1.11 Мемуары тэнши: Бездна сияющего божества

И всё-таки эту ночь мы провели порознь. Убедившись, что я без приключений дошла до дверей нашей комнаты, Кадзэ-но ками молча развернулся и быстрыми шагами удалился в сторону Правого крыла. Я не удивилась. Должно быть, пошёл долечиваться к Младшему Первосвященнику, решила я, кое-как стаскивая с побитого тела грязную одежду. Но я успела уже вымыться, одеться, высушить волосы, а ками всё ещё не возвращался. Нехорошие мысли тут же наперегонки полезли в голову: а что, если он пострадал гораздо серьёзнее, чем я думала? Вдруг у него какое-нибудь внутреннее кровотечение или что-то в этом роде? Не помня себя от беспокойства, я ринулась бегом в Правое крыло. И только выскочив с разгона в боковую галерею, сообразила, что Первосвященники по времени ещё не должны были вернуться из Токио. Так куда же он пошёл?

(читать дальше)Я металась по всему храму, заглядывая в каждый угол, но Кадзэ-но ками как сквозь землю провалился. С грохотом раздвигала сёдзи, включала везде свет, звала его, но безрезультатно. Обойдя все помещения по нескольку раз, я выскочила в тёмный сад и побежала, внимательно озираясь, по главной дорожке к воротам.

— Не ищи его. Он ушёл.

Мидзу-но ками стоял под сакурой и еле заметно улыбался. Он стоял неподвижно в безлунной тени, и в темноте я чуть было не проскочила мимо. Сейчас он вышел чуть-чуть вперёд, и в бледном лунном свете засияли переливающиеся шелка его одежд и струящиеся длинные волосы. Большие влажные глаза сверкали гематитовым блеском. Его губы растянулись в тихой ласковой улыбке, чуть приоткрыв зубы. Не знаю, что нашло на меня, но мне вдруг стало так страшно, что даже в ушах зазвенело, словно бы передо мной стоял не светлый ками и сам Верховный Шинигами во плоти. Мидзу-но ками хотел подойти поближе, но я так резко шарахнулась в сторону, что он удивлённо замер на месте. Потом тихонько рассмеялся и сказал:

— Я знаю, почему ты стала бояться меня. Почти каждую ночь я терзаю тебя болью, да? Я вижу те же самые сны, девочка...

Я тоже теперь уже знала, что нам с Мидзу-но ками снится одно и то же. Но справиться с собой не могла, меня не на шутку трясло даже от мысли о том, что мы сейчас с ним разговариваем наедине. Один вопрос, только один вопрос, и я убегу так быстро, как только смогу. Сухим языком я попыталась облизать высохшие губы. Горло тоже пересохло, поэтому вместо слов получилось сиплое кваканье, как у простуженной лягушки:

— Куда ушёл ками?

— Он уехал. Прошёл мимо минут тридцать назад с бутылками в обнимку, вышел за ворота, завёл машину и уехал.

— Уехал?! Вот так, не сказав ни слова, бросив меня одну в храме, зашёл к Младшему Первосвященнику за выпивкой и уехал на ночь глядя? Куда?

Я и сама не заметила, что сказала всё это вслух.

— Не волнуйся, — голос Мидзу-но ками звучал по-прежнему ласково, но мне показалось, что в нём появились насмешливые нотки. — Он и раньше ездил к кому-нибудь из моих девочек, если у него что-то не ладилось. Завтра вернётся и будет спать до вечера... Ты не замёрзла, детка? Я даже здесь слышу, как у тебя зубки стучат. Давай вернёмся в храм?

Последние слова он промурлыкал таким сладким голосом, что у меня поднялись дыбом даже самые крошечные волосинки на теле. Улыбка ками ярко блеснула в лунном свете, едва не ослепив меня сиянием. И от этого он показался ещё более жутким, чем в моих самых страшных кошмарах. Упоминание о девочках отозвалось во мне глухим раздражением. Я знала, что среди тэнши Мидзу-но ками не меня одну привлекли космические глаза сурового бога. И пусть я была единственной, кого он удостоил чести стать своим ангелом, быть единственной его женщиной у меня никогда не получится. Я всегда знала об этом и всё равно стремилась к нему, и в моём сердце никогда не было ревности, но сейчас чувствовала, что меня безжалостно бросили на произвол судьбы, и это было куда хуже банальных интрижек.

Я помнила, что хотела убежать без оглядки, но ноги решительно отказались слушаться, поэтому я просто плюхнулась в траву, обессиленно закрывая глаза. Ладонь Мидзу-но ками была такой же тёплой, а губы такими же нежными, как я их запомнила. Едва коснувшись ими моего лба, он тихо проговорил:

— Поклянись мне сейчас, что никогда не оставишь Путь своего постижения, что бы ни случилось.

— Я не могу, — прошептала я, — ведь я больше не принадлежу тебе.

— Это не так важно. Я уже придумал способ, как избавить тебя кошмаров, но я должен быть уверен, что ты этого заслуживаешь.

— Я не могу давать тебе клятвы без согласия Кадзэ-но ками.

— Твой Путь касается только тебя, девочка. И с каких это пор ты стала такой осторожной и послушной, а? Разве ты больше не хочешь достичь предельного могущества, постигая любовь? Ты ведь за этим пришла в мир сновидений?

— Да... я хочу.

— Поклянись, что ты не откажешься от своей мечты во благо чьего бы то ни было сердца, как уже однажды отказалась от меня.

Я подняла голову и открыла глаза. Тёплая ладонь Мидзу-но ками всё ещё лежала на моих волосах, он сидел так близко, что его дыхание касалось моей щеки, влажно поблёскивающие в темноте чёрные глаза смотрели серьёзно и пристально. Я больше ничего не боялась.

— Поклянись...— ещё раз прошептал он одними губами.

— Да... я... — начала было я, но запнулась, всё ещё не решаясь произнести клятву.

Один-единственный маленький розовой лепесток упал со спящей сакуры и, плавно кружась в лунном свете, пролетел между нами, разрушая очаровательное наваждение. Страх и холод вернулись в ту же секунду, я вскочила на ноги и бросилась бежать через тёмный сад, как ополоумевший заяц. Ввалившись со всего маха в комнату Кадзэ-но ками, чуть не продрав в спешке бумагу на сёдзи, я упала на татами, стараясь отдышаться и прийти в себя. Ох, лучше бы я разбилась насмерть сегодня, когда не сумела поймать ветер!

Всю ночь я протряслась, скрюченная на полу, и лишь на рассвете, когда поняла, что Мидзу-но ками не собирается меня преследовать, кое-как расстелила футон и уснула, даже не раздевшись.

...Боль в локтях была адской. Яркий солнечный свет нестерпимо резал глаза. Я стояла, привязанная к стволу сакуры, не чувствуя онемевших рук. Груда бледно-розовых, уже чуть увядших лепестков нежно обнимала щиколотки. Почему их так много? С усилием задрав голову, я посмотрела наверх и не смогла сдержать стон, и грязное ругательство, столько раз слышимое от Кадзэ-но ками, само собой сорвалось с губ. Священная сакура стояла абсолютно голая, ни одного, даже самого крохотного цветочка не осталась на её ветвях.

— Придержи язык! — успела я услышать голос Мидзу-но ками, прежде чем получила первый удар в лицо.

Пока он долго и с наслаждением бил меня, я успела заметить, что невдалеке, прислонившись плечом к треснувшему каменному фонарю, стоял Хикари-но ками, с самым безучастным видом наблюдая за экзекуцией. По его равнодушному взгляду становилось ясно, что просить помощи бесполезно. Не первый раз меня уже связывают и бьют, это я вытерплю... обязательно... обязательно вытерплю!

И я терпела, стиснув зубы. Как всегда. И на все предложения Мидзу-но ками не упрямиться и вернуться, прекратив наши обоюдные страдания, отвечала отказом, тоже как всегда. И когда уже знакомые длинные тонкие стилеты начали один за одним пронзать моё тело, я стонала и извивалась, едва не теряя сознание, чувствуя ноздрями запах собственной крови и аромат сильного возбуждения, исходивший от моего мучителя. Но все мысли и чувства, кроме отупляющей боли, исчезли, боль безраздельно господствовала надо мной, выжигая без остатка самую сущность души. Единственное, что я до сих пор помнила, что на все слова Мидзу-но ками я должна твёрдо отвечать "нет". И я выкрикивала только это единственное короткое слово, цепляясь за него ускользающим сознанием, как за последнюю надежду остаться собой.

Я не заметила, когда Хикари-но ками отделился от фонаря и подошёл ближе. Я почувствовала, как его рука легла мне на лоб, рассеивая плавающий перед глазами красный туман. Холодный звёздный свет его глаз пронзил меня до самого сердца.

— Тебе больно? — спросил ками, продолжая изливать потоками свет в моё сознание.

— Очень, — еле слышно прошептала я, с трудом разлепив запёкшиеся губы.

— Почему тогда ты не защищаешься?

— У меня нет меча.

— Здесь сгодится и танто. Возьми.

Я почувствовала, как кровь резко устремилась в затёкшие руки — значит, Хикари-но ками перерезал верёвку, — и в ту же секунду, вместе с нахлынувшей болью, почувствовала, как он что-то вложил в мои негнущиеся пальцы.

— Теперь я уравнял шансы, — тихо шепнул ками. — Защити себя, тэнши, если духу хватит.

Звёздный свет до краёв наполнил меня надеждой.

— Да! — ответила я, перехватив поудобнее рукоять танто.

Мидзу-но ками ничего не увидел и не услышал. Поэтому он не сразу понял, откуда взялась жгучая, разъедающая боль в груди. Мы стояли под голыми ветвями священной сакуры в груде забрызганных кровью бледно-розовых лепестков, так близко друг от друга, что, казалось, вот-вот поцелуемся. Множество длинных, тонких, как спицы, стилетов под разными углами пронзали моё тело. В его груди, точно по центру, торчала чёрная, украшенная серебряным драконом, рукоять танто. Большие влажные глаза прекрасного ками быстро заволакивала пелена смерти, но губы силились улыбнуться. Он протянул слабеющие руки и изо всех прижал меня к себя, погружая лезвие кинжала ещё глубже.

— Наконец-то!.. — выдохнул он радостно. — Конец нашим кошмарам, девочка моя!..

...Я кричала так, что один из древних свитков упал со стены, окончательно разбудив меня. Кадзэ-но ками до сих пор не возвращался, я лежала одна на скомканном футоне, потная и разбитая, словно бы меня и в самом деле били всю ночь. Где носит моего ками, когда он так нужен мне? Я сейчас отдала бы всё только за то, чтобы по-детски прижаться к нему, растворив остатки плохого сна в солоноватом морском запахе его кожи... Всхлипнув от обиды на своё вынужденное одиночество, я дёрнула за уголок одеяло, чтобы поправить постель. Из складки с глухим стуком вывалился на татами небольшой танто в чёрных лакированных ножнах, с изящным серебряным драконом на рукояти. Почувствовав, что вот-вот упаду в обморок от страха, на подкашивающихся ногах, я бросилась в спальню Мидзу-но ками, чтобы проверить, бьётся ли у него сердце...

***

— Я не понимаю... Как у меня вообще поднялась рука... На него?..

Я свесилась из беседки, опустив кончики пальцев в воду, внимательно наблюдая за скользящими по поверхности пруда отражёнными облаками. Толстые сонные карпы лениво шевелили плавниками и смешно разевали рты, тыкаясь носами в тёплую человеческую кожу. Кадзэ-но ками сидел на берегу, держа левой рукой дымящуюся сигарету, и поднеся правой чёрный танто с драконом почти к самым глазам.

— Всё правильно, цветочек, — ответил он тихо, щурясь от едкого дыма. — Если уже вмешался Хикари-но ками, значит тебе больше ничего и не оставалось делать.

— Ударить ножом живое существо... Ужасно! У меня просто в голове не укладывается, что я способна на такое!..

— Ты ударила ножом не его самого, а его Бездну, не путай. Божества плодородия должны время от времени умирать, чтобы поддерживать естественный ход вещей, у них такая карма. Обычно это случается, когда Бездна в их сердце выходит из-под контроля и естественным образом поглощает сущность, но в этот раз причиной стало твоё отречение, и я рад, что ты не побоялась использовать этот свой единственный шанс, чтобы победить. Мидзу-но ками очень зависит от тьмы, которую носит в себе, цветочек мой, он беззащитен перед ней, как младенец, поэтому даже его божественной воли было недостаточно, чтобы прекратить твои мучительные кошмары. Эту битву ты выиграла, дальше будет легче.

Я вытащила из воды руку и задумчиво смотрела на стекающие прозрачные капли.

— Если бы Хикари-но ками не затопил тогда меня светом, я бы не осмелилась, — сказала я тихо, словно бы обращалась к собственной руке.

— Если бы ты не осмелилась, Хикари-но ками никогда бы не стал тратить на тебя свой свет, — как эхо отозвался Кадзэ-но ками, задумчиво глядя на струйку дыма, танцующую на кончике дотлевающей сигареты.

***

Сердце Мидзу-но ками билось, как ему и положено, а вот моё, похоже, ударов пять-шесть пропустило, пока я пыталась дрожащими пальцами нащупать пульс на его тонком запястье. Он весь был сухим и горячим, и трясся в ознобе, но когда я разбудила его, улыбнулся и сказал, что всё хорошо. Я побоялась использовать целительство, не зная, не наврежу ли ненароком, поэтому попробовала поискать какие-нибудь нормальные человеческие лекарства, но так ничего и не нашла. В итоге, я не придумала ничего лучше, чем сбегать за целебной водичкой к тому роднику, куда меня водил Кадзэ-но ками.

До самого вечера просидела я с больным Мидзу-но ками. Он то спал, то просыпался, просил пить, хотел, чтобы я укрыла его потеплее и положила на лоб мокрую тряпочку, спрашивал, можно ли ему поспать, положив голову ко мне на колени. Я безропотно соглашалась, поила, укрывала, гладила его волосы, мочила и переворачивала компрессы. Потом он снова засыпал минут на тридцать, опять просыпался и долго смотрел на меня блестящими чёрными глазами, которым лихорадка придала какую-то поразительно нереальную ясность и чистоту.

Братья вернулись, когда уже начало смеркаться. Я услышала их голоса и аккуратно, чтобы не потревожить спящего Мидзу-но ками, переложила его голову на свёрнутую одежду, заменявшую подушку, а потом на цыпочках вышла из комнаты.

Оба Первосвященника выслушали меня спокойно и молча, только кивали головами в унисон. Старший тут же отправился к больному, а Младший увёл меня к себе и заварил чай. Я сидела перед ним на татами с чашкой в руках, вытянувшись в струнку, такая серьёзная и спокойная, что мне самой становилось жутко от этого спокойствия. И господин Младший Первосвященник не улыбался и не болтал без умолку, как обычно. В его глазах застыла лёгкая тревога, которую он всячески пытался скрыть. Мы пили чай в абсолютном молчании, пока не вернулся Старший Первосвященник и не сообщил, что Мидзу-но ками сильно простужен, но в целом ничего страшного. Только тогда я поставила перед собой пустую чашку, поклонилась, поблагодарила и попросила разрешения вернуться к себе. Слегка опешившие от такой церемонности братья поклонились в ответ, и почти хором разрешили удалиться. Я надеялась, что оставшись наедине со своими мыслями, смогу наконец поплакать, но как бы не так. Когда вернулся не совсем ещё протрезвевший Кадзэ-но ками, я спала глубоким сном без сновидений на кое-как расстеленном футоне, поэтому про все мои злоключения он услышал от братьев. Хикари-но ками не показывался в храме ещё несколько дней, и никто доподлинно не знал, где его носило всё это время.

Мидзу-но ками поправлялся быстро, но за время болезни успел достать всех. Он капризничал, как ребёнок, буквально по любому поводу и беспрестанно требовал к себе внимания. Старший Первосвященник, носивший ему обычно завтрак и ужин, выходя от больного, закатывал глаза и что-то тихо шептал потолочным стропилам. Младший должен был по нескольку раз на день заходить к страдальцу и развлекать его всеми доступными способами. И если заходил он всегда с улыбкой, то выходил мрачнее тучи и что-то нашёптывал тонким струганным досочкам пола. Мне в обязанность вменялось кормить и переодевать больного, но Кадзэ-но ками решительно и безапелляционно заявил, что берёт на себя все мои функции сиделки, попросив при этом нагрузить меня какой-нибудь другой работой, чтобы не бездельничала. И пока суровый ками терпеливо кормил с ложки жидким рисовым супчиком выздоравливающее совершенство, я пересаживала в саду цветочки с Младшим Первосвященником или наводила порядок в храмовой библиотеке.

Конечно, Кадзэ-но ками не мог не чувствовать себя виноватым за то, что бросил меня одну в тот вечер, но никаких извинений или чего-то похожего я так и не дождалась. Ну и ладно, сказала я себе, и с удвоенной энергией занялась цветочками. После того, как я поняла, что моя рука не дрогнет хладнокровно убить свою любовь не только в переносном, но и в самом прямом смысле этого слова, какое-то отрешённое созерцательное состояние не покидало меня. Казалось, что если вдруг храм, не приведите боги, загорится, я спокойненько сяду под сакурой и устрою себе внеочередной фестиваль любования языками пламени. И до сих пор ни одной слезинки так и не пролилось у меня, словно я окончательно высохла или одеревенела.

Мидзу-но ками очень удачно успел выздороветь к большому храмовому мацури, ежегодно устраиваемому в его честь. В тот день, когда он впервые встал с постели, наконец отыскался и неведомо куда запропастившийся Хикари-но ками. Он приехал загоревший, отдохнувший и посвежевший, сверкая такой довольной улыбкой, что даже у никогда не унывающего Младшего Первосвященника, порядком измотанного уходом за больным, вырвалось досадное замечания, что, дескать, пока некоторые тут, понимаешь ли, другие успевают отдохнуть в праздности. Хикари-но ками только невозмутимо пожал плечами, и с ходу, как ни в чём ни бывало, впрягся вместе со всеми в работу по подготовке к мацури. Улучшив минутку, я сбегала поблагодарить его за помощь, но ками рассмеялся и сказал, что не сделал для меня ничего сверх того, что должен был, а значит и благодарить не за что. На вопрос, как быть теперь с танто, он ответил просто:

— Носи с собой и используй, когда будет нужно. Теперь он твой.

Ничего он не сделал, как же! Кадзэ-но ками успел уже поведать мне кое-что про чёрный танто с серебряным драконом на рукояти — ему издревле приписывали магические и целебные свойства необычайной силы, и заполучить такое сокровище мечтал едва ли не каждый смертный.

— Но я не чувствую никаких магических вибраций, — возразила я тогда, прижимаясь щекой к лакированным ножнам.

— Дурочка, конечно их не будет! Вся магия этого танто ушла на то, чтобы ты и этот большеглазый паразит остались живы после встречи с его чёртовой Бездной. Неужели ты думаешь, что Хикари-но ками дал бы тебе в руки что-либо, способное нанести вред? Что бы он там потом не говорил, но этот кинжальчик — ценнейший подарок. Тем более, что магия в нём со временем опять накопится.

Я не могла поверить, что чем-либо заслужила такой щедрый дар, поэтому и спросила у Хикари-но ками на всякий случай, что мне с ним делать дальше. Но раз теперь это сокровище моё, стану как следует заботиться о нём. Вот только не ясно, каким образом я буду носить его с собой... ну, ладно, как-нибудь разберусь с этим.

Приготовления к мацури шли полным ходом, у всех было по горло работы, и только Мидзу-но ками, разрумянившийся и заметно округлившийся в щеках за последние дни, охал и поминутно хватался за грудь, надсадно кашляя и жалуясь на здоровье, чтобы ни у кого не возникло даже намёка на желание попросить его о помощи.

Предстоящий праздник должен был стать особенным для меня. Это будет первый мой официальный «выход в свет" после отречения и в качестве тэнши Кадзэ-но ками. И я уже заранее чувствовала, что бывшие сёстры по вере тёплого приёма мне, перебежчице, не окажут.