Предыдущая глава
От Зимородка до Рзалеза тянется широкая мощённая булыжником дорога, но, как утверждают переметнувшиеся к нам солдаты, стоит ступить на неё, как нам бросят вызов, а чем позже это случится, тем меньше времени на планирование останется у противника. Потому-то мы ищем и обсуждаем охотничьи лесные тропы. Генералы решают, что держать строй, оставаясь незамеченными, проще всего следуя узкой шеренгой, так что мы растягиваемся в линию и шагаем, шагаем, шагаем.
Унылое оцепенение, завладевшее мной вчера, оставило меня вместе со слезами. Теперь эмоции накатывают и отступают, словно прилив: на меня накатывает то удивительное спокойствие, то гнетущая тоска. Но мне не впервой терять товарищей на войне, и я знаю, что лучший способ совладать с чувствами – на что-нибудь отвлечься. Азотеги всячески это приветствует, позволяя мне болтать обо всём, что только ни взбредёт в голову, и вставляя пару слов от себя, когда я запинаюсь.
Разумеется, у него полно своих дел: к нему то и дело подходит посланец или кто-то из офицеров – и он отсылает их быстрым взмахом пальцев, когда думает, что я не вижу. На самом деле, я этим очень тронут, пусть и не в силах сказать это вслух.
читать дальшеЯ не единственный, кого подкосило всё это. Солдаты в курсе, что наши припасы на исходе, и их поступь тяжелеет. Каждую тягловую лошадь, которую удалось разгрузить, всякий ненужный клочок продали в городках, куда нам удалось проскользнуть, чтобы раздобыть еды и мехи с водой. Обычно на такие миссии посылают солдат Рзалеза или одалживают их жёлтую форму – видать, на пустой желудок и честь не в чести.
В свете этого генерал пожертвовал свой шатёр, который тащила пара упряжных лошадей, и теперь мы ютимся в мелкой треугольной палатке, ставя её там, где застала нас ночь. Я-то не против подобной перемены, а вот Азотеги отчего-то артачится: продолжает настаивать на том, чтобы складывать тюки между нами, посреди тесной палатки, хотя куда разумнее было бы разложить их по краям, чтобы прижать ими тент к земле.
Первую ночь я провёл, таращась на белые полотнища палатки: фырканье лошадей и стрёкот насекомых не дают покоя. Никто и не подумал разжечь костёр, и не только потому, что он превратит наш лагерь в маяк в ночи, и всё же я не могу не думать о том, что дым разогнал бы насекомых. Лягушек бы я ещё пережил, но этот неумолчный треск… на кораблях не бывает сверчков.
Затем в палатку залетает светлячок, и его неровное мигание доводит меня до того, что, вместо того, чтобы спать, я яростно таращусь в темноту в ожидании новой вспышки – аккурат в тот момент, когда я уже готов закрыть глаза.
Но если я засну, мне приснится огонь.
«Я и так уже причинил ему достаточно беспокойства, – твержу я про себя. – Надо дать ему отдохнуть».
И всё же.
Наконец я решаюсь рискнуть.
– Сэр? – шепчу я в глубину палатки.
– Да? – тут же отзывается вполне бодрствующий голос.
– Простите, я… – оценив интонацию, я поправляюсь: – Тоже не спится?
– Не могу избавиться от мысли – глупо, конечно – что, стоит мне уснуть, как эта палатка обрушится на нас.
Теперь мне и самому начинает так казаться – после просторного шатра.
– А ещё на нас может свалиться дерево, – подсказываю я.
– Упаси боги. – Светлячок успевает мигнуть ещё пару раз, пока мы храним молчание, вглядываясь во мрак.
– Джара сказала мне, что беседа с твоей кузиной доставила ей огромное удовольствие, – осторожно бросает он.
– Я знал, что они поладят. – Его попытки поддержать мою бездумную болтовню наполняют душу необъяснимым теплом. – Эмилия ко всем находит подход, и ей всегда хотелось разузнать побольше о женщинах-военных. Думаю, её порадовало, что среди них есть такие, как Джара.
– Рад это слышать. Моя дочь тоже всегда была дружелюбной, но мне кажется, что она излишне замкнута. Боюсь, она отчасти унаследовала мою нелюдимость, хотя подобное предположение едва ли пришлось бы ей по нраву.
– Я видел, что она и с другими солдатами приятельствует. Ты же знаешь Дерека?
– Полагаю, да. Невысокий, предпочитает лук?
– На счёт этого не знаю, но что он по тебе с ума сходит – это точно. Он и пара его друзей завели этот портрет и свечку… уверен, что это говорит о глубоком почтении, – быстро добавляю я, не желая, чтобы из-за меня у них были неприятности.
– Да, всё как ты и сказал. И всё же я настаиваю на том, что не подхожу для подобного рода привязанностей.
– И то верно. – Мигание светлячка не в силах противостоять холоду, который внезапно воцарился в нашей палатке.
Мне снится огонь и крики, которые внезапно прерываются, и нестихающий вопль генерала, который, выхватив меч, бросается прямиком в пекло. Вздрогнув, я просыпаюсь и вновь переворачиваюсь на другой бок. А потом мне снится, что он несётся в бушующий огонь, пока языки пламени не скрывают его от меня.
***
На следующее утро все будто с похмелья, как и я сам; вот только к нему не прилагалось хотя бы краткое забытьё, даруемое спиртным. Мы грузим палатку и одеяла на одного из боевых скакунов Азотеги, шесты – на другого. Они выглядят оскорблёнными, насколько это вообще возможно для лошадей, зная не хуже нашего, что не должны таскать подобных грузов.
Мы выступаем. Сегодня Азотеги с виноватым видом сообщает, что должен обсудить маршрут, и я спроваживаю его, уверяя, что вполне способен о себе позаботиться.
Если бы только это было правдой.
Вина ест меня поедом, и все попытки обуздать эмоции ни к чему не приводят. «Отличная прогулка, – убеждаю я себя, глядя на колючие ветви сосен над головой. – Ну, или хоть какая-то».
Временами мне удаётся вовсе выкинуть из головы все мысли, но тогда одолевает такая скука, что я хочу, чтобы сожаления возвратились. На море можно петь, травить байки; здесь же все слишком измотаны для чего-либо, помимо еды, питья из бурдюков с водой и ходьбы.
Этой ночью мне вновь снится огонь – и глаза Эмилии, когда я говорю, что не вернусь домой, потому что потерял своего вектора и теперь должен умереть.
День пятый. Когда офицер Джезак вновь утаскивает моего генерала прочь, я едва не велю ей завести своего – и это настолько глупая мысль, что я осознаю: пора мне хоть на что-то отвлечься, чтобы не сойти с ума от скуки. Джару с моего места в строю не видать, но за пару рядов от меня маячит ещё одна одинокая голова: вечно тихая солдат Маджерерн. Солдат Рзалеза рассеяли по всей линии, чтобы они не могли сговориться с товарищами, провернув двойное предательство, так что на вид ей достаточно скучно, чтобы, даже будучи дзалинкой, она не отказалась от поболтать со мной.
Когда я киваю ей, она глядит на меня с подозрительным любопытством: без сомнения, гадает, что на уме у этого мужлана.
– Доброго вам утра, миледи, – бросаю я как можно бодрее. – Приятный лесок, верно?
Она бросает взгляд на простёртые над головой ветви, почти полностью заслонившие небо.
– Очень… зелёный, – тихо отзывается она. – Прошу прощения, но тебе точно можно со мной разговаривать?
– Думаю, существуй какой-то запрет на этот счёт, меня бы уже кто-нибудь надоумил, – вздыхаю я, потирая шею. – Но если я вам досаждаю, миледи, тогда извиняюсь и оставляю вас в покое.
– Нет-нет, ты мне вовсе не досаждаешь. И… можешь звать меня просто Маджерерн. Я никакая не леди.
Опять забыл: слишком уж я привык думать, что все окружающие меня дзали – дворяне.
– Наверно, вы обо мне уже слышали – я Кэлентин из Эссеи. Ну а вы откуда пожаловали?
– Из Гренленского Водопада, небольшого поселения в южных горах. И, боюсь, я никогда не слышала об Эссее.
В её голосе звучит неуверенность, как у застенчивого собеседника, который желает продолжить беседу, но не знает, как это сделать. Вот уж что-что, а трепать языком я умею знатно, так что я расслабляю плечи и пробую улыбнуться ей.
– Неудивительно, ведь это лишь небольшая рыбацкая деревушка. Первые поселенцы малость заплутали: они полагали, что направляются на восток, отсюда и Эссея [1] – «у восточного моря». Ну а потом выяснилось, что это как раз-таки самая западная точка…
Таким манером пролетел час. Мне удалось выманить у неё целых три улыбки своими прибаутками, в то время один из солдат Азотеги позади меня всё время фыркал над моими шутками, думая, что я не слышу. Когда я наконец останавливаюсь, чтобы перевести дух, Маджерерн тихо интересуется:
– Прошу прощения, если это слишком личное, но как тебе удалось стать флотским советником верховного генерала?
Поскольку обычно об этом не спрашивают, у меня нет заготовленного ответа.
– Ну, как бы сказать, – учтиво отзываюсь я, – это не так-то просто объяснить. Разумеется, сыграли роль знания о кораблях и море, которыми я владею.
– А также роскошными ногами и этими чудными глазами, – протягивает кто-то позади нас. Когда я оборачиваюсь в недоумении, тот самый солдат, который оценил мои шутки, невозмутимо приподнимает выкрашенные в тёмно-русый брови. Довольно странно слышать такое от мужчины. Не припомню, чтобы мне вообще доводилось слышать похвалы моей внешности, не считая того случая, когда я описывал генералу идеального мужчину Джары – да и то весьма спорного.
– Ох, – потрясённо отзывается Маджерерн. – Так значит, ты его любовник. Прости, мне следовало догадаться.
– Ну, как бы… – Не так-то просто говорить об этом, не упоминая о нашей связи, потому я просто пожимаю плечами: – Генерал не любит распространяться о своей личной жизни, так что лучше и я не буду плодить сплетни.
Она почёсывает нос с лёгкой улыбкой:
– По правде, он не так уж и стремится это скрыть, так что не думаю, что он жаждет сохранить ваши отношения в тайне.
– Правда? – Надеюсь, что я не краснею. – Ну, может, мы просто хорошие друзья.
– Обычно хорошие друзья не глазеют друг на друга так, будто мечтают затащить в кусты, –нараспев замечает идущий позади солдат.
– Знаешь, можешь идти рядом, если тебе настолько скучно, – бросаю я через плечо.
Он и впрямь подтягивается к нам, оказавшись, насколько я могу судить об этом, дзалином приблизительно Джариных лет, с жёлто-зелёными глазами и плутоватой улыбкой.
– Солдат Цзазесор, - представляется он, – можешь звать меня просто Ларис. И, кажется, я не уловил вашего имени, миледи.
– Маджерерн. – Не могу уяснить, то ли она опускает ли своё звание простоты ради, то ли же солдаты Рзалеза лишились права его носить: я уже замечал, что к перебежчикам обращаются без титулов.
– Рад знакомству. Ну а теперь, матрос, кончай темнить. Вся армия в курсе, что ты с ним спишь.
– В его палатке, – подчёркиваю я.
– Что правда – то правда; вы тихие как мышки, а генерал всегда был шумным любовником.
Я провожу рукой по лицу, стараясь представить себе успокаивающе прохладную воду.
– А тебе-то откуда знать?
Они оба косятся на меня со значением.
– Знаешь ли, стенки палатки не особо толстые, – поясняет Ларис. – Когда они с Джа Алимом орали друг на друга, просыпался весь лагерь – и уже до рассвета заснуть не мог из-за, гм, другого рода криков. У нашего доброго доктора голос повыше будет, так что трудно не распознать, кто какие крики издаёт.
– А. – Я сам еле слышу свой голос. – Что ж…
– Однако мы все обожаем старикана, так что никто не жалуется, - ухмыляется Ларис, пожимая плечами. – Но если ты и правда не спишь с генералом, тогда давай-ка ко мне: в моей палатке потеплее будет.
Это предложение нелепее пьяной козы – а потому даже не кажется неприличным. Где-то на задворках сознания возникает мысль: красив ли он? Наверно, стоит спросить у Джары.
–Прости, не выйдет, – отвечаю я, – у меня ноги холодные.
– Оу-у… – Это восклицание он повторяет раз двадцать после моих ответов на его очередные вопросы, пока даже застенчивая Маджерерн не начинает ему вторить.
Мы шагаем и шагаем. Лес переходит в холмы, заросшие колышущейся под ветром травой, в которой тонет всё, кроме высоких коней, а холмы – опять в лес, но на сей раз лиственный и ещё более густой. Я раз двадцать бывал в столь же далёких плаваниях, но тогда не приходилось отмахивать весь путь чёртовыми веслами, и, надо сказать, разница будь здоров. О том, что мы вообще куда-либо продвинулись по этим проклятущим тропинкам, я могу судить лишь по тому, насколько сильно ноют мои ноги. Если мне на глаза когда-нибудь попадётся хоть одна сосна – как пить дать срублю и выстрою новую «Пеламиду».
***
Когда мы останавливаемся на привал этим вечером, я сам диву даюсь, как воспрянул духом при возвращении Азотеги. Ларис и Маджерерн – славные спутники, позволяющие отвлечься, но я то и дело ловил себя на том, что жду немногословных замечаний генерала, его завуалированных шуток и полуулыбок – лишь чтобы ощутить потерянность, не дождавшись.
Скучал ли по мне Азотеги? Во всяком случае, я всегда пытаюсь подбодрить его, как бы тоскливо ни приходилось мне самому – сомневаюсь, что Джезак хоть раз пробовала.
Он помогает мне сгрузить тент, раздражённо кривя губы, однако его плечи тут же расслабляются, когда я кладу на них ладонь, передавая ему шест. Воздвигая наше обиталище на эту ночь, я ловлю его взгляд и улыбаюсь – и на душе ещё сильнее теплеет, когда он краснеет, склонив голову – как я и ожидал.
Когда закреплена последняя растяжка, я ныряю вовнутрь, чтобы проверить, не осталось ли зазоров.
– Думаю, ты уже со вчерашнего сыт по горло моей болтовнёй, – полушутя бросаю я на пробу.
– Разумеется, нет. – Его глаза на мгновение распахиваются, будто я его обидел. Швырнув тюк оземь, он раскатывает свои одеяла, затем принимается за мои. – Похоже, ты неплохо проводил время с солдатами, так что я предпочёл тебе не мешать.
Фыркнув, я пихаю его в плечо, давая понять, что не хотел его задеть.
– Знаешь, я умею говорить более чем с одним человеком за раз. Так что ты бы вовсе не помешал – напротив, я был бы рад познакомить тебя с друзьями.
Долгое время Азотеги молчит, так что мы трудимся в тишине – она длится настолько долго, что я невольно начинаю беспокоиться: быть может, я невольно его оскорбил – но, укладываясь на свои одеяла, он вновь бросает на меня взгляд – неуверенный, но отнюдь не уязвленный.
– Мне всегда нелегко давались разговоры, – смущённо признаётся он. – Потому эта твоя черта по-настоящему меня восхищает.
– Шутишь, что ли? – Уставившись на него, я хлопаюсь на собственное место. Он – восхищается – мной? Нагромождённые между нами тюки закрывают обзор, так что мне приходится спихнуть их, чтобы изучить выражение его лица и понять, искренен ли он. – Твои речи превосходны! А у меня одни тупые шуточки.
– Речи – это… другое. У меня были наставники… – Он проводит ладонью по волосам, затем почему-то морщится и быстро опускает руку. – Ты же способен говорить и с величайшими людьми страны, и с их служанками с одинаковой чуткостью и чистосердечием. Я же двух слов связать не в силах, из-за этого леди Имоджена считала меня холодным, и я всегда боялся, что так оно и есть.
Я открываю рот – и закрываю его; он же внезапно находит страшно важным обустройство собственной постели. Это правда, что большую часть времени он холоден, будто зимний шторм, но и в этом его не упрекнёшь – ведь это делает его столь неподражаемо стойким. Однако его слова…
– Но со мной-то ты говоришь без стеснения! – выпаливаю я, вскинув брови.
– Я… я предпочитаю называть это сдержанностью, – возражает он, и я невольно разражаюсь смехом при виде его смятенного лица.
Сколько дней прошло с тех пор, как я в последний раз смеялся? Вина впивается в меня с новой силой, и всё веселье, которое я ощутил при встрече с ним, мигом испаряется, сменяясь зияющей пустотой. Мои люди погибли – а я смеюсь.
– Кэлентин, – мягко окликает он, серьёзно глядя на меня во тьме своими зелёными глазами, но я мотаю головой и перекатываюсь на спину.
– Завтра можешь мешать мне в любое время, – говорю я, вперившись в косую стенку палатки. – Доброночи.
***
Этой ночью мне снится, как на кораблях сгорает Эмилия, и я просыпаюсь, сотрясаясь от отчаянных всхлипов – такого со мной не бывало с самого детства. Чьи-то руки гладят меня по волосам, по спине, растирая её, а сверху раздаётся низкий голос, бормоча что-то утешительное. И я думаю – ну их к черту, все эти мужественность и сдержанность, и цепляюсь за него, прижав голову к его боку и стискивая в кулаках его тунику, как некогда он мою.
– Ты в безопасности, – шепчет генерал, проводя по изгибам моей шеи и рёбер. – Здесь ничто до тебя не доберётся. Дыши, Кэлентин.
– Нет, – задыхаюсь я, – я не… хочу…
– Ш-ш-ш…
Моя дрожь постепенно истаивает вместе со сном – но не его руки, которые по-прежнему растирают мою спину круговыми движениями. Их размеренность едва не погружает меня обратно в сон – в этот огненный ад.
– Почему, – рыдаю я, чувствуя, как сердце разлетается на тысячу кусочков, – почему именно эти корабли, именно в тот день? Ведь мне почти удалось…
– Не знаю, любимый. – Он проводит большим пальцем по щеке, и я думаю, что должен протестовать против этого слова, этих прикосновений, но усталость и горе берут своё. Он тёплый, его туника пахнет шерстью и дорожной грязью – такой родной запах, пусть не соль и не море. – Я не утратил веры в твои планы, и королева тоже. Твои корабли принесли нам победу, когда иной надежды не было.
Я ничего не могу сказать на это, потому что мне не нужна слава столь горькой победы. Если бы их души почили в мире, они не терзали бы меня каждую ночь. Пусть я трус, предатель, но нынче я не перенесу ещё одного подобного сна.
– Говори, – молю я. – Или пой, хоть что-нибудь. Пожалуйста, не дай мне заснуть.
–Тебе надо поспать, – отвечает он, большим пальцем обводя мои глаза, но потом откашливается и тихо, словно летний ветерок, запевает:
– Генерал Джадус на топи двинул силы,
Чтобы судьба меч Забеля возвратила…
Эта песня мне неведома, и это весьма кстати – но его голос столь сладок, что веки смежаются сами собой.
– Нет…
Воздев его к небу, где звезды блистали,
Люди Забеля свой рок повстречали.
Мариджазора и славной Изелы
Досель поступь гордая не отгремела…
Я засыпаю, и мне не снится ничего, о чём я мог бы вспомнить поутру.
***
Наступившее утро одаряет меня затекшей шеей, а плечи и спина ноют так, словно я всю ночь грузил бревна. И в палатке отчего-то темно, словно во время бури. Похлопав глазами, я соображаю, что вижу сквозь ткань туники, а проснулся из-за того, что нос щекочет чужое дыхание. Генерал заснул, свернувшись калачиком вокруг моего изголовья, запустив пятерню мне в волосы и упираясь коленями в спину. Если, дунув как следует, я смогу откинуть ткань, то увижу его лицо – лоб нахмурен даже во сне.
Снаружи топчутся лошади, и я внезапно осознаю, что тент палатки куда светлее, чем следует. Мы проспали.
– Азотеги! – шиплю я, пихая его макушкой. Это всё, на что я сейчас способен, ведь одна моя рука запуталась в одеялах, а вторую, похоже, придавил сам генерал. – Мы опаздываем!
– Нет, не думаю, что дело обстоит именно так, – произносит он столь ясным голосом, мне приходится приглядеться, чтобы убедиться, что его глаза по-прежнему закрыты.
– Как скажете, сэр. – При этом я толкаю его малость посильнее. – Подъём!
– Погрузите фрукты… на лошадей… – Его ресницы трепещут, грудь приподнимается в глубоком зевке, и он сонно таращится на непривычный угол наклона тента. – Да, так не пойдёт, – бормочет он.
– Да не, навряд ли. Я бы поправил, сэр, но, похоже, вы разлеглись на моих волосах.
– Гм-м?.. – Он пытается приподняться, опираясь на мой живот, но тут же откатывается в сторону, стоит мне охнуть. – Кэлен!.. Мне так…
– Всё в порядке, сэр. – Приняв сидячее положение, я вращаю плечами, морщась от боли. – Но лучше бы нам поторопиться. – Тут-то на меня наконец нисходит, как он здесь оказался, и мне требуется некоторое время, чтобы совладать со смущением. – Спасибо вам. За эту ночь. – Утро кажется необычайно ярким, словно эти постыдные слёзы снесли запруду в моей груди, но это не мешает мне чувствовать себя порядочным идиотом из-за того, что я не сумел их удержать.
Похоже, он не в силах встретиться со мной глазами или хотя бы оторвать взгляд от одеяла, а щёки пылают, словно рассвет, который мы благополучно продрыхли. Тряхнув головой, я принимаюсь укладывать вещи, гадая, в чём причина подобного смущения: это ведь я ревел как младенец, а не он. Разве что это из-за неудачно выбранной фразы…
Воистину для отца нескольких детей он теряет самообладание от довольно-таки странных вещей.
Мы вновь шагаем, потом останавливаемся перекусить, затем – новый перерыв, поскольку офицеры решают устроить очередное собрание. Я собираюсь прилечь под деревьями, лишь бы не оставаться на ногах, но Азотеги останавливает меня, коснувшись моей руки.
– Не пройдёшься со мной?
– А как же ваши словопрения? – Прочие офицеры уже двинулись к лужайке по правому борту от нас.
– Порой стоит передать полномочия, – решительно заявляет он. Это настолько на него не похоже, что я приподнимаю брови, ожидая, что же за этим последует. В грубоватом тоне генерала мне чудится смущение – или, как он сам бы сказал, сдержанность. – Прости меня за предположение, что ты не против сменить род деятельности. Если это не так, пожалуй, я вернусь к своим обязанностям.
– Это насчёт… прошедшей ночи? – медленно произношу я, ощущая, как вина вновь бьётся в груди.
Азотеги склоняет голову набок, делая вид, что рассматривает небо сквозь заслоняющие его тонкие ветви деревьев.
– Может, мне просто хотелось передохнуть, – еле слышно отзывается он, словно ему неловко признаваться в подобном.
– А. Ну ладно. Упаси меня святые от того, чтобы помешать тебе прогулять ваше собрание. – Всё в порядке, пока мои чувства не мешают ведению войны. – Ведите.
И он молча уводит меня вглубь леса по невидимой тропе. Мелкие колючие деревца сменяются более толстыми лиственными, которых мне видеть не доводилось, но из которых, возможно, вышли бы славные суда. То, что мы идём этим лесом вместе, почему-то делает его растительность привлекательнее.
А затем он внезапно расступается, открывая берег реки – быстрой и такой широкой, что через неё едва перебросишь камень, тёмной и холодной.
– Как считаешь, это сойдёт за приличную воду? – неуверенно спрашивает он. – По карте толком не скажешь.
Даже киши река аллигаторами, меня бы и это не остановило, раз в кои-то веки представилась возможность смыть с себя дорожный пот. Ноги наливаются прытью, пока я на ходу стаскиваю рубашку.
– Вон там, кажись, помельче, – бросаю я через плечо, указывая туда, где кучка камней образует неглубокую запруду. – Тут похолоднее, чем в пруду, где мы купались в прошлый раз, но если ты в игре – присоединяйся. Однако на сей раз тебе придется самому, потому что я не хочу ненароком размозжить тебе голову о камни.
Стащив облегающие штаны, я принимаюсь развязывать исподнее, но тут Азотеги хватает меня за руку.
– А как тут с растениями и рыбами? – спрашивает он, с тревогой поглядывая на воду.
– Всяко не в таком вот стремительном каменистом потоке так далеко на юге, – заверяю его я, но он по-прежнему смотрит в сторону, а по носу медленно расползается краска. Наконец я со вздохом сдаюсь: первый раз в жизни вижу столь стеснительного мужчину.
Как я и ожидал, вода ледяная, но её прикосновение долгожданно, как жареная свинина на День святых. Я делаю несколько быстрых гребков, чтобы согреться, достигаю противоположного берега и плыву обратно, толкаясь ногами. Вода смывает боль и напряжение, словно грязь с кожи, и я отпускаю их с лёгким уколом сожаления. Погибшие матросы поняли бы эту передышку в их стихии; во всяком случае, я на это надеюсь.
Похоже, генералу вполне достаточно просто наблюдать за мной. Заплыв на мелкий участок, я встряхиваю волосами, рассыпая веер брызг.
– Ну так что? – Окликнув его, я пробую улыбнуться, и на сей раз у меня выходит – он медленно возвращает мне улыбку, а затем принимается расстёгивать собственный мундир.
Когда, отложив рубашку, он подходит поближе, чтобы в сомнении уставиться на воду, я обращаюсь к нему как можно мягче:
– Я знаю, почему ты привёл меня сюда, и благодарен тебе за это. Но ведь это несправедливо, что я расслабляюсь на славу, а ты – нет.
– Я… – Азотеги опускается на корточки, чтобы провести пальцами по воде. – Последнее, чего мне хотелось бы в горе - это расслабиться, – тихо признаётся он. – Так что такое как раз по мне.
Серьёзный взгляд ярко-зелёных, словно летний камыш, глаз с ресницами, достойными принцессы-русалки, поднимается, чтобы нерешительно остановиться на моём лице, и я искренне пытаюсь ответить на таящийся в нём вопрос.
– Каждому своё, – наконец бросаю я, приподняв плечи. – Так ты поплаваешь со мной?
Собравшись с духом, он мигом сигает в воду по бёдра – как был, в штанах, и мои губы невольно вздрагивают в улыбке, когда он вскрикивает от холода. Трясясь от озноба, он бредёт вперёд, осторожно ощупывая каменистое дно и примериваясь к течению.
Когда он подходит, я легонько пихаю его в плечо:
– Мы ещё сделаем из тебя настоящего моряка.
– Благородная цель, если не сказать, предел моих мечтаний. – Уголок его губ приподнимается, придавая ему непривычный вид – в это мгновение он по-настоящему хорош, хоть я не в силах понять, чем именно. Его лицо обрамляют лучи солнца – и почему-то я больше не могу выдерживать его взгляд.
– Я хотел кое о чём поговорить с тобой, – тихо произносит он, в то время как я старательно отлавливаю проплывающие мимо листья, – хоть, боюсь, это может испортить тебе всё удовольствие. Но Джара сказала… дело в том… можно мне начать?
От серьёзности его тона мне ещё сильнее не по себе.
– Валяй.
Азотеги заходит в воду по грудь, бортом ко мне, и его профиль, обращённый к нависшим над рекой деревьям, исполнен смятения.
– Бóльшую часть этого мне стоило рассказать тебе давным-давно, – мрачно сообщает он, – да всё как-то подходящего момента не находилось. Хоть это никогда не входило в твои намерения, мы всё же состоим в… неких отношениях – и нам следовало бы обсудить это.
Так вот оно что. Отношения. Я склоняю шею до хруста сперва влево, затем вправо, подумывая, не поздно ли вновь предаться сводящей с ума скуке и безутешному горю. Это слово всякий раз всплывает при обсуждении моего будущего, наряду с вопросами, ответы на которые мне неведомы, болью в чужих глазах, которую я не в силах унять, и колкими намеками на то, что я – единственный холостяк в команде, на что мне возразить нечего. Никто на моей памяти не произносил слово «отношения» с улыбкой.
– Ты, гм, о чем-то определённом? – нехотя спрашиваю я.
Ну хотя бы Азотеги, судя по его виду, этот разговор даётся ничуть не легче. И какими же угрозами, хотел бы я знать, Джара довела до такого состояния?
– Да, я… я хотел бы предупредить тебя о том, что, хотя у меня были долгие годы на то, чтобы обдумать и проанализировать те ошибки, из-за которых мои прошлые союзы претерпели крах, возможно, если мы продолжим, гм, делить кров, возникнут определённые трудности. Боюсь, что мой опыт по части развития и поддержания отношений не назовёшь удачным. Поскольку обычно я склонен замалчивать подобные вопросы, я решил отложить этот разговор до лучших времён, когда можно будет обсудить это более полно.
– А. Ну что же. Вот чёрт. В смысле, хорошо.
Поскольку неловкая тишина, похоже, собирается тянуться вечно, я решаю, что наступила моя очередь внести свой вклад в обсуждение.
– Я знаю, что у вас была не одна жена, - откашлявшись, начинаю я. - так что догадывался, что видимо, что-то пошло не так. Леди Имоджена упоминала, что вы двое, как бы сказать, не ладили?
– Можно и так сказать, – бормочет он. – Она мечтала устраивать приемы, блистать в свете. Ну а после моего кошмарного второго брака я вообще не желал никого видеть, не то что зазывать в свой дом толпы гостей, развлекать их светской беседой и танцевать. Мы просто-напросто не подходили друг другу, никто не желал идти навстречу. И, поверь мне, я всеми силами стараюсь избежать этого сейчас.
Полагаю, это и впрямь можно было бы назвать неудачным опытом, но как по мне, это была лишь на редкость глупая затея.
– Если ты не против подобного вопроса, может, объяснишь, зачем же ты тогда на ней женился?
– Цзеса, – вздыхает он. – Или политика, если быть точным. Ей срочно понадобилось, чтобы выходец из северных доменов сочетался браком с наследницей восточных, чтобы заручиться их поддержкой. А доверять Цзеса могла лишь мне. Я не мог подвести её.
– Гм. Выходит, королева женила тебя на собственной будущей жене?
– Да. – Напрочь позабыв про реку, он принимается расхаживать взад-вперёд, словно по своей палатке, спина прямая будто палка – военная выправка сказывается даже тут. – Так и вышло, что мы почти не разговаривали; я появлялся на танцах, когда это было необходимо, а она порой заставляла меня заниматься хоть чем-то, помимо верховой езды и фехтования, но это случалось нечасто. Затем вспыхнуло восстание. Я до сих пор не забыл, с каким ликованием она сказала: «Теперь-то ты вернешься в армию! Тебе надо подать рапорт к полудню». Прежде я водил войска на холмяков, но моей первой жене война была не по душе, поэтому я подал в отставку, как только она закончилась. Помню, как тогда разозлился на Имоджену: я желал лишь, чтобы меня оставили в покое с моими лошадьми. Но оказалось, что, командуя армиями, вовсе не обязательно с кем-то разговаривать – вместо этого можно на всех орать, получая от этого какое-то извращённое успокоение. А во время танцев вместо погоды я принялся обсуждать тактику, доводя друзей Имоджены до слёз своим занудством.
Голос Азотеги прямо-таки сочится горечью, он резко разворачивается, оставляя на воде завитки, которые тянутся за ним, будто льющиеся потоком слова. Неудивительно, что он не любит вспоминать о прошлом; не думаю, что я сам способен поведать историю, выставляющую меня в подобном свете, и это малость облегчает осознание того, что вчера я сломался у него на глазах. Странная это храбрость, прямо скажем.
– Похоже, с тех пор ты пошел на поправку, – замечаю я, надеясь хоть немного его подбодрить. – Не припомню, чтобы ты при мне хоть раз заговаривал о погоде или тактике.
Он склоняет голову, словно колеблясь, не отрывая взгляда от воды.
– Это всё Джара. Когда она родилась… но я опережаю события. – Сделав глубокий вдох, он поднимает взгляд, почти встречаясь со мной глазами. – Да, знаю, об этом тоже стоило упомянуть раньше, но это не так-то просто ввернуть в обычный разговор. У меня есть ещё трое детей, которых ты пока не видел – все мальчики.
– Джара упоминала о чём-то подобном, – бормочу я.
– А. – Плечи Азотеги расслабляются, словно с них сваливается невидимая тяжесть, и уголок губ слегка приподнимается. – Ей гораздо проще даются такие вещи. И всё же я желал бы… но об этом мы уже говорили. Я начал о своих сыновьях. Мне хотелось бы думать, что я старался быть им хорошим отцом, когда они были молоды, но я никогда не понимал ни одного из них, а они – меня. После смерти моей первой жены… они уже вошли в возраст, чтобы начать жизнь при дворе, вступив во владения своими наделами, так что были лишь рады от меня избавиться. Но Джара другая. Едва научившись ходить, она всюду следовала за мной, добиваясь, чтобы я посвящал ей каждое мгновение. Она мечтала лишь о том, чтобы ездить верхом, командовать солдатами и натягивать лук. Прежде никто из моих сыновей и жён не интересовался воинским искусством, поэтому я поощрял Джару, сперва подарив ей пони, затем – маленький деревянный щит и меч. А год спустя она призналась, что по ночам таскает мой меч и седлает Арджона – самого норовистого из моих скакунов – предпочитая их своим. Когда она пошла в армию… я понял, что больше не могу орать на подчинённых, как раньше. Я изменился. Пусть мне никогда не стать развесёлым бесшабашным бонвиваном, о котором мечтала Имоджена, по крайней мере, я снова могу вести себя как нормальный член общества. – Уголок его рта дёргается в мимолётной улыбке. – Впрочем, боюсь, я разрушил идеалы Имоджены, - добавляет он. - После того, как истёк срок нашего союза, она сошлась с мужчиной, который был воплощением всех её мечтаний. Однако минул месяц – и вот она уже плачется королеве, что больше не может выносить его ослепительных улыбок. Ну а затем они – впрочем, ты сам знаешь.
Остановившись передо мной, он сникает, словно собака, которая отлично знает, что напрасно прогрызла дыру в твоём неводе.
– Прости, что вывалил на тебя всё это. Не хотел удручать тебя подобными рассказами – на самом деле, я и не собирался, просто…
Я невольно фыркаю.
– Если бы мне стало скучно – я бы спихнул тебя в воду, и дело с концом. – И как долго он в себе это копил, прежде чем вот так излить? – Всё ясно, выходит, тебе просто не повезло жениться на даме, которая жить не может без танцев и блестящего общества. Думаю, мне на твоём месте пришлось бы куда хуже. Ты только вообрази: что если бы я оказался связанным с леди Имодженой?
За это я наконец-таки удостаиваюсь сердитого взгляда.
– Цзесу бы удар хватил, – заявляет он, в то время как его губы дёргаются, словно не зная, какое выражение им принять. – Это привело бы к войне – другого рода – и непомерному скандалу при дворе. Знай я тебя тогда – утешался бы мыслью, что ты к этой жизни приспособлен ещё хуже меня самого. Возможно, мы оба тем самым облегчили бы друг другу жизнь.
– Вот видишь? – заключаю я, приподняв плечи. – Клянусь, что никогда не заставлю тебя устраивать танцы или разговаривать с кем-то из моих друзей, если тебе не хочется, со своей стороны, буду ценить, что ты не орёшь на меня, за исключением тех случаев, когда я зашвыриваю тебя в озеро – сказать по правде, это было по-настоящему забавно. Ну вот. Вроде, всё выяснили. Так как, мы подходим друг другу?
Уставясь на меня, он принимается тихо смеяться, прикрыв глаза ладонью.
– Вообще-то, Кэйл, это был далеко не полный список моих прегрешений… О боги, я тебя люблю.
Я почёсываю заднюю сторону шеи, радуясь, что он не видит моё лицо. Я по-прежнему не знаю, что и думать, когда он говорит такие вещи – лишь что это звучит не так уж плохо, когда мы одни – и в воде.
– Если ты боишься, что мне скучно, – начинаю я, не вполне уверенный, что мне правда этого хочется, – тогда расскажи мне и про Алима. Уж эта-то повесть точно скучной не будет.
Его смех переходит в стон, а рука вновь плюхается на воду.
– Пожалуй; по крайней мере, тех ошибок, что я совершил с ним, с тобой я точно не повторю. Тебя ведь не нужно защищать от половины королевства, и тебе до сих пор ни разу не удавалось взбесить меня по-настоящему, да и сам ты не кидаешься на меня будто оглашенный.
– Слишком много чести, – пожимаю я плечами. – А как он умудрился сцепиться с половиной королевства? Надо думать, всему причиной его природное очарование?
Азотеги тяжело вздыхает, но не спешит с возражениями.
– Скорее, его родители – узурпаторы Взаритецы.
– Чего? – Воистину, что называется: шлёпни меня подмигивающим угрём. – Так вот почему он такой хамоватый? Надо думать, по праву рождения?
Генерал награждает меня взглядом, красноречиво напоминающим, что я и сам далёк от образца хороших манер. Чёрта с два.
– Он родился после войны, и потому был взращен в ненависти к Цзесе и её правлению. Но Алим в жизни не слушал, гм… никого, и потому при первой же возможности бежал из дома и присягнул нашей королеве. Мало кто поверил ему, ещё меньше было тех, кто искал его общества, что было весьма чувствительным ударом для того, кто был рождён принцем. Я был одним из немногих, кто поверил в искренность его клятвы и… одним словом, если бы не я, у него бы вовсе никого не было.
Так значит, их отношения были основаны на жалости, в то время как в случае леди Имоджены – на долге. Я и впрямь искренне надеюсь, что Азотеги прав насчёт того, что у нас с ним не тот случай.
– Выходит, он обратился к тебе за помощью? Так вы и познакомились?
На его лице появляется чертовски загадочное выражение, но мигом разлившийся от носа до самой груди румянец быстро делает его до боли знакомым.
– Не… совсем, – еле слышно отзывается он. Приподняв брови, я складываю руки на груди: чем больше он темнит, тем мне любопытнее. Наконец он, сдаваясь, бормочет: – Ну хорошо: он соблазнил меня в садах королевы.
Мои брови взлетают.
– В садах, битком набитых садовниками?
– И гостями на свадьбе, – цедит он сквозь стиснутые зубы.
Итак, Азотеги прижимался к рыжему доктору в хвойниках, в то время как дворяне передавали кубки через их головы… Или, может, Алим притягивал его голову к себе для поцелуя, в то время как королева сзади притоптывала ногой… Нет, я не в силах это представить, даже если очень постараюсь.
– Ого, – только и удаётся выдавить мне.
– Никто никогда не добивался меня так, как он. – При этом признании завидные плечи генерала мигом сникают, взгляд вновь уходит в сторону, а щёки полыхают пуще прежнего. – Я лишь несколько месяцев спустя узнал, как долго он пытался подкараулить меня по тёмным углам, и это показалось мне… лестным. Ты упоминал о юных солдатах, которые не прочь за мной поухаживать, но столь абсурдные идеи начали возникать у них лишь после появления Алима. Все, кто встречал меня прежде, решали, что я слишком холоден и безразличен к физической стороне вопроса – и я бы с ними тотчас согласился. Алим так и не признался, почему отважился попытать счастья там, где никто не решался. И… но о прочем лучше умолчать. Просто поверь, что к тебе это неприменимо.
– Постой-ка минутку, – приговариваю я, почёсывая подбородок. – Так вас связывало только это? – Вроде, Ларис и Маджерерн намекали на что-то подобное, хотя странно слышать такое от него самого: генерал не производит впечатления человека, мыслящего нижним этажом.
– Но ведь он нуждался в защите! – протестует Азотеги. – А никто, кроме меня, не остался бы с ним.
Похоже, ему и вправду не по себе от смущения и чего-то неуловимого, похожего на страх. Мне вовсе не хочется его расстраивать, потому я раскидываю руки в знак примирения.
– Вот уж не знаю, что тут могло пойти не так по твоей вине, – мягко замечаю я. – Полагаю, Алим и сам отлично справился.
Он делает глубокий вдох, а следом за ним – прерывистый выдох, медленно качая головой.
– Нет, – наконец отвечает он севшим голосом, – но не думаю, что смогу объяснить, почему… правда не думаю, – повторяет он и со вздохом бредёт к берегу. – Но это в самом деле не та тема, что мне легко даётся. После долгих бесплодных попыток Имоджене наконец удалось заставить меня говорить о чувствах, но воскрешать прошлое, тем паче деликатные моменты, которые касаются тех, что не могут этому воспрепятствовать, это, сдаётся мне…
– Против чести? – суховато отзываюсь я, следуя за ним.
– Именно. – Он кладёт ладони на булыжник у берега, словно собрался вылезать, но так и застывает в этой позе, опустив плечи. – Прости, – тихо бросает он. – Я ни к чему так сильно не стремлюсь, как к тому, чтобы у нас с тобой всё было правильно. Сейчас уже смеркается, но позже я правда постараюсь дать ответы на все твои вопросы. И если что-то в моих действиях тебе не по душе, прошу, говори сразу. Прежде не раз бывало… впрочем, не бери в голову. Просто скажи.
Я неуверенно созерцаю его напряжённую спину.
– Не вопрос. – Хотел бы я всё-таки знать, что его так растревожило. – Гм… Спасибо, что рассказал мне всё это. Для меня самого подобные разговоры – отнюдь не попутный ветер, но… я рад, что ты мне доверяешь.
– Жаль, что прежде у тебя создалось иное впечатление, - тихо отзывается он.
Вот теперь он ещё печальнее, чем до этого разговора – это тем паче несправедливо, что он сделал всё это ради меня. Подплыв, я забираюсь на камень рядом с ним, балансируя руками на его наклонной поверхности, будто мальчишка. Мы с кузенами соревновались в этом часами, выискивая самые скользкие замшелые камни.
– Во мне-то уж точно нет ничего от Алима или леди Имоджены, – шутливо замечаю я, надеясь развеселить его, – так что, пожалуй, тебе не о чем беспокоиться.
– Или на сей раз я найду иной способ всё испортить.
Я открываю рот, чтобы поспорить с этим, но мне тут же становится не по себе от осознания того, что именно мы обсуждаем, и вместо того, чтобы заговорить, я принимаюсь проверять, насколько сильно могу отклониться назад, не свалившись. Отвлечься, срочно отвлечься.
Пытаясь удержать меня, Азотеги хватается за моё запястье в самый неудачный момент – и вместо того, чтобы помочь, посылает мое равновесие к чертям. Вскрикнув, я вцепляюсь в него – здравомыслящая часть моего рассудка вопит, что не стоит швырять кого-либо о камни, даже если он сам в этом виноват, но с этим уже ничего не поделать.
Его глаза распахиваются, когда мы оба валимся назад, и я лишь успеваю подумать, что смогу смягчить его приземление, поскольку падаю первым. Тут я ударяюсь о воду и…
…шмяк!
Должно быть, мы приземлились на соседний булыжник. Он тяжело валится на меня, вышибая из груди остаток воздуха, который я не выпустил с последним у-уф, ударившись спиной. Пару мгновений мы оба лежим, не шевелясь, словно акула, которую долбанули по голове веслом. Затем, спихнув его, я поднимаюсь, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и проорать, что неплохо бы ему уяснить, что не стоит вмешиваться в отношения моряка с водой, однако от того, что она сверкает под нами, тут же напрочь теряю дар речи.
Вода отливает странным глянцем под стать льду, обратившись в сверкающее полотно, которое расходится от того места, где мы сидим, к обоим берегам. И всё же течение не замирает – река вовсе не замёрзла. Придя в полное недоумение, я касаюсь поверхности рукой – она тёплая и твёрдая. Когда я опираюсь на «воду» всем весом, она выравнивается – течение словно уплощается. То же самое я ощущаю и бёдрами, но под протянутыми ногами вода так и ходит вверх-вниз.
– Что это? – вскрикиваю я. Нажимаю сильнее – поверхность слегка пружинит, словно мох, но не рвётся.
– Не имею ни малейшего понятия. – Азотеги приподнимается, опираясь на руку, и принимается глазеть на реку.
Сходя с ума от любопытства, я поднимаюсь на ноги и пару раз подпрыгиваю, чтобы проверить, выдержит ли странная поверхность мой вес, затем делаю осторожный шаг. Она отнюдь не скользкая, как лёд – скорее, на ощупь похожа на молодую травку, но та не идёт ни в какое сравнение с этим чудом. Я обхожу генерала кругом, затем пробую пробежаться – диковинная поверхность всё ещё держит.
– Это безумнее самого безумия. – Я останавливаюсь, ещё более озадаченный.
– Полагаю, это и есть наш талант, - отзывается Азотеги.
Некоторое время мы молча пялимся друг на друга.
– Мы можем делать воду твёрдой, – медленно произношу я, вертя в голове эту идею так и эдак – всё равно выходит какая-то бессмыслица.
– Но почему это? – вопрошает он, видимо, у своих богов, ведь на это у меня ответа нет. Затем он с тяжёлым вздохом прикрывает глаза рукой. – Это было бы гораздо более своевременным пару дней назад – тогда мы бы могли попросту перейти реку и двинуться домой.
Когда до меня доходит, что это значит, я невольно расплываюсь в ухмылке от одной мысли, что ему пришлось бы сперва убедить дзали ходить по воде. А потом мне становится совсем не смешно.
– Случись это пять дней назад – тогда и корабли бы не понадобились.
Его лицо тут же перекашивается.
– Прошу, прости меня. Я брякнул не подумав.
Я пожимаю плечами, отворачиваясь. На мгновение мою грудь переполняет гнев – на него? на святых? на его богов? Но и это едва ли помогло бы. Солдаты не поверили бы в подобное заклятье, даже если предположить, что оно способно выдержать такую кучу народа, а не только нас двоих. Но теперь мне кажется, что я должен был это предвидеть – должен был сделать больше, чтобы уберечь их.
– Кэлентин, – еле слышно произносит Азотеги.
Он только что растратил последние силы, изливая мне душу, так что я не могу на него злиться из-за какой-то шальной мысли.
– Всё в порядке, – вздыхаю я, глядя на воду в попытке вернуть себе былое спокойствие. – Мы не могли этого предвидеть. И никто не согласился бы на это.
Азотеги тянется ко мне, сжимая запястье – тёплые пальцы ложатся на трепещущую жилку.
– Нет, – тихо соглашается он, проводя большим пальцем по руке. Это прикосновение порождает дрожь, хотя в общем-то я не боюсь щекотки. – Но мы можем это проверить. Кажется, герцогиня Цзерри узнала, что может общаться с растениями, лишь спустя несколько лет после открытия своего таланта. Возможно, это как-нибудь поможет с кораблями.
– Может, так их можно поднимать на сушу, – бормочу я, тыкая твёрдую поверхность большим пальцем ноги. Мгновением позже я киваю, тогда Азотеги отпускает мою руку и, поднявшись на ноги, делает несколько шагов, словно бы интереса ради, а не для того, чтобы дать мне прийти в себя.
Тут моё внимание привлекает мимолетный блеск какой-то серебристой рыбки под ногами, и в голове рождается новая мысль:
– Надеюсь, мы не погубили эту реку только что, – хмурюсь я. – Как же рыбам выпрыгивать за насекомыми… Чёрт, да насекомые попросту не смогут приблизиться к воде.
Едва эти слова слетают с моего языка, как другая рыба проделывает это прямо у моих ног: выскакивает из воды и вновь ныряет с всплеском, которого избежали мы.
– Может, дело в намерении? – вслух размышляет генерал при виде этого. – Или в её животной природе?
Я издаю тихий ликующий возглас, тотчас притягивая его взгляд.
– Ты понимаешь, что это значит?
– Боюсь…
– Я не животное! – перебиваю его я. – Ну что, съели, господа маги?
Это вновь порождает на его губах мимолётную улыбку.
– Если маги не примут этого в качестве доказательства, то я попрошу Цзесу издать по этому поводу королевский указ.
Я с тихим смехом ещё несколько раз подпрыгиваю на глянцевой поверхности, продолжая на неё дивиться. Я помог сотворить заклятье – я! – и это почему-то наполняет меня верой в будущее, даруя надежду, что однажды я покажу дзали, чего мы стоим. Если мне по силам ходить по воде, то я воистину способен на всё. От этого голова идёт кругом, и, припомнив ещё одну привычку из детства, я пихаю его в плечо с выкриком:
– Айда наперегонки до того дерева!
– Я… что?
Но я уже срываюсь с места, и вскоре меня преследуют шлепки его босых ног. С каждым моим шагом сверкающая поверхность расстилается под ногами со скоростью бега. Улыбаясь во весь рот, я топаю сильнее, и выбрасываю руки, едва не запнувшись о шальную волну. Может, поверхность и скользкая, но ни один из талантов Азотеги никогда не причинит мне вреда.
– Что это мы делаем? – кричит он, быстро нагоняя меня – ох уж это их клятое превосходство.
– Исследуем заклятье! – выкрикиваю я между выдохами. – А заодно развлекаемся!
Мы бок о бок достигаем корявого дерева, склонившегося к самой воде. Отдавая дань справедливости, я, схватив за запястье, прижимаю его ладонь к ветви.
– Ты победил, – задыхаясь, сообщаю я, – вернее, победил бы, если бы я сперва удосужился сообщить правила.
Он изумлённо глядит на меня через плечо, затем его губы медленно расползаются в улыбке. Я улыбаюсь в ответ – и вот он уже смеётся, будучи не в силах сдержаться, плечи сотрясаются, в то время как он силится отвернуться, чтобы скрыть румянец, заливший щёки.
И тут я думаю – он и вправду красивый.
Я тотчас отдёргиваю руку, словно от раскаленной сковороды, и отступаю, спотыкаясь о мелкий камушек, торчащий из-под поверхности воды.
– Ну что ж! – жизнерадостно сообщаю я. – Если мы задержимся хоть ненадолго, твои товарищи, чего доброго, решат, что ты дезертировал.
– Я… да, – отзывается он, разворачиваясь к лесу и укрывшейся за ним армии. – Конечно.
Если я когда-то и бывал столь же запутавшимся и растерянным, то я такого не припомню. Всему виной эти замороченные разговоры, уверяю я себя; это всё вина и бессонница, и этот бесконечный марш-бросок, из-за которых в голову так и лезут всякие непрошеные помыслы.
– Нам надо опробовать бы это с остальными, – предлагает он, на пути вдоль берега, не замечая поглотившего меня смятения. Как только мы оба сошли на берег, странный блеск тут же исчез; мимо проплыла семейка уток, не подозревая о неведомом явлении. – Я всё устрою, как только вернёмся в Крик Чайки. И лошади – надо проверить, смогут ли они пройти по этой поверхности.
Из-за охватившего меня смятения я не в силах вслушиваться в его слова, и потому лишь киваю – надеюсь, что впопад. Я даже не заметил, как мы достигли лагеря, и как я занял своё место в строю.
Я, матрос Кэлентин со злосчастной «Пеламиды», только что счёл верховного генерала Азотеги, герцога и доверенное лицо королевы, красивым. Единственное, что приходит в голову – что разговоры об отношениях на поверку куда опаснее, чем я когда-либо думал.
Примечание переводчиков:
[1] Эссея – англ. Eassea – сокращённое от “East Sea” – восточное море.
Следующая глава