Архив15 читателей тэги

Увы, в силу разных обстоятельств этот праздник вызывает у многих неприязненные чувства. Тут виновато и слишком агрессивное его навязывание массовой культурой, и в целом достаточно пошлая атрибутика, и ассоциация с 90-ми, из-за чего он сейчас для многих перешел в категорию навязанных нам стереотипов западной культуры.
Но давайте посмотрим на него непредвзято :)

скрытый текстВедь этот праздник имеет к нам, людям увлекающимся средневековой Англией, ее культурой, мышлением людей того времени, воссозданием их жизни, интересов и в том числе развлечений, самое непосредственное отношение.
До XIV века, судя по всему, святой Валентин никого особо не интересовал, и никаких романтических традиций вокруг него не было. И вполне вероятно, что подарила миру новый праздник именно Англия. А возможно даже лично Джеффри Чосер, написавший в честь помолвки короля Ричарда II в 1382 году поэму «Птичий парламент», где упомянул день святого Валентина как тот день, когда птицы находят себе пару:
For this was оn seynt Volantynys day
Whan euery bryd comyth there to chese his make.
Это, возможно, было распространенным народным поверьем, потому что этот же мотив встречается у другого поэта, Джона Гауэра. Хотя не факт, потому что Чосер и Гауэр были друзьями и без стеснения таскали идеи друг у друга.

Потом это же поверье насчет птиц и дня святого Валентина развивали еще двое поэтов из Савойи и Валенсии, правда первый из них, Отто III де Грандсон, был на службе у английского же короля, но зато французы утверждают, что именно он популяризовал эту идею за пределами Англии. А вот второй - Pere Aznar Pardo de la Casta, то ли губернатор Валенсии, то ли его сын (их звали одинаково), вроде бы с Англией не особо связан, поэтому мог написать свое стихотворение о дне святого Валентина самостоятельно. Поскольку датировка у его произведения довольно условная - конец XIV века - испанцы даже претендуют на то, что это он придумал день святого Валентина, а Чосер и остальные поэты уже только подхватили его идею.

Кстати, ни у одного из них точная дата не указывается, поэтому современные исследователи склоняются к тому, что поэты имели в виду другого святого Валентина, не февральского, а майского. С другой стороны, современникам было виднее, тем более что календарь в то время был юлианский, и тогдашнее 14 февраля, когда птички могли начинать петь и искать себе пару, приходилось (сюрприз) на современное 23 февраля.

Как бы то ни было, благодаря Чосеру, новому витку моды на куртуазность и Столетней войне, тесно связавшей английскую и французскую аристократию и богему, идею быстро подхватили и развили. Конкретно дата 14 февраля в качестве ежегодного праздника любви появилось в уставе Двора Любви, написанном при дворе французского короля Карла VI в 1400 году. Не факт, что его действительно сразу стали праздновать ежегодно, но в Двор Любви, этот неформальный клуб, входило около 950 человек, от самого короля до обычных горожан, так что популяризация была обеспечена. В уставе описываются пышные празднества, пиры, песенные и поэтические конкурсы, рыцарские турниры, танцы, и все это обязательно посвященное теме любви и оформленное соответствующей символикой. Правда, сам устав я к сожалению не видела, поэтому не могу точно сказать, упоминается ли в нем святой Валентин.

Зато вот знаменитый французский полководец и поэт Шарль Орлеанский, сидя в английском плену с 1415 по 1440 год, с большим интересом знакомился с английской поэзией (и даже написал некоторые стихи на английском языке). Взял ли он идею дня святого Валентина именно оттуда, или застал отголоски Двора Любви Карла VI (самому герцогу Орлеанскому в то время было только 6 лет), а может в высших кругах этот праздник уже стал традицией - непонятно. Но своей жене он из плена писал стихи и называл ее своей Валентиной.

Ну и наконец точное закрепление даты и праздника подтверждает письмо Марджери Брюс Джону Пастону, написанное в феврале 1476 года (иногда называют 1477 год), где она называет его своим Валентином. Марджери и Джон были представителями английского среднего класса, поэтому можно смело говорить о том, что праздник к тому времени был уже не элитным, а распространенным среди широких кругов населения. По крайней мере образованного.

Из любопытных деталей об упоминавшихся персонах:
* Король Ричард II и Анна Богемская, к помолвке которых была написана та самая поэма Чосера, жили в любви и согласии, после смерти Анны король очень горевал. А предположительная дата его смерти - 14 февраля (хотя есть и другие версии).
* Карл VI женился по собственному выбору, и первое время их брак с Изабеллой Баварской был счастливым, но потом король сошел с ума, стал агрессивным, и увы. Королева из страха за свою жизнь подложила ему фаворитку, Одетту де Шамдивер, и с ней король счастливо прожил еще 16 лет, хотя просветления у него случались все реже. Зато есть легенда, что именно они с Одеттой придумали карточные игры на сексуальные желания.
* Жена Шарля Орлеанского, Бонна, умерла за то время, что он сидел в тюрьме, и освободившись он женился снова. Зато на них можно полюбоваться - на знаменитой иллюстрации из Роскошного часослова герцога Беррийского изображена именно их помолвка.
* Марджери Брюс и Джон Пастон поженились и жили долго и счастливо.

отсюда

В дополнение

скрытый текстВчерашний пост в Архиве манускриптов натолкнул на мысль, что, несмотря на появление в позднесредневековое время первых "валентинок", вообще-то имя Валентин было довольно слабо распространено во Франции и Англии. И стало интересно, что знает база данных The Soldier in Later Medieval England о не-святых-Валентинах, служивших в XIV-XV вв. в армиях английских королей. При поиске по этому имени в базе, насчитывающей более 250 000 записей, нашлось всего 13 строк, которые, по-видимому, относятся к четырём (максимум, шести) людям.

- лучник Валентин Ремстон, состоявший в свите сэра Томаса де Пойнингса, в 1387 г. участвовал в морской экспедиции под командованием Ричарда ФицАлана, графа Арундела (TNA, E 101/40/33, m. 8, 23)

- Валентин Дюк служил в ноябре 1434 - январе 1435 гг. в качестве лучника в свите Джона Стэнло, генерального казначея Нормандии, а к марту 1435 г. стал латником в гарнизоне Аркура (AN, K 63/34/17).

- Валентин Дэвидсон в сентябре 1448 г. был лучником в гарнизоне Арфлёра под командованием Джона, лорда Толбота (BL, Add. Ch. 6989)

- Валентин Гуд или Гудс (Goud, Goudes) служил во Франции в 1441-1448 гг. причём под началом одного и того же капитана, сэра Томаса Ху. Сперва он был лучником в гарнизоне Манта (1441-1444 гг.) и принимал участие в попытках снабжать осаждённый Понтуаз в 1441 г. (BNF, Fr. 25776, nos. 1529, 1532, 1621, 1636). В 1447 г. он уже лучник в личной свите сэра Томаса, ставшего к тому времени канцлером Нормандии (BNF, Fr. 25777, nos. 1777, 1794). Наконец, в сентябре 1448 г. он снова в гарнизоне Манта, но уже как пеший латник (BNF, MS. Fr. 25778, no. 1826). На картинке его имя, записанное как Wallentin (а встречаются также варианты Valentin, Valentyn) идёт четвёртым в списке лучников.

Следует оговориться, что, возможно, в данном случае часть записей относятся к другим людям, поскольку в BNF Fr. 2577, no. 1532 фамилия Валентина записана как Gale, а в BNF Fr. 25776, no. 1621 как Jude. Это, кстати отличный повод заглянуть в оригинальные документы, как недавно описывалось в статье, поскольку данные в базу вбивали вполне живые и совсем не святые люди (не исключая вашего покорного слугу), и ошибки транскрипции порой встречаются, однако проверка показала, что здесь всё верно. И всё же, учитывая редкость имени и совпадение гарнизона и капитана, хочется полагать, что речь идёт об одном и том же воине.


превью
Wallentin Goudes - четвёртый в списке лучников свиты канцлера Нормандии сэра Томаса Ху от 21 февраля 1447 г. (BNF, MS. Fr. 25777, no. 1777).
отсюда

Когда-то новости стоили очень дорого — посланник, доставивший письмо из Венеции в Рим менее чем за сорок часов, мог получить за это 40 дукатов (примерно как мелкий чиновник за год). Но тариф уменьшался пропорционально задержке: если требовалось четыре дня, выдавали уже 10 дукатов. В XV веке сотрудникам курьерской службы герцога Милана Филиппа Марии Висконти ставили, например, такие KPI:
«Cito Cito Cito Cito volando di et nocte senza perdere tempo („Торопись, торопись, торопись, скачи и днем и ночью, не теряя ни минуты”)».

скрытый текстИ новости/слухи, что называется, «работали». Так, в начале 1490 годов весть о том, что Венеция одержала победу над египетским султаном, обрушила цены на перец на внешнем рынке (султан был монополистом по части пряностей и хлопка). Экономика самой Венеции тогда очень зависела от внешней политики, поскольку параллельно Германия пыталась ввести эмбарго (безуспешно) на венецианские товары. Поэтому торговцы как могли следили за малейшими колебаниями политической повестки и ходом конфликтов — от этого напрямую зависела их предпринимательская деятельность. В дальнейшем в ходе войны цены на перец вновь выросли, но снизилась стоимость тканей. Начался мир — все изменилось с точностью до наоборот.

Слово «пасквиль» образовано от топонима «Пасквино». Это народное название статуи в Риме рядом с Пьяцца Навона, на которую крепили листки с анонимными сатирическими памфлетами о разных важных персонах — такая своеобразная «газета „Колючка“» в духе времени. Пишут, что статую так назвали в честь особо отличившегося поношением высокопоставленных лиц итальянского башмачника XV века по фамилии Пасквино (отсюда «ругаться как сапожник»?). Так или иначе, безрукий торс изначально не был связан с прилепившимися к нему листками и коннотациями (это либо статуя III в. до н. э., либо ее поздняя копия, сюжет — «Менелай, несущий тело Патрокла»).



Пасквиль

Эндрю Петтигри пишет, что в одно время основными очагами развития коммерческих информационных агентств были Рим и Венеция. Венеция была торговым центром с развитыми дипломатическими сетями и торговлей в Восточном Средиземноморье и Леванте, а также центральным почтовым и дипломатическим узлом (Париж, Лион, Брюссель, Испания, Инсбрук). Рим был важнейшим центром политической и церковной власти, а также местом интриг и многочисленных дипломатических миссий.

«Различный характер этих двух городов отражался и в еженедельных новостных рассылках. <...> самые изобретательные авторы даже пытались предлагать бюллетени двух видов — обычные и премиальные для избранных клиентов. Все было хорошо до тех пор, пока не совершались ошибки, как это было в случае с одним римским журналистом, чей секретный листок с критикой папского дома вскоре оказался в руках папы. <...> Новоназначенному помощнику при дворе одного кардинала строго предписывалось не иметь контактов с журналистами. Его предупредили, что для них „выудить у тебя информацию, как отобрать конфетку у ребенка”».

Впрочем, наказывали не только двурушников. В 1587 году в Риме казнили «главу секты газетиров», а шестью годами ранее еще одного «райтера» приговорили к пожизненному заключению за распространение слухов о здоровье папы. Авторы информационных бюллетеней и пасквилянты нередко воспринимались как одни и те же люди (поскольку первые были на виду, а вторые — анонимы). Кто-то пытался доказывать, что он не верблюд, но это редко срабатывало — да и все участники новостного рынка были в курсе возможных рисков.

Еще одним источником новостей были паломники, поскольку они много путешествовали и видели разные страны. В 1300 году Святую Базилику посетили около 200 000 путешественников. Появились путеводители, в которых описывался маршрут, указывались геолокации мест для привалов, а позже стали публиковаться заметки и наблюдения о местном колорите разных стран и экзотических животных — скажем, жирафах.



В 1440 году, специально для демонстрации мощей в Ахене, куда ожидалось прибытие множества паломников, один немецкий предприниматель изготовил 32 000 зеркал на продажу, но прогорел (партнеры ошиблись и не смогли погасить ссуды). Зато, как пишет Петтигри, это только «вдохновило некоего Иоганна Гутенберга перенаправить свою энергию на другую экспериментальную коммерческую технологию: печать».

Первые печатные издания — а точнее, публиковавшиеся в них отчеты о казнях и криминальная хроника — сразу же завладели умами граждан.

«В основном эти криминальные листовки читали те, кто добился определенной стабильности и материального успеха. Они служили напоминанием о том, что даже в самых счастливых домах опасность непредсказуемо таится за каждым углом, а мир и порядок может быть разрушен в одно мгновение».

Житель Вангена (150 км от Цюриха) убил шестерых детей и жену за то, что уличил ее в воровстве. В Руане некий мужчина погубил трактирщика, его жену и ребенка. Обо всем этом писали на «первых полосах» (других зачастую и не было), снабжая иллюстрациями.

Пользовались популярностью и репортажи с публичных казней (а позже и так называемые дневники палача, неоднократно переписываемые), сенсации о небесных явлениях и новости о рождении детей с генетическими отклонениями. Относительно вторых и третьих правдоподобная информация соседствовала с мифотворчеством — бумага все терпела. Например, поэт Себастиан Брант в 1492 году воспел Энсисхеймский метеорит и надолго закрепился в тогдашнем «топе яндекса» (новости тогда долго не теряли свежести, о каком-то громком событии можно было писать и спустя 10–15 лет). А в XVII веке несколько изданий перепечатали историю о дожде из кукурузы, который помог голодающему семейству справиться с их бедственным положением.

Еще в XVI веке города и веси облетела новость о некоей женщине, якобы родившей кошку (вбиваешь в поисковик соответствующий несуразный запрос — находится аналогичная история из жизни современников). История эта настолько возбудила умы сильных мира того, что они инициировали расследование (хорошо, хоть кто-то был делом занят):

«В 1569 году английский Тайный совет получил донесение о том, что некая женщина родила кошку; графу Хантингтону, одному из членов совета, было поручено расследование. Хантингтон вскоре отправил архиепископу Гриндалу подробную запись дознания мнимой матери, которое он дополнил рисунком кошки. Когда Гриндал ознакомился с показаниями Хантингтона, он понял, что это была лишь мистификация, однако никто так и не смог выяснить, для чего ее учинили. Но ясно одно: само событие не трактовалось как однозначная выдумка, и достаточно много времени было потрачено властями на выяснение правды».

Также были популярны истории о мерменах — «морских монахах» или «морских епископах». Специальному корреспонденту удалось восстановить их облик в гравюрах.



Переломный момент для средств массовой информации начался в XVIII веке, а XIX стал, по выражению Петтигри, «веком триумфа газет».

«Поставщики новостей вытерпели многое в последние три века, с тех пор как в начале XVI века новости впервые стали товаром. Теперь у них появилась возможность достичь не только влияния, но и достоинства. Они больше не собирались быть, хотя бы в собственных глазах, презренными мелкими торгашами, но смогли стать „трибуной народа”. Камиль Демулен писал в „Революсьон де Франс э де Брабан”: „Итак, я журналист, и это прекрасное призвание. Это больше не жалкая продажная профессия, порабощенная правительством. Сегодня во Франции именно журналист хранит скрижали, определяет цензуру, контролирует сенаторов, консулов и самого диктатора” <...>».

Похоже, что Демулену все чаще приходится вертеться в гробу.
Демулен

Дмитрий Борисов — о книге Эндрю Петтигри «Изобретение новостей»

Плата за обучение в средневековых университетах и другие бытовые подробности

Клуб одиноких христиан

Главное отличие средневековой студенческой жизни от современной в том, что в старину не было понятия «студентка». Женщинам высшее образование стало доступно лишь в эпоху развитого капитализма. А в Средние века в университетах были только студенты — молодые мужчины, подростки и даже мальчишки. Каждый университет устанавливал собственную планку минимального возраста для поступления. В Тулузе, например, студентом можно было стать с 10 лет. В Оксфорде — с 16. Профессора тоже были только мужчинами.

скрытый текстЕще одним обязательным требованием было вероисповедание. Университеты были тесно связаны с церковью, поэтому все студенты и преподаватели должны были быть христианами. У еврея, желающего попасть в университет в том или ином качестве, был один путь — креститься. Первым профессором из числа крещеных евреев в Оксфорде стал Джон Бристольский, начавший в 1321 году преподавать древнееврейский и древнегреческий языки.

Официальным языком высшего образования была латынь. На ней читали лекции, вели диспуты, сдавали экзамены. В университетах Германии специальный служитель, которого называли lupus («волк»), наблюдал за тем, чтобы студенты разговаривали только на латыни. Нарушителей штрафовали. Благодаря тому что на латыни велось преподавание во всех университетах Европы, студенты могли менять место учебы, а также выбирать город, где учиться и жить было дешевле. Но в быту, естественно, студенты пользовались и другими языками.

**

Платить или не платить?

Вскоре после возникновения первых университетов встал вопрос: кто и как должен платить преподавателям? Должны ли студенты платить за обучение или оплату труда профессоров должен взять на себя кто-то еще? В XII–XIII веках преобладающая точка зрения была такова — тому, кто учит, должен платить папа римский, церковный приход, король или местный феодал, но не ученики.

Святой Бернард Клервоский (XII век) считал преподавание за деньги постыдным способом заработка. Юристы той эпохи заявляли, что подлинные философы должны брать пример с Сократа, так как знание — дар Божий, им нельзя торговать.

Но так было в теории. На практике ситуация выглядела иначе. Если профессор университета не получал денег от церкви или местной власти, ему дозволялось собирать плату со студентов. А если профессору уже платили зарплату, деньги со студентов он требовать не мог. Но принимать — мог. Юрист Жоффруа из Пуатье (XIII век) полагал, что профессора могут получать деньги от студентов, но с оговорками.

Нельзя принимать деньги от того, чей отец — вор или ростовщик. Нельзя взимать плату за лекцию, посвященную вопросам морали.
Считалось также, что для беднейших студентов образование должно быть бесплатным. С самых богатых могли брать плату даже те профессора, которым платили зарплату церковь или феодал. Тот профессор, зарплата которого была достаточно высока, не мог взимать плату ни с кого, но мог принимать от случая к случаю подарки. Магистр Терризио из Атины, преподававший в Неапольском университете и получавший зарплату от короля, положительно отзывался о подарках в дни Великого поста.

Но возникала небольшая загвоздка. Кто должен решать — достаточно ли беден студент, чтобы не платить за обучение? А достаточно ли высока зарплата профессора, чтобы он не мог собирать деньги со студентов? На практике эти теоретические проблемы решались легко. Всем студентам приходилось платить. Богатым больше, бедным меньше.

**
ОТ каждого - по способностям

"В Коимбрском университете, старейшем в Португалии, согласно декрету короля Португалии Жуана I, изданному в 1392 году, на факультете права богатые студенты должны были платить профессору за годичный курс лекций 40 либр, студенты среднего достатка — 20, а бедные — 10. Десять либр соответствовало 9 граммам серебра. Дневной заработок квалифицированного рабочего в ту эпоху составлял примерно 5–6 либр.

Плату за обучение в Германии необходимо было вносить два раза в год — летом и зимой. Размер платы и здесь зависел от благосостояния студента и колебался от 2 до 10 с половиной грошей. Самые «бедные» освобождались от платы за обучение. Некоторым студентам материально помогали их церковные приходы. Пару обуви можно было в те годы купить за 2 гроша, курицу — за полгроша, крупную рыбину — за грош, овцу — за 4 гроша. Рабочий-поденщик зарабатывал 6–8 грошей в неделю, опытный рабочий — до 15.

Ежедневные расходы небогатого студента Оксфорда в начале XV века составляли от 1,5 до 2,5 пенса. Это небольшие деньги. Разнорабочий на стройке зарабатывал в день 3–4 пенса, кровельщик — 4,5. Если брать в расчет только расходы на еду, они не превышали у студентов одного пенса в день.

На протяжении столетия эти цифры мало менялись. Английский филолог Роберт Уиттинтон, учившийся в Оксфорде в конце XV века, вспоминал в зрелом возрасте, что в студенческие годы он неплохо жил на 7 пенсов в неделю.

Год учебы в Оксфорде вместе с поездками домой на каникулы обходился студенту (или его родителям) в 2,5–3,5 фунта. Впрочем, не каждому студенту. Те, кто учился на юридическом факультете, платили за обучение и проживание больше тех, кто учился на факультете свободных искусств. Богатый лондонский торговец шелком и бархатом Роберт из Бринкелая в течение 13 лет платил за пребывание некого Томаса (скорее всего, сына) в Оксфорде от 9 до 10 фунтов..

В записях проктора (инспектора) оксфордского Эксетер-колледжа Джона Арендела сохранились сведения о расходах молодых студентов, наставником которых он являлся. Вот как выглядели расходы некого У. Клавайла (вероятно, Уильяма) за осенний триместр 1424 года:

питание — 6 шиллингов 10 пенсов;
плата и чаевые прислуге (за приготовление пищи и закупку продуктов) — 2 шиллинга 8 пенсов;
проживание (койка в общей комнате на 2–4 человека) — 6 пенсов;
расходы на праздники — 1 шиллинг 8 пенсов;
поездка домой — 1 шиллинг;
книги и башмаки — 10 пенсов;
одежда, постельное белье и перчатки — 1 шиллинг 4 пенса;
плата за лекции — 1 шиллинг 8 пенсов;
свеча св. Николаю 6 декабря (обязательно для всех студентов под угрозой отчисления) — 2 пенса.
Итого: 16 шиллингов 8 пенсов.

**

Пеция — учебник своими руками

До изобретения печатного пресса Иоганном Гутенбергом обеспечивать студентов учебными пособиями было очень дорого. В Англии конца XIV века книга стоила около фунта (современные £1 тыс.).

Проблему в средневековых университетах решали с помощью системы коллективной переписки книг «пеция» (pecia в переводе с латыни — шкура). Копию книги делили на куски стандартного размера — обычно на четыре листа формата ин-фолио. На каждом листе умещалось четыре колонки текста. В каждой колонке было строго определенное число строк (обычно 60 или 62), в каждой строке — определенное число букв (обычно 30 или 32). Куски раздавались студентам для одновременного переписывания — строка в строку, буква в букву. Кто-то переписывал для себя, кто-то — для более богатых сотоварищей за плату. После проверки книга сшивалась.

Процесс переписывания по этой системе занимал не более недели, тогда как обычно у писца работа над одной книгой занимала полгода-год.

**

Вспоминайте иногда бедного студента

Бонкомпаньо да Синья, преподававший риторику в Болонском, а затем в Падуанском университете, с явным знанием дела писал: «Primum carmen scolarium est petitio expensarum nec unquam erit epistola, que non requirat argentum» («Любимая песня студента — это просьба об оплате расходов. Не найдется такого письма, в котором не было бы просьбы о деньгах»). Эти слова написаны почти 800 лет тому назад. Большинство сохранившихся в архивах писем средневековых студентов подтверждает это высказывание...

Некоторые студенты в письмах домой просили не деньги (или не только деньги), а необходимые в быту вещи. Так, два брата, изучавшие философию в Шартрской школе, просили мать прислать им овчины — на зимнюю одежду, пергамент, мел хорошего качества и отцовские сапоги.

Существовал целый ряд убедительных доводов, которые должны были эмоционально воздействовать на самых прижимистых родителей. В университетском городе все дорого, потому что: а) зима выдалась холодной; б) осенью был неурожай; в) война может прервать почтовое сообщение; г) в университете очень много студентов; д) гонца с деньгами ограбили по дороге; е) гонец сбежал с деньгами; ж) пишущий задолжал друзьям и евреям-ростовщикам.

Кто-то рисовал в письме страшные картины своей студенческой жизни. Студент Болонского университета сообщал, что вынужден просить милостыню, переходя от двери к двери по непролазной грязи, но все равно ему редко удается принести хоть что-то домой. Другой студент писал сестре, что ему приходится спать на соломе, укрыться нечем, на улицу он выходит босиком и без рубахи, а чем ему приходится питаться — стыдно сказать. Подействовало. Сестра прислала денег, две простыни и отрез дорогой ткани...

У средневековых студентов были возможности подработать на территории самого университета и за его пределами. В архивах кембриджского Тринити-колледжа сохранились документы о выплате студентам, работавшим в университетском саду. В оксфордском Мертон-колледже бедные студенты помогали строить новое здание библиотеки в 1373–1378 годах. Можно было устроиться слугой к богатому студенту или профессору. Работая в столовой или занимаясь уборкой коллегии, можно было снизить плату за проживание. Самым квалифицированным из доступных студентам видов заработка была работа переписчика, на которую всегда был спрос. Кроме того, в Оксфорде, Кембридже и в Парижском университете студент мог получить лицензию на сбор подаяния, освобождавшую его от возможной уголовной ответственности. Из-за этого у университетов возникали проблемы с профессиональными попрошайками, пытавшимися записаться в студенты...

В двух старейших английских университетах нуждающиеся бедные студенты и преподаватели могли в случае финансовых проблем взять в долг из «общего» сундука с деньгами. Такие сундуки обычно появлялись благодаря благотворителям. Например, в кембриджском колледже Тринити-Холл сундук, в котором было 100 фунтов, «основал» епископ Норвичский Уильям Бейтман, создатель самого колледжа.

Во избежание злоупотреблений сундук закрывался на три замка, ключи от которых были у трех хранителей, так что открыть сундук они могли, только собравшись вместе.
Ссуда была беспроцентной. Те, чей доход превышал определенную сумму, не могли брать деньги из сундука. Необходимо было оставить что-то ценное в качестве залога. Ценность залога должна была превышать взятую в долг сумму. В случае невозврата залог продавался. Преподаватели и студенты, учившиеся на степень магистра, могли одолжить из сундука до 4 фунтов. Обладатель степени бакалавра — до 30 шиллингов. Простой студент или университетский служитель — до 20 шиллингов. В 1480 году был принят запрет на прием в качестве залога книг, как рукописных, так и печатных. Позднее запрет отменили, но установили правило, по которому цена заложенной книги должна была вдвое превышать взятую в долг сумму. Из некоторых сундуков не разрешалось одалживать деньги студентам, отучившимся менее двух лет."

По газонам не ходить..

"Большинство профессоров и студентов жили в общежитиях. В Англии такие дома назывались коллегиями (коллежами, колледжами). В Германии и Австрии — бурсами (от латинского purse — кошелек). Во многих университетах на проживание за его пределами требовалось получить разрешение.

По идее коллегии должны были быть чем-то вроде монастыря (в реальности, конечно, дело обстояло не так). Строгий режим с ранним подъемом и отбоем, совместной трапезой. Далее — долгий и упорный труд: лекции, диспуты, самостоятельные занятия.

За различные нарушения студентам могло грозить исключение, арест, недопущение к экзамену на ученую степень, но самой частой мерой наказания был штраф. Например, студента Оксфорда могли оштрафовать, если он мешал заниматься другим студентам, создавал беспорядок в общежитии, оскорблял какие-либо нации или классы общества, высказывал еретические взгляды, подрывал авторитет общежития, общался с подозрительными личностями, играл в запрещенные игры, проникал в общежитие или покидал его в ночное время, ночевал за пределами общежития без разрешения, самовольно покидал Оксфорд. Запрещено было садиться за стол с кинжалом, не спрятанным в ножны. Ношение оружие запрещалось во всех случаях, кроме поездок за пределы города. Штраф полагался за нанесение травмы другому студенту камнем или кулаком. Если у пострадавшего текла кровь, штраф удваивался. За повторное нарушение такого рода виновный отчислялся из университета. Студенты должны были также компенсировать ущерб, нанесенный зданию общежития, а также за разбитую посуду и пятна на скатерти. Оштрафовать могли также тех, кто ходит по газонам, вытаптывая траву, моет руки в ведре с питьевой водой. Студентам запрещалось держать охотничьих собак и ловчих птиц.

В Венском университете студента могли наказать за нарушение распорядка дня, смех и свист на лекциях, посещение «подозрительных мест» в городе (например, кабаков). Нельзя было приводить женщин в общежитие.

В Лейпцигском университете студентам запрещалось драться, проводить время с проститутками, играть в азартные игры, ходить по городу ночью. Пойманным нарушителям грозил штраф или арест на день-два. За более серьезные прегрешения, например воровство и убийство, полагалось исключение из университета.

Студентам младшего возраста (до 18–20 лет, в зависимости от учебного заведения) штраф мог быть заменен поркой. Наибольшее распространение телесные наказания имели в английских университетах"

По материалам Отсюда

Расценки на обучение по Ходжесу

скрытый текстМонастырская школа – 2 фунта/год: 1392-1393 годы

Услуги наставника (в Крейдоне)
Обучение – 2 шиллинга/неделя: 1394 год
Учебный материал – 13 шиллингов 4 пенса/год: 1394 год
Услуги наставника (в Оксфорде)
Обучение – 104 шиллинга/год: 1374 год
Одежда студента – 40 шиллингов/год: 1374 год
Учебный материал – 26 шиллингов 8 пенсов/год: 1374 год

Обучение в университете

Минимальный курс – 2-3 фунтагод: конец XIV века
Курс студента из благородных – 4-10 фунтов/год: конец XIV века
Учебный материал – 10 шиллингов/месяц: конец XVI века
Стоимость 7 книг – 5 фунтов: 1479 год
Стоимость 126 книг – 113 фунтов: 1397 год
Стоимость аренды книги - 1-5 пенсов за pecia.

http://medieval.ucdavis.edu/120D/Money.html

Но помимо платы за обучение нужно было платить еще и за жилье, питание, одежду, книги и канц.принадлежности (в т.ч и свечи)))
А еще были платными экзамены на степень - вот они были дороги. И чем выше степень, тем выше плата. А помимо этого будущий бакалавр (низшая степень) должен был проставиться на угощение другим бакалаврам ))
Ну и от подарков на праздники преподаватели не отказывались.

Так что обучение было дорогим удовольствием.
И, возможно, не круглогодичным, а с некоторыми вакациями между триместрами.

Понятие household – дом, хозяйство – было ядром семейной жизни во всех классах европейского общества. Household включал гораздо больше людей, чем «дом» или «семья» в нашем нынешнем представлении; помимо родителей, детей и прочих родственников, проживающих под одной крышей, в него входили также слуги, подмастерья, в благородных семействах – оруженосцы, воспитанники и т.д. Повсюду, от королевского замка до самых скромных крестьянских хижин, помимо непосредственных членов семьи, в доме могло проживать то или иное количество родственников разной степени удаленности, а также некоторое количество слуг и иждивенцев. (Для средневековой Англии, впрочем, было менее характерно создание семьи типа итальянского клана , когда в одном непомерно разраставшемся за счет пристроек доме могло проживать до нескольких десятков родственников. Средневековая крестьянская семья в Англии, по преимуществу, нуклеарная; старики родители, по свидетельствам документов, поставив на ноги детей, предпочитали жить отдельно, пускай и неподалеку, и заботиться о себе, пока были в силах это делать. Да и сын, женившись, не возвращался под отчий кров, а в большинстве случаев возводил для своей семьи отдельный дом. Только в случае крайней бедности – при отсутствии земельного надела или возможности построить хотя бы небольшой домик с глинобитными стенами – в одном деревенском доме могли стесниться три-четыре поколения.)

скрытый текстЗачастую «домочадцев» объединяло с «чадами» слово children – так могли назвать и мальчика-оруженосца, и двадцатилетнего подмастерья, и взрослого слугу. В большинстве словарей говорится, что этим словом обозначали «молодежь благородного происхождения», но документы и тексты (в частности, сборники стихотворных наставлений) свидетельствуют, что его реальное употребление было шире. Children – слово, которое в XIV-XV вв. обозначает молодость не только по летам, но и по статусу; а статус слуги, подмастерья и оруженосца всегда неполноправен и сродни статусу ребенка по сравнению с положением хозяина. Точно так же, как собственными несовершеннолетними детьми, хозяин может распоряжаться слугами и подмастерьями, он вправе контролировать их поведение, устанавливая довольно жесткие рамки (вплоть до запрета выходить из дому куда-либо, исключая церковь), требовать полного повиновения и наказывать за непослушание, сам и через суд – вне зависимости от возраста. Для выхода из статуса children и вхождения в мир взрослых (: полноправных) людей следовало миновать некую условную веху, будь то достижение совершеннолетия (желательное, но зачастую не единственное условие), завершение обучения, вступление в гильдию или посвящение в рыцари. В деревенских семьях, как правило, достижение совершеннолетия и вступление в права наследства знаменовали собой превращение ребенка во взрослого человека; в городах эта фаза могла быть отсрочена надолго – в XIV-XV вв. подмастерье, поступивший на выучку в 15-16 лет, мог стать мастером и получить право завести семью, распоряжаться собственным имуществом и т.д. не ранее чем к 25 годам, а то и позже. Те юноши и девушки, которые поступали в услужение на время (например, чтобы скопить денег к свадьбе), по истечении срока контракта избирали себе другой род занятий (торговля, ремесло, сельское хозяйство) и переходили в число «самостоятельных» людей. Для слуг, по каким-либо причинам лишенных возможности когда-либо выйти за рамки этой сферы и заняться чем-то еще (торговлей, ремеслом и т.д.), положение children становилось пожизненным – не только в юности, но и в зрелом возрасте они полностью зависели от хозяев и от условий контракта. В первую очередь это, конечно, справедливо для профессиональных («пожизненных») слуг, трудившихся в небогатых семьях, деревенских и городских; слуга в знатной семье мог достичь значительных высот.

В благородном household – в замке или в поместье – мужчин было значительно больше, чем женщин. К концу средневекового периода это соотношение приблизительно выровнялось, но в XI-XIII веке «женская часть» в благородном доме состояла из хозяйки, ее дочерей, камеристок и, как вариант, еще нескольких прислужниц более низкого ранга (например, носивших воду для мытья). «Мужскую» же часть населения, в значительной мере, составляли люди, исполнявшие чисто военные функции (привратники, рыцари, оруженосцы, наемники, составлявшие замковый гарнизон). Многие из них, помимо военных, выполняли и административные обязанности. Кроме них, были также слуги, отвечавшие за разные сферы хозяйственной жизни (управляющий, казначей, эконом, конюший, свечник и т.д.). Впрочем, чем выше был статус хозяина, тем больше было шансов, что обязанности такого рода также выполняли лица благородного происхождения, нередко из числа аристократической молодежи, присланной для «завершения образования». Наконец, на нижнем уровне замковой иерархии находились слуги попроще, зачастую нанятые в окрестных деревнях для черной работы – они рубили дрова, таскали воду, чистили котлы, выгребали навоз и т.д.

В богатейших семействах, способных позволить себе максимально полный штат прислуги, «служебная лестница» выглядела так:

- во главе иерархии слуг стоял управляющий (стюард, сенешаль, мажордом), который отвечал за все хозяйственные дела в пределах household

- о личных удобствах лорда и его семьи заботился камерарий (chamberlain), или постельничий. В его обязанности входило обустройство личных комнат хозяев, а также забота об их гардеробе и всякой домашней утвари (иногда этим занималось отдельное лицо)

- приблизительно ту же власть в пределах замка, что и управляющий, имел конюший (marshal). Он отвечал за состояние конюшен и лошадей, а также зачастую играл роль блюстителя дисциплины среди слуг.

У всех этих высокопоставленных служителей были многочисленные помощники (лакеи, грумы, пажи) – зачастую подростки или молодые люди.

Конечно, средневековый household не мог обойтись без «подразделения», заведующего доставкой, приготовлением и хранением еды. (Следует помнить, что нужно было не только кормить постоянных обитателей замка или поместья, но и регулярно устраивать пиры.) Замковая кухня разделялась на pantry (кладовую, где хранились не только хлеб, сыр, специи и т.д., но и столовые приборы), и buttery (винный погреб, содержавший, кроме вина, также эль, пиво). Этими «подразделениями» заправляли хлебодар (pantler) и виночерпий (butler), соответственно. В зависимости от размеров и финансовых возможностей семейства эти должности могли совмещаться. Королевские дворы, разумеется, повторяли хозяйственную иерархию дворянских households в увеличенном масштабе, с той разницей, что исполнители хозяйственных должностей при королевском дворе в то же время помогали в управлении королевством, будучи приближенными и советниками государя. Сенешаль, конюший, виночерпий, камерарий, управляющие – все это были аристократы высокого ранга, обладавшие значительной властью и активно пользовавшиеся своим положением при дворе. (Так, родовое имя шотландской династии Стюартов вполне ясно намекает на род занятий их предков – steward, т.е. управляющий.) С течением времени должности при королевском household становятся не более чем почетными назначениями, распределяемыми среди знатнейших семейств или передаваемыми по наследству; хозяйственные обязанности, налагаемые на носителей этих званий, постепенно сокращались – как сокращалось и количество реального политического влияния в их руках.

В крупных дворянских household встречались и такие, более частные, должности (к сожалению, не всегда для них есть адекватный вариант перевода):

- ewer - подавал воду для мытья рук лорду и его гостям в пиршественной зале

- cupbearer – подавал вино и эль

- carver – нарезал мясо и прислуживал за хозяйским столом

- sewer – прислуживал за столом гостям

- almoner – читал предобеденную молитву и распоряжался раздачей остатков бедным

(Все это, разумеется, не считая шутов, музыкантов, жонглеров и т.д., которые также могли входить в штат замковой прислуги.)

Даже в самых скромных домах можно было найти одного, а то и двух слуг. Это могли быть слуги, приходящие на несколько часов в день (например, для уборки), или поденщики, или же полноправные члены household, которые жили под одним кровом с хозяином. Варьировались и их обязанности – в городе слуги и работники помогали в лавке и в мастерской, в деревне трудились в поле, ну и, разумеется, повсюду они выполняли разного рода домашнюю работу. Хотя некоторые становились слугами пожизненно, для многих, напротив, это была временная стадия: юноши и девушки из малообеспеченных семей на несколько лет нанимались в слуги, чтобы скопить немного денег (или заработать на приданое), приобрести необходимые хозяйственные навыки, обзавестись полезными связями и вообще усвоить принятые в обществе нормы поведения. Все это было необходимо для дальнейшего гладкого вхождения во «взрослый» мир. Пожизненно слугами, как правило, оставались те, кто не мог рассчитывать на статус полноправного гражданина, члена гильдии и т.д. – в первую очередь, пришлые (чужаки в городе) и самые бедные, не имевшие ни средств для дорогостоящего обучения ремеслу, ни жилья, ни какой-либо собственности. Слуги «низшей категории» могли работать как за жалованье, так и исключительно за кров, стол и одежду.

Дети из бедных семей порой поступали в услужение в весьма раннем возрасте (начиная с семи лет), однако большинство хозяев все-таки предпочитали слуг постарше, что логично – от подростка можно ожидать большей ответственности, да и проворства, чем от ребенка 6-7 лет. Гораздо чаще встречались юные слуги десяти-двенадцати лет от роду. Разумеется, их обязанности были вынужденно ограничены возрастом и силами: им редко поручали тяжелую работу или дела, требующие изрядной ловкости. Хозяин, принявший в дом слугу-подростка или ребенка, неизбежно должен был дождаться, пока тот научится работать; иными словами, маленький слуга начинал с самых простых дел. Мальчики служили помощниками конюхов, посыльными, младшими лакеями, привратниками, а девочки горничными, няньками, судомойками. В кухне могли работать дети обоего пола. Пройдя минимальное обучение, подростки помогали в мастерской, особенно если хозяева занимались красильным ремеслом, ткачеством, пивоварением (во всем этом трудно обойтись без лишних рук); в деревнях они обучались ткать, молоть зерно, печь хлеб, подковывать лошадей, ну и, разумеется, выполнять сельскохозяйственные работы. Слуги были связаны не менее жесткими условиями, чем подмастерья – зачастую в заключаемых ими контрактах точно так же указывался оговоренный срок, раньше которого они, без чрезвычайных на то причин, не имели права покинуть хозяина. Заключение контракта, где оговаривались жалованье, срок службы, предоставляемые условия и т.д., происходило официальным порядком; впоследствии хозяин мог через суд требовать возмещения издержек, если слуга был небрежен или вороват. Но и слуга, в свою очередь, мог воззвать к справедливости, если подвергался жестокому обращению, если ему не платили в срок, если отказывались предоставлять еду и одежду и т.д. Иногда слуги предпочитали попросту сбежать, чем начинать тяжбу; однако судебные документы свидетельствуют, что в принципе обращаться в суд было регулярной практикой – и хозяева, и слуги прибегали к помощи властей с просьбой разрешить спор, если его не удавалось уладить своими силами.

В аристократических домах встречались слуги более высокого происхождения, особенно среди лакеев, камеристок и прочей «личной» прислуги. Подобные обязанности могли выполнять подростки, принадлежавшие к тому же сословию, что и хозяева, или же люди, принадлежавшие к джентри и среднему городскому классу. У таких слуг даже бывало университетское образование. В XV веке в Лондоне и в других крупных городах в широком обиходе были сборники наставлений, предназначенные для более «утонченной» прислуги Не только знать, но и городские чиновники и богатые купцы предпочитали нанять слугу, который мог бы выполнять деликатные обязанности с сугубой аккуратностью и тактом.

Нередко младшие братья и сестры поступали в тот же дом, где служили их старшие родичи. Когда старший брат или сестра продвигались по служебной лестнице, младший отпрыск мог занять их место. Также нередко бывало, что слуг брали из числа родственников: например, преуспевающий городской торговец мог принять на службу детей своего брата или кузена, проживающего в деревне. Домашние слуги почти всегда проживали под одной кровлей с хозяевами; не предоставить слуге кров, после того как он был обещан, считалось серьезным нарушением условий контракта. Разумеется, совместное проживание могло привести как к созданию крепкой взаимной привязанности, так и к крупным злоупотреблениям. Нередко хозяева и слуги, особенно близкие друг другу по возрасту и статусу, становились друзьями на всю жизнь; однако, бывало и так, что хозяева злоупотребляли зависимым положением слуг. Иногда случается столкнуться с утверждением, что оказание интимных услуг по умолчанию входило в число обязанностей молодых служанок; вряд ли это соответствует действительности, и, во всяком случае, служанка была вправе обратиться в суд, если считала себя обиженной. Контракт гарантировал повиновение слуги хозяину, но не отдавал его в рабство и гарантировал некоторую защиту от злоупотреблений. Разумеется, случалось, что служанка становилась сожительницей хозяина или его сына, если это сулило ей известные льготы на протяжении всего срока службы или, как минимум, избавляло от притеснений – а иногда делалась даже полноправной хозяйкой дома.

tal-gilas.livejournal.com/237210.html

Из кн.: Barbara A. Hanawalt. The Ties, that Bound: Peasant Families in Medieval England.
Часть 1.

Старость и связанные с ней нормы и правила предполагали гораздо больше социальной адаптивности и мобильности, чем любая другая стадия жизни. Если при воспитании детей в расчет, в первую очередь, принимались биологические потребности (кормление, одевание, обучение детей базовым правилам выживания), а брак в большинстве доиндустриальных обществ представлял собой биолого-экономическую единицу, то старение было неразрывно связано с социальными и культурными концептами. Основной проблемой для пожилых людей было обеспечить себе относительное материальное благополучие, а также не потерять уважение в своей социальной среде. Крыша над головой, еда и одежда, конечно, доминировали в списке потребностей, но и участие в хозяйственных решениях, непременное участие в общественных и религиозных событиях, гарантия достойного погребения всегда были психологически очень важны. Кроме того, представители старшего поколения хотели гарантировать себе, что заботиться о них не перестанут, даже когда они станут совсем беспомощными.

скрытый текстСтолкновения «отцов и детей» были очевидны в обществе ничуть не менее, чем война полов. Моралисты не только произносили гневные проповеди о неблагодарности детей, но также и предостерегали родителей, советуя им не назначать отпрысков своими душеприказчиками – ведь дети наверняка не исполнят завещания, если им не понравятся условия. «Не делай душеприказчиком ни врача, ни наследника», - предупреждает поэт Роберт Мэннинг в начале XIV в. Судя по всему, между хозяевами и их наследниками действительно существовало некоторое, вполне понятное, напряжение. Как только старик уходил на покой, передавая свое имущество наследникам, ему оставалось полагаться на милость молодого поколения. С точки зрения молодежи – если верить документам эпохи – старики представляли целый ряд проблем. Они работали мало (во всяком случае, несопоставимо с тем, сколько потребляли); они мешали молодым «пробиваться» и, наконец, с эстетической точки зрения оскорбляли глаз. Молодому крестьянину порой приходилось ждать, пока отец умрет или окончательно уйдет на покой, прежде чем самому жениться и зажить собственным домом. Если старик женился на женщине помоложе, он лишал потенциальной жены какого-нибудь парня. Молодые крестьяне, в свою очередь, нередко женились на вдовах старше себя, рассчитывая пользоваться их приданым, и тем самым лишали деревенских девушек возможности выйти за ровесников. Получался замкнутый круг. Таким образом, у молодежи был повод недолюбливать стариков и как социальных конкурентов. Наверное, неудивительно, что те предпочитали юридически гарантировать себе покой и сытость, вместо того чтобы полагаться на культурные концепты почитания отца и матери.

Но насколько серьезной была конкуренция молодежи и стариков в средневековой Англии? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, насколько остро стояла проблема и каким образом старики вписывались в общество. Возраст, обозначенный как «старость» в Статуте о работниках (1351), - шестьдесят лет. «Каждый человек, крепкий телом и младше шестидесяти лет, обязан зарабатывать себе все то, что ему требуется, или же он будет сидеть в тюрьме, пока не найдет себе поручителей». В некоторых церковных источниках стариками (senex) названы люди старше пятидесяти. Но крестьяне, с вероятностью, могли бы не в курсе церковного деления на стадии жизни, и даже писцы в поместных и королевских судах редко использовали слово senex применительно к пожилым людям. Воистину, ни статут, ни книжные термины не могли иметь широкого практического применения, ведь у людей зачастую было весьма смутное представление о собственном возрасте – даты рождения записывались не всегда, и называть свой возраст в официальной обстановке крестьянам приходилось редко. В тех случаях, когда в судебных отчетах назван возраст, он обычно дан «в среднем», нередко с пометкой et amplis («и старше»). Определение человека как «пожилого», как правило, основывалось на его физических данных и общем состоянии здоровья.
Мы, вероятно, никогда в точности не узнаем процент пожилых людей среди населения средневековой Англии, но не следует думать, что, раз средняя продолжительность жизни составляла около 33 лет, то стариков было мало. Такую цифру давала не столько взрослая, сколько младенческая смертность, которая была весьма высока. Анализ костей из средневековых английских погребений свидетельствует, что как минимум десять процентов покойных разменяли шестой десяток.

Если и впрямь десять процентов населения было старше пятидесяти лет, то конфликт потребностей между стариками и молодыми просто обязан был вызвать некоторые трения. Тем не менее, криминальные варианты избавления от чрезмерно зажившегося отца в средневековой Англии встречаются очень редко. Вместо этого либо сами старики, либо их родственники, либо община старались заранее принять меры. Конечно, условия значительно варьировались по степени материального комфорта, но, тем не менее, для пожилых крестьян открывался целый ряд возможностей.

Одним из наиболее популярных вариантов было заключение, так сказать, «пенсионного договора» - именно такие контракты чаще всего фигурируют в документах манориальных судов. В них оговаривалось, что ушедший на покой крестьянин передает человеку, с которым заключен контракт (не обязательно родственнику), право пользования землей и постройками в обмен на пищу, приют и одежду. Нередко такие контракты заключали на смертном одре мужчины в пользу своих жен, чтобы обеспечить им относительно безбедную старость.

В большинстве случаев состарившийся арендатор сам оговаривал условия контракта. Отец мог заключить договор с сыном, прежде чем передать ему семейный надел, или с дочерью, собирающейся вступить в брак. Так, Ричард Ловерд из Нортгемптоншира, как положено, передал свой дом и все имущество лорду; будущий муж Эммы, дочери и наследницы Ричарда, заплатил лорду пять шиллингов за право вступить во владение землей и пообещал, что, женившись на Эмме, он обеспечит ее отца едой и одеждой. В другом случае некий родственник престарелого Ральфа Бимонда вступил во владение его землей, поскольку Ральф был немощен. Ральфу оставались дом и огород; также родственник обещал ежегодно снабжать его одеждой на сумму два шиллинга шесть пенсов, покупать чулки и башмаки, выдавать четыре бушеля хорошей пшеничной муки и четыре бушеля ячменя. Такие договоры могли заключаться и с человеком, который не приходился «пенсионеру» родней. Когда односельчанин Хью занял надел престарелого Саймона, он согласился «заботиться об Элис, жене Саймона, об его сыне и других детях».

Престарелый крестьянин мог позаботиться о жене и детях, зафиксировав свою волю в манориальном суде. Бывало, что к смертному одру являлся бейлиф, чтобы записать пожелания умирающего. Так, Джон Уайтинг в смертный час передал дом и землю Саймону Уэллингу, с условием, что Саймон будет кормить вдову Джона и выдаст ей шестнадцать бушелей ячменя. Еще Саймон должен был держать для нее корову, шесть кур и гуся, а также каждый год обрабатывать и засевать в ее пользу один акр. На одежду для вдовы он должен был тратить три шиллинга ежегодно, а на Пасху покупать ей новую пару обуви. Вдове позволялось проживать в доме покойного супруга, хотя она и не имела там отдельного помещения – ей гарантировались только право беспрепятственного входа, место у очага и постель.

А как же те арендаторы, которые не могли обеспечить себе хорошее содержание в старости, поскольку им нечего было предложить в обмен? Необходимым минимумом для прокормления одного человека считались два-три акра пахотной земли; таким образом, беднякам попросту нечем было привлечь людей, готовых о них заботиться. Крестьяне, владевшие только домом и огородом, зачастую, чтобы обеспечить себе уход в старости, помимо права пользования своим участком, делали добровольного помощника главным наследником. Иными словами, вся домашняя утварь, одежда и прочее движимое имущество отходило человеку, который соглашался заботиться о престарелом бедняке.

Как правило, контракты дают понять, что составляли их с большим тщанием. Завещатели оговаривали все мелочи и ничего не оставляли на волю судьбы. Вместо того чтобы положиться на милость наследников или добровольных помощников в том, что касалось еды, одежды и крова, старики предпочитали обо всем условиться заранее. Иногда в условия входила перепланировка дома, чтобы старика можно было поместить в отдельной комнате (нередко на втором этаже). Иногда для «пенсионера» строился отдельный домик. Так. в 1281 г. Томас Брид согласился выстроить для своей матери дом длиной в 30 футов и шириной в 14, с тремя дверьми и двумя окнами. Кроме того, некоторые завещатели требовали для себя регулярной стирки белья, предоставления им лошади для поездок, топлива, инструментов, садового участка и так далее. Учитывались и психологические потребности – в контрактах часто идет речь о регулярных дружеских визитах к больному, о порядке похорон, о заупокойных службах.
https://tal-gilas.livejournal.com/248611.html

Часть 2
скрытый текстРазумеется, человек, с которым был заключен «пенсионный контракт» (назовем его «смотритель»), мог умереть раньше, чем «пенсионер». В XV в., после Черной смерти, возможность такого оборота событий была весьма велика. Поэтому в контракте порой специально оговаривались, что наследники «смотрителя», в свою очередь, должны будут заботиться о старике. Иногда изначальный «смотритель» решал продать свои права на землю и имущество «пенсионера», и тогда контракт перезаключался. Человек, к которому переходила собственность «пенсионера», продолжал заботиться о нем, если желал владеть его имуществом.
Старики, семейные или одинокие, как правило, предпочитали оставаться на своей земле. Нормой было проживание в одном доме со «смотрителем»; лишь один из десяти престарелых крестьян, в среднем, располагал такой роскошью, как отдельное жилье. Что характерно, только треть стариков заключала контракты с собственными детьми. Точных причин мы не знаем. Во-первых, можно предположить, что средневековые английские семьи необязательно были «родовыми» - иными словами, престарелый крестьянин-завещатель не приходился родней новой главе дома. Во-вторых, в манориальных записях могли фиксироваться, в первую очередь, именно контракты «на стороне», поскольку у родителей и детей в норме были дружеские отношение, не требующие непременных юридических гарантий. Известно, что обеспеченные крестьяне предпочитали все оговаривать в завещаниях, не составляя специальных контрактов, и строить взрослым детям отдельное жилье. Иными словами, в манориальных записях, по преимуществу, представлены контракты, составленные небогатыми крестьянами без близких родственников – или же крестьянами, которые уже распределили свое имущество между наследниками, оставив за собой домик и несколько акров земли.

Положение одиноких стариков вовсе не обязательно было хуже, чем положение семейных – если, конечно, у них была земля, которую они могли предложить в обмен на уход. Среди известных нам «пенсионных» контрактов 36 процентов составлены семейными парами, 43 – одинокими женщинами и 21 – одинокими мужчинами. Преобладание одиноких наводит на мысль, что пенсионные контракты обычно составлялись, когда человек чувствовал, что больше не может заботиться о себе сам, в частности после смерти супруга/супруги. Напрашивается неприятная мысль – бывало ли так, что «смотрители» соглашались заключить контракт лишь для того, чтобы заполучить землю и, может быть, даже ускорить смерть завещателя? Хотя, конечно, нельзя полностью исключить возможность преступных намерений, но процентное соотношение наводит на интересные соображения: больше половины «смотрителей» - достаточно молодые одинокие мужчины. С вероятностью, это были крестьяне, которые ничего не получили от своей семьи – возможно, собственные родители просто не могли обеспечить их – а потому они делались «смотрителями», намереваясь рано или поздно обзавестись собственным хозяйством. Даже в XV в., когда свободной земли было в избытке, «смотрители» предпочитали брать так называемые «семейные наделы», вместо пахотных, т.е., по сути, дом с огородом. Заключая контракт, они словно становились назваными детьми престарелых крестьян и по смерти подопечных могли предъявить на землю те же права, что и прежние владельцы. Таким образом, домик с несколькими акрами земли, считаясь, скорее, семейным участком, нежели арендуемым пахотным наделом, надежно закреплялся за «смотрителем».

Разумеется, знание условий, оговариваемых в контрактах, на самом деле не дает нам точного ответа на вопрос – каков был уровень жизнь деревенских стариков и как о них заботились? Обеспечивала ли юридическая практика, по крайней мере, обещанные им материальные блага? Жалобы на нарушение условий контракта свидетельствуют о том, что мошенники все-таки бывали. Так, в 1286 г. община в Уэйкфилде обвинила некоего Уильяма Вудмауса в том, что он выгнал женщину по имени Молл, с сыном, из ее собственного дома, убил ее собаку и унес десять локтей полотна; также он забрал у Молл плащ и отказался чинить ее жилище, хотя и обещал. В тех случаях, когда общине приходилось вмешиваться, она, как правило, налагала на нарушителя соответствующее наказание. Когда Джон Кейтлин выгнал Елену Мартин из ее дома и сломал его, присяжные велели ему отстроить дом заново, а до тех пор предоставить женщине подходящее жилище. Когда сын нарушил условия контракта, заключенного со своей престарелой матерью, манориальный суд оштрафовал его и вернул женщине землю, воспретив сыну вступать во владение ею, пока мать жива.

Контракт можно было перепродавать из рук в руки. Так, некий крестьянин, умерший в 1415 г., решил оставить жене дом и участок размером в акр – при условии, что она будет до конца жизни заботиться о его немощной сестре. Однако через шесть лет вдова переехала, договорившись с кем-то из соседей, что тот поселится в доме и возьмет заботу о бедной женщине на себя. Однако через год новый «смотритель» также уехал из деревни, перепродав контракт другому односельчанину. Если подопечный был не в состоянии сам отстаивать свои права, деревенская община зорко следила за соблюдением условий контракта; с вероятностью, в случаях вопиющего небрежения или откровенно дурного обращения соседи вмешивались в происходящее.

Когда жены старились, мужья нередко оговаривали их будущность в завещаниях, стараясь обеспечить им безбедную жизнь. В таких случаях чаще всего именно сыну предстояло заботиться о матери. Осторожные крестьяне старались предусмотреть максимум возможных нарушений. Один старик выразил подозрения в адрес сына и официально объявил, что на первый год его вдове следует получить половину урожая, а в последующие годы – урожай с трех акров, равно и «старую лошадь, чтобы отвезти зерно на мельницу». Нередко оговаривались условия проживания; матери и сыну обычно предстояло жить вместе, но, если они не могли поладить, мать имела право получить отдельный домик или отдельную комнату. Еще один крестьянин беспокоился, что его сын продаст дом, и объявил, что тот, к кому перейдет имущество его сына, обязан предоставить комнату жене завещателя, а также кормить ее со своего стола. Некий предприимчивый муж оставил старшему сыну, Джону, семейное имущество, с условием, что Джон будет выплачивать своей бабке четыре фунта в год пожизненно, а также кормить ее, если она пожелает жить с ним; вдове завещателя предстояло жить у второго сына и получать по двадцать шиллингов в год от каждого из троих младших сыновей, как только они достигнут совершеннолетия, а если она не будет довольна содержанием, то может потребовать стоимость своего приданого. Еще один обеспеченный крестьянин, намеревавшийся после ухода на покой поселиться в доме сына, решил вознаградить молодое поколение за доброту: он заранее передал невестке всю домашнюю утварь, которая еще принадлежала ему, и пообещал до конца дней выплачивать сыну на Рождество сорок шиллингов за стол – и столько же за «заботу и труды».

Трудно сказать, до какой степени престарелые крестьяне полагались на родственников, когда вставал вопрос о том, кто будет о них заботиться. Если судить по сохранившимся документам, может показаться, что проживание с детьми или другими родичами отнюдь не было предпочитаемым вариантом. В средневековой Англии престарелый родитель отправлялся жить к отпрыскам, только если больше никто не мог о нем позаботиться. Все средневековые свидетельства дают понять, что это была установленная практика: люди жили самостоятельно как можно дольше (пока позволяло здоровье и т.д.), но даже и потом только треть из них предпочитала переходить на иждивение родственников.

Еще одним вариантом было нанять человека, который приходил бы присматривать за домом старика и вести хозяйство. Так, Томас Кайн, богатый крестьянин, не имевший ни жены, ни детей, оставил деньги некоей женщине, которую обозначил как «домоправительница» (заметим, что при этом у него были двое братьев и сестра). Бездетная вдова Кэтрин Винсент упомянула в своем завещании служанку и «домоправителя». Престарелые приходские священники также часто нанимали помощников и «домоправителей», несмотря даже на то, что в средневековой Англии существовали организации, специально занимающиеся помощью дряхлым служителям церкви.

По большей части, у одряхлевших крестьян не было доступа в госпитали или в монастыри, чтобы провести там остаток жизни и спокойно умереть. Впрочем, они своими силами создавали нечто вроде добровольных ассоциаций, которые оказывали некоторую помощь старым и немощным. Из 507 гильдий, зафиксированных в документах в 1389 г., примерно треть обещала своим членам помощь, буде те заболеют или состарятся. Как правило, эта помощь представляла собой еженедельное пособие и одежду. Впрочем, пособие составляло всего 7 пенсов – этой суммы едва хватало на покупку каравая хлеба в день. Некоторые гильдии оплачивали погребение сочленов, которые были слишком бедны для устройства «приличных» похорон. Судя по всему, гильдейные пособия не предназначались для долговременной поддержки – они лишь помогали продержаться на плаву тому, кто попал в беду, и облегчали последние дни смертельно больным. Но при этом, несомненно, гильдии оказывали психологическую помощь своим немощным сочленам, давая понять, что не бросят их в час нужды. Это важный аспект заботы о стариках. Заметим, что завещатели нередко платили гильдиям благодарностью, оставляя им деньги, зерно, солод, иногда землю. В некотором отношении, гильдия была продолжение семьи: сочлены устраивали общие праздничные пиры, посещали больных, содержали священника или, как минимум, служили мессы за усопших.
https://tal-gilas.livejournal.com/250443.html

О детях в Средние века и об отношении к ним существует множество мифов. Основные точки зрения можно свести к трем:

1. В Средневековье к детям были склонны относиться как к низшим, животным существам или как к несовершенным «маленьким взрослым», которых надлежало поскорее ввести в рамки и «окультурить» (отсюда жестокие наказания и суровая дисциплина, ранние браки, детская одежда, представляющая собой уменьшенную копию взрослой, короткий период детства и т.д.)
2. В Средневековье к детям относились особенно бережно и с любовью, памятуя об их хрупкости и слабости (несомненную роль сыграли высокая детская смертность и культ Младенца Христа).
3. В Средневековье к детям относились равнодушно, памятуя об их хрупкости и слабости J Чрезвычайно высокая детская смертность, буквально, не позволяла родителям слишком привязываться к своим отпрыскам; смерть младенца считалась вполне закономерным событием и не вызывала бурных эмоций.

Как мы видим, мнения историков порой прямо противоположны

скрытый текстТак или иначе, в глазах закона дети совершенно точно не считались низшими существами – за преступления в отношении детей закон карал так же, как и за преступления, совершенные в отношении взрослых (за преднамеренное убийство ребенка – как за преднамеренное убийство взрослого, и т.д.). И ответственными перед законом дети становились задолго до достижения совершеннолетия и обретения полной юридической дееспособности (мальчики в 14 лет, девочки в 12; совершеннолетними оба пола становились в 21 год.

«Дети живут без мысли и без забот. Их легко рассердить и легко порадовать, и они легко прощают...

Дети часто имеют дурные привычки и думают только о настоящем, пренебрегая будущим. Они любят игры и пустые занятия, не обращая внимания на то, что выгодно и полезно. Они считают важными дела, которые не имеют значения, и неважными важные дела. Они больше плачут и рыдают от потери яблока, нежели от потери наследства. Они забывают о милостях, оказанных им.

Они любят разговаривать с другими детьми и избегают общества стариков. Они не держат секретов, но повторяют все, что видят и слышат. Они то плачут, то хохочут, постоянно вопят, болтают и смеются. Вымытые, они снова пачкаются. Когда их матери моют их и расчесывают им волосы, они брыкаются, колотят руками и ногами и сопротивляются изо всей силы. Они думают только о своих животах, всегда желая есть и пить. Едва встав с постели, они уже жаждут пищи».

Такими словами выразил средневековое восприятие детей францисканский монах 13 в., известный как Бартоломей Английский, в своей энциклопедии «О свойствах вещей».

Теория о средневековом восприятии детей как маленьких взрослых частично основывалась на том факте, что в средневековом искусстве дети одеты так же, как взрослые. Но это не совсем верно. На рукописных миниатюрах детская одежда, как правило, проще и короче взрослой. Миниатюры изображают детей за игрой в мяч, в куклы, в солдатики — то есть, за развлечениями, которым дети предавались во все времена .

Хронист Ламберт Ардрский рассказывает о том, что молодая графиня Гвинесс, вышедшая замуж в 14 лет, в первый год брака еще играла в куклы (а потом, видимо, появился ребенок :) ) ). Хронист Гиральд Камбрийский вспоминает, что его братья строили замки из песка (в то время как Гиральд, будущий монах, строил монастыри и церкви).

Что средневековые взрослые смотрели на детей как на взрослых – распространенный миф. Нет ни одной миниатюры, на которой, предположим, дети пашут поле – зато есть множество рисунков, на которых дети заняты играми. Иными словами, старшие сознавали, что дети отличаются от взрослых и что у них иные потребности. Существовал отдельный суд, в котором разбирались дела осиротевших детей и охранялись их права на наследство до достижения ими совершеннолетия. Если дети ничем не отличались от взрослых, почему было не предоставить им самим защищать себя в суде?...

Средневековые педагоги почти сплошь соглашались, что младенческий возраст продолжается до семи лет. В этом возрасте ребенок не способен позаботиться о себе, он нуждается в постоянном родительском примотре. Впрочем, начиная с семи лет большинство детей уже способны выполнять определенные обязанности. Детство продолжалось от семи лет до, как минимум, полового созревания – 12-13 лет (разные авторы расходились во мнениях, когда заканчивается детство и начинается взрослая жизнь). Предполагалась даже некая «третья фаза», когда подросток становится физически зрелым и даже юридически ответственным, но еще не достигает состояния полной умственной зрелости (эта фаза длилась до совершеннолетия и даже дольше).

Обращаться с ребенком как со взрослым значит, в том числе, требовать от ребенка зарабатывать на жизнь и поддерживать семью финансово. В отличие от англичан викторианской эпохи, которые активно использовали детский труд (причем дети 6-7 лет наравне со взрослыми трудились на фабриках и в шахтах), детей в Средние века, как правило, до двенадцати лет не посылали на работу, за которую полагалась бы настоящая плата. У них, несомненно, были свои обязанности – помощь по хозяйству, в лавке, в мастерской, в «приемной» семье – но они не зарабатывали денег и не вносили свою лепту в семейный бюджет; их работа, по сути, считалась не работой, а обучением. Взрослых ролей не возлагали на детей чересчур рано. Обычно лишь после 7-8 лет им поручали различную работу, чаще всего домашнюю: мальчики следили за овцами или гусями, пасли или поили быков и лошадей, подбирали колоски после жатвы; девочки собирали дикие фрукты, приносили воду, помогали готовить.

По крайней мере, современники сознавали, как опасно давать слишком маленьким детям не соответствующие их возрасту обязанности (присматривать за огнем, носить воду, заботиться о младших). Родители старались не оставлять детей без присмотра, даже в деревнях, где старшие были заняты работой почти целый день. Местные судьи обычно с порицанием перечисляют трагические случаи: «Маленький ребенок, оставшись без присмотра, вышел из родительского дома и упал в пруд; двухлетняя девочка, будучи оставлена без надзора, погибла. Мод, дочь Уильяма Бигга, оставили под присмотром слепой старухи, в то время как мать пошла в гости к соседям. Вернувшись, она обнаружила, что ребенок свалился в канаву и утонул. Семимесячного младенца оставили на попечении трехлетнего мальчика. Новорожденную девочку в колыбельке оставили под присмотром трехлетней Агнесс; та заигралась во дворе, а вернувшись, обнаружила, что младенец задохнулся». «Маленькие девочки нередко гибнут, падая в реку, в колодец или в котел, стоящий на огне, - предостерегающе пишет современник. – А из пятилетнего мальчика плохой опекун для грудного ребенка».

Средневековые медицинские энциклопедии говорят о детях отдельно от взрослых, поскольку дети нуждаются в особом уходе. Специальные трактаты – например, сочинение знаменитой Тротулы, преподававшей в 12 в. в медицинской школе Салерно – предписывали особо тщательный уход за новорожденными: в них содержались инструкции, как перевязывать пуповину, купать младенца, устранять слизь из легких и горла. А горе матери, потерявшей ребенка, порой бывало настолько велико, что требовалось вмешательство окружающих: «Одна дама в Лондоне, у которой умерла новорожденная дочь, прожившая всего два дня, так рыдала и вопила, как будто у нее разрывалось сердце. Она уверяла, что хочет сойти вслед за дочерью в могилу, и отказывалась от еды, так что ее пришлось кормить насильно».

Средневековое право также выделяет детей в особую категорию, наделенную личными и имущественными правами, которые в период малолетства требуют опеки. Само понятие малолетства подразумевало уязвимость и потребность в специальной защите.

Разумеется, шлепнуть малыша, который протянул руку к кипящему котелку, порой кажется гораздо более действенным и эффективным средством, нежели разъяснения или брань. В принципе, говоря о жестоких наказаниях детей, следует помнить, что не менее суровым наказаниям подвергались и взрослые. Впрочем, далеко не все воспитатели и наставники считали телесные наказания единственным возможным способом; так, педагог и ученый VIII в., монах Алкуин, в принципе возражал против них, утверждая, что телесные наказания не приносят никакой пользы и лишь отупляют ребенка, и предлагая взамен воздействовать на ученика убеждением и внушением.
Порой воспитательные меры, действительно, могли зайти настолько далеко, что требовалось юридическое вмешательство: так, подмастерья не раз жаловались на жестоких хозяев, которые избивали их по пустякам и даже по-настоящему истязали (одному проткнули руку «каким-то железным предметом», другому сломали палец и т.д.). А некая жительница Лондона, к которой в мастерскую зашел поиграть маленький сын соседки и взял из корзины кусок шерсти, так ударила его кулаком по голове, что мальчик умер спустя два дня (заметим, что суд оправдал женщину, признав убийство непреднамеренным и случившимся в результате вполне законного желания «дисциплинировать» расшалившегося ребенка). Впрочем, за тем, чтобы «педагогическое воздействие» не сделалось чрезмерным, наблюдали не только власти, но и самые обычные люди. Так, соседи вмешались, увидев, что на лондонской улице какой-то лавочник бьет мальчишку-водоноса. Последовала потасовка, и мучителя вынудили оставить ребенка в покое. Соседи не знали мальчика, но, тем не менее, вступились за него. Более того, они отвели лавочника в суд и настояли, чтобы тот был оштрафован за причиненный ущерб.

Средневековые родители любили своих детей, в общем, так же, как среднестатистические современные родители. Общество требовало иного воспитания, нежели в наши дни, но это не значит, что родительской любви не существовало. На каждого жестокого родителя, несомненно, можно найти пример родителя нежного и любящего. Миф о том, что средневековые родители не любили своих детей, в том числе, подкрепляется ссылками на то, что мальчиков (реже девочек) из знатных семей весьма в нежном возрасте отдавали на воспитание в чужие семьи (как правило, все же это была не вполне чужая семья, а родственники по крови или по браку). Отправка юных дворян в чужие семьи на обучение и воспитание служила многим целям: так, мальчики приобретали социальные навыки, учились подобающим манерам, ведению дел, усваивали «рыцарские добродетели».
Во-вторых, «приемная» семья могла иметь более высокий статус, нежели родная, - в таком случае, мальчик имел шанс изрядно продвинуться в жизни. «Приемная» семья становилась фактически второй родной; создавались необходимые связи, расширялся круг полезных знакомств. В-третьих, образованные люди и представители церкви поощряли родителей отдавать детей на воспитание, памятуя о том, что в кругу чужих дети ведут себя иначе, нежели среди родных; родители, из любви к детям, зачастую не в состоянии воспитать своих отпрысков в должной строгости. Если ребенок в раннем возрасте не научится смирению и послушанию, он, скорее всего, не станет порядочным взрослым и в конце концов попадет в ад за свои грехи. Для девочек воспитание в «приемной» семье было полезно в том смысле, что воспитатели зачастую помогали подыскивать ей мужа и даже снабжали приданым. «Приемная» семья нередко осуществляла опеку, если подопечный терял отца или обоих родителей, не успев достигнуть совершеннолетия.

Дети оставались близки к своим родителям, братьям и сестрам, даже если проводили много времени порознь. Сохранилось немало задушевных писем, адресованных родным и близким. Когда юный Вильям Маршалл, будущий граф Пембрук, отбывал в Нормандию, чтобы стать оруженосцем, он, как сообщает его биограф, горько плакал, расставаясь с матерью, братьями и сестрами.

Взрослым случалось и отдавать жизнь ради детей. Одной августовской ночью в 1298 г. в Оксфорде от свечи загорелась солома на полу. Муж и жена выскочили из дома, но, вспомнив о своем младенце-сыне, жена бросилась обратно, чтобы найти его. Вбежав, «она глотнула горячего воздуха и задохнулась». В другом случае был убит отец, защищавший дочь от разбойников. «Однажды Джон Гарв, грузчик, шел по улице, когда какой-то юноша проскакал мимо на коне полным галопом и сбил с ног ребенка. Джон ухватил коня за уздечку и сказал беспечному всаднику, что надлежит быть осторожнее. Тот в ответ выхватил меч и убил благонамеренного лондонца на месте».

Жены крестьян и ремесленников сами выкармливали своих детей, если этому не мешали какие-то обстоятельства (например, болезнь). Состоятельные же женщины в 13 в. прибегали к услугам кормилиц настолько широко, что приходские священники в своих проповедях пытались противодействовать этой практике, утверждая, что она противоречит как Писаниям, так и науке. Скульптуры в церквах и миниатюры в рукописях изображают Деву Марию, которая кормит Иисуса, но проповеди и притчи слабо действовали на знать, которая продолжала приводить в дом кормилиц, которые не только вскармливали младенцев, но и ухаживали за подрастающими детьми. В семьях с достатком каждый ребенок мог иметь собственную няньку. Выбирая кормилицу, ответственные родители искали чистую, здоровую молодую женщину с хорошим характером и следили, чтобы она придерживалась правильного режима и диеты – побольше отдыхала, хорошо спала, воздерживалась от «соленой, острой, кислой и вяжущей» пищи, особенно чеснока, и избегала волнений.

Средневековые дети не переживали продолжительного периода формализованного взросления, который разработали современные системы образования. К детям относились как к «фактическим взрослым» с момента наступления половой зрелости, о чем свидетельствует ранний возраст, в котором мальчики и девочки считались способными вступать в брак.

Впрочем, браки детей заключались исключительно в аристократической среде, крестьяне и ремесленники этого не делали. Относительно ранний (на наш взгляд) возраст вступления в брак отнюдь не казался таковым в XIII веке – по вполне разумным причинам. Средняя продолжительность жизнь крестьян составляла 45-50 лет, у людей состоятельных – лет на десять больше. Женщины обычно переставали рожать в возрасте ок. 35 лет; весьма незначительное количество женщин рожали в сорок и старше. Иными словами, женщина была просто вынуждена взрослеть быстрее и раньше обзаводиться потомством… Девочка знала все, что ей надлежало знать об обязанностях жены и матери, уже в раннем подростковом возрасте. Для юных жен из знатных семей, помимо прислуги, как правило, в доме держали какую-нибудь почтенную матрону, с которой можно было посоветоваться – по поводу беременности, ведения хозяйства, выкармливания детей и т.д. Современники прекрасно понимали, что обязанности жены и матери – тяжкий труд; готовя девочек с ранних лет к роли будущей хозяйки дома, по вступлении в брачный возраст их, разумеется, не бросали на произвол судьбы, как кутят в омут, а, напротив, окружали помощью, советами и наставлениями.
https://tal-gilas.livejournal.com/179498.html

Право мужа наставлять жену было юридически подкреплено – как и обязанность жены повиноваться. Так, в манориальном суде Челгрейва присяжные постановили, что «Марджери Химгейлс потравила чужую пшеницу, а потому пускай муж ее накажет». Закон поддерживал главенствующее положение мужа, и за убийство супруга – хозяина и повелителя – женщина подвергалась наказанию как за измену. Главенствующая позиция мужа, впрочем, несла с собой и ответственность. Он должен был достойно содержать семью и обращаться с женой ласково, а также защищать ее.

скрытый текстМоралисты зачастую заключали свои наставления мужчинам напоминанием, что нет большего утешения в земной юдоли, чем нежная и любящая жена. Насколько мы можем судить по официальным источникам, в XIII-XV вв. семейные разногласия случались значительно реже, чем в XVI веке и позднее – во всяком случае, разногласия, решаемые в суде. Разумеется, мы вправе предположить, что время от времени тот или другой из супругов получал дома трепку в воспитательных целях, а соседи не жаловались, пока ситуация не выходила из-под контроля. Однако то, что мужчине принадлежало доминирующее положение с точки зрения закона – он главенствовал не только над собственной женой, но и над женщинами в целом, являясь, в отличие от них, лицом юридически полноправным – не означало автоматически, что он был вправе использовать свою власть во вред и исключительно по собственному усмотрению. Хотя, разумеется, золотых свадеб было весьма немного, браки, продолжавшиеся двадцать лет, встречались сплошь и рядом, и людям, на много лет связанным друг с другом, просто не оставалось иного выбора, кроме как научиться ладить.

Как обычно в традиционных крестьянских сообществах, первоочередным ожиданием средневековых крестьян, вступающих в брак, было рождение детей, которые рано или поздно начали бы вносить свою лепту в семейный бюджет, а также, в идеале, смогли бы позаботиться о престарелых родителях. Средневековые крестьяне имели, по крайней мере, некоторые представления о процессе зачатия и, возможно, контрацепции; во всяком случае, в низовой литературе роль мужчины нередко описывается достаточно откровенно (в одной из баллад переодевшийся коробейником соблазнитель предлагает девушке «порошок, от которого у девиц пухнет живот»). Разумеется, эти представления в чем-то были мифологичны: так, народное поверье гласило, что близнецы рождаются, если женщина неверна своему мужу. Впрочем, после зачатия роль отца минимизировалась: рождение ребенка было исключительно женским ритуалом. Из комнаты, где происходили роды, мужчин изгоняли. Неудивительно, что в средневековых гинекологических трактатах, составленных мужчинами, нет описания нормальных родов. В лучшем случае, там приводились описания кесарева сечения.

Информация о деторождении содержится едва ли не исключительно в фольклоре. Фольклорные источники отражают запрет на присутствие мужчин у ложа роженицы и тревогу, которую испытывают оба пола при нарушении этого табу. В одной из баллад отец предлагает роженице свою помощь, обещая завязать себе глаза, но молодая мать, вынужденная рожать в лесу, отправляет его за водой и горько сожалеет об отсутствии повитухи. Разумеется, в менее экстремальной ситуации повитуха непременно была рядом с роженицей, как изображено на многочисленных иллюстрациях. Роды были сопряжены с ощутимым риском, особенно если мать была слаба здоровьем или ребенок лежал неправильно. Чем тяжелее проходили роды, тем больше родственниц собирались у одра роженицы. В ход шли не только медицинские, но и символические средства: роды «облегчали», открывая двери, окна, сундуки, комоды… Но, невзирая на все опасности, связанные с деторождением, большинство женщин все-таки выдерживали роды: количество мужских завещаний свидетельствует, что жены – первые жены – в большинстве случаев переживали мужей. В 1550-99 гг. среднее число рождений в семье составляло 6, но, к сожалению, трудно судить о том, насколько эта цифра характерна для более ранних веков.

Помимо рождения и воспитания детей, семейная жизнь, в основном, предполагала для женщины работу в доме, а для мужчины – в поле. Но, разумеется, было в их жизни место и веселью и развлечениям. Как мы уже видели, многие увеселения принадлежали определенному полу или возрасту. Состязания в стрельбе и борьбе и травля быков были развлечениями взрослых мужчин, а перетягиванием веревки или хождением по невысоко натянутому канату могли развлекаться даже и люди старшего возраста. Что характерно, в первую очередь мы располагаем сведениями о типично мужских развлечениях именно потому, что связанные с ними несчастные случаи попадали в официальные документы. Женские развлечения, несомненно, были безопаснее, а потому, к сожалению, оставались за рамками судебных хроник. Женщины танцевали, катались на льду на самодельных коньках и санках, играли в мяч, в шары, в кегли и в кости, зимой - в снежки, отправлялись на лодочные прогулки. Некоторые сельские мероприятия предполагали совместное участие мужчин и женщин – в первую очередь, гильдейные праздники и пиры, на которых присутствовали крестьяне, их жены и взрослые дети. Приходские праздники также позволяли семейным парам развлечься вместе. И, разумеется, соседи тоже задавали обеды, на которые приглашали дружественные семьи. Средневековые супруги вовсе не жили в суровом уединении, без общения с другими парами.

Анализируя крестьянские браки с точки зрения экономической взаимозависимости, юридических предписаний (церковных и светских), фольклорных представлений и реальной практики, мы видим, что современные представления о браке в традиционном обществе зачастую оказываются неверными. Большинство браков не вписываются в зловещую картину «мрачной старины», где жены были рабынями или, в лучшем случае, служанками мужей, а их вклад в семейную экономику считался несущественным. Судебные записи свидетельствуют, что муж и жена вместе сидят за обедом, и, хотя именно жена ставит еду на стол, она не ведет себя как служанка и не стоит за спиной у мужа, пока тот ест. Муж и жена рядом идут по дороге, обсуждая свои проблемы, как это делают Марджери Кемп и ее муж. Различные сферы работы и развлечений вовсе не лишают семейные пары возможности вместе предаваться отдыху. Семья в глазах общества – не просто экономическая единица, но также союз, объединенный общественными обязанностями и совместными удовольствиями. Невозможно измерить подлинный «градус» привязанности между супругами, исходя из средневековых свидетельств, но можно сделать вывод, что жестокость отнюдь не являлась нормой, и муж, как правило, стремился обеспечить жену и отстоять ее интересы. Завещания с обеих сторон отражают высокий уровень доверия и теплых чувств.

Классическая патриархальная модель семейных отношений не вполне применима к средневековым английским крестьянам. Разумеется, закон трактовал мужеубийство как измену, но подобные случаи были настолько редки, что этот закон надлежит рассматривать, скорее, как абстракцию, нежели как реальную практику. Раздельные сферы работы у мужчин и женщин отнюдь не принижали значимость женского вклада в семейную экономику сравнительно с мужским и не служили свидетельством того, что средневековые мужчины считали именно так. В народных сказках на тему «Как муж и жена поменялись местами» оба супруга в равной степени жалуются, что работают больше всех. Отец не доминировал в процессе воспитания детей и отнюдь не являлся полноправным владыкой своих отпрысков; в первую очередь, с воспитанием была связана мать, в лучших традициях культа Богоматери.

Мужчина и женщина вступали в брак не ради развлечения и смены обстановки, они не стремились строить идеальную семью, и, даже если их история заканчивалась словами «и они жили долго и счастливо», это, как правило, случалось без какой-либо целенаправленной сознательной работы. Но средневековые супруги, как и современные, не могли позволить себе идти отдельными путями в браке.

Наиболее адекватное слово, описывающее брак в средневековом английском крестьянском обществе – партнерство. Оно было как экономическим, так и эмоциональным. Брак начинался с договора, обрисовывавшего экономическое состояние будущих супругов; традиционное распределение работ гарантировало, что домашнее хозяйство будет эффективно поддерживаться на плаву; необходимость строить планы на будущее (брак детей, сбережения на старость) требовала взаимного участия сторон. Разумеется, не все «браки-партнерства» оказывались успешными. Иногда муж угнетал жену, иногда тот или иной из супругов не оправдывал возлагаемых на него надежд; но исключения были не так уж многочисленны, и идеал оставался неизменным: муж и жена должны дружно налегать на колесо, чтобы брак оказался успешным. Совсем необязательно рисовать мрачную картину средневековой семьи, чтобы доказать, что она стала иной в современный период. И, разумеется, большое количество разводов в наше время не дает оснований для того, чтобы считать современный брак более совершенным по сравнению со средневековым. Скорее, следует рассматривать институт брака как нечто очень подвижное, способное адаптироваться к экономическим и социальным требованиям времени.

Перевод главы из книги Барбары Ханауолт The Ties that Bound: Peasant Families in Medieval England

Отсюда

С заключением брака молодые люди вступали во взрослый мир – мир, где им предстояло растить потомство и совместно трудиться на благо семьи. Но, помимо практических аспектов семейной жизни, люди всех сословий обсуждали и анализировали хороший и дурной брак, перечисляя добродетели и пороки, которые бывают у мужей и жен. Ни одна стадия человеческой жизни не привлекала такого внимания со стороны моралистов, сатириков и просто любителей порассуждать. Детство и старость бледнеют в сравнении с брачными отношениями! Народная мудрость в отношении брака, со всеми его проблемами и теологическим подтекстом, блистательно подытожена Чосером в красочном прологе к рассказу Батской ткачихи. Из уст Алисон сыплются поговорки и изречения, отражающие мужскую точку зрению на женщин, с их слабость, дурным нравом и безграничным коварством…

скрытый текстМы слабы, правда, но господь взамен
Нам даровал коварство для измен,
Обман и слезы…

При исследовании подлинной жизни средневековых семей полезен как фольклор, так и изучение судебных документов. Большинство семейных пар, изо дня в день занятых выживанием, конечно, не располагало досугом для того, чтобы детально анализировать свою жизнь. Добыть хлеб насущный, вырастить достойных детей, избежать болезни и скопить немного денег на старость… большинство пар чувствовали себя совершенно счастливыми, если им удавалось достигнуть всего этого.

В церковной и народной литературе есть две традиции описания брачных отношений, дожившие до наших дней. Одна традиция – это постоянная война между полами, как описывается в прологе к рассказу Батской ткачихи. Женщины в этой войне устрашают мужей и манипулируют ими при помощи брани, слез и измен. Столкнувшись с пороками женщин, мужчина обычно вынужден прибегать к физическому насилию и колотить жену: «Укротить женщину невозможно словами, это можно сделать только палкой, и кто не бьет свою жену, когда она его оскорбляет, тот дурной глава семьи». Бывает, что роли меняются, и жена бьет мужа. Подобные стычки обычно обрисованы комически, с полным сознанием того, что они нежелательны – и не так уж часты. Изображения жен, бьющих своих мужей, разумеется, предназначены для развлечения, а не в качестве инструкции.

Впрочем, призывы к физическому и эмоциональному насилию в культуре изрядно уравновешены советами, выдержанными в русле второй традиции, которая рекомендует взаимное уважение и благонравие. В «Наставлении для приходского священника» (XIV в.) говорится, что священник на исповеди должен спрашивать у прихожан, помогают ли они свои женам в час нужды, и предостерегать их от ссор. Тот же совет повторяется и в назидательном стихотворении под названием «Как мудрый человек учил своего сына». Отец советует сыну не жениться из-за денег, но поначалу разузнать, достаточно ли девушка кротка, учтива и умна. «Если ты найдешь такую девицу, - говорит он, - лелей и не обременяй ее, потому что лучше есть хлеб в мире и покое, чем обед из сотни роскошных блюд, приправленных ссорой». Муж не должен сердить свою жену и называть ее дурными словами, но исправлять ее промахи мягко и справедливо. Он должен принимать сторону жены, если она жалуется, но прежде хорошенько вникнуть в суть дела, чтобы не пожалеть о своей поспешности. Парное стихотворение – «Как добрая женщина учила свою дочь» - словно в зеркале, отражает советы, данные молодому человеку. Девушке не следует с насмешкой отвергать женихов, но посоветоваться о браке с друзьями и близкими. Чтобы быть счастливой в браке, нужно уважать и любить мужа превыше всего на свете, на дурное настроение отвечать кроткими и ласковыми словами. Кроме того, женщине надлежит быть веселой, верной, неизменно выказывать почтение к мужу и твердой рукой управлять слугами. Короче говоря, добродетельная жена отрицает все рекомендации Батской ткачихи, кроме одной – мудро распоряжаться деньгами.

Литература, художественная и «справочная» (дидактическая), зачастую повествует о брачных ссорах и примирениях, но, если нас интересует истинное поведение людей в подобных ситуациях, следует обратиться к судебным записям. Разумеется, нужно относиться к ним с осторожностью, иначе наше внимание в первую очередь рискуют привлечь «яркие» случаи, связанные с прелюбодеянием и физической жестокостью, даже несмотря на то что их количество в процентном соотношении невелико. Вообще, большинство дел, разбираемых в поместных судах, так или иначе связаны с совместной деятельностью мужа и жены. Речь там идет о наследстве, о суммах (merchet), которую платили крестьяне своему лорду за право взять жену, о завещаниях, согласно которым жена оставалась душеприказчицей. Муж и жена работали в поле и дома как единое целое, и в судебных отчетах нередко фигурируют описания того, как супруги сообща занимались своими делами или вместе ужинали, когда случилась какая-то беда. Число брачных разногласий, завершавшихся трагедией, относительно невелико; так, в 1300-1381 гг. в уголовных судах лишь 0.7 процента всех тяжких преступлений – это преступления, совершенные одним членом семьи против другого. Если рассматривать отдельно убийства, лишь в 8 процентах случаев под подозрение подпадали домашние. Хотя во внутрисемейных междоусобицах, дошедших до уголовного суда, насилие действительно преобладает над прочими преступлениями, судебная статистика показывает, что братья чаще, нежели мужья, склонны были решать семейный спор силой или – в принципе – тащить родичей в суд.

Сообщества своими силами пытались ограничивать любителей ругаться и драться, потому что такие люди нарушали мирное существование деревни или прихода. Так, в Уэйкфилде в 1322 г. судья велел Ричарду Чайлду найти поручителей в знак того, что он «вернет жену домой и будет обращаться с ней достойно, честно и учтиво». В других случаях вмешивались родственники жены. Томас Эсхолф подал в суд на Джона де Скоулза, объявив, что они условились, что Джон будет обеспечивать Элен, дочь Томаса, едой и одеждой. Но Джон выгнал ее из дома и избил, так что она больше не могла там оставаться. Джон возражал, утверждая, что Элен ушла, забрав с собой все имущество. В другом случае избитая жена обратилась к брату, прося защиты от буяна-мужа. Брат ворвался в дом и навеки успокоил драчуна ударом топора.

Ревность и неверность также вносили разлад в семью и в сообщество. Моралисты убеждали мужчин и женщин не поддаваться ревности, потому что это верный способ рассориться с супругом. Но, разумеется, изменников наказывали. Так, Уэйкфилдский манориальный суд вызвал Джона Кенварда, который сошелся с Элис, дочерью Саймона из Гепворта, выгнав из дома свою жену. Сообщество сочло необходимым прибегнуть к серьезным санкциям: Джон заплатил крупный штраф – шесть шиллингов восемь пенсов – за неявку в суд. Другой мужчина, обвиненный в сожительстве с женщиной легкого поведения, заплатил сорок шиллингов штрафа. Впрочем, судебные записи свидетельствуют о том, что не только мужчины, но и женщины сбивались с пути истинного. Так, жена Томаса Лэнгсфилда изменила мужу и сбежала из деревни, прихватив с собой имущество супруга.

Супружеская неверность вполне могла послужить поводом для убийства. Джон Эдвин из Уэлда и Эмма, бывшая жена Уильяма Карпентера, а ныне сожительница Джона предстали перед судом в Хантингдоншире по обвинению в убийстве Уильяма. Впрочем, чаще бывало, что муж убивал жену и/или любовника. Так, Роберт Баузерман убил Джона Доти, который явился к нему домой ночью, когда Роберт спал, на свидание с его женой. Проснувшись, Роберт обнаружил, что жены рядом с ним нет; увидев ее в соседней комнате с Джоном, он убил незваного гостя. Давние претензии, усугубленные раздельным проживанием и воспитанием детей, также порой становились причинами преступлений. «Вечером 29 марта 1271 года Уолтер Бедель из Ренхолда пришел в дом своей жены Изабеллы, дочери Рейнольда, и попросил ее сходить с ним в Ренхольд и забрать бушель пшеницы, который он хотел дать ей для пропитания сыновей. Она пошла с ним. Когда они добрались до Долгого луга, Уолтер ударил ее ножом выше левого уха».

Брачные обеты, хотя они и ставились несколько ниже обета целомудрия, было нелегко расторгнуть. В английских церковных судах фигурируют несколько поводов для расторжения брака, но не все с одинаковой частотой. Слишком ранний брак и брак по принуждению достаточно редко появляются в прошениях о разводе – возможно, это свидетельствует о том, что подобные браки и заключались нечасто, поскольку общество, как и церковь, питало отвращение к таким союзам. Расторгнуть брак из-за родства было возможно, но не так просто. Зато двоеженство/двоемужество и наличие более раннего сговора – в ту пору, когда согласие сторон было достаточным условием для того, чтобы брак считался состоявшимся – вели к многочисленным спорным ситуациям и не раз становились поводами для развода.

Наличие предыдущего сговора было весьма распространенной причиной для расторжения брака – или, как минимум, расследования его законности. Церковный суд расследовал подобные дела тщательно и осторожно, потому что, к сожалению, они не раз становились полем для злоупотреблений и мошенничества. Одна из сторон могла заручиться поддержкой третьих лиц, готовых подтвердить наличие предыдущего сговора, и, таким образом, добиться расторжения брака. В одном случае, в Или, Уильям Чилтерн, два года назад обвенчавшийся с Амисией Нен, внезапно объявил, что уже был женат до того и потому его брак с Амисией надлежит считать незаконным, и что он «сделал это со зла». Некто Джоан Сквайр, условившись с Уильямом, подтвердила, что они были женаты на момент заключения брака с Амисией и что от этого союза были дети. Суд аннулировал брак Уильяма и Амисии. Однако вскорости Джоан сама вышла за другого и тем разоблачила свое мошенничество. Суд был вынужден признать свою ошибку и объявить союз Уильяма и Амисии действительным с самого начала.

В случае с внебрачным сожительством суды обычно старались сподвигнуть мужчину и женщину к официальному заключению брака, если только к тому не было препятствий. Зачастую при разборе таких дел в суде пара объявляла, что она уже жената, или же ей предписывалось сделать это как можно скорее. Но, однако ж, стороны могли и проявить упорство. Так, в 1376 году Томас Барбо и его возлюбленная Джоан Сестер предстали перед судом по обвинению в сожительстве. Джоан объявила, что они поженились в прошлом году в Стоурбридже, и попросила, чтобы Томаса официально объявили ее мужем. Но Томас оспорил слова подруги. Он сказал, что незадолго до праздника Крестовоздвижения объявил Джоан, что между ними все кончено. Однако, увидев, что она уходит, он впал в такое уныние, что чуть не покончил с собой. Явившись в слезах к Джоан, он сказал: «Если ты останешься со мной, я буду тебе верен». Джоан ответила, что не прочь остаться. Томас продолжал: «Джоан, я клянусь, что хочу жить с тобой», и Джоан ответила, что она согласна. После этого они стали жить как прежде. В суде Томас утверждал, что не намеревался вступать в брак, а только сожительствовать с Джоан. Суд добился компромисса, вынудив Томаса поклясться, что он откажется от «блудного сожительства» – или, в случае рецидива, возьмет Джоан в законные жены. Через два года Джоан стала женой Томаса. Видимо, он и впрямь не мог жить без нее :).

Вообще характерно, что священнослужители в подобных случаях играли, скорее, роль семейных консультантов, нежели строгих судей, хотя, разумеется, признавали, что некоторые пороки способны сделать узы брака непереносимыми. Показателен случай Роберта Хенденбая и его жены Маргарет, которая обратилась в йоркский суд в 1390 году, прося разрешения разъехаться с мужем из-за его жестокости. Суд посоветовал им попытаться «достичь примирения»: «если помянутый Роберт в будущем станет дурно обращаться с Маргарет и это докажут два надежных свидетеля, тогда помянутая Маргарет вправе получить развод». Суд зачастую требовал, чтобы муж в качестве гарантий примерного поведения в будущем нашел поручителей или внес залог деньгами или имуществом. Конечно, не все споры завершались примирением супругов. Так, Джон Колуэлл и его жена попросили о дозволении разойтись, потому что они «жили в ежедневном страхе за свою жизнь и предпочли бы жить в тюрьме, чем вместе». Им было разрешено жить отдельно, однако суд позаботился о том, чтобы детям Джона было выделено содержание. В плане соблюдения интересов детей характерен следующий случай: Гавиза, дочь Уильяма из Шеррингтона, вышла замуж и получила в приданое некую семейную недвижимость. Затем она оставила мужа и ушла жить к Томасу из Ширфорда. У них родился внебрачный сын, потом еще трое детей. Хотя церковные и светские власти порицали Гавизу (ее безуспешно увещевал даже знаменитый Роберт Гроссетест, канцлер Оксфордского университета и епископ Линкольнский), они не стали возражать, когда сын Гавизы предъявил свои права на материнское имущество в качестве законного наследника. Здесь, конечно, сыграло свою роль то, что у Гавизы не было детей в первом, официальном браке.

В плане достигнутого хотя бы временно компромисса интересен пример знаменитой визионерки Марджери Кемп: после четырнадцати родов она добилась от мужа, донимавшего ее требованием плотских утех, права хранить целомудрие при том условии, что они останутся жить в одном доме, будут есть за одним столом и она выплатит его долги. (Впрочем, в дальнейшем Кемпы все-таки разъехались и жили порознь, пока муж не состарился – тогда Марджери взяла его к себе и ухаживала за ним.)

Что характерно, разногласия свекровей и невесток, столь часто и драматически описываемые в фольклоре, в реальности возникали куда реже. Не в последнюю очередь это было связано с тем, что родители мужа редко жили с ним и его семьей – в большинстве случаев старики предпочитали жить отдельно от взрослого сына, пока у них хватало сил. Ссоры со старшим поколением редко возникают в судебных записях и почти никогда не становятся причиной преступлений. Марджери Кемп, при всех ее семейных сложностях, была доброй и любящей свекровью. Ее сын женился на немке и привез жену домой, чтобы познакомить с матерью, но спустя месяц после приезда скончался. Марджери лично отвезла вдову к ее родне в Германии, сочтя неприличным отпускать молодую женщину в путешествие одну.