Предыдущая глава
После того, как Оскар покинул паб, темы для беседы быстро иссякли. Жан-Пьер, которого, видимо, не прельщало надираться в обществе Мика, равно как и прилагающиеся к этому мероприятию неприятности, также распрощался и вышел. Засунув руки в карманы, он двигался расслабленной походкой, совершенно не отличаясь от прочих прохожих, вышедших прогуляться по оживлённому бульвару перед сном, но внезапно он остановился и нахмурился, будто что-то вспомнив. Вскинув лицо к небу, он на мгновение замер, после чего развернулся и быстрыми шагами двинулся в противоположном направлении. Если бы кто-то обратил внимание на эту сцену, то наверняка решил бы, что это очередной гуляка позабыл на вечеринке с друзьями ключи от дома, бумажник или что-то столь же важное.
читать дальшеОднако вместо того, чтобы вернуться в паб, Жан-Пьер вскоре покинул освещённый бульвар и нырнул в узкий проулок, ведущий в настоящий лабиринт из обшарпанных домов, где на тебя отовсюду таращатся разбитые или заколоченные окна, постоянно натыкаешься на заваленные мусором тупики и невесть откуда взявшиеся заборы — это место казалось неряшливой изнанкой нарядного туристического центра. Оттуда глядела такая пропитанная сыростью тьма, что, пожалуй, даже среди дня мало кто осмелился бы туда сунуться — а если бы и решился, то тут же поспешил бы обратно, на свет, гонимый страхом никогда не выбраться из этих дышащих безлюдьем угрюмых трущоб — и, надо сказать, эти опасения были не лишены основания. И всё же Жан-Пьер без малейших трудностей ориентировался в этом странном месте — его гибкая высокая фигура была отлично приспособлена для того, чтобы маневрировать в этих лазейках, более похожих на щели в стенах домов, чем на обычные проходы.
Казалось, в этом угрюмом месте и впрямь кроме него нет ни души — или же все его обитатели крепко спят — однако внезапно из какого-то бокового проулка выскользнула тень, преградив Жану-Пьеру путь. Тот отпрянул — в сумраке, рассеиваемом лишь отсветами фонарей с оставшегося далеко позади бульвара, блеснули широко распахнувшиеся глаза.
— Как ты посмел сюда явиться?
В ответ раздался немного ленивый голос:
— А как же обычные фразы: «Давно не виделись!», «Какими судьбами?», и тому подобное? Что ж, придётся мне взять их на себя: давно не виделись, Гёль [1]. Какими судьбами?
Оправившись от испуга, Жан-Пьер сделал шаг вперёд. Тот, что стоял перед ним, был субтильнее и ниже ростом, однако при этом не шелохнулся, глядя ему прямо в глаза — Жану-Пьеру показалось, что в темноте он различает в радужке противника стальной отлив.
— Неужто ты так долго скрывался от своей семьи, чтобы теперь заявиться сюда? — усмехнулся в ответ Жан-Пьер, который настолько овладел собой, что в его голосе появились угрожающие нотки.
— О, я давно уже не скрываюсь, просто наши пути за это время разошлись столь далеко, что у меня и впрямь не было причин приходить сюда... если бы ты не перешёл мне дорогу. — Едва отзвучали эти слова, как рука явившегося из тени мужчины взметнулась, перехватывая запястье Жана-Пьера, в пальцах которого льдисто сверкнуло лезвие охотничьего ножа. Ещё несколько движений, столь стремительных, что можно было подумать, что это ветер всколыхнул обрывок старой афиши на облупленной стене — и вот всё вновь замерло; двое мужчин почти не сдвинулись с места, но теперь подбородок Жана-Пьера смотрел вверх, а сам он, стоя на цыпочках, не смел и вздохнуть — на его горле сомкнулись длинные белые пальцы, пока ещё не слишком сильно надавливая на две смертельные точки.
Приблизившись вплотную, так что Жан-Пьер мог без труда расслышать самый тихий шёпот, обездвиживший его мужчина произнёс:
— Лучше тебе забыть о существовании Оскара Ле Мюэ, Гёль. В противном случае я предупреждением не ограничусь.
С этими словами он ослабил хватку, так что Жан-Пьер смог ответить:
— Что тебе до этого смертного, Блан [2], если ты даже своему сыну помочь не в состоянии?
— Мой сын — сам себе голова, — холодно отозвался тот, кого Жан-Пьер назвал Бланом, и разжал пальцы. — Во всяком случае, свой выбор он сделал сам — в отличие от Оскара.
— Некогда это не помешало тебе послать его на смерть, — ухмыльнулся Жан-Пьер, растирая шею.
— Выжив тогда, он раз и навсегда доказал, что достоин называться моим учеником, — невозмутимо ответил Блан.
— Чёрт с тобой, братец, — злобно ухмыльнулся Гёль. — Всё равно Оскар Ле Мюэ своё дело уже сделал.
***
Поднявшись затемно, Оскар долго возился на кухне с кофе: подобные осенние утра всегда делали его сонным и заторможенным, так что даже простейшее дело требовало уймы времени. Уже собравшись выходить, он машинально включил ноутбук, чтобы проверить почту: в первой половине дня на работе будет не до этого — и тут-то узрел это сообщение, необычайно длинное для Фейсбука, где послания нередко ограничивались междометиями и смайликами. Не особо заботясь о грамматике, Эсен настрочил ответ, который явно требовал слишком много времени от и без того опаздывавшего Оскара. Прикинув время отправки сей эпистолы, он усмехнулся про себя: Эсен, похоже, не испытывает проблем с времяпровождением на работе.
От турецкого врача мысли невольно перекинулись на Риддерхов: Амори, скорее всего, сегодня занят, а что делает его отец? В одиночестве сидит в полутёмном доме, одолеваемый неведомыми призраками? Оскар тряхнул головой, прогоняя эти мысли, и поправил сумку, висящую против обыкновения на левом плече — разве он уже недостаточно пострадал, вмешиваясь в дела этого «святого семейства»? Пусть уж как-нибудь сами разбираются.
На работе он прежде всего заверил помощницу, что её услуги ему больше не требуются. Девушка приуныла, и Оскар впервые задумался, не ведёт ли он себя подобно Риддерху-старшему — сам того не желая, наводняет чужие помыслы. Но Оскар был не властен над чувствами других к себе точно так же, как и Анейрин; оставалось надеяться, что из-за этого никто не пострадает.
Во время перерыва вместо того, чтобы идти на ланч, Оскар пристроился у компьютера с кружкой чая и залез на Фейсбук, чтобы наконец прочесть пространное послание Эсена. Он ещё утром недоумевал, о чём можно так разливаться в обычном ответе, и теперь понял: ни о чём в особенности.
«Не за что :))) мне и вправду доставило удовольствие поближе с тобой познакомиться. Мори что-то темнит :((( на самом деле он тебя откуда-то знает)) даже если тебе кажется что нет ;) при этом знает хорошо. Ну а мне понятное дело хотелось бы узнать его хорошего знакомого ;) Тебе наверно все это покажется абсурдным но я-то верю в реинкарнацию :)) так что для меня это не так уж и странно. Хотя кстати тебе стоило бы проверить свою родословную может ты им родня ;) Вообще-то Мори не порадует что я тебе это пишу :(( ну да так ему и надо. С этой семейкой всё как-то сикось-накось :(( так что тут лучше быть настороже такое моё мнение. Ну всё пока :))))».
Изысканное имя Amaury Эсен, не церемонясь, сократил до Mori, так что Оскар не сразу даже понял, о ком речь, а наконец осознав смысл написанного, задумался. То есть, выходит, с точки зрения Эсена, вполне вероятно, что в его роду были психи — стоит ли после этого удивляться, что он находит несуществующие замки? Впрочем, по этой части стоило беспокоиться, скорее, об ирландской наследственности, а не о немецкой.
От перерыва ещё оставалась пара минут, так что он второпях напечатал:
«Спасибо за быстрый ответ! А то Амори не отвечает, так что я уже начал волноваться. Как у них с отцом, всё в порядке? Реинкарнация — от меня не укрылось, что Вы пишете на хинди и тамильском — это как-то связано? С наилучшими пожеланиями, Оскар».
Отправив сообщение, он огляделся, впитывая покой пока что безлюдного помещения. Всё это — забитые книгами полки, освещённые тёплым светом узкие проходы, даже вездесущий запах книжной пыли — настолько срослось с ним, что стало трудно отделять себя самого от того, что он здесь делал. Оскар не представлял себя в другом месте, и потому растерянно отмалчивался на вопросы родителей о том, что он думает о своём будущем. Сказать по правде, он впервые не испытывал безотчетного стыда, рассказывая о своей профессии, когда говорил с Амори, да и то потому, что других поводов для волнений было предостаточно.
Вновь опустив глаза на экран, он хотел было закрыть Фейсбук, но тут обнаружил, что там уже высветился ответ:
«Чтоб я сам знал что там у них творится :((мне ж при тебе дали отставку по меньшей мере на неделю. Ну да я махровый язычник как все время твердит Мори :)) Впрочем ему фиолетово :((Бывай бро :)) напишу попозже надо бежать к пациенту».
На этом Оскар наконец закрыл браузер, решив, что отвечать не обязательно, и про себя мысленно посочувствовал тем, кому доводится читать врачебные записи Эсена — хотя, быть может, в медицинских картах он меньше налегает на смайлики и больше — на запятые. К своему удивлению, он ощутил тёплое чувство при мысли о том, что немецкий знакомый готов поддерживать с ним контакт — впрочем, похоже, Эсену тоже было одиноко, не обошлось и без досады. Быть может, он таким вот изощрённым образом мстит подвинувшему его Амори — упомянул ведь, что тому это не понравится.
Оскару даже подумалось, вполне ли это правильно с его стороны: переписываться с бойфрендом Амори за его спиной? Но, в конце концов, кто как не сам Риддерх-младший не отвечает на его сообщения, к тому же, речь ведь идёт о простой переписке, не более. И всё же при воспоминании о лёгких прикосновениях Эсена Оскару пришлось встряхнуть головой, чтобы вернуть себе рабочий настрой — у Амори воистину ледяной темперамент, раз он способен противостоять подобному мужчине. Хотя, опять же, что он может знать о чужих отношениях? Твёрдо решив выбросить из головы все посторонние мысли, Оскар вернулся к работе. Когда один из студентов сдал книги, среди которых попалась парочка про эпоху Высокого Средневековья, он отложил их в сторону, убеждая себя, что это для Мика. Он действительно нередко отбирал книги для друга, хоть в последнее время тот лишь фыркал, заявляя либо, что это не его тематика, либо что это дремучая популярщина. В конце рабочего дня Оскар сгрёб их в сумку, намереваясь вернуть после выходных. Он уже запирал двери, когда телефон внезапно залился Марсельезой.
— Привет, ты уже с работы свалил? — вопросил оживлённый голос Мика.
— Ну да, — ответил Оскар, придерживая телефон здоровым плечом и посвящая всё внимание тому, чтобы не уронить ни изрядно потяжелевшую сумку, ни ключи.
— А куда направляешься?
— Домой, вестимо.
— Брось ты, вечером пятницы — и домой! — возмутился Мик. — Пойдём-ка лучше…
— Не-а, я ещё от предыдущей твоей идеи не вполне оправился, — решительно заявил Оскар.
— И что будешь делать?
— Читать буду. — В подтверждение своих слов Оскар приподнял коленом сумку так, что она приоткрылась, прежде чем с запозданием сообразить, что его друг не способен увидеть этот жест.
В трубке повисло удручённое молчание, после чего Мик сообщил:
— Ну так я сам к тебе зайду.
— Ладно тебе, хотел идти в паб — так и иди. — Оскар подкинул ключи на ладони, направляясь вниз по лестнице. — Со мной всё будет в порядке.
— Не, я всё-таки зайду, — настаивал Мик. — Так что не шляйся там особо, сказал, что будешь дома — так и сиди. Я по пиву принесу.
— Как скажешь, — сдался Оскар, поражаясь внезапной заботливости Мика. Конечно, тот всегда становился особо внимательным, когда друг страдал по его вине, но чтобы сидеть вечером пятницы взаперти — до таких высот его альтруизм покамест не поднимался.
Оскар подумал было, что надо бы закупиться едой, но решил, что, раз уж дошёл до дома, то сегодня уже не выйдет и вместо этого скинул эсэмэску Мику — благо статус пострадавшего ради науки позволял. В конце концов, если тот ничего не купит — всегда можно заказать пиццу. С этой мыслью Оскар заварил чай и уселся в обнимку с книгами. Для него было не ново с головой нырять в незнакомую прежде тему, забывая о времени, пусть спустя пару дней, быть может, останутся лишь смутные воспоминания о прочитанном. Обычно, погружаясь в книгу, он представлял себя рядом с рассказчиком, который порой запутанно, порой вдохновенно повествует о предмете своих интересов. Но на этот раз перед его глазами словно разворачивался фильм: силуэты в старинных одеждах, звуки — звон, стук, шорох и голоса. Откуда-то возникло видение цветущего сада и гуляющих по нему людей — не иначе, из Декамерона: смеющиеся девушки с яблоками в руках, молодые люди подле них, в их числе — почему-то Анейрин и какой-то золотоволосый весёлый парень. От книги его оторвал звон ключей и щёлканье замка. Мельком удившись — у Мика ведь не было ключей — Оскар двинулся к двери, и из-за неё вывалился его друг, нагруженный пакетами и свёртками, подобно верблюду. За ним следовала Брюн — это и объясняло наличие ключей и провизии. Хоть Брюн и прежде регулярно снабжала его едой, Оскар не ожидал подобной щедрости от спутницы жизни, и потому неуклюже пошутил:
— Эм, Брюн, ты что, всю свою родню пригласила?
— Подумывала об этом, — как ни в чем не бывало отозвалась она. — Но решила, что втроём нам будет как-то уютнее. — Отвернувшись от раскладывающего пакеты по столу Мика, она прищурилась на Оскара: — А ты, видать, забыл, что у нас с тобой сегодня юбилей — пять лет, как-никак.
— А. Забыл, — виновато признал Оскар: за всеми этими перипетиями у него и впрямь вылетело из головы, что в Германии он собирался присмотреть подарок для Брюн.
— Узнаю своего благоверного. — Она запустила пальцы в его волосы, ласково ероша чёрные кудри. — Тебе не напоминай — ты и про свой день рождения не вспомнишь.
— А он тогда зачем? — Оскар кивнул на Мика. — Годовщина-то, вроде как, наша…
— Ну ты вообще охренел, — возмутился тот. — Мало того, что друзей ни во что не ставишь, так ещё и женщину хочешь заставить таскать тяжести!
— Это я его позвала — понадеялась, что ты будешь не против, — мягко улыбнулась Брюн. — Видишь ли… — Она закусила губу. — …Но давайте-ка собирать на стол! — бодро закончила она.
Оскар ничем не показал, что оговорка жены его встревожила — он улыбался как ни в чём не бывало, помогая сервировать праздничный ужин: разумеется, испанская кухня, что же ещё? К которой, впрочем, прилагалась пара бутылок обещанного «Гиннеса». Напряжение висело в воздухе невесомой вуалью до того самого момента, когда они сели за стол — как-то само собой получилось, что Оскар и Брюн расположились напротив, а между ними — Мик. Он и поднял первый бокал вина, торопясь, словно желал во что бы то ни стало высказаться первым:
— Знаете, что, ребята: я не открою Америку, если скажу, что я люблю вас обоих. Даже не знаю, кого сильнее — впрочем, Осси, не строй на этот счёт иллюзий. Хотя тебя я знаю гораздо дольше, так что тут всё не так однозначно. И я хочу… — он на мгновение задумался, опустив голову, — в общем, хочу, чтобы всё так и оставалось. Вернее, оставалось между нами. Ну, вы поняли. — С этими словами он чокнулся с Брюн и Оскаром. — Слайнте [3].
Его тост несколько разрядил атмосферу, но все ели в молчании, словно всерьёз обдумывая его слова. Спустя некоторое время подала голос Брюн:
— Давайте и я скажу, — начала она, теребя ножку бокала. — Мне повезло, что я вас узнала. Ни с кем другим мне не было бы и вполовину так весело.
— Ирландские парни рулят, — ухмыльнулся Мик.
— Я не жалею, что родилась в Испании, — продолжила Брюн, улыбаясь, — но если бы мне суждено было родиться в другом месте, то я бы хотела, чтобы это была Ирландия.
— Ещё чего, — заявил Мик, — чтобы ты была размером с бочку и била мужа сковородкой?
— Почему бы и нет, если он того заслуживает? — коварно усмехнулась Брюн. — Оскар просто не давал мне повода. — Она потянулась через стол, чтобы потрепать его по руке.
— Может, ещё и родишься, — невпопад заметил Оскар. — Я тут познакомился с одним индуистом… тоже в Германии, — смущённо закончил он, сообразив, что не горит желанием рассказывать о подробностях. — Он мне лечил руку, — добавил он.
— Да ты там вообще времени даром не терял, как я посмотрю, — с нарочитой обидой отозвался Мик. — Вместо того, чтобы искать мой замок…
— Между прочим, в этот переплёт я угодил именно из-за него, — отбрил его Оскар. — Так что лучше уж помалкивай.
Как будто в ответ на это требование, за столом и впрямь повисла тишина, но Оскар чувствовал, что все словно ожидают, что скажет он сам — как будто от этого зависело что-то важное. Наконец, собравшись с духом, он начал:
— Наверно, я плохой муж и не слишком хороший друг. Пожалуй, я и впрямь всегда думал только о себе, — невольно повторил он горькие слова жены, которые она обрушила на него во время той ссоры, после которой они были вместе лишь официально. — Брюн, погоди, — остановил он готовую возразить женщину. — Но на самом деле я просто боялся потерять вас. Ведь вы — мои единственные друзья. Знаю, это звучит жалко. Хочу, чтобы вы были счастливы, — быстро закончил он, чувствуя, как предательски сжимается горло.
Брюн бросила на Мика быстрый встревоженный взгляд и нарочито бодрым голосом объявила:
— А теперь — твой подарок, — и шутливо добавила: — Будешь должен.
Мик извлёк из-под стола подарочный пакет с принтом из ярко-зелёных листов клевера — и как он умудрился замаскировать его среди прочих? Судя по очертаниям, в нём была какая-то плоская коробка.
— Я говорил ей, что этого добра и в твоей богадельне предостаточно, — пробурчал Мик.
При этих словах Оскар с удвоенным энтузиазмом принялся разворачивать свёрток: он-то никогда не сомневался в том, что книга — лучший подарок. Мгновение спустя в его руках оказался здоровенный самоучитель немецкого, там же лежало несколько дисков. Несмотря на то, что книга так и просилась, чтобы её открыли, Оскар замялся, не зная, как озвучить вопрос: почему именно это?
— Когда ты теперь собираешься в Германию? — как бы между прочим поинтересовалась Брюн.
— Гм… вообще-то… никогда, — растерялся Оскар. За столом повисло молчание, в котором было ровно столько деликатности и тревоги, что он пожалел, что не соврал — на Рождество, на Пасху, да когда угодно. Не в силах выдержать эту неестественную тишину, он поднялся и прошёл в кабинет, где остановился перед портретом Анейрина.
— Похоже, я опять всё испортил, — сокрушённо шепнул он.
Сбоку раздались невесомые шаги — вошла Брюн. Проследив её взгляд на портрет, Оскар сказал:
— Ты всё неправильно поняла. — Он слышал горечь в своем голосе, и упрекал себя и за это: в чем виновата его любящая, внимательная, заботливая жена? Разве что в излишней догадливости. — Он сумасшедший. Шизофреник или вроде того — какие там ещё бывают психи.
— Это он вывихнул тебе руку и разбил лицо? — участливо спросила Брюн, кончиками пальцев пытаясь дотронуться до его синяка, но Оскар отвел её руку.
— Нет, что ты, он и бы пальцем меня не тронул, — вырвалось у него, прежде чем он сообразил, как это звучит. — Он добрый и… несчастный. Но рядом с ним я чувствую, словно и у меня отъезжает крыша. И боюсь, что в моём присутствии ему только хуже.
Он услышал тихий вздох Брюн.
— Я была неправа, — заговорила она после непродолжительной паузы. — Ты думаешь не только о себе. Пожалуй, с тобой было бы проще, будь ты беспросветным эгоистом. Но я всё равно тебя люблю. — В её голосе послышалась усталость. — Хоть порой мне кажется, что это какое-то кармическое наказание. Интересно, что по этому поводу сказал бы твой приятель-индуист?
— Сказал бы, что мы все в одной лодке. — Помолчав, он, не отводя взгляда от портрета, произнёс: — Я понимаю, что вы обрадовались тому, что нашёлся тот, кто готов со мной нянчиться — но уверяю тебя, что нянчиться со мной вовсе не нужно.
Брюн хотела было возразить, но прежде, чем она успела подобрать слова, Оскар опередил её:
— Прости, но, по-моему, сейчас вам лучше уйти.
При этом он сознавал, что какая-то его часть по-прежнему ждёт, что вместо этого Брюн останется, не преминув упрекнуть его за то, что своими выходками он чуть не испортил прекрасный вечер, а потом всё будет как прежде — однако он не двигался с места, прислушиваясь, как в соседней комнате Брюн что-то тихо говорит Мику — тот явно пытался возражать, но вскоре они так же бесшумно собрались и покинули квартиру.
Оскар не раз представлял себе этот судьбоносный разговор, но не мог и вообразить, что всё закончится вот так — именно об этом он думал, слыша стук закрывающейся двери. Лишь после этого он позволил себе опуститься на кушетку, спрятав лицо в ладонях, и весь горизонт сознания заслонила мысль: одна-единственная поездка, какая-то пара дней разрушили всё то, что он старательно выстраивал всю свою жизнь — да вот только, право, жизнь ли это? Или же он лишь подправлял, подмазывал, подставлял подпорки под то, чему с самого начала суждено было рухнуть, рассыпаться в туче пыли?
Примечания:
[1] Гёль – фр. Gueules – червлёно-красный, геральдический цвет.
[2] Блан – фр. Blanc – белый.
[3] Сланте (или Сланче) – ирл. Sláinte – в пер. букв. «здоровье», произносится, когда чокаются бокалами, в значении «Ваше здоровье».
Комментарии