Известно, какие страсти порой разгораются даже в современных семьях вокруг выбора имени для новорожденного, какое значение придают этому выбору сами родители и их близкие, иногда с участием более дальних родственников, друзей, знакомых и даже соседей. Мотивы могут быть самыми разными. Одни выбирают имена «как у всех», другие — напротив — «не как у всех». Эти отдают предпочтение «красивым», «благозвучным» именам, те — именам «в память» или «в честь» кого-то или чего-то. Некоторые различают даже «счастливые» и «несчастливые» имена. Существует, наконец, и просто «мода» на определенные имена [1] . Неважно, что такой выбор имени не всегда делается осознанно и может быть ассоциативным (почему-то нравится именно это, а не другое имя, а почему — часто объяснить не могут). Важно другое: в основе имени очень часто лежит — пусть и не всегда осознаваемое — представление о желанном, о благе, о ценности, об идеале. А само имя в этом случае — это не что иное, как своеобразное знаковое сообщение о таком желании.
Еще большее значение придавали имянаречению детей в Средние века. Имени, выполнявшему тогда сразу несколько функций, отводилась важная роль. Имя, по средневековым представлениям, — это прежде всего знак судьбы ребенка. Средневековое имя — еще и важный социальный знак, определявший статус человека. Пока не было фамилий, оно в какой-то мере брало на себя выполнение их функций, отмечая принадлежность имяносителя к определенному этносу, социальному слою, роду и семье. В развитых обществах имя — это в основном только «этикетка», лишенная особого значения и служащая главным образом лишь для идентификации человека. Остальные функции имени приглушены, сохраняются лишь их отголоски. В традиционных же обществах, к которому, несомненно, принадлежит и средневековое, имя собственное представляет собой своеобразный «паспорт» индивида, содержащий в себе информацию о его происхождении, предназначении и внутренней сущности. С именем были связаны различные верования. Имени придавались магические сила и свойства. Верили в возможность через него влиять на судьбу и даже саму жизнь ребенка [2] .
Оригинал взят у в Венеция
«девочка, которая придумала имя планете Плутон.» («Красивое имя – высокая честь...»)
«Плутон был открыт в 1930 году, когда Венеции было 11 лет. Открытие сопровождалось дискуссией, как следует назвать планету. Дед Венеции, Фэлконер Мадан (1851—1935)[1], был библиотекарем Оксфордского университета. Он следил за дискуссией и 14 марта 1930 года рассказал об открытии планеты своей внучке, показав ей статью из свежей «Таймс» и между делом поинтересовавшись, как бы она назвала планету на месте учёных. Девочка ответила, что раз планета такая далёкая и холодная, то её нужно назвать «Плутон», в честь римского бога подземного царства. Ответ так понравился деду, что он рассказал о нём своему другу, профессору астрономии Оксфордского университета — Герберту Холлу Тернеру, который пообещал донести предложение Венеции до работников Лоуэлловской обсерватории.
Название было официально утверждено и обнародовано 1 мая 1930 года, после чего дедушка наградил свою внучку банкнотой в 5 фунтов.
Венеция Берни (Фэйр) работала школьной учительницей. Жила в городе Эпсом к югу от Лондона.»
"Из-за десятилетней судебной тяжбы с Констанцией Лоуэлл — вдовой Персиваля Лоуэлла, которая пыталась получить от обсерватории Лоуэлла миллион долларов как часть его наследия, — поиски планеты X не возобновлялись. И только в 1929 году директор обсерваторииВесто Мелвин Слайфер без долгих раздумий поручил продолжение поисков Клайду Томбо, 23-летнему канзасцу, который только что был принят в обсерваторию после того, как на Слайфера произвели впечатление его астрономические рисунки."
(Вика)
27.07.2015 в 17:52
"Однажды мой товарищ по табаковской студии – назовем его Петей – пришел на экзамен по предмету «зарубежный театр». А принимал экзамен профессор, один из крупнейших знатоков эпохи Возрождения. Назовем его Алексей Вадимович Бартошевич, тем более что так оно и было. И вытащил Петя билет, и достался Пете – Шекспир. А Петя про Шекспира знал примерно столько же, сколько Шекспир про Петю. То есть они были примерно на равных. В отличие от Бартошевича, который про Шекспира знает чуть больше, чем Шекспир знал про себя сам. И вот они сидят друг против друга (Петя и профессор Бартошевич) и мучаются. Петя – потому что дело идет к двойке, а Бартошевич – потому что, если он эту двойку поставит, Петя придет к нему снова. А он его уже видеть не может. И оба понимают, что надо напрячься, чтобы эта их встреча стала последней. И Бартошевич говорит: – Петя! Я сейчас задам вам вопрос на тройку. Постарайтесь ответить. И спрашивает самое простое (по своему разумению): – Как звали отца Гамлета? Тут Петя напрягает все свои душевные силы и в каком-то озарении отвечает: – Клавдий! Алексей Вадимович Бартошевич вздрогнул, потом немного подумал, удивился и сказал: – Возможно. И поставил Пете тройку." (В.Шендерович, "Изюм из булки")
- А почему у Стопятнадцатого такая фамилия? - спросила я у профессора. - Очень необычная.
- Вы будете удивлены еще больше, узнав, что это имя.
Ошарашенная, я остановилась, но партнер увлек меня, не дав толком выпучить глаза.
- Как так? - спросила изумленно.
- А вот так. В роду Стопятнадцатого все мужчины - сплошь Генрихи Генриховичи. Я знал его дядю, будучи студентом. Он был преподавателем. Также сталкивался с его кузеном на одной научной конференции. Их звали одинаково.
- Невероятно! Но как различают каждого Генриха Генриховича?
- По номерам. Всем мальчикам в их роду при рождении присваивают порядковые номера. Наш Генрих Генрихович - как раз сто пятнадцатый, а его кузен - сто семнадцатый.
Sindroma unicuma samlib.ru/b/bleki_h/index_1.shtml
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)