Мемуары тэнши тэги

...Итак, с зонтом и ключами, совершенно ошалевшая, я вылетела из "Берлоги отшельника" в серый, сочащийся влагой город. При этом, никаких особенных мыслей или чувств не было, я просто бесцельно неслась по улицам, не разбирая дороги, и не пытаясь предпринять никаких, даже самых ничтожных, попыток успокоиться и хоть как-то взять себя в руки. Обитатели сновидческого Токио, такие же смурные и влажные, как и весь их город, укутанные шуршащим целлофаном дождевиков, ощетинившиеся прозрачными зонтами, как по команде расступались, уступая дорогу взъерошенной иностранке, и наверняка многие из них оборачивались и провожали меня недовольными взглядами — я спиной ощущала эти потоки неприятия, — но в данный момент мне было настолько безразличны их представления о хороших манерах, что я не только не сбавляла темпа, но и наоборот, словно назло ускоряла шаг в наиболее людных местах.

(читать дальше)Однако же давно отвыкшие от продолжительных нагрузок ноги и лёгкие очень быстро напомнили о себе болью и одышкой, и поневоле пришлось пойти медленнее. Одновременно с этим ко мне постепенно начала возвращаться способность соображать и анализировать, и уже через несколько минут я поняла, что успела уйти достаточно далеко от дома Хикари-но ками, и что возвращаться обратно мне сейчас хотелось бы меньше всего. Ботинки, пусть и на не очень высоких, но всё-таки достаточно ощутимых каблуках — не самая удобная обувь для интенсивной ходьбы. Наверное, именно это пытались сказать мои гудящие ноги, но оставаться на месте в данных обстоятельствах я просто не могла. "Бежать, бежать!" — требовало сердце, поэтому я, не особенно задумываясь над тем, что буду делать дальше, но всецело подчиняясь этому внутреннему зову, добрела до остановки и села в первый же подъехавший автобус, не заботясь о маршруте и даже не пытаясь запомнить его номер.

В руках я по-прежнему сжимала мёртвой хваткой ключи от "Берлоги" и зонт, который, к слову, так и не раскрыла, хотя всё это время с неба прилично лило, а вот сумки с телефоном и, самое главное, с кошельком, разумеется, не оказалось, потому как я, само собой, даже не вспомнила про неё, впопыхах убегая от Хикари-но ками. Таким образом, спонтанно возникшее намерение прокатиться в общественном транспорте чуть было не сорвалось, но меня выручила ещё одна многолетняя привычка рассовывать полученную со сдачей мелочь по карманам — обнаруженных там монеток вполне хватило на билет до конечной остановки. Свободных мест в салоне было предостаточно: видимо, самый разгар рабочего дня и отвратительная погода не способствовали желанию токийцев проехаться куда-либо в автобусе. Выбрав себе место в конце салона у полузапотевшего окна, я съёжилась на сидении, прижалась лбом к стеклу, исчерченному снаружи мелким пунктиром капель, и, легонько покачиваясь в такт движению, попыталась мысленно переварить всё то, что случилось со мной этим утром.

Я изо всех сил пыталась успокоить разум и сконцентрироваться на планомерном обдумывании ситуации, но эмоции продолжали непрерывно захлёстывать сознание, раз за разом разметая все баррикады, возводимые волей. Мало того, что все слова и признания, произнесённые сегодняшним утром Хикари-но ками, смешались и перепутались в моей голове, чувства оказались в ещё большем бардаке, и прямым следствием этого стала внезапно возникшая и разраставшаяся теперь с каждой минутой глобальная внутренняя дезориентация. Проще говоря, тогда, остужая лоб, разгорячённый бесплодной битвой, которую вели друг с другом мои чувства и воля, о влажное автобусное стекло, я чётко понимала только то, что некоторые прошлые суждения и выводы, на которые привыкла опираться ранее в поисках сути происходящих со мной и вокруг меня событий, на деле оказались, как минимум, лишёнными оснований. Живя себе тихонько и беззаботно в "Берлоге отшельника", я потратила многие и многие часы, пытаясь реконструировать некую цельную картину последних нескольких месяцев моей жизни, при этом воссоздавала недостающие фрагменты, прикладывая к наличным фактам элементарную логику, анализ и личный опыт. Таким образом, я успешно создавала некое подобие цельности, но загвоздка была в том, что эта цельность лишь КАЗАЛАСЬ мне логичной и правильной. В реальности же не существовало ничего даже близко похожего. Я строила умозаключения, не принимая в расчёт существование ВОЗМОЖНОСТЕЙ там, где по всем признакам, как мне казалось тогда, их не должно было быть, и наоборот, без колебаний мысленно вычерчивала жёсткие событийные схемы, основываясь при этом на заведомых иллюзиях. И сейчас, получив, наконец, от Хикари-но ками часть так недостававших мне ранее фрагментов реальности, я вдруг с горечью увидела, как эти тщательно выстроенные логические башни рухнули у самого основания, обманув в очередной раз моё извечное человеческое желание незыблемости.

"Нет постоянства. Нет совершенства. Нет вечности" — эта аксиома была основополагающей на пути познания Мидзу-но ками, и мне, призванной и окрылённой им когда-то, следовало бы до конца своих дней старательно придерживаться этой истины. Наверное, я и смогла бы... если бы отречение не состоялось. Но Кадзэ-но ками, не опровергая ни одного закона мироздания, тем не менее навсегда лишил меня способности безропотно принимать что бы то ни было. Именно он, не говоря ни слова, показал мне превосходство Воли и сокрушающую силу Истинного Желания, и теперь я не могла внутренне смириться ни с одним постулатом, ни с одним законом. Потому-то, понимая, что постоянства нет, я всё равно усиленно его ЖЕЛАЛА, невзирая на все ожидающие меня — это-то я отлично знала — наказания судьбы, причитающиеся мятежникам. Воистину, безболезненно жить в Плывущем мире могут одни только бессмертные боги. А я была всего лишь бестолковой тэнши, которая собственной волей отреклась от предначертанного Пути и теперь оставлена на произвол судьбы прямо посреди незнакомой дороги. Вот он, прямой результат того, что я осмелилась бросить вызов Космосу и при этом сумела-таки удрать от возмездия Бездны: на этом пути я одним махом потеряла веру, опыт и силу духа, лишилась спокойствия и радости, проиграла везде подчистую, проиграла даже самой себе и собственному сердцу. Маленький глупый цветок, упрямо выросший посреди пыльной дороги, — да, пожалуй, это было очень меткое сравнение, дорогой ками! Ничтожная смертная тэнши с обескровленными крыльями, присвоившая себе право влюбиться — истинная моя сущность в мире сновидений, — ныне лежала поверженная посреди выбранного Пути, придавленная обломками собственных заблуждений, и ей было сейчас не столько страшно, сколько пусто, и не столько одиноко, сколько холодно... Так чувствовала я себя, рассекая дождливую паутину сновидческого серого Токио, в чреве похожего на гигантскую бесхвостую креветку автобуса. Тогда — только чувствовала, все образы и выводы пришли, разумеется, гораздо позже...

Наверное, чтобы суметь справиться со всем этим сейчас или, по крайней мере, просто почувствовать облегчение, мне надо было только вернуться в "Берлогу отшельника", прильнуть к Хикари-но ками и от всего сердца поблагодарить его за то, что он рядом. Если и было в последние недели что-то реальное, полновесное и согревающее в моей жизни — оно было принесено Коо-чаном. Он никогда не опровергал законов и не черпал силу в созидании или в мятеже — он всегда был как бы вне закона, и в то же время сам был закон. Подсознательно я чувствовала, что одно присутствие рядом светлейшего ками сдерживает поток вселенского возмездия, угрожающе нависший сейчас над моей бестолковой головой, вероятно даже здесь имело место что-то вроде взаимного гашения двух равноценных по силе влияний. И если, кроме Коо-чана, мало кто мог бы помочь мне пережить поражение с наименьшими потерями, я должна была бы, по всем разумным соображениям, с радостью и благодарностью принять его. Так, наверное, было бы правильнее всего... Но как раз в тот момент, когда мне надо было просто сделать это, я неожиданно сама для себя, вдруг почти возненавидела светлейшего ками, и так сильно, что до сих пор не выветрившиеся ощущения от утренних прикосновений его рук заставляли меня судорожно съёживаться, как при воспоминании о чём-то гадком. Ответ на вопрос, за что же бедный Коо-чан удостоился вдруг такого отвращения, я смогла найти значительно позже, когда, успокоившись и окончательно придя в себя, прокручивала в памяти весь тот день с самого утра в мельчайших подробностях, но тогда, удирая из "Берлоги", я, разумеется, ещё не могла понять, что со мной происходит. Может быть, и не хотела понимать. Но ощущение пустоты и холода перестало быть абстрактным и еле уловимым как раз в тот самый миг, когда я приняла решение пойти навстречу желаниям Хикари-но ками, превратившись в доминирующее ощущение всех моих воплощений во всех мирах разом. Поэтому я и побежала, безотчётно, не останавливаясь, просто бросилась, куда глаза глядят, хотя отлично осознавала, что этот бег не согреет сердце и быстро сменявшие друг друга пейзажи за окном автобуса не заполнят мою внутреннюю пустоту. Я просто бежала, бессознательно следуя примеру Фореста Гампа. И слова светлейшего ками: "Кадзэ-но ками отдал тебя мне", послужили мне отличным стартовым выстрелом. В маленьком мирке моего сердца, если там не будет больше сигаретного дыма, "единорога", ругательств и цветочков, я могла только бежать что есть сил, чтобы не сойти с ума в пустоте и не замёрзнуть насмерть в чужих объятьях. В маленьком мирке моего сердца на самом деле никогда не существовало возможности Третьего Пути...

Не могу даже примерно представить, сколько времени я провела в автобусе и далеко ли успела уехать, но до конечной остановки я так и не добралась: резкое ощущение тошноты неожиданно вонзилось в сознание — вероятно, меня укачало, — поэтому на ближайшей остановке пришлось снова выбираться во влажную тусклость осеннего мегаполиса. Меланхолично провожая взглядом медленно уплывающий в неизвестность расцвеченный огоньками автобусный зад, я одновременно отметила про себя, что район вокруг был мне абсолютно незнаком. Что ж, наверное, это и к лучшему... Смог, туман, повисшая в воздухе плотной пеленой дождевая влага и низкая облачность полностью погребли под собой высотные здания - единственный мой более или менее надёжный ориентир в этом огромном перенаселённом городе. Ещё немного я постояла на тротуаре возле остановки, словно бы не решаясь сойти с места и окончательно разорвать последнюю тонкую ниточку, мой единственный способ вернуться к исходной точке, но кто-то, проходя мимо, случайно задел меня плечом, и я, повинуясь какому-то смутному инстинкту не препятствовать общему течению, тут же влилась в поток пешеходов и двинулась вместе с ним к перекрёстку. Итак, моё бегство в никуда спонтанно продолжилось...

Дождь усиливался с каждой минутой, постепенно перерастая из надоедливо сеющей мороси в средней интенсивности ливень, однако я по-прежнему шла, не раскрывая зонт. Собственно, я просто-напросто так и не вспомнила про него. Увлёкший меня поток людей-призраков в шуршащем целлофане вскоре как-то незаметно поредел. Должно быть, из оживлённого городского района меня занесло в более тихие кварталы, хотя какой-либо существенной перемены в окружающем ландшафте не произошло. Мимо железнодорожной станции, автобусных остановок и парковок, мимо кафе и маленьких кондитерских лавочек, мимо больших комбини и скромных частных закусочных я брела под дождём из ниоткуда и в никуда, скользя безучастным взглядом по проплывающему в лужах отражению собственных ног. Мокрые пряди прилипли к лицу, плащ и джинсы тоже промокли насквозь и при каждом шаге я явственно чувствовала, как хлюпает в ботинках вода. Улочки, по которым я шла, становились всё более тихими и малолюдными, и за исключением нескольких, видимо особо невезучих, прохожих, мой странный вид особо никого шокировать не мог. На воздухе тошнота быстро прошла, уступив, впрочем, место другому неприятному недугу — патологической жалости к себе.

Должно быть, когда я выходила из автобуса, что-то связанное с Кадзэ-но ками случайно попало в поле моего зрения — может быть, где-то рядом проехала белая машина, похожая на "единорога", или я почувствовала запах табака, — не знаю, что это было, но с этого момента мои мысли как-то сразу и всецело переключились на него. И чем дальше я убегала вперёд по мокрому лабиринту улиц, тем быстрее восстанавливалась способность рассуждать, во всяком случае, мысли больше не путались и не наскакивали друг на друга, как собаки, запертые в одной клетке.

Я уже упоминала когда-то, что несмотря на то, что Кадзэ-но ками расстался со мной слишком резко, если не сказать грубо, я не могла заставить себя почувствовать обиду или злость. Быть может, так было потому, что мне до сих пор не была известна истинная подоплёка его решения, и в глубине души я продолжала верить, что когда-нибудь, как-нибудь, сумею заслужить прощение сурового ками. Но для начала мне надо было разобраться, в чём конкретно я могла настолько провиниться перед ним, что в одночасье вдруг угодила в такую немилость, и именно поэтому я начала усиленно возводить свои пресловутые логические башни, кривя душой даже наедине с собой и боясь самой себе признаться в том, что всё это время, на самом деле, гоняюсь за призраками и пытаюсь воскрешать мертвецов... Да, всё это время, прячась в Токио за повседневностью отражённой реальности и поисками Третьего Пути, я в действительности жила только одной мыслью: "Рано или поздно он непременно вернётся! Не может быть, чтобы всё закончилось вот так, не может быть, чтобы любовь иссякла так быстро!" И каким бы мучительным и скверным ни было это ожидание, я ждала его. Всегда ждала. Делала вид, что не замечаю отнюдь небескорыстную заботу Коо-чана, жестоко страдала, сломленная "наставлениями" Мидзу-но ками, но вплоть до сегодняшнего дня, пока одно вредное рыжеухое создание не уронило сакуру, я продолжала ждать своего язвительного и сурового Повелителя Ветров. Но теперь... теперь, когда желание Мидзу-но ками разбудить меня наконец осуществилось, и я перешагнула черту и перестала надеяться...

Почему моё божество с застывшим ледяным Космосом в глазах ни с того ни с сего решил отказаться от меня в пользу Коо-чана? Да ещё и так легко, словно я никогда не представляла большей ценности, чем вещь, не подошедшая ему по фасону... Почему наличие большого глупого сердца — главный мой недостаток, по его же словам, который, тем не менее, он всегда ценил во мне превыше всего остального, — вдруг вообще перестало иметь значение? Я не находила ответы на эти вопросы. Кроме, пожалуй, одного. Чересчур очевидного, может быть, но в то же время и единственного, который разом развеял бы все мои "почему". Но как раз в этот ответ я не верила, категорически не верила, да просто не могла поверить! И даже если вдруг на секундочку позволить себе предположить, что всё это правда... и то, что Кадзэ-но ками называл своей любовью на самом деле было... чем-то другим... Что ж... В сложившихся обстоятельствах я должна бы по гроб жизни быть благодарной ему за оказанную милость. Ведь он проявил такую трогательную заботу: не просто равнодушно вышвырнул вон надоевшую тэнши, а предварительно подумал о её дальнейшей участи, пристроив в самые надёжные руки, какие только смог найти... И почему-то именно сейчас, когда я вновь подумала об этом, но уже лишённая многих своих иллюзий, горькая обида вперемешку с бешеной яростью, так долго не желавшие выплёскиваться из глубины сердца, неожиданно прорвались наружу и целиком затопили меня.

Как раз в это время я шла по автострадному мосту через речку. Прорвавшаяся злость захлестнула меня так неожиданно, что я вынуждена была остановиться и вцепиться пальцами в перила, пытаясь побыстрее разрядить скапливающийся негатив, пока он не вышел из-под контроля. Забытый зонт при этом выскользнул из руки и шлёпнулся в лужу у моих ног. Плохо отдавая себе отчёт в том, зачем делаю это, я наклонилась, подобрала его, стряхнула грязные капли и тут же со всего размаха швырнула в реку. С глухим бульком зонт навсегда канул в переливающуюся грязно-свинцовую муть, и с этой минуты я уже не знала, дождь ли, слёзы ли заливают моё лицо. На счастье всех ни в чём не повинных людей, никого из них поблизости не было видно. Машины же, как всегда, равнодушно шелестели колёсами мимо, и сидящим в них совершенно не было дела до вымокшей женщины с трясущимися плечами, одиноко жмущейся к перилам моста.

Я сумела справиться с собой и выплакать до конца всю злость, не сходя с этого места. Но, кажется, что когда я всё-таки перешла реку, сознание окончательно решило поиграть со мной в прятки, потому что, начиная с того момента, я уже мало что помню из своих блужданий по Токио. Полностью исчезло чувство времени, я больше не ощущала ни холода, ни боли в ногах, мокрые улицы, по которым тихонько двигалась моя опустевшая внешняя оболочка, ни единым фрагментом не отпечатались в памяти, и в какой-то из отдалённых долей раздробленного сознания лишь смутно теплилось желание никогда не останавливаться. Но я всё-таки остановилась, хотя сама не знаю, что именно было тому причиной. Когда сознание начало потихонечку выплывать из небытия, я обнаружила себя сидящей на качелях на детской площадке, наверное, в каком-то парке, судя по окружавшей площадку буйной и по-осеннему яркой растительности. Дождь лил по-прежнему, я сидела совершенно одна, промокшая до нитки, утопив ноги почти до щиколоток в огромной лужище под качелями, и тихонько раскачивалась. Серая хмарь над головой была абсолютно того же оттенка, что и утром, но по каким-то едва уловимым изменениям света я поняла, что скоро уже начнёт темнеть. Однако же это меня совершенно не беспокоило, как, собственно, не беспокоило и то, что я понятия не имела, где нахожусь и что буду делать дальше.

Продолжая тихонько раскачиваться одной ногой, я задумчиво смотрела, как неторопливо растекается в разные стороны и снова сливается отражённое в луже небо. Внезапно свет изменился, оттенок неба в луже потеплел и зазолотился, словно бы где-то поблизости выглянуло солнце. Я перестала раскачиваться, и во все глаза уставилась на разливающееся вокруг моих ног золото, и в следующее мгновение очень хорошо знакомые мне кеды с неторопливым достоинством вплыли в лужу и остановились примерно в полуметре от меня. И несмотря на то, что я сразу узнала эти кеды, заставить себя поднять голову и посмотреть на их обладателя я не смогла. И даже, напротив,посильнее зажмурилась и судорожно вцепилась пальцами в цепи, на которых были подвешены качели.

— САКУРА! — позвал он негромко, и от этого глухого сипловатого голоса моё сердце подпрыгнуло и замерло, очень надолго замерло. Впервые, впервые за всё время, что мы знаем друг друга, он назвал меня полным именем!

— Эй, может хватит уже притворяться, что тебя здесь нет? Смотри на меня, когда я с тобой говорю! — бросил он раздражённо, и, мгновенно повинуясь, как повиновалась ему всегда, я вскинула голову. Под ярким солнечно-жёлтым куполом зонта надо мной возвышался собственной персоной Кадзэ-но ками, и презрительно-суровая колючесть его ледяных глаз явно не предвещала ничего хорошего.

— Где твой зонт, дурында? — спросил он, подходя ближе и рывком поднимая меня с качелей. И прежде, чем я успела опомнится...
Если бы я не была тогда на сто процентов уверена, что он только моя галлюцинация, порождённая бредящим сознанием, то окончательно, наверное, лишилась бы рассудка. Запах морского ветра, нори и табака, тёплая, такая тёплая грудь в распахнутой куртке, под свитером, в котором сейчас тонуло моё зарёванное лицо, и уверенная крепкая рука, прижимающая меня всё крепче и крепче!..

— Вот же ведь... вся, ну просто вся мокрая! — тихо ворчал он, поглаживая меня ладонью по спине.

Я отчаянно мяла руками его свитер и куртку, и не могла вдохнуть от переполнявших меня чувств. С каждой секундой, с каждым ударом его сердца, всё больше и больше становилось понятно, что никакая это не галлюцинация. Я не знала, продолжать ли плакать или начать смеяться, пусть пока фальшиво и горько, но всё-таки смеяться. И ещё я не знала, как побыстрее побороть в себе желание как следует двинуть ему коленом куда-нибудь... куда достану. Я продолжала судорожно заминать в кулаки его одежду, и из образцового хаоса моих чувств постепенно сгущалось нечто, общими чертами смахивавшее на удивление. Я уже окончательно удостоверилась в том, что обнимавший меня ками не был плодом растравленного воображения, и теперь меня начали занимать другие проблемы. Многократные "Как?" и "Почему?!" очень настойчиво закопошились в голове, словно за ниточки вытягивая следом за собой способность соображать более или менее здраво.

— П-почему ты здесь? — пролепетала я наконец дрожащими губами, оторвав лицо от его груди. — И как ты вообще нашёл меня... здесь?

— Дура, — спокойно хмыкнул ками, и дотронулся кончиками пальцев до моей шеи, сбоку над воротником. Сначала он неторопливо провёл ими несколько раз верх и вниз, от воротника до волос и обратно, потом уверенно засунул указательный палец под воротник и выудил оттуда цепочку с черепом единорога.

— С самого начала знал, что он у тебя! — проворчал Кадзэ-но ками, поднимая цепочку повыше, почти к самому моему носу.

— Я собиралась отдать... — робко промямлила я в ответ, невольно скашивая глаза следом за его пальцем.

— Да чёрта с два! — фыркнул он, дёрнув цепочку ещё выше, на уровень моих глаз.

Я была совершенно уверена, что ни одна живая душа не знала о том, что в тайне ото всех бывшая тэнши Кадзэ-но ками носит на груди глупую сентиментальную вещицу — потерянный им брелок. Мне удавалось так хорошо прятать его, что даже Коо-чан ничегошеньки не подозревал о существовании моего маленького сокровища, хотя мы фактически жили в одной квартире. А вот для сурового ками, оказывается, этот факт не был секретом. Я вскинула руки, пытаясь побыстрее расстегнуть негнущимися пальцами — только сейчас я начала чувствовать, насколько они окоченели! — замок на цепочке, но ками замотал головой, слегка хлопнув меня брелоком по носу.

— Оставь у себя. Я не дарю его тебе — слышишь? — так что не вздумай потерять! Вдруг ещё раз придётся одну дурынду разыскивать...

— А зачем? — услышав, как он ругается тут, как ни в чём не бывало, я снова начала всхлипывать от возрождающейся в душе обиды. — Почему ты вообще искал меня? Почему... ТЫ?

— Потому что одна идиотка ушла из дома без телефона! — рявкнул он, вцепившись рукой мне в плечо, и встряхнув так сильно, что с солнечно-жёлтого зонтика полетели капли величиной с горошины. — Потому что эта чёртова дурища уже без малого пять часов носится, как ошалелая, под дождём, одна, по незнакомым районам, наглухо забаррикадировав свою глупую голову от контактов с реальностью! И у неё ещё хватает наглости задавать вопросы?!

Чёрный космос на дне его глаз полыхал недобрыми искрами, но и во мне начинала потихоньку теплиться дерзкая злоба:

— Если ты говоришь о той самой идиотке, которую некий ками без зазрения совести спихнул Коо-чану, то у неё была весьма веская причина для этого, — процедила я холодно, инстинктивно дёрнув плечом, чтобы попытаться избавиться от его руки, но пальцы Кадзэ-но ками только сильнее сжались, причиняя уже достаточно ощутимую боль. Мне оставалось лишь как можно незаметнее для него скрежетать зубами и терпеть, чтобы не уронить лицо и не потерять свой дерзкий настрой. Конечно, жалкой воли смертного существа никогда не хватит, чтобы тягаться с самим Повелителем Ветров, и я проиграю в любом случае, но сейчас мне безумно хотелось всеми силами отсрочить своё поражение.

— Самая главная её причина, точнее даже сказать беда в том, что она совершенно безнадёжная дура! — раздражённо рявкнул Кадзэ-но ками. — Я выдрал бы тебя на месте Коо-чана, но боюсь, что и это тебе ума не прибавит. Ты хоть понимаешь, что если бы не этот чёртов единорожий череп, мы могли тебя и не найти, идиотка безмозглая? Заблокировать сознание — это же надо было додуматься! И где ты только научилась-то такому!

Отшвырнув мешающий зонтик подальше в сторону, ками схватил освободившейся рукой меня за другое плечо, и тряс теперь с такой силой, что я едва-едва не ощущала характерное при укачивании подташнивание. И хотя этот натиск свирепости Кадзэ-но ками был относительно лёгоньким, можно сказать, ласкающим, я моментально скисла, начисто забыв всецело владевшее мной считанные секунды назад желание ожесточённого сопротивления.

— Я не знаю, как это вышло! Я ничего такого не делала! — мямлила я, размазывая по щекам слёзы и безвольно болтаясь из стороны в сторону, как тряпичная кукла. — Я не помню! Ни черта я не помню, оставь меня в покое, мне больно, в конце концов! Какое тебе вообще дело? Ведь ты же... ты же... с ТОГО ДНЯ даже ни разу не позвонил! После всего... после отречения... ушёл, толком не попрощавшись, ничего не объяснив! Я так ждала тебя всё это время — чего только не напридумывала себе, чтобы ждать! — боялась, что разочаровала тебя, презрения боялась, а на самом-то деле... Право слово, как с вещью какой-то обошёлся!.. Зачем, ками, зачем? Даже если ты меня больше не любишь...

Он перестал меня трясти, но по-прежнему безжалостно впивался пальцами в плечи. Я не могла заставит себя поднять голову и посмотреть ему в лицо, но чувствовала, физически чувствовала, как он буравит глазами мою макушку.

— Разве я когда-нибудь говорил, что больше не люблю тебя, тэнши?

Его негромкий, ужасающе-спокойный голос прошелестел надо мной словно откуда-то из далека.

— Я когда-нибудь такое говорил? — повторил он медленно, делая ударение на каждом слове.

Он разжал, наконец, пальцы, и я испуганно вздрогнула, словно очнулась от оцепенения, и вскинула голову. Всего какое-то мгновение, но я успела поймать купающийся в горечи космос его глаз, и мне хватил этого, чтобы понять...

— Но ты же бросил меня! — испуганно закричала я, потому что прямо сейчас все логические структуры мироздания в моей голове рассыпались и летели в тартарары.

— Я сказал тогда, что не могу больше быть с тобой, тэнши. Но никогда не говорил, что не люблю тебя. Понимаешь разницу?

— Я не верю тебе! — прошептала я, пытаясь наощупь найти сзади качели. Качели нашлись, и я плюхнулась на них не глядя, стараясь изо всех сил сохранять равновесие и не кувырнуться в лужу. — Не верю! И не понимаю...

Кадзэ-но ками усмехнулся своим обычным коротким саркастическим смешком, и присел на корточки возле меня. Дождь не прекращался ни на минуту, и он уже успел основательно промокнуть, с взъерошенных остриженных рыжеватых прядок стекала вода. Солнечный зонтик унесло порывом ветра на клумбу, и он лежал там сейчас, перевёрнутый и раскрытый, собирая дождевую воду. Серый свет этого странного дня потихоньку сгущался, наступали воспетые в поэзии "мрачные осенние сумерки".

"Это сон! — промелькнуло у меня в голове. — С самого утра, когда Момотаро опрокинула мою сакуру... должно быть, я наплакалась тогда и уснула... Скоро Хикари-но ками разбудит меня и скажет, что ужин готов, а потом я, как всегда, перемою всю посуду, и мы переберёмся на диван и будем остаток вечера молча слушать "Битлз", укрывшись одним пледом. А потом я пойду спать, а Коо-чан включит тихонько свой любимый спортивный канал, достанет из холодильника пиво, и полночи будет пялить глаза в какой-нибудь дурацкий чемпионат..."

— Но я не хочу просыпаться! — сказала я твёрдо, глядя прямо в космические зрачки моей сладкой грёзе.

— А ты и не спишь, Саку-чан, - отозвалась грёза немного грустно, задумчиво подперев кулаком щёку. — Но мне бы хотелось, чтобы всё это оказалось только лишь сном...

Некоторое время мы сидели молча, послушно погружаясь вместе со всем остальным городом в мокрую ночь.

— Пошли-ка! — сказал, наконец, Кадзэ-но ками, поднимаясь на ноги. — Особенных удобств не обещаю, но надо хотя бы высушить одежду.

С той минуты, когда я решила, что сплю, реальность мира сновидений и в самом деле начала поразительным образом напоминать сон...

***

...Крепко и властно сжимая мой локоть, Кадзэ-но ками почти галопом протащил меня через весь парк, оказавшийся по счастью совсем небольшим. Напротив парка, на противоположной стороне улицы, виднелась какая-то стройка — во всяком случае, в темноте я более или менее смогла разглядеть только конструкции, напоминающие строительные леса. Ками не раздумывая двинулся прямо туда. Мы довольно долго кружили вокруг синего бетонного забора, ища, по-видимому, одному ему ведомый проход, в конце концов он буквально затолкал меня в узкую щель между блоками, без особых усилий просочился следом, и опять потащил галопом по кучам строительного мусора и застывшего раствора.

— Не переломай тут ноги, дурында! — отнюдь не заботливо бросил ками через плечо, после того, как я раз десять чуть не растянулась в темноте, запинаясь то о забытые доски, то о кучу щебня, то о торчащий из земли кусок арматуры и прочие строительные "сюрпризы".

— К-куда м-мы идём? — спросила я, задыхаясь от быстрой ходьбы и стуча зубами от холода. С наступлением темноты дождь наконец-то понемногу сошёл на нет, но на смену ему поднялся пронизывающий ветер, и промокшая одежда мигом стала тяжёлой и обжигающе-ледяной, казалось, что она буквально вмерзает в кожу. И даже столь шустрый темп перемещения, в общем-то, не спасал.

— Очень советую не тратить силы на глупую болтовню, и вместо этого резвее перебирать ножонками! — прошипел Кадзэ-но ками не останавливаясь, продолжая тащить меня вперёд, ухватив за локоть.

И поскольку я как никто другой знала, что спорить с ним бесполезно, дальнейший путь мы проделали в молчании, разумеется, если не считать коротких ёмких ругательств, ворохом высыпавшихся из сурового ками всякий раз, когда я обо что-нибудь спотыкалась.

"Надо же, как он злится!" — думала я почти с восторгом и умилением, одновременно поражаясь тому, что после всего случившегося со мной сегодня, у меня ещё хватает сил чему-то радоваться и одновременно ничему не удивляться. Да если б только утром мне кто-нибудь сказал, что несколько часов спустя Кадзэ-но ками собственной персоной снова будет брюзжать и ворчать на меня!.. Он всегда злится, когда чувствует, что переполненное сердце вот-вот выплеснется из груди, и он боится, да, страшно боится расплескаться прилюдно, и поэтому начинает фырчать и топать ногами, чтобы распугать всех вокруг, обеспечивая себя безопасным пространством для свободного выхода чувств. А вот сейчас он боится меня, не хочет, чтобы я видела, как брызжет во все стороны его сердце, и бесится, дико раздражается, потому что знает, что я никуда не уйду, не в этот раз! И, как водится, стоило только моим мыслям нащупать верное направление, как ответы на казавшиеся неразрешимыми до сих пор вопросы посыпались сами собой. О, Небо, ведь всё же было просто, настолько просто! Это неожиданное сухое изгнание без объяснений, это демонстративное желание не сталкиваться со мной, пока ещё я жила в храме, и его поведение на празднике в ночь Равноденствия, и даже то, что он ни разу не позвонил, как и бесконечные его ругательства, и эти вечные дымящие сигареты, за которыми он прячется, когда чем-то обеспокоен... Всё это, в сущности, имело одну и ту же основу: Повелитель Ветров гнал возможных свидетелей от своего расплёскивающегося сердца!

Тем временем мы обогнули строящееся здание и нырнули с торца внутрь чёрного проёма, над которым тускло поблёскивала закрашенная зелёной краской лампочка. Ками несколько раз чиркнул зажигалкой, прежде чем отыскал в темноте лестницу. Почти на ощупь мы преодолели два пролёта, выбрались через окно на строительные леса и перебежали по ним на другую сторону дома (сюда долетал свет прожекторов от ворот, поэтому почти начисто отсутствовал риск переломать себе ноги или свернуть шею), вновь нырнули в такой же тёмный проём с зелёной лампочкой, на сей раз спустились вниз на два пролёта по другой лестнице, и очутились перед ржавой железной дверью, насколько я сумела разглядеть в постоянно гаснущем крошечном пламени зажигалки. Заскрежетал поворачивающийся ключ, визгливо скрипнули петли, и практически в ту же секунду вспыхнул больно резанувший глаза яркий оранжевый свет.

— Добро пожаловать в другое измерение, тэнши! — буркнул Повелитель Ветров, быстро затащил меня внутрь и захлопнул дверь.

Это была даже не квартирка, а просто комната, с отдельным входом и без окна. Небрежно застланная узкая кровать, низкий столик, заваленный всяким хламом, четыре сложенных стопкой дзабутона в углу, а в другом углу — гордо отсвечивающий боками новенький хромированный электрический чайник, видавший виды облезлый радиатор, притулившийся у стены, — вот, собственно, и вся обстановка.

Пока я, растеряно хлопая глазами, оглядывалась кругом, Кадзэ-но ками скинул на пол мокрую куртку, придвинул радиатор поближе к кровати, откопал на столе пепельницу и блаженно закурил, откинувшись назад в беспорядочно наваленные подушки.

— Тебе особое приглашение нужно? — поинтересовался он недовольно после нескольких глубоких затяжек, видя, что я всё ещё продолжаю растерянно стоять у порога. — Раздевайся, дурында, и марш сюда!

Я медленно стянула мокрый плащ и начала озираться в поисках хоть какого-нибудь крючочка или гвоздя. Но, похоже, здесь этого добра не водилось, поэтому я последовала примеру сурового ками и расстелила плащ прямо на полу, поближе к радиатору.

— Никакой горячей ванны тут нет, еды тоже, — сообщил Кадзэ-но ками, разглядывая уплывавшую в потолок струйку дыма. — В общем-то я сразу предупредил, что удобств не будет, так что... Зато есть обогреватель и пледы, и ещё, если братишки в прошлый раз не выдули всю воду, могу организовать чай.

— Хорошо, — отозвалась я тихо, осторожно присаживаясь рядом с ним на кровать. — Где это мы?..

— А нигде, — ответил ками, раздавив в пепельнице окурок. — Говорю же: другое измерение. Этого места вообще не существует ни в отражённой реальности, ни вообще в какой-либо реальности, Саку-чан.

— Но ведь это и не иллюзия, верно?

— Верно, детка, не иллюзия. Сквозная дырка в реальности, и мы тут с тобой сейчас болтаемся, как два... а, неважно! Магии здесь вообще нет, сны не снятся и радиоволны не проникают. Удобное местечко, и хорошо, что я вовремя вспомнил о нём... Между прочим, я кажется ясно велел тебе раздеваться!

— Ну так я же вроде... или мне всё надо снять?

— Всё, что мокрое. А мокрое у тебя всё. Хотя, если есть желание сдохнуть от воспаления лёгких — валяй, не раздевайся! Ты столько времени моталась сегодня под дождём, что тебя быстренько скрутит, Суй-чан со своей исцеляющей силой не успеет даже до Токио доехать.

— Вообще-то, мысль совсем не плоха... — насупилась я, на всякий случай отодвигаясь подальше. Разумеется, это меня нисколько не спасло, и несколько минут спустя я уже обиженно сопела на кровати, закутанная в одеяло, потихонечку растирая горевшую кожу в тех местах, где пятерни Повелителя Ветров обошлись со мной суровее всего. Он же, не переставая крыть последними словами всю мою родню вплоть до шестого колена, раскладывал вокруг радиатора мокрую одежду, из которой перед этим буквально меня вытряхнул.

— Однажды я уже сказал, что лучше сам сверну тебе шею, если ты вдруг заторопишься на тот свет, — проговорил он вдруг неожиданно ровно и спокойно, закончив возиться с одеждой и вновь выуживая из кармана сигареты.

— Только это было очень давно, ками... Практически в прошлой жизни, - ответила я, не глядя на него и улыбаясь сквозь навернувшиеся слёзы собственным воспоминаниям. — Меня тогда мучили кошмары Великой Бездны и... ах, какая же это, оказывается, ерунда! Какая ерунда, по сравнению с кошмаром отражённой реальности, где тебя нет со мной...

— Идиотка! Если бы ты осознавала как следует, что такое Великая Бездна, ты бы сама себе сейчас откусила свой глупый язык за такие сравнения!

— Да, возможно, — горько усмехнулась я, натягивая одеяло на голову. — Зато я как следует осознаю, насколько сильно тебя... я тобой... болею, и совершенно не представляю, как буду жить дальше после того, что ты сказал мне там, на детской площадке...

Кадзэ-но ками докурил, задвинул под кровать пепельницу, и лёг рядом, обнимая меня поверх одеяла.

— А как бы ты жила после того, что сказал тебе сегодня Коо-чан, тэнши? — спросил он хрипло, и я всем своим существом поняла: всё, вот сейчас уже он не может больше сдерживаться, ещё чуть-чуть, и меня зальёт с головой его переполненное сердце! И мне стало страшно, когда я почувствовала, как он дрожит, обнимая меня.

— Не знаю, — прошептала я, пытаясь выбраться из-под одеяла, чтобы заглянуть в ледяной Космос и — о, как хорошо я это тогда представляла! — неотвратимо, насмерть отравиться его горечью. Но Кадзэ-но ками, по-видимому, легко разгадал этот манёвр, и продолжал крепко сжимать меня в объятиях вместе с одеялом.

— Коо-чан, конечно же, пытался был благородным, но он не знает твоё сердце, как знаю его я, поэтому и отпустил тебя одну в дождь. Когда он позвонил в храм и обо всём рассказал, тебя не было уже часа два, и когда ни я, ни Суй-чан, ни братья не смогли открыть "дверцу" в твоё сознание... Ты знаешь, что чаще всего это происходит с теми, кто умер, тэнши? Если, конечно, сознание не блокируют специально, но откуда бы у такой бестолковой дурочки такая сила и такие знания?.. Ты можешь понять, что я тогда почувствовал?

Наверное, он не ждал от меня ответа, но я ответила:

— Да, ками, я понимаю. Кошмар отражённой реальности, в которой меня больше нет.

— Если ты сейчас же не заткнёшься, я сделаю этот кошмар реальностью для всех твоих реальностей! — пообещал он сквозь зубы, и сжал меня так, что заныли все кости, и заныли отнюдь не сладко.

— Прости!.. — пискнула я и разревелась в одеяле, потому что сил сдерживаться больше не осталось.

Но, как ни странно, быстро успокоилась, и спросила:

— Значит, ты нашёл меня с помощью единорожьего черепа, да?

— Да, и большая удача, что такая бестолочь, как ты, не потеряла его где-нибудь по дороге, — глухо, но уже беззлобно отозвался Кадзэ-но ками. — Пришлось помучиться, устанавливая связь с таким мало пригодным предметом, а потом ещё носиться за тобой следом по всем этим грёбаным улицам, переулкам, пустырям... Когда-нибудь я покажу тебе на карте твой маршрут и заставлю ещё раз пройтись по нему! Пришлось даже бросить "единорога" на парковке в нескольких кварталах отсюда, потому что Саку-чан у нас, как оказалось, не признаёт прямых путей.

— Прости... — повторила я.

— Ты заткнёшься, наконец, или тебя всё-таки выдрать? Думаю, за свой побег ты ещё хорошенько получишь и от Первосвященников, и от Суй-чана, так что прибереги свои извинения для них, а меня благодари, что не убил тебя сразу, когда нашёл!

Ками неожиданно замолчал и сердито засопел мне в макушку. Я кое-как извернулась и сумела вытащить из-под плотного одеяльного кокона руку, чтобы погладить его. Мне давно уже нестерпимо хотелось гладить его.

— У тебя свитер влажный, — сообщила я ему хриплым ласковым полушёпотом, — и джинсы, наверняка, тоже... Почему ты сам не раздеваешься?

— Ну нет уж! — фыркнул ками, пытаясь одной рукой запихнуть мою руку обратно под одеяло. — Хватит и того, что ты тут валяешься практически голышом. Мне потом неудобно будет перед Коо-чаном, если что случится...

— Ах да, конечно же, как я могла забыть! - не удержалась я от сарказма, хотя прекрасно понимала, что, во-первых, мне сейчас влетит, а во-вторых, что сарказм был тут совсем неуместен. — Нехорошо пользоваться вещью, которую ты уже подарил. Хикари-но ками, понятное дело, расстроиться, и...

— Слушай, дурочка, не провоцируй меня, иначе я в самом деле разденусь! — прорычал он, наваливаясь сверху и подминая меня под себя. — И будет совсем уж нехорошо, если я таки воспользуюсь подаренной "вещью" и верну её потом Коо-чану в непригодном для дальнейшего употребления виде!

Я отчаянно завозилась, силясь сбросить его, и хотя суровый ками был тощим, и поэтому совершенно не тяжёлым, у меня ничего не вышло ни с первой, ни со второй, ни даже с третьей попытки.

— Хикари-но ками совершенно всё равно, в каком я буду виде, — пропыхтела я, задыхаясь (мне отчаянно не хватало воздуха в этом чёртовом одеяле), — потому что я туда больше не вернусь! Слышишь, ками? Дари меня кому хочешь, отрекайся хоть каждый день — с этого дня ты больше не отделаешься от меня так легко! Мне кажется, по дороге сюда я сумела кое-что в тебе понять...

— Да ты что! — рявкнул Повелитель Ветров, одним махом выдернул меня из-под одеяла и, хорошенько встряхнув, впечатал в кровать так, что у меня клацнули челюсти. Он навис надо мной, грозно буравя потемневшими (да куда уж больше-то!) глазами, и я наконец-то смогла увидеть взрывающийся яростью и обильно истекающий горечью Космос его зрачков.

— Послушай меня, идиотка! — процедил он жутким (до дрожи жутким!) леденящим тоном. — Не смей больше никогда — слышала? — ни-ког-да говорить подобных вещей. Поняла ты что-то или нет — держи свои открытия при себе и делай то, что от тебя ждут! Ты вернёшься сегодня к Хикари-но ками, как только высохнет твоё грёбаное шмотьё, и будешь с ним послушной и ласковой, без этих твоих чёртовых закидонов "люблю - не люблю", ты меня хорошо поняла?.. Да, если тебе так больше нравится, я именно что ПОДАРИЛ тебя Коо-чану, и у меня были причины, чтобы так поступить.

Всё же, видимо, лишком долго пробыла я любимой женщиной Кадзэ-но ками, настолько долго, что напрочь забыла, каким ужасающим он может быть, если по-настоящему разозлится. Но сейчас меня парализовало вовсе не от страха, нет... Его глаза обдали меня такой едкой, неизбывной горечью, что я полностью перестала осознавать себя, растворилась и канула вместе со своей болью на дно его зрачков. Ками будто что-то прочитал в моём взгляде. Он замер на секунду, потом нервно облизал губы и снова заговорил:

— Вот ты так носишься со своими переживаниями, упрекаешь меня, пытаешься рассказать, как тебе было больно... А закрой-ка на минутку свои вытаращенные глазки и попробуй представь... каково это — отрывать от сердца кусок и дарить его кому-то! Ты такая несчастненькая, потерянная и раненая, захлопнулась в себе и пошла переваривать свою боль под тёплый бок нового хозяина, я же тем временем тащил на себе не только свои, но и твои страдания, потому что сам, чёрт тебя дери, был их причиной! Представь-ка, каково это увидеть, когда любимые глазки, всегда так ярко сиявшие даже в кромешном мраке, в считанные мгновения перегорают и подёргиваются серым пеплом всего лишь от нескольких твоих слов... и каково это... пережить...

Голос Кадзэ-но ками постепенно становился тише и мягче, его опять трясло, трясло сильно, как в ознобе, но он, казалось, не замечал этого. Я лежала под ним тихо-тихо, как мёртвая, и даже, по-моему, не дышала, не моргала, только лежала и смотрела в самое сердце Космоса, беззвучно захлёбываясь лившимся сверху потоком горечи вперемешку с любовью. Он продолжил, потому что, казалось, уже и не мог остановится, пока не выговорит всё до конца:

— И вот, чтобы только не растравлять понапрасну твои раны ложной надеждой, я не мог даже лишний раз взглянуть на тебя, хотя и страшно, почти до бреда подчас, скучал... И то, что ты приняла за презрение... — знаю, потому что первосвященники не раз пытались поговорить со мной об этом, — в общем, ты напрасно беспокоилась, тэнши: я же изучил уже твоё глупое сердце настолько, что тебе при всём желании нечем будет ни удивить, ни тем более разочаровать меня, и не будь ты такой зацикленной дурой, поняла бы это сразу...

Ками говорил всё тише и тише, словно бы теряя с голосом силы, и постепенно совсем перешёл на шёпот. Одновременно всё его тело так же потихоньку обмякало, в конце концов он просто лёг на меня, прижавшись щетинистой щекой к моей щеке, и зашептал прямо в ухо, перебирая рукой волосы:

— В первое время после того, как ты перебралась в Токио, я ревновал особенно дико. Знаешь, хотя Коо-чан мне гораздо больше, чем друг, и я всегда безоговорочно могу отдать ему самое дорогое, но вот отдать тебя оказалось необычайно трудно. Даже ему... Я никогда не интересовался, как вы живёте, и, в общем-то, никто и не стремился мне об этом рассказать, но хорошо зная вас обоих, я предполагал, что вы там быстро... ну... поладили друг с другом... Да и в ночь Равноденствия вы же тогда вместе пришли. Ещё потом и сидели рядышком, воркуя как голубки... Знаешь, я, насколько помню, был тогда не очень-то вежлив, но в ту ночь мне действительно не хотелось смотреть на тебя. Не хотел случайно встретиться с тобой глазами... боялся вместо серого пепла увидеть там грёбаный звёздный свет, если ты понимаешь, о чём я...Но когда ты напилась и вдруг уставилась на меня, не отрываясь, как приклеенная... и я тоже уже был изрядно пьян, поэтому не успел отвести вовремя глаза... и никакого, даже малюсенького, намёка на свет не заметил... Как бы так сказать... мне стало досадно, понимаешь? И потом, когда Коо-чан увёл тебя спать и ВЕРНУЛСЯ, как ни в чём не бывало, к нам... Я тогда улучшил момент и под благовидным предлогом пошёл проверить, где тебя положили. И если бы ты спала в его постели, я, честное слово, ушёл бы почти счастливым, но ты спала в Правом крыле, да ещё и ревела во сне в три ручья...

Я и сейчас уже ревела в три ручья, обхватив его руками так крепко, словно боялась провалиться сквозь кровать.

— Я знала, знала, что это ты тогда принёс те лепестки! — шептала я исступлённо, давясь слезами и покрывая быстрыми поцелуями его намокшее лицо. — Я тебя почувствовала во сне! Ты снился мне, и я знала, что ты рядом, близко-близко! От тебя пахло выпивкой и табаком, и ты держал меня тогда за руку — у тебя были зажаты лепестки в ладони, и они просыпались, когда ты уходил, верно?

— Да, тэнши, да! Да! — задыхаясь твердил он, добираясь, наконец, до моих губ.

— А я их сохранила! Все-все, до единого!.. Ох, ками, я так скучала по тебе... всё это время... так скучала... невозможно... просто невозможно же!..

У Повелителя Ветров, разумеется, не ушло много времени на то, чтобы тут же окончательно выпутать меня из одеяла и всесторонне продемонстрировать, как скучал всё это время он. Здесь, в этом странном месте, где не было магии и не снились сны, мы могли любить друг друга на равных, потому что здесь также не существовало ни могущества ками, ни ничтожности тэнши, и Вселенная, потревоженная слиянием вечного с бренным, не раскачивалась вокруг нас, угрожая в любой момент развалиться на куски, как это было в самый первый раз нашего взаимопознания. И вот так вот, будучи временно отрезанными от всех остальных миров, замыкаясь друг в друге, и разделённые надвое какой-то неизвестной мне, но, по всей вероятности, очень существенной "необходимостью", мы любили друг друга на этой неуютной узкой кровати, как, наверное, никогда ещё не любили до сих пор. Не знаю, сколько прошло времени, и шло ли оно вообще. Мы любили до тех пор, пока оставались силы, и остановились только тогда, когда поначалу порывистые и мощные движения, сотрясавшие нас, плавно угасли до тихой пульсации, до лёгкого трепета. И тогда мы оба одновременно канули в тот самый сон этого странного места — в сон без сновидений...

***

...Не знаю, сколько времени мы спали, да и было ли вообще в этом странном месте что-либо, похожее на время, но я проснулась с ноющей головной болью, и тут же почувствовала, как нестерпимо жарко, почти горячо, стало в комнате. Собственное тело по ощущениям напомнило мне тушку медузы, когда я медленно-медленно сползала с кровати, чтобы выключить радиатор. Пощупав разложенную вокруг одежду, и удостоверившись, что она не стала заметно суше, я поползла на четвереньках к хромированному чайнику, в надежде отыскать в нём воду. Естественно, воды там не оказалось. Я выругалась тихонечко, очень тихонечко, но тут же услышала за спиной короткий ехидный смешок, сопровождаемый щелчком зажигалки.

— Кхя-кхя, придётся тебе потерпеть, детка! Видимо, в прошлый раз братишки-первосвященники неплохо тут посидели, раз не оставили ни глоточка воды, хотя на них это обычно и не похоже, — весело сказал Кадзэ-но ками, когда я обернулась на звук.

— Жаль... — пробормотала я тускло в ответ. — Пить очень хочется...

— Не думай об этом, и скоро всё пройдёт, — заверил ками, выдыхая дым в потолок.

Вздохнув, я вернулась обратно к расстеленной на полу одежде и задумчиво начала перекладывать её с места на место. Кадзэ-но ками продолжал молча курить, разглядывая потолок.

— И что... теперь, ками? — наконец осмелилась я произнести вслух не дававший мне покоя вопрос.

— Ничего, детка, — отозвался ками после некоторого молчания. — Ты вернёшься к Коо-чану.

— Шутишь? После всего... этого? Ты думаешь, я смогу?

— Сможешь. Ещё как сможешь. Если уж я могу тебя снова отпустить... Впрочем, теперь-то мы расстаёмся не насовсем. Мне казалось раньше, что разом оборвать все ниточки будет легче, но сейчас я понял, что это тянет за собой отчаяние, которое только усугубляет боль... Запомни, дурында моя, рано или поздно, когда сложившиеся обстоятельства целиком исчерпают себя, я приду за тобой. Слышала? А до тех пор буду время от времени навещать тебя, тем более, что Коо-чан навряд ли этому воспротивится... Такой уж у нас Коо-чан, да...

— Почему ты думаешь, что он не станет противиться? — спросила я, поднимая глаза.

— Увидишь! — загадочно усмехнулся Кадзэ-но ками, прикуривая очередную (я уже сбилась со счёта какую) сигарету, продолжая сверлить глазами потолок. Табачный дым неподвижно висел густыми клубами по углам непроветривающейся комнаты, и у меня постепенно начали слезиться глаза и неприятно засаднило в пересохшем горле.

— Ты... обещаешь мне? — спросила я, разложив на коленях мокрый плащ и теребя пальцами пуговицу. — Если я... потерплю сейчас, ты обещаешь, что потом... мы... снова?..

— Ты, наверное, слышала когда-то от Мидзу-но ками про сокрушающую силу любви, детка? — спросил он, и я уловила едва заметную горькую иронию в его голосе. — Считай, что ты меня сокрушила. Своим глупым сердцем и бараньим упорством. И то и другое я теперь не отдам Коо-чану ни за какие коврижки, буду бережно хранить до тех пор, пока ты не сможешь за ними вернуться. А ты обязательно вернёшься — ведь это же две основополагающие составляющие твоей сущности, как-никак! Ты поняла, меня тэнши? Я забираю с собой то, что делало тебя моим цветочком, до тех пор, пока мы снова не сможем быть вместе.

— Да, — прошептала я, низко-низко склонившись над плащом. В некотором роде, это было больше, чем обещание.

Мы молчали ещё некоторое время, занятые каждый своими мыслями.

— Скажи хотя бы, чего ради, ками? — нарушила я тишину ещё одним не дававшим покоя вопросом. — Ведь есть же какая-то причина? Я должна знать...

— Причина-то есть, — со вздохом ответил ками, сминая пустую пачку и отправляя её прямиком в угол с чайником, — но не думаю, что стоит тебе про неё рассказывать. Чем меньше ты будешь знать, тем меньше глупостей сможешь наделать.

— ...И вообще, ты когда-то говорил, что свой Путь я должна всегда выбирать сама, — пробормотала я откладывая в сторону плащ, но тут же машинально принимаясь выдёргивать торчащие ворсинки на рукаве кофточки.

Ками снова саркастически усмехнулся, и, свесившись с кровати, начал методично рыться в карманах валявшейся на полу куртки — видимо, надеялся найти ещё одну пачку. Проверив каждый карман раза по три, и повторив тот же манёвр с джинсами, но так и не найдя искомого, он коротко ругнулся и начал одеваться.

— Сейчас речь идёт не о ТВОЁМ Пути, тэнши, так что можешь раз и навсегда выбросить это из головы! — проворчал он, пощупав непросохшую штанину и недовольно морщась. — Чтобы тебе было проще, можешь расценивать Коо-чана как своё служение.

— Служение ТЕБЕ? — перебила я, моментально встрепенувшись.

— Дура ты, — заключил Кадзэ-но ками, пододвигая ногой поближе ко мне мои недосушенные вещи, и знаками показывая, чтобы я тоже быстрее одевалась. — У меня же нет больше тэнши: я отрёкся от тебя в присутствии четырёх свидетелей. Но, коли уж ты теперь у нас официально состоишь при храме, твоё служение может быть определено любым из нас. Я определил тебя к Коо-чану, возражающих не было — так что вперёд, детка, расправляй свои дохлые крылышки и лети уже, пока они совсем не атрофировались.

Я резко развернулась и вцепилась обеими руками в мокрые джинсы, уткнувшись лицом в его колени.

— Ну-ну, цветочек мой, всё будет хорошо, — прошептал он ласково, и тихонько погладил меня по плечу...

***

— Чёрт, надо было, конечно, одежду-то досушить... — пробормотал Кадзэ-но ками, когда мы выбрались наружу и оба затряслись от холода на пронизывающем ветру. — Но без сигарет я не смог бы долго поддерживать стабильность этой "дырки", уж извини...

Я молча кивнула, плетясь следом за ним к освещённому прожекторами выходу со стройки. То, что сигареты у Повелителя Ветров отнюдь не простые, я догадалась уже давно, поэтому, собственно, никогда активно не протестовала, оказываясь в самом эпицентре вонючего табачного облака, хотя, как уже неоднократно говорила, обычно на дух не переношу, когда кто-то курит рядом.

— Молчишь? — удивлённо бросил ками через плечо. — Странно это, что из Саку-чан вдруг не сыплются ворохом вопросы... Неужели так сильно замёрзла, а?

— Н-нормально... всё, - отозвалась я, стуча зубами. — Так она не стабильна?

— А, вот теперь я и сам вижу, что всё нормально! Слышала наверняка от Мидзу-но ками, что миры текут, как реки? Где-то сливаются, где-то разливаются, образуют пороги, впадают один в другой... Так вот, дырки в реальности, подобные той, — это как пузырьки воздуха, образованные сильным течением. Другими словами, чтобы выйти в том же месте, в котором зашёл, нужны кое-какие усилия, а магии, как я уже говорил, там нет... Сейчас уже того входа, которым мы воспользовались сегодня, нет, и чтобы снова открыть эту "дырку", придётся ловить её в совершенно в другом месте, понятно?

— Д-да.

— Может быть, когда-нибудь я научу тебя чувствовать и открывать такие места, тэнши. Но не раньше, чем Коо-чан вколотит в тебя хотя бы немножечко функционирующих мозгов, кхя-кхя-кхя! О, мы уже почти дошли, совсем немного осталось!

Выбравшись со стройки через самую заурядную калитку в решётчатых воротах, которую, к моему удивлению не то что не охраняли, а даже и не заперли на ночь, и пройдя немного вдоль уже знакомого синего забора, мы пересекли наискосок аллею и вышли в тихий переулок с невысокими домами и закрытыми по причине позднего времени мелкими магазинчиками в нижних этажах.

— Вот туда! — махнул рукой Кадзэ-но ками, указывая направление, и вскоре переулок сделал плавный поворот и вывел нас на уже куда более широкую и оживлённую улицу.

— Сейчас поймаю такси, — сказал ками, нахмурившись, — и не приведи Небо тебе рыпнуться выйти где-нибудь, не доехав до "Берлоги"! Ты поняла?

— Да, — пискнула я в полнейшем отчаянии, привычно втягивая голову в плечи, как нашкодившая кошка.

— Надеюсь, — проворчал он, и снова полез было искать по карманам сигареты, потом вспомнил, что их там нет, и мрачно чертыхнулся. — Я позвоню тебе... скоро. Да, обязательно позвоню. И, разумеется, мы увидимся послезавтра в храме во время праздника, но не думаю, что нам имеет смысл разговаривать там больше необходимого... Ладно... Привет Коо-чану от меня можешь не передавать, а в остальном... будь умницей, да, тэнши?

Я кивнула, чувствуя, что вот-вот расплачусь...

Он не поехал со мной. Затолкал в машину, назвал водителю адрес и тут же расплатился, оставив, судя по всему, очень приличную сумму в задаток, на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств. Мы ехали довольно долго, всё время поворачивая то направо, то налево, переезжая мосты и виадуки, железнодорожные пути и большие развязки. Таксист, по всей видимости, решил, что женщина европейской внешности не может знать японского по определению, поэтому только широко улыбался в зеркало заднего обзора и кивал головой, словно желая показать, что всё хорошо, всё идёт, как надо, он отлично знает дорогу и в целости и невредимости домчит меня, куда нужно. Я вяло улыбалась и кивала в ответ, чтобы только не показаться грубиянкой, но в душе изо всех сил желала, чтобы мы уже поскорее приехали — меня до чёртиков раздражало это расплывшееся осклабившееся лицо, к тому же ноющая с самого момента пробуждения в "дырке" голова разболелась вдруг так сильно, что у меня начало звенеть в ушах и противно затошнило.

Когда я увидела из окна отъезжавшего такси удалявшуюся ссутуленную спину Кадзэ-но ками, то могла бы поклясться, что моё сердце замерло и больше никогда не будет биться снова. Разумеется, мне совершенно не хотелось сейчас видеть ни "Берлогу отшельника", ни её хозяина... как бы плохо это ни было по отношению к добросердечному Хикари-но ками, после того, как он столько времени терпеливо нянчился со мной. Думаю, даже теперь, он непременно бы понял меня, если б только не эта непонятная "необходимость", связавшая нас прихотью Повелителя Ветров... Ради любви к нему я, конечно, вытерплю всё, и даже Коо-чана, — вот с такими мыслями я села в такси, собрав всю свою выдержку, чтобы не разреветься на глазах у водителя... Но, странное дело, чем ближе мы подъезжали к "Берлоге", тем больше оттаивало моё сердце, и меня начали одолевать совершенно другие мысли... "Коо-чан, наверное, тоже волновался сегодня... Сколько же меня не было?.. Интересно, он хоть поел? И купил ли рыбки для Момотаро, или же рыжеухая ляжет сегодня спать голодная? Она, паразитка, конечно, вполне это заслужила, но всё же... Как там, кстати, чувствует себя моя малышка-сакура? Ками хотя бы догадался полить её, или она так и стоит с утра, бедняжка, в салатнике на кухне?.. Ох, как же раскалывается голова! Быстрее бы мы уже приехали... быстрее... быстрее... Попасть ДОМОЙ... Быстрее!" - взывала я к Мирозданию, нетерпеливо теребя пальцами ключи от "Берлоги".


...Хикари-но ками сидел прямо в прихожей, на полу под вешалкой, на том самом месте, где обычно всегда дожидалась моего возвращения домой Момотаро. Тусклый свет настольной лампы в гостиной просачивался через полуоткрытую дверь, выхватывая из темноты его сложенные на груди руки. Он не пошевелился и даже не вздрогнул, когда я обессиленно привалилась лопатками к входной двери, и неожиданно громкий щелчок захлопнувшегося замка разорвал неспешно колыхавшуюся между нами густую тишину. В темноте я не могла толком разглядеть его лицо, ками сидел неподвижно, ссутулившись, откинув назад голову, казалось, что он крепко спит, и было вообще не понятно, дышит ли он.

Продолжая прижиматься спиной к двери, я нервно покусывала пересохшие губы, не решаясь ни заговорить, ни пошевелиться. Глаза постепенно привыкали к темноте, и черты лица застывшего на полу Хикари-но ками понемногу начали проступать всё яснее и яснее. Спустя минуту или две я уже сумела разглядеть, что глаза его были открыты и ресницы едва заметно подрагивали — значит, он всё-таки не спал. Не в силах двинуться с места я продолжала смотреть на него, пыталась угадать его настроение, понять, почему он сидит вот так, молча, неподвижно, почему не встаёт и не набрасывается на меня с упрёками или с вопросами, хоть с чем-нибудь. Ведь когда я уходила утром... Стоп-стоп! Неужели?! Когда я утром, как угорелая, убегала прочь из его дома, что он сказал мне? "Я буду ждать тебя здесь..." ЗДЕСЬ?! Он что же, всё это время... здесь?.. ждал меня? Всё это время... ждал?!

Нас разделяли каких-то два-три шага, но мне казалось, я летела к нему от дверей целую вечность, как в замедленной съёмке. Я даже не шла, не бежала, а именно летела, каким-то невероятным рывком бросилась вперёд, больно стукнулась об пол коленями.

— Ками! ками! — бормотала я, тряся его руками за плечи, — я пришла, слышишь? Я дома! ДОМА, ками!

Ещё дольше, ещё медленнее, чем я летела к нему, Хикари-но ками повернул голову. Его узкие, напряжённо поблёскивающие в полумраке глаза долго и пристально всматривались в моё лицо, словно пытаясь разглядеть в нём что-то давно позабытое и стёртое временем. Наконец чуть заметная улыбка тронула его губы, моментально оживив окаменевшие черты, он вдохнул поглубже, и произнёс своим обычным негромким голосом:

— С возвращением, малыш.

Я не смогла расплакаться в ответ, хотя, насколько помню, мне очень хотелось. Глаза нестерпимо жгло, как будто в них насыпали соли, комок, застрявший в груди, с каждой секундой становилось всё тяжелее переносить. Лёгкая светлая улыбка всё ещё играла на губах Хикари-но ками — я не столько видела, сколько чувствовала её, — но взгляд не теплел и напряжённые складочки на лбу всё ещё не разгладились. Я обвила руками его шею и отыскала в темноте губы — сама отыскала! — лишь затем, чтобы слегка их коснуться, не поцелуем, а скорее вздохом, и в ответ получила точно такой же, едва ощутимый, вздох. Но его рука тут же легла мне на затылок, а губы скользнули сначала на шею, потом на щёку, затем быстро переметнулись на лоб:

— Э-э, Саку-чан, да ты горишь вся! — ахнул он, для верности потрогав мой лоб ещё и тыльной стороной ладони.

— Ну да... наверное... — вяло согласилась я. Теперь, во всяком случае, понятно, почему так разболелась голова в такси. А ками уже стаскивал с меня до сих пор непросохший плащ.

— Милосердное Небо, да на тебе же вся одежда сырая! — проворчал он, пощупав рукав моей кофточки. — И ты ходила так по улице?

— Это ничего, — постаралась я улыбнуться и побыстрее поймала его руку, потому что он уже вознамерился начать снимать с меня ботинки. — Подожди-подожди, всё равно я уже заболела... Мне нужно рассказать тебе... Я встретилась сегодня с Кадзэ-но ками... мы поговорили, а потом... я была с ним, понимаешь? Коо-чан...

— Я понял, — ответил он тихо. — Помолчи и не хватай меня за руки, пожалуйста. Что бы там ни было, а мокрую обувь надо всё-таки снять...

— Подожди... Ну подожди, Коо-чан! Ты знал, что Кадзэ-но ками продолжал любить меня всё это время? Отвечай! Знал?

Вот теперь, наконец, я явственно почувствовала, как все сопутствующие проявления сильной лихорадки одним махом выплыли наружу: меня знобило и ломало, а голова просто разрывалась от боли, хотелось как можно скорее добраться до постели и уснуть, но нужно было удостовериться... Он прождал меня целый день... Нет, непременно нужно было удостовериться, что ничего из сегодняшнего дня мне не приснилось!

Ками понял, что я не успокоюсь, поэтому ответил, вздохнув и опустив глаза:

— Да нет, наверняка не знал, Саку-чан... Но предполагал.

— Предполагал и всё равно согласился забрать меня?... Это "надо", о котором всё твердил Кадзэ-но ками... тебе оно действительно так сильно НАДО?

— Не мне.

— Ну, тогда получается... мне?

— И не тебе. Рано или поздно, нам с тобой всё равно бы предоставился случай решить все наши вопросы между собой, и, скорее всего, предшествующие этому обстоятельства были бы куда более благоприятными, чем сейчас. И Фуу-кун прекрасно это понимал, можешь не сомневаться. Я не знаю, что тогда творилось у него в голове, во всяком случае, свои планы он со мной не обсуждал, но думаю, у него была какая-то важная — очень-очень важная, тэнши — причина, чтобы действовать настолько прямолинейно и безжалостно. Подозреваю, что он хотел выцарапать у Судьбы какую-то возможность... за возможности всегда приходится платить, Кадзэ-но ками заплатил авансом. Но сейчас, независимо от того, знаем ли мы побудившую его причину или нет, наше с тобой дело — продолжать следовать своей собственной необходимости. Это единственный путь помочь Фуу-куну осуществить задуманное. И будет совсем нехорошо, если ты свалишься больная накануне праздника, а ведь всё к этому и идёт.

Ками снова предпринял было попытку разуть меня, но я опять вцепилась в него и замотала головой, от чего звон в ушах перешёл в ультразвук и в глазах тут же заплясали тошнотворно-яркие всполохи.

— Подожди, это не всё ещё... Утром я сказала, что готова идти к тебе, помнишь?.. Мне хотелось попробовать, потому что тогда я поняла, что ничего нельзя вернуть, понимаешь? Но с утра случилось столько всего... Получается ведь, что мне и не нужно ничего возвращать, ведь я ничего не теряла... И теперь я просто не знаю, смогу ли...

Язык плохо слушался, к тому же голос временами срывался на сиплое карканье, и я уже сама начала понимать, что сейчас не лучшее время для разговоров, но откладывать всё на потом было опасно — у меня не было уверенности, что когда отогреюсь и высплюсь, от моей первоначальной решимости хоть что-нибудь останется.

— Хм... Я в общем-то, понял, что ты хочешь сказать. В сущности, что бы ни случилось, Саку-чан, раз ты вернулась сегодня сюда — это ведь ничего не меняет. Не стоит об этом переживать, малыш. Ты вернулась, и пока что нам этого хватит.

— Да я же вернулась только потому, что ОН мне сказал, что так надо. И если когда-нибудь это "надо" перестанет меня сдерживать, я ведь тут же захочу уйти.

— Я вовсе не собираюсь удерживать тебя против воли, Саку-чан. Да и в самом деле, истинные причины, почему ты сейчас здесь, не так уж и важны... У меня есть только одно условие — оставайся всегда такой же честной. Обиды там, или ревность — ты отлично знаешь, что этим я не страдаю, но я не прощу фальшь, ни малейшей капельки фальши. Почувствую, что ты готова уйти, но по каким-то причинам молчишь, — выгоню сам.

— А разве то, что я буду жить с тобой, продолжая любить Кадзэ-но ками, — не будет фальшью? Ты считаешь, что это значит поступать честно?

— Разумеется, малыш. Я так считаю. Пойми, что ваши... кхм... взаимные чувства для меня не тайна, а наши с тобой отношения не будут тайной для Фуу-куна... Впрочем, подумаешь об этом, когда выздоровеешь, а сейчас давай-ка всё-таки уже снимем мокрые ботинки!

Я больше не в состоянии была сопротивляться, поэтому просто покорно позволила Хикари-но ками снять с меня и ботинки, и джинсы, и кофточку, отвести в спальню, упаковать в его тёплый халат, с которого предварительно была выдворена разбуженная Момотаро, и закутать в одеяло до самого носа.

— Поесть не хочешь? — спросил ками, наклоняясь ко мне, чтобы ещё раз пощупать лоб.

— Не-е... — слабенько проблеяла я, всё ещё трясясь в ознобе.

— А попить?

— Не знаю... нет, не хочу, наверное...

— Ладно, малыш, ладно, — он вздохнул и поднялся. — Поспи пока, потом я попробую что-нибудь для тебя сделать...

— Угу... — только и смогла я выдохнуть в ответ, уже откуда-то совсем издалека, из другой, беззвучной и чёрной, Вселенной...

...Ласковый мрак лихорадочного бесчувствия всколыхнулся вместе с одеялом, и я инстинктивно метнулась в сторону от прижавшегося ко мне тела.

— Тише-тише! Что ты? — услышала я удивлённый шёпот Коо-чана и открыла глаза. Точнее, сделала попытку. И хотя свет оказался выключенным, ночные огни, беспрепятственно проникавшие в спальню через незашторенное окно, так больно резали глаза, что пришлось закрыть их рукавом халата. Где-то с правой стороны, свернувшись в складках одеяла, оглушительно мурчала Момотаро, а слева, совсем-совсем близко, я чувствовала дыхание Хикари-но ками и его руку, тихонечко поглаживающую моё плечо.

— Ками, — захныкала я жалобно, - я не могу, я сегодня не в состоянии... Давай отложим это до следующего раза?

В ответ он фыркнул и натянул на меня повыше одеяло.

— Глупенькая! Пока ты не выздоровеешь, я тебя пальцем не трону! Могу поклясться... Однако же, с твоим жаром надо что-то делать, он начинает мне очень и очень не нравиться.

— Не надо, не беспокойся так, — пробормотала, вернее, проскрипела я, всеми силами стараясь, чтобы он не почувствовал в моём тоне только что испытанного несказанного облегчения. — Утром уже всё будет хорошо... Наверное...

Честно говоря, чувствовала я себя в тот момент так, что уже и не надеялась когда-нибудь это утро увидеть. В памяти тут же всплыло ехидное замечание Повелителя Ветров о перспективе быстро сдохнуть от воспаления лёгких, и я хорошенько прочувствовала всю его жутковатую правдивость. Но почему-то сейчас это было абсолютно всё равно, лишь бы меня все оставили в покое. Беззвучный ласковый мрак снова призывно заколыхался вокруг, и я уже почти нырнула в него...

— Что ты?.. Ну зачем?.. — заканючила я, почувствовав, что Хикари-но ками начал осторожно снимать с меня халат под одеялом.

— Помолчи немножко, малыш, будь умницей, — прошептал ками, крепко обнимая меня.

— Но ты же только что сказал...

— Я сказал, чтобы ты помолчала! - отрезал он строго, и я подчинилась, тем более, что сил сопротивляться у меня всё равно уже не было.

Но прежде чем успеть что-либо понять или окончательно смириться, я почувствовала, как пронзительный, холодный, ослепительно-яркий звёздный свет постепенно начинает заливать меня изнутри...

Вероятно, если бы моё жалостливое сердце не поддавалось раз за разом на провокационные требования госпожи Момотаро выдать ей дополнительную порцию любимого "покушать", тот день прошёл бы так же незаметно, как и предыдущие.

Но началось всё, должно быть, ещё накануне...

— Что-то она потяжелела тут у тебя, — задумчиво пробормотал Хикари-но ками на следующее утро после своего возвращения, пересаживая и впрямь заметно округлившуюся рыжую тушку с колен на диван.

(читать дальше)— Она вполне счастлива и здорова, поэтому и аппетит не страдает, — ответила я мрачно, вспомнив, что после обеда снова придётся идти за свежей рыбкой для хвостатой барышни. Сезон тайфунов уже давно закончился, но осень в этом году выдалась мокрая: время от времени с залива наползали тучи, закрывая не по-осеннему тёплое солнце, от чего на улице и в домах моментально становилось темнее и холоднее обычного, вдобавок бывало, что нудный бесконечный мелкий дождь заряжал на несколько дней кряду. Сейчас был как раз такой день, когда Токио заволокло густым серым туманом, пополам со смогом и промозглым дождём. Мы замерзали по ночам в неотапливаемой спальне вместе с Момо и маленькой сакурой, "проживавшей" теперь на импровизированной полочке у окна, аккуратно сложенной на низком японском столике из томиков давно прочитанной манги и старых мужских журналов Хикари-но ками. Естественно, выходить на улицу в такую погоду совсем не хотелось, но рыбные запасы в холодильнике в этот раз буквально истаяли на глазах, и теперь требовали срочного пополнения.

— Понятно-понятно, — улыбнулся ками, почесав кошку между ушек. — Я, кажется, уже говорил тебе как-то, что мне нравится, когда у женщин хороший аппетит, но всё-таки не перекармливай её, ладно, Саку-чан?

— Легко сказать! — вздохнула я. — Попробовал бы ты сам... когда она вот так вот садится к холодильнику, и делает такие вот глазки...

Говоря это, я попыталась изобразить, как Момо обычно выпрашивает своё "покушать". Видимо, всё-таки актёрскими способностями при рождении меня не обделили, потому что ками невольно хрюкнул, пытаясь сдержать смех.

— ...И вот когда она так делает, тут не только всю имеющуюся еду отдашь — сердце так защемит, что от самой себя готова отрезать кусочек, только бы деточка не голодала, — закончила я и снова подумала, подавляя невольный вздох, про магазин и дождь.

— Бедная маленькая тэнши! Как тобой бессовестно манипулируют! Ай-яй, Момотаро-сан, Вам не стыдно? — Хикари-но ками всё-таки не удалось совладать с собой и он расхохотался, строго грозя кошке пальцем и изо всех сил пытаясь нахмурить брови, изображая сурового родителя. Глядя на него, я вдруг тоже начала хохотать. Рыжеухая в недоумении переводила вытаращенные глаза цвета расплавленного золота с него на меня, и хмурая озадаченность, в конце концов появившаяся у неё во взгляде, яснее ясного свидетельствовала о том, что странное поведение двуногих ей явно не нравилось.

... Когда мы с ками открыли дверь, вернувшись после обеда из супермаркета, мне показалось, что надрывающийся в комнате телефон трезвонит как-то нехорошо. Не знаю точно с каких пор это началось, но я как-то научилась по телефонному звонку определять эмоции звонящего. Для кого-то, возможно, это прозвучит дико — телефон звонит всегда в одних и тех же ритме и тональности, ну как по нему можно определить эмоции? — но факт есть факт: я умела. Сейчас я явственно уловила тревогу, поэтому быстро всучила Хикари-но ками свой пакет и даже не разуваясь, опрометью бросилась в гостиную искать на диване пиликающую трубку.

— Саку-чан!!! — кричал Младший Первосвященник. — Что случилось?! Как ты?! Почему не позвонила мне?! Чёрт, почему ты вообще никому не позвонила?!! Ладно, может быть тебе так плохо было, что ты не могла сама, я понимаю, понимаю, да... но вот почему Коо-чан никому не позвонил, когда ты в таком состоянии?!

— Ч-что? — растерянно пискнула я в трубку; таким взволнованным я Младшего Первосвященника, кажется, ещё никогда не слышала, поэтому поспешила успокоить его. — Со мной всё хорошо, гуджи-сама, с чего Вы вообще взяли, что...

— Э!? — снова взорвалась трубка голосом Первосвященника. — Ты уже поправилась?! Хвала Небесам! А то я уж было собрался ехать выхаживать тебя, Саку-чан...

— В каком смысле "поправилась"? Зачем меня выхаживать? Гужди-сама, я ничегошеньки не понимаю! — запричитала я, плюхнувшись на диван и пытаясь свободной рукой расшнуровать ботинки.

— Погоди-погоди, Саку-чан, - голос Младшего Первосвященника теперь тоже зазвучал слегка растерянно, - я тут сам ничего не понимаю... Так, брат хотел сейчас звонить тебе, чтобы ты сегодня вечером приехала и помогла нам подготовиться к празднику, но Суй-чан сказал ему, что ты совсем расхворалась там, в Токио, поэтому тебя дёргать ни в коем случае не надо, и те две девушки, которые сейчас гостят у нас в храме, вполне со всем справятся...

— Какие девушки? — переспросила я сдавленно, чувствуя, что увесистый комок уже подступил к горлу и мешает дышать.

— Дай-ка я сам поговорю! — я и не заметила, как Хикари-но ками неслышно подошёл сзади и молча стоял так некоторое время, прислушиваясь к разговору, но теперь, почувствовав растерянность у меня в голосе, решительно извлёк трубку из моих моментально похолодевших пальцев. — Иди пока разденься, — добавил он и лёгкими толчками выпроводил меня за дверь, в прихожую.

"Какие-такие девушки гостят в храме? В это время года, когда нет посвящений?.." — лихорадочно соображала я, пытаясь развязать негнущимися пальцами шнурки, так как от волнения, естественно, умудрилась затянуть узел ещё во время разговора с Первосвященником, но сейчас только окончательно его запутала. Из-за прикрытой двери я отчётливо слышала спокойный негромкий голос ками, но смысл слов не достигал сознания. Вот и всё! — отчаянно стучало у меня в голове, — дострадалась и довыпендривалась! Безмозглая идиотка! И злясь на себя, я продолжала отчаянно дёргать в разные стороны проклятый узел на ботинке.

Ками закончил разговор раньше, чем я успела справиться со шнурками.

— Ну и чего ты так перепугалась? — спросил он мягко, присаживаясь на корточки около меня. — Вон как побледнела вся... Успокойся.

— Меня теперь выгонят, да? — спросила я сквозь стиснутые зубы, при этом так дёрнув шнурок, что он, наконец, порвался. — Мне нашли замену? Скажи сразу, умоляю!

Хикари-но ками фыркнул и накрыл ладонью мою трясущуюся руку, судорожно стискивавшую обрывок шнурка.

— Это всё совсем не так просто, тэнши, как ты думаешь... Для начала всё-таки успокойся, ладно? Братишки вот оба были готовы всё бросить и сломя голову мчаться выхаживать тебя, а ты говоришь "выгонят"...

— Тогда что за девушки гостят там, ками? Сейчас, до праздника, в храме вообще не должно быть посторонних... Откуда они вообще взялись?

— Как я понял, это кто-то из "сосудов" Мидзу-но ками, он привёл их с собой несколько дней назад...

— А зачем?

— Ну-у... ты Суй-чана не знаешь разве?.. — начал было ками, но я быстро перебила его.

— Знаю, и знаю, что ты мне сейчас скажешь, но ведь... Если это его обычные "сосудики" для увеселения и наслаждения, то почему тогда он запретил Первосвященникам звонить мне? Он явно не хочет, чтобы я показывалась в храме... почему?

— Угу, твои опасения мне понятны, но всё же... Думаю, что мы с Младшим сейчас догадались почему, и если я скажу тебе, ты... постараешься не принимать это близко к сердцу?

— Попробую, — вздохнула я, опустив голову. Кажется, я уже тоже догадалась...

— Хоть эти девушки и его "сосуды", но на этот раз он привёл их не для себя... вернее, не только для себя... Должно быть, Кадзэ-но ками тоже потребовалось что-то... кто-то... для поднятие настроения... В общем, согласись, было бы нехорошо, если бы ты приехала в храм сегодня вечером и всё увидела сама.

— Прошу, больше ничего не говори, пожалуйста, я поняла! — скороговоркой выпалила я, вскакивая на ноги, и освобождаясь, наконец, от ботинок.

— Успокойся, тэнши, — вновь повторил Хикари-но ками, медленно поднимаясь следом. — Это случилось бы рано или поздно. Хотя я бы тоже предпочёл, чтобы ты как можно дольше не знала, ну да ладно... Суй-чан, видимо, думал так же. Он просто пожалел тебя.

Я молча стояла, отвернувшись, в полутёмной прихожей, нервно теребя пальцами вешалку на плаще. Мидзу-но ками никогда не нисходит до жалости, уж кто-кто, а мой бывший наставник должен знать это лучше, чем кто-либо. Несколько дней назад, когда сияющий ками так безжалостно и больно ломал целомудрие моего одиночества, он не позволил себе ни единой капли сострадания к моей обречённости, и хотя руки и губы его были по-прежнему ласковы, той ночью он сполна отплатил мне за отречение. Я не стала ничего рассказывать Хикари-но ками, но сейчас вдруг поняла, что он и сам обо всём догадался, едва взглянув на меня. Кусая губы, я молчала, по своему обыкновению молчал и он. Наконец, собравшись с силами, я улыбнулась, хотя знала, что он всё равно не увидит, и сказала, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее:

— Я успокоилась, ками. И, знаешь, мне ведь никогда особо не было дела до тех, кого посещал Кадзэ-но ками, даже когда мы были вместе, а сейчас... сейчас тем более. А Мидзу-но ками... — да, обязательно поблагодарю его при встрече — наверняка позаботился о том, чтобы эти девушки оказались достойными во всех отношениях, правда?

— Не сомневайся, Саку-чан, позаботился, — пробормотал мой бывший наставник, потянувшись рукой через моё плечо и забирая плащ, чтобы наконец повесить его на место...

***

После ужина Хикари-но ками вдруг объявил, что ему надо кое-куда съездить, но уже завтра утром он постарается вернуться.

— Конечно, — ответила я, слегка ошарашенная такой внезапностью: обычно он всегда предупреждал меня о своих отъездах заранее, — и если ты, мало ли, вдруг задержишься, ничего страшного тут не случится. Почту из ящика я выну, Момо накормлю, посуду вымою и даже не забуду вынести завтра сжигаемый мусор, — тьфу, я уже наизусть выучила это проклятое расписание!

— Да, но ты одна останешься... не хочу... — смущённо забормотал ками, выуживая из кармана сигареты и доставая с холодильника пепельницу. В отличие от Кадзэ-но ками, он очень редко курил при мне, и почти никогда — дома, поэтому я удивилась ещё больше, но вопросов, вопреки своему обыкновению, задавать не стала.

— Во-первых, я не одна, а с Момотаро, во-вторых, не маленькая, не беспомощная, не больная и темноты не боюсь, — начала бодро уверять я, чтобы лишний раз продемонстрировать безосновательность его волнения. — Со мной совершенно точно всё будет в порядке, ками, поэтому не волнуйся и обратно не торопись. Когда вернёшься, тогда вернёшься.

Он размеренно закивал головой в такт моим словам, глубоко затягиваясь и щурясь от дыма...

Однако же, несмотря на мои уговоры, он вернулся рано утром, когда я ещё спала. Конечно же, когда я говорила, что со мной всё будет в порядке, он не поверил, как, видимо, и не поверил вчера, что я смогла спокойно принять новость о каких-то посторонних девицах в нашем храме.

И действительно, как бы ни старалась я держать себя в руках и не раскисать, получалось это только до того момента, пока вечером не закрылась дверь за Хикари-но ками. Полночи я дрожала в спальне, закутавшись вместе с Момотаро в одеяло, стараясь хоть как-нибудь согреться, пока, уже ближе к утру, не поняла, что источником холода была я сама. Как я могла согреться, если знала, что прямо сейчас, в спальне с летящими драконами на потолке, на плече ещё так недавно моего ками спит другая женщина, вдыхая во сне аромат нори и морской соли, исходящий от его кожи? И чем дольше я не могла уснуть, тем отчётливее становилась эта нарисованная воображением картинка, как ни старалась я прогнать её прочь, развеять, переключить свои мысли на что-нибудь другое, она становилась только ярче, и в конце концов мне начало казаться, что я стою рядом, в темноте, и разглядываю их, обнявшихся и спящих, и моя безысходность была в тот момент так велика, что под её тяжестью стало трудно дышать.

Я поняла несколько дней назад, что теперь уже всё исчезло окончательно, когда точно так же лежала здесь, на этой самой кровати, в объятьях Мидзу-но ками. Никто не принуждал меня, и никто бы не винил, но когда я приняла все его "наставления", хрупкий цветочный стебелёк, упрямо распрямляющийся после бурь и неосторожных человеческих ног, наконец-то не выдержал и сломался. То, что не смогла сделать со мной страшная Бездна Мидзу-но ками, с лёгкость сделали его ласки, я больше не чувствовала разливающегося солнца, как когда-то, в день отречения, с этой ночи у меня вообще больше не было солнца... Холодно, как же холодно!.. "Ты заспалась, девочка моя, но пора просыпаться", — тихо шептал мне потом сияющий ками, когда опустошённая и потрясённая, я чувствовала, что сознание готово вот-вот, как в омут, кануть в целительный сон. — "Я и так слишком долго ждал, рассчитывая, что вместо меня тебя разбудит Коо-чан, но, по всей видимости, он и сам сейчас спит... Я знаю, что тебе страшно, но пока ты не откроешь глазки, ты не найдёшь своё потерянное солнце... Открой глазки, девочка, как можно скорее открой глазки..." — и я всё падала и падала в бездонную черноту, убаюканная сладостью его хрипловатого голоса и мягким теплом дыхания. А утром я первым делом подумала о том, как хорошо было бы сейчас подняться на крышу, и отправиться в свой последний полёт, не раскрывая крыльев, прямиком до асфальтовой площадки внизу. Солнца не было и Повелитель Ветров больше никогда не обнимет меня. Никогда, начиная с той минуты, когда я открыла дверь и увидела Мидзу-но ками с Момотаро на руках. Никогда больше... Так, в темноте и холоде, я и прожила эти несколько дней до сегодняшней ночи. И совсем не исключено, что рано или поздно я бы всё-таки рискнула проверить, сколько секунд свободного полёта разделяет асфальт и крышу, но маленький-маленький, совсем крохотный лучик пушистого рыжего света при каждом удобном случае сворачивался клубочком у меня на коленях, маленькая сакура ежедневно ждала мою силу, как младенец материнское молоко, а красивый и немного печальный ками с загадочной полуулыбкой и глазами, полными звёздного света, слушал по вечерам "Битлз", молча сидя на диване рядом со мной...

Время шло, а я так и не смогла согреться, и чтобы отвлечь себя от холода и горьких видений и постараться побыстрее заснуть, я стала размышлять о том, куда это вдруг так неожиданно на ночь глядя мог уехать Хикари-но ками. Не помню, чтобы ему кто-нибудь звонил, значит не было никаких непредвиденных обстоятельств. Должно быть, решил просто развеяться где-нибудь, вероятно даже с девушкой. Я подумала об этом и невольно улыбнулась. Да, с тех пор, как я поселилась в "Берлоге отшельника", его личная жизнь, судя по всему, сильно пострадала, как ни старался он меня заверить, что всё в порядке. Бедный мой добрый ками! Мне очень повезло иметь такого друга, очень! Госпожа Хана... мне всегда трудно было думать о ней как о себе самой, но сейчас я была от всей души рада, что когда-то госпожа Хана, любившая того, кем когда-то был Хикари-но ками, всё-таки, несмотря ни на что, была частью меня. И если бы судьба была чуть-чуть более сговорчивой, если бы то, в чём он поклялся мне, исполнилось... я не знала наверняка, но верила — всегда верила, когда мы молчали в унисон, — нам обоим было бы сейчас гораздо теплее. Аккуратно прижав рукой к плечу спящую кошку и подобрав другой рукой одеяло, я зашлёпала босыми ногами в гостиную и легла на диван, закутавшись по самые брови. Нашарив в темноте пульт от стереосистемы, нажала привычную комбинацию кнопок, и торжественные аккорды вступления к "Let It Be" начали потихоньку согревать мою окоченевшую душу. Я ещё смутно помню, как возилась под одеялом Момо, укладываясь поудобнее, но ни того, как началась следующая песня, ни тем более того, как с тихим шелестом выключилась система, когда плейлист доиграл до конца, уже, конечно же, не помнила. Мне ничего не снилось, и утром я спала так крепко, что не слышала, как вернулся ками, хотя всегда сплю очень чутко, и проснулась только тогда, когда он тихонечко потормошил меня за плечо.

***

Он привёз с собой запах травы и дождя. Улыбаясь как всегда своей загадочной полуулыбкой, он легонько тряс меня и шептал:

— Саку-чан, вставай... Саку-чан, соня, ну хватит уже спать! Давай завтракать, я голодный, как чёрт! Вот тут Младший тебе кексиков передал, надо их поскорее съесть... и забыть, забыть о них навсегда, хм...

Сон слетел мгновенно, стоило мне только услышать про кексики.

— Так ты в храм ездил?! — выпалила я, подскочив так резко, что пригревшаяся у меня на плече Момо, возмущённо мяукнув, скатилась на колени.

— А ты думала куда? — усмехнулся ками, беря на руки взъерошенную и недовольную кошку.

— Ну-у-у... если честно, я думала, что ты устроил себе что-то типа свидания... — пробормотала я, стараясь справиться с одолевающей зевотой.

— Ты, наверное, сериалов слишком много смотришь, тэнши, - рассмеялся Хикари-но ками. — Мне всё равно надо было ехать туда не сегодня-завтра... В общем, я решил заодно сам посмотреть на этих девчонок, чтобы ты могла спать спокойно... Всё так, как я и предполагал...

— Я знаю, ками, — перебила я, заворачиваясь с головой в одеяло, потому что внезапно вновь ощутила ледяной холод и затряслась, как в припадке хореи. — Мне кажется, я была там сегодня ночью и видела...

— Да ничего ты не видела, — буркнул, вставая, Хикари-но ками и направился в сторону кухни. — Они полночи надирались бурбоном под сакурой и орали песни, пока братья не потеряли терпение и уже не чуть ли не пинками разогнали всех по комнатам. А я ни черта из-за них не выспался! Девчонки эти напились до беспамятства и спали отдельно. Суй-чан сегодня утром "стрелял" у меня аспирин и трагически спрашивал, зачем он существует в этот бренном мире, Фуу-кун, кажется, опять умудрился разорить клумбу... — донеслось до меня из кухни недовольное ворчание, сопровождаемое шумом наливающейся воды и бряканьем посуды. — Эй, Саку-чан, пять минут назад на тебе лица не было, а сейчас вот ты хихикаешь, как ненормальная, а между прочим, это совсем не смешно!.. Ладно, вставай уже и помоги мне с кексами. Думаю, ты вполне заслужила никак не меньше половины.

— Помилосердствуй, ками! — простонала я, натягивая халат и всё ещё сгибаясь пополам от хохота.

— Нет-нет, так и знай — один я мучиться не собираюсь! Сегодня в них столько ванили, что пришлось ехать в машине с открытыми окнами!

... Я сама не знаю, почему вместо того, чтобы прямиком пойти в ванную, вдруг свернула на кухню и повисла у него на шее. Секунд на десять, не больше. В одной руке Хикари-но ками держал заварочный чайник, в другой — брикет чая, и, по его собственному признанию, случившемуся несколько позже, он сам не понял, почему это всё не оказалось в тот момент на полу от неожиданности...

***

Дождь за окном не прекращался уже несколько часов кряду...

После завтрака Хикари-но ками отправился спать, забрав с собой тёплую Момотаро, я же, закончив наводить порядок на кухне и ванной, на цыпочках, чтобы не разбудить спящего, пробралась в спальню, и села разбирать привезённое им задание по каллиграфии. О, господин Старший Первосвященник, удостоверившись, что глупая тэнши больна только в метафорическом, так сказать, фигуральном, смысле, само собой, не упустил случая выдать мне тройную норму прописей в качестве компенсации за отлынивание от храмовых работ! Сказать по правде, в последнее время я действительно обленилась и перестала уделять своим "образовательным" занятиям столько же времени, как раньше... Может быть, тому виной было полностью разобранное душевное состояние, оставшееся после "наставлений" сияющего ками, а может быть, я просто чересчур расслабилась здесь, в практически немагическом сновидческом Токио. Очевидно, что пора было уже как-то брать себя в руки... очевидно, да, но пока что совершенно невыполнимо.

Меланхолично перелистывая разлинованные красными клетками страницы прописей, я вдруг наткнулась на незапечатанный длинный конверт. На лицевой стороне крупным почерком Мидзу-но ками, с характерными вычурными завитушками, было выведено: "To S.-chan". Хм... с чего бы вдруг сияющему ками писать мне письма? В этом мире есть телефоны, интернет, телепатическая связь в конце концов... Открыв конверт, я достала оттуда небольшой прямоугольный листок, расчерченный каким-то сложным, витиеватым, но тем не менее, геометрически выверенным орнаментом. Никакой сопроводительной записки или каких-нибудь других пояснений к нему приложено не было. Я в недоумении крутила листочек и так и сяк, пытаясь понять его предназначение, но в конце концов пришла к выводу, что ками просто прислал мне что-то из своих многочисленных художеств. В ежедневнике, куда я обычно прятала разные интересные бумажки, но никогда ничего не писала, уже скопилось порядочно его рисунков и стихов — Мидзу-но ками баловался на досуге и тем и другим, — и с этим листочком я планировала поступить так же, но ежедневник остался на журнальном столе в гостиной, где сейчас спал Хикари-но ками, поэтому я аккуратно сложила рисунок пополам и спрятала в карман, чтобы потом ненароком про него не забыть.

Дождь мягко шелестел за окном, и крупные капли неторопливо стекали вниз по стеклу. Я уже успела прописать строчек двадцать, когда в приоткрытую дверь бесшумно просунулись остренькие рыжие уши, а затем, приветственно муркнув, появилась и их обладательница, вся целиком. Я улыбнулась ей в ответ и кивнула головой на "приветствие", вновь наклоняясь над прописями, но всё же продолжая краем глаза наблюдать за кошкой. Сначала она бесцельно покрутилась по комнате, словно бы давая понять, что соскучилась и зашла проведать меня, потом деловито подошла и попыталась забраться ко мне на колени, но я вовремя успела выставить руку, пресекая попытку, и сказала:

— Нет, Момо, не сейчас! Я занимаюсь.

Она отошла, явно обиженная, недовольно прядя ушами и подёргивая кончиком хвоста, уселась на полу и принялась демонстративно и очень тщательно намываться. Пока Момотаро приводила себя в порядок, я успела прописать ещё строчки три-четыре, с умилением прислушиваясь к тем характерным шуршащим звукам, которые издают все кошки во время мытья. Не знаю почему, но они успокаивали меня, наполняя какими неясными и расплывчатыми детскими впечатлениями, точно так же, как запах кипячёного молока или гул пролетающего в вышине самолёта ясным летним днём. В этих полустёртых воспоминаниях пряталось что-то неизъяснимо вечное, вселенское, щемящее и вместе с тем неимоверно сладкое. Звуки, издаваемые умывающейся кошкой, великолепно гармонировали с шорохом дождевых капель по стеклу, кисточка застыла у меня в пальцах — я наслаждалась переживаниями...

Внезапно Момо перестала мыться и, словно подслушав мои чувства, подняла мордочку и уставилась на текущие капли. Она сидела чуть боком ко мне, и я отчётливо видела в профиль её внимательные выпуклые глазки, кажущиеся с этого ракурса прозрачно-стеклянными. Замерев и навострив уши, кошка не отрываясь смотрела этими прозрачными глазами на прозрачные капли, медленно и плавно текущие вниз по холодному прозрачному оконному стеклу, и в этот момент мне почудилось, что всё мироздание вокруг неё словно бы выкристаллизовалось и замерло в звенящем безмолвии хрустальной прозрачности и влаги... Но вот одним мягким и выверенным движением Момотаро подбросила вверх своё пушистое тельце, как шерстяной мячик, и быстро-быстро перебирая лапками, затрусила вперёд, не отрывая взгляда от стекла. Вероятно, стекающие капли дождя пробудили в ней охотничий инстинкт и желание поиграть. Подбежав к окну и оценив расстояние от пола до рамы, она крутанулась не месте, беспокойно озираясь в поисках возможного "трамплина", позволившего бы ей атаковать стекло без существенных неудобств. Но поблизости ничего подходящего не нашлось... Ничего, кроме низкого столика с аккуратными стопками манги, на которые я пристроила горшок с маленькой сакурой, чтобы моё деревце смогло получать как можно больше дневного света.

— Момо! Не вздумай! — шикнула я строго, для верности легонько хлопнув ладонью по прописям.

Она замерла и посмотрела на меня, янтарно-жёлтые глаза её мятежно блеснули. Дальнейшее произошло слишком быстро. Рыжеухая упитанная дама, естественно, и не думала слушаться, презрительно отвернулась и сиганула прямиком на столик.

— Момо!!! — вскрикнула я, вскакивая и роняя на пол тушечницу, одновременно с раздавшимся грохотом рассыпавшейся манги и разлетевшегося вдребезги горшка, а мимо меня, клацая когтями по полу, с прижатыми ушами, распушённым хвостом и выпученными глазищами уже летела рыжая молния, до смерти напуганная собственной только что сотворённой пакостью.

- Бесстыжая паразитка! - крикнула я кошке, швыряя ей вдогонку попавшийся под руку томик манги.

Ошалелая зверюга запрыгнула на кровать, пронеслась стрелой по кругу, расшвыряв подушки, потом резко замерла на месте, подпрыгнула, оттолкнувшись сразу всеми четырьмя лапами, совершила умопомрачительный кульбит в воздухе, шлёпнулась на пол, не рассчитав траекторию приземления, и, не сбавляя скорости, вылетела в приоткрытую дверь, стуча когтями.

Я тут же бросилась смотреть, насколько сильно пострадала сакура. Горшок разбился, но земля практически вся осталась на корнях, и само деревце было цело, только отвалились с таким трудом выращенные бутоны. Все, до единого...

— Что тут у вас слу...чилось? — услышала я сонный голос Хикари-но ками.

Растрёпанный, с опухшими со сна глазами, он стоял в дверях с дрожащей Момотаро на руках и беспрерывно гладил её, пытаясь успокоить. Я не ответила, только осторожно, чтобы не осыпалась земля с корней, подняла сакуру и понесла на кухню. Ками молча посторонился, давая мне пройти. Я быстро и методично шарила свободной рукой по полкам в поисках какой-нибудь подходящей по размеру ёмкости, и чувствовала, что то ли от злости, то ли от расстройства, меня трясло сейчас не меньше, чем перепуганную до полуобморока Момотаро. Что-то лопнуло во мне в тот момент, когда я увидела разлетевшиеся розовые лепестки посреди осколков, что-то очень-очень давно болезненно натянувшееся, еле сдерживаемое... лопнуло со свистом... Наконец, вытащив небольшой фарфоровый салатник, я пристроила в нём пострадавшее деревце и вернулась в спальню.

Хикари-но ками уже успел переместиться поближе к кровати и теперь стоял на свободном пятачке посреди моих разлетевшихся прописей, но, в целом, его поза и выражение лица остались неизменными. Момо жалась к нему всем своим трясущимся тельцем, прижав бессовестные рыжие уши и испуганно тараща на меня круглые янтарные глазища, как будто бы это не она, а я устроила тут переполох. Я уже стала было жалеть где-то в глубине души, что не сдержалась и обругала её, но после такого малодушия у меня буквально заныли руки от нестерпимого желания вдогонку отхлестать паразитку газетой.

— Саку-чан... — произнёс вдруг тихо Хикари-но ками, и в его голосе почему-то отчётливо слышалось удивление. У меня такое злое лицо сейчас или он прочитал мои мысли?

Не отзываясь, я опустилась на колени и принялась собирать черепки. Руки тряслись, поэтому я двигалась медленно, наверное даже слишком медленно... или мне показалось? Ко всему прочему вот уже несколько минут мне было трудновато дышать, словно бы не хватало кислорода... Конечно, я жутко рассердилась на Момо — ведь её же останавливали, но она всё равно сделала по-своему! — и вдобавок испугалась, что моя маленькая сакура, которую я пестовала, как ребёнка, могла серьёзно пострадать при падении, но эти, безусловно неприятные, чувства всё же были настолько ничтожны по сравнению с тем, что образовалось и начало неуклонно разрастаться на месте того, лопнувшего, что при желании я спокойно могла бы отключить их вообще, как выключают надоевшее радио... Но почему же мне сейчас так плохо? Собранные осколки тускло поблёскивали фрагментами золотой драконьей чешуи у меня в руках. Мне очень нравился этот горшочек, но эти драконы никогда больше не взлетят в нарисованные небеса, потому что... да нет, рыжеухая бестия тут не при чём. Просто всему на свете рано или поздно приходит конец. Даже этот надоедливый осенний дождь, заливающий сейчас мне руки, когда-нибудь должен кончиться. Странно, но в тот момент, разглядывая мокрые следы на полу и руках, я и не подумала удивляться...

— Саку-чан... Да что же с тобой такое? - голос Хикари-но ками звучал ещё тише и глуше, чем обычно. — Ведь ничего же страшного не случилось: сакура твоя цела и невредима, насколько я успел заметь, и Момо-чан не поранилась... Ведь не из-за горшочка же ты?.. Ну так мы сегодня же съездим и купим новый, слышишь? Не плачь!

Что он сказал?.. так эти мокрые пятна?.. Но как?!.. Впрочем, я уже начала смутно догадываться, для чего предназначалась та бумажка со странным орнаментом у меня в кармане. Значит, Мидзу-но ками наконец решил вернуть мои слёзы...

— Саку-чан, ну ради всего святого же!..

Дальше отмалчиваться было нельзя, я чувствовала, что он переживает, но... Нужно что-то сказать, даже если слова ватным комом забили грудь и не хотят выдыхаться...

— Это всегда ведь так неожиданно, и поэтому больно, правда? — просипела я, поднимая голову. Слёзы проливались легко, без всхлипов и судорог, вот почему я так долго не замечала их. — Кажется, что вот оно... оно такое... нерушимое, что... этой своей нерушимостью как бы защищённое, но ничего до конца защищённого не существует...

Я замолчала, пытаясь собраться с мыслями, и молчала довольно долго. Ками не торопил, лишь внимательно смотрел на меня холодными и ясными глазами, продолжая по инерции гладить уже вполне пришедшую в себя кошку. Я догадывалась, что ему сейчас важно было услышать от меня нечто такое, чего он на самом деле уже очень давно ждал, но я совершенно не знала, что говорить. Поэтому просто сказала то, о чём думала:

— Я не знаю, что ещё тут можно сказать... Наверное, я не могла как следует оплакать ЭТО раньше, потому что... мне было стыдно за себя... Раньше я никогда не стыдилась своей чувствительности, но теперь... не знаю... вероятно, я всегда ждала, что ОН посмотрит на мою стойкость и поймёт, что чем бы я ни заслужила его презрение, я всё равно покорно пойду следом... Всё это время я жила надеждой на то, что он сжалится, обернётся и подождёт меня... но ведь этого не будет, да? Мертвецов не воскрешают даже боги, куда уж тут смертным... правда, ками?

Он не пошевелился. Ни один мускул не дрогнул на его застывшем суровом лице и даже глаза не потеплели, но он ответил мне, по-прежнему тихо, но чётко, разделяя фразы весомыми паузами:

— Наконец-то, тэнши! Проигрывать самой себе — нелегкое дело, но ты всё-таки его одолела, и теперь знаешь, что Третий Путь часто пролегает там же, где первый или второй. Признаться, долго же мне пришлось этого ждать, но всё же... Сегодня ночью мы наконец будем спать вместе.

Я выронила из рук черепки, и тут же поспешно начала снова их собирать, пряча от его пронзительных глаз моментально вспыхнули щёки. Что такое, краснею, как девчонка — стыдоба какая! Не могу сказать, что чего-то подобного я не ждала, однако... Но этой короткой паузы мне хватило, чтобы взять себя в руки.

— Если ты действительно так хочешь, ками, я подчинюсь, — пробормотала я, не решаясь поднять глаз и посмотреть на него. — Тем более, что когда ты был в отъезде, сюда приходил Мидзу-но ками, и он не быль столь же тактичен, чтобы подождать, когда я окончательно сдамся...

— Я знаю, что он был здесь, и даже знаю, почему он не стал ждать, Саку-чан. Мидзу-но ками никогда не совершает жестокостей из прихоти. Он разрушал твои бастионы, за которыми ты пряталась от жизни, хотя, по идее, это должен был сделать я, и давно уже должен был... Но одно дело смотреть со стороны, как человек мучается от боли, и совсем другое — резать по живому самому... Прости, но на тебя у меня рука не поднялась, сколько бы раз я ни убеждал себя, что это будет тебе же во благо...

— Я думаю, что это очень хорошо, что она всё-таки не поднялась, ками... Потому что, несмотря ни на что, здесь, в твоей "Берлоге", я была по-своему счастлива... Тут всегда так спокойно и надёжно... и если бы вдруг на месте Мидзу-но ками оказался бы ты... я не знаю, было бы мне лучше от этого или нет.

— Было бы, Саку-чан, было бы. Когда-то давно мы с тобой другой судьбы и не желали...

— Вероятно, ками. Возможно, у нас с тобой вообще всё было бы по-другому, если бы... — я замолчала было, не желая произносить в слух свои горьки мысли, но внезапно вспыхнувшее воспоминание вдруг заставило меня улыбнуться. — А ведь это забавно, да? Я впервые подумала о том, что мертвецов не воскрешают даже боги, после того, как узнала о нашей связи в прошлых рождениях, и приняла это как должное, хотя и солгала бы, наверное, утверждая, что моё сердце тогда не разрывалось на части... А сейчас мне потребовались многие недели, чтобы понять то же самое после расставания с Кадзэ-но ками. Всё-таки я законченная идиотка!

Я всё ещё не решалась посмотреть на него, поэтому ориентировалась в его реакциях только по ощущениям и на слух.

— Я о тебе так никогда не думал, Саку-чан. Просто ты часто видишь только то, что тебе показывают, не пытаясь самостоятельно копнуть поглубже, и это несколько ограничивает твоё понимание ситуации... Ну, это всё пока несущественно... Подчиняться моим желаниям не нужно, я в конце концов не твой ками, и обязательств передо мной у тебя нет, поэтому если ты сейчас сумеешь назвать мне достойную причину, по которой я должен остаться спать на диване, я приму её без возражений. Давай, тэнши...

Я думала с полсекунды:

— Ну, хорошо... Неважно, сдалась я или нет, моя тоска по Кадзэ-но ками не уменьшилась...

— Да, потому что, во-первых, прошло ещё совсем мало времени, а во-вторых, ты сама в себе её взращивала и лелеяла. Естественно, всё это до сих пор болело в тебе, но... Ты сразу же перестанешь грустить, как только заполнишь эту выболевшую пустоту новыми впечатлениями. И я как раз готов их тебе предоставить.

— Вот в том-то и дело! Там слишком большая пустота, и чтобы её когда-нибудь заполнить, мне нужно что-то посерьёзнее, чем просто впечатления, какими бы хорошими, нежными и волнующими они ни были. Может быть, со временем, мне захочется больше, чем просто спать с тобой рядом, или я вдруг пойму, что уже не хочу делить тебя с другими... Привязанности... от них же так трудно отделаться, когда начинаешь любить вглубь, а не вширь, и Мидзу-но ками не успел научить меня этому, да теперь, пожалуй что, я и сама уже не хочу этому учиться...

Сначала я услышала, как Хикари-но ками тихо усмехнулся, а потом недовольное "мяв" и приглушённый мягкий "бум" — видимо, Момотаро была довольно-таки бесцеремонно отправлена посидеть в подушки на кровати. Он подошёл и присел рядом на корточки, но я упорно не поднимала глаза. Тогда, предварительно забрав у меня из рук остатки бывшего горшка и положив их аккуратно на пол, ками вновь поднялся на ноги, увлекая меня за собой, и, легонько придерживая ладонями моё лицо, чтобы я не смогла отвернуться, спросил:

— Так, значит, маленькая Саку-чан начала бояться привязанностей, да?

По-моему, тогда слёзы опять градом покатились у меня по щекам, но я не стала даже пытаться высвободиться из его рук.

— Так ведь мы же всегда их боялись — мы оба, — разве нет? Ты же сам всегда говорил мне, что невозможность быть вместе связывает нас сильнее, чем любовь? К чему нам рушить эти узы, если другого будущего нет?

— Почему ты так в этом уверена, тэнши? — лёгкая улыбка то вспыхивала, то гасла на губах Хикари-но ками, но глаза оставались по-прежнему холодными и испытывающими. Мне было неуютно видеть его сейчас, обычно ласкового и добродушного, таким твёрдым, практически безжалостным, поэтому я попыталась отшутиться, чтобы хоть как-то скрыть тревогу:

— Ну... твои поклонницы, конечно же, не допустят, чтобы рядом с их красавцем-ками оказалось вдруг такое бледное... не-пойми-что, в общем...

Он рассмеялся, но не сказать, чтоб от души:

— А ты хоть одну из них видела в последнее время? Разумеется, троюродная сестра, недавно позвавшая меня на похороны нашей общей дальней родственницы, не в счёт.

— А-а, так это ты тогда похороны...? Впрочем, меня это не касается, конечно же! Нет, ни одной не видела, однако же, сути дела это не меняет... Во-первых, они всё время звонили, а во-вторых...

Он обнял меня и не дал договорить.

— Это всё уже в прошлом, тэнши... У меня с самого начала не было намерений играть с твоими чувствами, какими бы они ни были...

Меня уже давно никто так не обнимал, если не брать во внимание объятия Мидзу-но ками... От его близости, от тепла, от запаха закружилась голова и подгибались коленки, но совратить меня нежностью уже было не так легко... Нет, не ему...

— Ками, — прошептала я, уткнувшись ему в плечо, — не надо... Если бы между нами навсегда не встала та несдержанная клятва, или, хотя бы, если бы я просто не знала о ней... у меня была бы надежда... я бы рискнула... потому что мне всегда было хорошо рядом с тобой... Но сейчас... да и зачем я тебе вообще сдалась? Ведь ты же не любишь меня...

Он сжал меня крепче и выдохнул, касаясь губами волос:

— Да, не люблю... Но ты единственная, с кем я могу молчать и не чувствовать себя при этом идиотом... И слушать "Битлз" по вечерам, укрывшись одним пледом. Да, так... я могу только с тобой... И в такие моменты любовь или нелюбовь перестаёт иметь для меня значение.

Его футболка под моим лицом давно уже промокла от слёз. Я наконец-то решилась ответить на объятия и обвила руками его шею.

— Ками, — прошептала я, всхлипывая, — если бы только Ину-сан сдержал тогда клятву...

— Он её сдержал, Саку-чан.

Я отскочила в сторону с ловкостью кенгуру.

— Быть не может!.. Но как?

Хикари-но ками, криво усмехнулся и подошёл к окну. Некоторое время он стоял там, молча глядя на забрызганное дождём стекло, и словно бы раздумывал, рассказывать мне всё или не стоит. Наконец он решился и негромко произнёс:

— Манга, которую ты читала тогда здесь, была, как нетрудно догадаться, хорошо сотворённой иллюзией, и сделать такое было под силу только...

— Мидзу-но ками! — выпалила я.

— Точно, — кивнул ками, не поворачивая головы. — Суй-чан хорошо знал всю эту историю, потому что в своё время изрядно покопался у меня в памяти. Понятия не имею, зачем ему понадобилось втравливать во всё это тебя, но подозреваю, что потерю любимой "игрушки" (прости, Саку-чан!) он Фуу-куну так и не простил, и попытался немного расшатать ваши отношения, однако в конце концов пожалел — тебя, вероятнее всего, но быть может, что и меня, — и не стал использовать всю имеющуюся у него информацию до конца... Так появилась эта манга, которая лежала здесь, никем не замеченная, и ждала тихонько своего часа... Ину знал, что если к назначенному времени они с госпожой Ханой не появиться в условленном месте, их будут разыскивать, следовательно, рано или поздно его господин доберётся до этой деревни, поэтому перед смертью оставил письмо, в котором подробно рассказал, что произошло с ними в пути, взял на себя всю ответственность за ранение госпожи Ханы... и за то, что нечаянно совратил её сердце, вызвав в нём непрошеную любовь...

Ошеломлённая, я рухнула на колени и закрыла лицо руками.

— И что? Господин прочитал письмо?

— Да.

— Значит, клятва..?

— Да.

— И поэтому мы с тобой... сейчас... здесь?..

— Да.

Я застонала, прикусив палец.

— Так, значит, никакой "невозможности" нет и никогда не было... Так почему же ты?... Почему, ками?!

Наконец он повернулся ко мне, и привычная мягкая улыбка вновь заиграла на его губах, а сияющие яркие глаза стремительно теплели.

— Я не лгал тебе, когда говорил о невозможности, Саку-чан, если ты об этом. Ну, посуди сама, как мог я претендовать на тебя, когда ты пришла в этот мир по зову Суй-чана, и только его и видела и слышала здесь очень продолжительное время? Зачем бы я стал смущать твою душу, терзать тебя ненужными мыслями, доводить до отречения, чтобы потом смотреть, как Бездна сжирает тебя заживо? Я не изверг, малыш... И потом, когда ты всё-таки рухнула в эту яму, и так отчаянно сражалась ради Фуу-куна... кто посмел бы тогда встать между вами? Так что у меня всё это время была только одна маленькая нежная тэнши против двух таких здоровенных невозможностей, поэтому я никогда не лгал тебе... Не сказал всю правду, когда ты решила, что Ину не сдержал клятву, но не лгал.

Я всё ещё грызла палец, сидя на полу, и никак не могла прийти в себя.

— Ками... получается, что если клятву он сдержал, и невозможности теперь устранены... Что будет дальше? Что будет... с нами... дальше?

— Это зависит только от нас, малыш, — ответил он, снова подняв меня с пола и крепко обнимая. — Ты не любишь меня, а я не люблю тебя, и между нами больше нет спасительных невозможностей, так что, похоже, нам остаётся только или разойтись в разные стороны, или же пойти навстречу друг другу. Всё это время, что ты живёшь у меня, я старался, как мог, приблизиться к тебе... Знаешь, теперь, когда столько пройдено, было бы горько поворачивать назад...

— Скажи, и тебя не смущает, что Кадзэ-но ками... Я не знаю, сколько времени потребуется и получится ли это у меня вообще... Что если я так и не смогу вытравить эту любовь из сердца?

Хикари-но ками чуть отстранился и взглянул на меня сверху вниз, прищурившись.

— Хм, я понял тебя... Нет, не смущает. До тех пор, пока ты будешь от всей души стремиться мне навстречу, думаю, я не стану смущаться никакими твоими побочными чувствами. Потому что знаю, насколько искренними бывают твои поступки, когда ты на что-то решаешься.

Я невольно улыбнулась, почувствовав, что сейчас уже второй рукав его футболки стал ещё мокрее первого.

— Так ты согласна пойти мне навстречу? — спросил Хикари-но ками, снова сжав ладонями моё лицо и заглядывая в глаза.

Голова у меня кружилась, а слёзы всё лились и лились тихо, без всхлипов. Я чувствовала себя сейчас как перед полётом: стоит только решиться, оттолкнуться — и вот оно! Освобождение от тоски и боли, которого я так долго ждала, сама того не осознавая, светилось сейчас тихим ровным светом в глазах Хикари-но ками, и было таким волшебным, многообещающим и соблазнительным, что я больше не могла ему сопротивляться.

— Уже иду! — ответила я.

Дождь за окном заканчиваться не собирался...

А потом мы ещё долго стояли, обнявшись, посреди учинённого Момотаро бедлама, и я на практике вспоминала, как хороши на вкус поцелуи Хикари-но ками. Впрочем, чувство радостной эйфории, захлестнувшее было меня в первые мгновения, когда я решилась и смело шагнула ему навстречу, таяло стремительно с каждой секундой, и в душе вновь зашевелился неотчётливый страх. Мне казалось, что я о чём-то забыла, не учла что-то важное. Я боялась очередного предательства, может быть, нечаянного, но тем и более вероломного. Перед глазами у меня вновь с головокружительной быстротой пронеслись яркие летние мгновения моей потерянной любви, и я уже не могла отвечать на поцелуи Хикари-но ками, губы словно застыли.

Он вдруг отстранился с внезапно посерьёзневшим лицом:

— Что ты, малыш?..

— Он оставил меня... но... почему? — спросила я, изо всех сил стараясь сдержать слёзы, и попыталась при этом как можно глубже заглянуть в ласковую, сочащуюся звёздным светом темноту его зрачков. — Ты ведь знаешь, правда? Скажи мне, Коо-чан...

Ками вздрогнул, потому что я впервые назвала его этим интимным, "домашним" именем.

— Я этого не знаю, малыш. Прости, но мне нечем успокоить твоё сердце.

— Тогда... может быть... — я облизала пересохшие губы и прижала к груди ладонь, чтобы хоть как-то унять разогнавшееся сердцебиение. — Может быть, он... когда-нибудь... обратно?.. Ты понимаешь? — закончила я уже почти шёпотом.

В глазах Хикари-но ками появилась тревога, а лицо помрачнело.

— Саку-чан, — начал он со вздохом, — я не должен был тебе этого никогда говорить, но, чувствую, что если не скажу, это будет нечестно... по отношению к вам обоим нечестно...

Холодок какого-то неясного предчувствия пробежал у меня по спине.

— Что такое, ками?

— Я... прости, если будет больно, но...

— Да говори же уже! — выкрикнула я, размазывая пальцами вновь выступившие слёзы.

— В общем,малыш... Фуу-кун, он... заранее взял с меня слово, что я позабочусь о тебе. И я думаю, что если бы не согласился тогда... Он боялся, что Суй-чан вновь заберёт тебя под своё крылышко... Думаю, если бы я отказал ему... вы до сих пор могли быть вместе...

— Как...? — выдохнула я, и слёзы полились рекой. — Почему?..

— Он подошёл ко мне дня за три до... в общем, до того, как объявил об этом тебе, и сказал, что мечтает подарить мне возможность... Он тоже всегда знал о том, что старая клятва была сдержана... Если двое связаны такими узами, рано или поздно судьба даёт им возможность эту связь расплести... Неизвестно, сколько бы ещё нам с тобой пришлось ждать этого момента, но Фуу-кун просто передал мне тебя с рук на руки и сказал, что такую — прости — идиотку, нельзя оставлять без присмотра, потому что ты тут же сама себя где-нибудь и угробишь, и Суй-чану возвращать тебя тоже нельзя, потому что тогда тебя угробит он... Я не понял тогда, что он собрался отказаться от тебя совсем, полностью, поэтому слишком легко согласился, но... потом уже было поздно что-либо менять.

— Кадзэ-но ками... просто взял и... отдал меня?... Просто так?... Как надоевшую вещь?... Он не ушёл, потому что я не оправдала его надежд или не была достаточно хороша, я ему просто-напросто... надоела? И ты взял меня себе... как такую же... вещь?

— Да нет же! Я взял тебя как женщину, о которой могу и хочу позаботиться! Другое дело, что я не должен был... Мне и самому тогда казалось, что по отношению к тебе это несправедливо... И ещё... я ведь оставил тогда ключи от "Берлоги" Суй-чану, когда он попросил... Ох, прости, прости меня, малыш!.. Когда я вернулся тогда и посмотрел тебе в глаза... мне страшно стало! Такой искарёженной я тебя ещё не видел... Я знал, что Мидзу-но ками никогда не желал тебе зла, поэтому решил довериться ему... один-единственный раз... Не решился сам ломать твою "крепость", побоялся, что это может осложнить наши отношения, и вот... Прости, прости!..

Он попытался снова обнять меня, но я вывернулась, и бросилась к шкафу.

— Я понимаю, ками... Ты не хотел... думал, что так будет лучше, да-да, это я понимаю! — захлёбывалась я словами, натягивая джинсы. — Да, и я тебе, благодарна... за то, что рассказал... Это... на самом деле, хорошо!

Он попытался задержать меня в дверях, но я ужом проскользнула под его выставленной рукой и бросилась в прихожую.

— Куда ты собралась? — крикнул Хикари-но ками почти в отчаянье.

— Не волнуйся! — отозвалась я, завязывая шнурки и старательно улыбаясь, хотя меня так колотило, что пальцы не гнулись, и зубы выстукивали дробь. — Пойду прогуляюсь. Мне сейчас надо просто... немного... побыть наедине со своими мыслями...

Ками сам сдёрнул с вешалки плащ и даже подержал его, помогая мне одеться. Когда я засунула руки в рукава, он обхватил меня сзади, уткнулся лицом в шею и тихо проговорил:

— Я буду ждать тебя здесь...

Молча выскользнув из его рук, я схватила второпях зонт и ключи, и вылетела на лестницу, словно бы все демоны ада гнались за мной...

После Равноденствия дни потекли настолько однообразно, что потихоньку это начало даже раздражать. Хотя ведь я сама выклянчила у братьев разрешение приезжать в храм один раз в неделю вместо прежних двух, и всего на полдня, только чтобы отдать законченное мешочки и исписанные прописи и получить вместо них новые. Оба Первосвященника сперва в один голос категорически отказали, даже не желая выслушать мои, право сказать, довольно-таки жалкие доводы, но вдруг вмешался Мидзу-но ками, как всегда "совершенно случайно" проходивший мимо в моменты самых важных разговоров, и братья, хотя долго ещё ворчали, скрипели зубами и недовольно морщились, в конце концов уступили сияющему ками, пообещав, что во время подготовки к ближайшему празднику (а как назло, это должно было быть празднование в честь Кадзэ-но ками!) сдерут с меня три шкуры, если я не проявлю должного усердия в работе. Конечно, оба прекрасно понимали, что за моей просьбой скрывается гораздо больше, чем просто забота о бедной Момотаро, которая скучала одна в пустой квартире, пока меня не было дома. Но, как они и предупреждали ранее, подобного рода причины не считались уважительными, поэтому-то первосвященники и были крайне недовольны. Сердить братьев, проявивших обо мне такую заботу, разумеется, хотелось меньше всего, но сейчас моей первейшей задачей было в кратчайшие сроки вернуть себе душевное равновесие, а для этого требовалось находиться как можно дальше от болезненных воспоминаний. В "Берлоге отшельника" же мне было уютно и спокойно, а главное — совершенно безопасно. Почему-то я была уверена, что при сложившихся обстоятельствах Кадзэ-но ками ни при каких условиях там не появится.

читать дальшеЕжедневные хлопоты по хозяйству, шитьё мешочков и прописи занимали у меня довольно-таки большую часть времени, остальное уходило на интенсивные размышления и детальную внутреннюю работу. В предложение Хикари-но ками поискать для себя Третий Путь я вцепилась мёртвой хваткой, сознательно пропустив мимо ушей замечание о том, что он не вполне уверен в правильности такого шага. Вот только нащупать это тонюсенькое, бритвенно-острое состояние идеального равновесия было совсем не так просто... Раз за разом я мысленно разбивала свои отношения с Кадзэ-но ками на множество отдельных эпизодов, тасовала их в произвольном порядке, и пыталась собрать снова в некую цельную картину, отыскивая недостающие фрагменты, без которых эта целостность казалась неполной, чтобы попытаться хотя бы приблизительно восстановить их при помощи логики или интуиции — смотря что больше подошло бы в конкретной ситуации. Так я пыталась приблизиться к ясному пониманию ситуации, в которой оказалась, а значит, и к преодолению её, но однако же каждый раз терпела фиаско и начинала всё сначала, потому что недостающих "пазлов" оказывалось слишком много. Мне было важно выяснить причину, по которой Кадзэ-но ками настолько внезапно решил прекратить наши отношения, но спросить его об этом напрямую не представлялось возможным, поэтому оставалось только бесчисленное количество раз просеивать и просеивать через мелкое сито анализа собственные воспоминания, чтобы где-нибудь вдруг, случайно, наткнуться на какую-то ничтожную детальку, крохотную зацепочку, которая могла бы стать ключом к разгадке. Несколько раз я пыталась незаметно подключить к моим умственным исканиям зачастившего в последнее время с визитами Хикари-но ками, заводя издалека малозначимые разговоры, постепенно сводя их к темам, в информации по которым нуждалась острее всего, но он очень умело уходил от прямых ответов, оставляя меня в итоге ни с чем. Застать же его врасплох было и вовсе нереально. Что ж — решила я однажды, — в конце концов поиск истины — важнейший этап в обретении равновесия, и тут ками совершенно прав в том, что не хочет мне помогать. Свой Путь нужно всегда искать самостоятельно. И я продолжала с маниакальной настойчивостью препарировать собственные воспоминания и чувства, чтобы в конечном итоге когда-нибудь суметь собрать из имеющейся у меня половины некое подобие целого.

Однако же несправедливо утверждать, будто Хикари-но ками совсем никак не помогал в моих изысканиях, но в тот момент его участие проходило мимо моего сознания, усиленно переваривающего в сотый раз одни и те же воспоминания и чувства. Я просто не замечала, что всё это время он терпеливо идёт рядом, не указывая мне направление ни словом, ни жестом, но уже одним своим присутствием давая понять, что выбранная дорога верна. Как ребёнок, который боится заблудиться, я невольно держалась поблизости от более старшего и опытного, не задумываясь над тем, что он, хотя и не объясняет дорогу, но всё равно ведёт меня туда, куда нужно.

С самого начала нашего знакомства здесь, в мире сновидений, Хикари-но ками, бывший тогда ещё тэнши высшей ступени, всегда и, на мой взгляд, частенько совсем незаслуженно, открыто поддерживал меня. Сперва я решила, что он делает это из уважения к Мидзу-но ками, чуть погодя подумала, что для наставника вполне логично заботиться о своей подопечной, а ещё спустя некоторое время, когда мы неожиданно обрели друг друга в совместном молчании и между нами установились достаточно неоднозначные дистанционно-партнёрские отношения без каких-либо гарантий и перспектив, поддержка ками уже казалась некой само собой разумеющейся дружеской любезностью, и в глубине души я всегда знала, что независимо от того, сближаемся мы или расходимся, независимо от изменяющегося личного статуса в этом мире, у меня было никем не определённое, но всё-таки право рассчитывать на эту любезность.

Я уже не раз упоминала о том, что одно только молчаливое присутствие наставника рядом каким-то непостижимым образом снимало с души добрую половину скребущих там кошек, и если даже в какие-то особенно счастливые дни все кошки разом брали выходной, поселявшееся во мне умиротворение становилось ещё обширнее и глубже, если мы оказывались наедине с Хикари-но ками. Правду сказать, после моего отречения случалось это крайне редко, потому как Кадзэ-но ками не очень-то любил, чтобы я оставалась без дополнительного присмотра даже с теми, кому сам он безоговорочно доверял... И хотя вместе с изменившимися обстоятельствами в наших отношениях с теперь уже бывшим наставником всегда существовавшая дистанция значительно увеличилась, я продолжала в полной мере ощущать исходившую от него готовность поддержать меня в любой момент так, как если бы были связаны каким-то очень серьёзным обещанием.

Причина существования этого чувства стала очевидна после того, как мне в руки попала та злосчастная манга о влюблённой куртизанке и верном самурае. Хикари-но ками не очень был расположен тогда что-то мне объяснять, но кое-что всё-таки я от него услышала, а кое до чего впоследствии дошла сама. Во всяком случае теперь я понимала причину его такого почти детского смущения при нашей первой встрече — ведь он отлично знал, кто я, и, должно быть, прикладывал неимоверные усилия, чтобы научиться воспринимать меня по-новому, в нынешнем моём воплощении. Пусть тот, кто был когда-то самураем по прозвищу Ину, и не сохранил прежних чувств к той, которую когда-то называли госпожой Ханой, воспоминания об этих чувствах жили в его душе, и от этого Хикари-но тэнши было никуда не деться, в то время как я благополучно обо всём забыла, и когда мы наконец встретились после стольких лет разлуки, моё сердце даже не дрогнуло в едва уловимом предчувствии. Да, должно быть очень нелегко ему было привыкнуть к произошедшим во мне изменениям. От той прежней госпожи Ханы остался разве лишь остов, и он был так глубоко скрыт в наслоениях нового рождения, что сходу докопаться до него вряд ли было под силу даже тэнши самой высшей ступени. Наверняка от этого он испытал определённого рода шок, хотя, по его же собственным словам, узнал обо всём заранее от сияющего ками и готовился к встрече...

По той же самой причине он так настойчиво отказывался от участия в ритуальном возрождении мира со мной — пусть бы это был кто угодно, но не женщина, имевшая с ним общее прошлое, даром что ничего об этом не помнящая. Конечно, нынешняя я уже никоим образом не была ему незнакомой и чужой, но всё-таки и не настолько родной, чтобы мой наставник захотел по собственной воле перевести наши сложившиеся доброжелательно-дружеские отношения в иную плоскость. Но Мидзу-но ками зачем-то настоял именно на таком развитии событий. Безусловно, он вёл какую-то свою игру, резон которой мне так и не удалось понять. Интересно, а понимал ли это тогда Хикари-но тэнши? И добился ли всё-таки Мидзу-но ками того, чего хотел?.. Не скажу, что после ритуала мы с Хикари-но тэнши стали как-то особенно ближе... за исключением того, может быть, что теперь наше молчаливое дистанционное партнёрство украшалось изредка такой же дистанционной, неромантичной, но достаточно нежной близостью. Впрочем, и её-то было совсем немного, а после его посвящения так и вовсе не стало. Тем не менее, воспоминания о тех кратких мгновениях, что мы провели тогда вместе с наставником-тэнши, были мне необычайно дороги, в них скрывалось какое-то трепетное наивное чувство — не любовь, нет, даже близко ничего похожего, — скорее, это напоминало зарождение всё того же чувства сопричастности друг другу и какого-то почти братского единения. Как бы то ни было, эти воспоминания я бережно хранила, заперев глубоко в душе, как в шкатулке, без намерений когда-либо вынимать их оттуда, даже для того, чтобы наедине с собой переживать заново.

Вполне естественно, что после того, как Хикари-но тэнши стал ками, наши отношения закономерным образом изменились, но и несмотря на это, ощущение тёплой сопричастности друг другу так и не исчезло. И во время поединка с Мидзу-но ками в день моего отречения, и потом, когда звёздный свет и чёрный танто подарили мне освобождение от Бездны сияющего божества, и тогда, когда я постигала законы равновесия по жестокой методике Кадзэ-но ками, катаясь по траве и скуля от боли в раненых ногах, — каждый раз я чувствовала, что надёжное крепкое плечо Хикари-но ками совсем рядом, и он не задумываясь подставит его, случись в том необходимость. Но почему-то, осознавая в полной мере, насколько здорово было иметь такую мощную поддержку, я никогда не задумывалась о том, получилось бы у меня пройти через всё, не будь этой стопроцентной уверенности в близости его плеча. Быть может, я не осмелилась бы, хотя... Сейчас, когда прошло достаточно времени, уже не так легко представить себе, как бы я поступила тогда.

Однажды, по-моему даже ещё до ритуала возрождения мира, в каком-то разговоре наставник впервые упомянул о существующей между нами невозможности быть когда-либо вместе. Со временем я поняла, что он имел в виду, и согласилась, что в нашем случае это несомненное благо. У каждого были свои задачи, свои уроки и произнесённые клятвы, слишком многое не давало нам даже предпринять попытку к сближению, поэтому сохранение дистанции в отношениях, в общем-то, было единственным, что нам оставалось. И такое положение вещей, казалось, совершенно не тяготило обоих. Прикрывшись невозможностью, как щитом, мы спокойно сближались и расходились, влюблялись в других, непринуждённо общались при встречах, не чувствуя ни робкой неловкости, ни смущённого напряжения...

Но в тот день, когда мне в руки попала история о госпоже Хане и верном самурае Ину, вместе с утерянными в круге рождений воспоминаниями появилось какое-то смутное и не слишком хорошее чувство не только невозможности обрести друг друга в настоящем, но и тщетности каких-либо отношений вообще. Что толку теперь мне в его плечах, а ему — в моём участии, если он не сдержал клятву, и всё, что могло бы случиться, так и закончилось, даже не успев начаться? В тот вечер, когда всё открылось, мы оба были слишком взволнованы и ошеломлены, чтобы хоть как-то во взаимном обсуждении разобраться с тем, как теперь нам обоим быть дальше. По большому счёту ничего и не менялось: Кадзэ-но ками держал меня крепко, я даже краешком сознания не могла допустить мысль о том, чтобы попробовать поискать в своём сердце отголоски утраченной привязанности госпожи Ханы, Хикари-но ками тоже дал мне чётко понять, что любовь самурая Ину осталась там, в далёком прошлом, и нынешние мы уже не те, и ничего само по себе не вернётся.

С тех пор, как знание о несдержанной клятве породило ощущение тщетности, мы незаметно начали отдаляться друг от друга, и по всей видимости настолько успешно, что когда крепкое плечо божества звёздного света выплыло навстречу из мрака, в который я погрузилась после расставания с Кадзэ-но ками, это и удивило и смутило меня, как будто участие в моей судьбе проявил не близкий друг и бывший наставник, а совершенно посторонний человек. Поэтому, переехав в токийскую "Берлогу отшельника", я первое дни заново привыкала чувствовать былую тёплую сопричастность с ним, и наконец вдруг начала постепенно открывать для себя совершенно другого Хикари-но ками, более живого, менее отстранённого и молчаливого. Но всё это происходило подспудно, почти не затрагивая сознание. В мыслях, в сердце, в душе тогда у меня безраздельно господствовали только ранящие воспоминания о счастливом лете, а в снах я беспрестанно грезила о ледяном Космосе на дне любимых чёрных глаз, который, вероятнее всего, так никогда больше и не оттает под моими губами...

***

— Пошли что ли в кино сходим? Сколько можно дома сидеть? — спросил как-то утром Хикари-но ками, лениво перелистывая журнал за кухонным столом, пока я мыла посуду.

Я молниеносно поймала выскользнувшую из рук намыленную чашку, аккуратно поставила её в мойку и повернулась к нему:

— С чего бы это вдруг? Мне всегда казалось, что ты не любитель подобных развлечений.

— И правильно казалось. Просто сегодня мне захотелось сходить в кино. С тобой.

— Знаешь, я сейчас, наверное, не самая подходящая компания... — начала я нерешительно, возвращаясь к недомытой чашке, но ками не дослушал.

— Если бы я искал подходящую компанию, то позвонил бы... ммм... ну вот хотя бы своим племянницам. Они прекрасно разбираются в современных фильмах и отлично знают, в какое кафе лучше всего отвести престарелого дядюшку после кино, чтобы раскрутить его на парочку больших, — да нет же, просто огромных! — шоколадных десертов... По два — каждой.

— Ну вот, — подхватила я, расставляя чистые чашки на сушилке, — а я совсем не разбираюсь в современных фильмах, не знаю ни одного мало-мальски приличного кафе, кроме разве что того, с особенным чаем, где мы были в прошлом году с Младшим Первосвященником, да и то сейчас вряд ли его найду, и от огромного шоколадного десерта откажусь заранее, как впрочем и от не шоколадного тоже. Говорю же, что плохая из меня получится спутница...

— А я, между прочим, собирался сводить тебя в один маленький зал тут неподалёку, где сейчас идёт ретроспектива послевоенных фильмов. Ты же ничего не имеешь против чёрно-белой классики? И вместо кафе предложил бы прогуляться вдоль Сумиды, пока ещё позволяет погода.

— А вместо десерта? — спросила я, невольно улыбаясь, развязывая фартук.

— Ну-у... — потянул он с деланно-задумчивым лицом. — Ну, например... например... приготовлю сегодня ужин сам?

— О, вот это воистину потрясающе! Против такого довода и возразить нечего, — рассмеялась я в ответ. — Конечно, раз так — я целиком в твоём распоряжении, веди меня куда хочешь. Вот если бы ты ещё и посуду после ужина помыл, я бы тогда вообще согласилась на всё что угодно.

— Когда-нибудь я обязательно припомню тебе эти слова, Саку-чан, — довольно улыбнулся ками, вставая из-за стола и потягиваясь. — Давненько я уже не ходил с девушками на дневные сеансы. Надо бы вспомнить, как это делается...

И уж не знаю почему, но его слова, тон и движения в тот момент так живо напомнили Кадзэ-но ками, что моё весёлое настроение вмиг улетучилось без следа.

— Что такое? — тихо спросил ками без прежней весёлости, мгновенно ощутив перемену.

— Прости, — пробормотала я, отворачиваясь. — Вероятно, мне ещё рано так развлекаться. Просто... — только не смейся, ладно? — это всё очень напоминает... свидание... и от этой мысли мне вдруг стало как-то не по себе. Тебе всё же лучше позвать сегодня кого-нибудь другого...

Хикари-но ками подошёл ближе и положил пятерню сверху мне на голову, слегка поворачивая её и заставляя посмотреть ему в глаза.

— И совсем это не похоже на свидание, что за глупости! — произнёс он серьёзно и твёрдо, не позволяя мне снова отвернуться или опустить лицо. — Братья между прочим сказали, что четвертуют меня по очереди, если я не приподниму свою ленивую зад... в общем, если я не начну уже развлекать... хм... "малышку". И вообще, они уверены, что это только из-за моей нерадивости ты до сих пор хандришь, поскольку я, тиран и деспот, держу тебя взаперти в четырёх стенах на рисе и воде, истязая непомерным домашним трудом и неусыпными заботами о Момо, и вместо того, чтобы помочь тебе перестать копаться в прошлом, создаю такие условия, в которых и в принципе-то жить больше не захочется, не то что успокоиться и вернуться к нормальному счастливому состоянию.

— Шутишь? — спросила я, силясь улыбнуться.

— Немного, — сощурился ками, и потрепал меня по волосам. — Чуть-чуть сгустил краски, но в целом всё так и было, ты же отлично знаешь их обоих... Наши Первосвященники считают, что тебе пора уже завязывать с переживаниями и возвращаться в храм. Но если ты уедешь, кто будет мыть посуду и заботиться о Момотаро? Я пообещал развлекать тебя всеми возможными способами, и они согласились, чтобы ты пожила здесь ещё некоторое время. Если ты сама этого хочешь, конечно...

— Хочу! — ответила я быстро, выскальзывая из-под его руки. — Очень хочу, ками!

И помолчав немного, спросила:

— Так мы идём в кино?

— Идём. Только уже в другой кинозал, на шикарный кровавый гангстерский боевик, с погонями, перестрелками и мордобоем, чтобы тебе меньше казалось, что это похоже на свидание, — усмехнулся он.

— Да какое уж тут свидание! На гангстерские боевики меня даже Кадзэ-но ками никогда не водил, я же их терпеть не могу, — проворчала я тихонько себе под нос, так, чтобы ками не услышал, и ушла в спальню переодеваться...

То ли он всё-таки услышал, то ли почувствовал, а может быть, мне просто плохо удалось скрыть свою кислую мину, но вместо гангстерского боевика мы всё-таки пошли смотреть "Позднюю весну" Одзу Ясудзиро. Кинозал был совсем крошечный — человек на двадцать-тридцать зрителей, и вместо привычных кресел тут располагались на мягких диванчиках, наподобие тех, что обычно стоят в приёмных элитных клиник. Свободных мест ещё оставалось много, мы выбрали крайний диванчик у противоположной от входа стены и уселись там, ожидая начала сеанса в привычном обоюдном молчании...

До сегодняшнего дня я никогда не видела этот фильм, хотя и была хорошо знакома с большинством работ Одзу-сенсея, поэтому лёгкое возбуждение от предвкушения встречи с чем-то пока неизведанным очень быстро выветрило остатки плохого настроения. Мой извечный бес любопытства, приморенный было сердечными переживаниями, воспрянул духом, почуяв "кормёжку" в виде новой информации и непременно потянущихся за ней новых впечатлений. Но когда погас свет, и экран запестрел иероглифами начальных титров, до меня вдруг дошло: а ведь субтитров с переводом тут не будет!

— Ками, — встревоженно зашептала я, наклонившись к самому его уху, — мой японский всё ещё безнадёжно плох, вдруг я чего-нибудь не пойму?

— Не волнуйся, поймёшь, — сверкнул он в полумраке зубами, даже не пытаясь погасить широкую улыбку. — Это же Одзу, тут слова вообще не важны. Но если хочешь, я переведу, когда будет непонятно.

— Хочу-хочу, разумеется! — мой любопытный бесёнок аж задрыгал лапками от счастья.

— Только не дыши мне в ухо, Саку-чан, — щекотно!

— Ладно-ладно, постараюсь...

И в самом деле, как и предрекал Хикари-но ками, я поняла почти всё. И, наверное, дело даже не в том, что слова были не важны — всё-таки несколько раз мне пришлось потеребить его за рукав, во время длинных диалогов, когда напряжённый мозг переставал улавливать смысл, — просто эти слова были настолько естественны и обыденны, что даже моего убогого японского хватило для их восприятия.

Выйдя из кинозала, мы прошли пешком несколько кварталов и свернули к реке. Вечерело, и совершенно не по-октябрьски горячие солнечные лучи становились, казалось, всё гуще и горячее. Мы шли молча вдоль искрящейся Сумидагавы. Я была слишком поглощена впечатлениями от фильма, и, как это часто бывало в подобных случаях, когда чувства зашкаливали, впала в полумедитативное оцепенение, в котором с трудом отдавала себе отчёт даже в том, где нахожусь. Хикари-но ками же, судя по всему, просто молчал по своему обыкновению, и шёл чуть впереди меня, засунув руки в карманы расстёгнутой куртки. Я вдруг заметила по его ссутуленной спине и опущенным плечам, что он выглядит очень усталым, как будто мы возвращались не из кино, а из какой-нибудь каменоломни, после полноценной рабочей смены... Поражённая внезапной догадкой, я остановилась.

— Как давно ты можешь создавать такие первоклассные иллюзии? — спросила я чуть севшим голосом, взволнованная только что сделанным открытием.

Ками тоже остановился и повернулся ко мне, щурясь от солнца.

— Да видимо всё-таки не настолько первоклассные, раз ты так быстро раскусила их, — усмехнулся он не без досады. — Где же я прокололся?

— В выборе фильма, я думаю, — ответила я с извиняющейся улыбкой. — Слишком очевиден подтекст: ты хотел показать мне, что любые расставания закономерны и их надо принимать без горечи, ведь так?

— Может быть... А может, и нет... — добавил он тихо, уже было собравшись снова развернуться и продолжить прогулку.

— Только я не могу без горечи... пока не пойму, в чём была закономерность...

Хикари-но ками вздохнул, приблизился, вытащил из кармана руку и обнял меня за плечи.

— И ты до сих пор думаешь, что поиск закономерностей — это твой Третий Путь? — спросил он тихо, наклонив голову и прижавшись лбом к моим волосам.

Его слова прозвучали как-то слишком печально здесь, у радостно сверкающей бриллиантовым блеском Сумидагавы, посреди залитого густым осенним солнцем тёплого вечера, и от этого мне сделалось не по себе.

— Я чувствую, что где-то очень серьёзно ошиблась... или ошибаюсь до сих пор, ками. Даже если мой Третий Путь и не в этом, я хочу понять.

— Для поиска Третьего Пути есть очень простая формула, Саку-чан. Обходи левое справа, а правое — слева, потому что иначе, устремляясь каждое к своему полюсу, они могут тебя покалечить. Но при этом не забывай про взаимное притяжение противоположностей, которое неминуемо раздавит тебя, если окажешься посередине. Принцип равновесия здесь бесполезен, не применяй его.

— Ничего себе простая формула! — выпалила я, моментально набросав в голове примерную схемку. — Так покалечит, и сяк раздавит, уравновесить невозможно... Остаётся только... перелететь?

— Расшибёшься.

— Ммм... перепрыгнуть?

— Нереально.

— Ну, не знаю... Стремительно пробежать? Уклониться? Лавировать?

Ками не выдержал и расхохотался:

— У тебя в корне неверное представление о Третьем Пути, тэнши!

— А ты не смейся, пожалуйста! — возмутилась я. — Откуда же мне это знать, если я — "возлюбленное дитя" Мидзу-но ками, и воспринимаю вибрации Космоса только пропустив их через себя? Исходя из этого, Третий Путь я смогу найти не раньше, чем познаю его на себе, а значит, только после того, как меня покалечит и слева и справа, а потом расплющит посередине при попытке всё уравновесить. Но Кадзэ-но ками приучил меня не соваться очертя голову в то, что мне не до конца понятно, поэтому-то я и стремлюсь отыскать причины и закономерности... Понимаешь?

— Понимаю.

— А если понимаешь... — я прервалась и облизала пересохшие губы, — почему не поможешь?

На самом деле у меня самой перехватило дыхание от собственной наглости. Хикари-но ками же продолжал стоять, устало прижимаясь ко мне лбом, и даже бровью не повёл.

— Я зря сбил тебя тогда с толку разговорами про Третий Путь, тэнши, и теперь очень об этом жалею. Выброси-ка всё из головы и пошли домой.

И я поняла, что ничего сверх этого он мне сегодня опять не скажет.

— Трудно делать такие масштабные иллюзии, а, ками?

— Ну... у меня пока ещё не слишком хорошо получается, но, например, Мидзу-но ками может создать подобное играючи. И даже для Кадзэ-но ками это раз плюнуть.

Я внезапно вспомнила старое кладбище, превращённое в больницу для маленькой Куруми, и вынуждена была признать, что небольшой кинозал — это действительно пустяки даже для моего бывшего ками, не отличающегося большими талантами в этой области.

— Ха, ну зато ты лучше всех разбираешься в сложностях Третьего Пути, — с грустной иронией проворчала я.

— Да, Саку-чан, каждому своё, — серьёзно ответил Хикари-но ками, отстраняясь и беря меня за руку. — Через пару десятков лет, при условии, что не будешь филонить всё это время, ты сможешь с лёгкостью создавать такие кинозалы, "возлюбленное дитя" Мидзу-но ками... Всё, пошли домой! Момотаро наверняка уже давно соскучилась и проголодалась.

И он зашагал вперёд, отпустив мою руку. Но я не двинулась с места.

— А мне кажется, мы ещё не договорили, — бросила я вслед его удаляющейся спине.

— Хорошо, — вздохнул ками, возвращаясь. — Давай договорим. Мне захотелось сегодня в кино. С тобой. На хороший старый фильм. Мне не нравятся кинотеатры, где много людей, которые жуют попкорн с шоколадками и хлюпают колой, поэтому я создал такой, в котором и мне было бы комфортно, но при этом и ты не скучала. Я понимаю, что проще всего, конечно, было взять диск в прокате и посмотреть фильм дома, однако я обещал братьям, что ты будешь гулять и развлекаться. Вот и всё. Может быть, я слишком перестарался, выбирая фильм, и это показалось тебе навязчивым... морализаторством с моей стороны. Если так, то я прошу прощения. Честно признаться, и в мыслях не было... Я только хотел развлечь... и отвлечь тебя хоть немножко.

— Мне очень понравился твой кинозал, ками, — и говоря это, я ничуть не кривила душой. — И фильм тоже. Одзу-сан великолепен, было очень приятно смотреть его вместе с тобой. И я так надеялась, что ты выбрал его не случайно, и там кроется какая-то подсказка для меня...

— Случайности не случайны, — пробормотал Хикари-но ками как бы про себя любимую фразу Мидзу-но ками, ковыряя носком обуви трещину в асфальте.

— Нет, правда, я очень благодарна тебе за сегодняшний день, — продолжала я как ни в чём не бывало, сделав вид, что не расслышала. — Может быть, ты разрешишь мне в качестве благодарности заняться сегодня ужином? Помнится, ты с утра планировал готовить сам, но, может, всё-таки позволишь мне?..

Наверняка лёгкая ирония моих слов не ускользнула от уха Хикари-но ками, но он очень ловко притворился, что не слышит её.

— Конечно, разве я могу тебе в чём-то отказать, Саку-чан? Если ты так просишь...

— Вот и чудненько, ками! Я теперь не буду чувствовать себя неблагодарной скотиной. Прямо гора с плеч!

***

Спустя примерно неделю позвонила очередная барышня. Они звонили время от времени на домашний номер Хикари-но ками, выслушивали моё сдержанное "Извините, сейчас его нет в городе", после чего, словно заранее сговорившись, задавали один и тот же вопрос: "Прошу прощения, а с кем я говорю?" Я неизменно представлялась домработницей, записывала по их просьбам имена и номера телефонов, по которым надлежало "очень срочно перезвонить", потому что это "крайне важно" в специально купленный для этих целей блокнотик, который потом торжественно вручала Хикари-но ками во время очередного его визита. Он деловито просматривал записи, но при мне ни разу так никому и не перезвонил. Не знаю, верили ли звонившие девушки в миф о домработнице (хотя, собственно, почему миф? — ведь если не брать в расчёт наше прошлое и дружеские отношения, то так и получалось, что сейчас я жила в его квартире как домработница), но некое подобие допроса мне учинили лишь однажды. Девица позвонила посреди ночи, и я спросонок не сообразила, что трубку лучше не брать. Естественно, её тут же заинтересовало, какого чёрта так называемая домработница делает ночью в квартире её "друга", почему у неё сонный голос и такой жуткий иностранный акцент. Она вообще трещала так быстро, что большую часть из сказанного я просто не поняла, но как можно спокойнее и чётче постаралась объяснить, что пока "хозяин" в отъезде, меня попросили присмотреть за его кошкой, оставив без внимания замечание насчёт акцента. Нервная девушка к тому времени видимо сумела взять себя в руки, потому что несколько раз извинилась, попросила записать её номер телефона и попрощалась куда вежливее, чем поздоровалась... Так вот, спустя примерно неделю после того, как мы с Хикари-но ками сходили в кино, позвонила очередная барышня, оставив стандартное сообщение "Пожалуйста, перезвоните как можно быстрее!", но что-то в её голосе заставило меня насторожиться, поэтому на этот раз я не стала дожидаться, когда ками сам заглянет в "Берлогу", и отправила ему координаты девушки смс-кой. Примерно через полчаса я получила ответную смс-ку, в которой он сообщал, что вынужден срочно уехать по делам на несколько дней, просил не скучать и в случае каких-либо затруднений немедленно звонить кому-нибудь из братьев. Что ж... В том, как было написано его сообщение, не читалось между срок, что случилось что-то плохое, значит, и ничего страшного в его отъезде не было...

— Твой папочка уехал по делам, Момо-чан, — сообщила я свесившемуся со спинки дивана рыжему созданию, отчаянно пытающемуся засунуть любопытный розовый нос в форме сердечка в мой раскладной мобильник. Увидев, что я безжалостно захлопнула интересную штукенцию, кошка недовольно муркнула, выгнулась и попыталась потянуться, но не удержалась на узком пространстве и скатилась прямо мне на руки.

— Рыбки хочешь? — спросила я, легонько покачивая её, как ребёнка, и по моментально вспыхнувшему в больших золотистых глазах плотоядному огоньку поняла, что, вне всякого сомнения, хочет. — Пойдём кушать?

И хотя госпожа Момотаро была дамой, до кончиков ушей преисполненной чувства собственного достоинства, магическое слово "кушать" в любое время дня и ночи повергало её в самый настоящий, плохо контролируемый экстаз...

Дни шли, от Хикари-но ками не было ни слуху ни духу, его мобильник не отвечал. Я не волновалась только потому, что твёрдо знала — случись с кем-нибудь из храма что-нибудь плохое, я тотчас же это почувствую. Несколько раз звонил Младший Первосвященник, чтобы узнать, всё ли у меня в порядке, я бодренько отвечала, что в полном. Пока не вернётся Хикари-но ками, мне разрешили вообще не появляться в храме, и даже Старший Первосвященник просил передать, чтобы я не беспокоилась пока относительно того, что приходится бездельничать.

— Считай, что у тебя каникулы, Саку-чан, — радостно, по своему обыкновению, щебетал в трубку Младший. — Брат говорит, ты столько мешочков нашила, что давно уже заслужила. Но если тебе вдруг одиноко там, — добавил он, чуть понизив голос, — то бери с собой кошечку и приезжай в любое время.

Я поблагодарила и горячо заверила, что совсем не скучаю, и уединение мне сейчас только на пользу.

— Хорошо-хорошо, — согласился он радостно, — я просто так, на всякий случай. Вообще-то я тоже думаю, что в Токио тебе сейчас должно быть комфортнее и в некотором роде даже безопаснее. Но если будешь практиковаться, не забывай, что возможности магии там сильно ограничены, не выматывай себя лишний раз.

— Да всё я помню, гуджи-сама, не беспокойтесь за меня так уж, пожалуйста!

Тут надо бы пояснить, что с тех пор, как я научилась раздваивать сознание и существовать одновременно в материальной реальности и мире сновидений, последний совершенно естественным образом потерял для меня однородность. Если раньше, засыпая в своей основной реальности, я целиком переносила сознание в грёзы, и покидала их только в момент пробуждения, и токийские улицы, кафе, храмовый сад, долины, по которым мчался волшебный поезд Мидзу-но ками, имели в моём восприятии одинаковую природу снов, то сейчас, когда часть меня полностью отделилась от той, что оставалась в реальности, окончательно поселившись в этом мире, я начала чувствовать, что тут не всё было так просто, и реальность мира сновидений делится на вполне чёткие слои. Условно, я пока побывала только в трёх из них. Первый, слой эфемерных грёз, был насквозь пропитан тонкими магическими вибрациями, сюда я попала после того, как сломала печать в "коридорах сознания", и здесь же прошли первые дни моего ученичества. Но маленьким бестолковым тэнши очень опасно находиться в нём без присмотра опытного наставника, потому что где-то там — увы, я это знала лучше, чем многие — был скрыт вход в Великую Бездну. Второй, слой отражённой реальности, конечно, куда безопаснее, и для меня это был мир сновидческого Токио. Вообще же, любая точка физического мира имеет своё отражение в мире снов, но моё сознание выбрало для воплощения ту, к которой ближе всего находились мои ками. В отражённой реальности обитало подавляющее большинство непосвящённых смертных, в некотором роде она являлись чем-то вроде безопасной резервации, и внутренние законы этого слоя почти во всём соответствовали стандартным законам реальности материальной, с той лишь разницей, что возможности магии для тех, кто владел ею, были несколько шире. Третий слой был точкой перехода между двумя первыми, и для меня, как собственно и для очень-очень многих, это был наш загородный храм. Именно благодаря этой слоистой структуре мира сновидений, я могла жить привычной жизнью в "Берлоге отшельника": ходить по магазинам, ездить в транспорте, смотреть телевизор и готовить еду, но стоило мне приехать в храм, как я оказывалась в совершенно другой среде, где охранные свитки с заклинаниями-печатями, хотя и соседствовали мирно с электричеством и водопроводом, тем не менее были гораздо важнее любых замков или сигнализаций. Я давно уже поняла, что территориальное нахождение храма "за городом" в мире сновидений означает совсем не то, что в материальной реальности. Это "за городом" на самом деле означало "за пределами отражённой реальности", а всё, что было и "за городом" и "вне пределов храмовой территории" — это уже была область эфемерных грёз. Тот факт, что попасть из одной области в другую можно было без каких-либо затруднений обычным способом, то есть пешком или на транспорте, в данном случае, существенного значения не имел: смертные редко покидали свои уютные "резервации", посвящённые никогда не задерживались в них надолго, потому что здесь было трудно заниматься магией — расход сил возрастал, эффективность, наоборот, снижалась и результаты часто получались далёкими от ожидаемых. Вот именно-то об этом просил меня не забывать Младший Первосвященник по телефону.

***

...Когда я открыла ключом дверь, то от неожиданности чуть не растеряла пакеты. Мидзу-но ками собственной персоной стоял как ни в чём не бывало в прихожей и усердно тискал возмущённую до глубины своей маленькой кошачьей души Момотаро. Услышав щелчок замка, он обернулся, буквально искупав меня с ног до головы в своей сияющей радостной улыбке, а Момо, почувствовав, что прибыло долгожданное спасение, издала протяжное сдавленное мяуканье, и усердно начала отбиваться задними лапами, оставляя глубокие царапины на его тонких белых руках. Ками тихонько застонал и зажмурился от боли, однако же попытался ещё крепче прижать к себе беснующееся рыжеухое создание.

— Ками, ками! — закричала я, швырнув под вешалку пакеты, и бросилась к ним, пытаясь то ли освободить подопечную, то ли спасти эти до сих пор ещё очень дорогие мне руки. — Она не любит, когда её так...

В пылу сражения Момотаро уже не разбиралась, от кого ей следует отбиваться, поэтому мне тоже несколько раз хорошенько досталось когтистой лапой, но боли я не почувствовала. Освободив наконец брыкающееся тельце, я спровадила её на кухню и встала в дверях, чтобы до самозабвения обожавший кошек Мидзу-но ками не ринулся, не ровен час, следом. Но он только тихо рассмеялся, слизнул медленно стекающую по запястью капельку крови, и произнёс нараспев:

— Я знаю, маленькая моя Саку-чан, я прекрасно это знаю. Потому что это именно я выбирал её из нескольких таких же хорошеньких кошачьих девочек, чтобы подарить нашему Коо-чану.

Коо-чан — это было "домашнее" прозвище Хикари-но ками. Теперь, когда я официально стала каннуси, мне тоже можно было в неформальной обстановке использовать эти короткие прозвища вместо громоздких официальных обращений, но я пока ещё к этому не привыкла. К слову сказать, Мидзу-но ками простоты ради звали просто Суй, Кадзэ-но ками — Фуу, а Старшего и Младшего Первосвященников — Кэй и Тэй соответственно. Было "домашнее" прозвище и у меня, но его не использовали, потому-то всех вполне устраивала сокращённая форма "официального" имени.

Тем временем, ками нарочито грустно вздохнул, ещё раз лизнул изодранное запястье и продолжал:

— Но это было так давно, что малютка Момо уже забыла, на чьих руках впервые переступила порог этого дома. И вот тому яркое свидетельство! — закончил он, картинно воздев окровавленные руки и горестно разглядывая полученные увечья. — Но как я могу сердиться на неё за это? — закончил он патетично.

"Конечно, ведь ты же сам её схватил и тискал!" — чуть не вырвалось у меня, однако я вовремя успела прикусить язык.

— Но я, собственно, зашёл по делу, — продолжил Мидзу-но ками уже совсем другим тоном.

Я моментально встрепенулась:

— А вот, кстати! Как ты вошёл?

— Так ведь Коо-чан оставил мне ключики перед отъездом, — ответил он самым невозмутимым образом, всё ещё не опуская руки.

Глядя на вспухшие, обильно сочащиеся кровью царапины, я огорчённо подумала, что Момотаро на сей раз очень уж превзошла саму себя. Удивительное дело, но в то время, как ками, казалось, совершенно не беспокоился по этому поводу, мне было почти до слёз жалко его тонких белых рук. И как обычно, говорить ничего не пришлось, потому что он почувствовал моё желание ещё до того, как я успела его осознать. Израненные руки Мидзу-но ками неспеша подплыли почти вплотную к моему лицу, замерев в считанных миллиметрах от губ. Несколько кратчайших мгновений я, к собственному удивлению, ещё пыталась сопротивляться, хотя знала — бесполезно.

— Ну же, девочка, — промурлыкал он ободряюще, — окажи уже "первую помощь", сделай одолжение.

Вторично приглашать меня не пришлось. Кровь ками священна. Каждая капля содержит в себе огромную концентрацию силы, и мне сейчас совсем не помешал бы некоторый запас, потому что в ближайшие дни я намеревалась продолжить практику. Аккуратно облизывая каждый подставленный палец, я старалась думать только об этом, и не обращать внимание на его участившееся дыхание и сладкие постанывания. Времена, когда Мидзу-но ками мог меня легко втянуть в свои чувственные игры, миновали давно и безвозвратно, пора было уже начать привыкать к этому нам обоим.

— Так что за дело, ками? — полюбопытствовала я, спустя четверть часа, вынимая из микроволновки разогретую еду.

Мидзу-но ками как-то кисло взглянул на моё овощное рагу, но без лишних слов вооружился палочками и приступил к еде. После "первой помощи", царапины на его руках моментально затянулись, припухлость спала, и я не без гордости подумала, что при всей своей бестолковости по части целительства, иногда тоже могу принести реальную пользу.

— Ах да, дело! — улыбнулся ками, как бы вдруг опомнившись, и между делом ловко выловил палочками морковочку. — Коо-чан задержится ещё на несколько дней: что-то у него там не получилось с первого раза решить... а может, не у него... в общем, я особо не вникал, да и он в подробности не вдавался.

— И?.. — спросила я наконец, потому что ками вдруг замолчал, пытаясь поймать упрямую скользкую фасоленку.

— Что "и"? — удивлённо вскинул он голову и непонимающе уставился на меня своими прекрасными чёрными глазищами.

— И что же это всё-таки за дело, ради которого ты приехал сюда, ками? — стараясь сохранять спокойствие, процедила я сквозь зубы.

— А? Так я уже всё сказал, Саку-чан: Коо-чан задержится, — улыбнулся он самой очаровательнейшей и подкупающей улыбкой.

— Ками, — начала я вкрадчиво, — ты хочешь сказать, что приехал только за тем, чтобы сообщить мне эту новость?

В кармане висевшего в прихожей плаща у меня лежал телефон с полученной ещё утром смс-кой от Хикари-но ками, которой он предупреждал меня о незапланированной задержке. Мидзу-но ками нечасто наведывался в Токио без особых причин, потому что здесь мощная аура его сияющей божественности практически сходила на нет из-за магических ограничений, а чувствовать себя как "простой смертный" он терпеть не мог (при том, что так хорошо воспетые когда-то Кадзэ-но ками "маленькие человеческие слабости" имели для него ничуть не меньшую притягательность). Сейчас мне показалось, что сияющий ками опять начал какую-ту свою непонятную игру, и я невольно насторожилась. Непроходящая паранойя была далеко не самым тяжёлым последствием сердечных объятий живущей в нём Бездны.

— Да, Саку-чан, — протянул он слегка обиженно, то ли на меня, то ли на вероломную фасолину, всё ещё не желавшую вылавливаться, — я приехал для того, чтобы сообщить тебе новость, поговорить о твоих проблемах и скрасить твоё одиночество, в конце концов. По-твоему, это не достаточный повод?

— Для тебя — не достаточный, ками, — ответила я без обиняков, проворно подцепляя своими палочками чёртову фасолину из его миски, пока ещё не весь соус оказался на столе.

Мидзу-но ками расплылся в благодарной улыбке и потянулся губами за докучливым "трофеем". За ним вообще водилась эта трогательная детская привычка ждать, чтобы его накормили, и при этом ему было совершенно всё равно, чьи руки будут подносить еду, хотя, конечно, женские руки тэнши были предпочтительнее, чем, скажем, не особенно церемонящиеся руки Старшего Первосвященника. Ещё со времён своего ученичества я хорошо знала, что простым кормлением подобные игры с Мидзу-но ками заканчивались редко, но блестящие чёрные глаза горели слишком призывно, и кончик языка бессознательно скользил по верхней губе слишком нетерпеливо, чтобы отказывать ему в удовольствии. Заполучив в рот долгожданную фасоленку с моих палочек, ками облизнулся, и его улыбка почему-то вдруг стала неожиданно робкой, чуть ли не виноватой. В ответ полустёртые временем воспоминания больно хлестнули меня, как развернувшаяся пружина. Судорожно выдохнув, я придвинулась ближе и начала не торопясь кормить сияющее божество. Чувства смешались, а мысли разом улетучились; словно зачарованная, я неотрывно следила за его открывающимся ртом, за плавно скользящими по кончикам палочек губами, за степенными движениями челюсти, когда он жевал, и всё это время тихая и робкая улыбка не сходила с лица Мидзу-но ками, преимущественно с левой его половины — он всегда улыбался левой стороной, когда немного смущался, — а я сидела напротив в каком-то благоговейном трепете перед этой улыбкой, потрясённая, отрешённая и абсолютно счастливая, чего со мной не бывало уже... да, очень давно. Но вот ками осторожно снял губами с палочек последний кусочек и потянулся за салфеткой, и я снова судорожно выдохнула и даже слегка потрясла головой, прогоняя наваждение. И тут же заметила, что его левая рука уже давно лежит у меня на колене. Нет, вот это-то уж совсем в мои планы не входило!

— Тебе хоть вкусно было? — спросила я хрипло, чтобы скрыть смятение, вскочила, как ошпаренная, и стремительно ринулась к мойке, успев краем глаза заметить пару рыжих любопытных ушей, выглядывающую из-за холодильника, за которым они до сих пор прятались от любвеобильности сияющего божества.

— Определённо, было лучше, чем я ожидал. Всё-таки, смотрю, наш Коо-чан совсем тут неплохо устроился... Я даже начинаю завидовать, — весело промурлыкал Мидзу-но ками; к нему вновь вернулось прежнее игривое настроение. — А, Момо-чан! — вдруг воскликнул он, ныряя под стол и выуживая оттуда рыжее тельце. Я швырнула намыленную губку в мойку, приготовившись было вновь отбивать хвостатую и лечить причинённый её когтями урон, но к удивлению увидела, что Момотаро и не думает сопротивляться, покорно повиснув между небом и землёй, крепко сжатая красивыми и ласковыми руками Мидзу-но ками. Тихонько хмыкнув про себя, я вернулась к недомытой посуде, прислушиваясь к нежному воркованию ками у себя за спиной.

Когда я поставила на стой чашки, Момотаро уже лежала, свернувшись, у него на коленях, и тарахтела, как трактор, на всю кухню, жмурясь от удовольствия и подставляя для почёсывания то одно то другое ушко под его искусные в этом деле длинные пальцы.

— Я всё-таки хочу, чтобы ты мне рассказал, что случилось, ками, — вернулась я прерванному разговору. — Ты не приехал бы сюда только ради того, чтобы провести со мной вечер, мне слишком хорошо известно, насколько тебе не по душе здешний Токио... Значит, должно было произойти что-то достаточно серьёзное, чтобы... — я внезапно замолчала, начиная чувствовать нарастающее с каждой минутой беспокойство.

— Ещё раз повторяю тебе, недоверчивая моя девочка, что ничего особенного не случилось, — проговорил спокойно ками, продолжая почёсывать за ушком Момо и придвигая свободной рукой к себе чашку. Ну да, здешний Токио я в самом деле не очень люблю, поэтому всё откладывал поездку, хотя кому, как не мне, призвавшему тебя, следовало быть рядом, когда моей девочке плохо... На том уровне развития души, на котором ты пребываешь сейчас, бесполезно было бы напоминать, что все твои страдания — всего лишь следствие ненужных привязанностей. Понимать ты это понимаешь, но прочувствовать, маленькая моя, до сих пор не можешь... Впрочем, оно тебе сейчас и ни к чему.

Тон его становился всё серьёзнее, глаза смотрели пристально и губы больше не улыбались.

— Я приехал наставить тебя на путь истинный, тэнши, и не уйду, пока не увижу, что ты исцелилась, — продолжал он без тени улыбки, и голос его теперь уже звенел такой непривычной решительной твёрдостью, почти суровостью, что даже Момотаро беспокойно прижала ушки и перестала мурчать. — Терпение, переживания, боль, муки, слёзы — это всё не имеет отношения к истинной любви. В твоём сердце, девочка моя, должна жить только безграничная радость... Я знаю, что вам, маленьким, достичь этой радости очень непросто, поэтому и учу вас, учу вас всех, как быть счастливыми, но ты всегда казалась мне одарённее многих, потому что умела отдавать и отдаваться, испытывая наслаждение от собственных чувств, а не от того, чем тебе платят взамен. Когда я заметил, что ты, вопреки моим наставлениям, начинаешь привязываться, я чуть отдалился от тебя на время, чтобы не усугублять... Кто же мог знать, что в образовавшийся просвет тут же бесцеремонно вклинится Фуу-кун со своей прагматичностью и неуёмным желанием забирать, забирать всё и сразу, пока есть ещё, что можно забрать... Помнишь, я ведь предупреждал тебя об этом? Я говорил, что Кадзэ-но ками высушит тебя до основания — не по злому умыслу, и не из-за эгоизма, а потому что по-другому он не умеет? А ты — нежная девочка, "водная" девочка — не приспособлена к тому, чтобы жить на суше... ветер убивает тебя, солнце обжигает, но ты всё равно упрямо лезла навстречу своей боли, и я отпустил тебя... потому что в своей безрассудной упёртости ты настолько сильно полюбила, что перестала чувствовать боль. Ты просто следовала своей природе, наслаждаясь возможностью переживать яркие эмоции, вычерпывая себя, а Кадзэ-но ками... да, видимо ему очень нужно было то, что шло от тебя... и в том объёме, в каком оно шло. Он не из тех, кого удовлетворит маленький ручеёк, когда ему хочется пить — это непременно должен быть океан. "Для полётов мне нужно ВСЁ небо" — помнишь, когда-то он так сказал? И когда он нашёл в тебе океан...

— ... Он вряд ли понимал, что ищет океан не для того, чтобы напиться, а потому что он сам готов стать океаном для любого, кому это будет нужно, — закончила я, спрятав в ладонях сухое горящее лицо, чтобы спастись от обжигающе-сияющего взгляда напряжённых чёрных глаз.

— Я не это хотел сказать тебе, девочка...

— Да я всё знаю, ками... Я много думала. Наверное больше, чем когда-либо за всю свою жизнь. Океан — это он, небо — это он, вся Вселенная — тоже он. У меня нет права претендовать на его внимание, ни малейшего. Будучи Вселенной, он ищет такую же Выселенную, чтобы излиться в неё и достичь той самой бесконечной радости, о которой ты говорил, но не находит, никак не находит, поэтому у него в глазах всегда эта холодная чернота и горечь... Да, он нашёл во мне океан, но океан так ничтожно мал в масштабах целой Вселенной... всего лишь океан... Мне не согреть его глаза. Сколько бы я не отдавала себя, ему этого никогда не хватит, ками!

— Ты — Вселенная, девочка, — едва слышно проговорил Мидзу-но ками, и я почувствовала, как его руки легко легли мне на голову. — Каждый человек — Вселенная. Боги знают об этом. Пока ты чувствуешь себя только океаном, но, согласись, океан это уже гораздо больше, чем море, значительно больше, чем озеро, что уж говорить про лужи и капли...

— Слабое утешение, ками, быть океаном, когда ты никому не нужна, — пробормотала я с горечью, судорожно вцепившись в его руки и поднося их к губам.

Я по-прежнему не смотрела на Мидзу-но ками, но почувствовала, что он улыбается.

— Что бы ты ответила мне сейчас, если бы я попросил тебя вернуться? — спросил он ласково.

— Отказалась бы, — ответила я честно.

— А если бы сказал, что люблю тебя?

— Ответила бы, что я тоже тебя люблю, как любила всегда, но в твоих глазах Бездна... а горечи — нет...

— Вот поэтому я и не говорю тебе всего этого... пока... — проговорил он, встал из-за стола, и, подойдя сзади, склонился и обнял меня, утопив в своих длинных шелковистых волосах...

— Ну и как это понимать? — удивлённо вскинул брови Мидзу-но ками, выходя голышом из ванной, и застав меня за расстиланием постели на диване.

— А ты разве не останешься на ночь? — спросила я не менее удивлённо, на всякий случай глянув на настенные часы. Было поздно, а он не за рулём...

— Я-то останусь. Но мне до сих пор не понятно, чем ты занимаешься?

— Эээ... хочешь спать без постели? — неуверенно поинтересовалась я, несколько растерявшись.

— То есть ты хочешь сказать, что я... должен спать здесь? — по его голосу я не поняла, то ли он сейчас расплачется, то ли рассмеётся.

— Ну если тебе тут не нравится, спи в спальне. Тогда я лягу здесь, это, в общем-то, не проблема.

— Тэ-энши-и... — застонал он, закрывая руками лицо.

— Просто Хикари-но ками всегда спит здесь, вот я и подумала... — начала было оправдываться я.

— Что?! — закричал Мидзу-но ками, резко убирая ладони от лица. — Ты хочешь сказать, что бедненький Коо-чан спит на диване?! Ха-ха-ха, вот это да! О, ну за что ты так с ним, Саку-чан, это же гадко!

— Почему это сразу я? — от возмущения я тоже начала говорить громче обычного. — Он сам сказал, что ему так удобнее, вот и всё! Да, кровать в спальне шире, но здесь теплее, потому что нет окна, и вообще... хороший же диван, что в этом гадкого?

— Так Коо-чан сам вызвался спать на диване? САМ?!

Мидзу-но ками согнулся пополам от хохота и долго тряс мокрыми волосами. Я стояла и в недоумении вертела в руках подушку, так и не решаясь надеть на неё чистую наволочку.

— О-ох, — простонал наконец ками, распрямляясь и вытирая выступившие от смеха слёзы. — Девочка моя, я, видишь ли, не настолько щепетилен, как наш доблестный Хикари-но ками... Я специально приехал наставить тебя на путь истинный... поверь, наставлять на этом диване крайне неудобно — я как-то проверял и больше не хочу. Поэтому бери уже эту подушечку и пойдём скорее в спальню, я замёрз!

— Но... — начала было я, но все возражения застряли в горле, не желая никак произноситься.

— Хватит жить воспоминаниями, девочка! "Его прикосновения", "его поцелуи" — ты не сможешь сохранить память о них навечно, а я не смогу стереть их с тебя, как бы ни старался... Даже я... — проговорил он еле заметно дрогнувшим голосом, развернулся и пошёл в спальню.

— А, Момо-чан уже ждёт меня! Какая умница!.. Какая красавица!.. Иди скорее ко мне, пушистик, я тебя обниму, моя детка!.. — услышала я его радостное воркование.

Долго ещё просидела я в гостиной, обнимая подушку и слушая, как Мидзу-но ками беседует с Момотаро. Я не торопилась, хотя знала, что всё равно приду к нему, и это будет тяжело... Тяжелее, чем видеться каждый день с Повелителем Ветров, тяжелее, чем осознавать, что невозможность быть вместе навсегда развела меня с Хикари-но ками... Сегодня ночью я приду в объятия Мидзу-но ками и получу прощение за своё отречение, которого так давно жду. Он прав: мне не сохранить прикосновения Кадзэ-но ками, как бы я ни берегла своё тело от чужих прикосновений, как бы ни старалась тщательно оберегать память о них...

***

...Когда спустя несколько дней вернулся Хикари-но ками, он посмотрел на меня как-то странно, но ничего не спросил. За весь вечер мы не сказали друг другу ни слова, сверх необходимых. (Здравствуй. — Здравствуй. Как съездил? — Нормально. У тебя тут всё хорошо? — Как видишь... Голодный? Поешь? — Да. Но сначала хочу вымыться. — Иди. Я пока разогрею...). Потом мы долго сидели в гостиной на злополучном диване, как всегда укрыв ноги одним пледом, и молча слушали "Битлз". Соскучившаяся Момотаро дремала, свернувшись у него на коленях, я шила очередной мешочек, развернув настольную лампу на журнальном столике так, чтобы свет не бил ками в глаза... Осень перевалила за середину, приближался праздник в честь Кадзэ-но ками, а я почему-то всё время думала о Куруми. Мне хотелось плакать. Но больше всего хотелось умереть.

Хикари-но ками использовал любой предлог, чтобы лишний раз позвонить.

— Ты не потеряла бумажку с графиком вывоза мусора?

— Нет, конечно. Она всё ещё висит на холодильнике.

— Смотри не потеряй, это важно! Пропустишь день — потом долго ждать придётся.

— Да знаю я, знаю. Не волнуйся. Не потеряю, не пропущу и ждать не придётся.

читать дальшеИ обругав про себя чёртову японскую систему утилизации бытовых отходов, так исправно работавшую даже в мире сновидений, я отправилась сортировать мусор, сверяясь с графиком. Вот, например, я живу одна, и любого вида мусора произвожу по минимуму, так мне не страшно и пропустить недельку-другую, а каково-то приходится семьям, с маленькими детьми, например? Вывоз использованных "памперсов" строго по графику один раз в неделю! А где, скажите, хранить их всю эту неделю?..

А в следующий раз:

— Ты не забываешь вынимать почту? Счета не трогай, я сам с ними разберусь, когда приеду, всё остальное можешь смело выбрасывать — это реклама.

— Хорошо, счета не трону, рекламу выброшу. Письма от поклонниц тоже выбрасывать?

— А что, разве что-то пришло? — в голосе Хикари-но ками появилась явная заинтересованность.

— Нет, — ответила я сокрушённо, — ни одного ещё не вытаскивала.

— Ну и зачем тогда спрашиваешь?

— На всякий случай. Мало ли что-то придёт, а я не знаю, что с этим делать?..

— Нет, ты письма ни в коем случае не выбрасывай — это же невежливо!

— Я пошутила, ками, не беспокойся. Конечно же, я ничего не выброшу. Если только что-то придёт...

"Ну почему сейчас?!.." — рычала я про себя, возвращаясь вечером из супермаркета, на ходу пытаясь вынуть из кармана надрывающийся мобильник и при этом не растерять покупки из очень экологичных, но ужасно непрактичных бумажных пакетов.

— Ты куда пропала? Я звоню-звоню домой, а трубку никто не берёт...

— Ходила за продуктами, — ответила я как можно беспечнее, с ловкостью мартышки поддерживая коленом уже почти выскользнувший из моих, как оказалось, не слишком цепких объятий пакет и пытаясь подбородком прижать телефон к плечу, чтобы освободить руку.

— О, это кстати! Завтра вечером я приеду, приготовишь что-нибудь на ужин?

— Хорошо, но только если действительно "что-нибудь", потому что — ты ведь знаешь, — я не очень-то умею, как ты любишь...

— Да ерунда какая, я всё съем! А что у тебя с голосом? Почему пыхтишь?

— Пакеты тяжёлые, рвутся! — уже почти простонала я, доковыляв всё-таки кое-как до ближайшей скамейки и плюхнувшись на неё с размаху вместе с этими злосчастными пакетами. Немного отдышавшись и сообразив, что Хикари-но ками всё ещё не отключился, я неожиданно спросила:

— Ты волновался что ли?

— Конечно, — как всегда невозмутимо отозвался он.

— Ну, прости. Когда в следующий раз куда-нибудь соберусь, оставлю запись на автоответчике.

— Слушай, Саку-чан... У тебя точно всё в порядке? - спросил ками чуть изменившимся голосом.

— Точно.

— Ты не скучаешь там... одна?

— Да нет, не особо, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно беспечнее. — Сплю от души, читаю потихоньку твою мангу, балую себя десертами и смотрю сериалы.

И всё это, конечно же, была ложь, до последнего слова, но ему об этом знать совсем не обязательно.

— Ах, ну если так, то рад это слышать. Тогда до завтра?

— Да-да, до завтра! - ответила я бодро и отключила вызов.

До завтра, да...

Как же всё-таки здесь рано темнеет. И почему-то с наступлением сумерек, количество прохожих и автомобилей моментально сокращается в разы, хотя ещё совсем не поздно. Интересно, это характерно только для данного конкретного района или для всего Токио в целом? Или же это такая особенность отражённой реальности? Я сидела в одиночестве на скамейке, обнимая пакеты с покупками, под таким же, как и я, одиноким бледным фонарём, и мне казалось, что я будто бы затерялась во мраке где-то далеко-далеко, в самых дальних закоулках Вселенной, и уже никто никогда не придёт и не выведет меня обратно, и я так и просижу здесь всю жизнь, отрешённая, неподвижная, лишённая голоса, лишённая слёз, пока не погаснет фонарь...

Мобильник снова ожил, и я вздрогнула, прогоняя наваждение. Звонок был от Мидзу-но ками, и я, не успев удивиться, автоматически приняла его. И услышала в трубке всего два слова:

— Иди домой.

— Но как ты..?! — начала было я, но он не дослушал.

— Иди домой, — снова повторил ками и отключился.

Всё ещё не придя в себя до конца, я встала, перехватила поудобнее пакеты, и без лишних размышлений зашагала в сторону "Берлоги". Саку-чан послушная девочка, всегда беспрекословно исполняет то, что ей говорят. Да, иногда даже слишком послушная. А вот если бы я тогда взяла на себя труд хоть немного задуматься над тем, что делаю, то немало бы удивилась выбранному направлению...

***

Хикари-но ками приехал к ужину, как и обещал.

— Ой, что это там? — спросила я, приподнимаясь на цыпочки, чтобы удобнее было засунуть нос в большую картонную коробку у него в руках.

— Подожди-подожди, давай сперва куда-нибудь поставим...

Освобождая место на низком столике возле дивана, я быстренько сдвинула в сторону стопку журналов и разноцветных конвертов. Вопреки обещанию, я не стала выбрасывать ничего из почтового ящика, опасаясь по невнимательности принять за рекламу и случайно выкинуть что-нибудь важное. Ками пристроил коробку и осторожно вынул оттуда что-то, тщательно укутанное в несколько слоёв мягкого синтепонового утеплителя. Пока он бережно разворачивал упаковку, я нетерпеливо пританцовывала рядом, сгорая от любопытства. Когда-то он обмолвился, что хочет всерьёз заняться созданием уюта в "Берлоге" — переклеить, наконец, обои, поменять мебель, — и я подумала, что сегодня он решил сделать первый шаг и принёс какую-нибудь милую интерьерную безделушку, вроде статуэтки или вазы. И ведь почти угадала.

— О-о! Бонсай! — восхищённо прошептала я , когда из-под слоёв синтепона показались первые листики.

Хикари-но ками бросил на меня быстрый взгляд и загадочно улыбнулся. Я решительно поднырнула руками под его руки и начала осторожно помогать.

— Это сакура, — сообщил ками, продолжая улыбаться. — Не священная, поэтому сейчас не цветёт — не сезон. Но женщины в питомнике заверили, что весной на ней непременно будут цветочки, если правильно ухаживать.

— Ах, какая красавица! — проворковала я, легонько погладив пальцем крепенький ствол. Деревце было хоть и небольшое, но ухоженное и сильное, как румяный плотный ребёночек. На овальном керамическом горшке тёмно-коричневого цвета, почти незаметные с первого взгляда под слоем блестящей глазури, резвились в облаках два длинных дракона, нарисованные тонкими бледно-золотыми штрихами.

— Нравится? — обрадовался Хикари-но ками. — Я понимаю, что нашу храмовую сакуру эта тебе никогда не заменит, но всё равно... Ты доставишь мне огромное удовольствие, Саку-чан, если примешь её! Я долго думал, какая бы тебе понравилась больше всего, и в конце концов выбрал эту.

Я плотно обхватила пальцами горшочек и несколько секунд напряжённо прислушивалась к ощущениям, зажмурившись.

— Я чувствую, что эта малышка отнюдь не неженка: она крепкая и здоровенькая, и весной обязательно расцветёт. И хотя я никогда ещё не ухаживала за бонсаями и предполагаю, что дело это непростое, но постараюсь изо всех сил и с радостью буду заботиться о ней. Спасибо, ками!..

Голос предательски дрожал, выдавая вдруг охватившее меня волнение, когда пальцы почувствовали отголоски знакомых вибраций. Это крохотное деревце имело ту же энергетическую природу, и пусть на нём не было сейчас розовых цветов, пахло почти точно так же, как и сакура во дворе храма.

— Мне хотелось хоть чем-нибудь порадовать тебя сегодня, Саку-чан, — проговорил Хикари-но ками. — Странно, что ты забыла... Год назад тебе дали крылья...

— Ах, да... — пробормотала я, осторожно, как ребёнка, прижимая к себе маленькую сакуру. — Я действительно забыла...

— Ну, главное, что я не забыл, — улыбнулся ками, запихивая в коробку ошмётки утеплителя. — А, вот ещё — я же купил тебе специальный справочник! — сообщил он, доставая со дна коробки толстенький «фолиант». — Он, правда, на японском, и я догадываюсь, что самостоятельно ты его не осилишь, но ничего, почитаем потом как-нибудь вместе, да?

— Непременно! — оживилась я, впиваясь жадными глазами в книгу. Мне уже не терпелось поскорее полистать её, чтобы как можно быстрее пополнить свои более чем скудные познания о комнатных бонсаях.

Пока мы ужинали, маленькая сакура гордо красовалась на столе между нами. Хикари-но ками проявлял удивительную терпимость в отношении моей стряпни, во всяком случае, в глаза почти никогда не критиковал. То ли понимал, что с человека, воспитанного в совершенно другой культуре, сложно что-то требовать, то ли просто жалел. Сказать по правде, я не особо-то и старалась угодить ему, и готовила всегда то, что умела, время от времени импровизируя с некоторыми местными продуктами. Иногда, если ками оставался на ночь, завтрак он готовил сам, и это неизменно было маленьким пиршеством для желудка. Вот только посуды при этом он пачкал столько, сколько мне не удалось бы и за неделю. Сейчас, меланхолично ковыряясь палочками у себя в миске и наблюдая краем глаза за тем, как ест Хикари-но ками, я всё никак не могла набраться решимости спросить у него, как поживает Кадзэ-но ками. С тех пор как я уехала, мы не виделись, он ни разу не позвонил, и в те дни, когда я приезжала в храм, его там не бывало с самого утра и до позднего вечера. При мне никто не заводил разговоров о нём — видимо, щадили мои чувства, — а расспрашивать специально я почему-то всегда стеснялась. Может быть, это и к лучшему. Разве не для того я хотела сбежать из храма, чтобы избежать нечаянных встреч с Повелителем Ветров? Но если бы это принесло хоть какое-нибудь облегчение... День за днём, совершая одни и те же действия, произнося одни и те же слова, я увязала всё сильнее и сильнее в собственном горе, пряча его глубоко в себя и тщательно оберегая от посторонних глаз. Мне казалось, что в этом я хорошо преуспела. Пожалуй, только Мидзу-но ками мог бы понять, что творилось в те дни с моим сердцем.

— Почему ты так плохо ешь? — спросил Хикари-но ками, чуть-чуть наклоняясь влево — видимо, веточки сакуры заслоняли моё лицо.

Я вздохнула:

— Да вот, что-то в последнее время так получается... Должно быть, я просто быстро наедаюсь...

Ками задумчиво хмыкнул в ответ. Я встала и принялась неторопливо убирать со стола.

— Можно я спрошу у тебя... кое-что? — решилась я наконец, когда мы перебрались в гостиную и уютно устроились на разных концах дивана, укрыв ноги одним пледом. Сентябрьская жара спала, погода испортилась: весь сегодняшний день моросил дождь и с залива дул резкий пронизывающий ветер, из-за чего в тонкостенной квартирке сразу же стало холодно и неуютно.

— Спрашивай, — отозвался Хикари-но ками, не отрывая сощуренных глаз от разложенных на коленях квитанций, пришедших в его отсутствие.

— У моего ка... у Кадзэ-но ками... всё хорошо? — выдавила я с трудом, давясь каждым словом.

— Да, насколько я могу судить...

Спрашивать что-то ещё я не посмела. Выудила из-за диванной подушки пульт от стереосистемы, набрала программу установленного плей-листа... Негромкие мягкие аккорды "Across The Universe" постепенно растворяли повисшее напряжение. Хикари-но ками небрежно шлёпнул квитанции на столик, заулыбался и сладко потянулся всем телом, стараясь захапать на свою сторону побольше пледа. Я издала возмущённый возглас и принялась отстаивать свой кусок шерстяного тепла. Некоторое время мы смеялись и возились, перетягивая плед, но в конце концов сошлись на ничьей. Ками откинулся назад, в медово-жёлтом приглушённом электрическом свете его узкие внимательные глаза вдруг утратили отблески звёздного сияния и стали обычными, человеческими.

— С кем ещё я мог бы вот так спокойно послушать "Битлз" сегодня вечером, а, тэнши? — спросил он вдруг тихо, без тени улыбки.

Я отчего-то смутилась и не нашла, что ответить, поэтому просто промолчала.

— У меня нет такой развитой способности чувствовать, как у вас с Мидзу-но ками, да она здесь и не нужна, достаточно просто посмотреть на тебя... Не надо больше убеждать меня, что у тебя всё в порядке, ладно? — продолжал ками так же тихо, не сводя с меня глаз. — Ведь ты же не ешь, почти не спишь, и уж точно не смотришь сериалы.

— Прости, — ответила я, смутившись ещё сильнее от того, что моя маленькая ложь разоблачена. — Я знала, что ты по доброте душевной начнёшь беспокоиться, и не хотела тебя расстраивать.

— Ты сильно скучаешь здесь? Может быть, стоит вернуться в храм? Там ты, по крайней мере, не будешь одна.

— Если я вернусь, ничего ведь не изменится, верно?

— Может и так. А может и нет. Это зависит от того, для чего ты уехала. Для того ли, чтобы захлопнуться в себе до конца жизни и смаковать свои страдания, или для того, чтобы сражаться с собой до конца.

— Я сражаюсь, ками. Но пока проигрываю на всех фронтах.

— Ты опять забыла, Саку-чан, что между двумя крайностями всегда пролегает Третий путь... Не нужно изводить себя в бесплодных битвах. Разве оба твоих ками никогда не говорили, что большое сердце — это непреодолимый недостаток твоей сущности, а значит, и победить его невозможно? Просто проиграй себе.

Я вздохнула:

— Благодарю за совет, ками. Я попробую поискать для себя возможность Третьего пути...

— Подумай хорошенько. Возможно, что Третий путь ничего хорошего тебе и не принесёт. Я ещё слабоват в роли духовного наставника, поэтому не воспринимай это как совет...

Сытный ужин, тёплый плед, приглушённый свет и космический голос Леннона, тихо льющийся из динамиков стереосистемы, убаюкали Хикари-но ками: он уже давно дремал, свернувшись калачиком на своём конце дивана, обнимая подушку. Я тоже постаралась поудобнее угнездиться на своём конце, и задумчиво слушала музыку, уткнувшись подбородком в сложенные на подлокотнике руки. Маленькая сакура стола сейчас на журнальном столике в ярком пятне света от настольной лампы, и, казалось, впитывала каждым листиком это тёплое электрическое "солнце" и плавно струящиеся аккорды "Битлз". Мне хорошо было видно её со своего места. Я думала о том, будут ли её лепесточки весной такими же розовыми, как лепестки священной сакуры... Однажды, давным-давно уже, Мидзу-но ками ненароком обмолвился, что хорошо знает, каково приходится его "сосудам силы", потому что поддерживать вечное цветение — это очень тяжело... Ой!.. "Вечное цветение"?.. Ну конечно же!

Я резко соскочила с дивана, запутавшись в пледе и стягивая его за собой на пол. Хикари-но ками моментально проснулся и сел, отбросив подушку.

— Что случилось? — спросил он с явным беспокойством.

Я услышала, но не ответила, стоя на коленях перед журнальным столиком и сосредоточенно растирала ладони, подготавливая их к работе.

— Эй, Саку-чан, да что с тобой?

Почувствовав, как пробуждённая сила заструилась во мне, устремляясь к кончикам пальцев, я осторожно поднесла руки к маленькой зелёной кроне, и только тогда повернула голову к взволнованно сопевшему в ожидании ответа ками.

— Эта сакура будет цвести! — пообещала я, всем своим существом ощущая радость собственной улыбки в тот момент. — Кажется, я поняла, как добиться вечного цветения, ками!

— Думаешь, одной твоей силы тут хватит? — спросил он с сомнением, как бы невзначай кладя руки мне на плечи. Моментально возникшее во всём теле покалывание недвусмысленно говорило о том, что звёздный свет Хикари-но ками свободно проходил сквозь меня, вливаясь через мои пальцы в деревце... Но как-то неправильно расходовать божественную силу на такие пустяки. Я осторожно пошевелила плечами, пытаясь стряхнуть его руки:

— Всё в порядке, ками! Уверена, что и сама справлюсь.

Но он в ответ только усмехнулся:

— Эй, мне, между прочим, тоже хочется поскорее увидеть, как эта малышка расцветёт! Что плохого в том, если я немного помогу?

...Спустя несколько дней маленькая сакура сбросила листья. А спустя ещё примерно недели две Хикари-но ками привёз бутылку вина, и мы хорошенько отпраздновали рождение пяти кругленьких тёмно-розовых бутонов. Ежедневная подпитка деревца магической силой порядком выматывала, но зато ко мне вернулся хороший аппетит и сон вновь стал относительно спокойным...

***

Момотаро-сан появилась в моей жизни как раз в те дни, когда маленькая сакура сбросила листочки, и я по незнанию ударилась в панику, решив, что своими магическими экспериментами погубила-таки несчастное деревце. Хикари-но ками, в силу своей божественной "специализации" на Абсолютном Равновесии тоже мало что понимавший в сфере Созидания, как-то не слишком уверенно выразил надежду, что всё обойдётся, когда я позвонила ему и с горестными стенаниями пожаловалась на судьбу, одарившую меня кривыми руками и безмозглой головой.

— В крайнем случае, если мы не сможем спасти эту, я привезу тебе другую, — попытался он меня утешить, но я, как капризный ребёнок, твердила, что уже привязалась именно к этой, и другой мне не надо.

— Слушай, Саку-чан, я тут недавно подумал... — вдруг прервал мои сетования Хикари-но ками, — а как ты относишься к кошкам?

— К кошкам? — переспросила я, слегка опешив от резкой смены темы. — Вообще-то хорошо... Да нет, даже очень хорошо! Я люблю кошек.

— Отрадно это слышать, потому что я как раз хотел попросить тебя... В общем, раз уж ты живёшь у меня, не могла бы ты заодно присмотреть за одной... ммм... хвостатой особой?

— За какой осо... за кошкой что ли?

— Угу. За кошкой.

— В принципе, могла бы. Конечно.

— Хорошо, — обрадовался ками. — Наконец-то моя кошечка вернётся домой!

— Твоя?! У тебя есть кошка? — закричала я в трубку, не в силах справиться с изумлением.

— Не ори, пожалуйста, — мягко попросил ками. — Да, у меня есть кошка. А что тебя так удивило?

— Прости, я нечаянно... Никогда даже не слышала о том, что у тебя есть животное... или, может быть, даже животные?..

— Нет-нет, не волнуйся, других животных у меня нет.

— ...в общем, поэтому и удивилась, — закончила я.

— Понятно, что ты не слышала. В последний год у меня было не слишком много свободного времени, приходилось постоянно курсировать между "Берлогой", храмом и ещё парой-тройкой мест, поэтому кошка жила у моих племянниц...

— У тебя есть племянницы?! — снова взвыла я в трубку, начисто забыв, что минуту назад пообещала больше не орать.

Хикари-но ками рассмеялся:

— А ты думаешь, я чем-то хуже других, ха-ха? Конечно, у меня есть племянницы, почему бы им, собственно, и не быть? И у них весь последний год жила моя кошка. Знаю, что о ней там хорошо заботились, но... я страшно скучаю, когда её нет рядом. И как я уже сказал, раз теперь ты живёшь у меня, значит, будет кому присмотреть за Момо. Я познакомлю вас... — ками сделал паузу, словно прикидывая что-то в уме, — завтра! Да, пожалуй, завтра я как раз успею съездить за ней.

И на следующий день хвостатая особа полностью перешла под мою опеку. Я как раз собиралась понежиться в джакузи и даже уже почти разделась, когда запиликал домофон. Хикари-но ками всегда пользовался своими ключами, поэтому я решила было поначалу не открывать — ведь я никого не ждала, — но домофон пищал и пищал не переставая, и от этого звука у меня начало сводить зубы.

— Прости, Саку-чан, не могла бы ты открыть мне дверь? — как-то странно простонал Хикари-но ками, когда я щёлкнула кнопкой переговорного устройства. — У меня руки заняты.

— Представляешь, я только чуть-чуть приоткрыл переноску, потому что мне показалось, что в машине слишком жарко... — жаловался он, спустя несколько минут, задрав футболку и с тоской рассматривая шесть длинных глубоких царапин у себя на груди. — Чёрт знает, как она вообще умудрилась протиснуться в такую крохотную щёлочку!

— Подожди, сейчас чем-нибудь обработаю, — предложила я, на ходу вспоминая, где тут видела аптечку.

— Да не нужно, — поморщился ками, быстро опуская футболку. — И ведь всю дорогу она просидела спокойно на заднем сидении, а когда мы приехали, и я попытался вытащить её из машины... Хорошо, что без глаз не остался!

Он усмехнулся и покосился на виновницу своих страданий. Та, как ни в чём не бывало, намывала мордочку лапкой, устроившись на его брошенной на диване куртке.

— Но ты не переживай, Саку-чан, Момо совсем не агрессивная, — быстро заверил меня Хикари-но ками. — Она, наверное, просто испугалась. И вдобавок сердится на меня за то, что долго не навещал её.

— Момо, да? — переспросила я, осторожно приближаясь, чтобы получше разглядеть свою будущую подопечную. Изящная кошечка — отметила я про себя, — с короткой плюшевой шёрсткой розовато-рыжего цвета, без каких-либо пятнышек или полосочек, и с поразительными глазами цвета расплавленного золота. Настоящая красавица.

— Момотаро, — уточнил ками.

— А, так она... всё-таки котик?

Из-за отсутствия в японском грамматического рода у существительных подобные уточнения приходилось делать регулярно. Всё это время мне казалось, что мы говорим о кошке женского пола, но при этом я хорошо помнила, что Момотаро звали волшебного мальчика из сказки, родившегося из персика...

— Нет, ну что ты! Это кошка. Девочка.

— А имя?.. Разве не?..

— А-а, я понял, — снова рассмеялся ками. — Ну да, Момотаро в сказке был мальчиком, но это всё-таки девочка, и зовут её так в честь одной гейши. Кстати, она была весьма популярной в конце позапрошлого века. Я выбрал это имя, потому что у них мордочки очень похожи... то есть, я хочу сказать... в общем, покажу тебе потом её фотографию в Интернете, сама всё увидишь.

— Ладно, — кивнула я.

Кошка перестала умываться и презрительно уставилась на меня большими золотистыми глазами. В этом взгляде так явственно прочитывались все её мысли, что я невольно отпрянула.

— Ой, она смотрит совсем как Кадзэ-но ками! — выдохнула я, медленно опускаясь на пол возле дивана.

— Она ещё не поняла, кто ты, — отозвался Хикари-но ками.

Кошка продолжала пристально смотреть на меня, выставив вперёд лапку с наполовину выпущенными когтями, наглядно демонстрируя, как она поступит, в случае неожиданной атаки с моей стороны. "А девушка-то с характером!" — подумала я, и осторожно возобновила попытку приблизиться.

— Здравствуйте, Момотаро-сан, — вежливо поприветствовала я гордое создание. — Очень рада познакомиться с Вами.

Кошка всё ещё смотрела недоверчиво, но однако же, видя, что я не собираюсь нападать, спрятала когти.

Хикари-но ками опустился на пол рядом со мной:

— Момо-чан, эта тэнши теперь живёт с нами и будет заботиться о тебе в моё отсутствие. Я знаю — она добрая, ей вполне можно доверять. Было бы хорошо, чтобы ты тоже приглядывала за ней, потому что сейчас у неё не самое лучшее время. Могу я рассчитывать на то, что вы найдёте общий язык?

Момотаро переводила взгляд с него на меня и обратно, и, казалось, размышляла. И хотя она даже не поменяла позы, я видела, как стремительно оттаивали её глаза.

— Не волнуйся, ками, — прошептала я, не поворачивая головы, — чувствую, что мы не просто найдём общий язык с госпожой Момотаро. Мы непременно подружимся.

И мы в самом деле подружились, и даже быстрее, чем я ожидала. Момо как-то сразу приняла меня как равную, и действительно оказалась совсем не такой заносчивой злюкой, какой хотела казаться поначалу. Она не любила, когда её тискали, но сама охотно шла на руки и ложилась на колени, доверчиво прижимаясь ко мне тёплым мягким бочком. Мы спали вместе, ели вместе, вместе пытались смотреть ужасное японское телевидение и с трудом разбирать отдельные предложения в справочнике по уходу за бонсаями. Когда я уезжала утром в храм, Момо садилась возле вешалки, провожая, а когда я возвращалась вечером, то она неизменно встречала меня на том же самом месте.

— Что ты сделала с моей кошечкой, Саку-чан? — шутливо спрашивал время от времени заезжавший к нам Хикари-но ками. — Она явно любит тебя больше, чем меня! Смотри, я ревновать начну!

На самом деле маленькая госпожа Момотаро вряд ли могла бы полюбить кого-нибудь больше, чем его. Я поняла это однажды, когда тихонько гладила её перед сном, рассказывая что-то о Кадзэ-но ками. В сумраке золотые глаза блеснули совсем не по-кошачьи, маленькая головка с острыми ушками нырнула под моей рукой и ткнулась в грудь. Момо-чан хорошо знала, что чувствует покинутая женщина. Так чувствует себя кошка, которую любимый хозяин отдаёт в хорошие, но совершенно чужие руки...

***

— И даже не пытайся выдумать какой-нибудь благовидный предлог, чтобы отвертеться, — строго предупредил Старший Первосвященник, при этом так зыркнув в мою сторону, что я чуть не проглотила кисточку, кончик которой грызла по дурацкой привычке, неистребимой ещё со школы.

Честно говоря, именно это я и собиралась сделать, как только услышала, что официальной церемонии в этом году не будет.

— Осеннее Равноденствие — важный сезонный праздник, тэнши, и чёрта с два ты у меня его пропустишь! — гремел Первосвященник, грозно размахивая у меня над головой свёрнутой в рулончик тетрадкой, в которую обычно заносил какие-то коротенькие расчёты — то ли бухгалтерские выкладки, то ли сметы затрат на предстоящие торжества.

Я постаралась как можно горестнее вздохнуть и состроить скорбные глазки.

— Гуджи-сама, но ведь церемонии всё равно не будет, значит и моя помощь Вам не нужна... Уж от банкета-то освободите, а?

— Ещё чего! Думаешь, ты здесь только для работы нужна? А просто повеселиться со всеми, тем более, что такая возможность крайне редко выдаётся? Не дури, Саку-чан. Я уже говорил, кажется, куда тебе надо засунуть свои бабские глупости?

— Говорили, — пробормотала я, потупившись.

— Вот и не дури, — повторил Первосвященник.

Ему, конечно, хорошо говорить. А мне придётся сидеть всю ночь бок о бок с Кадзэ-но ками, и делать вид, что всё хорошо...

Да, Осеннее Равноденствие — важный сезонный праздник. Обычно к этому времени приурочивают посвящения, да я и сама принимала своё ровно год назад именно в ночь Равноденствия, поэтому и для меня этот праздник особенный. Но в нынешнем году выдалось редкое затишье — у Мидзу-но ками было очень мало новеньких, и никто из них ещё не закончил обучение, поэтому-то и никаких официальных мероприятий не намечалось, и все три ками единогласно сошлись на том, что праздничную церемонию вполне можно заменить тихим домашним банкетом. Первосвященники едва ли не запрыгали от радости, когда узнали, что посторонних в эти дни в храме не будет, а значит, можно смело задвинуть на выматывающую и силы и нервы подготовку, и только я не считала это стечение обстоятельств удачным. Конечно, в случае, если бы состоялась официальная церемония, мне всё равно пришлось бы столкнуться лицом к лицу с Кадзэ-но ками, но к подобной ситуации я успела уже мысленно подготовиться — работа есть работа, как сказал тогда господин Старший Первосвященник. Но пить сакэ в саду и вести непринуждённую беседу... смогу ли? Глядя на то, с какой генеральской решимостью Первосвященник размахивал надо мной тетрадкой, я подумала, что по всей видимости отвертеться всё-таки не получится...

— Подарок? Мне?! — переспросила я, недоуменно разглядывая внушительную кучу коробок и пакетов, посреди которой сидел радостно улыбавшийся Мидзу-но ками.

— Ну да, тебе! — промурлыкал ками. — У кого-то же всё-таки сегодня День рождения...

— Нет-нет, ками, у меня уже был! Летом, — поспешила я исправить промах сияющего божества.

Он насупился и покачал головой с лёгкой укоризной, словно сетуя на мою несообразительность.

— Сегодня день, когда моя девочка стала тэнши, — пояснил он.

Мне вдруг стало ужасно неловко.

— Но после всего того, что я натворила, мне кажется, уж подарков-то я точно не заслуживаю… — пробормотала я, краснея.

— Заслуживаешь, конечно! — заверил меня Мидзу-но ками, выдёргивая с самого низа большую плоскую коробку, от чего вся куча, естественно, тут же развались. — Я вообще люблю дарить подарки своим девочкам... И не своим тоже! — быстро добавил он, заметив, что я уже открыла рот, чтобы возражать. — Ками, знаешь ли, провалами в памяти не страдают, поэтому давай не будем в сотый раз повторять то, что мы оба хорошо знаем, ладно?

И не дожидаясь ответа, он склонился над коробкой и принялся нетерпеливо разрывать пальцами нарядную бумажную обёртку.

— Так, посмотрим-посмотрим, не перепутал ли я коробочки, — бормотал он, снимая крышку. — А! Смотри-ка, не перепутал! Цвет серебристо-голубой, хорошо оттенит глаза, журавлики и цветы павлонии по подолу — всё, как я и хотел для тебя, моя дорогая. И хотя цвет и узор не соответствуют времени года... но знаешь, я ужасно не люблю осеннего увядания!..

Я благодарила и благодарила без остановки, а ками кивал головой и довольно улыбался.

— Надеюсь, что сегодня вечером я смогу увидеть, как это кимоно будет сиять на тебе, девочка.

— Непременно, ками!.. Если только найдётся кто-нибудь добрый, кто поможет мне завязать оби...

— А я как раз сегодня очень добрый, Саку-чан, — промурлыкал Мидзу-но ками, закатывая глаза и любовно поглаживая себя по коленке, словно бы сам млел от собственной доброты. — Но мне, к несчастью, некогда — посмотри только, сколько тут ещё подарков! Да и потом... развязывал-то я пояса часто, а вот завязывать... Не уверен, что хорошо получится...

При этом он улыбался такой чистой и радостной улыбкой, что никто бы и не заподозрил, для чего он развязывал пояса. Нет, ну просто само воплощение божественной невинности!

Я призадумалась было, к кому обратиться за помощью. Дело вроде бы не такое трудное, но без определённых навыков тут не справиться, значит нужен кто-то, кто хотя бы в теории имеет представление о том, как завязывается оби на женском кимоно.

Мидзу-но ками внимательно следил за выражением моего лица, не переставая улыбаться. Потом сосредоточенно порылся в складках своих многочисленных накидок и извлёк на свет самый тривиальный потрёпанный блокнот. Быстро перелистав странички, испещрённые разными интересными рисуночками и довольно-таки корявыми иероглифами, он ткнул своим красивым тонким пальцем в группу каракулей.

— Вот! Госпожа Накамура, приятнейшая женщина, мой давний-давний дорогой друг... хотя вообще-то "сосуд любви", — поправился ками, рассмеявшись. — Во-первых, я точно знаю, что у неё нет предрассудков касательно отречений, а во-вторых, она живёт тут неподалёку — если идти напрямик через лесок, то минут за тридцать-сорок спокойно дойдёшь. Сейчас я позвоню и обо всём договорюсь...

И из складок цветных шёлковых накидок уже выныривала божественно красивая рука, на ходу раскрывая отточенным жестом мобильник-слайдер...

...Госпожа Накамура действительно оказалась милейшей женщиной, и это впечатление не смогла испортить даже парочка её малолетних крикливых и до ужаса приставучих внуков, так и норовивших потрогать ручонками интересную тётю европейской внешности. Бабушка периодически извинялась за их недостойное, по её же собственным словам, поведение, однако даже и не пыталась приструнить наглеющую на глазах малышню. Но зато я была одета и причёсана действительно быстро и красиво, и в добавок ещё получила кучу ценных советов, как следует носить национальную японскую одежду: как ходить, садиться, вставать, чтобы не помять подол, не запачкать таби и не навернуться где-нибудь ненароком в дзори. Из всех прилагающихся к моему новому роскошному кимоно аксессуаров, именно обувь вызывала у меня больше всего опасений — высота "платформы" была гораздо большей той, которую я носила со своим облачением "ученицы додзё". И даже та, минимальная высота, доставляла мне много проблем, если приходилось совершать маршрут длиннее, чем тот, что вёл напрямую из спальни Кадзэ-но ками до церемониального зала. Сейчас же мне вообще предстояло топать минут сорок по тёмным зарослям на высоченных негнущихся подошвах, державшихся на ногах на двух тоненьких ремешках, и вдобавок не слишком приятно хлопающих по пяткам, и я уже заранее была уверенна, что непременно переломаю где-нибудь ноги. Но, хвала богам, со мной был пакет с повседневной одеждой, в которой я пришла к госпоже Накамура, а в нём — любезные сердцу разношенные кроссовки!

Распрощавшись в бесконечных благодарностях и поклонах с "давним-давним дорогим другом", а по совместительству и "сосудом любви", Мидзу-но ками, я , чтобы не ранить ненароком эстетические и патриотические чувства доброй женщины, доковыляла до лесочка и только там переобулась. Если бы какой-нибудь несчастный попался мне тогда навстречу на дороге, он заработал бы икоту от смеха, и то в лучшем случае. Шутка ли — повстречаться с одиноко бредущей в сумраке светловолосой европейкой с пышными формами в изысканнейшем кимоно и... кроссовках! Более нелепой картины трудно даже представить. Но на моё счастье, короткой дорогой до храма местные пользовались нечасто, и уж никак не в канун ночи Осеннего Равноденствия...

Хотя я уже чувствовала, что опаздываю, идти быстрее никак не получалось. И не только из-за того, что кимоно — не самая удобная одежда для пеших прогулок. Я ни на минуту не забывала, что мне вот-вот предстоит встретиться лицом к лицу с Повелителем Ветров, с которым мы не виделись с самого моего переезда в Токио. Причина, по которой мы расстались, всё ещё оставалась неразрешённой загадкой, и в последнее время это стало изводить меня едва ли не больше, чем сам факт разрыва: если я не вижу, где оступилась, значит не застрахована от повторения ошибки и, как следствие, ещё большей неприязни со стороны Кадзэ-но ками... Да, я готова была признать, что зациклилась на этом, но мысль о вероятном презрении, на которое я могу жестоко напороться, заглянув в его глаза, причиняла почти физические страдания. И я неосознанно оттягивала момент нашей встречи насколько возможно...

Благодарение богам, я догадалась снять кроссовки возле чайного домика, и оставила там же пакет с одеждой. У особы, глянувшей на меня из зеркальца, был бледный и унылый, совсем не праздничный, вид. Надо было послушаться госпожу Накамура и использовать побольше косметики, но я не люблю яркий макияж, даже по особенным случаям... Вот ещё и руки подрагивают, как у неврастенички. Какой там, к чертям, праздник в таком-то виде? Я всё ещё подумывала, не сбежать ли мне. Пусть это невежливо, путь даже чудовищно невежливо, и мне непременно влетит и от Первосвященников, и от ками...

— Дура и трусиха! — прошептала я зло своему отражению. — Не удивительно, что такая безмозглая дурында в конце концов осталась одна! Даже Мидзу-но ками больше не зовёт вернуться.

И ожесточённо заткнув зеркальце за оби, я решительно двинулась к условленному месту проведения банкета, огибая пруд...

***

В утонувшем во тьме саду позади храма было как-то неестественно тихо и по-осеннему печально. Ещё несколько часов назад меня беспокоило, что в тонком кимоно я замёрзну после захода солнца, но натуральный шёлк прекрасно сохранял тепло, и я не чувствовала холода даже в порывах ветра, пахнущего желудями и прелой листвой. Я шла уверенно, но не торопясь, мелкими шажочками, аккуратно переставляя ноги, обутые в такие неудобные дзори. Ну ладно, зато я стала чуть выше ростом... Вечер стоял ясный, и хотя луна ещё не взошла, звёзды светили ярко, и на полянках было достаточно светло. Идти по тропинке между деревьями было бы, конечно, значительно удобнее, но я, чувствуя, что опаздываю, решила сократить путь и зашагала напрямик по мягкой траве.

Ками стоял на одной из полянок и, запрокинув голову, смотрел на звёзды, ярко сиявшие над ним густыми мазками непознаваемых космических тайн. Ветер играл внизу складками хакама, хаори с гербами было небрежно наброшено на плечи, а на светлых рукавах кимоно смутно поблёскивал какой-то узор — в темноте не было видно, но я почему-то подумала, что это журавли, вышитые золотом. А ещё я успела подумать, прежде чем он заметил меня, что эта одежда странным образом очень хорошо знакома мне, словно бы я не раз видела её раньше, хотя могла бы поклясться, что ничего подобного Хикари-но ками никогда при мне не носил. Я шла к нему, постепенно замедляя шаги в охватившем меня каком-то благоговейном трепете, пока, наконец, не поймала себя на мысли, что невольно уже почти крадусь. Ками повернул ко мне голову, улыбнулся и сказал своим спокойным негромким голосом:

— Опаздываешь, тэнши.

— В дзори ходить неудобно, — попыталась я оправдаться.

Несмотря на то, что мой благоговейный трепет до сих пор не развеялся и я продолжала смотреть на бессмертного ками как зачарованный кролик, каким-то краешком сознания я улавливала в нём ещё не до конца растворившуюся сущность тэнши, и только поэтому не падала ниц и разговаривала с ним, как более или менее равная. Меня посещали похожие чувства, когда я видела Мидзу-но ками, стоящего в струях дождя, и Кадзэ-но ками, расправившего крылья в полёте, но их величие было таким мощным, что меня буквально парализовывало и язык прирастал к нёбу. Сейчас Хикари-но ками, купающийся в звёздном свете, тоже был на пике своей божественной мощи, но его могущество не успело окончательно окрепнуть — слишком недолго ещё он был в статусе ками.

— Старший Первосвященник уже, наверное, решил, что ты дала дёру в Токио, — усмехнулся ками.

— А почему ты не с ними? — спросила я тихо, делая ещё несколько неуверенных шагов в его сторону.

— Тебя вышел встречать, — отозвался ками и на этот раз ни тени улыбки не мелькнуло у него на лице.

— Спасибо, — поблагодарила я, чувствуя, как противно защипало в горле.

Он снова запрокинул голову и посмотрел на звёзды.

— Хочешь звёздочку с неба, Саку-чан? — неожиданно спросил он.

Я улыбнулась:

— Детский вопрос, ками. Во-первых, звёзды очень-очень далеко, а во-вторых, это огромные раскалённые шары...

Он не дослушал:

— Много ты знаешь о звёздах! Дай-ка мне руку.

Я послушно протянула вперёд правую руку. Хикари-но ками едва заметно прищурился, взял её двумя своими, перевернул ладошкой вверх и быстро убрал руки. Что-то холодное, круглое и светящееся осталось лежать на моей раскрытой ладони. Я поднесла руку ближе к глазам, чтобы получше рассмотреть таинственный предмет, и ахнула:

— Неужели?... — спросила я, задыхаясь от волнения.

Он улыбнулся и кивнул.

Обжигающе-холодный, призрачно-сияющий, серебристо-белый матовый шарик, размером чуть поменьше шарика для пинг-понга, действительно был похож на звезду с неба. Не на гигантский раскалённый шар. На маленькую звёздочку, о которой я тайно мечтала, будучи ребёнком.

— Нравится? — спросил Хикари-но ками, поправляя на плечах хаори.

— О-о-очень! — простонала я.

— С Днём рождения, тэнши.

Я не выдержала и низко поклонилась ему:

— От всего сердца благодарю, Хоши-но Хикари-но ками-сама!

Он расхохотался:

— Ну зачем же так официально, а? Простого "спасибо" было бы более чем достаточно.

— Ты же не знал... хотя... ой, только не говори, что знал! Ведь я с самого детства мечтала о звёздочке! Мне хотелось, чтобы она жила у меня под подушкой, и я бы с ней играла по ночам в стране снов, и... Ой, ну это всё детские глупости, конечно!...

— Я не знал, честно. Просто подумал, что звёздочка могла бы тебе понравится.

Я слегка покатала шарик на ладони и заметила, что он оставляет яркий светящийся след.

— Что это, ками? — спросила я, легонько потерев след пальцем.

— Звёздная пыль. Она красивая, но в нашей атмосфере нестойкая, — быстро тает.

И действительно, след от шарика бледнел прямо на глазах.

— А как ухаживать за звёздочками? Как использовать? Где хранить? — во мне вновь проснулся любознательный бесёнок и так и сыпал теперь вопросами.

— Звёздочки особого ухода не требуют, Саку-чан. Носи с собой, если хочешь, или положи её где-нибудь дома. Она может подарить вдохновение или красивые сны, но это не обязательно будет так. В общем-то звёзды — довольно бесполезные игрушки.

Я перекатывала свою звёздочку с ладони на ладонь, чувствуя, как горит кожа от её ледяного дыхания. Но чем дольше она была у меня в руках, тем теплее становилась.

— Ну что, пойдём к остальным? — спросил Хикари-но ками.

— Да, конечно, — ответила я.

Карманов в кимоно, разумеется, предусмотрено не было, а носить что-либо в рукавах я не привыкла. Но ничего, у меня есть тайничок понадёжнее, — подумала я, скользнув рукой за пазуху и поудобнее размещая уже только лишь слегка прохладную звёздочку в бюстгальтере.

Хикари-но ками вновь улыбнулся мне и пошёл вперёд, не оглядываясь. Я заковыляла сзади, стараясь не спотыкаться, чувствуя, как звёздочка приятно холодит грудь, и изо всех сил вонзив ногти в ладони, всё ещё сияющие стремительно гаснущим серебристо-белым светом звёздной пыли...

***

Если бы Хикари-но ками так любезно не притормозил, я бы наверняка шлёпнулась, но судьба была ко мне явно благосклонна, и я успела в последний момент вцепиться в широкое спасительное плечо. "Осторожнее, эй!" — воскликнул он, быстро подхватывая меня под локоть. Мидзу-но ками ахнул, Первосвященники дружно хихикнули, Кадзэ-но ками скользнул по мне равнодушным взглядом и вернулся к прерванному возлиянию. Та-ак, очень хорошо! Все решили, что я просто споткнулась. Никто не понял, что у меня подогнулись колени, когда я увидела Повелителя Ветров спустя такое долгое время... и защемило сердце, когда, приглядевшись, заметила, что у него больше не было длинных волнистых прядей — вместо них торчали во все стороны странного вида остриженные рыже-пегие "пёрышки". Кровь бешено застучала в висках, заглушая все прочие звуки, а тем временем заботливый Хикари-но ками уже помогал мне усесться между Первосвященниками на специально приготовленный для меня дзабутон. Само собой, что про уроки госпожи Накамура по правильному подворачиванию подола я даже и не вспомнила, но руки, странное дело, сделали всё сами, как будто я с рождения не носила ничего кроме кимоно. Братья почти хором отчитали меня за опоздание (при этом я бесконечно извинялась и кланялась, как китайский болванчик), Мидзу-но ками долго пел цветистые дифирамбы в адрес добрейшей и искуснейшей госпожи Накамура, превратившей меня ("маленького серого воробушка") в такую изысканную даму ("цветущую яркую розу"). На этом вводная часть была закончена, и началась собственно праздничная.

По форме и содержанию закрытые банкеты в нашем храме мало чем отличаются от обычных дружеских пьянок, и к этому я была уже заранее готова. Основная цель мероприятия сводилась к тому, чтобы хорошо посидеть в компании близких людей, поэтому все старались веселиться, как могли. Мидзу-но ками развлекал нас длинными забавными притчами из личного опыта, которые, как я полагаю, все уже, кроме меня, слышали раз по двадцать, но всё равно смеялись, как и над шутками Старшего Первосвященника, многие из которых вообще были за пределами моего понимания. Даже вечно молчавший Хикари-но ками, разрумянившийся от выпитого сакэ, оживился, болтал и хохотал вместе со всеми. И только Кадзэ-но ками продолжал сосредоточенно есть, и ещё более сосредоточенно пить, не принимая участия в беседе, даже, казалось, не слушая, и лишь изредка подталкивал локтем сидящего слева Младшего Первосвященника, чтобы тот поставил поближе к нему очередное блюдце с закуской. Несмотря на достаточно хрупкое телосложение, аппетит у него всегда был завидный. Я искоса наблюдала за ним, не поворачивая головы и отчаянно стараясь, чтобы никто этого не заметил, и в конце концов от напряжения в скошенный глазах у меня начала кружиться голова. Есть мне совсем не хотелось, пить тем более, но я машинально что-то глотала, даже не запоминая, кто и что мне наливал. Мидзу-но ками сидел прямо напротив, и несколько раз за вечер, случайно поднимая глаза, я ловила его ободряющую светлую улыбку, но даже она, всегда безотказно действовавшая на меня в любой ситуации, сейчас облегчения не приносила.

Как-то незаметно для меня, целиком поглощённой наблюдениями за трапезничающим Повелителем Ветром, Хикари-но ками вдруг переместился на место Старшего Первосвященника и оказался рядом со мной. У меня к тому времени так отваливалась спина от неудобного сидения, что просто сил уже не было терпеть. А может быть, конечно, во всём был виноват коварный алкоголь, напрочь отключивший во мне последние остатки совести и воспитания, только я обнаглела настолько, что, улучшив момент, склонила голову и спросила у ками, нельзя ли мне немножко посидеть, прислонившись к нему. Он удивлённо распахнул глаза, однако же ничего не ответил, переложил чашечку с сакэ в другую руку, освободившейся обнял меня за плечи и притянул к себе. Я чуть не застонала от счастья, почувствовав, как начало потихоньку отпускать сведённую от напряжения спину. Поёрзав немного и устроившись поудобнее, я клятвенно пообещала шёпотом, что завтра же разложу все его диски в алфавитном порядке. Ками рассмеялся и ответил:

— Договорились! И ещё... отнесёшь одеяла в химчистку?

— Отнесу, — пообещала я, мысленно скрипнув зубами. Одеяла жутко тяжёлые, а до ближайшей химчистки топать и топать, и до сих пор я всячески старалась отвертеться от этой работы, намекая Хикари-но ками различными путями, что мы могли бы как-нибудь вдвоём отвезти их в машине. Но все мои намёки тщательно игнорировались, и теперь вот меня поймали на слове...

— Устала, Саку-чан? — спросил сидевший с другой стороны Младший Первосвященник, заботливо доливая мне сакэ.

Я кивнула и подумала, что пить-то мне, пожалуй, хватит, но всё равно машинально поднесла чашечку к губам.

— Подожди-ка! — вдруг остановил меня Хикари-но ками, и разговор моментально смолк и все посмотрели на нас, а я вдруг почувствовала, что его пальцы скользнули под тонкий шёлк, направляясь к моему надёжному тайничку. И не успела я ещё как следует удивиться, испугаться и смутиться, как он умелым движением выудил оттуда звёздочку и бросил её мне в сакэ. Звёздочка заняла почти всю чашечку, смешавшееся со звёздной пылью вино перелилось черед край и потекло светящимися ручейками по моей руке.

— Ты спрашивала, как можно использовать звёзды, — улыбнулся Хикари-но ками. — Вот так тоже можно, Саку-чан!

— Пей-пей, девочка, — промурлыкал вдруг Мидзу-но ками. — Сакэ, настоянное на звёздах, — самое лучшее лекарство от хандры.

При упоминании о хандре я невольно бросила быстрый взгляд на Кадзэ-но ками, но он, вот уже в который раз за сегодняшний вечер, почти целиком спрятался в плотных клубах табачного дыма. Вздохнув, я зажмурилась и выпила. Вкус никак не изменился, разве что сакэ стало чуть прохладнее, и этот холодок ещё некоторое время жил у меня во рту и на губах — видимо, пока таяла звёздная пыль...

Сейчас уже не могу вспомнить, был ли у "лекарства" какой-то моментально ощутимый положительный эффект или нет, но я почему-то очень серьёзно увлеклась "лечением", и в конце концов по моему глупому хихиканью и неловким движениям всем стало понятно, что с расстройства и непривычки я, очевидно, перебрала. Всё это я помню уже крайне смутно и неотчётливо, но голос Кадзэ-но ками до сих пор, как раскалённый гвоздь, плавит туман моих воспоминаний:

— Эта тэнши совершенно не умеет пить. Отведите её кто-нибудь спать от греха подальше!

Хикари-но ками легонько потормошил меня:

— Ну что, Саку-чан, пойдём спать?

— Угу, — промычала я, утыкаясь носом ему в плечо...

Пока мы не скрылись в густом сумраке под деревьями ведущей к храму аллеи, я, собрав в кулак всю имеющуюся в наличии волю, старалась идти прямо, даже несмотря на то, что неудобные дзори, причинявшие столько проблем и на трезвую голову, до сих пор были у меня на ногах. Хикари-но ками крепко держал меня за локоть и уверенно шёл в темноте, казавшейся мне совершенно непроглядной. Он тоже изрядно выпил сегодня, но по сравнению со мной, это никак не ощущалось. Как только я поняла, что оставшийся за спиной Кадзэ-но ками уже не сможет увидеть меня, вся моя воля куда-то улетучилась, ноги начали подламываться и я беспомощно повисла на руке Хикари-но ками. Но в голове, как это ни странно, мигом прояснело.

— Отнести тебя? — спросил ками, останавливаясь.

— Не-не, я сама...

Язык у меня заплетался так же, как и ноги.

— Да перестань, мне вовсе не трудно, — сказал он, подставляя спину.

Я послушно залезла на него и обняла руками за шею.

— Держись только крепче, ладно?

— Ладно, — отозвалась я, и зарылась лицом в его волосы.

Почувствовав, что мы свернули с аллеи, хотя вроде бы не должны были, я подняла голову и попыталась сориентироваться.

— Подожди... куда это мы?... Разве мы идём не... к тебе? — спросила я тихо, запнувшись на последних словах.

— Нет, — ответил ками спокойно, — мы идём к Младшему, в Правое крыло.

Очевидно хмель безраздельно господствовал в моей голове, раз я была уверена, что Хикари-но ками несёт меня в свою спальню! И самое интересное, что я не сопротивлялась. Не хотела — это абсолютно точно, но и не возражала... Почему, ну почему я вообще решила, что этой ночью буду спать рядом с ним? Потому что была одинокая, пьяная и несчастная, а он был таким же пьяным и одиноким, но он был надёжным... и ещё он был моим другом. А Кадзэ-но ками так ни разу за весь вечер и не взглянул на меня. Не сказал ни слова. Даже не пожелал спокойной ночи, когда мы уходи, только небрежно кивнул, сделав вид, что всецело занят прикуриванием очередной своей вонючей сигареты...

— Прости меня, ками... — прошептала я, снова пытаясь спрятать горящее лицо у него в волосах. — Сама не знаю, чего это я вдруг...

— Не бери в голову, Саку-чан. Поспишь, и всё пройдёт...

Господин Младший Первосвященник был не только проницательным, но и дальновидным, поэтому футон для меня приготовил заранее.

— Смотри, выспись хорошенько, — напутствовал меня Хикари-но ками перед уходом. — Тебе завтра одеяла в химчистку нести.

Я поморщилась и кивнула, начав развязывать оби, и вдруг вспомнила:

— Ой! Моя звёздочка! Я оставила её там, в чашечке!

Хикари-но ками, который уже практически успел задвинуть за собой сёдзи, просунул голову обратно в комнату и сказал:

— Не волнуйся, я занесу её, когда пойду спать.

— А ты что... возвращаешься?

— Ну конечно! Ты знаешь, сколько там ещё сакэ осталось? Мы, наверное, до утра сидеть будем.

"Бедные-бедные наши с господином Младшим Первосвященником цветочки! Ведь если Кадзэ-но ками напьётся..." — думала я в ужасе, натягивая одеяло на свою глупую, пьяную и очень несчастную голову...

...Мне снилось, что он идёт быстрыми шагами по какому-то лавовому полю, а я почти бегом следую за ним, и всё никак не могу догнать, хотя ясно и чётко вижу перед собой слегка ссутуленную спину — кажется, что вот, только протяни руку, и коснёшься торчащих под рубашкой лопаток, — и я тяну руки, но дотронуться до него так и не получается. Наверное, мы уже долго так идём, потому что я чувствую, что сил у меня почти не осталось, и я скоро отстану настолько, что уже никогда не смогу приблизиться даже на такое расстояние.

— Безмозглая идиотка! — доносится до меня его глухое ворчание. — Никчёмная дура! Ничего не замечаешь вокруг себя, ничего не хочешь видеть! Оба вы — тупые безмозглые идиоты, но ты хуже, потому что женщина, чёрт тебя дери! За каким лешим ты до сих пор таскаешься за мной, а?

Я чувствую, что вот-вот заплачу, но у меня не получается. "Ах да, благодетельный Мидзу-но ками же унёс мои слёзы!" — вспоминаю я.

— Подожди... Ну притормози хоть на секундочку! — кричу из последних сил, задыхаясь. — Я же живой человек! Мне, в конце концов, больно!

Только сейчас я замечаю, что на ногах у меня дзори на высоченной подошве, и некогда беленькие носочки-таби почти до самого верха пропитались кровью.

— Если больно, сиди дома, тебя никто не просил бежать за мной! — бросает он на ходу через плечо.

— Я бегу по собственному выбору, ками! — кричу я, что есть силы, чувствуя, что лёгкие вот-вот разорвутся.

— Дура!

— Да! Но и дура я тоже по собственному выбору!

Он резко останавливается и поворачивается ко мне, но тут внезапно я спотыкаюсь, падаю и лечу куда-то в пустоту, мимо него, словно меня засасывает в землю.

— Держись, цветочек мой, держись!

Он бросается ко мне и протягивает руку. Я пытаюсь было ухватиться, но пальцы только чуть-чуть скользят по коже, и его рука вдруг рассыпается на части розовыми лепестками. Они падают мне на лицо, я продолжаю лететь вниз, но вижу только его космические глаза, из которых крупными каплями сочится горечь.

— Если бы ты не была дурой, я никогда не полюбил бы тебя, — почти беззвучно шепчут его губы на прощание...

...Проснулась я далеко за полдень и тихонько лежала, наблюдая в приоткрытые сёдзи, как Младший Первосвященник колдует над чайником. Возле моей руки стояла вчерашняя чашечка для сакэ, в которой бледным светом сияла моя звёздочка, а вокруг лежало несколько удвядших розовых лепестков.

— Гуджи-сама, это Вы принесли сакуру, когда я спала? — спросила я потом, задумчиво отхлёбывая свежезаваренный ароматный чай.

— Нет, Саку-чан, я ничего не приносил. Хикари-но ками заходил потом, принёс твою звёздочку, но лепестки уже были здесь... Мы подумали, что это лепесточки твоей силы — ну, что ты как-то пыталась использовать магию перед сном...

— Не-ет, мои бы так долго не пролежали, развеялись бы моментально... Откуда же?..

— Сёдзи были слегка раздвинуты, когда я пришёл, и хотя это странно, конечно, но, может быть, их просто принесло ветром?

— ...принесло ветром... — снова задумчиво повторила я, бережно заворачивая лепестки в салфетку. Про сон, приснившийся мне в священную ночь Равноденствия, я никому рассказывать не стала...

Часть 2. Отражённая реальность

Когда в любви всё идёт слишком гладко — это верный признак того, что скоро непременно случится катастрофа. У нас же с Кадзэ-но ками всё рухнуло настолько стремительно, что я даже не успела понять, где оступилась. Он всё время качал меня, как на качелях, то с головой погружая в щемящую нежность, то иссушая обжигающей страстью, и мне просто некогда было что-то анализировать, иначе я бы наверняка заметила, когда его чувства вдруг изменились...

читать дальшеНельзя сказать, что мысли о возможном конце никогда не приходили мне в голову, — приходили, и не раз, — но скорее всё-таки больше в виде гипотетической, чем реальной возможности. Одним словом, я наивно полагала, что впереди у нас должно было быть ещё предостаточно времени до тех пор, пока чувства не начнут угасать, и не знала, что счёт счастливых безмятежных дней на самом деле уже шёл на часы.

Лето кончалось. Я справилась с двумя Безднами, почти до конца сумела вытравить из сердца боль от разрыва с Мидзу-но ками, и теперь просто отдыхала, отдаваясь всё сильнее и сильнее бушевавшей страсти... И тем страшнее мне было осознать те несколько равнодушно брошенных слов: "Я больше не могу быть с тобой!" — и колючие глаза, беззвёздные сгустившиеся космические ночи на дне холодных зрачков...

Я шла ему навстречу, веря, что меня как обычно крепко обнимут, и я почувствую тёплое дыхание на своих волосах прежде, чем смогу дотянуться до его губ. Да-да, именно — я шла за поцелуем, и теперь жестокие слова Кадзэ-но ками, острыми кольями резко вбиваясь в позвоночник, заставили меня неподвижно замереть на полпути. Но в первый момент я даже смогла проглотить слёзы и только спросила, стараясь, чтобы голос не сорвался:

— Почему?

— На тебя уходит слишком много сил. И времени.

И всё. Я поняла, что он больше ничего не скажет.

Теперь во всяком случае мне стало ясно, почему вдруг сегодня в саду собрались все обитатели храма. Отречение требует свидетелей. Я спиной чувствовала, как недоуменно переглянусь Первосвященники, — видимо, для них слова Кадзэ-но ками тоже были полнейшей неожиданностью. От Мидзу-но ками сейчас исходили явственно ощутимые волны поддержки, и может быть только благодаря им я всё ещё стояла на ногах и могла сдерживать слёзы, хотя где-то глубоко в своих мыслях сейчас каталась по земле от отчаяния и рыдала так, что лёгкие сжимались в спазмах, отказываясь дышать. Я чувствовала пристальный взгляд Хикари-но ками, но никаких эмоциональных вибраций от него не шло. Понимая всю драматичность происходящего, никто не проронил ни слова, только оглушительно трещали цикады и деловито жужжали толстые шмели в траве у наших ног. Кадзэ-но ками тоже молчал и продолжал смотреть на меня теми же холодными, неподвижными глазами. Очевидно, он ждал какой-то ответной реакции с моей стороны. Где-то в глубине сознания у меня мелькнула было крохотная искорка надежды — уж не испытание ли это? — но ответ был слишком очевиден: даже мой суровый ками не стал бы играть такими вещами. Хотя я старалась изо всех сил сдерживаться, всё же невооружённым взглядом было заметно, что меня трясёт, и как потом мне рассказали, слёзы-то у меня всё-таки капали, только я их не замечала.

— Если ты считаешь... что другого решения нет... - начала я почти шёпотом, делая вынужденные паузы, чтобы перевести дух, — мне остаётся только... принять...

Всё же где-то в глубине души я рассчитывала, что он несерьёзно. И вот-тот сейчас застывшая чернота в глазах оттает, и он улыбнётся, криво и как бы нехотя, шагнёт вперёд и прижмёт меня к груди, ворча вполголоса: "Какая же ты у меня дурочка, цветочек!.." И когда ничего подобного не произошло, и горькое чувство непоправимой неизбежности наконец захлестнуло меня с головой, породив что-то наподобие паники, я поняла, что кажется сейчас всё-таки упаду на колени и зареву так, что не смогу дышать.

— Хм... Я не надеялся, что ты так легко смиришься, но, в любом случае, это единственное, что тебе сейчас остаётся, — холодно процедил Кадзэ-но ками, отвернулся и пошёл, не спеша, по гравийной дорожке в сторону храма...

Почему даже тогда, когда он ушёл, никто так и не сказал мне ни слова? Братья-Первосвященники и Хикари-но-ками просто тихо испарились, словно бы их здесь никогда и не было, и только Мидзу-но ками, проходя мимо, быстро укрыл одной из своих ароматных шёлковых накидок мои вздрагивающие от рвущихся наружу рыданий плечи.

Сама удивляюсь, почему я тогда не каталась и не выла, как раненное животное. Земля уходила у из-под ног, Вселенная перевернулась и раскололась, обрушиваясь на голову, смысл всего моего существования отвернулся и равнодушно ушёл, а я тихо сидела на лужайке, залитой тёплым солнышком позднего лета, и думала только о том, что должна во что бы то ни стало сохранить лицо. Безусловно, я сделала что-то такое, что очень сильно разочаровало моего любимого ками. Вероятно, его утомила моя бестолковость... Или, быть может, он просто устал от меня самой? Как бы то ни было, но я не могу допустить, чтобы его разочарование переросло в презрение. Отчуждение и холодность ранят больно, но это я, пожалуй, вытерплю — после всего, что мне довелось пережить, сопротивляясь Безднам, я способна вынести и не такое — но только не презрение, нет! "Не хочу! Не хочу! — твердила я шёпотом сквозь прикушенные пальцы. — Сейчас нельзя поддаваться эмоциям. Потом, всё потом! И повою, и покатаюсь всласть, чтобы выдохнуть наконец этот ужасный болезненный комок из груди, но только когда ОН не сможет увидеть меня. Когда никто не увидит меня и не сможет рассказать ЕМУ. Потом!.."

...Не знаю, сколько я просидела так, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, обливаясь слезами и грызя до синевы собственные пальцы под тонким узорчатым шёлком, пахнущим Мидзу-но ками. Но, кажется, когда Младший Первосвященник пришёл за мной, солнце уже садилось, и слёз больше не осталось.

— Пойдём ко мне, Саку-чан, — проговорил он ласково, словно утешая больного ребёнка, помогая мне подняться на затёкшие ноги. — Поешь, согреешься... Я чаёк для тебя заварил...

Поесть у меня так и не получилось, и Младший Первосвященник со вздохом унёс нетронутый ужин. Его особенный чай на этот раз оказал какой-то странный эффект: я ожидала, что он согреет и успокоит, но вместо этого, как только моя чашка опустела, всё то, что я так старательно утрамбовывала в себя, сидя в саду, вдруг неудержимо полезло назад, и как я ни старалась сдерживаться, в конце концов вырвалось наружу в виде неудержимого клокочущего плача. Я быстро зажала руками рот, чтобы было не слышно всхлипов, но это слабо помогло. Первосвященник, ничего не говоря, погладил меня по плечу и налил ещё чаю. Я упрямо замотала головой, опасаясь, что если выпью ещё хоть каплю, окончательно потеряю над собой контроль и начну, пожалуй, в истерическом припадке рвать на себе волосы. И тогда Младший Первосвященник вдруг перестал улыбаться и пообещал, что будет вливать в меня чай насильно, и даже через клизму, если вдруг вздумаю плеваться, и глаза его сузились и стали настолько безжалостными, что я нисколечко не усомнилась — он недрогнувшей рукой исполнит обещанное. Поэтому в тот вечер я больше не спорила, чашка за чашкой пила ароматную горячую жидкость, не приносившую облегчения, захлёбывалась от плача, попутно шепча какие-то бессвязные извинения и даже несколько раз порываясь убежать в сад. В конце концов мне уже самой начало казаться, что не настолько глубоким было моё горе, сколько я тут наплакала. И всё-таки чай кончился раньше, чем слёзы.

— Пожалуйста, гуджи-сама, только не рассказывайте никому! — молила я, судорожно переводя дух, используя при этом редко употребляемое здесь официальное обращение к первосвященнику.

— Нет-нет, что ты, что ты! — поспешно начинал уверять он, пододвигая поближе ко мне салфетки...

И всё это время, с той самой минуты, как Кадзэ-но ками произнёс эти ужасные слова, у меня в голове в бешеном темпе вертелись осколки воспоминаний, образов, ощущений... Прикосновения рук, которые я так любила, мягкие и лёгкие пряди волос, танцующие на ветру, щекотавшие мои щёки, поцелуи и ласки, запах нори, источаемый мокрым голым плечом, в которое так сладко было уткнуться носом, насмешливый шёпот по покровом ночи, непрестанный надоедливый табачный дым, мерцающие серебристо-чёрные перья уверенно раскинутых в полёте сильных крыльев, тепло родных коленей, убежище от кошмаров в крепких объятьях и утешительный ровный стук любимого сердца, когда в груди начинает щемить от невыносимой нежности... Всё это безостановочно кружилось в сознании, вонзаясь в сердце и разрывая его на части, оглушая, лишая разом всех накопленных сил одним лишь единственным осознанием — всего этого для меня больше не будет. Никогда...

Той ночью я осталась спать в Правом крыле. Младший Первосвященник ещё долго уговаривал меня хоть что-нибудь съесть, но аппетита совершенно не было, и я продолжала упорно отказываться. Тогда он сходил за моим футоном и расстелил его прямо тут, в столовой. Я уткнулась было носом в одеяло, но тут же слёзы снова хлынули из глаз — оно всё ещё хранило запах Кадзэ-но ками.

Так я лежала в темноте без сна, вдыхая стремительно таявший аромат любимого божества, и тихо-тихо плакала, боясь потревожить Младшего Первосвященника.

...Мидзу-но ками пришёл уже глубокой ночью. Он неслышно сел возле меня и начал осторожно гладить по вздрагивавшей взмокшей спине.

— А я ведь предупреждал тебя, девочка моя... — прошептал он, склонившись к самому моему уху. — Я говорил, что привязанности до добра не доводят, но ты не послушалась...

Я не ответила, но он, кажется, не особенно и не ждал.

— Ты ведь не хочешь, чтобы кто-то видел твои страдания, верно? Ш-ш, нет-нет, не надо ничего говорить... Сейчас я унесу все твои слёзки до тех пор, пока ты не станешь сильнее, и их никто-никто не увидит. Но болеть — да, — болеть ещё будет долго, деточка... Ну ты уж потерпи, хорошо? Всё когда-нибудь проходит, и сегодня мне больше нечем тебя утешить.

Мне хотелось броситься к нему на шею, прильнуть всем телом, прирасти, да так и остаться с ним навсегда. Мидзу-но ками... мой неиссякаемый живительный источник... от которого сама же и отвернулась по собственной воле. Он снова пришёл, чтобы помочь, даже после того необдуманного отречения, принёсшего всем столько беспокойства. И хотя теперь я снова сгорала от стыда за тот раз, но и после этого всё равно ни на единое мгновение не засомневалась в том, что поступила тогда правильно. И поэтому сейчас даже не посмела повернуться и взглянуть в глаза сияющему ками. Но он ведь и так всегда понимал меня, без лишних жестов и слов.

...Мидзу-но ками просидел со мной до самого рассвета, погрузившись в отрешённое молчание, и только продолжал легонько поглаживать меня по спине. Он ушёл только после того, как убедился, что я крепко уснула тем особенно целительным чёрным ватным сном без сновидений, после которого вновь обретаются силы и ясность восприятия.

И он ведь сдержал своё обещание: с той ночи я больше не могла плакать.

***

Несколько следующих дней я почти безвылазно просидела в Правом крыле Младшего Первосвященника, всеми силами стараясь не столкнуться как-нибудь ненароком с Кадзэ-но ками. По всей видимости, он тоже не особо жаждал со мной встречаться, поэтому перестал завтракать вместе со всеми, и часто попросту куда-то уезжал, ничего никому не сказав. Я же все эти дни усиленно помогала Первосвященнику по хозяйству, чтобы как-то отвлечься, но вместе с тем напряжённо размышляла о том, как мне теперь быть дальше. Как и предупреждал Мидзу-но ками, боль никуда не ушла, и, наверное, даже стала ещё сильнее, когда прошёл первый шок.

Сейчас я пряталась скорее инстинктивно, чтобы не растравлять лишний душу, но в то же время понимала, что рано или поздно выйти и заняться какими-то текущими делами всё равно придётся, и частых встреч с покинувшим меня ками будет никак не избежать. Это угнетало, потому что я не знала, как выдержать такое и не сойти с ума. Кроме того, здесь, в храме, всё было в буквальном смысле пропитано его аурой: о нём напоминала каждая чашка в буфете, каждый цветочек в саду, и это уже само по себе сильно меня мучило. С тех пор, как он ушёл, я не могла даже подойти к священной сакуре — её мирно кружившиеся в воздухе лепестки пробуждали во мне неясные и, казалось бы, уже давно уснувшие воспоминания: судорожно сжатые пальцы, горячий июльский полдень, широко распахнутый воротник юката и пряди волос, прилипшие к жаркой влажной коже, клубы табачного дыма, тонувшие в густой розовой кроне в сумерках первого вечера Танабата мацури, когда все ждали Ткачиху и Волопаса, чтобы поприветствовать их... Нет, пока эти воспоминания причиняют такую боль, к сакуре мне лучше вообще не ходить. Да и, наверное, лучше вообще никуда не ходить. Или же наоборот, уйти как можно дальше, спрятаться и не вспоминать, не страдать...

— Ты совсем спятила, да? — строго поинтересовался у меня Старший Первосвященник, когда я вскоре попросила разрешения перебраться в какой-нибудь региональный храм. — Тебе что, так плохо здесь?

— Н-нет... не то чтобы плохо, — пролепетала я, старательно разглядывая переплетающиеся полоски на циновке возле своего колена и не смея поднять глаза. Когда старший гуджи-сама был в таком настроении, я реально начинала его бояться. Мне и так потребовалось всё моё мужество, чтобы приплестись сегодня в Левое крыло с такой просьбой. Сейчас мне чудилось, что в дзабутоне, на котором я сидела, было не меньше килограмма гвоздей. Причём раскалённых.

— Ну и? — спросил он ещё суровее, и мне тут же страшно захотелось вернуться под заботливое крылышко его брата и в пятый раз перемыть всю посуду из буфета.

— Ну, понимаете... После того, что недавно случилось... Мне стало тяжело здесь находиться... Хотя я уже давно привыкла считать этот храм своим домом, и пока не совсем представляю, как буду жить вдали от него... — заикаясь, залепетала я.

— А, понятно. Убегаешь, значит.

Я вздохнула.

— Пусть так... Но я не знаю, как теперь смотреть в глаза Кадзэ-но ками... Всё время боюсь, что сделаю что-то так, он начнёт окончательно презирать меня.

— Вот уж не думал я, Саку-чан, что ты такая трусиха! С чего вдруг такие мысли? Разве ты в чём-то провинилась перед ним?

— Н-не знаю... — призналась я честно. — С одной стороны, я не вижу, где могла допустить ошибку, с другой — думаю, ками должно быть виднее. Если он расстался со мной, почти ничего не объяснив, значит, что-то было не так.

Первосвященник тоже вздохнул, потом проворчал, но уже куда мягче:

— Причина может быть и не в тебе вовсе, об этом ты не думала? Мало ли что могло стукнуть в голову Кадзэ-но ками, а ты уже решила всё бросить и ищешь себе нору поглубже, чтобы забиться туда понадёжнее. Ты же вроде бы всегда понимала, что служить в главном храме — высокая честь, так какого же хрена теперь от этого отказываешься?

По правде говоря, его слова удивили меня. До сих пор я видела себя здесь обыкновенной приживалкой, вовсе не считая свои повседневные обязанности служением. Оказывается, Старший Первосвященник думал по-другому...

— Ой, ну что ж ты так вылупилась-то, девочка? — захохотал он, резко откинув назад голову. — Только не говори, что ты до сих пор не сообразила, что тебя готовят на должность бывшего нашего Хикари-но тэнши?!

Видок у меня, наверное, и в самом деле был настолько изумлённый, что Первосвященник хохотал до тех пор, пока слёзы не выступили на глазах.

— Ха-ха, нет, ну это надо же! Видимо, совсем ты тут со своими романтическими бреднями связь с окружающим миром потеряла! Тебя же Мидзу-но ками не за красивые глазки привёл сюда! Или ты как раз так и подумала?

Мне было ужасно стыдно, но ведь примерно так я всё время и думала. То есть даже представить не могла, что меня — МЕНЯ, которую всегда была сама по себе едва ли чуть больше, чем ничего, — и вдруг сразу на место Хикари-но тэнши!

— Да быть же такого не может! — пискнула я, на всякий случай по-черепашьи втягивая голову в плечи. — Вы шутите?

— Хах, стал бы я столько времени терпеть здесь обычную дармоедку! Тут знаешь ли, милая моя, всё-таки храм, а не дом свиданий, и если ты думала, что к тебе особое отношение только потому, что ты спишь с ками... Много вас таких, очень много... слишком даже много. И если каждая будет жить в храме — ой-ёй! — мы с братом мигом перевоплотились бы из служителей культа в служителей борделя, ха-ха-ха!

— Но... постойте-постойте, почему меня? У Мидзу-но ками не нашлось никого получше?

Я удивлялась абсолютно искренне. Первосвященник недоумённо пожал плечами:

— А я почём знаю? Сначала он вроде бы просто привёл тебя на посвящение, как всех, потом сказал: "Присмотритесь повнимательнее к этой тэнши, может, она здесь приживётся". Ну, мы присмотрелись, ты и в самом деле прижилась, от добра добра не ищут, так что на некоторые твои недостатки и неопытность мы закрыли глаза. Ками сказал: "Готовьте её потихоньку", мы и готовили. В храме при любом раскладе должен быть кто-то из тэнши, поэтому после посвящения Хикари-но ками ты как бы и осталась вместо него. И между прочим, если бы не эти твои дурацкие приключения с отречением, безднами и прочими глупостями, давно уже смогла бы начать полноценно работать.

Я сидела, напрочь лишившись дара речи, пришибленная такой неожиданной новостью. В самом деле, если бы я хоть на минуточку освободила разум от своих любовных переживаний, то могла бы и сама догадаться... и почему моим наставником когда-то был Хикари-но тэнши, и почему меня не выставили за ворота сразу же после отречения, и даже почему мне больше не давали танцевать кагура во время служб — конечно же, уже не по статусу, как и сказал тогда Младший Первосвященник! Сейчас моё сознание лихорадочно пыталось переварить полученную информацию, и я буквально оцепенела от растерянности.

— Всё ещё хочешь уехать? — насмешливо поинтересовался Первосвященник.

Я заколебалась, не зная, что ответить.

— Дело твоё, конечно...

— Не хочу, — прошептала я хрипло, упершись кулаками в пол.

— Вот! Наконец-то ты сказала что-то разумное. Эй, ты не хнычешь там часом?

— Не хнычу.

Могла бы, давно б уже ревела в три ручья, но ведь милосердный Мидзу-но ками унёс мои слёзы...

— Так примешь ответственность?

— Приму!

— Учти, что все твои бабские глупости и сердечные дела нас с братом мало интересуют, поэтому делать на это скидку никто не будет. Работа есть работа, и мы будет требовать качественного её выполнения. Ясно?

— Ясно.

— Вот-вот! Такой настрой мне нравится уже куда больше. Значит так, слушай: во-первых, — сразу для справки — в обиду мы тебя никому не дадим, даже не сомневайся. Во-вторых, после всех своих бездн ты пока полноценно работать не сможешь, поэтому ограничимся для начала каким-нибудь простым служением. Ммм... думаю, что обязанности каннуси тебе вполне по силам, что скажешь?

И поскольку ничего внятного я сказать не могла, только мычала, хлопала глазами и открывала рот, как выброшенная на берег рыба, Старший Первосвященник спросил, уже почти обиженно:

— Ну ты что же, не хочешь быть нашей с братом любимой младшей сестрёнкой? Мы же тебя практически удочеряем. Что "Хаа"? "Хочу"? Так и говори, и не таращись, ради всего святого, не таращись ты так, а то мне уже страшно!

Гуджи-сама ещё некоторое время пытался разъяснить мне предстоящие обязанности, но видя, что я до сих пор мало вменяема, отпустил наконец с миром, пообещав, что мы ещё вернёмся к этому разговору.

На негнущихся ногах я кое-как доползла до Правого крыла и буквально рухнула на пол перед испуганным Младшим Первосвященником.

— Саку-чан, ты чего это? — захлопотал он, мигов притащив из кухни стакан с водой. Он, видимо, не знал, то ли напоить меня, то ли вылить воду на голову, чтобы я быстрее пришла в себя.

— Гуджи-сама, Вы тоже хотите удочерить меня? — пролепетала я, забирая у него стакан и осушая залпом.

— Ну-у... конечно, почему бы нет, — улыбнулся Первосвященник, на всякий случай озабоченно потрогав мой лоб. — Ты ведь очень хорошая девочка, Саку-чан...

— Не-ет, я дура! Дурындой была, дурындой и останусь, правильно Кадзэ-но ками говорил...

— Вот пусть попробует ещё раз такое сказать, когда я тебя удочерю, и до второго пришествия будет сам себе завтрак готовить! — засмеялся Первосвященник.

Я тоже невольно улыбнулась и протянула ему пустой стакан:

— Чайку нальёте?

— Непременно! Как раз свеженький заварил.

Улыбка Младшего Первосвященника была куда нежнее его фирменных бисквитов...

***

А на следующий день решилась и моя самая большая проблема.

Первосвященники сказали, что никаких церемоний для того, чтобы официально стать священнослужительницей (как-то по-дурацки звучит моя новая должность, поэтому буду впредь звать себя каннуси) не требуется, достаточно устной договорённости со всеми обитателями храма. Я выразила было осторожное опасение, что сейчас Кадзэ-но ками может и не согласиться, чтобы глупая тэнши и дальше тут оставалась, но Старший Первосвященник умел делать свирепое лицо ничуть не хуже самого Повелителя Ветров, и мне пришлось замолчать, так и не получив ответа. В конце концов, всё это было под его ответственность. Никакого специального облачения, ни парадного, ни повседневного, мне тоже не полагалось, и я осталась при своём строгом образе нерадивой ученицы додзё. Но я этому обстоятельству ничуть не огорчилась, и даже обрадовалась, Это образ нравился мне самой, и... был ещё одним напоминанием о счастливых днях с Кадзэ-но ками.

Определиться с моими прямыми обязанностями братья обещали как можно скорее, а пока что мне предложили выбрать личную спальню. Но ни одна из свободных комнат в главном жилом строении не подошла: мне казалось, что все они располагались слишком близко от спальни Кадзэ-но ками. Помявшись, я спросила у Младшего Первосвященника, нельзя ли мне перебраться в чайный домик у пруда, где я когда-то отращивала себе новые крылья. Он тут же принялся отчаянно трясти головой и махать руками:

— Нет-нет-нет-нет! Ни за что! Летом я бы ещё подумал, но сейчас — ни-ни! Там же даже электричества нет! Скоро начнутся холода, и ты там околеешь, Саку-чан, поверь на слово!

— Как же мне тогда?.. — по-детски скуксилась я.

— Ну, не знаю, — развёл руками Первосвященник. — Может быть, просто потерпишь? Знаешь, всякая боль со временем притупляется...

Я вдохнула и помотала головой:

— Дело не только в этом. А вдруг к нему однажды... кто-нибудь... придёт на ночь? И я услышу... что-нибудь?.. Нет, лучше уж я околею от холода в чайном домике, чем здесь от... от...

Я не зря беспокоилась. В лучшие дни Хикари-но ками, живший в соседней комнате, часто деликатно намекал нам за завтраком, что до рассвета не мог сомкнуть глаз, потому что "орали кошки", на что Кадзэ-но ками только смущённо прыскал в кулак, а я так вообще готова была провалиться сквозь пол. Межкомнатные перегородки во всех традиционных храмовых постройках были такие же традиционно тонкие, и как ни старались мы по ночам вести себя тише, в конце концов обоих накрывало так, что иногда даже Мидзу-но ками просыпался. В самые же горячие наши ночи спокойно спать могли только братья, потому что каждый из них жил в своём удалённом крыле.

— Ну что с тобой делать, — пожал плечами Первосвященник, — поживи до холодов, но потом я тебя пригоню обратно, слышишь? Перееду к брату, а тебя у себя в спальне поселю, если уж совсем никак. Хотя всё-таки надеюсь, что ты образумишься.

Я поблагодарила. Конечно же, я и сама понимала, что чайный домик был не самым удачным вариантом, но разве оставался у меня хоть какой-нибудь другой выбор? Прошла неделя с того дня, как мы расстались, и за это время я видела Кадзэ-но ками всего два раза, мельком, когда он в сумерках возвращался домой, попыхивая своей неизменной сигаретой. Подглядывала за ним в крохотную щёлочку неплотно задвинутых сёдзи в библиотеке, дрожала и задыхалась от боли, от непролитых слёз и нерастраченной нежности. И как бы сейчас ни свербило и ни жгло в груди, но у меня не получалось ни обидиться, ни разозлиться на него. Дни шли, но тоска не уменьшалась. Напротив, с каждым часом жить здесь и знать, что единственное моё лекарство — вот оно, рядом, только протяни руку — даже не желает смотреть в мою сторону, становилось всё невыносимее, и желание спрятаться росло с астрономической скоростью. Чайный домик был плохим решением, но другого у меня не было.

Впрочем, ситуация неожиданно поменялась уже после обеда.

Узнав от Младшего Первосвященника, что Кадзэ-но ками, уезжая сегодня утром, заранее предупредил, что к ужину не появится, я воспользовалась случаем, и выбралась наконец полноценно погулять в сад. Сначала я просто бесцельно бродила по старым аллеям позади храма, старательно избегая несколько наиболее памятных мест, связанных с такими, казалось бы, недавними безмятежными днями, но которым уже никогда не суждено было повториться.

Осень только-только началась, и здесь она совершенно не отличалась от лета: тот же зной, та же влажность, горячее солнце, синее небо с ослепительно-белыми кудрявыми облаками, яркая зелень, визжащие цикады, приставучии мухи, и даже запах был ещё совершенно летний, пыльный, пряный и цветочный. Я бродила, прокладывая странный, петляющий маршрут между разросшейся жимолостью и жасминовыми кустами, словно пыталась запутать и сбить со следа несущиеся вдогонку воспоминания, но сколько я ни кружила, а отделаться от них не получалось. Вот тут мы проходили, когда он вёл меня отращивать крылья... Здесь я потеряла мобильник, и долго потом ползала в траве, выслушивая длинную тираду о собственной бестолковости от невозмутимо курившего в сторонке ками, пока звуковой сигнал принятого сообщения не положил конец моим поискам... А вот у того дерева... — ой, нет, это даже вспоминать теперь неловко! — он тогда с такой силой прижимал меня к стволу, что у меня осталась ссадина между лопатками, и я неделю не могла носить открытые сарафаны, а ведь был самый разгар лета и стояло адское пекло...

Так, увлечённая настигавшими меня невольными воспоминаниями, я сама не заметила, как очутилась возле сакуры. Солнце уже клонилось к закату — темнеет здесь рано, — и неспешно кружащие в воздухе лепестки сейчас казались медово-оранжевыми. Как заворожённая, я стояла с враз опустевшей головой, и только смотрела и смотрела, как величественно и плавно танцуют на ветру срывающиеся с веток медовые капли. И хотя сердце моё в тот миг, вопреки ожиданиям, не разорвалось от горя, всё же подойти ближе я так и не решилась. Только доковыляла до старого каменного фонаря, и тяжело прислонилась, точнее сказать, привалилась к нему.

Не знаю, сколько я так простояла. Солнце ещё не успело сесть, значит не так долго... Но я не слышала, как кто-то подошёл. Только когда моего плеча коснулось другое, тёплое и сильное, я вышла из оцепенения и повернула голову.

— Сегодня особенно красиво, да? — тихо спросил стоящий рядом Хикари-но ками.

— Да, — эхом отозвалась я.

Мы помолчали. Рядом с ним всегда приятно молчать — это никогда не вызывает чувства неловкости. Я вдруг вспомнила, что в точно такой же позе возле этого же самого каменного фонаря ками стоял в моём давнишнем сне, когда я поразила Бездну Мидзу-но ками чёрным танто с серебряный драконом на рукояти. Это было... ох, как же давно это было! Ведь уже полгода прошло!

— Слышал, ты собралась перебираться в чайный домик? — спросил Хикари-но ками, не отрывая внимательных глаз от сакуры.

— Да, — точно так же, как и в первый раз, отозвалась я.

— Может быть, согласишься пожить пока у меня в Токио?

— Э-э?..

Вопрос был неожиданный, и я, как всегда в подобных случаях, растерялась.

— Ну, не за просто так, конечно. Видишь ли, я уволил недавно свою домработницу, а посудомоечную машину так и не купил... А если ты будешь жить там, то и посуду вымоешь, и пыль протрёшь, и почту из ящика вынешь, правильно?

— Да-а, — осторожно отозвалась я в третий раз, начиная уже сама себя чувствовать идиоткой.

— С братьями я поговорил, они в общем-то не против. Работы здесь у тебя сейчас немного, так что надо будет показываться им на глаза только раза два в неделю, не чаще. Правда, от "Берлоги" сюда добираться долго и не слишком удобно, но, думаю, что по сравнению с чайным домиком, это не такая большая беда.

— Подожди! — вдруг опомнилась я. — А как же ты? Я не буду мешать твоим... эээ... тебе?

— Моим свиданиям, да? — усмехнулся он, поворачиваясь ко мне. — Не будешь. На худой конец, если очень припрёт, я могу с девушкой и в отель пойти.

— Но... — замялась я, — даже не знаю, удобно ли так. Ведь это твоё "убежище", и...

— Ну, буду время от времени наведываться туда, когда понадобится. Всё-таки там две комнаты, и в гостиной есть диван, если мне вдруг захочется остаться на несколько дней, так что твоё присутствие в моём "убежище" мне лично никак не помешает. И ты как раз не будешь всё время скучать в одиночестве. Ну как?

Я молчала, не зная, что ответить. Предложение Хикари-но ками казалось мне слишком великодушным. Он опять усмехнулся, засунул руки в карманы и повернулся к сакуре.

— Только представь, — промурлыкал он тихо, словно обращаясь к самому себе, — джакузи. В любое время суток.

— Ах!.. — восторженно выдохнула я. Он отлично знал, против чего я никак не смогу устоять!

— Так переезжаешь ко мне?

— Да! Но только если и в самом деле не помешаю...

— Я же сказал, что нет. Завтра будешь готова?

— Конечно.

— Отлично! Я тогда завтра сам тебя и отвезу.

Ещё какое-то время мы молчали, наблюдая, как стремительно меняется закатный свет. И когда уже почти совсем стемнело, я наконец ткнулась лбом ему в плечо и прошептала:

— Спасибо!

— Да нет, тебе спасибо. Избавила меня от такого нудного и хлопотного дела, как поиск новой домработницы, — ответил Хикари-но ками, усмехнувшись, и потрепал меня по затылку.

***

И вот так я переселилась в отражённую реальность, в токийскую "Берлогу отшельника" Хикари-но ками. Два раза в неделю я ездила в храм к девяти утра, как на работу, и занималась там различными незначительными делами ровно до восьми вечера, а потом снова возвращалась в Токио. Дорога отнимала много времени, но, как и сказал тогда Хикари-но ками, по сравнению с неудобствами чайного домика, полтора часа на электричке плюс минут сорок на автобусе плюс ещё около сорока пяти минут пешком - это не такая уж большая жертва.

Хотя я теперь стала каннуси, и это несколько повысило мой официальный статус, никакой серьёзной работы братья мне так и не доверили, и я по-прежнему пересаживала цветы и занималась разными мелкими хозяйственными делами с Младшим или переставляла с места на место книги в библиотеке, согласно каталогу, под чутким руководством Старшего. Однажды он посадил меня писать бумажки с предсказаниями — был такой милый романтический пережиток и в нашем храме, — но, только взглянув на то, как неуклюже я схватилась за кисть, тут же отобрал образцы и принёс прописи для начальной школы и какие-то невнятные наставления по каллиграфии. Узнав об этом, Младший Первосвященник в тот же день выгнал меня из кухни, посадив вместо этого шить маленькие мешочки для заклинаний, приговаривая, что ничто так не развивает пальчики, как мелкое рукоделие. Таким образом, моя основная работа в храме свелась к рукоделию, каллиграфии и уходу за цветочками, что с некоторой натяжкой, но всё же можно было приравнять к искусству икебаны.

— Для полного комплекта не хватает только уроков стихосложения, — как-то неосторожно высказалась я вслух, разложив прописи на низком столике в библиотеке, расположившись напротив копающегося на стеллажах Старшего Первосвященника.

— Н-да? — хмыкнул он, и три минуты спустя на столик передо мной шлёпнулся потрёпанный томик классической поэзии в мягкой обложке.

— Это — не перевод, — сообщил Первосвященник на всякий случай, хотя я и по заголовку уже догадалась. — Начиная с сегодняшнего дня, будешь учить по три хайку в день, а в Новый год мы все послушаем твоё собственное творение.

В ответ я испуганно ахнула и уронила кисточку. Вот же ведь! Ну, ладно, сама, в общем-то, виновата. Итак, рукоделие, каллиграфия, псевдо-икебана и стихосложение... а ещё будем считать, что курс домоводства я сдаю экстерном дома у Хикари-но ками — ой, да меня же готовят в образцовые японские жёны века так позапрошлого!

— Ничего-ничего! — словно бы прочитав мои мысли, отозвался Первосвященник. — В дальнейшем всё это обязательно пригодится.

Я, собственно, и не спорила. Как ни крути, а за всю свою жизнь я ещё никогда не получала такого удовольствия от настолько простых занятий. Поначалу многочасовое прописывание одних и тех же иероглифов показалось мне делом довольно нудным. Но уже с первого раза, когда после двадцатого или тридцатого повторения, знак (по иронии судьбы это был "хана" - "цветок") раскрылся передо мной во всём своем сильнейшем магическом потенциале, зашифрованном в строгом порядке черт, я поняла, что несмотря ни на что, моё обучение продолжается. Рукоделие теперь как-то само собой объединилось с изучением классической поэзии: я шила с открытой книгой на коленях, многократно повторяя про себя стихи, и таким образом без труда их запоминала. А после обеда, поливая георгины в оранжерейке или подрезая хризантемы в саду, я читала им наизусть про тоскующих журавлей и хор лягушек в пруду, и цветы молча внимали, гордо вытянув стебельки. Великая поэзия тоже несла в себе могучую силу, и я, запоминая образы и сочетания звуков, интуитивно училась перенимать и использовать её для себя.

Единственными цветами в саду, которые до сих пор ни разу не слышали Басё в моём исполнении, были маленькие розовые "отпрыски" священной сакуры. С тех пор, как я навсегда потеряла снисходительную улыбку Повелителя Ветров, лишь один-единственный раз мне удалось пересилить себя и подойти к ней вплотную. Утром, в день моего переезда к Хикари-но ками в Токио, я вдруг почувствовала, что непременно должна попрощаться...

— Прости, дорогая, что долго не приходила, — начала я, обнимая ствол, на котором каждая неровность коры была мне так же хорошо знакома, как шрамы на собственном теле. — Но ты ведь всё понимаешь, верно?

Лепестки тихо и ласково сыпались мне на голову. О да, — она понимала!

— Я уеду, — продолжала я шёпотом, прижимаясь лбом к коре, — но, хотя и буду приезжать сюда раз в несколько дней, к тебе снова подойти не смогу... Временно, надеюсь. Ведь должно же мне когда-нибудь полегчать, правда?

Ни одна веточка не шевельнулась, священная сакура словно застыла в моих объятьях, только лепестки продолжали сыпаться и сыпаться, как лились бы сейчас мои слёзы, не забери их Мидзу-но ками.

— Когда ками придёт — наверняка ведь придёт, ведь он любит цветочки, — пожалуйста, позаботься о нём, как ты всегда заботилась о нас. И вместо меня тоже...

Да, она позаботится. Я почувствовала очень ясно. Теперь, зная это, мне будет пусть и немного, но легче.

— Спасибо! — я поцеловала ствол и разомкнула руки. — Мне пора. Хикари-но ками, наверное, уже ждёт...

И быстро развернувшись, чтобы не усугублять ещё больше тяжесть прощания, я хотела уже как можно скорее убежать, но в траве, возле моей ноги неожиданно что-то блеснуло. Я наклонилась и подняла маленький никелированный брелок в виде черепа единорога. Не так давно вся нация зачитывалась Мураками, и подобные вещички были довольно распространены. Кадзэ-но ками повесил его себе на ключи от машины после того, как узнал, что я зову её "единорогом"...

— Слушай, а зачем ты гладишь мою машину, прежде чем сесть в неё? — поинтересовался он как-то раз, подозрительно прищуриваясь в густых клубах табачного дыма. Я давно хотела уже попросить его не курить так много хотя бы в машине, но до сих пор так и не осмелилась.

— Ну... как же?.. — растерялась я, захлопывая за собой дверцу. — Как его не погладить? Он же живой.

— Кто живой? — брови сурового ками поползли вверх, а глаза ещё больше сузились — верный признак того, что сейчас он начнёт язвить и ругаться.

— Эээ... твоя машина... "единорог"... — пискнула я, вжимаясь в кресло.

Ками фыркнул и закашлялся, поперхнувшись дымом.

— Это — моя резвая "скакунья", чтоб ты знала! - прохрипел он тоном обиженного ребёнка, когда прокашлялся. — И вообще, она — "девочка"!

Я разозлилась и тоже фыркнула, старясь по возможности передразнить его:

— Ну, знаешь ли, я ему... или ей... под капот — или как там это называется — не заглядывала, и "мальчик" это или "девочка" не знаю! Я вижу, то есть чувствую, прекрасного белоснежного единорога-самца, вот и всё!

— Ха-ха, ну что за бред ты несёшь, цветочек? — расхохотался ками, выбрасывая недокуренную сигарету в окно и включая зажигание. — Я же ясно сказал тебе, что это - моя "лошадка"!

— Я чувствую то, что чувствую, — упрямо повторила я, отвернувшись к окну. — Это — "единорог"!

После того случая Кадзэ-но ками ещё некоторое время потешался надо мной из-за того, что я не могу отличить лошадь от единорога, как и девочку от мальчика, но, в конце концов, как-то незаметно в его речи "скакунья" превратилась в "скакуна", а потом вдруг появился и этот брелок.

Крепёжное колечко явно обломано, значит брелок не был намеренно выброшен и потерялся случайно. Надо бы вернуть... Но руки уже помимо воли тянули неожиданную находку в карман, и я знала: не верну. Колечко можно заменить и превратить брелочек в подвеску — он маленький — да и носить на шее, глубоко-глубоко под одеждой, чтобы никто не увидел... Ведь у мня, кроме ранящих воспоминаний, почти ничего не осталось на память о нём. А теперь я увезу с собой крохотную частичку его белоснежного "единорога"...

Прощалась с сакурой, я не знала, что всё это время Хикари-но ками, внезапно потерявший меня перед самым отъездом, вышел в сад и внимательно наблюдал за всем происходящим...

***

— Почему ты называешь своё убежище "берлогой"? — спросила я по дороге.

Машина у Хикари-но ками была европейская, с привычным мне левым рулём, классического чёрного цвета и слегка "тупомордая", как бульдожка, но своими мощными габаритами скорее напоминала медвежонка. "Медвежонок" отлично сочетался с "берлогой", поэтому я и спросила.

— Наверное, потому, что я обзавёлся этой квартиркой, чтобы было где спокойно отоспаться, — ответил ками, не отрывая глаз от дороги. — В те времена мы все жили как-то суетно, мне это смертельно надоедало, и всё время хотелось спать. Вот я и завёл себе такое укромное место, где можно было сладко выспаться, прятался там и спал... сутками. Но, к сожалению, моё убежище быстро рассекретили, — добавил он, улыбнувшись.

— Ясно, — ответила я, немного помолчав. — "Отшельник" тоже, как я понимаю, пошёл оттуда?

— Точно, — кивнул головой ками, и до самого Токио мы не сказали друг другу больше ни слова.

Уволенная домработница была, вероятно, настоящим виртуозом домашнего хозяйства, потому что со времени её ухода ни одной пылинки не осело на кухонных полочках и ни одной грязной ложечки не появилось в раковине, а вся сантехника в ванной сверкала такой кристальной чистотой, словно её вымыли только сегодняшним утром. Я хмыкнула про себя, но никоим образом не выразила охватившие меня подозрения. Скорее всего, расчёт бедная женщина получила всего несколько часов назад.

Остаток этого и весь следующий день Хикари-но ками провёл со мной, подробно объясняя, где что лежит, как и чем пользоваться, как зовут соседей, где и какие магазины есть поблизости, как отсюда добраться до метро, и ещё кучу всего полезного, важного и необходимого, что непременно должна знать иностранка, живущая одна в токийской квартире. Спальня с огромной кроватью была полностью предоставлена в моё распоряжение, сам же он по-джентльменски остался спать на диване. В глубине души я вздохнула с облегчением, когда Хикари-но ками пожелал мне спокойной ночи и ушёл в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь. Когда-то, на этой самой кровати, я совершенно запросто лежала на его уютном удобном плече... Но тогда ещё он был тэнши. И я пока ничего не знала про его самурайское прошлое и несдержанную клятву...

Утром третьего дня Хикари-но ками, оставив машину в Токио, вместе со мной отправился в храм на электричке, чтобы убедиться, что я хорошо запомнила дорогу и не заблужусь уже где-нибудь на станции. Разговаривали мы по обыкновению мало, но, даже молча, рядом с ним мне становилось ощутимо легче переживать внутри себя расставание с Кадзэ-но ками. Так уж повелось изначально, что только в присутствии моего бывшего наставника, непонятной природы одиночество, с которым я родилась и жила в обоих мирах, и которое не таяло ни под ласками Мидзу-но ками, ни в ураганной страсти Повелителя Ветров, каким-то совершенно естественным образом, незаметно становилось вдвое легче. Было ли тому причиной наше общее далёкое прошлое или же дело было в чём-то другом, я не знала, и почему-то даже не хотела узнать, вопреки своему обыкновению.

Назад в Токио я уже вернулась одна. Належалась в джакузи, наскоро приготовила себе ужин, просидела около часа на диване с включённым телевизором, даже не пытаясь понять, что я там такое смотрю. Телефонный звонок вывел меня из прострации — это звонил Хикари-но ками, чтобы узнать, как у меня дела. Я бодрым голосом ответила, что всё замечательно, пожелала ему спокойной ночи и на нетвёрдых ногах поползла в спальню и рухнула ничком на кровать. Через полчаса заметила, что в комнате душно, встала и открыла окно, выключила свет, разделась, легла... Остаток ночи я так и пролежала, не шевелясь, с открытыми глазами, глядя, как на потолке пляшут и переливаются отсветы огней ночного Токио, прислушиваясь к тихим шорохам и шелесту накрапывавшего дождя за окном. До рассвета перед моими открытыми глазами проносились живые и яркие, наполненные светом и радостью, воспоминания об ушедшем лете.

— Извини, что без звонка, — промямлила я, когда Хикари-но ками закрыл за мной дверь. — Ой, с меня сейчас, кажется, лужа натечёт!..

— Ничего страшного, на этот случай у меня есть тряпка. Забыла зонтик?

— Н-нет, — пролепетала я жалобно, — потеряла.

(читать дальше)Оставила где-то, попросту говоря. И как назло попала под ливень. И не когда-нибудь, а пока гуляла по набережной, а там ни магазина, ни кафе, ни даже элементарной автобусной остановки не оказалось, чтобы укрыться от дождя. Мобильник промок и отключился, на мне не осталось ни одной сухой вещи, намокшая лёгкая блузка слишком просвечивала, тушь растеклась, и добираться в таком виде до храма было долго, холодно и стыдно. На моё счастье, я была совсем близко от «Берлоги отшельника» Хикари-но ками, и поколебавшись некоторое время, не зная, насколько удобно завалиться к нему вот так, без звонка, без приглашения, в воскресенье утром, я в конце концов признала, что выбор у меня невелик, и вприпрыжку поскакала через лужи, надеясь хоть немного согреться по дороге. Вот в таком ужасном виде, вся мокрая и дрожащая, я стояла сейчас перед ками, и чувствовала, что на полу возле моих ног разливается уже приличная лужа.

— Растяпа! — рассмеялся ками. — Беги скорее в ванную, пока не простыла.

Извинившись ещё несколько раз, я мышкой прошмыгнула в ванную, успев заметить в прихожей женские туфли и ярко-салатовый плащ. Ай-яй-яй мне! Вот ведь, свалилась как снег на голову и испортила людям свидание!.. Когда я, стащив мокрую одежду, выжимала и развешивала её на сушилке для полотенец, через дверь донёсся недовольный приглушённый женский голос. Слов я не различила, но, судя по тону, Хикари-но ками учинили допрос с пристрастием. Он отвечал достаточно громко и односложно: да, знакомая... девушка друга... не раз была с ним здесь, поэтому знает адрес... у неё сел телефон... ну и что, что европейка?.. Ага, подумала я, раз ревнует, значит эта девица не из тэнши. Обычная девчонка, которой снится по ночам секс с красивым мужчиной, таких в мире сновидений полным-полно. Опять раздражённый неразборчивый женский монолог, возня в прихожей, щелчок захлопнувшейся двери. Ну вот!

Хикари-но ками мягко постучал и я тут открыла, прикрывшись мокрой блузкой. Но она настолько сильно просвечивала, что я запросто могла бы этого вообще не делать.

— Прости за скандал, — сказал от спокойно, с интересом изучая, как мокрая ткань гармонирует с моими формами и цветом кожи. — Да, и халата нет... То есть есть, но он не очень свежий... Ты же, наверное, не согласишься носить вещи после неё?

— Разумеется не соглашусь! А у тебя нет какой-нибудь рубашки?

— Знаешь, а я терпеть не могу, когда женщины носят мои рубашки. Дам тебе чистое полотенце и плед, пойдёт?

— Да, отлично.

Сколько же времени назад мы вот так вот непринуждённо разговаривали? Кажется, ещё до его посвящения? Да, именно, в тот самый день, когда Кадзэ-но ками возил меня к морю. Тогда я навсегда потеряла такие удобные для лежания плечи Хикари-но тэнши. Сколько же всего успело случиться за это время...

— Прости, что испортила тебе свидание, — крикнула я ему вдогонку, когда он направился за обещанным полотенцем.

— А? Да нет, мы уже сделали всё, что собирались, так что не переживай.

— Очень надо! — буркнула я и, улыбнувшись, и включила горячую воду.

Пока я балдела в джакузи, Хикари-но ками позвонил Кадзэ-но ками и рассказал про мои приключения. Обругав свой цветочек последними словами, тот сказал, что сможет приехать за мной только вечером. Значит, теперь у нас был впереди целый день для полноценного общения.

Чем обычно занимаются ками с чужими тэнши наедине в дождливое воскресенье? Правильно, они смотрят телевизор. Кулинарное шоу мы оба посмотрели с относительным интересом. Передача с какими-то поющими старушками нагнала на меня вселенскую тоску, но ками временами хохотал — видимо, бабушки отмачивали что-то весьма заводное. Зато меня от души повеселила донельзя серьёзная политическая программа, в которой почтенные дядечки в галстуках слишком сильно смахивали выражением лиц на маленьких надутых мартышек. Но вскоре мне смертельно надоело японское телевидение. Хикари-но ками попытался было взбодрить меня сообщением, что через полчаса начнётся трансляция бейсбольного матча. Я попыталась изо всех сдержаться, чтобы не показать, насколько мне неинтересен бейсбол, но в конце концов сдалась и спросила вкрадчиво, нельзя ли мне пойти в спальню и что-нибудь почитать. Бедняга ками должно быть уже давно привык к подобной реакции женщин на спортивные трансляции, поэтому только кивнул и сказал, чтобы я сама там что-нибудь поискала. Мне неловко было оставлять его наедине с телевизором, но бейсбол был выше моих сил. Вот футбол я бы посмотрела с удовольствием, честное слово!..

Огромная кровать в спальне была аккуратно застелена, и я с облегчением вздохнула, потому что в глубине души боялась столкнуться с неубранными вещественными доказательствами успешно прошедшего свидания. В комнате было тепло, поэтому я быстренько скинула с себя жаркий плед, оставшись голышом, и начала искать, что бы мне почитать. Выудив из-под кровати стопку мужских журналов, я без сожаления тут же сунула их обратно — полуголые костлявые девицы не очень-то соответствовали моему чувству прекрасного. В углу у окна, прямо на полу, покосившимися стопками высились томики манги. Моего японского хватило бы только для чтения чего-то совсем уж детского, типа сказки про Момотаро, но в манге хоть картинки посмотреть можно. Вытащив из ближайшей ко мне стопки первый попавшийся томик, я залезла на кровать и открыла первую страницу.

И, естественно, забыв напрочь о том, с какой стороны нужно открывать японские издания, по укоренившейся с детства привычке открыла мангу слева направо. То есть с конца. Большая яркая картинка на весь разворот сразу же пробудила во мне наиживейший интерес. Бледная женщина в алом, расшитом золотом, старинном кимоно лежала на земле с закрытыми глазами, наполовину заметённая снегом. Над ней, неестественно сгорбившись, свесив голову на грудь, грудь, сидела тёмная мужская фигура. По широким палевым рукавам кимоно летел косяк золотых журавлей, хаори с гербами небрежно наброшено на плечи, кровавая лужа растекается по ослепительно-белому снегу. Самурай, совершивший сеппуку над телом мёртвой женщины... Где-то глубоко-глубоко в душе у меня звякнула и порвалась какая-то тонюсенькая струнка. Историческая драма! Как же я люблю такое! Непременно хочу прочитать, что же послужило причиной такого трагического финала! Открыв томик с нужной стороны, я обнаружила на титульном листе печать храма. Что это? Как странно — манга из нашей библиотеки? Ладно, неважно, потом разберусь. Надо читать!

К своему удивлению, чем пристальнее я вглядывалась в надписи, сопровождающие картинки, тем понятнее они становились. Не скажу, что вот так сразу, но постепенно, с пятого на десятое, я стала что-то понимать. Но какая же странная рисовка в этой манге! Все картинки были цветными, яркими, и так детально прорисованными, что скоро мне показалось, что я начинаю собственными глазами видеть людей, интерьеры, пейзажи, словно бы невзначай попала в нарисованный художником мир и живу там уже некоторое время. Начиналось повествование с того, что некоему самураю по прозвищу Ину было поручено сопровождать в качестве телохранителя наложницу своего господина, известную куртизанку госпожу Хану. Я не очень разобрала, почему именно предпринималось это путешествие: вроде бы на женщина знада какую-то тайну, и на неё совершались неоднократные покушения. Господин хотел переправить её в безопасное место, а чтобы не привлекать к этому событию ненужное внимание, Хана-сан должна была отправиться в путь инкогнито, под видом паломницы, под защитой только одного самурая, которому надлежало переодеться наёмником-ронином. Выбор господина пал на Ину-сана. Они были ровесниками, дружили с детских лет, и преданный самурай не раз доказывал свою верность, рискуя жизнью ради своего господина.

Я внимательно рассматривала картинки, и вдруг меня поразило удивительное портретное сходство нарисованного самурая с нашим Хикари-но ками. Просто невероятно! Уж не позировал ли он художнику... или художнице? Я поискала на обложке имя автора и не нашла. Странно, однако...

Госпожа Хана была уже не первой молодости и далеко не умопомрачительной красавицей. Она без возражений переоделась в грубую одежду паломницы и отправилась в долгий и опасный путь, целиком положившись на мрачного и неразговорчивого самурая. Большая часть сюжета была посвящена как раз трудностям их совместного путешествия и постепенному сближению. Я словно растворилась в неторопливом повествовании, хотя и понимала только отдельные фразы. Но мне казалось, что я узнаю эту историю, как будто где-то уже читала её раньше. Вот тут, на постоялом дворе, госпожа Хана рассказывает про свою юность, как её, дочь захудалого самурайского рода, почти нищую выдали замуж совсем молодой, а спустя полгода выяснилось, что муж задолжал крупную сумму одному влиятельному человеку, и её принудили отрабатывать этот долг в борделе. Однажды там случился пожар, и Хана-сан сбежала из города, воспользовавшись неразберихой. Она скиталась по монастырям, с трудом добывая несколько мелких монеток на одну лепёшку и несколько сушёных рыбёшек в день. Иногда ей было так тяжко, что волей-неволей приходилось прибегать к своему прежнему ремеслу. И вот однажды удача улыбнулась женщине: милосердные боги послали ей состоятельного благодетеля. Он дал ей неплохое образование сверх того, что она когда-то получила в родительском доме, накупил нарядов и сделал своей содержанкой. После его неожиданной смерти госпожа Хана перешла под опеку к другому господину, который искренне полюбил её и окружил достатком и заботой…

Пробыв в пути совсем недолго, они, казалось, знали друг друга всю жизнь. Молчаливый самурай, рождённый для смерти, и неунывающая ни при каких обстоятельствах куртизанка со сложной судьбой, не утратившая желания любить. Они оба знали, что им никогда не бывать вместе, и это чувство невозможности сближало их сильнее, чем любовь... Я читала всё это с сухим глазами, а в сердце продолжали рваться одна за другой натянутые до предела струнки... В одну из ночей госпожа Хана открыла молчаливому самураю своё сердце, но собачья преданность господину заставила его отвергнуть её любовь и навсегда отказаться от мечты о ней. Хана-сан приняла отказ с достоинством, сказав только, что с этого дня жизнь потеряет для неё краски, потому что с самого рождения никого ещё она так не любила. А спустя несколько дней их выследили враги и неожиданно напали. Ину-сан отдал госпоже Хане свой короткий меч, попросив её покончить с собой, когда он будет убит, чтобы не доставаться своим врагам живой. Но Хана-сан была дочерью самурая, поэтому обнажила меч и сказала, что готова умереть в бою рядом с возлюбленным... В этом месте мне пришлось остановиться и несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы прогнать охватившую меня дрожь.

Каким-то чудом им удалось победить, но госпожа Хана получила в бою серьёзное ранение. Когда самурай донёс её до ближайшего селения, и лекарь осмотрел рану, стало ясно что ей больше не подняться с постели. Она умирала три дня. Невыносимо страдая не только телесной, но и душевной болью, госпожа Хана вынудила Ину-сана дать клятву, что тот расскажет господину об их любви, и также о том, что свой долг чести они не нарушили, и тогда в следующей жизни они переродятся вместе, если судьба будет более милосердна к влюблённым. С разрывающимся от боли сердцем самурай пообещал, что сделает всё, как она просит. Когда госпожа Хана почувствовала, что смерть вот-вот придёт за ней, она достала из дорожной котомки аккуратно сложенное нарядное алое кимоно с золотым шитьём и облачилась в него, с трудом причесала волосы, и попросила Ину-сана отнести её куда-нибудь на открытое пространство, потому что боялась, что если она умрёт под крышей, её дух никогда не найдёт дорогу в Царство Будды. В тот день пошёл снег, и он сыпал до самой ночи, укрыв землю скорбным белым покрывалом. Самурай отнёс умирающую в поле недалеко от селения, там она и скончалась, не выпуская его руку.

...Моё сердце со всего размаха ухнуло и полетело куда-то вниз, звеня обрывками лопнувших струн...

Самурай, не уберёгший доверенную ему жизнь, не посмел явиться на глаза своему горячо любимому господину с этой скорбной вестью. Он молился и плакал над госпожой Ханой до тех пор, пока снег не перестал таять на её лице. Тогда Ину-сан, верный пёс своего господина, вспорол живот над телом своей возлюбленной.

"Клятва! Он не сдержал клятву!!!" - стонала во мне онемевшая от горя душа. Я упала ничком на кровать, пытаясь справится с нахлынувшими воспоминаниями и видениями. Снег был так холоден, но я держалась за его руку, и не чувствовала больше ни боли ни холода... Как он мог не сдержать своё обещание?! Что за бессердечный поступок!

Я вскочила, машинально схватила висевшую на спинке кровати клетчатую мужскую рубашку, завернулась в неё и вылетела из спальни. Бейсбол ещё не кончился, и Хикари-но ками был так поглощён матчем, что не обратил на меня никакого внимания. С трудом хватая ртом воздух, я позвала его:

— Ину-доно!

Он вздрогнул всем телом и повернулся ко мне. Я увидела, что он побледнел.

— Ты... знаешь?.. — прошептал он, всё ещё не в состоянии справиться с собой.

— Да! — выдохнула я, и слёзы наконец-то полились неудержимым потоком по щекам, капая на рубашку. — Как ты?.. Почему ты?.. О-ох! Ну почему ты не сдержал клятву?!

— Невозможность быть вместе всегда будет сближать нас больше, чем любовь, — сказал он едва слышно, подходя ко мне. — Как ты узнала?

— Прочитала в манге.

— Где?!

— Там у тебя нашла, — мотнула я головой в сторону спальни.

— Манга наших прошлых жизней? А тебе не приснилось?

— Не знаю...

— Ладно, — вздохнул ками, обнимая меня. — Узнала, так узнала...

Мы стояли так ещё некоторое время, растерянные, молча обнявшись. Пока я не нарушила молчание:

— Знаешь, оказывается, я помню нашу первую встречу... тогда. Кажется, нас представили друг другу, ты сопровождал господина... а потом я гуляла в саду... весна была в самом разгаре, вишни цвели так красиво...

— Нет, это был персиковый сад.

— Правда? Вот этого я не помню... Ты стоял среди цветущих деревьев и улыбался чему-то, а я так удивилась, потому что ты сначала показался мне очень мрачным. Но твоё лицо было таким красивым, а глаза смотрели так ласково... Наверное, я тогда и полюбила тебя...

— Прошлое прошло и уже не вернётся, Саку-чан. Сейчас у нас другая жизнь и другие обстоятельства. Другой долг.

— И правда… — согласилась я.

Действительно, к чему растравлять понапрасну сердце? Сейчас я могу быть с ним, потому что когда-то он не сдержал клятву и мы родились слишком далеко друг от друга. Но это я переварю позже, и может быть тогда смогу принять всё как есть, без сожалений.

Ками отстранился и, весело прищурившись, внимательно оглядел меня:

— Между прочим, тэнши, разве я не говорил тебе, что не люблю, когда женщины носят мои рубашки?

Ну, рубашку-то я сняла. А потом мы долго-долго, до самого приезда Кадзэ-но ками, выясняли, что он любит...

Изнывающая от жары, я сидела под сакурой, запрокинув голову, и изучала цветущие ветви. Опадающие лепестки тихо кружились в густом знойном воздухе, истошно верещали цикады, и гигантские изумрудные мухи, привлечённые сюда запахом горячего нектара, бесстыдно донимали меня, пытаясь усесться на покрытое лёгкой испариной тело. Малышка возилась рядом, сидя на корточках в траве, ковыряла землю палочкой и сосредоточенно пыхтела. Время от времени она поднимала головку и принималась что-то быстро-быстро лопотать, но я не понимала ни слова, и только кивала головой, стараясь улыбаться как можно ласковее, хотя в таком пекле у меня это получалось с трудом. Девочку же, казалось, жара совершенно не беспокоила, но щёчки у неё раскраснелись, и на лбу блестели капельки пота.

(читать дальше)— Пата-тя-тя! — изрекла она радостно, показывая мне на раскрытой ладошке слегка придавленного жука.

— Ух ты! Кого это ты нашла?

— Зю-тя я-тя-та-а! — протянула девочка тоненьким голоском, размахивая ладошкой с жуком из стороны в сторону, от чего бедняга наверняка чуть не получил инфаркт.

Я аккуратно поймала налету маленькую ручку.

— Очень симпатичный жучок, правда? Посмотри только, какая у него красивая блестящая спинка. А теперь давай скорее отпустим его к маленьким жучатам!

Я осторожно сняла насекомое с детской ручки и посадила на лежащий в траве опавший розовый лепесток. Жучок секунд пять сидел неподвижно, потом вдруг встрепенулся и быстро-быстро пополз искать себе более укромное убежище. Малышка осмотрела со всех сторон пустую ладошку, насупила бровки и бросила на меня сердитый взгляд исподлобья. На её круглом нежном личике ясно читалось: "Вот же глупая тётка — испортила всю игру!"

— Ладно-ладно, котёнок, не злись! - попросила я примирительно, легонько щекоча кончиком пальца её ладошку, стараясь насмешить и тем самым отвлечь малышку, но она не поддалась на провокацию, плотно сжала губы, выдернула ручку и снова уселась на корточки, принявшись с удвоенной энергией раскапывать землю под лепестком, на который я посадила жука. Надеюсь, бедолага уже успел отползти достаточно далеко...

Она была так похожа на отца, что у всех, кто хоть раз в жизни видел Кадзэ-но ками, не осталось бы никаких сомнений в том, чья это дочка. Интересно, кто же та счастливейшая женщина — мать этой девочки? И, кстати говоря, где её носит, и почему именно я нянчусь тут с её ребёнком? Разумеется, мне это совсем не в тягость, да и девочка — само очарование, но почему именно я? Наверняка же это была папашина идея — выгнать бестолковую тэнши в такую жарищу на улицу поиграть с малышкой. Конечно, всё верно! — какой ещё от меня может быть толк?

— Ап-тя! — разочарованно воскликнула девочка, отшвыривая в сторону сломавшуюся палочку, вскакивая на ноги и сердито топая маленьким сандаликом.

Навскидку ей никак не больше двух, но характер уже обозначился весьма отчётливо. Нет, это определённо будет второй папаша! Ох, и намучаются же, должно быть, с ней бедные родители, когда она подрастёт! Впрочем, я не знаю, какая у неё мамаша. Вполне может статься, что какая-нибудь совершенно непробиваемая железобетонная дама... Да это даже скорее всего, раз Кадзэ-но ками позволил именно ей стать матерью его ребёнка, — такая все детские выкрутасы будет пресекать одним лишь движением брови. А вот из меня эта маленькая барышня верёвки бы вила. Если уж на то пошло, я даже панамку не в состоянии на неё натянуть: вот уже в пятый или шестой раз я то серьёзно и строго, то ласково и с прибаутками, пыталась уговорить девочку спрятать головку от палящего солнца, но каждый раз, независимо от выбранной тактики, натыкалась на ожесточённое сопротивление и возмущённый визг. Ну ладно, в конце концов, если эту упрямую головку всё-таки напечёт, я смогу попрактиковать на ней целительство. Только бы ками ничего не узнал, а то мне влетит!

Оставшись без палочки, девочка надула губки и в знак протеста тут же шлёпнулась на попу и принялась с ожесточением рвать тонкие травинки. "Совсем как её отец когда-то!.. На этом же самом месте!" — я чуть не задохнулась от невольно нахлынувших воспоминаний. Да, с точно таким же лицом он рвал тогда ни в чём не повинную молодую травку, но в глазах у него плескалась боль. Или мне всё померещилось?

— Послушай... — начала было я, но вдруг запнулась, потому что впервые осознала одну странную вещь: я совершенно не помнила, как зовут девочку! А ведь знала же, абсолютно точно знала, но почему-то сейчас напрочь забыла. До сих пор я как-то не задумываясь называла её то солнышком, то котёнком, то малышкой, но вот настоящее имя начисто стёрлось у меня из памяти.

Малышка подняла на меня раскрасневшееся личико и снова в её взгляде читалось упрямое недовольство: "Ну, что тебе ещё надо от меня, глупая тётка?" К стыду своему, я смутилась под этим пристальным взглядом не меньше, чем смущалась, когда на меня вот так же смотрел её отец. Но всё-таки уничтожение зелени надо было как-то прекратить.

— Не надо рвать травку, маленькая! — сказала я ласково, но в то же время твёрдо, чтобы запрет всё-таки дошёл до сознания капризничающей двухлетки. — Травка живая, ей больно, когда ты её дёргаешь. И в том, что у тебя сломалась палочка, травка совсем не виновата.

— Ыхым-ня! — упрямо мотнула головкой девочка и дёрнула новый пучок с такой силой, что вывороченная вместе с корнями земля полетела ей в лицо.

— Я же сказала тебе — нель-зя! — мне пришлось чуть-чуть повысить голос, делая многозначительный упор на слове "нельзя".

— Гья-я! — ответила маленькая вредина, и с явным вызовом потянулась ручонкой за новыми жертвами своего неразумного вандализма.

— Прекрати, иначе мы пойдём домой! — для верности я строго погрозила пальцем маленькой хулиганке.

Возможно мне удалось-таки на этот раз победить её детское упрямство своим непреклонным взрослым авторитетом, а может быть, ей это занятие просто надоело, но малышка не стала больше рвать травку, вскочила на ноги и начала носиться кругами вокруг сакуры. И не успела я крикнуть: "Осторожнее!", как она споткнулась о корень и со всего маха шлёпнулась, ободрав локоток о шершавый ствол. Громкий рёв тут же заставил испуганно примолкнуть всех цикад на несколько миль вокруг.

— Не реви! — сказала я холодно, стараясь подражать излюбленному тону Кадзэ-но ками. — Вот видишь, госпожа сакура наказала тебя за то, что ты делала больно травке. Вставай скорее, и иди ко мне, мы посмотрим, насколько серьёзная у тебя ранка.

Мысленно я уже попрощалась со всем белым светом, представляя, какой скандал будет, когда ками обнаружит даже самую крохотную царапинку на любимом детище. Больше, чем в чём бы то ни было, я была уверена, что этот ребёнок — самая главная его драгоценность. За то, что не уберегла чадо, мне теперь определённо светила хорошая взбучка.

Икая и всхлипывая, малышка медленно встала и поковыляла ко мне, размазывая по щекам слёзы грязными кулачками. Я вынула платок и начала приводить пострадавшую в порядок. Ссадина на локте оказалась совсем пустяковая, даже кровь не выступила, и это вселило в меня некоторую надежду, что может быть на сей раз я смогу отделаться лёгким испугом.

Уже давным-давно ничего не болело, но девочка продолжала хныкать, забравшись ко мне на колени и уткнувшись лицом в грудь, и я, хотя и хладнокровно сохраняла до последнего напускное равнодушие, в конце концов не выдержала и пожалела её, прижав к себе и легонько покачивая. Уже засыпая, она всё ещё продолжала судорожно всхлипывать и вскидывать ручки, до тех пор, пока сон окончательно не сморил её.

Долго-долго сидела я так, прислонившись спиной к стволу священной сакуры и вглядываясь в личико спящей у меня на руках девочки, прислушиваясь к её лёгкому дыханию. Маленькая копия Кадзэ-но ками. Ребёнок, который дорог мне не меньше, чем он сам. Ненаглядное сокровище, за которое я не раздумывая отдам жизнь...

Пошевелилась я только тогда, когда уже почти перестала чувствовать левую руку. Осторожно, чтобы не разбудить, переложила малышку на другую сторону, вытерла вспотевший лобик, откинула прилипшие волосики, поправила задравшееся платьице. Что-то круглое и жёсткое, как небольшой мячик, лежало у неё в кармане. Надо бы вытащить, а то неудобно... Дрожь побежала у меня по спине, когда я вынула странный предмет и разжала пальцы. Большой круглый каштан в кожуре с обломанными колючками лежал у меня на ладони. Я вздрогнула, смутно что-то припоминая, и снова заглянула в лицо девочке. И в ту же секунду я вспомнила её имя. И вместе с тем нечто важное, очень, очень важное открылось мне, нечто такое, что было способно перевернуть вверх дном всю мою прошлую жизнь в обеих реальностях. Невероятные, пронзительные старушечьи глаза ласково и неподвижно смотрели на меня. Я громко ахнула и внезапно проснулась.

Ладонь, лежащая у меня на лбу, была приятно прохладной и пахла дорогими благовониями.

— Опять кошмары, девочка? — раздался негромкий, чуть хрипловатый голос Мидзу-но ками где-то рядом с моим левым ухом.

— Нет, — ответила я, с трудом разлепив губы, — Скорее даже это был очень приятный сон.

— Ты горишь вся... Посиди спокойно минут пять, пока я восстанавливаю тебя, хорошо?

— Хорошо, — ответила я покорно и снова закрыла глаза, чтобы попытаться переварить пришедшее ко мне во сне озарение... и к великому ужасу вдруг поняла, что не помню его! До мельчайших подробностей я запомнила и каштанчик, и глаза Куруми, и то, что озарение это было, и каким важным оно было, но... о чём? О чём?!

— Успокойся, девочка, а то меня током бьёт, — попросил Мидзу-но ками. — Я не собираюсь копаться у тебя в сознании, поэтому, что бы это ни было, просто отключи его.

— Да, конечно... Прости...

— Не трать силы на переживания и разговоры, девочка моя, и без того их осталось очень немного. Сейчас я приведу тебя в чувство, подлечу, а потом мы побеседуем. Очень серьёзно побеседуем.

За несколько дней до праздника меня удалили из храма безо всяких объяснений, и всё это время я вынуждена была спать без снов. Впрочем, мне это было только на руку: оставалось больше времени на подготовку. Я не сомневалась, что коли уж живу при храме, то и обязанности одной из жриц-мико непременно возложат на меня, а это означало как минимум участие в церемониальных танцах-кагура. Мне доводилось уже танцевать на храмовых праздниках, и поначалу это казалось особенной честью, выдаваемой авансом сияющим ками своему «сосуду силы». Однако, когда я утратила статус «сосуда», из храма меня, тем не менее, не прогнали, и особой чести участвовать в ритуалах и фестивалях не отняли, поэтому и на сей раз я была уверена, что буду танцевать, и готовилась как можно тщательнее. Честно говоря, я никогда ещё так не волновалась, ведь это был моё первое появление в обществе после отречения, и я уже загодя знала, что если позволю себе хоть малюсенькую промашку, меня сожрут как противники, так и сочувствующие. И ладно бы только меня, но любая моя оплошность теперь невольно бросит тень и на Кадзэ-но ками. Может быть, он и не придаст этому большого значения — с его мрачностью и устрашающей аурой всё равно никто из тэнши не рискнёт насмехаться или осуждать в открытую, — но мне-то от этого не легче. Хотя наверно я опять вижу проблему не в том месте, где следовало бы...

(читать дальше)В день торжества ками сам явился за мной, тайком провел в жилые помещения укромными тропинками через разросшийся сад на задворках храма, а потом долго и тщательно разглаживал на мне церемониальное облачение, аккуратно расправлял складки, подтягивал пояс и собственноручно перевтыкал все шпильки, хотя и без его участия с моими волосами и одеждой был полный порядок. И всё это он проделал с такой озабоченно-серьёзной физиономией, что я, хотя и изо всех сил старалась сдержаться, наконец не выдержала и рассмеялась:

— Ну ты прямо как заботливый папаша, который собирает дочку на утренник в детском саду!

— Ещё слово, — огрызнулся ками, с силой втыкая очередную шпильку в мою причёску, — и этот папаша с удовольствием кое-кого выдерет, "дочурка". Так и знай!

Я тихо ойкнула и резко дёрнула головой, пытаясь увернуться.

— Я, может быть, даже не буду возражать, но только вечером. А то мы опоздаем на праздник.

— Не беспокойся, без нас не начнут. Сегодня у нас не Мидзу-но ками , а ты — главная "королева бала".

— Скорее, главный аттракцион.

— Ага. И твоё счастье, что для гнилых помидоров сейчас не сезон, иначе в толпе этих его чёртовых "сосудов" твоя красивая причёска долго бы не прожила.

— С помидорами напряжёнка, но тухлые яйца, например, можно найти круглый год...

Очередная шпилька безжалостно воткнулась в волосы, царапнув кожу.

— Заткнись-ка уже, острячка, пока не накаркала!

— Угу...

— Вот так, пожалуй, сойдёт! — констатировал наконец ками, чуть откинув назад голову и слегка прищурясь, с довольным видом осматривая меня с головы до ног.

Я тоже машинально оглядела себя, проверяя, насколько его "сойдёт" совпадает с моим. В общем-то ничего более приличного с моим обликом он не сотворил — "ученица додзё" осталась на своём месте. Поморщившись, я резюмировала:

— Катаны всё-таки не хватает...

— Замолчишь ты сегодня, наконец?

— Не-а! Я, может быть, хочу, чтобы ты меня выдрал.

Кадзэ-но ками незамедлительно выразил своё отношение к моим последним словам одним коротким ёмким ругательством, потом сгрёб меня в объятья, сминая все кропотливо расправленные складки.

— А я-то всё ждал, когда ты наконец зыхнычешь, что тебе страшно, но ты молодец, цветочек мой, стойко держишься. Чему-то я тебя всё-таки научил.

Я не стала отвечать, только кивнула, легонько стукнувшись лбом о его плечо. Лучше бы на самом деле выдрал, а то ещё чуть-чуть — и разревусь ведь...

Давным-давно обещанную катану я так и не получила, но подаренный Хикари-но ками танто был при мне, так что, будь я посуровее лицом и физически покрепче, вполне могла бы сойти в своём облачении скорее за телохранительницу, чем за тэнши.

— На-ка, держи, цветочек!

— Что это? — спросила я, в недоумении вертя в руках пойманный налету красный парчовый мешочек с каким-то странным орнаментом.

Кадзэ-но ками фыркнул и закатил глаза.

— Мои сигареты, дурочка. И если с ними что-нибудь случиться — ты слышала, женщина? — если только хоть что-нибудь...

— Выдерешь меня?

— О-о, нет, детка. Намного хуже, — произнёс он таким зловещим голосом, что я моментально поверила и на всякий случай заранее решила на себе это «хуже» не проверять.

Мы снова выбрались в сад на задворках, прошли по заросшей аллее до пруда, обогнули его со стороны чайного домика, в котором я когда-то отращивала себе крылья, дошли до круглой беседки, кое-как продрались через колючие кусты и вышли, наконец, на широкую дорогу, уже за пределами сада, ведущую прямиком к воротам. Мне было не совсем понятно, к чему давать такие кругаля, если из нашей спальни до главного церемониального зала можно добраться всего-то минуты за три, просто перейдя галерею, но у Кадзэ-но ками, по всей видимости, был какой-то свой расчёт.

Большие храмовые фестивали всегда проходят при участии изрядного количества приглашённых, особенно это касается празднеств, посвящённых Мидзу-но ками, и уже издалека я увидела внушительную толпу гостей. Руки у меня вмиг задрожали, ладошки вспотели, и в животе вдруг стало так неуютно и холодно, словно его доверху набили лягушками. Кадзэ-но ками величественно и неторопливо плыл по дорожке, и тёмные матовые шелка парадного облачения струились в такт его шагам. Я плелась следом, согласно регламенту, на один шаг позади, немного сместившись вправо, всё время держа перед глазами его прямую и твёрдую спину. И хотя ками казался непробиваемо спокойным, я чувствовала, как напряжены его спрятанные крылья, и могла поклясться, что добрая половина лягушек в моём животе перебралась туда от него. Очевидно, его спина каким-то образом придала мне сил, потому что, несмотря на все свои страхи, я вдруг почувствовала себя такой лёгкой и счастливой, что с великим трудом удержалась, чтобы не наброситься на него с объятьями, наплевав на дурацкий регламент.

— Вот так, выше голову, тэнши! — довольно пробормотал вполголоса Кадзэ-но ками, не оборачиваясь. — И пусть ни одна зараза — с крыльями или без — не усомнится в твоем праве принимать любые решения.

— Не беспокойся, — ответила я так же тихо. — В чём никто точно не усомнится, так это в том, что у Повелителя Ветров достойная тэнши.

— Только без фанатизма, дурочка! Отстанешь хоть на шаг — убью.

— Не беспокойся, — повторила я, прикусив губу и побыстрее проглатывая слёзы, чтобы они не успели выбраться наружу. Он всё-таки растрогал меня...

Да, в церемониальный зал можно было попасть просто и быстро, но Кадзэ-но ками непременно нужно было протащить меня сквозь толпу, и пока мы шли по дорожке к храму, я от всей души оценила этот жест. Только так, выйдя вперёд с открытым забралом, я могла бы по-настоящему разглядеть тех, с кем с некоторых пор мы стали непримиримыми врагами, и тех, в чьих глазах сейчас светилось понимание и даже в некотором роде одобрение. И разве в те мучительные для нас обоих минуты, когда воздух вокруг стал таким густым и тягучим от обращённых на нас взглядов, что, казалось, с трудом попадал в лёгкие, у Кадзэ-но ками не сжималось сердце от беспокойства, как его тэнши выдержит такое давление, да ещё и не до конца оправившись от посягательств Великой Бездны? Но он даже как будто нарочно замедлил шаг, чувствуя, что я уже начинаю потихоньку захлёбываться в вибрациях чужого осуждения и собственного разрастающегося страха, не желая давать мне ни малейшей поблажки, и я, смиренно глотая это горькое лекарство, вновь преисполнилась несокрушимого счастья, бессознательно теребя пальцами парчовый мешочек с его драгоценными сигаретами, как талисман на удачу. Сейчас Кадзэ-но ками, вместо снисходительного сострадания подаривший мне возможность пройти с гордо поднятой головой, как никогда ясно демонстрировал свою любовь.

В церемониальном зале виновник торжества сидел на почётном месте, как всегда такой ослепительно-прекрасный, что аж дух захватывало, застенчиво и кротко улыбаясь присутствующим, прямо как неовобрачная на собственной свадьбе. Кадзэ-но ками показал мне знаком, чтобы я села на его обычное место, добавив уже знакомое "Отойдёшь хоть на шаг — убью", и отправился перекинуться парой слов с Первосвященниками. Я послушно уселась, с трудом переводя дух — в зале, в непосредственном присутствии Мидзу-но ками, атмосфера гнетущей враждебности, исходившая от многих его "сосудов", становилась ещё тяжелее. Интересно, если бы кто-нибудь из них узнал, что я проткнула их божеству сердце вот этим чёрным танто, торчащим у меня сейчас из-за пояса хакама, меня линчевали бы на месте или всё-таки вывели на улицу, чтобы не осквернять храм кровью? Сцена казни так живо предстала перед глазами, что мне тут же сделалось нехорошо, я зажмурилась, прижимая к груди парчовый мешочек с сигаретами.

— Сядь нормально, девочка. Ты же не хочешь всё испортить? — услышала я тихий голос где-то рядом... и не поверила собственным ушам. Голос Мидзу-но ками! Он сидел в нескольких шагах и даже не смотрел в мою сторону, продолжая всё так же отрешённо-кротко сиять, но я могла поклясться, что... — нет, я точно это знала! — уж его-то голос я ни с чьим не спутаю. Впрочем, мне уже доводилось испробовать мысленное общение с ками, так что чему тут удивляться? Изо всех сил сконцентрировавшись, чтобы моё послание дошло, я выпрямилась и так же мысленно поблагодарила сияющего ками, одновременно ощущая, как умиротворяющее тепло начало разливаться внутри, убаюкивая расшалившихся лягушек. Когда вернулся Кадзэ-но ками, я улыбнулась ему так безмятежно, как будто вокруг нас на многие мили не было ни одной живой души, отодвигаясь назад и уступая место — по регламенту, мне положено всегда находиться чуть позади своего ками...

Пока Первосвященники по очереди произносили молитвы, обращаясь к Мидзу-но ками, я всё ждала, что меня вот-вот позовут готовиться к кагура, но никто так и не пришёл. "Всё верно, чёрные хакама тэнши Кадзэ-но ками никак не вписываются в этот праздник, тут только последняя наивная идиотка могла на что-то надеяться", — думала я с горечью, следя за счастливыми девчонками, которых уводили из зала одну за другой. Но ведь Путь тэнши — это одно, а обязанности мико — совсем другое, почему же тогда меня вот так запросто их лишили? Разве не я пахала тут с утра до ночи, готовя храм к мацури и приводя в порядок сад? Вот этот удар был гораздо ощутимее, чем чья-то там неприязнь! Но ни тогда, ни потом, я так и не дозналась, чьё это было решение. Младший Первосвященник сказал только в ответ на мои расспросы: "Не по статусу", и больше на эту тему не проронил ни слова, остальные же просто отмахивались, как от надоедливой мухи.

После молитв и приношений даров, завершивших официальную часть празднования, когда большая часть гостей разошлась по своим делам, а многие из тех, кто остался на ритуальную трапезу, вышли подышать воздухом в сад, я наконец смогла расслабиться и спокойно вздохнуть. Кадзэ-но ками тут же потребовал свои сигареты, крепко выругавшись за то, что я так варварски измяла всю пачку, но через минуту уже обо всём забыл, блаженно затягиваясь и спокойно обнимая меня, потому что регламент можно было уже не соблюдать. Мидзу-но ками общался в сторонке кое с кем из своих "сосудов", неутомимые Первосвященники, судя по всему, где-то хлопотали по хозяйству. Из тесного кружочка столпившихся у входа девиц вынырнул смущённо улыбающийся Хикари-но ками, кивнул нам, намереваясь подойти, но тут же был взят в плен другой группой радостно галдящих молодых девчонок. Несколько незнакомых мне мужчин и женщин, проходя мимо, вежливо кланялись нам, мы кланялись в ответ, причём Кадзэ-но ками отвечал на их приветствия, не выпуская изо рта сигарету.

Мне вдруг показалось, что табачный дым постепенно окутал нас такими плотными клубами, что уже стало трудно различать лица находящихся в зале. Гомон голосов сливался в равномерный убаюкивающий гул, я пригрелась, прижавшись к тёплому боку ками и почувствовала, что меня непреодолимо клонит в сон. Видимо, я уже успела задремать, потому что Кадзэ-но ками легонько потормошил меня и спросил, наклонившись к самому уху:

— Устала?

— Да, наверное, — ответила я, с трудом заставляя себя сесть прямо, пытаясь стряхнуть внезапную сонливость.

— Ничего, — пробормотал ками, прикуривая новую сигарету, — потерпи, цветочек...

Девушка в алых хакама, видимо одна из тех, что сегодня танцевали, с поклоном поставила перед нами низкий столик с сакэ и какими-то закусками. Кадзэ-но-ками тут же налил полную чашечку и протянул мне.

— Пей, детка.

Я послушно выпила, надеясь, что тёплый алкоголь немного взбодрит. Ками забрал у меня чашечку и снова наполнил.

— Давай ещё одну.

— Подожди, я так быстро захмелею... — замотала я головой.

— Я сказал — пей, и без возражений! — отчеканил он жёстко.

Я удивилась, но выпила. Что-то в его тоне не на шутку встревожило меня. Третью порцию он уже влил в меня сам, практически насильно.

— Всё, я больше не могу, мне же плохо станет! — умоляюще заканючила я.

— Да, тебе пожалуй что и хватит. Теперь спи, — сказал он, поцеловав меня в лоб, и несколько мгновений спустя я уже действительно крепко спала, уткнувшись лицом в его колени.

... Мы стояли лицом к лицу и внимательно изучали друг друга. Я — Бездну, она — меня. А потом было страшно...

В ужасе я проснулась и сразу почувствовала, что горячая сухая ладонь Кадзэ-но ками плотно зажимает мне рот — наверное, я опять кричала во сне. Другой рукой он с силой прижимал меня к полу, видно, чтобы не брыкалась. Кругом была непроглядная темень, я попыталась на всякий случай покрутить головой — вдруг удастся что-нибудь рассмотреть, — но безуспешно.

— Подожди-ка... — услышала я негромкий бархатный голос Мидзу-но ками.

Его лицо внезапно выплыло из темноты, большие чёрные глаза напряжённо всматривались в мои, как будто пытались там что-то отыскать.

— Ты видишь меня? — спросил он шёпотом. Ни ответить, ни кивнуть я не могла, поэтому просто моргнула.

— Вот и хорошо! — выдохнул он с явным облегчением. — Иди за мной.

Я испугалась, что сейчас он отвернётся и опять исчезнет в темноте, но этого не случилось. Мидзу-но ками всё так же не отрываясь смотрел на меня, и вокруг него постепенно проступал весь остальной мир: вернулся свет, звуки и запахи, я снова увидела погружённый в полумрак церемониальный зал, услышала негромкие голоса и смех гостей, из раздвинутых сёдзи с улицы доносился слабый аромат ночных цветов.

— Всё, можешь отпустить, она вернулась, — произнёс вполголоса Мидзу-но ками, откидывая рукой упавшие на лицо волосы, и всё ещё продолжая смотреть мне в глаза.

Державшие меня руки сию же секунду разжались.

— Я знал... чувствовал, что всё этим и кончится, — услышала я голос Кадзэ-но ками, и лягушки в моём животе вновь ожили и принялись в бешеном темпе метать икру. Мне почудилось, он почти рыдал!

— Перестань, сам виноват. Я предупреждал вас обоих, но ты как обычно никого не слушал. В этот раз всё обошлось, но нам нельзя ни в коем случае допустить следующего!

Кадзэ-но ками молчал, тихонько поглаживая моё плечо. Я не видела его, но отлично чувствовала каждую линию, каждую мельчайшую чёрточку его ладони. Мидзу-но ками тоже помолчал немного, потом продолжил:

— Послушай, эта девочка дорога мне не меньше, чем тебе, и я сделаю всё, чтобы Бездна не добралась до неё... Я и так очень виноват, что пошёл у тебя на поводу и забрал свою силу... Ведь видел же, что ты небескорыстно просишь, но всё равно решил помочь... и ей даже больше, чем тебе. Она — хорошая девочка, конечно, и заслуживает, чтобы её любили, вот только не замечает, глупышка, что твоя любовь ей только вредит.

— А вот если бы ты пошёл до конца и освободил её от Пути...

— Ну и что бы было? — голос Мидзу-но ками раздражённо зазвенел. — Она может этого не понимать, но ты-то?! Ты же прекрасно знаешь, чем был бы чреват такой исход! Хватит уже думать только о себе, подумай немножко и о ней тоже!

— Твоя чёртова Бездна потеряла бы её навсегда, идиот! — зашипел Кадзэ-но ками. — Если бы ты освободил её сразу... Я же всё время был бы с ней и не допустил ничего такого! А теперь у меня, по сути, связаны руки, и виновата в этом твоя чёртова жалость, от которой всем один только вред! Ты просишь не мучить её и отпустить? К тебе, который и имени-то её не помнит?

— Помню. Я никогда не забываю имена своих тэнши.

— Она любит меня...

— Ну пойми же, упрямая башка, я не собираюсь разлучать вас!

— Не перебивай! Она любит меня и поэтому не вернётся к тебе, даже если будет понимать, что с ней происходит. Она останется не из-за себя — из-за меня. Да, может эта дурочка и не до конца осознаёт, какую игру затеяла с собственной судьбой, и не понимает, что жертва её в данном случае чересчур велика, но если она хочет что-то отдать во имя меня, я не имею права не принять это. Думаешь, мне легко смотреть, что она сейчас вытворяет с собой по незнанию и глупости? Но что бы ты мне ни говорил, отречение не может быть формой любви! Отвергнуть её жертву для меня означает отвергнуть и её саму... И поэтому я приму всё!

Мидзу-но ками закрыл лицо руками и помотал головой.

— Ты упрямый кретин! Значит, когда Бездна окончательно поглотит её сущность...

— А вот это вряд ли! У этой девчонки такое сердце, что любую Бездну насквозь прожжёт. И если бы ты, призвавший её ками, хоть иногда сам думал о ней, как советуешь мне, ты бы это давно уже понял.

Мидзу-но ками замер на мгновение, потом отнял от лица руки.

— Ты это серьёзно? — спросил он с тревогой. — Ты действительно ничего не понимаешь? Не видишь, что Бездна, которая пытается её поглотить — уже НЕ МОЯ?

Кадзэ-но ками фыркнул и попытался усадить меня рядом, но кости будто бы растворились в моём теле, и я беспомощно завалилась на бок. Ками изо всех сил встряхнул меня, потом сурово зашипел, приложив губы к самому уху:

— Встань на ноги, малахольная! Немедленно, или я не знаю, что с тобой сделаю!

— Бесполезно, пусть даже не пытается, - вздохнул Мидзу-но ками. — Такое состояние продлится ещё дня три-четыре, и то в лучшем случае...

Но Кадзэ-но ками сделал вид, что не слышит.

— Встань на ноги! — повторил он, делая длинные весомые паузы между словами. — Я сказал... поднимись... на свои чёртовы ноги... идиотка!

И когда я всё-таки встала, сама толком не понимая, как у меня это получилось, он повернулся к Мидзу-но ками и сказал, доставая сигарету:

— Три-четыре дня, да?

Сияющий бог только хмыкнул в ответ.

— Я давно уже знаю, что это не твоя Бездна, — продолжил Кадзэ-но ками, прикуривая. — И то, что это — ЕЁ СОБСТВЕННАЯ Бездна, мне без разницы. В этом мире нет такого дерьма, из которого я бы не вытащил эту детку.

Мидзу-но ками горько усмехнулся:

— Не будь таким самонадеянным, пожалуйста.

— Не путайся больше у меня под ногами, сделай одолжение! — прошипел, прищурившись, Кадзэ-но ками, потом повернулся ко мне — Ну, и что ты тут до сих пор торчишь, как хрен под солнцем? Мы уходим! Давай, цветочек, двигай своими грёбаными ногами в грёбаную спальню! Я тебя сегодня ещё выдрать обещал, кажется. Шустрее, что ты как варёная каракатица, в самом деле?

Вот именно варёной каракатицей я себя сейчас и чувствовала. К счастью, пока я спала, большинство гостей уже изрядно напились и почти перестали обращать на нас внимание, поэтому никто не заметил, что со мной что-то не так. Втолкнув меня в комнату и с шумом задвинув сёдзи, Кадзэ-но ками без сил повалился на пол и закрыл глаза. Я как подкошенная рухнула следом.

— Ты готова умереть, цветочек? — спросил он тихо, не открывая глаз.

Речь ещё не вернулась, поэтому я только сдавленно мяукнула в ответ.

— Зря. Нам ещё рано сдаваться, детка.

***

— Нужно было послушаться его и вернуть тебя сразу, — прерывисто шептал Кадзэ-но ками, задыхаясь от собственных поцелуев. — Сперва хорошенько выдрать за глупость, а потом за шкирку притащить к нему в спальню... и ничего бы не было... никаких Бездн, цветочек мой!

Говорить я по-прежнему не могла, поэтому только беззвучно плакала под его губами. Вернуть меня? Что ты такое говоришь, любимый? Разве я вещь или собака? Пусть я сколько угодно буду для тебя бестолковой дурындой, неуклюжей идиоткой и варёной каракатицей, но вернуть меня ты сможешь только в виде трупа!

Ками потратил слишком много силы за один раз, чтобы поднять меня на ноги и довести до спальни, и пока он восстанавливался, мы так и лежали там же, где рухнули, в темноте, на татами, под пристальными взорами драконов на потолке. Потом я почувствовала, как он нашёл мою руку, ласково погладил каждый пальчик, и вдруг неожиданно изо всех сил сжал так, что у меня от боли градом покатились слёзы. И в то же мгновение я вспомнила, что мне снилось сегодня в церемониальном зале. Нет, не просто вспомнила... кажется, в ту секунду я окончательно прозрела, как будто разрозненные кусочки мозаики, хаотично вертевшиеся в моём сознании, вдруг фантастическим образом сложились в единое целое.

Хотя я видела собственную Бездну, она больше не пугала меня. Именно её появления они все и боялись, наблюдая, как я справляюсь с посягательством Бездны Мидзу-но ками. По всем раскладам я должна была неминуемо ей проиграть, но что-то всё время мешало мне сдаться, и вот это самое "что-то" было куда опаснее самого проигрыша. Сияющий ками не освободил меня от Пути, чтобы, когда его собственный мрак поглотит глупую тэнши, вздумавшую вдруг отречься, можно было бы относительно безболезненно вытащить её обратно. Оставаясь ЕГО последовательницей, постигая ЕГО могущество, я была бы родным элементом и в ЕГО Бездне. Потрепало бы меня, может быть, хорошенько, но навряд ли серьёзно покалечило. И в том, что я непременно проиграю, Мидзу-но ками был полностью уверен. А потому что просто не могло быть по-другому. Никогда не было и не могло быть. Но вопреки всем его ожиданиям, я ходила по краю, и почему-то не падала. Бездна же, оставаясь раз за разом без добычи, начала возмущаться, усиливая интенсивность влияния и распространяясь в самом Мидзу-но ками настолько, что он перестал её контролировать и чуть не поплатился за собственную доброту. Чёрный танто Хикари-но ками решил эту проблему: раненная, съёжившаяся Бездна отползла и на какое-то время затаилась в глубинах сущности сияющего божества, прекратив терзать нас обоих.

Кадзэ-но ками тоже знал заранее, что Бездне я проиграю. Боги, что, должно быть, творилось у него на душе в те дни! Он понимал, что после моего поспешного отречения наше с ним обоюдное время сократилось максимум до двух-трёх недель, а потом... узнала ли бы я его вообще потом, когда выбралась из Бездны? А если бы даже и узнала, то, что осталось бы от моей сущности, и отдалённо не напоминало бы уже тот цветочек, который он полюбил. Вот зачем Кадзэ-но ками применил тогда "поводок" — он пытался выиграть время, выцарапать у судьбы хотя бы лишний месяц-другой, чтобы постараться навсегда запомнить и сохранить глубоко в сердце меня нынешнюю. Ох, если бы он только рассказал мне всё с самого начала! Я никогда не попросила бы снять "поводок", из кожи бы вон вылезла, чтобы лишний раз не огорчать его... Но вдруг мой ками увидел, что я борюсь, да так отчаянно, что в его кровоточащем сердце затеплилась надежда. Да-да, мы обязательно победим, мы это сможем! Он будет рядом и поможет, советом, силой, да чем угодно, лишь бы я продолжала сражаться дальше. Какой бы вопиющей глупостью не считал он мои жалкие попытки пойти против судьбы, сейчас эта глупость была нашим единственным козырем, но разыграть его нужно было предельно аккуратно, потому что просто-напросто второго шанса бы не было. Чем дольше и отчаяннее я сопротивлялась, тем опаснее для меня становились последствия встречи с Бездной, и тем страшнее было бы проиграть. Мидзу-но ками, пытавшийся силой вырвать у меня клятву в ту злополучную ночь, под сакурой, был уже на грани отчаяния, потому что чувствовал — я отдалилась от выбранного Пути настолько, что перестала быть чем-то родным для него и его Тьмы. В случае проигрыша, это означало только одно: смерть моей души. Полное растворение в Бездне. Без перерождения. Навсегда. И сияющий ками готов был пойти на любые жертвы, только бы этого не допустить. Он умолял Кадзэ-но ками не рисковать мной и уступить, пока оставалась ещё возможность хоть как-то помочь, но мой ками пошёл ва-банк, и отступать не собирался. То ли он слишком верил в нас обоих, то ли добровольно расстаться со мной было выше его сил... И тогда Мидзу-но ками всё замкнул на себя... Сумею ли я хоть когда-нибудь отблагодарить за его доброту? За то, что в том сне он встал с открытой грудью между мной и моей судьбой, и судьба не выдержала такого искушения и поддалась, подарив мне звёздный свет и чёрный танто...

Сейчас я уже знала, каким таким невероятным чудом мне удалось не свалиться в Бездну Мидзу-но ками. Это было то же самое чудо, благодаря которому я выиграла свой поединок, вдрызг его проиграв: та вторая юката, которая не была иллюзией и силой, — это была любовь Кадзэ-но ками. Сколько бы ни твердил тогда ему холодный здравый смысл, что мне НЕЛЬЗЯ ни в коем случае победить, чтобы необдуманное отречение не состоялось, сердце — ревнивое, страдающее, эгоистичное и влюблённое сердце — желало обратного, и желание это было так сильно, что в конце концов достигло огромной концентрации и материализовалось. Ками, так боявшийся, что кто-нибудь ненароком заглянет ему в душу и выведает все его потаённые чувства, не стал сдерживаться, раскрыв свою привязанность перед четырьмя очень важными свидетелями, и таким образом моя условная победа была более чем щедрым даром, который я, при всём при том, даже не смогла бы тогда по достоинству оценить, поскольку не понимала до конца, что происходит. И сейчас-то я всё поняла только лишь благодаря тому, что видела во сне свою страшную Бездну и теперь знала, почему она вдруг раскрылась в душе бестолковой смертной тэнши, не обладавшей ни достаточной волей, ни могуществом. Сколько бы я ни убегала, как бы старательно ни пряталась в тёплых руках Кадзэ-но ками, его Путь никогда не станет моим постижением. Как рыбе необходима вода, так и мне не победить свою природу и никогда не достичь могущества без силы Мидзу-но ками. Как бы сильно ни любила я сейчас, моё сердце всегда будет против воли рваться туда, где осталось моё призвание... мой Путь... постижение... ками, призвавший меня... потому что когда-то в обеих реальностях я была рождена ДЛЯ НЕГО.

Собрав каким-то чудом сохранившиеся во мне последние капли силы, я высвободила руку и неуклюже, как раз подстать варёной каракатице, обняла своё любимое божество. Бездна, которой я смотрела сегодня в глаза, возникла ещё до моего отречения, в тот самый миг, когда я впервые захотела познать Кадзэ-но ками, проникнувшись чёрной горечью его ледяных космических глаз. С тех пор я сама, без чьей-либо помощи, методично разрывала себя пополам, любя одного, устремляясь к другому, пока не проделала в собственной душе брешь, и чем дальше, тем сильнее эта брешь разрасталась, достигнув, наконец, таких размеров, что меня начало неуклонно засасывать в неё. И здесь, по большому счёту, моё отречение не сыграло никакой особенной роли: рано или поздно всё случилось бы так, как оно и случилось... Надо же, своя собственная маленькая чёрная дыра! О, да мне действительно было бы чем гордиться!.. Не будь это так страшно...

Всё время, пока он крепко прижимал меня к себе, слёзы беззвучно продолжали катиться по моим щекам. Не от страха или жалости к себе. Мой ками не мог плакать, и сейчас я делала это вместо него.

— Завтра... — шептал он, закрыв глаза, — я сам отведу тебя к нему... Силком потащу, если упрёшься!.. Только он знает, как справляться с Безднами, потому что из всех нас только у него она есть. Не делай такие скорбные глазюки, цветочек! Если бы он не отыскал тебя сегодня в этой чёртовой темноте...

Ты никуда меня не поведёшь! Я не хочу! Ох, ну почему я не могу сказать это?! Пальцы сами собой сжались, но на то, чтобы хорошенько стукнуть, сил уже не осталось, поэтому я просто упёрлась кулаком ему в грудь, чувствуя, как гулко там, в глубине, стучит сердце. Не ты ли обещал что-нибудь придумать? И разве не ты сказал мне полчаса назад, что нам ещё рано сдаваться? Теперь, когда я понимаю, что происходит... теперь я так же ясно вижу и то, почему это всё происходит. Я люблю Мидзу-но ками, и поэтому он мне нужен. Я люблю тебя, и нужна тебе... и поэтому ТЫ нужен мне гораздо, гораздо сильнее! Ты слышишь? Слышишь? СЛЫШИШЬ?!

— Да...— ответил ками, ещё крепче обнимая меня, — я слышу...

И спустя секунду припозднившиеся гости в церемониальном зале едва не поперхнулись закусками, услышав его дикий вопль, а в соседней с нашей спальне Хикари-но ками наверняка попадали со стен все охранные свитки.

— Мать твою, цветочек! Как ты это сделала?!

Спросил бы что-нибудь полегче, счастье моё!..

***

Как и следовало ожидать, на следующее утро никто меня никуда не повёл...

Я проснулась в одиночестве, далеко за полдень, силясь вспомнить, как засыпала накануне, но в памяти образовался неприятный провал. Стоило чуть сильнее напрячься, как голова моментально отзывалась резкой пульсирующей болью, и в конце концов мне всё же пришлось оставить эти мучительные и абсолютно бесполезные попытки. По большому счёту это было неважно, да и без того я чувствовала себя достаточно скверно. Но всё-таки теперешнее моё состояние было куда лучше вчерашнего. Пошевелив под одеялом рукой, я отметила, что снова чувствую собственные кости, и уже одно это открытие вселило в меня некоторую надежду на то, что всё, может быть, и не так уж плохо, как кажется. "Привет!" — прошептала я, обращаясь к парящим драконам на потолке, чтобы проверить, вернулась ли способность говорить, и заново обретённый голос ещё никогда не казался мне таким важным и нужным. Всё-таки прогноз Мидзу-но ками относительно трёх-четырёх дней не сбывался.

Вставать совершенно не хотелось, но нужно было поесть, чтобы хоть как-то восполнить вчерашнюю потерю сил, да и найти Кадзэ-но ками тоже бы не мешало. Тихонечко, по-старушечьи охая, я не без труда выбралась из-под тёплого одеяла, и практически на четвереньках поползла в ванную. Умывшись и кое-как пригладив растрепавшиеся волосы, я накинула поверх своего тонкой ночной юкаты тёмное клетчатое авасэ Кадзэ-но ками и осторожно, по стеночке, побрела в Правое крыло к Младшему Первосвященнику, небезосновательно рассчитывая на то, что меня там по крайней мере накормят. Всё-таки слабость оказалась сильнее, чем я предполагала, да и голова кружилась очень уж сильно, меня даже начало немного мутить.

— Доброе утро, — прошелестела я, раздвигая сёдзи и практически без сил вваливаясь в комнату, обычно служившую всем обитателям храма чем-то вроде столовой.

Аромат корицы и тёплой выпечки чуть не свёл меня с ума ещё по дороге, и я вполне справедливо опасалась, что тем, кто поздно встаёт, обычно ничего вкусного не остаётся. Но то ли после вчерашнего мацури все спали дольше обычного, то ли из-за бурных возлияний накануне теперь страдали естественным похмельным снижением аппетита, но первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошла, — внушительная гора румяных круглых коржиков в плетёной корзинке прямо посередине низкого столика с котацу. За столом, накрыв ноги одеялом, с отрешённым лицом, подперев кулаком щёку, сидел Старший Первосвященник, гипнотизируя взглядом печенье. Напротив него расположился Хикари-но ками, и с таким же отсутствующим видом потягивал кофе из большой зелёной кружки. По обоим было видно, что предыдущая ночь у них выдалась весьма насыщенной. На моё тусклое приветствие они лишь вяло кивнули и пробубнили что-то невнятное, только ками выдвинул из-под столика коленом дзабутон, как бы приглашая меня сесть.

— А, Саку-чан! И тебе доброго утречка, — прощебетал Младший Первосвященник, выглядывая из кухни.

Выглядел он не лучше брата, однако же улыбался, как ни в чём не бывало.

— Садись-садись, позавтракай с нами! — закричал он, тотчас нырнув обратно.

— Спасибо, с удовольствием, — отозвалась я, но, должно быть, всё же не достаточно громко для того, чтобы он услышал меня.

Ками и Старший Первосвященник, не изменив поз, сидели всё с теми же задумчиво-созерцательными выражениями на лицах. Мне не хотелось прерывать их полумедитативное состояние, но я всё же робко поинтересовалась:

— А... где же Кадзэ-но ками?

Услышав вопрос, оба как по команде встрепенулись и фыркнули.

— Он ушёл, Саку-чан. В... ммм... на станцию, в комбини, — протянул ками, отхлёбывая кофе. — Видишь ли, сигареты где-то потерял, вот и поехал... то есть... эээ... пошёл, потому что ключи от своей машины он не нашёл.

Быстренько, насколько позволяло моё состояние, я прикинула в уме расстояние от храма до ближайшей станции... Ничего себе! Это же не меньше часа пешком только в один конец! И то, если идти достаточно резво.

— Как так не нашёл? У него же ключи от "единорога" всегда при себе. И запасные есть в спальне, я видела...

— Он хотел было поискать в спальне, но чтобы он там не разбудил тебя ненароком, мы уговорили твоего ками прогуляться пешком, — включился в разговор Первосвященник, сунув руку под свой дзабутон и со стуком шлёпнув передо мной на стол ключик со знакомым брелоком. — И просто удивительно, как это он так легко согласился...

— Мне не удивительно, — проговорил Хикари-но ками, выуживая откуда-то из-под стола почти полную сигаретную пачку и аккуратно кладя её рядом с ключами. — Вот, передай, пожалуйста. Мы потом сами извинимся...

— За что извинитесь? — непонимающе захлопала я глазами на ками. В моём заторможенном разуме паззл пока не сложился.

Ками вздохнул и покосился на Первосвященника. Тот продолжал гипнотизировать горку печенья и никак не отреагировал на мой вопрос.

Из кухни весело выпрыгнул Младший Первосвященник с такой же зелёной кружкой, как у Хикари-но ками, и радостно мурлыкая что-то себе под нос, поставил её передо мной на стол, отодвинув в сторону ключи и сигареты.

— Твой ками успел достать нас всех с утра бесконечными песнями про то, как ты ночью с лёгкостью смела печать, разделяющую ваши сознания, хотя он, в отличие от некоторых, никогда не призывал тебя, и всё такое, Саку-чан, — сообщил он мне, всё так же радостно улыбаясь.

— Мы, разумеется, тоже порадовались за тебя, и полностью разделили его чувства, но слушать всё это по двадцатому разу было невыносимо... — мягким, как бы извиняющимся голосом продолжил Хикари-но ками.

— Сначала нам удалось незаметно припрятать сигареты, и это само по себе уже было редкой удачей и весомым поводом отправить нашего дорогого Кадзэ-но ками в комбини, чтобы посидеть уже, наконец, в тишине, — снова подхватил Младший Первосвященник.

— А уж когда он начал искать свою ненаглядную пачку по всем карманам и не заметил, как выронил на одеяло ключи от машины, мы поняли, что справедливость на нашей стороне, — моментально оживляясь, захихикал Старший.

— Мы не со зла, мы извинимся, — закончил Хикари-но ками.

Странно, но их мальчишеская выходка совсем не удивила меня. Удивило другое. Чтобы Кадзэ-но ками, готовый удавить любого, кто потянется к его драгоценной сигаретной пачке, вдруг настолько увлёкся, что выпустил её из виду...

— То, что я сделала ночью... это настолько... круто? — спросила я неожиданно.

— С чего ты взяла? — моментально насупился Старший Первосвященник. — Ничего в этом такого нет, обычное дело для многих посвящённых. Ты ведь уже однажды разбивала печать в "коридорах", разве нет?

— Да, разбивала... — пробормотала я, опустив голову. — Тогда почему он так этому радуется?

— Да он всегда радуется, — хмыкнул Первосвященник. — Только и слышу в последнее время: "мой цветочек то", да "мой цветочек сё"...

— Хватит говорить глупости, брат! — шлёпнул его по спине Младший. — Ты иронизируешь вот, а девочка, чего доброго, поверит! Не слушай его, Саку-чан, пей кофеёк, пока не остыл.

Что-что? К-кофеёк? Только сейчас я догадалась сунуть нос в кружку, и обнаружила, что там и в самом деле кофе. Я так привыкла получать от Младшего Первосвященника только чай, что и на этот раз не ожидала ничего другого. Ужас! Крепкий чёрный кофе! Без сливок и даже без молока! Но он же прекрасно знает, что я кофе не пью.

— Простите... а почему... не чай? — спросила я, краснея от того, насколько, должно быть, невежливо прозвучал мой вопрос.

Первосвященник удивлённо вскинул брови.

— Так твой ками же сказал мне сегодня, что отныне ты пьёшь по утрам только кофе. Крепкий, чёрный и баз сахара.

"Да что же это? Он надумал угробить меня, что ли?" — завопила я про себя, постаравшись при этом изо всех сил сохранить хотя бы внешнюю благовоспитанность.

— Ах-хах, извините. Просто он, как обычно, не счёл нужным сообщить это МНЕ, — пролепетала я, холодея при одной мысли о том, что кофе пить всё-таки придётся, чтобы не обидеть заботливого и доброго Младшего Первосвященника. — В любом случае, благодарю Вас!

— Пей на здоровье, девочка, — ответил он с улыбкой и отошёл к буфету, чтобы вытащить кое-какую посуду.

Зажмурившись, я осторожно сделала малюсенький глоточек. Наверное, это был просто шикарный кофе, как и всё, приготовленное Младшим Первосвященником, но... я терпеть не могу кофе!

То ли из робости, то ли из скромности, то ли из-за всего разом, но я постеснялась взять печенье без приглашения, и никто почему-то так до сих пор и не догадался мне его предложить. Поэтому, подавляя тошноту, я меланхолично прихлёбывала свой мученический горький напиток, ожидая с надеждой, что вот сейчас кто-нибудь из них спохватится и исправит эту досадную оплошность. Но все молчали, словно сговорившись. Когда Хикари-но ками протянул, наконец, руку и взял одну печенюшку, я уже готова была, набравшись наглости, сама просить разрешения приобщиться к трапезе. Но так и не набралась. Ками откусил кусочек, тщательно прожевал, проглотил, откусил ещё один, прожевал уже гораздо медленнее и тщательнее, потом нахмурился, повертел в руках то, что осталось, и проворчал, не отрывая глаз от надкусанного коржика:

— Что это такое и как его есть? Опять тут корицы больше, чем муки.

— Эй, хватит занудствовать, бес тебя задери! — вступился за брата Старший Первосвященник.

Младший, всё это время возившийся возле буфета, медленно подошёл к столу и хмыкнул, сложив на груди руки. Он улыбался, но глаза его в тот момент были такими... такими... что я тут же горячо возблагодарила небеса за то, что не посмела отказаться от кофе. Хикари-но ками однако же, не дрогнув, выдержал этот зловещий взгляд.

— Не ешь, если не нравится, — медовым голоском почти прошептал оскорблённый в лучших чувствах Первосвященник, схватил со стола корзинку и мигом переставил её на буфет.

В душе я стонала навзрыд, провожая глазами уплывающую еду. Но, чёрт, теперь мне было совсем уж неудобно просить это злосчастное печенье — а ну как Младший решит, что я издеваюсь? Мысленно я хорошенько обругала Хикари-но ками: где так сама скромность, а тут не мог промолчать! Подумаешь, корицы ему много! Да пусть хоть совсем без муки будет...

Следующие минут десять-пятнадцать прошли в абсолютнейшей, почти благоговейной тишине, нарушаемой только сердитым сопением Младшего Первосвященника и тихим звяканьем переставляемой посуды.

— Ладно, всем спасибо, я пошёл, — как ни в чём не бывало сказал Хикари-но ками, с неторопливым достоинством поднимаясь на ноги.

— Иди-иди, — буркнул в ответ Младший Первосвященник. — Осторожнее за рулём.

— Обязательно. Покорнейше благодарю за заботу, — нарочито вежливо отозвался ками.

Я стремительно проглотила остатки ненавистного кофе и торопливо пролепетала:

— Спасибо за кофе! Можно мне тоже пойти, а то что-то нездоровится?

— Конечно-конечно, Саку-чан, — отозвался Первосвященник уже куда ласковее. — Иди, отдохни как следует. Ты очень бледненькая сегодня.

"Ещё бы не быть бледненькой! — чуть не всхлипнула я, выскакивая побыстрее за дверь вслед за Хикари-но ками. — Целая кружища противного кофе, да на голодный желудок!.. Ох!"

— Проводить тебя до спальни? — спросил ками, заботливо поддерживая меня под локоть.

— А под сакуру можешь? — поинтересовалась я после минутного раздумья.

— Могу, — улыбнулся он. — Ну что, прокатишься у меня на спине?

— Нет-нет, ни в коем случае! Не хочу быть захребетницей. Своими ножками как-нибудь дойду, — улыбнулась я в ответ.

— Это Кадзэ-но ками ругал тебя захребетницей?

— Да нет, не то чтобы ругал. То есть я хочу сказать... все эти его колкости и грубости всегда уместны и очень стимулируют... Они как музыка для меня, понимаешь?

Хикари-но ками озабоченно заглянул мне в лицо.

— Что они подмешали в этот кофе? Ты такая откровенная сегодня... Вообще-то я впервые вижу кого-то, кому бы нравились ругательства Кадзэ-но ками. Но, знаешь, я понимаю. Если он ругается, значит неравнодушен — ты ведь так думаешь, да?

— Ну... да. Примерно...

Хикари-но ками отвёл меня под сакуру и даже принёс одеяло, чтобы я не простудилась. Его забота так тронула меня, что я чуть было не попросила большой бутерброд вдогонку к одеялу, но всё-таки постеснялась. В конце концов он ведь собирался куда-то уезжать, и нянчится со мной в его планы никак не входило. Скоро уже должен вернуться мой ками, и тогда уж либо я, наконец, поем, либо меня добьют ещё одной большой кружкой кофе по его распоряжению. Странно, конечно, что за нелепая идея его посетила с этим дурацким кофе?

Бывший наставник попрощался и ушёл, а я завернулась как следует в одеяло и устало привалилась к стволу, закрыв глаза. Головокружение и тошнота усилились ещё больше, слабость накатывала волнами, одна мощнее другой. Но здесь, на воздухе, под любимой целительной сакурой, мне было спокойнее, чем в постели под пристальным взглядом суровых драконов на потолке в спальне Кадзэ-но ками. Интересно, сколько всего они видели там? Скольких женщин вот так же строго разглядывали, с нарисованных небес выпученными нарисованными глазами...

Я не заметила, как уснула.