День в истории Блогхауса: 3 февраля 2024

Ритмично постукивая колёсами, поезд, не имевший в расписании пункта прибытия, на всех парах летел в ночи, распарывая темноту двумя рядами ярко светящихся окон. Роскошная старомодная отделка вагона плавала, как в густой разлившейся воде, в золотом тёплом свете электрических светильников, стеклянные подвески легонько раскачивались и позвякивали в такт стучащим колёсам. Позолоченные завитушки декора на стенах сияли благородно-матовыми остветами, а тёмно-красный бархат мягких сидений-диванов словно сам по себе излучал приятное сдержанное тепло. И нигде ни души, весь поезд был целиком предоставлен в наше распоряжение.

(читать дальше)Ками сидел напротив в элегантном сером костюме и в цилиндре, надвинутом почти до самых бровей. Он положил красивые белые руки с тонкими пальцами, унизанными серебряными кольцами, на навершие трости, и спокойно и пристально разглядывал меня. Его влажно блестевшие большие чёрные глаза проникали настолько глубоко в мою сущность, что становилось изумительно неловко. Растерянность, страх, восхищение, неуверенность, преклонение — он отлично знал, что все эти чувства сейчас сплелись в один тугой комок в моей душе, и поэтому просто молчал, терпеливо выжидая, когда я смогу распутать их, или хотя бы, когда верх возьмёт что-нибудь одно. Наконец, заметив, что я стала ровнее дышать и уже не так дрожу, ками чуть заметно улыбнулся.

— Вот, — произнёс он чуть хрипловатым, но приятным певучим голосом, — наконец-то ты снова стала похожа на девочку, у которой хватило умения открыть дверь в "коридоры сознания". Не надо бояться.

Продолжая завороженно смотреть ему в глаза, я поспешно кивнула:

— Х-хорошо!

Собственный голос показался мне до жути сухим и противным. Ками снисходительно улыбнулся левой половиной лица, постучав указательными пальцами друг о друга.

— Всё ещё не можешь поверить, да? — спросил он, мягче и тише.

— Д-да... - теперь собственный голос напоминал мне жалобное блеяние икающего козлёнка.

— Понимаю, — протянул он со вздохом, снимая цилиндр и пристраивая его на сидении, рядом с уже лежащими там перчатками. — Тут уж ничего не поделаешь: либо веришь, либо нет. Тебя, кстати, никто не торопит — времени на то, чтобы всё как следует обдумать и разобраться в себе, у нас предостаточно. Ну, а пока ты думаешь, мы будем путешествовать.

Правая половина лица теперь тоже улыбалась, открыто, нежно, чуть смущённо, как улыбаются дети, когда хотят с кем-то подружиться. И я почувствовала, что невольно начинаю улыбаться в ответ точно такой же искренней и чистой улыбкой.

— Вот так, вот так совсем хорошо, — почти прошептал ками, и глаза его на мгновенье полыхнули ярким блеском, но тут же начали стремительно темнеть и расплываться, как будто заволакиваясь знойным маревом. Я вздрогнула и сладко затрепетала каждой клеточкой тела, откликаясь на зов его древней могучей силы, моментально вспотела с головы до ног, дрожа от переполнявшего желания под его пристальным неподвижным взглядом. Полагаю, мои чувства в тот момент были слишком очевидны, но когда ками уверенно и грациозно встал и приблизился ко мне почти вплотную, я резко отпрянула назад, закрывая лицо руками, словно пытаясь защититься от ослепляющего света.

— Ага! — выдохнул он радостно, — уж во всяком случае, в мою силу ты веришь! Теперь осталось только перестать бояться, девочка моя. Всего-то лишь...

Ками попытался обнять меня, но я вывернулась и юркнула за темно-красную бархатную спинку соседнего диванчика.

— Ну, и как мне это понимать? — расхохотался он, притворно заламывая руки. — Меня опять отвергли?

— Ками-сама, пожалуйста, не играйте со мной, это жестоко, - промямлила я, чуть не плача от досады на собственную нелепость. — Вы же знаете , я... я никогда не осмелюсь равнять себя с... Вам же это известно... Я на любое служение соглашусь, но только без... без... этого... не хочу быть... вот так вот... одной из...

Я задохнулась и окончательно сбилась, отчаянно краснея под его взглядом.

Он резко перестал смеяться, подошёл к окну, и на несколько минут уставился в непроглядную вязкую тьму, разбрызгивающуюся в разные стороны дробным перестуком колёс. Длинные стеклянные подвески в светильнике над его головой раскачивались и переливчато звенели.

— Не стоит так волноваться, девочка. Я никогда никого ни к чему не принуждаю, — проговорил ками, разбивая слова в такт мелодичному звону. — Служение — это достойный путь, и я безмерно уважаю такой выбор.

Он повернулся, и я вновь увидела кроткую, ясную, почти детскую, улыбку на его прекрасном лице.

— И всё же мы не будем спешить с этим выбором, правда? — спросил он так, словно вымаливал у меня поддержку.

Всё ещё смущённая и растерянная, я медленно кивнула.

— Ну вот и чудненько! А теперь, раз уж ты сама вызвалась послужить... Приготовь мне, пожалуйста, чай и расстели постель в соседнем вагоне. Всё, что нужно, там, в шкафчике, налево от входа. Сама ведь найдёшь, да?.. А! Погоди, вот ещё...

Ками щёлкнул пальцами, вызывая иллюзию, затем с удовлетворённым видом оглядел меня сверху до низу.

— Наряд горничной Вам очень идёт, девушка! — заявил он, хитро прищурившись.

"И ведь не поспоришь, тут ками-сама абсолютно прав", — подумала я, когда, пробегая мимо, бросила беглый взгляд на своё отражение в большом зеркале в тамбуре. Придуманная им иллюзия состояла из чёрного платья с юбкой ниже колена и глухим воротничком на мелких пуговках, белоснежного передника с оборками, такой же белоснежной косыночки на гладко зачёсанных волосах и закрытых туфель на низких каблуках. Более унылого наряда я в жизни не видела, но мне он действительно шёл...

...Управившись с постелью и разобравшись наконец со всеми тонкостями работы плитки, я ждала Мидзу-но ками со свежезаваренным чаем, и ждала долго, до тех пор, пока не почувствовала, что чашка уже почти остыла. Аккуратно и медленно, чтобы не расплескать напиток, потому что ношение подносов было пока что для меня делом непривычным, я вернулась в вагон с красными сидениями. Электрические светильники не горели, но теперь это было вроде как ни к чему, потому что всё пространство вагона заливал дымчато-белый тающий лунный свет. За окнами неспешно проплывала широкая равнина, далёкие горы на горизонте казались неподвижными и небрежно чернели, словно были наспех пририсованы углём в скользящем пейзаже, и над ними сияла гигантской опаловой бусиной полная луна. И поезд мчался сквозь её призрачный свет, грохоча колёсами, как ревущий дракон в небесах, пролетающий насквозь грозовые облака, собирая крохотные голубоватые искры молний на свою чешую.

Ками спал, по-кошачьи свернувшись на одном из диванчиков, так по-детски беззащитно уткнувшись носом в локоть, что у меня защемило сердце от нежности. Должно быть, его убаюкали по-прежнему тонко и мелодично звеневшие стеклянные подвески. Играя в лунном свете, они периодически вспыхивали яркими звёздами на скошенных гранях, создавая чарующие переливчатые отражения на стенах вагона и на бархатной обивке сидений, казавщейся теперь в темноте почти чёрной. Не в силах побороть искушение полюбоваться на спящее божество, я пристроила поднос с чаем на ближайшем диванчике и на цыпочках, крадучись, подошла к нему, прислушиваясь к тихому дыханию, отчётливо различимому сквозь стеклянный звон и стук колёс. Убедившись, что ками спит крепко, я подвернула юбку, чтобы не запачкать передник, и опустилась на колени совсем рядом с его лицом.

Смертному существу трудно пережить встречу с эдакой красотой и не рехнуться. Поэтому вряд ли возможно описать какими-то вразумительными словами то, что я сейчас чувствовала. Это была какая-то дикая смесь из самых древних, неистребимых страхов, острейшего желания и доходившего до физического экстаза фанатичного восторга. Наверное, если бы я была уверена в тот момент, что стоит только коснуться его рассыпавшихся волос, и можно уповать на немедленную смерть, я сделала бы это без колебаний. Но жить после такого... как можно просто жить дальше, испытав такую радость? Как найти потом в себе силы касаться чего-то другого? Словно зачарованная, я смотрела, не отрываясь, как размеренно и плавно вздымается его грудь во сне, начисто перестав ощущать время... Ритмично стучащие колёса поезда, ритмично раскачивающиеся стеклянные подвески, ритмично колышущееся тело божества... Выдох-вдох, выдох-вдох. Выдох-вдох — дышала и я в тот момент в унисон со всей Вселенной...

...Большие чёрные глаза Мидзу-но ками отливали призрачным блеском в дрожащем свете луны. Как?! Как давно он не спит? Почему же я не заметила? И почему вдруг лежу, вдавленная в мягкий бархат диванчика тяжестью его тела, и эти гематитовые глаза сияют в темноте прямо надо мной?

— Меня разбудил твой аромат, — прошептал он хрипло, словно отвечая на мои невысказанные вопросы, томно прикрыл веки и втянул воздух слегка трепещущими ноздрями. — Я отлично знаю, как пахнет желание... неважно, женщин, мужчин, животных и цветов — любое желание в самой его сути, — и тебе, девочка, больше не убежать и не спрятаться от меня, моя дорогая.

Я вроде бы пыталась что-то ему возразить, снова как-то вывернуться, но вдруг поняла, что не могу. И вовсе не потому, что ками лежал на мне и не давал пошевелиться. Я осознала, что не хочу шевелиться. Но и принять сейчас от него то, от чего я так старательно отгораживалась, тоже нельзя, поэтому я невероятным усилием воли попробовала отвернуться... и снова сама себе проиграла.

— Нет-нет-нет, — засмеялся он тихо, зарываясь лицом мне в волосы. — Я же сказал: больше не удастся. Ты выбрала свой путь — запах желания выдал тебя, — и отказов и колебаний я больше не приму. Когда взойдёт солнце, поезд остановится, и начнётся твоя подготовка к служению. Учти, девочка, что я умею быть требовательным и даже строгим учителем, и отлынивать от практических занятий я тебе не дам, даже не мечтай!

И затем, когда губы Мидзу-но ками легонько, как бы невзначай, коснулись моего виска, мне показалось, что я медленно и неотвратимо рассыпаюсь во все стороны тысячей блестящих звонких осколков, пролетая сквозь его длинные белые пальцы в дрожащую тьму гематитовых глаз. Он приподнял голову и улыбнулся.

— Луна сегодня особенно прекрасна, ты не находишь?.. Чудесная ночь. Вся ночь — твоя, девочка. И раз уж она у нас с тобой первая, я буду добросовестно исполнять все твои желания... Ну-ка, скажи, чего бы тебе сегодня хотелось?

Но я только молчала, как загипнотизированная, не в силах оторвать взгляд от его зрачков. Ками, по-прежнему улыбаясь, отыскал в темноте мою руку и поднёс к губам, расстёгивая зубами пуговку на манжете форменного чёрного платья. У меня моментально перехватило дыхание и сердце начало бешено колотиться в груди от нахлынувших ощущений.

— Ммм, как легко тебя завести! — промурлыкал ками, и я почувствовала, что запястье свободно, и его язык медленно скользит по пульсирующим тонким венам с внутренней стороны.

— Нет-нет, стой! Погоди выгибаться, девочка, я ведь только начал! — засмеялся он, ещё теснее прижимая меня к диванчику.

— Ох, сколько пуговок! — внезапно выдохнул он, словно только что заметил мой застёгнутый наглухо воротник. — И зачем я только придумал тебе такое сложное платье? Ну, что ж... придётся расстегнуть и их тоже!

И с каждой расстёгнутой пуговицей я абсолютно искренне считала, что вот-вот умру, и вот сейчас меня сотрясает агония, но с каждой новой пуговицей, встающей на пути горячих губ ками, я чувствовала, что снова воскресаю, чтобы затем опять начать выгибаться навстречу его губам, покрывшись испариной, дрожа от возбуждения и предвкушения ещё большего наслаждения...

...А на восходе солнца, вконец обессилив, я уснула, и поэтому не слышала, как Мидзу-но ками облачился в длинные разноцветные шелка и снял кольца, и не почувствовала, как он завернул меня в одну из своих шёлковых накидок, и вынес на руках навстречу утру, когда поезд остановился где-то посреди изумрудно-бриллиантовой россыпи бесконечный рисовых полей.

Часть 1. Мир сновидений

Бледный свет ночного мегаполиса льётся сквозь неплотно задёрнутые шторы из окна в прокуренной комнате. Окно открыто, и монотонный гул шуршащих шинами машин внизу сливается с ритмическим перестуком колёс поездов на отдалённой железнодорожной ветке. Темнота не погружает этот огромный густонаселённый город в сон, но она делает его вкус острее, и ты лежишь на полу, окутанный табачным фимиамом, и задумчиво смотришь, как белёсый дым недокуренной сигареты извивается и тает в призрачном свете токийской ночи. Ты устал, потому что день был таким бесконечно длинным, и все чего-то хотели от тебя, и всем им приходилось улыбаться и кланяться, а тебе больше всего на свете хотелось остаться наедине со своими мыслями, чувствами, выкурить несколько сигарет подряд, помолчать, полежать в темноте, прикрыв глаза ладонями, чтобы вращающийся механизм жизни замер на мгновение, на одно лишь малюсенькое мгновение, и ты смог наконец осознать причину той грусти, которая точит твоё сердце вот уже несколько дней.

(читать дальше)Как ты молод. Я ожидала встретить зрелого во всех отношениях мужчину, но передо мной всего лишь усталый печальный мальчик с большими глазами и по-юношески тонким телом. Мне немного страшно; никогда ещё я не чувствовала себя так неуверенно наедине с мужчиной, но, справедливости ради, никогда ещё этот мужчина не был почти что ребёнком. Пока ты не заметил меня, я могу тихо сидеть в сгустившемся мраке и наблюдать за тем, как своими большими, влажно поблёскивающими глазами ты рассеянно разглядываешь потолок, как облизываешь губы, самые совершенные губы в пределах этого мира, а твои руки, тонкие, белые, сияющие неестественным фосфорицирующим светом в полумраке ночной комнаты, достают очередную сигарету из пачки и небрежно шарят по полу в поисках зажигалки. Ты совершенен в своём воплощении, и я уже знаю, что теперь не смогу уйти просто так, не прикоснувшись к тебе, хотя сначала, шокированная твоей юностью, я намеревалась так и поступить. Время пришло: я чувствую, как вращающийся механизм жизни плавно замедляет свои обороты, в полусне ты гасишь недокуренную сигарету в пепельнице, закидываешь руки за голову и опускаешь веки. Несколько лёгких вдохов, несколько оглушительных ударов собственного сердца, и я наконец-то оставляю свою укромную темноту и неслышно приближаюсь к тебе. Мальчик, ты спишь, но твой сон не будет детским, потому что я — ангел, несущий в себе твою силу, и сейчас я должна тебя пробудить для того, чтобы спустя много лет пробудиться самой.

Кончиками пальцев я еле заметно касаюсь твоего лба, переводя тебя из обычного сна в свою реальность. Ты вздрагиваешь и открываешь глаза. Всё та же комната, наполненная бледным светом и шорохом токийской ночи, смятый футон, въевшийся тяжёлый табачный запах и не рассеявшийся до конца дым, но ты понимаешь, что что-то изменилось. Несколько мгновений мы оба молчим, ты ещё не разглядел меня в темноте, а я набираюсь смелости. Как это нелепо с моей стороны — трястись перед юношей, пусть даже я заранее знаю, кто ты есть на самом деле. Наконец я решаюсь и, ощущая себя окоченевшей птицей, летящей в бесконечную снежную пропасть, наклоняюсь над твоим лицом, чуть согревая своим дыханием застывшие напряжённые губы. Ты чувствуешь моё тепло, и твои глаза темнеют и расширяются от безотчётного страха. "Не бойся, — шепчу я, зная, что ты ещё не понимаешь меня, — не бойся," — и прижимаюсь губами к твоим губам, до самого последнего сгусточка души содрогаясь в упоительном экстазе. Твои страх и удивление отступают, сменяясь бесстрастным любопытством — ты увидел меня. Интересно, какой я тебе сейчас снюсь? Наверное, невероятной сногсшибательной красавицей под стать тебе самому? Как хорошо, что наши сны так пластичны и многослойны, как радостно от того, что ты увидишь во мне лишь отражение своих собственных желаний.

Ты приподнимаешься на локте и долго и пристально вглядываешься в мои глаза. Нет, не может быть! ты не можешь почувствовать собственную силу во мне, для этого ты слишком неопытен. Но... да, конечно! — вот интерес сменяется смущением, и я с облегчением понимаю, что всё идёт своим чередом, и ты не сумел разгадать мою ангельскую природу. Но, видя этот жаркий румянец стыда и одновременного вожделения, я уже не могу контролировать просыпающуюся во мне женственность, возжелавшую тебя с момента моего первого пробуждения в мире снов. Теперь твоя молодость и неопытность уже не сдерживают меня, а лишь сильнее и сильнее распаляют. Ты стараешься держаться уверенно, хотя я чувствую, как нелегко даётся тебе эта игра, и не смотря на то, что ты крепко держишь меня в объятьях, прижимая к себе, я ощущаю лёгкую дрожь волнения в твоих руках, которую нипочём бы не заметила реальная женщина, но я чувствую её, потому что точно так же дрожат перья моих крыльев, надёжно укрытых плотью сновидения.

Руки действуют помимо воли, и я замечаю, что уже некоторое время глажу твоё лицо, лоб, широкие скулы, изгиб носа, разлёт бровей, губы, постепенно спускаясь к шее. Твои волосы очень интересные: рыже-жёлтые обесцвеченные пряди сухие и ломкие, испорченные окраской и неуёмным использованием лака, почти мёртвые, тогда как чёрные неокрашенные прядки наполнены искрящейся радостью юности, и они ликуют под моими пальцами, потому что остались в живых. Постепенно мои руки уступают место губам, и я начинаю восхитительное исследование твоего рельефного лица, опьянённо целуя каждую ямочку, каждый выступ, каждую складочку горячих трепещущих век. Ты увлечённо играешь по моим правилам, не забывая возвращать поцелуи, от твоего учащённого дыхания кружится голова и сладко сжимается грудь. Упоённая страстью, я стаскиваю с тебя футболку и прижимаюсь лбом к ключицам, пытаясь хоть немного прийти в себя, слушая, как бьётся твоё сердце. Ты что-то шепчешь мне, незнакомые слова звучат, как заклинание... ах, если бы я тебя понимала, мой печальный мальчик! Ты остаёшься печальным даже в огненном водовороте страсти, обнимая в сновидении образ женщины, которую, быть может, знаешь в своей обычной жизни, которую, быть может, любишь. И я — ангел, сосуд твоей силы — страдаю от твоей боли сильнее, чем от собственной ревности, хотя моя ревность мучительнее любой боли.

...

Ты лежишь на спине, и твоё нагое юное тело, влажное от страстного жара моих поцелуев и ласк, белеет в полумраке прокуренной комнаты токийской ночи. Окно распахнуто, и из-за неплотно задёрнутых штор просачивается предрассветный холодок. Ты вздрагиваешь, когда ледяной воздух скользит по твоей разгорячённой коже. Спустя несколько мгновений ты начинаешь уже дрожать по-настоящему. "Холодно..." — чуть слышно произносишь ты. "Да... — отвечаю я, - ноябрь..." Я ощущаю, как вращающийся механизм жизни начинает набирать обороты, потревоженный холодной комнатой. Ты дрожишь, но всё ещё держишь меня за руку. "До встречи..." — шепчу я, готовясь вернуться во тьму. "Хорошо..." — отвечаешь ты хрипловато и нежно, продолжая неотрывно смотреть на меня. Ты даже не заметил, что мы стали понимать друг друга, а ведь это — знак того, что сила вошла в тебя, и моя миссия сосуда выполнена. "Я буду ждать..." — бормочешь ты, засыпая, чтобы мгновение спустя, когда я успею метнуться в серые сумерки, проснуться от холода на полу в прокуренной комнате рассветного токийского утра.