Книги авторов, пишущих о Японии, оставляют впечатление, что Япония — это реально существующая сказочная страна на Дальнем Востоке. © Хэдленд Дэвис
Japanese Culture Through Rare Books
О курсе
A book is a tool for preserving words and images. Through books, an abundance of information, including the knowledge and experiences of the people of the past, has been handed down to the present. But books are more than records of words and images. Their form, appearance, and even the sсriрts and styles used tell us about the fashions and technologies of the times that produced them. By studying old books, we can learn a great deal about the geographical areas in which they were made, the historical background, and the individuals and groups involved in their making.
While displaying remarkable similarities with books produced in other areas of the Sinitic cultural sphere, Japanese books also possess some unique features, starting with their sheer diversity of form and appearance. Using a wealth of multimedia content, we will take a journey through the wonderful world of traditional Japanese books.
Снова в книгу гляжу,
проницая задумчивым взором
дольний суетный мир, —
чтенье книг старинных подобно
восхожденью в горние выси...
© Камо Мабути
Первые семь минут — всякая левая болтовня, здесь я отмотала до начала лекции.
Писательницы знали, для кого пишут и что хочет прочесть их аудитория; читательницы имели все основания полагать, что их ожидания не обманут (и возможность лично взяться за кисть и вступить в литературную полемику в случае, если всё же разочаруются).
И тут до меня дошло. Это же фэндом. Только без интернета.
Джилиан Рубинстайн, пишущая под псевдонимом Лайан Герн, сделала очень интересную вещь: взяла средневековую Японию и аккуратно изъяла из неё реальных исторических личностей и события и само название, при это бережно сохранив ту самую чарующую атмосферу, благодаря которой в особо романтичных кругах Япония прослыла "реально существующей сказочной страной на Дальнем Востоке".
"Повесть об Отори" в аннотации позиционируется как фэнтези для подростков, но надо сказать, что Джилиан Рубинстайн намного более высокого и справедливого мнения об интеллектуальном и эмоциональном уровне развития подростков, чем большинство авторов young adult'а, что мне встречались. Главные персонажи "Повести...", доблестный Такео и благородная Каэдэ, также юны, но, как и полагалось в ту эпоху, повзрослели они рано.
Первая книга в большей степени о юноше, вторая — о девушке, третья — о них вместе, и все три — о выпавших на их долю нелёгких испытаниях, которые Такео и Каэдэ преодолевают со стойкостью, подобающей главным героям.
И, несмотря на отнюдь не скудную событийную насыщенность сюжета, это очень неторопливая и даже элегическая история — автор, внимательная к деталям, находит для персонажей и читателей время остановиться, вглядеться, вслушаться, вдуматься, вчувствоваться в настоящий момент, ощутить всю красоту и всю печаль этой бренной жизни, и это выделяет "Повесть об Отори" из других произведений в аналогичном жанре даже больше, чем не так уж часто встречающийся — и притом с большим тщанием выписанный — ориентальный сеттинг трилогии. И также тщательно — и в полном соответствии с сеттингом — выписаны характеры персонажей: недосказанность в разговорах, сдержанность в проявлении эмоций, острое чувство чести, долга — и прекрасного.
Это такие очень идеализированные самураи, и дамы, и даже злодеи — самые подходящие обитатели идеализированной не-Японии.
Пара примечаний:
1. Вообще-то, "Повесть об Отори" — это не трилогия, а пенталогия, но, насколько я понимаю, две непереведённых приквела посвящены не то потомкам, не то предкам главных героев, а так "Через соловьиный этаж", "Трава — его изголовье" и "Сияние луны" производят впечатление цельного и законченного произведения.
2. Возможно, фамилия Герн (Hearn) в псевдониме позаимствована у Лафкадио Хирна (Lafcadio Hearn). Если это и в самом деле так, то это ужасно мило.
Задёрганная домохозяйка
Наверное, у каждой женщины была или есть (а если нет, то не обольщайтесь — будет) такая знакомая: вечно жалуется на своего парня/мужа, раздувая вселенскую трагедию из малейшей размолвки, а если повода для размолвки нет, будьте покойны, придумает и в красках распишет его благоверному, а потом будет долго плакаться на благоверного подругам.
Вот то, что выше, и есть краткое словесное изображение Митицуна-но хаха, не оставившей в веках своего имени матери чиновника и поэта Фудзивара Митицуна, какой она предстаёт со страниц своего дневника, охватывающего около 20 лет её жизни и посвящённого преимущественно отношениям с супругом, Канэиэ. Какие-то эпизоды своей жизни Митицуна-но хаха описывала спустя некоторое время, и они представляют собой небольшие, но цельные зарисовки, другие же представлены копиями переписки, а переписываться в эпоху Хэйан любили долго и со вкусом, непременно стихами на цветной бумаге, прикреплённой к ветви приличествующего случаю и сезону растения — всё это сообщает супружеским ссорам особое очарование, неведомое обладателям смартфонов.
В самом деле, что может быть приятнее, чем высказать этому козлу всё, что о нём думаешь, в пяти строках изящного стихотворения, сочинённого при лунном свете, а потом приписать на полях что-нибудь гордое и небрежное, доказывающее, что он тебе безразличен?
Автор дневника изрядно утомляет своей нервозностью и непоследовательностью: вначале она равнодушно отвечает на письма ещё-не-мужа, не демонстрируя ни малейшего интереса, но, вступив в брак, принимается сетовать на холодность, недостаток внимания и редкость посещений, а когда супруг наконец заявляется на порог - обрушивает на него шквал упрёков и жалоб или, для разнообразия, замыкается в молчании. И после ухода мужа, конечно же, снова начинает плакать о своём одиночестве.
Ладно, в чём-то Митицуна-но хаха понять можно, Канэиэ тот ещё фрукт: надо совсем не иметь сердца, чтобы, направляясь в тайное любовное гнёздышко, с помпой проезжать мимо ворот законной супруги, дескать, пусть будет в курсе.
И если первое чувство, которое вызывает автор "Дневника эфемерной жизни" — это раздражение, то второе — сочувствие.
В самом деле, как тут не стать плаксой и истеричкой, как не помышлять о смерти или хотя бы уходе от мира, если вся жизнь — это домашние хлопоты, вечно отсутствующий муж да поездки по храмам в качестве способа развеяться? Любая бы ревмя ревела.
Умница и красавица
Нидзё, красавица из знатной семьи, особенно отличалась признанными при дворе поэтическим и музыкальным талантами, утончённым вкусом и безупречной светскостью. Очевидно, ничем хорошим это закончиться не могло.
В четырнадцать лет Нидзё стала императорской наложницей — со всеми последствиями, какие можно представить для юной девушки, оказавшейся в безраздельной власти могущественного мужчины. И в контексте эпохи это был на самом деле отличный старт — если бы Нидзё стала матерью принца или хотя бы принцессы. Но единственный ребёнок Нидзё от государя умер во младенчестве, и это предрешило её судьбу.
В записках Нидзё красочные описания прелестей и гадостей придворных будней и праздников перемежаются с мучительными размышлениями о её собственной бурной интимной жизни. Не будучи связанной узами брака, Нидзё с избытком возместила отсутствие супружеских переживаний терзаниями по поводу многочисленных и далеко не всегда добровольных любовных союзов.
Охладев к фаворитке, император не считал зазорным поделиться ею с заинтересованным другом, да и других кандидатов на роль любовников и покровителей в жизни Нидзё хватало, но, увы, надолго не хватило никого — неизвестно, когда именно закончилась жизнь Нидзё, но то, что скончалась она в нищете и одиночестве, практически не вызывает сомнений.
Но при этом нежная лиричность в сочетании с пристальным вниманием не только к личному, внутреннему, но и к окружающему миру, живое сочувствие к людям даже в те времена, когда, кажется, если кого и стоит жалеть так только себя, не покидают Нидзё до самых последних страниц её повести.
Она и вправду была очень красивая. Во всём.
Девочка-гик
Моя любимица: "С утра, лишь только рассветёт, и до поздней ночи, пока не одолеет дремота, я только и делала, что читала, придвинув поближе светильник. Очень скоро само собою вышло, что я знала прочитанное наизусть, и оно так и всплывало у меня перед глазами, мне это очень нравилось".
Мать этой девочки, которая так любила читать, была сестрой той самой Митицуна-но хаха, а вторая жена её отца, чиновника Сугавара-но Такасуэ, поэтесса Кадзуса-но-таю, состояла в родстве с той самой Мурасаки-сикибу*, написавшей "Повесть о Гэндзи" (и личный дневник, кстати, тоже), так что нет ничего удивительного в том, что жизнь автора "Одинокой луны в Сарасина" проходила под знаком любви к литературе.
Недолгая служба при дворе, не особенно счастливое, но бестревожное замужество, повседневные хлопоты — всё меркнет перед восторгом провинциалки, переехавшей в столицу и обнаружившей наконец книжное богатство, ранее известное ей лишь по рассказам близких. Книги, сны и мечты —вот чем жила дочь Сугавара-но Такасуэ.
И пусть под конец записок "одинокая луна" начинает укорять себя в том, что растратила жизнь на чтение, вместо того чтобы заботиться о душе, я никак не могу ей посочувствовать — её радостные записи о литературных открытиях выглядят куда более убедительными, нежели религиозные рассуждения.
Эта милая читательница была не только поглотительницей, но и создательницей моногатари, с разной степенью уверенности ей приписывают несколько повестей, в том числе переведённую на русский "Повесть о втором советнике Хамамацу", представляющую собой любовный роман сокрушительной для современного здравого смысла силы.
* Горегляд В.Н., Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв., М., 1975.
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)