2.6 Мемуары тэнши: Зимние "качели"

Ками полностью сдержал данное слово сохранить мою неприкосновенность до полного выздоровления, так что я напрасно беспокоилась насчёт халата: Коо-чан снимал его только для того, чтобы ничто не преграждало дорогу его божественной силе. Звёздный свет Хикари-но ками главным свойством имел укрепление духа и возрождение надежды, однако целительными возможностями обладал относительно небольшими, вероятно поэтому на следующее утро я проснулась всё такой же больной, какой заснула накануне, окутанная приятной прохладой этого сияния. Но как бы там ни было, я всё же проснулась, вопреки всем своим вчерашним невесёлым предчувствиям, и не последнюю роль в этом, конечно же, сыграл поддерживающий свет Коо-чана.

(читать дальше)Но несмотря на все усилия, чувствовала я себя препаршиво, если не выразиться покрепче. Должно быть, тут смешалось всё: и продолжительная прогулка под ливнем, и расстроенные чувства, и долгие недели копившиеся внутри слёзы — всё так туго скрутилось и перепуталось, что моё тело не выдержало, и теперь исступлённо мстило изматывающей лихорадкой. Зажмурив нестерпимо болевшие от света, слезящиеся глаза и скрючившись на широкой кровати под одеялом и толстым пушистым пледом сверху, я тряслась в ознобе так, что, казалось, вместе со мной тряслась вся комната, во всяком случае, на прикроватном столике непременно должна была колыхаться вода в стакане, которую заботливый Коо-чан время от времени пытался заставить меня выпить. Он вообще очень старался, ухаживая за мной: чуть ли не каждый час совал под мышку градусник, пробовал накормить какими-то порошками из ярких аптечных пакетиков, сопровождал до туалета и обратно, заботливо придерживая за локоть, обтирал горевшее лицо влажным полотенцем и периодически сгонял бесцеремонно топтавшуюся по одеялу Момотаро, потому как у меня самой не хватало сил даже на это. Вероятно, он ещё много чего делал или, по крайней мере, пытался сделать тогда — по понятным причинам я не очень отчётливо всё это запомнила.

К вечеру, когда на улице стемнело и спальня погрузилась в комфортный полумрак, я наконец-то смогла полноценно открыть глаза и разглядела напряжённую складочку на лбу у Коо-чана, когда он в очередной раз достал градусник у меня из-под мышки.

— Что? Неужели настолько плохо?.. — просипела я, силясь улыбнуться, чтобы хоть немножко ослабить его напряжение.

— В общем, да, — серьёзно кивнул ками, убирая градусник в пластиковый футляр, — я бы даже сказал весьма плохо, Саку-чан. Сорок и два.

— Ух!.. — почти что восторженно выдохнула я и тут же закашлялась. — Никогда ещё за сорок не переваливала... — сообщила я, отворачиваясь и закрывая глаза, готовясь снова раствориться в чёрном ласковом мраке лихорадочного беспамятства. — Пожалуй что завтрашний праздник я всё-таки пропущу, да?

— Слушай, малыш... — ками опустился на пол возле столика и зашуршал у меня над ухом пакетиками, — если ты сейчас не примешь лекарство, то и все остальные праздники, равно как и всё прочее вообще, будут у тебя под большим-большим вопросом, понимаешь?

Я услышала, как тонко зазвенела ложечка в стакане с водой. С самого утра Хикари-но ками безуспешно пытался что-нибудь в меня влить, но из-за высокой температуры меня сильно мутило, поэтому я закрывала руками рот и наотрез отказывалась пить даже воду.

— Ну же... давай, — мягко попросил он, усадил меня, поддерживая за плечи, и поднёс стакан к губам.

Лекарство остро пахло ванилью и какими-то травками — это хорошо ощущалось даже с заложенным носом, — и хотя я уже благополучно успела было снова наполовину уйти в забытье, волна тошноты, поднявшаяся в ответ на этот запах, мгновенно привела меня в чувство.

— Нет-нет! — попыталась я увернуться. — Не надо, ками, меня тошнит!

Но свернуть Коо-чана с намеченного пути было нереально, и если уж он решил, что лекарство мне необходимо...

— Не страшно, Саку-чан. Если стошнит, я ещё сделаю, не переживай. Пей.

В общем, я поняла, что он не отстанет, и решительно всё выпила. Вкуса не почувствовала, то ли из-за насморка, то ли его в самом деле не было. Потом, правда, пришлось очень ожесточённо бороться с собственным желудком, уговаривая его успокоиться, и только спустя некоторое время, окончательно убедившись, что сражение, пусть и ценой неимоверных волевых усилий, выиграно, я смогла, наконец, снова с головой забраться в ласковый тёмный омут под одеялом, где ничего не возмущалось и ничего не болело...

— Ну вот, — проговорил ками, удовлетворённо кивнув после следующего измерения температуры, — тридцать восемь и три. С этим уже вполне можно жить.

Мысленно я категорически не согласилась с его утверждением, считая, что при сорока было гораздо терпимее, чем сейчас, промычала в ответ что-то неразборчивое и снова вознамерилась тихонько уплыть в глубокий-глубокий сон, но Коо-чан слегка потормошил меня за руку:

— Нам всё же нужно ехать в храм к Суй-чану, малыш, мне твоя лихорадка очень не нравится. Если мы подождём ещё, вполне могут начаться осложнения... Давай-ка я помогу тебе переодеться!

Естественно, ехать в таком состоянии никуда не хотелось, поэтому, сказать по правде, я была готова рискнуть и спокойно дождаться этих "осложнений" здесь, в Токио, но, как уже говорилось, ответственный Хикари-но ками практически не поддавался уговорам, когда дело касалось возможных последствий, и особенно — последствий фатальных, поэтому он с невозмутимым лицом молча проигнорировал все мои робкие жалобные стенания, и с заботливостью родителя помог просунуть вялые, плохо слушавшиеся конечности в длинный уютный свитер и мягкие тёплые брюки, и даже сам завязал шнурки на кроссовках, пока я с закрытыми глазами обессиленно подпирала стенку в прихожей, считая про себя яркие сполохи и болезненные толчки в голове.

До лифта я ещё худо-бедно доковыляла сама, но весь остальной путь до подземной стоянки, где обычно "ночевал" его "бульдого-медвежонок", Коо-чану пришлось тащить меня чуть ли не волоком. Как следует закутав моё почти бесчувственное тельце в прихваченный из дома плед, и устроив его поудобнее на заднем сидении, положив под голову вместо подушки свёрнутую куртку, ками попросил немного подождать здесь (можно подумать, у меня были силы или желание куда-нибудь отсюда смыться!) и ушёл, тихонько захлопнув дверь. Я уткнулась лицом в куртку и моментально вырубилась. Из небытия меня вывел щелчок вновь открывшейся двери и тут же последовавшее за ним сдавленное возмущённое "мя-я-у-у".

— Момо? — прохрипела я, приподнимаясь, и тут же начала отдирать ошалевшую кошку от рукава Коо-чана, который безуспешно пытался усадить несчастное животное на сидение рядом со мной.

— Уф-ф, спасибо, Саку-чан! — облегчённо выдохнул ками. — Подержи её минутку, если можешь, пока я ещё кое-что загружу.

— Ладно, — отозвалась я, перехватывая поудобнее беснующееся создание. Кошка прижала уши и ещё несколько раз протяжно мяукнула, но почувствовав, наконец, знакомые руки, начала понемногу успокаиваться. Изначально Коо-чан планировал попросить кого-нибудь из соседей присмотреть за Момотаро несколько дней, пока мы оба будем на празднике в храме, но, очевидно, занимаясь в последнее время исключительно мной, он напрочь забыл об этом, и теперь ничего не оставалось, кроме как взять хвостатую барышню с собой. Ну что ж, Мидзу-но ками, должно быть, сильно обрадуется... Я снова рухнула, уткнувшись лицом в свёрнутую куртку, засовывая Момо под плед и укладывая рядом с собой. Слегка побрыкавшись для приличия, она всё же не стала долго изводить меня, больную, капризами, и тихонько замурчала, привалившись к моей груди мягким пушистым бочком.

— Её тоже возьмём с собой, — сообщил ками, аккуратно пристраивая у меня в ногах маленькую сакуру. — У Младшего в оранжерее полно всякого цветоводческого барахла, думаю, что и подходящие горшки должны найтись.

Я вяло кивнула в ответ и закрыла глаза.

Почти всю дорогу я проспала, прижимая к себе слегка ошалевшую кошку — всё-таки она терпеть не могла путешествовать, даже если рядом были знакомые руки. Когда мы съехали с шоссе на просёлочную дорогу, прямиком ведущую через лесок к храму, Момотаро растрясло на ухабах, и она разбудила меня встревоженным мяуканьем. За храмовым садом, где Коо-чан остановил машину, нас уже ждали Первосвященники, и яркий свет фонарей у них в руках выхватывал из темноты суровые лица обоих братьев, явно не предвещавшие мне в самом ближайшем будущем ничего хорошего. Однако ж, когда они подошли ближе и рассмотрели меня как следует, суровость моментально сменилась озадаченностью, что, впрочем, нисколько не сказалось на решительности их действий. Подхватив на руки до полусмерти напуганную Момотаро, Младший пошёл вперёд, освещая дорогу Хикари-но ками, который, осторожно ступая, вёл меня, придерживая за плечи, и замыкал процессию Старший, нагруженный прихваченными нами из Токио пакетами, и в обнимку с салатником, где сиротливо болталась моя несчастная сакура. Когда мы дошли до главного здания, братья свернули в сторону Правого крыла, Коо-чан же решительно протащил меня через всю галерею и довольно бесцеремонно вломился в спальню Мидзу-но ками. Когда дело касалось действительно важных вещей, вся его ленивая флегматичность куда-то вдруг бесследно испарялась…

По счастью, Суй-чан был в это время один — должно быть, в преддверии празднования все многочисленные «сосуды», скрашивающие обычно его досуг, были спроважены из храма восвояси. Он даже не стал особенно возмущаться такому внезапному вторжению, только слегка поохал и повздыхал для порядка, сетуя на то, что лечь спать пораньше ему сегодня, по всей видимости, не удастся, и незамедлительно приступил к лечению. Честно признаться, чувствовала я себя уже гораздо лучше – то ли до конца подействовало лекарство Коо-чана, то ли такой благотворный эффект оказывали стены храма, — но сияющий ками всё равно долго-долго держал свою прохладную исцеляющую ладонь у меня на голове, так долго, что я, кажется, успела за это время хорошенько выспаться. Когда он, наконец, закончил, Хикари-но ками, так вероятно и просидевшему всё это время где-то возле порога, было велено увести меня к себе и «хорошенечко устроить».

— А, да! — вдруг спохватился Мидзу-но ками, когда Коо-чан уже практически задвинул за нами створку. – Девочка, даже если почувствуешь себя абсолютно выздоровевшей, не вздумай ни под каким предлогом выходить из комнаты, поняла? Сейчас ты — источник скверны для храма, поэтому, разумеется, о твоём участии в церемонии и банкете и речи быть не может.

— Ах, но как же?.. — растерянно промямлила я. Не скажу, чтобы после всего случившегося накануне мне так уж хотелось сейчас как ни в чём не бывало встречаться с Кадзэ-но ками, да ещё в официальной обстановке, и особенно при свидетелях, но долг новоприобретённого статуса каннуси и смутное беспокойство из-за того, что в своём первом же важном мероприятии в этой должности я осталась-таки за бортом, не давали мне покоя.

— Не страшно, на сей раз как-нибудь обойдёмся без тебя, — сияющий ками как всегда предугадал вопрос, который я только собиралась задать. – Тем более, что чего-то подобного я и ожидал, и уже даже предпринял кое-какие меры.

«Ага! Наверное, те самые девицы, которые намедни тут ошивались…» — промелькнуло у меня в голове, но вслух я этого, разумеется, говорить не стала.

— В общем, твоё дело теперь — тихонечко лежать и выздоравливать, девочка моя... ну-у… допустим, дней так пять. Всё, что понадобится, тебе принесут и оставят у порога, забирать будешь сама, но только когда всё уйдут. Ну и, конечно же, пока ты у нас "на карантине", никаких посетителей, так что наберись терпения: придётся посидеть какое-то время в одиночестве. Впрочем, для тебя это отличная возможность не только хорошенько подлечиться, но и поразмышлять над кое-какими своими поступками… Или ты рассчитывала, что лихие пробежки под дождём так запросто сойдут тебе с рук? – добавил он вдруг, не гася, впрочем, своей ослепительной улыбки.

По правде сказать, после того, как мне, вопреки ожиданиям, не влетело сегодня сходу от братьев, я действительно уже начинала рассчитывать, что инцидент как-нибудь сам собой замнётся. Хотя, справедливости ради, я всё же понимала, что первосвященникам пока просто-напросто было не до выяснения отношений: канун большого храмового праздника — самое напряжённое время, а тут ещё неожиданно их тэнши завалила всю подготовку, причём исключительно из-за собственной несдержанности и глупости... Нет-нет, можно было даже не надеяться, — мне ещё предстояла хорошая взбучка, и получить я должна была её по полной программе...

***

Следующие четыре дня мы провели вдвоём с Момотаро в неуютной аскетической спальне Хикари-но ками, где кроме старых спортивных журналов и охранных свитков на стенах даже и почитать-то было нечего. После лечения Мидзу-но ками острая лихорадка прошла и больше уже не возвращалась, но небольшая температура всё ещё держалась, и практически сутки напролёт я спала, восстанавливая силы. Хотя до сезона настоящих холодов было ещё далеко, специально для меня, болезной, достали столик с котацу и толстенное ватное одеяло, и мне было тепло и комфортно даже на полу, на футоне. Еду нам с хвостатой приносили четыре раза в день: сначала за дверью слышались чьи-то приближающие шаги, и дремавшая рядом кошка тут же ставила торчком внимательные рыжие уши, затем шуршание одежды, позвякивание посуды, размеренный стук в поперечную планку фусума, возвещающий о том, что всё готово, и снова шаги, на сей раз удаляющиеся, и только после этого я выкарабкивалась из-под одеяла, чтобы забрать поднос и успокоить нетерпеливо мечущуюся взад-вперёд рыжеухую, почуявшую своё заветное рыбное лакомство. Вообще-то, Момотаро никто не ограничивал в перемещении, но она упорно не желала покидать хозяйскую спальню, лишь иногда выскакивала по своим кошачьим нуждам в сад через приоткрытые сёдзи, но тут же возвращалась обратно. То ли она не чувствовала себя свободно на "чужой" территории, то ли всё-таки не хотела оставлять меня одну...

Как я уже сказала, занять себя в суровом обиталище Хикари-но ками было абсолютно нечем, поэтому когда мне надоедало спать, я часами лежала, вслушиваясь в окружающий мир. Временами до меня долетал приглушённый гомон праздника (банкетная часть в честь Кадзэ-но ками всегда затягивалась на несколько дней — не знаю почему, так уж повелось), но большую часть времени, особенно по ночам, было тихо так, что начинало звенеть в ушах, и тогда мне невольно начинали мерещиться разные интересные звуки за стенкой, в спальне с летящими драконами на потолке. Кажется, при случае я уже упоминала, какие тонкие стены были здесь в жилых покоях, и как это в своё время досаждало бедному Коо-чану, которому не посчастливилось соседствовать с комнатой Кадзэ-но ками, потому что из-за наших любовных игрищ он частенько не высыпался. Но это было давно. Теперь же я лежала по эту сторону тонкой перегородки и невольно замирала и съёживалась, когда мне казалось, что я слышу где-то поблизости приглушённый женский смех, или знакомые торопливые шаги, или какую-то негромкую возню за стенкой. Однако спустя несколько минут напряжённого вслушивания становилось ясно, что даже если я действительно только что слышала что-то такое — всё это было не больше, чем мимолётно пойманный сознанием случайный звук откуда-то извне, исковерканный слишком обострившимся в темноте и вынужденном одиночестве воображением. Иногда по ночам мне чудилось, что я отчётливо различаю в звенящей тишине, как Кадзэ-но ками бродит там, за стеной, из угла в угол, курит свои вонючие дымные сигареты и тихонечко чертыхается себе под нос, запинаясь о расстеленный футон, время от времени замирая и напряжённо прислушиваясь к тому же самому звону, которым, казалось, теперь была затоплена вся спальня, весь храм, весь мир... все миры. И источником этого звона была маленькая пустоголовая тэнши, таращащаяся в темноту слезящимися от всё ещё сохранявшейся небольшой температуры глазами и сосредоточенно старающаяся уловить за стенкой малейший шорох пепла, упавшего с кончика тлеющей сигареты в замершей руке прислушивающегося ками. И хотя я и по сей день не знаю, было ли всё это по-настоящему или же меня одолевали слуховые галлюцинации, порождённые недолеченной болезнью, думается, что хотя бы одну ночь из четырёх Кадзэ-но ками действительно провёл рядом со мной, в соседней комнате...

В один из таких моментов, уже за полночь — это была пятая ночь с тех пор, как меня поместили в "карантин", — когда я, не зажигая свет, вновь с замирающим сердцем всецело обратилась в слух, створка фусума с шуршанием отъехала в сторону, и на жёлтом прямоугольнике освещённого коридора возник чёрный силуэт. Слегка взъерошенный, чуть-чуть помятый, уже переодетый в домашнее юката, за версту "благоухающий" спиртным, но всё же хорошо узнаваемый высокий силуэт Хикари-но ками. Это означало, что праздник закончился, а вместе с ним, вероятно, закончилась и моя изоляция. На долю секунды ками замер на пороге, как бы раздумывая входить или нет. Узнав хозяина, Момотаро огненным мячиком молниеносно выпрыгнула из темноты ему навстречу и оглушительно замурчала, подхваченная любимыми руками.

— Спишь, малыш? — тихонько позвал ками, всё-таки шагнув внутрь и как-то исхитрившись задвинуть за собой фусума, не спуская при этом с рук беснующееся от счастья, отчаянно ластящееся животное.

Не знаю почему, но после некоторого раздумья я решила всё-таки притвориться спящей. Не то чтобы я совсем не соскучилась здесь за прошедшие четыре дня, но именно сейчас мне меньше всего хотелось разговаривать с кем бы то ни было, и особенно — с Хикари-но ками. Он тихо подошёл к моему футону, умудрившись ни разу не споткнуться в темноте, что уже само по себе было, на мой взгляд, немаленьким достижением, аккуратно опустил хвостатую на одеяло и сам сел рядом, без труда сориентировался, где должна была находиться моя голова и первым делом потрогал лоб, после чего удовлетворённо хмыкнул. Дальше притворяться уже не имело смысла.

— Закончили? — спросила я, приподнимаясь на локте.

За время болезни мои глаза хорошо привыкли к сумраку, поэтому теперь я без труда могла разглядеть его, даже не включая свет. Ками взъерошил волосы и кивнул:

— Угу. И хвала Небесам на самом деле, потому что я уже, честно говоря, начал побаиваться, что с такой интенсивностью заздравных возлияний проспиртуюсь заживо.

— Да ладно тебе жаловаться-то! — Я шутливо шлёпнула его ладонью по плечу. — Можно подумать, мне неизвестно, сколько ты при желании можешь выпить!

— При желании, вот именно! — согласился ками, укладываясь рядом и обнимая меня одной рукой. Момотаро попыталась было забраться на него сверху, но то ли по причине некоторой толстозадости, приобретённой не без моего сердобольного участия, то ли от переполнявшего её восторга, не удержалась и неуклюже скатилась вниз, царапнув грудь, белеющую в распахнутом вороте юката. Ками тихонько охнул и выдохнул одними губами непечатное слово, но успел-таки подхватить кошку свободной рукой и водрузил её обратно, откидываясь на подушку и увлекая меня следом.

— Рассказать тебе, малыш, через что я прошёл? — спросил он деланно-трагическим тоном, и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Это был ад, настоящий ад! Мне наливали одно, затем другое, и заставляли запивать это третьим, а потом ещё и червёртым, и пятым, и так до тех пор, пока я был в состоянии помнить, что вообще пью. Но это всё сущие мелочи, потому что были же ещё и закуски! И часть из них собственноручно готовил наш уважаемый Младший Первосвященник, от души и со всей своей сердечной привязанностью к различного рода специям... И это — поверь мне, малыш, — тоже было не самым страшным, так как остальное вообще готовилось незнамо кем и незнамо как, и пересоленные соусы с отвратительными разваренными овощами будут ещё долго являться мне в кошмарах!

Я, замерев, с любопытством изучала явление, доселе невиданное и неслыханное: пьяный Хикари-но ками стал не просто разговорчивым — слова из него так и сыпались!

— Но если бы этим всё и ограничилось... однако ж нет! Поскольку вам с Момо в моей собственной спальне устроили карантин, мне пришлось ночевать в Левом крыле. Ты когда-нибудь спала в Левом крыле, малыш? Уверен, что нет, иначе ты бы это надолго запомнила! Его святейшество господин Старший Первосвященник и в обычные-то дни храпит так, что закладывает уши, а уж когда выпьет!.. В итоге, чтобы позволить себе роскошь хотя бы немного подремать, мне пришлось кое-как устраиваться между стеллажами в библиотеке. А наутро мне опять что-то наливали, куда-то тащили, заставляли с кем-то здороваться, с кем-то знакомиться, кого-то вспоминать...

— Бедненький Коо-чан! — почти что без иронии посочувствовала я страдальцу. — С удовольствием бы поменялась с тобой местами, если б можно было! Надо же, разваренные овощи в пересоленных соусах — какие муки пришлось тебе вытерпеть!

— Ах, не язви, малыш, только этого мне не хватало! — простонал Хикари-но ками, хватаясь за голову. — Да, пожалуй, сейчас мне действительно нужно только принять душ и хоть немного поспать, а уже потом...

Он не договорил, пересадил Момотаро на одеяло, долго шарил в потёмках в стенном шкафу в поисках чистого полотенца, после чего, всё так же аккуратно ничего не навернув по дороге, скрылся в ванной, и включил там воду...

Оставшись одна, я попробовала было вернуться к своему прерванному занятию и изо всех сил старательно вслушивалась в тишину соседней комнаты, но звук плещущейся воды отвлекал и раздражал меня. Момо, потоптавшись по одеялу в поисках наиболее, с её точки зрения, удобной складочки, наконец-то угомонилась, и мои мысли как-то сами собой потекли медленно и лениво, снова увлекая меня за собой в искрящиеся счастливые воспоминания минувшего лета...

— Подвинься-ка, — тихонько попросил ками, когда вернулся, пытаясь забраться ко мне под одеяло и не потревожить разлёгшуюся со всеми удобствами кошку. Я послушно откатилась на краешек.

— Как я понимаю, твой футон остался в Левом крыле? — спросила я, морщась и скидывая с себя рыжую нахалку, всё-таки разбуженную нашей вознёй и теперь недовольно топтавшуюся у меня на груди в поисках местечка помягче. Перспектива делить один футон на троих не очень-то радовала — за несколько месяцев я отвыкла спать с кем-то ещё, кроме Момотаро.

— Угу, — глухо отозвался ками, зарываясь лицом в свою половину подушки.

Судя по тому, как быстро он уснул, последние несколько дней у него действительно выдались не из лёгких. А ведь перед этим он ещё столько времени возился со мной в Токио, и похоже, ему всё-таки пришлось вспоминать былые денёчки на этом праздновании и вновь побыть в роли храмового тэнши, коли уж я оказалась источником скверны и участие в церемонии не принимала. Теперь-то уж мне действительно от всей души стало жалко Коо-чана.

Момотаро, потоптавшись везде, где только можно было, наконец снова нашла себе уютную ямку где-то между моим бедром и хозяйским коленом, некоторое время ещё ворчливо мурчала, вылизываясь, но вскоре угомонилась и тоже уснула. Мне же, успевшей за время болезни выспаться за пятерых, теперь, понятное дело, совсем не спалось, и я снова напрягла уши, пытаясь различить хоть какие-то звуки за стеной, но там по-прежнему было тихо. Только размеренное дыхание спящего рядом ками и чьи-то отдалённые голоса в саду дробили сумрачную тишину вокруг, и я время от времени открывала глаза, пытаясь понять, кто это может там разговаривать — почему-то казалась, что с открытыми глазами будет лучше слышно...

Коо-чан негромко посапывал совсем-совсем близко, и от его горячего тела в конце концов стало жарко под толстым одеялом, захотелось раскрыться, но я терпеливо лежала, боясь снова разбудить рыжеухую бестию, до тех пор, пока отголоски звуков внешнего мира не перестали цепляться за моё сознание и оно не бухнулось в сон...

Проснулась я резко, словно вынырнув с большой глубины. Приснилось мне, или действительно в соседней комнате кто-то ходил? Что-то глухо звякнуло, шлёпнувшись на татами, похожее на связку ключей, — этот звук, по-видимому, и разбудил меня. Но, наверное, не только он, потому что в темноте, совсем-совсем близко, белело лицо Хикари-но ками, и глаза его были открыты. Инстинктивно я дёрнулась в сторону, чтобы хоть немножко отодвинуться, но Коо-чан быстро поймал меня и прижал к себе. И, в общем-то, не нужно было обладать сверхспособностью Мидзу-но ками распознавать чужие желания, чтобы понять, чего он хочет от меня. Хочет прямо сейчас, и мне уже не отвертеться, прикинувшись больной и немощной. В соседней комнате снова что-то громыхнуло, и мысль о том, что там... буквально на расстоянии двух-трёх вытянутых рук... мой единственный... дорогой и любимый... Мне стало не по себе, и, стараясь при этом как можно меньше шуметь, я отчаянно попыталась ухватиться за последнюю ускользающую надежду хотя бы отсрочить...

— Э-э, ками, тебе не кажется, что ты выбрал не слишком удачное время для игр? — зашептала я, уворачиваясь от его губ. — Ночь вообще-то, я спать хочу! Давай отложим до завтра...

— Нет, малыш, — ответил он вполголоса, твёрдо, словно оглашая приговор, — сегодня! Завтра мы возвращаемся в Токио, а мне хотелось бы начать наш новый этап именно здесь, на освящённой земле храма.

Я уже видела, что возражать бесполезно, что он решился и перешагнул черту, за которой его привычное человеческое милосердие переставало работать, уступая место безжалостному сверхчеловеческому пониманию необходимости. Одним словом, независимо от моих чувств и желаний, в данную минуту или во всю последующую жизнь, Хикари-но ками закончит начатое, даже если я буду брыкаться и орать в голос, даже если попытаюсь ногтями процарапать стену, отделяющую меня сейчас от того, кого я действительно люблю... И поэтому я просто закрыла глаза, перестав сопротивляться, с намерением утонуть в себе как можно глубже, пока всё не закончится. Но Коо-чану простого смирения оказалось недостаточно, и каждым своим поцелуем, каждой лаской он терпеливо поднимал меня из глубины, куда-то наверх, всё выше и выше... И когда я вдруг не выдержала напряжения и разревелась, он сам отстранился и выдохнул резко, почти зло:

— Прекрати! И никогда больше так не делай! Слышишь меня, Саку-чан?

Потом, немного успокоившись и переведя дух, он продолжил:

— Можешь делать, что угодно, малыш: упивайся своей поруганной невинностью, изображай Снежную Королеву или мёртвую Белоснежку — это я, пожалуй, вынесу. Но если ты ещё хоть раз заплачешь в моей постели — не прощу! Ясно тебе?

Резкость его тона, такая неожиданная для мягкого и флегматичного Коо-чана, моментально привела меня в чувство, и я испуганно кивнула, давясь слезами.

— Умница моя! — прошептал он ласково и по очереди поцеловал мои мокрые глаза. — Поток течёт в своём русле, что бы ни случилось. Не надо бросать в него ветки, ни к чему хорошему это не приведёт...

И тогда я всей кожей почувствовала горькую и неотвратимую справедливость его слов.

А в это же время, должно быть, за стеной бродил из угла в угол и курил свои вонючие дымные сигареты, тихонечко чертыхаясь себе под нос, когда запинался о расстеленный футон, Кадзэ-но ками, Повелитель Ветров... время от времени замирая и напряжённо прислушиваясь к тому же самому звуку, которым, казалось, теперь была затоплена вся его спальня, весь храм, весь мир... все миры. К звуку принесённой им в жертву Хикари-но ками любви...

***

Кадзэ-но ками позвонил спустя недели три после нашего возвращения в Токио и сообщил, что хочет увидеться со мной как можно скорее. Когда я рассказала об этом Коо-чану, он только кивнул в ответ и, мельком глянув на бумажку с адресом, посоветовал добираться на такси. Равнодушие, с которым он провожал меня на встречу с другим мужчиной, болезненно кольнуло самолюбие, но, разумеется, я не подала виду. Собственно говоря, Хикари-но ками практически перестал для меня существовать, как только я закончила разговор с Повелителем Ветров, независимо от того, топал бы он сейчас ногами от злости или заботливо спрашивал, как вот только что, хватит ли мне денег на дорогу.

Несмотря на ежедневные усилия с обеих сторон, наши отношения не клеились. Мы по-прежнему вместе ели, спали, слушали по вечерам "Битлз", ходили за покупками, смотрели телевизор и подолгу молчали, но лёгкая дружеская непринуждённость как-то в одночасье растаяла в темноте теперь уже нашей общей спальни. С тех пор, как мы снова начали спать вместе, я не только не почувствовала какого-либо сближения, но, напротив, казалось, что с каждой ночью мы всё больше и больше отдаляемся друг от друга, словно сели на одной станции, но в разные поезда. Наши интимные отношения с Хикари-но ками никогда, даже в те времена, когда он сам ещё был тэнши, не отличались какой-либо особенной чувственной глубиной или потрясающими эмоциональными переживаниями, — это был обычный физиологический процесс: без сомнения, приятный и нежный, но слишком уж пресный, больше похожий на взаимную услугу, чем на акт любви. Когда-то такой расклад меня более чем устраивал — в этой сладкой обычности было так хорошо отдыхать от изматывающих эротических игр Мидзу-но ками, — но теперь, познав в полной мере любовь, способную сотрясать Вселенную, привыкнув растворяться так, что не только тело, но и душа начинала биться в конвульсиях, теперь я уже не могла испытывать удовлетворение от чего-то меньшего. Коо-чан был терпелив и нежен, а также очень старался не торопить события, и я прекрасно понимала, что тут не было его вины, однако пересилить себя и заставить не вспоминать, не думать о том, как это всё могло происходить, если бы сейчас на его месте оказался кое-кто другой, — эта задача была мне не по силам. Таким образом, я мучилась по ночам в объятиях Хикари-но ками от безрадостной вынужденности такой близости, после чего неизменно терзалась днями напролёт от угрызений совести из-за своих ночных переживаний. Да и он сам, вероятно, едва ли находился в лучшем состоянии, хотя и очень успешно делал вид, что всё хорошо. Единственным отличием между нами было то, что он упрямо, шаг за шагом, пересиливая нас обоих, продолжал двигаться по намеченному пути навстречу мне, в то время как я (увы, я это отлично осознавала, но ничегошеньки предпринимать не собиралась) так же упрямо оставалась стоять на месте, подыскивая любой благовидный предлог, чтобы увильнуть в сторону. Но что ещё мне оставалось делать, когда на одной чаше весов находилось не совсем понятная мне старательность Коо-чана, а на другой — любовь Кадзэ-но ками и его твёрдое обещание когда-нибудь непременно вернуться? Кто смог бы от чистого сердца отказаться от любви в пользу какого-то там расплывчатого долга?..

Именно поэтому, когда Кадзэ-но ками наконец-то позвонил, я уже безо всяких угрызений совести попрощалась в душе с Коо-чаном, в полной уверенности, что возвращаться в "Берлогу отшельника" больше не придётся. "Он же твёрдо пообещал тогда, что однажды заберёт меня, — и вот оно!" — почти в полном помешательстве от свалившегося счастья ликовала во мне каждая клеточка. Меня даже не смутил столь короткий срок, в который всё разрешилось. То есть, объективно-то он, конечно, был короткий, но чего мне стоили эти три недели вынужденного сожительства с Коо-чаном! В какие бы там игры с судьбой не играл Кадзэ-но ками, я прилежно исполняла всё, что требовалось, и считала теперь, что та странная роль, отведённая мне по его прихоти, выполнена, и на пути нашей любви больше не должно быть препятствий... Думаю, что этот наивный идиотизм можно было оправдать только одним... Да нет, нужно быть честной с собой до конца — этот наивный идиотизм изначально не имел никаких оправданий! Просто в то время я ещё слишком верила на слово Повелителю Ветров.

Несколько дней, проведённых с Кадзэ-но ками, я пребывала в таком блаженстве, что даже не удосужилась как следует расспросить его обо всех дальнейших планах. Хотя, по-хорошему, это надо было сделать в первую очередь. Но до того ли мне было! Крохотная квартирка, которую он арендовал в Эдогава, своей малогабаритностью и исключительной функциональностью чем-то отдалённо напоминала ту "дырку" между реальностями, где почти месяц назад состоялось наше примирение, и двуспальная кровать с отделкой в красно-чёрных тонах, и постоянный полумрак, царивший там и днём и ночью, абсолютно не настраивали на долгие серьёзные разговоры. Да и к чему они вообще, если я уже заранее решила, что все мои страдания благополучно закончились?.. Тем мучительнее было вечером последнего дня вдруг узнать, что на самом деле ничего ещё толком и не начиналось.

Стоит ли говорить, что когда Кадзэ-но ками без особенных колебаний и лишних разъяснений вдруг буквально выставил меня за дверь, я повторно пережила то же самое, горькое и страшное своей необратимостью, чувство потери, которое впервые ощутила в тот день, когда он отрёкся от меня в саду возле храма.

И всё же, видимо, какой-то защитный механизм во мне успел-таки сработать вовремя. А может быть, мне просто некуда было больше пойти...

Был уже довольно-таки поздний вечер, воскресенье, на улице опять шёл дождь и Хикари-но ками, услышавший в прихожей щелчок замка, встретил меня с банкой пива в руках. В комнате бубнил телевизор (судя по долетавшим отдельным фразам комментатора, опять транслировали футбол), Момотаро пушистым рыжим облачком выплыла из кухни, облизываясь... Какую-то долю секунды они оба смотрели на меня, будто не узнавая. Помню, что под этими взглядами у меня противно защипало в горле и хотелось заплакать, но почему-то всё никак не получалось. Сумка соскользнула с плеча, я неуклюже попыталась поймать её налету, но не успела, и она с глухим стуком шлёпнулась на пол, из кармашка, звякнув, выкатилась мелочь.

— Ужинать будешь? — спросил вдруг Коо-чан, и привычная тёплая улыбка заискрилась в его узких глазах. — Есть онигири и салат, но если хочешь, могу ещё и омлетик сварганить.

— Не, омлетик не надо, — я помотала головой. — Того что есть вполне хватит...

Момотаро зевнула и вальяжно потекла в комнату. Судя по взорвавшемуся гулу в телевизоре, кому-то забили гол, но Хикари-но ками, кажется, этого не заметил, только отхлебнул пива и продолжал всё так же внимательно смотреть на меня, улыбаясь теперь уже и губами.

...Я специально провозилась в ванной гораздо дольше обычного, надеясь, что Коо-чан устанет ждать и уснёт, но он и не думал спать. Когда его руки в темноте коснулись меня, я едва не завопила, начала уворачиваться и даже попыталась оттолкнуть. Потревоженная вознёй кошка скатилась на пол, цепляясь когтями за простынь.

— Не надо, пожалуйста! Только не сегодня! Не надо! — умоляла я, изо всех сил стараясь освободиться и отползти подальше, но силы были заведомо неравны, и вскоре я выдохлась. Коо-чан просто придавил меня сверху, придерживая за руки, и спокойно дождался, когда истерика сама собой угаснет.

— Послушай, — сказал он тихо, когда удостоверился, что у меня не осталось больше сил трепыхаться, — тебя шесть дней не было дома... Где ты была и чем занималась я не спрашиваю — не хочу знать, — но ты вернулась, и всё, что было ТАМ не должно иметь никакого отношения к тому, что происходит ЗДЕСЬ, понятно? Поэтому хочешь ты или нет... пожалуйста, возьми себя в руки и сегодня просто не мешай мне... Если я снова не почувствую тебя как следует... В общем, мне это нужно.

И я закрыла глаза и подчинилась, как подчинялась сих пор, и не потому что его слова дошли до моего сознания и я безоговорочно приняла их, или у меня самой не хватило бы аргументов, чтобы настоять на своём. Но чем бы я могла сейчас оправдаться перед Коо-чаном? Уж, конечно, не тем, что неожиданная необходимость вернуться обратно в пресную обыденность этой спальни после нескольких ярких дней фантастического рая, проведённых с Кадзэ-но ками, заново отверзла все мои, подзатянувшиеся было, сердечные раны, и не тем, что моё тело, а ещё сильнее — моя душа, яростно протестовали против чужих прикосновений, потому что только одного и желали — Повелителя Ветров, и только за ним признавали полное и неотъемлемое право касаться себя. Да и разве Коо-чан сам не понимал этого? Тут даже не нужно было быть ками и обладать специальным навыком читать мысли или распознавать желания, чтобы сообразить, почему я вернулась, а главное — с чем, потому что весь мой взъерошенный внутренний ужас, вся болезненная тоска — я ведь не ставила целью скрывать их — просачивались наружу, как вода из треснувшей чашки. Думаю, Хикари-но ками отлично понимал моё тогдашнее душевное состояние, и наверняка от всего сердца, просто по-человечески, жалел, но раз уж он во что бы то ни стало хотел настоять на своём, даже ценой моих страданий... Было в этом что-то такое неотвратимое, как рок, и безнадёжное, как отчаяние, и оно опаляло Коо-чана едва ли не сильнее, чем меня. Поэтому я закрыла глаза и подчинилась, отдаваясь не столько ему, сколько течению необходимости, которую он в данный момент олицетворял. И всё это время, с первого до последнего поцелуя, я прилежно сдерживала слёзы, помня о данном обещании, чтобы ненароком не накидать веток в поток и не нарушить плавность течения. Потом, конечно, выждав необходимую паузу, чтобы он успел уснуть, я откатилась на самый краешек кровати и дала себе волю, тщательно следя за тем, чтобы ни один всхлип не вырвался наружу. Что может быть глупее, чем вот так вот лежать и беззвучно плакать в темноте, опасаясь потревожить спящего, хотя ты прекрасно знаешь, что он на самом деле не спит? Наверное, только изо всех сил поддерживать эту игру и упорно притворяться спящим, понимая, что в это сейчас всё равно никто до конца не верит...


...Как ни странно, "лекарство" Коо-чана в большей мере помогло именно мне, во всяком случае, проснувшись поутру рядом с ним, я обнаружила, что добрая половина тяжести, оставшейся на сердце после вчерашнего расставания с Кадзэ-но ками, улетучилась, сменившись лёгкой саднящей растерянностью, и не более того. Обычное "доброе утро" с неловким быстрым поцелуем, обычный завтрак, который он сам приготовил, и обычная же гора испачканной посуды, после мытья которой начались точно такие же совершенно обычные повседневные дела, обычный вечер с "Битлз" и телевизором, обычный ужин, обычный секс — и так ещё три-четыре абсолютно обычных дня, пока, наконец, проснувшись утром, я не почувствовала себя полностью исцелённой... ну, то есть такой, какой была накануне того злополучного звонка Кадзэ-но ками.

Вернувшись в накатанную колею, я быстро успокоилась и вновь начала строить свои излюбленные логически башни: "Не получилось в этот раз, значит, время ещё не пришло. Ведь я же сама, идиотка такая, внушила себе мысль, что всё вот так легко и быстро закончилось, но этого "легко и быстро" мне никто никогда не обещал! Напротив, Повелитель Ветров ещё тогда сказал: "Я буду тебя время от времени навещать", так неужели же я наивно полагала, что всё сведётся к тому, что он по воскресеньям будет ходить к нам с Коо-чаном в гости с пирожными?!" Отыскав такое удобное и, главное, правдоподобное оправдание для своего дорогого ками, я уже не в силах была остановиться, и тут же начала нагромождать на него сверху всё новые и новые блоки, списав категоричность расставания на давление обстоятельств, а грубоватую резкость, с которой мой любимый вновь отправлял меня восвояси, на плохо замаскированную досаду. Такими темпами, путём нехитрого разложения фактов, моё горе уничтожилось в самом зародыше. В самом деле: нет проблемы — нет переживаний, слова и обещания Кадзэ-но ками по-прежнему остаются в силе, и с этим знанием я без преувеличения могла бы горы ворочать, не то что с Коо-чаном жить! Как бы трудно мне это не давалось... И если бы я тогда вовремя вспомнила, что Хикари-но ками — не только навязанная необходимость, но ещё и самый надёжный, самый искренний мой друг, возможно, я отнеслась бы ко всему совершенно по-другому.

Нельзя сказать, чтобы я совсем уж не старалась сблизиться с ним, — старалась, иногда даже помимо воли, наперекор собственным желаниям. Голод по элементарной человеческой ласке и тёплому плечу, к которому можно доверчиво прильнуть в любое время, хотя и имеет свойство быстро утоляться, тем не менее, никогда не насыщается впрок, и в глубине души я была бесконечно благодарна Небесам за то, что рядом со мной было такое плечо, и руки, всегда готовые обнять и погладить. И вот эта-то его самозабвенная готовность быть рядом и терпеливо утешать, что бы ни случилось, со временем и начала кромсать меня почище всякого ножа. Сколько бы раз Коо-чан не демонстрировал своё полное нежелание влезать в мои сердечные дела, с каким бы равнодушным умиротворением он не прощал мне мои частые слёзы и воспоминания о Кадзэ-но ками, и даже зная о том, что он меня нисколечки не любит, тем не менее, сама себе я не могла простить бессовестного пренебрежения его терпением, старательностью и незаслуженно добрым отношением. И в то же время, стоило мне только откликнуться с чуть большей отдачей или почувствовать чуть большую радость, как незамедлительно перед моим внутренним взором вставали пронзительные, разбрызгивающиеся ледяной чёрной горечью зрачки Повелителя Ветров, и священный ужас готовящегося предательства, куда более жестокого, чем было некогда моё предательство Мидзу-но ками, сковывал буквально по рукам и ногам. Я не смогла постичь любовь без привязанностей и не осилила науку всепоглощающей страсти, и вот теперь Третий Путь тоже отвергает меня... Всё же, кажется, Мидзу-но ками в своё время чересчур перестарался с авансами в пользу моих способностей — ученицей-то я оказалась из рук вон плохой!

Сильнее всего меня раздражало в Хикари-но ками то, что как бы я ни старалась, не могла почувствовать его глубинную сущность. Порой мне вообще казалось, что за его ровной улыбкой и ласковыми руками нет и в помине никакой сущности. Коо-чан всегда оставался Коо-чаном, ни одна эмоция, ни одно переживание не затрагивали его настолько, чтобы можно было уверенно оценить глубину его света или обширность тьмы, и я не только не могла — даже гипотетически, на ощупь — подвести логические обоснования под некоторые его поступки, но и вообще подчас затруднялась определить, что у него происходит как в голове, так и на сердце. Временами меня до жути пугало его спокойствие, создавалось довольно неприятное ощущение, что оно проистекает не из внутренней силы, а из полнейшего равнодушия, хотя в последнее, положив руку на сердце, я никогда бы не поверила, даже под давлением самых неоспоримых доказательств. И тем не менее, все мои попытки докопаться до сути не приводили ровным счётом ни к чему. Коо-чан был непробиваем, как монолитная ледяная глыба, укрытая тёплой плотью. Но внутри этой глыбы — я просто знала, что иначе быть не могло! — пряталось то самое волшебное нечто, способное рождать его дивный звёздный свет. Но знание знанием, а всё-таки единственным моим более или менее надёжным инструментом познания оставались ощущения, однако в случае с Хикари-но ками им просто не на что было опереться, и они молчали. Какие-то неведомые обстоятельства вынуждали меня сближаться с Коо-чаном, которого, как оказалось, я почти совсем не знала, и необходимость двигаться практически вслепую — ещё одна пресловутая необходимость! — только усиливала мою постоянную тревожность и порождала растерянность и недоверие. И Хикари-но ками отлично это видел, временами предпринимая робкие попытки утешить и успокоить меня. Но в такие моменты словно демон противоречия пробуждался во мне и начинал шептать: "Откуда тебе знать, что всё будет хорошо? Сколько ты уже терпишь, а боль только усиливается — разве это не самое наглядное опровержение его слов? Во имя чего, во имя каких благородных целей тебя вынуждают так мучиться?" — и у меня не находилось ни единого довода в пользу того пути, который мне определили. Кроме, пожалуй что, веры. Захлёбывающейся отчаянием веры в обещание, данное Повелителем Ветров.

Тем временем, минуло ещё недели три, в течение которых наши отношения с Коо-чаном не окрепли ни на йоту. И если поначалу я ещё как-то старалась держать себя в руках и не давать волю накопившемуся раздражению, то со временем усталость от постоянного внутреннего напряжения взяла своё, и бедному ками досталось по полной программе. Я могла в запале сказать в его адрес что-нибудь резкое, или вдруг ни с того ни с сего начать реветь, или же часами сидеть перед телевизором с надутым видом без объяснения причины. Правда, потом, в душе, я почти всегда глубоко раскаивалась в содеянном. До тех пор, пока в один прекрасный день не осознала, что Хикари-но ками одинаково спокойно реагирует и на мои грубости, и на обиды с капризами. Спокойно, если не сказать безразлично. С тех пор желание когда-нибудь вывести его из себя стало чуть ли не самым заветным желанием всей моей жизни. И как знать, насколько быстро мне удалось бы это желание исполнить, если бы меня снова не выбил из колеи очередной звонок Кадзэ-но ками.

И опять всё понеслось с головокружительной быстротой в обратную сторону: я удирала из "Берлоги отшельника" так поспешно и радостно, словно все демоны ада плевали огнём мне на пятки, словно бы никогда и не было никакого расставания с Повелителем Ветров, словно бы я не жила эти длинные, чертовские длинные, недели с Коо-чаном, деля с ним всё, что только можно было разделить. И он отпустил меня так же спокойно, как и в прошлый раз, как будто отпускал в химчистку или в супермаркет на соседней улице, не высказывая ни малейшего неудовольствия, не задав ни одного лишнего вопроса. А потом опять была маленькая съёмная квартирка, на этот раз в Нэрима, и несколько дней оглушительного счастья, когда одним прикосновением руки Повелителя Ветров рвались в клочья опутывавшие меня плотным коконом ниточки отчаяния и страха, да что там — я сама разрывала их, выкарабкиваясь как можно быстрее на свет, подхлёстывая себя не только желанием, но и слепой своей верой в то, что обещанное непременно исполнится, должно исполниться, просто не может не исполниться на этот раз!.. Несколько дней умопомрачительного счастья в клубящемся сигаретном дыму, а потом...

— Поешь со мной? — мягко спросил Коо-чан вместо приветствия, когда я, бледная и растерянная, вплыла, как призрак, в кухню на плохо слушающихся ногах и рухнула на табуретку напротив него.

Равнодушно скользнув взглядом по мисочкам с едой, я помотала головой, положила на стол руки и уткнулась в них лицом, услышала, как звякнула отодвигаемая в сторону посуда, и когда почувствовала, как его тёплая широкая ладонь медленно накрыла мой затылок, тут уже не помогли даже искусанные в кровь губы. И вновь, пока брызнувшие слёзы впитывались в рукав под аккомпанемент беззвучно вздрагивающих плеч, маховик отражённой реальности качнулся и начал медленно-медленно раскручиваться в привычную для себя сторону, увлекая за собой и беспощадно перемалывая ещё одно моё глупое ожидание, несбывшуюся надежду...

***

...Таких глупых ожиданий у меня случилось ещё три, а может быть и четыре, причём все они точь-в-точь повторяли предыдущий сценарий: один звонок Повелителя Ветров — и я снова, теряя способность соображать, сломя голову летела к нему на очередную съёмную квартиру или просто в отель, и Коо-чан, провожая меня, с совершенно невозмутимым видом рассказывал, каким транспортом лучше добраться и совершенно по-джентльменски подавал в прихожей пальто... А потом всё с тем же невозмутимым видом кормил завтраком, обедом или ужином, когда я, спустя несколько дней неизменно приползала обратно в его "Берлогу", как побитая собака. И в следующие за этим несколько дней я опять ходила понурая и потихонечку зарёвывала все попадавшиеся под руку мягкие предметы, будь то подушка, полотенце или даже свитер Хикари-но ками, но постепенно снова находила какие-то оправдания для Повелителя ветров — необычайно правдоподобные, кстати сказать, — и до следующего его звонка изыскивала всё новые и новые способы хоть как-нибудь приспособиться к совместному существованию с Коо-чаном.

Иногда, в нечастые приступы редкостного благодушия, я начинала искренне радоваться тому, что он был рядом, и прежняя дружеская нежность с лёгкостью вытесняла угрюмую раздражительность. И тогда разные, подчас даже очень не похожие на мои собственные, раздумья начинали прокрадываться в мою глупую голову. "Вот если бы только..." — думала я иногда, накручивая на пальцы его волосы, и старательно отводя глаза, чтобы ками случайно не подслушал мои мысли. И было мне в такие минуты едва ли не горше, чем в моменты вынужденного расставания с Кадзэ-но ками. Потому что получалось так, что какой бы горячей любовью я не пылала к Повелителю Ветров, где-то в самом-самом тёмном уголочке сердца всё равно сохраняла про запас и другую в о з м о ж н о с т ь. Если бы в один прекрасный день Хикари-но ками вдруг начал, например, ревновать, скандалить, прятать телефон, запирать меня на ключ... нет, до таких крайностей, конечно, доводить не стоит, но если б всё-таки я смогла хоть чуть-чуть почувствовать, что нужна ему здесь не только в качестве "женщины на хозяйстве" с включёнными в обязанности интимными услугами... Нет, разумеется, на любовь тут я даже не надеялась, но любое искреннее чувство Коо-чана, порождённое его собственным сердцем, а не какой-то там неизвестной необходимостью, послужило бы мне хорошим сдерживающим фактором.

Дело в том, что мой хронический идиотизм и безграничная вера обещаниям Кадзэ-но ками всё-таки начали потихоньку выветриваться, и уже после третьего своего неудачного побега из "Берлоги отшельника" я твёрдо усвоила, что так легко и быстро он ко мне не вернётся. Другое дело, что я всё равно продолжала упорно цепляться за остатки этой веры, однако, уходя теперь из "Берлоги отшельника", постоянно держала в голове царапающую мысль о довольно скором возвращении, что, к слову сказать, ничуть не облегчало мне вынужденного расставания с Кадзэ-но ками, когда оно наступало. Вот и получалось, что эти краткие свидания не приносили мне ровным счётом ничего, кроме постоянного растравления одних и тех же ран. Ничего, кроме постоянной боли. Но и отказаться от них я не могла — это было бы равносильно добровольному отказу от воды или от воздуха. Однако эта непрерывно зудящая боль так или иначе требовала справедливого возмездия
— не важно, кому и за что, — я просто обязана была на ком-нибудь отыграться. А поскольку самая удобная "мишень", невозмутимый Хикари-но ками, благодаря своей отстранённости, оставался недосягаем для моих нападок, желание раздолбить в крошку этот пресловутый ледяной панцирь, за которым он прятал настоящего себя, завладело всеми моими мыслями, превратившись со временем в навязчивую идею. И, сказать по правде, я совершенно не знала, что в конце концов буду в случае удачи делать с открывшейся мне истинной сущностью светлейшего ками — прильну ли к нему и буду молить от убежище там, в его сердце, или же со всего маха ударю побольнее в то же самое сердце, оставшееся без защиты. Не со зла, нет, просто потому, что он каким-то непостижимым образом вдруг вырос прямо посреди моего огромного неуправляемого чувства к Повелителю Ветров, преграждая ему дорогу и заставляя искать обходные пути, как обломок скалы, свалившийся в узкую речку.

Тогда я не сразу поняла это, но в действительности всё было именно так: Коо-чан просто оставался тут со своими уютными тёплыми плечами, долготерпением и снисходительной доброжелательностью, и я уже не могла вот так вот запросто забыть о нём, как о чём-то незначительном, выкинуть из головы и никогда не вспоминать. Неважно, какое блаженство или какую боль приносили мне свидания с Кадзэ-но ками, где-то на краю сознания, безжалостно затолканные туда разворачивающимся маховиком реальности "здесь-и-сейчас", всегда шуршали и копошились, как испуганные мыши по норам, мысли о том, другом ками. Я невольно сравнивала этих двоих в каких-то абсолютно бестолковых бытовых мелочах, и чем дальше, тем смелее. И иногда даже (да-да, бывало и такое! — правда, пока ещё не слишком часто) эти сравнения были в пользу Коо-чана. И при всём этом однажды до моего сознания дошло, что я до смерти боюсь одной вещи. Боюсь в конце концов влюбиться звёздный свет Хикари-но ками...

...Однако, прежде чем мне удалось осуществить свою заветную мечту и сокрушить дурацкий ледяной панцирь Коо-чана, случилось одно маленькое и на первый взгляд незначительное событие, которое косвенно помогло мне. В то время уже наконец-то закончилась грустная тягомотная осень и уже вовсю приближалось Рождество.

Работы в храме не предвиделось до самого Нового года, нашитых мной за прошедшую осень мешочков, наверное, вполне хватило бы на несколько лет, поэтому Младший Первосвященник торжественно объявил всем о начале рождественских каникул, собрал чемоданчик и укатил вместе с братом на горячие источники. Оставленный без строго братского надзора Мидзу-но ками, стремительно переборов свою крайнюю нелюбовь к сновидческому Токио, собственной персоной заявился в "Берлогу" с сообщением, что на ближайшие дни он запланировал несколько "весёленьких праздничных вечеринок" в храме, на которые мы с Коо-чаном особым образом НЕ приглашаемся, и по плотоядному блеску в глазах сияющего ками вовсе не трудно было догадаться почему. Ведь мы тут почти что как женатая пара, а женатые пары обычно не зовут на оргии. Однако ж "помочь дорогому ками в организационных вопросах — святая обязанность тэнши", поэтому весь остаток того дня и добрую половину следующего, мне пришлось сопровождать "дорогого ками" по бесконечным магазинам и предпраздничным распродажам. Коо-чан под каким-то благовидным предлогом ухитрился-таки вовремя слинять.

Не скажу, что тотальный шоппинг под ручку с самым прекраснейшим из мужчин такое уж неприятное занятие, однако всё-таки утомительное, и в этом был его главный минус. Ками непременно должен порадовать подарками своих "деточек", а "деточек" у ками много, поэтому к концу второго дня я уже еле волочила ноги, стараясь не потерять из вида в толпе знакомую спину перед собой, и с грустью думала, что вот теперь мои бедные рученьки, растянувшиеся под тяжестью пакетов и свёртков, навсегда останутся длинными, как у мартышки. Наверное, это даже в чём-то будет удобно, во всяком случае, хоть немного компенсирует мой маленький рост — например, я смогу доставать посуду с верхних полок без помощи Коо-чана или выгребать из-под дивана завалившиеся туда обёртки от шоколадок, не двигая его, или даже...

— Ты смотри-смотри, какая штучка! — восхищённо ахнули резко остановившиеся лопатки Мидзу-но ками, в которые я, размечтавшись, впечаталась лбом.

— А? Где? — послушно завертела я головой во все стороны.

— Ну вон же! Вон там витрина! — промурлыкал ками, и уже в следующую секунду чуть ли не за шкирку втащил меня в соседний магазинчик.

"Штучкой" оказался симпатичный белый свитерок из кроличьего пуха, мягкий и тёплый.

— А на ощупь он ещё приятнее, чем на вид! — радостно проворковал Мидзу-но ками, легонько поглаживая пальцами рукав. — Но померить надо обязательно, — добавил он, решительно заталкивая меня в примерочную вместе со свитерком. Я только и успела, что уронить на пол часть покупок, иначе занавеска за мной просто не закрылась бы.

— Очень миленько, Саку-чан! Я знал, что тебе непременно пойдёт, — констатировал ками с довольной улыбкой, когда я вновь предстала пред его очи.

— Миленько-то миленько, — согласилась я, — но подарок опять незаслуженный, и мне опять неловко...

— Брось, девочка моя, незаслуженных подарков не бывает. Уже одно то, что ты составила мне компанию вчера и сегодня, заслуживает поощрения, разве нет? Жаль правда, что это всего лишь свитер, и я не могу подарить большего... ну, такого, о чём ты сейчас действительно мечтаешь... Но, знаешь, я думаю, что даже серьёзные девушки, вроде тебя, должны время от времени надевать что-нибудь миленькое, и тогда кое-какие из их сокровенных желаний обязательно сбудутся. Да-да, я совершенно уверен: белый — твой счастливый цвет! Носи его чаще.

Тогда я не придала особого значения его словам. Так или иначе, все мои мысли и желания в тот момент действительно были сконцентрированы на таком, чего не в силах был изменить даже Мидзу-но ками. Повелитель Ветров куда-то пропал и не давал о себе знать уже больше двух недель, я беспокоилась, что его любовь начала остывать, и все эти дни желала только, чтобы он позвонил. Конечно, Сияющий ками, по запаху распознающий желания всего сущего, знал об этом без лишних слов. Но знал он также и о других моих желаниях, о которых сама я в тот момент и думать забыла. И, разумеется, не только о моих...

И вот прошло Рождество, и Новый год, и уже совсем близко был День святого Валентина, а я так и не нашла случая "выгулять" подарок Мидзу-но ками. Белый свитерок действительно был очень миленьким, и подчас, когда я выбирала что надеть на прогулку с Коо-чаном или на очередное свидание с Повелителем Ветров, он попадался мне на глаза, но я почему-то всегда откладывала его в сторону, решая, что в данный момент это будет как-то чересчур миленько, либо даже неуместно миленько. Свитерок терпеливо ждал своего часа, и однажды его время пришло...

Один только раз за всё время Коо-чан воспротивился моей встрече с Кадзэ-но ками. Тот как ни в чём не бывало объявился накануне Дня всех влюблённых, точнее, просто прислал смс-ку с адресом очередного любовного "гнёздышка" и временем встречи.

— Мне кажется, тебе не стоит сегодня никуда ходить.

— Что? — переспросила я, отвернувшись от зеркала и мазнув нечаянно себя тушью по щеке.

Хикари-но ками стоял в дверях ванной, скрестив руки и облокотившись о косяк, и хотя лицо его было как всегда непроницаемо-спокойным, глаза не улыбались.

— Тебе не стоит сегодня никуда ходить, — повторил он тем же ровным голосом.

— А, ну да... наверное... — пробормотала я, перерывая недра косметички в поисках салфеток. Мне даже в голову не пришло, что он может говорить серьёзно. Салфетки, хотя и с некоторым трудом, отыскались, и я спокойно продолжила краситься.

Коо-чан молча наблюдал, не меняя позы, потом так же молча перешёл вслед за мной в спальню, на кухню, опять в ванную — в общем, пока я продолжала собираться на свидание с Кадзэ-но ками, он так и ходил по пятам. Пресловутая женская проблема "что надеть?" никогда не занимала меня дольше одной-двух минут. Сегодня был канул праздника, поэтому я уже точно знала, что выберу, и даже не удивилась, когда белый свитерок, подаренный Мидзу-но ками, сам выпрыгнул мне на руки, когда я открыла шкаф. А ещё у меня была где-то тут юбочка... очень подходящая к нему юбочка...

— Ты не слышала, тэнши? Я же сказал, что тебе не стоит ходить, — в голосе Хикари-но ками послышались звенящие раздражённые нотки.

— Слышала, — буркнула я, копаясь в вещах. — С чего вдруг сегодня? Если объяснишь по-человечески, я быстрее пойму.

Меня тоже уже начинало это порядком раздражать. В конце концов, что там его так напрягает именно сегодня — плохой прогноз погоды?

— Не хочу больше смотреть, как ты потом мучишься. Когда-нибудь всё равно придётся поставить в ваших отношениях точку, малыш, поставь её сегодня.

Ну вот ещё! Я так долго ждала этого звонка, этой встречи!

— Слушай, ками, я очень благодарна, конечно, за заботу, но тебе не кажется, что ты сейчас немножечко лезешь не в своё дело, а? — спросила я примирительно, застёгивая юбку, и не без удовлетворения отмечая, что она стала чуть-чуть свободнее в поясе. — Мы договаривались, что я буду предельно честной с тобой, и я вроде бы свою часть договора выполняю старательно... Ты всегда знал где я, с кем и чем занимаюсь, и тебя это ничуть не беспокоило, так? И когда я возвращалась, то всегда выполняла все твои условия, даже если они мне... меня... ммм... не очень на тот момент радовали. Так что давай просто оставим всё как есть, ладно? В конце концов, мои страдания останутся только моими, и мне решать, когда их прекращать, а когда продлевать.

Глянув мельком на часы и убедившись, что в очередной раз прокопалась и уже довольно прилично опаздываю, я быстрым движением смела в сумочку расчёску, косметичку и кошелёк, протиснулась мимо стоящего в дверях Коо-чана и выпорхнула в прихожую. Но пока я зашнуровывала ботинки, он подошёл к входной двери и загородил путь, прислонившись к ней спиной.

— Теперь послушай ты, — начал он медленно, и от его леденящего тона у меня побежал мороз по коже. — Я сказал, что ты никуда не пойдёшь сегодня. Если я так сказал, ты сделаешь, чего бы мне это ни стоило. Я просто не выпущу тебя.

И тут я, наверное, впервые поняла, что он не шутит. Кажется, моё вожделенное свидание сегодня сорвётся? От одной этой мысли можно было сразу спятить. Слёзы ярости и обиды плотным комком подскочили к горлу, но давать им волю определённо нельзя, нет-нет, во всяком случае, не сейчас! Расплачусь — и я проиграла.

— Хорошо, — пробормотала я севшим голосом, — давай поступим так: ты отпустишь меня сегодня, только сегодня, в самый-самый последний раз, ладно? Мы договорились, он уже наверняка ждёт меня... Я обещаю, что этот раз будет последним. А? Пожалуйста!..

Разумеется, обещание вырвалось у меня с такой лёгкостью, потому что я больше никогда не планировала возвращаться сюда. Мне бы только вырваться сегодня, а там уж что-нибудь придумаю... вернусь в храм, поселюсь в чайном домике — да где угодно, лишь бы моим встречам с Кадзэ-но ками никто не препятствовал. Потому что я точно знала, что жить без него не смогу. Но Коо-чан, казалось, в ту же секунду раскусил мой отчаянный манёвр, и даже бровью не повёл.

— Мы живём в мире, где есть телефоны, Саку-чан. Позвони и отмени встречу. И если не можешь ты, я сделаю это сам.

В полнейшем отчаянье я изо всех сил пыталась спрятать слёзы, даже задрала голову, чтобы они нечаянно не выкатились. Глаза Коо-чана смотрели пристально, но казались неживыми, скрещенные на груди руки застыли, как стальные решётки. Я не знала, что делать, да и не могла ничего с ним сделать — слишком не равны силы, — но и просто так сдаться тоже было нельзя. Что ж, раз мне всё равно не справиться с ним, хоть что-нибудь предпринять я всё же могу — наброситься с кулаками или расцарапать лицо, например, — любое действие, чтобы потом оправдать себя тем, что: "Сделала всё возможное, сражалась за свою любовь до последнего". И я действительно уже сжала кулаки и почти что бросилась на него... может быть даже уже и бросилась... но тихое "крак-крак" — это был даже не звук, скорее ощущение звука, зафиксированное непонятно каким из органов чувств, — в последний момент остановило меня.

"Крак-крак" — сухой звук трескающегося льда. Ох, не зря же была я когда-то я "сосудом силы" Мидзу-но ками — способность чувствовать глубинную сущность человека, тэнши или бога остаётся с бывшими "сосудами" навсегда! "Крак-крак" — это треснула ледяная корочка, прятавшая внутреннюю сущность Коо-чана, непробиваемый панцирь наконец-то обнаружил свою критическую точку! И неужели это сделала я? У меня получилось разозлить самого Хикари-но ками? Трещинка, конечно, микроскопическая, абсолютно ничтожная, и через минуту-другую, я была уверена, ками возьмёт себя в руки и она бесследно затянется. Единственная возможность почувствовать его настоящего... единственная возможность вообще что-либо в нём почувствовать... Нет-нет-нет, ни за что нельзя дать ему опомниться так быстро! Второго шанса больше не будет. Раздумывать нельзя, надо как можно скорее ошеломить его, опрокинуть и не давать подняться!.. И я не стала больше раздумывать. Просто подпрыгнула, повисла на шее и стала целовать в губы так, как будто делаю это последний раз в своей жизни.

Мне кажется, хотя наверняка не помню, что он тихо вскрикнул от неожиданности. Будучи полностью уверенным ещё секунду назад, что ему вот-вот выцарапают глаза, Коо-чан был готов к любой выходке с моей стороны... но ни к такой. По правде сказать, я никогда ещё не целовала его т а к, да и вообще... никого, кроме Повелителя Ветров, я так не целовала. Потому что это был особенный, е г о поцелуй — сметающий, сминающий и уничтожающий — и я даже не предполагала, что смогу повторить этот эффект самостоятельно. Вся ярость, кипевшая во мне считанные секунды назад, ушла в этот поцелуй, и Коо-чан не выдержал такого натиска и пал, пал в самом прямом смысле этого слова, увлекая меня за собой на пол. До сих пор мне ещё никогда не доводилось повергать мужчину страстью в столь беспомощное состояние, и я даже представить себе не могла, какое это сладкое чувство. Он пытался освободиться — и не мог, пытался сбросить меня, но сил не хватало. Звук расширяющихся трещин — "крак-крак", "крак-крак", "крак-крак" — теперь разливался в моём сознании почти без пауз, и одна часть меня мстительно хохотала, купаясь в этом звуке, другая с нежностью, которой в себе до сих пор и не подозревала, благодарно впитывала начавшийся сочиться из трещин свет. И кто-то третий, имеющий совсем уже небольшое отношение ко мне, наблюдающий всё со стороны, удивлялся: "И ты считала его бесчувственным и холодным? Ты не ощутила тепла этих рук, ведь они так часто касались тебя? Ты не знала он тоже может чувствовать боль от твоих ласк?.."

— Стой, малыш! — резко выдохнул Коо-чан, пытаясь отстраниться. — Если ты продолжишь, я... больше не смогу сдерживаться и... испачкаю тебе юбку!

Сейчас, когда он лежал навзничь на полу, полностью раздавленный моей волей, вспотевший, растерянный, стыдящийся самого себя в своём необузданном желании, меня невыносимо болезненно укололо смесью острейшей жалости и раскаяния, но — таков закон — месть должна быть доведена до конца! Думаю, я уже тогда понимала, что могу очень горько впоследствии пожалеть о содеянном, но остановиться теперь, не дав ему испытать полного унижения, было бы признанием своего поражения.

— Стой, малыш!

Улыбнувшись, как голодная гиена, я собрала все силы, какие ещё оставались, и обрушилась на его губы, попутно стаскивая с него одежду, забыв про жалость, нежность и сожаление...

...Минут через десять я уже ловила такси на соседней улице. Недолго было заменить испачканную юбку на джинсы и на скорую руку подправить растёкшийся макияж. Коо-чан ушёл в ванную, так и не сказав мне ни слова. Может, он понадеялся, что теперь я уже не уйду? Меня трясло, но то ли от холода, то ли от значительной потери силы, я не совсем понимала. Только что я фактически изнасиловала мужчину, при этом сама даже не разделась. Но, главное, я почувствовала — совсем немного, конечно, — каков на вкус спрятанный в нём свет. И поняла, почему он его от всех прячет. В груди Хикари-но ками живёт сущность, которую на магическом сленге иногда называют "Зверь". "Зверь" — прямая противоположность Бездны. Разрушительная энергия Бездны направлена внутрь, на своего владельца, вырвавшийся из-под контроля "Зверь" становится опасен для окружающих. Хикари-но ками, ками Великого Равновесия, выбрал единственный путь, способный укротить его "Зверя", и кто знает, сколько усилий потратил на это. И мне, так бессовестно вмешавшейся в его сердце, было теперь по-настоящему за него страшно...

***

Разумеется, я смогла бы признаться Кадзэ-но ками в том, что натворила, только если бы мне грозило, например, отсечение головы за опоздание. А так меня только наградили несколькими сочными и не вполне ласковыми эпитетами, абсолютно в фирменном стиле сурового ками. Весь вечер я под разными предлогами убегала "на секундочку", чтобы позвонить Мидзу-но ками, но в храме, судя по всему, тоже не забыли про День всех влюблённых, поэтому он трубку не брал. Охваченная нешуточным беспокойством, я начала уже подумывать, не позвонить ли братьям, но здравый смысл слишком настойчиво советовал этого не делать, и не прислушаться к нему было бы величайшей глупостью. Только к полудню следующего дня, воспользовавшись несколькими минутками, когда Повелитель Ветров пошёл вниз купить сигарет, мне наконец-то удалось дозвониться до Сияющего ками. Вот уж никак не предполагала, что смогу изложить всё случившееся максимум в шести-семи предложениях, но время поджимало, и я изо всех сил постаралась.

— Не стоит волноваться об этом, Саку-чан! — ответил мне совершенно безмятежным тоном Мидзу-но ками. — Коо-чан не маленький мальчик, он бы ни за что не позволил своему "Зверю" выйти из-под контроля.

Но успокоить меня, отчаянно рисовавшую себе прошедшей ночью всякие ужасы, было не так-то легко:

— Но я ведь сама... то есть даже моих жалких сил хватило, чтобы почувствовать его "Зверя", ками! Насколько серьёзно я могла повредить защиту?

— Ой, девочка моя, да всех твоих сил не хватило бы, чтобы вообще хоть как-нибудь её зацепить! — рассмеялся ками. — Не надо недооценивать Коо-чана. Он прошёл посвящение в прошлом году, а значит, ничья помощь ему теперь не требуется, ни моя, ни уж тем более твоя, понимаешь?

Умом я это, конечно, понимала, но, положа руку на сердце, всё ещё не могла убедить себя, что проблемы не существовало с самого начала.

— Ками, но ты можешь хотя бы позвонить ему, а? На всякий случай... Я бы сама, но...

— ...но тебе очень стыдно, да, Саку-чан? — закончил он за меня фразу. — Или тебе всё-таки страшно? А, девочка?

— Ну не знаю, может быть и то, и другое! — прошептала я торопливо, услышав за дверью шаги возвращавшегося Кадзэ-но ками. — Всё, не могу больше говорить, но ты всё-таки позвони, хорошо?

— Хорошо, — коротко ответил Сияющий ками и сам повесил трубку.

И хотя я знала точно, что раз он пообещал, то непременно позвонил, следующие четыре дня провела крайне неспокойно. Неожиданно вдруг оказалось, что мне сейчас совсем не до любви и тем более не до сладких утех, пока я не встречусь и не поговорю с Коо-чаном. Моё долгожданное романтическое свидание было безнадёжно испорчено. Естественно, Кадзэ-но ками не мог не обратить внимания на то, что со мной творится что-то неладное, и несколько раз пытался добиться, в чём дело, но я удачно вывернулась, списав всё на приближающееся циклическое недомогание. Он немного удивился, потому что никогда раньше не замечал, чтобы недомогания у меня протекали подобным образом, однако настаивать с дальнейшими расспросами не стал. Может, поверил, а может, просто не придал большого значения. В последнее время в нём начала появляться какая-то не слишком приятная холодность — не та, напускная, которой он прикрывался раньше, а настоящая, отчуждённая холодность. Я старалась не замечать её, убеждая себя, что всё это выдумки моей хронически глупой головы. Ведь совсем недавно же он говорил мне, что любовь так быстро не проходит, обещал, что вернётся... И поэтому, когда спустя четыре дня опять пришло время расстаться, я совершенно искренне ревела на его на плече от того, что мои ожидания снова не сбылись, а надежды не оправдались...

...Минут пятнадцать я простояла в нерешительности с ключом в руке перед дверью "Берлоги". Ведь помнила же, что ни за что на свете не собиралась сюда возвращаться, но ноги сами привели меня уже привычным маршрутом домой. Д о м о й? Странно, конечно, было называть этим словом временное убежище, и даже не моё, а ками, который по доброте душевной приютил меня. Раньше казалось, что мой дом в мире сновидений мог быть только в нашем загородном храме, но уже очень давно я не чувствовала себя там в своей тарелке — наверное, слишком много тех же самых пресловутых несбывшихся ожиданий похоронила я в своё время под священной сакурой: Мидзу-но ками больше не был моим ками, Повелитель Ветров не заботился обо мне, как раньше, и братья-первосвященники были явно недовольны тем, как до сих пор исполнялись обязанности каннуси... Вот и получалось, что единственным местом, где меня действительно ждали безо всяких условий, была "Берлога отшельника" Хикари-но ками. Но ждали ли меня там сейчас, после всего, что я натворила? Вот это был большой вопрос...

Поглубже вдохнув и решительно смахнув выступившие слёзы, я повернула ключ в замке. Услышав щелчок выключателя в прихожей, Момотаро вылезла из-под вешалки, вальяжно вытягивая лапки, сладко зевнула и негромко мурлыкнула в качестве приветствия. Не раздеваясь, я присела и почесала хвостатую между ушками. Ни пальто, ни ботинок Коо-чана в прихожей не было. Разувшись, я прошлась по квартире, попутно включая везде свет. На диване валялись подушка и скомканный плед — значит, хотя бы одну ночь из прошедших он спал здесь. В спальне на кровати лежала моя юбка, аккуратно сложенная и чистая — значит, он выходил на улицу и даже сам дошёл до химчистки. В ванной на зеркале красовалась уже засохшая аккуратная клякса пены для бритья, сиротливо лежала забытая на раковине зубная щётка, небрежно брошенное полотенце съехало одним концом корзину для белья. Зато на кухне царил относительный порядок — ни одной грязной чашки, ни одной пустой пивной банки под столом. И хотя это было не совсем привычно, всё же особого беспокойства тоже не вызывало, — иногда, если Коо-чан пребывал в хорошем расположение духа, он мог переплюнуть любую опытную хозяйку по части уборки... Но несмотря на то, что дома всё оказалось в порядке, щемящее чувство пустоты дышало мне в лицо из каждого угла. Впервые за всё время я возвращаюсь от Кадзэ-но ками в пустую "Берлогу", и вот стою теперь, растерянная, посреди кухни, всё ещё в пальто и с сумкой в безвольно повисшей руке, и совершенно не знаю, что делать дальше. Момотаро, сопровождавшая меня из комнаты в комнату, уселась возле стола и выжидающе смотрела, задрав головку. Для чего-то, плохо понимая, для чего именно, я открыла холодильник и заглянула внутрь. Что ж, продуктов явно поубавилось, значит, он ел... На средней полке, как всегда, стояли мисочки с заранее приготовленным ужином, заботливо накрытые пищевой плёнкой. "Ну да, по части еды Коо-чан всегда был особенно внимателен", — подумала я, закрывая дверцу. И через секунду опять её распахнула. Две!! Две порции заранее приготовленного ужина стояли на средней полке, заботливо укрытые пищевой плёнкой! Громко зашмыгав носом, я опустилась на пол и уткнулась лбом в металлическую дверцу...

Хотя я услышала, как щёлкнул замок, но так и не смогла заставить себя подняться на ноги, настолько страшно и стыдно было мне в тот момент повернуться и взглянуть в лицо Коо-чану. Ничего не говоря, ничего не спрашивая, он просто медленно вошёл и опустился на пол рядом со мной. Минуты две-три мы так и сидели молча, не решаясь посмотреть друг на друга. Потом он всё-таки произнёс тихо-тихо, почти над самым моим ухом:

— Ну ты пальто бы хоть сняла...

И легонько привлёк меня к себе. Но страх отступил только тогда, когда я как следует, полной грудью, вдохнула его запах, ощутила щекой шершавую шерсть свитера и с нескрываемым облегчением уткнулась мокрым лицом ему в плечо. Это был тот самый Коо-чан — я всем существом почувствовала это — мой Коо-чан! Такой же невозмутимый, с лёгким сиянием на дне улыбающихся, чуть прищуренных узких глазах, со своей непостижимой глубинной сущностью, надёжно укрытой непроницаемым ледяным панцирем под тёплой человеческой плотью. Как и сказал Мидзу-но ками, я не сделала ничего ужасного, ничего способного хоть сколько-нибудь навредить Божеству звёздного света...

Разве только...

И пришлось мне снова крепко-крепко зажмуриться, потому что в памяти опять всплыли его глаза, — такие умоляющие, почти что больные глаза! — когда он просил меня остановиться. О, эти глаза преследовали меня и днём и ночью, всё это время, пока я была с Кадзэ-но ками! Я знала, что должна что-то сказать, попытаться извиниться или как-то загладить... но комок слёз и стыда, застрявший в горле было не так-то легко проглотить. Несколько раз мне казалось, что вот-вот получится, и я, приготовившись, хватала ртом воздух, как рыба, но слова упорно не желали произноситься, и мне только и оставалось, что жалобно всхлипывать и тереться лицом о его шерстяной свитер. Ками гладил меня по спине до тех пор, пока я окончательно не успокоилась, и, в общем-то, по движениям ладони было понятно, что какие-то слова ему сейчас ни к чему. И вместо беспомощных извинений, так и не вырвавшихся наружу, я отстранилась и вдруг ни с того ни с сего брякнула:

— Как ты узнал, что я вернусь именно сегодня?

— Ты о чём это, малыш? — спросил ками, явно не понимая меня.

— Там две порции, — сообщила я, ткнув пальцем в холодильник.

— И что?.. — всё так же непонимающе поинтересовался он, но спустя мгновение сообразил и усмехнулся, легонько стукнув меня согнутым указательным пальцем по лбу. — А-а! Восхищён твоей наблюдательностью, Саку-чан! Вообще-то их там всегда две, если ты раньше не замечала. Именно потому, что я никогда не знаю заранее, когда ты вернёшься.

Я на секундочку задумалась, пытаясь как можно точнее припомнить все свои предыдущие возвращения. Действительно, ведь ни разу не случилось, чтобы у Коо-чана не оказалось приготовленной еды для меня. Будь то утро, день или вечер.

— То есть, ты вот прямо каждый-каждый день?.. — в горле снова защипало и я не стала заканчивать фразу. — А что ты делаешь с моими порциями, если... ну... если я в этот день не возвращаюсь?

— Ну, если не возвращаешься, тогда к следующему утру я сам всё съедаю.

В его прищуренных глазах полыхали весёлые искорки, но я знала — нет, не шутит. Коо-чан был слишком бережлив, чтобы выбрасывать еду, и слишком щепетилен, чтобы по нескольку дней квасить её в холодильнике.

— Слушай, это... — начала я мямлить, снова зашмыгав носом, — не знаю, как это сказать... это как-то... как-то очень трогательно... Я действительно не замечала раньше... Но в следующий раз, когда ты куда-нибудь уедешь, я тоже буду так делать! — наконец собравшись с мыслями, пообещала я от всей души.

— Нет-нет, не надо! — почти испуганно воскликнул он. — Мне, конечно, нравятся девушки с хорошим аппетитом, но если ты будешь доедать все мои порции, малыш, то скоро станешь толстенькая, как Момо-чан...

Внезапно ками осёкся и прислушался. Потом вскочил на ноги и опрометью кинулся в прихожую.

— Ах ты ж!.. — выругался он досадливо, когда спустя несколько секунд снова появился на кухне, держа в одной руке недовольно брыкающуюся Момотаро, а в другой — распотрошённый пакет, из которого свешивался уже изрядно пожёванный рыбий хвост. Теперь во всяком случае стало понятно, почему его не было дома, когда я пришла...

— Не наказывай! — взмолилась я и потянулась к кошке. За несанкционированную добычу еды хвостатой обычно грозило отлучение от миски как минимум на полдня. — Она просто существо деликатное, не захотела нас беспокоить своими проблемами.

Деликатное существо фыркнуло, но на руки пошло, и даже само потёрлось лбом о мою растопыренную пятерню.

— А ты бы пальто сняла наконец, — напомнил Коо-чан вместо ответа и полез в шкафчик за разделочной доской и ножом для рыбы. — И загляни-ка в ванную на обратном пути: у тебя тушь по всему лицу размазалась...

...После ужина меня всё-таки прорвало. Собирая со стола посуду, я задумчиво протёрла столешницу и выдала реплику, безо всякой связи с предыдущим разговором.

— Если бы я могла в любой момент поставить точку, ками, я давно бы уже это сделала.

Он не удивился такой резкой смене темы, словно бы сам только что об этом подумал.

— Я давно уже понял, малыш. Да, в принципе, и не моё это дело — ты тогда, конечно же, была абсолютно права, а жалость — совершенно не то чувство, которым следовало бы руководствоваться в подобных вопросах. И потом всё равно, даже если бы я в тот раз настоял на своём, ни к чему хорошему это в конечном итоге бы не привело... Простишь меня?

Вот как, оказывается, легко извиняться! Никаких долгих предисловий, никакого деликатного кружения вокруг да около — Коо-чан просто взял и высказал всё, что думал. А я?.. А я швырнула тряпку в мойку и изо всех сил обхватила его сзади, уткнувшись лицом в волосы.

— И ты меня прости! — простонала я хрипло, давясь рыданиями. — Я так мерзко поступила с тобой тогда!

— Что-что? — переспросил он удивлённо, пытаясь расцепить мои руки и повернуться лицом, но я вцепилась так крепко, что с первого раза ему это сделать не удалось.

— Я специально... специально тебя унизила... В слабую точку... тогда... почувствовала и ударила... И не стала останав... останавливаться, хотя ты и просил... уже поняла, что нельзя... опасно и... мерзко, так мерзко!.. И всё равно... отвратительно! — причитала я, всхлипывая всё громче и громче.

Ками удалось наконец вывернуться из моих рук, он развернулся и несколько раз довольно сильно встряхнул меня, чтобы прекратить истерику. Не знаю, понял ли он хоть что-то из моих прерывающихся плохо связанных объяснений, или просто сам догадался, о чём я говорю.

— Мне не за что тебя прощать, — произнёс он твёрдо и спокойно, заставив меня посмотреть ему прямо в глаза. — Что ты опять, глупенькая девочка, себе напридумывала? Не отворачивайся, смотри на меня! Я не ребёнок и не беспомощный калека, тэнши, слышишь? Я взрослый мужчина, и если где-то теряю контроль над собой, это происходит потому, что я п о з в о л я ю себе потерять контроль, понимаешь? И если я занимаюсь любовью на полу в собственной прихожей, прямо под входной дверью, то только потому, что меня в тот момент всё более чем устраивало. Смотри на меня, малыш, не три глаза! При чём здесь ты, какое-такое унижение, и что такого мерзкого ты, по твоим словам, сделала? Или ты считаешь, что доставить удовольствие мужчине — отвратительно?

— Да я же специально набросилась на тебя тогда! — зажмурившись, выпалила я. По всей вероятности, тряска возымела-таки эффект, во всяком случае язык стал слушаться гораздо лучше. — Эта ледяная корка внутри тебя... страшная... так пугает... я никогда не знаю, что ты на самом деле думаешь, что чувствуешь... и я ненавижу свою беспомощность перед этой твоей блистательной несокрушимостью — слышишь, ками? — ненавижу! Поэтому захотела сокрушить тебя... размазать прямо там, по полу...

— Глупенькая! Глупенькая и наивная девочка... — пробормотал он тихо и почти ласково.
— Я даже не удивлён, что в тебе всё это время кипели такие жуткие страсти. Удивительно, что ты так долго могла их сдерживать.

— ...И я совершенно искренне думала, что у меня это получилось, потому что увидела твои глаза...

— И как последняя трусиха, моментально смылась с места преступления? Даже не захотела остаться, чтобы поглумиться над трупом, потыкать палкой в глазницы, например? — шутливым голосом поинтересовался он.

У меня аж дыхание перехватило от такой резкой смены тона. Несколько секунд я беспомощно хлопала глазами, словно налетела на невидимую стену.

— Поразительно, ками, ты ещё иронизируешь?! — наконец выдавила я, собрав-таки снова в кучу разлетевшиеся мысли.

— Ну не плакать же мне теперь из-за твоих неуёмных фантазий, малыш!

Шутливый тон, как мне показалось, был явной тактической ошибкой, потому что, выбив меня из колеи, он одновременно и свёл на нет весь положительный успокоительный эффект от тряски, и у меня снова из глаз градом покатились слёзы. Но на сей раз это были скорее спасительные слёзы, после которых неминуемо наступает облегчение. Увидев, что я снова принялась тереть глаза, Коо-чан вздохнул и рассмеялся тёплым, каким-то даже слишком непривычно-тёплым, смехом, и прижал мою голову к груди.

— Если бы ты вдруг начала писать романы — с такой-то фантазией, — я вложил бы в это дело деньги и мы моментально бы озолотились, — продолжал он подтрунивать надо мной. — Поразмышляй над этим на досуге, хорошо?

— Пренепременно поразмышляю, — всхлипнув, сварливо пробурчала я ему в свитер....

И всё. На этом инцидент по умолчанию был полностью исчерпан, и в дальнейшем мы, также по взаимному умолчанию, в разговорах старательно обходили эту тему стороной. Конечно, Коо-чан был полностью прав — ну куда мне было соваться со своими жалкими силёнышками, чтобы сокрушить самого ками Великого Равновесия? Смешно и думать. И в то же время... особенно, когда мне вспоминались вдруг те его глаза... Почему он так резко свернул тему, когда я заговорила о глазах? Неужели всё-таки почувствовал, как и я тогда, что где-то его блестящая несокрушимость всё-таки дала слабину? Маленькую-маленькую, совсем крошечную, но всё же..?

Но пока что всё шло своим чередом, и после такого фееричного недоразумения и такого же фееричного примирения в нашей жизни и в наших отношениях ровным счётом ничего не изменилось, и даже в спальне всё оставалось в заранее определённых чувственных рамках. Не скажу, что я не испытывала при этом сожаления — попробовав один раз по-настоящему вкусное "блюдо" на полу в прихожей, мириться с привычными постными "кушаньями" стало ещё тяжелее, — но в то же время кое-что неуловимо изменилось и в лучшую сторону. Во всяком случае, теперь мне больше не приходилось ждать, когда Коо-чан уснёт (или сделает вид, что уснул), чтобы тихонечко поплакать в уголочке. Просто плакать почему-то больше не хотелось...