Вторжение

Стоял безветренный июльский день. Солнце с небес жарило так, что вокруг всё словно притихло, оглушённое жарой, не было слышно ни малейшего звука. Замерли, бессильно опустив запорошенные пылью листья, деревья по левой стороне грунтовой дороги, справа бесконечное пшеничное поле сияло ослепительным золотом. Налитые колосья грузно клонились к земле, но, вопреки обыкновению, в поле не было слышно гудения комбайнов и грузовиков, не перекликались между собой весело люди. Не раздавалось в хлебах резкое, отрывистое "подь-полоть" перепелов, лишь только стрёкот кузнечиков беспокоил тишину - настолько густую и пушистую, что её, казалось, можно было резать ножом. Но вот к беспрерывной и однообразной песне кузнечика добавился ещё какой-то звук, напоминавший басовитое гудение майского жука. Звук этот доносился издалека, откуда-то из-за горизонта, однако он постепенно приближался, набирая силу, становясь, по мере приближения, всё громче и внушительнее. Спустя ещё пару мгновений на дороге появился огромный клуб пыли, из которого и доносилось гудение. Сначала это напоминало рой разъярённых пчёл, но

постепенно в гудении стала различима музыка, которая становилась всё громче и отчётливее.

И вот взгляду наблюдателя открылся подлинный источник производимого шума - окутанные клубами песка, по грунтовке где-то в украинской степи мчались грузовики, выкрашенные серой шаровой краской. В их кузовах сидели люди - загорелые обветренные лица, рукава серо-зелёных гимнастёрок закатаны до локтей, пилотки лихо сдвинуты набекрень, белые зубы сверкают широкими улыбками. Некоторые из них наяривали на губных гармошках, а остальные громко и порой не в лад подпевали. Грузовики тряслись на выбоинах, солдат в кузовах бросало из стороны в сторону, но они лишь начинали ещё громче петь и ещё шире улыбаться. Длинная колонна грузовиков постепенно удалялась, песня затихала, но отголоски весёлого припева ещё долго звенели в неподвижном воздухе...