1.8 Мемуары тэнши: Поединок

Мир сновидений живёт по принципу свободных отношений: здесь не принято иметь привязанности, потому что они ограничивают личную силу и свободу принятия решений, а это два основополагающих момента в магической практике любого существа — и смертного, и бессмертного. Примерно так объяснял мне в своё время время Мидзу-но ками отсутствие ревности и собственнических чувств между ками и служащими им тэнши. Вроде как все нужны всем, и в то же время никто никому не нужен в прямом смысле слова, и если ты испытываешь ревность или обиду, то твой путь неверен, только и всего. Кажется, что принять такую концепцию сложно, но на практике всё получается достаточно непринуждённо. Поэтому то, что случилось между мной и Кадзэ-но ками, не оборачивалось никакими проблемами ни для меня, ни для него, и никто из нас не планировал превращать наше взаимное постижение во вселенскую тайну. Вот только он сказал тогда: "Ты мне нужна", и эти слова озадачили меня больше, чем все превратности собственного Пути.

(читать дальше)Понять Кадзэ-но ками было непросто, а сам он, естественно, ничего объяснять не стал, впрочем, тут я не особо и настаивала. Его мысли и чувства всё ещё оставались некой запретной зоной, куда я вовсе не стремилась попасть, подспудно боясь нарушить очень хрупкую и деликатную нежность, начавшую было зарождаться между нами. Я наконец-то позволила себе поверить в казалось бы невероятный факт: Кадзэ-но ками не просто заинтересовался моим существованием — он явно покровительствует мне. И это было особенно приятно потому, что уж кто-кто, а я-то знала, что не мои красивые глазки и неуёмное любопытство тому причиной. Было, значит, что-то такое, выделяющее меня из всех остальных тэнши, и это что-то явно очень по душе суровому ками, не признающему учительства. Он беспрестанно твердил о том, что свой путь я всегда выбираю сама, но при этом готов был лечь поперёк дороги, если считал, что выбранное мною направление неверно. Поняв это однажды, я больше не могла трепетать перед его непостижимой божественностью, но та невыразимая благодарность, которая вдруг обожгла сердце, наполнила смыслом доселе бессмысленное моё пребывание в мире снов. Казалось бы, всё проще некуда: попроси я служение для себя у Кадзэ-но ками, и я получила бы его тотчас же, потому что постижение бога всегда останется самым коротким путём к обретению могущества, и он не откажет мне в собственном выборе, как не смог отказаться от моего намерения служить ему в тот день, когда Мидзу-но ками вырезал из моей спины крылья. Но я не могла просить служение у Кадзэ-но ками. Как бы горько мне ни было от этой мысли, но служить богу, открывшемуся навстречу моей бестолковости, я не могла, поскольку сияющий образ Мидзу-но ками тогда ещё безраздельно владел моим сердцем...

Пока что мы обходились малым, и это, казалось, вполне устраивало обоих. У нас были пошлейшие романтические свидания в парках, с традиционным мороженым, кино и долгими бесцельными прогулками за руку, как ходят обычно влюблённые подростки самого нежного возраста. Кадзэ-но ками курил, раздражённо плевался и на чём свет ругал всё бабье племя с его романтическими бреднями. "Тебе это нравится?" — бурчал он поминутно, и я, скромно потупив глазки, отвечала тихо: "Да, именно так мне и нравится!", хотя мы оба были в курсе, что подобные свидания бесят меня едва ли не больше, чем его. Но это была восхитительная игра, вносившая своеобразную остроту и одновременно стабильность в наши странные отношения. Обычно, вдоволь нагулявшись, мы шли ужинать в какое-нибудь непритязательное кафе с национальной кухней, и неизменно заканчивали вечер неподалёку в первом попавшемся лав-отеле, как самые заурядные любовники, выбирающиеся на свидания украдкой от своих "вторых половин". И в этой обыденной заурядности на самом деле тоже скрывалось наше обоюдное стремление к стабильности, которая хотя бы на миг заставляла нас забывать об окружающей тающей иллюзорности мира сновидений.

Несмотря на то, что мы виделись регулярно, ближе и понятнее друг другу никак не становились. Мы и так разговаривали очень мало, а такие темы, как личные чувства, чужое прошлое и совместное будущее вообще сразу же попали под негласный запрет. Обсуждая какой-нибудь фильм, мы делились впечатлениями короткими и ничего не значащими фразами, словно стесняясь собственных эмоций, которые могли нечаянно вырваться наружу. Пожалуй, единственное место, где Кадзэ-но ками снова становился жёстким и едко-ироничным, то есть таким, к какому я уже успела прикипеть всей душой, был наш загородный храм.

Первосвященники, как, собственно, и все остальные, были в курсе наших отношений и периодически донимали ками разными едкими намёками и многозначительными шуточками, от которых он почему-то сильно смущался, краснел, пытался отшучиваться в ответ, но чаще всего просто беззлобно ругался. Мидзу-но ками появлялся изредка и, как правило, совершенно неожиданно, одаривал всех присутствующих широчайшей улыбкой, махал нам издалека рукой, и так же неожиданно исчезал, словно растворялся, прихватив с собой Хикари-но тэнши, ставшего теперь, после посвящения, Хикари-но ками. Чем они занимались и куда ходили вместе, я, понятное дело, даже не пыталась узнать. Моё сердечко трепетало при виде сияющего ками, ужасно хотелось побыть с ним хоть немного, но кроме ласковой, но какой-то отстранённой улыбки мне больше ничего не перепадало.

А следующим вечером, глядя в полутьме очередного отельного номера в бездонные глаза Кадзэ-но ками, я чувствовала, как спрятанная в них горечь постепенно начинает проникать в меня, заполняя собой душевные полости, которых, по идее, вовсе не должно было быть, но словно бы что-то неощутимо болело-болело и окончательно выболело, а я так и не поняла, что это было. И мне просто хотелось прижаться к тёплому мужскому телу, лежащему рядом в мокрых скомканных простынях, и целовать его плечо, к которому прилипла прядка длинных волос, но я боялась даже лишний раз прикоснуться к нему, потому что вдруг ловила себя на мысли, что то, чем я сейчас занимаюсь — это тупиковый путь, и я делаю всё неправильно, причиняя неудобства не только себе, но и всем окружающим, бездарно теряя с каждым днём силу, на накопление которой были потрачены годы. Но заставить себя остановиться я тоже не могла, потому что уже тогда поняла — Кадзэ-но ками никогда не примет это легко, как следовало бы поступить, согласно принципу свободных отношений. Почему-то я оказалась нужна ему. Именно я и именно ему, и чей Путь оказался изначально неверным, теперь уже не имело значения.

Вот так вот однажды, собирая последние крохи мужества, я всё-таки обняла его, скользя губами по влажному плечу. Его кожа была чуть прохладной и гладкой, и источала слабый, но такой знакомый и уже ставший родным морской аромат высушенных на ветру нори. Не удержавшись, я быстро прижалась к ней кончиком языка, и потом несколько мгновений млела от удовольствия, ощущая, как солоноватый вкус его тела постепенно тает у меня во рту. Кадзэ-но ками нашёл в темноте губами моё ухо, его волосы упали мне на лицо, щекотали шею. Я почувствовала, как он мелко-мелко дрожит в моих объятьях. А дальше.... Он что-то очень быстро прошептал... Что?! Нет, я должно быть ослышалась? Нет-нет, этого просто не может быть! Я снова летела, как раненная птица в кромешную тьму бесконечной снежной пропасти, ломая себе крылья пониманием ложности своего пути. Кадзэ-но ками, который так не хотел, чтобы я совалась в Бездну, только что, кажется, сбросил туда нас обоих... Что он сказал мне? Да не может же этого быть! Он сказал, что лю...?

Что бы сделала на моём месте любая нормальная женщина? О, наверное, она бы нашла способ услышать брошенное вскользь признание столько раз, чтобы ни у неё самой, ни у её мужчины не осталось никаких сомнений в том, что оно было произнесено. Но я с рождения убога, и Кадзэ-но ками вполне справедливо считал меня дурой. Я просто сделала вид, что ничего не произошло. Но, думаю, он понял, что я прекрасно всё слышала: ведь наверняка почувствовал, как широко-широко распахнулись мои глаза под его волосами, пресеклось дыхание и запылали щёки. Но мне нечем было ответить на его чувства, поэтому я скорее откусила бы себе язык, чем произнесла в тот момент хоть слово.

Дальнейшее притворство стоило огромных волевых усилий нам обоим. Ками так мастерски подыгрывал мне, делая вид, что никогда и не думал даже ни о чём таком, что спустя некоторое время я уже почти не сомневалась, что просто-напросто насочиняла себе в очередной раз всяких глупостей. В его отношении ко мне ничего не изменилось ни на йоту: он по-прежнему ворчал из-за любого пустяка или, если был особенно не в духе, молча курил, отвернувшись. Но как бы старательно не закрывали мы с Кадзэ-но ками глаза на искривление наших Путей, прямее от этого они не становились. Мои душевные силы таяли с каждым днём; думаю, что ему тоже было очень непросто…

***

...Однажды мы странно встретились на дорожке храмового сада. Ещё издалека я почувствовала характерный запашок и заметила, что ками как-то подозрительно покачивается. О том, что он время от времени напивается, я была наслышана, в том числе и от него самого, но до сих никогда не видела Кадзэ-но ками пьяным (если, конечно, не считать того раза, когда он спал рядом со мной после ликёрных возлияний у Хикари-но ками), а уж настолько пьяным... Было ясно, что сегодняшнее романтическое свидание отменяется без вариантов.

— Угу, перебрал... — пробурчал он недовольно в ответ на мой невысказанный вопрос. — И, кстати, меня тошнит. Так что, если не хочешь, чтобы я забрызгал тебя, отойди подальше.

Выглядел он и в самом деле неважно — вспотевший, бледный, трясущийся. Я послушно отошла, соображая, насколько вежливо с моей стороны было бы отвернуться, чтобы не смущать бедолагу, уже начавшего, к слову сказать, с громкими проклятиями знакомить зелёную травку на газоне со своим обедом. Когда он чуть отдышался, мне под ноги шлёпнулась пустая пластиковая бутылочка.

— Водичка, зараза, кончилась... — пропыхтел ками, отползая в тень, и прижимаясь лопаткам к замшелому валуну. — Будь другом, набери ещё, а?

Ручеёк был всего в двух шагах, и я вернулась раньше, чем он успел прикурить. Платка у меня не оказалось, так что я просто напоила дрожащего страдальца, а затем намочила руку и протёрла ему лицо.

— Как же ты так? Ведь не маленький уже, должен чувствовать, когда хватит, — непроизвольно посетовала я. Опыта обращения с пьяными у меня не было практически никакого, а его бледная физиономия, тёмные круги под глазами и всё усиливающийся озноб по-настоящему пугали. Нужно было срочно что-нибудь сделать, а то чего доброго станет хуже. Целительство не всегда получалось у меня хорошо, но сейчас ничего лучше в голову не приходило, и я глубоко вдохнула, собираясь с силами, закрыла глаза и положила руку на трясущуюся грудь Кадзэ-но ками.

— Совсем сдурела! — рявкнул он, больно шлёпнув меня по пальцам. — Пьяные ками — как чёрные дыры, тут и без души остаться недолго. Тем более с твоим талантом наживать себе неприятности.

— Поняла, — кивнула я, потирая горевшие пальцы. — А ты сам себе ничем не можешь помочь? Не могу спокойно смотреть, когда тебе так плохо... Может, сходить поискать кого-нибудь?

— Не собираюсь я тратить силы на такую ерунду. Само пройдёт, — он снова попытался прикурить, но колёсико зажигалки прокручивалось в дрожащий пальцах, и ками, выругавшись, сунул упрямую зажигалку мне в руку, молчаливо требуя помощи. Затягиваясь, потерял равновесие и чуть не завалился на бок.

— Оставь и не бери в голову, — промычал он, не выпуская изо рта сигарету, пытаясь при этом стряхнуть пепел кончиком ногтя и обжигая пальцы. — Если бы мы, совершенные боги, не позволяли себе такую роскошь, как простые человеческие слабости, то давно уже все передохли бы нафиг от собственного совершенства, детка. Пошли в храм. Я спать хочу.

До храма было не более трёхсот шагов, но мы преодолевали их мучительно долго и почти что героически. Кадзэ-но ками штормило из стороны в сторону,однако, хотя мне пришлось большую часть пути буквально тащить его на себе, голова у "совершенного бога" была ясна, как никогда, а рот не закрывался ни на минуту. Я уже успела прослушать напыщенную тираду про прекрасные человеческие слабости, которая как-то незаметно переросла в сетование по поводу измельчания всего рода людского, когда мы поравнялись с маленьким ухоженным цветником господина Младшего Первосвященника. Кадзэ-но ками резко остановился, покачнулся, жалобно икнул и вдруг бросился к цветнику со счастливой улыбкой:

— О! Цветочки! — но в тот же миг он так же неожиданно помрачнел, и со словами "Пи@@@ц цветочкам!", рухнул на колени прямо в цветущие астры, сотрясаясь в жутких рвотных позывах. Я зажмурилась, мысленно соглашаясь с последним изречением и представляя, какое лицо будет у Младшего Первосвященника, когда он это обнаружит. Выползая на четвереньках из клумбы, Кадзэ-но ками смотрел на меня уже как на кровного врага. Приступ болтливости прекратился у него сам собой, и оставшиеся метры до жилого строения, соединённого галереей с главным храмом, мы преодолели быстро и молча.

— В душ! — прорычал ками сквозь стиснутые зубы, пока я, поддерживая обеими руками его заваливающееся тело, одновременно пыталась задвинуть ногой створку сёдзи.

Храм, в котором обитали ками и Первосвященники, был на редкость благоустроенным местом. Во всяком случае, отдельная спальня с санузлом имелись у каждого. Я кое-как дотащила Кадзэ-но ками до его комнаты, проклиная про себя все "прекрасные человеческие слабости", превращающие бессмертных богов в бесчувственные колоды, а маленьких тэнши — во вьючных лошадок.

Ванна была самого обычного, привычного мне вида, если не считать того, что она была гораздо больше ванн в моей реальности, из желтоватого мрамора и на вычурных латунных ножках — какое-то совсем здесь неуместное рококо. Всё время, пока я разбиралась с тонкостями работы смесителя и содержимым полочек над ванной, Кадзэ-но ками просидел на полу, обняв руками колени, и уткнувшись в них лицом. Вода шумно набиралась, и я тихонько потормошила его за плечо, призывая раздеться. Не поднимая головы, ками прорычал что-то неразборчивое, обращаясь по всей видимости к собственным коленкам, и мне пришлось, не без труда оторвав его от пола и кое-как пристроив на краю ванны, самой начать стаскивать с него одежду. Естественно, всё кончилось тем, что он не удержал равновесие и со всего маху шлёпнулся в воду, увлекая меня за собой.

Фыркая, отплёвываясь и громко ругаясь, мокрые с головы до ног, мы стояли друг против друга, и вода весёлыми ручейками стекала на пол с нашей одежды. Судя по тому, какое цветистое ругательство Кадзэ-но ками выплюнул в адрес моих кривых рук, водные процедуры уже успели оказать на него положительное действие. Вдруг он как-то странно взглянул на меня, так, что у меня похолодело в животе от страха.

— Женщина, я сейчас утоплю тебя собственными руками, — произнёс он тихо и очень зловеще, доставая из кармана промокших джинсов погибшие сигареты. — Это была последняя пачка!

Я испуганно попятилась назад, наступив на противно пискнувшую под ногой резиновую уточку и хватая подвернувшийся под руку флакон шампуня, с мыслью о том, что живой я не дамся...

...Некоторое время спустя, мы сидели во дворе под сакурой в одинаковых светлых юкатах, и сушили волосы на свежем воздухе. Наша водная баталия закончилась полной победой окончательно протрезвевшего Кадзэ-но ками, в итоге я была отшлёпана резиновой уточкой и жёстко вымыта остатками шампуня. Но даже такая вендетта не принесла морально пострадавшему ками полного удовлетворения, и он всё ещё ворчал на меня за утопленные сигареты. Солнышко пригревало, щебетали птички, радостно зеленела травка, сакура неспешно роняла маленькие розовые лепестки, и они легко и плавно кружились в воздухе, как нежные порхающие мотыльки. Я глубоко дышала и от души наслаждалась нахлынувшим на меня умиротворением. Ругательства Кадзэ-но ками звучали как самая сладкая музыка, и тепло его плеча, проникающее через тонкий рукав, согревало мою щёку. Я была бесконечно счастлива от того, что его больше не трясло и не тошнило, и чувствовала, как сила постепенно возвращается в его тело.

Счастье и умиротворение — вещи заразные, и вскоре Кадзэ-но ками надоело ворчать, оплакивая свои сигареты. Он сгрёб меня в охапку и привалился плечом к стволу сакуры, тихонько мурлыкая что-то неразборчивое, созерцая с лёгкой улыбкой голубое небо сквозь цветущие ветви. Глядя на его довольную физиономию, невозможно было поверить, что всего каких-то пару часов назад он с трудом мог держаться на ногах. А не слишком ли быстро он отошёл от своих "прекрасных человеческих слабостей"? Я могу, конечно, ошибаться, но мне всегда казалось, что отрезвление — процесс более долгий и должен бы, по идее, сопровождаться какими-то неприятными остаточными явлениями... Магия? Да нет, не похоже. Даже бессмертному ками не удастся провернуть всё незаметно, а я всё время была рядом и могу поклясться, что силу он не задействовал. Ладно, попробую порасспрашивать потом кого-нибудь на эту тему. Хотя бы вот господина Младшего Первосвященника. Пристроюсь к нему в помощницы, когда он будет восстанавливать свой загубленный цветник, и что-нибудь интересненькое обязательно выведаю. Вспомнив про бедные астры, я не смогла удержаться от вопроса:

— Ммм, слушай, а зачем ты в клумбу-то полез?

Вопрос, как ни странно, вовсе не показался Кадзэ-но ками неожиданным. Он перестал мурлыкать, быстро чмокнул меня в макушку и с достоинством ответил:

— Ну... я вообще-то люблю цветочки.

— Ага, господин Младший Первосвященник будет очень счастлив узнать об этом, — съязвила я.

— Да он давно об этом знает! — хихикнул ками. — Думаешь, в первый раз, что ли? Он специально теперь только астры возле дорожек сажает. После того, как я однажды упал в его розы и расцарапал себе всю ро... всё лицо, в общем.

Кажется, за всё время нашего знакомства я впервые видела его таким спокойным и довольным. Вот сейчас он как никогда был похож на простого смертного, и даже глаза не казались такими ужасно-бездонными и тёмными. В них отражалось небо. И сакура. И я. И если бы я с самого начала пришла в мир сновидений за этими глазами... если бы... я бы сейчас исступлённо их целовала, умирая от наслаждения. Так же, как ещё совсем недавно — нет, уже очень давно, но всё же — целовала другие глаза, трепетные, туманные, влажные, самые желанные и самые недостижимые глаза этой Вселенной...

От нахлынувших воспоминаний мне стало нехорошо, и я резко высвободилась из объятий Кадзэ-но ками и села, поправляя юкату. Он удивлённо изогнул бровь и вопрошающе уставился на меня. Я молчала, прикусив губу и чувствуя, как бешено и гулко сердце колотится о рёбра. Ками тоже молчал и продолжал испытующе смотреть на меня. "Были бы целы сигареты, уже давно дымил бы", — подумала я, с трудом заставляя себя дышать как можно ровнее и спокойнее. Странное чувство неизбежного предательства зародилось в груди, ошеломило и напугало меня почти до обморока. Я очень хорошо знаю цену таким внезапно нахлынувшим предчувствиям — они, как правило, всегда на сто процентов достоверны. Мой Путь, наполовину развалившийся, искривлённый и перевёрнутый терзал меня теперь с удвоенной силой, и в этом случае я не могла рассчитывать на чью-нибудь помощь или поддержку.

До сих пор я знала, что всем сердцем люблю Мидзу-но ками, и что для тэнши любить своего ками — это совершенно нормально. И оказывать услуги другим ками, если они в том нуждаются — это не менее нормально, таков негласный закон мира снов. Я приняла принцип свободных отношений с лёгкостью, потому что ревность в моём случае убила бы меня не дольше, чем за неделю, а ведь я пришла сюда за любовью, которая дала бы мне безграничное могущество, так что бессмысленная преждевременная смерть от саморазрушения никак не входила в мои планы. И если бы Кадзэ-но ками просто получал то, что хотел... если бы он не был таким грубым, сложным и одновременно таким замечательно нежным... если бы не его огромное сердце, которое он так тщательно прячет даже от тех, кого любит...

— Ками, — голос у меня предательски дрожал, но я решительно облизнула вновь пересохшие губы, и продолжила, — ты любишь цветы, потому что они красивые?

— Нет, не только, — его голос был тихим и серьёзным, но звучал мягко... как-то даже непривычно мягко. — Цветы же бывают разные — красивые и не очень. Все они хрупкие и недолговечные, но и среди них попадаются очень стойкие, я бы даже сказал, сильные. Жаль только, что попадаются они редко. Красота цветов может бесконечно радовать меня, но, рано или поздно, все цветы вянут.

Вроде бы он не сказал ничего особенного, но я сидела, как громом поражённая, и обалдело хлопала глазами. Эти на первый взгляд простые слова Кадзэ-но ками на самом деле открывали мне небольшую дверку, скорее даже форточку, в его потаённый мир души, они шли напрямую от сердца, и были так безыскусны и искренни, что я чуть не расплакалась от их трогательной незащищённости.

Кадзэ-но ками помолчал минуты две, словно собираясь с мыслями, а потом вздохнул и продолжил:

— Недавно мне на глаза попался очень любопытный цветочек. Маленький такой, неприметный, да ещё и неудачно так вырос — прямо посреди дороги. Ну, до поры до времени ему везло, и цветочек не затоптали, а он видимо решил, что обладает некой внутренней силой отводить от себя неприятности, да так в это уверовал, что о самом существовании этих неприятностей и думать забыл. Забавно, да? Глупый, хрупкий, но так искренне верит в добро и справедливость. Даже когда я стал его поливать и огородил камушками, чтобы люди случайно на него не наступили, цветочек этот всё равно продолжал верить, что он силён и вырос в правильном месте. Но знаешь, что удивительно? Град, засуха, ливень, неаккуратные или просто жестокие прохожие, которые нечаянно или намеренно не замечали оградки и всё-таки наступали на мой цветочек — ничто не могло окончательно сломить его. Не раз я с грустью смотрел на его поникшие лепестки и думал, что после такого он уже точно не оправится. Но этому созданию всё оказывалось нипочём. Дождь и град он воспринимал как неизбежность собственной кармы, а грубые людские ноги — как болезненные уроки на пути к обретению ещё большей силы. Пока я проявлял свою непрошеную заботу, я не замечал, что цветочек очень многому учит меня самого. Так, незаметно для себя, я попал под очарование его большого глупого сердца и принял его в себя. Да, он мне действительно стал необходим, вот так-то. Но цветок — это же цветок, чего я могу требовать от него?..

Ох, трудно описать, какой шторм бушевал сейчас в моём сердце, но я не дрогнула под его натиском. Я воистину заслуживаю приз за мужество и непоколебимость. И в разведку меня можно отправлять смело, потому что ни один самый дотошный вражеский резидент не усомнился бы в достоверности моей легенды. А ещё во мне погибла и разложилась великая актриса. Спокойными и ясными глазами я посмотрела на Кадзэ-но ками, слегка улыбнулась безмятежной материнской улыбкой и сказала, в точности скопировав его мягкий тон:

— Да, это действительно интересно... — и отвернувшись, стала усиленно разглядывать золотые завитушки на крыше храма.

И всё. На более внятную реакцию моей врождённой деликатности не хватило.

Мы ещё долго вот так просидели молча, не глядя друг на друга, и сакура яростно осыпала нас лепестками в поднявшемся ветре. По дорожке к храму мимо нас прошагали Первосвященники, нагруженные тяжёлыми пакетами с логотипом местного комбини. Мы издалека помахали им руками, они прокричали что-то приветственное и скрылись за углом храмовой галереи.

— Что-то они сегодня основательно затарились, — проворчал в своей обычной манере Кадзэ-но ками. — Вроде гостей не намечалось. А сигареты мне, черти, наверняка ведь не купили.

Его уничтожающий взгляд, брошенный в мою сторону при упоминании о сигаретах, вполне мог поджечь воздух. Я только кивнула в ответ — спорить всё равно было бесполезно, и мы опять погрузись в гнетущее молчание.

Цветы очень красивы. Все знают об этом. Цветы недолговечные и хрупкие. Это только во дворе нашего храма сакура цветёт круглый год и никогда не осыпается полностью. Розовые лепестки моей личной силы рано или поздно закончатся. Интересно, когда этот момент наступит, кто из них поведёт меня в смерть? Разве смогу я теперь улыбаться своему любимому ками при встрече так, словно бы никогда не слышала сегодняшних слов Кадзэ-но ками? Как теперь я смогу познавать любовь через кого и что бы то ни было, если для этого мне придётся оставить позади себя сурового ками со всеми его странными, непонятными и удушающими чувствами? Оставаться на одном месте у меня не получится, поделить дорогу, которой я шла до сих пор, на две полосы — тоже, искать силу в другом месте? — нет, этого я не переживу... Таков выбор Пути. Я стою в точке, из которой нет возврата, и обойти её невозможно. Любое моё решение означает боль для кого-то из нас. О, милосердные боги, да освободите меня уже наконец от этого бремени! Сил моих больше нет!

До сих пор удивляюсь, почему не разревелась тогда, как ребёнок, от собственной беспомощности.

Я никогда не умела сдерживаться, если было тяжело на душе, но сегодня, видимо, был какой-то особенный день, и мне удалось в очередной раз совладать с собой. Поэтому я придвинулась поближе к Кадзэ-но ками, так, что наши плечи теперь снова соприкасались, и сказала:

— Не сердись.

— Я курить хочу, — пробурчал он, не глядя на меня, пощипывая пальцами тонкие травинки у корней сакуры.

Я кивнула, приняв эту реплику за прощение, и подняла глаза от его рук, рассеянно разглядывая сад. И тут же подскочила на ноги, радостно выдохнув:

— Ой, Мидзу-но ками вернулся!

Естественно, как и следовало ожидать от влюблённой идиотки, сердечко у меня затрепыхалось от счастья, стоило мне увидеть вдалеке сияющий предмет своей страсти. Охваченная радостным возбуждением, я быстро повернулась лицом к Кадзэ-но ками... и успела заметить, как он резко отворачивается от меня с перекошенным, словно от боли, лицом, и его пальцы судорожно сжимаются, с силой выдирая клок ни в чём не повинной травы. Одного мгновения, нет, считанных долей одного мгновения хватило мне, потому что в следующий момент ками равнодушно пожал плечами и произнёс спокойно, как ни в чём не бывало:

— Угу, теперь понятно, почему наши братишки сегодня в комбини ездили...

Я снова посмотрела на приближающего Мидзу-но ками. Он шёл неспеша по залитому ярким вечерним солнцем зелёному склону искусственного холма, и в своих любимых струящихся хэйанских накидках был очень похож на грациозную рыбу, плавающую у поверхности воды. Ветер играл складками блестящего шёлка, длинные рукава поблёскивали и трепетали, как плавники. Рядом шёл рослый и красивый, как всегда невозмутимый и преисполненный внутреннего достоинства, Хикари-но ками, и вместе они, казалось, очень выгодно подчёркивают природу сил друг друга.

Нас с Кадзэ-но ками, сидящих под сакурой, было отлично видно с того холма — я знала, — и Мидзу-но ками почти тотчас же нас заметил, улыбнулся, и помахал мне рукой, но не просто в знак приветствия. Он хотел, чтобы я подошла. Этот жест я хорошо изучила ещё во время своего ученичества. Он означал, что меня приласкают. Прижмут к широкой груди, пригладят растрепавшиеся волосы белыми руками, поцелуют в губы, и целовать будут так долго, что я начну задыхаться, а потом посмотрят прямо в глаза, и я утону в паре чёрных омутов до следующего утра, и проснусь от того, что мои пальцы запутаются в роскошных шелковистых прядях длинных тёмных волос. На этот зов я бросалась, не раздумывая, потому что только в эти минуты по-настоящему жила в обеих своих реальностях, и моя жизнь гарантированно превращалась в великое чудо. Вот и сейчас я уже сорвалась было с места, чтобы лететь навстречу своему божеству, выполняя предназначение тэнши быть неотъемлемой частью его Вселенной, космической шестерёнкой, крохотным винтиком Великого Промысла, но вставшее в ту же секунду перед глазами видение судорожно рвущих траву пальцев Кадзэ-но ками словно ударило меня под колени, и я замерла, оглянувшись. Он сидел в той же позе, ссутулившись, глядя в сторону и сцепив пальцы на коленях. Он любит цветочки. Он хочет курить. Я нужна ему. Сакура посыпала его голову лепестками в знак утешения, но суровый ками не замечал их, и эта трепетная розовая нежность, падающая на его волосы и плечи, проскальзывающая за воротник юкаты и ласково гладящая в полёте скулы, чуть не свела меня с ума внезапно пронзившей болью. Почувствовав, что я странно застыла на месте, Кадзэ-но ками повернул голову и посмотрел на меня. Кто знает, была ли в его глазах в тот момент обречённость или я её себе просто выдумала. Но я так решительно развернулась, что чуть не упала, подскользнувшись на траве, и пошла навстречу своему сияющему божеству.

Не бежала, не летела, не порхала. Я еле волочила ноги. Потому что каждый шаг ранил насмерть. Так, должно быть, ходила, обретя ножки, маленькая Русалочка — каждый шаг, словно по ножам и бритвам. Я кромсала себе сердце, переступая через его ошмётки собственными ногами, идя навстречу тому, кто был моей жизнью. Страшное предчувствие предательства, так напугавшее меня, сбывалось теперь раньше, чем я могла вообразить. По боковой дорожке к нам приближались Первосвященники — я слышала их голоса. Я чувствовала спиной, что Кадзэ-но ками так и остался неподвижно сидеть под сакурой, усыпанный розовыми лепестками. Больно. Боги, как больно! Только бы не закричать. И не разреветься. Держать лицо, до последнего держать лицо и улыбаться!

Мидзу-но ками был ослепителен, весь словно омытый густым вечерним солнцем. Они с Хикари-но ками подошли уже совсем близко. Тихий свет улыбки моего божества затмевал солнечный. Он нетерпеливо протягивал руки, чтобы я поторопилась и он смог быстрее обнять меня. Я умирала стойко. Улыбаться не получалось, но я продолжала идти через боль без слёз и стонов, и даже не отводила глаза. Когда меня отделяло от светлых ками шагов пятнадцать, я остановилась. И тут же почувствовала, как за моей спиной, охваченный внезапным прозрением, вскочил на ноги Кадзэ-но ками, взметая розовые лепестки. Братья Первосвященники уже давно стояли неподалёку и наблюдали за нами, о чём-то тихо переговариваясь. Мидзу-но ками и Хикари-но ками тоже остановились, и на их лицах читалось лёгкое удивление. Мидзу-но ками снова протянул ко мне руки и позвал, сияя нежной улыбкой:

— Ну, что же ты? Иди ко мне.

Я шумно сглотнула, хотя во рту было совершенно сухо. В глазах потемнело, я не видела ничего вокруг, кроме желающих объятий божественных рук.

— Иди ко мне! Я соскучился, — снова промурлыкал Мидзу-но ками, но я собралась с силами и резко помотала головой. И вдруг ясно услышала яростный шёпот Кадзэ-но ками прямо у себя в голове: Не смей, дурища! Не вздумай этого делать! Раньше я никогда не пользовалась мысленным общением, и это было в диковинку, но сейчас мне было не до удивления и любопытства. Я притворилась, что не слышу его. Сияющий ками смотрел на меня уже с беспокойством, но говорил по-прежнему ласково:

— Что-то случилось, девочка? Почему ты не подходишь?

— Ками... — прохрипела я, потому что мне вдруг резко перестало хватать воздуха. — Прости меня... Я не смогу больше служить тебе... — а в висках колотился взбешённый шепот: Заткнись! Заткнись немедленно, идиотка!

— Ты отказываешься от выбранного Пути? — спросил Мидзу-но ками, гася улыбку.

— Отказываюсь.

— Что с тобой? — искренняя озабоченность его тона жёстко хлестнула моё и без того кровоточащее сердце. Оно ёкнуло и судорожно сжалось в комок.

— Я больше не могу постигать тебя... Есть нечто очень ценное, и через это мне не переступить. Прости меня и... отпусти... прошу...

Мидзу-но ками подошёл ко мне вплотную, взял рукой за подбородок, запрокинул голову и посмотрел прямо в глаза. Твёрдость моих намерений не нужно было проверять таким способом. Он знал, что вся моя жизнь была в этом служении, и шутить такими вещами я не буду. Потом, бросив взгляд поверх меня в сторону сакуры, сияющий ками отошёл и сказал с нескрываемым облегчением:

— Я понял в чём дело, детка. Не беспокойся об этом. Привязанность безболезненно исчезнет через некоторое время, а до тех пор я просто подожду. Бедная моя, запуталась и исстрадалась из-за такой ерунды...

Я смотрела сейчас на его губы, как жаждущий на воду. Но слов, кажется, не понимала. У меня в груди разливалось оранжевым светом холодное утреннее солнце, восходящее над океаном.

— Это не может быть ерундой!

— Успокойся, девочка. Ты плохо понимаешь, о чём просишь, — в словах Мидзу-но ками зазвенела еле заметная досада.

— Я прошу тебя освободить меня от служения, — повторила я, чётко разделяя слова. Солнце во мне разгоралось всё ярче, и грызущая нестерпимая боль понемногу отступала. Я вдруг с удивлением почувствовала, что наполняюсь лёгкой звенящей силой.

Мидзу-но ками смотрел на меня пристально и серьёзно.

— Я не отпускаю тебя, — произнёс он наконец тихо. — Одарённых учеников вот так запросто не отдают. Я вложил в тебя часть собственной души, и теперь ты никуда не денешься. Твой Путь был выбран личной волей, так что следуй теперь по нему до конца.

Я окончательно растерялась и не могла придумать ни одного довода в свою пользу. Подняла голову, случайно встретилась взглядом с Хикари-но ками, и он еле заметно кивнул мне, а в его глазах отчётливо читалось: "Иди до конца!" Я постаралась так же незаметно кивнуть ему в ответ. Любая поддержка была мне сейчас жизненно необходима. И тут неожиданно прозвучавший голос Старшего Первосвященника заставил меня вздрогнуть:

— У тэнши есть право отказаться от Пути. Ками, ты пытаешься удержать её силой.

— Да, — спокойно ответил Мидзу-но ками, — но у меня есть право не принимать её отказ. Кто-то должен защитить эту девочку от собственной глупости.

— Дай ей шанс хотя бы попробовать освободиться.

— Хорошо, — после некоторых раздумий подал голос сияющий ками. — Я предлагаю тебе поединок, детка. Если ты выстоишь против меня — уйдёшь. Нет — всё останется на своих местах. Тут ты сама должна понимать, что с твоей нынешней силой рассчитывать на удачный исход нельзя. Но я должен дать тебе шанс, ведь так? — ками многозначительно покосился в сторону братьев.

— Не пойдёт, — вставил наконец своё слово Хикари-но ками, — силы действительно слишком неравны, ты её покалечишь.

И тут же вновь ожил голос Кадзэ-но ками у меня в голове: Только попробуй согласиться, чёртова идиотка, и я покалечу тебя раньше!

— Я не собираюсь с ней биться, — засмеялся Мидзу-но ками, — за кого ты меня принимаешь? Нет-нет, я эту девочку и пальцем не трону. Тэнши, я сниму с тебя юкату, не сходя вот с этого самого места, и даже не поднимая рук. Если ты собственной силой сможешь мне помешать и останешься одетой к концу нашего поединка... если сможешь, что, конечно, нереально, я отпущу тебя без всяких условий. Ты принимаешь это?

— Да! — быстро выкрикнула я, пытаясь перекричать поток диких ругательств у себя в голове.

— Скажешь, когда будешь готова.

— Да.

Ругательства в голове резко смолкли, и я облегчённо перевела дух. Нужно было подготовиться и сосредоточиться, но кроме яркого, ослепительного восходящего солнца в груди, я больше ничего не чувствовала. Любое промедление показалось бесполезным — перед смертью не надышишься, — и помощи мне здесь всё равно не будет, я хорошо это понимала, и поэтому, не тратя время, сказала:

— Я готова, ками.

— Хорошо, начнём.

И не успела я ещё как следует испугаться, как уже потеряла пояс. Мидзу-но ками, как и было условлено, стоял в нескольких шагах от меня, и даже не пошевелился, но поток его силы был настолько мощным, что меня развернуло и чуть не сбило с ног, а пояс беспрепятственно упал на траву.

— Полдела я уже сделал, — довольно промурлыкал он.

Где-то в глубине души я была этому очень рада. Вот сейчас он также играючи сдёрнет с меня юкату, а потом завернёт в одну из своих шёлковый накидок и унесёт к себе, и будет утешать до утра, и в конце концов я проснусь от того, что мои пальцы запутаются в его роскошных длинных волосах. И в следующий раз я пойду с Кадзэ-но ками в парк, а потом в отель, и всё будет, как раньше, потому что, как он и сказал, цветок — это только цветок, и от него нельзя требовать большего. Он запустит руки мне в волосы, как в траву, и его пальцы вновь судорожно сожмутся, мучительно реагируя на следы чужих прикосновений, чужой запах, вкус чужих поцелуев. И как я выдержу тогда чёрную горечь его бездонных космических глаз?

— Тэнши, ты готова продолжить?

Мягкий ласкающий голос моего возлюбленного ками ломал последнее сопротивление сердца. И всё же разлитое во мне солнце не гасло, и звенящей силы стало так много, что я еле сдерживала её. Нет, пока я помню, что такое любовь, я буду сражаться. Против того, кого я люблю. За того, кому я нужна.

Я поплотнее запахнула расходящиеся полы юкаты, и почувствовала, как начали разворачиваться крылья.

— Готова, — прошептала я и поняла, что вот теперь я действительно готова стоять насмерть.

Первый натиск силы я не без труда, но отбила, потратив почти всё, что успела собрать.

— Отдохни, — сказал Мидзу-но ками, — я подожду.

Я плюхнулась на траву, пытаясь отдышаться. Против любого из ками мои силы смехотворны, и с самого начала это был поединок кошки со слоном, это я знала. Мидзу-но ками не использовал и десятую долю своего могущества, щадя моё самоуважение и давая мне возможность почувствовать, что я сделала всё, на что способна, это я тоже поняла и благодарила его в душе за милосердие. Я не смотрела на Кадзэ-но ками — его побелевшие, крепко сжатые в напряжении губы и так всё время стояли у меня перед глазами. Прижав ладони к земле, я отчаянно вытягивала силу из корней, трав и цветов, но ведь на самом деле этих жалких крох мне надолго не хватит...

— Отдохни, — сказал Мидзу-но ками во второй раз, когда у меня уже зазвенело в ушах и всё поплыло перед глазами.

Я рухнула на траву, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. Почему замолчал Кадзэ-но ками? Почему не ругается, не язвит и не смеётся надо мной? Мне хотелось, чтобы он сейчас подошёл сюда, встряхнул меня как следует и надавал пощёчин. За слабость, за глупость, за трусость, за бесполезность и неумение расходовать силу. В этот раз моя юката сползла больше чем наполовину, один рывок — и я проиграла. Но Мидзу-но ками снова пожалел меня и не стал добивать. Я долго лежала, и во мне больше не было разлитого солнца и розовых лепестков. Осталась только чёрная горечь глаз Кадзэ-но ками и вернувшаяся моя собственная боль, и только это удерживало ещё меня в сознании. Теперь я понимала, что эта горечь была нашей общей судьбой. Ками так старательно прятал её от меня, но глупая тэнши всегда лезет туда, куда её не просят. Его горечь неизбывна и останется с ним навсегда, а маленький цветочек всегда будет слишком слабым, чтобы хоть как-то помочь своему любимому ками... Стоп! Кому? Что это я только что сказала?!

— Я готова.

Готова вычерпать себя до основания, даже если моё тело в материальной реальности больше никогда не проснётся. Мне есть за что сражаться. Есть за что вывернуться наизнанку.

— Это последний раз, девочка. Ты уже на ногах не стоишь, пора заканчивать.

— Да.

Меня хватило ровно на две секунды. Мидзу-но ками, видимо, понял, что сдаваться я не собираюсь, и больше не сдерживался, чтобы глупая тэнши, не приведи Небо, не угробила сама себя тут у всех на глазах. Рывок был такой сильный, что я не удержалась на ногах и шлёпнулась на четвереньки. Тело противно саднило, казалось, что с меня сняли юкату вместе с кожей. Уткнувшись лицом в траву, я так и осталась лежать, побеждённая, раздавленная, обессиленная и опустошённая...

Это мой подарок тебе, детка.

— Но... как?! — еле-еле донесся до моего сознания удивлённый возглас Мидзу-но ками.

Я подняла голову и сама застыла от удивления. Я была одета. В светлую юкату. И даже с поясом. А в нескольких шагах от меня Мидзу-но ками держал в руках точно такую же светлую тряпку, и на нём просто лица не было от изумления. Всё ещё не выпуская тряпку из рук, он опустился в траву возле меня, и провёл пальцами по рукаву. Я увидела, как пальцы прошли сквозь плотную ткань, как сквозь туман, и коснулись моей горящей кожи. Но я готова была поклясться, что моя новая одежда не была иллюзией! Сияющий ками вдруг расхохотался, но в его хохоте не было веселья:

— Вот как, а я никогда бы не подумал, что всё зашло так далеко, — сказал он, отсмеявшись. — Девочка, ты понимаешь, что свой поединок ты проиграла?

Я кивнула. Да, он с лёгкость раздел меня, поэтому я проиграла. Тот факт, что откуда-то взялась вторая юката, никак на исход поединка не влиял.

— Но ведь девочка одета, — услышала я голос Младшего Первосвященника.

— Да, одета, — согласился Мидзу-но ками. - Формально она выполнила условие своей победы. Но исход поединка спорный, поэтому я не могу отпустить тебя без условий, как обещал, слышала, тэнши? С этого дня ты вольна служить, кому захочешь, но от выбранного Пути я тебя не освобождаю.

Он вздохнул, пригладив ладонью мои волосы.

— Твой Путь — твоё призвание, поэтому я знаю, что ты никуда не денешься от меня, и рано или поздно вернёшься. Такой дар нельзя топтать ногами, девочка моя. Когда ты вернёшься ко мне за постижением, я сделаю вид, что мы никогда не расставались, а до тех пор я буду внимательно приглядывать за тобой, чтобы ты не забывала про свой истинный Путь, увлёкшись страстью собственного сердца.

Мидзу-но ками аккуратно свернул снятую юкату и положил на траву. Потом наклонился, поцеловал меня в лоб, встал, отряхивая одежду и сказал, обращаясь ко всем:

— Эта девочка больше не принадлежит мне, потому что таков бы её выбор.

Кажется, они все ещё долго разговаривали где-то неподалёку, но я была слишком ошеломлена произошедшим, и поэтому не очень чётко это помню. Когда Мидзу-но ками встал, я снова упала ничком в траву, и темнота накатившей слабости поглотила мое зрение, а звон в ушах стал таким сильным, что заглушал биение сердца. Но сознание никак не затухало окончательно, и словно сквозь сон я продолжала слышать голоса и чувствовать запахи. И только когда всё наконец смолкло, я поняла, что кто-то молча сидит около меня. Я слегка пошевелила затёкшим плечом, и услышала такой знакомый и родной глухой насмешливый голос:

— Ты не надорвалась часом, детка? — и в следующую секунду у меня заныли рёбра, стиснутые изо всех сил жаркими объятиями. Я плакала, уткнувшись лицом в горячую шею Кадзэ-но ками, цепляясь за воротник его юкаты, и как будто всё глубже падала куда-то во тьму.

— Глупый мой, маленький, бестолковый цветочек, — шептал ками, покрывая быстрыми нежными поцелуями мои волосы, — дурочка моя любимая, несносная упрямая девчонка, наивная и самоуверенная! Ну кто тебе сказал, что ты всегда можешь вытворять всё, что захочется?

Эти его нежные ругательства на удивление быстро высушили мои слёзы. Успокоившись окончательно, я тут же не удержалась от вопроса про вторую юкату. По правилам магических поединков ни одна посторонняя сила, кроме личной силы соперников, или заимствованной у природы, не может вмешаться в противостояние. Зная про это, я понимала, что Кадзэ-но ками, как и все прочие присутствующие, не смогли бы даже откачать меня, в случае критической потери энергии. Вторая юката не была иллюзией — это бы все заметили сразу, но она и не была материальной, хотя очень сильно казалась таковой. Ясно, что сотворить такое я не смогу даже после нескольких лет усердного обучения. Рукава слабо пахли сушёными нори и сигаретами, и у меня не было сомнений в том, кого надо благодарить за помощь. И потом эти странные слова: "Это мой подарок тебе, детка"... Но Кадзэ-но ками не мог использовать своё могущество, пока шёл поединок. А если это была не сила, то что?.. Ками пробурчал что-то про то, что от любопытства кошка сдохла, и вообще он не собирается мне ничего растолковывать. Ну и ладно — решила я про себя, — господин Младший Первосвященник наверняка ещё не пересадил свои погибшие астры.

Тем временем Кадзэ-но ками провёл руками по моим плечам, и плотная ткань юкаты начала на глазах таять и словно бы впитываться в кожу. Затем он поднял с травы ту, другую, настоящую юкату, оставленную там Мидзу-но ками, и встряхнул её, намереваясь набросить на меня. Что-то легко шлёпнулось на землю возле моего колена. Ками раздвинул траву:

— Вот ведь засранец!..

Новая нераспечатанная пачка сигарет призывно белела в сгущающихся сумерках.