* * *

Младшая группа. Детский сад №38. Ленинград 1942 г.

Детский сад

Наконец-то мы добрались до места. В вестибюле направо и налево находились детские раздевалки. Мы сняли верхнюю одежду, по ступенькам поднялись в комнату, где располагалась группа. Детский сад был построен из расчета на 4 группы и один большой зал. В то время работала только одна группа для детей всех возрастов, находившаяся в правом крыле здания. Когда мы появились, детей готовили к завтраку. Недалеко от входа стоял длинный стол (два стола, сдвинутых вместе). За ним сидели «школьники», то есть, те дети, которые после детского сада в сентябре должны были пойти учиться в первый класс.  Валю с Женей посадили отдельно за столы с малышами. Сейчас я не помню точно, что именно дали нам на завтрак. Помню какую-то кашу-размазню, потому что старшим давали добавку, некоторых малышей докармливали с ложечки воспитатели и нянечки. После завтрака я заметила, что в углу комнаты был расстелен ковер, и на нем были расставлены игрушки: куклы, мишки, мебель. Но никто из детей не побежал туда играть, все остались на своих местах. Потом воспитатель что-то рассказывала, читала. Перед обедом всем велели идти мыть руки. Вот тут я была поражена. Из комнаты, где мы находились (групповой) была дверь в другое помещение, оказалось, что это - умывальня. Там были 3-4 раковины, низкие, под рост малышей, краны, и из них текла тоненькой струйкой теплая (!) вода. Дети, протягивая руки под струйку, словно замирали, и никуда не хотели уходить. Но воспитатели и нянечка, быстро намылив, терли ручки, ополаскивали и отправляли детей вытираться, а сами также быстро принимались умывать других. Все делалось очень быстро, так как теплая вода была ограничена. На противоположной стене была прибита рейка с крючками и картинками. Там вешали полотенца. Из умывальни был вход в комнату, где стояли шкафы-ячейки для детских горшков и унитазы, и, наконец, последнее помещение – душевая комната. Но о ней расскажу позднее. Меня могут спросить, откуда взялась горячая вода? Дело в том, что детский сад  имел свою маленькую котельную, которая топилась углем (или торфобрикетами, сейчас уже точно не помню). Котельная располагалась в цокольном этаже здания, и до войны батареи обогревали все помещения здания, грели воду в прачечной и для хозяйственных нужд на кухне. Все эти помещения: кухня, кабинет заведующей, кабинет медсестры, помещение прачечной и котельная находились по одну сторону коридора, в который они выходили застекленными дверями. В этом коридоре на матрасах и укрывая сверху матрасами, чтобы защитить от осколков, и прятали нас, детей, во время обстрелов и бомбежек. Когда началась блокада, детей стало мало (по причине эвакуации), вместо нескольких групп всех поместили в одной комнате, она находилась над котельной. Спальня была в соседней комнате, и там стояла большая буржуйка (у окна, трубу вывели на улицу). У этой буржуйки всю ночь няня паровым утюгом гладила детскую одежду. Я как сейчас вижу старую женщину, раздувающую угли в утюге и, шепелявя беззубым ртом, приговаривающую: «Вот я вас сейчас голящим утюгом!». Много лет спустя я поняла, что зубы у нее выпали от голода и цинги. Я знала, что проглаживая одежду утюгом, боролись с платяными вшами, которые могли занести вновь поступившие дети. А что такое вошь, я не знала, в нашей семье мы такого не видели.

В спальне раскладушки стояли плотно-плотно, все вновь поступающие получали белые фланелевые рубашки, а на день еще и цветные фланелевые халатики. Одежду старались обработать: если не стирали, то гладили утюгом. Об этом потом мне рассказывала моя мама. Но я-то хорошо помню эту глажку: белые рубашки, розовые халатики на кокетке с застежкой сзади. Вечером, когда детей уже укладывали спать, мы, дети персонала (Алла Флоренская, дочь заведующей, Миша Жуков, сын ночной няни, племянница ночной няни Регины Михайловны и я), уже школьники от девяти до тринадцати лет, собирались вокруг буржуйки. Обычно мы оставляли кусочек хлеба от ужина, а потом, насадив его на палочку, жарили на печке. Этот кусочек тяжелого горячего хлеба, сделанного неизвестно из чего, казался нам лакомством, и мы старались подольше задержать его во рту, но, к сожалению, он исчезал быстро, и мы мечтали, как завтра снова приготовим это лакомство. Однако сохранить кусочек хлеба до вечера удавалось не всегда и не всем. Сидеть у печки подолгу нам не разрешали, слегка погреемся, и всех отправляли спать. Это было уже во вторую блокадную зиму.  

Утром всех будили, мы шли умываться теплой водой. Затем – завтрак, обед, ужин. На завтрак – жидкая каша, кажется овсяная. На обед – жиденький гороховый или овсяный суп. В самую голодную зиму нас отпаивали разведенными пивными дрожжами и настоем хвои.

  Младшая группа. Детский сад №38. Ленинград 1942 г.

Первая половина 1942 года очень плохо запечатлелась в моей памяти, видимо, сказывался скудный рацион, которого еле хватало для поддержания жизни. Период с осени запомнился мне щами из хряпы (квашеных зеленых капустных листьев, раньше их квасили на зиму на корм скоту), соевыми «шротами» (это тоже  корм для скота, отходы масличного производства), «дурандой» (это жмых подсолнечника). Иногда на обед давали суп со снетками (высушенными мелкими солеными рыбешками, мальками). После прорыва блокады в город прибыл с Большой Земли первый поезд с продовольствием (7 февраля 1943г.), в детском саду стали готовить запеканки из круп с меланжем, клюквенный кисель, супы с сушеными овощами: картофелем, морковью, луком и капустой. Изменился и хлеб, он стал намного вкуснее. На завтрак к Первомаю нам дали «гоголь- моголь». Сейчас мне кажется, что там было не больше одной столовой ложки, но мы были в восторге, ведь это было лакомство. Служащим (воспитателям и нянечкам) в это время давали в таких же кружечках по 1 чайной ложечке растительного масла.  Постепенно голод начал отступать. Стали появляться и продукты, присланные по ленд-лизу: шоколад  для приготовления какао, сухое молоко, толокняная каша (ее называли кашей «Нестле»).  Служащие детского сада находились на казарменном положении, поэтому, если начинался обстрел или бомбежка, они все участвовали в спуске детей в коридор цокольного этажа, укрывали матрасами, успокаивали малышей, а после отбоя тревоги поднимали всех наверх в групповую комнату. Некоторое время, пока был холод и голод, обстрелы и бомбежки прекратились. А весной 1942г начались обстрелы дальнобойными орудиями. Нам, старшим детям, приходилось сидеть на ступеньках узкой лестницы в полуподвал, но так как лестница освещалась застекленной частью стены над нами, на нас тоже набрасывали ватные матрасы, и приходилось подолгу сидеть в ожидании конца тревоги, часто ощущая толчки, если снаряд или бомба падали где-то недалеко. С тех пор я не переношу узких лестниц, особенно если на них нет естественного освещения. Сразу появляется какая-то тревога, становится тяжело дышать, будто не хватает воздуха. Когда наступило лето 1942 года, во время тревоги  нас стали  водить в бомбоубежище, которое находилось в подвале высокого дома, стоящего напротив. Я и сейчас, закрыв глаза, вижу, как длинная пестрая змейка из детей вьется от ступенек веранды до узкой двери в убежище. Иногда там приходилось сидеть довольно долго. После отбоя тревоги все повторялось в обратном направлении. С наступлением весны и первым солнышком детей стали выводить гулять на террасу. Маленькие укутанные человечки медленно ходили или стояли, подставив лица солнышку. Иногда прогулка обрывалась, не успев начаться, нас снова спускали в цокольный этаж. Когда почва во дворе подсохла, всех стали выводить гулять во двор. Хорошо помню самую первую прогулку. Воспитатели вынесли игрушки, даже трехколесный велосипед. Но почему-то никто не хотел на нем кататься или играть в мяч. Прижав к себе куклу или мишку, дети стояли и грелись в лучах солнца. Воспитатели старались расшевелить детей, но промерзшие за зиму, ослабевшие, они оттаивали не сразу. Всю зиму дверь в музыкальный зал был закрыт. Когда же наступила весна, и зал, наконец, прогрелся, заведующая детским садом, Зинаида Евграфовна Флоренская, пригласила туда детей младшей группы.  Зал был большой, длинный. Вдоль стен зала стояли маленькие стульчики, слева от входа – небольшой черный рояль. В помещении было не очень светло, так как верхние части окон были забиты фанерой. Детей построили по одному и сказали, что они будут маршировать под музыку. Зинаида Евграфовна громко ударила по клавишам, и зазвучал марш, да такой бравурный!…Я впервые видела рояль и слышала, как на нем играют. Дети медленно стали двигаться по залу, а заведующая, не переставая играть, командовала с места: «Все идем, как солдаты! Поднимаем ножки выше… полетели как самолеты, ручки в стороны… помахали ручками как птички!». Сначала малыши двигались молча, но постепенно, после того, как разогрелись, стали оживленнее, начали оглядываться по сторонам. Они еще не оправились после суровой зимы, и воспитатели вместе с заведующей пытались вдохнуть в них жизнь. В зале побывали и дети средней группы. Им раздали флажки, и они махали этими флажками, маршируя по залу. Было видно, как они распрямляли спину, поднимали голову. Вскоре в детском саду появилась музыкальный работник.  Ее фамилия была Остропятова (к сожалению, я забыла ее имя-отчество). Она проводила утренние музыкальные занятия, а к Новому Году подготовила целый концерт. Однажды, вероятно это было перед Новым Годом, нам объявили, что мы поедем выступать на радио. Там будет передача для фронта, будут читать письма ленинградцев бойцам, а потом будут выступать дети. Помню, как группу детей посадили на матрасы в крытый фанерой грузовик, и долго везли по темным улицам. Наконец машина остановилась у дома радио на углу нынешних Малой Садовой и Итальянской улиц. Мы вошли в подъезд, поднялись по полутемной лестнице, шли по какому-то коридору, наконец, открыли дверь, и очутились в ярко освещенной комнате. Пол был застелен толстым ковром, слева - низкие скамейки и рояль, справа - несколько микрофонов (это я уже потом узнала, что это - микрофоны). В начале комнаты стояла застекленная будка, и там сидел человек. Потолок был высоким. Было очень тепло и тихо. Нас освободили от верхней одежды, младших по такому случаю  принарядили в оранжевые штанишки на лямочках и белые рубашки. Их посадили на скамейки, раздали погремушки, бубен, металлический треугольник, и сказали сидеть тихо, потому что им скажут, когда можно  играть. Моему братишке Жене достался треугольник. Дети изображали оркестр, который производил ритмические шумы под музыку рояля. Остропятова играла пьесы из «Детского альбома» П.И. Чайковского, кажется, это были «Марш» и «Неаполитанская песенка» (тарантелла), а дети ей подыгрывали. Передача шла в прямом эфире. Сначала зачитали письма на фронт от тружеников-ленинградцев, затем воспитатель младшей группы Тамара Михайловна Пятницкая спела шуточную песенку, затем выступила я с песней про кукушку. Сестра Валя ходила в среднюю группу, она спела песню-загадку про гриб:

Стоит стар человечек в лесу густом, И беленький кафтанчик надет на нем.

Кто бы это мог тут быть, И в лесу дремучем жить? Кафтанчик беленький носить…

У человечка ножка одна, одна, На человечке шапка красным

Кто бы это мог тут быть, И в лесу дремучем жить,

Красной своей шапкой щеголять?  Когда эту загадку Валя разучивала, она никак не могла понять и запомнить слово «щеголять», и все время пела более понятное ей «щи гонять». Провожая нас на передачу, воспитатели наставляли Валю: «Смотри, не перепутай!». Но от волнения Валя, конечно же, все забыла, и привычно спела «про щи», тем более, что к этому времени щи из хряпы все чаще появлялись на нашем столе. Вернувшись в детский сад, мы принимали поздравления, оказалось, что все работники слушали передачу в кабинете заведующей.   «Эвакуация». Этого слова мама боялась с тех пор, как стала работать в детском саду. Дело в том, что 8-го июля 1942 года в Ленинграде была объявлена широкая обязательная эвакуация. Постановление Военного Совета предполагало вывезти всех лишних людей и объявить город «городом военных». Всех, кто оставался в городе, стали обучать стрельбе. Окна первых этажей стали закладывать мешками с песком, превращая их в бойницы. Даже в детский сад уже зимой приходил военный из числа раненых, находящихся в городе на лечении, и обучал воспитателей и нянечек заряжать и стрелять из винтовки. Я помню картинку: мама, лежащая в сугробе с винтовкой в руках. Однажды даже мне дали прицелиться. Взрослых учили бросать гранаты, используя деревянный муляж. В связи с эвакуацией часть детей и служащих уехали, но на их место все время поступали новые дети. Мама сказала, что ни за что не уедет из города, так как понимала, что после голодной зимы не все из нас могут вынести поездку. Да и куда ехать? Родных у нас на Большой Земле нет, каких-либо драгоценностей или сбережений для того, чтобы как-то себя прокормить, – тоже. Да и вещи на троих детей ей одной было бы не перевезти. А если как-то и выживем, то вернуться обратно не сможем, а может, и некуда будет. Мама говорила, что если нам суждено погибнуть, то мы погибнем все вместе, здесь, в родном городе, на родной земле. Видимо, как-то ей удалось избежать эвакуации, вероятно, ее очень ценили здесь на работе. Самые нужные вещи находились у нас в чемоданах, а чемоданы хранились в детском саду, потому что сотрудники не ходили домой, а были на казарменном положении, поэтому и дети сотрудников также жили в саду круглосуточно. При поступлении родители сдавали в детский сад детские продуктовые карточки. Я видела, как поздними вечерами при свете коптилки мама наклеивала продуктовые талончики на листы бумаги для отчетности за каждый прожитый день. Регулярно ходили комиссии для проверки расхода продуктов и соответствия остатков в наличии  тому, что на бумаге. В детском саду мама сначала работала «техничкой», то есть занималась хозяйственными работами, даже снег разгребала у входа в детский сад. Потом она стала помощницей завхоза, а когда Анна Васильевна Зайцева (завхоз) уехала из города, мама ее заменила. Мама отвечала за все: питание, работу нянечек и техничек, чистоту в саду. Работу в детском саду проверяли и инспектор по пожарной безопасности, и санэпидстания, и районо… Проверяющих все боялись, но, насколько я помню, все обходилось благополучно, за исключением мелких замечаний. Банный день в детском саду проходил по отлаженной схеме. Помещение душевой было маленькое, всего два квадратных метра. На табуретку ставили таз с водой, другой таз ставили под ноги. Две нянечки брали по одному ребенку, мыли его, стоявшего в тазу с теплой водой, ополаскивали теплой водой из ведра и передавали воспитателям. Те вытирали детей насухо, надевали рубашечки, халатики, и отправляли за стол. Конвейер работал быстро, никто из детей не успевал простудиться. Затем детей кормили обедом и укладывали спать. Когда детей прибавилось, и разделили две группы, то вторую группу мыли либо вечером, либо на другой день.  В марте 1942 года после длительного зимнего перерыва начали работать бани. Я помню, как однажды с мамой мы пошли в баню на Геслеровском проспекте (ныне – Чкаловский). В банном отделении было темно, окна - почти полностью забиты фанерой, паром было окутано все помещение. Оказалось, что в другом конце помещения мылись мужчины, и никто не обращал внимания друг на друга. Лишь бы скорей прогреться, помыться и – домой. Медсестра Людмила Сергеевна постоянно следила за состоянием здоровья детей. С наступлением весны 1942 года дети начали болеть, их усердно лечили. Я помню, как брату и сестре смазывали горло керосином. А еще нам делали прививки. Помню, как делали прививку под лопатку , на следующий день очень болела спина, и не хотелось вставать с постели. Внезапно завыла сирена тревоги, всех детей быстро повели вниз. А мы с Аллой Флоренской решили остаться в спальне. Наши кровати стояли изголовьями к трехстворчатому окну. Фрамуги в окне были забиты фанерой, а рамы были со стеклами. Мы накрыли головы подушками, укрылись ватными одеялами, и лежали, затаив дыхание. Вдруг раздался страшный свист и грохот такой, что наш дом будто подпрыгнул, посыпались стекла. Это упала бомба в семиэтажный дом напротив детского садика, вернее, в его западное крыло. К счастью, она не разорвалась. Бомба была «здоровая» по весу, и то, что она не разорвалась, – просто чудо. Иначе от взрывной волны наш детский сад мог бы разлететься на куски. Хотя бомба и не разорвалась, она срезала угол семиэтажного здания, сколько там погибло людей, не знаю. Вообще-то, это была вторая бомба, не разорвавшаяся вблизи меня. Первая упала, когда мы жили в рабочем городке Сан-Галли. Это случилось ночью, вероятно, в конце октября или ноября 1941 года. Мы спали вчетвером в кровати, укрытые одеялами и пальто, так как было уже очень холодно. В убежище мы уже не ходили. Нас разбудил мощный удар, дом как будто подбросило, со стен на нас посыпались портреты Жданова и Ворошилова. Это тяжелый фугас попал в дом, стоявший напротив нашего дома. Бомба срезала восточное крыло дома, и глубоко ушла в землю. На наше счастье она не разорвалась. Дом оцепили военные, всем велели уходить подальше, но мы никуда не ушли, а она так и не разорвалась.

  Старшая группа. Поздняя весна 1942 г.

Весной 1943 года фашисты снова начали обстреливать город, и, чтобы спасти детей, городские власти приняли решение эвакуировать детские учреждения на север, где было спокойнее. Поэтому наш детский сад было решено вывезти в поселок Песочный. Детей и взрослых быстро посадили на поезд и повезли «на дачу».  Пребывание «на даче» затянулось на зиму и весну 1944 года. Недавно я узнала, что другие детсады и школы также вывозили в Парголово, и в другие поселки, таким образом, удалось спасти от обстрелов много детей, и нас в том числе. Наш переезд в Песочный был большим благом не только для детей, но и для рабочих нашего завода, т.к. едва устроили детей, как на соседней улице в одном из домов открыли стационар для оздоровления рабочих. Туда стали привозить небольшими партиями наиболее ослабленных и больных. За две недели их ставили на ноги, а на смену им приезжали другие. Сотрудники детского сада готовили им еду, делали отвары хвои и целебных трав, словом, выхаживали их. Я не раз видела, как мама и Зоя Андреевна вдвоем тащили громадные кастрюли с едой через улицу в стационар. Наша медсестра и врач ходили лечить их и проводили осмотр. Те, кто еще вчера еле ходил, поднимались очень быстро: начинали шутить, принимались играть в шашки. Рядом был лесок, в нем росли ягоды, а до того, как созрели ягоды – «заячья капуста» (кислица), конский щавель, еще какие-то травы. В лесок полакомиться бегали дети, а потом и взрослые. С приездом на дачу наша жизнь резко изменилась. Во-первых, – тишина. Были так непривычно, что светит солнце, не стреляют и не бомбят, никуда не надо прятаться, что первые ночи, особенно в полнолуние, я подолгу не спала или, просыпаясь, прислушивалась, не летят ли самолеты. А Валя как лунатик ходила по комнате. Постепенно жизнь налаживалась, несмотря на то, то финны находились совсем недалеко от нас. Они остановились в Белоострове, на своей старой границе. Никакой стрельбы, никаких попыток наступления с той поры не было. Наши войска тоже их не трогали, хотя были настороже. Все лето дети жили спокойно, гуляли, играли, пропадали в лесу. Наверное, никогда больше мы не ели столько ягод: черники, гоноболи (голубики), земляники, а потом и брусники. Школьники бегали в лес самостоятельно, а малышей выводили воспитатели. Они паслись там на пригорках, собирая ягоды и цветы. Полевых цветов на опушках росло множество.... .Детский сад № 38 1943 год, конец мая- лето Женя , Татьяна Ивановна, Вера и Валя Пахомовы. Семья, пережившая блокаду. Обратите внимание: не всех кошек съели в Ленинграде, как утверждают многие источники .

День Победы!

Помню, что стояла очень теплая погода, необычная для мая. Мы с Валей вышли гулять на улицу. Я удивилась, что на улицах Зверинской и Блохиной было безлюдно. Уходить далеко от дома нам не разрешалось, и мы гуляли в сквере напротив Князь-Владимирского собора. Потом я узнала, что народ отправился на площадь Урицкого (Дворцовая пл.) и на Невский проспект. А вечером всей семьей мы отправились смотреть салют. Набережная у моста Строителей (Биржевой мост) была забита людьми по обе стороны Невы. Это был праздник света! Мы так долго жили в затемнении блокадного города, что теперь люди не сдерживали своих эмоций, радости. Каждый выстрел и появление ракеты вызывал рев, крики восторга, смеха. Залпы пушек были такими мощными, что приходилось прикрывать уши руками, чтобы не оглохнуть. Вспоминая прошлое, сейчас я хорошо понимаю, что мы выжили тогда потому, что не остались в одиночестве, а стали частицей большой семьи под названием «детский сад», где все помогали друг другу жить. Взрослые заботились о малышах, а малыши заставляли взрослых бороться за жизнь. Эта борьба за детей дала возможность людям остаться Людьми, хотя и очень большой ценой, но добиться победы.