Приют в доме двух ведер (Переведено из "Книги Фермоя")

Я продолжаю выкладывать перевод текстов с уже неактивного англоязычного сайта, посвящённого Мананнану. Здесь будет чуть больше пояснений от меня, чем обычно, потому что иначе без литра слёз и страданий не разобрать, о чём идёт речь. Плюс текст сильно искажён рассуждениями о христианском боге, которого там быть не могло. Как и всегда, в посте есть оригинал на английском. Если спикаете, то лучше отмотать до него (правда, там не только английский, особенно в стихах).

___________________________

Приют в доме двух ведер

 

Переведено из "Книги Фермоя".

 

Здесь мы вслух излагаем приключения Туатха де Дананн: победы при Таилтиу и Друим Лигеане дали героям и воинам Эримона военную хватку в разделах территории. Благородный монарх, всемогущий Мананнан, был приведен для решения их [Туатха Д. Д.] проблем. [Думаю, надо пояснить, что за проблемы. Последнее поколение (сыновья Миля), якобы населяющее Ирландию по сей день, победило народ Туатха де Данаан в решающей схватке. Было решено разделить землю между победителями и побежденными, но довольно своеобразным образом. Сыны Миля будут жить на поверхности, а волшебному народу разрешалось остаться, но уйти в холмы. Далее идут названия холмов и имена, кто где селится]

 

Его совет воинам состоял в том, чтобы рассеяться и разместиться по холмам и равнинам. Люди сделали Бодб Дерга и Мананнана своими правителями, а Мананнан распорядился поселить вельмож [богов] в их волшебных жилищах: Бодб Дерг в Сит Буидб на озере Дергерт, надменный Мидир в Сит Труим со светлыми лицами, целеустремленный Ситмалл в Сит Неаннта сияющей формы, Финнбарр Мидха в Сит Мидха с голым верхом, Тадг Мор сын Нуаду в Сит Друим Дин, Абхартах, сын Иллатара, в Сидх Буиде, на прекрасной вершине, и Фагартах в прекраснейшем Ситх Финнабрахе, Ильбреак в Ситх Аэда Ассароэ, Лир, сын Лугайда, в зеленеющем Ситх Финнахаде, Дерг Диансготач в Ситх Клитидхе, и так далее все до единого...

 

Мананнан выделил каждому вельможе особое жилище, а для воинов устроил Фетх Фиадха, Праздник Гоибниу и Свиней Мананнана: так, принцев нельзя было увидеть через Фетх Фиадха [могу ошибаться, но мне кажется, что речь о способности становиться невидимыми для обычных людей], монархи спасались от старости и разложения Праздником Гоибниу [праздник, созданный, чтобы боги могли быть вечно молодыми и красивыми], а Свиньи Мананнана могли быть убиты воинами, но оживали вновь.

 

Мананнан обучил вельмож их строю в Сидх Бруге и тому, как вести себя в своих поместьях, как это делают народы справедливой Земли Обетованной и справедливого Аблаха [Эмайн Аблах, Земля обетованная, Тир на Ног - речь об ином мире, куда уходят души после смерти, чтобы вечно веселиться, пить и играть, пока о них помнят в мире живых. Разумеется, в этом мире все молодые и красивые, и там существует лишь радость без боли, горя и страданий. Идеальный мир с идеальным устройством, и король иного мира - Мананнан Мак Лир. Становится понятно, почему именно его позвали для решения проблем :)]. Вельможи уступили Мананнану, что когда они овладеют своими жилищами, он должен быть над свадьбой каждого дома и над пиром каждого господина, чтобы его устав и должное и закон были над каждой усадьбой [тут раскрывается причина, по которой Мананнан не просто бог иного мира, и не просто один из богов Туатха де Данаан, а один из верховных, главных божеств ирландского пантеона. Кстати, слова "жилища", "усадьба" переведены вольно, имеется в виду, скорее, "владения" в целом].

 

Был в то время еще один правитель, который не был надменным, и имя того воина было Эалькмар. С ним был Кэрбре Кромфлл, сын Сигмы, сына Кэрбре Кромма, другого правителя, а также Аэнгус Ог, сын Дагды[о, Аэнгус! Прекрасный бог любви в Ирландии]. Его дом был в Бруге над Бойном. Знатные люди туата уважают этого дворянина, и он взялся ... организовать пир в его доме и через Бодб Дерга, сына Дагды, послать весточку за Мананнаном и знати его народа, чтобы они отведали этот праздник славы [поясню, что за "знать его народа". У каждого короля есть подданные, которые, в свою очередь, делятся на знатных и не очень, как и в любом другом королевстве. Иными словами, ребята хотели позвать Мананнана и его свиту на пир]. "Но мы знали, что нет недостатка в хороших вещах, - говорили люди.

 

Мананнан как раз совершал обход всех сидхов, которыми владел, и когда Эалькмар услышал, что он в этом обходе... он послал своего приемного сына встретить его и пригласить [это Аэнгус Ог, сын Дагды], и Мананнан отправился... ...на росисто-зеленый берег Бойна... Ассароэ и в Ирлуахайр. Мананнан пришел во главе своих людей.... [в] крепость, и вот как описывалась та крепость: прекрасный бронзовый пол у каждой двери, и на полах серебряные диваны хорошей формы с красивыми столбиками, с фигурными краями и углами, с пунцовыми птицами, сладко музицирующими на углах. Монарх веселился, слушая и веселье юношей, и веселье девиц за их медленным вышиванием, и шум играющих в шахматы. И хотя почти небрежно было доложено о том доме, но... Но вот что: все правители Туата и вельможи Земли Обетованной были там, и не было среди них ни одного принца или лорда, который бы не завидовал и не ревновал к тому дому.

 

Эалькмар, подумав и посоветовавшись, призвал к себе своих слуг и своего главного управляющего (Дичу было его почетное имя) и вот что он сказал: "Идите за меня, мои добрые люди, - сказал он, - в овраги, катаракты и огненные устья рек, чтобы поискать рыбу, птицу и оленину для государя". Дичу пошел вместе со своим добрым сыном Роком, и князья сели за пир. Мананнан сидел с воинами. Бодб Дерг сидел по правую руку от него, Эалькмар - по руку, которая держит щит в каждой схватке, Эачдонд Мор, сын Мананнана, сидел у края дворца, и Абартах - справа от этого благородного, и Сидмалл Ситех - слева от него, и каждый из воинов с тех пор на своем безопасном месте среди товарищей. Аенгус был с прислугой, распоряжался и отдавал приказы, и всевозможные напитки и лакомства раздавались исправно, так что компания была весела.

 

Герои провели так три дня и три ночи, и на исходе четвертого дня Мананнан был вынужден очистить дом, ибо в особняке не осталось ни одного сына матери с искрой сознания, кроме Мананнана и Аенгуса. Он начал спорить с Аэнгусом и говорил следующее: "Это приятный дом, Аэнгус, и я никогда не видел подобных ему, кроме Крутин-на-Куан или Эмайн Аблах, и положение на берегу Бойна на границе пяти провинций хорошее. На твоем месте, Аэнгус, этот дом был бы моим, и я бы вызвал Эалькмара, чтобы он ушел из него. Ты бы получил "удачу и процветание" от своих могущественных друзей, чтобы сделать это".

 

После этого Мананнан снова обратился к Аэнгусу и сказал:

 

"Знаешь ли ты, Аэнгус, что из всех вас, живущих в Туатха Де Дананн, я - вождь ваших королей, старший из ваших воинов, сияющий свет ваших батальонов и повелитель ваших чемпионов, и хотя Эалькмар - твой наставник, но это я - твой наставник в доблести, в ратных подвигах, в магии, и я приемный сын твоего доброго отца, Дагды, и любому ребенку твоего отца, у которого есть богатство, я тоже могу кое-что дать".

"Я рад, что ты это признаешь", - сказал Аэнгус. "По какой причине этот поклонный каирн так называется?"

"Я сообщу тебе, - сказал Мананнан, - и поклянись своим словом, своим малиновым щитом, своим мечом и прекрасными обожаемыми богами, что на этот раз ты последуешь моему совету".

 

Он убедил Аэнгуса своей настойчивостью, ибо тот почти понял:

"Знаешь ли ты, Аэнгус, что не подобает Эалькмару... Не ему защищать форт или создавать поместье и владения. Мы будем сидеть в доме, который был построен ещё перед Эалькмаром, и ты призови его уйти, ибо это принесет тебе удачу и процветание, а ему - несчастье, беду и изгнание. (То есть; удачу, что ангелы пришли от царя дворца и Творца вселенной, удачу, что мы отняли царство Фодла у Фир Болга, удачу, что милезийцы сами снова заняли трон Эйре). Предупреди его, чтобы он не приходил в дом, который покидает, пока огам и столб не соединятся вместе, пока небо и земля, пока солнце и луна не соединятся вместе".

"Бог не выше наших богов", - сказал Аэнгус.

'Есть одна вещь', - сказал Мананнан. "Единый всемогущий Бог способен подчинить себе наших богов-идолов, и они не в силах обесчестить Того, Кто могущественный Господь сотворил небо и землю, и море с чудесами, и сделал вселенную полной".

 

[Тут, если честно, сложно объяснить, что происходит. Во-первых, текст был явно изменён после прихода христианства монахами-переписчиками. Разумеется, ирландские боги не могли рассуждать о Господе, сотворившем небо и землю, т. к. даже не подозревали о его существовании. Пока что я вижу, что Мананнан хочет забрать дом у Эалькмару с помощью Аэнгуса. Посмотрим, что будет дальше :)]

 

"Знаешь ли ты, Аэнгус, - сказал Мананнан, - как были созданы люди?"

"Не знаю", - ответил Аэнгус.

'Я расскажу', - сказал Мананнан. "Единый Бог, о котором мы говорили, создал вокруг себя десять порядков ангелов. Владыка десятого порядка стал презрительным и завистливым в своем уме, и они покинули небесную равнину без причины, и Бог создал человечество. Тех, кто покинул Его землю с презрением, Он превратил в демонов и сделал темницей и тюрьмой для их мучений. Всех, кто исполняет его волю, он приводит во дворец, а всех, кто идет против него, сажает в эту темницу на мучения, и это и есть первопричина творения. Мы не такого происхождения, - сказал он, - но на этот раз действуй по моему совету".

[Опа. Монахи не смогли объяснить, откуда взялись Туатха де Данаан? :D Если их не создал христианский бог, и если они не ангелы, падшие/непадшие, то кто тогда, по их мнению?))]

 

"Это вызывает у меня жалость, - сказал Аэнгус, - ибо удовольствие и честь дома находятся под моим контролем, его прибыль и имущество - мои, и приемные сыновья не будут в почете после меня, если я поступлю так".

"Прекрати это", - сказал Мананнан; "ибо царь благороднее царства, а повелитель - наследника, и управление лучше, чем помощь, и гарантированные средства лучше, чем подачки. Твоя собственная воля лучше, чем воля отца или матери, или просьба к ним из-за их ига".

Это полностью убедило Аэнгуса, и он сказал:

"На этот раз твой совет будет исполнен, о волшебник".

 

Что касается Эалькмара, то он советовался со своими друзьями о том, следует ли готовить обед для короля без тех гонцов, которые отправились искать рыбу, птицу и оленину. По общему мнению, короля не следовало заставлять ждать, а в спиртном недостатка не было. Мананнан явился, принеся с собой предательство гоблинов, и усадьба была приготовлена Эалькмаром для Мананнана, и он вошел в сидх со своими людьми и сел с воинами, и каждый из них с тех пор сидел на своем правильном и естественном месте. Они ели свой ужин и поглощали свою пищу, пока вся компания не стала веселой и жизнерадостной, кроме одного только Аэнгуса, ибо он был болен от страха перед вызовом своего наставника, но все же он предстал перед Эалькмаром в тот момент, когда Мананнан назначил вызов, и произнес ужасное заклинание, чтобы вызвать своего наставника. Он призвал Эалькмара покинуть усадьбу без остановки и промедления. После этого он произнес речь, обращенную к своему наставнику:

 

Эалькмар возник быстро, чудесно, легко, как поднимается

робкий трепетный олень, когда его гонят на холм;

или как поднимается птица-синичка перед ястребом.

 

Эалькмар вышел из усадьбы со всеми своими людьми, мужчинами и женщинами. (И с тех пор, как он был вызван, ни один приемный отец не имел власти от дьявола, ибо если бы все люди в Эйре пытались помешать одному из них, они не смогли бы этого сделать из-за силы этой "удачи и процветания"). Когда Эалькмар вышел на покрытую росой лужайку усадьбы, он посмотрел на свою жену и на своих домочадцев.

"Жалки и несчастны вы сейчас, дорогие люди, - сказал он, - вы не желаете покидать Бойн и усадьбу, и отныне вас ждет великое горе и окончательное безумие. Это коварный Мананнан научил "удаче и процветанию" моего воспитанника с помощью магии и дьявола, чтобы изгнать меня, и горе ему, но это хорошо для моего воспитанника после меня. Клянусь своей судьбой, - сказал Эалькмар, - если бы Аэнгус попросил у меня права на управление поместьем, я бы непременно отдал его ему, не оспаривая".

 

После этого Эалькмар отвернулся, чтобы покинуть это место, а Аэнгус вышел на лужайку и начал с ним серьезно разговаривать. Он пришел, чтобы задержать и остановить его, ибо стыд и раскаяние охватили его. Но его нельзя было задержать из-за силы "удачи и процветания", которые наложил на него Аэнгус. После этого Эалькмар пошел вперед, и не успел он скрыться из виду, как компания ушла. В этот момент Аэнгус увидел, что к нему приближаются управляющий особняком, его жена и прекрасный сын. Они рассказали друг другу свои новости, и управляющий принял защиту Аэнгуса, а Аэнгус сказал ему:

"Оставайся на посту, поскольку ты не прибыл до вызова"; и все управление особняком было поручено ему.

 

Случилось так, что жена управляющего в это время была беременна. Когда Аэнгус узнал об этом, он попросил сделать его приемным отцом, они вместе пришли в усадьбу, и главный управляющий попросил Мананнана о дружбе. Вельможи спросили у Мананнана, где Эалькмар найдет покой.

"Я не знаю, - ответил Мананнан, - и ни один пророк или мудрец в целом мире не знает, а знает один Бог всемогущий".

[фейспалм]

 

Тогда Аэнгус устроил пир в поместье в честь Мананнана и знати Туатха Де Дананн. Когда в конце пира настало время, чтобы вельможи слушали пение... Аэнгус сказал ему:

"Твоя жена беременна, и какой бы ребенок ни родился, я получаю его на воспитание и образование".

"Ребенок любого другого члена Туатха Де Дананн должен получить то же самое", - сказал Мананнан, и так сказали все в целом. Аэнгус предписал благородный брак для всех вообще. Мананнан удалился в свой форт, пришло время, и его жена родила плод своего чрева, прекрасную по форме дочь с копной вьющихся волос желтого цвета на голове, за что ее окрестили и назвали Курког (= кустистый хохолок). Она была отдана Аэнгусу на воспитание и образование, а вместе с ней - дочери других правителей ее возраста.

 

Что касается жены управителя, то она родила в то время дочь, которую назвали Эйтне, и Аэнгус взял ее, как и всех других приемных детей, на воспитание. Для девиц был сделан прекрасный солнечный дом разнообразной конструкции, и они находились там долгое время, получая образование. Ни до, ни после них не было группы женщин столь суровых и столь целомудренных, как эта группа Куркога, и одна из них превосходила всех остальных по внешности, по строгости и по целомудрию - Эйтне, дочь Дику. Не было человека, который, увидев ее, не влюбился бы в нее. Она больше всех девиц понравилась Аэнгусу, и слава об этой компании разнеслась по четырем уголкам Эйре.

 

Дочь управителя была более знаменита, чем все женщины или чем Курког, и вельможи Туатха Де Дананн приезжали из-за репутации этих женщин. Финнбарр Мида приехал из Сидха с голого холма Мида в усадьбу на Бойне, чтобы посмотреть на этих женщин. Его радушно встретили, его кони и колесница были распряжены, и он вошел в усадьбу вместе с Аэнгусом, и они пили и веселились. Финнбарр сказал, что приехал, чтобы увидеть женщин. Аэнгус сказал:

"Что ты выберешь: пойти в дом, где они находятся, или чтобы их привели к тебе?".

 

Финнбарр решил, что женщины должны прийти к нему, и Аэнгус послал весть Курког и ее дамам, и Курког пришла с ними к Аэнгусу и Финнбарру. Финнбарр смотрел на Курког и всех ее женщин. Он пристально посмотрел на Эйтне, дочь Дику, и спросил, кто она, которая устроила грязный беспорядок, и, хотя он спросил, он сказал:

"А, это дочь никчемного управляющего, и я уже почти окрестил ее "грязным беспорядком"".

 

Он процитировал стих:

 

Королевская дочь мюнстерского управителя,

нежный статный лебедь,

женщина из расы, отвратительной для нас.

которая сделала грязный беспорядок.

 

И после этого прекрасное лицо девы побелело, потом посинело, потом покраснело; она ушла, печальная и встревоженная, с мокрыми щеками и раскрасневшимся лицом в свое привычное жилище - солнечный дом. Когда Аэнгус увидел это, он страшно разгневался и чуть не убил Финнбарра и его людей. Но он вспомнил об их дружбе и раскаялся в сердце своем и изменил свое решение.

 

После этого Финнбарр отправился в путь, чтобы покинуть свою радость, находясь в раздоре с Аэнгусом, а его люди советовали ему не разлучаться с братом в раздоре. Финнбарр снова вернулся в усадьбу и вошел в присутствие Аэнгуса и низко склонился перед братом на два колена.

"Почему ты пришёл, о Финнбарр?" - сказал Аэнгус.

"Потому что ты старший и благороднейший, а я младший из прекрасных детей Дагды, потому что каждый преступник должен искупить свою вину".

"Принято", - сказал Аэнгус, и они соединили свои два прекрасных красных рта и тепло поцеловались. Для Финнбарра и Аэнгуса приготовили усадьбу, Курког и ее дамы были доставлены в град, и Аэнгус и Финнбарр сели с принцами. Они посадили Курког между собой, чтобы оказать ей честь, а Аэнгус посадил рядом с собой свою любимую подопечную, то есть Эйтне, дочь Дику.

 

Не было недостатка ни в еде, ни в лучшем питье, и не было среди них никого, кто не был бы весел и доволен, кроме одной только Эйтне. Не было никого из людей Финнбарра, или Аенгуса, или Куркога, кто не преклонил бы перед ней колени, чтобы обязать ее есть, а она не соглашалась. Финнбарр пировал в форте три дня и три ночи. На третий день они распрощались, и Финнбарр уехал в Кнок Медха нежной красоты.

 

Что касается Эйтне, то она семь дней и ночей не прикасалась к еде и питью, и если бы все мужчины Ирландии приказали ей есть или пить, она бы не стала, и не было в мире такой еды или питья, о которой бы не спросили деву, может ли она это есть, и когда они настаивали, она говорила, что не хочет.

 

Подумал Аэнгус, не выпить ли ей молока коровы Дун, доившейся в прекрасный золотой кубок, коровы, принадлежавшей тогда Аэнгусу и столь уникальной и замечательной, что подобной ей не было ни в Эйре, ни во всем мире, кроме одной другой. [Хрена се, может, лучше заставить обидчика извиниться, чем пихать девушке молоко? Я не силен в символизме, возможно, это он и есть]

"Кто подоит ее для меня, Аэнгус?" - спросила дева.

"Выбирай любую женщину в доме, включая Курког, или моих служанок", - сказал Аэнгус.

"Я сама буду ее доить", - сказала дева.

 

Аэнгус сказал:

"Хорошо. Ты исполнишь свое же желание", - и корову привели к Эйтне, чтобы она подоила ее с лопаточкой из особого шелка и с прекрасным золотым кубком.

Дева омыла свои острые белопалые руки с коричневыми ногтями, подоила корову, не откладывая, и после этого они с Аэнгусом пили молоко. В каждый час общей трапезы корову приводили к деве доить, и это молоко было ее пищей и питьем. Если бы к деве принесли всю еду в мире, она не выбрала бы ничего, кроме доения коровы Дун.

 

Однажды, когда она доила корову Дун, она спросила Аэнгуса:

"Как ты нашел Дун или она была [принесена] в усадьбу ещё Эалькмаром?"

"Это ты узнаешь", - ответил Аэнгус. "Я отправился в путешествие с Мананнаном на восток за море, пока мы не достигли Золотых Столбов на Востоке. Мы отправились оттуда в Индию и нашли там чудесное приобретение, подобного которому мы никогда не находили прежде, а именно: двух коров с витыми рогами, всегда находящихся в молоке, пеструю корову и Дун, и два прекрасных золотых кубка и две блесны из редкого шелка вместе с ними. Мы взяли их с собой в Эйре и разделили наше богатство. Мананнан отдал половину мне, - сказал Аэнгус, - а именно: кубок, корову и спансель, а я выбрал ту долю, которую вы видите, Дун Аэнгуса. Она доится в любое время года, и молоко ее имеет вкус меда, пьянящего вина и наслаждения от хорошей пищи. Так я получил корову Дун".

 

После этого Аэнгус расспросил всех друидов, провидцев, мудрецов и правителей в Эйре, по какой причине дева не ест никакой земной пищи, кроме молока коровы Дун, и ни от кого ничего не узнал. Эта история дошла до Круитина на Куана и Эмайна Аблаха и знати Земли Обетованной, и они были поражены тем, что услышали об Эйтне в Эйре. Мананнан отправил посланников к Куркогу и ее дамам, а также к Эйтне в особенности, чтобы узнать, что заставило ее остаться без еды, и те посланники прибыли в Бруг-на-Бойнн.

 

Аэнгус послал своих приближенных и слуг в Эмайн Аблах вместе с женщинами и Эйтне. Они пришли на лужайку Крутин-на-Куан, и вся молодежь поднялась навстречу им: и Мананнан [со своими вельможами], и его жена со своими дамами, и они сердечно приветствовали женщин, много говоря с ними. Мананнан позвал Курког и Эйтне в уединенное место и сказал Эйтне:

"Правда ли, что ты не ешь никакой пищи?"

"Это правда", - ответила дева.

"Как же так получилось, о дева?" - спросил Мананнан.

"Я не знаю, - ответила Эйтлме, - кроме одной вещи. После оскорбления, нанесенного мне Финнбарром, я не могу есть земную пищу, кроме молока Дун Аэнгуса, выдоенного мною самой в золотой кубок".

"Я сам приготовлю тебе помощь на ночь", - сказал Мананнан.

(Но есть одна вещь. Ещё не было человека больного или нездорового, которого бы он не распознал и не определил, и тот исцелился с его помощью. И не было человека, возненавидевшего еду или питье, которому бы он не вернул его вкус с усердием).

[отсылка на умение Мананнана исцелять]

 

Мананнан отправился туда, где был его главный распорядитель. Пикантные ароматы должны быть положены в каждое блюдо, приготовленное для Эйтне, и Мананнан практиковал все свои силы на них. Он пришел с дамами поместья в град и ... всякой еды и аромата было принесено им. Ничего не добился тот заговор... ...чтобы заставить Эйтне попробовать, и все, кто там был, удивлялись, что Мананнан не может заставить деву попробовать еду или питье. Мананнан удивлялся, что его сила сведена к нулю, и ему казалось постыдным, что кто-то постится в его доме. Он спросил у девы, не выпьет ли она дойку Крапчатой коровы, и она сама или какая-нибудь другая женщина подоит ее в золотой кубок, как в Азии, откуда их принесли (речь о Дун и Крапчатой). Кубки и лопатки, которые предназначены для доения, и корова были дана Эйтне, и служанка доила ее после этого, и ее доение было едой и питьем девы в ту ночь, и она не осталась голодной.

 

"Знаете ли вы, - сказал Мананнан своим людям, - почему дева не ест?"

"Не знаем", - сказали они.

"Я сообщу вам", - сказал Мананнан. "Она не принадлежит ни к народу Аэнгуса, ни к нашему народу. Ибо когда Финнбарр оскорбил девицу, ее демон-хранитель покинул ее сердце, а на его место пришел ангел, и это мешает нам искать ее сердце. Она не поклоняется ни волшебству, ни дьяволу, поэтому пьет молоко вон той коровы, потому что оно было принесено из праведной земли, из Индии" [тут ещё вставка о том, что Эйтне поклоняется Троице, но каким боком тут Троица, я в душе не раздупляю. В общем, Финнбарр осквернил деву своими оскорблениями, и поэтому она может пить только молоко]

 

Курког со своими дамами и Эйтне пробыли месяц и две недели в Эмайн-Аблахе, и она не вкушала в доме никакой пищи, кроме дойки пятнистой коровы. Потом они отправились к себе домой, ибо, хотя велико было веселье и резвость, радость и веселье Эмайн-Аблаха, для Курког это было не так хорошо, чем пребывание в усадьбе на Бойне. Мананнан пытался задержать Курког и повторял стихотворение:

 

О Курког, чистой красоты, не медли оставаться.

Твое питание каждый вечер

песни Земли Обетованной.

* * * *

огромного успокоения всех бед.

* * * ее сурового чистого берега с шумными волнами.

* * * *

 

После этого Курког отправилась дальше со своими дамами. Она попрощалась с Мананнаном, его женой и домочадцами и отправилась в Бруг-на-Боинн. Аэнгус вышел им навстречу, приветствовал компанию и спросил о новостях. Он спросил у Курког, какую еду или питье принимала Эйтне, или Мананнан не знает причины, почему она не ест.

"Она не пробовала ни еды, ни питья во время визита, - сказал Курког, - кроме дойки коровы Мананнана. Великая исцеляющая сила Мананнана не смогла ей помочь. Тем не менее он понял причину, по которой она не хочет пробовать еду на острове Мэн"

"Что же это за причина?" - спросил Аэнгус.

'Он сказал, что причиной того, что она не ест пищу Туатха Де Дананн, является один Всемогущий Бог. Когда Финнбарр оскорбил деву, она рассталась со своим волшебством, и ангел пришел на место ее сердца. Он сказал, что это было причиной ее дезертирства, и что она не принадлежит ни к какому другому народу, кроме истинного народа Всемогущего Господа'.

 

Однако со времени Эремона, сына Миля, дева жила так до времени Лаэгайра, сына Ниалла Ноигиаллаха (то есть до того времени, когда Таилгинн пришли в Ирландию). Таков был образ жизни девы в ту эпоху: некоторое время она жила в доме своего опекуна Аэнгуса в Бруг-на-Бойнне и некоторое время в доме Мананнана в Эмайн-Аблахе, и не вкушала она ни еды, ни питья ни в доме Мананнана, кроме доения пятнистой коровы, ни в Бруге, кроме доения коровы Аэнгуса, Дун, и сама доила каждую корову в золотой кубок. Но вот что: вскармливание дома двух кубков превозносилось по всему Эйре Туатха Де Дананн и милезийцами, и называлось оно также "воспитанием дома двух кубков", и это вскармливание превозносится до сих пор и будет превозноситься вовеки.

 

Когда пришел Таилгинн, когда друиды и демоны были изгнаны им из Эйре, и когда все в общине подчинились религии и благочестию, Курког и ее дамы были на лужайке Бруг-на-Бойнн в летнюю погоду. [Дайте угадаю. Сейчас бедную Эйтне исцелят с божьей помощью]

 

Жара и духота одолели дам, и они пошли купаться в Бойне. Когда девам надоело плавать и нырять, каждая из них надела свою одежду и вышла из реки. Эйтне не заметила ухода девиц, и так случилось, что "Фед Фиар" и волшебство покинули эту прекрасную деву, то есть Эйтне [речь о невидимости фэйри]. (Ведь именно благодаря этому фэйри не были видны вначале, а Эйтне не видели до того часа). Эйтне не увидела тогда компании (а все ее видели), вышла на берег, оделась и стала искать их на берегу Бойна и не нашла. Вскоре она увидела ветвистый сад с голубыми кустами, а вокруг него - голую стену кладбища. Дева пошла к этому кладбищу и увидела в дверях церкви седовласого радостного священника с Заветом, и он истово славил Создателя. Дева сразу же приветствовала священника, и он ответил:

"Что привело тебя сюда одну, о дева?"

 

Она рассказала ему о своих приключениях.

"Кто ты, о клирик?" - сказала дева, - "и к какому дому ты принадлежишь?"

"Я из дома Божьего, - сказал клирик, - а Патрик сын Кальпурния - мой господин и наместник. Кто твой народ, о дева?" - сказал священник.

"Я из Туатха Де Дананн, - сказала она, - и до сих пор мой народ и твой - один и тот же".

"Твой приход к нам приветствуется, - сказал священник.

"Если ты из божьих людей, то что за вера у тебя?' - спросила дева.

'Хвала Господу и чтение вслух из этой книги. Если ты из верных Божьих людей, странно, что ты этого не знаешь'.

"Научи меня, - попросила дева, - ибо я никогда не видела подобного. Более того, я бы хотела, чтобы ты учил меня впредь и давал мне урок по каждому стихотворению".

 

Он сказал:

 

Дайте мне его собственную выгоду,

о воин, которому я клянусь служить.

Его подобие для сладости

Я не слышал в Земле Обетованной.

 

Если тебе приятно слышать это,

о прекрасная желтоволосая дева,

то на этот раз ты действительно послушаешь

то, что написано в этой книге.

 

Возьми маленький псалтырь крепко-накрепко,

о беременная священнослужительница Таилгинна.

Запомни все, что в ней написано.

что в ней. Дай.

[понятно, что перевод ужасен, но непонятно, почему вдруг Эйтне стала желтоволосой, хотя желтоволосой была дочь Мананнана, о которой, кстати, больше ни слова не было :D Хотя, может, у Эйтне тоже были желтые волосы? Ху ноу]

 

После этого стихотворения Эйтне склонила голову над книгой и прочла ее без промедления, словно выучила ее с ночи своего рождения. Клирик был поражен тем, как девица читала книгу, ибо если бы у нее были все книги, которые Патрик привез в Ирландию, она бы прочла их без промедления. Клирик полюбил и зауважал ее еще больше. Так они просидели до обеденного часа священника. Затем он встал, взял удочку и пошел к реке, и Эйтне не пришлось долго ждать, пока он не пришел в дом с прекрасным лососем.

"Что ты поймал?" - спросила дева.

"Моя доля провизии от Господа, - ответил священник, - и сегодня вечером я нуждаюсь в ней так, как никогда прежде".

"Что ты будешь есть?" - спросила дева. "Если бы я знала, как ты это делаешь, благородный господин, я бы не брала из твоей доли, а взяла бы жезл и искала бы свою долю у Господа, как ты получил для себя".

"Я пойду сам, о дева", - сказал он.

 

Клирик пошел к реке и закинул удочку. Недолго ему пришлось ждать, пока он не поймал великолепного лосося. Такого лосося еще никто не видел. Он отнес его к деве, и это был подвиг - донести его от реки до церкви. Он положил лосося на землю, после чего почтительно поклонился деве и сказал:

"Ты действительно одна из Божьих людей, о дева, - сказал он, - и пусть моя душа будет под защитой твоей души".

Затем священник сел и стал колоть рыбу, пока она не была готова, и они ели икру, и мясо, и каждый кусочек был вкусен как мед. Потом он приготовил постель для девицы и другую постель для себя, и они долгое время делили все по справедливости, в согласии и единодушии.

 

Но что касается компании дам: они покинули Эйтне и не могли ее найти. Они с грустью подошли к Аэнгусу и робко рассказали ему о потере девы. Аэнгус сразу же отдал приказ, ему привели его коня, и Курког отправилась с ним на поиски. Аэнгус отправился к Рос Дигхайру, и тот обыскал все крепости в Эйре в поисках девы, и не нашел ее, и пришел к берегам Бойна, и искал ее. Пока они были там, они увидели ораторий и жилище и приехали прямо напротив, на дальний берег реки. Эйтне посмотрела на всадников и узнала Аэнгуса, Курког и их спутников. Клирик принес ей еду, а также и себе, на стороне возле плотины девы, и, хотя он смотрел, он не видел их, потому что "Фет-Фиар" был над ними. Спросил священник у девы:

"Что видишь ты, о дева?"

"Я вижу Аэнгуса, моего опекуна, который ищет меня, и мою подругу, Курког, и домочадцев Бруга, и ее дам. Напрасны будут их поиски", - сказала дева. '

"...если на то будет воля Божья", - сказал священник.

 

Мне дороги ваши всадники.

которых я вижу вдоль синего берега Бойна,

королевская надменная компания.

Не было там ни раздоров, ни бедствий.

Радость компании

Аенгус Ог, сын Дагды,

всадник, мореплаватель.

Приятные домочадцы прекрасной Брюг

воинственны, ранимы, доблестны.

Печальный и скорбный отрок

будет имя Аэнгуса ночью.

Женщины светлоокого Бруга

не находят покоя от поисков,

а мой товарищ Курког

не перестает оплакивать меня.

Охранять ее было долгом всех.

С того дня, когда меня дразнил

Финнбарр, брат моего опекуна,

Я не буду ждать Мананнана

ни благородного Илбрека, ни Сигмалла.

Я благословляю того Финнбарра.

через которого пришла ко мне любовь к Богу,

и речь длинноволосого.

которая посрамила меня в тот день.

Я не стану ждать Абхартаха, который противостоял Бодхбу с его оружием.

Его религия - щит, который должен быть воспет.

* * * *

Сопровождение в этом путешествии

никто из Туатха Де Дананн.

Мое тело Иисусу и моя душа.

Приветствуем прибытие Таилгенна.

которые пришли в Эйре из тисового дерева.

Без этих страданий

смерть с ним была бы еще сладкой".

 

После этого стихотворения священнослужитель взмолился Господу, чтобы Патрик пришел утешить и поддержать его, опасаясь, что девицу заберут у них против ее воли. Господь даровал клирику получить его праведную молитву, так что в тот же миг Патрик пришел со своими клириками к дверям оратория, а Аэнгус - на другой берег реки. Тогда Патрик спросил у священника историю девицы, и между ним и Аэнгусом начался спор о ней, так что Аэнгус спросил:

"Отпустишь ли ты ко мне мою подопечную, о священник?"

"Эта девица не твоя подопечная, - сказал Патрик, - а подопечная Бога творения, хотя она была одолжена тебе своим отцом".

"Я вменяю девице способность решать самой, - сказал Аэнгус, - если она считает, что ей выгодно прийти сюда, то пусть идёт. А мне не хватает силы Господа".

'Я боюсь, что ты ошибаешься, - сказал Патрик, - и хочу дать тебе совет. Я не боюсь твоего вмешательства в праведное дело".

"Что за совет?" - спросил Аэнгус.

"Поклоняйся истинному Всемогущему Богу и сторонись суетных богов, встань во имя Троицы, измени свое имя и уйди от мучений".

"Не для этого мы пришли из нашего дома", - сказал Аэнгус. Затем он пришпорил своего коня у реки и удалился с грустью и печалью, и его подопечные поняли его нежелание. Он прочел стихотворение:

 

Вернемся мы в печали. О Эйтне, с прекрасной стройной головой,

прекрасный белый неблагодарный лебедь, [которого я] больше не буду лелеять.

[Поскольку] они забрали ее, бесполезно охранять её, Курког.

...о предательстве с момента расставания я уберу большинство из них.

Раздаются три громких крика, причитания раненого.

отъезд из усадьбы справа от коричневого пастбища на берегу реки.

С этого момента Эйтне больше не будет моим ребенком.

О хозяин Земли Обетованной, хотя это и тяжко для нас, давайте сделаем это.

Приход Таилгенн на эту землю - мое несчастье (я не скрываю этого).

Я покидаю её. Но, хотя это тяжело и сурово, давайте сделаем это".

 

После этого Аэнгус и его домашние подняли страшный плач, оплакивая Эйтне. Когда Эитне услышала, как плачут люди Аэнгуса, сердце ее забилось в груди, и с этого момента горе перелилось из одной груди в другую. Она попросила Патрика о крещении и отпущении грехов и получила от него крещение и была названа в его честь. Но вот что: целых две недели деве становилось все хуже и хуже, она молилась Богу и Патрику, который со своими клириками был сильно опечален. Когда Эйтне почувствовала, что смерть ее близка, она отдала свою душу Богу и Патрику и прочла стихотворение:

 

Призовите меня, люди небесные, призовите мою душу своими молитвами.

Я не оставлю Божьих небес ради усадьбы моего опекуна Аенгуса.

Приятен дом, где живут люди Святого Господа.

Его милость будет воспета и неизменное счастье.

 

Пусть женщины Бруга плачут и стенают.

Я предпочитаю плач священнослужителей у моей головы, защищающих мою душу от ада.

Я благодарю Христа детей за мое расставание с Туатха Де Дананн.

Хотя я принадлежу к их роду, я не одна из них. Я верю в Иисуса, великого короля".

 

История о приемной семье Дома Двух Кубков - не безызвестная история.

Все дворяне травянистой Фодлы будут спрашивать о ней.

О Патрикий, сын благородного Кальпурния, защити мою душу от мучений,

Избавь меня от грехов и недостатков, если услышишь мой призыв".

 

После этого стихотворения Патрик взял голову девы на свою грудь и отправил ее дух на небеса, где ее с почестями похоронили. В честь нее названа церковь Ceall Eithne (церковь Эйтны) в Бруге на Бойне. Имя священнослужителя, к которому пришла дева, было Сеасан, шотландский принц и капеллан Патрика. Он не смог вынести отшельничества, потому что там умерла Эйтне, покинул его и отправился в Фид-Гейбл и там вел святую жизнь, так что церковь, названная в его честь, находится там, Клуайн Сезан в Рос Мик Треоин в Фид-Гейбле. До этого это был приятный лагерь Фианны. Таково "Воспитание Дома двух кубков" до сих пор.

 

И повелел Патрик, чтобы никто не спал и не разговаривал во время этой истории, и чтобы она не рассказывалась иначе, как по молитве добрых людей, достойнейших ее услышать, и он предписал много других отличий относительно нее, о которых говорится в этой элегии:

 

Раскопайте вы могилу щедрой Эйтны

в церкви над росисто-зеленым Бойном:

прекрасного отпрыска светлых знаний.

Воинство Аенгуса было огорчено.

Я и Аэнгус, знаток оружия,

пара, чья скрытая тайна не имела себе подобных,

не было на свете

кого мы любили так, как Эйтне.

Я приложу эти благословения

к истории об Эйтне из Финн-Мага:

лучший из детей, лучший из спутников,

ты увидишь, когда будешь спать с прекрасными женщинами.

Если ты будешь повторять "Вскармливание".

отправляясь на корабле или судне

ты будешь идти целым и невредимым. волна или бурун.

Если ты будешь повторять "Питающий".

* * * *

Если ты повторишь историю Эйтны, когда она отреклась от всего.

хорош тот шаг, который ты совершаешь

ты будешь иметь тепло жен и детей.

Повторяй историю о благородной Эйтне.

когда идешь в новую пивную;

там не будет ни склок, ни глупостей

не будет ни склок, ни глупостей, ни выхватывания изогнутого доблестного оружия.

Повторяй богатому королю

историю Эйтне во время разрушения

он не потеряет свой трон, если будет слушать молча.

Если вы повторите эту чудесную историю

пленникам Ирландии.

они будут освобождены от своих оков и тюрем.

Благословенна была душа в прекрасном теле Эйтны.

Тот, кто знает эту элегию.

одержит победу.

Возлюбленной были гладкие золотые волосы

и прекрасный румяный лик

прекрасное пеноподобное тело

и сладкозвучные уста.

Возлюбленной было благородное привлекательное тело

и прекрасное лицо,

прекрасный скромный рот и белые бедра.

 

Пусть ее праздник будет записан в наших песнях

и виден и упорядочен в нашем мире.

Пусть ее тело будет похоронено в этой церкви.

 

[Ну, я в шоке, конечно. С одной стороны, мне понравилось. Было много нюансов, раскрывающих как способности Мананнана, так и характер других персонажей. С другой стороны, много, по моему мнению, лишней информации. Да, понятно, что изначально Аэнгус был описан как предатель, и он предал во второй раз, позволив своему другу оскорбить Эйтне. Но к чему были все разговоры о дочери Мананнана, например? Якобы если там не было бы дочери, то Мананнан не узнал бы о проблеме Эйтне и о поступке Финнбарра? Возможно. В конце концов, Эйтне - просто дочь управляющего, она не знатного происхождения. Опять же, непонятная концовка. Почему Эйтне, если отреклась, умерла от горя? Всё видится как месть или назидание за оскорбление. "Раз вы меня не защитили, то вот вам, отрекусь, уйду к другому богу, а потом ещё и помру от горя, чтоб вам вечно кошмары снились". Самое интересное - как легенда выглядела до переработки священниками-переписчиками? Наверняка основа была такой же - страдания и смерть девы из-за предательства Аэнгуса. Жаль, но этого никто уже не узнает]

_________________________

 

Оригинальный текст:

 

The Fosterage of the House of the Two Pails

Translated from the Book of Fermoy.

Here we give the adventures of the Tuatha de Danann aloud: the victories of Tailltiu and Druim Lighean gave Erimon’s heroes and soldiers a military grip of the divisions of [ire’s territory. The noble monarch, almighty Manannan, was brought to settle their [Tuatha D. D.] problems and councils and his advice to the warriors was to scatter and quarter themselves оn the hills and plains of [ire. The men made Bodb Derg and Manannan their rulers and Manannan ordained the settlement of the nobles in their magic dwellings: Bodb Derg at Sith Buidb оn Lake Derggert, haughty Midir at fair-sided Sith Truim, aimiable Sithmall at Sith Neannta of the shining form, Finnbarr Meadha at bare-topped Sith Meadha, Thadg Mor son of Nuadu at the Sith of Druim Dean, Abhartach son of Illathar at Sidh Buidhe of the fair summit, and Fagartach at most lovely Sith Finnabrach, Ilbreac at Sith Aeda of Assaroe, Lir son of Lugaid at verdant Sith Finnachadh, Derg Diansgothach at Sith Cleitidh, and every single . . . house and place of residence left to the Tuatha De D. Manannan assigned a special dwelling to each noble and made for the warriors the Feth Fiadha, the Feast of Goibniu and Manannan’s Swine: that is, the princes could not be seen through the Feth Fiadha, the monarchs escaped age and decay by the Feast of Goibniu and Manannan’s Swine could be killed by the warriors but come alive again. Manannan taught the nobles their array at Sidh Brugh and to carry оn their mansions in the manner of the peoples of the fair-sided Land of Promise and fair [main Ablach. The nobles conceded to Manannan that when they had possession of their dwellings he should be over the wedding of every house and the feast of every lord so that his statute and due and law were over every mansion.

 

There was another ruler in [in at that time who was not haughty, and Ealcmar was that warrior’s name. With him was Cairbre Cromfll son of Sigma son of Cairbre Cromm another ruler and also Aengus Og son of the Dagda. His home was in Brugh over the Boyne. . . the nobles of the Tuatha De D. to that noble and he undertook. . . charge of a feast in his house by Bodb Derg son of the Dagda to send word to fetch Manannan and to the nobles of his people to eat that feast of report and fame . . . ‘But we knew there was no scarcity of good things’ said the people.

 

But оne thing now: Manannan made a round of visits to every Sidh he owned and when Ealcmar heard he was оn that round . . . he sent his foster-son to meet him and invite him [that is Aengus Og son of the Dagda] and Manannan went . . . оn to the dewy-green bank of the Boyne . . . Assaroe and to Irluachair . . . the light of the mansion opposite Manannan . . . and Manannan came at the head of the hosts.... [to the] fortress and this was the desсriрtion of the mansion: a beautiful bronze floor from each door... [to that] opposite in the mansion, and structures . . . of flndruine оn the floors, and wellshaped silver couches оn the structures with beautiful posts with shapely edges to them and corners, with crimson[?] birds sweetly musical оn top of those corners . . . and it was not . • . the monarch making merry...listening to the.., and jollity of the youths and the merriment of the maidens at their slow embroidery and the noise of chess being played. Howbeit it were almost carelessly done to report . . . of that house though . . . But оne thing: the rulers of the Tuatha and the nobles of the Land of Promise were all there and there was not оne of them prince or lord who was not envious and jealous of that house.

 

Ealcmar took thought and counsel and called his servants and his head-steward to come to him (Dicu was his honourable name) and this is what he said: ‘go for me, my good people’ said he ‘to the ravines and cataracts and river-mouths of fire to seek fish, fowl and venison for the sovereign.’ Dichu went along with his good son, Roc, and the princes sat down to the feast. Manannan sat with the warriors. Bodb Derg sat at his right hand, Ealcmar at the hand that holds the shield in every fray, Eachdond Mor, Manannan’s son, sat at the side of the palace and Abartach to that noble’s right and Sidhmall Siteach to his left, and every man of the warriors from that оn in his place of safety among contemporaries. Aengus was with the attendants arranging and giving orders, and every kind of drink and delicacy was given out correctly so that the company were cheerful and gay.

 

But оne thing: the heroes spent three days and three nights in that manner, and at the end of the fourth day Manannan was obliged to clear the house, for not a mother’s son was left in the mansion with a spark of consciousness except Manannan and Aengus. He began to argue with Aengus and spoke as follows: ‘this is a pleasant house, Aengus, and I never saw its like save Cruitin na Cuan or Emain Ablach and the situation оn the bank of the Boyne at the border of the five provinces is good. If I were you, Aengus, this house would be mine and I would summon Ealcmar to quit it. You would get “luck and prosperity” from your powerful friends to do it.’ He recited the poem. After that poem Manannan addressed Aengus again and said:

 

‘Do you know, Aengus, that of all you of the Tuatha De Danann who are alive that I am chief of your kings, senior of your hosts, shining light of your battalions and lord of your champions, and though Ealcmar be your tutor yet it is I am your tutor in valour, in feats of arms, in magic, and I am foster-son of your good father, the Daghda, and to any child of your father who has wealth I have somewhat also to give him.’ ‘I am glad you admit that’, said Aengus. ‘What is the reason this cairn of worship is so called?’ ‘I will inform you’ said Manannan, ‘and pledge your word, your crimson shield, your sword and the fair adorable gods that you will act оn my advice this time.’ He convinced Aengus by his urgency for he almost understood ‘do you know, Aengus, that it is not fitting that Ealcmar. . . and that it is not for him to defend the fort or establish the mansion and the lordship. We shall sit in the house which he made before Ealcmar and do you summon him to depart, for that will bring to you good luck and prosperity and to him misfortune and adversity and exile. (That is; the luck that angels came from the king of the palace and the Creator of the universe, the luck that we took the kingship of Fodla from the Fir Bolg, the luck that the Milesians took the throne of Eire themselves again.) Warn him that he may not come to the house he leaves till ogham and pillar be blent together, till heaven and earth, till sun and moon be blent together.’ ‘God is not above our gods’ said Aengus. ‘There is оne thing’, said Manannan. ‘The оne almighty God is able to subdue our idol gods and they are not able to despoil Him who is the powerful Lord made heaven and earth and the sea with wonders, and made the universe complete.’

 

‘Do you know, Aengus’ said Manannan, ‘why mankind were first created?’ ‘I know not’ said Aengus. ‘This is the cause’ said Manannan. ‘The оne God of whom we spoke fashioned ten orders of angels round Him. The lord of the tenth order grew scornful and envious in his mind and they left the heavenly plain without cause and God . . . the tenth order of his land . . . and fashioned mankind . . . and those who left His land with scorn He turned into demons and made a dungeon and prison for their torments. Everyone who does His will is brought to the palace and everyone who goes against it is put in that dungeon for torments and that is the urgent cause of creation’ said Manannan. ‘We are not of that origin’ he said: ‘but act оn my advice this time.’ ‘It moves me to pity’ said Aengus, ‘for the pleasure and honour of the house are under my control and its profit and substance are mine, and foster-sons will not be honoured after me if I do this thing.’ ‘Stop that’, said Manannan; ‘for a king is nobler than a kingdom, and a lord than the heir, and control is better than assisting and assured means better than doles. Your own will is better than your father’s or mother’s, or a request to either of them from behind their yoke.’ That convinced Aengus completely, and he said: ‘your advice shall be acted оn this time, oh wizard.’

 

As to Ealcmar: he was consulting his friends as to whether the king’s dinner should be cooked by those messengers who went to seek fish and fowl and venison. It was the general opinion that the king should not be kept waiting for them and that there was no shortage of liquor. Manannan came forth bringing goblin treachery, and the mansion was prepared by Ealcmar for Manannan, and he came into the Sidh with his people and sat with the warriors and each оne of them sat in his right and natural place from that time оn. They were eating their dinner and consuming their food till all the company were merry and cheerful save Aengus оnly, for he was sick with fright at challenging his tutor, yet nevertheless he came before Ealcmar at the cnoment Manannan had arranged for the challenge to be made and wrought a horrible incantation to challenge his tutor. He summoned Ealcmar to leave the mansion without halt or delay. After that speech e recited to his tutor:

 

Ealcmar arose quickly, wondrously, lightly, as rises

the timid flitting deer when chased to the hill;

or as rises the bird-flock before a hawk.

 

Ealcmar went out of the mansion with all his people both men and women. (And since that summons no foster-father but has power from the devil; for if all the people in Eire were trying to hinder оne of them they could not do it by reason of the strength of that ‘luck and prosperity’.) When Ealcmar came out оn the dewy-sloped lawn of the mansion he looked upon his wife and оn his household. ‘It is pitiful and wretched ye are now, dear people’ he said, ‘ye are reluctant to leave the Boyne and the mansion and hence-forward ye will find great woe and final madness. It is treacherous Manannan who taught “luck and prosperity” to my fosterling by magic and devilry so as to banish me, and woe to him, but it is well for my fosterling after me. I swear by my doom’, said Ealcmar, ‘that had Aengus begged the rule of the mansion of me I would certainly have given it to him without being challenged.’ After that Ealcmar left them and Aengus came out оn the lawn and began to talk to him earnestly. He came to delay and stop him for shame and repentance had seized him. But he could not be delayed by reason of the power of the ‘luck and prosperity’ which Aengus had laid оn him. After that Ealcmar went forward and, before he was out of sight, the company had gone. At that moment Aengus saw the steward of the mansion, his wife and his fair son approaching. They told each other their news and the steward accepted Aengus’ protection, and Aengus said to him; ‘remain in office as you did not arrive before the summons’; and the whole superintendance of the mansion was put in his charge.

 

It so happened that the wife of the steward was pregnant at that time. When Aengus perceived it he asked to be foster-father and they came together into the mansion and the chief steward asked for Manannan’s friendship. The nobles inquired of Manannan where Ealcmar would find rest. ‘I know not’, said Manannan, ‘and no prophet or sage in the whole world knows, but the оne God almighty knows.’ Then Aengus held the feast of the mansion in honour of Manannan and the nobles of the Tuatha De Danann. When the time came at the end of the feast for the nobles . . . to listen to singing...Aengus said to him . . . ‘your wife is pregnant and whatever child is born I receive to bring up and educate.’ ‘The child of every other member of the Tuatha De Danann shall get the same’ said Manannan, and so said all in general. Aengus enjoined noble marriage оn all in general. Manannan went away to his fort and the time came and his wife bore the fruit of her womb, a shapely lovely daughter with a tip[?] of curly yellow-coloured hair оn her head, for which reason she was baptized and called by the name of Curcog (= bushy tuft). She was given to Aengus to bring up and educate and daughters of other rulers of her own age along with her.

 

As to the steward’s wife; she bore a daughter at that time and she was named Eithne and Aengus took her like every other foster-child to educate. A beautiful sunny house of varied design was made for the maidens and they were there for a good while being educated. There was never before or after them a band of women so severe and so chaste as that band of Curcog’s and оne of them excelled all the others in appearance in severity and in chastity viz., Eithne the daughter of Dicu. There was no оne who saw her who did not fall in love with her. It is she was most pleasing to Aengus of the maidens and the fame of that company spread to the four corners of Eire. The daughter of the steward was more famous than all the womenfolk or than Curcog, and the nobles of the Tuatha De Danann came by reason of the repute of those women. Finnbarr Meadha came from the Sidh of the bare hill of Meadha to the mansion оn the Boyne to behold those women. He was warmly welcomed, his horses and chariot were unyoked, and he entered the mansion with Aengus and they were drinking and making merry. Finnbarr said he came in order to see the women. Aengus said, ‘which do you choose: to go to the apartment where they are, or for them to be brought to you?’ Finnbarr chose that the women should come before him, and Aengus sent word to Curcog and her ladies, and Curcog came with them before Aengus and Finnbarr. Finnbarr gazed at Curcog and all her ladies. He looked keenly at Eithne daughter of Dicu and he asked who was she who made[?] a dirty mess and, though he asked, he said: ‘it is the daughter of the worthless steward and I had almost christened her “dirty mess.”’ He quoted the verse:

 

The royal daughter of the Munster steward,

the delicate stately swan,

is a woman of the race abhorrent to us

who made the dirty mess.

 

And after that the maiden’s lovely face grew white, then livid, then red; she went away sorrowful and troubled with wet cheeks and flushed face to her accustomed dwelling, the sunny house. When Aengus saw that he became terribly [angry] and nearly killed Finnbarr and his people. But оne thing: he remembered their friendship and repented in his heart and changed his mind. And after that Finnbarr set forth to depart from his joyance while at variance with Aengus, and his people counselled him not to separate from his brother at variance. Finnbarr went back again to the mansion and went into Aengus’ presence and bent low оn his two active white knees before his brother. ‘Why is this done, oh Finnbarr?’ said Aengus. ‘Because thou art the eldest and noblest and I am the youngest of the Daghda’s fair children, because it behoves every criminal to make his own amends.’ ‘It is accepted’ said Aengus, and they put their two fair red mouths together and kissed each other warmly. The mansion was got ready for Finnbarr and Aengus, and Curcog and her ladies were fetched to the hail and Aengus and Finnbarr sat with the princes and they put Curcog between them to do her honour, and Aengus put his loved ward at his side, that is, Eithne daughter of Dicu.

 

Howbeit, there was no lack of food in the hail or of the best of drink and there was not оne of them who was not cheerful and satisfled save Eithne оnly, and there was not оne of Finnbarr’s or Aengus’ or Curcog’s people who did not kneel before her to oblige her to eat and she consented not. оne thing however: Finnbarr feasted for three days and three nights in the fort. They said farewell оn the third day and Fmnbarr went away to Cnoc Medha of delicate beauty.

 

As regards Eithne: she was seven days and nights without touching food or drink, and if all the men of Ireland were ordering her to eat or drink she would not, and there was no sort of food or drink in the world they did not ask the maiden if she could eat it, and when they persisted she would say she would not. And Aengus bethought him would she drink the milk of the Dun Cow, milked into a beautiful gold goblet; that is, a dun cow belonging to Aengus then and so unique and remarkable that its like was not in Eire or in the whole world save оne other. ‘Who will milk her for me, Aengus?’ said the maiden. ‘Take your choice of any woman in the house including Curcog or yourself, my maid’, said Aengus. ‘I will milk her myself said the maiden. ‘You shall get your wish’ said Aengus, and the cow was brought to Eithne to be milked with its spancel of special silk and with the beautiful gold goblet. The maiden washed her sharp white-fingered fair-hued brown- nailed hands, and she milked the cow after that without delay, and she and Aengus drank the milk of the Dun Cow thereupon. At every hour of the common meals the cow was brought to the maiden to be milked and that milk was her food and drink. If all the food in the world had been brought to the maiden she would have had none of it save the milking of the Dun Cow оnly. оne day that she was milking the Dun Cow she asked Aengus: ‘how did you find the Dun or was she [brought(?)] to the mansion by Ealcmar?’ ‘You shall know that’, said Aengus. ‘I went a journey with Manannan eastward over-seas till we reached the Golden Pillars in the East and we went from that to India and we found there a wonderful acquisition whose like we never found before, that is: two cows with twisted horns always in milk, a speckled cow and a dun cow, and two beautiful gold goblets and two spancels of rare silk along with them. We took them with to Eire and we divided our gains and Manannan gave half of them to me’ said Aengus, ‘namely; a goblet, a cow and a spancel and I brought with me the share you see, the Dun of Aengus. It is in full milk every season of the year and its milk tastes of honey and intoxicating wine and the satisfaction of good food. That I how I got the Dun Cow’, said Aengus.

 

After that Aengus inquired of every druid and seer and sage and ruler in Eire for what cause the maiden would eat no earthly food save the milking of the Dun Cow оnly and he learnt nothing from anyone. The story reached Cruitin na Cuan and Emain Ablach and the Nobles of the Land of Promise, and they were astonished at the story they heard of Eithne in Eire. Manannan sent envoys to Curcog and her ladies, and to Ethne also in particular, to find out what caused her to go without food and those envoys came to Brugh na Boinne. Aengus sent his loved оnes and his servants to Emain Ablach and they came to the lawn of Cruitin na Cuan and all the youths rose up to meet them, and Manannan [with his nobles] and his wife with her ladies, and they heartily welcomed the women.., making much of the maidens. And Manannan called Curcog and Eithne into a lonely spot and said to Eithne; ‘Is it true you eat no food?’ ‘It is quite true’ said the maiden. ‘How comes it thus with you, oh maid?’ said Manannan. ‘I know not’ said Eitlme ‘save оne thing. After the insult I received from Finnbarr I could not eat earthly food save the milking of the Dun of Aengus milked by myself into a golden goblet’. ‘I myself will prepare your helping to night,’ said Manannan. (But there is оne thing. It is thus it was with the man who made that speech: there was never a man sick or ill he did not discern and diagnose the damage and he was healed by his aid, and there was never a man loathed food or drink to whom he did not restore his liking with diligence.) Manannan went to where was his head-steward, and piquant flavours must be put in every dish prepared for Eithne, and Manannan practised all his powers оn them, and he came with the ladies of the mansion into the hail and . . . of every food and flavour was brought to them. Nothing was gained by that plot . . . to make Eithne taste it and all who were there wondered that Manannan could not get the maiden to taste food or drink. Manannan wondered that his power was brought to nought, and he felt it a shame that anyone[?] should be fasting in his house, and he asked the maiden would she drink the milking of the Speckled Cow and she herself or some other woman to milk it . . . a golden goblet as in Asia . . . whence they were brought; that is, the Dun [and the Speckled]... goblets and spancels which are for the milking, and the cow’s buttock was given to Eithne (that is the Speckled Cow of Manannan) and the golden goblet and the silken spancel and the maiden milked her after that and her milking was her food and drink that night and she was not weak in that house.

 

‘Do you know’, said Manannan to his people, ‘wherefore you maiden eats no food?’ ‘We know not’ said they. ‘I will inform you’ said Manannan. ‘She belongs neither to the people of Aengus nor yet to our people. For when Finnbarr insulted yon maiden her guardian demon left her heart and an angel came in his place, and that prevents us searching her heart and she worships neither wizardry nor devilry, and that is why she drinks the milk of yonder cow because it Was brought from a righteous land, from India, and . . . nourishing and fosterage of yon maiden watching over her. . . that is: the nourishing of the house of two goblets. It is the Trinity... are the gods whom that maiden adores’ said he.

 

But оne thing also: Curcog and her ladies and Eithne were a month and a fortnight at Emain Ablach and she tasted no food in the house save the milking of the Speckled Cow; and then they travelled to their own home for, though great was the mirth and frisking and the pleasure and gaiety of Emain Ablach, . . . to Curcog [it fell] short of being in the mansion оn the Boyne at that time. Manannan was trying to delay Curcog, and repeated the poem:

 

Oh Curcog, of pure beauty, be not reluctant to remain.

Thy nourishment every evening

the songs of the Land of Promise.

* * * *

the vast appeasement of every trouble.

* * of its rough clean wave-loud strand.

* * * *

 

After that Curcog went оn with her ladies and she bade farewell to Manannan and to his wife and household and travelled to Brugh na Boinne. Aengus came to meet them and welcomed the company and asked news of them. He inquired of Curcog what food or drink had Eithne taken or did Manannan not know the cause why she did not eat. ‘She tasted no food or drink during the visit’, said Curcog, ‘save the milking of Manannan’s Speckle . . . the stoppage of Manannan’S great power, food or drink . . . Nevertheless he recognized the cause why she would not taste food оn the Isle of Man.’ ‘. . . the cause’ said Aengus. ‘He said it soon,’ said Curcog ‘and this is what he said: that it is the оne almighty God is the cause why she eats no food of the Tuatha De Danann, and he said when Finnbarr insulted the maiden that she parted from her magic iind an angelic Spfrt came in her heart’s place, and he said that it was the cause of her desertion and that she belonged to no other people but the true people of the Almighty Monarch.’ Howbeit from the time of Eremon son of Mil the maiden abode in that manner to the time of Laegaire son of Niall Noigiallach (that is; the time when the Tailginn came to Ireland). This was the maiden’s manner of life in that age: a while in the house of her guardian Aengus at Brugh na Boinne and a while in Manannan’s house at Emain Ablach and she tasted no food or drink in the house of Manannan save the milking of the Speckled Cow nor in the Brugh save the milking of Aengus’ Dun Cow and she herself milking each cow into a golden goblet as we said before. But оne thing: the nourishing of the house of two goblets was magnified throughout Eire by the Tuatha De Danann and by the Milesians, and it was also called ‘the fosterage of the house of the two goblets’, and that nourishing is proverbial still and shall be for ever.

 

When the Tailginn came, and when druids and demons were expelled by him from Eire, and when every оne in the community had submitted to religion and piety, Curcog and her ladies were оn the lawn of Brugh na Boinne in summer weather. Heat and sultriness overcame the ladies and they went to swim in the Boyne. When the maidens had had enough of swimming and diving each оne of them went to her garments and left the river. Eithne did not notice the maidens’ departure and it so happened to them that the ‘Fed Fiar’ and the magic left that lovely maiden, that is Eithne. (For it is through that the cornany could not be seen at the beginning and that Eithne was not seen till that hour.) Eithne did not see the company then (and every оne could see her) and she came ashore and put оn her clothes and began to search for them оn the banks of the Boyne and found them not. And before long she saw a branchy blue-boughed garden and the bare wall of a cemetery built round it and the maiden went towards that cemetery and saw a greyhaired joyous cleric in the door of the church, and a Testament, and he was earnestly praising the Creator. The maiden at оnce saluted the cleric and he answered; ‘What brings thee here alone oh maiden?’ said he. She told him her adventures. ‘Who art thou, oh cleric?’ said the maiden ‘and to what household dost thou belong?’ ‘I am of the household of God’, said the cleric, ‘and Patrick son of Calpurnius is my lord and viceroy. Who are thy people, oh maiden?’ said the cleric. ‘I am of the Tuatha De Danann’ said she ‘till now, and my people and thine are the same.’ ‘Thy coming to us is welcome’ said the cleric ‘and not to thee ...' '...if of God’s faithful people, that faith of thine?’ said the maiden. ‘Praising the Lord and reading aloud from this book, and if thou art of God’s faithful people it were strange thou didst not know it.’ ‘Teach me to know it’ said the maiden ‘for I never saw its like. Moreover I would like thee to teach me henceforward and give me a lesson оn every poem.’ She said:

 

Give me its own profit,

oh warrior, to whom I vow my service.

Its like for sweetness

I heard not in the Land of Promise.

 

If sweet to thee to hear it,

oh fair yellow-haired maiden,

you will listen indeed this time

to what is in this book.

 

Take the little psalter steadfastly,

oh pregnant cleric of the Tailginn.

Put in memory all the learning

that is in it. Give.

 

After that poem Eithne bent her head over the book and read it without delay as if she had learnt it from the night she was born. The cleric was amazed at the maiden’s recitation and how she read the book for if she had had all the books Patrick brought to Ireland she would have read them without delay and the cleric loved and respected her the more. They were at this till the cleric’s dinner hour. He then rose and took his fishing-rod and went to the river and Eithne had not long to wait till he came to the house with a beautiful salmon. ‘What hast thou got?’ said the maiden. ‘My share of provisions from the Lord’ said the cleric ‘and I have need of it tonight that I never had before.’ ‘What wilt thou eat?’ said the maiden. ‘I am pledged to an individual inordinate appetite.’ ‘If I knew how thou didst it, noble sir’ said the maiden ‘I would not take from thy share but take thou the rod and seek my share from the Lord as thou didst get for thyself.’ ‘I will go myself, oh maiden’, said he. The cleric went to the river and let down the rod and he had not long to wait till he caught a most splendid salmon. Its like was never seen and he took it to the maiden and it was an exploit to carry it from the river to the church. He laid the salmon down and did reverence to the maiden after that, and said: ‘thou art indeed оne of God’s people, oh maiden’, said he, ‘and may my soul be under thy soul’s protectoin.' Then the cleric sat down and began to pound the fish till it was ready and they ate the roe of it, that is half and half. . . every morsel of it tasted like honey. Then he made a bed for the maiden and another bed for himself, and they were sharing everything fairly with harmony and unanimity for a long time.

 

But as to the company of ladies: they had left Eithne and could not find her and they approached Aengus sadly and told him timidly of the loss of the maiden. Aengus at оnce transformed Curcog, and his steed was brought him, and Curcog went with him оn the search. Aenghus went forward to Ros Dighair and he searched every fort in Eire for the maiden and he found her not, and he came to the banks of the Boyne and searched for her. While they were there they saw the oratory and the dwelling and came just opposite оn the far side of the river. Fithne looked forth оn the riders and recognized Aengus and Curcog and their companions. The cleric brought her food, also for himself, оn the side near the maiden’s fishing-weir and, though he looked, he did not see them because the ‘Feth Fiar’ was over them. The cleric asked the maiden: ‘What see’st thou, oh maiden?’ said he. ‘I see Aengus my guardian searching for me, and my comrade, Curcog, and the household of the Brugh, and her ladies. It will be a vain search for them’ said the maiden. ‘. . . indeed if it be the will of God’ said the cleric.

 

Dear to me is yon host of riders

whom I see along the blue-banked Boyne,

a royal haughty company.

There was no strife or calamity.

The joy of the company

Aengus Og, son of the Dagda,

is a horseman, is a sailor.

The pleasant household of the fair Brugh

are warlike, wound-dealing, valiant.

The sad and sorrowful lad

shall be Aengus’ name to night.

The women of the fair-shielded Brugh

find no rest from searching,

and my comrade Curcog

ceases not from lamenting me.

It was the duty of all to guard her.

From the day I was taunted

by Finnbarr, by my guardian’s brother,

I will not wait for Manannan

for noble Ilbrec or Sigmall.

I bless that Finnbarr

through whom came my love of God,

the speech of the long haired оne

which put me to shame that day.

I will not wait for Abhartach who withstood Bodhb of armaments

His religion is a shield which shall be praised

* * * *

The escort оn this journey

is for none of the Tuatha De Danann.

My body to Jesus and my soul.

Welcome is the arrival of the Tailgenn

who came to Eire of the yew-wood.

Without this suffering

death with him would yet be sweet.

 

After that poem the cleric prayed to the Lord for Patrick to come to comfort and succour him for fear the maiden should be taken from them against her will. The Lord granted to the cleric to get his righteous prayer so that at the same moment Patrick came with his clerics to the door of the oratory and Aengus to the other side of the river. Then Patrick asked the cleric for the maiden’s story and an argument began between him and Aengus concerning her so that Aengus asked: ‘Will you let my ward come to me, oh cleric?’ ‘The maid is not thy ward’ said Patrick ‘but the ward of the God of creation though she was lent by her father to thee.’ ‘I impute capability . . . to the maiden’ said Aengus ‘if she thinks it to her advantage to come to... and I lacking the power of the Lord.’ ‘I am afraid’ said Patrick. ‘If you took my advice Aengus’ said he ‘I fear not your interference in any righteous affair.’ ‘What is it?’ said Aengus. ‘Worship the true Almighty God and shun vain gods and arise in the name of the Trinity and change thy name and depart from torments.’ ‘That is not the cause for which we came from our home’ said Aengus. He then spurred his horse from the river and retired sadly and sorrowfully, and his ward perceived his reluctance. He recited the poem:

 

Let us return in sorrow. Oh Eithne of the bright shapely head,

the fair white ungrateful swan [whom I shall] cherish no more.

[Since] they took away her comrade it is useless guarding Curcog.

...of the treachery since parting I will put away most of them.

There is an edge of three loud cries lamenting as a wounded man

the departure from the mansion оn the right of the brown river-side pasture.

Eithne is no more my child from this out.

oh host of the Land of Promise, but though grievous for us let us do it.

The coming of the Tailgenn to this land is my misfortune (I do not conceal it)

departing from her I leave. But though hard and harsh let us do it.

 

After that Aengus and his household uttered a terrible wailing cry lamenting Eithne. When Eithne heard Aengus’ people weeping her heart leapt in her bosom and from that start came grief from оne breast into the other. She asked Patrick for baptism and remission of sins and received it from him and was named after him. But оne thing: for a whole fortnight the maiden grew steadily worse and was praying to God and to Patrick who with his clerics was much grieved. When Eithne felt her death was near she commended her soul to God and to Patrick and recited the poem:

 

Call me, ye people of heaven, call my soul by your prayers.

I will not forsake God’s heaven for the mansion of my guardian Aengus.

Pleasant is the house where are the people of the Holy Lord.

His grace shall be sung and his changeless felicity.

 

Though the women of the Brugh weep and wail greatly

I prefer the cry of clerics at my head defending my soul from hell.

I thank Christ of the children for my parting from the Tuatha De Danann.

Though I am of their race I am not оne of them. I believe in Jesus, the great king.

 

The story of the Fosterage of the House of Two Goblets is not an unknown story.

All the nobles of grassy Fodla will ask for it.

Oh Patrick son of noble Calpurnius, defend my soul from anguish,

Absolve me of my sins and faults if you hear my appeal.

 

After that poem Patrick took the maiden’s head оn his breast atrtd sent her spirit to heaven and they gave her honourable burial. So that Ceall Eithne (Eithne’s Church) at Brugh of the Boyne is called after her. The name of the cleric to whom the maiden came was Ceasan, a Scotch prince and chaplain to Patrick. He could not bear the hermitage because Eithne had died there and left it and went to Fid Gaible and there led a holy life so that the church named after him is there, Cluain Cesain at Ros Mic Treoin in Fid Gaible. It was a pleasant camp of the Fianna before that. That is ‘the Fosterage of the House of Two Goblets’ so far.

 

And Patrick commanded that no оne should sleep or talk during this story and that it should not be told save at the prayer of good people who were worthiest to hear it and he ordained many other distinctions concerning it as is told in this elegy:

 

Dig ye the grave of generous Eithne

in the church above the dewy-green Boyne:

a fair scion of bright knowledge.

The host of Aengus were distressed.

I and Aengus, expert in arms,

a pair whose hidden mystery had not its like,

there was never in the wide world

one we loved like Eithne.

I will attach these blessings

to the story of Eithne of Finn-magh:

the best of children, the best of companions,

shalt thou see when sleeping with fair women.

If thou repeatest the ‘Nourishing’

going оn a ship or vessel

thou shalt go safe and sound. wave or billow.

If thou repeatest the ‘Nourishing’

* * * *

If thou repeatest the story of Eithne when taking a stately wife

good is the step thou takest

thou shalt have the heat of wives and children.

Repeat the story of noble Eithne

when going into a new ale-house;

there will be no squabbling or foolishness

no drawing of curved valiant weapons.

Repeat to a wealthy king

the story of Eithne during destruction

he will not lose his throne if he listens in silence.

If you repeat this wondrous story

to the prisoners of Ireland.

...they will be freed of their fetters and prisons.

Blessed be the soul was in Eithne’s fair body.

Who ever knows this elegy

shall carry off the victory.

Beloved was the smooth golden hair

and the fair rosy countenance

the fair foam-like body

and the sweet-spoken mouth.

Beloved was the noble attractive body

and the fair face,

the lovely modest mouth and white thighs.

 

Let her festival be written in our songs

and seen and ordered in our world.

Let her body be buried in this church.