2.5 Мемуары тэнши: Возвращение

...Итак, с зонтом и ключами, совершенно ошалевшая, я вылетела из "Берлоги отшельника" в серый, сочащийся влагой город. При этом, никаких особенных мыслей или чувств не было, я просто бесцельно неслась по улицам, не разбирая дороги, и не пытаясь предпринять никаких, даже самых ничтожных, попыток успокоиться и хоть как-то взять себя в руки. Обитатели сновидческого Токио, такие же смурные и влажные, как и весь их город, укутанные шуршащим целлофаном дождевиков, ощетинившиеся прозрачными зонтами, как по команде расступались, уступая дорогу взъерошенной иностранке, и наверняка многие из них оборачивались и провожали меня недовольными взглядами — я спиной ощущала эти потоки неприятия, — но в данный момент мне было настолько безразличны их представления о хороших манерах, что я не только не сбавляла темпа, но и наоборот, словно назло ускоряла шаг в наиболее людных местах.

(читать дальше)Однако же давно отвыкшие от продолжительных нагрузок ноги и лёгкие очень быстро напомнили о себе болью и одышкой, и поневоле пришлось пойти медленнее. Одновременно с этим ко мне постепенно начала возвращаться способность соображать и анализировать, и уже через несколько минут я поняла, что успела уйти достаточно далеко от дома Хикари-но ками, и что возвращаться обратно мне сейчас хотелось бы меньше всего. Ботинки, пусть и на не очень высоких, но всё-таки достаточно ощутимых каблуках — не самая удобная обувь для интенсивной ходьбы. Наверное, именно это пытались сказать мои гудящие ноги, но оставаться на месте в данных обстоятельствах я просто не могла. "Бежать, бежать!" — требовало сердце, поэтому я, не особенно задумываясь над тем, что буду делать дальше, но всецело подчиняясь этому внутреннему зову, добрела до остановки и села в первый же подъехавший автобус, не заботясь о маршруте и даже не пытаясь запомнить его номер.

В руках я по-прежнему сжимала мёртвой хваткой ключи от "Берлоги" и зонт, который, к слову, так и не раскрыла, хотя всё это время с неба прилично лило, а вот сумки с телефоном и, самое главное, с кошельком, разумеется, не оказалось, потому как я, само собой, даже не вспомнила про неё, впопыхах убегая от Хикари-но ками. Таким образом, спонтанно возникшее намерение прокатиться в общественном транспорте чуть было не сорвалось, но меня выручила ещё одна многолетняя привычка рассовывать полученную со сдачей мелочь по карманам — обнаруженных там монеток вполне хватило на билет до конечной остановки. Свободных мест в салоне было предостаточно: видимо, самый разгар рабочего дня и отвратительная погода не способствовали желанию токийцев проехаться куда-либо в автобусе. Выбрав себе место в конце салона у полузапотевшего окна, я съёжилась на сидении, прижалась лбом к стеклу, исчерченному снаружи мелким пунктиром капель, и, легонько покачиваясь в такт движению, попыталась мысленно переварить всё то, что случилось со мной этим утром.

Я изо всех сил пыталась успокоить разум и сконцентрироваться на планомерном обдумывании ситуации, но эмоции продолжали непрерывно захлёстывать сознание, раз за разом разметая все баррикады, возводимые волей. Мало того, что все слова и признания, произнесённые сегодняшним утром Хикари-но ками, смешались и перепутались в моей голове, чувства оказались в ещё большем бардаке, и прямым следствием этого стала внезапно возникшая и разраставшаяся теперь с каждой минутой глобальная внутренняя дезориентация. Проще говоря, тогда, остужая лоб, разгорячённый бесплодной битвой, которую вели друг с другом мои чувства и воля, о влажное автобусное стекло, я чётко понимала только то, что некоторые прошлые суждения и выводы, на которые привыкла опираться ранее в поисках сути происходящих со мной и вокруг меня событий, на деле оказались, как минимум, лишёнными оснований. Живя себе тихонько и беззаботно в "Берлоге отшельника", я потратила многие и многие часы, пытаясь реконструировать некую цельную картину последних нескольких месяцев моей жизни, при этом воссоздавала недостающие фрагменты, прикладывая к наличным фактам элементарную логику, анализ и личный опыт. Таким образом, я успешно создавала некое подобие цельности, но загвоздка была в том, что эта цельность лишь КАЗАЛАСЬ мне логичной и правильной. В реальности же не существовало ничего даже близко похожего. Я строила умозаключения, не принимая в расчёт существование ВОЗМОЖНОСТЕЙ там, где по всем признакам, как мне казалось тогда, их не должно было быть, и наоборот, без колебаний мысленно вычерчивала жёсткие событийные схемы, основываясь при этом на заведомых иллюзиях. И сейчас, получив, наконец, от Хикари-но ками часть так недостававших мне ранее фрагментов реальности, я вдруг с горечью увидела, как эти тщательно выстроенные логические башни рухнули у самого основания, обманув в очередной раз моё извечное человеческое желание незыблемости.

"Нет постоянства. Нет совершенства. Нет вечности" — эта аксиома была основополагающей на пути познания Мидзу-но ками, и мне, призванной и окрылённой им когда-то, следовало бы до конца своих дней старательно придерживаться этой истины. Наверное, я и смогла бы... если бы отречение не состоялось. Но Кадзэ-но ками, не опровергая ни одного закона мироздания, тем не менее навсегда лишил меня способности безропотно принимать что бы то ни было. Именно он, не говоря ни слова, показал мне превосходство Воли и сокрушающую силу Истинного Желания, и теперь я не могла внутренне смириться ни с одним постулатом, ни с одним законом. Потому-то, понимая, что постоянства нет, я всё равно усиленно его ЖЕЛАЛА, невзирая на все ожидающие меня — это-то я отлично знала — наказания судьбы, причитающиеся мятежникам. Воистину, безболезненно жить в Плывущем мире могут одни только бессмертные боги. А я была всего лишь бестолковой тэнши, которая собственной волей отреклась от предначертанного Пути и теперь оставлена на произвол судьбы прямо посреди незнакомой дороги. Вот он, прямой результат того, что я осмелилась бросить вызов Космосу и при этом сумела-таки удрать от возмездия Бездны: на этом пути я одним махом потеряла веру, опыт и силу духа, лишилась спокойствия и радости, проиграла везде подчистую, проиграла даже самой себе и собственному сердцу. Маленький глупый цветок, упрямо выросший посреди пыльной дороги, — да, пожалуй, это было очень меткое сравнение, дорогой ками! Ничтожная смертная тэнши с обескровленными крыльями, присвоившая себе право влюбиться — истинная моя сущность в мире сновидений, — ныне лежала поверженная посреди выбранного Пути, придавленная обломками собственных заблуждений, и ей было сейчас не столько страшно, сколько пусто, и не столько одиноко, сколько холодно... Так чувствовала я себя, рассекая дождливую паутину сновидческого серого Токио, в чреве похожего на гигантскую бесхвостую креветку автобуса. Тогда — только чувствовала, все образы и выводы пришли, разумеется, гораздо позже...

Наверное, чтобы суметь справиться со всем этим сейчас или, по крайней мере, просто почувствовать облегчение, мне надо было только вернуться в "Берлогу отшельника", прильнуть к Хикари-но ками и от всего сердца поблагодарить его за то, что он рядом. Если и было в последние недели что-то реальное, полновесное и согревающее в моей жизни — оно было принесено Коо-чаном. Он никогда не опровергал законов и не черпал силу в созидании или в мятеже — он всегда был как бы вне закона, и в то же время сам был закон. Подсознательно я чувствовала, что одно присутствие рядом светлейшего ками сдерживает поток вселенского возмездия, угрожающе нависший сейчас над моей бестолковой головой, вероятно даже здесь имело место что-то вроде взаимного гашения двух равноценных по силе влияний. И если, кроме Коо-чана, мало кто мог бы помочь мне пережить поражение с наименьшими потерями, я должна была бы, по всем разумным соображениям, с радостью и благодарностью принять его. Так, наверное, было бы правильнее всего... Но как раз в тот момент, когда мне надо было просто сделать это, я неожиданно сама для себя, вдруг почти возненавидела светлейшего ками, и так сильно, что до сих пор не выветрившиеся ощущения от утренних прикосновений его рук заставляли меня судорожно съёживаться, как при воспоминании о чём-то гадком. Ответ на вопрос, за что же бедный Коо-чан удостоился вдруг такого отвращения, я смогла найти значительно позже, когда, успокоившись и окончательно придя в себя, прокручивала в памяти весь тот день с самого утра в мельчайших подробностях, но тогда, удирая из "Берлоги", я, разумеется, ещё не могла понять, что со мной происходит. Может быть, и не хотела понимать. Но ощущение пустоты и холода перестало быть абстрактным и еле уловимым как раз в тот самый миг, когда я приняла решение пойти навстречу желаниям Хикари-но ками, превратившись в доминирующее ощущение всех моих воплощений во всех мирах разом. Поэтому я и побежала, безотчётно, не останавливаясь, просто бросилась, куда глаза глядят, хотя отлично осознавала, что этот бег не согреет сердце и быстро сменявшие друг друга пейзажи за окном автобуса не заполнят мою внутреннюю пустоту. Я просто бежала, бессознательно следуя примеру Фореста Гампа. И слова светлейшего ками: "Кадзэ-но ками отдал тебя мне", послужили мне отличным стартовым выстрелом. В маленьком мирке моего сердца, если там не будет больше сигаретного дыма, "единорога", ругательств и цветочков, я могла только бежать что есть сил, чтобы не сойти с ума в пустоте и не замёрзнуть насмерть в чужих объятьях. В маленьком мирке моего сердца на самом деле никогда не существовало возможности Третьего Пути...

Не могу даже примерно представить, сколько времени я провела в автобусе и далеко ли успела уехать, но до конечной остановки я так и не добралась: резкое ощущение тошноты неожиданно вонзилось в сознание — вероятно, меня укачало, — поэтому на ближайшей остановке пришлось снова выбираться во влажную тусклость осеннего мегаполиса. Меланхолично провожая взглядом медленно уплывающий в неизвестность расцвеченный огоньками автобусный зад, я одновременно отметила про себя, что район вокруг был мне абсолютно незнаком. Что ж, наверное, это и к лучшему... Смог, туман, повисшая в воздухе плотной пеленой дождевая влага и низкая облачность полностью погребли под собой высотные здания - единственный мой более или менее надёжный ориентир в этом огромном перенаселённом городе. Ещё немного я постояла на тротуаре возле остановки, словно бы не решаясь сойти с места и окончательно разорвать последнюю тонкую ниточку, мой единственный способ вернуться к исходной точке, но кто-то, проходя мимо, случайно задел меня плечом, и я, повинуясь какому-то смутному инстинкту не препятствовать общему течению, тут же влилась в поток пешеходов и двинулась вместе с ним к перекрёстку. Итак, моё бегство в никуда спонтанно продолжилось...

Дождь усиливался с каждой минутой, постепенно перерастая из надоедливо сеющей мороси в средней интенсивности ливень, однако я по-прежнему шла, не раскрывая зонт. Собственно, я просто-напросто так и не вспомнила про него. Увлёкший меня поток людей-призраков в шуршащем целлофане вскоре как-то незаметно поредел. Должно быть, из оживлённого городского района меня занесло в более тихие кварталы, хотя какой-либо существенной перемены в окружающем ландшафте не произошло. Мимо железнодорожной станции, автобусных остановок и парковок, мимо кафе и маленьких кондитерских лавочек, мимо больших комбини и скромных частных закусочных я брела под дождём из ниоткуда и в никуда, скользя безучастным взглядом по проплывающему в лужах отражению собственных ног. Мокрые пряди прилипли к лицу, плащ и джинсы тоже промокли насквозь и при каждом шаге я явственно чувствовала, как хлюпает в ботинках вода. Улочки, по которым я шла, становились всё более тихими и малолюдными, и за исключением нескольких, видимо особо невезучих, прохожих, мой странный вид особо никого шокировать не мог. На воздухе тошнота быстро прошла, уступив, впрочем, место другому неприятному недугу — патологической жалости к себе.

Должно быть, когда я выходила из автобуса, что-то связанное с Кадзэ-но ками случайно попало в поле моего зрения — может быть, где-то рядом проехала белая машина, похожая на "единорога", или я почувствовала запах табака, — не знаю, что это было, но с этого момента мои мысли как-то сразу и всецело переключились на него. И чем дальше я убегала вперёд по мокрому лабиринту улиц, тем быстрее восстанавливалась способность рассуждать, во всяком случае, мысли больше не путались и не наскакивали друг на друга, как собаки, запертые в одной клетке.

Я уже упоминала когда-то, что несмотря на то, что Кадзэ-но ками расстался со мной слишком резко, если не сказать грубо, я не могла заставить себя почувствовать обиду или злость. Быть может, так было потому, что мне до сих пор не была известна истинная подоплёка его решения, и в глубине души я продолжала верить, что когда-нибудь, как-нибудь, сумею заслужить прощение сурового ками. Но для начала мне надо было разобраться, в чём конкретно я могла настолько провиниться перед ним, что в одночасье вдруг угодила в такую немилость, и именно поэтому я начала усиленно возводить свои пресловутые логические башни, кривя душой даже наедине с собой и боясь самой себе признаться в том, что всё это время, на самом деле, гоняюсь за призраками и пытаюсь воскрешать мертвецов... Да, всё это время, прячась в Токио за повседневностью отражённой реальности и поисками Третьего Пути, я в действительности жила только одной мыслью: "Рано или поздно он непременно вернётся! Не может быть, чтобы всё закончилось вот так, не может быть, чтобы любовь иссякла так быстро!" И каким бы мучительным и скверным ни было это ожидание, я ждала его. Всегда ждала. Делала вид, что не замечаю отнюдь небескорыстную заботу Коо-чана, жестоко страдала, сломленная "наставлениями" Мидзу-но ками, но вплоть до сегодняшнего дня, пока одно вредное рыжеухое создание не уронило сакуру, я продолжала ждать своего язвительного и сурового Повелителя Ветров. Но теперь... теперь, когда желание Мидзу-но ками разбудить меня наконец осуществилось, и я перешагнула черту и перестала надеяться...

Почему моё божество с застывшим ледяным Космосом в глазах ни с того ни с сего решил отказаться от меня в пользу Коо-чана? Да ещё и так легко, словно я никогда не представляла большей ценности, чем вещь, не подошедшая ему по фасону... Почему наличие большого глупого сердца — главный мой недостаток, по его же словам, который, тем не менее, он всегда ценил во мне превыше всего остального, — вдруг вообще перестало иметь значение? Я не находила ответы на эти вопросы. Кроме, пожалуй, одного. Чересчур очевидного, может быть, но в то же время и единственного, который разом развеял бы все мои "почему". Но как раз в этот ответ я не верила, категорически не верила, да просто не могла поверить! И даже если вдруг на секундочку позволить себе предположить, что всё это правда... и то, что Кадзэ-но ками называл своей любовью на самом деле было... чем-то другим... Что ж... В сложившихся обстоятельствах я должна бы по гроб жизни быть благодарной ему за оказанную милость. Ведь он проявил такую трогательную заботу: не просто равнодушно вышвырнул вон надоевшую тэнши, а предварительно подумал о её дальнейшей участи, пристроив в самые надёжные руки, какие только смог найти... И почему-то именно сейчас, когда я вновь подумала об этом, но уже лишённая многих своих иллюзий, горькая обида вперемешку с бешеной яростью, так долго не желавшие выплёскиваться из глубины сердца, неожиданно прорвались наружу и целиком затопили меня.

Как раз в это время я шла по автострадному мосту через речку. Прорвавшаяся злость захлестнула меня так неожиданно, что я вынуждена была остановиться и вцепиться пальцами в перила, пытаясь побыстрее разрядить скапливающийся негатив, пока он не вышел из-под контроля. Забытый зонт при этом выскользнул из руки и шлёпнулся в лужу у моих ног. Плохо отдавая себе отчёт в том, зачем делаю это, я наклонилась, подобрала его, стряхнула грязные капли и тут же со всего размаха швырнула в реку. С глухим бульком зонт навсегда канул в переливающуюся грязно-свинцовую муть, и с этой минуты я уже не знала, дождь ли, слёзы ли заливают моё лицо. На счастье всех ни в чём не повинных людей, никого из них поблизости не было видно. Машины же, как всегда, равнодушно шелестели колёсами мимо, и сидящим в них совершенно не было дела до вымокшей женщины с трясущимися плечами, одиноко жмущейся к перилам моста.

Я сумела справиться с собой и выплакать до конца всю злость, не сходя с этого места. Но, кажется, что когда я всё-таки перешла реку, сознание окончательно решило поиграть со мной в прятки, потому что, начиная с того момента, я уже мало что помню из своих блужданий по Токио. Полностью исчезло чувство времени, я больше не ощущала ни холода, ни боли в ногах, мокрые улицы, по которым тихонько двигалась моя опустевшая внешняя оболочка, ни единым фрагментом не отпечатались в памяти, и в какой-то из отдалённых долей раздробленного сознания лишь смутно теплилось желание никогда не останавливаться. Но я всё-таки остановилась, хотя сама не знаю, что именно было тому причиной. Когда сознание начало потихонечку выплывать из небытия, я обнаружила себя сидящей на качелях на детской площадке, наверное, в каком-то парке, судя по окружавшей площадку буйной и по-осеннему яркой растительности. Дождь лил по-прежнему, я сидела совершенно одна, промокшая до нитки, утопив ноги почти до щиколоток в огромной лужище под качелями, и тихонько раскачивалась. Серая хмарь над головой была абсолютно того же оттенка, что и утром, но по каким-то едва уловимым изменениям света я поняла, что скоро уже начнёт темнеть. Однако же это меня совершенно не беспокоило, как, собственно, не беспокоило и то, что я понятия не имела, где нахожусь и что буду делать дальше.

Продолжая тихонько раскачиваться одной ногой, я задумчиво смотрела, как неторопливо растекается в разные стороны и снова сливается отражённое в луже небо. Внезапно свет изменился, оттенок неба в луже потеплел и зазолотился, словно бы где-то поблизости выглянуло солнце. Я перестала раскачиваться, и во все глаза уставилась на разливающееся вокруг моих ног золото, и в следующее мгновение очень хорошо знакомые мне кеды с неторопливым достоинством вплыли в лужу и остановились примерно в полуметре от меня. И несмотря на то, что я сразу узнала эти кеды, заставить себя поднять голову и посмотреть на их обладателя я не смогла. И даже, напротив,посильнее зажмурилась и судорожно вцепилась пальцами в цепи, на которых были подвешены качели.

— САКУРА! — позвал он негромко, и от этого глухого сипловатого голоса моё сердце подпрыгнуло и замерло, очень надолго замерло. Впервые, впервые за всё время, что мы знаем друг друга, он назвал меня полным именем!

— Эй, может хватит уже притворяться, что тебя здесь нет? Смотри на меня, когда я с тобой говорю! — бросил он раздражённо, и, мгновенно повинуясь, как повиновалась ему всегда, я вскинула голову. Под ярким солнечно-жёлтым куполом зонта надо мной возвышался собственной персоной Кадзэ-но ками, и презрительно-суровая колючесть его ледяных глаз явно не предвещала ничего хорошего.

— Где твой зонт, дурында? — спросил он, подходя ближе и рывком поднимая меня с качелей. И прежде, чем я успела опомнится...
Если бы я не была тогда на сто процентов уверена, что он только моя галлюцинация, порождённая бредящим сознанием, то окончательно, наверное, лишилась бы рассудка. Запах морского ветра, нори и табака, тёплая, такая тёплая грудь в распахнутой куртке, под свитером, в котором сейчас тонуло моё зарёванное лицо, и уверенная крепкая рука, прижимающая меня всё крепче и крепче!..

— Вот же ведь... вся, ну просто вся мокрая! — тихо ворчал он, поглаживая меня ладонью по спине.

Я отчаянно мяла руками его свитер и куртку, и не могла вдохнуть от переполнявших меня чувств. С каждой секундой, с каждым ударом его сердца, всё больше и больше становилось понятно, что никакая это не галлюцинация. Я не знала, продолжать ли плакать или начать смеяться, пусть пока фальшиво и горько, но всё-таки смеяться. И ещё я не знала, как побыстрее побороть в себе желание как следует двинуть ему коленом куда-нибудь... куда достану. Я продолжала судорожно заминать в кулаки его одежду, и из образцового хаоса моих чувств постепенно сгущалось нечто, общими чертами смахивавшее на удивление. Я уже окончательно удостоверилась в том, что обнимавший меня ками не был плодом растравленного воображения, и теперь меня начали занимать другие проблемы. Многократные "Как?" и "Почему?!" очень настойчиво закопошились в голове, словно за ниточки вытягивая следом за собой способность соображать более или менее здраво.

— П-почему ты здесь? — пролепетала я наконец дрожащими губами, оторвав лицо от его груди. — И как ты вообще нашёл меня... здесь?

— Дура, — спокойно хмыкнул ками, и дотронулся кончиками пальцев до моей шеи, сбоку над воротником. Сначала он неторопливо провёл ими несколько раз верх и вниз, от воротника до волос и обратно, потом уверенно засунул указательный палец под воротник и выудил оттуда цепочку с черепом единорога.

— С самого начала знал, что он у тебя! — проворчал Кадзэ-но ками, поднимая цепочку повыше, почти к самому моему носу.

— Я собиралась отдать... — робко промямлила я в ответ, невольно скашивая глаза следом за его пальцем.

— Да чёрта с два! — фыркнул он, дёрнув цепочку ещё выше, на уровень моих глаз.

Я была совершенно уверена, что ни одна живая душа не знала о том, что в тайне ото всех бывшая тэнши Кадзэ-но ками носит на груди глупую сентиментальную вещицу — потерянный им брелок. Мне удавалось так хорошо прятать его, что даже Коо-чан ничегошеньки не подозревал о существовании моего маленького сокровища, хотя мы фактически жили в одной квартире. А вот для сурового ками, оказывается, этот факт не был секретом. Я вскинула руки, пытаясь побыстрее расстегнуть негнущимися пальцами — только сейчас я начала чувствовать, насколько они окоченели! — замок на цепочке, но ками замотал головой, слегка хлопнув меня брелоком по носу.

— Оставь у себя. Я не дарю его тебе — слышишь? — так что не вздумай потерять! Вдруг ещё раз придётся одну дурынду разыскивать...

— А зачем? — услышав, как он ругается тут, как ни в чём не бывало, я снова начала всхлипывать от возрождающейся в душе обиды. — Почему ты вообще искал меня? Почему... ТЫ?

— Потому что одна идиотка ушла из дома без телефона! — рявкнул он, вцепившись рукой мне в плечо, и встряхнув так сильно, что с солнечно-жёлтого зонтика полетели капли величиной с горошины. — Потому что эта чёртова дурища уже без малого пять часов носится, как ошалелая, под дождём, одна, по незнакомым районам, наглухо забаррикадировав свою глупую голову от контактов с реальностью! И у неё ещё хватает наглости задавать вопросы?!

Чёрный космос на дне его глаз полыхал недобрыми искрами, но и во мне начинала потихоньку теплиться дерзкая злоба:

— Если ты говоришь о той самой идиотке, которую некий ками без зазрения совести спихнул Коо-чану, то у неё была весьма веская причина для этого, — процедила я холодно, инстинктивно дёрнув плечом, чтобы попытаться избавиться от его руки, но пальцы Кадзэ-но ками только сильнее сжались, причиняя уже достаточно ощутимую боль. Мне оставалось лишь как можно незаметнее для него скрежетать зубами и терпеть, чтобы не уронить лицо и не потерять свой дерзкий настрой. Конечно, жалкой воли смертного существа никогда не хватит, чтобы тягаться с самим Повелителем Ветров, и я проиграю в любом случае, но сейчас мне безумно хотелось всеми силами отсрочить своё поражение.

— Самая главная её причина, точнее даже сказать беда в том, что она совершенно безнадёжная дура! — раздражённо рявкнул Кадзэ-но ками. — Я выдрал бы тебя на месте Коо-чана, но боюсь, что и это тебе ума не прибавит. Ты хоть понимаешь, что если бы не этот чёртов единорожий череп, мы могли тебя и не найти, идиотка безмозглая? Заблокировать сознание — это же надо было додуматься! И где ты только научилась-то такому!

Отшвырнув мешающий зонтик подальше в сторону, ками схватил освободившейся рукой меня за другое плечо, и тряс теперь с такой силой, что я едва-едва не ощущала характерное при укачивании подташнивание. И хотя этот натиск свирепости Кадзэ-но ками был относительно лёгоньким, можно сказать, ласкающим, я моментально скисла, начисто забыв всецело владевшее мной считанные секунды назад желание ожесточённого сопротивления.

— Я не знаю, как это вышло! Я ничего такого не делала! — мямлила я, размазывая по щекам слёзы и безвольно болтаясь из стороны в сторону, как тряпичная кукла. — Я не помню! Ни черта я не помню, оставь меня в покое, мне больно, в конце концов! Какое тебе вообще дело? Ведь ты же... ты же... с ТОГО ДНЯ даже ни разу не позвонил! После всего... после отречения... ушёл, толком не попрощавшись, ничего не объяснив! Я так ждала тебя всё это время — чего только не напридумывала себе, чтобы ждать! — боялась, что разочаровала тебя, презрения боялась, а на самом-то деле... Право слово, как с вещью какой-то обошёлся!.. Зачем, ками, зачем? Даже если ты меня больше не любишь...

Он перестал меня трясти, но по-прежнему безжалостно впивался пальцами в плечи. Я не могла заставит себя поднять голову и посмотреть ему в лицо, но чувствовала, физически чувствовала, как он буравит глазами мою макушку.

— Разве я когда-нибудь говорил, что больше не люблю тебя, тэнши?

Его негромкий, ужасающе-спокойный голос прошелестел надо мной словно откуда-то из далека.

— Я когда-нибудь такое говорил? — повторил он медленно, делая ударение на каждом слове.

Он разжал, наконец, пальцы, и я испуганно вздрогнула, словно очнулась от оцепенения, и вскинула голову. Всего какое-то мгновение, но я успела поймать купающийся в горечи космос его глаз, и мне хватил этого, чтобы понять...

— Но ты же бросил меня! — испуганно закричала я, потому что прямо сейчас все логические структуры мироздания в моей голове рассыпались и летели в тартарары.

— Я сказал тогда, что не могу больше быть с тобой, тэнши. Но никогда не говорил, что не люблю тебя. Понимаешь разницу?

— Я не верю тебе! — прошептала я, пытаясь наощупь найти сзади качели. Качели нашлись, и я плюхнулась на них не глядя, стараясь изо всех сил сохранять равновесие и не кувырнуться в лужу. — Не верю! И не понимаю...

Кадзэ-но ками усмехнулся своим обычным коротким саркастическим смешком, и присел на корточки возле меня. Дождь не прекращался ни на минуту, и он уже успел основательно промокнуть, с взъерошенных остриженных рыжеватых прядок стекала вода. Солнечный зонтик унесло порывом ветра на клумбу, и он лежал там сейчас, перевёрнутый и раскрытый, собирая дождевую воду. Серый свет этого странного дня потихоньку сгущался, наступали воспетые в поэзии "мрачные осенние сумерки".

"Это сон! — промелькнуло у меня в голове. — С самого утра, когда Момотаро опрокинула мою сакуру... должно быть, я наплакалась тогда и уснула... Скоро Хикари-но ками разбудит меня и скажет, что ужин готов, а потом я, как всегда, перемою всю посуду, и мы переберёмся на диван и будем остаток вечера молча слушать "Битлз", укрывшись одним пледом. А потом я пойду спать, а Коо-чан включит тихонько свой любимый спортивный канал, достанет из холодильника пиво, и полночи будет пялить глаза в какой-нибудь дурацкий чемпионат..."

— Но я не хочу просыпаться! — сказала я твёрдо, глядя прямо в космические зрачки моей сладкой грёзе.

— А ты и не спишь, Саку-чан, - отозвалась грёза немного грустно, задумчиво подперев кулаком щёку. — Но мне бы хотелось, чтобы всё это оказалось только лишь сном...

Некоторое время мы сидели молча, послушно погружаясь вместе со всем остальным городом в мокрую ночь.

— Пошли-ка! — сказал, наконец, Кадзэ-но ками, поднимаясь на ноги. — Особенных удобств не обещаю, но надо хотя бы высушить одежду.

С той минуты, когда я решила, что сплю, реальность мира сновидений и в самом деле начала поразительным образом напоминать сон...

***

...Крепко и властно сжимая мой локоть, Кадзэ-но ками почти галопом протащил меня через весь парк, оказавшийся по счастью совсем небольшим. Напротив парка, на противоположной стороне улицы, виднелась какая-то стройка — во всяком случае, в темноте я более или менее смогла разглядеть только конструкции, напоминающие строительные леса. Ками не раздумывая двинулся прямо туда. Мы довольно долго кружили вокруг синего бетонного забора, ища, по-видимому, одному ему ведомый проход, в конце концов он буквально затолкал меня в узкую щель между блоками, без особых усилий просочился следом, и опять потащил галопом по кучам строительного мусора и застывшего раствора.

— Не переломай тут ноги, дурында! — отнюдь не заботливо бросил ками через плечо, после того, как я раз десять чуть не растянулась в темноте, запинаясь то о забытые доски, то о кучу щебня, то о торчащий из земли кусок арматуры и прочие строительные "сюрпризы".

— К-куда м-мы идём? — спросила я, задыхаясь от быстрой ходьбы и стуча зубами от холода. С наступлением темноты дождь наконец-то понемногу сошёл на нет, но на смену ему поднялся пронизывающий ветер, и промокшая одежда мигом стала тяжёлой и обжигающе-ледяной, казалось, что она буквально вмерзает в кожу. И даже столь шустрый темп перемещения, в общем-то, не спасал.

— Очень советую не тратить силы на глупую болтовню, и вместо этого резвее перебирать ножонками! — прошипел Кадзэ-но ками не останавливаясь, продолжая тащить меня вперёд, ухватив за локоть.

И поскольку я как никто другой знала, что спорить с ним бесполезно, дальнейший путь мы проделали в молчании, разумеется, если не считать коротких ёмких ругательств, ворохом высыпавшихся из сурового ками всякий раз, когда я обо что-нибудь спотыкалась.

"Надо же, как он злится!" — думала я почти с восторгом и умилением, одновременно поражаясь тому, что после всего случившегося со мной сегодня, у меня ещё хватает сил чему-то радоваться и одновременно ничему не удивляться. Да если б только утром мне кто-нибудь сказал, что несколько часов спустя Кадзэ-но ками собственной персоной снова будет брюзжать и ворчать на меня!.. Он всегда злится, когда чувствует, что переполненное сердце вот-вот выплеснется из груди, и он боится, да, страшно боится расплескаться прилюдно, и поэтому начинает фырчать и топать ногами, чтобы распугать всех вокруг, обеспечивая себя безопасным пространством для свободного выхода чувств. А вот сейчас он боится меня, не хочет, чтобы я видела, как брызжет во все стороны его сердце, и бесится, дико раздражается, потому что знает, что я никуда не уйду, не в этот раз! И, как водится, стоило только моим мыслям нащупать верное направление, как ответы на казавшиеся неразрешимыми до сих пор вопросы посыпались сами собой. О, Небо, ведь всё же было просто, настолько просто! Это неожиданное сухое изгнание без объяснений, это демонстративное желание не сталкиваться со мной, пока ещё я жила в храме, и его поведение на празднике в ночь Равноденствия, и даже то, что он ни разу не позвонил, как и бесконечные его ругательства, и эти вечные дымящие сигареты, за которыми он прячется, когда чем-то обеспокоен... Всё это, в сущности, имело одну и ту же основу: Повелитель Ветров гнал возможных свидетелей от своего расплёскивающегося сердца!

Тем временем мы обогнули строящееся здание и нырнули с торца внутрь чёрного проёма, над которым тускло поблёскивала закрашенная зелёной краской лампочка. Ками несколько раз чиркнул зажигалкой, прежде чем отыскал в темноте лестницу. Почти на ощупь мы преодолели два пролёта, выбрались через окно на строительные леса и перебежали по ним на другую сторону дома (сюда долетал свет прожекторов от ворот, поэтому почти начисто отсутствовал риск переломать себе ноги или свернуть шею), вновь нырнули в такой же тёмный проём с зелёной лампочкой, на сей раз спустились вниз на два пролёта по другой лестнице, и очутились перед ржавой железной дверью, насколько я сумела разглядеть в постоянно гаснущем крошечном пламени зажигалки. Заскрежетал поворачивающийся ключ, визгливо скрипнули петли, и практически в ту же секунду вспыхнул больно резанувший глаза яркий оранжевый свет.

— Добро пожаловать в другое измерение, тэнши! — буркнул Повелитель Ветров, быстро затащил меня внутрь и захлопнул дверь.

Это была даже не квартирка, а просто комната, с отдельным входом и без окна. Небрежно застланная узкая кровать, низкий столик, заваленный всяким хламом, четыре сложенных стопкой дзабутона в углу, а в другом углу — гордо отсвечивающий боками новенький хромированный электрический чайник, видавший виды облезлый радиатор, притулившийся у стены, — вот, собственно, и вся обстановка.

Пока я, растеряно хлопая глазами, оглядывалась кругом, Кадзэ-но ками скинул на пол мокрую куртку, придвинул радиатор поближе к кровати, откопал на столе пепельницу и блаженно закурил, откинувшись назад в беспорядочно наваленные подушки.

— Тебе особое приглашение нужно? — поинтересовался он недовольно после нескольких глубоких затяжек, видя, что я всё ещё продолжаю растерянно стоять у порога. — Раздевайся, дурында, и марш сюда!

Я медленно стянула мокрый плащ и начала озираться в поисках хоть какого-нибудь крючочка или гвоздя. Но, похоже, здесь этого добра не водилось, поэтому я последовала примеру сурового ками и расстелила плащ прямо на полу, поближе к радиатору.

— Никакой горячей ванны тут нет, еды тоже, — сообщил Кадзэ-но ками, разглядывая уплывавшую в потолок струйку дыма. — В общем-то я сразу предупредил, что удобств не будет, так что... Зато есть обогреватель и пледы, и ещё, если братишки в прошлый раз не выдули всю воду, могу организовать чай.

— Хорошо, — отозвалась я тихо, осторожно присаживаясь рядом с ним на кровать. — Где это мы?..

— А нигде, — ответил ками, раздавив в пепельнице окурок. — Говорю же: другое измерение. Этого места вообще не существует ни в отражённой реальности, ни вообще в какой-либо реальности, Саку-чан.

— Но ведь это и не иллюзия, верно?

— Верно, детка, не иллюзия. Сквозная дырка в реальности, и мы тут с тобой сейчас болтаемся, как два... а, неважно! Магии здесь вообще нет, сны не снятся и радиоволны не проникают. Удобное местечко, и хорошо, что я вовремя вспомнил о нём... Между прочим, я кажется ясно велел тебе раздеваться!

— Ну так я же вроде... или мне всё надо снять?

— Всё, что мокрое. А мокрое у тебя всё. Хотя, если есть желание сдохнуть от воспаления лёгких — валяй, не раздевайся! Ты столько времени моталась сегодня под дождём, что тебя быстренько скрутит, Суй-чан со своей исцеляющей силой не успеет даже до Токио доехать.

— Вообще-то, мысль совсем не плоха... — насупилась я, на всякий случай отодвигаясь подальше. Разумеется, это меня нисколько не спасло, и несколько минут спустя я уже обиженно сопела на кровати, закутанная в одеяло, потихонечку растирая горевшую кожу в тех местах, где пятерни Повелителя Ветров обошлись со мной суровее всего. Он же, не переставая крыть последними словами всю мою родню вплоть до шестого колена, раскладывал вокруг радиатора мокрую одежду, из которой перед этим буквально меня вытряхнул.

— Однажды я уже сказал, что лучше сам сверну тебе шею, если ты вдруг заторопишься на тот свет, — проговорил он вдруг неожиданно ровно и спокойно, закончив возиться с одеждой и вновь выуживая из кармана сигареты.

— Только это было очень давно, ками... Практически в прошлой жизни, - ответила я, не глядя на него и улыбаясь сквозь навернувшиеся слёзы собственным воспоминаниям. — Меня тогда мучили кошмары Великой Бездны и... ах, какая же это, оказывается, ерунда! Какая ерунда, по сравнению с кошмаром отражённой реальности, где тебя нет со мной...

— Идиотка! Если бы ты осознавала как следует, что такое Великая Бездна, ты бы сама себе сейчас откусила свой глупый язык за такие сравнения!

— Да, возможно, — горько усмехнулась я, натягивая одеяло на голову. — Зато я как следует осознаю, насколько сильно тебя... я тобой... болею, и совершенно не представляю, как буду жить дальше после того, что ты сказал мне там, на детской площадке...

Кадзэ-но ками докурил, задвинул под кровать пепельницу, и лёг рядом, обнимая меня поверх одеяла.

— А как бы ты жила после того, что сказал тебе сегодня Коо-чан, тэнши? — спросил он хрипло, и я всем своим существом поняла: всё, вот сейчас уже он не может больше сдерживаться, ещё чуть-чуть, и меня зальёт с головой его переполненное сердце! И мне стало страшно, когда я почувствовала, как он дрожит, обнимая меня.

— Не знаю, — прошептала я, пытаясь выбраться из-под одеяла, чтобы заглянуть в ледяной Космос и — о, как хорошо я это тогда представляла! — неотвратимо, насмерть отравиться его горечью. Но Кадзэ-но ками, по-видимому, легко разгадал этот манёвр, и продолжал крепко сжимать меня в объятиях вместе с одеялом.

— Коо-чан, конечно же, пытался был благородным, но он не знает твоё сердце, как знаю его я, поэтому и отпустил тебя одну в дождь. Когда он позвонил в храм и обо всём рассказал, тебя не было уже часа два, и когда ни я, ни Суй-чан, ни братья не смогли открыть "дверцу" в твоё сознание... Ты знаешь, что чаще всего это происходит с теми, кто умер, тэнши? Если, конечно, сознание не блокируют специально, но откуда бы у такой бестолковой дурочки такая сила и такие знания?.. Ты можешь понять, что я тогда почувствовал?

Наверное, он не ждал от меня ответа, но я ответила:

— Да, ками, я понимаю. Кошмар отражённой реальности, в которой меня больше нет.

— Если ты сейчас же не заткнёшься, я сделаю этот кошмар реальностью для всех твоих реальностей! — пообещал он сквозь зубы, и сжал меня так, что заныли все кости, и заныли отнюдь не сладко.

— Прости!.. — пискнула я и разревелась в одеяле, потому что сил сдерживаться больше не осталось.

Но, как ни странно, быстро успокоилась, и спросила:

— Значит, ты нашёл меня с помощью единорожьего черепа, да?

— Да, и большая удача, что такая бестолочь, как ты, не потеряла его где-нибудь по дороге, — глухо, но уже беззлобно отозвался Кадзэ-но ками. — Пришлось помучиться, устанавливая связь с таким мало пригодным предметом, а потом ещё носиться за тобой следом по всем этим грёбаным улицам, переулкам, пустырям... Когда-нибудь я покажу тебе на карте твой маршрут и заставлю ещё раз пройтись по нему! Пришлось даже бросить "единорога" на парковке в нескольких кварталах отсюда, потому что Саку-чан у нас, как оказалось, не признаёт прямых путей.

— Прости... — повторила я.

— Ты заткнёшься, наконец, или тебя всё-таки выдрать? Думаю, за свой побег ты ещё хорошенько получишь и от Первосвященников, и от Суй-чана, так что прибереги свои извинения для них, а меня благодари, что не убил тебя сразу, когда нашёл!

Ками неожиданно замолчал и сердито засопел мне в макушку. Я кое-как извернулась и сумела вытащить из-под плотного одеяльного кокона руку, чтобы погладить его. Мне давно уже нестерпимо хотелось гладить его.

— У тебя свитер влажный, — сообщила я ему хриплым ласковым полушёпотом, — и джинсы, наверняка, тоже... Почему ты сам не раздеваешься?

— Ну нет уж! — фыркнул ками, пытаясь одной рукой запихнуть мою руку обратно под одеяло. — Хватит и того, что ты тут валяешься практически голышом. Мне потом неудобно будет перед Коо-чаном, если что случится...

— Ах да, конечно же, как я могла забыть! - не удержалась я от сарказма, хотя прекрасно понимала, что, во-первых, мне сейчас влетит, а во-вторых, что сарказм был тут совсем неуместен. — Нехорошо пользоваться вещью, которую ты уже подарил. Хикари-но ками, понятное дело, расстроиться, и...

— Слушай, дурочка, не провоцируй меня, иначе я в самом деле разденусь! — прорычал он, наваливаясь сверху и подминая меня под себя. — И будет совсем уж нехорошо, если я таки воспользуюсь подаренной "вещью" и верну её потом Коо-чану в непригодном для дальнейшего употребления виде!

Я отчаянно завозилась, силясь сбросить его, и хотя суровый ками был тощим, и поэтому совершенно не тяжёлым, у меня ничего не вышло ни с первой, ни со второй, ни даже с третьей попытки.

— Хикари-но ками совершенно всё равно, в каком я буду виде, — пропыхтела я, задыхаясь (мне отчаянно не хватало воздуха в этом чёртовом одеяле), — потому что я туда больше не вернусь! Слышишь, ками? Дари меня кому хочешь, отрекайся хоть каждый день — с этого дня ты больше не отделаешься от меня так легко! Мне кажется, по дороге сюда я сумела кое-что в тебе понять...

— Да ты что! — рявкнул Повелитель Ветров, одним махом выдернул меня из-под одеяла и, хорошенько встряхнув, впечатал в кровать так, что у меня клацнули челюсти. Он навис надо мной, грозно буравя потемневшими (да куда уж больше-то!) глазами, и я наконец-то смогла увидеть взрывающийся яростью и обильно истекающий горечью Космос его зрачков.

— Послушай меня, идиотка! — процедил он жутким (до дрожи жутким!) леденящим тоном. — Не смей больше никогда — слышала? — ни-ког-да говорить подобных вещей. Поняла ты что-то или нет — держи свои открытия при себе и делай то, что от тебя ждут! Ты вернёшься сегодня к Хикари-но ками, как только высохнет твоё грёбаное шмотьё, и будешь с ним послушной и ласковой, без этих твоих чёртовых закидонов "люблю - не люблю", ты меня хорошо поняла?.. Да, если тебе так больше нравится, я именно что ПОДАРИЛ тебя Коо-чану, и у меня были причины, чтобы так поступить.

Всё же, видимо, лишком долго пробыла я любимой женщиной Кадзэ-но ками, настолько долго, что напрочь забыла, каким ужасающим он может быть, если по-настоящему разозлится. Но сейчас меня парализовало вовсе не от страха, нет... Его глаза обдали меня такой едкой, неизбывной горечью, что я полностью перестала осознавать себя, растворилась и канула вместе со своей болью на дно его зрачков. Ками будто что-то прочитал в моём взгляде. Он замер на секунду, потом нервно облизал губы и снова заговорил:

— Вот ты так носишься со своими переживаниями, упрекаешь меня, пытаешься рассказать, как тебе было больно... А закрой-ка на минутку свои вытаращенные глазки и попробуй представь... каково это — отрывать от сердца кусок и дарить его кому-то! Ты такая несчастненькая, потерянная и раненая, захлопнулась в себе и пошла переваривать свою боль под тёплый бок нового хозяина, я же тем временем тащил на себе не только свои, но и твои страдания, потому что сам, чёрт тебя дери, был их причиной! Представь-ка, каково это увидеть, когда любимые глазки, всегда так ярко сиявшие даже в кромешном мраке, в считанные мгновения перегорают и подёргиваются серым пеплом всего лишь от нескольких твоих слов... и каково это... пережить...

Голос Кадзэ-но ками постепенно становился тише и мягче, его опять трясло, трясло сильно, как в ознобе, но он, казалось, не замечал этого. Я лежала под ним тихо-тихо, как мёртвая, и даже, по-моему, не дышала, не моргала, только лежала и смотрела в самое сердце Космоса, беззвучно захлёбываясь лившимся сверху потоком горечи вперемешку с любовью. Он продолжил, потому что, казалось, уже и не мог остановится, пока не выговорит всё до конца:

— И вот, чтобы только не растравлять понапрасну твои раны ложной надеждой, я не мог даже лишний раз взглянуть на тебя, хотя и страшно, почти до бреда подчас, скучал... И то, что ты приняла за презрение... — знаю, потому что первосвященники не раз пытались поговорить со мной об этом, — в общем, ты напрасно беспокоилась, тэнши: я же изучил уже твоё глупое сердце настолько, что тебе при всём желании нечем будет ни удивить, ни тем более разочаровать меня, и не будь ты такой зацикленной дурой, поняла бы это сразу...

Ками говорил всё тише и тише, словно бы теряя с голосом силы, и постепенно совсем перешёл на шёпот. Одновременно всё его тело так же потихоньку обмякало, в конце концов он просто лёг на меня, прижавшись щетинистой щекой к моей щеке, и зашептал прямо в ухо, перебирая рукой волосы:

— В первое время после того, как ты перебралась в Токио, я ревновал особенно дико. Знаешь, хотя Коо-чан мне гораздо больше, чем друг, и я всегда безоговорочно могу отдать ему самое дорогое, но вот отдать тебя оказалось необычайно трудно. Даже ему... Я никогда не интересовался, как вы живёте, и, в общем-то, никто и не стремился мне об этом рассказать, но хорошо зная вас обоих, я предполагал, что вы там быстро... ну... поладили друг с другом... Да и в ночь Равноденствия вы же тогда вместе пришли. Ещё потом и сидели рядышком, воркуя как голубки... Знаешь, я, насколько помню, был тогда не очень-то вежлив, но в ту ночь мне действительно не хотелось смотреть на тебя. Не хотел случайно встретиться с тобой глазами... боялся вместо серого пепла увидеть там грёбаный звёздный свет, если ты понимаешь, о чём я...Но когда ты напилась и вдруг уставилась на меня, не отрываясь, как приклеенная... и я тоже уже был изрядно пьян, поэтому не успел отвести вовремя глаза... и никакого, даже малюсенького, намёка на свет не заметил... Как бы так сказать... мне стало досадно, понимаешь? И потом, когда Коо-чан увёл тебя спать и ВЕРНУЛСЯ, как ни в чём не бывало, к нам... Я тогда улучшил момент и под благовидным предлогом пошёл проверить, где тебя положили. И если бы ты спала в его постели, я, честное слово, ушёл бы почти счастливым, но ты спала в Правом крыле, да ещё и ревела во сне в три ручья...

Я и сейчас уже ревела в три ручья, обхватив его руками так крепко, словно боялась провалиться сквозь кровать.

— Я знала, знала, что это ты тогда принёс те лепестки! — шептала я исступлённо, давясь слезами и покрывая быстрыми поцелуями его намокшее лицо. — Я тебя почувствовала во сне! Ты снился мне, и я знала, что ты рядом, близко-близко! От тебя пахло выпивкой и табаком, и ты держал меня тогда за руку — у тебя были зажаты лепестки в ладони, и они просыпались, когда ты уходил, верно?

— Да, тэнши, да! Да! — задыхаясь твердил он, добираясь, наконец, до моих губ.

— А я их сохранила! Все-все, до единого!.. Ох, ками, я так скучала по тебе... всё это время... так скучала... невозможно... просто невозможно же!..

У Повелителя Ветров, разумеется, не ушло много времени на то, чтобы тут же окончательно выпутать меня из одеяла и всесторонне продемонстрировать, как скучал всё это время он. Здесь, в этом странном месте, где не было магии и не снились сны, мы могли любить друг друга на равных, потому что здесь также не существовало ни могущества ками, ни ничтожности тэнши, и Вселенная, потревоженная слиянием вечного с бренным, не раскачивалась вокруг нас, угрожая в любой момент развалиться на куски, как это было в самый первый раз нашего взаимопознания. И вот так вот, будучи временно отрезанными от всех остальных миров, замыкаясь друг в друге, и разделённые надвое какой-то неизвестной мне, но, по всей вероятности, очень существенной "необходимостью", мы любили друг друга на этой неуютной узкой кровати, как, наверное, никогда ещё не любили до сих пор. Не знаю, сколько прошло времени, и шло ли оно вообще. Мы любили до тех пор, пока оставались силы, и остановились только тогда, когда поначалу порывистые и мощные движения, сотрясавшие нас, плавно угасли до тихой пульсации, до лёгкого трепета. И тогда мы оба одновременно канули в тот самый сон этого странного места — в сон без сновидений...

***

...Не знаю, сколько времени мы спали, да и было ли вообще в этом странном месте что-либо, похожее на время, но я проснулась с ноющей головной болью, и тут же почувствовала, как нестерпимо жарко, почти горячо, стало в комнате. Собственное тело по ощущениям напомнило мне тушку медузы, когда я медленно-медленно сползала с кровати, чтобы выключить радиатор. Пощупав разложенную вокруг одежду, и удостоверившись, что она не стала заметно суше, я поползла на четвереньках к хромированному чайнику, в надежде отыскать в нём воду. Естественно, воды там не оказалось. Я выругалась тихонечко, очень тихонечко, но тут же услышала за спиной короткий ехидный смешок, сопровождаемый щелчком зажигалки.

— Кхя-кхя, придётся тебе потерпеть, детка! Видимо, в прошлый раз братишки-первосвященники неплохо тут посидели, раз не оставили ни глоточка воды, хотя на них это обычно и не похоже, — весело сказал Кадзэ-но ками, когда я обернулась на звук.

— Жаль... — пробормотала я тускло в ответ. — Пить очень хочется...

— Не думай об этом, и скоро всё пройдёт, — заверил ками, выдыхая дым в потолок.

Вздохнув, я вернулась обратно к расстеленной на полу одежде и задумчиво начала перекладывать её с места на место. Кадзэ-но ками продолжал молча курить, разглядывая потолок.

— И что... теперь, ками? — наконец осмелилась я произнести вслух не дававший мне покоя вопрос.

— Ничего, детка, — отозвался ками после некоторого молчания. — Ты вернёшься к Коо-чану.

— Шутишь? После всего... этого? Ты думаешь, я смогу?

— Сможешь. Ещё как сможешь. Если уж я могу тебя снова отпустить... Впрочем, теперь-то мы расстаёмся не насовсем. Мне казалось раньше, что разом оборвать все ниточки будет легче, но сейчас я понял, что это тянет за собой отчаяние, которое только усугубляет боль... Запомни, дурында моя, рано или поздно, когда сложившиеся обстоятельства целиком исчерпают себя, я приду за тобой. Слышала? А до тех пор буду время от времени навещать тебя, тем более, что Коо-чан навряд ли этому воспротивится... Такой уж у нас Коо-чан, да...

— Почему ты думаешь, что он не станет противиться? — спросила я, поднимая глаза.

— Увидишь! — загадочно усмехнулся Кадзэ-но ками, прикуривая очередную (я уже сбилась со счёта какую) сигарету, продолжая сверлить глазами потолок. Табачный дым неподвижно висел густыми клубами по углам непроветривающейся комнаты, и у меня постепенно начали слезиться глаза и неприятно засаднило в пересохшем горле.

— Ты... обещаешь мне? — спросила я, разложив на коленях мокрый плащ и теребя пальцами пуговицу. — Если я... потерплю сейчас, ты обещаешь, что потом... мы... снова?..

— Ты, наверное, слышала когда-то от Мидзу-но ками про сокрушающую силу любви, детка? — спросил он, и я уловила едва заметную горькую иронию в его голосе. — Считай, что ты меня сокрушила. Своим глупым сердцем и бараньим упорством. И то и другое я теперь не отдам Коо-чану ни за какие коврижки, буду бережно хранить до тех пор, пока ты не сможешь за ними вернуться. А ты обязательно вернёшься — ведь это же две основополагающие составляющие твоей сущности, как-никак! Ты поняла, меня тэнши? Я забираю с собой то, что делало тебя моим цветочком, до тех пор, пока мы снова не сможем быть вместе.

— Да, — прошептала я, низко-низко склонившись над плащом. В некотором роде, это было больше, чем обещание.

Мы молчали ещё некоторое время, занятые каждый своими мыслями.

— Скажи хотя бы, чего ради, ками? — нарушила я тишину ещё одним не дававшим покоя вопросом. — Ведь есть же какая-то причина? Я должна знать...

— Причина-то есть, — со вздохом ответил ками, сминая пустую пачку и отправляя её прямиком в угол с чайником, — но не думаю, что стоит тебе про неё рассказывать. Чем меньше ты будешь знать, тем меньше глупостей сможешь наделать.

— ...И вообще, ты когда-то говорил, что свой Путь я должна всегда выбирать сама, — пробормотала я откладывая в сторону плащ, но тут же машинально принимаясь выдёргивать торчащие ворсинки на рукаве кофточки.

Ками снова саркастически усмехнулся, и, свесившись с кровати, начал методично рыться в карманах валявшейся на полу куртки — видимо, надеялся найти ещё одну пачку. Проверив каждый карман раза по три, и повторив тот же манёвр с джинсами, но так и не найдя искомого, он коротко ругнулся и начал одеваться.

— Сейчас речь идёт не о ТВОЁМ Пути, тэнши, так что можешь раз и навсегда выбросить это из головы! — проворчал он, пощупав непросохшую штанину и недовольно морщась. — Чтобы тебе было проще, можешь расценивать Коо-чана как своё служение.

— Служение ТЕБЕ? — перебила я, моментально встрепенувшись.

— Дура ты, — заключил Кадзэ-но ками, пододвигая ногой поближе ко мне мои недосушенные вещи, и знаками показывая, чтобы я тоже быстрее одевалась. — У меня же нет больше тэнши: я отрёкся от тебя в присутствии четырёх свидетелей. Но, коли уж ты теперь у нас официально состоишь при храме, твоё служение может быть определено любым из нас. Я определил тебя к Коо-чану, возражающих не было — так что вперёд, детка, расправляй свои дохлые крылышки и лети уже, пока они совсем не атрофировались.

Я резко развернулась и вцепилась обеими руками в мокрые джинсы, уткнувшись лицом в его колени.

— Ну-ну, цветочек мой, всё будет хорошо, — прошептал он ласково, и тихонько погладил меня по плечу...

***

— Чёрт, надо было, конечно, одежду-то досушить... — пробормотал Кадзэ-но ками, когда мы выбрались наружу и оба затряслись от холода на пронизывающем ветру. — Но без сигарет я не смог бы долго поддерживать стабильность этой "дырки", уж извини...

Я молча кивнула, плетясь следом за ним к освещённому прожекторами выходу со стройки. То, что сигареты у Повелителя Ветров отнюдь не простые, я догадалась уже давно, поэтому, собственно, никогда активно не протестовала, оказываясь в самом эпицентре вонючего табачного облака, хотя, как уже неоднократно говорила, обычно на дух не переношу, когда кто-то курит рядом.

— Молчишь? — удивлённо бросил ками через плечо. — Странно это, что из Саку-чан вдруг не сыплются ворохом вопросы... Неужели так сильно замёрзла, а?

— Н-нормально... всё, - отозвалась я, стуча зубами. — Так она не стабильна?

— А, вот теперь я и сам вижу, что всё нормально! Слышала наверняка от Мидзу-но ками, что миры текут, как реки? Где-то сливаются, где-то разливаются, образуют пороги, впадают один в другой... Так вот, дырки в реальности, подобные той, — это как пузырьки воздуха, образованные сильным течением. Другими словами, чтобы выйти в том же месте, в котором зашёл, нужны кое-какие усилия, а магии, как я уже говорил, там нет... Сейчас уже того входа, которым мы воспользовались сегодня, нет, и чтобы снова открыть эту "дырку", придётся ловить её в совершенно в другом месте, понятно?

— Д-да.

— Может быть, когда-нибудь я научу тебя чувствовать и открывать такие места, тэнши. Но не раньше, чем Коо-чан вколотит в тебя хотя бы немножечко функционирующих мозгов, кхя-кхя-кхя! О, мы уже почти дошли, совсем немного осталось!

Выбравшись со стройки через самую заурядную калитку в решётчатых воротах, которую, к моему удивлению не то что не охраняли, а даже и не заперли на ночь, и пройдя немного вдоль уже знакомого синего забора, мы пересекли наискосок аллею и вышли в тихий переулок с невысокими домами и закрытыми по причине позднего времени мелкими магазинчиками в нижних этажах.

— Вот туда! — махнул рукой Кадзэ-но ками, указывая направление, и вскоре переулок сделал плавный поворот и вывел нас на уже куда более широкую и оживлённую улицу.

— Сейчас поймаю такси, — сказал ками, нахмурившись, — и не приведи Небо тебе рыпнуться выйти где-нибудь, не доехав до "Берлоги"! Ты поняла?

— Да, — пискнула я в полнейшем отчаянии, привычно втягивая голову в плечи, как нашкодившая кошка.

— Надеюсь, — проворчал он, и снова полез было искать по карманам сигареты, потом вспомнил, что их там нет, и мрачно чертыхнулся. — Я позвоню тебе... скоро. Да, обязательно позвоню. И, разумеется, мы увидимся послезавтра в храме во время праздника, но не думаю, что нам имеет смысл разговаривать там больше необходимого... Ладно... Привет Коо-чану от меня можешь не передавать, а в остальном... будь умницей, да, тэнши?

Я кивнула, чувствуя, что вот-вот расплачусь...

Он не поехал со мной. Затолкал в машину, назвал водителю адрес и тут же расплатился, оставив, судя по всему, очень приличную сумму в задаток, на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств. Мы ехали довольно долго, всё время поворачивая то направо, то налево, переезжая мосты и виадуки, железнодорожные пути и большие развязки. Таксист, по всей видимости, решил, что женщина европейской внешности не может знать японского по определению, поэтому только широко улыбался в зеркало заднего обзора и кивал головой, словно желая показать, что всё хорошо, всё идёт, как надо, он отлично знает дорогу и в целости и невредимости домчит меня, куда нужно. Я вяло улыбалась и кивала в ответ, чтобы только не показаться грубиянкой, но в душе изо всех сил желала, чтобы мы уже поскорее приехали — меня до чёртиков раздражало это расплывшееся осклабившееся лицо, к тому же ноющая с самого момента пробуждения в "дырке" голова разболелась вдруг так сильно, что у меня начало звенеть в ушах и противно затошнило.

Когда я увидела из окна отъезжавшего такси удалявшуюся ссутуленную спину Кадзэ-но ками, то могла бы поклясться, что моё сердце замерло и больше никогда не будет биться снова. Разумеется, мне совершенно не хотелось сейчас видеть ни "Берлогу отшельника", ни её хозяина... как бы плохо это ни было по отношению к добросердечному Хикари-но ками, после того, как он столько времени терпеливо нянчился со мной. Думаю, даже теперь, он непременно бы понял меня, если б только не эта непонятная "необходимость", связавшая нас прихотью Повелителя Ветров... Ради любви к нему я, конечно, вытерплю всё, и даже Коо-чана, — вот с такими мыслями я села в такси, собрав всю свою выдержку, чтобы не разреветься на глазах у водителя... Но, странное дело, чем ближе мы подъезжали к "Берлоге", тем больше оттаивало моё сердце, и меня начали одолевать совершенно другие мысли... "Коо-чан, наверное, тоже волновался сегодня... Сколько же меня не было?.. Интересно, он хоть поел? И купил ли рыбки для Момотаро, или же рыжеухая ляжет сегодня спать голодная? Она, паразитка, конечно, вполне это заслужила, но всё же... Как там, кстати, чувствует себя моя малышка-сакура? Ками хотя бы догадался полить её, или она так и стоит с утра, бедняжка, в салатнике на кухне?.. Ох, как же раскалывается голова! Быстрее бы мы уже приехали... быстрее... быстрее... Попасть ДОМОЙ... Быстрее!" - взывала я к Мирозданию, нетерпеливо теребя пальцами ключи от "Берлоги".


...Хикари-но ками сидел прямо в прихожей, на полу под вешалкой, на том самом месте, где обычно всегда дожидалась моего возвращения домой Момотаро. Тусклый свет настольной лампы в гостиной просачивался через полуоткрытую дверь, выхватывая из темноты его сложенные на груди руки. Он не пошевелился и даже не вздрогнул, когда я обессиленно привалилась лопатками к входной двери, и неожиданно громкий щелчок захлопнувшегося замка разорвал неспешно колыхавшуюся между нами густую тишину. В темноте я не могла толком разглядеть его лицо, ками сидел неподвижно, ссутулившись, откинув назад голову, казалось, что он крепко спит, и было вообще не понятно, дышит ли он.

Продолжая прижиматься спиной к двери, я нервно покусывала пересохшие губы, не решаясь ни заговорить, ни пошевелиться. Глаза постепенно привыкали к темноте, и черты лица застывшего на полу Хикари-но ками понемногу начали проступать всё яснее и яснее. Спустя минуту или две я уже сумела разглядеть, что глаза его были открыты и ресницы едва заметно подрагивали — значит, он всё-таки не спал. Не в силах двинуться с места я продолжала смотреть на него, пыталась угадать его настроение, понять, почему он сидит вот так, молча, неподвижно, почему не встаёт и не набрасывается на меня с упрёками или с вопросами, хоть с чем-нибудь. Ведь когда я уходила утром... Стоп-стоп! Неужели?! Когда я утром, как угорелая, убегала прочь из его дома, что он сказал мне? "Я буду ждать тебя здесь..." ЗДЕСЬ?! Он что же, всё это время... здесь?.. ждал меня? Всё это время... ждал?!

Нас разделяли каких-то два-три шага, но мне казалось, я летела к нему от дверей целую вечность, как в замедленной съёмке. Я даже не шла, не бежала, а именно летела, каким-то невероятным рывком бросилась вперёд, больно стукнулась об пол коленями.

— Ками! ками! — бормотала я, тряся его руками за плечи, — я пришла, слышишь? Я дома! ДОМА, ками!

Ещё дольше, ещё медленнее, чем я летела к нему, Хикари-но ками повернул голову. Его узкие, напряжённо поблёскивающие в полумраке глаза долго и пристально всматривались в моё лицо, словно пытаясь разглядеть в нём что-то давно позабытое и стёртое временем. Наконец чуть заметная улыбка тронула его губы, моментально оживив окаменевшие черты, он вдохнул поглубже, и произнёс своим обычным негромким голосом:

— С возвращением, малыш.

Я не смогла расплакаться в ответ, хотя, насколько помню, мне очень хотелось. Глаза нестерпимо жгло, как будто в них насыпали соли, комок, застрявший в груди, с каждой секундой становилось всё тяжелее переносить. Лёгкая светлая улыбка всё ещё играла на губах Хикари-но ками — я не столько видела, сколько чувствовала её, — но взгляд не теплел и напряжённые складочки на лбу всё ещё не разгладились. Я обвила руками его шею и отыскала в темноте губы — сама отыскала! — лишь затем, чтобы слегка их коснуться, не поцелуем, а скорее вздохом, и в ответ получила точно такой же, едва ощутимый, вздох. Но его рука тут же легла мне на затылок, а губы скользнули сначала на шею, потом на щёку, затем быстро переметнулись на лоб:

— Э-э, Саку-чан, да ты горишь вся! — ахнул он, для верности потрогав мой лоб ещё и тыльной стороной ладони.

— Ну да... наверное... — вяло согласилась я. Теперь, во всяком случае, понятно, почему так разболелась голова в такси. А ками уже стаскивал с меня до сих пор непросохший плащ.

— Милосердное Небо, да на тебе же вся одежда сырая! — проворчал он, пощупав рукав моей кофточки. — И ты ходила так по улице?

— Это ничего, — постаралась я улыбнуться и побыстрее поймала его руку, потому что он уже вознамерился начать снимать с меня ботинки. — Подожди-подожди, всё равно я уже заболела... Мне нужно рассказать тебе... Я встретилась сегодня с Кадзэ-но ками... мы поговорили, а потом... я была с ним, понимаешь? Коо-чан...

— Я понял, — ответил он тихо. — Помолчи и не хватай меня за руки, пожалуйста. Что бы там ни было, а мокрую обувь надо всё-таки снять...

— Подожди... Ну подожди, Коо-чан! Ты знал, что Кадзэ-но ками продолжал любить меня всё это время? Отвечай! Знал?

Вот теперь, наконец, я явственно почувствовала, как все сопутствующие проявления сильной лихорадки одним махом выплыли наружу: меня знобило и ломало, а голова просто разрывалась от боли, хотелось как можно скорее добраться до постели и уснуть, но нужно было удостовериться... Он прождал меня целый день... Нет, непременно нужно было удостовериться, что ничего из сегодняшнего дня мне не приснилось!

Ками понял, что я не успокоюсь, поэтому ответил, вздохнув и опустив глаза:

— Да нет, наверняка не знал, Саку-чан... Но предполагал.

— Предполагал и всё равно согласился забрать меня?... Это "надо", о котором всё твердил Кадзэ-но ками... тебе оно действительно так сильно НАДО?

— Не мне.

— Ну, тогда получается... мне?

— И не тебе. Рано или поздно, нам с тобой всё равно бы предоставился случай решить все наши вопросы между собой, и, скорее всего, предшествующие этому обстоятельства были бы куда более благоприятными, чем сейчас. И Фуу-кун прекрасно это понимал, можешь не сомневаться. Я не знаю, что тогда творилось у него в голове, во всяком случае, свои планы он со мной не обсуждал, но думаю, у него была какая-то важная — очень-очень важная, тэнши — причина, чтобы действовать настолько прямолинейно и безжалостно. Подозреваю, что он хотел выцарапать у Судьбы какую-то возможность... за возможности всегда приходится платить, Кадзэ-но ками заплатил авансом. Но сейчас, независимо от того, знаем ли мы побудившую его причину или нет, наше с тобой дело — продолжать следовать своей собственной необходимости. Это единственный путь помочь Фуу-куну осуществить задуманное. И будет совсем нехорошо, если ты свалишься больная накануне праздника, а ведь всё к этому и идёт.

Ками снова предпринял было попытку разуть меня, но я опять вцепилась в него и замотала головой, от чего звон в ушах перешёл в ультразвук и в глазах тут же заплясали тошнотворно-яркие всполохи.

— Подожди, это не всё ещё... Утром я сказала, что готова идти к тебе, помнишь?.. Мне хотелось попробовать, потому что тогда я поняла, что ничего нельзя вернуть, понимаешь? Но с утра случилось столько всего... Получается ведь, что мне и не нужно ничего возвращать, ведь я ничего не теряла... И теперь я просто не знаю, смогу ли...

Язык плохо слушался, к тому же голос временами срывался на сиплое карканье, и я уже сама начала понимать, что сейчас не лучшее время для разговоров, но откладывать всё на потом было опасно — у меня не было уверенности, что когда отогреюсь и высплюсь, от моей первоначальной решимости хоть что-нибудь останется.

— Хм... Я в общем-то, понял, что ты хочешь сказать. В сущности, что бы ни случилось, Саку-чан, раз ты вернулась сегодня сюда — это ведь ничего не меняет. Не стоит об этом переживать, малыш. Ты вернулась, и пока что нам этого хватит.

— Да я же вернулась только потому, что ОН мне сказал, что так надо. И если когда-нибудь это "надо" перестанет меня сдерживать, я ведь тут же захочу уйти.

— Я вовсе не собираюсь удерживать тебя против воли, Саку-чан. Да и в самом деле, истинные причины, почему ты сейчас здесь, не так уж и важны... У меня есть только одно условие — оставайся всегда такой же честной. Обиды там, или ревность — ты отлично знаешь, что этим я не страдаю, но я не прощу фальшь, ни малейшей капельки фальши. Почувствую, что ты готова уйти, но по каким-то причинам молчишь, — выгоню сам.

— А разве то, что я буду жить с тобой, продолжая любить Кадзэ-но ками, — не будет фальшью? Ты считаешь, что это значит поступать честно?

— Разумеется, малыш. Я так считаю. Пойми, что ваши... кхм... взаимные чувства для меня не тайна, а наши с тобой отношения не будут тайной для Фуу-куна... Впрочем, подумаешь об этом, когда выздоровеешь, а сейчас давай-ка всё-таки уже снимем мокрые ботинки!

Я больше не в состоянии была сопротивляться, поэтому просто покорно позволила Хикари-но ками снять с меня и ботинки, и джинсы, и кофточку, отвести в спальню, упаковать в его тёплый халат, с которого предварительно была выдворена разбуженная Момотаро, и закутать в одеяло до самого носа.

— Поесть не хочешь? — спросил ками, наклоняясь ко мне, чтобы ещё раз пощупать лоб.

— Не-е... — слабенько проблеяла я, всё ещё трясясь в ознобе.

— А попить?

— Не знаю... нет, не хочу, наверное...

— Ладно, малыш, ладно, — он вздохнул и поднялся. — Поспи пока, потом я попробую что-нибудь для тебя сделать...

— Угу... — только и смогла я выдохнуть в ответ, уже откуда-то совсем издалека, из другой, беззвучной и чёрной, Вселенной...

...Ласковый мрак лихорадочного бесчувствия всколыхнулся вместе с одеялом, и я инстинктивно метнулась в сторону от прижавшегося ко мне тела.

— Тише-тише! Что ты? — услышала я удивлённый шёпот Коо-чана и открыла глаза. Точнее, сделала попытку. И хотя свет оказался выключенным, ночные огни, беспрепятственно проникавшие в спальню через незашторенное окно, так больно резали глаза, что пришлось закрыть их рукавом халата. Где-то с правой стороны, свернувшись в складках одеяла, оглушительно мурчала Момотаро, а слева, совсем-совсем близко, я чувствовала дыхание Хикари-но ками и его руку, тихонечко поглаживающую моё плечо.

— Ками, — захныкала я жалобно, - я не могу, я сегодня не в состоянии... Давай отложим это до следующего раза?

В ответ он фыркнул и натянул на меня повыше одеяло.

— Глупенькая! Пока ты не выздоровеешь, я тебя пальцем не трону! Могу поклясться... Однако же, с твоим жаром надо что-то делать, он начинает мне очень и очень не нравиться.

— Не надо, не беспокойся так, — пробормотала, вернее, проскрипела я, всеми силами стараясь, чтобы он не почувствовал в моём тоне только что испытанного несказанного облегчения. — Утром уже всё будет хорошо... Наверное...

Честно говоря, чувствовала я себя в тот момент так, что уже и не надеялась когда-нибудь это утро увидеть. В памяти тут же всплыло ехидное замечание Повелителя Ветров о перспективе быстро сдохнуть от воспаления лёгких, и я хорошенько прочувствовала всю его жутковатую правдивость. Но почему-то сейчас это было абсолютно всё равно, лишь бы меня все оставили в покое. Беззвучный ласковый мрак снова призывно заколыхался вокруг, и я уже почти нырнула в него...

— Что ты?.. Ну зачем?.. — заканючила я, почувствовав, что Хикари-но ками начал осторожно снимать с меня халат под одеялом.

— Помолчи немножко, малыш, будь умницей, — прошептал ками, крепко обнимая меня.

— Но ты же только что сказал...

— Я сказал, чтобы ты помолчала! - отрезал он строго, и я подчинилась, тем более, что сил сопротивляться у меня всё равно уже не было.

Но прежде чем успеть что-либо понять или окончательно смириться, я почувствовала, как пронзительный, холодный, ослепительно-яркий звёздный свет постепенно начинает заливать меня изнутри...