из: Кагарлицкий. Шерлок Холмс, которого придумал Конан Дойль.

Само по себе определение "сыщик-консультант" было единственным в своем роде. У него, правда, был один недавний предшественник, но куда менее способный.

В 1882 году в лондонском суде разбиралось дело об исчезновении немца-булочника Урбана Наполеона Штангера (предполагали, что его убили жена и ее любовник, но по английским законам "нет трупа - нет убийства", и это обвинение захлебнулось). Друг Штангера Георг Гайзель нанял для надлежащего расследования этого происшествия частного сыщика Венделя Шерера, который показал полнейшую свою профессиональную непригодность, но тем не менее держался на суде с большим достоинством, именуя себя "сыщиком-консультантом". Термин этот был всем в новинку, но может быть, именно поэтому его запомнил Конан Дойль, только что вернувшийся из своего африканского путешествия.

И пять лет спустя его герой обратился к доктору Уотсону с такими словами: "Видите ли, у меня довольно редкая профессия. Пожалуй, я единственный в своем роде. Я сыщик-консультант, если только вы представляете себе, что это такое. В Лондоне множество сыщиков, и государственных, и частных. Когда эти молодцы заходят в тупик, они бросаются ко мне, и мне удается направить их по верному пути". В отличие от Вендела Шерера это действительно ему удается, и это еще более подчеркивает его уникальность.

 

Он знает все, что имеет отношение к его профессии, и ровно ничего из того, что, по его понятиям, отношения к ней не имеет. Он как-то никогда не задумывался, вращается Земля вокруг Солнца, или Солнце вокруг Земли, не слыхал о Копернике, не испытывает ровно никакого интереса к литературе и, тем более, - к философии, и, хотя то и дело берется за скрипку, не столько играет, сколько пилит на ней, чтобы сосредоточиться.

Зато, как сразу же выясняется, круг дисциплин, необходимых сыщику, весьма обширен. Тут и целые науки, которыми он увлекается, - в первую очередь, конечно, химия - тут и огромное число прикладных знаний. Он написал брошюру о пепле от всех возможных сортов табака, а впоследствии до нас доходят сведения о том, что он умеет различать семьдесят три вида духов, сорок два различных отпечатка велосипедных шин и с большим, всегда плодотворным вниманием относится к множеству житейских мелочей: "трубки бывают обычно очень интересны, - сказал он. - Ничто другое не заключает в себе столько индивидуального, кроме, может быть, часов да шнурков на ботинках" ("Желтое лицо"). При этом факты ему нужны достовернейшие. В "Пестрой ленте" он, например, говорит Уотсону: "Вначале я пришел к совершенно неправильным выводам... и это доказывает, как опасно опираться на неточные данные".

Эта присущая Шерлоку Холмсу сосредоточенность на внешней стороне жизни сейчас, больше чем сто лет спустя после Конан Дойля, кажется нам сама собой разумеющейся - ведь научные методы расследования сделались с тех пор неотъемлемой частью уголовного розыска. Но в то время - даже при том, что автор рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе кое-чем обязан Эдгару По и Эмилю Габорио, - она была относительной новинкой. Во всяком случае в пределах сыска.

В области науки как таковой она, напротив, имела достаточно давнюю традицию. Причем преимущественно английскую.

Утверждение индуктивного метода (как говорилось, Шерлок Холмс в полном согласии с Конан Дойлем называет его почему-то дедуктивным) было величайшей заслугой родоначальника английского материализма Фрэнсиса Бэкона (1561 - 1626). Именно Бэкон покончил со средневековой наукой, которая начинала с общих положений и потом подыскивала факты, их подтверждающие. И если Шерлок Холмс отказывается делать какие-либо заключения иначе как в полном обладании точными данными, то он лишь следует давней английской научной традиции. Конечно, у него тоже всякий раз есть для начала своя рабочая гипотеза, но чаще всего - не одна, и он принимает ту из них, которая подтверждается объективными результатами беспристрастного исследования.

Впрочем, в данном случае слова "давняя традиция" не вполне уместны. Применительно к Конан Дойлю и его не очень начитанному в истории философии и, вероятно, именно поэтому нетвердому в философской терминологии герою лучше назвать ее "обновленной".

В годы, когда формировалось мировоззрение Конан Дойля, был очень влиятелен позитивизм. Этот термин ввел французский философ Огюст Конт (1798 - 1857). В своем шеститомном "Курсе позитивной философии" (1830 1842) он доказывал, что человечество знало три этапа интеллектуального развития - теологический, метафизический и позитивный, то есть научный. Он же создал классификацию наук по мере уменьшения их абстрактности.

Английские позитивисты пришли только чуть позже. Джон Стюарт Милль (1806 - 1873) создал свою "Систему логики" в 1843 году. В этом двухтомном труде он разработал индуктивную логику, в которой видел умственный инструмент всех наук. А во второй половине того же века огромное влияние приобрел позитивист Герберт Спенсер (1820 - 1903), друживший со знаменитым дарвинистом Томасом Хаксли (Гексли) и отстаивавший свободу научного познания.

Шерлок Холмс, надо думать, не читал ни Конта, ни Милля, ни Спенсера, но их идеи, что называется, витали в воздухе, и усвоить эти идеи, в самом, разумеется, общем виде, ровно ничего не стоило. И если бы это не выглядело натяжкой, а то и абсурдом, можно было бы предположить, что Шерлок Холмс читал "Систему логики" Милля. Утверждать нечто подобное, конечно, не приходится - ведь наш герой, как говорилось, путал индукцию и дедукцию, но разговоры о позитивистских теориях он, безусловно, слышал.

Впрочем, сыщику и даже его создателю не обязательно быть философами. Для этого достаточно живого ощущения жизни. А оно у Конан Дойля и Шерлока Холмса было.

 

 

Королева Виктория вступила на престол восемнадцати лет, умерла восьмидесяти двух. Ее похороны были словно бы прощанием с целой эпохой. Но эпоха эта оказалась такой длительной, что прощаться с ней начали задолго до ее действительного конца. После Диккенса - а он умер в 1870 году - не родилось нового поэта будней. Напротив, теперь в глаза бросалась их серость, и появились писатели, предпочитавшие писать серость серыми красками - английские натуралисты. Они были очень заметны и при этом не очень читаемы. "Унылая школа" - называл английский натурализм Герберт Уэллс. "Неужели эта неприятная глазу серость действительно отражает жизнь, пусть даже речь идет о жизни мелкой буржуазии? - писал Уэллс в рецензии на роман главы этой школы Джорджа Гиссинга. - Не этот ли дальтонизм мистера Гиссинга придает его роману все достоинства и недостатки фотографии? Я, со своей стороны, не верю, что жизнь какой-либо социальной прослойки исполнена такой же скуки, как его унылый роман. Способность быть счастливым - это прежде всего вопрос темперамента, и я утверждаю, что истинный реализм видит сразу и счастливую и несчастливую стороны жизни".

 

 

Английскому читателю, когда речь заходила о пристрастии к наркотикам, сразу вспоминался Томас де Квинси (1785 - 1859) - замечательный писатель из поздних романтиков. Английский романтизм не был богат прозаиками, и де Квинси читали с увлечением, годами. Читали его и во времена Конан Дойля он упоминается в рассказе "Человек с рассеченной губой". Увлекался де Квинси и Чарльз Диккенс. По его роману "Клостергейм" (1839) он назвал город, где происходит действие "Тайны Эдвина Друда".

Томас де Квинси, будучи студентом Оксфорда, заболел и, дабы заглушить боль, начал принимать опий, к которому скоро пристрастился, и потом выпустил книгу "Исповедь английского курильщика опия" (1812). Книга эта оказалась такой талантливой и полной таких необыкновенных видений, что она на многие десятилетия сделалась настольной для десятков тысяч людей.

Де Квинси был и вправду человеком острого, парадоксального ума и большой фантазии. На его очерк "Убийство как один из видов изящных искусств" опирался, например, не меньший мастер иронического рассказа Р. Л. Стивенсон в своих "Похождениях принца Флоризеля".

"Существует, - рассказывает нам де Квинси, - некий клуб любителей убийств, в котором регулярно читаются доклады о самых остроумно задуманных и искусно совершенных преступлениях. Задача клуба - выискать наиболее совершенные, исполненные художественных достоинств виды этого искусства. Один из подобных докладов де Квинси и излагает в своем очерке. К убийству, говорит докладчик, не следует относиться слишком легкомысленно. "Если человек начинает злоупотреблять убийствами, то скоро и грабеж окажется ему нипочем, от грабежа же он перейдет к пьянству и нарушению дня субботнего, а далее к невежливости и неаккуратности. Стоит вам вступить на этот скользкий путь - и невозможно представить себе, до чего вы дойдете".

Это была одна из первых попыток "дразнить буржуа", доказывая ему относительность казалось бы на века вечные установленных моральных понятий. Со временем появится еще и подобного типа очерк Оскара Уайлда "Кисть, перо и отрава".

 

 

Начать с того, что разговор о невежестве Холмса от рассказа к рассказу все больше выглядит как обыкновенный поклеп. Человек, который никогда не слышал о Копернике, не мог кончить даже среднюю школу. Но сразу же после "Этюда в багровых тонах" талантливый самоучка начинает уходить в прошлое. Он явно получил хорошее классическое образование, поскольку то и дело сыпет цитатами из латинских авторов, да и вообще неплохо начитан. Еще в первой повести у нас закрадывается подозрение, что он знает немецкий язык - не выучил же он, как будет по-немецки "месть" специально для того, чтобы при случае прочитать это слово на стене комнаты, где произошло убийство! В дальнейшем выясняется, что он читал в подлиннике Гете, и как-то раз он словно бы между делом упоминает письма Флобера к Жорж Санд ("Союз рыжих"). Нет, не какое-нибудь известное произведение Флобера, а именно его письма, представляющие интерес для знатоков литературы. Высказывания французского теоретика классицизма Никола Буало (1636 1711), "Поэтическое искусство" (1674) которого он читал в подлиннике, тоже ему знакомы. Дальше - больше. Шерлок Холмс, оказывается, читал не только Бальзака, но и персидского поэта XVI века Хафиза Ширази. Творчество Петрарки он тоже хорошо знает. Что уж тут говорить о современных ему писателях вроде Джорджа Мередита, романы которого он как-то раз предлагает Уотсону обсудить, оставив все второстепенные дела на завтра ("Тайна Боскомской долины"). А однажды в его речах возникает реминисценция с "Хромым бесом" (1707) французского писателя Алена Рене Лесажа (1668 1747). "Если бы мы с вами могли... вылететь из окна и, витая над этим огромным городом, приподнять крыши и заглянуть внутрь домов, то... вся изящная словесность с ее условными и заранее предрешенными развязками показалась бы нам плоской" (рассказ "Установление личности"). Как нетрудно заметить, чтобы сказать это, недостаточно прочитать "Хромого беса" - надо знать еще и "всю изящную словесность".

Словом, утверждение о неначитанности Холмса, а тем более об отсутствии у него интереса к литературе, рассыпается в прах.

Он вообще, как выясняется, способен с пониманием судить о множестве предметов, и однажды, к немалому, думается, удивлению Уотсона, заговорил с ним о средневековой керамике, о мистериях, о скрипках Страдивари, буддизме Цейлона и о военных кораблях будущего.

Стоит ли после всего сказанного удивляться тому, что Шерлок Холмс не только кончил школу, но и, как узнаем мы из рассказа "Обряд дома Месгрейвов", прошел курс в университете.

Правда, вопрос о его знании живописи остается некоторое время открытым. Однажды они с Уотсоном заходят в картинную галерею на Бонд-стрит, и поскольку Шерлок Холмс (увы, мы узнаем об этом впервые) "обладал удивительной способностью отрешаться от мыслей о делах", "он весь ушел в созерцание полотен современных бельгийских художников и два часа, по-видимому, ни разу не вспомнил о странной истории, в которую силой обстоятельств вовлекло и нас. Всю дорогу от картинной галереи до отеля "Нортумберленд" он говорил только о живописи, несмотря на то, что понятия его в этой области отличались крайней примитивностью". Но Шерлок Холмс по всей видимости внимательно читал все, что писал о нем доктор Уотсон, и в скором времени не замедлил не только попенять ему за сказанное, но и на конкретном примере доказать, насколько тот неправ. Разглядывая семейные портреты в Баскервиль-холле, он сразу определяет, какой из них написан Неллером, а какой Рейнольдсом. И как раз это умение видеть и чувствовать помогает ему разглядеть в старинном портрете, изображающем Хью Баскервиля, черты фамильного сходства с преступником Стэплтоном. Теперь он вправе сказать Уотсону, что тот не доверяет его суждениям о живописи исключительно из чувства соперничества - у них разные вкусы.

Но вот во всем, что касается музыки, Уотсон без труда отказывается от своих прежних суждений. Шерлок Холмс, как вскоре узнает его друг, ходит на концерты и не так уж мало знает об этом искусстве: "Помните, что говорил Даврин о музыке?" С некоторых пор он уже не "пилит" на скрипке, а прекрасно на ней играет. И не только исполняет чужие пьесы, но и сочиняет собственные. Правда, он не записывает свои сочинения - он импровизирует, а это подразумевает очень щедрый талант. Он убежден, что в другой раз создаст нечто, нисколько не уступающее сегодняшнему.

И в самом деле, человек со столь обостренными и утонченными чувствами не может быть иным. Конечно, он сыщик, но прежде всего он художник, и способность раскрыть любое преступление - это та сторона его натуры, в которой фиксируются все его таланты.

Один из них, впрочем, главнейший.

Шерлок Холмс - великий актер.

Да, великий. Иначе не скажешь.

 

 

Придумал из головы?

Нет, разумеется. По двум причинам.

Во-первых, у него были свои предшественники. Знаменитые и малозаметные. Достойные и не очень. Собственные и иноземные.

Основателем английского детективного романа считается Уильям Уилки Коллинз (1824 - 1889), свойственник Диккенса, его друг и сотрудник издававшихся им журналов. Рассказчик он был удивительный. Еще в школе-пансионе товарищи просиживали ночами, слушая истории, которые он сочинял. В литературе этот его дар проявился, правда, не сразу. Юношей он мечтал повидать дальние страны и даже поступил в чаеторговую фирму в надежде, что его пошлют куда-нибудь на Восток, но работа ему нашлась в Лондоне, и притом скучная, совсем ему не по нраву. Его засадили за отчеты о состоянии китайского рынка и заставили изучать бухгалтерию. В далекие страны пришлось переноситься силой воображения, и молодой клерк написал роман из жизни полинезийских дикарей, не знающих цивилизации, а потому исполненных благородных чувств. В Лондоне не нашлось ни одного издателя, который пожелал бы его опубликовать, и юный автор был возмущен. Его роман неправдоподобен? Им ли судить?! Он, конечно, никогда не был в Полинезии и вообще в жизни не видел ни одного дикаря, но они-то - они, что, ездили? Они, что, видали?!

С чаеторговлей не получилось. Он это бросил. Выучился на юриста, но и здесь незадача - в суде ни разу не выступил. И это бросил. С писательством тоже дело шло ни шатко, ни валко. Печататься начал, но без особого успеха. Однако этого дела бросить не мог. Был прирожденным писателем.

Слава пришла с шестым романом. В 1856 году Коллинз случайно купил у букиниста на набережной Сены книгу Межана "Знаменитые судебные процессы" и в ней вычитал историю, которая легла в основу "Женщины в белом". Когда четыре года спустя вышла эта книга, тридцатишестилетний писатель стал классиком "сенсационного романа".

Слово это обозначало определенный жанр. Мы сегодня назвали бы его "остросюжетным". Но применительно к Коллинзу оно имело прямой смысл. Это в самом деле была литературная сенсация. Книгу прочли все.

А восемь лет спустя все читали "Лунный камень" (1868).

Всего Коллинз написал двадцать четыре романа, большое количество рассказов, множество пьес - по преимуществу переделок из собственных романов. Но к потомству перешли именно "Женщина в белом" и "Лунный камень". Их давно уже не называют "сенсационными романами". Дальнейшее развитие литературы помогло найти им другое название. Это детективы.

В этих романах появляются и два основных типа сыщика, прижившихся потом в произведениях мастеров этого жанра. В "Женщине в белом" мы знакомимся с учителем рисования Уолтером Хартрайтом, которому приходится в собственных интересах расследовать историю преступления. Это будущий сыщик-любитель. А в "Лунном камне" действует уже профессионал - сержант Кафф.

Английский детектив, как только что было сказано, берет начало от Уилки Коллинза. Но у родоначальников бывают предшественники. Коллинза тоже, как говорится, не тетка из жалости родила. До него был "Ньюгейтский календарь" - английское подобие книги Межана, - откуда черпали свои сюжеты такие писатели, как Дефо ("Радости и горести знаменитой Молль Флендерс, которая родилась в Ньюгейтской тюрьме и в течение шести десятков лет своей разнообразной жизни (не считая детского возраста) была двенадцать лет содержанкой, пять раз замужем (из них один раз за своим братом), двенадцать лет воровкой, восемь лет ссыльной в Виргинии, но под конец жизни разбогатела, стала жить честно и умерла в раскаяньи. Написано по ее собственным заметкам", 1772), Филдинг ("Жизнь мистера Джонатана Уайлда Великого", 1743), Булвер-Литтон ("Юджин Арам", 1832) и другие. Это никак не были романы о расследовании преступлений, но во всяком случае в них речь шла о преступлениях и о преступном мире.

И еще был "готический роман", начатый предромантиками (Орэс Уолпол и Энн Редклиф), продолженный романтиками (Чарльз Роберт Мэтьюрин) и обернувшийся современным "триллером" - романом или фильмом ужасов. Ужасы, конечно, в разные века были разные. Заброшенные замки, всемогущие злодеи (все больше итальянцы), и потусторонние силы у Редклиф получали еще рациональное объяснение, а разлагающиеся трупы оказывались на проверку восковыми фигурами, но Мэтьюрин уже истово во все свои ужасы верил или, во всяком случае, хотел уверить в них читателей. И если такие ужасы как пожар небоскреба в произведениях романтиков не встречаются, то разве что за отсутствием небоскребов. Для Коллинза же связь с готическим романом оказалась весьма непростой. Сюжеты готического романа интересовали его лишь в той мере, в какой они соотносились с реальной жизнью. Там, где подобная близость была налицо, он ее использовал, там, где отдавала нелепым вымыслом, - высмеивал.

"Сенсационный роман" конечно же был ближе Коллинзу, чем что-либо другое. Англия в этом жанре шедевров не создала, но был ведь континентальный "сенсационный роман" - был Александр Дюма (1803 - 1870) со своим "Графом Монте-Кристо" (1845) и многотомными "Мушкетерами" (1844 1850) и Эжен Сю (1804 - 1875) со своими "Парижскими тайнами" (1843). Их слава не уменьшалась на протяжении десятилетий. Они-то и оказались главными соперниками Уилки Коллинза. И чтобы сравняться с ними, надо было не только чему-то у них научиться, но и привнести в устоявшийся жанр свое собственное. Коллинзу это удалось. Он превратил сенсационный роман в детектив.

Ближайшим последователем Коллинза оказался ни кто иной как Чарльз Диккенс. Детективный элемент силен во многих его романах, но тут он написал детектив как таковой - "Тайна Эдвина Друда" (1870). Написал блестяще, хотя кончить не успел - умер. Но, во всяком случае, начало английскому детективу было положено.

Англичанам, впрочем, было по-прежнему у кого учиться. Прежде всего, конечно, у Эдгара Аллана По (1809 - 1849). Называли даже конкретный рассказ По, от которого якобы "пошел" весь цикл повестей и рассказов о Шерлоке Холмсе. "Конан-Дойль, заполнивший весь земной шар детективными рассказами, все-таки умещается вместе со своим Шерлоком Холмсом, как в футляр, в небольшое гениальное произведение Э. По "Преступление на улице Морг", - заявил однажды А. И. Куприн. Это сказано истинно по-купрински решительно и впечатляюще, но при этом не слишком точно. И дело даже не в том, что сыщик-любитель Огюст Дюпен, сумевший раскрыть преступление на улице Морг, год спустя появляется в рассказе По "Тайна Мари Роже" (1842), после чего возникает в его же "Украденном письме" (1845), а в том, что Конан Дойль, да еще вместе со своим Шерлоком Холмсом никак не умещается в футляр "Убийства на улице Морг". Тот для него слишком узок, да и выделан не больно изящно. Дойль начал позже, но писал занятнее.

И все-таки импульсов он от Эдгара По получил немало.

Начать с того, что сыщик-любитель Дюпен, подобно будущему герою Конан Дойля, находится в непростых отношениях с официальными властями. Префект парижской полиции вынужден прибегать к его помощи, но очень заботится о том, чтобы слава доставалась все-таки ему самому. Да и Дюпен не слишком помышляет о славе - совсем как потом Шерлок Холмс. Он наслаждается самой по себе силой своего ума, как атлет - силой своих мышц. Он обнаруживает проницательность, которая заурядному сознанию представляется чуть ли не сверхъестественной, но в нем, при некоторых его странностях, все же много от обычного, "бытового" человека, и его самолюбие легко удовлетворяется тем, что ему удается удивить своего друга и собеседника.

Все это, конечно, были не более чем намеки, но, как выяснилось позднее, пришедшиеся очень кстати.

Было, однако, у Эдгара По и одно настоящее открытие. Расследуя преступление, Дюпен пользуется индуктивным методом (иными словами, переходит от частного к общему и, отталкиваясь от деталей, воссоздает общую картину происшедшего). Шерлок Холмс в этом послушно следует за ним, хотя метод, справедливо обозначенный Дюпеном как индуктивный, почему-то будет называть дедуктивным, по смыслу противоположным.

Конан Дойль впервые познакомился с методом, предложенным Дюпеном, не по какому-либо рассказу, где показан этот знаменитый сыщик, а по новелле "Золотой жук", и только потом прочитал остальные рассказы По - и те, где действует Дюпен, и те, где всего лишь незримо присутствует его создатель, но впечатление все равно было огромное, и он буквально изводил домашних разговорами о своем любимом писателе.

Читая По, нетрудно убедиться, что индуктивный метод исследования не обязательно связан у него с фигурой Дюпена. Можно, не отступая от истины, сказать, что Дюпен щедро поделился этой своей способностью с другими героями По, так что, как нетрудно увидеть на примере Конан Дойля, урок он преподал.

Вот только почему почти полстолетия никто им не воспользовался?

Нельзя сказать это совсем уж категорически. За это время появилось несколько других заметных произведений детективного жанра.

Иногда они, словно бы продолжая традицию "Ньюгейтского календаря" и "Знаменитых судебных процессов", имели документальный характер. В начале 50-х годов XIX века один из лондонских сыщиков опубликовал воспоминания о преступлениях, в раскрытии которых он участвовал. Книжка имела успех, но небольшой. Рассказы человека, всю жизнь по обязанностям службы вращавшегося среди воров и убийц, все равно показались публике пресными.

Кем тогда, вернее, чуть позже, зачитывались, так это Эмилем Габорио (1832 - 1873), создателем "полицейского романа". Его произведения печатались в виде "фельетонов" (иными словами, в виде литературных страничек в газетах), переводились в других странах и сохранилась картинка, на которой изображена большая компания, собравшаяся вместе, чтобы послушать очередной "фельетон". Среди почитателей Габорио был "железный канцлер" Бисмарк. Не обошло увлечение этим писателем и Англию. С начала 80-х годов его книги регулярно печатались в лондонском издательстве Визителли.

Конан Дойль тоже читал Габорио, и, что бы он потом не говорил устами своего героя, читал его не без увлечения. "Прочитал "Сыщика Лекока", "Золотую шайку" и "Дело Леружа" Габорио, - писал он. - Все очень хорошо. Тот же Уилки Коллинз, но лучше". И, надо сказать, для такой высокой оценки у будущего создателя Шерлока Холмса был свой резон.

В первой же книге Габорио "Дело Леружа" (1866) появляется сыщик Тироклер, который пользуется индуктивным методом. Откуда это пришло, понять было нетрудно, и Габорио иногда называли "французским Эдгаром По". Один за другим выходят новые романы Габорио "Преступление в Орсивале" (1867), "Досье номер 113" (1867), "Парижские невольники" (1868), "Месье Лекок" (1869), "Петля на шее" (1873), и в них появляются детектив-любитель отец Табаре и детектив-профессионал месье Лекок - самый знаменитый сыщик до Шерлока Холмса. Некогда, еще будучи совсем молодым человеком, Лекок открыл в себе способность измышлять хитроумнейшие преступные планы, но решил использовать этот свой талант очень по-своему - не для того, чтобы совершать преступления, а для того, чтобы их раскрывать. Конечно, нельзя сказать, что Габорио от начала до конца выдумал своего Лекока. В конце концов Франция знала Франсуа-Эжена Видока (1775 - 1857), знаменитого уголовника, перешедшего на службу в полицию и создавшего собственную бригаду из воров и мошенников, которая раскрыла столько преступлений, что их хватило потом на обширные четырехтомные "Мемуары Видока" (1828), написанные, впрочем, скорее всего, не им самим. Но фигура Лекока оказалась настолько популярной, что ее использовал в 1878 году другой автор полицейских романов-фельетонов Фортюне Дю Буасгобей (1821 - 1891).

Ну, и был еще бульварный роман - некая поделка из материала литературы первого и второго сорта - своеобразный "третий сорт". Там, среди прочего, действовали и сыщики, и Конан Дойль в одном месте даже заставляет доктора Уотсона почитать бульварный роман и прийти к заключению, что это никуда не годится. "Сюжет был удивительно плоским по сравнению с ужасной трагедией, открывающейся перед нами", - замечает он ("Тайна Боскомской долины").

Сам Шерлок Холмс, впрочем, не жаловал и более почтенных своих предшественников.

Как рассказывает нам доктор Уотсон, осмелившийся сравнить своего великого друга с героем Эдгара По, тот отнюдь не был польщен его словами.

"Вы, конечно, думаете, что, сравнивая меня с Дюпеном, делаете мне комплимент, - заметил он. - А по-моему, ваш Дюпен - очень недалекий малый. Сбивать с понталыку своего собеседника какой-нибудь фразой "к случаю" после пятнадцатиминутного молчания, это, по-моему, очень дешевый прием. У него, несомненно, были кое-какие аналитические способности, но его никак нельзя назвать феноменом, каким, по-видимому, считал его По.

- Вы читали Габорио? - спросил я. - Как, по-вашему, Лекок - настоящий сыщик?

Шерлок Холмс иронически хмыкнул.

- Лекок - жалкий сопляк, - сердито сказал он. - У него только и есть, что энергия. От этой книги меня просто тошнит. Подумаешь, какая проблема установить личность преступника, уже посаженного в тюрьму! Я бы это сделал за двадцать четыре часа. А Лекок копается почти полгода. По этой книге можно учить сыщиков, как не надо работать".

Не очень почтительно. Но у Шерлока Холмса было все-таки некоторое право так говорить. Ведь никто иной, а именно он отодвинул в далекое прошлое своих соперников, заполнив собою "весь земной шар".

Для этого как раз настало время.