...День разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом.
Пусть Пабло Неруда об этом напомнит.
Новая песнь любви Сталинграду
Я говорил о времени и небе,
о яблоке, о грусти листопада,
о трауре утрат, дожде и хлебе,
но эта песнь — о стали
Сталинграда.
Бывало, луч моей любви влюблённой
невеста берегла с фатою рядом.
Но эта песнь — о мести, окрылённой
и освящённой здесь,
под Сталинградом.
Я мял в ладонях шёлк и шорох ночи,
в сквозящий сумрак погружаясь взглядом.
Но в этот миг, когда заря клокочет,
я рассветаю сам
со Сталинградом.
Пусть юный старец, ноющий уныло
о лебедях и о лазурной глади,
разгладит лоб и вновь воспрянет силой,
услышав эту песнь
о Сталинграде.
Мой стих не выкормыш чернильной жижи,
не хлюпик, глохнущий при канонаде.
Он этой жалкой долей не унижен:
его призванье — петь
о Сталинграде.
Он плакал о твоих бессмертных мертвых,
с тобою, город, взламывал осаду,
сверкая на штыках и пулемётах.
Набатом звал на помощь
Сталинграду.
И вот повсюду бой священный начат:
в песках американцы гонят гада,
гвоздят гремучую змею… И значит,
не одинока крепость
Сталинграда.
И Франция, оправившись от плача,
под Марсельезу строит баррикады,
сжимая знамя ярости… И значит,
не одинока крепость
Сталинграда.
Пикируя из темноты горячей,
когтями рвёт коричневую падаль
крылатый лев Британии… И значит,
не одинока крепость
Сталинграда.
Чернеют в ней обугленные трубы,
но здесь и камень — недругу преграда.
Уже горами громоздятся трупы
врагов у врат стального
Сталинграда.
И перебиты лапы супостата,
чудовища, не знавшего пощады.
Торчат в сугробах сапоги, когда-то
грозившие пройти
по Сталинграду.
Твой взор всё так же ясен, словно небо.
Неколебима твердь твоей громады,
замешанная на осьмушке хлеба.
О грань штыка, граница
Сталинграда!
Твоя отчизна — это лавр и молот.
Пылает взгляд вождя над канонадой,
а лютый враг вмерзает в лютый холод
и в снег, залитый кровью
Сталинграда.
Уже твои сыны тебе добыли
победу — наивысшую награду
на грудь земли, простреленной навылет,
на грудь красноармейцу-
Сталинграду.
Я знаю, что воспрянули недаром
сердца в чаду коричневого ада:
взошло созвездье красных командармов
на грозном небосводе
Сталинграда.
И суждено надежде распуститься,
раскрывшись, как цветок в объятьях сада.
Написана великая страница
штыками и рассветом
Сталинграда.
И обелиск из мрамора и стали
встаёт над каждым рвом и баррикадой,
над каждым алтарём, где умирали
твои сыны, твердыня
Сталинграда.
И свищет сталь, буравя и взрываясь,
сечёт врага свинец кинжальным градом;
дрожит слеза и закипает радость
сегодня здесь, в твердыне
Сталинграда.
И вьюга заметает вражьи кости,
обломки перемолотой армады.
Бегут, бегут непрошеные гости
от молнии разящей
Сталинграда.
Они прошли под Триумфальной аркой
и Сену осквернили серным смрадом,
поганили Париж гортанным карком,
чтобы подохнуть здесь,
под Сталинградом.
Они топтали Прагу сапогами
и шли по воплям и слезам парадом —
но втоптаны теперь навеки сами
в сугробы, в чернозём
под Сталинградом.
Они изгадили и замарали
античную голубизну Эллады,
но в час разгула верили едва ли,
что час расплаты ждёт
у Сталинграда.
И растерзав Испанию, гарротой
они сдавили горло серенаде;
испепелили землю Дон-Кихота,
но сами стали пеплом
в Сталинграде.
Голландию тюльпанов и каналов
они крушили бомбой и прикладом.
Но вот чернеют трупы каннибалов
в заснеженной степи,
под Сталинградом.
Расплавили, злорадно завывая,
как волки, близко чующие стадо,
они снега Норвегии, не зная,
что скоро им скулить
у Сталинграда.
Да здравствует твой непокорный ветер,
который воспоют ещё баллады!
Да здравствуют твои стальные дети
и правнуки стального
Сталинграда!
Да здравствуют бойцы и комиссары,
богатыри, которым нет преграды,
и солнце, в небе пышущее яро,
и лунный свет ночного
Сталинграда!
И в час, когда навек замрёт мой голос,
пускай осколок твоего снаряда
положат мне на гроб, а сверху — колос,
кровавый колос нивы
Сталинграда.
И это будет памятник поэту,
которому иных наград не надо:
пусть я и не ковал твою победу,
но выковал острей клинка вот эту
стальную песнь во славу
Сталинграда.
Поздравляем со Всемирным Днем Писателя, друзья и коллеги!
Всем новых книг, легкого пера и большого выбора увлекательного чтения!
А в придачу история «из раньшей жизни», рассказанная нам киевским книготорговцем:
Стоит рассказчик на Петровке (книжный рынок), несет в массы разумное, доброе, вечное. И подходит к его лотку типичный браток: кожаная куртка нараспашку, золотой цепарь на шее, золотые «болты» на пальцах, стрижка-«ёжик», физиономия питбуля. Интересуется:
– Здоров, брателло! У тебя букварь по мочилову есть?
(От переводчика: «букварь» – это книжка. Любая. А «мочилово» – это кулаком в глаз или пером в бок).
Торговец все понимает, уточняет:
– Что за букварь? По мочилову букварей много. Может, автора помнишь? Название?
– Авторов, типа, двое, – отвечает браток. – Наши корешки. Погоняло у них одно на двоих, импортное. А называется... называется... Мессия что-то там зачищает. Мне пацаны хвалили, сказали – крутой букварь.
– Олди? «Мессия очищает диск»?
– Точняк, брателло! – клиент расцветает улыбкой. – В самое темечко! Ну так есть у тебя?
– Есть.
– Давай!
Расплатился, забрал книжку и ушел довольный. Читать.
Читатель, коллеги, разный бывает. Не знаешь, где найдешь. Цените своего читателя!
На подходе Год Быка
И его жены Коровы,
Так что будьте все здоровы,
Пейте больше коньяка молока,
Урожай сулит нам пашня,
Бьют часы на старой башне,
Прочь уходит день вчерашний –
С новым счастьем на века!
(А с утра давай пивка?)
Стырено, как всегда, на АТ.
Возьмем две двадцатки, поставим подряд,
Такой, значит, номер у года,
Пускай они в небе над нами парят,
Как ангелов непобедимый отряд,
И радость приносят, и счастье дарят,
И тапочки ставят у входа.
Ах, теплые тапочки! Милый уют!
Пускай о тебе две двадцатки поют.
Как всегда, стырено у О. Ладыженского на АТ.
На подходе – оба-на! –
Год Златого Кабана,
Всем и сала, и горилки,
И сарделек, и вина!
Мира в доме, счастья в сердце,
Для здоровья – водки с перцем,
А жене – с достатком мужа,
Мужу – добрая жена!
Г. Л. Олди
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)