"Я - человек. И мое имя - Энакин!"5 читателей тэги

Это даже нельзя было назвать полноценными данными разведки, слишком громким было событие. Слишком известен стал пилот, взорвавший Звезду Смерти, весь голонет кричал «Люк Скайуокер — герой Альянса!», «Талантливый пилот — наша надежда» и прочее. Громкие, броские заголовки.

Скайуокер... Вейдер давно не слышал этой фамилии. Невольно вспомнилось... «Генерал Скайуокер, что нам делать?» «Энакин Скайуокер — вся ответственность на миссию за вас, не подведите!» Это всего лишь голоса, призраки. Они все умерли — еще тогда. Далекое прошлое, нечаянно напомнившее о себе. Но если рассуждать логично, сколько в галактике могло быть Скайуокеров? А если фамилию перевести на другие языки, то вероятное количество возрастало в геометрической прогрессии. Могло ли быть такое, что мальчишка воспользовался громким именем из старого архива? Теоретически возможно. Его бывшим именем. Как иронично. И слишком сложно — Вейдер никогда бы не поверил в реалистичность такого хода мыслей. Хотелось верить совсем в другое, но это надо было еще проверить. Вопросов было больше, чем ответов, и если имя пилота стало известно всему голонету, то прочие данные пусть соберет СИБ. Кроме того, тот пилот — одаренный, это Вейдер знал точно, он сам почувствовал его в Силе — лихой мальчишеский задор, отчаянность и тягу к приключениям... такие знакомые. Но быть этого не может. Нет. Его жена умерла, он сам убил ее. Пусть СИБ делает свою работу, он сделает свою.

Вейдер вошел в капсулу для медитаций, снял шлем. Несколько минут относительной свободы, которые можно использовать с пользой. Один одаренный всегда может почувствовать другого одаренного. Вдох. Выдох. Единое целое с пространством. Корабль. Космос. Люди на корабле — кто-то обеспокоен, кто-то боится, кто-то наоборот, уверен во всем, но этих мало. Пренебречь. Сила увлекает дальше. Вдох. Выдох. Словно ветер в начале лета на Татуине. Горячая, раскаленная река — вот какая теперь Сила. И в этом потоке Вейдер искал ту знакомую Силу, и не находил.

...Время, отведенное на медитацию, закончилось, Вейдер вышел из капсулы. Зубастая дверь разомкнулась, выпуская его, и сомкнулась снова. В который раз тот же итог — ничего. В чем дело? Значит, один одаренный может почувствовать другого одаренного? Конечно, если тот не закрылся от него. Но если он и правда сейчас на Явине — почувствовать будет намного сложнее. Словно в ответ на эти слова, запищал сигнал видеосвязи.

Данные разведки гласили: «Имя: Люк. Фамилия: Скайуокер. Место рождения — Татуин, Анкорхед. Ближайшие родственники — Оуэн Ларс, Беру Ларс». Сухие анкетные строчки. Следовало догадаться. Еще когда Оби-Ван Кеноби появился внезапно, через столько лет. Это не могло быть случайностью. ПростоВейдер был слишком уверен в смерти жены. Чудовищная ошибка! Две ошибки — поправил он себя мысленно. Первая — быть уверенным в факте, который не проверен, и вторая — не проверить его. Но в этих ошибках виноват только он сам, и никто больше. Однако где сейчас его сын, было неизвестно. «Сын» — это слово согревало, но не горячим ветром пустыни, а совсем иначе. Тот ветер больше обжигал, чем согревал, но воспоминания о нем постепенно стираются. Это все действительно было с каким-то другим человеком. И — с ним. Строчки данных на экране — лучшее тому доказательство. Ничто не потеряно, пока есть надежда. Наконец-то у него есть что-то кроме космоса за иллюминатором корабля. Будущее.

Вейдер выключает компьютер, просит подготовить его корабль к отлету. Никто ничего не спрашивает, хотя легкое недоумение на лицах все же читается. Не имеет значения. Вперед. Эту миссию он назначил себе сам.

Отброшенные в прошлое, воспоминания, пропитанные дымной горечью, возникали вспышками, вызывая ярость. «Лгунья!», «Вы убили ее», «Она была жива, я это чувствовал!» — голоса прошлого, ненужные, забытые. Однако... если его сын жив, это меняет все. Это означает, что он был глупым мальчишкой, слишком легко попавшимся в ловушку — это-то он давно понял, а вот глубину всей лжи и горечь отчаяния ощутил только сейчас, читая новости в голонете, запрашивая данные СИБ, пытаясь прощупать Силу. Потому что если его сын жив — раз он жив — то... Однажды Вейдер уже предлагал половину Империи — ей. Она отвергла его дар, но сын — другое дело. Если он такой же, если хоть чем-то похож, он не откажется. Не должен отказаться.

...От него или от Империи? Полосы света на экранах сменились чернотой неба. Следующая введенная координата задавала курс на орбиту Явина. Совсем скоро. Вейдер попытался снова прощупать Силу, и на этот раз она откликнулась. Она была горячей, текучей и темной. Мощной. Совсем не то что легкое, почти невесомое касание во время того боя. С этим он разберется потом.

Снижение. Контроль высоты. Скорость — передвинуть переключатель. Закрылки. Вхождение в атмосферу — идеальное. Некоторое время ушло, чтобы высмотреть в джунглях Явина место, подходящее для посадки. Было несколько иронично пользоваться той же посадочной площадкой, что и повстанцы, но ему просто нужно посадить корабль.

Джунгли брали свое — растения прорастали сквозь покрытие посадочной площадки, оплели здание, создавая вид заброшенности. Не получится красивого отчета об уничтожении базы повстанцев или парочки джедаев — если они еще остались. Кроме Люка, конечно, но Люк — это же Люк. Он не в счет. Правда, самому Вейдеру не нужны были красивые слова на бумаге — важнее, что он увидит. Это Император любит красивые витиеватые фразы, в которых главнокомандующий так и не стал силен.

Вейдер подошел к пирамиде, неподалеку от которой посадил корабль. Неужели повстанцы такие идиоты, что додумались сделать базу прямо в ситхской гробнице? Хотелось рассмеяться от их глупости. Пара шумных выдохов, чуть более коротких, чем обычно — и все свидетельство внешнего проявления эмоций. Сканирование Силы на этот раз давало отчетливый темный фон, говорящий, что здесь кто-то был. Что ж, если не получится найти сына — возможно, получится найти ответы на другие вопросы. Например, о могуществе. О будущем. О своей судьбе и потерях, что еще предстоят — и предстоят ли. Сила изменилась — она была не просто текучей, она была затягивающей, чистой, сконцентрированной Тьмой.

Сверкнуло красным. На ступенях пирамиды что-то лежало, и это «что-то» выдавало присутствие здесь живого существа, и явно одаренного — в деталях легко узнавался разобранный световой меч и кайбер-кристалл. Красный. Люк, неужели он пал во Тьму, нежели он повторит все ошибки? Минутная тревога ушла, стоило приглядеться — рукоять меча была явно не новой. Потускневший от времени металл, чуть поцарапанный с краю. Меч явно ремонтировали, но кто?

Это не мог быть ситх — их всегда двое. Это не мог быть джедай — у них не такие мечи. Это... Оставалось два варианта. Или Люк стремительно пал во Тьму — Вейдер мог бы поклясться, что Тьмы в сыне он точно не чувствовал, пусть ментальное прикосновение и было кратким.

Сила не может отказать. Сила не может перестать течь сквозь тебя - так думаешь ты. Не может, и все тут. А она берет и отказывает тебе в самом простом. В желании жить. В стремлении вперед и ввысь. И оказывается, что нет ничего. Что так трудно вот это "нет проблем" с улыбкой, которое всегда вдохновляло - и не нужно было ничего больше делать, кровь начинала бурлить. И... нет.

А хочется другого. Всего сразу. Пафоса. Силы. Даже - неожиданно - почувствовать вкус власти. Откуда такие мысли? Как воспоминание, как из параллельного мира, осколок Силы? Не знаю. Что значит "вкус власти"? Однажды, услышав в свой адрес "мощно!", проникаешься вкусом этого, не побоюсь сказать, комплимента. Очень неосторожного, потому что скажи тогда "хорошо", "сильно" или как-то иначе, а не это "мощно", нечем было бы проникаться.

И при этом - пустота там, где должна быть энергия, Сила, в конце концов. Какая она, Темная или Светлая? Вот что самое непонятное и загадочное. Так и хочется сказать "вот что называют Избранностью", но нет, там о другом было, о действии, не чувстве. Не хочу говорить об этом.

...Плеснуло болью - откуда-то из будущего... или из прошлого... другой версии этого мира. Обожгло. Резкий выдох.

***

— Мой отец... — глядя на Энакина, было совсем трудно говорить. – Он... джедай. Слова упали камнем, подразумевая несказанное «был». — Он... очень сильный человек и не нуждался в моей вере.

И снова несказанное «а я нуждался в этом». Снова глухой, уставший голос, говорящий больше, чем слова. Говорящий о несказанном тогда, в прошлом, о несбывшемся, о возможном и невозможном, о том, что бессмысленно перебирать все «если».

— Энакин, если бы я мог, я бы поговорил с моим отцом. Спросил бы его о многом. Даже не знаю, о чем. Но Силе было угодно, чтобы он умер. Я обрел отца и тут же потерял. Так стоит ли говорить о вере?

От этих слов почему-то стало легче, словно он сказал то, что давно хотел. Может, так оно и было. Люку казалось, что он обязательно в этом разберется. Подумает немного и разберется, но потом, когда мысли улягутся.

***

Как будто сам с собой разговариваешь... или смотришься в зеркало. Почему-то это важно. Значит, так и есть.

Империя – то есть уже Республика – праздновала. В небе вспыхивали фейерверки, везде звучала разудалая музыка, люди на улицах обнимались и поздравляли друг друга. И только Люку хотелось кричать: «Вы понимаете, что натворили? Вы уничтожили себя, свое будущее, вы...» Мысленный крик захлебнулся, сметенный волной гнева. Слова исчезли, и только вспышки фейерверков – красные, зеленые, желтые... Словно взрывы сверхновых или танец гигантской битвы. И он еще не отошел от битвы. В памяти возникли картины недавнего прошлого. Вот он рядом с отцом и Императором, и тот говорит: «Прекрасно, я чувствую в тебе гнев, мой мальчик. Позволь же своей судьбе свершиться» - и голос такой вкрадчивый, мурлыкающий. Люк помнит свой страх. Как он отбросил меч. И боль – в следующую же секунду. Боль от молний. Отчаянный крик «Отец, помоги!» до сих пор резал уши. Отец. Отец. У него есть отец. И он защитил сына. Но какой ценой?

...В небе вспыхнул еще один фейерверк, осветивший все красным, а следом за ним другой – зеленый. Словно танец их мечей. Тьма и Свет. Свет и Тьма.

«Темная сторона не опасней. Проще» - вдруг всплыл в памяти голос мастера Йоды. Так ярко, будто он стоял рядом – Люк даже оглянулся. Нет, рядом с ним никого. Только в Силе полыхает радостью. Чужой радостью. Радостью от того, что умер его отец, только что обретенный и потерянный.

Его отец был самым ненавидимым человеком в галактике, воплощением сил Империи и воплощением самой Силы, не иначе. А Люк был героем-повстанцем, выступившим против Империи. Сердце, кажется, стучало в горле, и Люк только сейчас понял, что дрожит, хотя на улице не холодно. «Как вы можете праздновать, когда произошло такое!» - гнев накатывал волнами, застилая все красной пеленой...

«Помоги мне снять шлем. Хочу посмотреть на тебя своими глазами». Эта просьба навсегда останется в памяти. И то, что почувствовал Люк, встретившись взглядом со своим отцом – удивление, смятение, радость и понимание. Но празднующие люди на улицах не видели этого взгляда, не знали, что его отец перешел на Светлую сторону Силы. Кто-то из них, может быть, помнит генерала Скайуокера, ветерана войны клонов, но при этом все равно ненавидит Дарта Вейдера. Люк невесело улыбнулся этой иронии судьбы.

...На тренировке его меч со свистом разрезал воздух. Еще, еще... В ушах стоял гул вчерашнего праздника, и подгоняемый ненавистью и гневом, зеленый клинок мелькал так, что казался сплошной извилистой линией. Ему нужно набирать учеников, нужно возрождать учение... Какое? Люк словно застыл. Его готовили быть джедаем, и он сам не так давно говорил «я – рыцарь-джедай». Но зачем? Империя повержена, ее остатки будут сопротивляться, но у руля сейчас другие силы. Зачем теперь – теперь – джедаи? Но все равно Люк упорно тренировался. Просто чтобы заглушить воспоминания. Чтобы заглушить вспышки фейерверков в памяти. Чтобы не чувствовать ту чужую радость, полыхавшую в Силе. Не помнить о ней. И снова зеленый клинок мелькал, но не мог заглушить боль в душе.

...А однажды Люк посмотрел в зеркало и увидел, что его глаза – желтые. «Почему мне никто об этом не сказал, не предупредил? Почему...» И снова в памяти вкрадчиво: «исполни свою судьбу... не опасней... проще...» Действительно проще, убедился Люк. Теперь все стало проще. И молния, которую он бросил здоровой рукой, была мощной. Сорвалась с пальцев легко, прорезала пространство с легким шипением, ударив в стену. Люк не собирался стрелять молнией, он просто разозлился и не справился с эмоциями. И вот... Он смотрел на опаленную молнией стену в ужасе. Красная пелена ярости схлынула, оставив после себя чувство невыразимого могущества. Он – именно он – может все. Он воплощение Силы, как и его отец. И должен обрести истинное могущество. Мир возможен только если осколки Империи подчинятся ему. А они понимают только язык силы. Все виделось настолько ясно, что трудно было поверить, как он раньше не догадался. Но многого не хватало – если джедайские голокроны сохранились, то что говорить от ситхских?

...Ситхские. Это слово отдавало металлом и пламенем. И Силой. Истинной, Темной Силой. Смутно знакомой. Он когда-то уже чувствовал такое, только тогда он говорил всем, что это нехорошее место, что не нужно было строить здесь базу... конечно, ему никто не верил. А если бы и поверили, толку-то? Теперь Люк понимал – он чувствовал источник Темной стороны Силы. Если оттуда и начать поиски? Да, это лучше чем ничего. Люк быстро собрался, никому ничего не сказав, взял корабль, вывел его на орбиту и проложил курс до Явина...

Сиять не так сильно... Может ли он? Может ли, живущий на полную катушку, чувствующий со всей страстью, не признающий полумер, не ослепить ее, не сжечь... не задушить? Энакин чувствует страх от этих мыслей — страх за любимую, опасение причинить ей боль, пусть даже нечаянно...

...Причинить боль. Он это умеет. Он помнит — все еще помнит. Солнечный свет меркнет, превращаясь в красноватые потоки лавы. Кругом только лава и жар. И внутри — жар. Ненависть поднимается к горлу, выплескивается криком «Лгунья!», рука сжимается сама — в ответ на раздражение, ненависть. Прекрати, заткнись, как ты не понимаешь! Заплаканное лицо Падме, ее нежная кожа под рукой. Пусть он не прикасается физически, он все чувствует через Силу, чувствует, как накинутая на шею девушки невидимая петля затягивается, и в замутненном сознании бьется одна мысль: «она должна быть жива... жива... люблю... жива...», и эта мысль, прорвавшаяся через пелену боли, ненависти, желания все сокрушить, ярости, раздирающей на части, не дает затянуть силовую удавку окончательно...

Лава течет вокруг них, от нее больно глазам... раскаленная добела... нет. Что это за морок? Это арена Петранаки. Энакин верхом на рике. Сердце колотится — отголосок боли все еще чувствуется. Падме без лишних слов прыгает. Энакин чувствует ее объятия, на душе становится тепло и спокойно. Потом, все потом, спокойствие не к месту!

— Дальше? Все, что угодно. Моя миссия еще не окончена, я по-прежнему ваш телохранитель, — Энакин ослепительно улыбнулся. — Но сначала надо убраться отсюда. Желательно всем троим, — под третьим, конечно же, подразумевается Оби-Ван.

Туда, где безопасно, туда, где звезды в ночной черноте — в космос, на корабль, в полет — родную стихию. Туда, где можно чувствовать слияние со всем миром. Падме понимает, она разделит этот мир со мной...

- ...я принес мир в мою Империю, мы можем править вместе, нам не нужно больше скрываться! — экстаз от радости, что он может все — буквально все, сливается с ненавистью к лжецам и предателям, с болью от того, что вся его жизнь оказалась фальшивкой, его идеалы — надуманными и чужими, с ощущением силы и могущества...

...Тишина. Только мерный гул двигателей, который давно уже не замечаешь, и такое же мерное дыхание респитатора. Стены комнаты для медитаций. Что из этого кошмар, а что — настоящее? Все казалось таким реальным. Оно и было реальным. Вейдер не знает, что правда, а что ложь. Его... существование — это тоже в какой-то степени ложь. Его существование — почти мертвое тело, мертвая душа, мертвая маска, которую знает вся галактика, все это ложь, но одновременно и правда, потому что нельзя убежать, нельзя вернуться в тот морок. В белой стене комнаты смутно отражается его усталый взгляд, и жжет от этого взгляда не слабее, чем тогда на Мустафаре. Отражение едва видно, и оно искажено сферической поверхностью, от этого кажется еще более ненастоящим, чем только что пережитое — или вспомнившееся?

— Падме? Ты здесь? — зовет Вейдер. Он знает, что она рядом, чувствует ее, и рад, что никто не слышит этих слов, произнесенных шепотом, почти одними губами. Эти слова — и это время — только для нее.

***

— Энакин? — он глухо повторяет имя. — Энакин давно мертв, Падме. Он умер там, в огне. Я убил его.

Слова падают в пустоту. Это правда — ситх убил джедая, лорд Вейдер убил генерала Скайуокера, влез в его шкуру, сделал своей. Но Энакин... нет. Не Энакин. Вейдер рад, что Падме здесь. Он почти не может улыбаться — пересохшие губы, респиратор, остающийся, даже когда снят шлем. Чуть дернул уголком губ — вот и все выражение чувств, но Падме поймет. Она умная. Она всегда его понимала.

Пара медленных вдохов, респиратор привычно шипит. Вейдер смотрит на призрак жены, оставшейся такой молодой и красивой. Ей бы жить и жить, но увы. Тот, кто в этом виноват, мертв. Чувство горечи и вины, возникшее внутри подсказывает — нет, не мертв. Просто молчит. Просто ждет своего часа. Ждать он умел, тут и говорить нечего... Когда-то он ждал шанса улететь к звездам, потом ждал возможности полюбить, потом — когда исполнятся его не мечты — планы. Вся жизнь — ожидание.

— Я тоже по тебе скучал, — Вейдер не пытается больше улыбнуться — слишком неудобно, но знает, что Падме видит в его глазах отголоски той солнечности, что была раньше у Энакина. Его прошлое говорит через его настоящее с помощью Силы, как иронично. Словно он и правда мертвец.

— Ты просишь прощения, Падме? Ты святая. Это тебе надо было быть джедаем, а не мне, — непривычная идея. Непривычно все — этой фразой он признал прошлое, которое отвергал еще несколько минут назад. Но у его жены намного больше качеств, подходящих для настоящего джедая, это факт. А он сам... Мечущийся в поисках приключений, опаленный своей же силой — и все еще неуязвимый. Почти. Пусть все думают, что действительно неуязвим. Пусть остальным будет страшно. И у него — вот такого — просят прощения? Невероятно!

— Принять мою сторону? Принять Империю? Падме, ты ли это?

Он ни на чьей стороне на самом деле. Ни на стороне Палпатина и Империи, ни тем более на стороне Альянса — вот еще, подрывают государственный строй только. Вейдер мысленно фыркает. Он только сам за себя. Может жить почти мертвецом с мертвой памятью в обществе мертвой женщины — пусть так и будет. Мертвый мир — его сторона. Тогда верно, Падме на его стороне. Эти слова он произносит вслух — почти одними губами, неслышно, но знает, что она поймет, что он сказал. И она его любит? Его — такого — любит? Все еще — любит?

Жжение где-то внутри усиливается, становится смутно знакомым — так бывало, когда хотелось плакать. Но его глаза сухи и ситх все так же сморит в стену на свое искаженное отражение. Проводит рукой по лицу, словно отгоняя морок, и только тогда отвечает:

— Знала бы ты, как я люблю тебя, Падме...

— Сможешь, — возражает Вейдер. На самом деле он знает, что еще немного — и Люк сломается, что у него действительно нет сил. И когда это произойдет — можно только догадываться, что сделает Палпатин.

«Ты слышал легенду о Дарте Плэгасе Мудром?» — вкрадчивый, обманчиво ласковый голос его учителя звучит в воспоминаниях, словно тот стоит рядом. Легенды... он тогда был мальчишкой, повелся на ложное сочувствие, тайные знания и мудреные слова. Вот и Люк совершил ту же ошибку. Вейдер чувствовал через Силу все, что испытывал Люк — да это было и так ясно.

Потерять сына, когда только-только обрел его — недопустимо. Вейдер убил бы его собственными руками, лишь бы его сын не достался Палпатину, но вместо этого столько времени наблюдал за происходящим, изображая верного служаку. Впрочем, он врет себе — никогда бы он не смог поднять руку на собственного сына. Потрепать в бою — сколько угодно. Но не убить.

— Ты должен. Ты же мой сын, — говорит Вейдер. У них обоих нет иного выхода, разве что... нет. Бой — тоже не выход.

Это так. Вейдер видит, что Люку даже смотреть на него тяжело, и понимает почему — половине империи его лицо, то есть маска, закрывающая его лицо все это время, снилось в кошмарах, а другая половина посылала мысленные проклятия. Сам же он... Снова поддался эгоистичным чувствам, обрадовался, что обрел сына, и вот. Получай, называется, что хотел. Слепая волна ярости прокатилась внутри, опалив огнем, но не найдя выхода, разбилась и погасла. Ярость — не то, что необходимо сейчас. Нужно другое — помочь Люку обрести себя, пробудить его волю, чтобы у него хватило сил сражаться, напомнить ему — о нем же.

— Расскажи мне о своих друзьях. Вспоминай их.

***

Вейдер ничего не говорит, внимательно смотрит на Люка, осторожно прощупывая его сознание – не телепатический зондаж, как бывало с пленными, а всего лишь считывание образов в Силе, просто чуть глубокое, чем обычно. Перед глазами мелькают лица, разные, почти не задерживаясь, сплошной пеленой. Но некоторые – чуть дольше. Вот человек и вуки. У человека наглый вид, как у профессионального наемника. Вуки... просто вуки. Для него они все одинаковы. Девушка. А вот это интересно... От Люка полыхнуло теплом, словно их с ней что-то связывало.

- Ты прав и не прав одновременно, - холодно отвечает Вейдер, и слова падают камнем на дно бездны. – Твоя сестра. Она жива.

Пусть лучше боится. Пусть злится. Что угодно, чтобы он не сломался. Но все-таки Люк сумел задеть его за живое. Да, он мертв, увы. Энакин Скайуокер давно считается мертвым, а Вейдер – чувствует себя таким. В нем давно уже нет ненависти, только тупая злость, желание скинуть эту удавку в лице Императора. Других чувств он уже и не помнит. Да и физически он все время на грани смерти. Он, такой неуязвимый, как кажется, слишком уязвим. В силу своих телепатических способностей чувствующий слишком остро, перекрыл чувства, чтобы выжить. Быть мертвым, чтобы жить.

- Я покажу тебе.

Вейдер подходит к лежащему на койке Люку, кладет руки ему на виски. Осторожно. Совсем осторожно, чтобы нечаянно не повредить и не сломать окончательно. Пара медленных вдохов и выдохов. Вейдер телепатически нащупывает разум Люка. Смотрит – уже более четкие образы, чем пару минут назад. Полет на крестокрыле. Улыбки друзей. Девушка... его сестра... Лея. Чувство предвкушения, надежда – словно свежий ветер в лицо. Ситх вспоминает свое прошлое – лицо девушки, искаженное плачем, но все равно красивой. Огонь. Темное небо, пронзенное тысячами искр. Лава. Боль. Ненависть. Боль. Дикая, мучительная, вытесняющая все мысли. И желание жить – даже тогда. Даже охваченный огнем. Безнадежно, но упрямо – вперед и вперед. Камешки осыпаются под металлической рукой. По чуть-чуть, толкать вперед свое тело. Жить. Ненавидеть, но жить.

Вейдер убирает руки, разрывая контакт.

- Видишь, ты прав, сын. Я умирал. Но жив. И ты будешь жить.

Уже почти ночь. Все дела закончены, его ученики давно спят. Люк думает, что тоже пора бы спать — завтра тяжелый день, наполненный тренировками и уроками. Чему-то он учит молодежь, чему-то — и они его. Например, тому, как азартно, со страстью браться за новое дело. Что значит, когда горят глаза, когда в душе огонь. Когда-то он и сам был таким... Когда тот огонь стал гаснуть? Люк не помнит. Как-то... незаметно, как будто так и надо, он превратился из восторженного юноши в мудрого степенного учителя. Вот только стал ли он по-настоящему таким мудрым, как хотел? И этого ли он хотел? Когда ты на той стороне — стороне ученика — все воспринимается совсем иначе. Все такое яркое, новое, притягательное, и вот прямо сейчас бы сорваться с места — и в полет. И что осталось? Пыль и пепел. Он только сейчас осознал, насколько другим стал, а вот его ученики... они напоминают о прошлом. И Бен тоже. Бен особенно — и потому что племянник, и потому что очень уж горяч и порывист. Он понимает мальчишку, но никак не может достучаться до него. Люк горько улыбается. Ему самому не везло с учителями... нет, не так, не сказать, чтоб совсем не везло... только теперь он оценил ценность обучения и сожалел, что его собственное оказалось таким, каким оказалось — слишком коротким и сумбурным, а кто виноват? Он сам. Но если бы не сорвался тогда спасти друзей, что бы было? Об этом не хотелось думать. Сейчас проделки мастера Йоды казались такими смешными, а ведь тогда он всерьез обиделся! Но что же делать? Он не умеет шутить так, как Йода, да и не стоит пытаться — потому что он Люк Скайуокер, а не Йода. И не старик Бен — он всегда так называл Оби-Вана, даже когда узнал его настоящее имя. Просто по привычке, потому что в этом есть что-то — юный ученик и старый учитель. Может быть.

Вот и сегодня они с Беном опять повздорили — из-за ничего, по сути. Видимо, просто юношеское «я сам» и ничего больше, вот только... Люк почувствовал в Силе не просто возмущение и эмоции племянника, а что-то незнакомое — темное, холодное. От Бена плеснуло чернотой — той чернотой, какую принимает застывшая кровь, с оттенками багрового. Всего несколько секунд. Бен ушел, думая, что доказал свою правоту, а Люк застыл на месте, узнав это чувство — так отдается в Силе Темная сторона. Потерять его? Нет, ни за что!

И теперь Люк в своей комнате перебирает вещи, чтобы занять чем-то руки и ум. Простая, аскетичная обстановка — кровать, стол, стул, сундук. На столе кружка и недочитанная книга. Люк переставляет кружку, проводит пальцами по странице, складывает книгу, убирает в сундук. Нужна помощь, но чья? Сила подскажет.

Люк садится на полу, собираясь медитировать. Медленно выдыхает. Вдох. Выдох. Сила везде, вокруг. Она чувствуется как тонкие серебристые нити, опутавшие все. На его руках. На кружке. На сундуке. На стенах. Вдох. Выдох. Спящие ученики — спокойствие от одних, смятение от других. Плеснуло черно-багровым от Бена — даже во сне тому нет покоя. Но вокруг тишина, серебристые нити становятся единым полотном — чуть подрагивающим и мерцающим, невесомым. Весь мир, кажется, может уместиться на ладони и одновременно такой огромный. Словно легкое дуновение ветра откуда-то. Теплый, ласковый ветер, зовущий к себе и проходящий сквозь тело. Здесь Сила, здесь ответ. Вдох. Выдох. Обстановка вокруг меняется. Теперь это палуба корабля. Но пелена исчезает — Люк снова у себя в комнате, но не один. Он удивленно смотрит на юношу — его лицо кажется смутно знакомым, будто очень давно видел на старой голозаписи, но кто это, Люк не знает. Не может вспомнить, но понимает, что вспомнит потом.

«Используй Силу, Люк» — сказал бы старик Бен сейчас. Использовать-то используй... да еще бы уметь ей пользоваться. Все так быстро завертелось, и подумать нельзя. Бойся своих желаний, как говорили старики. Давнишнее желание удрать из дома стало реальностью, но как! До сих пор было больно вспоминать клубы дыма на месте их фермы. Пресловутая песчинка, попавшая в механизм.

Они чудом вырвались с космической станции, из лап смерти — и в прямом, и в переносном смысле, и в груди жгло, словно после долгого бега. Люк только что обрел учителя и тут же его потерял. «Дарт Вейдер убил твоего отца» — все еще звучало эхом, отзываясь внутри тоской, и каждый раз в памяти возникала черная фигура с алым мечом, и тело старика Бена оседало на пол. Эту картину замкнуло, как старый голопроектор, и никак не выключить, не избавиться. Конечно, он ничего никому не сказал — да и зачем? — но страх потерять еще кого-то, прикипеть душой и потерять не давал покоя.

Ты летишь на войну, напомнил себе Люк. Ты воюешь с Империей, которая отняла у тебя все, и ты не имеешь права бояться. Возможно, это просто инстинктивное, — успокоил он свою совесть. Вроде бы получилось. Люк улыбнулся принцессе, как ни в чем ни бывало. Какая же она все-таки красивая... Отвернулся, чтобы не выдать непрошенных мыслей.

— Подлетаем, — услышал он голос Хана.

Все завертелось со страшной скоростью, Люк еле успевал осознать, что происходит — его приветствуют и благодарят, дроидов забирают почистить и отремонтировать, все еще непонятно, чувствуется, что это не игрушки, а серьезная война. Когда Люк раньше слышал об Альянсе, мятеже и прочем — обычно произносилось шепотом, с осторожными взглядами — то как-то не осознавал, насколько все серьезно. А здесь, в ангаре, среди огромного количества космических кораблей, рядом с людьми, горящими идеей, все воспринималось совсем иначе.

...Ну вот, и этот свалил — утихшая было тоска разгорелась с новой силой — Хан получил свои деньги и распрощался. А он-то было подумал... Ну да, наивно. Будет еще контрабандист воевать за идею!

***

Видение в медитации было уж очень четким - и уходить никак не хотело, словно было частью реальности. Странной реальности, смешанной из радостного предвкушения и тоски, из чувства, что тебя тащит неизвестно куда. Обычно оно так и происходило, это да. Все как-то само, случайно, а потом оказывалось, что так и надо. Обжигающее видение. Очень уж... личное. И неправильное. Нет, это только кажется. Сила знает, зачем все это нужно. Зачем... форсбонд сквозь время? Очень необычно. Встреться они сейчас - вот прямо сейчас, как есть - нашли бы о чем поговорить.

Губы Падме такие нежные и мягкие, страсть вспыхивает внезапно и сильно, Энакин впивается ответным поцелуем — он хотел быть нежным и заботливым, но страсть, разгорающаяся внутри, торопит — скорее, скорее, иначе не успеть, иначе не почувствовать, никак... сердце стучит. Задержать это мгновение, прикосновение, взгляд, мягкость и силу — весь запутанный клубок чувств, который не выразить, не сказать иначе, кроме как действуя...

Дыхание сбивается, и приходится прервать поцелуй, разомкнуть объятья — но ненадолго, иначе... что? Кажется, что ничего не произошло — или наоборот? Голова как будто закружилась на секунду. Но они с Падме вместе, по-прежнему. Он чувствует ее рядом. Чувствует и опасность — сердце колотится уже в горле, и совсем не от любви, а от предчувствия того, что будет.

— Я тоже люблю тебя, — и ответный поцелуй.

Их вывозят на арену на колеснице, толпа, жаждающая зрелищ, взрывается ревом и аплодисментами. Энакин невольно щурится от яркого солнца, полоснувшего по глазам — после темноты пещеры солнце кажется совсем уж нестерпимо ярким, и Энакин скорее чувствует, что его подводят к столбу, приковывают руки. Слышит недовольный голос Оби-Вана рядом — конечно, «спаситель» сам угодил в ловушку, лишний повод поддеть! Энакин вздыхает, оборачивается, ищет взглядом Падме...

Они наконец-то сказали самые важные слова в своей жизни — вот так, в момент опасности, когда неизвестно, что будет дальше, и только воле Силы это ведомо, каждую секунду рискуя умереть — а когда он не рисковал! — слова слетели с губ сами, как будто так и надо, легко, как дыхание... Это и есть настоящая жизнь. Когда все так стремительно, когда нет возможности перевести дыхание, когда тело действует само, без подсказки разума — и действует верно. Он дергает цепь, еще раз, еще — все еще опьяненный внезапным признанием, и сердце стучит «спасти Падме — спасти Падме — спасти Падме». Не думает. Эмоции сплавлены в стремление выжить и снова услышать заветные слова. Еще один рывок, подкрепленный Силой — и цепь рвется.

Чувство неправильности, искаженности захватывает Энакина. Цепь... Эта цепь порвалась, но другие? Он глубоко вдыхает, прислушиваясь к Силе, но чувствует только цепи, сковавшие душу. Цепи условностей, цепи обстоятельств, временности... Он дерется с диким животным, выпущенным на арену, хлещет того цепью, и едва успел заметить, как рядом мелькнуло что-то белое, и отзвук боли в Силе полоснул по нервам.

И снова его останавливают, напоминают о долге... Плеснуло ненавистью, но Энакин не стал ничего говорить — схватка полностью захватила его...