Автор: Арабелла
Закон и беспорядок - 4. Бродяги. Аутло и последствия
Английские бродяги
«И если в городе ночью появится какой-нибудь незнакомец и если кто-нибудь его заподозрит, должно его немедленно арестовать и отвести к шерифу, и держать под стражей, пока все не разъяснится. И если кто заподозрит другого в грабеже, убийстве или краже, будь то днем и ночью, то должен немедленно кликнуть стражу, чтобы этого человека арестовали. Если кто не подчинится аресту, следует объявить его в розыск, и стража должна искать его по городу и по близлежащим городам и деревням, пока наконец преступника не схватят и не предъявят шерифу».
ЛЕКАРИ, ШАРЛАТАНЫ, МЕНЕСТРЕЛИ, МУЗЫКАНТЫ, ШУТЫ
скрытый текстСамыми популярными среди бродяг, разумеется, были те, кто веселил народ, – и те, кто приносил пользу окружающим. В эту категорию входили лекари, которые предлагали людям универсальные лекарства от всех болезней, поистине бесчисленные в Средние века. Такие люди бродили по стране, буквально торгуя здоровьем. По воскресным и праздничным дням они ставили свой лоток на деревенском выгоне или на рыночной площади, раскладывали лекарства и начинали зазывать покупателей. Вдохновенные истории, рассказы о чудесах, похвальба «благородным происхождением», заверения в безграничной преданности общественному благу, показное бескорыстие… «Мои добрые друзья, - говорил один из таких бродячих целителей, - я не из тех бедных проповедников и лекарей, которые стоят на церковной паперти в убогих дырявых плащах, носят с собой мешки и сумки и раскладывают свое имущество на земле. Знайте, что я служу у знатной дамы, которая зовется мадам Трот из Салерно – уши у нее такие огромные, что служат ей платком, а седые брови спускаются до плеч. Знайте, что она – мудрейшая в мире. Она посылает слуг в чужие земли и страны и велит готовить целебные мази из внутренностей диких зверей, а затем лечить ими тех, кто хвор телом… Когда я уходил от нее, она заставила меня поклясться всеми святыми, что я дам вам неподдельное лекарство от глистов, если вам угодно будет меня выслушать. Снимите шапки, слушайте внимательно, смотрите на травы, которые прислала вам моя госпожа; поскольку она желает добра всем, и богатым и бедным, она наказала мне продавать их за пенни. Эти травы вы не ешьте; нет в вашей стране ни быка, ни коня настолько сильного, чтобы он не умер вмиг, попробовав хотя бы маленький кусочек, - такие они горькие и сильные. Но положите их на три дня в белое вино, а если нет белого – возьмите красного; если нет красного – то чистую воду, потому что у многих есть колодец перед дверью, даже если в погребе нет вина. Получившийся настой принимайте тринадцать дней, за завтраком. Если бы мои отец и мать были смертельно больны и попросили бы у меня лучшего снадобья, я бы дал им именно это. Вот как я продаю травы и лекарства; если вам что-нибудь нужно, подходите и покупайте, а если вам ничего не надо, ступайте мимо».
В Англии бродячие лекари пользовались той же репутацией, что и в Европе; популярные песенки и сатиры всегда изображали их завсегдатаями таверн и близкими друзьями городского «дна». Чтобы понять, что представляли собой их рецепты, нужно знать, какова в принципе была официальная медицина, защищаемая королевскими статутами. Так, Джон Гэдсден, придворный врач, лечил больных оспой, заворачивая их в красную ткань; таким образом он пользовал даже наследника престола. Но, как бы то ни было, закон четко разграничивал лицензированных медиков и дорожных шарлатанов. Официальный врач пользовался поддержкой сверху и имел прочную репутацию, а потому мог давать своим пациентам даже самые странные снадобья; такие врачи, как правило, обучались в университетах и обладали значительным авторитетом. Бродячие же лекари зачастую были известны с куда менее приятной стороны; им, в отличие от лицензированных врачей, зачастую недоставало авторитета, чтобы пациент добровольно согласился проглотить жука, натереться смесью из толченых тараканов и сверчков или принять в качестве лекарства голову летучей мыши.
В сельской местности врач-шарлатан, как и большинство бродяг, почти неизбежно должен был скрываться от властей; но настоящие неприятности подстерегали его, если он пытался публично рекламировать свои зелья в городе. Никто Роджер Клерк был обвинен в незаконном лечении, поскольку пытался исцелить женщину, прилепив ей на грудь кусочек «целебного» пергамента. Беднягу посадили в колодки, предварительно провезя через весь город, с оглашением, на лошади без седла, с пергаментами и ступкой на шее, в знак того, что он шарлатан.
Несомненно, красноречие, разговорчивость, дар убеждения, показная щедрость, убеждающий тон и веселость шарлатанов-лекарей привлекали толпу на ярмарках и праздниках. В Ноттингемшире самым притягательным местом, разумеется, была Гусиная ярмарка в Ноттингеме, куда самозваные эскулапы собирались в огромном количестве.
Впрочем, большей популярностью пользовались те бродяги, которые приходили не лечить, а развлекать зевак – если они и не могли предложить исцеление от недугов, то, по крайней мере, дарили временное забвение бед. Таковы были бродячие менестрели, фокусники, жонглеры и певцы. Менестрели и жонглеры, преимущественно, делали одно и тоже – пели песни под аккомпанемент различных инструментов. В те времена, когда книги были редки, а театра фактически не существовало, менестрели и глимены (gleeman) бродили по дорогам, и таким гостям были всюду рады. Они присутствовали на каждом пиру, на всех праздниках и увеселениях, пели и декламировали, на английском и французском языках. Глимены и менестрели, выступавшие в замках, рассказывали о военных подвигах (о Карле Великом, Роланде, Артуре, троянцах или саксонских героях), исполняли любовные и комические песенки; так или иначе, их охотно принимали. О своем прибытии они заявляли жизнерадостными возгласами, которые было слышно далеко; в замках им давали место в нижнем конце зала.
Меня послушайте, друзья,
Вам расскажу немало я –
Об Александре, всех сильней,
О Цезаре, царе царей,
О Трое после будет сказ,
Что пала из-за женских глаз,
О смелом Вильяме потом,
Что в Англию пришел с мечом,
И об Артуре-короле,
Что всех отважней на земле…
Это было нечто среднее между стихотворным романом, рассказом и песней; в таким виде, перелицованная на английский лад и подогнанная под английское стихосложение, бытовала французская эпическая поэзия. Других развлечений было немного – в отсутствие театра, благородные особы могли, вместе с простолюдинами, посмотреть на представление мистерий на церковной паперти, например историю Иисуса и Пилата. Подобные представления посещали даже коронованные особы…
Знатные особы нередко выказывали менестрелям знаки расположения – так, Эдуард III подарил присутствовавшим на свадьбе его дочери Изабеллы музыкантам сто фунтов. Когда епископ отправлялся объезжать свой диоцез, в городах его нередко встречали и приветствовали менестрели, тщательно отобранные среди местных музыкантов. Так, епископ Суинфилд, во время одного из своих путешествий, дал два пенса музыкантам, которые играли на виолах; в другой раз он раздал целых двенадцать пенсов. Когда путешествовали важные лица, они порой развлекались, слушая менестрелей в тавернах, и таким образом проводили долгие вечера. «И тогда, - пишет хронист, - перед лордом выступили трубачи, и свирельщики, и прочие музыканты, и начали громко играть, и лорд со свитой принялись весело танцевать, декламировать и распевать песни до самой полуночи». В богатых домах выступления музыкантов были неизменной «приправой» к угощению. При этом, несомненно, звуки виол и голоса певцов порой заглушались рычанием собак, которые грызли кости под столами, и пронзительными криками охотничьих птиц (многие знатные лица за обедом сажали любимых соколов на специальный насест рядом со своим креслом). Иногда музыканты официально находились на службе у благородных особ и постоянно были при них; а королевские менестрели при дворе Эдуарда III, согласно казначейским записям, получали жалование в семь с половиной пенсов в день. Даже бродячие, никому не служившие музыканты, редко уходили из замков, не получив подарков в виде плащей, подбитых мехом одежд, еды и денег, и средневековые моралисты зачастую сожалели о том, что подобная щедрость изливается не на «менестрелей Господа» - бедняков, которые побираются под окнами. «Священники и рыцари привечают королевских менестрелей и из любви к ним приглашают на пиры, хотя мне кажется, что более подобает богатым приглашать за стол бедняков…»
Излюбленными инструментами бродячих музыкантов конца XII – начал XIII вв. был вьель (нечто вроде скрипки), требовавший изрядного умения; вскоре он сменился тамбурином, на котором можно было научиться играть за короткий срок, и музыканты «старой школы» сетовали на современные вкусы. Также играли на арфах, лютнях, волынках, ротах (маленькая арфа) и т.д.
На этот момент официальной гильдии «королевских менестрелей» еще не существует, и всякий волен добывать себе пропитание при помощи своих музыкальных и певческих талантов, не опасаясь штрафа за «нелицензированные» выступления. Впрочем, у властей были и иные поводы присматривать за бродячими певцами и музыкантами; если они нередко попустительствовали менестрелям при знатных лицах, то, с другой стороны, опасались тех, кто, странствуя, распевал сомнительные песни. Зачастую под таким «прикрытием» провозглашались мятежные доктрины, вплоть до призывов к восстанию. Песни сатирического и политического содержания, хорошо известные простонародью, подстрекали недовольных возмутиться, и парламент, первоначально объединивший «дорожных» певцов с обыкновенными бродягами, в конце концов вынужден был признать, что менестрели бывают опаснее грабителей…
Кроме музыкантов, на ярмарках и в замках выступали шуты, чьи безыскусные грубые трюки потешали зрителей. Впрочем, какими бы малопристойными ни были эти шутки, они неизменно пользовались популярностью – там, где появлялись шуты и мимы, начиналось буйное веселье. Судя по всему, особые вольности они позволяли себе под Рождество, и благочестивые люди предостерегали современников от слушания праздничных песенок, намекая, что они оставляют в сознании такие образы и идеи, от которых трудно впоследствии отделаться. «Знал я одного человека, который на Рождество услышал одну из таких постыдных песенок. Так случилось, что непристойные вещи, о которых он услышал, произвели на него такое впечатление, что он никак не мог избавиться от этих воспоминаний либо изгнать их совершенно из ума. Потому он впал в глубокую меланхолию, которая в конце концов привела его к смерти».
Женщины, бывавшие в подобных бродячих труппах, нередко исполняли акробатический «танец Саломеи»; известно, что одна из таких танцовщиц, некая «Катерина из Венеции», получила за свое представление шесть фунтов тринадцать шиллингов и четыре пенса.
Неудивительно, что общественное мнение, в лице строгих моралистов, должно было заклеймить шутов, заодно с менестрелями: «Эти пьяные, вульгарные паразиты наводнили страну… они поют непристойные, мерзостные песни в тавернах, трактирах, на постоялых дворах и прочих местах публичных сборищ… Их жизнь подобна их песням. В каждом городе, городке и деревне полно таких менестрелей, которые играют и пляшут, прославляя дьявола; благочестивых среди них так мало, что и не сыскать».
ГОНЦЫ, БРОДЯЧИЕ ТОРГОВЦЫ И КОРОБЕЙНИКИ
Слухи и сплетни, наводнявшие страну, зачастую разносились гонцами и курьерами, которые представляли собой единственный эквивалент современной почты. Они находились на службе у аббатов, епископов, дворян, шерифов и самого короля. Разумеется, их услуги были доступны не каждому; беднякам приходилось ждать оказии, а богатым было достаточно позвать гонца и дать ему устное поручение или письмо (разумеется, написанное под диктовку специальным писцом на листе пергамента и запечатанное личной печатью). Так, королю служили двенадцать специальных гонцов, которые сопутствовали ему повсюду в ожидании приказа и получали жалование – три пенса в день, когда находились в дороге (плюс четыре шиллинга восемь пенсов в год на покупку обуви).
Курьеры и гонцы переносили множество самых странных посылок – подарки прекрасным дамам, всевозможные предметы роскоши… Так, Дью де Берри послал своего человека в Шотландию, а затем во Францию за борзыми, которые особенно понравились лорду. А король мог приказать верным гонцам разнести части тела казненного преступника по крупнейшим городам, для устрашения жителей.
Гонцы, разумеется, путешествовали быстрее всех, потому что такова была их работа – они отлично ездили верхом и ловко умели выпутываться из затруднений на дорогах и в трактирах. Горе тому, кто пытался их задержать; такого человека непременно привлекали к суду и крупно штрафовали – особенно если он был повинен в задержке королевского гонца. Так, гонец королевы, заключенный в тюрьму констеблем Роксбурского замка, не задумываясь потребовал выплаты десяти тысяч фунтов стерлингов в пользу своего лорда и двух тысяч самому себе – в качестве компенсации за совершенную несправедливость.
Впрочем, три пенса в день – относительно скудное вознаграждение; куда больше везло тем, кому удавалось доставить знатной особе весть о счастливых событиях.
Странниками, объединившими в себе неторопливость купцов и бесстрашие посланцев, были бродячие коробейники, наводнявшие в Средние века дороги Англии. По большей части, их преуспеяние зависело от умения красно говорить и завлекать покупателей – а как привлечь зевак, если не шутками и прибаутками? Неизменное веселье и добродушие придавали цену и интерес старым, полинялым, зачастую поломанным вещицам, помогали скрывать очевидные дефекты. Коробейники всегда были бойки и остры на язык; какова бы ни была их репутация, в средневековой Англии они неизменно избегали столкновений с законом. Весьма вероятно, что их по умолчанию считали бродягами, но, по крайней мере, коробейники могли с полным правом утверждать, что против них не издано ни одного парламентского эдикта – вплоть до эпохи Эдуарда VI.
А до тех пор они свободно бродили по дорогам, снабжая всякой мелочью, в первую очередь, деревенских жителей. Предметы домашнего обихода расходились по стране точно так же, как слухи, новости, песни и известия. В мешках бродячих коробейников лежали нижние рубашки, шапки, перчатки, дудки и свистульки, кошельки, пояса, столовые ножи, оловянная посуда – и так далее…
ИЗГНАННИКИ, БРОДЯЧИЕ ПОДЕНЩИКИ, БЕГЛЫЕ КРЕПОСТНЫЕ
Фигляры и музыканты собирали толпы зрителей на улицах и во дворах замков; бродячие коробейники промышляли на ярмарках и рынках. Что касается изгнанников, стоявших вне закона, то эти бедолаги предпочитали нехоженые тропы и лесные чащобы – тем более что Англия представляла собой практически один сплошной лес, почти такой же, что и во времена римского владычества, и этот лес тщательно охранялся во благо короля. Тем не менее, чаща давала приют разбойникам и тем, кто бежал от суда. Спасаясь от погони, человек неизбежно уходил в леса – там было проще спрятаться, и вдобавок он не утрачивал связи с родственниками. Жить в лесу было ничуть не хуже, чем бежать за границу. В лесной глуши находили себе приют грабители, мятежники, разбойники, браконьеры, впавшие в немилость рыцари, неудачливые воры, попавшиеся на краже имущества дороже чем на шиллинг (а потому подлежащие повешению)… Человек, испугавшийся суда, в лесу зачастую становился профессиональным грабителем.
Однако, помимо преступников, в лесах укрывались и разнообразные бродяги без статуса аутло – в первую очередь, беглые сервы. Виллан, покинувший свой манор без специального разрешения, мог вернуться к прежней жизни, лишь сдавшись на милость господина, либо – что было зачастую проще – проведя год и один день в «вольном городе». В таком случае он становился свободным человеком, и узы, связывавшие его с конкретной землей, считались расторгнутыми. Но если беглый предпочитал бродяжничать, его могли схватить, как только он показывался на своей земле. «Если виллан убежал и через несколько лет вернулся домой, где был схвачен, то арестовавший его бейлиф не нарушает закон. Виллан может бродяжничать шесть, семь лет или даже больше, но если в конце концов он возвращается к своему очагу, его должно схватить, поскольку он не перестал быть законной собственностью своего господина. По возвращении он оказывается в тех же условиях, что и до побега».
Многие, разумеется, бежали в надежде на лучшие заработки и пытались выдавать себя за свободных поденщиков. Впрочем, мало кому удавалось скрыть свое прошлое; боясь оказаться в колодках и попасть к прежнему господину, такие рабочие при малейшем подозрении немедленно бежали, переселялись в другое графство и окончательно делались бродягами. Другие, недовольные своим лордом, покидали родные деревни лишь затем, чтобы немедленно превратиться в опасных преступников, без крова и приюта. Третьи же, неспособные или просто нежелающие работать, делались нищими либо промышляли случайным воровством. «Огромное количество помянутых бродячих поденщиков становятся опасными грабителями, и их грабежи и злодейства умножаются с каждым днем. Нужно воспретить оказывать им какую-либо помощь; нужно сажать их в колодки или отправлять в ближайшую тюрьму, а затем отсылать на родину… эти бесстыдные нищие, с мешками на плечах, ходят и клянчат у дверей, хотя могли бы, при желании, заработать хлеба и пива трудом. Как правило, они знают ремесла, но предпочитают не работать».
«Судья Уильям ле Сэвидж схватил двух мужчин, пришедших неизвестно откуда, и одну женщину и заточил их в тюрьму и держал там, пока один из мужчин не умер, а другой не лишился ноги. Женщина тоже лишилась ступни из-за грязи и заражения. Затем они предстали перед судом и были допрошены; когда же выяснилось, что они не причастны ни к какому грабежу или иному злодеянию, им позволено было уйти восвояси».
Впрочем, ни колодки, ни тюрьмы не уменьшили количество беглых крестьян, которым надоело быть буквально прикованными к земле. Многие пользовались любым способом, чтобы покинуть родные края – иногда под предлогом паломничества. Они отправлялись в путь, с посохом пилигрима в руках… и более не возвращались, несмотря даже на то, что каждому серву надлежало иметь письменное разрешение, если он намеревался покинуть пределы своего манора (и уж тем более выйти за границы графства).
Власти старались сократить число нищих; иногда их вынуждали поселиться в том городе, где они были обнаружены, и жить там до конца жизни, или насильственно отсылали на родину, опять же с запретом покидать пределы родного округа. Бродячие школяры зачастую оказывались в той же категории – особенно учитывая их пристрастие к попрошайничеству и мелкому воровству. Зачастую местные власти равняли их с нищими и сажали в колодки, за неимением соответствующих писем от университетского начальства, дарующих школяру разрешение просить милостыню в период вакаций…https://sherwood-arrow.livejournal.com/44298.html
Аутло и последствия
скрытый текстНа заметку всем игрокам, имеющим родню/друзей/знакомых в числе аутло, а также обладающих добрым, чувствительным сердцем и склонностью помогать ближнему :). Очень прошу заметить, что может за этим последовать.
Родственников аутло не наказывают по самому факту родства, и это радует. Но: семья аутло может лишиться имущества (которое, несомненно, конфискуют в пользу короля).
С пособничеством все гораздо опаснее. Укрыватели и сообщники воров, грабителей и разбойников, согласно Кларендонской ассизе, точно так же подлежат и аресту и наказанию, как и сами преступники. Причем за укрывательство и пособничество наказывают аналогично, т.е. смертной казнью через повешение, поскольку помощь преступнику приравнивается к измене. Таким образом, попытка поддерживать связь с родственником или другом-аутло чревата большими проблемами – а в случае с сервами, может пострадать не только конкретный человек, замеченный в пособничестве, но и вся семья и даже вся община (с которой как минимум сдерут огромный штраф). Причем пособничество – это не только предупредить об облаве или поработать наводчиком. Поданный кусок хлеба, проданная незнакомцу рубашка, гостеприимство, оказанное «чужаку», а главное, недоносительство о подозрительной личности, появившейся в деревне или в городе, - все это могут счесть пособничеством, и виновнику придется доказывать, что он честно «не знал».
Лорд в данном случае не послужит своему арендатору защитой, поскольку пособничество аутло – это уголовное преступление, которое разбирается на суде графства. За попытку «прикрыть» пособника может поплатиться и лорд – как минимум неприятной необходимостью объясняться перед судом.
Кстати, укрывательство и пособничество – это преступление, за которое могут казнить, невзирая на возраст.
Мало того, что аутло нельзя помогать. Особые представители всех населенных пунктов (т.н. присяжные) – законопослушные и достойные доверия граждане – обязуются на выездных сессиях суда сообщать властям о совершившихся в округе/деревне/городе преступлениях, а также обо всех появившихся в последнее время сомнительных личностях.
И не должно быть никого в замке либо вокруг замка, кто отказался бы впустить шерифа к себе во двор или на свои земли, чтобы тот мог повидать общины и проверить, все ли дали присягу.
И пусть никто в городе или поселении не принимает в своем доме, на своей земле или под своей властью людей, которых не намерен представить суду, если их ищут; в противном же случае пусть за него отвечает община.
И пусть никто в городе или поселении, в замке или за его пределами, не отказывает шерифу в праве войти на его земли, с тем чтобы арестовать тех, кто известен или обвинен как грабитель, убийца, вор или их укрыватель, или объявленный вне закона, или браконьер; но должно, чтобы все помогали их арестовать.
Более того, в обязанности всякого законопослушного гражданина (помимо присяжных) также входит доносить властям о сомнительных/незнакомых лицах, появившихся в окрестностях.
И также король воспрещает, чтобы всякому бродяге, т.е. праздношатающемуся или неизвестному человеку, давали приют, иначе как в городе; но и там не надлежит принимать его дольше, чем на одну ночь, если только он не заболеет, находясь там, или не заболеет его лошадь – то есть, если он не будет иметь оправдания.
А если он останется дольше, чем на одну ночь, то должно его арестовать и держать в тюрьме, покуда его лорд не освободит его под свое ручательство или он сам не предложит поручителей, и тот, кто дал ему приют, тоже должен быть арестован.
Достаточно простого подозрения, чтобы законопослушный гражданин имел право поднять тревогу и потребовать ареста человека, который показался ему подозрительным…
И если в городе ночью появится какой-нибудь незнакомец и если кто-нибудь его заподозрит, должно его немедленно арестовать и отвести к шерифу, и держать под стражей, пока все не разъяснится. И если кто заподозрит другого в грабеже, убийстве или краже, будь то днем и ночью, то должен немедленно кликнуть стражу, чтобы этого человека арестовали. Если кто не подчинится аресту, следует объявить его в розыск, и стража должна искать его по городу и по близлежащим городам и деревням, пока наконец преступника не схватят и не предъявят шерифу.
Впрочем, если незнакомец не выглядит подозрительно, не ходит задворками, не прячется – иными словами, если это типичный ремесленник на отхожих промыслах, коробейник, бродячий музыкант или пилигрим – то зачем же на него доносить? ;)
Даже священникам официально запрещено давать пристанище людям, за добропорядочность которых они не могут поручиться.
Также король воспрещает монахам и каноникам и любой обители принимать людей иного звания, нежели монахи, каноники и члены орденов, до тех пор пока не вызнано будет о его репутации (если только человек не болен смертельно).
Имущество преступников конфискуется и отходит королю (даже если преступник жил не на земле, принадлежащей непосредственно его величеству). Т.е., шериф или другие представители местной власти являются на ту землю, где проживал аутло (а ныне, вероятно, живет его семья), чтобы распродать/забрать/описать имущество (возможно, даже разрушить дом и прочие постройки). Если земля принадлежит не напрямую королю, а лорду, король получает ее в свое распоряжение на год и один день (поскольку он по умолчанию является верховным сувереном) и может делать с ней, что хочет, после чего должен вернуть надел прежнему хозяину. И, разумеется, на этой земле должны впредь жить люди, за благонамеренность которых можно ручаться.
Если муж совершил уголовное преступление, его имущество будет конфисковано; таким образом, его вдова теряет все права на приданое. Жены преступников не получают ничего из имущества, принадлежащего супругу. Когда некая женщина, вторично выйдя замуж, попыталась по суду вернуть свое прежнее приданое, выяснилось, что она не может этого сделать, потому что ее первый муж был повешен за грабеж.
Человек, который оказал помощь аутло, не зная о том, что перед ним преступник, а не просто путник или бродяга, с вероятностью избежит виселицы (но не штрафа за то, что принял у себя сомнительную личность). Скорее всего, при наличии надежного поручителя (лучше всего – лорда), который подтвердит благонамеренность и законопослушность провинившегося, обойдется без смертной казни.
С другой стороны – кто же эти аутло, разбойники, лесные братья? В их среде были как профессиональные преступники, не знающие иного образа жизни, так и люди, загнанные в лес страхом смерти (браконьеры, беглые сервы, неудачливые воры). Одни из них также выходили грабить на большую дорогу, другие предпочитали бродяжничать и перебиваться мелким воровством по деревням…
Аутло терял связи с иными людьми, лишался званий и титулов, заключенные им сделки и договоры не имели никакой юридической силы, все клятвы и обещания автоматически считались расторгнутыми.
Аутло беззащитен. В некоторых графствах закон воспрещает его убивать – только если он противится поимке или убегает от погони; но поймать его – долг каждого законопослушного человека. Но, скажем, в Глостершире и Герфордшире обычай дозволяет убить аутло при любых обстоятельствах и совершенно безнаказанно – так же, как убили бы волка. Если, зная его положение, кто-то дает аутло приют, - это преступление, караемое смертной казнью. Аутло – человек вне закона и без друзей. Он лишен всех собственнических, имущественных, договорных прав; король обязан опустошить его землю, а лорд – конфисковать выморочный надел; все имущество отходит к королю; все договор, узы присяги и феодальной верности считаются расторгнутыми. Кровь преступника «загрязнена», и дети, рожденные после совершения преступления, не имеют права наследовать – не только отцу, но и кому бы то ни было вообще.
О том, что эти люди представляли реальную опасность, свидетельствуют многочисленные предупреждения современников; хотя, несомненно, они пользовались некоторым сочувствием простолюдинов, но, скорее всего, это сочувствие было изрядно окрашено страхом – разбойники, которым уже нечего было терять, вполне могли «убрать» доносчика (а то и "благодетеля") либо поджечь дом…
В 1213 г. двое подозреваемых в браконьерстве были арестованы и посажены в тюрьму вблизи Раффордского аббатства (в окрестностях Шервуда), но были незаконно освобождены ночью, бандой «неизвестных», которые напали на стражу. Это сошло совершенно безнаказанно, хотя и было назначено следствие, во которого стало известно, что обоих браконьеров знали по именам. На суде не согласился выступить ни один свидетель.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/44716.html
Также:
Так, в конце XIII в. (1276 г., если быть точным) Джон де Ласель (John de Lascelles), главный лесничий Шервудского леса, в сопровождении двух рядовых лесничих, поймал и арестовал двух нарушителей лесного закона, которые были обезоружены и посажены под замок в деревне Блидуорт; в дальнейшем предполагалось передать их шерифу Ноттингемскому. Однако ночью появилась шайка вооруженных людей в количестве 20 чел., которая напала на часовых (впрочем, без применения оружия). Неизвестные взломали замок, освободили арестованных, после чего до утра держали в осаде дом, где ночевал главный лесничий. Хотя, как выяснилось, разбойников хорошо знали в округе, никаких санкций не последовало ...
«И если в городе ночью появится какой-нибудь незнакомец и если кто-нибудь его заподозрит, должно его немедленно арестовать и отвести к шерифу, и держать под стражей, пока все не разъяснится. И если кто заподозрит другого в грабеже, убийстве или краже, будь то днем и ночью, то должен немедленно кликнуть стражу, чтобы этого человека арестовали. Если кто не подчинится аресту, следует объявить его в розыск, и стража должна искать его по городу и по близлежащим городам и деревням, пока наконец преступника не схватят и не предъявят шерифу».
ЛЕКАРИ, ШАРЛАТАНЫ, МЕНЕСТРЕЛИ, МУЗЫКАНТЫ, ШУТЫ
скрытый текстСамыми популярными среди бродяг, разумеется, были те, кто веселил народ, – и те, кто приносил пользу окружающим. В эту категорию входили лекари, которые предлагали людям универсальные лекарства от всех болезней, поистине бесчисленные в Средние века. Такие люди бродили по стране, буквально торгуя здоровьем. По воскресным и праздничным дням они ставили свой лоток на деревенском выгоне или на рыночной площади, раскладывали лекарства и начинали зазывать покупателей. Вдохновенные истории, рассказы о чудесах, похвальба «благородным происхождением», заверения в безграничной преданности общественному благу, показное бескорыстие… «Мои добрые друзья, - говорил один из таких бродячих целителей, - я не из тех бедных проповедников и лекарей, которые стоят на церковной паперти в убогих дырявых плащах, носят с собой мешки и сумки и раскладывают свое имущество на земле. Знайте, что я служу у знатной дамы, которая зовется мадам Трот из Салерно – уши у нее такие огромные, что служат ей платком, а седые брови спускаются до плеч. Знайте, что она – мудрейшая в мире. Она посылает слуг в чужие земли и страны и велит готовить целебные мази из внутренностей диких зверей, а затем лечить ими тех, кто хвор телом… Когда я уходил от нее, она заставила меня поклясться всеми святыми, что я дам вам неподдельное лекарство от глистов, если вам угодно будет меня выслушать. Снимите шапки, слушайте внимательно, смотрите на травы, которые прислала вам моя госпожа; поскольку она желает добра всем, и богатым и бедным, она наказала мне продавать их за пенни. Эти травы вы не ешьте; нет в вашей стране ни быка, ни коня настолько сильного, чтобы он не умер вмиг, попробовав хотя бы маленький кусочек, - такие они горькие и сильные. Но положите их на три дня в белое вино, а если нет белого – возьмите красного; если нет красного – то чистую воду, потому что у многих есть колодец перед дверью, даже если в погребе нет вина. Получившийся настой принимайте тринадцать дней, за завтраком. Если бы мои отец и мать были смертельно больны и попросили бы у меня лучшего снадобья, я бы дал им именно это. Вот как я продаю травы и лекарства; если вам что-нибудь нужно, подходите и покупайте, а если вам ничего не надо, ступайте мимо».
В Англии бродячие лекари пользовались той же репутацией, что и в Европе; популярные песенки и сатиры всегда изображали их завсегдатаями таверн и близкими друзьями городского «дна». Чтобы понять, что представляли собой их рецепты, нужно знать, какова в принципе была официальная медицина, защищаемая королевскими статутами. Так, Джон Гэдсден, придворный врач, лечил больных оспой, заворачивая их в красную ткань; таким образом он пользовал даже наследника престола. Но, как бы то ни было, закон четко разграничивал лицензированных медиков и дорожных шарлатанов. Официальный врач пользовался поддержкой сверху и имел прочную репутацию, а потому мог давать своим пациентам даже самые странные снадобья; такие врачи, как правило, обучались в университетах и обладали значительным авторитетом. Бродячие же лекари зачастую были известны с куда менее приятной стороны; им, в отличие от лицензированных врачей, зачастую недоставало авторитета, чтобы пациент добровольно согласился проглотить жука, натереться смесью из толченых тараканов и сверчков или принять в качестве лекарства голову летучей мыши.
В сельской местности врач-шарлатан, как и большинство бродяг, почти неизбежно должен был скрываться от властей; но настоящие неприятности подстерегали его, если он пытался публично рекламировать свои зелья в городе. Никто Роджер Клерк был обвинен в незаконном лечении, поскольку пытался исцелить женщину, прилепив ей на грудь кусочек «целебного» пергамента. Беднягу посадили в колодки, предварительно провезя через весь город, с оглашением, на лошади без седла, с пергаментами и ступкой на шее, в знак того, что он шарлатан.
Несомненно, красноречие, разговорчивость, дар убеждения, показная щедрость, убеждающий тон и веселость шарлатанов-лекарей привлекали толпу на ярмарках и праздниках. В Ноттингемшире самым притягательным местом, разумеется, была Гусиная ярмарка в Ноттингеме, куда самозваные эскулапы собирались в огромном количестве.
Впрочем, большей популярностью пользовались те бродяги, которые приходили не лечить, а развлекать зевак – если они и не могли предложить исцеление от недугов, то, по крайней мере, дарили временное забвение бед. Таковы были бродячие менестрели, фокусники, жонглеры и певцы. Менестрели и жонглеры, преимущественно, делали одно и тоже – пели песни под аккомпанемент различных инструментов. В те времена, когда книги были редки, а театра фактически не существовало, менестрели и глимены (gleeman) бродили по дорогам, и таким гостям были всюду рады. Они присутствовали на каждом пиру, на всех праздниках и увеселениях, пели и декламировали, на английском и французском языках. Глимены и менестрели, выступавшие в замках, рассказывали о военных подвигах (о Карле Великом, Роланде, Артуре, троянцах или саксонских героях), исполняли любовные и комические песенки; так или иначе, их охотно принимали. О своем прибытии они заявляли жизнерадостными возгласами, которые было слышно далеко; в замках им давали место в нижнем конце зала.
Меня послушайте, друзья,
Вам расскажу немало я –
Об Александре, всех сильней,
О Цезаре, царе царей,
О Трое после будет сказ,
Что пала из-за женских глаз,
О смелом Вильяме потом,
Что в Англию пришел с мечом,
И об Артуре-короле,
Что всех отважней на земле…
Это было нечто среднее между стихотворным романом, рассказом и песней; в таким виде, перелицованная на английский лад и подогнанная под английское стихосложение, бытовала французская эпическая поэзия. Других развлечений было немного – в отсутствие театра, благородные особы могли, вместе с простолюдинами, посмотреть на представление мистерий на церковной паперти, например историю Иисуса и Пилата. Подобные представления посещали даже коронованные особы…
Знатные особы нередко выказывали менестрелям знаки расположения – так, Эдуард III подарил присутствовавшим на свадьбе его дочери Изабеллы музыкантам сто фунтов. Когда епископ отправлялся объезжать свой диоцез, в городах его нередко встречали и приветствовали менестрели, тщательно отобранные среди местных музыкантов. Так, епископ Суинфилд, во время одного из своих путешествий, дал два пенса музыкантам, которые играли на виолах; в другой раз он раздал целых двенадцать пенсов. Когда путешествовали важные лица, они порой развлекались, слушая менестрелей в тавернах, и таким образом проводили долгие вечера. «И тогда, - пишет хронист, - перед лордом выступили трубачи, и свирельщики, и прочие музыканты, и начали громко играть, и лорд со свитой принялись весело танцевать, декламировать и распевать песни до самой полуночи». В богатых домах выступления музыкантов были неизменной «приправой» к угощению. При этом, несомненно, звуки виол и голоса певцов порой заглушались рычанием собак, которые грызли кости под столами, и пронзительными криками охотничьих птиц (многие знатные лица за обедом сажали любимых соколов на специальный насест рядом со своим креслом). Иногда музыканты официально находились на службе у благородных особ и постоянно были при них; а королевские менестрели при дворе Эдуарда III, согласно казначейским записям, получали жалование в семь с половиной пенсов в день. Даже бродячие, никому не служившие музыканты, редко уходили из замков, не получив подарков в виде плащей, подбитых мехом одежд, еды и денег, и средневековые моралисты зачастую сожалели о том, что подобная щедрость изливается не на «менестрелей Господа» - бедняков, которые побираются под окнами. «Священники и рыцари привечают королевских менестрелей и из любви к ним приглашают на пиры, хотя мне кажется, что более подобает богатым приглашать за стол бедняков…»
Излюбленными инструментами бродячих музыкантов конца XII – начал XIII вв. был вьель (нечто вроде скрипки), требовавший изрядного умения; вскоре он сменился тамбурином, на котором можно было научиться играть за короткий срок, и музыканты «старой школы» сетовали на современные вкусы. Также играли на арфах, лютнях, волынках, ротах (маленькая арфа) и т.д.
На этот момент официальной гильдии «королевских менестрелей» еще не существует, и всякий волен добывать себе пропитание при помощи своих музыкальных и певческих талантов, не опасаясь штрафа за «нелицензированные» выступления. Впрочем, у властей были и иные поводы присматривать за бродячими певцами и музыкантами; если они нередко попустительствовали менестрелям при знатных лицах, то, с другой стороны, опасались тех, кто, странствуя, распевал сомнительные песни. Зачастую под таким «прикрытием» провозглашались мятежные доктрины, вплоть до призывов к восстанию. Песни сатирического и политического содержания, хорошо известные простонародью, подстрекали недовольных возмутиться, и парламент, первоначально объединивший «дорожных» певцов с обыкновенными бродягами, в конце концов вынужден был признать, что менестрели бывают опаснее грабителей…
Кроме музыкантов, на ярмарках и в замках выступали шуты, чьи безыскусные грубые трюки потешали зрителей. Впрочем, какими бы малопристойными ни были эти шутки, они неизменно пользовались популярностью – там, где появлялись шуты и мимы, начиналось буйное веселье. Судя по всему, особые вольности они позволяли себе под Рождество, и благочестивые люди предостерегали современников от слушания праздничных песенок, намекая, что они оставляют в сознании такие образы и идеи, от которых трудно впоследствии отделаться. «Знал я одного человека, который на Рождество услышал одну из таких постыдных песенок. Так случилось, что непристойные вещи, о которых он услышал, произвели на него такое впечатление, что он никак не мог избавиться от этих воспоминаний либо изгнать их совершенно из ума. Потому он впал в глубокую меланхолию, которая в конце концов привела его к смерти».
Женщины, бывавшие в подобных бродячих труппах, нередко исполняли акробатический «танец Саломеи»; известно, что одна из таких танцовщиц, некая «Катерина из Венеции», получила за свое представление шесть фунтов тринадцать шиллингов и четыре пенса.
Неудивительно, что общественное мнение, в лице строгих моралистов, должно было заклеймить шутов, заодно с менестрелями: «Эти пьяные, вульгарные паразиты наводнили страну… они поют непристойные, мерзостные песни в тавернах, трактирах, на постоялых дворах и прочих местах публичных сборищ… Их жизнь подобна их песням. В каждом городе, городке и деревне полно таких менестрелей, которые играют и пляшут, прославляя дьявола; благочестивых среди них так мало, что и не сыскать».
ГОНЦЫ, БРОДЯЧИЕ ТОРГОВЦЫ И КОРОБЕЙНИКИ
Слухи и сплетни, наводнявшие страну, зачастую разносились гонцами и курьерами, которые представляли собой единственный эквивалент современной почты. Они находились на службе у аббатов, епископов, дворян, шерифов и самого короля. Разумеется, их услуги были доступны не каждому; беднякам приходилось ждать оказии, а богатым было достаточно позвать гонца и дать ему устное поручение или письмо (разумеется, написанное под диктовку специальным писцом на листе пергамента и запечатанное личной печатью). Так, королю служили двенадцать специальных гонцов, которые сопутствовали ему повсюду в ожидании приказа и получали жалование – три пенса в день, когда находились в дороге (плюс четыре шиллинга восемь пенсов в год на покупку обуви).
Курьеры и гонцы переносили множество самых странных посылок – подарки прекрасным дамам, всевозможные предметы роскоши… Так, Дью де Берри послал своего человека в Шотландию, а затем во Францию за борзыми, которые особенно понравились лорду. А король мог приказать верным гонцам разнести части тела казненного преступника по крупнейшим городам, для устрашения жителей.
Гонцы, разумеется, путешествовали быстрее всех, потому что такова была их работа – они отлично ездили верхом и ловко умели выпутываться из затруднений на дорогах и в трактирах. Горе тому, кто пытался их задержать; такого человека непременно привлекали к суду и крупно штрафовали – особенно если он был повинен в задержке королевского гонца. Так, гонец королевы, заключенный в тюрьму констеблем Роксбурского замка, не задумываясь потребовал выплаты десяти тысяч фунтов стерлингов в пользу своего лорда и двух тысяч самому себе – в качестве компенсации за совершенную несправедливость.
Впрочем, три пенса в день – относительно скудное вознаграждение; куда больше везло тем, кому удавалось доставить знатной особе весть о счастливых событиях.
Странниками, объединившими в себе неторопливость купцов и бесстрашие посланцев, были бродячие коробейники, наводнявшие в Средние века дороги Англии. По большей части, их преуспеяние зависело от умения красно говорить и завлекать покупателей – а как привлечь зевак, если не шутками и прибаутками? Неизменное веселье и добродушие придавали цену и интерес старым, полинялым, зачастую поломанным вещицам, помогали скрывать очевидные дефекты. Коробейники всегда были бойки и остры на язык; какова бы ни была их репутация, в средневековой Англии они неизменно избегали столкновений с законом. Весьма вероятно, что их по умолчанию считали бродягами, но, по крайней мере, коробейники могли с полным правом утверждать, что против них не издано ни одного парламентского эдикта – вплоть до эпохи Эдуарда VI.
А до тех пор они свободно бродили по дорогам, снабжая всякой мелочью, в первую очередь, деревенских жителей. Предметы домашнего обихода расходились по стране точно так же, как слухи, новости, песни и известия. В мешках бродячих коробейников лежали нижние рубашки, шапки, перчатки, дудки и свистульки, кошельки, пояса, столовые ножи, оловянная посуда – и так далее…
ИЗГНАННИКИ, БРОДЯЧИЕ ПОДЕНЩИКИ, БЕГЛЫЕ КРЕПОСТНЫЕ
Фигляры и музыканты собирали толпы зрителей на улицах и во дворах замков; бродячие коробейники промышляли на ярмарках и рынках. Что касается изгнанников, стоявших вне закона, то эти бедолаги предпочитали нехоженые тропы и лесные чащобы – тем более что Англия представляла собой практически один сплошной лес, почти такой же, что и во времена римского владычества, и этот лес тщательно охранялся во благо короля. Тем не менее, чаща давала приют разбойникам и тем, кто бежал от суда. Спасаясь от погони, человек неизбежно уходил в леса – там было проще спрятаться, и вдобавок он не утрачивал связи с родственниками. Жить в лесу было ничуть не хуже, чем бежать за границу. В лесной глуши находили себе приют грабители, мятежники, разбойники, браконьеры, впавшие в немилость рыцари, неудачливые воры, попавшиеся на краже имущества дороже чем на шиллинг (а потому подлежащие повешению)… Человек, испугавшийся суда, в лесу зачастую становился профессиональным грабителем.
Однако, помимо преступников, в лесах укрывались и разнообразные бродяги без статуса аутло – в первую очередь, беглые сервы. Виллан, покинувший свой манор без специального разрешения, мог вернуться к прежней жизни, лишь сдавшись на милость господина, либо – что было зачастую проще – проведя год и один день в «вольном городе». В таком случае он становился свободным человеком, и узы, связывавшие его с конкретной землей, считались расторгнутыми. Но если беглый предпочитал бродяжничать, его могли схватить, как только он показывался на своей земле. «Если виллан убежал и через несколько лет вернулся домой, где был схвачен, то арестовавший его бейлиф не нарушает закон. Виллан может бродяжничать шесть, семь лет или даже больше, но если в конце концов он возвращается к своему очагу, его должно схватить, поскольку он не перестал быть законной собственностью своего господина. По возвращении он оказывается в тех же условиях, что и до побега».
Многие, разумеется, бежали в надежде на лучшие заработки и пытались выдавать себя за свободных поденщиков. Впрочем, мало кому удавалось скрыть свое прошлое; боясь оказаться в колодках и попасть к прежнему господину, такие рабочие при малейшем подозрении немедленно бежали, переселялись в другое графство и окончательно делались бродягами. Другие, недовольные своим лордом, покидали родные деревни лишь затем, чтобы немедленно превратиться в опасных преступников, без крова и приюта. Третьи же, неспособные или просто нежелающие работать, делались нищими либо промышляли случайным воровством. «Огромное количество помянутых бродячих поденщиков становятся опасными грабителями, и их грабежи и злодейства умножаются с каждым днем. Нужно воспретить оказывать им какую-либо помощь; нужно сажать их в колодки или отправлять в ближайшую тюрьму, а затем отсылать на родину… эти бесстыдные нищие, с мешками на плечах, ходят и клянчат у дверей, хотя могли бы, при желании, заработать хлеба и пива трудом. Как правило, они знают ремесла, но предпочитают не работать».
«Судья Уильям ле Сэвидж схватил двух мужчин, пришедших неизвестно откуда, и одну женщину и заточил их в тюрьму и держал там, пока один из мужчин не умер, а другой не лишился ноги. Женщина тоже лишилась ступни из-за грязи и заражения. Затем они предстали перед судом и были допрошены; когда же выяснилось, что они не причастны ни к какому грабежу или иному злодеянию, им позволено было уйти восвояси».
Впрочем, ни колодки, ни тюрьмы не уменьшили количество беглых крестьян, которым надоело быть буквально прикованными к земле. Многие пользовались любым способом, чтобы покинуть родные края – иногда под предлогом паломничества. Они отправлялись в путь, с посохом пилигрима в руках… и более не возвращались, несмотря даже на то, что каждому серву надлежало иметь письменное разрешение, если он намеревался покинуть пределы своего манора (и уж тем более выйти за границы графства).
Власти старались сократить число нищих; иногда их вынуждали поселиться в том городе, где они были обнаружены, и жить там до конца жизни, или насильственно отсылали на родину, опять же с запретом покидать пределы родного округа. Бродячие школяры зачастую оказывались в той же категории – особенно учитывая их пристрастие к попрошайничеству и мелкому воровству. Зачастую местные власти равняли их с нищими и сажали в колодки, за неимением соответствующих писем от университетского начальства, дарующих школяру разрешение просить милостыню в период вакаций…https://sherwood-arrow.livejournal.com/44298.html
Аутло и последствия
скрытый текстНа заметку всем игрокам, имеющим родню/друзей/знакомых в числе аутло, а также обладающих добрым, чувствительным сердцем и склонностью помогать ближнему :). Очень прошу заметить, что может за этим последовать.
Родственников аутло не наказывают по самому факту родства, и это радует. Но: семья аутло может лишиться имущества (которое, несомненно, конфискуют в пользу короля).
С пособничеством все гораздо опаснее. Укрыватели и сообщники воров, грабителей и разбойников, согласно Кларендонской ассизе, точно так же подлежат и аресту и наказанию, как и сами преступники. Причем за укрывательство и пособничество наказывают аналогично, т.е. смертной казнью через повешение, поскольку помощь преступнику приравнивается к измене. Таким образом, попытка поддерживать связь с родственником или другом-аутло чревата большими проблемами – а в случае с сервами, может пострадать не только конкретный человек, замеченный в пособничестве, но и вся семья и даже вся община (с которой как минимум сдерут огромный штраф). Причем пособничество – это не только предупредить об облаве или поработать наводчиком. Поданный кусок хлеба, проданная незнакомцу рубашка, гостеприимство, оказанное «чужаку», а главное, недоносительство о подозрительной личности, появившейся в деревне или в городе, - все это могут счесть пособничеством, и виновнику придется доказывать, что он честно «не знал».
Лорд в данном случае не послужит своему арендатору защитой, поскольку пособничество аутло – это уголовное преступление, которое разбирается на суде графства. За попытку «прикрыть» пособника может поплатиться и лорд – как минимум неприятной необходимостью объясняться перед судом.
Кстати, укрывательство и пособничество – это преступление, за которое могут казнить, невзирая на возраст.
Мало того, что аутло нельзя помогать. Особые представители всех населенных пунктов (т.н. присяжные) – законопослушные и достойные доверия граждане – обязуются на выездных сессиях суда сообщать властям о совершившихся в округе/деревне/городе преступлениях, а также обо всех появившихся в последнее время сомнительных личностях.
И не должно быть никого в замке либо вокруг замка, кто отказался бы впустить шерифа к себе во двор или на свои земли, чтобы тот мог повидать общины и проверить, все ли дали присягу.
И пусть никто в городе или поселении не принимает в своем доме, на своей земле или под своей властью людей, которых не намерен представить суду, если их ищут; в противном же случае пусть за него отвечает община.
И пусть никто в городе или поселении, в замке или за его пределами, не отказывает шерифу в праве войти на его земли, с тем чтобы арестовать тех, кто известен или обвинен как грабитель, убийца, вор или их укрыватель, или объявленный вне закона, или браконьер; но должно, чтобы все помогали их арестовать.
Более того, в обязанности всякого законопослушного гражданина (помимо присяжных) также входит доносить властям о сомнительных/незнакомых лицах, появившихся в окрестностях.
И также король воспрещает, чтобы всякому бродяге, т.е. праздношатающемуся или неизвестному человеку, давали приют, иначе как в городе; но и там не надлежит принимать его дольше, чем на одну ночь, если только он не заболеет, находясь там, или не заболеет его лошадь – то есть, если он не будет иметь оправдания.
А если он останется дольше, чем на одну ночь, то должно его арестовать и держать в тюрьме, покуда его лорд не освободит его под свое ручательство или он сам не предложит поручителей, и тот, кто дал ему приют, тоже должен быть арестован.
Достаточно простого подозрения, чтобы законопослушный гражданин имел право поднять тревогу и потребовать ареста человека, который показался ему подозрительным…
И если в городе ночью появится какой-нибудь незнакомец и если кто-нибудь его заподозрит, должно его немедленно арестовать и отвести к шерифу, и держать под стражей, пока все не разъяснится. И если кто заподозрит другого в грабеже, убийстве или краже, будь то днем и ночью, то должен немедленно кликнуть стражу, чтобы этого человека арестовали. Если кто не подчинится аресту, следует объявить его в розыск, и стража должна искать его по городу и по близлежащим городам и деревням, пока наконец преступника не схватят и не предъявят шерифу.
Впрочем, если незнакомец не выглядит подозрительно, не ходит задворками, не прячется – иными словами, если это типичный ремесленник на отхожих промыслах, коробейник, бродячий музыкант или пилигрим – то зачем же на него доносить? ;)
Даже священникам официально запрещено давать пристанище людям, за добропорядочность которых они не могут поручиться.
Также король воспрещает монахам и каноникам и любой обители принимать людей иного звания, нежели монахи, каноники и члены орденов, до тех пор пока не вызнано будет о его репутации (если только человек не болен смертельно).
Имущество преступников конфискуется и отходит королю (даже если преступник жил не на земле, принадлежащей непосредственно его величеству). Т.е., шериф или другие представители местной власти являются на ту землю, где проживал аутло (а ныне, вероятно, живет его семья), чтобы распродать/забрать/описать имущество (возможно, даже разрушить дом и прочие постройки). Если земля принадлежит не напрямую королю, а лорду, король получает ее в свое распоряжение на год и один день (поскольку он по умолчанию является верховным сувереном) и может делать с ней, что хочет, после чего должен вернуть надел прежнему хозяину. И, разумеется, на этой земле должны впредь жить люди, за благонамеренность которых можно ручаться.
Если муж совершил уголовное преступление, его имущество будет конфисковано; таким образом, его вдова теряет все права на приданое. Жены преступников не получают ничего из имущества, принадлежащего супругу. Когда некая женщина, вторично выйдя замуж, попыталась по суду вернуть свое прежнее приданое, выяснилось, что она не может этого сделать, потому что ее первый муж был повешен за грабеж.
Человек, который оказал помощь аутло, не зная о том, что перед ним преступник, а не просто путник или бродяга, с вероятностью избежит виселицы (но не штрафа за то, что принял у себя сомнительную личность). Скорее всего, при наличии надежного поручителя (лучше всего – лорда), который подтвердит благонамеренность и законопослушность провинившегося, обойдется без смертной казни.
С другой стороны – кто же эти аутло, разбойники, лесные братья? В их среде были как профессиональные преступники, не знающие иного образа жизни, так и люди, загнанные в лес страхом смерти (браконьеры, беглые сервы, неудачливые воры). Одни из них также выходили грабить на большую дорогу, другие предпочитали бродяжничать и перебиваться мелким воровством по деревням…
Аутло терял связи с иными людьми, лишался званий и титулов, заключенные им сделки и договоры не имели никакой юридической силы, все клятвы и обещания автоматически считались расторгнутыми.
Аутло беззащитен. В некоторых графствах закон воспрещает его убивать – только если он противится поимке или убегает от погони; но поймать его – долг каждого законопослушного человека. Но, скажем, в Глостершире и Герфордшире обычай дозволяет убить аутло при любых обстоятельствах и совершенно безнаказанно – так же, как убили бы волка. Если, зная его положение, кто-то дает аутло приют, - это преступление, караемое смертной казнью. Аутло – человек вне закона и без друзей. Он лишен всех собственнических, имущественных, договорных прав; король обязан опустошить его землю, а лорд – конфисковать выморочный надел; все имущество отходит к королю; все договор, узы присяги и феодальной верности считаются расторгнутыми. Кровь преступника «загрязнена», и дети, рожденные после совершения преступления, не имеют права наследовать – не только отцу, но и кому бы то ни было вообще.
О том, что эти люди представляли реальную опасность, свидетельствуют многочисленные предупреждения современников; хотя, несомненно, они пользовались некоторым сочувствием простолюдинов, но, скорее всего, это сочувствие было изрядно окрашено страхом – разбойники, которым уже нечего было терять, вполне могли «убрать» доносчика (а то и "благодетеля") либо поджечь дом…
В 1213 г. двое подозреваемых в браконьерстве были арестованы и посажены в тюрьму вблизи Раффордского аббатства (в окрестностях Шервуда), но были незаконно освобождены ночью, бандой «неизвестных», которые напали на стражу. Это сошло совершенно безнаказанно, хотя и было назначено следствие, во которого стало известно, что обоих браконьеров знали по именам. На суде не согласился выступить ни один свидетель.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/44716.html
Также:
Так, в конце XIII в. (1276 г., если быть точным) Джон де Ласель (John de Lascelles), главный лесничий Шервудского леса, в сопровождении двух рядовых лесничих, поймал и арестовал двух нарушителей лесного закона, которые были обезоружены и посажены под замок в деревне Блидуорт; в дальнейшем предполагалось передать их шерифу Ноттингемскому. Однако ночью появилась шайка вооруженных людей в количестве 20 чел., которая напала на часовых (впрочем, без применения оружия). Неизвестные взломали замок, освободили арестованных, после чего до утра держали в осаде дом, где ночевал главный лесничий. Хотя, как выяснилось, разбойников хорошо знали в округе, никаких санкций не последовало ...
Поделиться в соцсетях
1
Комментарии