Предыдущая глава
Пожелания счастья обычно обладают чудодейственной силой; когда люди в праздники обмениваются ими, желая друг другу здоровья, благополучия, счастья и радости, идущие от чистого сердца слова обращаются в положительную энергию.
Эта сила в некотором роде является основой удачи и счастья в жизни: говорят, что, когда человека часто благословляют, то его жизнью руководит удача. Противоположностью этому является проклятие: если с языка людей то и дело срываются дурные пожелания, то они притягивают бедствия, и в конечном итоге даже могут навлечь на человека проклятие. Об этом издревле говорили: «Длинный язык до добра не доведёт»
[1] — поэтому старшее поколение учит младшее не болтать попусту, и тому есть разумная причина.
читать дальшеОднако возможности обычных людей сильно ограничены, а потому высказываемые ими пожелания счастья или беды не оказывают зримого воздействия — сколько бы они ни благословляли и ни проклинали друг друга, казалось бы, ничего не происходит. Если же пожелание счастья сходит с уст наделённого божественными силами духа календаря, эффект, несомненно, будет несравним.
Взять, к примеру, Чуньцзе: хоть Сяо Наньчжу ещё не имел возможности убедиться в его силе, он, как-никак, являлся одним из двадцати двух традиционных праздников, так что по божественной силе превосходил подавляющее большинство духов китайского календаря, и его исключительность не подлежала сомнению. Стоило мальчику от всей души произнести эти слова, как высказанное им пожелание счастья окутало болезненного вида женщину ореолом, так что её землистое лицо тут же словно озарилось светом.
Стоявший рядом Сыту Чжан, который наблюдал за этой сценой от начала до конца, не заметил ровным счётом никаких изменений — его мама, напротив, распрямив спину, тут же почувствовала, как в ноющих ногах и руках лучше циркулирует кровь. Но она, как и большинство людей, не стала задумываться над этим, полагая, что ей стало лучше после принятого утром лекарства, и всё-таки не удержалась от улыбки, погладив Чуньцзе по голове:
— Ах, до чего же сладко говорит эта деточка! Стоило бабушке послушать, как её старые ноги и руки тотчас перестали болеть! Чего хочешь покушать на обед? Бабушка всё состряпает! Эй, отец, поди-ка сюда, да поскорее! Чем ты там занят? Тут А-Нань пришёл!..
Услышав, что его зовут, отец Сыту Чжана также неторопливо вышел из комнаты. В этом году ему исполнилось семьдесят пять лет, однако он был вполне бодр духом. При виде вошедшего в гостиную Сяо Наньчжу выражение лица этого сурового на вид старика несколько смягчилось.
— Надо же, А-Нань пришёл! Иди к столу, скоро будем обедать! Слышал, что ты вернулся накануне Нового года — что же сразу не зашёл?
Медленно подойдя к ним, старик сел. Его жена тут же отправилась на кухню, и Сыту Чжан последовал за ней, чтобы помочь. Сяо Наньчжу сперва хотел удержать Чуньцзе при себе, однако негодный мальчишка скорчил ему рожу и, даже не взглянув в его сторону [2], усвистал вслед за пожилой женщиной. Мужчине ничего не оставалось, кроме как сесть рядом с отцом Сыту Чжана, который долго и пристально его разглядывал. Наконец он с улыбкой кивнул:
— А ты сильно изменился в лучшую сторону. Совсем не то, что в детстве, это превосходно!
При этих словах Сяо Наньчжу не удержался от смеха: он сам сознавал, каким мелким ублюдком запомнился тем, кто знал его прежде; до того, как друзья достигли совершеннолетия, старик даже боялся, как бы Сяо Наньчжу не втянул его сына в неприятности. Поскольку их семьи были издавна тесно связаны друг с другом, Сяо Наньчжу нечего было от них скрывать, вот и сейчас он послушно отвечал на все вопросы отца Сыту Чжана. Прежде он утаил от друга суть своей новой работы, однако теперь, когда старик спросил его об этом, Сяо Наньчжу, поразмыслив, честно ответил:
— Да вот, решил продолжить семейное дело, которым при жизни занималась бабушка, теперь его возьму на себя я.
При этих словах отец Сыту Чжана прямо-таки остолбенел от изумления. Храня молчание, Сяо Наньчжу почтительно подал ему чашку чая. Старик сдвинул брови, о чём-то крепко призадумавшись; посидев так немного, он будто пришёл в себя и, окинув Сяо Наньчжу внимательным взглядом, неторопливо произнёс:
— Всё же хорошо, когда есть возможность унаследовать семейное ремесло, ведь если ты им не займёшься, оно не перейдёт к потомкам. Твоя бабушка отдавала своему делу всю себя, многим из нас помогла. А-Нань, если ты и впрямь хочешь заняться этим, пусть Чжанчжан поищет для тебя клиентов по своим связям — ведь нынешние времена совсем не те, что прежде — никто сейчас ни во что не верит, эх, и в наш цигун тоже, держат нас всех за шарлатанов. Чжанчжану сейчас только и остаётся, что заниматься слепым массажем, и то дни напролёт приходится маяться с проверками Управления [3] и полиции, будто мы какие-то смутьяны, которые общественный порядок нарушают...
Брюзгливые жалобы старика вызвали у Сяо Наньчжу улыбку. Его глубоко тронуло то, что все члены этой семьи по-прежнему относятся к нему как к родному.
Когда, отобедав, Сяо Наньчжу распрощался, он, вместо того, чтобы уйти, обогнул дом, направившись на задний двор. Находящийся в глубине переулка дворик круглый год не видел солнечного света, так что в нём обосновались не сулящие ничего хорошего темнота и сырость. Только что за обедом Сяо Наньчжу узнал от Сыту Чжана, что в последние годы ревматизм его родителей всё усиливается, и пришёл к мысли, что это из-за того, что здесь долгие годы не боролись с нездоровой энергией и влажностью.
Оказавшись там, Сяо Наньчжу велел Чуньцзе изгнать с заднего двора всех злых духов. Стоило духу календаря взяться за дело, как все сколь угодно жуткие наваждения были тотчас рассеяны без следа. Поднеся семье Сыту Чжана такой дар на Новый год, Сяо Наньчжу решил, что теперь-то наконец может уйти, чтобы приступить к своим прямым обязанностям.
***
Три дня назад он договорился о встрече с толстяком Цао из страховой компании. Поскольку речь шла о срочном деле, они условились на первый же день нового года. Толстяк Цао лишь туманно намекнул ему на причину, и Сяо Наньчжу интуитивно почувствовал: что-то тут неладно. С таким непростым делом в одиночку определённо не разберёшься, а потому мастер календаря, во-первых, специально подгадал так, чтобы переговоры выпали на Чуньцзе, а во-вторых, подыскал себе ещё одного помощника.
— Давай-ка поговорим о деле. Мог бы ты кое с кем поработать вечером на пару? — спросил он Чуньцзе, не переставая смолить сигаретой.
Казалось, он не вкладывал в эти слова никакого особого смысла, но лущившего фисташки Чуньцзе при этом посетило смутное дурное предчувствие. Он сам не мог понять, что его так беспокоит, ведь обычно его отношения с другими складывались неплохо: не считая некоторых не слишком приятных личностей, Чуньцзе определённо нравился всем с первого взгляда; однако, прикинув в уме, кто из духов календаря был к нему ближе всего, мальчик невольно содрогнулся, выдохнув:
— С кем?
Бросив на него косой взгляд, Сяо Наньчжу с чувством ответил:
— С кем же ещё? С Чуси, разумеется! Он вчера учинил самовольный прогул, исчезнув почти на весь день, так что пусть сегодня поработает сверхурочно. Разве ты его не знаешь? А чё так?
Чуньцзе не нашёлся, что ответить.
***
Когда Чуньцзе был мал, он очень любил Чуси.
В те времена он был блистательным духом-покровителем — ничего общего с нынешним устрашающим обликом. Тогда один вид красных одежд Чуси и его сияющих золотом лат вызывал подъём духа, будто взошедшее на небо божественное воинство [4]. Его величественный и суровый облик приводил малышей Даняня и Сяоняня в невыразимый восторг, граничащий с завистью, заставляя до глубины души преклоняться перед непревзойдённым старшим товарищем. Едва у них выдавалась свободная минутка, братья тотчас бежали на страницу к Чуси-цзюню поиграть, и всякий раз дядюшка Чуси смеялся заразительным смехом, и его глаза сияли подобно солнцу. Он всегда был рад приходу детей, и не только баловал их сластями, но также очень тепло и искренне с ними беседовал, и братья любили его за это всем сердцем.
— Как, ребятишки, опять вы ко мне прибежали?
— Эй, не бойтесь А-Няня! Ну же, он не кусается! Подойди, Сяонянь, погладь его гриву! Он ещё щенок, ему, как и вам, три тысячи лет!
— Я же говорю, Данянь и Сяонянь, не называйте меня дядюшкой, по возрасту я могу разве что зваться вашим старшим братцем...
Воспоминания, в которых этот облачённый в красное мужчина радостно смеялся, словно подёрнулись туманом. Чуньцзе не знал, когда Чуси начал меняться, и всякий раз, думая о об этом, мальчик чувствовал горечь. Хоть он по-прежнему не в силах был с этим смириться, и он, и Сяонянь понимали: тот весёлый дядюшка Чуси, которого они так любили, больше не вернётся.
Их старого доброго Чуси сменил другой, мрачный и нелюдимый. Он больше не был тем, кто отлично со всеми ладил и так любил детей и животных; нынче в его теле остался лишь свирепый безжалостный дух, готовый в любой момент уничтожить кого угодно. Пусть поначалу Чуньцзе отказывался признать это, после того, как он своими глазами увидел, как Чуси убивает, мальчик уже не находил в себе мужества по собственной воле предстать перед внушающим ужас Чуси-цзюнем.
В глубинах памяти отпечатался образ с головы до ног залитого кровью свирепого, будто якша [5], мужчины в красных одеждах, который тяжело дышал, запрокинув лицо. Съёжившись в углу своей страницы, он трясся крупной дрожью. Бледные запястья сплошь покрывали страшные раны, а от стоящего в воздухе тяжёлого запаха крови тут же накатывал неудержимый приступ дурноты. То, как его запятнанные кровью пальцы впились в щёки растерзанного им наваждения, говорило об охватившем его жестоком безумии. В бледном лице Чуси не осталось ни кровинки. Рядом не переставая скулил Няньшоу, который забился в угол, дрожа от страха. Чуньцзе хотел было приблизиться к старшему товарищу, чтобы посмотреть, что с ним, но тут из уголка глаза мужчины стекла алая капля крови, упав на пол. Уставив на мальчика невидящий взор, Чуси-цзюнь выдавил срывающимся голосом, от которого у Чуньцзе защипало в глазах:
— Убирайся… а не то я… убью тебя прямо сейчас.
Примечания Шитоу Ян (автора):
Чуси выйдет на связь в следующей главе, — прошу, оставляйте комментарии, добавляйте в закладки — сегодня почему-то пропали две отметки о добавлении автора в закладки. От этого мне грустно, плак-плак
Примечания переводчика:
[1] Длинный язык до добра не доведёт 祸从口出 (huò cóng kǒu chū) — китайская поговорка, в букв. пер. с кит. «беды выходят изо рта», аналог русской поговорки «Язык мой — враг мой».
[2] Даже не взглянув в его сторону — в оригинале чэнъюй 义无反顾 (yìwú fǎngù) — в пер. с кит. «долг не позволяет оглядываться назад», обр. в знач. «долг обязывает идти до конца», «моральные принципы не позволяют отступить», также «без колебаний», «непреклонно».
[3] Управление — в оригинале 工商局 (gōngshāngjú) Управление промышленно-торговой администрации (ПТА).
[4] Небесное воинство 神兵 (shénbīng) — в пер. с кит. также «непобедимые войска», «драгоценный волшебный меч», а также так называют парашютно-десантные войска.
[5] Якша 夜叉 (yècha) — будд. демон, кровожадный посланец ада, образно — «чудовище, страшилище».
В отличие от демона-ракшаса, неоднозначный персонаж: якша может быть как безобидным духом лесов и гор, хранителем природных богатств и земных недр, так и подобным ракшасу духом-людоедом, которые, обитая в безлюдных местах, подстерегают и пожирают путешественников.
Следующая глава