О доме и о чудовище

Никто не знал, когда именно он появился в доме с десятью тысячами комнат. Туда приходили забытые и потерянные дети со всех уголков Схизма, кто больше не хотел жить на его улицах, но не мог найти себе другого места, кроме как в стенах бесконечного дома. В его стенах получали приют все в нём нуждавшиеся и никто не встречал отказа. Дети жили в нём, учились и никогда больше не возвращались на улицу. Даже не смотрели в окно и не вспоминали о мире за пределами бескрайних стен дома. Небо, воздух и ветер заменяли низкие потолки и размеренный шум вентиляции, запах пыли краски, шорох крыс и червей внутри стен. Они жили в полумраке узких коридоров, среди скрипа полусгнивших половиц и мерцания слабых электрических ламп.

Однажды он просто оказался там. Болезненно худой и бледный, отказывающийся от еды и не желающий ни с кем разговаривать. Он сжимал в руках деревянную фигурку, похожую на шестирукого рогатого человека со щупальцами на спине. На вид ему никто не дал бы больше пятнадцати лет, но глаза его были мертвы, словно у старика. Бесцветные и будто выцветшие от времени, это не были глаза юноши. Неестественно большая голова и искажённые черты лица выдавали целый ряд врождённых дефектов, с которыми казалось невероятным чтобы кто-либо смог прожить дольше нескольких лет.

Шли дни и недели, но он почти не двигался, сидя в центре своей комнаты и глядя прямо перед собой, ни на секунду не выпуская из рук странную фигурку. Пыль покрыла всё вокруг, кроме небольшого участка пола вокруг него. Паутина и гниль скопились в углах комнаты, но тлен не дерзнул подступить к её хозяину. Воспитатели и сам смотритель дома пытались достучаться до него, но его мёртвый взгляд вскоре дал всем понять насколько это бесполезно. Если где-то внутри этих глаз и теплилась жизнь, то она пряталась очень глубоко.

На самом деле, внутри них жило чудовище. Совсем юное и неоформившееся, оно долго спало, но однажды наконец проснулось. В комнате, не знавшей ни движения, ни дыхания живого существа, погружённой в темноту, пахнущую гнилью и разложением, вдруг послышался слабый хрустящий звук расправляющихся онемевших от долгого бездействия суставов. Худой, словно мумия, почти мёртвый от истощения, он с трудом выпрямился и раскрыл глубоко запавшие белесые глаза. Он был слеп и глух. Он был лишён всех чувств, душевных и телесных. Он был не в силах осязать мир, он был заперт во тьме, всё равно что мёртвый. Чудовище, что спало в нём, пробудившись увидело лишь тьму и не знало ничего, кроме кошмаров, что снились ему, пока оно не родилось окончательно.

Оно стремилось, но оно оказалось столь же безумным, сколь и его хозяин.

Его истошные вопли разносились по коридорам дома десяти тысяч комнат и как бы ни пытались его обитатели зажать уши, от них было не скрыться. Калеча себя, они загоняли в них щепки, карандаши или ножи, но его вой проникал прямо в мозг, пульсировал в костях.

Поначалу, его комнату отчаянно пытались открыть, чтобы прекратить этот кошмар, но дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Ручка проворачивалась во все стороны, словно замка и не было вовсе, дверь казалась мягкой, похожей на бок большого, размеренно дышащего животного. Какое-то время попытки проникнуть внутрь не вызывали никакой реакции, но вскоре стены вокруг двери проткнули длинные заострённые кости. Нанизанные на них, пришедшие к его комнате обитатели дома так никогда и не умерли до конца; распятые и изломанные, они висели там ещё долгие годы, корчащиеся в непрекращающейся агонии.

Внутри же он ползал по полу, ловя пауков и крыс, неуклюже запихивая их себе в рот. Измазанный гноем и потрохами, он истерично хохотал, сам не зная из-за чего. Ломая пальцы, он ковырял пол и стены, не чувствуя ни боли, ни удовольствия. В воздухе он чувствовал жизнь шестнадцати тысяч маленьких существ и не успокоился пока не поймал и не съел каждое из них. Тогда он почувствовал удовольствие, но в нём также было и одиночество.

Смеясь и рыдая он бился о стены свой комнаты, ничего не видя, не чувствуя, ломая собственные кости. Этот болезненный стук отдавался в каждой стене, каждой комнате дома, пульсировал в воздухе, носился по коридорам. Никто больше не мог жить там, но у них не было выбора, придя в этот дом, они больше не могли покинуть его.

Боль и агония чудовища, которых оно оказалось лишено, выплёскивалась в стены, пускали в них плесневеющие корни, разрастались венозной сетью, где толчками циркулировала густая чёрная жижа. Все двери в доме, ставшие вдруг мягкими, но неподатливыми, словно ещё тёплая плоть уже мёртвого зверя, не выпускали своих обитателей наружу, что всё равно никого не смогло бы спасти.

В бессильном ужасе они катались по полу, пытаясь освободиться от опутывающих их жгучих пульсирующих вен. Эти тонкие ветвистые щупальца стремительно разрастались повсюду, словно токсичная чёрная плесень, покрывали стены, наслаивались друг на друга, заполняя свободное пространство, всё, кроме комнаты беснующегося чудовища.

Оно вопило там и металось, пыталось понять, кто оно и где находиться, но не могло и бесилось ещё сильнее. Его разъярённое безумие дрожало в воздухе, проникало в плоть обитателей дома, заражало её, плавило и разлагало.

Они впитались в стены и пол дома, стали пылью и плесенью, растеклись по венам чудовища, влившись в его ужас и гнев. Они жили в его слепых глазах, искривлённых больных костях и гниющих органах.

Чудовище выло и билось о стены, но ничего не могло поделать, не могло выбраться из своей ловушки.