День в истории Блогхауса: 20 августа 2019

Сиять не так сильно... Может ли он? Может ли, живущий на полную катушку, чувствующий со всей страстью, не признающий полумер, не ослепить ее, не сжечь... не задушить? Энакин чувствует страх от этих мыслей — страх за любимую, опасение причинить ей боль, пусть даже нечаянно...

...Причинить боль. Он это умеет. Он помнит — все еще помнит. Солнечный свет меркнет, превращаясь в красноватые потоки лавы. Кругом только лава и жар. И внутри — жар. Ненависть поднимается к горлу, выплескивается криком «Лгунья!», рука сжимается сама — в ответ на раздражение, ненависть. Прекрати, заткнись, как ты не понимаешь! Заплаканное лицо Падме, ее нежная кожа под рукой. Пусть он не прикасается физически, он все чувствует через Силу, чувствует, как накинутая на шею девушки невидимая петля затягивается, и в замутненном сознании бьется одна мысль: «она должна быть жива... жива... люблю... жива...», и эта мысль, прорвавшаяся через пелену боли, ненависти, желания все сокрушить, ярости, раздирающей на части, не дает затянуть силовую удавку окончательно...

Лава течет вокруг них, от нее больно глазам... раскаленная добела... нет. Что это за морок? Это арена Петранаки. Энакин верхом на рике. Сердце колотится — отголосок боли все еще чувствуется. Падме без лишних слов прыгает. Энакин чувствует ее объятия, на душе становится тепло и спокойно. Потом, все потом, спокойствие не к месту!

— Дальше? Все, что угодно. Моя миссия еще не окончена, я по-прежнему ваш телохранитель, — Энакин ослепительно улыбнулся. — Но сначала надо убраться отсюда. Желательно всем троим, — под третьим, конечно же, подразумевается Оби-Ван.

Туда, где безопасно, туда, где звезды в ночной черноте — в космос, на корабль, в полет — родную стихию. Туда, где можно чувствовать слияние со всем миром. Падме понимает, она разделит этот мир со мной...

- ...я принес мир в мою Империю, мы можем править вместе, нам не нужно больше скрываться! — экстаз от радости, что он может все — буквально все, сливается с ненавистью к лжецам и предателям, с болью от того, что вся его жизнь оказалась фальшивкой, его идеалы — надуманными и чужими, с ощущением силы и могущества...

...Тишина. Только мерный гул двигателей, который давно уже не замечаешь, и такое же мерное дыхание респитатора. Стены комнаты для медитаций. Что из этого кошмар, а что — настоящее? Все казалось таким реальным. Оно и было реальным. Вейдер не знает, что правда, а что ложь. Его... существование — это тоже в какой-то степени ложь. Его существование — почти мертвое тело, мертвая душа, мертвая маска, которую знает вся галактика, все это ложь, но одновременно и правда, потому что нельзя убежать, нельзя вернуться в тот морок. В белой стене комнаты смутно отражается его усталый взгляд, и жжет от этого взгляда не слабее, чем тогда на Мустафаре. Отражение едва видно, и оно искажено сферической поверхностью, от этого кажется еще более ненастоящим, чем только что пережитое — или вспомнившееся?

— Падме? Ты здесь? — зовет Вейдер. Он знает, что она рядом, чувствует ее, и рад, что никто не слышит этих слов, произнесенных шепотом, почти одними губами. Эти слова — и это время — только для нее.

***

— Энакин? — он глухо повторяет имя. — Энакин давно мертв, Падме. Он умер там, в огне. Я убил его.

Слова падают в пустоту. Это правда — ситх убил джедая, лорд Вейдер убил генерала Скайуокера, влез в его шкуру, сделал своей. Но Энакин... нет. Не Энакин. Вейдер рад, что Падме здесь. Он почти не может улыбаться — пересохшие губы, респиратор, остающийся, даже когда снят шлем. Чуть дернул уголком губ — вот и все выражение чувств, но Падме поймет. Она умная. Она всегда его понимала.

Пара медленных вдохов, респиратор привычно шипит. Вейдер смотрит на призрак жены, оставшейся такой молодой и красивой. Ей бы жить и жить, но увы. Тот, кто в этом виноват, мертв. Чувство горечи и вины, возникшее внутри подсказывает — нет, не мертв. Просто молчит. Просто ждет своего часа. Ждать он умел, тут и говорить нечего... Когда-то он ждал шанса улететь к звездам, потом ждал возможности полюбить, потом — когда исполнятся его не мечты — планы. Вся жизнь — ожидание.

— Я тоже по тебе скучал, — Вейдер не пытается больше улыбнуться — слишком неудобно, но знает, что Падме видит в его глазах отголоски той солнечности, что была раньше у Энакина. Его прошлое говорит через его настоящее с помощью Силы, как иронично. Словно он и правда мертвец.

— Ты просишь прощения, Падме? Ты святая. Это тебе надо было быть джедаем, а не мне, — непривычная идея. Непривычно все — этой фразой он признал прошлое, которое отвергал еще несколько минут назад. Но у его жены намного больше качеств, подходящих для настоящего джедая, это факт. А он сам... Мечущийся в поисках приключений, опаленный своей же силой — и все еще неуязвимый. Почти. Пусть все думают, что действительно неуязвим. Пусть остальным будет страшно. И у него — вот такого — просят прощения? Невероятно!

— Принять мою сторону? Принять Империю? Падме, ты ли это?

Он ни на чьей стороне на самом деле. Ни на стороне Палпатина и Империи, ни тем более на стороне Альянса — вот еще, подрывают государственный строй только. Вейдер мысленно фыркает. Он только сам за себя. Может жить почти мертвецом с мертвой памятью в обществе мертвой женщины — пусть так и будет. Мертвый мир — его сторона. Тогда верно, Падме на его стороне. Эти слова он произносит вслух — почти одними губами, неслышно, но знает, что она поймет, что он сказал. И она его любит? Его — такого — любит? Все еще — любит?

Жжение где-то внутри усиливается, становится смутно знакомым — так бывало, когда хотелось плакать. Но его глаза сухи и ситх все так же сморит в стену на свое искаженное отражение. Проводит рукой по лицу, словно отгоняя морок, и только тогда отвечает:

— Знала бы ты, как я люблю тебя, Падме...