* * *

В последние несколько лет, мне стали часто - не с чрезмерной ли частотой? - попадаться произведения, использующие образ Шерлока Холмса; одни провальные, иные - талантливые, но все, в моём понимании, неуместно эксплуатирующее это имя - оттого, что одна-единственная принципиальная ошибка крошит их и рушит в пыль.

Судя по монотонному повторению этой ошибки, здесь принцип, призванный исправить и дополнить выведенный Конан Дойлем характер. Вспоминается та старая присказка, что мерин - это жеребец, улучшенный редколлегией. Хотя намерения благопристойны - «очеловечивание» Шерлока Холмса, путём придания ему общечеловеческих чувств и приписывания той или иной биографии - результат всегда плох. То, что выходит после названной процедуры, уже не является Шерлоком Холмсом.

Странным образом, от создателей новых и новых деяний Холмса, уходит тот факт, что главной загадкой - вернее, тайной - всех оригинальных произведений о Холмсе является сам Холмс. Можно сказать, что Холмс - великая тайна, решающая из каприза мелкие криминальные загадки. Попробуйте оставить решения загадок, убрав из повествования Холмса и вы получите совершеннейшую банальщину, иногда нелепицу; некоторый смехотворно простой, нескладный, сшитый на скорую руку псевдодетективный сюжет.

Истинная тайна, уже много лет привлекающая внимание читателя - сам Холмс. А к нему допущен один лишь косноязычный евангелист Ватсон. Он описывает что умеет, и как умеет, а мы силимся понять, что за странная персона стоит за этими наивными (и явно перевранными) записками. И это не потому, что Ватсон слишком глуп - это потому, что тайна Холмса слишком велика.

Случай в литературе детективного жанра уникальный. Гастингс много глупее Пуаро, но Пуаро отнюдь не загадочен, и распутывает вполне достойные загадки. Он стоит наравне с этими загадками. Вульф и Гудвин - просто два равноправных компаньона, каждый при особых умениях. Только Дойл сумел создать тайну в ореоле мелких загадок. Он уникален.

В Холмсе странно всё: туманное происхождение (точнее, едва ли ни полное отсутствие прошлого); манеры; образ жизни; внешность; в викторианском, гипертрофированном понятии «прайвеси», Холмс - это «прайвеси» внутри «прайвеси». И читатель, не имея ничего, кроме разрозненных и путаных записок Ватсона, много лет пытается пробиться к этой фигуре. Вотще.

«Очеловечивание» Холмса выхолащивает суть; а раз в центре нет уже большой тайны, последователи Конан Дойла упирают на тайны малые, изощряясь в детективных загадках: иногда выходит неплохо, только Холмса нет более с нами. Теперь из сюжета можно убрать его фигуру - ничего не изменится. Это критерий: если вы убираете из произведения Холмса, и остаётся чушь, шелуха - это Конан Дойль, или автор, понявший его; если наоборот - это хорошее детективное произведение с притянутым ради рекламы великим именем.

Положим, эту проблему можно одолеть и сделать нечто похожее на классический образец - если бы не ещё одно обстоятельство. Холмс - обратите на это внимание - обладает удивительной способностью трансформировать предметы, приходя с ними во взаимодействие. Если он произносит слово «куропатка» - это уже не худосочная костлявая птичка, горсточка тёмного мяса на хрупком скелетике. Это нечто сочное, вкусное, огромное, сочащееся паром и запахами; если Холмс бьёт тростью по мостовой - звук проникает до мозга костей читателя: если он садится у корзины с денежным запасом банка - это полновесные, бочковатенькие ярко-золотые, тяжёлые луидоры, прослоенные свинцовой бумагой - какая это бумага? Конечно же, она блестит как серебряная завёртка того шоколада, что появлялся из её хруста и блеска в нашем с вами детстве. Бог мой, когда он сминает газеты в огромный ком, и кидает их на верхнюю полку вагона - хрусткий ком этот летит, нет - плывёт в воздухе - словно какой-то белоснежный капустный кочан.

И как сделано это - я не понимал никогда; не понимаю и сейчас. И Холмс не вернётся к нам, пока кто-то снова не научится этого делать. http://crusoe.livejournal.com/319838.html