Сны и сновиденья36 читателей тэги

Даже не знаю, почему я вспомнила об этом.
Давным-давно, в позапрошлой жизни, когда я училась в восьмом, кажется, классе, в Ташкенте вдруг совершенно неожиданно в начале октября выпал снег. Его было так много, что даже для ташкентского февраля это было бы слишком. А тут еще вчера было плюс двадцать пять, проснулись утром, а кругом – настоящая зима. Ребром встал вопрос: в чём идти в школу? Ни сапог, ни ботинок, из всего за лето выросла катастрофически. Мама уже месяц в больнице с тяжелой пневмонией, папа убежал к первой паре в университет, когда я еще спала, да и далек он был от этих обувных вопросов. Ну, надела, что было – тоненькие, почти летние туфельки, купленные к началу учебного года. Вышла на улицу, а там – настоящие сугробы и холод арктический. До школы было недалеко, но это недалеко надо было еще пройти в легкомысленных голубеньких туфельках по глубокому снегу. Почему-то я не развернулась и не пошла домой, а двинула по снежной целине к знаниям, едва сдерживая слезы. Пару раз, поскользнувшись, упала, разревелась, но всё равно упорно шла в школу.
И вот такая, ревущая, промокшая, в летних туфлях, увидела своего одноклассника Димку Корсакова. Он только в этом году пришел к нам в класс, потому что переехал в новый дом, построенный на нашем квартале для партийной элиты и творческих работников. Его отец был главным дирижером оперного театра, до этого много работал по заграницам, а Димка являл собой примерно то, кого сейчас принято называть мажорами или «золотыми мальчиками» – красавец, брюнет с зелеными глазами и кудрями до плеч, никакой школьной формы, какие-то неимоверные костюмы, рубашки немыслимых расцветок, кожаный дипломат вместо портфеля и, как водится, полный обалдуй в учебе, но обалдуй обаятельный, совсем не тупой, с хорошо подвешенным острым языком.
читать дальшеИ вот это олицетворение иной жизни в бежевой дубленочке с итальянским дипломатиком фигачит мне навстречу с радостной улыбкой, не предвещающей, как мне показалось тогда, ничего хорошего.
Я готова была сквозь землю провалиться, только бы он меня не увидел в таком распрекрасном виде, ибо уже приготовилась получить пару-тройку едких замечаний и комментариев, которых мне как раз в тех обстоятельствах и недоставало для полного и всеобъемлющего состояния «пристрелите меня лучше». Наверное, с расстройства и от холода мозги выключились совсем, и я вместо того, чтобы сказать «привет!» в ответ на его «здравствуй!», вдруг стала говорить, что вот, смотри, кошмар, зима пришла, а у меня только эти туфли, они жутко скользят, я падаю, ноги мокрые, замерзла, и даже, о, ужас! снова заревела.
А Димка молча отобрал у меня тяжеленный портфель, крепко взял за руку и повел, как маленькую, в школу. В классе посадил на стул, снял с ног мокрые насквозь туфли, пристроил их к батарее, потом порылся в своем изысканнейшем итальянском дипломате, извлек оттуда пару толстенных шерстяных носков ручной вязки, вручил их мне и ушел со словами: «Пойду перекурю». И всё, как будто так и должно было быть. Особенно меня почему-то потрясли эти носки в дипломате.
Я уже не помню, как я потом училась в тот день, как возвращалась домой, как покупали срочно что-то подходящее для погоды из обуви, но вот эти носки, ярко-синие, с рифленными узорами, большие и очень теплые, запомнила на всю жизнь.
У нас с Димкой потом не было никаких особых симпатий, обычные отношения одноклассников на уровне «привет – привет», он с трудом закончил школу, уехал в Москву, учился там в театральном, потом каким-то бизнесом занимался, женился – развелся, детей не завел, лет пять назад мы с ним «подружились» в «Одноклассниках». В прошлом году его на переходе около дома насмерть сбил пьяный идиот на джипе без прав.