(реж. Кирилл Серебренников, сценарий — Юрий Арабов) | 2008 | ▲
оперная дива Любовь приезжает в родной город Юрьев с ностальгическими целями — показать сыну Андрею родовое гнездо перед отъездом в Германию. вот, мол, сын, успей раствориться в воздухе Родины — скоро его не будет. Андрею гнездо никаким боком не уперлось, но деваться некуда. походив по немногочисленным достопримечательностям, Люба присела отдохнуть, а очнувшись, сына не нашла. растворился, как и было сказано.
первая мысль — почему так сложно сильно, бааать?
после версии КС у меня был один вопрос: вот это серьезно сейчас было? когда беспросветно, но про счастье. но беспросветно.
дальше ↓↓↓такое странное ощущение: вроде ты догнал, а вроде и нет. что-то внутри мешает согласиться с увиденным.
много думал.
смеркалось.
поиск критических статей от коллег по цеху особо ничего не дал — в них либо осуждение, либо куча умных слов, после которых опять хочется спросить: так это, дяденьки, о чем фильм-то?
и только Лев Аннинский, наконец, написал:
«столичная знаменитость предпринимает бешеные усилия по поиску пропавшего (сына), но одновременно осознает их безнадежность и ищет в душе силы смириться».
с вопросом тоже прояснилось. из интервью КС:
— а есть повод для веселого взгляда на вещи? но я пытался делать историю про человеческую душу, которая, невзирая на страшные, жесткие и трагические обстоятельства, выживает, преображается и превращается в чистый дух, живущий отдельно от плоти.
получилось откопать в недрах интернетов сценарий Арабова, и паззл вроде как начал собираться.
ситуация, в которую попадает Люба, быт, обитатели Юрьева — все это кажется таким дном, что ниже падать некуда. слово просится — отбитое. и место, и люди в нем. и когда авторы пытаются продернуть через это сито мысль, что «честность наша в водяре, сущность наша в туберкулезной блевотине и уголовной матерщине, спасение наше во всепрощении и всепокаянии» — внутри поднимается бунт. потому что с всепрощением ты соглашаешься, а с водярой нет. значит, существует некая ватерлиния, ниже которой ты уже не готов. и цена, дороже которой не согласен. а потом «даже не Бог, а какой-нибудь его зам» вдруг спросит с тебя без расчета удобно ли, готов ли.
и от этой мысли вдруг стало так хорошо, что аж плохо. ведь если история работает как зеркало, значит она работает.
не хотелось воспринимать версию КС как агитку. текст же Арабова как агитка не воспринимается вообще — исключительно как рассуждение. КС выкрутил настройки на максимум: ужас захватывает сразу и отвлекает от мыслей о высоком)
у Арабова же он подступает постепенно, как болото, в которое ты уже попал, но еще не понял.
одни из самых крутых эпизодов в «Юрьевом дне» — поиски Любой сына.
люди, похожие на Андрея, встречаются ей дважды. или трижды, не знаю, считать ли труп. с тем же именем, отчеством и возрастом, но немного другой фамилией. они появляются в Юрьеве как будто внезапно, из-за этого история приобретает еще более иносказательный характер — непонятно, как в городе течет время.
через то, как Люба реагирует на открывающиеся подробности жизни «андреев», выражается, может быть, ее желание поверить в чудо и, одновременно, невозможность натянуть на это чудо реальность. фамилия совпадать категорически не хочет, несмотря на разные ботинки Андрея-1 (настоящий Андрей случайно приехал в Юрьев в разной обуви) и упоминание Багратиона Андреем-2 (перед тем, как пропасть, Андрей ушел смотреть экспозицию «Багратион и его время»).
по-научному это, наверное, называется рационализацией, когда проще поверить в то, что ты немного сошел с ума, чем смириться с реальным положением дел.
у Арабова есть офигенная способность нарисовать целую картину буквально парой фраз.
краску «интимный сурик», которой красятся все бабы в городе, сложно представить в цветовом эквиваленте, но легко воспринять как характеристику места, выявив основные черты: нищету, бедность, запустение, отсутствие выбора. аналогично работает сцена в обувном:
— из этого следует, что в России я должен выглядеть как русский
— именно. а это значит, что ты должен носить китайские кроссовки
визуал оттягивает на себя внимание, а читая, ловишь крупицы мудрости.
— а я дойду?
— все доходят.
в этом эпизоде герои лезут на колокольню, и я просто не могу не вспомнить долгий путь к колокольне счастья у Балабанова. связи, естественно, ноль, но все равно не могу не.
— я, пожалуй, здесь посижу. со своим временем.
— ладно. только все его не растрать.
— Люся, — помял зэк губами, — Люся-«не боюся»... пойдет?
— пойдет, — сказала мать. — я свое отбоялась.
в финальном эпизоде Люба в храме поет «Херувимскую», в строчки которой, в общем, и вписывается основной смысл:
«и всякое ныне житейское отложим попечение»
и вопрос, почему женщина со связями не уехала и не подняла на уши всю Москву, а осталась в Юрьеве и превратилась в просто Люсю и «мать», снимается сам собой. потому что не должна была. не было такой задачи. потому что героиня — не характер, а идея. и это учит не доебываться до логики слишком сильно))
вместе с этим, из тандема Арабова и КС рождаются потрясающие вещи вроде этого кадра.
неопалимая купина же и стопицот поводов восхититься Кириллом как художником.
ps
понимаю теперь, для чего я эти полотна пишу.
чтобы НАКОНЕЦ-ТО ОТПУСТИЛО.
Комментарии