвигая поближе ко мне салфетки...
И всё это время, с той самой минуты, как Кадзэ-но ками произнёс эти ужасные слова, у меня в голове в бешеном темпе вертелись осколки воспоминаний, образов, ощущений... Прикосновения рук, которые я так любила, мягкие и лёгкие пряди волос, танцующие на ветру, щекотавшие мои щёки, поцелуи и ласки, запах нори, источаемый мокрым голым плечом, в которое так сладко было уткнуться носом, насмешливый шёпот по покровом ночи, непрестанный надоедливый табачный дым, мерцающие серебристо-чёрные перья уверенно раскинутых в полёте сильных крыльев, тепло родных коленей, убежище от кошмаров в крепких объятьях и утешительный ровный стук любимого сердца, когда в груди начинает щемить от невыносимой нежности... Всё это безостановочно кружилось в сознании, вонзаясь в сердце и разрывая его на части, оглушая, лишая разом всех накопленных сил одним лишь единственным осознанием — всего этого для меня больше не будет. Никогда...
Той ночью я осталась спать в Правом крыле. Младший Первосвященник ещё долго уговаривал меня хоть что-нибудь съесть, но аппетита совершенно не было, и я продолжала упорно отказываться. Тогда он сходил за моим футоном и расстелил его прямо тут, в столовой. Я уткнулась было носом в одеяло, но тут же слёзы снова хлынули из глаз — оно всё ещё хранило запах Кадзэ-но ками.
Так я лежала в темноте без сна, вдыхая стремительно таявший аромат любимого божества, и тихо-тихо плакала, боясь потревожить Младшего Первосвященника.
...Мидзу-но ками пришёл уже глубокой ночью. Он неслышно сел возле меня и начал осторожно гладить по вздрагивавшей взмокшей спине.
— А я ведь предупреждал тебя, девочка моя... — прошептал он, склонившись к самому моему уху. — Я говорил, что привязанности до добра не доводят, но ты не послушалась...
Я не ответила, но он, кажется, не особенно и не ждал.
— Ты ведь не хочешь, чтобы кто-то видел твои страдания, верно? Ш-ш, нет-нет, не надо ничего говорить... Сейчас я унесу все твои слёзки до тех пор, пока ты не станешь сильнее, и их никто-никто не увидит. Но болеть — да, — болеть ещё будет долго, деточка... Ну ты уж потерпи, хорошо? Всё когда-нибудь проходит, и сегодня мне больше нечем тебя утешить.
Мне хотелось броситься к нему на шею, прильнуть всем телом, прирасти, да так и остаться с ним навсегда. Мидзу-но ками... мой неиссякаемый живительный источник... от которого сама же и отвернулась по собственной воле. Он снова пришёл, чтобы помочь, даже после того необдуманного отречения, принёсшего всем столько беспокойства. И хотя теперь я снова сгорала от стыда за тот раз, но и после этого всё равно ни на единое мгновение не засомневалась в том, что поступила тогда правильно. И поэтому сейчас даже не посмела повернуться и взглянуть в глаза сияющему ками. Но он ведь и так всегда понимал меня, без лишних жестов и слов.
...Мидзу-но ками просидел со мной до самого рассвета, погрузившись в отрешённое молчание, и только продолжал легонько поглаживать меня по спине. Он ушёл только после того, как убедился, что я крепко уснула тем особенно целительным чёрным ватным сном без сновидений, после которого вновь обретаются силы и ясность восприятия.
И он ведь сдержал своё обещание: с той ночи я больше не могла плакать.
***
Несколько следующих дней я почти безвылазно просидела в Правом крыле Младшего Первосвященника, всеми силами стараясь не столкнуться как-нибудь ненароком с Кадзэ-но ками. По всей видимости, он тоже не особо жаждал со мной встречаться, поэтому перестал завтракать вместе со всеми, и часто попросту куда-то уезжал, ничего никому не сказав. Я же все эти дни усиленно помогала Первосвященнику по хозяйству, чтобы как-то отвлечься, но вместе с тем напряжённо размышляла о том, как мне теперь быть дальше. Как и предупреждал Мидзу-но ками, боль никуда не ушла, и, наверное, даже стала ещё сильнее, когда прошёл первый шок.
Сейчас я пряталась скорее инстинктивно, чтобы не растравлять лишний душу, но в то же время понимала, что рано или поздно выйти и заняться какими-то текущими делами всё равно придётся, и частых встреч с покинувшим меня ками будет никак не избежать. Это угнетало, потому что я не знала, как выдержать такое и не сойти с ума. Кроме того, здесь, в храме, всё было в буквальном смысле пропитано его аурой: о нём напоминала каждая чашка в буфете, каждый цветочек в саду, и это уже само по себе сильно меня мучило. С тех пор, как он ушёл, я не могла даже подойти к священной сакуре — её мирно кружившиеся в воздухе лепестки пробуждали во мне неясные и, казалось бы, уже давно уснувшие воспоминания: судорожно сжатые пальцы, горячий июльский полдень, широко распахнутый воротник юката и пряди волос, прилипшие к жаркой влажной коже, клубы табачного дыма, тонувшие в густой розовой кроне в сумерках первого вечера Танабата мацури, когда все ждали Ткачиху и Волопаса, чтобы поприветствовать их... Нет, пока эти воспоминания причиняют такую боль, к сакуре мне лучше вообще не ходить. Да и, наверное, лучше вообще никуда не ходить. Или же наоборот, уйти как можно дальше, спрятаться и не вспоминать, не страдать...
— Ты совсем спятила, да? — строго поинтересовался у меня Старший Первосвященник, когда я вскоре попросила разрешения перебраться в какой-нибудь региональный храм. — Тебе что, так плохо здесь?
— Н-нет... не то чтобы плохо, — пролепетала я, старательно разглядывая переплетающиеся полоски на циновке возле своего колена и не смея поднять глаза. Когда старший гуджи-сама был в таком настроении, я реально начинала его бояться. Мне и так потребовалось всё моё мужество, чтобы приплестись сегодня в Левое крыло с такой просьбой. Сейчас мне чудилось, что в дзабутоне, на котором я сидела, было не меньше килограмма гвоздей. Причём раскалённых.
— Ну и? — спросил он ещё суровее, и мне тут же страшно захотелось вернуться под заботливое крылышко его брата и в пятый раз перемыть всю посуду из буфета.
— Ну, понимаете... После того, что недавно случилось... Мне стало тяжело здесь находиться... Хотя я уже давно привыкла считать этот храм своим домом, и пока не совсем представляю, как буду жить вдали от него... — заикаясь, залепетала я.
— А, понятно. Убегаешь, значит.
Я вздохнула.
— Пусть так... Но я не знаю, как теперь смотреть в глаза Кадзэ-но ками... Всё время боюсь, что сделаю что-то так, он начнёт окончательно презирать меня.
— Вот уж не думал я, Саку-чан, что ты такая трусиха! С чего вдруг такие мысли? Разве ты в чём-то провинилась перед ним?
— Н-не знаю... — призналась я честно. — С одной стороны, я не вижу, где могла допустить ошибку, с другой — думаю, ками должно быть виднее. Если он расстался со мной, почти ничего не объяснив, значит, что-то было не так.
Первосвященник тоже вздохнул, потом проворчал, но уже куда мягче:
— Причина может быть и не в тебе вовсе, об этом ты не думала? Мало ли что могло стукнуть в голову Кадзэ-но ками, а ты уже решила всё бросить и ищешь себе нору поглубже, чтобы забиться туда понадёжнее. Ты же вроде бы всегда понимала, что служить в главном храме — высокая честь, так какого же хрена теперь от этого отказываешься?
По правде говоря, его слова удивили меня. До сих пор я видела себя здесь обыкновенной приживалкой, вовсе не считая свои повседневные обязанности служением. Оказывается, Старший Первосвященник думал по-другому...
— Ой, ну что ж ты так вылупилась-то, девочка? — захохотал он, резко откинув назад голову. — Только не говори, что ты до сих пор не сообразила, что тебя готовят на должность бывшего нашего Хикари-но тэнши?!
Видок у меня, наверное, и в самом деле был настолько изумлённый, что Первосвященник хохотал до тех пор, пока слёзы не выступили на глазах.
— Ха-ха, нет, ну это надо же! Видимо, совсем ты тут со своими романтическими бреднями связь с окружающим миром потеряла! Тебя же Мидзу-но ками не за красивые глазки привёл сюда! Или ты как раз так и подумала?
Мне было ужасно стыдно, но ведь примерно так я всё время и думала. То есть даже представить не могла, что меня — МЕНЯ, которую всегда была сама по себе едва ли чуть больше, чем ничего, — и вдруг сразу на место Хикари-но тэнши!
— Да быть же такого не может! — пискнула я, на всякий случай по-черепашьи втягивая голову в плечи. — Вы шутите?
— Хах, стал бы я столько времени терпеть здесь обычную дармоедку! Тут знаешь ли, милая моя, всё-таки храм, а не дом свиданий, и если ты думала, что к тебе особое отношение только потому, что ты спишь с ками... Много вас таких, очень много... слишком даже много. И если каждая будет жить в храме — ой-ёй! — мы с братом мигом перевоплотились бы из служителей культа в служителей борделя, ха-ха-ха!
— Но... постойте-постойте, почему меня? У Мидзу-но ками не нашлось никого получше?
Я удивлялась абсолютно искренне. Первосвященник недоумённо пожал плечами:
— А я почём знаю? Сначала он вроде бы просто привёл тебя на посвящение, как всех, потом сказал: "Присмотритесь повнимательнее к этой тэнши, может, она здесь приживётся". Ну, мы присмотрелись, ты и в самом деле прижилась, от добра добра не ищут, так что на некоторые твои недостатки и неопытность мы закрыли глаза. Ками сказал: "Готовьте её потихоньку", мы и готовили. В храме при любом раскладе должен быть кто-то из тэнши, поэтому после посвящения Хикари-но ками ты как бы и осталась вместо него. И между прочим, если бы не эти твои дурацкие приключения с отречением, безднами и прочими глупостями, давно уже смогла бы начать полноценно работать.
Я сидела, напрочь лишившись дара речи, пришибленная такой неожиданной новостью. В самом деле, если бы я хоть на минуточку освободила разум от своих любовных переживаний, то могла бы и сама догадаться... и почему моим наставником когда-то был Хикари-но тэнши, и почему меня не выставили за ворота сразу же после отречения, и даже почему мне больше не давали танцевать кагура во время служб — конечно же, уже не по статусу, как и сказал тогда Младший Первосвященник! Сейчас моё сознание лихорадочно пыталось переварить полученную информацию, и я буквально оцепенела от растерянности.
— Всё ещё хочешь уехать? — насмешливо поинтересовался Первосвященник.
Я заколебалась, не зная, что ответить.
— Дело твоё, конечно...
— Не хочу, — прошептала я хрипло, упершись кулаками в пол.
— Вот! Наконец-то ты сказала что-то разумное. Эй, ты не хнычешь там часом?
— Не хнычу.
Могла бы, давно б уже ревела в три ручья, но ведь милосердный Мидзу-но ками унёс мои слёзы...
— Так примешь ответственность?
— Приму!
— Учти, что все твои бабские глупости и сердечные дела нас с братом мало интересуют, поэтому делать на это скидку никто не будет. Работа есть работа, и мы будет требовать качественного её выполнения. Ясно?
— Ясно.
— Вот-вот! Такой настрой мне нравится уже куда больше. Значит так, слушай: во-первых, — сразу для справки — в обиду мы тебя никому не дадим, даже не сомневайся. Во-вторых, после всех своих бездн ты пока полноценно работать не сможешь, поэтому ограничимся для начала каким-нибудь простым служением. Ммм... думаю, что обязанности каннуси тебе вполне по силам, что скажешь?
И поскольку ничего внятного я сказать не могла, только мычала, хлопала глазами и открывала рот, как выброшенная на берег рыба, Старший Первосвященник спросил, уже почти обиженно:
— Ну ты что же, не хочешь быть нашей с братом любимой младшей сестрёнкой? Мы же тебя практически удочеряем. Что "Хаа"? "Хочу"? Так и говори, и не таращись, ради всего святого, не таращись ты так, а то мне уже страшно!
Гуджи-сама ещё некоторое время пытался разъяснить мне предстоящие обязанности, но видя, что я до сих пор мало вменяема, отпустил наконец с миром, пообещав, что мы ещё вернёмся к этому разговору.
На негнущихся ногах я кое-как доползла до Правого крыла и буквально рухнула на пол перед испуганным Младшим Первосвященником.
— Саку-чан, ты чего это? — захлопотал он, мигов притащив из кухни стакан с водой. Он, видимо, не знал, то ли напоить меня, то ли вылить воду на голову, чтобы я быстрее пришла в себя.
— Гуджи-сама, Вы тоже хотите удочерить меня? — пролепетала я, забирая у него стакан и осушая залпом.
— Ну-у... конечно, почему бы нет, — улыбнулся Первосвященник, на всякий случай озабоченно потрогав мой лоб. — Ты ведь очень хорошая девочка, Саку-чан...
— Не-ет, я дура! Дурындой была, дурындой и останусь, правильно Кадзэ-но ками говорил...
— Вот пусть попробует ещё раз такое сказать, когда я тебя удочерю, и до второго пришествия будет сам себе завтрак готовить! — засмеялся Первосвященник.
Я тоже невольно улыбнулась и протянула ему пустой стакан:
— Чайку нальёте?
— Непременно! Как раз свеженький заварил.
Улыбка Младшего Первосвященника была куда нежнее его фирменных бисквитов...
***
А на следующий день решилась и моя самая большая проблема.
Первосвященники сказали, что никаких церемоний для того, чтобы официально стать священнослужительницей (как-то по-дурацки звучит моя новая должность, поэтому буду впредь звать себя каннуси) не требуется, достаточно устной договорённости со всеми обитателями храма. Я выразила было осторожное опасение, что сейчас Кадзэ-но ками может и не согласиться, чтобы глупая тэнши и дальше тут оставалась, но Старший Первосвященник умел делать свирепое лицо ничуть не хуже самого Повелителя Ветров, и мне пришлось замолчать, так и не получив ответа. В конце концов, всё это было под его ответственность. Никакого специального облачения, ни парадного, ни повседневного, мне тоже не полагалось, и я осталась при своём строгом образе нерадивой ученицы додзё. Но я этому обстоятельству ничуть не огорчилась, и даже обрадовалась, Это образ нравился мне самой, и... был ещё одним напоминанием о счастливых днях с Кадзэ-но ками.
Определиться с моими прямыми обязанностями братья обещали как можно скорее, а пока что мне предложили выбрать личную спальню. Но ни одна из свободных комнат в главном жилом строении не подошла: мне казалось, что все они располагались слишком близко от спальни Кадзэ-но ками. Помявшись, я спросила у Младшего Первосвященника, нельзя ли мне перебраться в чайный домик у пруда, где я когда-то отращивала себе новые крылья. Он тут же принялся отчаянно трясти головой и махать руками:
— Нет-нет-нет-нет! Ни за что! Летом я бы ещё подумал, но сейчас — ни-ни! Там же даже электричества нет! Скоро начнутся холода, и ты там околеешь, Саку-чан, поверь на слово!
— Как же мне тогда?.. — по-детски скуксилась я.
— Ну, не знаю, — развёл руками Первосвященник. — Может быть, просто потерпишь? Знаешь, всякая боль со временем притупляется...
Я вдохнула и помотала головой:
— Дело не только в этом. А вдруг к нему однажды... кто-нибудь... придёт на ночь? И я услышу... что-нибудь?.. Нет, лучше уж я околею от холода в чайном домике, чем здесь от... от...
Я не зря беспокоилась. В лучшие дни Хикари-но ками, живший в соседней комнате, часто деликатно намекал нам за завтраком, что до рассвета не мог сомкнуть глаз, потому что "орали кошки", на что Кадзэ-но ками только смущённо прыскал в кулак, а я так вообще готова была провалиться сквозь пол. Межкомнатные перегородки во всех традиционных храмовых постройках были такие же традиционно тонкие, и как ни старались мы по ночам вести себя тише, в конце концов обоих накрывало так, что иногда даже Мидзу-но ками просыпался. В самые же горячие наши ночи спокойно спать могли только братья, потому что каждый из них жил в своём удалённом крыле.
— Ну что с тобой делать, — пожал плечами Первосвященник, — поживи до холодов, но потом я тебя пригоню обратно, слышишь? Перееду к брату, а тебя у себя в спальне поселю, если уж совсем никак. Хотя всё-таки надеюсь, что ты образумишься.
Я поблагодарила. Конечно же, я и сама понимала, что чайный домик был не самым удачным вариантом, но разве оставался у меня хоть какой-нибудь другой выбор? Прошла неделя с того дня, как мы расстались, и за это время я видела Кадзэ-но ками всего два раза, мельком, когда он в сумерках возвращался домой, попыхивая своей неизменной сигаретой. Подглядывала за ним в крохотную щёлочку неплотно задвинутых сёдзи в библиотеке, дрожала и задыхалась от боли, от непролитых слёз и нерастраченной нежности. И как бы сейчас ни свербило и ни жгло в груди, но у меня не получалось ни обидиться, ни разозлиться на него. Дни шли, но тоска не уменьшалась. Напротив, с каждым часом жить здесь и знать, что единственное моё лекарство — вот оно, рядом, только протяни руку — даже не желает смотреть в мою сторону, становилось всё невыносимее, и желание спрятаться росло с астрономической скоростью. Чайный домик был плохим решением, но другого у меня не было.
Впрочем, ситуация неожиданно поменялась уже после обеда.
Узнав от Младшего Первосвященника, что Кадзэ-но ками, уезжая сегодня утром, заранее предупредил, что к ужину не появится, я воспользовалась случаем, и выбралась наконец полноценно погулять в сад. Сначала я просто бесцельно бродила по старым аллеям позади храма, старательно избегая несколько наиболее памятных мест, связанных с такими, казалось бы, недавними безмятежными днями, но которым уже никогда не суждено было повториться.
Осень только-только началась, и здесь она совершенно не отличалась от лета: тот же зной, та же влажность, горячее солнце, синее небо с ослепительно-белыми кудрявыми облаками, яркая зелень, визжащие цикады, приставучии мухи, и даже запах был ещё совершенно летний, пыльный, пряный и цветочный. Я бродила, прокладывая странный, петляющий маршрут между разросшейся жимолостью и жасминовыми кустами, словно пыталась запутать и сбить со следа несущиеся вдогонку воспоминания, но сколько я ни кружила, а отделаться от них не получалось. Вот тут мы проходили, когда он вёл меня отращивать крылья... Здесь я потеряла мобильник, и долго потом ползала в траве, выслушивая длинную тираду о собственной бестолковости от невозмутимо курившего в сторонке ками, пока звуковой сигнал принятого сообщения не положил конец моим поискам... А вот у того дерева... — ой, нет, это даже вспоминать теперь неловко! — он тогда с такой силой прижимал меня к стволу, что у меня осталась ссадина между лопатками, и я неделю не могла носить открытые сарафаны, а ведь был самый разгар лета и стояло адское пекло...
Так, увлечённая настигавшими меня невольными воспоминаниями, я сама не заметила, как очутилась возле сакуры. Солнце уже клонилось к закату — темнеет здесь рано, — и неспешно кружащие в воздухе лепестки сейчас казались медово-оранжевыми. Как заворожённая, я стояла с враз опустевшей головой, и только смотрела и смотрела, как величественно и плавно танцуют на ветру срывающиеся с веток медовые капли. И хотя сердце моё в тот миг, вопреки ожиданиям, не разорвалось от горя, всё же подойти ближе я так и не решилась. Только доковыляла до старого каменного фонаря, и тяжело прислонилась, точнее сказать, привалилась к нему.
Не знаю, сколько я так простояла. Солнце ещё не успело сесть, значит не так долго... Но я не слышала, как кто-то подошёл. Только когда моего плеча коснулось другое, тёплое и сильное, я вышла из оцепенения и повернула голову.
— Сегодня особенно красиво, да? — тихо спросил стоящий рядом Хикари-но ками.
— Да, — эхом отозвалась я.
Мы помолчали. Рядом с ним всегда приятно молчать — это никогда не вызывает чувства неловкости. Я вдруг вспомнила, что в точно такой же позе возле этого же самого каменного фонаря ками стоял в моём давнишнем сне, когда я поразила Бездну Мидзу-но ками чёрным танто с серебряный драконом на рукояти. Это было... ох, как же давно это было! Ведь уже полгода прошло!
— Слышал, ты собралась перебираться в чайный домик? — спросил Хикари-но ками, не отрывая внимательных глаз от сакуры.
— Да, — точно так же, как и в первый раз, отозвалась я.
— Может быть, согласишься пожить пока у меня в Токио?
— Э-э?..
Вопрос был неожиданный, и я, как всегда в подобных случаях, растерялась.
— Ну, не за просто так, конечно. Видишь ли, я уволил недавно свою домработницу, а посудомоечную машину так и не купил... А если ты будешь жить там, то и посуду вымоешь, и пыль протрёшь, и почту из ящика вынешь, правильно?
— Да-а, — осторожно отозвалась я в третий раз, начиная уже сама себя чувствовать идиоткой.
— С братьями я поговорил, они в общем-то не против. Работы здесь у тебя сейчас немного, так что надо будет показываться им на глаза только раза два в неделю, не чаще. Правда, от "Берлоги" сюда добираться долго и не слишком удобно, но, думаю, что по сравнению с чайным домиком, это не такая большая беда.
— Подожди! — вдруг опомнилась я. — А как же ты? Я не буду мешать твоим... эээ... тебе?
— Моим свиданиям, да? — усмехнулся он, поворачиваясь ко мне. — Не будешь. На худой конец, если очень припрёт, я могу с девушкой и в отель пойти.
— Но... — замялась я, — даже не знаю, удобно ли так. Ведь это твоё "убежище", и...
— Ну, буду время от времени наведываться туда, когда понадобится. Всё-таки там две комнаты, и в гостиной есть диван, если мне вдруг захочется остаться на несколько дней, так что твоё присутствие в моём "убежище" мне лично никак не помешает. И ты как раз не будешь всё время скучать в одиночестве. Ну как?
Я молчала, не зная, что ответить. Предложение Хикари-но ками казалось мне слишком великодушным. Он опять усмехнулся, засунул руки в карманы и повернулся к сакуре.
— Только представь, — промурлыкал он тихо, словно обращаясь к самому себе, — джакузи. В любое время суток.
— Ах!.. — восторженно выдохнула я. Он отлично знал, против чего я никак не смогу устоять!
— Так переезжаешь ко мне?
— Да! Но только если и в самом деле не помешаю...
— Я же сказал, что нет. Завтра будешь готова?
— Конечно.
— Отлично! Я тогда завтра сам тебя и отвезу.
Ещё какое-то время мы молчали, наблюдая, как стремительно меняется закатный свет. И когда уже почти совсем стемнело, я наконец ткнулась лбом ему в плечо и прошептала:
— Спасибо!
— Да нет, тебе спасибо. Избавила меня от такого нудного и хлопотного дела, как поиск новой домработницы, — ответил Хикари-но ками, усмехнувшись, и потрепал меня по затылку.
***
И вот так я переселилась в отражённую реальность, в токийскую "Берлогу отшельника" Хикари-но ками. Два раза в неделю я ездила в храм к девяти утра, как на работу, и занималась там различными незначительными делами ровно до восьми вечера, а потом снова возвращалась в Токио. Дорога отнимала много времени, но, как и сказал тогда Хикари-но ками, по сравнению с неудобствами чайного домика, полтора часа на электричке плюс минут сорок на автобусе плюс ещё около сорока пяти минут пешком - это не такая уж большая жертва.
Хотя я теперь стала каннуси, и это несколько повысило мой официальный статус, никакой серьёзной работы братья мне так и не доверили, и я по-прежнему пересаживала цветы и занималась разными мелкими хозяйственными делами с Младшим или переставляла с места на место книги в библиотеке, согласно каталогу, под чутким руководством Старшего. Однажды он посадил меня писать бумажки с предсказаниями — был такой милый романтический пережиток и в нашем храме, — но, только взглянув на то, как неуклюже я схватилась за кисть, тут же отобрал образцы и принёс прописи для начальной школы и какие-то невнятные наставления по каллиграфии. Узнав об этом, Младший Первосвященник в тот же день выгнал меня из кухни, посадив вместо этого шить маленькие мешочки для заклинаний, приговаривая, что ничто так не развивает пальчики, как мелкое рукоделие. Таким образом, моя основная работа в храме свелась к рукоделию, каллиграфии и уходу за цветочками, что с некоторой натяжкой, но всё же можно было приравнять к искусству икебаны.
— Для полного комплекта не хватает только уроков стихосложения, — как-то неосторожно высказалась я вслух, разложив прописи на низком столике в библиотеке, расположившись напротив копающегося на стеллажах Старшего Первосвященника.
— Н-да? — хмыкнул он, и три минуты спустя на столик передо мной шлёпнулся потрёпанный томик классической поэзии в мягкой обложке.
— Это — не перевод, — сообщил Первосвященник на всякий случай, хотя я и по заголовку уже догадалась. — Начиная с сегодняшнего дня, будешь учить по три хайку в день, а в Новый год мы все послушаем твоё собственное творение.
В ответ я испуганно ахнула и уронила кисточку. Вот же ведь! Ну, ладно, сама, в общем-то, виновата. Итак, рукоделие, каллиграфия, псевдо-икебана и стихосложение... а ещё будем считать, что курс домоводства я сдаю экстерном дома у Хикари-но ками — ой, да меня же готовят в образцовые японские жёны века так позапрошлого!
— Ничего-ничего! — словно бы прочитав мои мысли, отозвался Первосвященник. — В дальнейшем всё это обязательно пригодится.
Я, собственно, и не спорила. Как ни крути, а за всю свою жизнь я ещё никогда не получала такого удовольствия от настолько простых занятий. Поначалу многочасовое прописывание одних и тех же иероглифов показалось мне делом довольно нудным. Но уже с первого раза, когда после двадцатого или тридцатого повторения, знак (по иронии судьбы это был "хана" - "цветок") раскрылся передо мной во всём своем сильнейшем магическом потенциале, зашифрованном в строгом порядке черт, я поняла, что несмотря ни на что, моё обучение продолжается. Рукоделие теперь как-то само собой объединилось с изучением классической поэзии: я шила с открытой книгой на коленях, многократно повторяя про себя стихи, и таким образом без труда их запоминала. А после обеда, поливая георгины в оранжерейке или подрезая хризантемы в саду, я читала им наизусть про тоскующих журавлей и хор лягушек в пруду, и цветы молча внимали, гордо вытянув стебельки. Великая поэзия тоже несла в себе могучую силу, и я, запоминая образы и сочетания звуков, интуитивно училась перенимать и использовать её для себя.
Единственными цветами в саду, которые до сих пор ни разу не слышали Басё в моём исполнении, были маленькие розовые "отпрыски" священной сакуры. С тех пор, как я навсегда потеряла снисходительную улыбку Повелителя Ветров, лишь один-единственный раз мне удалось пересилить себя и подойти к ней вплотную. Утром, в день моего переезда к Хикари-но ками в Токио, я вдруг почувствовала, что непременно должна попрощаться...
— Прости, дорогая, что долго не приходила, — начала я, обнимая ствол, на котором каждая неровность коры была мне так же хорошо знакома, как шрамы на собственном теле. — Но ты ведь всё понимаешь, верно?
Лепестки тихо и ласково сыпались мне на голову. О да, — она понимала!
— Я уеду, — продолжала я шёпотом, прижимаясь лбом к коре, — но, хотя и буду приезжать сюда раз в несколько дней, к тебе снова подойти не смогу... Временно, надеюсь. Ведь должно же мне когда-нибудь полегчать, правда?
Ни одна веточка не шевельнулась, священная сакура словно застыла в моих объятьях, только лепестки продолжали сыпаться и сыпаться, как лились бы сейчас мои слёзы, не забери их Мидзу-но ками.
— Когда ками придёт — наверняка ведь придёт, ведь он любит цветочки, — пожалуйста, позаботься о нём, как ты всегда заботилась о нас. И вместо меня тоже...
Да, она позаботится. Я почувствовала очень ясно. Теперь, зная это, мне будет пусть и немного, но легче.
— Спасибо! — я поцеловала ствол и разомкнула руки. — Мне пора. Хикари-но ками, наверное, уже ждёт...
И быстро развернувшись, чтобы не усугублять ещё больше тяжесть прощания, я хотела уже как можно скорее убежать, но в траве, возле моей ноги неожиданно что-то блеснуло. Я наклонилась и подняла маленький никелированный брелок в виде черепа единорога. Не так давно вся нация зачитывалась Мураками, и подобные вещички были довольно распространены. Кадзэ-но ками повесил его себе на ключи от машины после того, как узнал, что я зову её "единорогом"...
— Слушай, а зачем ты гладишь мою машину, прежде чем сесть в неё? — поинтересовался он как-то раз, подозрительно прищуриваясь в густых клубах табачного дыма. Я давно хотела уже попросить его не курить так много хотя бы в машине, но до сих пор так и не осмелилась.
— Ну... как же?.. — растерялась я, захлопывая за собой дверцу. — Как его не погладить? Он же живой.
— Кто живой? — брови сурового ками поползли вверх, а глаза ещё больше сузились — верный признак того, что сейчас он начнёт язвить и ругаться.
— Эээ... твоя машина... "единорог"... — пискнула я, вжимаясь в кресло.
Ками фыркнул и закашлялся, поперхнувшись дымом.
— Это — моя резвая "скакунья", чтоб ты знала! - прохрипел он тоном обиженного ребёнка, когда прокашлялся. — И вообще, она — "девочка"!
Я разозлилась и тоже фыркнула, старясь по возможности передразнить его:
— Ну, знаешь ли, я ему... или ей... под капот — или как там это называется — не заглядывала, и "мальчик" это или "девочка" не знаю! Я вижу, то есть чувствую, прекрасного белоснежного единорога-самца, вот и всё!
— Ха-ха, ну что за бред ты несёшь, цветочек? — расхохотался ками, выбрасывая недокуренную сигарету в окно и включая зажигание. — Я же ясно сказал тебе, что это - моя "лошадка"!
— Я чувствую то, что чувствую, — упрямо повторила я, отвернувшись к окну. — Это — "единорог"!
После того случая Кадзэ-но ками ещё некоторое время потешался надо мной из-за того, что я не могу отличить лошадь от единорога, как и девочку от мальчика, но, в конце концов, как-то незаметно в его речи "скакунья" превратилась в "скакуна", а потом вдруг появился и этот брелок.
Крепёжное колечко явно обломано, значит брелок не был намеренно выброшен и потерялся случайно. Надо бы вернуть... Но руки уже помимо воли тянули неожиданную находку в карман, и я знала: не верну. Колечко можно заменить и превратить брелочек в подвеску — он маленький — да и носить на шее, глубоко-глубоко под одеждой, чтобы никто не увидел... Ведь у мня, кроме ранящих воспоминаний, почти ничего не осталось на память о нём. А теперь я увезу с собой крохотную частичку его белоснежного "единорога"...
Прощалась с сакурой, я не знала, что всё это время Хикари-но ками, внезапно потерявший меня перед самым отъездом, вышел в сад и внимательно наблюдал за всем происходящим...
***
— Почему ты называешь своё убежище "берлогой"? — спросила я по дороге.
Машина у Хикари-но ками была европейская, с привычным мне левым рулём, классического чёрного цвета и слегка "тупомордая", как бульдожка, но своими мощными габаритами скорее напоминала медвежонка. "Медвежонок" отлично сочетался с "берлогой", поэтому я и спросила.
— Наверное, потому, что я обзавёлся этой квартиркой, чтобы было где спокойно отоспаться, — ответил ками, не отрывая глаз от дороги. — В те времена мы все жили как-то суетно, мне это смертельно надоедало, и всё время хотелось спать. Вот я и завёл себе такое укромное место, где можно было сладко выспаться, прятался там и спал... сутками. Но, к сожалению, моё убежище быстро рассекретили, — добавил он, улыбнувшись.
— Ясно, — ответила я, немного помолчав. — "Отшельник" тоже, как я понимаю, пошёл оттуда?
— Точно, — кивнул головой ками, и до самого Токио мы не сказали друг другу больше ни слова.
Уволенная домработница была, вероятно, настоящим виртуозом домашнего хозяйства, потому что со времени её ухода ни одной пылинки не осело на кухонных полочках и ни одной грязной ложечки не появилось в раковине, а вся сантехника в ванной сверкала такой кристальной чистотой, словно её вымыли только сегодняшним утром. Я хмыкнула про себя, но никоим образом не выразила охватившие меня подозрения. Скорее всего, расчёт бедная женщина получила всего несколько часов назад.
Остаток этого и весь следующий день Хикари-но ками провёл со мной, подробно объясняя, где что лежит, как и чем пользоваться, как зовут соседей, где и какие магазины есть поблизости, как отсюда добраться до метро, и ещё кучу всего полезного, важного и необходимого, что непременно должна знать иностранка, живущая одна в токийской квартире. Спальня с огромной кроватью была полностью предоставлена в моё распоряжение, сам же он по-джентльменски остался спать на диване. В глубине души я вздохнула с облегчением, когда Хикари-но ками пожелал мне спокойной ночи и ушёл в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь. Когда-то, на этой самой кровати, я совершенно запросто лежала на его уютном удобном плече... Но тогда ещё он был тэнши. И я пока ничего не знала про его самурайское прошлое и несдержанную клятву...
Утром третьего дня Хикари-но ками, оставив машину в Токио, вместе со мной отправился в храм на электричке, чтобы убедиться, что я хорошо запомнила дорогу и не заблужусь уже где-нибудь на станции. Разговаривали мы по обыкновению мало, но, даже молча, рядом с ним мне становилось ощутимо легче переживать внутри себя расставание с Кадзэ-но ками. Так уж повелось изначально, что только в присутствии моего бывшего наставника, непонятной природы одиночество, с которым я родилась и жила в обоих мирах, и которое не таяло ни под ласками Мидзу-но ками, ни в ураганной страсти Повелителя Ветров, каким-то совершенно естественным образом, незаметно становилось вдвое легче. Было ли тому причиной наше общее далёкое прошлое или же дело было в чём-то другом, я не знала, и почему-то даже не хотела узнать, вопреки своему обыкновению.
Назад в Токио я уже вернулась одна. Належалась в джакузи, наскоро приготовила себе ужин, просидела около часа на диване с включённым телевизором, даже не пытаясь понять, что я там такое смотрю. Телефонный звонок вывел меня из прострации — это звонил Хикари-но ками, чтобы узнать, как у меня дела. Я бодрым голосом ответила, что всё замечательно, пожелала ему спокойной ночи и на нетвёрдых ногах поползла в спальню и рухнула ничком на кровать. Через полчаса заметила, что в комнате душно, встала и открыла окно, выключила свет, разделась, легла... Остаток ночи я так и пролежала, не шевелясь, с открытыми глазами, глядя, как на потолке пляшут и переливаются отсветы огней ночного Токио, прислушиваясь к тихим шорохам и шелесту накрапывавшего дождя за окном. До рассвета перед моими открытыми глазами проносились живые и яркие, наполненные светом и радостью, воспоминания об ушедшем лете.
شرارة, блог «ونحن نعمل على هذا или Мы над этим работаем (с)»
Идеи, которые витают в воздухе))
Книга-раскраска "Мир-катастрофа".