Предыдущая глава
Ирчи
Проснувшись вперёд остальных, я прежде всего пошел взглянуть на реку. Хмурая и даже на вид ледяная, она бушевала, переворачивая камни, словно досадовала на ранний подъем. Остатки моста все так же бились в её водах в отчаянной безнадежности – не имело никакого смысла спускаться, чтобы убедиться, что ничего путного из них извлечь нельзя. Всмотревшись в противоположный берег, и я там увидел то же самое: обрывки веревок, в петлях которых еще крепились деревяшки, одна из них обвязана вокруг ствола невысокой, но кряжистой сосны, корни которой, казалось, проросли сквозь скалу до самой реки.
Обозрев все это, я полез на камни обок тропы, удаляясь от неё всё сильнее. Поначалу полурастаявшие шапки снега не сулили успеха моим поискам, но наконец я обрел то, что выглядывал в расщелинах и на каменных осыпях – совершенный камень, небольшой, но достаточно увесистый, продолговатый и шершавый, сужающийся посередине, словно обладая талией.
читать дальшеХотя мне казалось, что отходил я совсем ненадолго, когда я вернулся, все уже были на ногах. Эгир с Инанной тщетно пытались вернуть к жизни тлеющий костерок, рядом с ними с угрюмым видом сидел Нерацу. Оглянувшись, я убедился, что Вистана нигде не видно. На мой вопрос Эгир хмуро ответил:
– Ушёл к реке.
– Зачем? – удивился я.
– Вот и я ему о том же, – буркнул старый слуга, давая понять, что их вчерашний спор мне отнюдь не привиделся во сне.
Верёвку я всегда хранил в заплечной сумке, ибо она входит в число вещей, которые нельзя потерять ни в коем случае. Вытащив ее, я закинул петли на плечо и предложил:
– Так пойдёмте за вашим господином, с костром еще успеется, – и заторопился к берегу, почти боясь, что Вистан раскроет мою идею раньше меня самого.
Разумнее было бы оставить Инанну «на хозяйстве» но мне хотелось порисоваться перед ней, пусть сам уж не знал, зачем, так что к реке мы прибыли всей компанией.
***
Вистан нашёлся там же, где недавно стоял и я – видимо, это и есть самое удачное место для того, чтобы убедиться в том, что без моста эта река непреодолима.
Словно продолжая прерванный спор, Эгир проворчал:
– Что толку здесь околачиваться – надо искать брод. Как считаешь, – спросил он, обращаясь ко мне, – больше шансов его найти, если будем подниматься или спускаться по течению?
– Вообще-то подниматься смысла вовсе нет, – машинально отозвался я. – Там река, конечно, уходит в теснину, но для этого надо преодолеть такие кручи, что при нынешней погоде нам это не по силам. – При этом я не упомянул о том, что здоровым людям, может, и удалось бы одолеть этот подъём, но уж всяко не горбуну – да и если замерзнет твердынец, нам трудновато будет туда его затащить. – А вот внизу, может, и нашлось бы подходящее место, хотя не поручусь… Но у меня есть идея получше, – торжествующе заключил я, извлекая из-за пазухи найденный мной камень – он уже успел отогреться, так что на ощупь был влажным и скользким, словно пропотевший сыр.
Сбросив верёвку с плеча, я принялся обвязывать камень, между делом поясняя:
– Если перебраться по верёвке на другой берег, то можно худо-бедно наладить веревочную переправу.
Я не без гордости отметил, что они уставились на меня во все глаза. Когда я умолк, проверяя узел, Эгир недоверчиво спросил:
– И что же, сам полезешь?
– Для начала надо закрепить веревку, – скромно отозвался я.
Поднявшись на ноги, я размахнулся, раскрутив камень над головой. Все невольно отпрянули, хотя я-то точно знал, что никого не задену – пусть наше стадо было не особенно большим, владение кнутом было непременным умением для настоящего пастуха. Мне понадобилось немало усилий и времени, чтобы им овладеть – помнится, я и сам не раз получал кнутом от старого Чабы, прежде чем мои навыки его удовлетворили. По правде, я почитал, что за те годы, что я блуждал вдали от дома, я напрочь их утратил, но в это мгновение я с ликованием ощутил, как в мускулах пробуждаются воспоминания, направляя движение камня подобно взгляду, что скользит, пронизывая воздух, прежде чем упасть на привлекший его предмет.
– Ну что ж, попробовать стоит, – признал Эгир, хотя мне показалось, что веры в успех моего начинания у него было немного.
После этого все мои спутники расселись на берегу на приличном отдалении, наблюдая за моими потугами. Дело и впрямь пошло не то чтоб шибко: раскрутив камень в первый раз, я внутренне был полностью убеждён, что у меня все получится – однако камень, даже не долетев до противоположного берега, описал дугу, грянувшись о камни недалеко от нас. Делая вид, что все так и задумывалось, я как ни в чем не бывало раскрутил камень снова – и ещё раз, и ещё. Свист камня в воздухе, привычное натяжение веревки, укол надежды – вот сейчас, на этот раз все получится – и вновь пусть крохотный, на мышиный шаг, упадок духа, сопутствуемый стуком камня о камень.
Я уже готов был опустить руки, объявляя перерыв – вот если бы только было чем перекусить, ведь два дня впроголодь уже начали сказываться, исподволь затопляя тело усталостью под обманчивым покровом бодрости – как с места неожиданно поднялся Нерацу и предложил:
– Может, я попробую?
– Да вы хоть раз в жизни это делали? – бросил я не без раздражения – сказывалось утомление от бесплодных попыток.
– Нет. Но разве у вас не говорят, что новичкам везёт? – Он неожиданно улыбнулся. Я же, невольно оценив удачный выпад, без слов протянул ему верёвку. Сказать по правде, я уже дошёл до той стадии отчаяния, когда готов был поступиться своей гордостью, предоставляя другому сделать то, в чем считал себя непревзойденным мастером.
Он совершенно неумело крутанул камень вокруг локтя, чуть не заехав себе по подбородку, после чего с неожиданной силой размахнулся, послав булыжник по широченной дуге. Я невольно присвистнул: камень в его руках будто бы обрёл способность к самостоятельному полёту, рвался с верёвки, словно норовистый конь с повода – и успех казался неизбежным, но верёвка, не долетев до дерева, натолкнулась на торчащий рядом зубец. и камень, словно запнувшись, грянулся о землю – я почти ощутил этот удар, будто упал сам.
– Попробуйте ещё, в следующий раз обязательно получится, – подбодрил я твердынца. Просто возьмите немного выше, чтобы потом он наискось опустился к дереву, вот так… – Я жестом показал как, с моей точки зрения, должен лететь камень, в то время как Нерацу дёргал за веревку. Наконец он смущенно признал:
– Не выходит, видимо, застрял.
Я забрал у него верёвку и попробовал сам – никакого результата. В полном недоумении я продолжил свои усилия, то переходя с места на место, то повисая на верёвке всем весом – казалось бы, за что камню там вообще цепляться? Разве что он каким-то образом угодил в расщелину…
За своими усилиями я не заметил, как ко мне приблизился Вистан, поэтому невольно дёрнулся, когда он опустил руку мне на плечо.
– Ирчи, быть может, не стоит выдергивать камень, коли он уже закрепился?
Я оставил свои попытки, утирая проступившую на лбу испарину, и про себя признал, что веду себя, как порядочный осёл – словно дурачок из сказки, который, вместо того, чтобы съесть сметану, выливает её свиньям как прокисшее молоко.
Впрочем, Эгир был не столь скор на суждения:
– Сначала надо попробовать, не выскочит ли камень и выдержит ли веревка.
Я поспешил заверить его:
– Она выдержит и двоих таких, как я. Эта верёвка не раз выручала меня в горах.
– Ты даже не знаешь, за что она там зацепилась, – не унимался Эгир. – Вдруг острый край перережет верёвку?
На это я лишь фыркнул:
– Сроду такого не случалось, а у меня, уж простите, опыта в этих делах поболее будет. Откуда там ему взяться – вы видите вокруг острые скалы? – с этими словами я жестом обвел окружные валуны: при всём своём коварстве, обломков, о которые можно пораниться, нам и впрямь не попадалось.
То, что именно мне предстоит первому пересечь реку, ни у кого не вызвало вопросов: ясно было, что из нашей группы самыми сильными и ловкими были мы с твердынцем, но я был его полегче, да и нельзя было поручиться, что он не оцепенеет от исторгаемых горным потоком холодных брызг, не достигнув противоположного берега – о том, что последует за этим, не хотелось даже думать.
Предоставив Эгиру удостовериться, что камень засел крепко, а веревка невредима – к испытаниям подключились даже Вистан с Инанной, со всей силы дергая втроём – я готовился к переправе: скинул кафтан, завязал потуже пояс, упрятав концы – мне совершенно не с руки было за что-нибудь зацепиться – и задумался, стоит ли снимать сапоги. Разумеется, цепляться босыми ногами куда сподручнее, но таким манером, я, пожалуй, отморожу себе пальцы даже на таком невеликом морозе – ведь как знать, когда спутники смогут перебраться на тот берег, чтобы мне их вернуть, а швырять свою единственную добротную обувь через бурную реку я не доверил бы даже твердынцу. В конце концов я решил, что как-нибудь управлюсь и в сапогах, и в рукавицах, ведь задача предстояла не бог весть какая сложная – проползти всего-то с пяток аршинов, в детстве мы играючи одолевали куда более обширные и глубокие пропасти, но то было летом, стоит признать – в более холодную пору мы такими вещами не баловались.
Поразмыслив, как закрепить веревку с этой стороны, мы сообща решили, что самым простым будет обмотать её вокруг валуна покрупнее, и вся оставшаяся на этом берегу компания будет её удерживать. На самом-то деле, необходимости в этом не было, но я по себе знал, что уж лучше быть занятым делом, пусть и на поверку бесполезным, чем мучиться в бесплодном ожидании.
Ухватившись за веревку, я лихо перевернулся, зависнув в паре пядей от земли, затем обхватил её ногами. Впервые зародилась смутная тревога: а вдруг голова закружится прямо над рекой – не из-за боязни высоты или прилива крови, а от голода? Но я тотчас отмёл малодушное сомнение: все, что зависит от меня, я сделаю безупречно – сроду ведь никого не подводил. С этой мыслью я в последний раз оттолкнулся пяткой от земли и пополз, припоминая, как делал это ребёнком, подбадриваемый братьями, стремясь не отставать от старших.
Поглощённый воспоминаниями, я не сразу заметил, как завис над рекой – щеки обдало пылью колючих брызг, рёв словно охватил голову тисками. Верёвка заскользила в ладонях – только сейчас я обратил внимание на её плавный подъем: противоположный берег был повыше нашего от силы на пару локтей, поднимаясь по мосту, мы бы этого и не заметили. Качаясь над пропастью, я повис на локте, проворно стянул варежки и сунул их за пояс – мокрая верёвка тотчас врезалась в ладони, словно занозистая ветка, но теперь ползти по ней стало куда сподручнее. Откуда-то с горных вершин налетел порыв ледяного ветра, ударил с такой силой, что туго натянутая веревка – и я вместе с ней – качнулась, а с берега раздался испуганный крик Нерацу, которому принялись вторить остальные:
– Ирчи, возвращайся немедленно!
Я обернулся, чтобы заверить их, что всё в полном порядке: мне ли бояться какого-то там порыва ветра? – но не успел как следует разглядеть своих спутников, которые теперь наперебой кричали, как с протяжным, злым присвистом грянул новый порыв – и верёвка внезапно удлинилась, простерлась свободной петлей, и я полетел вслед за ней – вниз, в клокочущие меж обледеневших камней буруны.
Испугаться я не успел – страх словно заморозило льдистым холодом вод, тотчас захлестнувших меня по самую маковку, заливаясь прямо в горло – видимо, я тоже кричал. Река подхватила меня, отрывая от верёвки, словно набравший небывалую силу ветер, и камни, казалось, были повсюду, словно это не меня мотало из стороны в сторону в безумных завихрениях течения, а они сыпались, сыпались на меня со всех сторон… Единственным, за что можно было уцепиться в этом обезумевшем, обратившемся в бешеный водоворот мире, напоминавшем то ли рождение, то ли смерть, оставалась верёвка – жесткая, впивающаяся в ладони с такой силой, словно и она пыталась меня удержать, но при этом такая тонкая, ускользающая в пучине…
Рывок, ещё рывок – такой сильный, что верёвка едва не вылетела из онемевших пальцев – и вот я снова могу дышать, выплёвывая воду с отчаянным кашлем, разрывающим глотку. Острый камень ударил в плечо, проскрёб по боку – оказывается, я лежу на отмели, неистовство течения иссякло до омывающих бок струек. Вот бы немного времени, чуть-чуть полежу и попробую подняться…
Внезапно я начинаю понимать, что чувствовал твердынец – это неодолимое желание, чтобы тебя оставили в покое, чтобы заснуть… заснуть… А во сне и камень – мягчайшая постель, как говаривал наш отец. Отблески костра освещали его лицо, а из котелка несся сырой аромат рыбной похлёбки, вот как сейчас…
Но мне не дают ни единого мгновения покоя – меня трясут за плечо, и в ушах раздаётся приглушённый голос твердынца:
– Ирчи, очнись!
– Сейчас… Сейчас… – шепчу я, понимая, что меня никто не слышит, и приподнимаюсь, оскальзываясь на камнях, чувствуя резкую боль в боку – кажется, повредил рёбра. На плечи падает шерстяной плащ, и его вес кажется таким неподъёмным, что я невольно пошатнулся – твердая рука тотчас обхватила меня поперёк тела, причиняя такую боль, что я невольно вскрикиваю. Захват тут же ослабевает, сменяясь попытками прощупать мою многострадальную грудь:
– В чём дело, ты что-то сломал?
– Оставьте, – я из последних сил отталкиваю его руки, борясь с туманом в голове. – Сам дойду. – С этими словами я и впрямь направляю свои стопы вверх по каменистому берегу: по счастью, здесь он не такой крутой, как в том месте, где прежде был мост – туда, где поджидают меня спутники, не отважившиеся скакать по скользким камням.
Твердынец неотступно следует рядом, вновь придерживая меня за плечи, но на сей раз его прикосновение совсем невесомо, так что я мирюсь с ним, признавая, что один едва ли одолел бы даже эти пару десятков шагов – так меня мотает.
Борясь за жизнь, я почти не чувствовал ни холода, ни ушибов, теперь же боль и озноб навалились на меня разом, словно два пса на добычу, намереваясь растерзать в клочья. Выстукивая бешеную дробь зубами, я позволил твердынцу отвести себя на место нашей ночной стоянки, где наши спутники принялись возрождать потухший костерок. Действовали они довольно неуклюже, суетясь в спешке, и мне стоило бы взять дело в свои руки, но мной овладевала все более сильная усталость, так что не хотелось даже двигаться с места, веки тяжелели с каждым мгновением.
Казалось, я только что сомкнул их, а твердынец тотчас затряс меня за плечо, заглядывая в лицо полными страха глазами. Я встряхнул головой, отгоняя вязкую дрему, и различил весёлые язычки огня на кострище и протянутую мне чашу. Казалось бы, голод и озноб должны были перебить мерзкий вкус предложенного мне отвара, но, несмотря на живительное тепло, разлившееся по утробе после первого же глотка, я едва справился с желанием тотчас выплюнуть это пойло. После третьего глотка я внезапно закашлялся, расплескивая содержимое чаши. Допив остатки, я переместился поближе к огню и, не в силах больше бороться с овладевающей телом сонливостью, прилёг, втягивая носом приятный запах дыма.
Действительность тут же сменилась сном, беспокойным, но странно умиротворяющим. Я голыми руками доставал со дна прозрачной как слеза реки горячие камни, но прохлада воды тотчас утихомиривала боль от ожогов. Казалось, они глядят на меня из глубины раскаленными зрачками, светясь, словно бутоны ярких цветов, и я невольно засматривался на них, забывая про свою задачу, но кто-то стоящий рядом тут же понукал меня:
– Быстрее! Ты должен успеть сложить имя! – и в его голосе звучала неподдельная тревога, так что я и впрямь усерднее принимался за работу. Вытаскивая камни, я складывал их на берегу в непонятные фигуры согласно его воле – пусть он и не указывал прямо, я отчего-то знал, какие знаки должны получиться. Воздух прогревался все сильнее– то ли благодаря моим отчаянным усилиям, то ли из-за источаемого камнями жара.
Пробудившись, я с немалым удивлением обнаружил, что и впрямь вспотел, хоть на горы опустилась ночь, а костёр уже догорал. Заметив, что я пошевелился, кто-то пощупал лоб восхитительно прохладной рукой – я отчего-то подумал, что это Инанна. Не поворачивая головы, я поплотнее закутался в овчину и вновь провалился в сон – на сей раз без сновидений.
Кемисэ
Глядя на то, как Ирчи, всегда такой преисполненный уверенности в себе, едва бредёт, спотыкаясь, я и сам чувствую себя так, будто земля уходит из-под ног. Набросив ему на плечи свой плащ, я сам подставляюсь порывам колючего ветра, который вырывает из тела клоки тепла подобно живой плоти.
Когда мы наконец одолеваем крутой склон, Эгир тотчас набрасывает на меня свой собственный плащ, сухой, в противоположность моему отсыревшему, но я лишь мотаю головой: сейчас куда важнее позаботиться об Ирчи. Пока мы идём, я то и дело поглядываю на его голову – не покажется ли кровь из-под потемневших от воды волос, но, похоже, нам и впрямь несказанно повезло. Что тревожит меня сильнее всего – так это внезапная сонливость Ирчи, который едва ворочает языком, да и шагает будто во сне, ведь я знаю, что людям не свойственно впадать в оцепенение, подобное нашему, и потому вижу в этом нехороший знак.
Пока мы силимся разжечь костёр – из-за спешки движения сделались неловкими, так что на это немудреное дело ушло гораздо больше времени, чем обычно – Ирчи успевает несколько раз впасть в забытьё, а приходя в себя, похоже, не совсем сознаёт, что его окружает.
– Надо его раздеть, – выносит вердикт Эгир. – Мокрая одежда – плохое подспорье на таком холоде.
Поскольку остальные заняты с костром, где от меня толку всё равно мало, то делать это выпадает мне. Пока я вожусь, развязывая пояс и стаскивая сапоги, Ирчи вовсе никак не отзывается и глухо стонет лишь, когда я принимаюсь неуклюжими движениями стаскивать с тела мокрую верхнюю рубаху. Оставив костёр на откуп Вистану с Инанной, Эгир приходит мне на помощь, и вовремя – без него я бы не справился с одеждой, липнущей к телу, будто листья озёрной травы. Наконец дело доходит до нижней рубахи, и я на мгновение застываю, стянув её со спины: кожу, ставшую от холода синевато-мраморной, испещряют белесые рубцы, перемещающиеся багровыми полосами. Мне доводилось слышать, что у диких народов степи есть такой зверский способ казни – вырезать ремни прямо из кожи со спины – но я никогда не думал, что столкнусь с подобным воочию.
Проследив за моим взглядом, Эгир спрашивает:
– Что такое, господин Нерацу?
Не находя слов, я просто показываю на исполосованную спину, проводя пальцем в воздухе – я даже не решаюсь коснуться кожи, хоть умом и понимаю, что раны давным-давно затянулись – и выдавливаю:
– Откуда это?
– Как знать, – пожимает плечами Эгир, явно дивясь подобному вопросу. – Он об этом не упоминал, да оно и понятно – я б тоже не стал. Видать, высекли за какую-то провинность. А у вас, что же, так не делают?
Я лишь качаю головой, боясь выказать, в какой ужас меня приводит одна мысль о подобном: в Твердыне наказание, при котором коже причиняется повреждение, применяется лишь при особых проступках, а уж подобное зверство само по себе можно счесть тяжким преступлением.
Пока я предаюсь этим смятенным думам, Эгир успевает покончить с раздеванием без меня и, завернув озябшее тело в длинную доху, отходит к костру.
Щупая лоб, я с тревогой замечаю, что в противоположность ледяным рукам и ногам он наливается зловещим жаром – пожалуй, простыми ушибами дело всё же не обойдётся – и хватаюсь за сумку: запах лекарственных трав неизменно возвращает мне душевное спокойствие, внушая, что всегда есть то, чем я в силах помочь.
Следующая глава
Комментарии