Вдруг вспоминается - из юности... когда он зашел зачем-то в кабинет канцлера, и взгляд зацепился за новую вазу, которой еще вчера не было - за неправильность, потому что вазу пересекали ломаные золотые линии. "У тебя хороший вкус, мой друг", - сказал тогда Палпатин, заметив, как Энакин изучает странный, казалось бы, предмет. "Такие вещи ценятся очень дорого именно потому что были разбиты. Золотой клей, восстановивший их, придает им новый вид. Дает новую жизнь и даже некое изящество. Так и люди. Ценнее всего те, кто как эта ваза - обрел новую жизнь. Ты согласен, мой мальчик?"
— А этому может кто-то обучить?
— Только не джедай.
Энакин закусил губу и поник, но внутри все бушевало. Действо на театральной сцене его не занимало — все мысли были поглощены тревогой, сомнениями и предвкушением открывающихся возможностей... Так ли это? Все ли так гладко, как говорит канцлер? Энакин привык ему доверять — сколько раз бежал к нему то с радостями, то с проблемами, но сегодня канцлер удивил его.
Он предлагает другой путь? Темный — но ради благой цели? Бывает ли такое? Это отличалось от всего, чему учили в Храме. От всего, что Энакин усвоил за свою жизнь. Балет мон-каламари больше не интересовал его, и Энакин покинул театральную ложу, вежливо кивнув канцлеру и чудом не пустившись бегом, едва выйдя из театра. Сердце колотилось как бешеное, чувства плескались, разрываемые между надеждой и сомнениями...
Огни неспящего Корусанта перемигивались, как будто говоря «давай, сделай это, получи новые знания», но что-то останавливало. Темная сторона Силы. Вот так просто взять — и воспользоваться? Кто мог похвастаться таким умением? Да и слишком опасно это было. Но почему опасно? Мысль прозвучала как будто вкрадчивым голосом канцлера, и Энакин согласился было — что плохого в том, чтобы спасти любимую женщину от смерти? Что плохого в том, чтобы быть с любимой и ребенком?
Остановившись на какой-то улице, Энакин протер лицо руками, словно стирая липкий кошмар. Что было кошмаром на самом деле — этот бегающий, изучающий взгляд Палпатина, который он прямо-таки физически чувствовал в театре, или сны, что он видел последнее время? И не понять.
Сердце колотилось в горле, и никак не избавиться от чувства какой-то неправильности. Что-то идет не так. Энакин вернулся в Храм, постаравшись не привлечь внимания — как не хотелось сейчас выслушивать вопросы о том, что случилось. Сегодня — не хотелось. Поэтому надо было сделать вид, что все в порядке. И только закрыв дверь своей комнаты, Энакин понял, насколько взвинчены его чувства, и что наверняка все поняли, что что-то случилось, просто не лезли с вопросами, и уже за это Энакин всем был благодарен. Он сел на кровать, откинулся к стене, закрыл глаза, выдохнул и попытался войти в медитацию. Ничего не получалось — слишком растрепанные чувства мешали сосредоточенности. Нужный настрой никак не приходил, в голове все крутились те слова... Ну что же это такое! Наверное, так ничего и не получится, и не понять, что делать, — с такой мыслью Энакин ударил кулаком по кровати, чувствуя жгучий стыд за то, что придется-таки идти с повинной к Оби-Вану и тот наверняка выскажет что-нибудь... этакое. От чего станет еще более стыдно.
Открыв глаза, Энакин обнаружил, что он в комнате не один. Рядом с собой он увидел призрака того, кого не ожидал даже встретить, своего первого учителя — таким, каким запомнил его еще мальчишкой. Та же кроткая улыбка, внимательный взгляд...
Энакин удивленно уставился на незваного — или все-таки званого — гостя, не желая поверить, что вот он... здесь, рядом, в такой момент, и вопреки ожиданию, его голос прозвучал сдавленно:
— Учитель Квай-Гон? Это ведь правда вы?
Как наивно. Больше ничего сказать не додумался.
— Поможете мне с одним... делом?
Вот так уже лучше. И учитель точно не предаст и подскажет правильный путь — в это хотелось верить.
В Силе плескалась горечь – точнее Вейдер не мог почувствовать. Это было похоже на смесь разочарования, отчаяния и смирения. Он почувствовал мысль леди Навьи, точнее, обрывок мысли – «...смотришь через собственную призму восприятия, которая изувечивает истину...» - один небольшой четкий обрывок в эмоциях. Он не задавался мыслью, должен ли был это почувствовать или считал случайно, но подумать над этим стоило.
Каждый ученик старался превзойти учителя, и при этом привнести что-то новое в общее дело. Вейдер давно уже не считал себя учеником, как и Палпатина – учителем, пусть так и называл по-прежнему и слышал в ответ ласковое «мой друг», но что это было? Уже не ученичество. Трудно было дать этому название - медленно, но верно все шло к тому, что однажды истина проявит себя. Пока только редкие отметки, полунамеки, но они закончатся, и все будет названо своими именами. Вейдер старался всеми силами поддерживать свои тело и дух, жаждал знаний, занимался армией... и не только - он мысленно перебрал все, что интересовало его... А еще он внушал всем – почти всем – страх перед своей персоной. Иногда это было полезно, но иногда очень надоедало. И то, что он узнал о сыне, казалось такой отдушиной... Что получится на самом деле, знает только Сила.
Кошмары не давали покоя. «Энакин, помоги!» — издалека слышал он голос матери и вскакивал в ледяном поту. Каждый раз так. Он чувствовал, что что-то случилось, нет, он знал! И не поделиться ни с кем — его бы не поняли, ведь все джедаи выросли при храме, один он помнит свою мать и родину. Впрочем, родную планету он предпочел бы не помнить — песок, раскаляемый двумя солнцами, рабство, криминал и прочие «радости» жизни. Но мать... Как можно уйти, выкинув все из головы, забыть, отстраниться? И вот теперь... Мягкий, приятный бриз с озера на Набу не приносил облегчения. Голос Падме и ее близость рядом — тоже. Все только еще больше мешалось в голове, создавая полный сумбур. Руками бы выдрать эти кошмары из памяти... да невозможно. Падме чуткая, она все поняла, коротко сказав «твоя миссия — охранять меня, а я хочу лететь на Татуин». Спасибо ей.
Татуин встретил их густой, одуряющей жарой, особенно неприятной после Набу и нейтрального, стерильного воздуха корабля. Привычная когда-то разноголосица, мелькание лиц разумных всех возможных рас не отвлекали Энакина — он точно знал, что ему здесь надо, поэтому они с Падме вскоре были на ферме Ларсов. Недолгий разговор — и Энакин сорвался, едва услышав про тускенов, оседлал стоящий рядом спидер, как дикое животное, и помчался в пустыню, оставив Падме под присмотром родни. Он не смотрел, куда несется, только сердце колотилось набатом — «скорее, скорее».
Хорошего это ничего не предвещало — встреча с тускенами всегда грозила опасностью, все фермеры это знали и старались не пересекаться с кочевым народом. Энакин гнал весь день, и только к вечеру заметил поселок тускенов. Кровь кипела внутри, его вела сама Сила — Энакин прорезал стену хижины световым мечом. Там его мать, он чувствовал. И оказался прав. Привязанная к какой-то изгороди, как животное, измученная... он распутывал веревки, ругаясь про себя, чувствуя, как в нем закипает ярость... Положил ее на земляной пол, сел рядом, и только гладил по голове, понимая, что от этого легче не станет, но что еще он мог сделать?
Энакин чуть не плакал, сдерживаясь из последних сил:
— Мама, что же они с тобой сделали?.. Все хорошо, все уже хорошо!
— Сынок... это ты? Ты стал джедаем... — голос матери был слишком слаб. Энакин только кивнул — да, мол, стал джедаем, да, я тебя спас...
Это даже нельзя было назвать полноценными данными разведки, слишком громким было событие. Слишком известен стал пилот, взорвавший Звезду Смерти, весь голонет кричал «Люк Скайуокер — герой Альянса!», «Талантливый пилот — наша надежда» и прочее. Громкие, броские заголовки.
Скайуокер... Вейдер давно не слышал этой фамилии. Невольно вспомнилось... «Генерал Скайуокер, что нам делать?» «Энакин Скайуокер — вся ответственность на миссию за вас, не подведите!» Это всего лишь голоса, призраки. Они все умерли — еще тогда. Далекое прошлое, нечаянно напомнившее о себе. Но если рассуждать логично, сколько в галактике могло быть Скайуокеров? А если фамилию перевести на другие языки, то вероятное количество возрастало в геометрической прогрессии. Могло ли быть такое, что мальчишка воспользовался громким именем из старого архива? Теоретически возможно. Его бывшим именем. Как иронично. И слишком сложно — Вейдер никогда бы не поверил в реалистичность такого хода мыслей. Хотелось верить совсем в другое, но это надо было еще проверить. Вопросов было больше, чем ответов, и если имя пилота стало известно всему голонету, то прочие данные пусть соберет СИБ. Кроме того, тот пилот — одаренный, это Вейдер знал точно, он сам почувствовал его в Силе — лихой мальчишеский задор, отчаянность и тягу к приключениям... такие знакомые. Но быть этого не может. Нет. Его жена умерла, он сам убил ее. Пусть СИБ делает свою работу, он сделает свою.
Вейдер вошел в капсулу для медитаций, снял шлем. Несколько минут относительной свободы, которые можно использовать с пользой. Один одаренный всегда может почувствовать другого одаренного. Вдох. Выдох. Единое целое с пространством. Корабль. Космос. Люди на корабле — кто-то обеспокоен, кто-то боится, кто-то наоборот, уверен во всем, но этих мало. Пренебречь. Сила увлекает дальше. Вдох. Выдох. Словно ветер в начале лета на Татуине. Горячая, раскаленная река — вот какая теперь Сила. И в этом потоке Вейдер искал ту знакомую Силу, и не находил.
...Время, отведенное на медитацию, закончилось, Вейдер вышел из капсулы. Зубастая дверь разомкнулась, выпуская его, и сомкнулась снова. В который раз тот же итог — ничего. В чем дело? Значит, один одаренный может почувствовать другого одаренного? Конечно, если тот не закрылся от него. Но если он и правда сейчас на Явине — почувствовать будет намного сложнее. Словно в ответ на эти слова, запищал сигнал видеосвязи.
Данные разведки гласили: «Имя: Люк. Фамилия: Скайуокер. Место рождения — Татуин, Анкорхед. Ближайшие родственники — Оуэн Ларс, Беру Ларс». Сухие анкетные строчки. Следовало догадаться. Еще когда Оби-Ван Кеноби появился внезапно, через столько лет. Это не могло быть случайностью. ПростоВейдер был слишком уверен в смерти жены. Чудовищная ошибка! Две ошибки — поправил он себя мысленно. Первая — быть уверенным в факте, который не проверен, и вторая — не проверить его. Но в этих ошибках виноват только он сам, и никто больше. Однако где сейчас его сын, было неизвестно. «Сын» — это слово согревало, но не горячим ветром пустыни, а совсем иначе. Тот ветер больше обжигал, чем согревал, но воспоминания о нем постепенно стираются. Это все действительно было с каким-то другим человеком. И — с ним. Строчки данных на экране — лучшее тому доказательство. Ничто не потеряно, пока есть надежда. Наконец-то у него есть что-то кроме космоса за иллюминатором корабля. Будущее.
Вейдер выключает компьютер, просит подготовить его корабль к отлету. Никто ничего не спрашивает, хотя легкое недоумение на лицах все же читается. Не имеет значения. Вперед. Эту миссию он назначил себе сам.
Отброшенные в прошлое, воспоминания, пропитанные дымной горечью, возникали вспышками, вызывая ярость. «Лгунья!», «Вы убили ее», «Она была жива, я это чувствовал!» — голоса прошлого, ненужные, забытые. Однако... если его сын жив, это меняет все. Это означает, что он был глупым мальчишкой, слишком легко попавшимся в ловушку — это-то он давно понял, а вот глубину всей лжи и горечь отчаяния ощутил только сейчас, читая новости в голонете, запрашивая данные СИБ, пытаясь прощупать Силу. Потому что если его сын жив — раз он жив — то... Однажды Вейдер уже предлагал половину Империи — ей. Она отвергла его дар, но сын — другое дело. Если он такой же, если хоть чем-то похож, он не откажется. Не должен отказаться.
...От него или от Империи? Полосы света на экранах сменились чернотой неба. Следующая введенная координата задавала курс на орбиту Явина. Совсем скоро. Вейдер попытался снова прощупать Силу, и на этот раз она откликнулась. Она была горячей, текучей и темной. Мощной. Совсем не то что легкое, почти невесомое касание во время того боя. С этим он разберется потом.
Снижение. Контроль высоты. Скорость — передвинуть переключатель. Закрылки. Вхождение в атмосферу — идеальное. Некоторое время ушло, чтобы высмотреть в джунглях Явина место, подходящее для посадки. Было несколько иронично пользоваться той же посадочной площадкой, что и повстанцы, но ему просто нужно посадить корабль.
Джунгли брали свое — растения прорастали сквозь покрытие посадочной площадки, оплели здание, создавая вид заброшенности. Не получится красивого отчета об уничтожении базы повстанцев или парочки джедаев — если они еще остались. Кроме Люка, конечно, но Люк — это же Люк. Он не в счет. Правда, самому Вейдеру не нужны были красивые слова на бумаге — важнее, что он увидит. Это Император любит красивые витиеватые фразы, в которых главнокомандующий так и не стал силен.
Вейдер подошел к пирамиде, неподалеку от которой посадил корабль. Неужели повстанцы такие идиоты, что додумались сделать базу прямо в ситхской гробнице? Хотелось рассмеяться от их глупости. Пара шумных выдохов, чуть более коротких, чем обычно — и все свидетельство внешнего проявления эмоций. Сканирование Силы на этот раз давало отчетливый темный фон, говорящий, что здесь кто-то был. Что ж, если не получится найти сына — возможно, получится найти ответы на другие вопросы. Например, о могуществе. О будущем. О своей судьбе и потерях, что еще предстоят — и предстоят ли. Сила изменилась — она была не просто текучей, она была затягивающей, чистой, сконцентрированной Тьмой.
Сверкнуло красным. На ступенях пирамиды что-то лежало, и это «что-то» выдавало присутствие здесь живого существа, и явно одаренного — в деталях легко узнавался разобранный световой меч и кайбер-кристалл. Красный. Люк, неужели он пал во Тьму, нежели он повторит все ошибки? Минутная тревога ушла, стоило приглядеться — рукоять меча была явно не новой. Потускневший от времени металл, чуть поцарапанный с краю. Меч явно ремонтировали, но кто?
Это не мог быть ситх — их всегда двое. Это не мог быть джедай — у них не такие мечи. Это... Оставалось два варианта. Или Люк стремительно пал во Тьму — Вейдер мог бы поклясться, что Тьмы в сыне он точно не чувствовал, пусть ментальное прикосновение и было кратким.
Сила не может отказать. Сила не может перестать течь сквозь тебя - так думаешь ты. Не может, и все тут. А она берет и отказывает тебе в самом простом. В желании жить. В стремлении вперед и ввысь. И оказывается, что нет ничего. Что так трудно вот это "нет проблем" с улыбкой, которое всегда вдохновляло - и не нужно было ничего больше делать, кровь начинала бурлить. И... нет.
А хочется другого. Всего сразу. Пафоса. Силы. Даже - неожиданно - почувствовать вкус власти. Откуда такие мысли? Как воспоминание, как из параллельного мира, осколок Силы? Не знаю. Что значит "вкус власти"? Однажды, услышав в свой адрес "мощно!", проникаешься вкусом этого, не побоюсь сказать, комплимента. Очень неосторожного, потому что скажи тогда "хорошо", "сильно" или как-то иначе, а не это "мощно", нечем было бы проникаться.
И при этом - пустота там, где должна быть энергия, Сила, в конце концов. Какая она, Темная или Светлая? Вот что самое непонятное и загадочное. Так и хочется сказать "вот что называют Избранностью", но нет, там о другом было, о действии, не чувстве. Не хочу говорить об этом.
...Плеснуло болью - откуда-то из будущего... или из прошлого... другой версии этого мира. Обожгло. Резкий выдох.
***
— Мой отец... — глядя на Энакина, было совсем трудно говорить. – Он... джедай. Слова упали камнем, подразумевая несказанное «был». — Он... очень сильный человек и не нуждался в моей вере.
И снова несказанное «а я нуждался в этом». Снова глухой, уставший голос, говорящий больше, чем слова. Говорящий о несказанном тогда, в прошлом, о несбывшемся, о возможном и невозможном, о том, что бессмысленно перебирать все «если».
— Энакин, если бы я мог, я бы поговорил с моим отцом. Спросил бы его о многом. Даже не знаю, о чем. Но Силе было угодно, чтобы он умер. Я обрел отца и тут же потерял. Так стоит ли говорить о вере?
От этих слов почему-то стало легче, словно он сказал то, что давно хотел. Может, так оно и было. Люку казалось, что он обязательно в этом разберется. Подумает немного и разберется, но потом, когда мысли улягутся.
***
Как будто сам с собой разговариваешь... или смотришься в зеркало. Почему-то это важно. Значит, так и есть.
Империя – то есть уже Республика – праздновала. В небе вспыхивали фейерверки, везде звучала разудалая музыка, люди на улицах обнимались и поздравляли друг друга. И только Люку хотелось кричать: «Вы понимаете, что натворили? Вы уничтожили себя, свое будущее, вы...» Мысленный крик захлебнулся, сметенный волной гнева. Слова исчезли, и только вспышки фейерверков – красные, зеленые, желтые... Словно взрывы сверхновых или танец гигантской битвы. И он еще не отошел от битвы. В памяти возникли картины недавнего прошлого. Вот он рядом с отцом и Императором, и тот говорит: «Прекрасно, я чувствую в тебе гнев, мой мальчик. Позволь же своей судьбе свершиться» - и голос такой вкрадчивый, мурлыкающий. Люк помнит свой страх. Как он отбросил меч. И боль – в следующую же секунду. Боль от молний. Отчаянный крик «Отец, помоги!» до сих пор резал уши. Отец. Отец. У него есть отец. И он защитил сына. Но какой ценой?
...В небе вспыхнул еще один фейерверк, осветивший все красным, а следом за ним другой – зеленый. Словно танец их мечей. Тьма и Свет. Свет и Тьма.
«Темная сторона не опасней. Проще» - вдруг всплыл в памяти голос мастера Йоды. Так ярко, будто он стоял рядом – Люк даже оглянулся. Нет, рядом с ним никого. Только в Силе полыхает радостью. Чужой радостью. Радостью от того, что умер его отец, только что обретенный и потерянный.
Его отец был самым ненавидимым человеком в галактике, воплощением сил Империи и воплощением самой Силы, не иначе. А Люк был героем-повстанцем, выступившим против Империи. Сердце, кажется, стучало в горле, и Люк только сейчас понял, что дрожит, хотя на улице не холодно. «Как вы можете праздновать, когда произошло такое!» - гнев накатывал волнами, застилая все красной пеленой...
«Помоги мне снять шлем. Хочу посмотреть на тебя своими глазами». Эта просьба навсегда останется в памяти. И то, что почувствовал Люк, встретившись взглядом со своим отцом – удивление, смятение, радость и понимание. Но празднующие люди на улицах не видели этого взгляда, не знали, что его отец перешел на Светлую сторону Силы. Кто-то из них, может быть, помнит генерала Скайуокера, ветерана войны клонов, но при этом все равно ненавидит Дарта Вейдера. Люк невесело улыбнулся этой иронии судьбы.
...На тренировке его меч со свистом разрезал воздух. Еще, еще... В ушах стоял гул вчерашнего праздника, и подгоняемый ненавистью и гневом, зеленый клинок мелькал так, что казался сплошной извилистой линией. Ему нужно набирать учеников, нужно возрождать учение... Какое? Люк словно застыл. Его готовили быть джедаем, и он сам не так давно говорил «я – рыцарь-джедай». Но зачем? Империя повержена, ее остатки будут сопротивляться, но у руля сейчас другие силы. Зачем теперь – теперь – джедаи? Но все равно Люк упорно тренировался. Просто чтобы заглушить воспоминания. Чтобы заглушить вспышки фейерверков в памяти. Чтобы не чувствовать ту чужую радость, полыхавшую в Силе. Не помнить о ней. И снова зеленый клинок мелькал, но не мог заглушить боль в душе.
...А однажды Люк посмотрел в зеркало и увидел, что его глаза – желтые. «Почему мне никто об этом не сказал, не предупредил? Почему...» И снова в памяти вкрадчиво: «исполни свою судьбу... не опасней... проще...» Действительно проще, убедился Люк. Теперь все стало проще. И молния, которую он бросил здоровой рукой, была мощной. Сорвалась с пальцев легко, прорезала пространство с легким шипением, ударив в стену. Люк не собирался стрелять молнией, он просто разозлился и не справился с эмоциями. И вот... Он смотрел на опаленную молнией стену в ужасе. Красная пелена ярости схлынула, оставив после себя чувство невыразимого могущества. Он – именно он – может все. Он воплощение Силы, как и его отец. И должен обрести истинное могущество. Мир возможен только если осколки Империи подчинятся ему. А они понимают только язык силы. Все виделось настолько ясно, что трудно было поверить, как он раньше не догадался. Но многого не хватало – если джедайские голокроны сохранились, то что говорить от ситхских?
...Ситхские. Это слово отдавало металлом и пламенем. И Силой. Истинной, Темной Силой. Смутно знакомой. Он когда-то уже чувствовал такое, только тогда он говорил всем, что это нехорошее место, что не нужно было строить здесь базу... конечно, ему никто не верил. А если бы и поверили, толку-то? Теперь Люк понимал – он чувствовал источник Темной стороны Силы. Если оттуда и начать поиски? Да, это лучше чем ничего. Люк быстро собрался, никому ничего не сказав, взял корабль, вывел его на орбиту и проложил курс до Явина...
Сиять не так сильно... Может ли он? Может ли, живущий на полную катушку, чувствующий со всей страстью, не признающий полумер, не ослепить ее, не сжечь... не задушить? Энакин чувствует страх от этих мыслей — страх за любимую, опасение причинить ей боль, пусть даже нечаянно...
...Причинить боль. Он это умеет. Он помнит — все еще помнит. Солнечный свет меркнет, превращаясь в красноватые потоки лавы. Кругом только лава и жар. И внутри — жар. Ненависть поднимается к горлу, выплескивается криком «Лгунья!», рука сжимается сама — в ответ на раздражение, ненависть. Прекрати, заткнись, как ты не понимаешь! Заплаканное лицо Падме, ее нежная кожа под рукой. Пусть он не прикасается физически, он все чувствует через Силу, чувствует, как накинутая на шею девушки невидимая петля затягивается, и в замутненном сознании бьется одна мысль: «она должна быть жива... жива... люблю... жива...», и эта мысль, прорвавшаяся через пелену боли, ненависти, желания все сокрушить, ярости, раздирающей на части, не дает затянуть силовую удавку окончательно...
Лава течет вокруг них, от нее больно глазам... раскаленная добела... нет. Что это за морок? Это арена Петранаки. Энакин верхом на рике. Сердце колотится — отголосок боли все еще чувствуется. Падме без лишних слов прыгает. Энакин чувствует ее объятия, на душе становится тепло и спокойно. Потом, все потом, спокойствие не к месту!
— Дальше? Все, что угодно. Моя миссия еще не окончена, я по-прежнему ваш телохранитель, — Энакин ослепительно улыбнулся. — Но сначала надо убраться отсюда. Желательно всем троим, — под третьим, конечно же, подразумевается Оби-Ван.
Туда, где безопасно, туда, где звезды в ночной черноте — в космос, на корабль, в полет — родную стихию. Туда, где можно чувствовать слияние со всем миром. Падме понимает, она разделит этот мир со мной...
- ...я принес мир в мою Империю, мы можем править вместе, нам не нужно больше скрываться! — экстаз от радости, что он может все — буквально все, сливается с ненавистью к лжецам и предателям, с болью от того, что вся его жизнь оказалась фальшивкой, его идеалы — надуманными и чужими, с ощущением силы и могущества...
...Тишина. Только мерный гул двигателей, который давно уже не замечаешь, и такое же мерное дыхание респитатора. Стены комнаты для медитаций. Что из этого кошмар, а что — настоящее? Все казалось таким реальным. Оно и было реальным. Вейдер не знает, что правда, а что ложь. Его... существование — это тоже в какой-то степени ложь. Его существование — почти мертвое тело, мертвая душа, мертвая маска, которую знает вся галактика, все это ложь, но одновременно и правда, потому что нельзя убежать, нельзя вернуться в тот морок. В белой стене комнаты смутно отражается его усталый взгляд, и жжет от этого взгляда не слабее, чем тогда на Мустафаре. Отражение едва видно, и оно искажено сферической поверхностью, от этого кажется еще более ненастоящим, чем только что пережитое — или вспомнившееся?
— Падме? Ты здесь? — зовет Вейдер. Он знает, что она рядом, чувствует ее, и рад, что никто не слышит этих слов, произнесенных шепотом, почти одними губами. Эти слова — и это время — только для нее.
***
— Энакин? — он глухо повторяет имя. — Энакин давно мертв, Падме. Он умер там, в огне. Я убил его.
Слова падают в пустоту. Это правда — ситх убил джедая, лорд Вейдер убил генерала Скайуокера, влез в его шкуру, сделал своей. Но Энакин... нет. Не Энакин. Вейдер рад, что Падме здесь. Он почти не может улыбаться — пересохшие губы, респиратор, остающийся, даже когда снят шлем. Чуть дернул уголком губ — вот и все выражение чувств, но Падме поймет. Она умная. Она всегда его понимала.
Пара медленных вдохов, респиратор привычно шипит. Вейдер смотрит на призрак жены, оставшейся такой молодой и красивой. Ей бы жить и жить, но увы. Тот, кто в этом виноват, мертв. Чувство горечи и вины, возникшее внутри подсказывает — нет, не мертв. Просто молчит. Просто ждет своего часа. Ждать он умел, тут и говорить нечего... Когда-то он ждал шанса улететь к звездам, потом ждал возможности полюбить, потом — когда исполнятся его не мечты — планы. Вся жизнь — ожидание.
— Я тоже по тебе скучал, — Вейдер не пытается больше улыбнуться — слишком неудобно, но знает, что Падме видит в его глазах отголоски той солнечности, что была раньше у Энакина. Его прошлое говорит через его настоящее с помощью Силы, как иронично. Словно он и правда мертвец.
— Ты просишь прощения, Падме? Ты святая. Это тебе надо было быть джедаем, а не мне, — непривычная идея. Непривычно все — этой фразой он признал прошлое, которое отвергал еще несколько минут назад. Но у его жены намного больше качеств, подходящих для настоящего джедая, это факт. А он сам... Мечущийся в поисках приключений, опаленный своей же силой — и все еще неуязвимый. Почти. Пусть все думают, что действительно неуязвим. Пусть остальным будет страшно. И у него — вот такого — просят прощения? Невероятно!
— Принять мою сторону? Принять Империю? Падме, ты ли это?
Он ни на чьей стороне на самом деле. Ни на стороне Палпатина и Империи, ни тем более на стороне Альянса — вот еще, подрывают государственный строй только. Вейдер мысленно фыркает. Он только сам за себя. Может жить почти мертвецом с мертвой памятью в обществе мертвой женщины — пусть так и будет. Мертвый мир — его сторона. Тогда верно, Падме на его стороне. Эти слова он произносит вслух — почти одними губами, неслышно, но знает, что она поймет, что он сказал. И она его любит? Его — такого — любит? Все еще — любит?
Жжение где-то внутри усиливается, становится смутно знакомым — так бывало, когда хотелось плакать. Но его глаза сухи и ситх все так же сморит в стену на свое искаженное отражение. Проводит рукой по лицу, словно отгоняя морок, и только тогда отвечает:
— Знала бы ты, как я люблю тебя, Падме...
...Костры догорали. Душный воздух Эндора лез в ноздри, хотелось чихать и голова, казалось, сейчас заболит от всего этого — шума, выпивки и прочего мельтешения. Хотелось забиться куда подальше. Или куда-нибудь на холод. Пусть даже на Хот — сейчас Люк готов был и на это. Лишь бы не видеть все эти радостные лица. Победа Альянса, но ему было горько. По сердцу словно фелинкс когтями прошелся — внутри жгло и было больно. Слишком сумбурно, слишком суматошно. Слишком много новостей. Обрести и потерять в один день. Для всех костры были праздничные, для него же — только один, погребальный.
Руки еще помнили тяжесть, от которой ныло все тело — и это не считая молний! — когда Люк пытался тащить отца хоть куда-то, где было безопасно. Казалось, на руках остался даже запах — металла и пыли. Или крови, хотя крови точно не было, это все воображение.
Люк не выдержал, ушел от празднующей толпы в ночь. Там не было прохладнее, и все так же доносился шум и музыка, но это была хоть какая-то иллюзия одиночества. Прислонившись лбом к дереву, Люк закрыл глаза и тяжело выдохнул. Жуткое напряжение, остатки разрядов молний Палпатина, до сих пор колющие тело, и головная боль, мучительно отдающаяся где-то в горле — до сих пор, оказывается, — постепенно растекалось, уступая место усталой тяжести.
Свежий ветер погладил волосы. Свежий до холодного. Разве на Эндоре бывает такой холодный ветер? Стало немного легче и спокойнее. Люк открыл глаза, и невольная улыбка тронула губы — неподалеку стоял Оби-Ван Кеноби, прозрачный, как и полагается призраку. Рядом с ним возник мастер Йода. Люк удивился — что случилось, что за призрачное сборище? Но не успел он толком додумать эту мысль, как рядом возникла третья фигура, и Люк непроизвольно вздрогнул. От последней фигуры веяло уютным и родным. Отец? Совсем еще мальчишка в джедайской одежде — таким Люк отца никогда не видел. Он знал, что его отец был джедаем... до того, как... нервно сглотнув, не в силах подумать «стал ситхом», Люк улыбнулся отцу — «все хорошо, спасибо, что ты пришел, я рад тебе». Головная боль стала стихать, будто свежий ветер излечил ее. А может быть, просто Люку стало спокойнее. Вот они все — джедаи, смерти нет — есть великая Сила, и все будет хорошо. Будет ли? Все только начиналось...
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)