Часть 1 (начало)
Тем вечером я ужинал в заросшем садике во внутреннем дворе своего дома. В тусклом свете ламп меж колонн перистиля кружили серебристые мотыльки. С улиц Субуры у подножия холма время от времени долетал шум потасовок.
– Вифезда
[1], блюдо просто непревзойдённое, – привычно польстил я. Быть может, из меня тоже вышел бы неплохой актёр.
Но её было не так-то просто одурачить. Взглянув на меня из-под длинных ресниц, Вифезда лишь улыбнулась краешком губ.
читать дальшеПроведя пятерней по копне ничем не сдерживаемых блестящих черных волос, она грациозно пожала плечом и принялась убирать со стола.
Следя за ней взглядом, я наслаждался ритмичным колыханием бёдер под лёгкой тканью зелёного одеяния. Я приобрел Вифезду на александрийском рынке рабов много лет назад отнюдь не за её кулинарные способности, и с тех пор они так и не улучшились, но во всех остальных отношениях она была само совершенство. Заглядевшись на свисающие до пояса чёрные пряди, я представил себе, как в них теряются доверчивые мотыльки, словно звёзды, мерцающие на тёмно-синем небе. Прежде чем в мою жизнь вошёл Экон, мы с Вифездой почти каждую ночь проводили в нашем садике в полном одиночестве…
Он собственной персоной вырвал меня из мечтаний, дёрнув за край туники.
– Да, Экон, что такое?
Развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развёл их, словно разворачивая свиток.
– А, твой урок чтения – ведь сегодня мы так до него и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…
Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.
– Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?
Указав на себя пальцем, Экон покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих тёплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Экон сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок [2], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрёпанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Экон понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлечённо следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.
– Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.
Кивнув, Экон бросился за свитком. Мгновение спустя он вынырнул из тени перистиля, бережно сжимая его в руках. Внезапно мальчик остановился, застыв подобно статуе со странным выражением на лице.
– В чем дело, Экон? – Мне показалось было, что он занемог; впрочем, хоть рыбные клёцки и репа в куминовом соусе в исполнении Вифезды были так себе, но всё же не настолько, чтобы пареньку от них стало плохо. Он стоял, уставившись в пространство, и, казалось, вовсе меня не слышал.
– Экон, с тобой всё в порядке? – Он напрягся так, что всё тело дрожало, а на лице возникло выражение не то испуга, не то восторга. Затем он подскочил ко мне и, сунув свиток прямо под нос, принялся возбуждённо тыкать в него пальцем.
– Никогда не встречал юношу, столь охочего до знаний, – пошутил было я, но он не подыграл мне – на его лице была написана гробовая серьёзность. – Экон, это всего лишь Платон, которого я читал тебе всё лето напролет. С чего бы вдруг такой ажиотаж?
Экон вновь принялся за пантомиму. Воткнутый в сердце кинжал, безусловно, был призван изобразить Панурга.
– Панург – и Платон? Экон, я по-прежнему не вижу никакой связи.
Он закусил губу и принялся метаться, не в силах передать свои мысли. В конце концов он скрылся в глубине дома и появился вновь, сжимая два предмета, которые бросил мне на колени.
– Экон, осторожнее! Эта вазочка из драгоценного зелёного стекла прибыла сюда из самой Александрии. И зачем ты принес красный черепок? Должно быть, это кусок черепицы с крыши…
Экон выразительно указал на каждый из предметов, но я по-прежнему не улавливал, в чем тут суть.
Он вновь пропал, на сей раз притащив мой стилус и восковую табличку, на которой написал «красный» и «зелёный».
– Ну да, Экон, я вижу, что ваза зелёная, а черепица красная. И кровь красная… – Экон затряс головой, указывая на свои глаза. – У Панурга были зелёные глаза… – Они как наяву явились перед моим внутренним взором, безжизненно созерцая небо.
Экон топнул ногой и ещё яростнее затряс головой, давая понять, что я мыслю совершенно не в том направлении. Забрав вазу и кусок черепицы, он принялся перекладывать их из руки в руку.
– Экон, прекрати! Я же сказал, это не простая ваза!
Небрежно отложив их, он вновь потянулся за стилусом. Стерев слова «красный» и «зелёный», вместо них он написал «голубой» и, казалось, хотел добавить ещё что-то, но не знал, как правильно написать. Закусив кончик стилуса, он в растерянности покачал головой.
– Экон, сдается мне, ты заболел. Не могу понять, что ты тут затеял.
Выхватив у меня свиток, он принялся разворачивать его, судорожно просматривая текст. Но, даже будь он написан на латыни, для мальчика было бы нелёгкой задачей расшифровать слова, чтобы найти то, что ему нужно, а греческие буквы были и вовсе ему неведомы.
Оставив свиток, он опять взялся за пантомиму, но из-за возбуждения движения выходили неловкими, так что я ничего не мог различить в его отчаянных кривляниях. Я пожал плечами и покачал головой, сдаваясь окончательно, и тут Экон внезапно заплакал от бессилия. Он вновь схватил свиток и показал на свои глаза. Так он хотел, чтобы я прочёл свиток, или указывал на свои слёзы? Закусив губу, я воздел руки ладонями кверху, давая понять, что ничем не могу ему помочь.
Экон швырнул свиток мне на колени и, рыдая, умчался в дом. Вместо обычных всхлипов из его горла вырывалось что-то вроде ослиного рёва – и этот звук разрывал моё сердце на части. Наверно, мне следовало быть более терпеливым, чтобы понять его. Из кухни вынырнула Вифезда, устремив на меня осуждающий взгляд, а затем проследовала на звуки в комнатку Экона.
Я опустил глаза на свиток. Там было так много слов; какие же именно всплыли в памяти Экона, наведя его на мысль об убийстве Панурга? Красный, синий, голубой – я смутно припоминал, как читал отрывок, в котором Платон рассуждает о природе света и цвета, но учитывая, что я и тогда не больно-то много в нем понял, не стоило даже пытаться воспроизвести его в памяти. Там было что-то про наложенные друг на друга конусы от глаз к объекту – или наоборот, как знать; главное было понять – это ли вспомнил Экон, и если да, то какой в этом смысл?
Я бегло проглядел свиток, отыскивая то самое место, но не преуспел. Глаза утомились не на шутку, да и лампа принялась мигать, плюясь искрами. Греческие буквы начали менять очертания, сливаясь в однообразные пятна. Обычно Вифезда сопровождала меня в постель, но сегодня, похоже, она предпочла утешать Экона. Я так и заснул на своем обеденном ложе под звездами, размышляя о жёлтом плаще, заляпанном красным, и о навеки погасших зелёных глазах, уставленных в чистое голубое небо.
***
На следующий день Экону нездоровилось – а может, он попросту прикидывался. Вифезда церемонно поставила меня в известность, что он не пожелал покинуть постели. Стоя в дверном проёме его комнатушки, я заботливо напомнил ему, что Римский фестиваль продолжается, и сегодня в Большом цирке будут дикие звери, а в театре выступит новая труппа, однако он лишь повернулся ко мне спиной и натянул на голову одеяло.
– Пожалуй, мне стоит его наказать, – шепнул я себе под нос, полагая, что именно так должен поступать обычный римский родитель.
– Думаю, не стоит, – шепнула в ответ проходящая мимо Вифезда с таким высокомерием, что я невольно почувствовал себя порядком пристыженным.
Так что я отправился на прогулку в одиночестве – впервые за долгое время, как я внезапно осознал, остро ощущая отсутствие Экона. Без восторженного десятилетки под боком Субура представлялась весьма унылым местом. Глаза, созерцавшие эти улицы миллионы раз, наотрез отказывались видеть в них что-то хоть сколь-нибудь любопытное.
«Куплю ему подарок, – решил я. – Вернее, им обоим». Подобные подношения всегда действовали благотворно на Вифезду, когда она начинала вести себя столь заносчиво. Экону я нашёл красный кожаный мяч – такой, каким мальчишки играют в тригон, отбивая его друг другу локтями и коленями. Для Вифезды я желал подыскать покрывало, сотканное из ночной тьмы и испещрённое серебристыми мотыльками, но в итоге решил удовлетвориться льняным. На улице торговцев тканями я зашёл в лавку моего давнего знакомого Рузона.
В ответ на мою просьбу он словно по волшебству тотчас извлек то самое покрывало, о котором мне мечталось – неземной красоты вещь, словно сплетённую из тёмно-синей паутины и серебра. Будучи самой красивой, она по несчастливому совпадению оказалась и самой дорогой, так что я шутливо выбранил приятеля за то, что искушает меня тем, что я всё равно не могу себе позволить.
– Откуда мне знать – быть может, ты только что выиграл целое состояние в кости, совершив Бросок Венеры, – добродушно пожал плечами Рузон. – Вот, гляди, эти тебе по средствам. – Улыбаясь, он принялся выкладывать товар на прилавок.
– Нет, – заявил я, не видя ничего подходящего. – Я передумал.
– Тогда, может, показать что-нибудь посветлее? Скажем, ярко-голубое, как ясное небо.
– Да нет, не думаю…
– Да ты сперва посмотри! Феликс, неси сюда то новое покрывало, из последней александрийской партии, ярко-голубое с жёлтой вышивкой!
Юный раб закусил губу и съёжился, словно от страха. Это меня озадачило, ведь Рузон славился добродушием нрава – его сложно было представить жестоким хозяином.
– Чего ждёшь, ступай! – Повернувшись ко мне, Рузон покачал головой: – От этого нового раба никакого толку! Беспросветный тупица, что бы там ни утверждал работорговец. Счётные книги он и впрямь ведет неплохо, но тут, в лавке… да ты только посмотри, он опять за своё! Глазам своим не верю! Феликс, да что с тобой такое? Ты что, делаешь это мне назло? Напрашиваешься на колотушки? Я этого больше не потерплю, вот что я тебе скажу!
Раб отпрянул с беспомощно-растерянным выражением, сжимая в руках жёлтое покрывало.
– Он всё время это вытворяет! – взвыл Рузон, хватаясь за голову. – С ума меня сведёт! Я прошу голубое – он тащит жёлтое! Прошу жёлтое – вот тебе голубое! Ты когда-нибудь слыхал о подобном идиотизме? Ну я тебе задам, Феликс, клянусь всеми богами! – Он бросился вдогонку за несчастным рабом, размахивая мерной дощечкой.
И тут до меня дошло.
***
Как я и предполагал, я не застал Статилия в его апартаментах в Субуре. Когда я справился у хозяина, старик наградил меня хитрым взглядом того, кому поручено сбить ищеек со следа, и сообщил, что Статилий уехал за город.
Его было бесполезно искать в прочих местах, популярных в дни фестиваля. Ни в тавернах, ни лупанариях он не объявлялся. Ну а в игорные дома ему и вовсе вход был заказан – но, едва подумав об этом, я понял, что, быть может, дело обстоит как раз-таки наоборот.
Принявшись за игорные притоны Субуры, я отыскал его без малейшего труда. Он обретался на третьем этаже ветхого дома среди прилично одетых мужчин – иные были даже в тогах. Стоя на четвереньках, Статилий тряс крохотную коробочку, бормоча молитвы Фортуне. Стоило ему метнуть кости, как толпа вокруг него уплотнилась, разразившись восклицаниями. Ему везло: III, III, III и VI – бросок Рема.
– Да! Да! – завопил Статилий, протягивая руки – прочие передавали ему монеты.
Схватив его за шиворот туники, я выволок бурно возмущающегося приятеля в прихожую.
– А я-то думал, ты уже и без того увяз в долгах по самую маковку, – заявил я.
– Как раз-таки наоборот! – запротестовал он с широкой улыбкой. Его раскрасневшееся лицо, усеянное бусинами пота, наводило на мысль о лихорадке.
– Просто скажи: сколько ты задолжал ростовщику Флавию?
– Сто тысяч сестерциев.
– Сто тысяч! – Моё сердце подскочило до самой глотки.
– Был должен. Но теперь-то я с ним рассчитаюсь! Он воздел руки со стиснутыми в пальцах монетами. – У меня две битком набитых золотом сумы в соседней комнате, за ними присматривает мой раб. И – ты только представь – у меня тут залог за дом на Целийском холме! Мне удалось из этого выпутаться, слышишь?
– Ценой чужой жизни.
Его самоуверенная ухмылка поблёкла.
– Так ты и это выяснил? Но кто мог предвидеть подобную трагедию? Уж точно не я. И, когда это случилось, я отнюдь не обрадовался смерти Панурга – ты сам видел. На самом-то деле я вовсе его не ненавидел, это была всего лишь сугубо профессиональная зависть. Но если парки рассудили дело в мою пользу, то кто я такой, чтобы противиться их воле?
– Какая же ты гнида, Статилий. Почему ты не рассказал обо всём Росцию? Или, если уж на то пошло, мне?
– А что я знал, на самом-то деле? Какой-то незнакомец порешил бедолагу Панурга. Лично я ничего не видел.
– Но ведь ты догадывался! Потому-то ты и потащил меня за скену, разве нет? Боялся, что убийца вернется за тобой. Так что же, выходит, что я, сам того не зная, служил твоим телохранителем?
– Может быть. В конце концов, он ведь не вернулся, так?
– Статилий, ты редкостная гнида.
– Повторяешься. – Его улыбка сползла с лица, словно сброшенная маска, и он дёрнулся, высвободившись из моего захвата.
– Ну ладно, ты скрыл правду от меня, – не унимался я, – но почему ты не рассказал Росцию?
– Что именно? Что я залез в до неприличия огромные долги и печально известный ростовщик угрожает меня убить?
– Быть может, он ссудил бы тебе денег, чтоб ты мог откупиться.
– Плохо же ты знаешь Росция! Он считает, что я должен быть на седьмом небе от счастья, что попал в его труппу, и явно не принадлежит к породе тех, кто готов выложить сто тысяч сестерциев ради подчинённого. А если бы он узнал, что из-за меня убили Панурга – о, он пришёл бы в дикую ярость! С его точки зрения один Панург стоит десятка таких, как я. Да никто не дал бы за мою жизнь и ломаного гроша – между молотом в виде Флавия и наковальней в виде Росция! Эти двое разорвали бы меня, словно варёного цыпленка! – Он сделал шаг назад, поправляя тунику, и на губы вернулась знакомая заискивающая улыбка: – Но ты же никому не расскажешь, правда?
– Статилий, ты хоть когда-нибудь перестаёшь лицедействовать? – Я отвёл глаза, чтобы не поддаться его чарам.
– Ну так?..
– Знаешь ли, мой клиент – Росций, а не ты.
– Но я твой друг, Гордиан.
– И ещё я дал обещание Панургу.
– Будь уверен, он тебя не расслышал.
– Зато боги услышали.
***
Найти ростовщика Флавия оказалось куда как проще: пара вопросов в правильное ухо, пара монет в правильную руку – и я выяснил, что он ведёт дела в винной лавке в портике неподалеку от Фламиниева цирка [3], где торгует дешёвыми винами из его родной Тарквинии [4]. Но в праздничный день, как сообщили мои информанты, его с куда большей вероятностью можно встретить в доме сомнительной репутации через улицу.
Помещение с низким потолком пропиталось запахом пролитого вина и скученных тел. В конце комнаты я заприметил Флавия – тот держал совет с группой сотоварищей средних лет с грубой крестьянской внешностью, составляющей контраст их туникам и плащам из дорогих тканей.
Ближе ко мне подпирал стену (с подобной комплекцией это не составило бы труда и в буквальном смысле слова) его громила. Белобрысый гигант выглядел то ли вдребезги пьяным, то ли неправдоподобно тупым. При моём приближении он медленно моргнул – в мутных глазах мелькнула и тотчас пропала тень узнавания.
– Праздники созданы для возлияний, – провозгласил я, поднимая чашу с вином. Пару мгновений он созерцал меня безо всякого выражения, но затем пожал плечами и кивнул.
– Скажи-ка, – начал я, – ты знаешь кого-нибудь из тех замечательных красоток? – Я указал на группу из четырёх женщин, скучающих в дальнем конце комнаты у основания лестницы.
Верзила мрачно покачал головой.
– Выходит, сегодня тебе свезло. – Я склонился так близко, что ощутил винный дух в его дыхании. – Я только что поболтал с одной из них, и она призналась, что мечтает с тобой уединиться. Похоже, ей по душе широкоплечие блондины. А ещё она сказала, что ради такого парня, как ты… – шепнул я ему на ухо.
От похоти его лицо сделалось еще тупее. Близоруко прищурившись, он хриплым шёпотом спросил:
– Которая?
– Та, что в голубом.
– А, – кивнул он, рыгнув, и двинулся к лестнице. Как я и предполагал, он проигнорировал женщину в зелёном, равно как и в коралловом, и в коричневом. Вместо этого он решительно опустил руку на бедро женщины в жёлтом, которая, обернувшись, смерила его изумлённым, но отнюдь не возмущённым взглядом.
***
Квинта Росция и его партнера Херею весьма впечатлила моя проницательность, – пояснял я Вифезде тем же вечером. Не удержавшись от театрального жеста, я подкинул в воздух мешочек серебра, который шлёпнулся на стол с весёлым звоном. – Конечно, не горшок золота, но этого нам хватит, чтобы безбедно прожить зиму.
Её глаза округлились, заблестев подобно монетам, и расширились ещё сильнее, когда я извлёк покрывало из лавки Рузона.
– Ох! Но что это за материя?
– Полуночная тьма и мотыльки, – ответил я. – Паутина и серебряные нити.
Откинув голову, она набросила покрывало на обнажённую шею и руки. Я сглотнул, решив про себя, что покупка стоила каждого сестерция.
Экон неуверенно топтался в дверном проёме своей комнатушки, прислушиваясь к моему рассказу. Похоже, он уже пришёл в себя после утренней вспышки, но его лицо все ещё оставалось хмурым. Я протянул ему руку, и он опасливо приблизился. Красный кожаный мяч он принял охотно, но без улыбки.
– Сам знаю, не самый щедрый подарок. Но у меня для тебя есть кое-что получше…
– И всё-таки я не понимаю, – вмешалась Вифезда. – Ясное дело, тот громила – редкостный остолоп, но как можно быть настолько тупым, чтобы не отличить один цвет от другого?
– Экон знает, – ответил я, послав ему сочувственную улыбку. – Он раскусил эту загадку ещё прошлой ночью и пытался мне объяснить, но не знал, как. Он припомнил отрывок из Платона, который я читал ему пару месяцев назад – у меня-то он напрочь выветрился из памяти. Погоди-ка, сейчас найду. – Я потянулся к свитку, который всё так же валялся на моём обеденном ложе.
– Наблюдение показывает, – прочёл я вслух, – что не все люди воспринимают цвета одинаково. Хоть и нечасто, встречаются люди, путающие красный и зелёный, равно как и те, что не могут отличить жёлтый от голубого; иные же, похоже, не различают оттенков зелёного». Дальше Платон пускается в объяснение возможных причин, но это уже чересчур запутанно.
– Так значит, тот верзила не отличал жёлтый от голубого? – переспросила Вифезда. – Но всё же…
– Вчера ростовщик заявился в театр, чтобы воплотить в жизнь свои угрозы в отношении Статилия. Неудивительно, что он вздрогнул, когда я наклонился к нему и сказал: «Сегодня мы увидим "Горшок золота"» – на мгновение он подумал, что я говорю о деньгах, которые задолжал ему Статилий! Убедившись, что Статилий играет Мегадора – очевидно, он узнал его по голосу – Флавий послал своего белобрысого наймита за скену, зная, что проулок за храмом Юпитера почти безлюден, и велел ему дожидаться там актёра в голубом плаще. Должно быть, Экон уловил что-то из его указаний – по крайней мере, слово «голубой». Он уже тогда почуял неладное и пытался предупредить меня, но в тот самый момент этот бугай оттоптал мне ноги, и все зрители взвыли хором со мной. Так ведь?
Экон кивнул, ударив кулаком по ладони, что значило: чертовски верно.
– К несчастью для облачённого в жёлтый плащ Панурга, его убийца не только не различал цветов, но ещё и был беспросветно туп. Ему бы расспросить нанимателя о других приметах предполагаемой жертвы, но он и не подумал этим озаботиться; или же, если он всё-таки попытался, Флавий лишь огрызнулся и велел поторапливаться, не понимая, в чем суть затруднения. Застав в одиночестве беспомощного Панурга в жёлтом плаще, который для него был всё равно что голубой, наемник сделал своё дело – и в то же время его провалил. Предупреждённый присутствием Флавия Статилий, услышав об убийстве Панурга, догадался об истинном положении дел – потому-то эта смерть так потрясла его: он знал, что сам должен был оказаться на месте раба.
– Итак, убит очередной раб – по чистому недоразумению! – и никому до этого дела нет, – угрюмо бросила Вифезда.
– Не совсем. Панург как-никак был ценной собственностью. Закон взыщет с виновника его полную рыночную стоимость. Насколько мне известно, Росций и Херея намерены стребовать с Флавия по сотне тысяч сестерциев каждый. Если же он, попытавшись опротестовать иск, потерпит неудачу, то сумма удвоится. Но, зная о его жадности, полагаю, что он предпочтёт признать вину, тем самым выбрав меньшее из двух зол.
– Такова, по-твоему, справедливая мера за беспричинное убийство?
– И за преждевременную гибель великого таланта, – скорбно признал я. – Но это всё, на что способны римские законы в случае убийства раба гражданином.
В садике воцарилась гнетущая тишина. Удовлетворившись тем, что я воздал должное его догадливости, Экон наконец уделил внимание подарку, подбросив его в воздух. Судя по задумчивому кивку, мяч оказался точно ему по руке.
– Экон, чуть не забыл – я же припас для тебя ещё кое-что! – Дождавшись внимания с его стороны, я похлопал по мешочку серебра. – Хватит с тебя моих доморощенных методов обучения. С этого дня у тебя будет настоящий педагог, чтобы каждое утро наставлять тебя в греческом и латыни. Разумеется, он будет суров и ты с ним намучаешься, но зато, когда он с тобой закончит, ты выучишься читать и писать лучше меня самого. Такой сметливый мальчик заслуживает большего.
По лицу Экона расплылась лучезарная улыбка, и я ещё никогда не видывал, чтобы мальчик подбрасывал мяч столь высоко.
***
На этом история подошла к концу – остаётся упомянуть лишь о её последствиях.
Той самой ночью нас с Вифездой разделяло лишь то самое невесомое покрывало, пронизанное серебряными нитями. Несколько мимолетных мгновений я ощущал абсолютное довольство жизнью и Вселенной, и в этом благословенном состоянии пробормотал вслух то, о чём давно подумывал:
– Возможно, мне стоит его усыновить…
– А почему бы, собственно, и нет? – тотчас повелительно потребовала Вифезда, грозная даже в полусне. – Каких знаков тебе ещё ждать? Экон не мог бы быть твоим сыном в большей степени, даже будь он от твоей крови и плоти.
И, разумеется, она была абсолютно права.
Примечания переводчиков:
[1] Вифезда́ (ивр. Бейт Хисда – «дом милости, милосердия», «место благодати, исцеления»), или О́вчая купе́ль – два водоёма (бассейна), вырытые в русле реки Бейт-Зейта в Иерусалиме. В Библии, в Евангелии от Иоанна упоминается как место исцеления Иисусом Христом расслабленного.
[2] История сабинянок – согласно рассказам римских историков, некогда Рим был заселён одними только мужчинами, потому что соседние племена не хотели выдавать своих дочерей замуж за бедное население Рима. Тогда Ромул устроил праздник консуалий, пригласив соседей. Когда те явились со своими семействами, римляне неожиданно бросились на безоружных в разгар праздника, отбив у них девушек.
Возмущённые соседи начали войну. Наконец сабиняне под начальством царя Тита Тация одолели римлян, обратив их в бегство. Ромул принялся взывать к богам, обещая построить храм Юпитеру Статору (Останавливателю), если он остановит бегущих. В эту решительную минуту сабинские женщины, уже привязавшиеся к своим римским мужьям, ставшим отцами их детей, с распущенными волосами и в разорванных одеждах бросились между сражавшимися, умоляя их прекратить битву.
Сабиняне вняли их мольбам, и был заключён вечный мир, по которому два народа соединились в одно государство под верховным главенством Тита Тация и Ромула. Римляне должны были носить, кроме своего имени, ещё сабинское прозвание — квириты. Религия также стала общей.
Таким образом женщины спасли Рим. В память об этом Ромул учредил праздник Матурналий и дал женщинам много почётных прав.
[3] Circus Flaminius – цирк в Древнем Риме, в южной части исторического Марсова поля, близ берега Тибра. Назначение Фламиниева цирка не вполне ясно. С одной стороны, в нём изредка проводились спортивные состязания («Таврийские игры»), с другой стороны, нет свидетельств тому, что обширная территория Фламиниева цирка была специально оборудована для конных или иных состязаний. Более того, известно, что на территории цирка Фламиния располагался рынок, несколько храмов, а также проводились народные собрания. Сегодня принято считать, что эта территория представляла собой просто огороженную площадь, которая использовалась так или иначе, в зависимости от текущих нужд, и постепенно застраивалась.
[4] Тарквиния – коммуна в Центральной Италии, располагается в регионе Лацио на берегу реки Марты, в провинции Витербо.
Исторические заметки автора к рассказу:
Первым в сборнике был написан рассказ «Завещание как обещание», но хронологически первое место принадлежит рассказу «Смерть носит маску». Он также, [как и роман «Римская кровь»,] навеян трудами Цицерона – в особенности речью в защиту богатого и знаменитого комедийного актера Квинта Росция (он стал первым его известным клиентом из сферы шоу-бизнеса!), вовлечённого в имущественную тяжбу. Имеются некоторые разночтения в вопросе о дате затронутого в речи убийства (возможно, оно случилось в 81 г. до н. э., а не в 80-м); я поместил этот случай непосредственно после «Римской крови», в период ежегодного Римского фестиваля в сентябре, чтобы задействовать театральный сезон и поведать о некоторых особенностях древнеримской сцены. (Тем, кто интересуется этим вопросом, я бы посоветовал обратиться к книге «The Roman Stage» W. Beare и комедиям Плавта, которые поражают представлениями римлян о юморе). Статилий, Росций, Панург и Хорея взяты из этой речи.
Комментарии