Предыдущая глава
Наш день заканчивается на королевском тренировочном поле. Вернее, для генерала – на поле, я же стою, облокотившись о деревянные перила, и наблюдаю за ним сверху. Он дерётся с пятью младшими солдатами одновременно, они – в полной броне, он – в белой рубашке и с одним мечом. И ему явно не требуются мои пояснения насчёт металлической кожи – потому что он использует её сей момент и солдат это нисколько не удивляет.
– Можно к тебе присоединиться? – Повернувшись, я вижу рядом с собой улыбающуюся леди Имоджену. Сегодня на ней платье нежного розового оттенка утренней зари, даже более откровенное, чем предыдущее. Хорошо, что она – дзалинка, так что я знаю, когда отвести глаза, чтобы не пялиться на жену королевы. Мне приходит в голову, что, пожалуй, пора наконец посетить бордель, пока пребывание рядом с красивыми женщинами, на которых нельзя даже поднять глаза, не заставило меня окончательно утратить контроль; я уж и не помню, когда меня последний раз туда зазвали. На сей раз, пожалуй, пойду по собственному почину.
– Разумеется, миледи, – с поклоном отвечаю я, и она также опускает руки на перила.
читать дальше– Кто сражается? – спрашивает она, но смеётся, прежде чем я успеваю ответить. – Мне стоило догадаться. Знаешь, почему он использует свой талант подобным образом? Говорит, что иначе солдаты отказываются с ним биться, боясь задеть его. Ну а так они могут бить в полную силу; по крайней мере, в теории.
– Я как раз над этим думал, – бормочу я, глядя, как он с разворотом ныряет под меч. На запрокинутом лице – прямо-таки акулья ухмылка – не хотел бы я оказаться на месте того, кто на него замахнулся. – Он – прирожденный боец, не так ли, миледи?
– Полагаю, что тебе виднее. Я знаю, за какой конец держат меч, и немногим более того. И всё же мне всегда казалось, что, несмотря на весь его боевой азарт, подобное умение не приходит само по себе: он тренируется каждую свободную минуту – по крайней мере, раньше так делал. – Леди Имоджена со вздохом отворачивается от арены боя, опираясь спиной о перила. – Прежде я волновалась всякий раз, когда он не являлся домой после боя. А теперь…
– Джара, – догадываюсь я, улыбаясь в ответ на брошенный ею быстрый взгляд. – Она сказала мне, кто она на самом деле. Правда, я полагал, что ваши сражения безопасны. Или лишь несколько безопаснее прочих?
– Наверно, так и есть, но редкая битва обходится без серьёзных ранений. По правде сказать, сколь бы устрашающи ни были наши потери, я всегда вздыхаю с облегчением, услышав, что на поле выходит Аджакс. Он редко позволяет лезвию соскользнуть туда, куда не следует. Но – хватит о войне! – При этих словах лицо леди Имоджены озаряется лучезарной улыбкой, а глаза так и сверкают. Склонив голову набок, она вновь принимается наблюдать за сражением. – Итак, ты знаешь мою дочь. Разве она не чудо?
Я невольно расплываюсь в улыбке, приподняв плечи.
– Отличный друг, миледи, и сила, с которой стоит считаться.
– И я так думаю! Правда, в былые времена я желала, чтобы она уделяла чуточку больше внимания своим манерам, но… – Леди Имоджена вздыхает, и её глаза полнятся любовью, которой я почти завидую. – …Ведь тогда она не была бы такой замечательной, верно? Я рада, что она стала тебе добрым другом.
Это признание лишает меня дара речи, и я пару мгновений терзаю губу, раздумывая, стоит ли на это отвечать.
– Странные вещи вы говорите, миледи, – наконец отзываюсь я, поглядывая на поле, ибо в этот момент меня прерывает лязг металла: сшибив кого-то наземь, генерал прерывает схватку, чтобы в деталях объяснить, что именно случилось с бедным солдатом. – Большинство ваших были бы не в восторге от того, что их дочь водит знакомство с человеком – во всяком случае, из тех, что мне встречались.
– Откровенно говоря, я рада, что у неё появился хоть какой-то друг. Она всегда держалась особняком… А тут ещё и бъезфрецзинг. Что до Фараза, его мне тоже хотелось бы видеть счастливым. И, раз Джара считает, что ты достоин быть ей другом, то, надеюсь, он также может на тебя положиться.
– Благодарю вас, миледи. Похоже, что и вы ему хороший друг, не сочтите за дерзость.
– Вот уж Цзеса посмеялась бы от души! – Она и сама хихикает, прижимая ладонь к темным губам. – Очень мило с твоей стороны сказать мне об этом. Пожалуй, быть его другом проще, чем женой: вдоволь насмотревшись на его хмурую физиономию, мне всегда хотелось вылить чашку воды ему на макушку, и теперь я рада, что есть тот, кто может сделать это за меня. А ведь ты счастливец – при тебе он улыбается так часто.
– Ну так ведь… – начинаю я, радуясь, что отсвет заката маскирует разлившуюся по лицу краску, – полагаю, он просто вынужден улыбаться из-за всех этих дел со связью.
– Порой он и Джаре улыбался, – тихо отвечает она, и я с тошнотворным ужасом осознаю, что за дикую чушь только что сморозил – будто улыбаться его вынуждает лишь фальшивая любовь.
– Миледи, я вовсе не хотел сказать…
Имоджена качает головой, при этом каскад волос цвета водорослей колышется над плечами.
– Не волнуйся насчёт этого. Мы никогда не любили друг друга, хотя случались редкие моменты, когда мне этого хотелось. Ну а когда он обретался рядом вместе с этим кошмарным Ферраксом [1] Алимом, я только диву давалась, что вообще в нём находила… – Вздохнув, она добавляет, понизив голос: – Мне остаётся лишь желать – если ты найдёшь в себе достаточно доброты, чтобы выдержать всё это, Кэлентин – чтобы и ты его полюбил. Без сомнения, он тяжёлый человек, и холодный. Так тебе было бы проще. И, быть может… тебе удастся подарить ему хоть немного счастья, в чём я не преуспела.
Когда солнце окончательно опускается за стены замка, Азотеги прерывает схватку – теперь они что-то обсуждают, отослав кого-то за лампами, чтобы осветить поле. Проводя по перилам большим пальцем, я обдумываю её последние слова и морщусь, загнав занозу под кожу.
– Благодарю вас за это, миледи, – отвечаю я, силясь незаметно вытащить занозу. – А можно мне, ну, кое-что у вас спросить?
– Разумеется! Не стоило мне вести речь о столь мрачных вещах. Так о чём ты хочешь узнать?
Глядя на улыбающееся лицо леди Имождены, я понимаю, что больше не могу расспрашивать её о тайнах, кроющихся в прошлом Азотеги: обсуждать это за его спиной кажется предательством. Судорожно подыскивая иной вопрос, я выпаливаю:
– Какая она – королева?
Имоджена отстраняется, отчаянно хихикая, и на мгновение я улавливаю сходство с Джарой в её искрящихся глазах, прежде чем её веки опускаются.
– О, дорогой! – добродушно журит меня она. – Тебе следовало намекать и наводить меня на эту тему не менее часа, прежде чем вот так спросить. Об этом должен помнить каждый уважающий себя шпион!
– Шпион? – потрясённо переспрашиваю я. – Прошу простить меня, миледи, но я вовсе не это имел в виду. Я просто надеялся, что вы расскажете, что она за человек, поскольку, вроде как, они с генералом весьма близки. Ну, в каком-то роде, похожи.
– Ах вот оно что, – улыбается она. – Так значит, ты не охотник до пикантных подробностей?
Представляю, на что было похоже моё лицо, раз его выражение вызвало новый приступ веселья с её стороны.
– Ничего подобного, миледи!
– Какая жалость – а ведь я так люблю распространять противоречивые слухи о пристрастиях королевы. Цзеса несокрушима, как камень, свирепа, словно холмячка, и неумолима, будто солнце в разгар лета. Она и в самом деле имеет немало общего кое с кем, кого мы оба знаем. Но, в отличие от него, она превыше всего ставит здравый рассудок, и потому всегда готова переменить мнение, если представить ей убедительные доводы.
«Или прелестное личико, ждущее поцелуя, – внезапно подумалось мне. – Но разве её можно в этом винить?»
Тем временем леди продолжала улыбаться, наблюдая за мной сквозь тёмные ресницы.
– А иметь меня в союзниках – это весьма разумно, матрос, – нежнейшим голосом добавляет она.
– Я буду иметь это в виду, миледи.
– Как скажешь. Ах – кажется, пора мне тебя вернуть.
Взглянув на поле, я вижу, что поединщики наконец разошлись. Некоторые из них ковыляют к конюшням, на ходу стаскивая шлемы, чтобы стереть пот, в то время как Азотеги наставляет оставшуюся пару, демонстрируя им особый разворот, пока те наконец не повторяют его правильно. Тогда, одобрительно кивнув, он отсылает их вслед за первыми и поднимает голову, силясь разглядеть хоть что-то на тёмном балконе. Я машу рукой, и он указывает на лестницу, прежде чем исчезнуть под балконом.
– Благодарю вас за то, что удостоили меня беседой, миледи, – вновь кланяюсь я.
– Это мне стоит тебя благодарить. – Склонившись ко мне, Имоджена быстро шепчет: – Его слабость – это шея, – после чего, подмигнув, делает реверанс и растворяется в потёмках. Я же продолжаю таращиться ей вслед, недоумевая, что же именно она имела в виду, пока за спиной не раздаётся тяжёлая поступь генерала.
– Тут была Имоджена? – спрашивает он потускневшим от утомления голосом. – Я надеялся, что после того, как она зашла по собственному почину, она перестанет убегать, едва меня завидев.
– Не похоже, чтобы на сей раз она спасалась бегством, – отвечаю я, почёсывая подбородок. – Но разрази меня гром, если я знаю, как это назвать. – Бросив косой взгляд на побледневшее лицо генерала и его закрывающиеся на ходу глаза, я спрашиваю: – Домой?
– М-м…
Там он оглашает намерение принять ванну через коридор, заметив, что мне не обязательно его дожидаться, если я устал. Я бы и правда вздремнул, но это вполне может обождать. Сбросив обувь, я плюхаюсь на лучшую в мире кровать и, закинув руки за голову, пялюсь в потолок, обдумывая слова его бывшей жены.
Должно быть, на пару минут я всё же отключился, потому что в следующий момент генерал снова в комнате – склоняется над своей постелью, чтобы поправить светильник над ней. Он вновь без рубашки, и – я вскидываюсь со вскриком:
– Сэр, ваша спина!
Вздрогнув, он всё же продолжает возиться с лампой, не глядя в мою сторону.
– Это пустяки.
– В гробу я видал такие пустяки! – Его кожа испещрена синяками: синеватыми метками и желто-зелёными пятнами, которым явно больше недели от роду. Я слезаю с кровати, чтобы приглядеться получше. Ссадины по форме аккурат соответствуют металлическим шарикам, жёлтые – продолговатые, как метки от меча. – Значит, даже с кожей из металла это всё равно больно? – вырывается у меня.
– Она останавливает лезвие, но не поглощает удар. – Продолжая хмуриться, он, запустив руку за спину, хватает рубашку и поспешно её натягивает. – Я думал, ты спишь.
– Просто размышлял. Слушай, прекрати это! Дай мне посмотреть. – Я задираю его рубашку, цокая языком. – К сожалению, я не очень-то смыслю в припарках. Гм. У тебя есть какое-нибудь масло?
При этих словах он застывает – должно быть, ему и правда больно.
– Под кроватью, – тихо отзывается он.
– Странное место, ничего не скажешь, – приподнимаю бровь я, прежде чем залезть туда. И правда – там стоит сосуд, судя по форме, для заправки ламп. Налив немного на пальцы, я принимаюсь растирать его, походя отмечая, что оно почти лишено запаха – не чета тому, что мне доводилось встречать прежде. – Что это? – не удержавшись, спрашиваю я.
– Оливковое масло последнего отжима, – отрывисто отвечает он.
Я вновь вздёргиваю бровь: мои соотечественники-рыбаки по большей части заправляют лампы маслом тарпона [2], если кто-то из родственников не пришлет чего получше. Порой кому-то из деревни удаётся сторговать бочку рыбы за сосуд неочищенного оливкового масла, чтобы макать в него хлеб. Вот уж не думал, что дзали заправляют лампы столь драгоценной эссенцией – но, может, генерал всё же тщеславен, пусть это и не бросается в глаза: я слыхал от кузин, что порой хорошим оливковым маслом смазывают кожу, чтобы блестела.
– Снимай рубашку, – командую я.
Он позволяет ей соскользнуть по рукам, и я наклоняюсь, чтобы рассмотреть отметины поближе.
– При дневном свете было бы видно лучше, – замечаю я, – но, полагаю, сойдёт и так. – Я прижимаю ладонь к его спине как можно бережнее, принимаясь втирать масло в кожу. Он шипит сквозь зубы, когда я задеваю больное место, но, как и говорила Джара, не жалуется.
– Зачем же ты затеваешь подобные бои, если кончается вот этим? – спрашиваю я, растирая изгиб позвоночника.
– Нужно их научить… – Он умолкает, стоит мне коснуться особенно болезненной ссадины над поясом штанов, и вновь шипит.
– Тс-с, не так уж это и больно, – приговариваю я, чувствуя себя недавним близоруким магом: ничегошеньки в этих потёмках не видать, но мне остаётся лишь продолжать, пожав плечами. – Наверняка. А теперь объясни-ка мне, что ты там говорил про мою смерть.
– П-прошу прощения?
– Маг, – терпеливо повторяю я, – ты сказал ему, что погибнешь, если умру я.
– А. Это. – Он молчит довольно долго, пока я не начинаю слегка нажимать на его синяки нарочно, прежде чем их смазать. – Я правда не знаю, в чём тут причина; пожалуй, об этом тебе стоило распросить его. Мои знания ограничиваются детскими сказками: «Когда очи Атьях смежились навеки, Хитиом следом за ней бросился на свой меч…» Это не обязательно происходит сразу, возможно, всему виной боль от потери.
Потому что он любит меня слишком сильно, чтобы жить без меня. Я закрываю глаза, мечтая, чтобы тетя помассировала мою ноющую голову; её образ всегда лучше всего помогал избавиться от тяжких мыслей.
– А если умрешь ты, то я, быть может, не умру, потому что я, выходит, животное.
Его ответ звучит еле слышно:
– Или просто твоё горе не столь велико.
Я даже не знаю, что на это ответить. Что за идиотская, идиотская история с нами приключилась.
Я принимаюсь растирать масло по синяку на плече, и он тихо стонет, когда я слишком сильно нажимаю большим пальцем.
– На «Пеламиде» я поутру разминал спину всякому, кто отстоял ночную вахту. – С улыбкой замечаю на это я. – Так что у меня рука набита.
– Правда? – неопределённо отзывается он.
– Зуб даю. Тут дело в стимуле, видишь ли. Никому не улыбается стоять на вахте, когда все прочие спят, особенно учитывая, что нельзя терять бдительность: ты не просто слоняешься туда-сюда в ожидании, пока кто-нибудь пожалует, как ваши охранники, а вглядываешься в горизонт до боли в глазах. Ну а так, вместо того, чтобы воспринимать это как повинность, они думают: «Ну, хотя бы поутру меня ждёт массаж». Разумеется, сперва я заставляю их подать мне завтрак, просто чтоб не слишком расслаблялись. Кстати, об этом – у тебя там сплошные узлы, знаешь ли.
– Гм.
Я растираю ему плечи, пока напряжённые мышцы наконец не отпускает.
– Пожалуй, на этой стороне всё, – заключаю я, проводя большим пальцем вдоль позвоночника, чтобы подобрать сползающую каплю. – Повернись, чтобы я обработал остальные.
– Н-нет.
– Чего?
– Это… не стоит. Всё уже в порядке.
Малость выведенный из себя подобным упрямством, я заявляю, прожигая его затылок сердитым взглядом:
– И как ты сам собираешься обработать свои замечательные синяки, если половину из них просто не увидишь? А ну-ка дай взглянуть!
– Кэлентин, марш в свою постель, это приказ!
Теперь я уже раздражён не на шутку. Закупорив сосуд, я с силой опускаю его на пол и топаю к своей кровати.
– Да, сэр! – гаркаю я в ответ.
Пыхтя, что твои кузнечные мехи, генерал резким движением натягивает рубашку, затем набрасывает на плечи одеяло.
– У тебя всё? – отрывисто спрашивает он.
Теперь просьба Имоджены обретает некий смысл: возможно, с генералом и правда было бы проще иметь дело, будь я по-настоящему к нему привязан.
– Да, сэр.
Шорох с его стороны затихает, и до меня доносится еле слышный вздох.
– Прости меня, – тихо говорит он. – Из-за магии я… становлюсь раздражительным.
Мне остается лишь гадать, что за слово скрывалось за этой паузой, но я так ни до чего и не додумываюсь.
– Хорошо.
***
На следующее утро я вновь ожидаю за дверью прихода служанки, старательно лучась дружелюбной улыбкой. Наградив меня подозрительным взглядом, она устанавливает между нами корзину и подходит к очередному сундуку.
– Доброе утро, – сообщаю я её затянутой в синее льняное платье спине.
– Прошу извинить меня, милорд. Я не задержусь надолго.
– Я никакой не лорд, – повторяю я со вздохом. – Прошу прощения за грубость. Просто ни единая душа во всём дворце, не считая генерала, не желает перемолвиться со мной словом, а я понятия не имею, почему. Я надеялся, что ты, по меньшей мере, что-нибудь мне скажешь для начала. От меня что, дурно пахнет? Или всё дело в моих волосах? Или в том, что я дружу с генералом?
– Я сию минуту уйду, милорд.
– О господи! – Всплеснув руками, я оседаю на стену. – Ладно, ладно. Может, я чумной. Ну хоть скажи, почему ты спрашивала, богаты ли любовники генерала? Мне это который день кряду покоя не даёт.
Она косится через плечо, глядя почти в мою сторону.
– Это был… глупый вопрос, порожденной ложью от фальшивого друга. Да я и сама порядочная дура. – Она с лёгкой улыбкой оглядывает мою потрёпанную тунику. – За версту видно, что ты не богаче любого из нас.
– Ну да, наверно, – озадаченно отзываюсь я, – но почему это так важно для тебя?
Её улыбка увядает, и она возвращается к перекладыванию одежды в сундуке.
– Я слышала, что можно неплохо нажиться, если затащить в постель любовника генерала – ты ведь тоже человек. А я посулила за это место деньги, которых у меня нет, и теперь приходится как-то выкручиваться.
Я рад, что она не глядит в мою сторону, ведь, должно быть, мои щёки пылают, словно оперение нектарницы [3]. Она хотела затащить меня в постель – эта красавица – даже не спросив? Наверно, это польстило бы мне, если бы не прозвучало так, что на моем месте мог быть кто угодно.
И, опять же, глядя на неё, я не могу взять в толк, в чём тут дело. Ведь, похоже, она меня до ужаса боится: застывает всякий раз, стоит мне шелохнуться, а напряжённо поднятые плечи предупреждают любое движение в её сторону. В моём представлении соблазнение должно выглядеть как-то иначе, ради чего бы оно ни затевалось.
– Должно быть, ты и правда отчаянно нуждаешься, раз поглядываешь даже на вонючих моряков вроде меня.
Ее плечи поднимаются – и снова опадают.
– Ну, я в самом деле не то чтобы богат, – говорю я, – но как насчёт дзалинских лордов? Это они тут денежные мешки. Может, генерал на это и не сгодится – но ведь полно других. Ты – хорошенькая девушка, так что, полагаю, они против не будут. – Может, я и ошибаюсь – если вспомнить, как солдаты относятся к людям – но уж с глазами-то у них всё в порядке.
Внезапно её голос затихает.
– Они не платят, – отвечает она, – и не спрашивают. Особенно таких хорошеньких девушек, как я.
Я вмерзаю в стену, уставясь на линию её хрупких плеч, в то время как она складывает очередную тунику.
– Но ведь ты можешь уйти, – предлагаю я, когда ко мне возвращается дар речи. – Ты не должна оставаться здесь, с такими…
– А куда я пойду? – обращает она вопрос к корзине, которую тащит к следующему сундуку. – Здесь, во дворце, платят лучше всего, а мы с родителями и так едва сводим концы с концами. Да и распорядок… я могу проводить дома ночи, когда родители во мне нуждаются.
«Но ведь есть же армия», – едва не предложил я, но они не берут наших женщин.
– А генерал?.. – спрашиваю я слабым голосом, не уверенный, как буду жить дальше, если ответ придется мне не по душе.
Слава святым, она трясёт головой.
– Он не трогает никого из женщин. Да и мужчин тоже, кроме своего рыжего дружка… мы думали, что ты – его любовник, в особенности после того, как исчез рыжий.
– А, – отзываюсь я.
Чувствовал ли я когда-нибудь подобную беспомощность? Я не могу хватать каждого дзалина, угрозами добиваясь, чтобы тот никого не тащил в постель против воли, да и слушать меня никто не станет. Я не могу назваться её защитником; не могу найти ей другое место, ведь я никого здесь не знаю, и тем паче не смогу подыскать другое место всем её товаркам.
– Прости, – добавляю я хриплым голосом. – Могу я хоть чем-нибудь тебе помочь?
Она вздыхает, поднимая корзину, и поворачивается ко мне с мимолётнейшей из улыбок.
– Если найдёшь лишний горшок золота, дай мне знать. Ну а пока… пожалуйста, попроси генерала не ездить верхом в белой рубашке. Эти пятна – что-то кошмарное.
– Попрошу, – обещаю я с твёрдым намерением так и сделать. – А если кто-то ещё раз… ну, не спросит, скажи, что ты работаешь на него. В смысле, на генерала. Может, разницы и никакой, а возможно, это окажет действие.
– Гм. – Она делает шаг к двери, а затем тихо говорит в сторону. – Похоже, ты славный парень. Не беспокойся обо мне. Тут есть те, кто куда моложе меня и беззащитнее. Девочки и мальчики – дворяне неразборчивы. Если встретишь кого-то из них – может, стоит отдать этот горшок золота им.
– Если есть что-то в моих силах, то, клянусь, я это сделаю! –со всей серьёзностью отвечаю я. – Береги себя!
Она открывает дверь – и тут я спохватываюсь:
– Постой! – Служанка останавливается, уставив на меня вопросительный взгляд. – Прошу, скажи мне, как твоё имя?
Она качает темноволосой головой и, бросив:
– Ханна, – скрывается за дверью.
***
Когда возвращается генерал, я, прижав ладони к губам, сижу на кровати, с головой уйдя в свои мысли.
– Кэлентин? – нерешительно окликает меня он.
– Сэр, – бездумно отзываюсь я, затем трясу головой, поднимая глаза на него. – Прости.
Он мигом оказывается возле меня – словно и не было вчерашней размолвки – и опускается на одно колено перед кроватью.
– Прошу, скажи, что тебя беспокоит.
Я вздыхаю и тру лицо ладонями в тщетной попытке вернуть ясность рассудка. Единственное, что всплывает – это мысль, что я провёл слишком много времени рядом с Азотеги, раз то, что он становится на колени, дабы меня утешить, больше не кажется мне святотатством.
– Даже не знаю, как сказать… Просто думал о тех, кто использует свою власть над другими неподобающим образом. И, по правде сказать, у меня всё в голове перепуталось…
Хуже всего – то, что я считал, будто последние недели вёл тягостное существование. Видите ли, я больше не могу выйти в море, когда пожелаю, а вместо этого заточён в тесном пространстве с персоной, которая ведёт себя по меньшей мере странно. А по всему выходит, что мне ещё подфартило.
Что было бы, окажись я связанным с одним из тех лордов, которые не спрашивают? Скорее всего, попробуй он до меня дотронуться, я бы его убил, а потом они сожгли бы меня и всю мою деревню.
Не спасла бы и вся эта любовная галиматья с бъезфрецзингом. Я не настолько наивен, чтобы считать, будто любовь меняет личность. Был у нас один парень в деревне по имени Донно, который влюбился в сынишку корабельного плотника, и счёл, что это дает ему право на что угодно. Его обвязали камнями и сбросили в море, но прежде мальчик сломал шею, убегая от своего кошмара.
Моя жизнь могла стать не балаганом, но адом. Мне в самом деле повезло заполучить такого, как генерал.
Потому что жизнь иных уже стала адом.
– Могу я хоть чем-то помочь?
– А у тебя есть ведро денег? – вздыхаю я.
А Ханна – могу ли я по-прежнему восхищаться её красотой после всего, что услышал? К чему ей ухажёр, при таких обстоятельствах? Если ей кто и нужен, то явно не я – наверняка я утратил всякую привлекательность, как только выяснилось, что у меня нет денег; но, может, кто-нибудь, где-нибудь?
Надеюсь, что она его отыщет. Иначе это было бы слишком жестоко.
– Какое ведро – маленькое, как для ополаскивания ночного горшка, или большое, в каких воду носят?
Я моргаю, осознав, о чём только он что спросил.
– Ох, прошу прощения, – поспешно добавляю я. – Просто… у моей подруги некоторые проблемы с деньгами, и я пытаюсь придумать, чем бы ей помочь.
Он берёт меня за подбородок, заглядывая прямо в глаза.
– Большое ведро, – повторяет он, – или маленькое?
Нуждайся я сам, я скорее умер бы, чем попросил, но ради неё я могу пойти на лёгкий урон своему достоинству:
– Большое будет слегка подозрительно, – отвечаю я, силясь улыбнуться.
– Я подумаю, что можно сделать. – Он поднимается, протягивая руку. – Ну а теперь, если ты в порядке, боюсь, у меня есть дела с королевой, и тебя она также желает видеть.
Я не уверен, на что он рассчитывает, протягивая руку, но в следующее мгновение он её уже опускает.
– Итак, судьба одарила нас ещё одним советом, – отвечаю я, стараясь, чтобы хотя бы мой голос звучал весело. Поднявшись на ноги, я потягиваюсь, искренне надеясь, что меня не делает предателем своего рода – или одной-единственной женщины с грустными глазами – то, что я откладываю эти вопросы на потом. Я просто не знаю, как помочь Ханне – на этом самом месте и в настоящий момент. – Так пойдём?
– Разумеется.
Выйдя из дома, он ведёт меня в другую сторону, к тому флигелю дворца, где я ещё не бывал. Наверняка многие отдали бы правую ногу за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на великолепные сады и здания, мимо которых мы идём, но я больше не в силах любоваться ими как ни в чём не бывало. Вместо этого я всматриваюсь в каждого проходящего мимо дзалина и гадаю: а этот запирает дверь, когда в комнату заходит служанка? А вон тот прижимает посыльных к стене?
Но – стоп. Эти слова Ханны… Дело ведь не в том, что дзали обращаются с людьми, как с собаками: в конце концов, я слышал немало историй о наших лордах и леди, которые поступали со своими людьми не лучше – как Донно из нашей деревни поступил с тем, кто слабее. Было бы проще раз и навсегда решить, что любой с острым подбородком и большими глазами – твой прирождённый враг, но в жизни так не бывает.
Мне просто казалось… я думал, что дзали лучше нас, но теперь-то я знаю, что нет.
– Ты уверен, что ничего не хочешь мне рассказать?
Я колеблюсь, глядя на запрокинутое лицо Азотеги – на его миндалевидные ярко-зелёные глаза, смуглую, но сероватую кожу, озабоченно поджатые губы – уголки то опускаются, то приподнимаются в неуверенной улыбке. Против всех доводов разума, это лицо уже кажется мне и родным, и добрым. Даже мои сомнения не меняют того, что я ему доверяю.
– Я тут услышал одну историю, – начинаю я, оглядывая двор: садовник подравнивает розы, женщина-писец спешит мимо с кистью в руках. Может, они друзья Ханны; а может, услышав, как я говорю о горничной Азотеги, они догадаются, о ком речь. – Может, поговорим об этом позже?
– Хорошо, – отрывисто отзывается он, но тревога из глаз никуда не уходит.
И что-то в его взгляде согревает меня, давая понять, что всё не так уж безнадёжно, и я как-нибудь смогу помочь своим.
– Пожалуй, пора приободриться: нам ведь предстоит повидать королеву, – на ходу говорю я, потирая шею. – Ты же знаешь: советы всегда переполняют меня прямо-таки весенней свежестью.
Натянув улыбку, которая почти может сойти за естественную, Азотеги отвечает:
– Увы, мне нечего тебе предложить, кроме искромётных дискуссий и захватывающего упрямства.
– Которое по большей части – твоё собственное? – подхватываю я. Ожидающий нас у дверей молодой солдат награждает меня прямо-таки шокированным взглядом. Огромные светлые глаза, высокие скулы, что наверняка сводят девушек с ума – это всё тот же недавний посланец. Я подмигиваю ему, проходя мимо.
Генерал с лёгкой улыбкой парирует:
– Но зато я упорный. – Во взгляде, который он бросает на меня вслед за этим, мне видится обещание. И я верю, как биению собственного сердца, что он его сдержит.
Примечания переводчиков:
[1] Ферракс – здесь он в оригинале Ferrex, но затем местами будет то Ferrax, то Ferrex, и мы решили остановиться на этом варианте.
[2] Тарпон – в оригинале silverfish – Tarpon atlanticus, серебристая рыба до 2,5 м. размером, обычно обитает недалеко от берега. Интересно, что во Флориде есть компания «Тарпон», производящая оливковое масло – возможно, у автора возникли некие ассоциации.
[3] Нектарница – в оригинале sunbird – род Nectarinia, птицы с ярким опереньем и длинным тонким клювом.
Следующая глава
Комментарии