Гранатовый13 читателей тэги
Автор: Зелёный бамбуковый лес
#моё + #фанфики с другими тэгами
Писанина, день третий, чуть промахнулась
#3 Чердак
Канон Хроники Нарнии
Размер 455 слов
Заметки Вечная тема, но кольца-то, чсх, реально остались без присмотра
«Это началось однажды в такой же дождливый день» — профессор верит им, не сомневается ни секунды. Даже не так. Он будто ждёт этих оговорок, этого расссказа, который ему, наконец, поверяет Люси. Просто знает. Это странно успокаивает их всех. Он приводит их на чердак, совсем не думая о том, что сказали бы родители. Чердак в его старом доме не похож на те места, которыми стращали их взрослые: это уютная комната даже сейчас. "Немного напоминает пещеру сокровищ", — замечает Эдмунд, и профессор отчего-то выглядит очень довольным. И серьёзно кивает: так и должно быть.
скрытый текстОн очень странный взрослый, думает Сьюзен. Сейчас легче дышать и двигаться, но для того, чтобы привыкнуть к другим людям и себе нынешним заново им потребуется время. Ей потребуется время. Она чувствует себя обворованной.
Но этот чердак действительно хранит сокровища. Профессора не пугает прошлое, и Сьюзен не чувствует испуга от рассказа о противном дядюшке Эндрю. Это не его кабинет, и кресла с высокой спинкой, как в старых историях, здесь нет.
большой пёстрый ковёр и груда подушек перед камином гораздо удобнее.
Это началось на чердаке — далековато отсюда, конечно. Это было взаправду — хотя и в те времена, когда сам профессор был только маленьким мальчиком.
***
Это было взаправду, хотя ни дома на лондонской улице, ни дома с чердаком, похожим на пещеру сокровищ, давно уже нет. Это было взаправду, и от понимания, такого ясного сейчас, когда ей почти столько, сколько профессору, Сьюзен почти тошнит. Она встряхивает кудрями — всё ещё не седыми, конечно, седина ей не идёт, она решила с самого начала.
Всё это глупости ...Сьюзен знает, что это неправда — и то, что она не может с прежней лёгкостью убедить себя, что "это глупости", почти злит. У неё есть ещё одно решение, побольше, чем о краске для волос.
«Как вы и просили, я прислал вам то, что удалось найти. Мои соболезнования. Мы всё ещё выясняем судьбу двух дорожных служащих. Будьте осторожны. Всегда ваш С.»
Сьюзен откладывает старую, пожелтевшую записку в сторону и долго смотрит на аккуратную шкатулку. Эти кольца и правда очень красивы. В другое время ей бы даже захотелось подобрать к ним наряд.
Это время прошло.
Глупо было закапывать такие вещи в землю позади дома. Ненадёжно. Слишком по-детски. Но разве мог мальчишка поверить, что мир изменится так?
Сьюзен думает о пропавших, всего-то нашедших когда-то оставленное её погибшими братьями. Это просто занятно — она не то чтобы планирует кого-то спасать. Но они и правда исчезли. Совсем как рассказывал профессор.
Чердак в её доме, конечно, всего лишь чердак. Там чисто и пусто — как и должно быть в приличном доме. Конечно, она туда не пойдёт: дешёвый символизм.
Но в посленюю ночь, перед тем, как положить два кольца в разные карманы, крепко зажать под мышкой шкатулку и снять старую замшевую перчатку, Сьюзен увидит во сне длинный коридор под крышей — и до самого утра будет пытаться верно сосчитать балки.
Канон Хроники Нарнии
Размер 455 слов
Заметки Вечная тема, но кольца-то, чсх, реально остались без присмотра
«Это началось однажды в такой же дождливый день» — профессор верит им, не сомневается ни секунды. Даже не так. Он будто ждёт этих оговорок, этого расссказа, который ему, наконец, поверяет Люси. Просто знает. Это странно успокаивает их всех. Он приводит их на чердак, совсем не думая о том, что сказали бы родители. Чердак в его старом доме не похож на те места, которыми стращали их взрослые: это уютная комната даже сейчас. "Немного напоминает пещеру сокровищ", — замечает Эдмунд, и профессор отчего-то выглядит очень довольным. И серьёзно кивает: так и должно быть.
скрытый текстОн очень странный взрослый, думает Сьюзен. Сейчас легче дышать и двигаться, но для того, чтобы привыкнуть к другим людям и себе нынешним заново им потребуется время. Ей потребуется время. Она чувствует себя обворованной.
Но этот чердак действительно хранит сокровища. Профессора не пугает прошлое, и Сьюзен не чувствует испуга от рассказа о противном дядюшке Эндрю. Это не его кабинет, и кресла с высокой спинкой, как в старых историях, здесь нет.
большой пёстрый ковёр и груда подушек перед камином гораздо удобнее.
Это началось на чердаке — далековато отсюда, конечно. Это было взаправду — хотя и в те времена, когда сам профессор был только маленьким мальчиком.
***
Это было взаправду, хотя ни дома на лондонской улице, ни дома с чердаком, похожим на пещеру сокровищ, давно уже нет. Это было взаправду, и от понимания, такого ясного сейчас, когда ей почти столько, сколько профессору, Сьюзен почти тошнит. Она встряхивает кудрями — всё ещё не седыми, конечно, седина ей не идёт, она решила с самого начала.
Всё это глупости ...Сьюзен знает, что это неправда — и то, что она не может с прежней лёгкостью убедить себя, что "это глупости", почти злит. У неё есть ещё одно решение, побольше, чем о краске для волос.
«Как вы и просили, я прислал вам то, что удалось найти. Мои соболезнования. Мы всё ещё выясняем судьбу двух дорожных служащих. Будьте осторожны. Всегда ваш С.»
Сьюзен откладывает старую, пожелтевшую записку в сторону и долго смотрит на аккуратную шкатулку. Эти кольца и правда очень красивы. В другое время ей бы даже захотелось подобрать к ним наряд.
Это время прошло.
Глупо было закапывать такие вещи в землю позади дома. Ненадёжно. Слишком по-детски. Но разве мог мальчишка поверить, что мир изменится так?
Сьюзен думает о пропавших, всего-то нашедших когда-то оставленное её погибшими братьями. Это просто занятно — она не то чтобы планирует кого-то спасать. Но они и правда исчезли. Совсем как рассказывал профессор.
Чердак в её доме, конечно, всего лишь чердак. Там чисто и пусто — как и должно быть в приличном доме. Конечно, она туда не пойдёт: дешёвый символизм.
Но в посленюю ночь, перед тем, как положить два кольца в разные карманы, крепко зажать под мышкой шкатулку и снять старую замшевую перчатку, Сьюзен увидит во сне длинный коридор под крышей — и до самого утра будет пытаться верно сосчитать балки.
Писанина, день второй
#2 Тень на стене
Канон: Бродяга Кеншин
Размер: 517 слов
Заметки: манга, привет 252 главе
Очередной порыв ветра, нагнавший Сайто уже на пути к дому, показался ещё холоднее, чем тот, ворвавшийся в окно рабочего кабинета. Ветер на сей раз почти ластился, будто тосковал.
скрытый текстСмешно.
Сайто принял решение и не жалел об отвергнутом подарке Химуры: этот вызов был слишком искренней и бесполезной глупостью. Его долгожданного противника уже не было на свете — да и жил ли он на самом деле?
Не стоило попусту обмениваться ударами с другим человеком, это было ясно как день. Если глупости Химуры и прочих были привычны, то себе самому Сайто неразумных поступков прощать точно не собирался.
Пустые сожаления были чем-то неразумным, почти унизительным. И поэтому он твёрдо знал, что ни о чём не жалеет, не приняв вызова. Он не сожалел.
Но внутри слабо царапалось неприятное горчащее чувство, будто он что-то потерял. Или, больше того — даже утратил кого-то. Чувство было вдвойне противным оттого, что спустя немного времени к нему вдруг примешалось явственное ощущение чужого знакомого присутствия. Не было угрозы и даже ясности — но воинское чутьё никогда не подводило Сайто.
Ветер качнул оставленный поздним прохожим фонарь — догорающий, тот всё же встревожил мутную предрассветную темноту, расчертив узорами стены дома на другой стороне улочки.
...он стоял неподалёку от чёткого тёмного угла — тени соседнего здания. Худой и взъерошенный, невысокий... верно, он всё-таки был тогда немного ниже, чем теперь. Безликий тёмный силуэт качнулся навстречу собственной тени Сайто, казавшейся сейчас слишком большой. Качнулся — и замер, насторожённый. Ни следа нынешнего дружелюбия.
Забавно.
Если бы сторонний человек невзначай увидел эту встречу — надо думать, бежал бы без оглядки. Сайто усмехнулся. Тянуло закурить, ещё раз за эту длинную ночь, вот только сигареты он поизвёл. Незваный гость повернулся прямо — по-прежнему безликий, но безошибочно узнаваемый. Осенний ветер дотянулся и до него, растрепав высоко подвязанные пряди. Сайто не мог видеть ни рта, ни глаз мальчишки, но почему-то вдруг подумалось: он в растерянности. Он искал что-то, чего уже не было.
Потерялся.
"Разве Кеншин Химура и Хиттокири Баттосай не один и тот же человек?"
Чо не мог этого понять. Сайто и сам не поручился бы наверняка. Была ли чёрная тень, которую он столько лет молчаливо преследовал в мыслях, ожидая настоящего поединка, живым человеком? Был ли это кровавый дух, обуявший глупого мальчишку? Или сама его душа в неизмеримой своей глупости когда-то просто не выдержала столконовения с безрадостной правдой мира — и разлетелась на две части?
По большому счёту, это не имело значения теперь. Человек, приславший Сайто письмо, не был тем, с кем он искал поединка. А тот, другой, был сейчас лишь отголоском.
Тоской о прошлом, страхом перед ним.
Бесплотной тенью.
— Ступай себе.
Не было ни злости, ни даже настоящего желания подколоть. Бессмысленно язвить мёртвого.
Мальчишка вскинул голову — смотрел; Сайто не знал, каким был этот взгляд, но и это было уже не важно. Гость шагнул в сторону, как будто ослабив свою вечную готовность к бою, замер на мгновенье.
И исчез.
Темнота вокруг заметно поредела, выцвела. Налетевший ветер бросил в лицо тонкие клочья дыма от погасшего фонаря. Сайто прищурился, не закрывая лицо, и снова зашагал своей дорогой. Его собственная тень, истаявшая на стене, потянулась по улице. Кто-то со стороны мог бы сказать, что она всё ещё слишком большая и лохматая. Впрочем, увидеть её в такой ранний час было некому.
Канон: Бродяга Кеншин
Размер: 517 слов
Заметки: манга, привет 252 главе
Очередной порыв ветра, нагнавший Сайто уже на пути к дому, показался ещё холоднее, чем тот, ворвавшийся в окно рабочего кабинета. Ветер на сей раз почти ластился, будто тосковал.
скрытый текстСмешно.
Сайто принял решение и не жалел об отвергнутом подарке Химуры: этот вызов был слишком искренней и бесполезной глупостью. Его долгожданного противника уже не было на свете — да и жил ли он на самом деле?
Не стоило попусту обмениваться ударами с другим человеком, это было ясно как день. Если глупости Химуры и прочих были привычны, то себе самому Сайто неразумных поступков прощать точно не собирался.
Пустые сожаления были чем-то неразумным, почти унизительным. И поэтому он твёрдо знал, что ни о чём не жалеет, не приняв вызова. Он не сожалел.
Но внутри слабо царапалось неприятное горчащее чувство, будто он что-то потерял. Или, больше того — даже утратил кого-то. Чувство было вдвойне противным оттого, что спустя немного времени к нему вдруг примешалось явственное ощущение чужого знакомого присутствия. Не было угрозы и даже ясности — но воинское чутьё никогда не подводило Сайто.
Ветер качнул оставленный поздним прохожим фонарь — догорающий, тот всё же встревожил мутную предрассветную темноту, расчертив узорами стены дома на другой стороне улочки.
...он стоял неподалёку от чёткого тёмного угла — тени соседнего здания. Худой и взъерошенный, невысокий... верно, он всё-таки был тогда немного ниже, чем теперь. Безликий тёмный силуэт качнулся навстречу собственной тени Сайто, казавшейся сейчас слишком большой. Качнулся — и замер, насторожённый. Ни следа нынешнего дружелюбия.
Забавно.
Если бы сторонний человек невзначай увидел эту встречу — надо думать, бежал бы без оглядки. Сайто усмехнулся. Тянуло закурить, ещё раз за эту длинную ночь, вот только сигареты он поизвёл. Незваный гость повернулся прямо — по-прежнему безликий, но безошибочно узнаваемый. Осенний ветер дотянулся и до него, растрепав высоко подвязанные пряди. Сайто не мог видеть ни рта, ни глаз мальчишки, но почему-то вдруг подумалось: он в растерянности. Он искал что-то, чего уже не было.
Потерялся.
"Разве Кеншин Химура и Хиттокири Баттосай не один и тот же человек?"
Чо не мог этого понять. Сайто и сам не поручился бы наверняка. Была ли чёрная тень, которую он столько лет молчаливо преследовал в мыслях, ожидая настоящего поединка, живым человеком? Был ли это кровавый дух, обуявший глупого мальчишку? Или сама его душа в неизмеримой своей глупости когда-то просто не выдержала столконовения с безрадостной правдой мира — и разлетелась на две части?
По большому счёту, это не имело значения теперь. Человек, приславший Сайто письмо, не был тем, с кем он искал поединка. А тот, другой, был сейчас лишь отголоском.
Тоской о прошлом, страхом перед ним.
Бесплотной тенью.
— Ступай себе.
Не было ни злости, ни даже настоящего желания подколоть. Бессмысленно язвить мёртвого.
Мальчишка вскинул голову — смотрел; Сайто не знал, каким был этот взгляд, но и это было уже не важно. Гость шагнул в сторону, как будто ослабив свою вечную готовность к бою, замер на мгновенье.
И исчез.
Темнота вокруг заметно поредела, выцвела. Налетевший ветер бросил в лицо тонкие клочья дыма от погасшего фонаря. Сайто прищурился, не закрывая лицо, и снова зашагал своей дорогой. Его собственная тень, истаявшая на стене, потянулась по улице. Кто-то со стороны мог бы сказать, что она всё ещё слишком большая и лохматая. Впрочем, увидеть её в такой ранний час было некому.
Писанина, день один
#1 Вишнёвый пирог
Канон: Чёрный дворецкий
Размер: 337 слов
Заметки : Ну, эээ, я на дайри сказала, что мрачнота как-то не моё, а в итоге мне пришло в голову это. Кхе.
Пускай Грелль никогда не был идеальным дворецким, кое-что он всё-таки умел. И если уж надо было делать пирог — он делал его сам и весьма неплохо. Намного, намного, неожиданно лучше, чем подавал чай или правил лошадьми.
скрытый текстМожно сказать, он вкладывал в это всю душу. Если только она действительно у него была — временами думала мадам.
По совести, если уж Грелль делал пирог — он делал его на славу. Из раза в раз, с почти неправдоподобным для себя старанием. Настоящим, а не тем, которое иногда казалось мадам скрытой издёвкой. В такие дни к Греллю возвращалось природное, страшное проворство — то самое, ночное, нечеловеческое. Слишком хорошо знакомое ей.
Мадам сталась не думать об этом так, но мысль всё равно лезла в голову: этот пирог Грелль готовил с тем же хищным восторгом, с каким убивал.
— Если пирог для вас — он улыбался так радостно, что фальшивая робость прямо сползала с худого лица — то только вишнёвый!
Конечно же, чёрт возьми. Неизменное продолжение их общей привычки: яблоки и орехи не годятся для Мадам Рэд. Не по нраву её дворецкому: сликом тускло.
На её красных волосах даже первая седина как будто никому не была видна. На красной одежде не так заметна кровь — должно быть, это правда, ведь никто ничего не знал. Или всё дело в том, что даже в той ярости, которую пробуждали эти женщины, даже в своих справделивых убийствах ей удавалось быть аккуратнее Грелля.
Вишнёвый пирог у него даже не подгорал никогда, хотя временами мадам надеялась, что это случиться, что можно будет отослать его, душистый и яркий, обратно на кухню. Со всей этой вишней, такой подходящей им обоим.
Должно быть, спелые, глянцевые ягоды тоже напоминали Греллю кровь, завораживали его, приводили в неподдельный восторг художника (мадам не хотела об этом знать). Как врач, она понимала, что эта кровь была бы совсем не похожа на высоко бьющую при ударе — нет, эта была бы густая, кажущаяся сликом тёмной на первый взгляд, неспешная.
Застывшая большими блестящими каплями.
Из раза в раз пирог удавался Греллю отлично — тёплый, дышащий, золотистый. Кисловато-сладкий.
Из раза в раз отдающий во рту у мадам железом и солью.
Канон: Чёрный дворецкий
Размер: 337 слов
Заметки : Ну, эээ, я на дайри сказала, что мрачнота как-то не моё, а в итоге мне пришло в голову это. Кхе.
Пускай Грелль никогда не был идеальным дворецким, кое-что он всё-таки умел. И если уж надо было делать пирог — он делал его сам и весьма неплохо. Намного, намного, неожиданно лучше, чем подавал чай или правил лошадьми.
скрытый текстМожно сказать, он вкладывал в это всю душу. Если только она действительно у него была — временами думала мадам.
По совести, если уж Грелль делал пирог — он делал его на славу. Из раза в раз, с почти неправдоподобным для себя старанием. Настоящим, а не тем, которое иногда казалось мадам скрытой издёвкой. В такие дни к Греллю возвращалось природное, страшное проворство — то самое, ночное, нечеловеческое. Слишком хорошо знакомое ей.
Мадам сталась не думать об этом так, но мысль всё равно лезла в голову: этот пирог Грелль готовил с тем же хищным восторгом, с каким убивал.
— Если пирог для вас — он улыбался так радостно, что фальшивая робость прямо сползала с худого лица — то только вишнёвый!
Конечно же, чёрт возьми. Неизменное продолжение их общей привычки: яблоки и орехи не годятся для Мадам Рэд. Не по нраву её дворецкому: сликом тускло.
На её красных волосах даже первая седина как будто никому не была видна. На красной одежде не так заметна кровь — должно быть, это правда, ведь никто ничего не знал. Или всё дело в том, что даже в той ярости, которую пробуждали эти женщины, даже в своих справделивых убийствах ей удавалось быть аккуратнее Грелля.
Вишнёвый пирог у него даже не подгорал никогда, хотя временами мадам надеялась, что это случиться, что можно будет отослать его, душистый и яркий, обратно на кухню. Со всей этой вишней, такой подходящей им обоим.
Должно быть, спелые, глянцевые ягоды тоже напоминали Греллю кровь, завораживали его, приводили в неподдельный восторг художника (мадам не хотела об этом знать). Как врач, она понимала, что эта кровь была бы совсем не похожа на высоко бьющую при ударе — нет, эта была бы густая, кажущаяся сликом тёмной на первый взгляд, неспешная.
Застывшая большими блестящими каплями.
Из раза в раз пирог удавался Греллю отлично — тёплый, дышащий, золотистый. Кисловато-сладкий.
Из раза в раз отдающий во рту у мадам железом и солью.
Про Бьякую и сказки
Это мой любимый тегзд с этой ФБ. И поскольку она официально фсё, я оч хочу притащить его, ну не везде и всюду, но в принципе.
Название: О великом путешественнике и лунном зайце
Автор Зелёный бамбуковый лес
Бета: самобетинг
Размер: мини 1648 слов
Канон Bleach/Блич
Пейринг/Персонажи: Бьякуя, Соджун, Хисана, Рукия
Категория: джен с проблесками гета
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Глупые сказки — это очень важно, или о дорогих сердцу привычках.
Примечание: Вакамэ, как мы все помним (или не помним) - Посол морских водорослей, любимый персонаж Бьякуи. Автора крайне занимал вопрос о том, откуда это создание вообще взялось, а также почему визуально оно так смахивает на рисунки Рукии.
Давным-давно...Давным-давно — тогда у отца волосы были короче, а белую гладкую штуку, вечно немного соскальзывавшую, страшно хотелось из них вытянуть — так вот, именно тогда, когда мир был существенно проще, отец и сотворил для них двоих эту небольшую традицию. По правде сказать, назвать это так Бьякуе, до поры, в голову не приходило. Слишком уж отличалась эта привычка, похожая на дурную выходку, от строгих и торжественных вещей, выверенных и отшлифованных временем. Традиции, кроме того, всегда имели своё место.
Этой вещи места почти не было, но, много позже, он всё оберегал её, сам не зная зачем, с таким упорством, с каким обычно хранил то, чему его учили. Может, даже упорнее — хотя признаться в этом он не согласился бы ни за что и никогда.
«Давным-давно, хотя, возможно, и нет, нельзя, знаешь ли, сказать наверняка...» — так отец начал в самый первый вечер, неподобающим образом устроившись на скамье рядом с Бьякуей. Не имело значения, что скамья стояла в очень секретном месте, к которому Бьякуя продрался через запущенные кусты, основательно оцарапавшись.
В тот день Бьякуя и без того был раздосадован, и то, что его так легко обнаружили, когда он надеялся затаиться со своей обидой в дальнем углу сада, смирения ему не добавило. Насупившись, он посмотрел на отца исподлобья.
Тот сидел, расслабленно опираясь на руки, и на Бьякую как будто не смотрел.
— Так вот, — вздохнул он задумчиво, — нельзя сказать точно... — всё-таки стрельнул глазами вниз, чуть дрогнули ресницы: слушает ли? Как будто надеялся, что Бьякуя не заметит.
Бькуя засопел. Нужно было молчать и выдерживать характер, но этот неуклюжий какой-то рассказ тоже подстегнул его возмущение.
— Почему нельзя? — не выдержал он через несколько мгновений, — если это сказание или повесть, то всегда даты есть. Ну... только если иногда записывают плохо... А в сказке положено, чтобы давным-давно, — решительно добавил он, подумав.
— Почему? — переспросил отец, как будто засомневался. Неправильная у него была сказка. — В моей сказке это не так уж важно. К тому же, как я уже сказал, нельзя быть уверенным. Тот, с кем эта история случилась, может быть, до сих пор путешествует...
Сказки, которые рассказывали ему няньки, обычно всегда имели конец — ну хоть какой-нибудь — и Бьякуя озадачился.
Он не подумал тогда о том, как легко отцу удалось его поймать, и просто поёрзал немного на месте, спросив всё-таки:
— А с кем она случилась?
"Так вот, однажды — давай сойдёмся на этом — господин Вакамэ отправился из дому на далёкий Фруктовый остров, где ещё не бывал никто из его народа. А надо тебе знать, что прежде самого путешествия на остров, господин Вакамэ одолел долгий путь к Верхнему Морю... Что? Нет, видишь ли, дом его стоит глубоко на дне, и в его стране принято считать Верхнее Море, так зовётся гладь, что видят жители земли вроде нас, ненадёжным и очень опасным местом. Сначала он путешествовал на небольших пузырях воздуха (ты можешь заметить такие в пруду, когда вода спокойна), потом ему очень помогла одна рыба... Что? Она его не съела, что ты. Какая? Дай подумать...
Сказка у отца была неправильная, но, возможно, в этом было что-то неясно-притягательное, никак не отпускавшее Бькую. Она всё тянулась и тянулась, возобновляясь от случая к случаю. Вдвоём они тщательно обсудили и удивительную рыбу, решив, в конце концов, что она тоже немало путешествовала по морю и приплыла из таких мест, где огромный сильный радужный хвост не считался чем-то из ряда вон выходящим. Бькуя также узнал, что на Фруктовом острове правил Клубничный король, большой чудак, совершенно невыносимый. Хотя и не такой уж плохой парень, да и правитель тоже, по заверениям отца. С господином Вакамэ король не поладил и время от времени мечтал его изловить и научить вышивать крестом. Куда сварливей был господин Ананас — капитан пиратов, мечтавший первым отыскать все сокровища, которые на островах далёкого-далёкого моря, хранились, конечно, в неисчислимом количестве. Это был очень упрямый соперник, и Бькуя искренне волновался, сможет ли господин Вакамэ, храбрый путешественник, перехитрить капитана ещё раз.
***
Дед этого увлечения не разделял — Бьякуя помнил другой вечер, когда, приближаясь к покоям деда, дабы пожелать ему доброй ночи, услышал разговор. Он не стал бы подслушивать, но из комнаты раздалось:
— Войди, Бьякуя.
И тогда он вошёл и молча слушал негромкий, размеренный, сухой голос деда. Выходило, что всё неправильно, но Бькуя не мог понять, почему.
— Это только истории, отец, — лейтенант Кучики сидел, прямой и аккуратный, до странности посторонний, и кенсейкан сейчас ровно покоился в волосах.
Мир сдвинулся.
— Пустые истории, Соджун, ни морали, ничего.
Тень знакомого, непозволительного, скользнула по лицу, но глаз отец не поднял.
— И только, поверь. Забава. Но я могу дать ему это. Недолго, и не повредит ни знаниям, ни мастерству. Ни моей работе.
Дед помолчал и только качнул головой.
— Я всё ещё не вижу причины, по которой ты тратишь время на это.
— Прости мне мою прихоть, отец.
"Это — наше с тобой, Бьякуя".
Время ускользало и рассыпалось на кусочки, дни менялись, и его мир менялся исподволь — а потом однажды изменился непоправимо.
"Это — наше с тобой".
***
Дни и годы медленно выжигали привычки, заменяя одни другими, осыпая прежние пеплом и впечатывая новые в само его существо. Но временами, выводя ровные ряды иероглифов, Бьякуя ловил себя на том, что на бумагу просачиваются брызги далёкого моря, и опять господин Вакамэ беседует с чайками, дразнит Клубничного кроля и отважно спасается от капитана Ананаса на самой высокой мачте, а затем сбегает с помощью старого своего приятеля — Альбатроса.
Он засовывал листы не в стол, куда подальше, где никто не мог найти это даже случайно. Где оно таилось и спало, скрытое даже от него.
Рассказывать о величайшем путешественнике всё равно было особо некому.
А потом Бьякуя оказался на самом отвратительном своём дежурстве в дальнем Руконгае. И снова что-то в мире пошло не так — Бьякуя обнаружил это, когда вместо того, чтобы выкинуть поскорее минувшие недели из головы после возвращения, снова отправился туда.
— Вы очень добры, — сказала она серьёзно. В той накидке, которую он принёс, эта девушка совершенно тонула и выглядела почти странно.
Почему-то он не подумал "смешно".
Хисана, так её звали.
Он сидел и смотрел, как движутся её плечи — стирая, она бережно сняла и свернула накидку, подвязала рукава.
Бьякуя ждал, пока она закончит с делами.
Хисана не садилась слишком близко, устраивалась в стороне, но вся была воплощённым вниманием, тихой радостью, принявшей зримый облик, и поэтому расстояние как будто исчезало. И он принимался рассказывать. Бьякуя не помнил, с чего начиналась история, которою он впервые рассказал спасенной от Пустого девушке. Большеглазая и измученная, она показалась ему такой несчастной, что он должен был сделать что-то со всем этим. Хоть что-то. Он мог бы купить ей почти любую вещь здесь, стоило только поискать, но для того, чтобы прогнать страх, этого было недостаточно. Ему, шинигами, это оказалось не по силам.
И тогда Бьякуя начал говорить. Сидя вот так же на берегу и отстранённо прижимая пальцы к продранному в схватке рукаву, он всё говорил и говорил ей о далёком море. А когда замолчал, насторожённый тишиной, — понял, что девушка смотрит, не отрываясь. Уже безо всякого страха. Было что-то в этом взгляде такое, отчего вся случившаяся нелепость показалась простой и правильной.
***
Порой она тоже рассказывала что-то. Уже позже, когда, сидя вдвоём, они точно знали, что никто в огромном и богатом доме не посмеет их потевожить — Хисана рассказывала, почти шёпотом, как-то по-детски.
Но этим историям, сказала она однажды, никогда не достаёт счастья. Она и не знала других, там, откуда она принесла их, других и не было.
А старая сказка Бьякуи, наконец, снова ожила, потекла лениво от случая к случаю.
Любимой частью Хисаны была встреча с лунным зайцем.
«Однажды господин Вакамэ задумал одолеть до конца лунную дорогу. Та, что у самого края света, надёжней, чем те, какие бывают на воде в других местах. Поздно ночью Луна у края так близко к морю, что можно добраться по этой дорожке до границ небесных земель. Там, у ручья, в который падают звёзды, в стороне от жилищ лунных вельмож, в маленьком домике живёт заяц. Он самый знаменитый в небесной стране чайный мастер...»
Заяц, конечно, стал хорошим другом господина Вакамэ. И даже несколько раз составил ему компанию в странствиях, хотя не мог уходить из дома надолго: у него была большая семья, и он всегда возвращался к ней.
***
Хисана сумела то, чего не удалось Бьякуе: нарисовала господина Вакамэ таким, каким он, несомненно, был. Однажды, во время занятий каллиграфией, Бькуя заметил рядом со стопкой исписанных неловким почерком Хисаны листов ещё один. Это привело её в необъяснимое смятение.
— Господин мой...
Он молча созерцал рисунок, поражённый по-настоящему.
— Не сочти за дерзость, это...
— Это он.
Никогда у Бьякуи не получалось: слишком выверенными были черты, слишком сильна была отточенная обучением привычка. Но здесь всё было по-другому. И, загадочным образом, это был величайший из путешественников, отправившийся повидать мир по единственной причине, как когда-то сказал отец.
«Это было весело».
Бьякуя совершенно неподобающе подхватил её, тоненькую и удивлённую и тихо сказал:
— Спасибо.
С тех пор он учился рисованию у Хисаны не меньше, чем она у него каллиграфии.
Хисана заверяла, что получается хорошо.
Рисунки множились, и там теперь были и Король, и Капитан пиратов.
И, конечно, Лунный заяц.
А потом мир снова изменился непоправимо.
***
Рукия была насторожённой и тихой, и теперь он воистину не мог ничего исправить как когда-то.
Он всё ещё помнил, так чётко, словно это было вчера, как Хисана сказала тогда, в первый раз:
«Вы всё ещё можете рассказывать такие истории». Для неё это было словно доказательством чего-то. Это было какое-то волшебное заклинание, стиравшее следы времени и непреодолимые границы.
"Вы можете..."
Больше он не мог.
Видеть Рукию, осознавать её молчаливое присутствие, её смиренное принятие, было почти невыносимо.
Прошла целая холодная вечность.
А затем однажды он увидел забытый ею листок бумаги. Увидел и почувствовал раздажение: неаккуратность была недостатком. Вот только...
У этого зайца уши не такие — понял он, очнувшись от оцепенения. Не такие, неправильные уши, Хисана рисовала немного иначе.
"Это — наше с тобой"
Но заяц был. Бьякуя убрал его, спрятал туда, где дремало, пылилось их далёкое яркое море, подёрнувшееся льдом.
***
Когда Бьякуя в очередной раз проснулся, в палате не было ни души.
Только новый заяц маячил в уголке небольшого листа на стуле у изголовья койки. У Бьякуи не было ничего подходящего, но он точно знал: нужно будет дорисовать господина Вакамэ. Прошло столько времени, и он не практиковался, но это было не так важно. Почему-то казалось, что сейчас у него получится.
Название: О великом путешественнике и лунном зайце
Автор Зелёный бамбуковый лес
Бета: самобетинг
Размер: мини 1648 слов
Канон Bleach/Блич
Пейринг/Персонажи: Бьякуя, Соджун, Хисана, Рукия
Категория: джен с проблесками гета
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Глупые сказки — это очень важно, или о дорогих сердцу привычках.
Примечание: Вакамэ, как мы все помним (или не помним) - Посол морских водорослей, любимый персонаж Бьякуи. Автора крайне занимал вопрос о том, откуда это создание вообще взялось, а также почему визуально оно так смахивает на рисунки Рукии.
Давным-давно...Давным-давно — тогда у отца волосы были короче, а белую гладкую штуку, вечно немного соскальзывавшую, страшно хотелось из них вытянуть — так вот, именно тогда, когда мир был существенно проще, отец и сотворил для них двоих эту небольшую традицию. По правде сказать, назвать это так Бьякуе, до поры, в голову не приходило. Слишком уж отличалась эта привычка, похожая на дурную выходку, от строгих и торжественных вещей, выверенных и отшлифованных временем. Традиции, кроме того, всегда имели своё место.
Этой вещи места почти не было, но, много позже, он всё оберегал её, сам не зная зачем, с таким упорством, с каким обычно хранил то, чему его учили. Может, даже упорнее — хотя признаться в этом он не согласился бы ни за что и никогда.
«Давным-давно, хотя, возможно, и нет, нельзя, знаешь ли, сказать наверняка...» — так отец начал в самый первый вечер, неподобающим образом устроившись на скамье рядом с Бьякуей. Не имело значения, что скамья стояла в очень секретном месте, к которому Бьякуя продрался через запущенные кусты, основательно оцарапавшись.
В тот день Бьякуя и без того был раздосадован, и то, что его так легко обнаружили, когда он надеялся затаиться со своей обидой в дальнем углу сада, смирения ему не добавило. Насупившись, он посмотрел на отца исподлобья.
Тот сидел, расслабленно опираясь на руки, и на Бьякую как будто не смотрел.
— Так вот, — вздохнул он задумчиво, — нельзя сказать точно... — всё-таки стрельнул глазами вниз, чуть дрогнули ресницы: слушает ли? Как будто надеялся, что Бьякуя не заметит.
Бькуя засопел. Нужно было молчать и выдерживать характер, но этот неуклюжий какой-то рассказ тоже подстегнул его возмущение.
— Почему нельзя? — не выдержал он через несколько мгновений, — если это сказание или повесть, то всегда даты есть. Ну... только если иногда записывают плохо... А в сказке положено, чтобы давным-давно, — решительно добавил он, подумав.
— Почему? — переспросил отец, как будто засомневался. Неправильная у него была сказка. — В моей сказке это не так уж важно. К тому же, как я уже сказал, нельзя быть уверенным. Тот, с кем эта история случилась, может быть, до сих пор путешествует...
Сказки, которые рассказывали ему няньки, обычно всегда имели конец — ну хоть какой-нибудь — и Бьякуя озадачился.
Он не подумал тогда о том, как легко отцу удалось его поймать, и просто поёрзал немного на месте, спросив всё-таки:
— А с кем она случилась?
"Так вот, однажды — давай сойдёмся на этом — господин Вакамэ отправился из дому на далёкий Фруктовый остров, где ещё не бывал никто из его народа. А надо тебе знать, что прежде самого путешествия на остров, господин Вакамэ одолел долгий путь к Верхнему Морю... Что? Нет, видишь ли, дом его стоит глубоко на дне, и в его стране принято считать Верхнее Море, так зовётся гладь, что видят жители земли вроде нас, ненадёжным и очень опасным местом. Сначала он путешествовал на небольших пузырях воздуха (ты можешь заметить такие в пруду, когда вода спокойна), потом ему очень помогла одна рыба... Что? Она его не съела, что ты. Какая? Дай подумать...
Сказка у отца была неправильная, но, возможно, в этом было что-то неясно-притягательное, никак не отпускавшее Бькую. Она всё тянулась и тянулась, возобновляясь от случая к случаю. Вдвоём они тщательно обсудили и удивительную рыбу, решив, в конце концов, что она тоже немало путешествовала по морю и приплыла из таких мест, где огромный сильный радужный хвост не считался чем-то из ряда вон выходящим. Бькуя также узнал, что на Фруктовом острове правил Клубничный король, большой чудак, совершенно невыносимый. Хотя и не такой уж плохой парень, да и правитель тоже, по заверениям отца. С господином Вакамэ король не поладил и время от времени мечтал его изловить и научить вышивать крестом. Куда сварливей был господин Ананас — капитан пиратов, мечтавший первым отыскать все сокровища, которые на островах далёкого-далёкого моря, хранились, конечно, в неисчислимом количестве. Это был очень упрямый соперник, и Бькуя искренне волновался, сможет ли господин Вакамэ, храбрый путешественник, перехитрить капитана ещё раз.
***
Дед этого увлечения не разделял — Бьякуя помнил другой вечер, когда, приближаясь к покоям деда, дабы пожелать ему доброй ночи, услышал разговор. Он не стал бы подслушивать, но из комнаты раздалось:
— Войди, Бьякуя.
И тогда он вошёл и молча слушал негромкий, размеренный, сухой голос деда. Выходило, что всё неправильно, но Бькуя не мог понять, почему.
— Это только истории, отец, — лейтенант Кучики сидел, прямой и аккуратный, до странности посторонний, и кенсейкан сейчас ровно покоился в волосах.
Мир сдвинулся.
— Пустые истории, Соджун, ни морали, ничего.
Тень знакомого, непозволительного, скользнула по лицу, но глаз отец не поднял.
— И только, поверь. Забава. Но я могу дать ему это. Недолго, и не повредит ни знаниям, ни мастерству. Ни моей работе.
Дед помолчал и только качнул головой.
— Я всё ещё не вижу причины, по которой ты тратишь время на это.
— Прости мне мою прихоть, отец.
"Это — наше с тобой, Бьякуя".
Время ускользало и рассыпалось на кусочки, дни менялись, и его мир менялся исподволь — а потом однажды изменился непоправимо.
"Это — наше с тобой".
***
Дни и годы медленно выжигали привычки, заменяя одни другими, осыпая прежние пеплом и впечатывая новые в само его существо. Но временами, выводя ровные ряды иероглифов, Бьякуя ловил себя на том, что на бумагу просачиваются брызги далёкого моря, и опять господин Вакамэ беседует с чайками, дразнит Клубничного кроля и отважно спасается от капитана Ананаса на самой высокой мачте, а затем сбегает с помощью старого своего приятеля — Альбатроса.
Он засовывал листы не в стол, куда подальше, где никто не мог найти это даже случайно. Где оно таилось и спало, скрытое даже от него.
Рассказывать о величайшем путешественнике всё равно было особо некому.
А потом Бьякуя оказался на самом отвратительном своём дежурстве в дальнем Руконгае. И снова что-то в мире пошло не так — Бьякуя обнаружил это, когда вместо того, чтобы выкинуть поскорее минувшие недели из головы после возвращения, снова отправился туда.
— Вы очень добры, — сказала она серьёзно. В той накидке, которую он принёс, эта девушка совершенно тонула и выглядела почти странно.
Почему-то он не подумал "смешно".
Хисана, так её звали.
Он сидел и смотрел, как движутся её плечи — стирая, она бережно сняла и свернула накидку, подвязала рукава.
Бьякуя ждал, пока она закончит с делами.
Хисана не садилась слишком близко, устраивалась в стороне, но вся была воплощённым вниманием, тихой радостью, принявшей зримый облик, и поэтому расстояние как будто исчезало. И он принимался рассказывать. Бьякуя не помнил, с чего начиналась история, которою он впервые рассказал спасенной от Пустого девушке. Большеглазая и измученная, она показалась ему такой несчастной, что он должен был сделать что-то со всем этим. Хоть что-то. Он мог бы купить ей почти любую вещь здесь, стоило только поискать, но для того, чтобы прогнать страх, этого было недостаточно. Ему, шинигами, это оказалось не по силам.
И тогда Бьякуя начал говорить. Сидя вот так же на берегу и отстранённо прижимая пальцы к продранному в схватке рукаву, он всё говорил и говорил ей о далёком море. А когда замолчал, насторожённый тишиной, — понял, что девушка смотрит, не отрываясь. Уже безо всякого страха. Было что-то в этом взгляде такое, отчего вся случившаяся нелепость показалась простой и правильной.
***
Порой она тоже рассказывала что-то. Уже позже, когда, сидя вдвоём, они точно знали, что никто в огромном и богатом доме не посмеет их потевожить — Хисана рассказывала, почти шёпотом, как-то по-детски.
Но этим историям, сказала она однажды, никогда не достаёт счастья. Она и не знала других, там, откуда она принесла их, других и не было.
А старая сказка Бьякуи, наконец, снова ожила, потекла лениво от случая к случаю.
Любимой частью Хисаны была встреча с лунным зайцем.
«Однажды господин Вакамэ задумал одолеть до конца лунную дорогу. Та, что у самого края света, надёжней, чем те, какие бывают на воде в других местах. Поздно ночью Луна у края так близко к морю, что можно добраться по этой дорожке до границ небесных земель. Там, у ручья, в который падают звёзды, в стороне от жилищ лунных вельмож, в маленьком домике живёт заяц. Он самый знаменитый в небесной стране чайный мастер...»
Заяц, конечно, стал хорошим другом господина Вакамэ. И даже несколько раз составил ему компанию в странствиях, хотя не мог уходить из дома надолго: у него была большая семья, и он всегда возвращался к ней.
***
Хисана сумела то, чего не удалось Бьякуе: нарисовала господина Вакамэ таким, каким он, несомненно, был. Однажды, во время занятий каллиграфией, Бькуя заметил рядом со стопкой исписанных неловким почерком Хисаны листов ещё один. Это привело её в необъяснимое смятение.
— Господин мой...
Он молча созерцал рисунок, поражённый по-настоящему.
— Не сочти за дерзость, это...
— Это он.
Никогда у Бьякуи не получалось: слишком выверенными были черты, слишком сильна была отточенная обучением привычка. Но здесь всё было по-другому. И, загадочным образом, это был величайший из путешественников, отправившийся повидать мир по единственной причине, как когда-то сказал отец.
«Это было весело».
Бьякуя совершенно неподобающе подхватил её, тоненькую и удивлённую и тихо сказал:
— Спасибо.
С тех пор он учился рисованию у Хисаны не меньше, чем она у него каллиграфии.
Хисана заверяла, что получается хорошо.
Рисунки множились, и там теперь были и Король, и Капитан пиратов.
И, конечно, Лунный заяц.
А потом мир снова изменился непоправимо.
***
Рукия была насторожённой и тихой, и теперь он воистину не мог ничего исправить как когда-то.
Он всё ещё помнил, так чётко, словно это было вчера, как Хисана сказала тогда, в первый раз:
«Вы всё ещё можете рассказывать такие истории». Для неё это было словно доказательством чего-то. Это было какое-то волшебное заклинание, стиравшее следы времени и непреодолимые границы.
"Вы можете..."
Больше он не мог.
Видеть Рукию, осознавать её молчаливое присутствие, её смиренное принятие, было почти невыносимо.
Прошла целая холодная вечность.
А затем однажды он увидел забытый ею листок бумаги. Увидел и почувствовал раздажение: неаккуратность была недостатком. Вот только...
У этого зайца уши не такие — понял он, очнувшись от оцепенения. Не такие, неправильные уши, Хисана рисовала немного иначе.
"Это — наше с тобой"
Но заяц был. Бьякуя убрал его, спрятал туда, где дремало, пылилось их далёкое яркое море, подёрнувшееся льдом.
***
Когда Бьякуя в очередной раз проснулся, в палате не было ни души.
Только новый заяц маячил в уголке небольшого листа на стуле у изголовья койки. У Бьякуи не было ничего подходящего, но он точно знал: нужно будет дорисовать господина Вакамэ. Прошло столько времени, и он не практиковался, но это было не так важно. Почему-то казалось, что сейчас у него получится.