Крипи14 читателей тэги
Автор: Питер Меркель
Паддлсторм
Случилось это в Паддлсторме - вы такого городка знать не можете, его уж лет десять как нет на этом свете. В общем-то история эта не о том, как добропорядочный город стал городом-призраком; просто потом все разъехались - дело неудивительное; город этот, в итоге, и пяти лет не простоял толком. Собственно, о чем я. История это будет страшная и чудная, но, уж поверьте, все именно так и было, я сам все это видел.
Вы в Господа нашего веруете? Не спешите отвечать, послушайте сперва все, что я расскажу. Хью Кэрнуол - вот кто был настоящий безбожник, можете мне поверить. За всю жизнь он и полдюжины раз не бывал в церкви, разве что на собственной свадьбе да святой Пасхе, и то только в Паддлсторме и только потому, что его приводила миссис Кэрнуол. Таких, как Кэтрин Кэрнуол, надобно поискать еще на грешном Западе, вот что я вам скажу. Не знаю уж, чего ради сошлась она с Хью, но такая, как она, могла привести его за руку не то что в церковь, а в самый Рай Господень.
скрытый текстЧем ее взял Кэрнуол, для меня и сейчас загадка. Не богатством - не скопил он много, на ранчо едва хватило; красивым его не назвала бы ни одна девушка, а уж что насчет молодости - это и вовсе курам на смех. Разве что прошлой славой? Хью Кэрнуол.... да вы не слыхали о Кэрнуоле - подумать только! Вот она, слава - двадцать лет долой, и поминай как звали... Кэрнуол был лучшим стрелком отсюда и до самых чертовых гор. Не знаю, кто мог бы с ним потягаться, нет, не знаю. Все, кто видел его в деле и мог говорить после этого, все, как один, утверждали - не может человек так стрелять. Попасть в подброшенную булавку с сорока шагов для него было так же просто, как вам сейчас взять вот этот стакан, а смелости - нет, не этой тупости, которую нынче зовут смелостью, а трезвого расчета - ему хватало на то, чтобы сразиться одному против дюжины и выйти без царапинки, разве что в чужой крови ботинки испачкать. Вы сейчас и не слыхали о нем, а блаженные двадцать лет назад - чертово время загоняет лошадь! - двадцать лет назад "ганфайтер Хью Кэрнуол" звучало приговором.
Немало он поездил по Западу, а вздумай он отмечать убитых им хотя бы палочками на коре дерева, то дерево давно бы без коры осталось. Когда же ему стукнуло полвека, Кэрнуол - не знаю, отчего уж так, - решил отойти от своего ремесла и осесть на одном месте. Он купил небольшое ранчо милях в пяти от Паддлсторма - почему именно тут? Дело, верно, в том, что шериф Паддлсторма, Дэн Митчелл, мог похвастать старой дружбой с ганфайтером Кэрнуолом, - вот Хью и перебрался на это ранчо вместе с Кэтрин. Кэтрин тоже не была девчонкой на то время - может, они давно уже знали друг друга, так не скажу. Но что же за красавицей была эта Кэтрин в свои двадцать семь - и какой же она могла быть лет в семнадцать! Сущий ангел. Да будь у нее хоть горб и ни единого зуба, она все равно была бы ангелом, помяните мое слово - таких кротких женщин я отродясь не видывал. Моя-то Мэл, упокой Господь ее душу, - или уж тут к дьяволу надо обращаться, не знаю толком, - моя-то Мэл, не к ночи, говорю, будь помянута, больше смахивала на разъяренную горную кошку. Видите этот шрам, сэр - вот этот? Клянусь моим целым глазом, эта мегера хватила меня доской, в мгновение ока выдернутой из ломаного сарая - я и оглянуться не успел, - хотя, пожалуй, трезвого взгляда на тот момент у меня быть и не могло... опять я отвлекся, что ты будешь делать! Так вот, Кэрнуолы. Такая только, как Кэтрин, и могла жить рядом со старым Хью. Да что тут говорить! Как они приехали, Кэрнуол взял и отнес шерифу свои револьверы - так уж они с Кэтрин уговорились. Впредь брал только ружье, и то разве что в крайнем случае, поохотиться или еще что. Но, понимаете, как бы то ни было, если мужчина всю жизнь проработал на мистера Кольта да мистера Дэниэлса, жить как прочие ему будет трудно. Городской дурачок кинул в него как-то со спины орехом - так видели бы вы, что за пируэт исполнил Хью! Несчастный орех просвистел в дюйме от его спины, когда он развернулся, - собственными глазами, тогда еще двумя, я видел это, - а у Хью-то глаза были прикрыты, словно слушать ему было больше нужно, чем смотреть; и вот в тот миг, пока он разворачивался, пропуская мимо чертов орех, левая и правая руки, черт меня дери, одновременно скользнули к поясу - да с такой скоростью, что, держу пари, и паровоз бы его не обогнал. Вся чертова улица застыла, как один человек - да на поясе у него ничего не было. И вот все застыли, даже бедняга Джим, дурачок-то, а Хью все стоял с закрытыми глазами, касаясь ремня кончиками пальцев, и ничегошеньки больше не делал. Тогда Кэтрин просто взяла его под руку и сказала что-то тихо и ласково, будто птичка, и он словно отмер, и все пошло своим чередом.
Вот что за женщина была эта Кэтрин. Ну и представьте только, что сталось с Хью, когда она отдала Богу душу.
Но это я что-то тороплюсь. Дайте-ка еще смочить горло.
Хью Кэрнуол был безбожником - и не чтобы, знаете, любитель божиться, или, упаси Господь, грабить церкви - просто не верил он ни во что. Молча и честно, никому того не навязывая. И прежде, чем проклинать его, вы поживите так, как он жизнь прожил, - тогда посмотрю я на вас. И Кэтрин, набожная, но мудрая женщина, никогда не таскала его в церковь - он довозил ее до города и ждал у входа или еще что. Редко-редко заходил внутрь, разве чтобы ей было приятно. Перед самым тем, когда все и началось, он стал заходить внутрь все чаще - может, и стало бы что, но вот - не вышло.
Тогдашний наш священник, преподобный Делл, так себе был человек. Местами последний даже мерзавец. Но все же пути господни неисповедимы; стало быть, нужен был на что-то патер Делл, лживый пьянчужка. Кэрнуол его не терпел. Но именно он внушал тогда всем: если вы не поверите искренне, вы не спасетесь, ничего от него не спасет, просто тыкать распятием или класть кресты, или читать молитву бессмысленно - надо верить в то, что ты делаешь. Ей-Богу, это была единственная правда, которую я услышал от него за все время, пока его знал.
А началось-то все с того, что дошли до Паддлсторма вести - на джонсоновом ранчо неладное творится. Джонсона у нас все знали, хороший был ранчер, упокой их всех Господь, жена да четверо детей - старшему двадцать, отцу первый помощник, младшенькой, девочке, четыре года; да, к тому же, с два десятка человек работников у него было, да порядочно голов скота. И вот на этих-то самых коров набрел ковбой Том Эллиот по кличке Безголовый, дурашный малый, между нами; он и ехал-то к Джонсону наниматься, а тут, понимаете, коровы - все чертово стадо, которое бы ему, если дело бы сладилось, стеречь, все до единой скотины - лежит посреди прерии, дохлое, к ак кусок мяса. Хорошенько полежавшего на солнце мяса, доложу я вам.
В общем, Безголовый Том прибыл в город, нахлестывая лошадь, около полудня, с безумным взглядом и трясущимися руками; Мэгги потом клялась, что на площади он осадил коня, словно колеблясь, куда бы ему - к шерифу или к церкви; но все же поехал к шерифу.
Два часа спустя всем стало известно, что ранчо Джонсона мертво. Мертв сам Тед Джонсон, мертва его жена, мертвы все дети - даже четырехлетняя крошка! - мертвы все их работники. Мертв весь скот. Мертва цепная псина во дворе. Безголовый Том отказался наотрез - ка-те-го-ри-чес-ки! - поехать вместе с шерифом и его ребятами да теми из горожан, кого они взяли с собой. Честно сказать, ему и не сразу поверили - уж больно странные вещи он твердил, Безголовый Том, - да и, к тому же, Джонсона видали в городе как раз вчера, целого и невредимого.
Те, кто остался в городе, отпаивали Тома в баре - за счет заведения, разумеется, раз такое дело, тем более что внутрь набились ну просто все - и расспрашивали, и сошлись все в одном: Том, может, и безголовый, но такого выдумать не мог точно. Малый знай твердил посиневшими губами: "Мертвые, мертвые", - и не мог удержать в руках стакана, виски плескало на дрожащие пальцы.
Когда он отошел чуток и смог разговаривать нормально, то рассказал сперва про коров - что мол, лежали они рядками, как на бойне, - и что он порассматривал их немного, пытаясь понять, застрелили их, зарезали или, может, скот пал от болезни - да ничего там уже толком не разобрать было, признался он честно. Скот был мертв никак не меньше трех дней. Хотя, добавлял он задумчиво, грифы их вроде не тронули.
Немного струхнув, он прикрыл лицо платком - вдруг коровы пали от чего-то заразного? - и поскакал на ранчо Джонсона. У него и тогда уже, сказал он, нехорошо было на сердце, будто чувствовал, как оно выйдет.
Возле дома царила страшенная тишина - ни звука, ни ветерка. Том спешился, нерешительно повел в поводу лошадь. Лошадь Тома, не в пример хозяину, смышленое создание, и сам Том то знал и тем, пожалуй, даже гордился - так вот, эта самая томова Спич уперлась в землю всеми ногами и не дала приблизить себя к дому больше, чем на десять шагов. Ну хоть ты тресни, говорил Том. Но не ржала - ни звука, молчком, да и сам он, признался Том, говорил только шепотом. Там такое, объяснял он. Там по-другому вы бы тоже не стали.
Ну, Безголовый Том перетрусил тут уже не на шутку, но все же, обмотавшись платком по самые глаза, шагнул к двери и постучался; тут-то и понял, что дверь не заперта. Постучавшись, для приличия, еще раз, он вошел.
Дальнейшее известно - все люди в доме были мертвы. Смерть застигла их будто абсолютно внезапно, как сердце остановило, и тоже дня три назад, никак не меньше. Семья сидела за столом - я уж не буду вам описывать совсем подробно, как Том, а то больно страшно, - а работники были во дворе, кто где, и тоже мертвые.
Да только вот что поразило его, добавлял Том, - еда-то на столе была совсем свежей.
Он признался, что подошел, замирая от ужаса, и тихонько, все косясь на старшего Джонсона, коснулся пальцем говядины в его тарелки - и та была еще теплой.
Тут во дворе что-то стукнуло - железом будто, сказал Том, вновь начиная дрожать, - и его из дома как ветром сдуло. Вихрем взлетел он на свою Спич и погнал в город - и лошадь была рада-радехонька скакать быстрее ветра!
Да все уж и без того поняли, что тут дело нечисто. Поднялся шум. Вперед вытолкали преподобного Делла - он с утра был в баре - и стали спрашивать, чего же он не поехал с шерифом; с преподобного же слетел всякий хмель да с середины рассказа тряслись коленки, но, надо отдать ему должное, он попытался успокоить горожан и, в качестве ближайшего средства, неуверенно предложил всем укрыться до возвращения шерифа и ребят в церкви.
Предложение было горячо одобрено всеми и, в первую очередь, Томом. Набрав оружия, мы всем городом засели в церкви, а преподобный щеколдой запер дверь, деловито вытащив на середину святой воды и распятие. Не знаю уж, помогли ли молитвы прийти в себя, - мне так не слишком, - только вот делу они не помогли ни на волос.
Из людей, что уехали с шерифом, вернулись пятеро, в том числе сам Митчелл. Как они сами признались, пустой город напугал их до чертиков - сами понимаете, что они боялись найти в домах, - но быстро смекнули все и помчались к церкви. Три из пяти лошадей пали прямо на площади, вот как они гнали.
Когда шериф сам положил щеколду с другой стороны двери и затянулся папиросой - и никто, ни единая женщина ничего не сказала! - он спросил только, не возвращались ли другие, те десять человек, что уехали с ними, - и тогда по церкви пронесся тихий стон, стон тех людей, жен и сестер и прочих, которые разом поняли, что их близкие уже не вернутся. И, знаете, никто ничего вновь не сказал шерифу, ни слова упрека; просто притихли и стали, сдерживая слезы, слушать.
Люди, вернувшиеся с Митчеллом, поспешили найти своих в толпе и стали рядом с ними; шериф один остался стоять спиной к двери, и говорил он тоже один, стараясь говорить очень быстро.
В прериях что-то изменилось - они поняли это, стоило им отъехать на восток от города. Воздух стал, - шериф помедлил, пытаясь подобрать слова, - плотнее, что ли. На небе не было ни облачка, светило солнце, как и утром, но его люди то и дело задирали головы, чтобы убедиться, что светло по-прежнему, что им только кажется, что цвета вокруг темнеют. Когда уже ясно был виден дом Джонсона, Томми Бринн вдруг вскинул руку, показывая на восток - там вилась пыль, будто от уходящих от дома во весь опор всадников. Приглядевшись, Митчелл даже различил вроде бы лошадиные крупы и спины сидящих на них - минимум человек пять. Рассудив, что эти люди могут быть повинны в случившемся - в чем именно, они еще не знали, а верить Безголовому Тому они все же до конца не верили, - Бринн попросил отрядить с ним людей в погоню; а шериф и его пятерка, дескать, нагонит их после того, как заедет в дом. Мол, стоит задержать этих парней сначала, а уж потом шериф подъедет к ним, тепленьким, и предъявит все обвинения.
Митчелл не волновался за него - Бринн и те, кого он взял с собой, были отличными стрелками и умными ребятами, да, к тому же, их было вдвое больше. Ну, до тех пор не волновался, пока не вошел в дом Джонсона.
В нос им тотчас же ударила ужасная вонь, такая, что на глаза аж слезы навернулись. Остатки тел и вправду были возле стола - но телами их было назвать уже трудно. И это была уже не гниль, это было кое-что похуже.
Тут шериф сделал паузу и зажег вторую папиросу - не с первого раза, - осмотреть они смогли только стол, а во двор заглянуть не успели.
Порыв ветра мазнул по правому локтю Митчелла, прикрытому рукавом пальто, и Билл Гленворт, все это время стоявший справа, в шаге от шерифа, вдруг пошатнулся и упал лицом вниз - Митчелл тотчас подскочил к нему, хватая за плечо, тряся, - но тот только забулькал что-то, и доски пола смочила какая-то черная вязкая дрянь, текущая из его рта. Митчелл и другие перепугались ни на шутку, но шериф, не робкого десятка старик, своих в беде никогда не бросал - и оттого не отпрыгнул, крестясь, а перевернул Билла на спину, выхватывая револьвер другой рукой и не переставая звать парня по имени. Видели бы вы, что сталось с лицом Билла, добавил тут шериф тихо и замолчал. Справившись с собой, он не стал рассказывать, что именно - вдова Гленворт стояла к нему сейчас ближе всех, - а просто добавил, что не пожалел для него пули. Выстрел прогремел на всю округу, и это словно сорвало что-то в воздухе - шквал налетел на дом, штормовой шквал, и все рванули обратно, к лошадям. Митчелл оглянулся только раз, уже с холма, и увидел ту пыль, что они приняли было за пыль от копыт коней убегавших преступников. И теперь-то он понял, что пыль эта не удалялась, а приближалась... и в ней никого не было.
"Уходим", - завершил свой рассказ Митчелл. - "Берем тех лошадей, что есть, легкие повозки, оружие, и уходим на запад, дальше от опасности. Никаких вещей".
Мысль его показалась не менее здравой, чем до этого - мысль об укрытии в церкви; бросать все никому не хотелось, но то, что ждало их, было ужаснее, и люди повалили вон, поспешно готовя лошадей и пытаясь не потерять детей в суматохе. Город погрузился в чистую панику; и сколько Митчелл не вопил, пытаясь упорядочить все это, сколько не бегал туда и сюда - он ничего не мог сделать, тем более один - все его люди были заняты сбором собственных семей.
Митчеллу собирать было некого, на всем белом свете у него не было никого, кроме значка и кольтов, и оттого-то, верно, именно он заметил повозку, мчащуюся с западной стороны; на всех парах она влетела в город, груженная то ли мешком, то ли тюком, лежащим отчего-то на сиденье, а стегал лошадей не кто иной, как Хью Кэрнуол, встав на козлах, крича что-то. Митчелл бросился к нему, размахивая шляпой, Хью заторомозил, спрыгнул почти на ходу, схватил шерифа за плечи, крича что-то о враче; Митчелл, в свою очередь, пытался рассказать ему о том, что произошло, но Кэрнуол выглядел абсолютно сумасшедшим. "Врача, врача!" - кричал он, таща Митчелла к своей повозке.
Тут-то Митчелл увидел, что лежало на сиденье. Он мгновенно оглянулся - никто не заметил еще, что Хью приехал в город, никто не заметил его повозки, - и, схватив под уздцы перепуганных взмыленных лошадей, он потащил их в тупичок рядом. Кэрнуол, вздумавший, видно, что его ведут наконец к врачу, быстро шел рядом и подгонял и лошадей, и друга.
В переулке же Митчелл как следует тряхнул Хью за плечи, влепил ему оплеуху и, крепко прижимая руки ему к телу, чтобы тот не натворил глупостей, быстро и ясно объяснил, что здесь творится - и, что важнее, что творится на ранчо Джонсона. И о том, что надо уходить - быстрее, как можно быстрее.
Кэрнуол перестал вырываться. Он тупо смотрел поверх плеча своего друга, на повозку и лежащий в ней груз; потом он тихо и односложно ответил на вопросы, что задал ему Митчелл - был ли ветер перед тем, как упала Кэтрин? Видел ли он пыль? Как быстро он добрался до города? И Митчелл стал втолковывать ему, что теперь им нельзя ехать не запад... только на север или на юг - два пути из четырех теперь перекрыты, и об этом нужно сказать людям как можно скорее, но про повозку и ее груз - молчать, иначе поднимется такая паника, которую уже нельзя будет успокоить, а это станет гибелью для всех. Митчелл сам уже, по правде, понимал, глядя на побледневшее лицо Кэрнуола, что тому нет дела ни до одного человека в городе, кроме того, что был в повозке, и прекрасно понимал же, что нельзя дать Корнуэлу ни дотронуться до тела в повозке, ни даже откинуть одеяло, что укрывало его любимую жену. Ну, то, что от нее осталось. И тут, понимаете, полоумный Джим, забравшийся в суматохе на крышу цирюльни, завопил что есть мочи: "Пыль! Пыль со всех сторон! Идет к городу!".
Вам, думаю, в Вавилоне бывать не случалось - в том, который древний, я имею в виду. Так вот, ручаюсь, я побывал в похожем месте, потому что то, что творилось в городе секунду спустя после его крика, по-другому описать никак нельзя. Митчелл взлетел на крышу цирюльни, едва не свалив лестницу, и увидел, что Джим не врал - чертова пылища окружила город кольцом едва ли в пару миль в поперечнике.
Через двадцать минут город утих - ни единого человека на улицах, ни единого звука. Все снова были внутри церкви. Все, как один, молились. Преподобный Делл, ручаюсь вам, никогда не был настолько в центре внимания - и никогда еще так не тяготился своей ролью. Ему бы самому не помешал исповедник.
Но тут он и сказал эту свою фразу, которую я уже говорил раньше, про то, что надо искренне верить; и шериф Митчелл закусил губу так, что выступила кровь.
Пальто на нем, кстати, не было - сказал, что скинул его на пути к городу, и постарался не коснуться при этом правого рукава.
Митчелла терзало что-то еще, отличное от общего страха. И не только его. Город - каждый его житель, все до единого, от владельца отеля до полотера, от первой ханжи до последней шлюхи, кроме, разве что, детей да дурачка Джима, - город просто-напросто впервые взвесил свою веру.
И каждый понял, что результат не в его пользу.
Горожане каялись друг другу во всех грехах, больших и маленьких, во всех обидах, в каждом взгляде, просили прощения друг у друга и у Бога, - но сами понимали в эти секунды, что ими не движет ничего, кроме страха, и эта мысль грызла и точила их, безнадежная мысль.
Корнуэл все ошивался у дверей, один единственный - прочие, раздвинув скамьи, побросав бесполезное свое оружие, сидели в кружок в центре. А Корнуэл жрал дверь глазами, как голодный койот, и все ходил туда и сюда, и Митчелл, следивший за ним, понимал, на что тот смотрит через глухую дверь - на свою повозку в переулке.
И знаете, что? Кэрнуол не молился. Не произносил ни слова.
Шериф встал и подошел к нему, положил ему на плечо руку. За дверью все было тихо - ни звука, ни движения.
"Я хочу выйти наружу", - сказал Кэрнуол глухо.
"Не дури", - ответил Митчелл. - "Оно придет сюда".
Они помолчали. Хью словно бы собирался с силами для чего-то.
"Отдай мне мои пистолеты, Дэн".
Револьверы Кэрнуола лежали в ящичке, успевшем покрыться пылью, в участке шерифа шагах в ста от церкви. Конечно, Митчелл позабыл про них.
"Они в участке".
"Так дай их забрать".
"Не дури", - повторил шериф.
Кэрнуол повернулся к нему и сказал что-то так тихо, что я не услыхал и никто из нас не услыхал тоже. А потом они стояли и смотрели друг на друга целую вечность, словно стрелялись взглядами, и Митчелл медленно сдвинул ближнюю скамью из баррикады возле двери.
Когда дверь наконец открылась, все увидели только, что снаружи было очень, неестественно солнечно - и темно, клянусь вторым глазом, темно и густо, как в желтых чернилах.
Если бы вы видели, как Кэрнуол вышел из двери, видели бы его шаги, каждый весом в стоун, вам бы это еще долго снилось, как всем нам потом.
Он вышел на улицу, и шериф не закрыл двери, и никто ничего не сказал ему, смотря вместе с ним на то, как старый Хью Кэрнуол пересекает площадь, прихрамывая, идет в участок, а длинная тень с неохотой тащится за ним. Как он выходит оттуда малое время спустя, со старинной кобурой, оттянутой своими двумя револьверами.
Тут-то все и увидели далеко, на улице перед площадью... а вот кто что увидел, в том мы так и не сошлись. Мэгги из салуна уверяла, что это был паровоз, только узкий и низкий, но длины такой, что отсюда до Орлеана достанет, и все один паровоз, без вагонов. Моя Мэл клялась, что ничего там не было, кроме старой коряги, до того только перекрученной, что жуть брала, а малыш Билли Томпсон углядел безглазого оленя.
Что до меня, сэр, то я увидел здоровенную псину, с лошадь, наверное, ростом, вонючую трехлапую псину с огрызком хвоста и чудовищной пастью, да не по морде только, как у прочих псов, а от одного плеча до другого, раскраивая все тело, зубов сотни в две. Улыбайтесь сколько влезет, нам тогда было ой как не до смеха. Последний тупица, чтобы он там не разглядел, понял, что это такое, - но дверь никто закрывать не стал.
Не то чтобы мы не испугались - так я сроду ничего не боялся, - а просто как-то поняли, ну, как раньше, что бесполезно это. Преподобный даже опустил распятие, которое схватил было. Ну, нас тогда ничего уже не спасло бы, это он верно сказал. Лучше бы я в баре сидел все воскресенья, подумал я тогда, как сейчас помню. Может, верил бы хоть в виски. И просто взял свою Мэл за руку.
А псина-то пялилась на дверь, на нас она пялилась, хотя и стояла далеко, у водопойки.
И вдруг повернула свою жуткую голову или что у нее там - на Хью Кэрнуола, подхромавшего поближе, вставшего, знаете, шагах в сорока, расставив этак ноги, и, клянусь, смеривавшего псину - ну, то что _он_ видел, - оценивающим взглядом.
А потом псина оскалилась, а зарычать не успела - Кэрнуол вытащил револьверы, молниеносно вытащил, словно и не снимал никогда их с пояса, - мы только ахнули, - и всадил твари прямо в пасть обе обоймы.
И ни разу, конечно, не промахнулся.
Знаете, вот у молодого Дика зрение поострее моего было, так он потом рассказывал, что видел, как блеснули глаза у Кэрнуола, когда он начал стрелять, и как блестели они потом, когда пыль уже развеялась. Ярко, как новые пули, и ничуть не менее зло. Что-то в них такое было, добавлял Дик, что-то тяжелое, как его шаги.
Потом все равно все разъехались, конечно, я вам уж говорил про это. Я так перебрался на Звонкий прииск и не знаю, куда делся Кэрнуол, и Митчелл, и прочие. Знаю только, что вот рассказал я вам странную историю, - чистую правду, сэр! - и, скажу я вам, вера такая вещь... Кэрнуол был настоящий безбожник, что есть, то есть, и в церковь зашел за жизнь с полдюжины раз, и только ради своей Кэтрин, не то, что мы все, сидевшие там каждое воскресенье. Мне вот, знаете, и сейчас бывает... неловко бывает, когда я думаю про это все. Я же до сих пор такой, как тогда, в церкви. Не знаю уж, как прочие, - спаси их Господь. А ганфайтер Хью Кэрнуол застрелил то, что я лучше не буду называть, не притворяясь, что имеет право верить. Если он во что верил, так это в свою жену, ангела земного, и свои револьверы. Но только по-настоящему верил.
И знаете, наверное, этого Богу оказалось достаточно.
Вы в Господа нашего веруете? Не спешите отвечать, послушайте сперва все, что я расскажу. Хью Кэрнуол - вот кто был настоящий безбожник, можете мне поверить. За всю жизнь он и полдюжины раз не бывал в церкви, разве что на собственной свадьбе да святой Пасхе, и то только в Паддлсторме и только потому, что его приводила миссис Кэрнуол. Таких, как Кэтрин Кэрнуол, надобно поискать еще на грешном Западе, вот что я вам скажу. Не знаю уж, чего ради сошлась она с Хью, но такая, как она, могла привести его за руку не то что в церковь, а в самый Рай Господень.
скрытый текстЧем ее взял Кэрнуол, для меня и сейчас загадка. Не богатством - не скопил он много, на ранчо едва хватило; красивым его не назвала бы ни одна девушка, а уж что насчет молодости - это и вовсе курам на смех. Разве что прошлой славой? Хью Кэрнуол.... да вы не слыхали о Кэрнуоле - подумать только! Вот она, слава - двадцать лет долой, и поминай как звали... Кэрнуол был лучшим стрелком отсюда и до самых чертовых гор. Не знаю, кто мог бы с ним потягаться, нет, не знаю. Все, кто видел его в деле и мог говорить после этого, все, как один, утверждали - не может человек так стрелять. Попасть в подброшенную булавку с сорока шагов для него было так же просто, как вам сейчас взять вот этот стакан, а смелости - нет, не этой тупости, которую нынче зовут смелостью, а трезвого расчета - ему хватало на то, чтобы сразиться одному против дюжины и выйти без царапинки, разве что в чужой крови ботинки испачкать. Вы сейчас и не слыхали о нем, а блаженные двадцать лет назад - чертово время загоняет лошадь! - двадцать лет назад "ганфайтер Хью Кэрнуол" звучало приговором.
Немало он поездил по Западу, а вздумай он отмечать убитых им хотя бы палочками на коре дерева, то дерево давно бы без коры осталось. Когда же ему стукнуло полвека, Кэрнуол - не знаю, отчего уж так, - решил отойти от своего ремесла и осесть на одном месте. Он купил небольшое ранчо милях в пяти от Паддлсторма - почему именно тут? Дело, верно, в том, что шериф Паддлсторма, Дэн Митчелл, мог похвастать старой дружбой с ганфайтером Кэрнуолом, - вот Хью и перебрался на это ранчо вместе с Кэтрин. Кэтрин тоже не была девчонкой на то время - может, они давно уже знали друг друга, так не скажу. Но что же за красавицей была эта Кэтрин в свои двадцать семь - и какой же она могла быть лет в семнадцать! Сущий ангел. Да будь у нее хоть горб и ни единого зуба, она все равно была бы ангелом, помяните мое слово - таких кротких женщин я отродясь не видывал. Моя-то Мэл, упокой Господь ее душу, - или уж тут к дьяволу надо обращаться, не знаю толком, - моя-то Мэл, не к ночи, говорю, будь помянута, больше смахивала на разъяренную горную кошку. Видите этот шрам, сэр - вот этот? Клянусь моим целым глазом, эта мегера хватила меня доской, в мгновение ока выдернутой из ломаного сарая - я и оглянуться не успел, - хотя, пожалуй, трезвого взгляда на тот момент у меня быть и не могло... опять я отвлекся, что ты будешь делать! Так вот, Кэрнуолы. Такая только, как Кэтрин, и могла жить рядом со старым Хью. Да что тут говорить! Как они приехали, Кэрнуол взял и отнес шерифу свои револьверы - так уж они с Кэтрин уговорились. Впредь брал только ружье, и то разве что в крайнем случае, поохотиться или еще что. Но, понимаете, как бы то ни было, если мужчина всю жизнь проработал на мистера Кольта да мистера Дэниэлса, жить как прочие ему будет трудно. Городской дурачок кинул в него как-то со спины орехом - так видели бы вы, что за пируэт исполнил Хью! Несчастный орех просвистел в дюйме от его спины, когда он развернулся, - собственными глазами, тогда еще двумя, я видел это, - а у Хью-то глаза были прикрыты, словно слушать ему было больше нужно, чем смотреть; и вот в тот миг, пока он разворачивался, пропуская мимо чертов орех, левая и правая руки, черт меня дери, одновременно скользнули к поясу - да с такой скоростью, что, держу пари, и паровоз бы его не обогнал. Вся чертова улица застыла, как один человек - да на поясе у него ничего не было. И вот все застыли, даже бедняга Джим, дурачок-то, а Хью все стоял с закрытыми глазами, касаясь ремня кончиками пальцев, и ничегошеньки больше не делал. Тогда Кэтрин просто взяла его под руку и сказала что-то тихо и ласково, будто птичка, и он словно отмер, и все пошло своим чередом.
Вот что за женщина была эта Кэтрин. Ну и представьте только, что сталось с Хью, когда она отдала Богу душу.
Но это я что-то тороплюсь. Дайте-ка еще смочить горло.
Хью Кэрнуол был безбожником - и не чтобы, знаете, любитель божиться, или, упаси Господь, грабить церкви - просто не верил он ни во что. Молча и честно, никому того не навязывая. И прежде, чем проклинать его, вы поживите так, как он жизнь прожил, - тогда посмотрю я на вас. И Кэтрин, набожная, но мудрая женщина, никогда не таскала его в церковь - он довозил ее до города и ждал у входа или еще что. Редко-редко заходил внутрь, разве чтобы ей было приятно. Перед самым тем, когда все и началось, он стал заходить внутрь все чаще - может, и стало бы что, но вот - не вышло.
Тогдашний наш священник, преподобный Делл, так себе был человек. Местами последний даже мерзавец. Но все же пути господни неисповедимы; стало быть, нужен был на что-то патер Делл, лживый пьянчужка. Кэрнуол его не терпел. Но именно он внушал тогда всем: если вы не поверите искренне, вы не спасетесь, ничего от него не спасет, просто тыкать распятием или класть кресты, или читать молитву бессмысленно - надо верить в то, что ты делаешь. Ей-Богу, это была единственная правда, которую я услышал от него за все время, пока его знал.
А началось-то все с того, что дошли до Паддлсторма вести - на джонсоновом ранчо неладное творится. Джонсона у нас все знали, хороший был ранчер, упокой их всех Господь, жена да четверо детей - старшему двадцать, отцу первый помощник, младшенькой, девочке, четыре года; да, к тому же, с два десятка человек работников у него было, да порядочно голов скота. И вот на этих-то самых коров набрел ковбой Том Эллиот по кличке Безголовый, дурашный малый, между нами; он и ехал-то к Джонсону наниматься, а тут, понимаете, коровы - все чертово стадо, которое бы ему, если дело бы сладилось, стеречь, все до единой скотины - лежит посреди прерии, дохлое, к ак кусок мяса. Хорошенько полежавшего на солнце мяса, доложу я вам.
В общем, Безголовый Том прибыл в город, нахлестывая лошадь, около полудня, с безумным взглядом и трясущимися руками; Мэгги потом клялась, что на площади он осадил коня, словно колеблясь, куда бы ему - к шерифу или к церкви; но все же поехал к шерифу.
Два часа спустя всем стало известно, что ранчо Джонсона мертво. Мертв сам Тед Джонсон, мертва его жена, мертвы все дети - даже четырехлетняя крошка! - мертвы все их работники. Мертв весь скот. Мертва цепная псина во дворе. Безголовый Том отказался наотрез - ка-те-го-ри-чес-ки! - поехать вместе с шерифом и его ребятами да теми из горожан, кого они взяли с собой. Честно сказать, ему и не сразу поверили - уж больно странные вещи он твердил, Безголовый Том, - да и, к тому же, Джонсона видали в городе как раз вчера, целого и невредимого.
Те, кто остался в городе, отпаивали Тома в баре - за счет заведения, разумеется, раз такое дело, тем более что внутрь набились ну просто все - и расспрашивали, и сошлись все в одном: Том, может, и безголовый, но такого выдумать не мог точно. Малый знай твердил посиневшими губами: "Мертвые, мертвые", - и не мог удержать в руках стакана, виски плескало на дрожащие пальцы.
Когда он отошел чуток и смог разговаривать нормально, то рассказал сперва про коров - что мол, лежали они рядками, как на бойне, - и что он порассматривал их немного, пытаясь понять, застрелили их, зарезали или, может, скот пал от болезни - да ничего там уже толком не разобрать было, признался он честно. Скот был мертв никак не меньше трех дней. Хотя, добавлял он задумчиво, грифы их вроде не тронули.
Немного струхнув, он прикрыл лицо платком - вдруг коровы пали от чего-то заразного? - и поскакал на ранчо Джонсона. У него и тогда уже, сказал он, нехорошо было на сердце, будто чувствовал, как оно выйдет.
Возле дома царила страшенная тишина - ни звука, ни ветерка. Том спешился, нерешительно повел в поводу лошадь. Лошадь Тома, не в пример хозяину, смышленое создание, и сам Том то знал и тем, пожалуй, даже гордился - так вот, эта самая томова Спич уперлась в землю всеми ногами и не дала приблизить себя к дому больше, чем на десять шагов. Ну хоть ты тресни, говорил Том. Но не ржала - ни звука, молчком, да и сам он, признался Том, говорил только шепотом. Там такое, объяснял он. Там по-другому вы бы тоже не стали.
Ну, Безголовый Том перетрусил тут уже не на шутку, но все же, обмотавшись платком по самые глаза, шагнул к двери и постучался; тут-то и понял, что дверь не заперта. Постучавшись, для приличия, еще раз, он вошел.
Дальнейшее известно - все люди в доме были мертвы. Смерть застигла их будто абсолютно внезапно, как сердце остановило, и тоже дня три назад, никак не меньше. Семья сидела за столом - я уж не буду вам описывать совсем подробно, как Том, а то больно страшно, - а работники были во дворе, кто где, и тоже мертвые.
Да только вот что поразило его, добавлял Том, - еда-то на столе была совсем свежей.
Он признался, что подошел, замирая от ужаса, и тихонько, все косясь на старшего Джонсона, коснулся пальцем говядины в его тарелки - и та была еще теплой.
Тут во дворе что-то стукнуло - железом будто, сказал Том, вновь начиная дрожать, - и его из дома как ветром сдуло. Вихрем взлетел он на свою Спич и погнал в город - и лошадь была рада-радехонька скакать быстрее ветра!
Да все уж и без того поняли, что тут дело нечисто. Поднялся шум. Вперед вытолкали преподобного Делла - он с утра был в баре - и стали спрашивать, чего же он не поехал с шерифом; с преподобного же слетел всякий хмель да с середины рассказа тряслись коленки, но, надо отдать ему должное, он попытался успокоить горожан и, в качестве ближайшего средства, неуверенно предложил всем укрыться до возвращения шерифа и ребят в церкви.
Предложение было горячо одобрено всеми и, в первую очередь, Томом. Набрав оружия, мы всем городом засели в церкви, а преподобный щеколдой запер дверь, деловито вытащив на середину святой воды и распятие. Не знаю уж, помогли ли молитвы прийти в себя, - мне так не слишком, - только вот делу они не помогли ни на волос.
Из людей, что уехали с шерифом, вернулись пятеро, в том числе сам Митчелл. Как они сами признались, пустой город напугал их до чертиков - сами понимаете, что они боялись найти в домах, - но быстро смекнули все и помчались к церкви. Три из пяти лошадей пали прямо на площади, вот как они гнали.
Когда шериф сам положил щеколду с другой стороны двери и затянулся папиросой - и никто, ни единая женщина ничего не сказала! - он спросил только, не возвращались ли другие, те десять человек, что уехали с ними, - и тогда по церкви пронесся тихий стон, стон тех людей, жен и сестер и прочих, которые разом поняли, что их близкие уже не вернутся. И, знаете, никто ничего вновь не сказал шерифу, ни слова упрека; просто притихли и стали, сдерживая слезы, слушать.
Люди, вернувшиеся с Митчеллом, поспешили найти своих в толпе и стали рядом с ними; шериф один остался стоять спиной к двери, и говорил он тоже один, стараясь говорить очень быстро.
В прериях что-то изменилось - они поняли это, стоило им отъехать на восток от города. Воздух стал, - шериф помедлил, пытаясь подобрать слова, - плотнее, что ли. На небе не было ни облачка, светило солнце, как и утром, но его люди то и дело задирали головы, чтобы убедиться, что светло по-прежнему, что им только кажется, что цвета вокруг темнеют. Когда уже ясно был виден дом Джонсона, Томми Бринн вдруг вскинул руку, показывая на восток - там вилась пыль, будто от уходящих от дома во весь опор всадников. Приглядевшись, Митчелл даже различил вроде бы лошадиные крупы и спины сидящих на них - минимум человек пять. Рассудив, что эти люди могут быть повинны в случившемся - в чем именно, они еще не знали, а верить Безголовому Тому они все же до конца не верили, - Бринн попросил отрядить с ним людей в погоню; а шериф и его пятерка, дескать, нагонит их после того, как заедет в дом. Мол, стоит задержать этих парней сначала, а уж потом шериф подъедет к ним, тепленьким, и предъявит все обвинения.
Митчелл не волновался за него - Бринн и те, кого он взял с собой, были отличными стрелками и умными ребятами, да, к тому же, их было вдвое больше. Ну, до тех пор не волновался, пока не вошел в дом Джонсона.
В нос им тотчас же ударила ужасная вонь, такая, что на глаза аж слезы навернулись. Остатки тел и вправду были возле стола - но телами их было назвать уже трудно. И это была уже не гниль, это было кое-что похуже.
Тут шериф сделал паузу и зажег вторую папиросу - не с первого раза, - осмотреть они смогли только стол, а во двор заглянуть не успели.
Порыв ветра мазнул по правому локтю Митчелла, прикрытому рукавом пальто, и Билл Гленворт, все это время стоявший справа, в шаге от шерифа, вдруг пошатнулся и упал лицом вниз - Митчелл тотчас подскочил к нему, хватая за плечо, тряся, - но тот только забулькал что-то, и доски пола смочила какая-то черная вязкая дрянь, текущая из его рта. Митчелл и другие перепугались ни на шутку, но шериф, не робкого десятка старик, своих в беде никогда не бросал - и оттого не отпрыгнул, крестясь, а перевернул Билла на спину, выхватывая револьвер другой рукой и не переставая звать парня по имени. Видели бы вы, что сталось с лицом Билла, добавил тут шериф тихо и замолчал. Справившись с собой, он не стал рассказывать, что именно - вдова Гленворт стояла к нему сейчас ближе всех, - а просто добавил, что не пожалел для него пули. Выстрел прогремел на всю округу, и это словно сорвало что-то в воздухе - шквал налетел на дом, штормовой шквал, и все рванули обратно, к лошадям. Митчелл оглянулся только раз, уже с холма, и увидел ту пыль, что они приняли было за пыль от копыт коней убегавших преступников. И теперь-то он понял, что пыль эта не удалялась, а приближалась... и в ней никого не было.
"Уходим", - завершил свой рассказ Митчелл. - "Берем тех лошадей, что есть, легкие повозки, оружие, и уходим на запад, дальше от опасности. Никаких вещей".
Мысль его показалась не менее здравой, чем до этого - мысль об укрытии в церкви; бросать все никому не хотелось, но то, что ждало их, было ужаснее, и люди повалили вон, поспешно готовя лошадей и пытаясь не потерять детей в суматохе. Город погрузился в чистую панику; и сколько Митчелл не вопил, пытаясь упорядочить все это, сколько не бегал туда и сюда - он ничего не мог сделать, тем более один - все его люди были заняты сбором собственных семей.
Митчеллу собирать было некого, на всем белом свете у него не было никого, кроме значка и кольтов, и оттого-то, верно, именно он заметил повозку, мчащуюся с западной стороны; на всех парах она влетела в город, груженная то ли мешком, то ли тюком, лежащим отчего-то на сиденье, а стегал лошадей не кто иной, как Хью Кэрнуол, встав на козлах, крича что-то. Митчелл бросился к нему, размахивая шляпой, Хью заторомозил, спрыгнул почти на ходу, схватил шерифа за плечи, крича что-то о враче; Митчелл, в свою очередь, пытался рассказать ему о том, что произошло, но Кэрнуол выглядел абсолютно сумасшедшим. "Врача, врача!" - кричал он, таща Митчелла к своей повозке.
Тут-то Митчелл увидел, что лежало на сиденье. Он мгновенно оглянулся - никто не заметил еще, что Хью приехал в город, никто не заметил его повозки, - и, схватив под уздцы перепуганных взмыленных лошадей, он потащил их в тупичок рядом. Кэрнуол, вздумавший, видно, что его ведут наконец к врачу, быстро шел рядом и подгонял и лошадей, и друга.
В переулке же Митчелл как следует тряхнул Хью за плечи, влепил ему оплеуху и, крепко прижимая руки ему к телу, чтобы тот не натворил глупостей, быстро и ясно объяснил, что здесь творится - и, что важнее, что творится на ранчо Джонсона. И о том, что надо уходить - быстрее, как можно быстрее.
Кэрнуол перестал вырываться. Он тупо смотрел поверх плеча своего друга, на повозку и лежащий в ней груз; потом он тихо и односложно ответил на вопросы, что задал ему Митчелл - был ли ветер перед тем, как упала Кэтрин? Видел ли он пыль? Как быстро он добрался до города? И Митчелл стал втолковывать ему, что теперь им нельзя ехать не запад... только на север или на юг - два пути из четырех теперь перекрыты, и об этом нужно сказать людям как можно скорее, но про повозку и ее груз - молчать, иначе поднимется такая паника, которую уже нельзя будет успокоить, а это станет гибелью для всех. Митчелл сам уже, по правде, понимал, глядя на побледневшее лицо Кэрнуола, что тому нет дела ни до одного человека в городе, кроме того, что был в повозке, и прекрасно понимал же, что нельзя дать Корнуэлу ни дотронуться до тела в повозке, ни даже откинуть одеяло, что укрывало его любимую жену. Ну, то, что от нее осталось. И тут, понимаете, полоумный Джим, забравшийся в суматохе на крышу цирюльни, завопил что есть мочи: "Пыль! Пыль со всех сторон! Идет к городу!".
Вам, думаю, в Вавилоне бывать не случалось - в том, который древний, я имею в виду. Так вот, ручаюсь, я побывал в похожем месте, потому что то, что творилось в городе секунду спустя после его крика, по-другому описать никак нельзя. Митчелл взлетел на крышу цирюльни, едва не свалив лестницу, и увидел, что Джим не врал - чертова пылища окружила город кольцом едва ли в пару миль в поперечнике.
Через двадцать минут город утих - ни единого человека на улицах, ни единого звука. Все снова были внутри церкви. Все, как один, молились. Преподобный Делл, ручаюсь вам, никогда не был настолько в центре внимания - и никогда еще так не тяготился своей ролью. Ему бы самому не помешал исповедник.
Но тут он и сказал эту свою фразу, которую я уже говорил раньше, про то, что надо искренне верить; и шериф Митчелл закусил губу так, что выступила кровь.
Пальто на нем, кстати, не было - сказал, что скинул его на пути к городу, и постарался не коснуться при этом правого рукава.
Митчелла терзало что-то еще, отличное от общего страха. И не только его. Город - каждый его житель, все до единого, от владельца отеля до полотера, от первой ханжи до последней шлюхи, кроме, разве что, детей да дурачка Джима, - город просто-напросто впервые взвесил свою веру.
И каждый понял, что результат не в его пользу.
Горожане каялись друг другу во всех грехах, больших и маленьких, во всех обидах, в каждом взгляде, просили прощения друг у друга и у Бога, - но сами понимали в эти секунды, что ими не движет ничего, кроме страха, и эта мысль грызла и точила их, безнадежная мысль.
Корнуэл все ошивался у дверей, один единственный - прочие, раздвинув скамьи, побросав бесполезное свое оружие, сидели в кружок в центре. А Корнуэл жрал дверь глазами, как голодный койот, и все ходил туда и сюда, и Митчелл, следивший за ним, понимал, на что тот смотрит через глухую дверь - на свою повозку в переулке.
И знаете, что? Кэрнуол не молился. Не произносил ни слова.
Шериф встал и подошел к нему, положил ему на плечо руку. За дверью все было тихо - ни звука, ни движения.
"Я хочу выйти наружу", - сказал Кэрнуол глухо.
"Не дури", - ответил Митчелл. - "Оно придет сюда".
Они помолчали. Хью словно бы собирался с силами для чего-то.
"Отдай мне мои пистолеты, Дэн".
Револьверы Кэрнуола лежали в ящичке, успевшем покрыться пылью, в участке шерифа шагах в ста от церкви. Конечно, Митчелл позабыл про них.
"Они в участке".
"Так дай их забрать".
"Не дури", - повторил шериф.
Кэрнуол повернулся к нему и сказал что-то так тихо, что я не услыхал и никто из нас не услыхал тоже. А потом они стояли и смотрели друг на друга целую вечность, словно стрелялись взглядами, и Митчелл медленно сдвинул ближнюю скамью из баррикады возле двери.
Когда дверь наконец открылась, все увидели только, что снаружи было очень, неестественно солнечно - и темно, клянусь вторым глазом, темно и густо, как в желтых чернилах.
Если бы вы видели, как Кэрнуол вышел из двери, видели бы его шаги, каждый весом в стоун, вам бы это еще долго снилось, как всем нам потом.
Он вышел на улицу, и шериф не закрыл двери, и никто ничего не сказал ему, смотря вместе с ним на то, как старый Хью Кэрнуол пересекает площадь, прихрамывая, идет в участок, а длинная тень с неохотой тащится за ним. Как он выходит оттуда малое время спустя, со старинной кобурой, оттянутой своими двумя револьверами.
Тут-то все и увидели далеко, на улице перед площадью... а вот кто что увидел, в том мы так и не сошлись. Мэгги из салуна уверяла, что это был паровоз, только узкий и низкий, но длины такой, что отсюда до Орлеана достанет, и все один паровоз, без вагонов. Моя Мэл клялась, что ничего там не было, кроме старой коряги, до того только перекрученной, что жуть брала, а малыш Билли Томпсон углядел безглазого оленя.
Что до меня, сэр, то я увидел здоровенную псину, с лошадь, наверное, ростом, вонючую трехлапую псину с огрызком хвоста и чудовищной пастью, да не по морде только, как у прочих псов, а от одного плеча до другого, раскраивая все тело, зубов сотни в две. Улыбайтесь сколько влезет, нам тогда было ой как не до смеха. Последний тупица, чтобы он там не разглядел, понял, что это такое, - но дверь никто закрывать не стал.
Не то чтобы мы не испугались - так я сроду ничего не боялся, - а просто как-то поняли, ну, как раньше, что бесполезно это. Преподобный даже опустил распятие, которое схватил было. Ну, нас тогда ничего уже не спасло бы, это он верно сказал. Лучше бы я в баре сидел все воскресенья, подумал я тогда, как сейчас помню. Может, верил бы хоть в виски. И просто взял свою Мэл за руку.
А псина-то пялилась на дверь, на нас она пялилась, хотя и стояла далеко, у водопойки.
И вдруг повернула свою жуткую голову или что у нее там - на Хью Кэрнуола, подхромавшего поближе, вставшего, знаете, шагах в сорока, расставив этак ноги, и, клянусь, смеривавшего псину - ну, то что _он_ видел, - оценивающим взглядом.
А потом псина оскалилась, а зарычать не успела - Кэрнуол вытащил револьверы, молниеносно вытащил, словно и не снимал никогда их с пояса, - мы только ахнули, - и всадил твари прямо в пасть обе обоймы.
И ни разу, конечно, не промахнулся.
Знаете, вот у молодого Дика зрение поострее моего было, так он потом рассказывал, что видел, как блеснули глаза у Кэрнуола, когда он начал стрелять, и как блестели они потом, когда пыль уже развеялась. Ярко, как новые пули, и ничуть не менее зло. Что-то в них такое было, добавлял Дик, что-то тяжелое, как его шаги.
Потом все равно все разъехались, конечно, я вам уж говорил про это. Я так перебрался на Звонкий прииск и не знаю, куда делся Кэрнуол, и Митчелл, и прочие. Знаю только, что вот рассказал я вам странную историю, - чистую правду, сэр! - и, скажу я вам, вера такая вещь... Кэрнуол был настоящий безбожник, что есть, то есть, и в церковь зашел за жизнь с полдюжины раз, и только ради своей Кэтрин, не то, что мы все, сидевшие там каждое воскресенье. Мне вот, знаете, и сейчас бывает... неловко бывает, когда я думаю про это все. Я же до сих пор такой, как тогда, в церкви. Не знаю уж, как прочие, - спаси их Господь. А ганфайтер Хью Кэрнуол застрелил то, что я лучше не буду называть, не притворяясь, что имеет право верить. Если он во что верил, так это в свою жену, ангела земного, и свои револьверы. Но только по-настоящему верил.
И знаете, наверное, этого Богу оказалось достаточно.
Автор: Disk D
Пока горит свет, чудовища исчезают
Тепло
Когда Мила переехала в съемную комнату на Обводном, сосед уже был там. Он стоял в дальнем углу, повернувшись лицом к стене, уперевшись в нее лбом, словно наказанный ребенок, и тихо пошатывался, нервно шевеля тонкими пальцами. Дорожная сумка звякнула карабинами, и девушка оглядела своё новое жилище. Только подумать, её первая съёмная квартира! Ну пусть и не квартира, а комната в коммуналке, зато где! В Петербурге, с окнами, выходящими в знаменитый двор-колодец, посреди которого растет раскидистая берёза.
скрытый текстМила открыла окно, и в нос ударил запах реки и чего-то кислого, похожего на подгнивающие арбузные корки. Зато мусорный контейнер прямо во дворе, не надо идти далеко. Комнату эту девушке удалось получить очень дёшево, и теперь она в полной мере оценила, почему. Под ногами скрипел выщербленный, побледневший паркет времен СССР, стены были выкрашены в бледно-серый цвет, а старые потолки, метра четыре в высоту, давно покрылись сетью мелких трещин и паутиной кое-где по углам. Само помещение было вытянутым, не очень удобным в проживании, с двумя большими старыми окнами, одно из которых находилось прямо напротив двери. Из мебели только скрипучий диван, крохотный шкаф для одежды, да старинный трельяж с большим зеркалом. Странный набор, но сойдёт, Мила всё равно не собиралась часто находиться дома — в большом городе нужно много работать, чтобы выжить. А молодость требует много развлекаться, чтобы жить.
— Ну, сначала сделаем уборку, а там посмотрим. — бодро заявила она четырём стенам, хватая специально купленную по дороге швабру.
И сразу все закипело, зашевелилось, воздух наполнился запахами моющего средства и девичьего пота. Она тёрла паркет изо всех сил, причитала на предыдущих хозяев, размашистыми движениями, до блеска, отмывала серые стены и причитала вновь. Черная вода выходила из щелей на полу, комната будто вздрогнула от такого напора, затхлый воздух спешил убраться через открытые окна, электрический чайник на трельяже надрывно бурлил, и вскоре Мила довольно вдохнула горячий пар свежего чая. Самым сложным было отмыть тот угол, который находился возле дальнего окна, потому что, несмотря на теплую погоду, из него дуло так, что мерзли пальцы. Комната на первом этаже, так что не удивительно, скорее всего, несло из подвала.
Сосед стоял в углу, и, казалось, не обращал внимания на нового жильца. Он продолжал покачиваться, отстукивая лбом какой-то одному ему известный ритм. Бум. Бум. Бум. Его окружала спокойная, зыбкая темнота и смертельный холод, когда вдруг затылок опалил жар человеческого тела, который лишь на мгновение показался теплым прикосновением и тут же угас в глубокой тишине. Что это? Сосед с трудом оторвал лоб от стены и дёрнул головой, улавливая движения. Ему чудились шаги. Ему чудилось тепло. Мягкое и влажное, как банное полотенце. Снова! С другой стороны.
Мила закончила перерыв на чай и носилась по комнате, теперь уже насухо вытирая злосчастный паркет. Она довольно шлепала босыми ногами и мурлыкала себе под нос какую-то песенку. Сосед дёргался, поворачивая голову вслед ее силуэту, как будто старался уловить мимолетное и размытое движение человеческого тела. Он спиной чувствовал, спиной чувствовал, что… Всё прекратилось. Девушка уселась на диван и устало огляделась. Надо было ещё сходить за продуктами, купить посуду и предметы первой необходимости, потому что завтра уже на работу. Она быстро допила чай из пластикового стаканчика, и, одев старые сандалии, выскочила за дверь.
Показалось… откуда здесь взяться теплу? Он какое-то время ещё подрагивал от неприятного ощущения разочарования, хрустел длинными фалангами пальцев, пока снова не прислонился лбом к холодной стене. Бум. Бум. Бум.
Слух
Часы тикали, время неумолимо текло вперед, отсчитав неделю. За окном серебрился пасмурный Питерский вечер, Мила залетела в комнату, и, раскрыв новый крохотный нетбук, купленный в кредит, включила музыку. По коммуналке разлилась веселая попсовая песня, пока девушка переодевалась в домашний халат. Она чувствовала ту самую эйфорию, которую ощущают все приезжие из маленьких городов. Мир кажется им очень большим, а люди — такими разными до тех пор, пока мегаполис не сжимается после каких-то пяти, шести лет до такого же обычного города, из которого перебрались они сами.
Сосед остановился. Он был в замешательстве, через ступни в тело проникали невиданные доселе вибрации, наполняли хрупкие кости и отдавались в ушах странным звоном. Он машинально прикоснулся к гладкой голове, к тому месту, где у людей обычно находятся уши, и провёл пальцем по ровной коже. Снова тепло. Теперь неотступное, настойчивое, приятное.
Мила улеглась на диван, закинув ноги на стенку. Она звонила лучшей подруге Соньке, чтобы рассказать, как устроилась, и уговорить покинуть бесперспективный Орёл.
— Да, всё круто, комната шикарная, такие потолки высокие. — звенел девичий голос.
— Ну хорошо, что тебя не кинули с такой то ценой. — донеслось из трубки.
— Я же тебе говорила, везение есть. Правда, жильцов еще не видела. Тут четыре комнаты, из двух других люди в отпуске до зимы, а в последней тусит какой-то мужик. Видела его пару раз. Риэлтор сказала, что он нормальный. Ты приезжай, Питер тебе покажу.
Звуки. Обрывки каких-то фраз. Обрывки интонаций. Эмоций. Реальность слышится словно сквозь землю, и холод отступает, боится и ёжится в углах крохотной комнаты, согретой долгожданным теплом. Сосед ещё раз проводит пальцами по голове и обнаруживает два небольших отверстия, в которые залетают куски человеческого разговора. Он конвульсивно дёргается, будто в припадке, мычит, зажимая дырки в голове руками, и бьётся об стену, ломая закоченевшие суставы. Все чётче и чётче становится чужая речь, пока наконец не превращается в осмысленный разговор. Теперь он слышит. Слышит эти чудные звуки, с упованием пьет каждую гласную, словно голодный зверь, с вожделением смакует обыденные фразы.
— Да, завтра работаю. И послезавтра. И после. — Мила беззаботно хохочет. — Я тебе звякну ещё на днях, расскажу, что здесь и как. Сонька, если ты переедешь, это будет просто зашибенски!
— Хорошо, давай, удачи на работе.
— Окей.
Девушка вышла на кухню, намереваясь принять душ. Коммуналка, в которую она вселилась, была образцовым строением далёких времён Советского союза. Грязная и пыльная, со звенящими, еще деревянными ставнями, она состояла из четырёх комнат, соединённых длинным, тёмным коридором с антресолями, на которых, за крошечными скрипучими дверцами, хранился всякий хлам. Освещала коридор одна-единственная лампочка без абажура, по границе потолка и стены тянулись пожелтевшие провода старинной электропроводки, казалось, тронь их пальцем, и они рассыпятся мелким крошевом. В общем, квартира создавала гнетущее впечатление заброшенного помещения, которое время навязчиво обходило стороной, пока снаружи люди покупали айфоны и ездили на блестящих иномарках.
На кухне девушку позабавила душевая кабина, которая примостилась между мойкой и видавшей всякое стиральной машинкой. Её мать не могла понять, почему дочь переехала из огромной двухкомнатной квартиры в Орле в грязную Питерскую коммуналку, и, наверное, никогда не поймёт. Мила запахнула халат на влажном теле и включила конфорку. На кухне стояли три газовые плиты, но использовалась только одна — на остальных виднелся толстый слой жирной пыли, а прямо над ними, на пожелтевших газетах и журналах, громоздились какие-то старые кастрюли и плошки. Девушка обернулась на звук чьих-то шагов в коридоре и вздрогнула, столкнувшись взглядом с соседом.
Это был обычный мужичок лет тридцати, в грязных спортивных штанах с растянутыми коленками и шлепанцами на носки.
— Ой. — вскрикнула она. — Здрасте.
— Привет. Недавно заехала? — из его рта пахнуло древним перегаром.
— Сегодня утром.
— Меня Лёха зовут, если чо.
— Мила.
Лёха прошёл к окну, и, выудив из рваного кармана смятую пачку сигарет, смачно затянулся. Девушке он сразу не понравился, сутулый и худой, с синеватыми пятнами на небритом лице и побитыми костяшками, на которых виднелись поблекшие наколки, мужчина имел недобрый бегающий взгляд и кривую усмешку.
— Чо, откуда ты?
— Из Орла.
— Уууу, далеко. — протянул он. — Родственники, знакомые тут есть?
Последний вопрос заставил Милу легонько вздрогнуть, она обернулась и обнаружила, что сосед пристально разглядывает её фигуру, скрытую коротким домашним халатом. Девушка машинально затянула пояс еще туже. От этого человека пахло сигаретами и перегаром, под его взглядом моментально возникало какое-то тошнотворное давление, сердце начинало биться быстрее, как случается, когда идёшь одна поздно ночью по тёмному переулку.
— Есть парень и друзей куча. — выпалила она быстрее чем следовало.
— Понятно. — кривая усмешка. — А синяк откуда? Лупит ухажёр тебя?
— Нет, это я о столешницу ударилась, когда поднос несла.
— Официантка что ли?
— Да.
Мила выдавила последнюю фразу, натянуто улыбнулась, и, схватив недоваренную гречку, отправилась в комнату, бросив отрывистое «мне пора». Она чувствовала себя неуютно, колко, как будто снаружи стоял густой мороз, и больше всего ее бесило то, что синяк находился высоко на бедре, а этот мерзавец его сразу же заметил. Разве прилично вот так осматривать человека, будто кусок говядины? В этом доме она будет носить только штаны.
Мила резко села на кровати, и за её спиной, отражаясь в многочисленных окнах многоэтажек, сверкнула размашистая молния. Удар! Гром пронёсся над серыми крышами, затихая, а затем вновь накатывая откуда-то издалека. Пасмурный вечер превратился в многогласную бурю, и девушка потёрла холодный от пота лоб, соображая, что же её разбудило. Воздух в комнате, казалось, был недвижим, несмотря на открытое окно. Мила натянула одеяло повыше, до самого подбородка, и принялась тереть одну ладонь о другую. Это не помогало, температура опустилась очень сильно, заставляя всё тело подрагивать от зыбкого ощущения и сырости. Чай, пожалуй, мог бы помочь, всё равно не удастья заснуть в таких условиях.
Закрыв дребезжащие ставни, девушка направилась к трельяжу, и вскоре вода в чайнике надрывно зашипела, пошёл пар. Кипяток мгновенно согрел руки, стало казаться, что буря за окном притихла, и хотя слышались ещё раскаты грома и крупные капли барабанили по крышам, отдавая в воздух металлический звон, горячая жидкость согревала тело и унимала мелкую дрожь. Мила аккуратно поднесла чашку ко рту и застыла. В воздухе повисло напряжение, какое ощущается, когда тёмные тучи только собираются на небе и закрывают солнце. Наступает внезапная темнота, даже посреди дня. Вся реальность замирает на несколько минут, птицы прячутся по своим гнездам, ветер боязливо прижимается к траве и дышать становится тяжело, а в следующую секунду...
Удар! Огромная молния блеснула высоко в небе, наливая пространство в комнате яркой вспышкой и выхватывая на поверхности чёрного старого зеркала чужое бледное лицо. Лицо с натянутой кожей без следов носа или глаз лишь на секунду появилось в зеркале и исчезло.
Мила вскрикнула, от испуга выронив чашку. Даже не почувствовав ожог от кипятка, она подскочила к выключателю и со всей силы ударила по нему ладонью. Никого. Тот угол, в котором должен был стоять незнакомец, пустовал.
— Что за чёрт... — пробормотала она.
В дверь настойчиво постучали, на пороге стоял сосед.
— Ты чего орёшь? — грубо спросил он, бесцеремонно проходя в комнату.
Девушка пыталась преградить дорогу, но он грубо оттолкнул её и сделал шаг вперед.
— Какого хрена ты делаешь? — возмутилась она.
— Смотрю, может, гости тут у тебя. Нехрен по ночам таскать кого попало. То музыку врубишь, то носишься ночами.
— Я работаю допоздна, а теперь вали из моей комнаты.
Он ещё какое-то время потоптался, выискивая взглядом несуществующих друзей своей соседки. Когда Леха, наконец, ушёл, запах немытого тела и перегара надолго остался в комнате, даже пришлось открыть окно, несмотря на лютый холод, к которому девушка уже начинала привыкать.
Запах
Жизнь девушки являла собой весёлую, но повседневную рутину, состоящую из работы на износ по пятнадцать часов и частых загулов с друзьями по местным барам. Ночной Петербург притягивал её светлыми ночами и горящими набережными, отбрасывающими свет на чёрное зеркало Невы. Мила приходила домой поздно и сразу же падала в объятия мягкого дивана в те редкие моменты, когда не было сил уже выходить на улицу. Что это было за чувство — протирая большим пальцем запотевшую бутылку пива, гулять по городу до самого утра, смотреть на памятники и красивые здания, освещенные разноцветными прожекторами. Большие города хранят много секретов, и Мила непременно хотела познать их все.
Он ждал её прихода. Сначала настороженно, тревожные мысли о том, что девушка может не вернуться никогда, сводили его с ума. Затем ожидание стало привычным и в какой-то мере даже приятным. Вот она заходит в комнату, устало снимает обувь и плюхается на постель, бормоча что-то себе под нос. Сосед поворачивает голову, чтобы лучше слышать звук шагов, размеренное дыхание и трепетное биение сердца. Его начинает трясти от нетерпения, он бьётся в своем углу, но нестерпимый холод всё ещё сковывает его движения, всё ещё держит дрожащие ноги, так, что невозможно сделать даже шаг. Хорошо было бы, если бы она вообще не уходила из комнаты, а осталась вместе с ним навсегда. Хорошо было бы…
Прошло около двух недель беззаботной, но трудной жизни в новой комнате, когда до Милы донёсся тихий скрип половиц где-то в коридоре. Затем ещё и ещё, это продолжалось несколько минут. Она напряглась, кажется, даже задержала дыхание, и, аккуратно подойдя к двери, резким движением толкнула её от себя. Послышался удар, а затем громкое ругательство. В коридоре стоял Лёха, потирая ушибленную голову.
— Что ты делаешь?! — вскрикнула она, широко раскрывая глаза от возмущения.
— А чо, нельзя по коридору ходить? Комната-то твоя, а коридор глядишь общий.
И тут на неё напал ступор. Не было никаких сомнений, что этот мужик, этот небритый уголовник, топтался возле её двери. Что он делал там? Подслушивал? Она в свои девятнадцать лет ещё не сталкивалась с подобным и не имела представления, как надо себя вести с такими представителями человечества. Девушка мотнула головой и попыталась изобразить ледяную уверенность.
— Коридор общий, а дверь моя! Так что не ошивайся возле неё.
— Ты мне тут не зубоскаль. — рыкнул мужчина. — Не гони волну, нужна мне твоя дверь, я мимо проходил.
С этими словами Лёха сунул мозолистые ладони в карманы спортивок и направился в кухню. Девушка захлопнула дверь и опустилась на кровать.
Риэлтор говорила, что соседи хорошие, а этот ведет себя как засранец, стоит с ним встретиться, сразу же начинает её рассматривать, как будто женщины ни разу не видел. А может точно — не видел! Из тюряги только откинулся, и теперь ходит, приглядывается. Эта мысль заставила Милу сглотнуть слюну. И не скажешь ничего, договора-то не было на квартиру, а так, на словах решили, а тётка за это скидку в два раза сделала.
Внезапно, у девушки защипало в носу. Лицо стало красным, из глаз покатились горячие слёзы. Ей стало казаться, что она совсем одна, абсолютно беззащитная и ни человеческая сила, ни законы этой страны не смогут защитить её от навязчивого внимания уголовника. Сколько в этом городе таких, как она? Таких, которые приезжают в поисках лучшей жизни с чемоданами и без гроша за душой, пропадая затем бесследно, словно их и не было никогда?
Сосед стоял в углу, замерев, словно каменное изваяние. Он слышал этот странный разговор, когда в комнате повис и остался навсегда человеческий страх. Старые выцветшие обои впитывали его как губка, набухали от этой новой, потрясающей эмоции. Сосед прикоснулся к стене пальцами, а затем и гладким лицом, чтобы лучше ощущать её. Внезапно, в голове помутнело, потрясающее чувство закружило его, проникая в каждую клеточку тела. Он набрал вовнутрь спёртого воздуха и уронил голову на грудь, втягивая вновь и вновь чудесный запах девичьих слез вперемешку с дешевыми духами. Невероятно. Аромат пьянил, вызывал зверский аппетит и колючую истому где-то в середине груди. Воздух со свистом и скрипом выходил из новых, только что появившихся отверстий на гладком, как яичная скорлупа, лице.
Мила вздрогнула и замолчала, прислушиваясь. Ей показалось, что где-то возле окна она уловила чужое дыхание. Быстрое, надрывистое, как будто незнакомец дышал сквозь бумажную салфетку. Оно появилось на несколько секунд и затихло. Может, это сосед стоит под дверью и дышит? Ей тут же представилось, как этот самый Лёха скорчился там, в темном коридоре, и, запустив грязную лапу в штаны, хрипит от удовольствия.
— Фу ты. — сморщилась она. — Почудится же такое.
Несмотря на всё произошедшее, вскоре усталость взяла своё, и сон сморил её. Постоянно ворочаясь в кровати, кутаясь в большое одеяло, как будто это могло уберечь девушку от холода, она краем уха улавливала прерывистое дыхание и просыпалась, сонно оглядывала пустую комнату, чтобы вновь погрузится в беспокойные грёзы о доме и каких-то далёких людях.
Сосед слушает её внимательно до тех пор, пока молодая грудь не перестаёт судорожно сжиматься при каждом вдохе. Он ждёт ещё какое-то время, словно надеясь, что беспокойство девушки возобновится, заставит её вертеться и просыпаться от мимолетного страха, но тщетно. В комнате повисает глухая тишина, темнота сгущается вокруг него, обволакивает словно пушистая вата. Он шевелит пальцами, как будто желает прикоснуться к прохладной коже, но вскоре замирает в своём холодном углу.
Бум. Бум. Бум. Мила дергает бровью, поворачивается на другой бок и открывает глаза. Она прислушивается какое-то время, затем садится на кровати, потирая припухшее ото сна лицо. Прямо перед её диваном, нервно дергая руками, стоит высокий мужчина и бьется лбом о стену. Бум. Бум. Бум. Звучит устрашающий ритм в ночной тишине. Девушка зажимает рот руками, мыщцы напрягаются, когда невероятный страх парализует её тело. Высокая худая фигура незнакомца выглядит размытым пятном в пасмурном свете Питерских белых ночей. Бум. Бум. Бум. Ударяется лысая голова с серой, пересеченной крупными венами, кожей. Мила не шевелится, застыла, словно статуя, а на щеки текут солёные слёзы, голова кружится от боли. Девушка медленно откидывает одеяло и поднимается на ноги. Скрип паркета. Бум. Бум…Человек останавливается, поворачивает и наклоняет голову, стараясь уловить мимолетное движение. Больше она не выдержит! Мила бросается к двери, к выключателю, спотыкается, больно падает на колени, но быстро вскакивает, и свет лампы заливает комнату от пола до потолка. В последнюю секунду она видит, как сосед стоит, повернув безглазое лицо в её сторону.
Всю ночь девушка просидела на кухне, облокотившись о какую-то грязную тумбу. Она всё проворачивала в голове ночное происшествие и плакала. Что это? И не скажешь уже, что показалось. И не спишешь на ночные шорохи и страхи или на покровы темноты. Он, этот человек, стоял там и смотрел на неё, он знал, где она находится.
— Что же мне делать? — шептала она, строча сообщение подруге.
— Ты хули тут делаешь посреди ночи?!
Лёха стоит, как всегда, в проходе, сложив руки на груди, его маленькие глазки раздраженно ощупывают фигуру девушки.
— Нехрен на кухне сидеть, у тебя своя комната есть.
У неё нет сил отвечать, но внутри скопилось столько страха, столько боли и отчаяния, что ей хочется бросится к этому убогому человеку и, вдыхая запах старой одежды, разревется у него на плече. Но взгляд Лехи холодный и колкий, он не позволяет совершить такое, а стоит и ждёт, когда она уйдёт в свою комнату к страшному человеку в углу. Мила ничего не говорит. Она поднимается, уходит, одевается, и всю ночь проводит на улице, раскупоривая бутылку за бутылкой.
Голос
Свет в комнате горел постоянно, Мила не выключала его, потому что до дрожи боялась остаться в темноте. Вскоре она заболела. Точнее, не то чтобы заболела, скорее, чувствовала постоянную усталость и слабость. Это не казалось ей странным, спала она мало, просыпалась от малейшего шороха, сжимая похолодевшими пальцами мобильный телефон. Конечности стали тяжелыми, голова кружилась и работать было совсем невыносимо. Она начала брать меньше смен и чаще находиться дома. К её сожалению, Лёха тоже не работал. Только он вообще не работал, постоянно ошивался возле её двери — его с головой выдавал тихий скрип половиц, а однажды, рано утром, только сняв ночную футболку, она поймала его взгляд в замочной скважине.
— А ну отвалил отсюда!!! — вопила девушка, размахивая руками у себя на пороге. — Ментов вызову!!!
— Давай, зови, и что предъявишь мне? Я же тебя не трогаю, а у самой регистрация есть? На каких основаниях живёшь-то? — нагло улыбнулся он.
С тех пор Мила вешала на ручку двери кухонное полотенце и закрывала замок. Из весёлой и беззаботной хохотушки она превратилась в постоянно обеспокоенную, уставшую и побледневшую женщину.
— Всё у тебя хорошо? — звенел в трубке взволнованный говор матери. — Деньги может нужны? Ты так далеко, я очень волнуюсь. А сегодня сон такой плохой приснился.
— Всё хорошо, мам. — на автомате отвечала она, стараясь, чтобы её собственный голос звучал непринужденно и весело.
Соседу нравилось, что его гостья больше времени проводила с ним. Он упивался ее теплом, с вожделением слушал разговоры и вдыхал ароматы живого человеческого тела, которое пахло словно парное мясо. Ещё, ещё больше тепла, пусть оно перетекает оттуда, из яркой девичьей реальности в его мир, холодный и мутный, будто утренняя дымка. Пусть наполняет окоченевшие пальцы с длинными и хрупкими суставами, пусть заставляет тело дрожать от истомы. Запахи, звуки, всё это принуждало его чувствовать себя живым, а где-то в темной комнате, освещённая желтым лучом фонаря, куталась в одеяла одинокая девушка и плакала, сама не зная от чего. Было так паршиво и страшно, так сильно дуло холодом из подвала, что, казалось, пар вырывается изо рта и повисает в комнате мимолетным облачком.
Сосед внимательно слушал ночное копошение девушки в постели, которая намокла от холодного пота. Сон больше не избавлял Милу от постоянного страха, который она испытывала, находясь у себя в комнате, теперь эти ощущения преследовали её и во сне. Ей снилась ночная дорога, по обочинам окружённая заброшенными домами без дверей и стёкол. Вот она меряет шагами потрескавшийся асфальт, когда впереди появляется высокая смутная фигура какого-то человека. Да, эта фигура отдаленно напоминает человека, но не является им. Замотанная в черные лохмотья, с удлинённым телом и абсолютно гладким лицом, пересеченным россыпью желтоватых вен, на котором, словно сделанные дрелью, зияют два круглых отверстия. Существо втягивает ночной воздух и идёт к Миле, а та убегает в один из домов. Тихо скрипят половицы заброшенного жилища, девушка прячется за сгнившей стеной и слушает, как снаружи ходит этот человек, слушает его хриплое дыхание, слушает дрожащий голос.
— Где же ты? Где же ты? Я найду тебя. Найду. Найду тебя. Где же ты? Я чувствую твой запах. Я знаю как ты пахнешь, я знаю каково ощущать твоё тепло. Теперь я найду тебя. Я слышу твой голос. Я знаю тебя. Теперь я знаю тебя. Где же ты?
Она просыпается с негромким окриком, одеяло валяется на полу, ноги запутались в смятой простыне. Девушка часто моргает, сбрасывая внезапно нахлынувшие слезы, и зажимает рот рукой, чтобы не закричать во весь голос. Где-то в комнате, под высокими потолками, будто вытекает из стен чей-то тихий шепот.
— Где же ты? Я найду тебя. Теперь я знаю тебя. Теперь я знаю тебя…
Мила подрывается и включает свет, лампы вспыхивают, заливая пространство мертвым холодным светом люминесцентных ламп. Шепот глохнет где-то в стенах, рядом с подоконником. За дверью слышится тот самый скрип половиц, что был во сне. Так это сосед стоит под дверью и несет эту чушь! Больше она не может терпеть, больше нет сил! Что делать?! Она хватает телефон и выбегает из комнаты в кухню, оставляя дверь открытой.
Ну конечно. Лёха опять там, в темном коридоре, опять наблюдает и подслушивает. Он отскакивает к стене и провожает удовлетворённым взглядом растрепанную и заплаканную девушку в нижнем белье. Мила пытается звонить риелтору прямо сейчас, посреди ночи. Но та не берет трубку. Она вообще перестала брать её, как только получила деньги за два месяца. Эта старая тварь намеренно сдала чёртову комнату и исчезла.
— Чтоб ты сдохла! Чтоб ты сдохла, сука ты! Тварь! Блядь, чтоб дети твои сдохли! — девушка истошно вопит в безучастный телефон и плачет, лицо покраснело от истерики.
— Тебе что, по морде заехать? Нахрен ты орешь опять посреди ночи? Я спать не могу! — нашёлся Лёха, преграждая путь в коридор.
Он стоит, облокотившись о косяк, и наблюдает за происходящим, кажется, для него это обычное дело. Тёмный взгляд скользит по полуобнаженной фигуре девушки, пока она, часто моргая, пытается переварить его слова. Вот тварь! Он ещё хуже этой суки из агенства.
— Отвали от меня, понял! — кричит она и, отталкивая сутулого мужчину, проскальзывает в коридор.
— Ну сама смотри. — бросает ей вслед уголовник.
Тело
Мила несколько дней уже не была на работе, да и сил пойти туда больше не хватало, их едва было достаточно, чтобы встать с кровати, и, кутаясь в мамин свитер, приготовить себе немного еды. Температура тела повысилась до тридцати восьми и старинный трельяж с большим зеркалом, словно грибами, обрастал баночками и таблетками. Лёха все предлагал угостить чем-нибудь, но каждое его слово вызывало в девушке ещё больший ужас. Она не знала, куда ей деться, оставаться ли на кухне под пристальным взглядом небритого мужика или валятся в постели, ожидая, пока появится тот, другой. Эта тварь, что она такое? Что ей нужно?
— Уходи! — крикнула Мила, кидая в угол подушку. — Вали отсюда!
Нужно подождать только капельку. Ещё половинку месяца этого кошмара, и будет достаточно денег, чтобы переехать. Пусть этот ублюдок шепчет себе что хочет, пусть он подглядывает и подслушивает, ему не победить. Мила звонила Соньке и жаловалась, намеренно опуская самые жуткие подробности. К её большой радости, подруга решилась на переезд, какая разница, где работать за копейки? Вместе снимут другое жильё, пусть дороже, но без соседей зато. Чуток потерпеть. Лучше уж здесь, лучше уж здесь. Лучше? На минуту ей почудился запах дома. Каждый знает, как пахнет родная квартира, в которой провёл детство. Каждый помнит, как над маминым борщом поднимается ароматная дымка, как выглядит потолок в собственной спальне, когда не можешь уснуть и наблюдаешь за отсветом от фар автомобилей. Как журчит вода на кухне и мама гремит посудой, как звучит стиральная машинка, когда отжимает бельё. Пока живёшь беззаботно и весело, не замечаешь всех этих чудных подробностей, кажется, мозг не обращает на них внимания, не запоминает, и только когда плохо, когда остаёшься один, в полном отчаянии, понимаешь, что в голове зафиксирован каждый, каждый крохотный момент из собственного детства.
— Мама. Мамочкааааа. — ревела она в подушку, хрупкие плечи вздрагивали и опускались.
Сосед настороженно слушал. Ему казалось, горячие слезы девушки падают на лицо и оживляют сероватую кожу. Тьма отступала. Холод боялся этого тепла, боялся человеческого страха. Холода больше нет, теперь его ничто не держит. Он отходит от стены, покачиваясь на полусогнутых ногах, делая рваные, тяжелые шаги по направлению к горячему дрожащему комочку, что так влечёт его. Сосед облизывает тонкую прорезь, заменяющею ему рот, и делает ещё шаг. Ещё. Мила слышит смутные стуки сквозь температуру и пелену истерики. Дверь закрыта на замок. Мужик не войдет сюда. Ему сюда не попасть. А вдруг у него есть ключ?
Ей сложно определить, откуда доносятся эти звуки, снаружи или изнутри, но в комнате никого нет, горит свет. Всё хорошо. Пока горит свет, всё хорошо. Пока горит свет, чудовища исчезают. Девушка сидит на кровати и вытирает руками слезы. Последнее время она ревёт каждый день и от этого постоянно болит голова. Пока горит свет, она в безопасности. Сосед стоит совсем рядом, протяни руку, и почувствуешь студенистый холод его тела. Он делает надрывный шаг и останавливается, втягивая воздух. Так близко к этой чудесной женщине он не был ещё ни разу. Так рано забирать её, так мало сил, но он не может удержаться. Это сводит его с ума, пальцы начинают дрожать, дыхание учащается. Мила оглядывается через плечо, мгновенно замолкая, сглатывая налипший в горле ком, но никого нет. В комнате только она со своими отчаянием и страхами. Сосед не в силах больше терпеть, он раскрывает рот так широко, как может, высовывает длинный язык и прикасается им к горячему плечу, медленно проводит им вверх, когда девушка в страхе отскакивает на другую сторону кровати. Она не понимает что происходит, сердце кувалдой стучит в висках, в комнате пусто. Пусто. Пусто в этой чёртовой комнате!
— Мамочка, мамочка, родная, помоги. — шепчет она, сползая на холодный пол и прижимая колени к груди.
Сосед медленно шевелит языком во рту, смакуя чудесный вкус человеческой кожи.
Зрение
Сначала Мила металась из кухни в комнату, но Лёха каждый раз появлялся в коридоре и грубо прогонял её. Казалось, он вообще не спал.
— Вали к себе, шалава! — кричал он, размахивая пустой бутылкой пива. — Я тут тоже живу, не хочу рожу твою опухшую видеть!
Он казался ей ничуть не менее страшным, чем тот, другой, в холодном углу. Только этого небритого и пьяного ублюдка не отгоняет свет, он не исчезнет, едва вспыхнет лампочка. Девушка уже перестала надеяться на какое-то сострадание с его стороны, уже не чаяла найти искру какого-то человеческого чувства в темном взгляде этого мужчины. Взгляде, наполненном непонятной ненавистью к ней и всему живому. Она запиралась у себя в комнате, погружаясь в электронное пространство сериалов и сообщений потому что не хотела существовать на самом деле.
«В Питере опять дождь=)» : гласит надпись на её стене, а снизу красивая картинка с мокрой крышей Исаакия, поддёрнутой лёгкой утренней дымкой.
В какой-то момент всё стало размытым и маловажным, температура держалась уже который день, с трудом хватало сил подняться и доползти до туалета, который находился возле кухни. Мила позвонила матери и попросила денег, чтобы снять новую квартиру. Через пару дней они поступят на счёт, и всё закончится. Мама пугала её, что в большом городе всё не так просто и не так весело, как кажется, что там по улицам бродят маньяки и наркоторговцы, что все вокруг обманщики и барыги, и никому нет дело до тебя. Кое-в-чём она была не права — она и представить себе не могла, что способно происходить в этом городе на самом деле. Даже в самых худших кошмарах мать девушки не смогла бы увидеть весь ужас реальности, который обрушился на её дочь. Даже после всего, что произошло с ней, Мила не хотела просить денег пока совсем не выбилась из сил. Мать работала за копейки, едва хватало денег на жизнь, а девушка для того и уехала ,чтобы устроится как-то получше. Хотела помогать. И вот попросила у бедной женщины денег, зная, что та побежит по знакомым занимать, будет меньше есть и меньше спать, потому что теперь не скроешь свое бедственное положение, не скажешь, что «всё хорошо, мам».
Мила сглатывает слюну, лайкая какую-то бессмысленную новость, и по её щекам вновь катятся слёзы. Волна отчаяния и боли расходится по комнате, сосед открывает рот, достает длинный язык и шевелит им в воздухе, чтобы не проронить ни крупицы этого чудесного аромата. Человеческое отчаяние. Пища богов. Оно наполняет его невиданной силой, лицо горит, кожа набухает и лопается в местах, где когда-то находились глаза. Черная жижа течёт по подбородку, крупные комочки беловатых нервов с огромными радужками пульсируют, улавливая очертания комнаты, залитой искусственным светом. Эта женщина, которая пришла к нему, очень красива и сильна. В ней столько жизненной силы, что хочется выпить её всю без остатка. Мокрые от пота волосы пахнут словно увядающие цветы, приторно и ярко.
Мила вскрикивает, обессилено сползая на пол. Прямо посреди комнаты она видит неясный силуэт с ужасным лицом и глазами навыкате, с кривой рваной усмешкой и острыми зубами. Она хочет кричать, правда хочет, но горло сжимает дикий страх, и из него доносятся лишь сдавленные отчаянные хрипы. Каждая секунда человеческого ужаса делает его сильнее. Каждый судорожный вдох наполняет его эфемерное тело реальностью. Силуэт больше не дрожит, он чёткий и ясный, в два прыжка оказывается возле девушки, длинные руки с тонкими пальцами вонзаются в горло и давят изо всех сил.
Мила хватает ртом воздух, хрупкие пальцы не способны разжать ледяную хватку, за несколько секунд она чувствует, как ужасающий холод пожирает её тело, а собственное тепло уходит куда-то во вне. Сердце бешено колотится в груди, белки глаз краснеют от приливающей к голове крови.
— Я нашёл тебя. Я нашёл тебя. Я нашёл тебя. — быстро шепчет убийца, его широкий рот искажается в хищном оскале.
Последние крупицы жизни покидают девичье тело. Оно больше не болит. Всё уходит, опускается в непроглядную темноту, всё случится даже раньше, чем закончится кислород в клетках. Мила больше не сопротивляется. Всё уходит... Всё… В замке быстро проворачивается ключ, Лёха влетает в комнату словно дикий зверь и орёт что-то нечленораздельное. Он замахивается что есть сил, и в прыжке наносит удар монтировкой по голове соседа, опрокидывает его на пол, остервенело и жестоко продолжает опускать свое оружие в студенистое тело. Тот кричит, визжит и хрипит, пытается отползти в свой угол, в спасительную темноту и холод. Но человек не пускает его, хватает за ногу, подтягивает к себе и вновь дает несколько размашистых ударов. Больно! Как же больно!
— Это я нашёл тебя, ты, мразь! Сдохни! Сдохни!
Кости хрустят под напором метала, на пол льется черная вонючая жижа. Лёха ломает руки, бьет по ногам, на его лице проступает жуткий оскал, пока монтировка вновь и вновь входит в мягкое тело мертвеца. Тварь лежит на боку, тонкие пальцы выворачивают доски паркета, пока наконец всё не стихает. Скорчившись в луже собственной крови, убийца сипит и шепчет какие-то одному ему слышимые слова. Последняя судорога заставляет худое тело изогнуться и вздрогнуть, чтобы затем, кусок за куском разложится на полу Питерской коммуналки и навсегда уйти в темноту.
«У него все-таки был ключ» — мелькает в голове девушки последняя мысль, прежде чем она теряет сознание.
Сосед
Мила сидит на диване в комнате Лёхи, дрожащими руками сжимая чашку теплого чая. Горло нестерпимо болит, на коже чернеют громадные синяки. Она смутно припоминает события последней недели и теперь, когда с глаз будто упала пелена, мозг по крупицам восстанавливает детали. Если бы кто-то рассказал ей о подобном, она бы хохотала как умалишённая, и потому никто и никогда, кроме неё и Лёхи, не узнает что произошло на первом этаже старенького домишки. Никто не узнает какого это, ощущать дикий холод в самой сердцевине собственных костей и понимать, что умираешь, ещё не расставшись с жизнью. А затем, погружаясь в неизмеримую пустоту, возвращаться обратно, к теплу и солнечному свету.
Мужчина мерил собственную комнату быстрыми шагами, делая глубокие и порывистые затяжки сигаретным дымом. Его всё ещё трясло, руки сжимались в кулаки, а на шее пульсировала крупная вена. Казалось, он всё ещё находится там, с монтировкой в руках, всё ещё наносит удары и неистово кричит, верша справедливую месть. Словно являясь его отражением в кривом зеркале, Мила спокойно пила чай и молчала.
— Ты прости, что сдал тебе такую комнату. Я пробовал мужиков селить, так этот гад на них вообще не реагирует, только всякая чушь снится. Баб ему подавай. — быстро проговорил Лёха, не посмотрев на девушку.
— Мудак ты. — безучастно заявляет она и делает крохотный глоток.
Тёплая жидкость проваливается в желудок, жизнь медленно, но верно возвращается в измученное тело. Нет сил злиться. Нет сил бояться. В голове звенит пустота, прозрачная и ясная.
— Так ты ждал его?
— Да. — мужчина нервно закуривает ещё одну сигарету. — Нам эта хата досталась по наследству. Ну, моей покойной матери досталась от отца. Он жил тут, а как откинулся, так хата и опустела. Мы сразу заселились, обрадовались тогда очень. Хостел хотели сделать. — кривой смешок. — А потом Таська умерла. Я в комнату ворвался, когда эта сука её душила. Хвать его, а он уже прозрачный. А жена мёртвая. Так и сгинул в углу. Не успел тогда. Тринадцать лет отмотал на зоне за него. Это я потом уже узнал, что эта тварь тут не одну бабу извела, потому и не жил никто, только дед. А мать все обижалась на него, что в гости не звал, причитала, что старый хрен хату в Питере зажал и живёт один в четырёх комнатах.
С этими словами он протягивает девушке старую, измятую по краям фотографию, с которой смотрит счастливая пара молодых людей. Раньше, много лет назад, во времена беззаботной молодости, Лёха был другим, тогда еще просто Алексеем Антоновичем, ладным и крепким парнем с широкой улыбкой и непослушными, встрёпанными волосами.
— А откуда ты знал, что успеешь в этот раз? — фото возвращается обладателю.
— А я и не знал. Сторожил тебя, думал, как синяки появятся так уже скоро, у Таськи так было, сначала синяки по всему телу, потом слабость, ну и дальше… Дальше ты уже знаешь.
— И агента даже нанял?
— А кто к такому, как я, вселился бы?
Мила внимательно рассматривает средних лет мужчину, который выглядит гораздо старше своего возраста. Жизнь изрядно потрепала его, сделала глаза мутными, а движения дёргаными. Он, конечно, не мог предвидеть все действия этого существа, и ему было всё равно на последствия. Ненависть и жажда мести, вкупе с тринадцатилетним заключением, выжгла всё нутро, выдавила человечность по капле. Если копнуть глубже, приходило понимание, что этот Лёха не так уж и отличался от призрака, или кем тот был на самом деле.
Девушка поднимается на нетвердых ногах, и, прежде чем покинуть комнату соседа, говорит:
— Ты же хозяин квартиры, да? Деньги верни мне, не то в ментовку пойду, а уж синяки они найдут.
Лёха колеблется. Он неотрывно смотрит в глаза этой девушки и отчего-то вспоминает, как она бесила его в первые дни своего приезда. Раздражала бесконечными и бессмысленными разговорами по телефону, постоянным смехом и музыкой в комнате. Он не трогал её, старался не мешать, потому что хотел отомстить. И, может быть, когда-нибудь, через много лет, Лёха признается себе, что его злило собственное отчаянное желание прикоснуться к этой невинной молодости, снова почувствовать себя живым и новым, таким, каким он был до тюрьмы и каким уже не будет никогда.
Мила не отводит взгляд, как все разы до этого. Это уже не та девочка, которую он обескуражил бесстыдным взглядом тогда, на кухне. Это взрослая женщина, в чьих каштановых волосах виднеются крупные седые пряди, и чьи зеленые глаза стали спокойными и холодными, словно бутылочное стекло. На припухшем лице не видно и следа недавней истерики, она смотрит, молчит и читает жалкую душонку Лехи как детскую книжку-раскраску. Она словно видит, как он сидит в камере, перебирая события из жизни, которую уже никогда не вернуть, как он дрожащими руками, поздно ночью, скоблит ложкой обшарпанную стену и сжимает зубы от бессилия.
— Деньги верну. — хрипло говорит он, внезапно отводя глаза. — Ты же была там, за гранью, да? Ты что-нибудь видела?
Мила кивает и улыбается, от её образа веет ледяным холодом. Может быть, этот невиданный монстр и вернул ей жизненную силу, но детскую непосредственность, веру в лучшее и свойственную только молодым беззаботность он унёс с собой в темноту.
— Да. — тихо говорит она. — Только это секрет.
Когда Мила переехала в съемную комнату на Обводном, сосед уже был там. Он стоял в дальнем углу, повернувшись лицом к стене, уперевшись в нее лбом, словно наказанный ребенок, и тихо пошатывался, нервно шевеля тонкими пальцами. Дорожная сумка звякнула карабинами, и девушка оглядела своё новое жилище. Только подумать, её первая съёмная квартира! Ну пусть и не квартира, а комната в коммуналке, зато где! В Петербурге, с окнами, выходящими в знаменитый двор-колодец, посреди которого растет раскидистая берёза.
скрытый текстМила открыла окно, и в нос ударил запах реки и чего-то кислого, похожего на подгнивающие арбузные корки. Зато мусорный контейнер прямо во дворе, не надо идти далеко. Комнату эту девушке удалось получить очень дёшево, и теперь она в полной мере оценила, почему. Под ногами скрипел выщербленный, побледневший паркет времен СССР, стены были выкрашены в бледно-серый цвет, а старые потолки, метра четыре в высоту, давно покрылись сетью мелких трещин и паутиной кое-где по углам. Само помещение было вытянутым, не очень удобным в проживании, с двумя большими старыми окнами, одно из которых находилось прямо напротив двери. Из мебели только скрипучий диван, крохотный шкаф для одежды, да старинный трельяж с большим зеркалом. Странный набор, но сойдёт, Мила всё равно не собиралась часто находиться дома — в большом городе нужно много работать, чтобы выжить. А молодость требует много развлекаться, чтобы жить.
— Ну, сначала сделаем уборку, а там посмотрим. — бодро заявила она четырём стенам, хватая специально купленную по дороге швабру.
И сразу все закипело, зашевелилось, воздух наполнился запахами моющего средства и девичьего пота. Она тёрла паркет изо всех сил, причитала на предыдущих хозяев, размашистыми движениями, до блеска, отмывала серые стены и причитала вновь. Черная вода выходила из щелей на полу, комната будто вздрогнула от такого напора, затхлый воздух спешил убраться через открытые окна, электрический чайник на трельяже надрывно бурлил, и вскоре Мила довольно вдохнула горячий пар свежего чая. Самым сложным было отмыть тот угол, который находился возле дальнего окна, потому что, несмотря на теплую погоду, из него дуло так, что мерзли пальцы. Комната на первом этаже, так что не удивительно, скорее всего, несло из подвала.
Сосед стоял в углу, и, казалось, не обращал внимания на нового жильца. Он продолжал покачиваться, отстукивая лбом какой-то одному ему известный ритм. Бум. Бум. Бум. Его окружала спокойная, зыбкая темнота и смертельный холод, когда вдруг затылок опалил жар человеческого тела, который лишь на мгновение показался теплым прикосновением и тут же угас в глубокой тишине. Что это? Сосед с трудом оторвал лоб от стены и дёрнул головой, улавливая движения. Ему чудились шаги. Ему чудилось тепло. Мягкое и влажное, как банное полотенце. Снова! С другой стороны.
Мила закончила перерыв на чай и носилась по комнате, теперь уже насухо вытирая злосчастный паркет. Она довольно шлепала босыми ногами и мурлыкала себе под нос какую-то песенку. Сосед дёргался, поворачивая голову вслед ее силуэту, как будто старался уловить мимолетное и размытое движение человеческого тела. Он спиной чувствовал, спиной чувствовал, что… Всё прекратилось. Девушка уселась на диван и устало огляделась. Надо было ещё сходить за продуктами, купить посуду и предметы первой необходимости, потому что завтра уже на работу. Она быстро допила чай из пластикового стаканчика, и, одев старые сандалии, выскочила за дверь.
Показалось… откуда здесь взяться теплу? Он какое-то время ещё подрагивал от неприятного ощущения разочарования, хрустел длинными фалангами пальцев, пока снова не прислонился лбом к холодной стене. Бум. Бум. Бум.
Слух
Часы тикали, время неумолимо текло вперед, отсчитав неделю. За окном серебрился пасмурный Питерский вечер, Мила залетела в комнату, и, раскрыв новый крохотный нетбук, купленный в кредит, включила музыку. По коммуналке разлилась веселая попсовая песня, пока девушка переодевалась в домашний халат. Она чувствовала ту самую эйфорию, которую ощущают все приезжие из маленьких городов. Мир кажется им очень большим, а люди — такими разными до тех пор, пока мегаполис не сжимается после каких-то пяти, шести лет до такого же обычного города, из которого перебрались они сами.
Сосед остановился. Он был в замешательстве, через ступни в тело проникали невиданные доселе вибрации, наполняли хрупкие кости и отдавались в ушах странным звоном. Он машинально прикоснулся к гладкой голове, к тому месту, где у людей обычно находятся уши, и провёл пальцем по ровной коже. Снова тепло. Теперь неотступное, настойчивое, приятное.
Мила улеглась на диван, закинув ноги на стенку. Она звонила лучшей подруге Соньке, чтобы рассказать, как устроилась, и уговорить покинуть бесперспективный Орёл.
— Да, всё круто, комната шикарная, такие потолки высокие. — звенел девичий голос.
— Ну хорошо, что тебя не кинули с такой то ценой. — донеслось из трубки.
— Я же тебе говорила, везение есть. Правда, жильцов еще не видела. Тут четыре комнаты, из двух других люди в отпуске до зимы, а в последней тусит какой-то мужик. Видела его пару раз. Риэлтор сказала, что он нормальный. Ты приезжай, Питер тебе покажу.
Звуки. Обрывки каких-то фраз. Обрывки интонаций. Эмоций. Реальность слышится словно сквозь землю, и холод отступает, боится и ёжится в углах крохотной комнаты, согретой долгожданным теплом. Сосед ещё раз проводит пальцами по голове и обнаруживает два небольших отверстия, в которые залетают куски человеческого разговора. Он конвульсивно дёргается, будто в припадке, мычит, зажимая дырки в голове руками, и бьётся об стену, ломая закоченевшие суставы. Все чётче и чётче становится чужая речь, пока наконец не превращается в осмысленный разговор. Теперь он слышит. Слышит эти чудные звуки, с упованием пьет каждую гласную, словно голодный зверь, с вожделением смакует обыденные фразы.
— Да, завтра работаю. И послезавтра. И после. — Мила беззаботно хохочет. — Я тебе звякну ещё на днях, расскажу, что здесь и как. Сонька, если ты переедешь, это будет просто зашибенски!
— Хорошо, давай, удачи на работе.
— Окей.
Девушка вышла на кухню, намереваясь принять душ. Коммуналка, в которую она вселилась, была образцовым строением далёких времён Советского союза. Грязная и пыльная, со звенящими, еще деревянными ставнями, она состояла из четырёх комнат, соединённых длинным, тёмным коридором с антресолями, на которых, за крошечными скрипучими дверцами, хранился всякий хлам. Освещала коридор одна-единственная лампочка без абажура, по границе потолка и стены тянулись пожелтевшие провода старинной электропроводки, казалось, тронь их пальцем, и они рассыпятся мелким крошевом. В общем, квартира создавала гнетущее впечатление заброшенного помещения, которое время навязчиво обходило стороной, пока снаружи люди покупали айфоны и ездили на блестящих иномарках.
На кухне девушку позабавила душевая кабина, которая примостилась между мойкой и видавшей всякое стиральной машинкой. Её мать не могла понять, почему дочь переехала из огромной двухкомнатной квартиры в Орле в грязную Питерскую коммуналку, и, наверное, никогда не поймёт. Мила запахнула халат на влажном теле и включила конфорку. На кухне стояли три газовые плиты, но использовалась только одна — на остальных виднелся толстый слой жирной пыли, а прямо над ними, на пожелтевших газетах и журналах, громоздились какие-то старые кастрюли и плошки. Девушка обернулась на звук чьих-то шагов в коридоре и вздрогнула, столкнувшись взглядом с соседом.
Это был обычный мужичок лет тридцати, в грязных спортивных штанах с растянутыми коленками и шлепанцами на носки.
— Ой. — вскрикнула она. — Здрасте.
— Привет. Недавно заехала? — из его рта пахнуло древним перегаром.
— Сегодня утром.
— Меня Лёха зовут, если чо.
— Мила.
Лёха прошёл к окну, и, выудив из рваного кармана смятую пачку сигарет, смачно затянулся. Девушке он сразу не понравился, сутулый и худой, с синеватыми пятнами на небритом лице и побитыми костяшками, на которых виднелись поблекшие наколки, мужчина имел недобрый бегающий взгляд и кривую усмешку.
— Чо, откуда ты?
— Из Орла.
— Уууу, далеко. — протянул он. — Родственники, знакомые тут есть?
Последний вопрос заставил Милу легонько вздрогнуть, она обернулась и обнаружила, что сосед пристально разглядывает её фигуру, скрытую коротким домашним халатом. Девушка машинально затянула пояс еще туже. От этого человека пахло сигаретами и перегаром, под его взглядом моментально возникало какое-то тошнотворное давление, сердце начинало биться быстрее, как случается, когда идёшь одна поздно ночью по тёмному переулку.
— Есть парень и друзей куча. — выпалила она быстрее чем следовало.
— Понятно. — кривая усмешка. — А синяк откуда? Лупит ухажёр тебя?
— Нет, это я о столешницу ударилась, когда поднос несла.
— Официантка что ли?
— Да.
Мила выдавила последнюю фразу, натянуто улыбнулась, и, схватив недоваренную гречку, отправилась в комнату, бросив отрывистое «мне пора». Она чувствовала себя неуютно, колко, как будто снаружи стоял густой мороз, и больше всего ее бесило то, что синяк находился высоко на бедре, а этот мерзавец его сразу же заметил. Разве прилично вот так осматривать человека, будто кусок говядины? В этом доме она будет носить только штаны.
***
Мила резко села на кровати, и за её спиной, отражаясь в многочисленных окнах многоэтажек, сверкнула размашистая молния. Удар! Гром пронёсся над серыми крышами, затихая, а затем вновь накатывая откуда-то издалека. Пасмурный вечер превратился в многогласную бурю, и девушка потёрла холодный от пота лоб, соображая, что же её разбудило. Воздух в комнате, казалось, был недвижим, несмотря на открытое окно. Мила натянула одеяло повыше, до самого подбородка, и принялась тереть одну ладонь о другую. Это не помогало, температура опустилась очень сильно, заставляя всё тело подрагивать от зыбкого ощущения и сырости. Чай, пожалуй, мог бы помочь, всё равно не удастья заснуть в таких условиях.
Закрыв дребезжащие ставни, девушка направилась к трельяжу, и вскоре вода в чайнике надрывно зашипела, пошёл пар. Кипяток мгновенно согрел руки, стало казаться, что буря за окном притихла, и хотя слышались ещё раскаты грома и крупные капли барабанили по крышам, отдавая в воздух металлический звон, горячая жидкость согревала тело и унимала мелкую дрожь. Мила аккуратно поднесла чашку ко рту и застыла. В воздухе повисло напряжение, какое ощущается, когда тёмные тучи только собираются на небе и закрывают солнце. Наступает внезапная темнота, даже посреди дня. Вся реальность замирает на несколько минут, птицы прячутся по своим гнездам, ветер боязливо прижимается к траве и дышать становится тяжело, а в следующую секунду...
Удар! Огромная молния блеснула высоко в небе, наливая пространство в комнате яркой вспышкой и выхватывая на поверхности чёрного старого зеркала чужое бледное лицо. Лицо с натянутой кожей без следов носа или глаз лишь на секунду появилось в зеркале и исчезло.
Мила вскрикнула, от испуга выронив чашку. Даже не почувствовав ожог от кипятка, она подскочила к выключателю и со всей силы ударила по нему ладонью. Никого. Тот угол, в котором должен был стоять незнакомец, пустовал.
— Что за чёрт... — пробормотала она.
В дверь настойчиво постучали, на пороге стоял сосед.
— Ты чего орёшь? — грубо спросил он, бесцеремонно проходя в комнату.
Девушка пыталась преградить дорогу, но он грубо оттолкнул её и сделал шаг вперед.
— Какого хрена ты делаешь? — возмутилась она.
— Смотрю, может, гости тут у тебя. Нехрен по ночам таскать кого попало. То музыку врубишь, то носишься ночами.
— Я работаю допоздна, а теперь вали из моей комнаты.
Он ещё какое-то время потоптался, выискивая взглядом несуществующих друзей своей соседки. Когда Леха, наконец, ушёл, запах немытого тела и перегара надолго остался в комнате, даже пришлось открыть окно, несмотря на лютый холод, к которому девушка уже начинала привыкать.
Запах
Жизнь девушки являла собой весёлую, но повседневную рутину, состоящую из работы на износ по пятнадцать часов и частых загулов с друзьями по местным барам. Ночной Петербург притягивал её светлыми ночами и горящими набережными, отбрасывающими свет на чёрное зеркало Невы. Мила приходила домой поздно и сразу же падала в объятия мягкого дивана в те редкие моменты, когда не было сил уже выходить на улицу. Что это было за чувство — протирая большим пальцем запотевшую бутылку пива, гулять по городу до самого утра, смотреть на памятники и красивые здания, освещенные разноцветными прожекторами. Большие города хранят много секретов, и Мила непременно хотела познать их все.
Он ждал её прихода. Сначала настороженно, тревожные мысли о том, что девушка может не вернуться никогда, сводили его с ума. Затем ожидание стало привычным и в какой-то мере даже приятным. Вот она заходит в комнату, устало снимает обувь и плюхается на постель, бормоча что-то себе под нос. Сосед поворачивает голову, чтобы лучше слышать звук шагов, размеренное дыхание и трепетное биение сердца. Его начинает трясти от нетерпения, он бьётся в своем углу, но нестерпимый холод всё ещё сковывает его движения, всё ещё держит дрожащие ноги, так, что невозможно сделать даже шаг. Хорошо было бы, если бы она вообще не уходила из комнаты, а осталась вместе с ним навсегда. Хорошо было бы…
Прошло около двух недель беззаботной, но трудной жизни в новой комнате, когда до Милы донёсся тихий скрип половиц где-то в коридоре. Затем ещё и ещё, это продолжалось несколько минут. Она напряглась, кажется, даже задержала дыхание, и, аккуратно подойдя к двери, резким движением толкнула её от себя. Послышался удар, а затем громкое ругательство. В коридоре стоял Лёха, потирая ушибленную голову.
— Что ты делаешь?! — вскрикнула она, широко раскрывая глаза от возмущения.
— А чо, нельзя по коридору ходить? Комната-то твоя, а коридор глядишь общий.
И тут на неё напал ступор. Не было никаких сомнений, что этот мужик, этот небритый уголовник, топтался возле её двери. Что он делал там? Подслушивал? Она в свои девятнадцать лет ещё не сталкивалась с подобным и не имела представления, как надо себя вести с такими представителями человечества. Девушка мотнула головой и попыталась изобразить ледяную уверенность.
— Коридор общий, а дверь моя! Так что не ошивайся возле неё.
— Ты мне тут не зубоскаль. — рыкнул мужчина. — Не гони волну, нужна мне твоя дверь, я мимо проходил.
С этими словами Лёха сунул мозолистые ладони в карманы спортивок и направился в кухню. Девушка захлопнула дверь и опустилась на кровать.
Риэлтор говорила, что соседи хорошие, а этот ведет себя как засранец, стоит с ним встретиться, сразу же начинает её рассматривать, как будто женщины ни разу не видел. А может точно — не видел! Из тюряги только откинулся, и теперь ходит, приглядывается. Эта мысль заставила Милу сглотнуть слюну. И не скажешь ничего, договора-то не было на квартиру, а так, на словах решили, а тётка за это скидку в два раза сделала.
Внезапно, у девушки защипало в носу. Лицо стало красным, из глаз покатились горячие слёзы. Ей стало казаться, что она совсем одна, абсолютно беззащитная и ни человеческая сила, ни законы этой страны не смогут защитить её от навязчивого внимания уголовника. Сколько в этом городе таких, как она? Таких, которые приезжают в поисках лучшей жизни с чемоданами и без гроша за душой, пропадая затем бесследно, словно их и не было никогда?
Сосед стоял в углу, замерев, словно каменное изваяние. Он слышал этот странный разговор, когда в комнате повис и остался навсегда человеческий страх. Старые выцветшие обои впитывали его как губка, набухали от этой новой, потрясающей эмоции. Сосед прикоснулся к стене пальцами, а затем и гладким лицом, чтобы лучше ощущать её. Внезапно, в голове помутнело, потрясающее чувство закружило его, проникая в каждую клеточку тела. Он набрал вовнутрь спёртого воздуха и уронил голову на грудь, втягивая вновь и вновь чудесный запах девичьих слез вперемешку с дешевыми духами. Невероятно. Аромат пьянил, вызывал зверский аппетит и колючую истому где-то в середине груди. Воздух со свистом и скрипом выходил из новых, только что появившихся отверстий на гладком, как яичная скорлупа, лице.
Мила вздрогнула и замолчала, прислушиваясь. Ей показалось, что где-то возле окна она уловила чужое дыхание. Быстрое, надрывистое, как будто незнакомец дышал сквозь бумажную салфетку. Оно появилось на несколько секунд и затихло. Может, это сосед стоит под дверью и дышит? Ей тут же представилось, как этот самый Лёха скорчился там, в темном коридоре, и, запустив грязную лапу в штаны, хрипит от удовольствия.
— Фу ты. — сморщилась она. — Почудится же такое.
Несмотря на всё произошедшее, вскоре усталость взяла своё, и сон сморил её. Постоянно ворочаясь в кровати, кутаясь в большое одеяло, как будто это могло уберечь девушку от холода, она краем уха улавливала прерывистое дыхание и просыпалась, сонно оглядывала пустую комнату, чтобы вновь погрузится в беспокойные грёзы о доме и каких-то далёких людях.
Сосед слушает её внимательно до тех пор, пока молодая грудь не перестаёт судорожно сжиматься при каждом вдохе. Он ждёт ещё какое-то время, словно надеясь, что беспокойство девушки возобновится, заставит её вертеться и просыпаться от мимолетного страха, но тщетно. В комнате повисает глухая тишина, темнота сгущается вокруг него, обволакивает словно пушистая вата. Он шевелит пальцами, как будто желает прикоснуться к прохладной коже, но вскоре замирает в своём холодном углу.
Бум. Бум. Бум. Мила дергает бровью, поворачивается на другой бок и открывает глаза. Она прислушивается какое-то время, затем садится на кровати, потирая припухшее ото сна лицо. Прямо перед её диваном, нервно дергая руками, стоит высокий мужчина и бьется лбом о стену. Бум. Бум. Бум. Звучит устрашающий ритм в ночной тишине. Девушка зажимает рот руками, мыщцы напрягаются, когда невероятный страх парализует её тело. Высокая худая фигура незнакомца выглядит размытым пятном в пасмурном свете Питерских белых ночей. Бум. Бум. Бум. Ударяется лысая голова с серой, пересеченной крупными венами, кожей. Мила не шевелится, застыла, словно статуя, а на щеки текут солёные слёзы, голова кружится от боли. Девушка медленно откидывает одеяло и поднимается на ноги. Скрип паркета. Бум. Бум…Человек останавливается, поворачивает и наклоняет голову, стараясь уловить мимолетное движение. Больше она не выдержит! Мила бросается к двери, к выключателю, спотыкается, больно падает на колени, но быстро вскакивает, и свет лампы заливает комнату от пола до потолка. В последнюю секунду она видит, как сосед стоит, повернув безглазое лицо в её сторону.
Всю ночь девушка просидела на кухне, облокотившись о какую-то грязную тумбу. Она всё проворачивала в голове ночное происшествие и плакала. Что это? И не скажешь уже, что показалось. И не спишешь на ночные шорохи и страхи или на покровы темноты. Он, этот человек, стоял там и смотрел на неё, он знал, где она находится.
— Что же мне делать? — шептала она, строча сообщение подруге.
— Ты хули тут делаешь посреди ночи?!
Лёха стоит, как всегда, в проходе, сложив руки на груди, его маленькие глазки раздраженно ощупывают фигуру девушки.
— Нехрен на кухне сидеть, у тебя своя комната есть.
У неё нет сил отвечать, но внутри скопилось столько страха, столько боли и отчаяния, что ей хочется бросится к этому убогому человеку и, вдыхая запах старой одежды, разревется у него на плече. Но взгляд Лехи холодный и колкий, он не позволяет совершить такое, а стоит и ждёт, когда она уйдёт в свою комнату к страшному человеку в углу. Мила ничего не говорит. Она поднимается, уходит, одевается, и всю ночь проводит на улице, раскупоривая бутылку за бутылкой.
Голос
Свет в комнате горел постоянно, Мила не выключала его, потому что до дрожи боялась остаться в темноте. Вскоре она заболела. Точнее, не то чтобы заболела, скорее, чувствовала постоянную усталость и слабость. Это не казалось ей странным, спала она мало, просыпалась от малейшего шороха, сжимая похолодевшими пальцами мобильный телефон. Конечности стали тяжелыми, голова кружилась и работать было совсем невыносимо. Она начала брать меньше смен и чаще находиться дома. К её сожалению, Лёха тоже не работал. Только он вообще не работал, постоянно ошивался возле её двери — его с головой выдавал тихий скрип половиц, а однажды, рано утром, только сняв ночную футболку, она поймала его взгляд в замочной скважине.
— А ну отвалил отсюда!!! — вопила девушка, размахивая руками у себя на пороге. — Ментов вызову!!!
— Давай, зови, и что предъявишь мне? Я же тебя не трогаю, а у самой регистрация есть? На каких основаниях живёшь-то? — нагло улыбнулся он.
С тех пор Мила вешала на ручку двери кухонное полотенце и закрывала замок. Из весёлой и беззаботной хохотушки она превратилась в постоянно обеспокоенную, уставшую и побледневшую женщину.
— Всё у тебя хорошо? — звенел в трубке взволнованный говор матери. — Деньги может нужны? Ты так далеко, я очень волнуюсь. А сегодня сон такой плохой приснился.
— Всё хорошо, мам. — на автомате отвечала она, стараясь, чтобы её собственный голос звучал непринужденно и весело.
Соседу нравилось, что его гостья больше времени проводила с ним. Он упивался ее теплом, с вожделением слушал разговоры и вдыхал ароматы живого человеческого тела, которое пахло словно парное мясо. Ещё, ещё больше тепла, пусть оно перетекает оттуда, из яркой девичьей реальности в его мир, холодный и мутный, будто утренняя дымка. Пусть наполняет окоченевшие пальцы с длинными и хрупкими суставами, пусть заставляет тело дрожать от истомы. Запахи, звуки, всё это принуждало его чувствовать себя живым, а где-то в темной комнате, освещённая желтым лучом фонаря, куталась в одеяла одинокая девушка и плакала, сама не зная от чего. Было так паршиво и страшно, так сильно дуло холодом из подвала, что, казалось, пар вырывается изо рта и повисает в комнате мимолетным облачком.
Сосед внимательно слушал ночное копошение девушки в постели, которая намокла от холодного пота. Сон больше не избавлял Милу от постоянного страха, который она испытывала, находясь у себя в комнате, теперь эти ощущения преследовали её и во сне. Ей снилась ночная дорога, по обочинам окружённая заброшенными домами без дверей и стёкол. Вот она меряет шагами потрескавшийся асфальт, когда впереди появляется высокая смутная фигура какого-то человека. Да, эта фигура отдаленно напоминает человека, но не является им. Замотанная в черные лохмотья, с удлинённым телом и абсолютно гладким лицом, пересеченным россыпью желтоватых вен, на котором, словно сделанные дрелью, зияют два круглых отверстия. Существо втягивает ночной воздух и идёт к Миле, а та убегает в один из домов. Тихо скрипят половицы заброшенного жилища, девушка прячется за сгнившей стеной и слушает, как снаружи ходит этот человек, слушает его хриплое дыхание, слушает дрожащий голос.
— Где же ты? Где же ты? Я найду тебя. Найду. Найду тебя. Где же ты? Я чувствую твой запах. Я знаю как ты пахнешь, я знаю каково ощущать твоё тепло. Теперь я найду тебя. Я слышу твой голос. Я знаю тебя. Теперь я знаю тебя. Где же ты?
Она просыпается с негромким окриком, одеяло валяется на полу, ноги запутались в смятой простыне. Девушка часто моргает, сбрасывая внезапно нахлынувшие слезы, и зажимает рот рукой, чтобы не закричать во весь голос. Где-то в комнате, под высокими потолками, будто вытекает из стен чей-то тихий шепот.
— Где же ты? Я найду тебя. Теперь я знаю тебя. Теперь я знаю тебя…
Мила подрывается и включает свет, лампы вспыхивают, заливая пространство мертвым холодным светом люминесцентных ламп. Шепот глохнет где-то в стенах, рядом с подоконником. За дверью слышится тот самый скрип половиц, что был во сне. Так это сосед стоит под дверью и несет эту чушь! Больше она не может терпеть, больше нет сил! Что делать?! Она хватает телефон и выбегает из комнаты в кухню, оставляя дверь открытой.
Ну конечно. Лёха опять там, в темном коридоре, опять наблюдает и подслушивает. Он отскакивает к стене и провожает удовлетворённым взглядом растрепанную и заплаканную девушку в нижнем белье. Мила пытается звонить риелтору прямо сейчас, посреди ночи. Но та не берет трубку. Она вообще перестала брать её, как только получила деньги за два месяца. Эта старая тварь намеренно сдала чёртову комнату и исчезла.
— Чтоб ты сдохла! Чтоб ты сдохла, сука ты! Тварь! Блядь, чтоб дети твои сдохли! — девушка истошно вопит в безучастный телефон и плачет, лицо покраснело от истерики.
— Тебе что, по морде заехать? Нахрен ты орешь опять посреди ночи? Я спать не могу! — нашёлся Лёха, преграждая путь в коридор.
Он стоит, облокотившись о косяк, и наблюдает за происходящим, кажется, для него это обычное дело. Тёмный взгляд скользит по полуобнаженной фигуре девушки, пока она, часто моргая, пытается переварить его слова. Вот тварь! Он ещё хуже этой суки из агенства.
— Отвали от меня, понял! — кричит она и, отталкивая сутулого мужчину, проскальзывает в коридор.
— Ну сама смотри. — бросает ей вслед уголовник.
Тело
Мила несколько дней уже не была на работе, да и сил пойти туда больше не хватало, их едва было достаточно, чтобы встать с кровати, и, кутаясь в мамин свитер, приготовить себе немного еды. Температура тела повысилась до тридцати восьми и старинный трельяж с большим зеркалом, словно грибами, обрастал баночками и таблетками. Лёха все предлагал угостить чем-нибудь, но каждое его слово вызывало в девушке ещё больший ужас. Она не знала, куда ей деться, оставаться ли на кухне под пристальным взглядом небритого мужика или валятся в постели, ожидая, пока появится тот, другой. Эта тварь, что она такое? Что ей нужно?
— Уходи! — крикнула Мила, кидая в угол подушку. — Вали отсюда!
Нужно подождать только капельку. Ещё половинку месяца этого кошмара, и будет достаточно денег, чтобы переехать. Пусть этот ублюдок шепчет себе что хочет, пусть он подглядывает и подслушивает, ему не победить. Мила звонила Соньке и жаловалась, намеренно опуская самые жуткие подробности. К её большой радости, подруга решилась на переезд, какая разница, где работать за копейки? Вместе снимут другое жильё, пусть дороже, но без соседей зато. Чуток потерпеть. Лучше уж здесь, лучше уж здесь. Лучше? На минуту ей почудился запах дома. Каждый знает, как пахнет родная квартира, в которой провёл детство. Каждый помнит, как над маминым борщом поднимается ароматная дымка, как выглядит потолок в собственной спальне, когда не можешь уснуть и наблюдаешь за отсветом от фар автомобилей. Как журчит вода на кухне и мама гремит посудой, как звучит стиральная машинка, когда отжимает бельё. Пока живёшь беззаботно и весело, не замечаешь всех этих чудных подробностей, кажется, мозг не обращает на них внимания, не запоминает, и только когда плохо, когда остаёшься один, в полном отчаянии, понимаешь, что в голове зафиксирован каждый, каждый крохотный момент из собственного детства.
— Мама. Мамочкааааа. — ревела она в подушку, хрупкие плечи вздрагивали и опускались.
Сосед настороженно слушал. Ему казалось, горячие слезы девушки падают на лицо и оживляют сероватую кожу. Тьма отступала. Холод боялся этого тепла, боялся человеческого страха. Холода больше нет, теперь его ничто не держит. Он отходит от стены, покачиваясь на полусогнутых ногах, делая рваные, тяжелые шаги по направлению к горячему дрожащему комочку, что так влечёт его. Сосед облизывает тонкую прорезь, заменяющею ему рот, и делает ещё шаг. Ещё. Мила слышит смутные стуки сквозь температуру и пелену истерики. Дверь закрыта на замок. Мужик не войдет сюда. Ему сюда не попасть. А вдруг у него есть ключ?
Ей сложно определить, откуда доносятся эти звуки, снаружи или изнутри, но в комнате никого нет, горит свет. Всё хорошо. Пока горит свет, всё хорошо. Пока горит свет, чудовища исчезают. Девушка сидит на кровати и вытирает руками слезы. Последнее время она ревёт каждый день и от этого постоянно болит голова. Пока горит свет, она в безопасности. Сосед стоит совсем рядом, протяни руку, и почувствуешь студенистый холод его тела. Он делает надрывный шаг и останавливается, втягивая воздух. Так близко к этой чудесной женщине он не был ещё ни разу. Так рано забирать её, так мало сил, но он не может удержаться. Это сводит его с ума, пальцы начинают дрожать, дыхание учащается. Мила оглядывается через плечо, мгновенно замолкая, сглатывая налипший в горле ком, но никого нет. В комнате только она со своими отчаянием и страхами. Сосед не в силах больше терпеть, он раскрывает рот так широко, как может, высовывает длинный язык и прикасается им к горячему плечу, медленно проводит им вверх, когда девушка в страхе отскакивает на другую сторону кровати. Она не понимает что происходит, сердце кувалдой стучит в висках, в комнате пусто. Пусто. Пусто в этой чёртовой комнате!
— Мамочка, мамочка, родная, помоги. — шепчет она, сползая на холодный пол и прижимая колени к груди.
Сосед медленно шевелит языком во рту, смакуя чудесный вкус человеческой кожи.
Зрение
Сначала Мила металась из кухни в комнату, но Лёха каждый раз появлялся в коридоре и грубо прогонял её. Казалось, он вообще не спал.
— Вали к себе, шалава! — кричал он, размахивая пустой бутылкой пива. — Я тут тоже живу, не хочу рожу твою опухшую видеть!
Он казался ей ничуть не менее страшным, чем тот, другой, в холодном углу. Только этого небритого и пьяного ублюдка не отгоняет свет, он не исчезнет, едва вспыхнет лампочка. Девушка уже перестала надеяться на какое-то сострадание с его стороны, уже не чаяла найти искру какого-то человеческого чувства в темном взгляде этого мужчины. Взгляде, наполненном непонятной ненавистью к ней и всему живому. Она запиралась у себя в комнате, погружаясь в электронное пространство сериалов и сообщений потому что не хотела существовать на самом деле.
«В Питере опять дождь=)» : гласит надпись на её стене, а снизу красивая картинка с мокрой крышей Исаакия, поддёрнутой лёгкой утренней дымкой.
В какой-то момент всё стало размытым и маловажным, температура держалась уже который день, с трудом хватало сил подняться и доползти до туалета, который находился возле кухни. Мила позвонила матери и попросила денег, чтобы снять новую квартиру. Через пару дней они поступят на счёт, и всё закончится. Мама пугала её, что в большом городе всё не так просто и не так весело, как кажется, что там по улицам бродят маньяки и наркоторговцы, что все вокруг обманщики и барыги, и никому нет дело до тебя. Кое-в-чём она была не права — она и представить себе не могла, что способно происходить в этом городе на самом деле. Даже в самых худших кошмарах мать девушки не смогла бы увидеть весь ужас реальности, который обрушился на её дочь. Даже после всего, что произошло с ней, Мила не хотела просить денег пока совсем не выбилась из сил. Мать работала за копейки, едва хватало денег на жизнь, а девушка для того и уехала ,чтобы устроится как-то получше. Хотела помогать. И вот попросила у бедной женщины денег, зная, что та побежит по знакомым занимать, будет меньше есть и меньше спать, потому что теперь не скроешь свое бедственное положение, не скажешь, что «всё хорошо, мам».
Мила сглатывает слюну, лайкая какую-то бессмысленную новость, и по её щекам вновь катятся слёзы. Волна отчаяния и боли расходится по комнате, сосед открывает рот, достает длинный язык и шевелит им в воздухе, чтобы не проронить ни крупицы этого чудесного аромата. Человеческое отчаяние. Пища богов. Оно наполняет его невиданной силой, лицо горит, кожа набухает и лопается в местах, где когда-то находились глаза. Черная жижа течёт по подбородку, крупные комочки беловатых нервов с огромными радужками пульсируют, улавливая очертания комнаты, залитой искусственным светом. Эта женщина, которая пришла к нему, очень красива и сильна. В ней столько жизненной силы, что хочется выпить её всю без остатка. Мокрые от пота волосы пахнут словно увядающие цветы, приторно и ярко.
Мила вскрикивает, обессилено сползая на пол. Прямо посреди комнаты она видит неясный силуэт с ужасным лицом и глазами навыкате, с кривой рваной усмешкой и острыми зубами. Она хочет кричать, правда хочет, но горло сжимает дикий страх, и из него доносятся лишь сдавленные отчаянные хрипы. Каждая секунда человеческого ужаса делает его сильнее. Каждый судорожный вдох наполняет его эфемерное тело реальностью. Силуэт больше не дрожит, он чёткий и ясный, в два прыжка оказывается возле девушки, длинные руки с тонкими пальцами вонзаются в горло и давят изо всех сил.
Мила хватает ртом воздух, хрупкие пальцы не способны разжать ледяную хватку, за несколько секунд она чувствует, как ужасающий холод пожирает её тело, а собственное тепло уходит куда-то во вне. Сердце бешено колотится в груди, белки глаз краснеют от приливающей к голове крови.
— Я нашёл тебя. Я нашёл тебя. Я нашёл тебя. — быстро шепчет убийца, его широкий рот искажается в хищном оскале.
Последние крупицы жизни покидают девичье тело. Оно больше не болит. Всё уходит, опускается в непроглядную темноту, всё случится даже раньше, чем закончится кислород в клетках. Мила больше не сопротивляется. Всё уходит... Всё… В замке быстро проворачивается ключ, Лёха влетает в комнату словно дикий зверь и орёт что-то нечленораздельное. Он замахивается что есть сил, и в прыжке наносит удар монтировкой по голове соседа, опрокидывает его на пол, остервенело и жестоко продолжает опускать свое оружие в студенистое тело. Тот кричит, визжит и хрипит, пытается отползти в свой угол, в спасительную темноту и холод. Но человек не пускает его, хватает за ногу, подтягивает к себе и вновь дает несколько размашистых ударов. Больно! Как же больно!
— Это я нашёл тебя, ты, мразь! Сдохни! Сдохни!
Кости хрустят под напором метала, на пол льется черная вонючая жижа. Лёха ломает руки, бьет по ногам, на его лице проступает жуткий оскал, пока монтировка вновь и вновь входит в мягкое тело мертвеца. Тварь лежит на боку, тонкие пальцы выворачивают доски паркета, пока наконец всё не стихает. Скорчившись в луже собственной крови, убийца сипит и шепчет какие-то одному ему слышимые слова. Последняя судорога заставляет худое тело изогнуться и вздрогнуть, чтобы затем, кусок за куском разложится на полу Питерской коммуналки и навсегда уйти в темноту.
«У него все-таки был ключ» — мелькает в голове девушки последняя мысль, прежде чем она теряет сознание.
Сосед
Мила сидит на диване в комнате Лёхи, дрожащими руками сжимая чашку теплого чая. Горло нестерпимо болит, на коже чернеют громадные синяки. Она смутно припоминает события последней недели и теперь, когда с глаз будто упала пелена, мозг по крупицам восстанавливает детали. Если бы кто-то рассказал ей о подобном, она бы хохотала как умалишённая, и потому никто и никогда, кроме неё и Лёхи, не узнает что произошло на первом этаже старенького домишки. Никто не узнает какого это, ощущать дикий холод в самой сердцевине собственных костей и понимать, что умираешь, ещё не расставшись с жизнью. А затем, погружаясь в неизмеримую пустоту, возвращаться обратно, к теплу и солнечному свету.
Мужчина мерил собственную комнату быстрыми шагами, делая глубокие и порывистые затяжки сигаретным дымом. Его всё ещё трясло, руки сжимались в кулаки, а на шее пульсировала крупная вена. Казалось, он всё ещё находится там, с монтировкой в руках, всё ещё наносит удары и неистово кричит, верша справедливую месть. Словно являясь его отражением в кривом зеркале, Мила спокойно пила чай и молчала.
— Ты прости, что сдал тебе такую комнату. Я пробовал мужиков селить, так этот гад на них вообще не реагирует, только всякая чушь снится. Баб ему подавай. — быстро проговорил Лёха, не посмотрев на девушку.
— Мудак ты. — безучастно заявляет она и делает крохотный глоток.
Тёплая жидкость проваливается в желудок, жизнь медленно, но верно возвращается в измученное тело. Нет сил злиться. Нет сил бояться. В голове звенит пустота, прозрачная и ясная.
— Так ты ждал его?
— Да. — мужчина нервно закуривает ещё одну сигарету. — Нам эта хата досталась по наследству. Ну, моей покойной матери досталась от отца. Он жил тут, а как откинулся, так хата и опустела. Мы сразу заселились, обрадовались тогда очень. Хостел хотели сделать. — кривой смешок. — А потом Таська умерла. Я в комнату ворвался, когда эта сука её душила. Хвать его, а он уже прозрачный. А жена мёртвая. Так и сгинул в углу. Не успел тогда. Тринадцать лет отмотал на зоне за него. Это я потом уже узнал, что эта тварь тут не одну бабу извела, потому и не жил никто, только дед. А мать все обижалась на него, что в гости не звал, причитала, что старый хрен хату в Питере зажал и живёт один в четырёх комнатах.
С этими словами он протягивает девушке старую, измятую по краям фотографию, с которой смотрит счастливая пара молодых людей. Раньше, много лет назад, во времена беззаботной молодости, Лёха был другим, тогда еще просто Алексеем Антоновичем, ладным и крепким парнем с широкой улыбкой и непослушными, встрёпанными волосами.
— А откуда ты знал, что успеешь в этот раз? — фото возвращается обладателю.
— А я и не знал. Сторожил тебя, думал, как синяки появятся так уже скоро, у Таськи так было, сначала синяки по всему телу, потом слабость, ну и дальше… Дальше ты уже знаешь.
— И агента даже нанял?
— А кто к такому, как я, вселился бы?
Мила внимательно рассматривает средних лет мужчину, который выглядит гораздо старше своего возраста. Жизнь изрядно потрепала его, сделала глаза мутными, а движения дёргаными. Он, конечно, не мог предвидеть все действия этого существа, и ему было всё равно на последствия. Ненависть и жажда мести, вкупе с тринадцатилетним заключением, выжгла всё нутро, выдавила человечность по капле. Если копнуть глубже, приходило понимание, что этот Лёха не так уж и отличался от призрака, или кем тот был на самом деле.
Девушка поднимается на нетвердых ногах, и, прежде чем покинуть комнату соседа, говорит:
— Ты же хозяин квартиры, да? Деньги верни мне, не то в ментовку пойду, а уж синяки они найдут.
Лёха колеблется. Он неотрывно смотрит в глаза этой девушки и отчего-то вспоминает, как она бесила его в первые дни своего приезда. Раздражала бесконечными и бессмысленными разговорами по телефону, постоянным смехом и музыкой в комнате. Он не трогал её, старался не мешать, потому что хотел отомстить. И, может быть, когда-нибудь, через много лет, Лёха признается себе, что его злило собственное отчаянное желание прикоснуться к этой невинной молодости, снова почувствовать себя живым и новым, таким, каким он был до тюрьмы и каким уже не будет никогда.
Мила не отводит взгляд, как все разы до этого. Это уже не та девочка, которую он обескуражил бесстыдным взглядом тогда, на кухне. Это взрослая женщина, в чьих каштановых волосах виднеются крупные седые пряди, и чьи зеленые глаза стали спокойными и холодными, словно бутылочное стекло. На припухшем лице не видно и следа недавней истерики, она смотрит, молчит и читает жалкую душонку Лехи как детскую книжку-раскраску. Она словно видит, как он сидит в камере, перебирая события из жизни, которую уже никогда не вернуть, как он дрожащими руками, поздно ночью, скоблит ложкой обшарпанную стену и сжимает зубы от бессилия.
— Деньги верну. — хрипло говорит он, внезапно отводя глаза. — Ты же была там, за гранью, да? Ты что-нибудь видела?
Мила кивает и улыбается, от её образа веет ледяным холодом. Может быть, этот невиданный монстр и вернул ей жизненную силу, но детскую непосредственность, веру в лучшее и свойственную только молодым беззаботность он унёс с собой в темноту.
— Да. — тихо говорит она. — Только это секрет.
Автор: Hagalaz
Легенда о пане Твардовском
Пана Твардовского, героя многих польских легенд, обычно называют польским Фаустом. Время его жизни легенды относят к эпохе правления польского короля Сигизмунда Августа, то есть ко второй половине XVI века.
Пан Твардовский был сыном небогатого шляхтича и жил в Кракове. Еще в XIX веке краковчане считали одной из достопримечательностей своего города старинный дом с лепными украшениями и стрельчатыми окнами, по преданию, принадлежавший пану Твардовскому.
С ранней юности пан Твардовский был одержим жаждой познания. Он блестяще окончил Краковский университет, изучив богословие, астрономию, естественные науки, историю и искусство врачевания, но, получив диплом и став университетским профессором, продолжал умножать свои познания.
скрытый текстУченость и красноречие пана снискали ему немалую славу. Студенты, слушая его лекции по древней истории, в восхищении говорили, что события, о которых он рассказывал, будто бы въяве проносились перед их глазами. По городу разнесся слух, что пан Твардовский обладает волшебным зеркалом и во время лекций с его помощью вызывает тени давно умерших героев.
Ученому льстили подобные слухи, и постепенно его обуяла такая гордыня, что он и впрямь захотел овладеть знаниями и способностями, недоступными обычным людям. Когда-то пан Твардовский был благочестив и однажды даже сочинил гимн во славу Девы Марии, но теперь, охваченный дерзким желанием, решил отойти от Бога и предаться дьяволу.
Бурной осенней ночью он тайно вышел за городские ворота и в открытом поле стал творить заклинания, призывая нечистого духа. И вот посланец дьявола — рогатый черт — предстал перед ученым.
Твардовский сказал: «Я хочу обладать великим могуществом, чтобы проникнуть во все тайны бытия, и в обмен на это готов отдать свою бессмертную душу».
«Ладно, — ответил черт. — Я дам тебе то, о чем ты просишь. Семь лет неведомые людям силы будут служить тебе, а когда этот срок завершится, твоя душа отправится в ад».
Они составили договор и под ним, уколов себе палец на левой руке, пан Твардовский подписался кровью, оговорив лишь одно условие: свою душу он вручит черту ни где-нибудь, а только в христианнейшем городе Риме. Черт согласился, помахал листом, чтобы подпись поскорее высохла, и исчез, а Твардовский возвратился в Краков.
Уже светало, когда он шел по улицам города. И вдруг на всех краковских колокольнях зазвучали колокола. Торжественно и заунывно вызванивали они погребальную песнь.
Учёный стал спрашивать ранних прохожих: «Кого нынче хоронят?» Но никто этого не знал.
Тогда пан понял, что колокола звонят по его погибшей душе. В страхе и смятении он воскликнул: «Замолчите!» И тут же наступила тишина — у всех колоколов в городе оборвались веревки.
Так пан Твардовский впервые испробовал свою силу, полученную от нечистого духа.
Последующие годы ученый употребил на научные изыскания. Наделенный сверхъестественными возможностями, он постиг самую глубинную сущность всех вещей и явлений. А когда в природе для него не осталось никаких тайн, он захотел вкусить обычных радостей жизни.
Денег у пана Твардовского, благодаря услужливому черту, было сколько угодно, он стал вести разгульную жизнь, задавая роскошные пиры, на которые приглашал чуть ли не весь город, завел обширные знакомства и не раз тешил себя и своих новых друзей разными забавными выходками.
Однажды, проходя мимо трактира, на вывеске которого был намалеван конь, Твардовский магическим словом оживил его — и верхом отправился домой, причем вошел в свой дом не через дверь, а вместе с конем проскакал сквозь стену. Оставшийся после этого пролом пытались заделать, но уложенные кирпичи тут же выпадали, штукатурка осыпалась, и пришлось оставить все как есть.
В другой раз, прогуливаясь с веселой компанией за городом, пан Твардовский перевернул вершиной вниз, а основанием вверх Пяцковую скалу, и она до сих пор стоит в таком виде в окрестностях Кракова. А то еще — приказал он всей серебряной руде, какая есть в недрах польской земли, переместиться в Олькутские копи близ Кракова. Эти копи долгие годы были самыми богатыми в Польше.
Так прошло несколько лет. Разгульная жизнь надоела пану, и он решил жениться. Среди краковчанок славилась своей красотой дочь горшечника. К ней сваталось много женихов, но своенравная девица для каждого придумывала какую-нибудь мудреную загадку, которую невозможно было разгадать, и отказывала всем претендентам на свою руку.
Твардовский посватался к девушке. Она принесла закрытую коробку, в которой что-то жужжало, и спросила: «Что в ней спрятано?» Пан Твардовский, которому было известно все на свете, ответил: «Пчела». И девице пришлось выйти за него замуж.
Однако через недолгое время между супругами начался разлад, и молодая жена, забыв о долге и чести, завела себе милого дружка.
Разгневанный маг превратил любовника жены в шелудивого пса, а жену прогнал. Она вернулась к отцу и снова, как в девичестве, стала торговать горшками на базаре, причем пан Твардовский время от времени не отказывал себе в удовольствии завернуть на базар и потоптать конем горшки своей неверной жены.
Меж тем молва о Твардовском как о мудреце и чародее дошла до самого короля. Сигизмунд Август пребывал в глубокой печали: недавно умерла его супруга, молодая и прекрасная Барбара Радзивилл.
Король, желая еще хоть раз увидеть незабвенную супругу, послал за паном Твардовским и повелел ему силою своего волшебства вызвать тень покойной королевы.
Чародей обвел вокруг короля магический круг, предупредив его, чтобы он ни в коем случае не переступал черты, и стал творить заклинания.
Королевский покой наполнился светлым туманом, затем туман сгустился, принял очертания женской фигуры, и вот — перед королем, как живая, стоит Барбара, улыбаясь и сияя пленительной красотой.
Король простер к ней руки и рванулся из магического круга. Но едва он переступил черту, прекрасный образ померк, и там, где только что стояла королева, Сигизмунд Август увидел ужасный скелет в полуистлевших лохмотьях…
Тем временем шесть лет из семи, что были отпущены чертом пану Твардовскому, уже прошли, и пошел седьмой, последний. И тогда, видя, что близок час расплаты, Твардовский решил пойти на хитрость.
Он отправился путешествовать по Италии. Переезжая из города в город, он не спеша осматривал достопримечательности, в Венеции познакомился со знаменитым художником Тинторетто, в Падуе посетил университет, древнейший в Европе, и прочел с его кафедры несколько лекций и, наконец, достиг Рима. Там он оставался почти до конца года. Когда же год был уже на исходе, внезапно покинул Вечный Город и вернулся в Краков.
Тотчас по приезде перед ним явился черт и сказал: «Пора тебе, ясновельможный пан, расплатиться с моим господином. Отправляйся-ка, как уговорились, в Рим».
Учёный ответил: «Мы уговорились, что я вручу тебе свою душу в Риме в конце седьмого года, я и жил там продолжительное время, но мы не уговаривались, что я буду сидеть там до самого последнего дня. Я только что воротился из Рима и во второй раз, воля твоя, туда не поеду».
Черт не нашелся, что возразить. Со злости он выдернул из земли высокую сосну и швырнул ею в пана Твардовского, перешибив ему ногу, так что тот навсегда охромел, а сам ни с чем убрался в преисподнюю.
Прошло много лет. Пан Твардовский почувствовал, что к нему приближается старость, и решил попытаться отыскать средство, возвращающее молодость. После долгих и упорных трудов ему это удалось. Средство было опасное и требовало участия верного помощника.
У Твардовского был слуга, сметливый нерасторопный парень. Сам пан утверждал, что вырастил его в реторте посредством волшебства, но люди говорили, что мать парня, вечно пьяная нищенка, младенцем бросила его на церковной паперти, а пан Твардовский подобрал и взял к себе в дом. Так или иначе, парень был предан своему господину душой и телом.
Волшебник сказал слуге: «Возьми острый нож — и убей меня. Положи мое тело в гроб и похорони, но так, чтобы никто об этом не знал. Если будут спрашивать обо мне, говори, что я уехал в далекое путешествие. А когда минет семь лет, раскопай могилу, открой гроб — и увидишь, что будет».
Слуга в точности исполнил приказание своего господина. И семь лет спустя вынул из гроба новорожденного младенца. В считанные часы младенец превратился в отрока, затем — в юношу и, наконец, в пана Твардовского, каким он был в расцвете своих лет.
Твардовский строго настрого запретил ему рассказывать кому-либо о том, что ему известно средство возвращения молодости, но парень нарушил запрет.
Соблазнившись большими деньгами, он пообещал вернуть молодость одному старому магнату так же, как вернул ее своему господину. Однако на сей раз довести дело до конца не удалось: едва слуга вонзил нож в грудь старого магната, в покой, где это происходило, вошел кто-то из домашних. Парня схватили, обвинили в убийстве и приговорили к сожжению на костре.
Пан Твардовский сильно разгневался на ослушавшегося слугу, но все же не оставил его в беде. Когда в темницу, где несчастный сидел, ожидая своей участи, пришли стражники, чтобы вести его на казнь, Твардовский отвел всем глаза и вывел незадачливого парня на волю.
Посреди площади был сложен костер. Чародей и его слуга смешались с толпой, собравшейся посмотреть, как будут сжигать убийцу. И вдруг слуга остолбенел от изумления: он увидел, как из дверей тюрьмы стражники выводят его самого, возводят на костер и привязывают к столбу. Но вот костер подожгли, и тогда стало видно, что в огне горит не человек, а мешок с соломой.
Так пан Твардовский избавил своего слугу от мучительной и позорной смерти, однако сам не простил его и наказал весьма сурово, навсегда превратив в паука.
Твардовский жил, ни в чем не зная недостатка, пользовался славой и всеобщим уважением, и был бы доволен и счастлив, если бы его не тревожила мысль о том, что в преисподней, у дьявола, остался договор, скрепленный его подписью. Пан Твардовский решил проникнуть в преисподнюю, чтобы завладеть опасным документом.
В царство дьявола вела темная, извилистая дорога. Ветви сухих деревьев, словно острые когти, впивались в тело пана, когда он продирался сквозь густые заросли. Камни, подобно молотам, обрушивались на него неизвестно откуда. Злые духи выли так, что кровь стыла в жилах. Но колдун творил заклинания и шел дальше.
И вот достиг он самых глубин преисподней и узрел дьявола. Однако вид Князя Тьмы был столь грозен и ужасен, что несчастный грешник затрепетал и, не посмев даже приблизиться к нему, покинул подземное царство и вернулся на землю.
Твардовский зажил по-прежнему, стараясь не думать о том, что рано или поздно все же настанет час расплаты.
Однажды пировал пан Твардовский в своем доме с друзьями. Тут пришел какой-то незнакомый человек и стал звать его к больному, который будто бы настолько плох, что спасти его можно лишь силою чар.
Пан простился со своими друзьями и последовал за незнакомцем. Тот предупредил, что путь предстоит неблизкий. Они вскочили на коней и пустили их рысью.
Была безлунная, ненастная ночь. В темноте ухал филин, хлопали крыльями летучие мыши, а через дорогу, перед самыми копытами коней, несколько раз перебегал заяц.
Наконец провожатый Твардовского сказал: «Приехали».
Они спешились и вошли в одинокий дом, стоящий у самой дороги. Пан Твардовский взглянул на своего провожатого — и узнал в нем черта. Тот расхохотался и промолвил: «Пришло время расплаты, ясновельможный пан».
Пан воскликнул: «Ты нарушил уговор! Ведь мы в нескольких верстах от Кракова, а не в Риме!» Черт ответил: «В темноте ты не заметил вывески над входом в дом. Но я скажу тебе, где мы находимся. Это — корчма, а называется она — «Город Рим»!» Нечистый дух протянул к чародею свои лапы. Тот в ужасе отступил, едва не задев свисавшую с потолка люльку, в которой спал недавно окрещенный хозяйский младенец. Пан Твардовский схватился за ее край, и черт вынужден был остановиться: нечистая сила бессильна перед невинным ребенком.
Раздосадованный черт сказал: «Послушай, ясновельможный пан! Ты ведь шляхтич, и негоже тебе отрекаться от своего шляхетского слова. Мы уговорились, что ты вручишь мне свою душу в городе Риме, а теперь хочешь уйти от расплаты и прячешься за малого ребенка!» Стыдно стало Твардовскому, взыграл в нем шляхетский гонор. Он отпустил люльку и сам шагнул навстречу черту.
За плечами у нечистого духа появились крылья, как у летучей мыши, он подхватил учёного и через печную трубу взвился в ночное небо.
Жутко и тошно было пану Твардовскому в холодном мраке. Сам не зная как, он запел гимн Деве Марии, сочиненный им в юности, а потом стал читать все молитвы, которым когда-то учила его мать. Внезапно страшный полет прекратился. Черт куда-то исчез, однако Твардовский не упал вниз, а повис между небом и землей. И тут ему явился ангел, суровый и печальный. Ангел сказал: «Молитвы спасли тебя от адского огня, но по твоим грехам ты не можешь войти в светлый рай. Суждено тебе до Страшного Суда висеть между небом и землей, а там — Господь решит твою участь».
Ангел улетел, а пан остался, полный раскаяния и надежды.
Вдруг он заметил на рукаве своего кунтуша паука — и узнал в нем слугу, которого когда-то покарал столь сурово. Верный слуга-паук не таил зла на пана, и когда тот отправлялся из дома в свой последний путь, незаметно уцепился за его рукав, предчувствуя, что сможет сослужить службу своему господину.
Несказанно обрадовался Твардовский слуге: теперь было кому скрасить его одиночество.
С тех пор так и висит чародей между небом и землей. Слуга-паук каждое утро спускается по своей паутине на землю, а вечером возвращается к своему господину и рассказывает ему о том, что происходит на свете.
В полнолуние над рекой Вислой в небе видна темная точка. Старые люди уверяют, что это — пан Твардовский. А паутинки, которые прядет его слуга-паук, в летние дни летают по воздуху.
Пан Твардовский был сыном небогатого шляхтича и жил в Кракове. Еще в XIX веке краковчане считали одной из достопримечательностей своего города старинный дом с лепными украшениями и стрельчатыми окнами, по преданию, принадлежавший пану Твардовскому.
С ранней юности пан Твардовский был одержим жаждой познания. Он блестяще окончил Краковский университет, изучив богословие, астрономию, естественные науки, историю и искусство врачевания, но, получив диплом и став университетским профессором, продолжал умножать свои познания.
скрытый текстУченость и красноречие пана снискали ему немалую славу. Студенты, слушая его лекции по древней истории, в восхищении говорили, что события, о которых он рассказывал, будто бы въяве проносились перед их глазами. По городу разнесся слух, что пан Твардовский обладает волшебным зеркалом и во время лекций с его помощью вызывает тени давно умерших героев.
Ученому льстили подобные слухи, и постепенно его обуяла такая гордыня, что он и впрямь захотел овладеть знаниями и способностями, недоступными обычным людям. Когда-то пан Твардовский был благочестив и однажды даже сочинил гимн во славу Девы Марии, но теперь, охваченный дерзким желанием, решил отойти от Бога и предаться дьяволу.
Бурной осенней ночью он тайно вышел за городские ворота и в открытом поле стал творить заклинания, призывая нечистого духа. И вот посланец дьявола — рогатый черт — предстал перед ученым.
Твардовский сказал: «Я хочу обладать великим могуществом, чтобы проникнуть во все тайны бытия, и в обмен на это готов отдать свою бессмертную душу».
«Ладно, — ответил черт. — Я дам тебе то, о чем ты просишь. Семь лет неведомые людям силы будут служить тебе, а когда этот срок завершится, твоя душа отправится в ад».
Они составили договор и под ним, уколов себе палец на левой руке, пан Твардовский подписался кровью, оговорив лишь одно условие: свою душу он вручит черту ни где-нибудь, а только в христианнейшем городе Риме. Черт согласился, помахал листом, чтобы подпись поскорее высохла, и исчез, а Твардовский возвратился в Краков.
Уже светало, когда он шел по улицам города. И вдруг на всех краковских колокольнях зазвучали колокола. Торжественно и заунывно вызванивали они погребальную песнь.
Учёный стал спрашивать ранних прохожих: «Кого нынче хоронят?» Но никто этого не знал.
Тогда пан понял, что колокола звонят по его погибшей душе. В страхе и смятении он воскликнул: «Замолчите!» И тут же наступила тишина — у всех колоколов в городе оборвались веревки.
Так пан Твардовский впервые испробовал свою силу, полученную от нечистого духа.
Последующие годы ученый употребил на научные изыскания. Наделенный сверхъестественными возможностями, он постиг самую глубинную сущность всех вещей и явлений. А когда в природе для него не осталось никаких тайн, он захотел вкусить обычных радостей жизни.
Денег у пана Твардовского, благодаря услужливому черту, было сколько угодно, он стал вести разгульную жизнь, задавая роскошные пиры, на которые приглашал чуть ли не весь город, завел обширные знакомства и не раз тешил себя и своих новых друзей разными забавными выходками.
Однажды, проходя мимо трактира, на вывеске которого был намалеван конь, Твардовский магическим словом оживил его — и верхом отправился домой, причем вошел в свой дом не через дверь, а вместе с конем проскакал сквозь стену. Оставшийся после этого пролом пытались заделать, но уложенные кирпичи тут же выпадали, штукатурка осыпалась, и пришлось оставить все как есть.
В другой раз, прогуливаясь с веселой компанией за городом, пан Твардовский перевернул вершиной вниз, а основанием вверх Пяцковую скалу, и она до сих пор стоит в таком виде в окрестностях Кракова. А то еще — приказал он всей серебряной руде, какая есть в недрах польской земли, переместиться в Олькутские копи близ Кракова. Эти копи долгие годы были самыми богатыми в Польше.
Так прошло несколько лет. Разгульная жизнь надоела пану, и он решил жениться. Среди краковчанок славилась своей красотой дочь горшечника. К ней сваталось много женихов, но своенравная девица для каждого придумывала какую-нибудь мудреную загадку, которую невозможно было разгадать, и отказывала всем претендентам на свою руку.
Твардовский посватался к девушке. Она принесла закрытую коробку, в которой что-то жужжало, и спросила: «Что в ней спрятано?» Пан Твардовский, которому было известно все на свете, ответил: «Пчела». И девице пришлось выйти за него замуж.
Однако через недолгое время между супругами начался разлад, и молодая жена, забыв о долге и чести, завела себе милого дружка.
Разгневанный маг превратил любовника жены в шелудивого пса, а жену прогнал. Она вернулась к отцу и снова, как в девичестве, стала торговать горшками на базаре, причем пан Твардовский время от времени не отказывал себе в удовольствии завернуть на базар и потоптать конем горшки своей неверной жены.
Меж тем молва о Твардовском как о мудреце и чародее дошла до самого короля. Сигизмунд Август пребывал в глубокой печали: недавно умерла его супруга, молодая и прекрасная Барбара Радзивилл.
Король, желая еще хоть раз увидеть незабвенную супругу, послал за паном Твардовским и повелел ему силою своего волшебства вызвать тень покойной королевы.
Чародей обвел вокруг короля магический круг, предупредив его, чтобы он ни в коем случае не переступал черты, и стал творить заклинания.
Королевский покой наполнился светлым туманом, затем туман сгустился, принял очертания женской фигуры, и вот — перед королем, как живая, стоит Барбара, улыбаясь и сияя пленительной красотой.
Король простер к ней руки и рванулся из магического круга. Но едва он переступил черту, прекрасный образ померк, и там, где только что стояла королева, Сигизмунд Август увидел ужасный скелет в полуистлевших лохмотьях…
Тем временем шесть лет из семи, что были отпущены чертом пану Твардовскому, уже прошли, и пошел седьмой, последний. И тогда, видя, что близок час расплаты, Твардовский решил пойти на хитрость.
Он отправился путешествовать по Италии. Переезжая из города в город, он не спеша осматривал достопримечательности, в Венеции познакомился со знаменитым художником Тинторетто, в Падуе посетил университет, древнейший в Европе, и прочел с его кафедры несколько лекций и, наконец, достиг Рима. Там он оставался почти до конца года. Когда же год был уже на исходе, внезапно покинул Вечный Город и вернулся в Краков.
Тотчас по приезде перед ним явился черт и сказал: «Пора тебе, ясновельможный пан, расплатиться с моим господином. Отправляйся-ка, как уговорились, в Рим».
Учёный ответил: «Мы уговорились, что я вручу тебе свою душу в Риме в конце седьмого года, я и жил там продолжительное время, но мы не уговаривались, что я буду сидеть там до самого последнего дня. Я только что воротился из Рима и во второй раз, воля твоя, туда не поеду».
Черт не нашелся, что возразить. Со злости он выдернул из земли высокую сосну и швырнул ею в пана Твардовского, перешибив ему ногу, так что тот навсегда охромел, а сам ни с чем убрался в преисподнюю.
Прошло много лет. Пан Твардовский почувствовал, что к нему приближается старость, и решил попытаться отыскать средство, возвращающее молодость. После долгих и упорных трудов ему это удалось. Средство было опасное и требовало участия верного помощника.
У Твардовского был слуга, сметливый нерасторопный парень. Сам пан утверждал, что вырастил его в реторте посредством волшебства, но люди говорили, что мать парня, вечно пьяная нищенка, младенцем бросила его на церковной паперти, а пан Твардовский подобрал и взял к себе в дом. Так или иначе, парень был предан своему господину душой и телом.
Волшебник сказал слуге: «Возьми острый нож — и убей меня. Положи мое тело в гроб и похорони, но так, чтобы никто об этом не знал. Если будут спрашивать обо мне, говори, что я уехал в далекое путешествие. А когда минет семь лет, раскопай могилу, открой гроб — и увидишь, что будет».
Слуга в точности исполнил приказание своего господина. И семь лет спустя вынул из гроба новорожденного младенца. В считанные часы младенец превратился в отрока, затем — в юношу и, наконец, в пана Твардовского, каким он был в расцвете своих лет.
Твардовский строго настрого запретил ему рассказывать кому-либо о том, что ему известно средство возвращения молодости, но парень нарушил запрет.
Соблазнившись большими деньгами, он пообещал вернуть молодость одному старому магнату так же, как вернул ее своему господину. Однако на сей раз довести дело до конца не удалось: едва слуга вонзил нож в грудь старого магната, в покой, где это происходило, вошел кто-то из домашних. Парня схватили, обвинили в убийстве и приговорили к сожжению на костре.
Пан Твардовский сильно разгневался на ослушавшегося слугу, но все же не оставил его в беде. Когда в темницу, где несчастный сидел, ожидая своей участи, пришли стражники, чтобы вести его на казнь, Твардовский отвел всем глаза и вывел незадачливого парня на волю.
Посреди площади был сложен костер. Чародей и его слуга смешались с толпой, собравшейся посмотреть, как будут сжигать убийцу. И вдруг слуга остолбенел от изумления: он увидел, как из дверей тюрьмы стражники выводят его самого, возводят на костер и привязывают к столбу. Но вот костер подожгли, и тогда стало видно, что в огне горит не человек, а мешок с соломой.
Так пан Твардовский избавил своего слугу от мучительной и позорной смерти, однако сам не простил его и наказал весьма сурово, навсегда превратив в паука.
Твардовский жил, ни в чем не зная недостатка, пользовался славой и всеобщим уважением, и был бы доволен и счастлив, если бы его не тревожила мысль о том, что в преисподней, у дьявола, остался договор, скрепленный его подписью. Пан Твардовский решил проникнуть в преисподнюю, чтобы завладеть опасным документом.
В царство дьявола вела темная, извилистая дорога. Ветви сухих деревьев, словно острые когти, впивались в тело пана, когда он продирался сквозь густые заросли. Камни, подобно молотам, обрушивались на него неизвестно откуда. Злые духи выли так, что кровь стыла в жилах. Но колдун творил заклинания и шел дальше.
И вот достиг он самых глубин преисподней и узрел дьявола. Однако вид Князя Тьмы был столь грозен и ужасен, что несчастный грешник затрепетал и, не посмев даже приблизиться к нему, покинул подземное царство и вернулся на землю.
Твардовский зажил по-прежнему, стараясь не думать о том, что рано или поздно все же настанет час расплаты.
Однажды пировал пан Твардовский в своем доме с друзьями. Тут пришел какой-то незнакомый человек и стал звать его к больному, который будто бы настолько плох, что спасти его можно лишь силою чар.
Пан простился со своими друзьями и последовал за незнакомцем. Тот предупредил, что путь предстоит неблизкий. Они вскочили на коней и пустили их рысью.
Была безлунная, ненастная ночь. В темноте ухал филин, хлопали крыльями летучие мыши, а через дорогу, перед самыми копытами коней, несколько раз перебегал заяц.
Наконец провожатый Твардовского сказал: «Приехали».
Они спешились и вошли в одинокий дом, стоящий у самой дороги. Пан Твардовский взглянул на своего провожатого — и узнал в нем черта. Тот расхохотался и промолвил: «Пришло время расплаты, ясновельможный пан».
Пан воскликнул: «Ты нарушил уговор! Ведь мы в нескольких верстах от Кракова, а не в Риме!» Черт ответил: «В темноте ты не заметил вывески над входом в дом. Но я скажу тебе, где мы находимся. Это — корчма, а называется она — «Город Рим»!» Нечистый дух протянул к чародею свои лапы. Тот в ужасе отступил, едва не задев свисавшую с потолка люльку, в которой спал недавно окрещенный хозяйский младенец. Пан Твардовский схватился за ее край, и черт вынужден был остановиться: нечистая сила бессильна перед невинным ребенком.
Раздосадованный черт сказал: «Послушай, ясновельможный пан! Ты ведь шляхтич, и негоже тебе отрекаться от своего шляхетского слова. Мы уговорились, что ты вручишь мне свою душу в городе Риме, а теперь хочешь уйти от расплаты и прячешься за малого ребенка!» Стыдно стало Твардовскому, взыграл в нем шляхетский гонор. Он отпустил люльку и сам шагнул навстречу черту.
За плечами у нечистого духа появились крылья, как у летучей мыши, он подхватил учёного и через печную трубу взвился в ночное небо.
Жутко и тошно было пану Твардовскому в холодном мраке. Сам не зная как, он запел гимн Деве Марии, сочиненный им в юности, а потом стал читать все молитвы, которым когда-то учила его мать. Внезапно страшный полет прекратился. Черт куда-то исчез, однако Твардовский не упал вниз, а повис между небом и землей. И тут ему явился ангел, суровый и печальный. Ангел сказал: «Молитвы спасли тебя от адского огня, но по твоим грехам ты не можешь войти в светлый рай. Суждено тебе до Страшного Суда висеть между небом и землей, а там — Господь решит твою участь».
Ангел улетел, а пан остался, полный раскаяния и надежды.
Вдруг он заметил на рукаве своего кунтуша паука — и узнал в нем слугу, которого когда-то покарал столь сурово. Верный слуга-паук не таил зла на пана, и когда тот отправлялся из дома в свой последний путь, незаметно уцепился за его рукав, предчувствуя, что сможет сослужить службу своему господину.
Несказанно обрадовался Твардовский слуге: теперь было кому скрасить его одиночество.
С тех пор так и висит чародей между небом и землей. Слуга-паук каждое утро спускается по своей паутине на землю, а вечером возвращается к своему господину и рассказывает ему о том, что происходит на свете.
В полнолуние над рекой Вислой в небе видна темная точка. Старые люди уверяют, что это — пан Твардовский. А паутинки, которые прядет его слуга-паук, в летние дни летают по воздуху.
Ряженый
- Христос рождается! Славите!
Ледяной ветер обжигает щеки, бросает в лицо колючую снежную крупу, уносит дыхание, вырывающееся изо рта белым паром. Снег звонко хрустит под торопливыми шагами, и от этого хруста кажется, будто следом, совсем рядом, идет еще кто-то, большой и тяжелый.
- Христос на земле – встречайте!
Серебряный, морозный лунный свет залил все вокруг, вычертив на снегу четкие тени - такие же иссиня-черные, как бездонная пропасть неба вверху. Снег и небо, свет и тьма, а между ними только деревня, да смех, доносящийся из-за домов, да звучная, плавная песня.
Христос с небес – возноситеся!
скрытый текстГлеб спешил. Просторный и светлый, но уже покосившийся от времени дом, в котором его отец, сельский учитель, жил вместе со всей своей немногочисленной семьей, стоял на самом отшибе, рядом с такой же ветхой школой. Чтобы оттуда добраться до околицы, где сегодня начались святочные гулянья, ему даже летом потребовалось бы немало времени. А уж теперь и подавно: закутанный в тулупчик, доставшийся от старшего брата, в валенках не по ноге, в свалявшемся отцовском треухе, неуклюже вышагивал он по главной деревенской улице, потея и тяжело отдуваясь.
Голоса становились все громче и отчетливее. Впереди показалась вереница огоньков – это уже шли по деревне колядовщики, от дома к дому, от крыльца к крыльцу. Где-то среди них был и брат, нарушивший вчерашнее обещание взять его с собой. Глеб скрипнул зубами от досады и побежал. Валенки терли ноги, и треух то и дело съезжал на глаза, по спине лился пот, но он бежал, несмотря ни на что. Потому что хотел быть среди этой веселящейся толпы, хотел смеяться и петь вместе с ними, славить и колядовать. Хотел увидеть ряженых.
Процессию, как и полагалось, возглавлял мехоноша. Глеб узнал его, это был Никита, сын кузнеца и лучший друг брата. Высокий и плечистый, он закинул за спину огромный холщевый мешок, пока еще наполненный едва ли на четверть. Следом за ним шли парни и девушки, несшие фонари в виде берестяных домиков со свечами внутри и бумажные звезды на высоких шестах. Когда Глеб наконец подбежал к ним, они как раз поднимались на очередное крыльцо.
Чуть позади колядовщиков двигались ряженые. У них не было фонарей, и здесь, между светом и тьмой, они выглядели сумрачно и жутко. Массивные, бесформенные силуэты с бледными уродливыми мордами, в которых было совсем мало человеческого. У Глеба захватило дух. Он вдруг вспомнил, как два года назад бабушка рассказывала им с братом о том, что во времена ее молодости ряженые изображали вернувшихся из-за гроба мертвецов, которые стремились к своим родным в канун Рождества. Глебу тогда было всего семь, и он мало что понял, но сейчас готов был поверить, что перед ним не живые люди, а выходцы с того света. Бабушка умерла еще весной, и, может, она тоже стояла среди них.
Но вот кто-то в толпе ряженых, несмотря на мороз, ударил по струнам балалайки, кто-то – в мохнатой медвежьей маске – звонко и гулко ударил в бубен, и наваждение исчезло, пропало без следа. Нет и не было никаких покойников, лишь веселые гуляки в вывернутых мехом наружу тулупах и с закрытыми лицами. Остановившись, тяжело дыша, во все глаза смотрел Глеб на маски: тут и козел, и медведь, и волк, и свинья, и черт. Некоторые мужики, не мудрствуя лукаво, повязали на головы бабьи платки или просто вымазали щеки сажей, некоторые нацепили берестяные личины с нарисованными на них смешными рожами. Никого не узнать.
Хотя нет, вон у одного из-под бараньей морды свисает густая сивая борода. Это наверняка дед Семен, первейший деревенский балагур. А вон тот, с большим бумажным клювом на носу, похож на пастуха Ваську. Глеб наконец-то отдышался и успокоился. Все-таки он успел на самую веселую часть праздника.
Мехоноша Никита тем временем громко постучал в дверь и закричал низким, раскатистым басом:
- Эй, хозяева!
Его спутники и спутницы грянули дружным хором:
- А мы к вам пришли! Поклон принесли!
Дверь открылась, выглянул хозяин – коренастый, лысый, в вязаной телогрейке. Густая борода не могла скрыть широкую довольную улыбку.
- Чего расшумелись? – притворно рассердился он. – А ну ступайте прочь!
- Коль не дашь пирога, ни кола ни двора! – ответили колядовщики.
И начался неспешный, обстоятельный шутовской торг, по заведенному испокон веков обычаю. Гости угрожали, умоляли, льстили, а хозяин отнекивался и бранился, но мало-помалу уступал. Глеб знал, что в конце концов он вынесет и пирога, и других сладостей, и к полночи, когда процессия обойдет всю деревню, мешок будет набит угощениями до самого верха. А тогда начнется пир горой.
Ряженые тоже не скучали без дела. Двое из них, петух и свинья, сошлись посреди улицы в потешном поединке под размеренное позвякивание бубна, бренчание балалайки и одобрительные выкрики товарищей. Петух вертел головой и хлопал себя руками по бедрам, а свинья уморительно хрюкала. Вот они сшиблись, и свинье удалось подмять противника под себя, но тот изловчился и тюкнул ее клювом в самое темя. Взвизгнув, свинья отпрянула, и петух тут же налетел на нее, пронзительно крича победное «ку-ка-ре-ку». Все вокруг сгибались пополам от хохота.
Неожиданно сзади раздалось:
- Эй, Глебка!
Глеб обернулся и тут же получил по лицу жестким снежком. Мимо промчался Афонька, его одногодок и главный заводила среди всех деревенских детей. Смеясь, он крикнул:
- Рот не разевай! – и скрылся в толпе.
Отплевываясь, Глеб бросился вслед, на ходу выдернув из сугроба пригоршню снега. Обидчику предстояло поплатиться…
Шло время, неумолимо исчезая в пустоте, и стрелки на часах ползли своей обычной дорогой. Но для тех, кто пел и плясал на улице, эта волшебная ночь растянулась надолго, и казалось, не будет ей ни конца, ни края – только вечный, бесшабашный праздник, полный уютного счастья, слегка захмелевший от свежесваренной браги.
Колядовщики стучались в каждую дверь, и везде неизменно получали гостинцы. Мешок на плече у Никиты заметно раздулся, и вздыхал мехоноша тяжело, устало. Но улыбка не сползала с его довольного лица. Такая уж это была ночь.
Ряженые пели частушки и колядки, ревели звериными голосами, мутузили друг друга и разыгрывали смешные сцены. Носилась вокруг мелюзга, перебрасываясь снежками. Глеб, не обращая внимания на остальных мальчишек, преследовал Афоньку. Тот оказался чересчур ловок и постоянно уворачивался от его снежков, дразнясь и обзываясь. Первоначальная обида на него прошла, и остался лишь азарт, горячий азарт настоящего охотника. Вот она, дичь – высовывает розовый язык и показывает неприличный жест руками в серых вязаных варежках. Сейчас, сейчас!
Опять не попал!
Снежок пролетел чуть-чуть мимо цели. А Афонька, вконец расшалившись, кинулся к безоружному Глебу и, сорвав с его головы треух, побежал прочь.
- Эге! – гневно закричал Глеб. – Отдай!
Не тут-то было. Торжествующе потрясая трофейной шапкой, обидчик скрылся за углом ближайшего забора. Вот ведь гадина! Глеб чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Отпуская на гулянье, мама строго-настрого велела ему не снимать треух. Особенно после бега, как бы жарко в нем не было. И вот. А если он так и не получит его обратно? Предрождественский мороз уже высушивал капельки пота на висках, пока это еще приятно, но ничего хорошего ждать, понятное дело, не приходилось.
Ни один из гуляк не обратил внимания на его беду. Колядовщики как раз подошли к дому старосты, и никому вокруг не было дела до девятилетнего мальчика, потерявшего свою шапку. Проглотив слезы, Глеб двинулся по афонькиным следам.
Повернув за угол, оказался он в узком проходе меж двух дворов. Проход этот вел к старому колодцу, за которым начиналось поле. Летом они любили прятаться около него, очень уж удобное и неприметное было место. Колодец давно пересох, и площадка вокруг заросла малиной и жимолостью. Пока прячешься, можно ягод наесться до отвала. Сейчас же здесь все было покрыто толстым белым покрывалом, и на нем отчетливо отпечатались следы афонькиных валенок. Они уходили вперед и скрывались в темноте.
- Афооонь! – крикнул Глеб. – Хватит! Верни шапку!
Тишина. Мороз больно щипал уши. Подняв повыше воротник тулупа, Глеб пошел по проходу. Над покосившимися заборами с обеих сторон нависали черные ветви, голоса и музыка позади теперь звучали глухо, будто доносились издалека, но он все равно разбирал слова колядки.
- Коляда, коляда! Ты подай пирога!
Заборы закончились, и впереди показался занесенный снегом сруб колодца. Следы огибали его. В свежем смерзшемся воздухе вдруг почудился какой-то странный запах, сладковатый, но неприятный. Идти дальше совсем расхотелось.
- Или хлеба ломтину, или денег полтину!
И еще звуки. Странный хруст, возня и будто бы тяжелое, с присвистом дыхание. И еще что-то. Песня мешала, колядовщики слишком старательно уговаривали старосту.
- Или куру с петушком! Или браги с калачом!
Обогнув колодец, Глеб чуть не наступил на свою шапку. Рядом с ней валялась серая варежка. Подобрав их, он поднял голову, и увидел.
- Отворяйте сундучки, доставайте пятачки!
Чуть в стороне, между кустов жимолости, на потемневшем снегу лежал, раскинув руки, Афонька, а над ним нависала огромная фигура в тулупе, вывернутом мехом наружу. С длинных когтистых пальцев падали черные в лунном свете капли. Падали и прожигали снег. Задранная кверху рогатая маска козла бессмысленно пялилась в сияющее звездами небо. А от того, что было под маской, уже готовый вырваться крик застрял у Глеба в горле.
Судорожно хватая ртом воздух, он развернулся и бросился бежать, краем глаза успев заметить движение позади себя. Ужас подстегивал его, сердце бешено колотилось, и ноги, уже немало потрудившиеся в эту ночь, изо всех сил несли вперед, мимо заборов, на главную улицу, туда, где горели окна и свечи в берестяных фонарях, где звенели веселые песни и под масками скрывались улыбающиеся человеческие лица.
Хриплое, утробное дыхание за спиной становилось все ближе. Догоняет! Еще немного! Еще!
Слетел с правой ноги валенок, Глеб испуганно всхлипнул и в следующее мгновенье, потеряв равновесие, упал лицом вниз, в белую ледяную мглу.
∗ ∗ ∗
Он стоял на большой поляне, окруженной со всех сторон густым, сумрачным лесом. На правой ноге не было валенка, но холода он не чувствовал. Только страх. Там, за деревьями, что-то двигалось. Хрустели ветки, шелестели кусты, облетал с крон снег. Везде только черное и белое.
Вот раздвинулись на опушке тесные заросли можжевельника, и на поляну один за другим вышли трое ряженых, высокие, сгорбленные, в шубах наизнанку. Маски у них были разные: у первого – медведь, у второго – кабан, у последнего – волк. Вышли и остановились, застыли, словно не решаясь идти дальше, словно охраняя невидимую границу леса, замерли на ней неподвижными истуканами.
Чуть не плача от ужаса, Глеб направился к ним. Медленно, осторожно, напряженно. Сам себе удивляясь. Что-то вело его, придавало отчаянной смелости. Встал перед первым, потянулся рукой, бережно приподнял маску. Под ней было лицо его отца. Бледное, худощавое, с аккуратно постриженной бородкой.
- Все будет хорошо, сын! – сказал отец ласково. – Ты только вернись.
Кивнул ему Глеб, немного отлегло у него от сердца. Шагнул ко второму, сдвинул уродливое кабанье рыло, а за ним – бабушкины лучистые глаза. Живые, добрые, вокруг – сеточка морщинок. Как если бы и не умирала, не оставляла их.
- Нельзя тебе, Глебушка, в лес, - бабушка улыбнулась, отчего морщинки заметней стали. – Холодно там.
Улыбнулся Глеб в ответ, и ей кивнул. Потянулся к третьей маске. Оскалилась волчья морда, ощерила клыкастую пасть, зарычала сердито. Отдернул мальчишка руку, отступил на шаг. Не испугался, удивился только. И тут сзади вдруг донеслось:
- Эй, я здесь!
Обернулся он, а с другой стороны на поляну как раз выходит Афонька. Целый и невредимый, будто бы и не рвали страшные кривые когти ему грудь и живот, будто бы не плавился вокруг него снег, пропитанный горячей кровью. Стоит себе, ухмыляется, рукой машет.
Обрадовался Глеб, побежал навстречу. И видит тут – что-то не так с Афонькой. Он вроде как и ростом выше стал, и толще, массивней. И вместо улыбки застыла у него на лице жуткая гримаса.
И хочет Глеб остановиться, а не может уже, ноги опять подводят, сами несут его навстречу тому, что совсем недавно было веселым дурашливым мальчонкой, а теперь лишь притворяется им. Бывший Афонька раздувается до невероятной степени, и одежда его трещит по швам, и рвется, и сквозь дыры лезет наружу черный свалявшийся мех вывернутого тулупа. Лицо расползается, разлетается клочьями, обнажая выцветшую рогатую маску козла.
- Кто ты? – кричит Глеб на бегу. – Кто ты такой?!
- Я никто! – насмешливо ревет чудовище в ответ. Оно огромно, закрывает собой уже половину неба, но все продолжает расти.
- Я никто! Я могу надеть любую личину!
И свет меркнет.
∗ ∗ ∗
- Он что-то сказал. Ты слышал, он что-то сказал!
- Да, кажется, приходит в себя.
Глеб открыл глаза. Тьму рассеивала стоящая рядом свеча. Он лежал в своей кровати, укутанный до самого подбородка одеялом. В доме было жарко натоплено, и он весь взмок.
- Видишь, я же говорил, что все будет хорошо.
Отец. Родной, такой знакомый голос. Прохладная влажная рука легла ему на лоб.
- Жара нет.
- Глебушка мой!
Это мама. Она сидела рядом, и даже в таком тусклом, неровном свете было хорошо заметно, какие у нее красные, заплаканные глаза. Теперь в них зажглась радость.
Она обняла и поцеловала его. Глеб приподнялся на локтях. За окном продолжалась иссиня-черная ночь, и в небе одиноко висела бледная луна.
- Давно я сплю? – спросил он, зевнув.
Отец, поправив очки, пожал плечами:
- Часа четыре. Тебя принесли незадолго до полуночи. Сразу побежали за Авдотьей… - он тронул маму за плечо. – Пойду, разогрею питье.
Она кивнула, не сводя глаз с сына. Потом стала ему объяснять:
- Авдотья осмотрела тебя, и сказала, чтобы не переживали. Да как тут… мы, конечно, и за доктором послали, только раньше утра он все равно не приедет. Да и то еще непонятно, Рождество ведь.
Глеб кивал. Авдотья была деревенской повивальной бабкой, и он уже несколько месяцев назад узнал, что это означает. Она же являлась и костоправом, и травницей, и к ней обращались с куда большей охотой, чем к доктору, жившему в соседнем селе.
Вошел отец, неся чашку с ароматной горячей жидкостью.
- У тебя голова не кружится? – спросил он.
- Нет.
- А горло не болит?
- Нет.
- А нос не заложен?
- Не заложен.
Он снова положил руку сыну на лоб.
- Никакого жара. Слава Богу, все обошлось. Выпей вот это.
Глеб осторожно взял чашку.
- Тот мальчик… - сказал вдруг отец, и мама как-то странно на него посмотрела. – Скажи... это ведь был волк?
Глеб удивился:
- Что? Какой волк?
И тут неожиданно он понял, о чем идет речь. Губы его задрожали, и из глаз сами собой хлынули слезы. Мама едва успела забрать у него из пальцев чашку, иначе он бы выронил ее. Уткнув лицо в ладони, мальчик разрыдался. Мама обняла его судорожно вздрагивающие плечи, отец успокаивающе гладил по волосам, приговаривая:
- Ну, ну, будет тебе, будет.
Потом слезы кончились. Все еще всхлипывая, Глеб сел на кровати и большими глотками выпил все, что было в чашке.
- Вот молодец. А теперь тебе надо поспать. Утро вечера мудренее, встанешь завтра, и все покажется просто плохим сном. Спи.
Глеб кивнул и опустился на подушку, закрыв глаза. Мама поцеловала его в щеку, задула свечу, и они с отцом вышли за занавеску, отделявшую его закуток от большой комнаты, и теперь мальчик мог лишь слышать их приглушенный шепот.
- Тебе тоже надо лечь. Вымоталась вся.
- Нет, Авдотья велела проведать ее, как только Глебушка в сознанье придет. Я сейчас к ней быстренько сбегаю.
- И не спится старухе. Ну хорошо, пошли. Я обещал Матвею помочь… у колодца. Урядник сказал, нельзя ничего трогать до приезда пристава. А они с доктором только с утра появятся. До тех пор надо охранять. Может, и зверя выследим.
- Царица небесная, от кого охранять?
- От волков. Да и от людей тоже, незачем им глазеть.
- А Глебушке придется с приставом говорить?
- Ничего не поделаешь. Он единственный, кому довелось хоть что-то увидеть. Ума не приложу, что им там понадобилось…
- Ох, горе-то какое. А кто этот бедняжка?
- Говорят, сынишка Федора Сипатого. Самого Федора добудиться не могут никак, пьян мертвецки еще с полудня.
- Боже ты мой! Ведь в Рождество…
Закрылась дверь, шаги прошумели в сенях, и наступила тишина. Глеб остался в доме один. Он не спал, и вовсе не хотел спать. Кусая губы, лежал в темноте и думал о том, как хотелось ему прервать отца, вскочить с кровати и крикнуть, что это был вовсе не волк, не волк, не волк! Что волк совсем не плохой, он только рычал, потому что не хотел пропускать его в лес, а Афоньку по правде убил ряженый в маске козла, который на самом деле…
Кто же он на самом деле? Покойник, жадный до человеческой крови? Пастух Васька, бывало, рассказывал им про таких. Выбрался мертвяк из могилы и закрылся личиной, затерялся среди других ряженых, выжидая удобного момента. Или это лесной житель, болотный дух, оголодавший за лютую зиму, притворившийся человеком? Бабушка, наверное, знала бы ответ.
Глеб перевернулся на другой бок и посмотрел в окно. Теперь он все хорошо вспомнил, и перед глазами стояли тяжелые капли, срывающиеся с острых изогнутых когтей. У покойников могут быть такие когти. Кажется, один из друзей говорил ему, что у мертвецов ногти и волосы растут и после смерти. Да может быть, это и брехня.
Чу! За окном что-то промелькнуло. Показалось, будто на мгновенье черная тень загородила собой луну. Сердце вновь бешено забилось в груди, как тогда, у колодца. Прислушался. Тишина. Мерно тикают старые настенные часы с кукушкой в большой комнате, да вроде бы скребется мышь под полом. И все. Наверное, моргнул просто.
Тихий, еле уловимый шорох раздался в сенях. Ветер? И вот опять – слабое шуршание. Там кто-то был. Мальчик не спеша сел на кровати, облизал пересохшие губы. Потянулся рукой к свече, но в этот момент услышал, как открывается дверь в большой комнате. Поток холодного воздуха ворвался в дом, зашелестел занавеской.
От ужаса Глеб не мог пошевелить и пальцем. Мысли лихорадочно забились в голове. Мать вернулась? И крадется по дому, чтобы не разбудить его? Окликнуть? Спросить? Язык словно бы прирос к небу, и отказывался повиноваться. Где же брат, почему его нет? Он напряженно вслушивался во тьму, но различал только стук своего сердца. Может, и вправду почудилось. Примерещилось с перепуга. А дверь ветром открыло. Конечно, так и есть.
Осторожно выдохнув, Глеб спустил на пол босые ноги.
И тут скрипнули в комнате половицы. И еще раз. И еще. Скрипели сильно, протяжно, не как под обычным человеком. Кто-то большой и тяжелый медленно шел сейчас по ним, стараясь ступать как можно тише. Чтобы не потревожить, не спугнуть раньше времени. Глеб понял, что дрожит. Он изо всех сил сжал зубы, чтобы не стучали. Ни звука. Черное зловещее безмолвие. И в самом его центре – ряженый. Прямо здесь, за занавеской. Протяни руку и дотронешься.
Во мраке он не мог видеть, но ясно представил себе его. Громоздкий заиндевевший тулуп мехом наружу, длинные серые пальцы, когти, изогнутые как серпы, нелепая козлиная маска с витыми рогами, под которой ничего нет. Чудовище стояло за занавеской, а на кровати маленький мальчик, по рукам и ногам скованный страхом, не дыша, смотрел в сгустившуюся темноту и ждал, когда оно войдет.
Он боялся не смерти, не боли и не крови. Совсем другого.
- Я могу надеть любую личину! – сказало оно ему там, во сне, на заснеженной лесной опушке, на извечной границе света и тени.
И сейчас Глеб боялся, что когда его родители вернутся, они не заметят подмены…
Ледяной ветер обжигает щеки, бросает в лицо колючую снежную крупу, уносит дыхание, вырывающееся изо рта белым паром. Снег звонко хрустит под торопливыми шагами, и от этого хруста кажется, будто следом, совсем рядом, идет еще кто-то, большой и тяжелый.
- Христос на земле – встречайте!
Серебряный, морозный лунный свет залил все вокруг, вычертив на снегу четкие тени - такие же иссиня-черные, как бездонная пропасть неба вверху. Снег и небо, свет и тьма, а между ними только деревня, да смех, доносящийся из-за домов, да звучная, плавная песня.
Христос с небес – возноситеся!
скрытый текстГлеб спешил. Просторный и светлый, но уже покосившийся от времени дом, в котором его отец, сельский учитель, жил вместе со всей своей немногочисленной семьей, стоял на самом отшибе, рядом с такой же ветхой школой. Чтобы оттуда добраться до околицы, где сегодня начались святочные гулянья, ему даже летом потребовалось бы немало времени. А уж теперь и подавно: закутанный в тулупчик, доставшийся от старшего брата, в валенках не по ноге, в свалявшемся отцовском треухе, неуклюже вышагивал он по главной деревенской улице, потея и тяжело отдуваясь.
Голоса становились все громче и отчетливее. Впереди показалась вереница огоньков – это уже шли по деревне колядовщики, от дома к дому, от крыльца к крыльцу. Где-то среди них был и брат, нарушивший вчерашнее обещание взять его с собой. Глеб скрипнул зубами от досады и побежал. Валенки терли ноги, и треух то и дело съезжал на глаза, по спине лился пот, но он бежал, несмотря ни на что. Потому что хотел быть среди этой веселящейся толпы, хотел смеяться и петь вместе с ними, славить и колядовать. Хотел увидеть ряженых.
Процессию, как и полагалось, возглавлял мехоноша. Глеб узнал его, это был Никита, сын кузнеца и лучший друг брата. Высокий и плечистый, он закинул за спину огромный холщевый мешок, пока еще наполненный едва ли на четверть. Следом за ним шли парни и девушки, несшие фонари в виде берестяных домиков со свечами внутри и бумажные звезды на высоких шестах. Когда Глеб наконец подбежал к ним, они как раз поднимались на очередное крыльцо.
Чуть позади колядовщиков двигались ряженые. У них не было фонарей, и здесь, между светом и тьмой, они выглядели сумрачно и жутко. Массивные, бесформенные силуэты с бледными уродливыми мордами, в которых было совсем мало человеческого. У Глеба захватило дух. Он вдруг вспомнил, как два года назад бабушка рассказывала им с братом о том, что во времена ее молодости ряженые изображали вернувшихся из-за гроба мертвецов, которые стремились к своим родным в канун Рождества. Глебу тогда было всего семь, и он мало что понял, но сейчас готов был поверить, что перед ним не живые люди, а выходцы с того света. Бабушка умерла еще весной, и, может, она тоже стояла среди них.
Но вот кто-то в толпе ряженых, несмотря на мороз, ударил по струнам балалайки, кто-то – в мохнатой медвежьей маске – звонко и гулко ударил в бубен, и наваждение исчезло, пропало без следа. Нет и не было никаких покойников, лишь веселые гуляки в вывернутых мехом наружу тулупах и с закрытыми лицами. Остановившись, тяжело дыша, во все глаза смотрел Глеб на маски: тут и козел, и медведь, и волк, и свинья, и черт. Некоторые мужики, не мудрствуя лукаво, повязали на головы бабьи платки или просто вымазали щеки сажей, некоторые нацепили берестяные личины с нарисованными на них смешными рожами. Никого не узнать.
Хотя нет, вон у одного из-под бараньей морды свисает густая сивая борода. Это наверняка дед Семен, первейший деревенский балагур. А вон тот, с большим бумажным клювом на носу, похож на пастуха Ваську. Глеб наконец-то отдышался и успокоился. Все-таки он успел на самую веселую часть праздника.
Мехоноша Никита тем временем громко постучал в дверь и закричал низким, раскатистым басом:
- Эй, хозяева!
Его спутники и спутницы грянули дружным хором:
- А мы к вам пришли! Поклон принесли!
Дверь открылась, выглянул хозяин – коренастый, лысый, в вязаной телогрейке. Густая борода не могла скрыть широкую довольную улыбку.
- Чего расшумелись? – притворно рассердился он. – А ну ступайте прочь!
- Коль не дашь пирога, ни кола ни двора! – ответили колядовщики.
И начался неспешный, обстоятельный шутовской торг, по заведенному испокон веков обычаю. Гости угрожали, умоляли, льстили, а хозяин отнекивался и бранился, но мало-помалу уступал. Глеб знал, что в конце концов он вынесет и пирога, и других сладостей, и к полночи, когда процессия обойдет всю деревню, мешок будет набит угощениями до самого верха. А тогда начнется пир горой.
Ряженые тоже не скучали без дела. Двое из них, петух и свинья, сошлись посреди улицы в потешном поединке под размеренное позвякивание бубна, бренчание балалайки и одобрительные выкрики товарищей. Петух вертел головой и хлопал себя руками по бедрам, а свинья уморительно хрюкала. Вот они сшиблись, и свинье удалось подмять противника под себя, но тот изловчился и тюкнул ее клювом в самое темя. Взвизгнув, свинья отпрянула, и петух тут же налетел на нее, пронзительно крича победное «ку-ка-ре-ку». Все вокруг сгибались пополам от хохота.
Неожиданно сзади раздалось:
- Эй, Глебка!
Глеб обернулся и тут же получил по лицу жестким снежком. Мимо промчался Афонька, его одногодок и главный заводила среди всех деревенских детей. Смеясь, он крикнул:
- Рот не разевай! – и скрылся в толпе.
Отплевываясь, Глеб бросился вслед, на ходу выдернув из сугроба пригоршню снега. Обидчику предстояло поплатиться…
Шло время, неумолимо исчезая в пустоте, и стрелки на часах ползли своей обычной дорогой. Но для тех, кто пел и плясал на улице, эта волшебная ночь растянулась надолго, и казалось, не будет ей ни конца, ни края – только вечный, бесшабашный праздник, полный уютного счастья, слегка захмелевший от свежесваренной браги.
Колядовщики стучались в каждую дверь, и везде неизменно получали гостинцы. Мешок на плече у Никиты заметно раздулся, и вздыхал мехоноша тяжело, устало. Но улыбка не сползала с его довольного лица. Такая уж это была ночь.
Ряженые пели частушки и колядки, ревели звериными голосами, мутузили друг друга и разыгрывали смешные сцены. Носилась вокруг мелюзга, перебрасываясь снежками. Глеб, не обращая внимания на остальных мальчишек, преследовал Афоньку. Тот оказался чересчур ловок и постоянно уворачивался от его снежков, дразнясь и обзываясь. Первоначальная обида на него прошла, и остался лишь азарт, горячий азарт настоящего охотника. Вот она, дичь – высовывает розовый язык и показывает неприличный жест руками в серых вязаных варежках. Сейчас, сейчас!
Опять не попал!
Снежок пролетел чуть-чуть мимо цели. А Афонька, вконец расшалившись, кинулся к безоружному Глебу и, сорвав с его головы треух, побежал прочь.
- Эге! – гневно закричал Глеб. – Отдай!
Не тут-то было. Торжествующе потрясая трофейной шапкой, обидчик скрылся за углом ближайшего забора. Вот ведь гадина! Глеб чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Отпуская на гулянье, мама строго-настрого велела ему не снимать треух. Особенно после бега, как бы жарко в нем не было. И вот. А если он так и не получит его обратно? Предрождественский мороз уже высушивал капельки пота на висках, пока это еще приятно, но ничего хорошего ждать, понятное дело, не приходилось.
Ни один из гуляк не обратил внимания на его беду. Колядовщики как раз подошли к дому старосты, и никому вокруг не было дела до девятилетнего мальчика, потерявшего свою шапку. Проглотив слезы, Глеб двинулся по афонькиным следам.
Повернув за угол, оказался он в узком проходе меж двух дворов. Проход этот вел к старому колодцу, за которым начиналось поле. Летом они любили прятаться около него, очень уж удобное и неприметное было место. Колодец давно пересох, и площадка вокруг заросла малиной и жимолостью. Пока прячешься, можно ягод наесться до отвала. Сейчас же здесь все было покрыто толстым белым покрывалом, и на нем отчетливо отпечатались следы афонькиных валенок. Они уходили вперед и скрывались в темноте.
- Афооонь! – крикнул Глеб. – Хватит! Верни шапку!
Тишина. Мороз больно щипал уши. Подняв повыше воротник тулупа, Глеб пошел по проходу. Над покосившимися заборами с обеих сторон нависали черные ветви, голоса и музыка позади теперь звучали глухо, будто доносились издалека, но он все равно разбирал слова колядки.
- Коляда, коляда! Ты подай пирога!
Заборы закончились, и впереди показался занесенный снегом сруб колодца. Следы огибали его. В свежем смерзшемся воздухе вдруг почудился какой-то странный запах, сладковатый, но неприятный. Идти дальше совсем расхотелось.
- Или хлеба ломтину, или денег полтину!
И еще звуки. Странный хруст, возня и будто бы тяжелое, с присвистом дыхание. И еще что-то. Песня мешала, колядовщики слишком старательно уговаривали старосту.
- Или куру с петушком! Или браги с калачом!
Обогнув колодец, Глеб чуть не наступил на свою шапку. Рядом с ней валялась серая варежка. Подобрав их, он поднял голову, и увидел.
- Отворяйте сундучки, доставайте пятачки!
Чуть в стороне, между кустов жимолости, на потемневшем снегу лежал, раскинув руки, Афонька, а над ним нависала огромная фигура в тулупе, вывернутом мехом наружу. С длинных когтистых пальцев падали черные в лунном свете капли. Падали и прожигали снег. Задранная кверху рогатая маска козла бессмысленно пялилась в сияющее звездами небо. А от того, что было под маской, уже готовый вырваться крик застрял у Глеба в горле.
Судорожно хватая ртом воздух, он развернулся и бросился бежать, краем глаза успев заметить движение позади себя. Ужас подстегивал его, сердце бешено колотилось, и ноги, уже немало потрудившиеся в эту ночь, изо всех сил несли вперед, мимо заборов, на главную улицу, туда, где горели окна и свечи в берестяных фонарях, где звенели веселые песни и под масками скрывались улыбающиеся человеческие лица.
Хриплое, утробное дыхание за спиной становилось все ближе. Догоняет! Еще немного! Еще!
Слетел с правой ноги валенок, Глеб испуганно всхлипнул и в следующее мгновенье, потеряв равновесие, упал лицом вниз, в белую ледяную мглу.
∗ ∗ ∗
Он стоял на большой поляне, окруженной со всех сторон густым, сумрачным лесом. На правой ноге не было валенка, но холода он не чувствовал. Только страх. Там, за деревьями, что-то двигалось. Хрустели ветки, шелестели кусты, облетал с крон снег. Везде только черное и белое.
Вот раздвинулись на опушке тесные заросли можжевельника, и на поляну один за другим вышли трое ряженых, высокие, сгорбленные, в шубах наизнанку. Маски у них были разные: у первого – медведь, у второго – кабан, у последнего – волк. Вышли и остановились, застыли, словно не решаясь идти дальше, словно охраняя невидимую границу леса, замерли на ней неподвижными истуканами.
Чуть не плача от ужаса, Глеб направился к ним. Медленно, осторожно, напряженно. Сам себе удивляясь. Что-то вело его, придавало отчаянной смелости. Встал перед первым, потянулся рукой, бережно приподнял маску. Под ней было лицо его отца. Бледное, худощавое, с аккуратно постриженной бородкой.
- Все будет хорошо, сын! – сказал отец ласково. – Ты только вернись.
Кивнул ему Глеб, немного отлегло у него от сердца. Шагнул ко второму, сдвинул уродливое кабанье рыло, а за ним – бабушкины лучистые глаза. Живые, добрые, вокруг – сеточка морщинок. Как если бы и не умирала, не оставляла их.
- Нельзя тебе, Глебушка, в лес, - бабушка улыбнулась, отчего морщинки заметней стали. – Холодно там.
Улыбнулся Глеб в ответ, и ей кивнул. Потянулся к третьей маске. Оскалилась волчья морда, ощерила клыкастую пасть, зарычала сердито. Отдернул мальчишка руку, отступил на шаг. Не испугался, удивился только. И тут сзади вдруг донеслось:
- Эй, я здесь!
Обернулся он, а с другой стороны на поляну как раз выходит Афонька. Целый и невредимый, будто бы и не рвали страшные кривые когти ему грудь и живот, будто бы не плавился вокруг него снег, пропитанный горячей кровью. Стоит себе, ухмыляется, рукой машет.
Обрадовался Глеб, побежал навстречу. И видит тут – что-то не так с Афонькой. Он вроде как и ростом выше стал, и толще, массивней. И вместо улыбки застыла у него на лице жуткая гримаса.
И хочет Глеб остановиться, а не может уже, ноги опять подводят, сами несут его навстречу тому, что совсем недавно было веселым дурашливым мальчонкой, а теперь лишь притворяется им. Бывший Афонька раздувается до невероятной степени, и одежда его трещит по швам, и рвется, и сквозь дыры лезет наружу черный свалявшийся мех вывернутого тулупа. Лицо расползается, разлетается клочьями, обнажая выцветшую рогатую маску козла.
- Кто ты? – кричит Глеб на бегу. – Кто ты такой?!
- Я никто! – насмешливо ревет чудовище в ответ. Оно огромно, закрывает собой уже половину неба, но все продолжает расти.
- Я никто! Я могу надеть любую личину!
И свет меркнет.
∗ ∗ ∗
- Он что-то сказал. Ты слышал, он что-то сказал!
- Да, кажется, приходит в себя.
Глеб открыл глаза. Тьму рассеивала стоящая рядом свеча. Он лежал в своей кровати, укутанный до самого подбородка одеялом. В доме было жарко натоплено, и он весь взмок.
- Видишь, я же говорил, что все будет хорошо.
Отец. Родной, такой знакомый голос. Прохладная влажная рука легла ему на лоб.
- Жара нет.
- Глебушка мой!
Это мама. Она сидела рядом, и даже в таком тусклом, неровном свете было хорошо заметно, какие у нее красные, заплаканные глаза. Теперь в них зажглась радость.
Она обняла и поцеловала его. Глеб приподнялся на локтях. За окном продолжалась иссиня-черная ночь, и в небе одиноко висела бледная луна.
- Давно я сплю? – спросил он, зевнув.
Отец, поправив очки, пожал плечами:
- Часа четыре. Тебя принесли незадолго до полуночи. Сразу побежали за Авдотьей… - он тронул маму за плечо. – Пойду, разогрею питье.
Она кивнула, не сводя глаз с сына. Потом стала ему объяснять:
- Авдотья осмотрела тебя, и сказала, чтобы не переживали. Да как тут… мы, конечно, и за доктором послали, только раньше утра он все равно не приедет. Да и то еще непонятно, Рождество ведь.
Глеб кивал. Авдотья была деревенской повивальной бабкой, и он уже несколько месяцев назад узнал, что это означает. Она же являлась и костоправом, и травницей, и к ней обращались с куда большей охотой, чем к доктору, жившему в соседнем селе.
Вошел отец, неся чашку с ароматной горячей жидкостью.
- У тебя голова не кружится? – спросил он.
- Нет.
- А горло не болит?
- Нет.
- А нос не заложен?
- Не заложен.
Он снова положил руку сыну на лоб.
- Никакого жара. Слава Богу, все обошлось. Выпей вот это.
Глеб осторожно взял чашку.
- Тот мальчик… - сказал вдруг отец, и мама как-то странно на него посмотрела. – Скажи... это ведь был волк?
Глеб удивился:
- Что? Какой волк?
И тут неожиданно он понял, о чем идет речь. Губы его задрожали, и из глаз сами собой хлынули слезы. Мама едва успела забрать у него из пальцев чашку, иначе он бы выронил ее. Уткнув лицо в ладони, мальчик разрыдался. Мама обняла его судорожно вздрагивающие плечи, отец успокаивающе гладил по волосам, приговаривая:
- Ну, ну, будет тебе, будет.
Потом слезы кончились. Все еще всхлипывая, Глеб сел на кровати и большими глотками выпил все, что было в чашке.
- Вот молодец. А теперь тебе надо поспать. Утро вечера мудренее, встанешь завтра, и все покажется просто плохим сном. Спи.
Глеб кивнул и опустился на подушку, закрыв глаза. Мама поцеловала его в щеку, задула свечу, и они с отцом вышли за занавеску, отделявшую его закуток от большой комнаты, и теперь мальчик мог лишь слышать их приглушенный шепот.
- Тебе тоже надо лечь. Вымоталась вся.
- Нет, Авдотья велела проведать ее, как только Глебушка в сознанье придет. Я сейчас к ней быстренько сбегаю.
- И не спится старухе. Ну хорошо, пошли. Я обещал Матвею помочь… у колодца. Урядник сказал, нельзя ничего трогать до приезда пристава. А они с доктором только с утра появятся. До тех пор надо охранять. Может, и зверя выследим.
- Царица небесная, от кого охранять?
- От волков. Да и от людей тоже, незачем им глазеть.
- А Глебушке придется с приставом говорить?
- Ничего не поделаешь. Он единственный, кому довелось хоть что-то увидеть. Ума не приложу, что им там понадобилось…
- Ох, горе-то какое. А кто этот бедняжка?
- Говорят, сынишка Федора Сипатого. Самого Федора добудиться не могут никак, пьян мертвецки еще с полудня.
- Боже ты мой! Ведь в Рождество…
Закрылась дверь, шаги прошумели в сенях, и наступила тишина. Глеб остался в доме один. Он не спал, и вовсе не хотел спать. Кусая губы, лежал в темноте и думал о том, как хотелось ему прервать отца, вскочить с кровати и крикнуть, что это был вовсе не волк, не волк, не волк! Что волк совсем не плохой, он только рычал, потому что не хотел пропускать его в лес, а Афоньку по правде убил ряженый в маске козла, который на самом деле…
Кто же он на самом деле? Покойник, жадный до человеческой крови? Пастух Васька, бывало, рассказывал им про таких. Выбрался мертвяк из могилы и закрылся личиной, затерялся среди других ряженых, выжидая удобного момента. Или это лесной житель, болотный дух, оголодавший за лютую зиму, притворившийся человеком? Бабушка, наверное, знала бы ответ.
Глеб перевернулся на другой бок и посмотрел в окно. Теперь он все хорошо вспомнил, и перед глазами стояли тяжелые капли, срывающиеся с острых изогнутых когтей. У покойников могут быть такие когти. Кажется, один из друзей говорил ему, что у мертвецов ногти и волосы растут и после смерти. Да может быть, это и брехня.
Чу! За окном что-то промелькнуло. Показалось, будто на мгновенье черная тень загородила собой луну. Сердце вновь бешено забилось в груди, как тогда, у колодца. Прислушался. Тишина. Мерно тикают старые настенные часы с кукушкой в большой комнате, да вроде бы скребется мышь под полом. И все. Наверное, моргнул просто.
Тихий, еле уловимый шорох раздался в сенях. Ветер? И вот опять – слабое шуршание. Там кто-то был. Мальчик не спеша сел на кровати, облизал пересохшие губы. Потянулся рукой к свече, но в этот момент услышал, как открывается дверь в большой комнате. Поток холодного воздуха ворвался в дом, зашелестел занавеской.
От ужаса Глеб не мог пошевелить и пальцем. Мысли лихорадочно забились в голове. Мать вернулась? И крадется по дому, чтобы не разбудить его? Окликнуть? Спросить? Язык словно бы прирос к небу, и отказывался повиноваться. Где же брат, почему его нет? Он напряженно вслушивался во тьму, но различал только стук своего сердца. Может, и вправду почудилось. Примерещилось с перепуга. А дверь ветром открыло. Конечно, так и есть.
Осторожно выдохнув, Глеб спустил на пол босые ноги.
И тут скрипнули в комнате половицы. И еще раз. И еще. Скрипели сильно, протяжно, не как под обычным человеком. Кто-то большой и тяжелый медленно шел сейчас по ним, стараясь ступать как можно тише. Чтобы не потревожить, не спугнуть раньше времени. Глеб понял, что дрожит. Он изо всех сил сжал зубы, чтобы не стучали. Ни звука. Черное зловещее безмолвие. И в самом его центре – ряженый. Прямо здесь, за занавеской. Протяни руку и дотронешься.
Во мраке он не мог видеть, но ясно представил себе его. Громоздкий заиндевевший тулуп мехом наружу, длинные серые пальцы, когти, изогнутые как серпы, нелепая козлиная маска с витыми рогами, под которой ничего нет. Чудовище стояло за занавеской, а на кровати маленький мальчик, по рукам и ногам скованный страхом, не дыша, смотрел в сгустившуюся темноту и ждал, когда оно войдет.
Он боялся не смерти, не боли и не крови. Совсем другого.
- Я могу надеть любую личину! – сказало оно ему там, во сне, на заснеженной лесной опушке, на извечной границе света и тени.
И сейчас Глеб боялся, что когда его родители вернутся, они не заметят подмены…
Автор: Дмитрий Тихонов
Дух окаянный
1
Огромный черный жук влетел в окно и приземлился на белоснежный халатик молоденькой медсестры Анюты. Аккурат на грудь. Она сидела за столом, вся освещенная утренним солнцем, и перебирала очень старые истории болезней. Делала это Анюта по просьбе доктора Аркадия Львовича. По правде говоря, всю эту макулатуру нужно было уничтожить много лет назад, так как даже для архива она уже была не нужна в связи с истечением сроков давности. Но бумаги эти по указанию отца Аркадия Львовича, бывшего заведующего психиатрической клиникой, профессора Льва Всеволодовича Лунина, так и оставались в подвальных архивах, занимая там огромный отдельный шкаф. Старый профессор, читая лекции студентам, иногда брал с собой некоторые истории пациентов, которые, на его взгляд, представляли интереснейшие аспекты психиатрии и нуждались, по его мнению, в глубоком изучении. Студенты очень любили лекции Старика, как они любовно называли его между собой и валом, порой даже с других смежных факультетов, приходили его послушать. И вот теперь его сын Аркадий, тоже врач-психиатр, пошедший по стопам отца, иногда пользовался этим архивом. Он писал диссертацию на тему «Одержимость: ее клиника, лечение и прогнозы».
С вечера он попросил Анечку завтра поутру заняться старыми медицинскими картами, связанными с этой темой, и отобрать все, что есть – он заберет их с собой.
скрытый текст2
Черный жук ползал по белому халату девушки, как по своим угодьям. Он то семенил по краю воротника, повторяя его изгибы, то вновь опускался до самой груди, по-хозяйски забирался почти до подмышек, словно что-то ища на чистом полотне.
«Неужели она не видит его?» - негодовал Аркадий Львович, но что-то сковывало его, и он не мог ни произнести что-либо, ни сдвинуться с места Внезапно жук юркнул в вырез халата, и Аркадий Львович увидел, как он ловко скользнул в ложбинку Аниной груди, неожиданно открывшейся во всей красе. Медсестра бросила бумаги, положила руки на стол и так низко опустила голову, что доктор видел только волны ее каштановых волос. Он не понимал, что происходит. Допустим, Анюта рассеяна с утра, что на нее не похоже, и упорно не хочет видеть черное на белом. Но ощущение щекотания жука на коже? А женская неприязнь к насекомым, и разным там козявкам и мышам?
Доктор сорвался со своего места, кинулся к девушке и неожиданно для самого себя разорвал на ней халатик так, что пуговицы разлетелись по кабинету в разные стороны, словно горошины, запрыгали и застучали по полу. Засунув руку ей за пазуху, достал оттуда мерзкого жука. Несколько секунд смотрел на него, потом, сжав кулак, с треском раздавил насекомое. Из ладони потекла на пол струйка какой-то вонючей, липкой жидкости. Доктора стало тошнить. Ему было гадко, грязная ладонь пылала, и он в каком-то безумстве стал с остервенением вытирать ее о халат медсестры. Та сидела в полной неподвижности. Да что с ней такое?!
Другой рукою он приподнял ее подбородок и вдруг резко отпрянул. Перед ним было не Анютино лицо – это было нечто… жуткое. Низким утробным басом оно прорычало:
- Как ты посмел?!
Спустя секунду из разверзнувшегося тела девушки выглянула некая страшная сущность.
Он закричал и потерял сознание.
Точнее, проснулся.
3
А орал он, видимо, здорово.
- Аркадий, Аркадий, в чем дело? Почему ты кричал?! – в дверь его комнаты стучала перепуганная мать. Обливаясь потом, он взглянул на часы. Было четыре утра.
- Мама, все в порядке. Это я во сне кричал. Иди, ложись.
- Аркаша, с тобой все в порядке?? – продублировал отец сквозь дверь хриплым голосом.
- Да, просто чушь всякая снится. Извините. Все нормально, не волнуйтесь.
Аркадий Львович сел в кресло, в котором заснул до этого.
«Какая жуть, Господи. Все ощущения, словно наяву», - думал он.
«Однако, нужно ложиться пораньше, иначе самому палату присматривать придется, чушь, какая чушь, Господи». Он быстро навел на столе порядок, сложил в стопку истории болезней, и только сейчас вдруг почувствовал, что от них исходит какой-то запах. Это был дух старой бумаги, разумеется, немного сырости – ведь они столько лет пролежали в подвале. Но то-то еще беспокоило доктора. Оно-то, наверное, и вызвало приступ тошноты во сне. Или не во сне? Может, от бумаг действительно исходит какое-то испарение? Может, от сырости там поселились споры плесени, которые и вызывают что-то вроде легкого отравления, отчего и тошнит? Но микробиология не была его уделом. Аркадий потушил свет и лег в постель.
Вся абсурдность сна не давала ему покоя. Если Анюта отсортирует мне еще с десяток медицинских карт, то от их перелопачивания точно можно свихнуться. Вникать в логику душевнобольного человека, мысленно проходит по лабиринтам его сумрачного рассудка, искать первопричину его болезни и либо находить ее, либо отметать сразу, понимая, что источник неизвестен – ту самого впору лечить. Не мудрено, что снятся кошмары.
4
В восемь он уже был на работе. В десять у него был обход, прерванный звонком телефона. Звонила сестра пациента и просила о встрече. Аркадий Львович назначил ей на двенадцать.
В назначенное время на пороге кабинета появилась визитерша. Женщина была, что называется, деловая и практичная, она не стала ходить вокруг да около, а сразу заявила, что ее брату не помогает лекарственная терапия, которая не устраняет заболевание, а делает пациента еще более тупым идиотом, и гасит последние следы разума. Для нее, видимо, не было авторитетов не только среди представителей медицинских профессий, но и вообще. Она лишь просила отпустить брата (в сопровождении санитаров, конечно) для поездки к одной «бабке», как она выразилась. Живет та, якобы, недалеко. На вопрос, лечит ли та психически больных, она резко ответила:
- Да уж не то, что ваши лекарства, бывает, и по два года тихий ходит.
- Это что за метод такой? Молитва, что ли, зелье? У бабки и лицензия есть?
- А вы не иронизируйте, если сами ничего… Извините, медицина ваша не может. Не знаю, что уж там она с ним делает, только Петя мой может полтора-два года к вам не попадать. И это за один сеанс! А у вас уже сколько лечится – пятый месяц пошел! Нет, доктор, отпускайте его на один день, сами после не узнаете. И вот еще что, «бабка» условие ставит: чтобы неделю его лекарствами не пичкали, пуст выйдет из него химия вся, чтоб был такой, какой есть.
- Что-то не слыхал про такую знахарку, интересно, конечно. Что-то вроде гипноза? А как зовут бабулю?
- Олимпиада Ильинична.
- Ну да, имидж тоже нужен. – съехидничал обиженный за медицину Аркадий Львович.
- Да вы напрасно мне не верите. Хотите начистоту? Да после вашей «убойной» терапии половина клиентов к «бабке» Олимпиаде лечиться ходит! Уж извините, не хотела обидеть… Так вы отпустите брата моего примерно так, через недельку? Только таблеточки поэкономьте, горстями ему их не суйте, и уколы ваши не колите. Думаю, доктор, договорились. Вы на меня, Аркадий Львович, не обижайтесь. Я всю жизнь в торговле работаю, баба я грубая, но не злая, а что думаю о медицине, то и говорю. Вот человек вы хороший, и батюшка ваш, знаю его, Петин первый доктор, тоже хороший, грамотный больно. Привет ему передайте. Так я вам позвоню. Наперед к Олимпиаде съезжу, о лечении договорюсь. Она, знаете, перед тем, как таких больных лечить несколько дней готовится. Вот так. А врачи что – пришли, связали, укол ширнули, и лежи, болванка!
Аркадий Львович развел руками, встал из-за стола и проводил собеседницу в коридор. Спорить с ней было бы неэтично и вообще глупо.
5
После обеда Анюта положила на его рабочий стол с полтора десятка историй болезней, выуженных все из того же подвала.
- Вот, Аркадий Львович, пожалуйста, вы вчера просили. И как у вас нервы, извините, выдерживают всю эту бредятину читать? Я бы не смогла. Хотя это же наука, иначе и нельзя. Никогда не думала, что буду делать уколы психам.
- Ну, Анечка, псих – это вещь относительная. Иной раз и здравомыслящие такие номера откалывают… просто психиатрия – область весьма туманная, несмотря на тома написанной литературы. Это я вам по секрету говорю, никому не рассказывайте. – доктор рассмеялся. Сестричка уловила его шутку и тоже заулыбалась.
Глядя на нее, он вдруг вспомнил ночной кошмар, но Анечка была такая симпатичная и опрятная, что все это наваждение в секунду сгинуло.
- Ну ладно, работайте. Спасибо за архив. И еще: с сегодняшнего дня больному Репину лекарства даем только на ночь, дневные дозы отменяю.
- Но он же буйный! – удивилась сестра.
- Думаю, сработает накопительный эффект, пусть организм отдохнет. Просто поддерживающая доза, а дальше – посмотрим. Ну, идите.
6
Он оставался на работе до шести вечера. А ночью ему позвонили из клиники, сообщив, что больной Репин вовремя раздачи лекарств напал на медсестру Аню и, сорвав с нее халат, сильно расцарапал шею и область груди. Да, инцидент.
А ведь она сомневалась в его ремиссии. Виноват, виноват я перед ней. Идиот. И родственнице этой почти пообещал, что отпущу его. Но нет, теперь ни за что, идиот!
Несмотря на ночное время, он приехал в клинику. Первым делом нашел исцарапанную и напуганную сестричку, которая в окружении санитара и молодой практикантки, напоенная успокоительным, полулежала на кушетке в ординаторской. Она очень ему обрадовалась. Двое присутствующих вышли.
- Анюта, я страшно виноват перед вами. Этому Репину я велел вкатить хорошую дозу того самого нового препарата, помните? – название которого вы прочитали только с третьего раза?
Она попыталась улыбнуться, но у нее не получилось, слезы хлынули ручьем, ее затрясло, и она кинулась Аркадию Львовичу на грудь. Он сильно сконфузился, но будучи виноватым перед ней, не посмел убрать ее руки, а лишь покосился на закрытую дверь. К чему двусмысленные разговоры в клинике?
- Ну что, что вы, Анюта, все прошло, успокойтесь.
Она немного отстранилась от него, и тут доктор заметил, что от шеи до груди по ее коже шли большие царапины – что-то вроде рисунка. Вновь вспомнился вчерашний сон. Как-то смутно стало на душе. – словно кошки заскребли.
- Аня, вы знаете, у моей матушки есть чудодейственная мазь. Она сама ее делает, из каких-то трав, я особо не вникал. Она довольно быстро заживляет раны. Я вам ее обещаю раздобыть, хорошо? Только больше не плачьте. А теперь давайте я отвезу вас домой, и дам вам отдых на пару дней. Ну, пойдемте.
Всю дорогу в машине она молчала. И уже у самого ее дома почти шепотом произнесла:
- А вы знаете, Аркадий Львович, а ведь он не псих, этот Репин…
- Не псих? А кто же?
- Он, перед тем, как напасть на меня, кое-что сказал. Только не пойму, откуда он это знает.
- А именно?
- «Не ходи больше в архив, не копай мне яму, а то и тебе, и ему не поздоровится!». Ну скажите, ведь он не мог знать об этом, ведь правда? Тогда откуда же…
Аркадий Львович остановил машину, сердце у него забилось сильнее.
- Представьте себе, что это просто совпадение, набор слов, не более. И успокойтесь.
Он проводил ее до самой квартиры и пожелал спокойно ночи. И после того, как захлопнулась дверь, медленно, в раздумье, вышел из подъезда, и потом еще долго сидел в машине. Он практически не спал две ночи, но это ерунда. В мысли его смутно закрадывалось что-то нехорошее, предчувствие чего-то неотвратимого, неизбежного. Все смешалось в одном котле: этот дурной сон, и инцидент с Аней, слова Петра Репина, и…
Интуиция выдала ему слова, тисненные черным на чистом белом листе: «Виноваты эти архивные бумаги». Которые он разворошил, как средневековую заразу. Перед глазами встало название его диссертации: «Одержимость». Все это, конечно, смешно и не смешно. Мне тридцать пять лет, я почти доктор наук, двадцать первый век, черт побери…
Он дал по газам и поехал домой.
7
Старый профессор, его отец, не спал – в его кабинете горел свет. И как только Аркадий Львович стукнул дверью, тот вышел ему навстречу.
- Что происходит, сынок?- взволнованно спросил он. – Проблемы на работе? Может, нужно помочь, проконсультировать - ты обращайся, я с превеликим удовольствием.
- Да нет, папа, все хорошо, я сам. Ложись спать, доброй ночи.
Весь остаток ночи он не спал. С детства он было материалистом, с роду не верил ни в какую бесовщину. Он лежал в почти темной комнате; было лето, деревья за окном почти закрывали полную луну. Изредка ветер, качая ветки, приоткрывал ее, как большой зоркий глаз. И тогда она словно обшаривала комнату, в поисках чего-то тайного. Все это стало раздражать доктора, он не мог заснуть. Вот очередной порыв ветра приоткрыл луну. Она осветила стол со стопкой злополучных бумаг, и доктору показалось, что уголки листов задвигались, хотя форточка была закрыта, и сквозняков в доме не было. Заныло на душе. Не то, чтобы страшно, но вроде как тебя выбили из колеи, и ты играешь по чужим правилам. Он лежал, глядя на кипу бумаг, бумаг, где описана чужая жизнь, дремучая, как ночная чаща, где реальность отсутствует напрочь, где свои ночь и день, звуки и запахи, видения и...
Уже погружаясь в дрему, он увидел, что на него смотрит лицо Репина. Словно фотография, приставленная к стопке бумаг на столе. Она оживает и говорит, злорадно так, ядовито-угрожающе:
- Зачем же ты жука раздавил, доктор? Вот тебе за это, получай!
И на столе вдруг загорелась вся бумага, и говорящая фотография вместе с нею. От огня она съеживалась и искажалась, до ужаса уродуя изображение. Рожа смеялась из огня, гримасничала, угрожала всяческими кознями. В ужасе доктор не мог пошевельнуться, наконец, пересилив себя, он подскочил к столу, задрал край скатерти, чтобы погасить пламя, и тут понял, что никакого огня нет. И фотографии никакой нет. И все это ему только кажется.
Тупо глядя на стол, он приходил в себя. Тут что-то с силой ударило по оконному стеклу. Вздрогнув, он обернулся. Это усилившийся ветер трепал верхушку бедного дерева и стучал ветками в окно несчастного доктора. Погодя явно портилась – луны уже не было видно, толстые тучи закрыли ее. Что это было? Что? Доктор и сам начинал сходить с ума.
8
Прошла неделя. Из новостей было то, что Анечка подала заявление на расчет. Аркадий Львович, видя, как сильно потрясло ее то жуткое происшествие, без лишних слов подписал его. Теперь ей нужно было отработать один месяц, пока на ее место не подберут другую кандидатуру. Она, словно привидение, тихо сновала по палатам, молча делала уколы и раздавала лекарства. Обычная, рутинная работа. Но было видно, что в ней что-то надломилось, что-то произошло в психологическом плане. В свободные минуты она стояла у коридорного окна на втором этаже, возле ординаторской. На улице шел затяжной дождь. Она водила пальцем по стеклу, пытаясь поймать поток капель, а потом безысходно отстраняла руку от стекла и вздыхала. После того случая улыбающейся ее никто не видел. Но это и понятно. То, что произошло, мало кого не выбило бы из равновесия. Хотя персонал тут был не из слабонервных. Видно было, что девушку что-то гнетет. Царапины на ее коже затягивались. Аркадий Львович, как и обещал, принес ей «чудодейственную», как говорила его матушка, мазь. И она действительно была на удивление эффективна – быстро подсушивала кровавую корочку и устраняла красноту. Ранки слега почесывались и Анюта, как медик, понимала – идет процесс заживления. Для таких, довольно глубоких, царапин, неделя обычной обработки – время малое. А тут - заживление на глазах.
Аркадий Львович вошел в кабинет после вечернего обхода.
- Можно с вами поговорить? – вдруг спросила Анюта.
- Да, разумеется, входите.
- Я хотела поблагодарить вашу маму за мазь. Это что-то необычное! Передайте ей огромное спасибо.
- Да, я обязательно передам. – и доктор, как обычно, после обхода, начал делать записи в текущих историях болезней. Все это время ему было очень неловко, девушка получила большой стресс, а ведь она предупредила его – у Репина еще не прошли приступы. И вот теперь, по вине его самого, он теряет отличного работника.
Словно читая его мысли, она сказала:
- Да вы не переживайте так, Аркадий Львович. Здесь нет вашей вины. Вот если б Репин был действительно шизофреник, но ведь он…
- Что-что? Анюта, что вы имеете в виду?
- И вообще, раз уж я ухожу, - продолжала девушка, словно не слыша его, - раз уж ухожу… Просто, чтобы вы знали… - она вся сжалась и вросла в кресло. – Я устроилась сюда только из-за вас… Вот и все… Это, наверное, страшно глупо, то, что я вам говорю, просто, чтоб вы знали. Прощайте.
И она выбежала из кабинета, слегка прикрыв за собой дверь.
В комнате горел свет, но на улице весь день стеной лил дождь, и освещение это было какое-то убогое, что ли, неуютно было и давило прессом. А тут еще Анюта.
С него слетел весь налет важности его персоны, должности главврача. Он бессмысленно смотрел в полуоткрытую дверь. «Работала здесь из-за меня. Для чего? Она влюблена? Вот тебе раз!». И как-то расхотелось вдруг работать, накопилась полусонная усталость. Он отодвинул бумаги, глубже втянулся в спинку кресла. Сильно стучал дождь по окну. Словно торопил, гнал отсюда. Но вот с комнатой начали происходить метаморфозы: стеклянные дверцы стоящего у двери шкафа стали темнеть, словно кто-то медленно зашторивал их черной, непроницаемой таканью. Вот шкаф и вовсе пропал. Глухая темнота стала расползаться от него по всей комнате. Вот уже не видно и двери. Настала полная тишина. И не было никакого страха. Скованный по рукам и ногам доктор, уже онемевший и ко всему равнодушный, был передвинут вместе с креслом какой-то силою так, что оказался подпирающим дверь собственного кабинета. Вернее, это он обнаружил, когда сильный телефонный звонок вернул его в реальность. Вся пелена тут же пропала. Он обнаружил себя в кресле у запертой входной двери. Все так же горел свет в комнате. Страшно трещал телефон. Он бросился к нему, как утопающий к соломинке, позабыв убрать подпирающее дверь кресло. В это же время кто-то постучал к нему из коридора. Он немного пометался между этой баррикадой и телефоном, но все же решил сперва убрать кресло. Телефон умолк. Открыв дверь, он увидел на пороге Анюту.
- Аркадий Львович, вас сестра этого Репина спрашивает, – спокойно, как ни в чем не бывало, сказала она. Доктор был в замешательстве от только что произошедшего. И вот еще Аня – она и глазом не ведет! Спокойна и уравновешена. А как же ее почти признание? Он всматривался в ее лицо и не понимал.
- Ее пропустить?
- Да-да, конечно - помедлил Аркадий Львович. В голове был хаос, вновь происходило что-то нелепое. «Может, я схожу с ума? Да, бывали в истории случаи массового психоза. Но вот так, индивидуально, без причины? Или причина была?». Вновь заныло под ложечкой, пропропали, куда-то ушли всегдашнее равновесие, острота ощущений, трезвость мысли.
В кабинет вихрем залетела сестра Репина, как всегда, исключая приветственную часть.
- Доктор, так что насчет нашего уговора? У «бабки» я была, она «добро» дает, можно к ней на сеанс приезжать.
- Ну, вообще-то я вам добро не давал. Тем более, вам известно, что он все еще агрессивен. Извините, мне видней, как специалисту.
- Дурак ты, а не специалист. – и хамка повертела пальцем у виска и, как детсадовская, показала ему язык. – Медсестер только лапать умеешь, да за пазуху им лазить! – выпалила вдруг посетительница и, замолчав и уставившись в стену, застыла.
- Да что вы себе позволяете?! Как вы смеете? На каком основании?!... - Аркадий Львович хотел было и дальше продолжать свое негодование, но дурная баба встрепенулась и, как ни в чем, продолжила:
- Ну как же так, ну Аркадий Львович, ну мы же с вами прошлый раз почти договорились, помните? Я еще привет вашему батюшке передавала? Ну, доктор, миленький! Вы мне санитаров дайте, это часа два-три займет, а потом мы раз - и Петю в больничку к вам, обратно. Только, думаю, сразу же вы его на выписку и командируете. А?
И она ласковыми телячьими глазами посмотрела на Аркадия Львовича.
- Позвольте, Репина или как вас там? – он уже начинал выходить из себя. – Вы только что имели наглость оболгать и оскорбить меня совершенно безосновательно.
Покиньте кабинет и впредь до выписки вашего брата – а об этом вас уведомят – не смейте сюда приходить!
- Я - вас? Чем же это я вас оскорбила? Вот и диктофон я включила не зря, видать, и в тот, и в этот раз. Вы уж извините меня, но вы вот просто сами себя послушайте. Вы ведь мне не отказали неделю назад, нет. А раз промолчали, значит, согласны.
Он нажала кнопку диктофона, и оттуда полился их первый, недельной давности разговор. «Ах, какая же сволочь эта торгашка!» - доктору захотелось влепить ей такую затрещину…
- Да вы права не имеете делать записи! Я напишу на вас жалобу! – хотел сказать он, но произнес совсем другое. – Ну, а сегодняшняя запись, теперешний наш разговор? Тоже записан?
- А то как же! – обрадовалась ничего не знавшая об ощущениях доктора баба. – Вот вам, пожалуйста, – и она включила последнюю запись.
Чем дальше прослушивал Аркадий Львович эту запись, тем пасмурнее становилось его лицо. Под конец он сильно побледнел, на лице его выступил пот. Ни единого слова о профнепригодности, о веселых нравах и лапаньи медсестер здесь вовсе не было. Но как же так, он ведь сам, собственными ушами слышал! Еще эта дура и язык ему показала? Аркадию Львовичу было не по себе, он подошел к окну. Дождя уже не было. Открыл форточку, просунул руку сквозь решетку и ощутил влагу. Приятный запах дождя ворвался в кабинет и стал словно глотком свободы. «На улицу, нужно на улицу, в реальную жизнь». Он совсем забыл о посетительнице.
- Доктор, так как же Петя?
- А? Ну, во-первых, немедленно удалите эти записи, а о вашем брате я подумаю. Позвоните мне в понедельник после обеда.
- Вот спасибо, вот спасибо! - и она исчезла за закрытой дверью, не прощаясь – как всегда, в своем амплуа.
Так, теперь надо сменить обстановку и все спокойно обдумать. Спокойно.
9
Он нажал кнопку выключателя. Аккуратно закрыл дверь, провернув два раза ключ, развернулся, чтобы уйти. И тут до его слуха донесся звук передвигаемого в закрытом кабинете кресла…
Кто-то или что-то явно издевается над ним и хочет довести до сумасшествия. И виною всему его диссертация, вернее, ее тема. Она явно не нравится какой-то силе, и сила эта хочет сломать его, раздвоить, вывернуть наизнанку. Пусть он тогда попробует докопаться до истины!
- Одержимость! Ты там? – он тихо, истерично рассмеялся и слегка стукнул кулаком в дверь своего кабинета.
- Вы здесь? - услышал он голос, прозвучавший не то как издевка, не то как вопрос, не то как ответ. Лишь спустя несколько секунд он сообразил, что это был голос санитарки Зины.
- Хотела у вас полы помыть.
- Да я, собственно, уже ухожу. Давайте в понедельник?
- Как скажете, Аркадий Львович, как скажете – весело сказала Зина.
10
- Вторник – мужской день. Мужиков, значит, она в мужские дни правит. Ну еще там понедельник, четверг. Да в понедельник я не захотела, что-то мне говорит - плохой день. Сошлись на вторнике. Ну а если женщин, стало быть, в женские дни: среда, пятница, суббота – не закрывала рот Репина.
Машина специализированной «скорой помощи» выезжала на окраину города по направлению к селу Луговое. В машине ехало, не считая водителя, пять человек: словоохотливая Репина, душевнобольной брат ее Петр, два сопровождающих его санитара-громилы и Аркадий Львович Лунин, врач-психиатр, заведующий психиатрической клиникой. Нарушив все правила содержания больных, он под свой страх и риск пустился в эту авантюру. Он уже не принадлежал сам себе: его безумная диссертация – вот его путеводитель и гид.
Что-то гнало и толкало, какое-то сомнение постоянно глодало доктора. Ведь подсознательно он понимал, что Репина в чем-то права. Да что там говорить, если начистоту – права она в главном. Медицина бессильна перед этим душевным недугом. Одержимость, экзорцизм – все это или в фильмах ужасов, или в подобной же литературе. И вот теперь ему представилась возможность самому быть наблюдателем подобного действа. Он надеялся поприсутствовать на сеансе изгнания дьявола. То, что происходило в последнее время, до неузнаваемости изменило как его мироощущение, так и физическое состояние. Он ходил рассеянный, дерганный, осунувшийся и постаревший. Неявная дремучая сила потешалась над ним и хотела доказать, что он не имеет права судить о том, чего не понимает. И пыталась наказать его за самоуверенную заносчивость. Он и сам это чувствовал и шел навстречу своей судьбе. А сила эта набирала обороты и словно воронка торнадо, все сильней и сильней затягивала его в дебри своего кошмара.
Репина все не переставала балаболить:
- Так вот, Олимпиада-то эта всю жизнь проработала медсестрой, в военном госпитале. На пенсию, значит, вышла рано – в сорок пять лет. Ну, баба еще молодая, куда податься? Тут ее родственники зовут приехать срочно в Белоруссию. Дед там у нее помирать собрался, ее хочет видеть. Любимая внучка. Деду тогда за девяносто было. Он из семьи польских ксендзов, ну поп по-ихнему. Ну, она и поехала.
А вот вернулась оттуда совсем другим человеком. Дед-то ее не простой был, а потомственный колдун. Как же слово такое мудреное, ну оно еще на «артиста» похоже. В голове крутится, а вспомнить не могу.
- Экзорцист.- вставил слово доктор.
- Во, точно! Самый он «зарцист» и есть! А колдуны эти, народ говорит, помирают больно долго, не отпускают их силы нечистые. До тех пор, пока знания свои они не передадут кому-нибудь старшему по рождению. Ну, к примеру, старшей дочери, сыну или старшей внучке. Вот Олимпиада ему и понадобилась. Видать, дед ей и передал дело свое тайное, слово какое. А еще говорят, есть у нее книга молитвенная, со старинными заговорами, только она ее никому не показывает. А то все сразу в колдуны подадутся. Вот один мужик задумал выкрасть книгу-то эту, ну и залез к ней в дом. Нашел место, где она хранилась. Книга та староветхая, в черном кожаном переплете, листы от времени темные и латынью, что ли, прописаны. Ничего он там не понял, конечно. А книга та завернута была в старую шаль, черную с красными цветами. И как только мужик-то, вор, взял да и стал разворачивать, чтоб убедиться, что книга в ней, так и обжег себе руки. Затрясло всего, ладони горят, мочи нет. Закричал он и книгу выронил. Видать, заклятье не ней было, нельзя ей в чужие руки попадать. Ну, на крик все домашние и повставали. Мужик как слепой, по комнате руками шарит-шарит: вдоль стен ходит, а ни двери, ни окна не видит. Значит, комната та от воров заговорена была. Так его Олимпиада и застала. Вон прогнала и зарок наложила: чтоб тряслись руки его до конца жизни. Это, значит, за воровство и коварство его.
- Ну вы прямо все в подробностях знаете, - заметил Аркадий Львович.
- Не то, чтобы в подробностях, а что люди говорят, то вам и пересказываю.
- А возраст «бабули»?
- Да лет ей пятьдесят пять, должно быть.
Доктор хмыкнул: «Бабуля».
- А мастерство возраста не имеет, – ехидно заметила Репина
Доктор промолчал.
Он чувствовал, что все больше и больше погружается в нелепейшую авантюру, но не в силах был этому противостоять.
Минут пять ехали молча. Трясло, дорога была плохая. Санитары и Репина смотрели в пол машины с окаменевшими лицами. Аркадий Львович взглянул на Петра. На мгновенье глаза больного сузились, в глубине их сверкнули недобрые молнии злорадства.
-, Львович, ох и любят! Анка вон, дуреха молодая, а хоть и мою сеструху-корову возьми! Ох, баааабы! - и он, вытянув неимоверной длины язык, щелкнул им себя по щеке. Через секунду он вновь тихо и смирно сидел в окружении своих сильных охранников.
Доктора всего передернуло и бросило в пот. В этот же самый миг машина подпрыгнула на большой кочке. Все сидящие в ней разом подскочили.
- Черт, ну и дорога! – первой вышла и оцепенения Репина. - Аркадий Львович, уж простите, что в такую глушь вас завезла. Вы, наверно, не привыкли по таким дорогам ездить?
Но тот сидел прикипевший к месту. Неужели снова, снова только он один видит и слышит чертовщину? Ведь никто не подал и вида. Не могут же все договориться и так цинично и нагло его разыгрывать? Целый мир против меня? Конечно, нет. Абсурд. Тогда выходит, я схожу с ума?
- Приехали, - сказал водитель. – Ну и дорога!
11
Репина велела остановиться на краю села. Там была баня Олимпиады Ильиничны, где она и проводила многие обряды.
В поселке и уважали «бабку», и в то же время за глаза недолюбливали. Кто думал, что у нее капиталов миллионы, просто завидовали. А кто послабонервней, посуеверней, у тех свои доводы: мол, ездят тут всякие, заразу свою возят. Но много было, конечно и благодарных односельчан: кому грыжу заговорила, кому сглаз сняла. Репина пошла «на разведку», как она выразилась, и пропала минут на тридцать. С собой она взяла небольшую сумку, но, нарушив запрет «бабки», все же проболталась:
- Я тут везу разные нужные для обряда вещи: белый мел, новое белое полотенце, две рубахи – черную и белую, банку с крышкой. Вот ведь нельзя рассказывать, может не сработать, а не могу – язык поганый.
Доктор молчал и смотрел на Репина. Тот, как говорится, был «никакой».
«Не мог он мне говорить гадости… Хоть самому к бабке на поклон иди»
Вернувшаяся Репина скомандовала:
- Все, Олимпиада ждет. Я и санитары ведем до бани, до двери, там сама с ним сладит. Чай, не впервой, порой таких фруктов к ней везут – не приведи господь! Вы, доктор, будьте с водителем в машине, вокруг не бродите, а мы попозже подойдем. Как она объясняет, у каждого человека свой ангел-хранитель – у кого сильней, у кого слабей, чтоб чужие чего не оттянули. Так вот некоторые перетягивают хорошее или дурное от других. Ну, та же баня, к примеру. Вот вымылся в ней больной, а опосля вы вошли – и подцепили чего. Не в смысле гриппа или туберкулеза там, порчу какую, или еще чего. То есть в плане этом… астральном. О, выговорила наконец, слово такое умное! Ну все, мы пошли, с богом!
И Петра Репина с сидящей в нем нечистой силою повели на расправу к «бабке» в баню.
Аркадий Львович читал про этот ритуал. Одержимого ставят в круг, очерченный мелом, одевают в черную рубаху, читают заговоры. Затем сжигают рубаху в печи, а пепел собирают в посуду, закрывают, читают второй заговор. Обливают одержимого святой водою, вытирают новым белым полотенцем и уводят домой. Идут, не оглядываясь, и до следующего утра с ним не разговаривают. Иначе обряд теряет силу. И еще – в этот день не должно быть дождя, он может смыть все заговоренное.
Петра отвели и оставили на попечение «бабки».
Доктор был огорчен, он хотел сам присутствовать при этой «отчитке», но у знахарей свои правила, и «бабка» дала об этом знать через Репину, причем в довольно грубой форме. В своей диссертации ему хотелось бы отвести несколько строк и народной медицине, в частности, теме экзорцизма, но увы.
Четверо мужчин: доктор, два санитара, водитель и одна женщина – Репина, образовав круг, сидели на полянке метрах в пятидесяти от бани и курили. Все молчали. Клуб Курящих Молчунов – мог подумать проходящий мимо.
Прошел час, полтора. Внезапно со стороны бани донесся протяжный, исступленный крик. Все разом вскочили. Санитары побросали сигареты и поспешили было выполнять свою миссию. Репина их резко остановила:
- Не дергайтесь, это нормально, это бес из него выходит я уж какой, господи, раз это слышу.
Те посмотрели на шефа, он тоже дал отбой.
- Бес окаянный – его господь проклял, так он ходит, всем в глаза заглядывает – вселиться хочет, убежище ищет, кто его пригреет. Вот и ищет, у кого ангел-хранитель-то слабый. А потом наглеет и выедает человека живого изнутри, вроде как душу выгоняет, вот человек и сходит с ума или как там это по-научному, не знаю, короче говоря – раздвоение личности.
Аркадия Львовича снова дернуло.
- Да Петя ведь нормальный всегда был. И вот, в поле, а он трактористом работал, фортель выкинул. Мужики говорили: выскочил из идущего трактора и ну бежать к березе на опушке. Те аж рты раззявили. Добежал, полез вверх по дереву. Да так быстро – каскадеры в кино и то так не смогут. Залез наверх – и качается, смеется, кричит мужикам: «Поймал, поймал кошку! Держите ее, щас бросать буду!». А сам – бац – с березы вниз! Ну, сломался, поранился тогда хорошо. Кости-то подлечили, а умишком тронулся. И что с ним сталось?
Еще раз раздался жуткий утробный крик. Всем вновь стало не по себе.
- Вы уверены, что Олимпиаде не нужна помощь? – заволновался доктор.
Таинственно, словно Джоконда, улыбаясь, Репина твердо сказала:
- Нет.
Через полчаса дверь бани открылась. Из нее в чистой новой рубахе вышел Репин. За ним вслед появилась «бабка». Они направились к машине. Лицо Репина выражало такое умиротворение, словно он сто лет держал Землю на плечах, подобно атланту, и вдруг его взяли и внезапно освободили от этой повинности. Доведя Петра до машины, Олимпиада что-то произнесла скороговоркой и провела ладонью по его губам. Очевидно, это был запрет говорить до утра, как и рассказывала Репина.
«Бабка» вовсе не была бабкой. Редкой красоты женщина лет сорока пяти на вид, среднего роста брюнетка с очень выразительным, аристократическим лицом. Чувствовалась ней такая внутренняя сила, что хотелось припасть к ее ногам, словно к статуе древней богини.
Все стояли в оцепенении, разинув рты. Петр сел в машину, санитары встрепенулись и быстро заскочили вслед за ним.
- Думаю, - произнесла вдруг Олимпиада, - конвой ему надолго не понадобится.
Она внимательно посмотрела на доктора, на секунду закрыла и вновь открыла глаза. В них промелькнула тревога.
- Чем же вы так разгневали его? Не один стоит, тьму привел. С вами происходит что-нибудь странное, доктор?
- Боюсь, что да. – ответил Аркадий Львович. – И даже знаю причину.
- Но не можете себе помочь?
- Боюсь, что да. – так же односложно вновь ответил он.
- И я тебе тоже нравлюсь? – теряя связь с реальностью, услышал он голос знахарки.
12
Очнулся он от того, что кто-то брызгал ему воду на лицо. Репина улыбалась:
- Ну вот, очухался! Аркадий Львович, что это с вами?
Пришла Олимпиада, прекрасная, как царица Савская.
- Оставьте нас. – велела она Репиной.
- Вас Аркадий Львович величают? Послушайте меня. Репиных с машиной я отпустила. Не переживайте, пациента вашего доставят в клинику, все там хорошо будет. А вот у вас, похоже, большие проблемы. Скажите, перед тем, как вы потеряли сознание, вам что-то послышалось, или вы увидели что-то?
- Да. Но, право, мне неловко вам это рассказывать.
- Ну, как хотите. Это не принципиально важно. Но в любом случае – это был абсурд?
- Точно так. Но если хотите начистоту, то я услышал из ваших уст вопрос – нравитесь ли вы мне? – доктор смущенно опустил голову.
- Понятно, - сказала Олимпиада.
Потом, внимательно на него посмотрев, продолжила:
- Если бы каждый врач-психиатр, имеющий каждый день контакты с безумцами, сам сходил с ума, уже бы и клиники для душевнобольных все давно закрыли. Не так ли? Я же хочу вас спросить напрямую: вы чем-то таким необычным занимались в последнее время? Ну, к примеру, были ли у вас какой-то особый больной? Или, может, вы читали какую-то литературу подобного рода?
- Да, я вас понял. И читал, и не только, я ее глубоко изучал. Дело в том, что тема моей диссертации…
- Одержимость, – продолжила она.
- Верно. Это ваш профиль? – по привычке захотел съерничать доктор.
Она сверкнула на него огромными черными глазами:
- А вы знаете, что рядом с вами, вот даже сейчас – есть некая… сущность, которую вы, сами того не зная и не желая, разбудили и выпустили на волю? Через вас она входит в наш мир – вы являетесь проводником для этой твари. Поэтому и происходит что-то вроде раздвоения личности. Вы слышите и видите то, чего нет в реальности. Но и это еще полбеды. Чем больше оно в вас паразитирует, тем сильнее побочный эффект. Дальше – это то, что вы наблюдаете у себя в клинике: буйное помешательство, шизофрения, такие вот Репины. Я уже достаточно вас запугала, скажу еще немного. Да вы и сами все понимаете. Медицина бессильна перед этим.
Он прервал ее:
- А ваши обряды?
- Обряд, если он правильно проведен, позволяет на некоторое время заключить… скажем, перемирие, оттянуть время обитания сущности в нашем мире. Но вам еще можно помочь, этот только самое начало.
Древние молитвы были изобретены очень давно, и значение многих их слов для людей потеряно. Однако злые духи помнят их хорошо, и боятся. Поэтому, когда их произносят вслух, вибрация этих звуков вызывает панику духа окаянного, и он в страхе и трепете бежит прочь с насиженного места. Молитвы эти были даны людям как охранная грамота...
Чем дольше слушал ее доктор, тем в больший трепет приходил его рассудок. Все, что он изучал, читал, писал, казалось пустышкой перед простыми знаниями этой женщины. А она продолжала:
- Я помогу вам. Проведу обряд. Но не сегодня, баня должна отдохнуть, иначе рискуем подцепить беса, изгнанного из Репина. Хотя я и «упаковала» его, и отчитала по всем правилам, но чем черт не шутит. – Она жестко улыбнулась. – Сегодня вы ночуете здесь, в моей гостиной. Не бойтесь ничего – в комнате иконы, постель спрыснута святой водой, окно и дверь с оберегами… Мой муж отвезет вас в город завтра. А вот ровно через неделю я жду вас. И вот еще: вы крещеный?
- Нет.
- Это плохо. Покреститесь, обязательно.
- Скажите, а что, эта… сущность, она постоянно при мне? Или…
- Как бы вам сказать… Ну, как ваш сосед, к примеру – измерения вроде разные, но в постоянном соприкосновении, через стенку. Вы его, может, и не знаете, но слышите, он стучит, говорит, а иногда выходит на лестничную площадку или во двор, или вы видите его в окно.
- Понимаю… Значит, имя ему – Сосед? – и сам себе тихо ответил: - Присоседился.
- Это страшный сосед. Но я помогу вам. - Она добавила – Кухня, ванная комната, санузел - все в доме. Прошу – не выходите до рассвета на улицу.
- Спасибо, я все понял.
Он вышла. На часах было 23:00.
13
Он проснулся от стука в окно. Затем услышал голос:
- Аркадий Львович, это я, Репин, сбежал из клиники! За рубахой я пришел, за черною, эта стерва Ильинична ее в печке, в бане спалила! Выходи, вместе поищем, может и не сгорела она. А? Выходи!!! А чо ты у нее спать остался, влюбился, что ли? Вон и рожу свою тебе над кроватью повесила.
Доктор глянул в ту сторону, где висела большая икона. И в потемках ему ясно привиделось в том месте лицо знахарки. Она лукаво ему подмигивала.
- Ну Львович, ну давай скорей! Лезь в окно! Айда в баню. Помоемся заодно, рубахами поменяемся, побратаемся. А то столько лет вместе, а я тебе все «вы» да «вы». А заодно на круг посмотришь, что эта тварь вокруг меня в бане на полу чертила. Вот гадина. Житья не дает!.. Ну пошли уже!
И доктор, открыв окно, нырнул на улицу. Была середина ночи.
- Репин, где ты? - стал звать новоиспеченного брата доктор. Но никто не отзывался.
Тогда он направился прямиком к бане, на край села. Шел порывисто-быстро, вроде как жил бы здесь всю жизнь и знал все дома и проулки. Минуту спустя он уже не шел, а бежал к бане. Дверь в нее была раскрыта, словно его там уже ждали. И как только он вошел, дверь со страшным скрипом захлопнулась.
В печке сильно пылал огонь, дрова трещали. Сквозь их звук он услышал женский хохот. Глянул – а на полке, где обычно парятся, сидят три голые бабы. Это была юная медсестра Анюта, тяжеловесная Репина и красавица Олимпиада. Анюта стыдливо прикрывала руками грудь, наглая Репина курила невесть откуда взявшуюся в селе дорогую сигару, цинично выдыхая дым доктору в лицо. Олимпиада, погрозив ему пальцем, нараспев произнесла:
- Я те-бе го-во-ри-ла: не вы-хо-ди на у-ли-цу! А ты? – и дико захохотала. И все они трое разом заболтали голыми ногами, свешенными с полки.
В ужасе он увидел, что вместо стоп у них – настоящие копыта. Стеснительная Анна вдруг отняла руку от груди и кинула в доктора зажатого до того в ладони жука – большого, черного, того самого, который помнился ему еще по первому видению. Упав на пол, жук громко заверещал и рассыпался в мелкое крошево, немедленно начавшее испаряться. Баня вмиг наполнилась густым паром. Олимпиада скомандовала:
- Ну, коль пришел, марш в круг!
Безропотно повинуясь, он вошел в круг, очерченный мелом. В центре его лежала банка, заполненная пеплом от рубахи. Она была надтреснута, а значит… В голове доктора забилась единственная мысль: «Значит, тот самый дух окаянный, заключенный в сосуд, вышел на свободу»…
Кто-то из баб оттолкнул банку копытом и она, разбившись подобно жуку, разлетелась на сотни осколков. Доктор вновь услышал жуткий женский хохот и провалился в темноту.
Эпилог
- Аркадий Львович, просыпайтесь! Муж отвезет вас в город. – рядом стояла Олимпиада Ильинична. – Как вы себя чувствуете? Вы спали? На улицу не выходили? Может, останетесь на неделю? Организм на природе скинет лишний, энергетический шлак.
Она внимательно посмотрела на него:
- У вас очень, очень мутная аура. Вы точно не выходили ночью на улицу?
Аркадий Львович молча, словно лунатик, вышел во двор. Олимпиада, взглянув на частички земли у кровати и у окна, все сразу поняла.
- Господи… - произнесла она и перекрестила спину уходящего. Тот приостановился, словно хотел обернуться, и чихнул.
Она еще раз его перекрестила. И опять он чихнул. Для нее все стало совершенно ясным. Сосед окончательно поселился в чужом доме.
Огромный черный жук влетел в окно и приземлился на белоснежный халатик молоденькой медсестры Анюты. Аккурат на грудь. Она сидела за столом, вся освещенная утренним солнцем, и перебирала очень старые истории болезней. Делала это Анюта по просьбе доктора Аркадия Львовича. По правде говоря, всю эту макулатуру нужно было уничтожить много лет назад, так как даже для архива она уже была не нужна в связи с истечением сроков давности. Но бумаги эти по указанию отца Аркадия Львовича, бывшего заведующего психиатрической клиникой, профессора Льва Всеволодовича Лунина, так и оставались в подвальных архивах, занимая там огромный отдельный шкаф. Старый профессор, читая лекции студентам, иногда брал с собой некоторые истории пациентов, которые, на его взгляд, представляли интереснейшие аспекты психиатрии и нуждались, по его мнению, в глубоком изучении. Студенты очень любили лекции Старика, как они любовно называли его между собой и валом, порой даже с других смежных факультетов, приходили его послушать. И вот теперь его сын Аркадий, тоже врач-психиатр, пошедший по стопам отца, иногда пользовался этим архивом. Он писал диссертацию на тему «Одержимость: ее клиника, лечение и прогнозы».
С вечера он попросил Анечку завтра поутру заняться старыми медицинскими картами, связанными с этой темой, и отобрать все, что есть – он заберет их с собой.
скрытый текст2
Черный жук ползал по белому халату девушки, как по своим угодьям. Он то семенил по краю воротника, повторяя его изгибы, то вновь опускался до самой груди, по-хозяйски забирался почти до подмышек, словно что-то ища на чистом полотне.
«Неужели она не видит его?» - негодовал Аркадий Львович, но что-то сковывало его, и он не мог ни произнести что-либо, ни сдвинуться с места Внезапно жук юркнул в вырез халата, и Аркадий Львович увидел, как он ловко скользнул в ложбинку Аниной груди, неожиданно открывшейся во всей красе. Медсестра бросила бумаги, положила руки на стол и так низко опустила голову, что доктор видел только волны ее каштановых волос. Он не понимал, что происходит. Допустим, Анюта рассеяна с утра, что на нее не похоже, и упорно не хочет видеть черное на белом. Но ощущение щекотания жука на коже? А женская неприязнь к насекомым, и разным там козявкам и мышам?
Доктор сорвался со своего места, кинулся к девушке и неожиданно для самого себя разорвал на ней халатик так, что пуговицы разлетелись по кабинету в разные стороны, словно горошины, запрыгали и застучали по полу. Засунув руку ей за пазуху, достал оттуда мерзкого жука. Несколько секунд смотрел на него, потом, сжав кулак, с треском раздавил насекомое. Из ладони потекла на пол струйка какой-то вонючей, липкой жидкости. Доктора стало тошнить. Ему было гадко, грязная ладонь пылала, и он в каком-то безумстве стал с остервенением вытирать ее о халат медсестры. Та сидела в полной неподвижности. Да что с ней такое?!
Другой рукою он приподнял ее подбородок и вдруг резко отпрянул. Перед ним было не Анютино лицо – это было нечто… жуткое. Низким утробным басом оно прорычало:
- Как ты посмел?!
Спустя секунду из разверзнувшегося тела девушки выглянула некая страшная сущность.
Он закричал и потерял сознание.
Точнее, проснулся.
3
А орал он, видимо, здорово.
- Аркадий, Аркадий, в чем дело? Почему ты кричал?! – в дверь его комнаты стучала перепуганная мать. Обливаясь потом, он взглянул на часы. Было четыре утра.
- Мама, все в порядке. Это я во сне кричал. Иди, ложись.
- Аркаша, с тобой все в порядке?? – продублировал отец сквозь дверь хриплым голосом.
- Да, просто чушь всякая снится. Извините. Все нормально, не волнуйтесь.
Аркадий Львович сел в кресло, в котором заснул до этого.
«Какая жуть, Господи. Все ощущения, словно наяву», - думал он.
«Однако, нужно ложиться пораньше, иначе самому палату присматривать придется, чушь, какая чушь, Господи». Он быстро навел на столе порядок, сложил в стопку истории болезней, и только сейчас вдруг почувствовал, что от них исходит какой-то запах. Это был дух старой бумаги, разумеется, немного сырости – ведь они столько лет пролежали в подвале. Но то-то еще беспокоило доктора. Оно-то, наверное, и вызвало приступ тошноты во сне. Или не во сне? Может, от бумаг действительно исходит какое-то испарение? Может, от сырости там поселились споры плесени, которые и вызывают что-то вроде легкого отравления, отчего и тошнит? Но микробиология не была его уделом. Аркадий потушил свет и лег в постель.
Вся абсурдность сна не давала ему покоя. Если Анюта отсортирует мне еще с десяток медицинских карт, то от их перелопачивания точно можно свихнуться. Вникать в логику душевнобольного человека, мысленно проходит по лабиринтам его сумрачного рассудка, искать первопричину его болезни и либо находить ее, либо отметать сразу, понимая, что источник неизвестен – ту самого впору лечить. Не мудрено, что снятся кошмары.
4
В восемь он уже был на работе. В десять у него был обход, прерванный звонком телефона. Звонила сестра пациента и просила о встрече. Аркадий Львович назначил ей на двенадцать.
В назначенное время на пороге кабинета появилась визитерша. Женщина была, что называется, деловая и практичная, она не стала ходить вокруг да около, а сразу заявила, что ее брату не помогает лекарственная терапия, которая не устраняет заболевание, а делает пациента еще более тупым идиотом, и гасит последние следы разума. Для нее, видимо, не было авторитетов не только среди представителей медицинских профессий, но и вообще. Она лишь просила отпустить брата (в сопровождении санитаров, конечно) для поездки к одной «бабке», как она выразилась. Живет та, якобы, недалеко. На вопрос, лечит ли та психически больных, она резко ответила:
- Да уж не то, что ваши лекарства, бывает, и по два года тихий ходит.
- Это что за метод такой? Молитва, что ли, зелье? У бабки и лицензия есть?
- А вы не иронизируйте, если сами ничего… Извините, медицина ваша не может. Не знаю, что уж там она с ним делает, только Петя мой может полтора-два года к вам не попадать. И это за один сеанс! А у вас уже сколько лечится – пятый месяц пошел! Нет, доктор, отпускайте его на один день, сами после не узнаете. И вот еще что, «бабка» условие ставит: чтобы неделю его лекарствами не пичкали, пуст выйдет из него химия вся, чтоб был такой, какой есть.
- Что-то не слыхал про такую знахарку, интересно, конечно. Что-то вроде гипноза? А как зовут бабулю?
- Олимпиада Ильинична.
- Ну да, имидж тоже нужен. – съехидничал обиженный за медицину Аркадий Львович.
- Да вы напрасно мне не верите. Хотите начистоту? Да после вашей «убойной» терапии половина клиентов к «бабке» Олимпиаде лечиться ходит! Уж извините, не хотела обидеть… Так вы отпустите брата моего примерно так, через недельку? Только таблеточки поэкономьте, горстями ему их не суйте, и уколы ваши не колите. Думаю, доктор, договорились. Вы на меня, Аркадий Львович, не обижайтесь. Я всю жизнь в торговле работаю, баба я грубая, но не злая, а что думаю о медицине, то и говорю. Вот человек вы хороший, и батюшка ваш, знаю его, Петин первый доктор, тоже хороший, грамотный больно. Привет ему передайте. Так я вам позвоню. Наперед к Олимпиаде съезжу, о лечении договорюсь. Она, знаете, перед тем, как таких больных лечить несколько дней готовится. Вот так. А врачи что – пришли, связали, укол ширнули, и лежи, болванка!
Аркадий Львович развел руками, встал из-за стола и проводил собеседницу в коридор. Спорить с ней было бы неэтично и вообще глупо.
5
После обеда Анюта положила на его рабочий стол с полтора десятка историй болезней, выуженных все из того же подвала.
- Вот, Аркадий Львович, пожалуйста, вы вчера просили. И как у вас нервы, извините, выдерживают всю эту бредятину читать? Я бы не смогла. Хотя это же наука, иначе и нельзя. Никогда не думала, что буду делать уколы психам.
- Ну, Анечка, псих – это вещь относительная. Иной раз и здравомыслящие такие номера откалывают… просто психиатрия – область весьма туманная, несмотря на тома написанной литературы. Это я вам по секрету говорю, никому не рассказывайте. – доктор рассмеялся. Сестричка уловила его шутку и тоже заулыбалась.
Глядя на нее, он вдруг вспомнил ночной кошмар, но Анечка была такая симпатичная и опрятная, что все это наваждение в секунду сгинуло.
- Ну ладно, работайте. Спасибо за архив. И еще: с сегодняшнего дня больному Репину лекарства даем только на ночь, дневные дозы отменяю.
- Но он же буйный! – удивилась сестра.
- Думаю, сработает накопительный эффект, пусть организм отдохнет. Просто поддерживающая доза, а дальше – посмотрим. Ну, идите.
6
Он оставался на работе до шести вечера. А ночью ему позвонили из клиники, сообщив, что больной Репин вовремя раздачи лекарств напал на медсестру Аню и, сорвав с нее халат, сильно расцарапал шею и область груди. Да, инцидент.
А ведь она сомневалась в его ремиссии. Виноват, виноват я перед ней. Идиот. И родственнице этой почти пообещал, что отпущу его. Но нет, теперь ни за что, идиот!
Несмотря на ночное время, он приехал в клинику. Первым делом нашел исцарапанную и напуганную сестричку, которая в окружении санитара и молодой практикантки, напоенная успокоительным, полулежала на кушетке в ординаторской. Она очень ему обрадовалась. Двое присутствующих вышли.
- Анюта, я страшно виноват перед вами. Этому Репину я велел вкатить хорошую дозу того самого нового препарата, помните? – название которого вы прочитали только с третьего раза?
Она попыталась улыбнуться, но у нее не получилось, слезы хлынули ручьем, ее затрясло, и она кинулась Аркадию Львовичу на грудь. Он сильно сконфузился, но будучи виноватым перед ней, не посмел убрать ее руки, а лишь покосился на закрытую дверь. К чему двусмысленные разговоры в клинике?
- Ну что, что вы, Анюта, все прошло, успокойтесь.
Она немного отстранилась от него, и тут доктор заметил, что от шеи до груди по ее коже шли большие царапины – что-то вроде рисунка. Вновь вспомнился вчерашний сон. Как-то смутно стало на душе. – словно кошки заскребли.
- Аня, вы знаете, у моей матушки есть чудодейственная мазь. Она сама ее делает, из каких-то трав, я особо не вникал. Она довольно быстро заживляет раны. Я вам ее обещаю раздобыть, хорошо? Только больше не плачьте. А теперь давайте я отвезу вас домой, и дам вам отдых на пару дней. Ну, пойдемте.
Всю дорогу в машине она молчала. И уже у самого ее дома почти шепотом произнесла:
- А вы знаете, Аркадий Львович, а ведь он не псих, этот Репин…
- Не псих? А кто же?
- Он, перед тем, как напасть на меня, кое-что сказал. Только не пойму, откуда он это знает.
- А именно?
- «Не ходи больше в архив, не копай мне яму, а то и тебе, и ему не поздоровится!». Ну скажите, ведь он не мог знать об этом, ведь правда? Тогда откуда же…
Аркадий Львович остановил машину, сердце у него забилось сильнее.
- Представьте себе, что это просто совпадение, набор слов, не более. И успокойтесь.
Он проводил ее до самой квартиры и пожелал спокойно ночи. И после того, как захлопнулась дверь, медленно, в раздумье, вышел из подъезда, и потом еще долго сидел в машине. Он практически не спал две ночи, но это ерунда. В мысли его смутно закрадывалось что-то нехорошее, предчувствие чего-то неотвратимого, неизбежного. Все смешалось в одном котле: этот дурной сон, и инцидент с Аней, слова Петра Репина, и…
Интуиция выдала ему слова, тисненные черным на чистом белом листе: «Виноваты эти архивные бумаги». Которые он разворошил, как средневековую заразу. Перед глазами встало название его диссертации: «Одержимость». Все это, конечно, смешно и не смешно. Мне тридцать пять лет, я почти доктор наук, двадцать первый век, черт побери…
Он дал по газам и поехал домой.
7
Старый профессор, его отец, не спал – в его кабинете горел свет. И как только Аркадий Львович стукнул дверью, тот вышел ему навстречу.
- Что происходит, сынок?- взволнованно спросил он. – Проблемы на работе? Может, нужно помочь, проконсультировать - ты обращайся, я с превеликим удовольствием.
- Да нет, папа, все хорошо, я сам. Ложись спать, доброй ночи.
Весь остаток ночи он не спал. С детства он было материалистом, с роду не верил ни в какую бесовщину. Он лежал в почти темной комнате; было лето, деревья за окном почти закрывали полную луну. Изредка ветер, качая ветки, приоткрывал ее, как большой зоркий глаз. И тогда она словно обшаривала комнату, в поисках чего-то тайного. Все это стало раздражать доктора, он не мог заснуть. Вот очередной порыв ветра приоткрыл луну. Она осветила стол со стопкой злополучных бумаг, и доктору показалось, что уголки листов задвигались, хотя форточка была закрыта, и сквозняков в доме не было. Заныло на душе. Не то, чтобы страшно, но вроде как тебя выбили из колеи, и ты играешь по чужим правилам. Он лежал, глядя на кипу бумаг, бумаг, где описана чужая жизнь, дремучая, как ночная чаща, где реальность отсутствует напрочь, где свои ночь и день, звуки и запахи, видения и...
Уже погружаясь в дрему, он увидел, что на него смотрит лицо Репина. Словно фотография, приставленная к стопке бумаг на столе. Она оживает и говорит, злорадно так, ядовито-угрожающе:
- Зачем же ты жука раздавил, доктор? Вот тебе за это, получай!
И на столе вдруг загорелась вся бумага, и говорящая фотография вместе с нею. От огня она съеживалась и искажалась, до ужаса уродуя изображение. Рожа смеялась из огня, гримасничала, угрожала всяческими кознями. В ужасе доктор не мог пошевельнуться, наконец, пересилив себя, он подскочил к столу, задрал край скатерти, чтобы погасить пламя, и тут понял, что никакого огня нет. И фотографии никакой нет. И все это ему только кажется.
Тупо глядя на стол, он приходил в себя. Тут что-то с силой ударило по оконному стеклу. Вздрогнув, он обернулся. Это усилившийся ветер трепал верхушку бедного дерева и стучал ветками в окно несчастного доктора. Погодя явно портилась – луны уже не было видно, толстые тучи закрыли ее. Что это было? Что? Доктор и сам начинал сходить с ума.
8
Прошла неделя. Из новостей было то, что Анечка подала заявление на расчет. Аркадий Львович, видя, как сильно потрясло ее то жуткое происшествие, без лишних слов подписал его. Теперь ей нужно было отработать один месяц, пока на ее место не подберут другую кандидатуру. Она, словно привидение, тихо сновала по палатам, молча делала уколы и раздавала лекарства. Обычная, рутинная работа. Но было видно, что в ней что-то надломилось, что-то произошло в психологическом плане. В свободные минуты она стояла у коридорного окна на втором этаже, возле ординаторской. На улице шел затяжной дождь. Она водила пальцем по стеклу, пытаясь поймать поток капель, а потом безысходно отстраняла руку от стекла и вздыхала. После того случая улыбающейся ее никто не видел. Но это и понятно. То, что произошло, мало кого не выбило бы из равновесия. Хотя персонал тут был не из слабонервных. Видно было, что девушку что-то гнетет. Царапины на ее коже затягивались. Аркадий Львович, как и обещал, принес ей «чудодейственную», как говорила его матушка, мазь. И она действительно была на удивление эффективна – быстро подсушивала кровавую корочку и устраняла красноту. Ранки слега почесывались и Анюта, как медик, понимала – идет процесс заживления. Для таких, довольно глубоких, царапин, неделя обычной обработки – время малое. А тут - заживление на глазах.
Аркадий Львович вошел в кабинет после вечернего обхода.
- Можно с вами поговорить? – вдруг спросила Анюта.
- Да, разумеется, входите.
- Я хотела поблагодарить вашу маму за мазь. Это что-то необычное! Передайте ей огромное спасибо.
- Да, я обязательно передам. – и доктор, как обычно, после обхода, начал делать записи в текущих историях болезней. Все это время ему было очень неловко, девушка получила большой стресс, а ведь она предупредила его – у Репина еще не прошли приступы. И вот теперь, по вине его самого, он теряет отличного работника.
Словно читая его мысли, она сказала:
- Да вы не переживайте так, Аркадий Львович. Здесь нет вашей вины. Вот если б Репин был действительно шизофреник, но ведь он…
- Что-что? Анюта, что вы имеете в виду?
- И вообще, раз уж я ухожу, - продолжала девушка, словно не слыша его, - раз уж ухожу… Просто, чтобы вы знали… - она вся сжалась и вросла в кресло. – Я устроилась сюда только из-за вас… Вот и все… Это, наверное, страшно глупо, то, что я вам говорю, просто, чтоб вы знали. Прощайте.
И она выбежала из кабинета, слегка прикрыв за собой дверь.
В комнате горел свет, но на улице весь день стеной лил дождь, и освещение это было какое-то убогое, что ли, неуютно было и давило прессом. А тут еще Анюта.
С него слетел весь налет важности его персоны, должности главврача. Он бессмысленно смотрел в полуоткрытую дверь. «Работала здесь из-за меня. Для чего? Она влюблена? Вот тебе раз!». И как-то расхотелось вдруг работать, накопилась полусонная усталость. Он отодвинул бумаги, глубже втянулся в спинку кресла. Сильно стучал дождь по окну. Словно торопил, гнал отсюда. Но вот с комнатой начали происходить метаморфозы: стеклянные дверцы стоящего у двери шкафа стали темнеть, словно кто-то медленно зашторивал их черной, непроницаемой таканью. Вот шкаф и вовсе пропал. Глухая темнота стала расползаться от него по всей комнате. Вот уже не видно и двери. Настала полная тишина. И не было никакого страха. Скованный по рукам и ногам доктор, уже онемевший и ко всему равнодушный, был передвинут вместе с креслом какой-то силою так, что оказался подпирающим дверь собственного кабинета. Вернее, это он обнаружил, когда сильный телефонный звонок вернул его в реальность. Вся пелена тут же пропала. Он обнаружил себя в кресле у запертой входной двери. Все так же горел свет в комнате. Страшно трещал телефон. Он бросился к нему, как утопающий к соломинке, позабыв убрать подпирающее дверь кресло. В это же время кто-то постучал к нему из коридора. Он немного пометался между этой баррикадой и телефоном, но все же решил сперва убрать кресло. Телефон умолк. Открыв дверь, он увидел на пороге Анюту.
- Аркадий Львович, вас сестра этого Репина спрашивает, – спокойно, как ни в чем не бывало, сказала она. Доктор был в замешательстве от только что произошедшего. И вот еще Аня – она и глазом не ведет! Спокойна и уравновешена. А как же ее почти признание? Он всматривался в ее лицо и не понимал.
- Ее пропустить?
- Да-да, конечно - помедлил Аркадий Львович. В голове был хаос, вновь происходило что-то нелепое. «Может, я схожу с ума? Да, бывали в истории случаи массового психоза. Но вот так, индивидуально, без причины? Или причина была?». Вновь заныло под ложечкой, пропропали, куда-то ушли всегдашнее равновесие, острота ощущений, трезвость мысли.
В кабинет вихрем залетела сестра Репина, как всегда, исключая приветственную часть.
- Доктор, так что насчет нашего уговора? У «бабки» я была, она «добро» дает, можно к ней на сеанс приезжать.
- Ну, вообще-то я вам добро не давал. Тем более, вам известно, что он все еще агрессивен. Извините, мне видней, как специалисту.
- Дурак ты, а не специалист. – и хамка повертела пальцем у виска и, как детсадовская, показала ему язык. – Медсестер только лапать умеешь, да за пазуху им лазить! – выпалила вдруг посетительница и, замолчав и уставившись в стену, застыла.
- Да что вы себе позволяете?! Как вы смеете? На каком основании?!... - Аркадий Львович хотел было и дальше продолжать свое негодование, но дурная баба встрепенулась и, как ни в чем, продолжила:
- Ну как же так, ну Аркадий Львович, ну мы же с вами прошлый раз почти договорились, помните? Я еще привет вашему батюшке передавала? Ну, доктор, миленький! Вы мне санитаров дайте, это часа два-три займет, а потом мы раз - и Петю в больничку к вам, обратно. Только, думаю, сразу же вы его на выписку и командируете. А?
И она ласковыми телячьими глазами посмотрела на Аркадия Львовича.
- Позвольте, Репина или как вас там? – он уже начинал выходить из себя. – Вы только что имели наглость оболгать и оскорбить меня совершенно безосновательно.
Покиньте кабинет и впредь до выписки вашего брата – а об этом вас уведомят – не смейте сюда приходить!
- Я - вас? Чем же это я вас оскорбила? Вот и диктофон я включила не зря, видать, и в тот, и в этот раз. Вы уж извините меня, но вы вот просто сами себя послушайте. Вы ведь мне не отказали неделю назад, нет. А раз промолчали, значит, согласны.
Он нажала кнопку диктофона, и оттуда полился их первый, недельной давности разговор. «Ах, какая же сволочь эта торгашка!» - доктору захотелось влепить ей такую затрещину…
- Да вы права не имеете делать записи! Я напишу на вас жалобу! – хотел сказать он, но произнес совсем другое. – Ну, а сегодняшняя запись, теперешний наш разговор? Тоже записан?
- А то как же! – обрадовалась ничего не знавшая об ощущениях доктора баба. – Вот вам, пожалуйста, – и она включила последнюю запись.
Чем дальше прослушивал Аркадий Львович эту запись, тем пасмурнее становилось его лицо. Под конец он сильно побледнел, на лице его выступил пот. Ни единого слова о профнепригодности, о веселых нравах и лапаньи медсестер здесь вовсе не было. Но как же так, он ведь сам, собственными ушами слышал! Еще эта дура и язык ему показала? Аркадию Львовичу было не по себе, он подошел к окну. Дождя уже не было. Открыл форточку, просунул руку сквозь решетку и ощутил влагу. Приятный запах дождя ворвался в кабинет и стал словно глотком свободы. «На улицу, нужно на улицу, в реальную жизнь». Он совсем забыл о посетительнице.
- Доктор, так как же Петя?
- А? Ну, во-первых, немедленно удалите эти записи, а о вашем брате я подумаю. Позвоните мне в понедельник после обеда.
- Вот спасибо, вот спасибо! - и она исчезла за закрытой дверью, не прощаясь – как всегда, в своем амплуа.
Так, теперь надо сменить обстановку и все спокойно обдумать. Спокойно.
9
Он нажал кнопку выключателя. Аккуратно закрыл дверь, провернув два раза ключ, развернулся, чтобы уйти. И тут до его слуха донесся звук передвигаемого в закрытом кабинете кресла…
Кто-то или что-то явно издевается над ним и хочет довести до сумасшествия. И виною всему его диссертация, вернее, ее тема. Она явно не нравится какой-то силе, и сила эта хочет сломать его, раздвоить, вывернуть наизнанку. Пусть он тогда попробует докопаться до истины!
- Одержимость! Ты там? – он тихо, истерично рассмеялся и слегка стукнул кулаком в дверь своего кабинета.
- Вы здесь? - услышал он голос, прозвучавший не то как издевка, не то как вопрос, не то как ответ. Лишь спустя несколько секунд он сообразил, что это был голос санитарки Зины.
- Хотела у вас полы помыть.
- Да я, собственно, уже ухожу. Давайте в понедельник?
- Как скажете, Аркадий Львович, как скажете – весело сказала Зина.
10
- Вторник – мужской день. Мужиков, значит, она в мужские дни правит. Ну еще там понедельник, четверг. Да в понедельник я не захотела, что-то мне говорит - плохой день. Сошлись на вторнике. Ну а если женщин, стало быть, в женские дни: среда, пятница, суббота – не закрывала рот Репина.
Машина специализированной «скорой помощи» выезжала на окраину города по направлению к селу Луговое. В машине ехало, не считая водителя, пять человек: словоохотливая Репина, душевнобольной брат ее Петр, два сопровождающих его санитара-громилы и Аркадий Львович Лунин, врач-психиатр, заведующий психиатрической клиникой. Нарушив все правила содержания больных, он под свой страх и риск пустился в эту авантюру. Он уже не принадлежал сам себе: его безумная диссертация – вот его путеводитель и гид.
Что-то гнало и толкало, какое-то сомнение постоянно глодало доктора. Ведь подсознательно он понимал, что Репина в чем-то права. Да что там говорить, если начистоту – права она в главном. Медицина бессильна перед этим душевным недугом. Одержимость, экзорцизм – все это или в фильмах ужасов, или в подобной же литературе. И вот теперь ему представилась возможность самому быть наблюдателем подобного действа. Он надеялся поприсутствовать на сеансе изгнания дьявола. То, что происходило в последнее время, до неузнаваемости изменило как его мироощущение, так и физическое состояние. Он ходил рассеянный, дерганный, осунувшийся и постаревший. Неявная дремучая сила потешалась над ним и хотела доказать, что он не имеет права судить о том, чего не понимает. И пыталась наказать его за самоуверенную заносчивость. Он и сам это чувствовал и шел навстречу своей судьбе. А сила эта набирала обороты и словно воронка торнадо, все сильней и сильней затягивала его в дебри своего кошмара.
Репина все не переставала балаболить:
- Так вот, Олимпиада-то эта всю жизнь проработала медсестрой, в военном госпитале. На пенсию, значит, вышла рано – в сорок пять лет. Ну, баба еще молодая, куда податься? Тут ее родственники зовут приехать срочно в Белоруссию. Дед там у нее помирать собрался, ее хочет видеть. Любимая внучка. Деду тогда за девяносто было. Он из семьи польских ксендзов, ну поп по-ихнему. Ну, она и поехала.
А вот вернулась оттуда совсем другим человеком. Дед-то ее не простой был, а потомственный колдун. Как же слово такое мудреное, ну оно еще на «артиста» похоже. В голове крутится, а вспомнить не могу.
- Экзорцист.- вставил слово доктор.
- Во, точно! Самый он «зарцист» и есть! А колдуны эти, народ говорит, помирают больно долго, не отпускают их силы нечистые. До тех пор, пока знания свои они не передадут кому-нибудь старшему по рождению. Ну, к примеру, старшей дочери, сыну или старшей внучке. Вот Олимпиада ему и понадобилась. Видать, дед ей и передал дело свое тайное, слово какое. А еще говорят, есть у нее книга молитвенная, со старинными заговорами, только она ее никому не показывает. А то все сразу в колдуны подадутся. Вот один мужик задумал выкрасть книгу-то эту, ну и залез к ней в дом. Нашел место, где она хранилась. Книга та староветхая, в черном кожаном переплете, листы от времени темные и латынью, что ли, прописаны. Ничего он там не понял, конечно. А книга та завернута была в старую шаль, черную с красными цветами. И как только мужик-то, вор, взял да и стал разворачивать, чтоб убедиться, что книга в ней, так и обжег себе руки. Затрясло всего, ладони горят, мочи нет. Закричал он и книгу выронил. Видать, заклятье не ней было, нельзя ей в чужие руки попадать. Ну, на крик все домашние и повставали. Мужик как слепой, по комнате руками шарит-шарит: вдоль стен ходит, а ни двери, ни окна не видит. Значит, комната та от воров заговорена была. Так его Олимпиада и застала. Вон прогнала и зарок наложила: чтоб тряслись руки его до конца жизни. Это, значит, за воровство и коварство его.
- Ну вы прямо все в подробностях знаете, - заметил Аркадий Львович.
- Не то, чтобы в подробностях, а что люди говорят, то вам и пересказываю.
- А возраст «бабули»?
- Да лет ей пятьдесят пять, должно быть.
Доктор хмыкнул: «Бабуля».
- А мастерство возраста не имеет, – ехидно заметила Репина
Доктор промолчал.
Он чувствовал, что все больше и больше погружается в нелепейшую авантюру, но не в силах был этому противостоять.
Минут пять ехали молча. Трясло, дорога была плохая. Санитары и Репина смотрели в пол машины с окаменевшими лицами. Аркадий Львович взглянул на Петра. На мгновенье глаза больного сузились, в глубине их сверкнули недобрые молнии злорадства.
-, Львович, ох и любят! Анка вон, дуреха молодая, а хоть и мою сеструху-корову возьми! Ох, баааабы! - и он, вытянув неимоверной длины язык, щелкнул им себя по щеке. Через секунду он вновь тихо и смирно сидел в окружении своих сильных охранников.
Доктора всего передернуло и бросило в пот. В этот же самый миг машина подпрыгнула на большой кочке. Все сидящие в ней разом подскочили.
- Черт, ну и дорога! – первой вышла и оцепенения Репина. - Аркадий Львович, уж простите, что в такую глушь вас завезла. Вы, наверно, не привыкли по таким дорогам ездить?
Но тот сидел прикипевший к месту. Неужели снова, снова только он один видит и слышит чертовщину? Ведь никто не подал и вида. Не могут же все договориться и так цинично и нагло его разыгрывать? Целый мир против меня? Конечно, нет. Абсурд. Тогда выходит, я схожу с ума?
- Приехали, - сказал водитель. – Ну и дорога!
11
Репина велела остановиться на краю села. Там была баня Олимпиады Ильиничны, где она и проводила многие обряды.
В поселке и уважали «бабку», и в то же время за глаза недолюбливали. Кто думал, что у нее капиталов миллионы, просто завидовали. А кто послабонервней, посуеверней, у тех свои доводы: мол, ездят тут всякие, заразу свою возят. Но много было, конечно и благодарных односельчан: кому грыжу заговорила, кому сглаз сняла. Репина пошла «на разведку», как она выразилась, и пропала минут на тридцать. С собой она взяла небольшую сумку, но, нарушив запрет «бабки», все же проболталась:
- Я тут везу разные нужные для обряда вещи: белый мел, новое белое полотенце, две рубахи – черную и белую, банку с крышкой. Вот ведь нельзя рассказывать, может не сработать, а не могу – язык поганый.
Доктор молчал и смотрел на Репина. Тот, как говорится, был «никакой».
«Не мог он мне говорить гадости… Хоть самому к бабке на поклон иди»
Вернувшаяся Репина скомандовала:
- Все, Олимпиада ждет. Я и санитары ведем до бани, до двери, там сама с ним сладит. Чай, не впервой, порой таких фруктов к ней везут – не приведи господь! Вы, доктор, будьте с водителем в машине, вокруг не бродите, а мы попозже подойдем. Как она объясняет, у каждого человека свой ангел-хранитель – у кого сильней, у кого слабей, чтоб чужие чего не оттянули. Так вот некоторые перетягивают хорошее или дурное от других. Ну, та же баня, к примеру. Вот вымылся в ней больной, а опосля вы вошли – и подцепили чего. Не в смысле гриппа или туберкулеза там, порчу какую, или еще чего. То есть в плане этом… астральном. О, выговорила наконец, слово такое умное! Ну все, мы пошли, с богом!
И Петра Репина с сидящей в нем нечистой силою повели на расправу к «бабке» в баню.
Аркадий Львович читал про этот ритуал. Одержимого ставят в круг, очерченный мелом, одевают в черную рубаху, читают заговоры. Затем сжигают рубаху в печи, а пепел собирают в посуду, закрывают, читают второй заговор. Обливают одержимого святой водою, вытирают новым белым полотенцем и уводят домой. Идут, не оглядываясь, и до следующего утра с ним не разговаривают. Иначе обряд теряет силу. И еще – в этот день не должно быть дождя, он может смыть все заговоренное.
Петра отвели и оставили на попечение «бабки».
Доктор был огорчен, он хотел сам присутствовать при этой «отчитке», но у знахарей свои правила, и «бабка» дала об этом знать через Репину, причем в довольно грубой форме. В своей диссертации ему хотелось бы отвести несколько строк и народной медицине, в частности, теме экзорцизма, но увы.
Четверо мужчин: доктор, два санитара, водитель и одна женщина – Репина, образовав круг, сидели на полянке метрах в пятидесяти от бани и курили. Все молчали. Клуб Курящих Молчунов – мог подумать проходящий мимо.
Прошел час, полтора. Внезапно со стороны бани донесся протяжный, исступленный крик. Все разом вскочили. Санитары побросали сигареты и поспешили было выполнять свою миссию. Репина их резко остановила:
- Не дергайтесь, это нормально, это бес из него выходит я уж какой, господи, раз это слышу.
Те посмотрели на шефа, он тоже дал отбой.
- Бес окаянный – его господь проклял, так он ходит, всем в глаза заглядывает – вселиться хочет, убежище ищет, кто его пригреет. Вот и ищет, у кого ангел-хранитель-то слабый. А потом наглеет и выедает человека живого изнутри, вроде как душу выгоняет, вот человек и сходит с ума или как там это по-научному, не знаю, короче говоря – раздвоение личности.
Аркадия Львовича снова дернуло.
- Да Петя ведь нормальный всегда был. И вот, в поле, а он трактористом работал, фортель выкинул. Мужики говорили: выскочил из идущего трактора и ну бежать к березе на опушке. Те аж рты раззявили. Добежал, полез вверх по дереву. Да так быстро – каскадеры в кино и то так не смогут. Залез наверх – и качается, смеется, кричит мужикам: «Поймал, поймал кошку! Держите ее, щас бросать буду!». А сам – бац – с березы вниз! Ну, сломался, поранился тогда хорошо. Кости-то подлечили, а умишком тронулся. И что с ним сталось?
Еще раз раздался жуткий утробный крик. Всем вновь стало не по себе.
- Вы уверены, что Олимпиаде не нужна помощь? – заволновался доктор.
Таинственно, словно Джоконда, улыбаясь, Репина твердо сказала:
- Нет.
Через полчаса дверь бани открылась. Из нее в чистой новой рубахе вышел Репин. За ним вслед появилась «бабка». Они направились к машине. Лицо Репина выражало такое умиротворение, словно он сто лет держал Землю на плечах, подобно атланту, и вдруг его взяли и внезапно освободили от этой повинности. Доведя Петра до машины, Олимпиада что-то произнесла скороговоркой и провела ладонью по его губам. Очевидно, это был запрет говорить до утра, как и рассказывала Репина.
«Бабка» вовсе не была бабкой. Редкой красоты женщина лет сорока пяти на вид, среднего роста брюнетка с очень выразительным, аристократическим лицом. Чувствовалась ней такая внутренняя сила, что хотелось припасть к ее ногам, словно к статуе древней богини.
Все стояли в оцепенении, разинув рты. Петр сел в машину, санитары встрепенулись и быстро заскочили вслед за ним.
- Думаю, - произнесла вдруг Олимпиада, - конвой ему надолго не понадобится.
Она внимательно посмотрела на доктора, на секунду закрыла и вновь открыла глаза. В них промелькнула тревога.
- Чем же вы так разгневали его? Не один стоит, тьму привел. С вами происходит что-нибудь странное, доктор?
- Боюсь, что да. – ответил Аркадий Львович. – И даже знаю причину.
- Но не можете себе помочь?
- Боюсь, что да. – так же односложно вновь ответил он.
- И я тебе тоже нравлюсь? – теряя связь с реальностью, услышал он голос знахарки.
12
Очнулся он от того, что кто-то брызгал ему воду на лицо. Репина улыбалась:
- Ну вот, очухался! Аркадий Львович, что это с вами?
Пришла Олимпиада, прекрасная, как царица Савская.
- Оставьте нас. – велела она Репиной.
- Вас Аркадий Львович величают? Послушайте меня. Репиных с машиной я отпустила. Не переживайте, пациента вашего доставят в клинику, все там хорошо будет. А вот у вас, похоже, большие проблемы. Скажите, перед тем, как вы потеряли сознание, вам что-то послышалось, или вы увидели что-то?
- Да. Но, право, мне неловко вам это рассказывать.
- Ну, как хотите. Это не принципиально важно. Но в любом случае – это был абсурд?
- Точно так. Но если хотите начистоту, то я услышал из ваших уст вопрос – нравитесь ли вы мне? – доктор смущенно опустил голову.
- Понятно, - сказала Олимпиада.
Потом, внимательно на него посмотрев, продолжила:
- Если бы каждый врач-психиатр, имеющий каждый день контакты с безумцами, сам сходил с ума, уже бы и клиники для душевнобольных все давно закрыли. Не так ли? Я же хочу вас спросить напрямую: вы чем-то таким необычным занимались в последнее время? Ну, к примеру, были ли у вас какой-то особый больной? Или, может, вы читали какую-то литературу подобного рода?
- Да, я вас понял. И читал, и не только, я ее глубоко изучал. Дело в том, что тема моей диссертации…
- Одержимость, – продолжила она.
- Верно. Это ваш профиль? – по привычке захотел съерничать доктор.
Она сверкнула на него огромными черными глазами:
- А вы знаете, что рядом с вами, вот даже сейчас – есть некая… сущность, которую вы, сами того не зная и не желая, разбудили и выпустили на волю? Через вас она входит в наш мир – вы являетесь проводником для этой твари. Поэтому и происходит что-то вроде раздвоения личности. Вы слышите и видите то, чего нет в реальности. Но и это еще полбеды. Чем больше оно в вас паразитирует, тем сильнее побочный эффект. Дальше – это то, что вы наблюдаете у себя в клинике: буйное помешательство, шизофрения, такие вот Репины. Я уже достаточно вас запугала, скажу еще немного. Да вы и сами все понимаете. Медицина бессильна перед этим.
Он прервал ее:
- А ваши обряды?
- Обряд, если он правильно проведен, позволяет на некоторое время заключить… скажем, перемирие, оттянуть время обитания сущности в нашем мире. Но вам еще можно помочь, этот только самое начало.
Древние молитвы были изобретены очень давно, и значение многих их слов для людей потеряно. Однако злые духи помнят их хорошо, и боятся. Поэтому, когда их произносят вслух, вибрация этих звуков вызывает панику духа окаянного, и он в страхе и трепете бежит прочь с насиженного места. Молитвы эти были даны людям как охранная грамота...
Чем дольше слушал ее доктор, тем в больший трепет приходил его рассудок. Все, что он изучал, читал, писал, казалось пустышкой перед простыми знаниями этой женщины. А она продолжала:
- Я помогу вам. Проведу обряд. Но не сегодня, баня должна отдохнуть, иначе рискуем подцепить беса, изгнанного из Репина. Хотя я и «упаковала» его, и отчитала по всем правилам, но чем черт не шутит. – Она жестко улыбнулась. – Сегодня вы ночуете здесь, в моей гостиной. Не бойтесь ничего – в комнате иконы, постель спрыснута святой водой, окно и дверь с оберегами… Мой муж отвезет вас в город завтра. А вот ровно через неделю я жду вас. И вот еще: вы крещеный?
- Нет.
- Это плохо. Покреститесь, обязательно.
- Скажите, а что, эта… сущность, она постоянно при мне? Или…
- Как бы вам сказать… Ну, как ваш сосед, к примеру – измерения вроде разные, но в постоянном соприкосновении, через стенку. Вы его, может, и не знаете, но слышите, он стучит, говорит, а иногда выходит на лестничную площадку или во двор, или вы видите его в окно.
- Понимаю… Значит, имя ему – Сосед? – и сам себе тихо ответил: - Присоседился.
- Это страшный сосед. Но я помогу вам. - Она добавила – Кухня, ванная комната, санузел - все в доме. Прошу – не выходите до рассвета на улицу.
- Спасибо, я все понял.
Он вышла. На часах было 23:00.
13
Он проснулся от стука в окно. Затем услышал голос:
- Аркадий Львович, это я, Репин, сбежал из клиники! За рубахой я пришел, за черною, эта стерва Ильинична ее в печке, в бане спалила! Выходи, вместе поищем, может и не сгорела она. А? Выходи!!! А чо ты у нее спать остался, влюбился, что ли? Вон и рожу свою тебе над кроватью повесила.
Доктор глянул в ту сторону, где висела большая икона. И в потемках ему ясно привиделось в том месте лицо знахарки. Она лукаво ему подмигивала.
- Ну Львович, ну давай скорей! Лезь в окно! Айда в баню. Помоемся заодно, рубахами поменяемся, побратаемся. А то столько лет вместе, а я тебе все «вы» да «вы». А заодно на круг посмотришь, что эта тварь вокруг меня в бане на полу чертила. Вот гадина. Житья не дает!.. Ну пошли уже!
И доктор, открыв окно, нырнул на улицу. Была середина ночи.
- Репин, где ты? - стал звать новоиспеченного брата доктор. Но никто не отзывался.
Тогда он направился прямиком к бане, на край села. Шел порывисто-быстро, вроде как жил бы здесь всю жизнь и знал все дома и проулки. Минуту спустя он уже не шел, а бежал к бане. Дверь в нее была раскрыта, словно его там уже ждали. И как только он вошел, дверь со страшным скрипом захлопнулась.
В печке сильно пылал огонь, дрова трещали. Сквозь их звук он услышал женский хохот. Глянул – а на полке, где обычно парятся, сидят три голые бабы. Это была юная медсестра Анюта, тяжеловесная Репина и красавица Олимпиада. Анюта стыдливо прикрывала руками грудь, наглая Репина курила невесть откуда взявшуюся в селе дорогую сигару, цинично выдыхая дым доктору в лицо. Олимпиада, погрозив ему пальцем, нараспев произнесла:
- Я те-бе го-во-ри-ла: не вы-хо-ди на у-ли-цу! А ты? – и дико захохотала. И все они трое разом заболтали голыми ногами, свешенными с полки.
В ужасе он увидел, что вместо стоп у них – настоящие копыта. Стеснительная Анна вдруг отняла руку от груди и кинула в доктора зажатого до того в ладони жука – большого, черного, того самого, который помнился ему еще по первому видению. Упав на пол, жук громко заверещал и рассыпался в мелкое крошево, немедленно начавшее испаряться. Баня вмиг наполнилась густым паром. Олимпиада скомандовала:
- Ну, коль пришел, марш в круг!
Безропотно повинуясь, он вошел в круг, очерченный мелом. В центре его лежала банка, заполненная пеплом от рубахи. Она была надтреснута, а значит… В голове доктора забилась единственная мысль: «Значит, тот самый дух окаянный, заключенный в сосуд, вышел на свободу»…
Кто-то из баб оттолкнул банку копытом и она, разбившись подобно жуку, разлетелась на сотни осколков. Доктор вновь услышал жуткий женский хохот и провалился в темноту.
Эпилог
- Аркадий Львович, просыпайтесь! Муж отвезет вас в город. – рядом стояла Олимпиада Ильинична. – Как вы себя чувствуете? Вы спали? На улицу не выходили? Может, останетесь на неделю? Организм на природе скинет лишний, энергетический шлак.
Она внимательно посмотрела на него:
- У вас очень, очень мутная аура. Вы точно не выходили ночью на улицу?
Аркадий Львович молча, словно лунатик, вышел во двор. Олимпиада, взглянув на частички земли у кровати и у окна, все сразу поняла.
- Господи… - произнесла она и перекрестила спину уходящего. Тот приостановился, словно хотел обернуться, и чихнул.
Она еще раз его перекрестила. И опять он чихнул. Для нее все стало совершенно ясным. Сосед окончательно поселился в чужом доме.
Автор: Novomestskii
Чёрный туман
1
«Приди, как сможешь». Именно такое сообщение получил Антон от своего бывшего одноклассника Игоря. Они время от времени пересекались за четыре года после окончания школы. Игоря ещё в школе считали странным парнем — постоянно что-то мастерил, изобретал, но про свои изобретения не говорил никому, постоянно ходил какой-то «загруженный», «что-то замышляющий». Антон был его единственным хорошим знакомым, с которым он более-менее плотно общался на почве электроники. Последние полгода он сидел дома («И на что только живёт?..» - мелькало у Антона в голове) и разрабатывал очередной секретный проект. Ехать через весь город не хотелось, но всё-таки любопытство пересилило лень — интересно, что этот безумный гений изобрёл на этот раз, ведь просто так он его никогда не дёргал.
До его квартиры он доехал за час. Игорь был в своём обычном состоянии — со взъерошенными волосами и с красными от бессонницы полузакрытыми глазами:
скрытый текст– Проходи. Мне нужна твоя помощь.
Квартира была однокомнатной. Антон огляделся — на полках, столах и полу кучками лежали какие-то проводки, радиодетали, в серванте стояла полуразобранная техника. На стене плакатом висела какая-то большая электрическая схема с массой надписей и прикнопленными вырезками из медицинских журналов. «Совсем поехал», - подумал про себя парень и сел на кухне за стол, пока Игорь наливал ему чай.
– Ну?
Игорь ждал этот вопрос — это значило, что собеседнику небезынтересно. Он испытующим взглядом упёрся в лицо товарища и тихо начал:
– Ты не подумай, я не сошёл с ума. Ты знаешь, как работают человеческие глаза?..
– Ну, как... В целом представляю.
– А ты знаешь, что глаза совершают колебания? Они немного подрагивают около двухсот раз за секунду. Поэтому мы видим динамическую картинку.
Увидев недоверие на лице Антона, Игорь протянул ему заранее заготовленный научно-популярный журнал. Там все его слова полностью находили подтверждение.
– И что?
– Как что? Ты никогда не думал, что увидит человек, если его глаза остановить? Не так, как при травмах, а полностью? Не будет работать привычный механизм зрения, человек сможет увидеть то, чего не видел. Ты знаешь, что глаз видит далеко не всё? Слышал про слепые пятна? Двести раз это слепое пятно перемещается в поле зрения – кто знает, что в нём прячется?
Про первое Антон приблизительно знал — его девушка училась на врача и часто учила при нём. Насчёт второго - у него закралось подозрение, что у Игоря обострение:
– И как ты собираешься «остановить» глаза? Не пальцами же.
– Нет, конечно, - Игорь закурил крепкую сигарету (он курил, как паровоз, «причём, похоже, не только табак», - между делом подумал Антон), - Глазами управляют мышцы. Мышцами управляют нервы, а по нервам посылается, грубо говоря, электрический разряд. Если посылать заряд определённой силы в нужном месте, можно добиться полной фиксации глаз. Нет, - добавил он, увидев напряжение на лице друга, - ток не сильный, его даже почувствовать нельзя.
Антон подумал и спросил:
– Ну а зачем тебе это надо? Что ты хочешь «увидеть»?
Игорь затянулся:
– Я много изучал оккультную и медицинскую литературу. Ты знаешь такой феномен, как «зрительное эхо»? Когда человек сильно устаёт или принимает особые наркотики, его глаза время от времени так же останавливаются и видят мир как неподвижную картинку, меняющуюся время от времени на другую. В такие моменты люди могут видеть призраков, духов, демонов. Это не галлюцинации. Такая практика была у многих народов — недаром он сжигали особенные травы. Не всегда это были обычные галлюциногены — недавние исследования показали, что в отдельной части Якутии галлюциногенные травы не использовались вообще, применялись нервно-паралитические, потому-то их так било в судорогах во время камланий. Шаманы могли общаться друг с другом жестами, если одновременно впадали в такой транс, при этом находясь на безумных расстояниях...
Антон слушал. Его, можно сказать, друг определённо бредил.
– Ты хочешь поговорить с духами? Как ты их услышишь? - перебил он Игоря. Тот задумался и после некоторой паузы ответил:
– Нет, я просто хочу приоткрыть завесу, посмотреть, что «там».
– Так. А я-то тебе зачем?
– На тебе я поставлю опыт.
Это было уже слишком. Антон встал и сказал:
– Нет. Извини, Игорь, мне это не надо, поставь на себе.
– На себе нельзя! Здесь лучше подходишь именно ты! Не переживай, это совершенно неопасно. Я могу тебе всё показать.
– Нет.
– Можешь не соглашаться, но хотя бы посмотри на него!
Антон задумался. Игорь никогда никого не бил и вообще был абсолютно неагрессивным, но всё-таки было страшновато. Ток, всё-таки, мало ли что. Хотя в школе знание Игорем радиотехники многим помогали пройти экзамены (он мастерил миниатюрные приёмо-передатчики, подсказывая одноклассникам), так что польза всё-таки была. После долгих раздумий и колебаний Антон согласился посмотреть на агрегат.
Они прошли в комнату, Игорь указал на второе кресло, которое уже было поставлено к компьютерному столу, а сам пошёл к серванту. Оттуда он достал что-то типа шапочки для бассейна, начинённую присосками с проводами и маленькую коробочку, размером с две пачки сигарет, с проводом питания, несколькими разъёмами и с массой лампочек. Всё это он положил на стол, сам сел за компьютер.
– Смотри... Вот эта штука надевается на голову, электроды подсоединяются к вискам (так ближе к глазам) и к затылку (так ближе до зрительного центра в мозгу). К виску идёт электричество, к затылку — электромагнитное излучение. Всё это — очень слабой силы. Вот, посмотри, - Игорь снял крышку с аппарата. Среди массы самодельных деталей, каких-то конденсаторов, резисторов, дросселей и крутилок-вертелок находилась катушка, понижающая напряжение до 6 вольт. Это немного успокоило Антона — эта штука хотя бы не убьёт.
Игорь подсоединил аппарат к сети питания и подключил его к компьютеру. Когда на штуке загорелись три из шести лампочек, он запустил какую-то программу...
– Ты этим полгода занимался? - спросил Антон, рассматривая с кресла стопки книг о языческих культах и шаманизме, лежавшие на шкафу.
– Дольше. Года три уже, ещё со школы зацепился... Разрабатывал где-то два года, последний год калибровкой занимался. Вот. Смотри.
Он показал на программу.
– Тут она сама определяет оптимальную частоту излучения и силу тока. Видишь, больше трёх вольт быть не может?
– Так почему ты сам не проверишь на себе эту штуку?
– Ты здоров, - ответил Игорь, - У тебя не было травм головы, у тебя идеальное зрение. С тобой будет гораздо проще.
– Не торопись. Я ещё не согласился. Схемы есть?
– Разумеется, - Игорь протянул ему толстую тетрадку, и Антон принялся оценивать степень безумия этого проекта...
Так прошло около часа. Антон частично разгадал принцип действия аппарата («шапка» оказалась совсем простой). Судя по всему, он действительно работает. С технической точки зрения нареканий не было никаких. Аппарат свою работу выполнял прекрасно, Игорь предусмотрел всё, чтобы всё прошло нормально. Но вот с точки зрения медицины... Антон сильно сомневался. Нет, Игорь, конечно, был сумасшедшим, но идиотом не был точно и если он сказал, что это безопасно — значит, это безопасно.
– Так что ты думаешь? - спросил с едва заметными нотками надежды Игорь (по его голосу вообще было трудно угадать какие-либо эмоции).
– Я ещё думаю. Я подумал. Нет.
Расстроенный Игорь отвернулся и постучал пальцами по столу.
– Да расслабься, я шучу, - хлопнул его по плечу Антон, - Я подумаю, на этой неделе решу.
Игорь резко повернулся к нему, обрадованный и улыбающийся. «А за неделю либо ишак сдохнет, либо падишах умрёт...» - подумал Антон, попрощался с другом и вышел из квартиры. Утром следующего дня он уже не вспоминал про этот случай.
2
Через три дня он получил сообщение по электронной почте от Игоря: «Прочти». К сообщению был прикреплён увесистый файл «Описание». Было утро выходного дня, и тратить его на чтение «бреда» не хотелось. «Уж лучше вечером...».
Вечером он его всё-таки открыл. Судя по всему, это был дневник изобретений. Схемы, таблицы, выписки из медицинских статей. Можно сказать, научный труд, если бы не бредовость самой затеи. Антон мельком пролистал документ. После подробнейшей инструкции по применению аппарата шли противопоказания: «Нельзя пользоваться при физических повреждениях любого из глаз, при любых психических расстройствах и повреждений мозга. См. Главу 5». Антон пролистал до пятой главы. Из текста, напичканного медицинскими терминами, он понял, что при всех этих противопоказаниях нарушается работа той части мозга, которая отвечает за зрение, «что может повлечь за собой катастрофические последствия», какие именно, не уточнялось.
Антон взял телефон и набрал номер Игоря. После полуминуты гудков он сбросил вызов. «Завтра съезжу...», - решил он и лёг спать.
Утром он выехал к дому друга на автобусе, поднялся на его третий этаж в типовой пятиэтажке, коих в маленьком городке была масса, и позвонил в дверь. Сначала никто не открывал. Антон около пяти минут давил на кнопку, пока из соседней квартиры не вышла соседка Игоря — баба Валя.
– Нет его, увезли вчера. Вы Антон?
– Да. А куда? Кто увёз?
– Так в психушку же. Вчера весь день орал, мы ему бригаду вызвали. Совсем плохо стало, видимо... Он тут вам, наверно, кстати, передать кое-что просил, сейчас...
Через полминуты баба Валя вынесла Антону увесистую спортивную сумку. Антон взял её, поблагодарил и пошёл вниз.
Дома Антон разобрал содержимое. Несколько свёрнутых листов бумаги, флешка и, собственно, аппарат. На листе оказался написанный рукой Игоря текст. Антон пробежал по нему глазами — Игорь, судя по всему, передавал аппарат ему во владение, предостерегая от любых отступлений от присланной ему инструкции, если Антон всё-таки захочет воспользоваться этой штукой. «Я всё УВИДЕЛ» - написано было в конце. Что именно увидел Игорь, и это ли было причиной попадания его в лечебницу, написано не было, но Андрей в этом и не сомневался. В смысл этого изобретения он не верил — и так было понятно, что это вроде тех вечных двигателей из стакана воды, двух проводков и деревяшки, которые обычно изобретают всякие психи. «Кстати, надо будет съездить в больницу, навестить человечка...», - подумал он между делом и кинул сумку на диван.
Он решил забыть об этом случае, но некоторая мысль всё-таки вертелась у него в голове. «А что, если аппарат работает?.. С другой стороны, если он не работает, то от того, что я попробую им воспользоваться, с меня не убудет. А если работает — не сойду ли я сам с ума? Нет, не должен — скорее всего, у Игорька началось обострение, не удивительно». Погода в эту осень 2013-го стояла мерзейшая, едва ли не каждый день накрапывал моросящий дождик, дул холодный ветер. Даже Антону не хотелось никуда выходить, его девушка уехала к своим родителям, друзья занимались работой, у него же выпало три выходных подряд, часть из которых он уже потратил.
– А, к чёрту, что ж делать-то, - сказал он вслух и сел разбираться в инструкции к аппарату.
Через полтора часа он уже натянул на себя шапочку, зашторил окна, выключил свет и лёг на кровать. Комната освещалась только экраном монитора компьютера. Вздохнув и вспомнив о друге, он протянул руку к компьютерной мыши и щёлкнул по кнопке «Старт».
Аппарат, накапливая заряд, тихо загудел. Антон равнодушно смотрел на заполняющуюся полоску на экране монитора, искренне ничего не ожидая от того момента, когда прогресс-бар заполнится полностью. По его ощущениям, ничего и не произошло — всё оставалось таким же, как и было, разве что глаза, привыкшие к свету монитора, не видели ничего, кроме него и пары горящих лампочек на аппарате. Антон перевёл взгляд вниз, на устройство и от неожиданности испугался — яркий квадрат монитора плавно сместился вверх, оставляя за собой такой же яркий шлейф, состоящий из сотен, тысяч перекрывавших друг друга экранов. Парень резко повернул голову направо, чтобы осмотреться. Мониторы быстро и плавно отскочили влево, оставляя тот же шлейф — теперь он напоминал большой светящийся угол.
Шокированный экспериментатор зажмурил глаза и помассировал их ладонями, а когда снова открыл — никаких шлейфов не было — монитор был один и светил ровным квадратом и него на столе. Парень пригляделся к нему. В центре экрана, куда он смотрел, можно было различить буквы и изображения, но каждое неосторожное движение головой смещало экран в сторону. Буквы, линии, картинки — всё оставляло за собой след, который можно сравнить со следом, что оставляет испачканная краской ладонь на стене — длинный шлейф, а на его конце, там, где сфокусирован взгляд — нормальное изображение. Антон моргнул, и шлейф пропал — монитор снова стал обычным и в единственном количестве. Странно, но кроме монитора, ничего больше не видно — вокруг темнота, только под монитором небольшой мираж — видимо, это отражается свет экрана от лакированной поверхности стола. Взгляд не задерживался на чём-то одном, как при обычном зрении, он не цеплялся за какие-либо предметы, а плавно перетекал с одного объекта на другой — это ощущение даже понравилось Антону.
«Надо выключить», - мелькнуло у него в голове. Нащупав мышь, он перевёл курсор к кнопке «Стоп» (мешавший шлейф от курсора он убирал частым морганием) и нажал на кнопку. Через секунду всё стало вполне обычным. Свет монитора более-менее освещал комнату, можно было различить почти каждый объект в полутьме. «Странно, почему я не видел этого минуту назад?».
Немного подумав, он сел за компьютер и открыл инструкцию. В книге не было ни слова о том, что должен испытывать экспериментатор, но были предсказаны некоторые побочные эффекты, каждый из которых был расписан от А до Я. «Человек видит предметы из-за того, что они отражают свет, который попадает в человеческий глаз. Во время эксперимента простого света будет недостаточно, поэтому необходим более сильный источник светового излучения. Лучше будут видеться ту предметы, которые отражают больше света, не отражающий предмет будет выглядеть абсолютно чёрным». Антон увлёкся и прочитал всю инструкцию...
Когда он отвлёкся, то понял, что на улице медленно разгорается утро, и что он так и не поспал. Инструкция описывала только аппарат, принцип его действия и программу, идущую к нему в комплекте. Аппарат можно отключать от электросети, при этом он мог работать, в зависимости от настроек, от трёх минут до десяти; можно было настроить его так, чтобы человек получил «дискретное зрение», о котором говорил Игорь и не моргать каждый раз, когда надо убрать шлейфы от предметов. Всё ещё дико удивлённый, Антон покурил и лёг спать в размышлениях.
3
Проснулся он в таком же слякотном и неприятном дне, но уже после полудня. Сегодня он решил поподробнее исследовать аппарат, уже по инструкции.
Наскоро позавтракав, он сел за компьютер, натянул шапочку, включил аппарат и запустил программу. В инструкции было написано, что для нормального дискретного зрения нужно выставить частоту движений, равную 30 подрагиваниям в секунду — «именно столько нужно человеческому глазу, чтобы видеть движущиеся объекты плавно, а не рывками» - утверждалось там. Антон выполнил этот пункт и запустил аппарат.
Вроде бы опять ничего сильно не изменилось, разве что в комнате стало темнее и появилось ощущение некоторой расслабленности глаз. Зрение опять ни за что не цеплялось, взгляд двигался плавно и перетекал с одного предмета на другой. Судя по таймеру на программе, аппарат можно было выключить из розетки и пять минут без проблем ходить с ним где угодно. Антон вынул штепсель из розетки, заткнул устройство за пояс и решил выйти на балкон, чтобы покурить и посмотреть из окна.
Первое, что его удивило — огонь из зажигалки появлялся мгновенно. Если в обычно ситуации можно увидеть его вспышку, то в данный момент Антон просто нажимал на кнопку и огонь сразу же начинал гореть - «Видимо, огонь зажигается быстрее, чем за тридцатую долю секунды», - решил он и затянулся. Уголёк сигареты светил ярче, чем обычно. Парень открыл окно и посмотрел на улицу. Чем дальше была местность, на которую он смотрел, тем темнее она казалась. Автомобили проезжали по дороге точно так же, как обычно, а вот быстро летавшие воробью двигались рывками, оказываясь в данном мгновении здесь, а в следующем — немного дальше. Моросящий дождь, казалось, капал не сверху вниз, а со всех сторон и даже вверх. Перед глазами время от времени плясали тёмные пятна — видимо, так дрожало «слепое пятно».
Внимание Антона привлёк какой-то человек, стоявший на детской площадке. «Странно, в дождь, один и без зонта». Человек неожиданно стал осматриваться по сторонам, потом задрал голову и начал осматривать окна домов (двор принадлежал двум девятиэтажкам, стоявшим рядом друг с другом и почти соприкасавшимся углами). Равнодушно наблюдая за ним, Антон курил. Неожиданно человек повернул голову к нему, не поворачивая при этом тела.
Парень немного испугался — сначала того, что незнакомец, выглядевший, как обычный человек, своим взглядом вселял в него беспокойство, потом того, что он даже не повернул туловище, глядя на него и обернув голову в его сторону на 180 градусов. Антон перестал курить и смотрел в лицо человека — с пятого этажа можно было довольно детально его рассмотреть — сердитое, но простое лицо, средний рост, тёмная одежда — самый обычный человек. Вдруг он опустил голову, но почти сразу снова начал её поднимать, медленно поднимая глаза к балкону Антона.
Неожиданно аппарат щёлкнул и на улице как будто зажгли лампу — всё стало светлее. Отвлекшись на секунду и снова посмотрев на место, где стоял человек, Антон никого не увидел. В смятении он затушил сигарету и отошёл от окна. В аппарате закончился заряд. Кто этот человек? Почему он невидим? Да и человек ли это — если он виден только при таком особом зрении, то он из тех, кого так хотел увидеть Игорь. Зачем он считал, на каком этаже я живу? Если он дух, то он сможет меня найти и так, а если нет...
Антон проверил входные двери и закрыл покрепче окно, одновременно вспоминая о том, что по этому поводу писалось в инструкции. А ничего. Игорь не успел ничего написать, практически сразу попав в больницу. Всё то время, что Антон обрезал пути проникновения в квартиру извне, отключенный от «шапочки» аппарат заряжал батареи. Через минуту он снова был включен.
Снова стало темнее. Антон осмотрелся. Тени в углах комнаты стали гуще, однако монитор светил как будто ярче. Неприятное воспоминание о странном человеке немного точило беспокойством душу парня, однако любопытство перед новыми открытиями глушило их. Он пошёл на кухню, чтобы приготовить немного чаю, но когда вошёл туда, вскрикнул и отшатнулся. У окна стоял этот человек. Он был точно таким же, как все люди, если бы не странность его последних действий. «Как он оказался у меня дома? Я же запер все двери?!». Человек смотрел на него и не двигался. Выражение его лица выражало едва уловимый сонм эмоций: удивление, злость, немного сочувствия.
– Ты кто? - сказал Антон, пересилив себя. Незнакомец медленно приложил ладонь к своим губам, давая понять, что не может говорить.
– Откуда ты? Дай знать!
Человек всё так же медленно указал пальцем правой руки на глаза Антона. Ничего страшного незнакомец не делал, да и что он мог бы сделать? Он же бесплотен. Осмелевший Антон немного успокоился и спросил:
– Мне стоит тебя бояться?
Незнакомец медленно кивнул несколько раз кряду, затем слился с тенью в углу кухни и исчез. Пока шокированный Антон пытался придти в себя — аппарат снова разрядился и его, казавшаяся какой-то потусторонней, кухня стала вполне обычной. Он сел на табурет и начал думать.
«Это — дух. Может, призрак, может, что-то ещё, это не важно, важно то, что он бесплотен, а значит, не может меня задушить или ударить ножом. Он может только пугать. А напугать он меня может только тогда, когда я использую устройство. В реальности он ничего не сможет мне сделать».
В подобных размышлениях прошло около десяти минут. Антон плавно перешёл с обдумывания незнакомца на обдумывание аппарата. Он действительно работает. Что-то такое действительно есть. Надо ли куда-то сообщать? «Нет, если сообщу, то окажусь рядом с Игорем. Идея! Надо всё записывать! Как он».
Идея успокоила Антона, он включил чайник и создал на компьютере новый документ...
4
На следующий день он проснулся рано, как просыпался и раньше. Погода на этот раз стояла ясная, тёплая — последние тёплые деньки осени. В такую погоду бы выйти да прогуляться, но нет — у Антона теперь есть гораздо более интересное развлечение. Недаром говорят, что утро вечера мудренее — Антона не пугала больше мысль о том, что какой-то призрак ему угрожал — он же призрак, в конце концов. Вот уже аппарат зарядился, вот уже «шапочка» надета на голову, вот уже в комнате стало немного темнее...
На этот раз Антон выставил частоту движений глаз на 15 герц — при таком положении вещей у движущихся объектов на короткое время оставался небольшой шлейф в виде нескольких копий предмета — таким образом, легко можно было отследить, откуда предмет появится и куда уйдёт.
– Вот так, наверно, выглядит четырёхмерное пространство, - сказал он вслух, помахав перед лицом руками.
Сзади него что-то тихо стукнуло. Вздрогнув от неожиданности, Антон повернулся, ожидая увидеть птицу или что-нибудь ещё из материального мира, но нет — там оказался человек.
Одетый в яркую, красочную одежду, молодой парень стоял примерно в метре от открытого окна застеклённого балкона, постукивая обутыми в сандалии ногами по полу — оттуда и был стук. Антон не мог решить, что больше его удивило — широкая, весёлая улыбка парня или то, что стук его бесплотных ног производил тихий стук. А парень действительно весело улыбался, глядя на Антона и не переставая нетерпеливо притопывать. Было такое ощущение, что парень — давний знакомый Антона и чрезвычайно рад его видеть и что он сейчас сделает что-то такое, отчего Антону станет так же весело.
Антон не испугался. Весёлый вид призрака (а в том, что это призрак, он не сомневался) успокоил его напряженные вчерашним гостем нервы.
– Что ты хочешь?
Призрак отошёл в сторону — Антон следил на ним взглядом — и указал пальцем на то место, где он только что стоял. Антон перевёл взгляд туда и обомлел — на стене, как на киноэкране, развернулась целая картина — залитый солнцем луг, весёлые люди на нём, приятный русский лес вдалеке, речка... Он всегда мечтал отдохнуть в деревне, порыбачить, погулять утром по травке. Ностальгия по деревенскому детству нахлынула на парня. Весельчак сбоку от него знаками попросил Антона смотреть на него, после чего подошёл к панораме, развернувшейся на стене, встал коленом не невидимый, высокий порожек и пролез внутрь. Антон видел, как он бежит по лугу и, развернувшись, машет ему руками, приглашая за собой.
Антон почувствовал, как его сердце уходит куда-то в живот и неприятно щекочет там. Он прекрасно знал, что в этой комнате на этой стене есть окно, в которое только что и пролез призрак, зазывая его с собой, и если Антон полезет в этот луг, он просто вывалится из окна. Он начал нащупывать устройство в кармане. Панорама пропала, появилась стена, окно и полутёмная комната. Справа от него произошло какое-то движение. Антон повернул голову вбок и вздрогнул от испуга — на него смотрел ужасный, изуродованный труп. Поразительно большая опухоль изуродовала левую половину его лица так, что глаза не было видно; правая половина губы была вывернута наружу и вообще вся правая честь его тела была помята, перекручена, изломана.
– С-с-сука! - прошипел призрак, после чего за пару мгновений распался на тысячи мелких кусочков и разлетелся по теням в доме.
Аппарат снова щёлкнул, не дождавшись, когда его выключат и разрядившись. Антон в ещё более сильном, чем вчера, смятении, подошёл к дивану и присел на него. Он явственно слышал, что призрак произнёс вслух слово, но как он смог это сделать? Аппарат не влияет на слуховой центр в мозгу. Галлюцинация? Почудилось? Надо разбираться.
– Точно, надо сходить к Игорю! - воскликнул Антон и подошёл к стационарному телефону на тумбочке. Через полминуты из трубки уже доносился женский голос:
– В понедельник посещать больных нельзя. Приходите в среду или пятницу, с 15 по 19 часов.
«Послезавтра и зайду» - подумал парень, поблагодарил и положил трубку.
И хотя он пытался убедить себя в том, что не стоит проводить эксперименты с аппаратом до того, как он пообщается с его изобретателем, с каждой минутой его испуг всё больше и больше заменялся любопытством. В конце концов, он не дурак, сообразит, когда его призраки обмануть попытаются. Да и, если что, всегда можно на кнопку успеть нажать и всё исчезнет.
Успокоившись, он сел в кресло, опять надел шапочку, закрыл глаза и включил аппарат.
Когда он их снова открыл, от неожиданности он вздрогнул, как будто от удара током. Вокруг кресла полукругом стояли какие-то существа, своей формой отдалённо напоминающие людей. Скорее, это были высокие, немного вытянутые, абсолютно чёрные фигуры, их было около пяти, и хотя они ничего не делали, всё равно внушали страх. Антон щёлкнул тумблером на аппарате. Существа исчезли, в комнате стало светло. Подождав немного, парень снова включил устройство. Существа всё ещё стояли и, по-видимому, смотрели.
– Кто вы такие?!
Тихий, еле разборчивый шёпот прошёл по комнате. Скорее даже не шёпот, а тихий шелест бумаги. С трудом Антон разбирал отдельные слова «видит», «он», «расскажет». Внутренний голос подсказал парню, что речь идёт о нём. Нутром он почувствовал какой-то ещё более напряжённый взгляд, который как будто жёг правую часть его головы. Повернув голову направо, он увидел в соседнем, через маленький столик, кресле, того самого человека, который напугал его вчера (или позавчера?...). Теперь он выглядел спокойным. Медленно открыв рот, он начал произносить слова таким же тихим шёпотом, как и эти существа:
– Ты не должен нас видеть. Не должен.
– Кто вы есть?
– Ты уже слишком много знаешь. Ты должен умереть.
– Почему? Ты можешь мне объяснить, что происходит? Почему я вас слышу?
– Спроси это у своего друга, который так тебя подставил. Ты сам всё поймёшь со временем. Только времени у тебя мало, очень мало. Ты не должен жить. Взгляни, - незнакомец сделал жест рукой, указывая на стену напротив Антона, ту самую, с окном. Увиденное заставило его почувствовать, как от лица отхлынула кровь.
Когда Антон был ещё мальчиком, он, как и все ребята его двора, любил куролесить и баловаться. Рядом с их двором была недостроенная пятиэтажка (в данный момент она уже снесена лет пять как), где они любили бегать, несмотря на запреты родителей, что как-то раз привело к трагедии. Один из ребят, находясь на пятом этаже, вывалился из зияющей дыры окна (не было даже стены, не говоря о подоконнике) и разбился насмерть. Шансов у него не было никаких — рядом с долгостроем лежали во множестве разбитые кирпичи, куски бетона, разломанные плиты с торчащими из них штырями арматуры... Несчастный случай.
На стене же незнакомец показал Антону то, что произошло на самом деле. Артур выглядывал из недостроенного коридора, держась руками за стены и наклонившись вперёд, видимо, для поиска острых ощущений, когда за его спиной уже знакомая Антону чёрная тень выбила «рукой» кирпич из кладки, аккурат тот, что был под рукой мальчика. С диким воплем тот полетел вниз.
Антон был шокирован. Начала накатываться злоба. Конечно, далеко не факт, что эти тени убили его друга, но Артур не был дураком. Безбашенным — да, но не дураком, он бы обязательно проверил, твёрдая ли у него опора под руками или ногами, прежде чем сделал бы подобное. Воспоминания снова начала овладевать Антоном, к глазам подступили слёзы.
– Зачем?..
Существа всё так же стояли и смотрели. Незнакомец немного помолчал и сказал:
– Не надо играть со смертью. И с нами тоже. Такое не прощается, - он снова кивнул на стену и Антон послушно перевёл туда взгляд.
В «фильме» какой-то тоже совсем молодой человек, подросток, стоял на табуретке в ванной комнате и привязывал к трубе, проходившей под потолком, петлю из электрошнура, время от времени прислушиваясь ко звукам, доносившимся с лестничной клетки. Когда он (и Антон) услышали шаги и металлический звук теребящихся ключей, парень быстро накинул петлю себе на шею и стал ждать. Вдруг из тени под ванной под табурет выплыла чёрная тень и, окутав ножки, подломила одну из них. Вскрик парня был задушен в горле. Ещё не повешенный, он отчаянно пытался спастись.
Незнакомец показал Антону, что происходило в это время на лестничной клетке квартиры. Два взрослых человека, мужчина и женщина — видимо, родители подростка, доставали ключи от квартиры. На лестничной клетке было темно, и для того, чтобы найти нужный ключ, женщина повернулась к окнам и подошла к краю лестницы. Судорога неожиданно свела её руку и ключи полетели аккурат в межлестничный проём. Конечно, это была не судорога, в полутёмном коридоре Антон успел заметить чёрную тень, дёрнувшую женщину за руку.
– Не надо шутить со смертью, - повторил незнакомец. Антон перевёл на него взгляд:
– Ты — смерть?!
– Нет.
– А кто ты тогда?
Незнакомец пристально посмотрел на Антона. От группы чёрных существ донёсся шёпот, вселив в душу Антона ужас:
– Расскажи ему, он всё равно не жилец...
Незнакомец, по-видимому, размышлял. Через минуту он начал говорить:
– Ты можешь считать меня чёртом, но это не так, с христианским злым духом я не имею ничего общего. Я умер семнадцать лет назад, в тюрьме. Я был профессиональным убийцей, киллером, как сейчас говорят. Меня убили в тюрьме… Потом ко мне пришли они — он кивнул на всё так же неподвижно стоявших теней.
– Почему ты здесь, на земле?
– Они оставили меня тут. Им нужны живые души, их могу добыть только я и такие, как я. За это мы не отправляемся в Ад.
– Ад существует?
– Это не твоё и не моё дело. Я не знаю и не хочу знать, я доволен тем, что есть. А вот ты сам скоро узнаешь, когда попадёшь к ним. Я знаю только то, что сейчас нахожусь в чистилище. И разница между мной и тобой только в том, что я умер, а ты — ещё нет. Ты видел духов?
– Каких духов?
– Которые повсюду. От них темно в комнате.
Удивлённый Антон пригляделся. То, что изначально он принял за «слепое пятно» в своём глазу, на самом деле оказалось постоянно движущейся полупрозрачной тёмной дымкой. Таких дымок он разглядел не один десяток в одной только своей комнате — вот почему так темнело, когда он использовал аппарат. Он спросил:
– Зачем им души?
– Скорее всего, они мучают их некоторое время, потом отпускают. Они питаются всем плохим, что есть среди вас, людей — ненавистью, страхом, злобой. Больше всего, конечно, страхом.
– Что за чернота была под табуреткой у того подростка?
– Можешь считать их чертями. Они набрались силы от его страха, страха перед случайной смертью.
– А почему я должен умереть?
– Потому что ты не должен нас видеть и соваться в наши дела. Люди не должны ничего о нас знать, а лучший свидетель — это мёртвый свидетель, это железный закон, который я вывел ещё при жизни.
– И Игорь тоже умрёт?
– Все когда-нибудь умрут. Игорь может быть спокоен — кто поверит шизофренику?
Антон молча сидел в кресле. И хотя он был подавлен и напуган, в его душе теплилась надежда, что то, что он увидел и услышал — галлюцинация или шутка, что это несерьёзно. В самом деле, его не смогут убить в прямом смысле слова, его смогут только подтолкнуть к смерти. Значит, надо быть осторожным. Всю жизнь остерегаться мало-мальски опасных вещей?.. Нужно ехать к Игорю.
Тени и незнакомец никуда не уходили. Антон поднял голову, чтобы завершить разговор и увидел, как возле аппарата сгущается темнота. С возрастающим страхом Антон смотрел на необычное явление. Неожиданно аппарат слетел со стола, будто снесённый. Аппарат ударился о твёрдый пол и в тот же миг Антон почувствовал сильную боль, словно его мозг проткнули раскалённой спицей — видимо, что-то повредилось в аппарате и на вход подалось сильное напряжение. Вот оно — началось! Ничего не соображая от боли, он схватил провод, шедший от шапочки к устройству, и разорвал его. Боль прекратилась, в комнате стало светлее. Держась за голову, Антон приходил в себя.
Когда он, наконец, разлепил глаза, перед его взором мелькали чёрные капушки, которые он пытался согнать, массируя ладонями лицо. Через час об ударе током напоминали только тёмные «кошки», бегавшие на границе его зрения.
5
Через день он уже ехал на пригородном автобусе в сторону психиатрический лечебницы, где лежал Игорь. Она находилась за городом, в небольшой деревушке, куда он добрался через час.
Попросив свидания со своим другом, он остался ждать в комнате для посетителей — небольшом помещении со столами, скамейками и кадкой с растением в углу. Через пять минут пришёл Игорь.
Антон не знал, с чего начать разговор, когда немного вялый, полусонный и задумчивый Игорь сел на стул напротив него. Лицо парня было разбито, судя по всему, несколько дней назад. Он хромал, на руке из-под футболки выглядывала повязка. Наконец, Антон пробормотал:
– Игорь, я проверил твою штуку...
– Я знаю. Они мне уже сказали.
Антон почувствовал, как в его душе начинает кипеть ярость:
– Почему ты мне не сказал об этом?! Ты же знал, чем всё закончится!
– Успокойся, Антон. Я не знал. Я не знал ни того, что произойдёт, ни того, что у тебя повреждён головной мозг.
Антон замолчал в удивлении. Игорь впервые за весь разговор посмотрел на друга:
– Да, ты был изначально нездоров. Устройство гарантированно не вредит только тому, у кого всё в порядке с мозгом, я это высчитал. У меня с этим точно есть проблемы, и, как оказалось, они есть у тебя. Я не знал об этом, прости, друг.
Антон пытался осознать эту новость:
– Я же здоров! У меня нет сумасшедших среди родных!
– Им не обязательно быть. Тебе просто не повезло и если с тобой что-то случится, это будет на моей совести. Не надо было это начинать...
Они немного помолчали.
– Почему я услышал их? - спросил Антон. Немного подумав, Игорь ответил:
– Согласно моей теории, такое может быть, только если слуховой центр в мозгу частично смещён в сторону зрительного. Аппарат не ищет зрительный центр сам, он посылает сигнал туда, где, по задумке природы, он должен быть. Если были сотрясения или ты болел гидроцефалией, или ещё что-то, что нарушило, даже незначительно, структуру мозга, сигнал будет задевать и другие части мозга. Они говорили громко? Ты ещё что-нибудь испытывал?
– Они шептали.
– Били?
– А могут?!- воскликнул поражённый Антон.
– Как видишь, - Игорь грустно улыбнулся и указал пальцем на своё лицо, - Не сами, конечно... Они пришли ко мне ночью, когда я проверял своё изобретение. Я их не слышал. Несколько чёрных силуэтов, они источали такой дикий ужас, что я даже не мог пошевелиться... Потом пришёл тот, кто с тобой говорил, размахнулся и сильно ударил меня, потом схватил за горло и немного сжал пальцы. Он провёл ладонью по своей шее, он дал мне понять. Антон, они не дадут мне жить.
– Но меня они ни разу не ударили!
– А они и меня не били, - снова грустно улыбнулся Игорь, - Я сам себя ударил и начал душить. Я думаю, аппарат послал сигнал в мой двигательный центр в мозгу и они им завладели. Я не мог себя контролировать и не мог отключить устройство. Оно отключилось само только через пять минут, только это меня и спасло.
– Они сказали мне, что не станут тебя убивать, потому что тебе никто и так не поверит.
– Да, он сказал мне то же самое. Я думаю, он просто предупреждал меня, показывал, что это не шуточки. Что они сделали с тобой?
– Сказали, что убьют. Ударили током, столкнув со стола твою штуковину...
– Как?! - Игорь был поражён.
– Да не волнуйся ты, - смущённо забормотал Антон, - Выйдешь — починишь.
– Да чёрт с ним, с аппаратом, ты мне скажи, тебя сильно долбануло?
– Да, я чуть сознание не потерял.
– Антон, это плохо. Это очень плохо. Я не знаю, что тебе делать. Согласно моим расчётам, при превышении допустимого напряжения, мозг сам практически полностью перестаёт посылать сигналы к мышцам, которые движут глазными яблоками...
В который раз поражённый за последние дни Антон открыл в шоке рот.
– Зрительный центр будет работать в таком режиме сам, без аппарата. В твоём случае не только зрительный, но и слуховой.
Антон почувствовал облегчение:
– Спокойно, я ничего не слышал и почти ничего не видел, - думать о тенях, мелькавших время от времени перед его глазами, ему было страшно — ему не хватало мужества признать их существование даже самому себе.
– Три дня мозг будет привыкать к новому режиму работы, будет вырабатывать токи, которые раньше за него вырабатывал аппарат.
Антон снова почувствовал ярость и самую настоящую ненависть к Игорю. Под столом едва заметно начала сгущаться тень. Почти одновременно с Антоном её заметил Игорь:
– Не злись, - мягко сказал он, - Чем больше зла, тем они сильнее. Старайся не думать о плохом, и они не станут тебя беспокоить слишком часто.
– Твою мать, Игорь, да они меня убить хотят! О каком беспокойстве идёт речь?! - не выдержал Антон. Почти сразу после его крика дверь в помещение отворилась и показалась голова медсестры:
– У вас тут всё в порядке? - строго спросила она, - Свидание окончено, Игорь, иди в палату.
– Они дадут тебе выбор, Антон, сам думай, всё в твоих руках, - пробормотал Игорь и вышел вон. После пятиминутных размышлений из помещения вышел и Антон.
Домой ему не хотелось. Стоя у подъезда, он курил и размышлял.
Поход к Игорю задал больше вопросов, чем дал ответов. О каком выборе идёт речь? Как долго его мозг будет работать в таком необычном режиме? Реально ли это всё или является галлюцинацией? Антон ущипнул себя. Нет, он не спит, это происходит здесь и сейчас — как бы дико это ни звучало, но некие призраки хотят его убить, и они точно приложат к этому все усилия. Бросив бычок в урну, он развернулся и подошёл к двери подъезда, когда неожиданно сзади раздался громкой хлопок. Резко развернувшись на звук, парень увидел груду красных острых осколков. С холодом в душе он понял, что на место, на котором он стоял мгновение назад, упал кирпич. Если бы он не отошёл... Под ухом захихикали.
Антон быстро вошёл в подъезд и осторожно, вдоль стены, поднялся на свой этаж. Через десять минут он начал претворять в жизнь тезис «Мой дом — моя крепость». Всё, что могло представлять даже теоретическую опасность, было убрано: разболтанная розетка была аккуратно прикручена, обычные тапочки были заменены резиновыми («С ними я не поскользнусь и не упаду даже в ванной»), окна были крепко заперты и закручены саморезами, кран на трубе, вёдший к газовой плите, был накрепко закручен. Отныне только так.
Когда Антон снова зашёл в комнату, то вздрогнул от неожиданности («Так и невротиком недолго стать» - мелькнуло у него в мыслях) — в центре комнаты стоял уже знакомый ему по второму дню злобный весельчак, только теперь он не смеялся и не пытался склонить Антона к самоубийству. С рыданиями, которые доносились будто издалека, он тряс какой-то бумажкой, заламывал руки и рвал на голове волосы. Неожиданно остановившись, он, после пары секунд размышлений, резко развернулся и кинулся к балкону. Через пару секунд он уже открыл окно и вышел с пятого этажа.
Антон закрыл лицо руками. Было тихо. Немного приоткрыв глаза, он понял, что ничего в реальной жизни не произошло — окно всё так же было закручено саморезами, никаких бумаг на полу не лежало, да...
– Диагноз убивает людей сильнее, чем сам СПИД, - прервал его размышления тихий голос сзади. Антон обернулся — да, это тот самый призрак киллера, - Этот парень тоже злится, что он умер, а ты живёшь. Смотри, когда-нибудь он всё-таки подведёт тебя к балкону, когда ты будешь ещё полусонным, а там уже и я подоспею... - мужчина щёлкнул пальцами и засмеялся.
На Антона напала апатия. Жить, будучи параноиком, отнюдь не сладко, понял он, когда натягивал на запястья рукава из плотных резиновых перчаток, чтобы предотвратить случайные порезы, но жить же всё-таки как-то надо. Он ещё не готов к смерти... И что, всё-таки, за выбор должен был предоставить ему призрак? Только Антон о нём вспомнил и хотел спросить, как призрак исчез. Значит, ещё не время. Ещё не время...
6
Уснуть Антону так и не получилось. С выключенным светом (лампочка может закоротить и загореться, либо дух прижмёт её к плафону и тот, опять же, вспыхнет) он не мог пролежать и пары минут — тени, видимые в тёмной комнате, освещаемой лишь с улицы слабым светом фонарей, мигом окружали его, пищали какие-то гадости и угрожали. Угрозы этой мелочёвки на Антона уже не действовали, а вот их визг не давал ему заснуть. Когда он затыкал уши — они оказывались у него в голове, пищали уже там и скребли маленькими лапками по стенкам его черепа — это было не больно, но очень неприятно.
– Посмотри в окно! Посмотри! - почти хором закричали они, и Антон повернул голову в сторону окна. В большом светлом прямоугольнике окна он увидел чёрный силуэт тела, висящего на верёвке.
– Просто повесься, и ничего этого не будет! Всего-то!
Антон встал. «Чертенята», как он их окрестил, тут же начали радостно визжать и ухать. Парень подошёл к шкафчику, достал снотворное, предварительно, конечно, проверив, что это действительно оно, и выпил две таблетки. Удивлённые черти заткнулись. Антон повалился на кровать и через несколько минут уже крепко спал под их возмущённые крики.
Утром он проснулся поздно. Идти в университет он не собирался, в этом, к тому же, не было никакого смысла — зачем живому, по сути, трупу, идти и получать какие-то новые знания? На него напала апатия. Никто не сможет ему помочь, никто ему не поверит.
Сдаваться в психбольницу и пожизненно стать её обитателем он не собирался. Хотелось лечь и не двигаться.
Только один раз Антон выходил на улицу — покупал в магазине ящик водки. Алкоголь прибивал визг неугомонных тварей и быстро усыплял парня. За две недели такого безрадостного существования парень сильно похудел и начал чувствовать, что скоро действительно сойдёт с ума.
В начале третьей недели, в тот короткий промежуток времени, в котором Антон не глушил свой страх водкой, а сидел и готовил себе хоть что-нибудь поесть, напротив него за столом сел уже знакомый ему убийца. Он улыбался.
– Как у тебя дела? - его голос явственно слышался Антоном. «Значит, дело совсем плохо, моему мозгу стало ещё хуже» - подумал он и человек, словно прочитав его мысли, сказал:
– Да, водка тоже повреждает мозг. Поэтому мы и любим алкоголиков, - он улыбнулся ещё сильнее.
– Что ты хочешь? - вяло спросил парень, хотя знал, что тому от него нужна только его, ставшая никчёмной, жизнь.
– У меня к тебе предложение.
В голове у Антона случилось небольшое прояснение. Он уже совсем забыл, что призрак может предоставить ему какой-то выбор. Антон превратился во внимание.
– Я работаю на них, - он кивнул за спину Антона, но тот не стал смотреть, на кого он указал — он знал, что там тени, - Но я мёртв. Я могу не всё, совсем не всё. Честно говоря, я не могу почти ничего из того, что умеешь ты, живой человек. Если ты хочешь оставаться живым и дальше, то я могу дать тебе шанс поработать на меня.
– Что я должен делать?
– То же, что и я, - незнакомец ухмыльнулся.
– Убивать людей?!
– Для начала это не обязательно, ты можешь просто помогать делать это мне. Понимаешь, не всегда на нужном месте крыши лежит кирпич или дорога скользкая из-за замёрзшей воды. Самому тебе убивать не придётся. Скидывать тяжести и ставить подножки людям будем мы.
Антон был в ужасе. Терпеть издевательства чертей ему уже надоело до смерти, но такой ценой зарабатывать себе свободу от них... Он сильно колебался.
– Подумай, - человек уже оказался у него над левым плечом и быстро шептал в самое ухо, - Тебе не придётся перерабатываться. Десять-пятнадцать несчастных случаев в год в таком городе — не такая уж и большая нагрузка. Пошёл в университет — задел случайно опору строительных лесов, а потом уже мы будем решать, на кого эти леса упадут. И всё — никаких мук, никаких голосов. Черти, как ты их называешь, уйдут — я прослежу за этим. Если будешь хорошо работать — будешь находить кошельки, драгоценности на дороге. Подумай об этом! А потом, когда войдёшь во вкус, я научу тебя правильно убивать людей. Поверь моему опыту, я это умею! Сам подумай, даже я не знаю, куда уходят души простых людей после смерти. Может, в рай, а, может, и нет! Ты думаешь, что Бог тебя за это накажет? Отправит в ад? Не отправит! Мы будем здесь богами! После смерти, лет через сорок, ты будешь посещать любые места, видеть и слышать всё, что захочешь, наказывать плохих людей, если ты такой справедливый. Не отказывайся! Ты даже не представляешь, как отвратительно может быть добро! Не забывай — вы все, люди, сейчас находитесь в чистилище, а заправляем им мы. Праведников мы убивали, и будем убивать дальше! Всех знаменитых убийц, маньяков и бандитов долго не могли поймать именно благодаря нам! Мы не бросаем своих помощников в беде! Думай! Даю тебе три дня, можешь прожить их спокойно.
Голос пропал. На кухне стало светлее. Видимо, он действительно выгнал всех чертей, чтобы Антон почувствовал разницу, а разница была поразительной, тишина и спокойствие ему понравились. Но быть пособником убийства... Рассудив, что утро вечера мудренее, Антон воспользовался первой выпавшей ему за две недели возможностью спокойно поспать и уже через пять минут путешествовал по царству Морфея.
7
Было всё ещё утро, когда Антон проснулся, пошёл на кухню, поставил чайник и присел закурить. Он проспал почти сутки. С величайшей осторожностью он зажёг свечу от зажигалки, чтобы, если он вдруг решит прикурить от неё напрямую, она не взорвалась у него в руках.
– Ты сойдёшь с ума, ты сойдёшь с ума! - вспомнил он визги «чертей».
«Чёрт побери, а ведь правда!» - признался он сам себе.
Закурив, Антон неожиданно вспомнил слова Игоря о том, что чем больше страха, тем они сильнее. А Антону страшно. Антону очень страшно. Сначала он боялся смерти, даже не смерти, а её внезапности и неясного происхождения. Теперь он боится расплаты за то, что будет делать, если согласится на предложение этого призрака.
Пока закипал чайник, парень напряжённо думал. Трезвый, отдохнувший мозг соображал молниеносно. Неожиданная мысль осенила парня, и план действий достаточно быстро созрел в его голове. Он быстро позавтракал и уже через пять минут шёл по улице к своему знакомому, наслаждаясь безмятежностью человека, которому нечего бояться несчастных случаев.
То тут, то там ему попадались на глаза, а то и под ноги, пятна чёрного тумана, который клубился у самой земли, высотой сантиметров двадцать над землёй. Машины, люди и ветер не разгоняли его, судя по всему, это тени, питавшиеся плохими эмоциями тех, кто их на этом месте испустил. Эта мысль нашла своё полное подтверждение, когда рядом с домом Алексея он увидел большую, метра в три диаметром, густую туманную жижу на дороге — он точно знал, что в этом месте месяцев пять тому назад насмерть сбили человека.
Лёха Тёмный был дома. «Тёмный» - это не прозвище, а фамилия, которая будто бы предопределила то, чем будет увлекаться этот молодой парень. А увлекаться он решил сатанизмом и оккультизмом — об этой теме он знал всё. У повеселевшего Антона даже мелькнула в голове мысль показать ему аппарат и рассказать о том, что он делает с человеком, но, к счастью, это была только мысль, так как заставлять человека пережить то же самое, что и он, Антон не смог бы, да и аппарат, слава Богу, был сломан. «Слава?.. Богу?!» - горько спросил он сам себя.
Лёха ответил на домофон не сразу — видимо, чем-то был занят, может даже исполнял очередной свой ритуал, прочитав о нём в каком-нибудь древнем, пыльном манускрипте. Когда он ответил, то сказал, чтобы Антон ждал его в кафе неподалёку, там они встретятся и всё обсудят. Антон пошёл туда и занял столик. «Ну и друзья у меня», - подумал он, внутренне посмеиваясь. Также он поймал себя на не очень приятной мысли о том, что ему импонирует мысль быть защищённым целой сворой злых духов, призраков и чертей и под их защитой совершать безнаказанные убийства. Кто не думал о безнаказанных убийствах?.. Такие мысли он старался усиленно от себя гнать.
Вот, Лёха, наконец, пришёл. Длинный, худой парень с длинными же чёрными волосами и небольшой бородой. Если бы не взгляд — его можно было бы принять за дьячка или семинариста, но необычные глаза выдавали в нём помощника прямо противоположных сил. Как-то раз, смешивая и сжигая какие-то сухие травы на своей даче, он что-то не уследил или не рассчитал, отчего из ступки вырвался небольшой столб горячего пламени и немного пожёг ему лицо и глаза. Лицо через пару месяцев зажило и стало снова обычным, а вот глаза первые полгода пугали неподготовленного зрителя — чёрные белки с красными зрачками. «Ожог первой степени» - небрежно говорил он Антону, но только Антону, в остальных случаях он не упускал шанса напугать кого-либо, сняв солнцезащитные очки. Теперь его глаза тоже почти зажили, окрасив, едва заметно, белки и зрачки, что очень ему шло в плане «сатанизменности».
– Ну, выкладывай, ты говорил, у тебя что-то срочное.
– Слушай, - начал Антон, - Ты никогда не задумывался, что чистилище находится у нас, в нашем мире?
Алексей вскинул брови, немного подумал и сказал:
– Любопытный вопрос. Откуда такие мысли? Ты ж, вроде как, этим всем не увлекался?
– Да вот, увлёкся что-то. Я не знаю, говорить тебе или нет. Я думаю, что ты мне не поверишь.
– А ты попробуй. Может, и поверю. Что-то, связанное с мистикой?
– Да.
– П-ф-ф, а ты говоришь, не поверю. Выкладывай.
Антон коротко рассказал ему всю историю от начала и до конца, исключив, однако, оттуда аппарат, который он получил от Игоря — Антону не хотелось бередить любопытство друга и тем самым подставлять его под удар:
– Так вот, теперь он приходит ко мне и требует, чтобы я на него работал, иначе он либо убьет меня (не важно, своими руками или моими), либо сведёт с ума.
Алексей крепко задумался, время от времени поглядывая на Антона странным взглядом, который тот вмиг понял:
– Я не сошёл с ума. Я могу попробовать тебе это доказать.
– Как?
– Эти тени, как я уже сказал, питаются злом, страхом, отрицательными эмоциями. Вон там, в том углу небольшая чёрная дымка, расползлась по полу где-то на метр-полтора, - Лёша обернулся:
– Да, там недавно был скандал с посетителем. Ты ведь мог и узнать об этом... Скажи честно, ты меня разыгрываешь?
– Нет, Лёха, я говорю правду. Эти лужи повсюду, то тут, то там.
– Ла-а-адно... - задумчиво протянул Лёша, - То есть туман тем темнее, чем большее зло там было совершено?
– Да.
– Давай-ка кое-куда съездим.
– Куда?
– А ты мне сам скажешь, - хитро улыбнулся Алексей, и, расплатившись за кофе, друзья пошли к машине Алексея.
Они выехали за черту города. Минут через пятнадцать езды Алексей попросил Антона достать из бардачка повязку и надеть её на глаза.
– Зачем?!
– Для чистоты эксперимента, - улыбнулся сатанист.
«Экспериментатор... Мне уже хватило опытов» - подумал Игорь, но повязку надел — причин проявлять недоверие к другу у него не было, хотя где-то в голове бегала шальная мысль о том, что его сейчас принесут в жертву в лесу. И действительно, машина, судя по ощущениям парня, повернула вправо и поехала по грунтовой дороге.
– Куда мы едем?
– Сейчас узнаешь.
Антон ждал, чувствуя всё нарастающую тревогу, но не прошло и десяти минут, как они остановились.
– Подожди, - сказал Алексей, вышел из машины, обошёл её и открыл дверь со стороны пассажира:
– Выходи, только осторожно, здесь ветки...
Пару минут он вёл его куда-то, судя по шуму деревьев и время от времени попадавших на лицо опавших листьев, в глубину леса, но вот ноги почувствовали песок и тут же Алексей остановил друга, после чего снял с него повязку.
Антон не сразу привык к солнечному свету... Но, увидев, куда привёл его друг, заорал от ужаса — они стояли по пояс в густейшем чёрном тумане, из-за которого не было видно собственных ног, не говоря уже о земле. Перед Антоном раскинулось целое озеро медленно колыхавшейся черноты, она простиралась метров на сто вперёд и столько же по обеим сторонам. Обернувшись, парень увидел, что чернота застелила даже лес.
– Что здесь было? - шокированный парень трясся всем телом, на глазах наворачивались слёзы, - Здесь же просто море тумана!
Теперь в шоке был Алексей:
– Здесь в войну несколько деревень расстреляли...
Этого Антон знать точно не мог и Лёха это понимал — высохшее озеро находилось в глубине леса и фашисты в своё время использовали его для массового убийства и захоронения. Неужели, всё это правда?.. В носу парня запершило, и он громко чихнул, напугав Антона, который от испуга выругался. Озеро начало приходить в движение, приковав к себе внимание парня. Оно начинало колыхаться всё сильнее и сильнее, как будто начался ураган.
– Надо уходить! Бежим!
– Почему? Призраки?
Неожиданный вопль заставил их стремглав побежать оттуда прочь. Крик был женским, горловым, и, судя по безнадёге в голосе, последним в жизни хозяйки горла. За полминуты добежав до автомобиля, парни просто влетели внутрь. И если Антон ожидал чего-то пугающего в глубине души, то Лёха был явно не готов. Только сейчас он полностью поверил в то, что говорил Антон:
– Бли-и-ин, Тоха! Я чуть не поседел!
– Так ты тоже слышал?!
– Да! Я туда регулярно ходил на ритуалы! Местные на это место жалуются очень, говорят, проклято оно. Здесь энергетика действительно очень сильная, я даже не ожидал, что ты действительно это почувствуешь. Давай-ка поедем отсюда!
Алексей быстро завёл автомобиль и, включив заднюю передачу, надавил на педаль газа. Машина вздрогнула и немного побуксовала на месте.
– Застряли?
Антон приоткрыл дверь, чтобы посмотреть и обомлел — когда они бежали, черноты тут не было, но теперь она наползла и обволокла землю и под машиной тоже, очевидно, поэтому они не могли сдвинуться с места. Решение пришло в его голову быстро — тьма его не будет трогать ещё чуть больше полутора суток (Антон считал каждый спокойный в своей новой жизни час), так что можно без страха выйти и попробовать подтолкнуть. «Без страха!» - осенило парня:
– Лёха, Леха, успокойся! Всё нормально, они нас не тронут! - потормошил он друга за плечо. Тот уставился на него:
– Почему?
– Просто не тронут. Они же духи, ё-моё. Расслабься.
Лёха задумался, потом нервно рассмеялся:
– Чёрт, и чего я испугался... А ещё сатанистом себя называю.
Антон тоже посмеялся. Секунд через пятнадцать он выглянул из машины — темноты было гораздо меньше, и она была куда бледнее. Он захлопнул дверь и сказал Алексею:
– Попробуй отъехать, - тот послушно завёл машину и аккуратно сдвинулся с места.
Когда они уехали от места трагедии достаточно далеко, Алексей спросил:
– А что ты там увидел? Ты видел, кто кричал?
– Нет. Я думаю, это произошло из-за того, что я испугался. Страх спровоцировал... не знаю, даже, как и сказать — паранормальную активность, что ли. А потом, когда мы прибежали к машине, не могли отъехать, потому что тьма окутала колёса.
– Ни хера себе!
– Да. Надо было перестать бояться, чтобы она отступила.
Немного помолчали.
– Да-а-а, вот оно как. Я всегда подозревал, что это как-то связано.
– Что именно?
– Страх и чертовщина. Ты когда маленький был, темноты боялся?
Вот, и всегда, когда боишься, обязательно происходит какая-то чертовня. Тут уж не закон подлости, оказывается, а это... Слушай, а ты можешь, например, сказать, что именно произошло в каком-то месте? Ты же понял, что в кафе была драка, а здесь — массовое убийство.
– Ну как тебе сказать?.. - задумался Антон. Их машина ехала через почти непрерывные разливы тёмного тумана — то тут, то там попадались то небольшие тёмно-серые лужицы метра в два (очевидно, тут было небольшое столкновение машин), то четырёх-пятиметровые клубящиеся чёрными вихрями куски дороги, отмечающие своим присутствием места человеческих жертв.
Проезжать через них было страшно, но Антон, как мог, отгонял это неприятное ощущение. Рассказывать про это Лёхе не желательно — начнёт волноваться, бояться, потом, когда въедут в особо большую лужу — та активизируется и вынесет машину куда-нибудь в кювет.
«Вот откуда растут ноги у россказней о всяких там гиблых местах на дороге» - подумал он, - «Сами себя убивают страхом».
- Всё зависит, - продолжил Антон, - от того, насколько сильную эмоцию испытали на этом месте. Если человека убивали долго и мучительно, то туман будет темнее, плотнее и объёмом побольше, а если, допустим, его снайпер застрелил и он даже этого не понял — то, понятно, и пятно будет меньше и проще, если вообще, конечно, будет. А если человека, например, долго били, то, я думаю, туман будет поплотнее и темнее, чем при ином убийстве. Так что понять, что там произошло, можно, но легко перепутать.
– Понял...
Уже подъезжали к городу и Алексей, который, видимо, всю дорогу уже всерьёз обдумывал проблему друга, спросил у того:
– Как выглядел тот, кто предложил тебе на него работать?
– Как обычный человек... С самого первого дня, как я его увидел, он не менялся, но меняться они умеют, - Антон с холодком в душе вспомнил, как его хотели вывести за пределы балкона.
– А что говорил? Чем искушал?
– Деньгами, властью. Говорил, что мне понравится убивать, говорил, что мы, люди, живём в чистилище и они, умершие грешники, здесь всем заправляют.
– Ни хрена себе.
– Ага. Мол, поэтому праведные, хорошие люди быстрее умирают — их это злит. Сказал ещё странную фразу про то, что творить добро ужасно и что этого делать нельзя.
– Он сказал, что добро может быть отвратительно?
– Да! Как ты узнал?! - в голове у Антона мелькнула сотня мыслей, начиная от «Он тоже его видел» до «Это он и есть».
–Ну, братуха, это из Библии цитата. Говоришь, он не связан с христианством? По-моему, врёт либо просто где-то слышал эту фразу раньше, но это очень и очень маловероятно, если он зек. Эту цитату по Библии произнёс Сатана.
Антон откинулся на спинку кресла. Первые пару секунд в его голове не было никаких мыслей. В Бога он никогда особо не верил, Сатана и черти его никогда не пугали (до этого момента, естественно), молитв он не знал никаких («А может, молитва от них поможет?!»), в церкви не был уже лет пять. То, что Сатана лично пришёл к нему в образе человека (хоть и духа), было совсем уж невероятным.
– Что ты знаешь о нём? - спросил Антон. Лёша улыбнулся и посмотрел на друга:
– Ответ на этот вопрос займёт не менее сорока академических часов.
– Скажи то, что считаешь наиболее важным в данном конкретном случае, для меня.
– Ну, тогда всего пять, - засмеялся тот, - Если коротко, то от Сатаны можно защититься с помощью амулета.
– Креста, что ли?
– Нет, амулета.
– Так христианство это не поддерживает. Суеверие же и так далее.
– Ещё как поддерживает, только старается не афишировать.
– И что надо сделать, чтобы его получить?
– Много надо сделать, очень много, Антон. В оставшиеся полтора дня мы точно не управимся.
– А за сколько?
– Я думаю, не меньше двух недель.
– Две недели?! Да он же меня убьёт за это время?
– Тяни резину, корми его завтраками. Делай, что угодно, но постарайся убедить его в том, что ты хочешь на него работать.
– А потом?
– Потом мы разберёмся с этим. Амулет должен отгонять вообще любых духов от тебя.
– И кирпичи с крыш он будет отгонять?
Алексей засмеялся:
– Нет, кирпичи он не отгонит. Он сделает тебя невидимым для них. Давай я отвезу тебя домой, а когда закончу — перезвоню.
– Понял.
8
Оставшиеся полтора дня Антона преследовал небольшой мандраж — он не знал, как убедить призрака в том, что Антон будет на него работать, но чуть позже, он боялся, что Лёха не успеет сделать амулет, боялся, что что-то произойдёт не так...
Утром последнего спокойного дня он неожиданно увидел призрака на своей кухне, когда, окончательно отдохнувший и набравшийся сил, ставил кипятиться чайник. От испуга и неожиданности Антон вздрогнул.
– Ты хотел обмануть меня? - голосом, от которого у парня побежали мурашки, спросил призрак.
– Нет, с чего ты взял?
– Не лги мне. Твой дружок-сатанист был бы уже давным-давно мёртв, если бы у него не было защитников. Часто уж он жертв нам приносил...
– Людей?!
– Нет, не людей. Это не твоё дело. Ты пытался обмануть меня. Те, кто хотят это сделать, долго не живут. Можешь не оправдываться. Я дал тебе шанс — ты им не воспользовался. Теперь пеняй только на себя.
Призрак исчез. Через секунду кухня была заполонена самыми разнообразными голосами, кричавшими на разный лад о страшной смерти, ужасных муках, которые испытает Антон за попытку обмана их «начальника». К Антону мигом вернулась его апатия и тоска. Шатаясь, он вышел в жилую комнату и взял в руки телефон:
– Лёха, он нас раскусил, - безжизненным тоном сказал парень, когда на том конце провода послышался голос его друга.
– Кто? А, понял. Как раскусил?! У тебя там всё в порядке?
– У меня всё плохо, Алексей. Две недели я не проживу. Ты даже не представляешь, какая это мука.
Даже из трубки Антон слышал визг и рычание. «Мы его сейчас убьём, если ты не положишь трубку!» - кричали чертенята.
– Антоха, не делай никаких глупостей. Я сейчас освобожусь и приеду, что-нибудь придумаем. Потерпи! - раздался треск и гудки — Алексей положил трубку. Антон дошёл до дивана и присел, закрыв глаза и пытаясь абстрагироваться от голосов, но это ни к чему не привело — проклятые твари как будто залезли к нему в мозг и кричали оттуда, вклиниваясь в поток его мыслей.
Впав в апатию и равнодушно слушая угрозы, Антон не заметил, как прошло время. В дверь звонили — очевидно, Алексей таки приехал. Парень поднялся с дивана и открыл дверь. Через минуту они уже спускались с великой осторожностью по лестнице на первый этаж — пользоваться лифтом они побоялись. Через полчаса они уже стояли в прихожей Лешиной двухкомнатной квартиры.
В этой обители мог бывать только он, Антон, и никто больше Алексей не пускал в свой дом. Одна комната была вполне себе обычной, ничем не примечательной жилой комнатой молодого неженатого парня, другая же была крепко заперта тяжёлой, обитой тонкой жестью, дверью. Что там было, он не показывал даже своему лучшему другу, ограничиваясь намёками.
– Пошли, - коротко сказал Алексей и, отперев замок двери, позволил другу зайти в темноту загадочной комнаты. Щёлкнул выключатель, и Антон увидел неожиданно маленькую комнатку прямоугольной формы, в дальнем конце которой находился письменный стол со свечками и человеческим (не было сомнений, что он настоящий) черепом. Справа от стола стояла какая-то стальная цилиндрическая штуковина размером с небольшую бочку — от неё отходила толстая труба, врезанная в стену. Что находилось в центре комнаты, Антон не понял — на полу разлилась чёрная лужа. Возле входа, вдоль правой стены проходили несколько клеток с ящиками под днищами; в клетках пищали крысы. Вдоль левой стены проходила узенькая мебельная стенка, состоявшая из полок, на которых лежали большие книги в старых обложках и коротких ящиков. Из-за них парень не сразу заметил, что в этой же стене есть ещё одна дверь, уже простая, деревянная.
– Да-а, теперь понятно, почему ты сюда никого не пускал, - усмехнулся Антон.
Алексей улыбнулся:
– Естественно, не хватало мне ещё в дурдом отправиться, как твой друг Игорь... Видишь что-нибудь?
– Да. Черноту, - Антон указал в центр комнаты, - Что там?
– Пентаграмма... работает, значит! - Алексей был польщён и обрадован вниманием тьмы, - Что ж, давай пока, подожди в соседней комнате — там, в принципе, ничего «такого» нет, минут десять поболтайся там.
– Хорошо.
Когда Антон вошёл в соседнее помещение и нащупал выключатель, которым и щёлкнул, то увидел уже более мирную картину, которая напомнила ему прочитанные в детстве сказки про избушки на курьих ножках, в которых обитают ведьмы. В центре комнаты, размерами аналогичной первой, на полу был нарисован меловой круг, на стенах то тут, то там, висели высушенные веники трав — Алексей всерьёз увлекался оккультизмом, в том числе и славянским. Антон даже улыбнулся, когда вспомнил, как Алексей, будучи ещё школьником-старшеклассником, лечил его, Антона, он отравления алкоголем каким-то отваром, который быстро ему помог.В этой комнате тоже были полки, на которых также лежали книги. В углу на вешалке висел большой кусок белой ткани, из-под которой выглядывало зеркало. На стене висела карта области с помеченными областями. Окно было плотно зашторено.
Внимание Антона привлекло шевеление за книгой на столе, в тени. Он немного придвинулся, с любопытством рассматривая непонятного тёмного зверька, возившегося там. Внезапно существо резко дёрнулось и быстрым, молниеобразным прыжком бросилось парню в лицо — Антон едва успел закрыться и от неожиданности закричал. Дверь за его спиной с лёгким скрипом открылась:
– Всё готово, Антох, пошли... Что случилось?
Антон убрал руки от лица. Никакого зверька в помещении не было.
– Черти опять пугают? - сочувственно спросил его друг.
– И точно, что это я... - Антон, отвлечённый необычной квартирой, уже и забыл, зачем он сюда приехал.
Они вышли в комнату с лужей на полу. Алексей взял со стола маленький мешочек из плотной ткани и протянул его Антону, отчего мешочек стал куриться чёрным дымом. Тьма потихоньку переключалась с него на новый объект.
– Так быстро? - Антон был удивлён, ведь прошло не более пяти минут с того момента, как он вышел в соседнюю комнату.
– Ну да, а чего тут долгого? Делов-то на пять минут — сжечь крысу да прочитать заклинание.
– Ты её прямо тут сжёг?! В мешке её пепел, что ли?
– Да. А то! Видишь печку? - он указал на металлический цилиндр рядом со столом, - От неё труба уходит на улицу.
– А почему запаха нет?
– Принудительная вытяжка. С улицы дам тоже не виден — на улице стоит фильтр, я его в корпус от кондиционера засунул, чтоб не привлекать внимания.
– А почему я не слышал твоих заклинаний?
Алексей улыбнулся и постучал костяшками пальцев по стенке, которая от этого издала слишком тихий для дерева стук:
– Пробковые панели. Там ещё губка и прочее по мелочи. Звукоизоляционный материал.
– Ну, ты, Лёха, в самом деле, урбанизированный сатанюга!
Антон засмеялся — ему было хорошо. В голове стало ясно и легко и если бы не дымивший чернотой карман, он бы подумал, что вся эта история, произошедшая с ним — галлюцинация, помешательство.
– Сколько он продействует? - спросил он у друга.
– Около недели. Для ритуала нужно полнолуние или хотя бы его подобие, для этого надо подождать недели две. Потом уже, через неделю, ещё один амулет можно будет сделать. Крыска-то не ахти, какая жертва. Была бы кошка...
Антон, любивший животных и, в частности, кошек, всё-таки почувствовал сожаление, что её тут нет, очень уж ему понравилась тишина в голове и отсутствие пугавших его чертей. Так дожидаться луны было гораздо проще.
Поговорив за чаем с другом и обсудив предстоящее «освобождение», Антон с чувством глубочайшей благодарности отправился пешком к себе домой. Пасмурные осенние дни делали людей злее, агрессивнее — проходя мимо парка, Антон увидел ссорившихся, разгорячённых выпивкой, парней. Вокруг них сгущалась лёгкая темнота, медленно опадая на землю, образовывая полупрозрачную, очень жиденькую, лужицу.
Дома Антон с удовольствием поел и с блаженством лёг спать, положив заветный мешочек у изголовья кровати на тумбочку.
Прошёл один день, затем второй, а на третий парень понял, что его радость была крайне преждевременной. Его разбудили тихие смешки, переходящие в откровенно злорадное хихиканье. Мешочек больше не дымил. Шокированный парень понял, что действие амулета закончилось, но почему так рано? Он кинулся к телефону, чтобы успеть позвонить Алексею до того, как черти разгонятся в полную силу.
– А что, он уже перестал действовать? - удивился его друг, - Это... очень необычно. Обычно крысы хватает на неделю, если только...
– Что?
– Если только злые духи не настолько сильно жаждут твоей смерти. Дело действительно серьёзно.
– Алексей, я тебя умоляю, сделай ещё один амулет!
– Прости, Антон, сейчас это невозможно. Крыс больше нет.
– Я найду! Крысу, кошку... - «или даже человека», чуть было не сорвалось у него с языка.
– Всё равно надо будет ждать не менее недели, пока я её не подготовлю.
– Я не выдержу полторы недели!
– Полторы недели и не надо. Потерпи пять дней — на следующей неделе луна уже появится, этого будет достаточно. Можешь приехать и переждать эти пять дней у меня. Или давай, я сам к тебе заеду, так будет безопаснее для тебя.
– Давай, я буду ждать.
Антон перевёл дух. Его потихоньку охватывала паника — ему даже в голову не пришло попытаться её усмирить — мучения, которым подвергали его черти, были слишком нестерпимыми.
– Не делай этого, Антоша, не надо, - раздался голос сзади. Антон обернулся — тот самый человек.
– Чего не делать?
– Не надо соглашаться на ритуал, иначе я убью твоего друга. Я тебе предоставил выбор.
– Ты не сможешь его убить, ты сам говорил.
– В обычной ситуации — нет. Но во время ритуала, который он задумал — легко.
– Ты лжёшь!
– А что, если нет? Ты подумай, его смерть будет на твоей совести. У тебя есть шанс убить кого-то другого и освободиться. Кого-то, чья смерть не принесёт тебя горя, а может, и доставит радость. Но не друга. Я дам тебе время подумать, мои подчиненные помогут тебя принять правильное решение. Смотри сам.
Не успел человек раствориться в воздухе, как Антон почувствовал, как по его горлу ползёт какое-то создание. Как ни старался Антон его сбросить или сорвать, его рука проходила сквозь него, вызывая в голове только мерзкое, низкое, тихое хихиканье. Тварь заползала ему в рот, и Антон ничего не мог поделать. Прислушиваясь к себе, он почувствовал, как мерзкое создание каким-то образом проникает в его зуб. Страх хлынул в душу парня, когда тот понял, что сейчас произойдёт и в тот же миг нерв его зуба как будто сдавили маленькие, острые лапки, из-за чего Антон непроизвольно заорал и упал на колени, схватившись за челюсть. Мысль в его мозгу заработала с невероятной скоростью, промелькнули десятки вариантов, из которых самым приемлемым и быстрым в исполнении казался вариант немедленно выйти в окно с пятого этажа. Подползая к кровати и облокачиваясь на неё спиной, сидя на полу, он даже не воспринимал слова «Давай, давай, иди!», кричавшие в его голове. Сердце покалывало, из глаз текли слёзы. Антона трясло от дикой боли в зубе. С ещё большим ужасом, сквозь страшную боль, он почувствовал на своей шее не менее десятка быстро ползших тварей. Краем глаза он увидел у своего рта всполох темноты. Ещё миг — и они пролезут во все его зубы, тогда он даже не будет ничего понимать…
Лихорадочная мысль вкупе с инстинктом самосохранения побороли панику, и, почти не воспринимая это своим сознанием, он схватился ладонями за свои виски и стал вспоминать спокойное, беззаботное детство. Постепенно проходил острый приступ боли, и в душу тихим потоком вливалось умиротворение. Твари доползли только до губ и, словно дразня парня, щекотали их. Страха было слишком мало, чтобы они пролезли внутрь.
– Детство вспоминаешь? А ты подумай о своих родных! Что будет с ними, когда тебя не станет?!
Антон против собственной воли прислушался к их словам. Если у него получится унять страх, то он не убьёт себя в состоянии помрачённого от болевого шока сознания, но если они будут так мучить его постоянно, то он не выдержит, и шагнёт в окно, находясь в здравом уме. Расчёт тварей оказался верным — страх стал медленно заползать в душу парня. С радостным визгом твари начали заползать в его рот. Антон, как мог, пытался успокоиться, но близость отродий к его зубам мешала сосредоточиться и осознать, наконец, то, что всё время ускальзало от его сознания, что-то очень важное...
Сильным напряжением сознания он вспомнил — Алексей! Ритуал! Он спасёт его! Но пять суток — это чрезвычайно долгий срок, когда от дикой боли не соображает голова и жить не хочется уже через пять секунд. Последний приемлемый вариант пришёл Антону в голову. Он, стараясь сохранять спокойствие, поднялся и подошёл к шкафчику с лекарствами. Сильная боль, несколько смягчённая осознанием того, что она скоро утихнет, всё равно мешала ему действовать аккуратно, но он всё равно боялся меньше. Достав упаковку снотворного и выдавив из блистера двойную дозу таблеток, он приготовился отправить их в рот.
– Ничего не получится! - крикнул чертёнок из его зуба, - Они начнут действовать слишком поздно! - и, воспользовавшись коротким, непроизвольным испугом парня, как будто шершавыми, острыми тисками сдавил нерв. Антон снова закричал и инстинктивно схватился за щёку, рассыпав таблетки по полу. Нужно что-то другое...
Когда-то давно Антон встречался с одной девушкой, учившейся на врача. Подрабатывая на третьем курсе медсестрой, та принесла ему два давным-давно списанных флакона с хлороформом, которые уже около года валялся в холодильнике Антона. План действия созрел быстро. Парень быстро достал один флакончик, открутил крышку и, стараясь не паниковать, начал поливать снятую с себя футболку холодной жидкостью, однако, небольшой страх, что хлороформ давным-давно выдохся, всё равно его тревожил, отразившись усилением ноющей боли в зубе.
Прижав к лицу мокрую футболку и глубоко вдыхая сладковатые эфирные пары, он быстро подошёл к входной двери и отпер все замки, чтобы Алексей смог попасть к нему домой.
Пройдя в комнату, он лёг на пол, прижав футболку к лицу. «Один, два, три...» - считал он про себя. После числа «десять» он уже не смог вспомнить следующее и провалился в темноту.
9
В себя он пришёл уже в другом месте, которое сперва не узнал. Незнакомый компьютер, стопка книг у стола, незнакомый диван. Да, он не у себя дома — он у Алексея. Сильно болел бок, подкатывала тошнота. На стон Антона появился Алексей, с тревогой смотревший на друга. Тот пошевелил губами и в ту же минуту, когда он инстинктивно перевалился с края дивана, его стошнило в заранее приготовленный Алексеем тазик.
При попытке заговорить или глубоко вдохнуть лёгкие и горло Антона как будто обжигало огнём.
– Это скоро пройдёт, попытайся разговориться, - советовал ему сатанист.
Только спустя десять минут Антон смог задать интересовавшие его вопросы:
– Сколько я спал?
– Ты не спал, ты был в отключке. Почти сутки — сейчас уже утро. Ты где вообще хлороформ взял? Дурак, что ли? Ты чуть не погиб. Бок сильно болит?
– Сильно. И дышать тяжело.
– Оно и понятно. Я когда тебя нашёл, у тебя всё лицо красное было от этой штуки. Ещё бы минут пять — и всё.
– Мне надо было срочно потерять сознание. Ты даже не представляешь, Лёха, даже не представляешь, что я испытал...
Антону не было страшно — то ли хлороформ ещё действовал, то ли после того, что он испытал, бояться он больше ничего не будет — его это не волновало. До ритуала осталось четыре дня и это уже хорошо — день он уже пережил.
– А вообще как себя чувствуешь сейчас? Страшно? Как настроение вообще? - после некоторого раздумья спросил его Алексей.
Антон удивился — уж не нашёл ли его друг время для шуток? Какое у него ещё может быть настроение? Хреновое, конечно. Очень хреновое. Лицо Алексея было серьёзным, поэтому Антон ответил тоже серьёзно:
– Настроение плохое, страха нет. Только бок болит, в остальном всё нормально.
– Ну, бок болит из-за печени. Тебе спокойно? Призраков видишь?
– Нет, - удивлённый Антон осознал это только сейчас. Призраков не было, но удовольствия парню это не доставляло — он сам был как призрак, отстранён от реального мира какой-то полупрозрачной стенкой, - А что?
– Ну, как что... Можно будет оставшиеся дни понемногу нюхать хлороформ. Будешь спокоен, как Будда. Крещение огнём ты уже прошёл — если от такой дозы не подох, то и от меньших тоже, скорее всего, не умрёшь.
Антон равнодушно размышлял. Что ж, вариант хороший, да и других как бы нет. Есть, конечно, ультиматум призрака, но убивать людей Антон совершенно не хотел. Он сейчас вообще ничего не хотел, только бы полежать и, может быть, вздремнуть, пока это возможно.
– Давай. А у тебя есть хлороформ?
– У меня нет. У тебя же есть.
– Было два флакона, один я вылил. Второй все ещё в морозильнике, наверно.
– Лады. Я съезжу, ключи у меня есть.
– Давай.
– Тебя можно тут оставить?
– Да, я пока попробую вздремнуть.
– Хорошо, я мигом.
Как только дверь за Алексеем закрылась, Антон уснул.
Хлороформ действительно оставался у Антона. Немного утром, немного в обед и чуть больше вечером, перед сном — так и шли дни. Обожжённая печень болела всё сильнее день ото дня, но это зло было меньшим из двух. Механически Антон принимал пищу, механически посещал туалет, механически разговаривал с другом.
– Сегодня последний день, - сказал как-то утром ему Алексей, - Сегодня без хлороформа. Ночью поедем на место — луна более-менее яркая, туч нет, облачности тоже.
– Смотри, Алексей, - равнодушно, как о другом человеке, говорил Антон, - Я не выдержу, если они снова начнут мучить меня физически.
– Кстати, как они это делали? Они же не могут брать и действительно сдавливать тебе нервы.
– Я думаю, они добрались и до болевого центра в мозгу. Это самое страшное.
– Хорошо, что сегодня последний день. Главное, чтобы луну тучи не закрыли... Я пока съезжу по делам, ты подождёшь?
– Да.
К середине дня хлороформ начал отпускать сознание Антона и он начал осознавать серьёзность ситуации. Ещё немного — и он будет атакован так сильно, как не был атакован никогда до этого. Уже сейчас в его голове присутствовал шум, состоящий из массы голосов, среди которых уже можно было разобрать отдельные выкрики. Тени в тёмных углах тихо подрагивали — скоро хлороформ полностью прекратит своё действие, и они завладеют болевым центом. Надо успокоиться. Надо успокоиться... На долгих десять часов.
Этот день был самым длинным в жизни Антона. Время от времени он ощущал всполохи страха в своей душе, из-за чего голоса такой же волной вспыхивали в его мозгу. Чем ближе к ночи, тем хуже. Сначала парень просто сидел в кресле и пытался контролировать своё сознание, но когда понял, что это получается всё хуже и хуже — решил отвлечься. Алексей после пары часов отсутствия вернулся и, запершись в своём святилище, что-то подготавливал. Из комнат не доносилось ни звука. Надо чем-то заняться.
В процессе раздумий Антон снова вспомнил об Игоре. А что, если Алексей попробует «излечить» и его? Конечно, Игорь с Алексеем не друзья и оба считают друг друга ещё большими психами, чем они есть на самом деле, но он-то, Антон, сможет его уговорить помочь другу его друга. Надо будет об этом подумать. Антон вспомнил про аппарат, про своё недоверие. Предстоящие события Антон боялся, но боялся мозгом — в свою душу страх он старался не допускать.
И всё-таки «черти» очень даже дальновидны. Если сначала Антон даже посмеивался над их дурацкими угрозами, то теперь, только заслышав их писк, сильно расстраивался и злился — эти визги были спутником бессонницы и боли, и чем нелепее были их угрозы, тем большая апатия и злоба нападала на парня.
– Я закончил с приготовлениями, - Алексей неожиданно вышел из смежной комнаты, сбив друга с мыслей, - Теперь осталось только ждать ночи.
– Лёха! - после секундного колебания сказал Антон, - Я забыл сказать — тот призрак сказал, что убьёт тебя, если ты попытаешься мне помочь, и...
– Убивалка сломается, - уверенно перебил его друг, - Я ж не дурак, сделал всё, как надо, и себя тоже защитил, так что не переживай.
– А в чём суть ритуала?
Подумав, его друг ответил:
– Суть в том, что ты как будто бы умрёшь для них. Жить-то ты, конечно, будешь, и твоё необычное зрение у тебя останется, но достать тебя они уже не смогут. Они будут только знать, что ты когда-то жил там-то, что бываешь там-то. Если они такие настырные, то будут пытаться преследовать тебя и там, но я думаю, это ненадолго. Да и достаточно просто переехать, и всё. Ритуал сложный, проводить я его буду в особом месте.
– В каком?
– Пока не скажу.
Вечером Антон уже молил всё на свете, чтобы тучи не застлали луну. Осознание скорого освобождения растягивало минуты в часы, и как он не старался убедить себя в том, что время от этого быстрее не пойдёт, в одиннадцать часов вечера уже просил Алексея поехать на место.
– Хорошо, давай собираться, - сказал тот, выглянув в окно, - Луна уже стоит, да и темно достаточно, осень уже, как-никак, - продолжал он балагурить, стараясь успокоить друга, да и себя, если уж на то пошло.
Через пять минут они уже ехали по тёмной дороге, выхватывая у темноты кусочек дороги светом фар. На Антона снова напал мандраж — что будет? Кто находится в клетке на заднем сидении? Получится ли? И куда, вообще, они едут? Судя по всему, аналогичные мысли посещали и голову Алексея, с той только разницей, что тот был в себе уверен. Скоро машина закачалась на ухабах просёлочной дороги.
– Ты только не пугайся, - сказал Алексей.
Только Антон решил спросить, чего именно, как понял — они подъезжали к той самой реке, что залита не водой, а сплошным злом. Страх всё-таки сковал на минуту Антона, чем не преминули воспользоваться черти, громкими воплями взорвавшись в его голове.
– Э, Антоха, спокойно! Расслабься! - страх передался и Алексею, когда он увидел корчившегося на сидении Антона — того как будто раздирали изнутри и это было чистой правдой — черти будто царапали его внутренние органы, грызли рёбра, кололи печень. Антон закричал, не в силах сдерживать страх... и тут же почувствовал, как его шею колет уже вполне реальный предмет. В тот же миг его тело начало наливаться свинцом — через пару секунд он уже не смог поднять руки. На душе стало спокойнее — черти отступили. Это его друг, предусмотрительно захвативший мощный транквилизатор, оперативно притормозил и вколол ему лекарство.
– Я же говорю — без паники! - пробормотал он, выходя из машины, отпирая пассажирскую дверь и вытаскивая обмякшее тело из салона. Тяжёлого Антона ему пришлось тащить.
Сам же Антон испугался бы, если б смог — какой-то сатанист волочил его по тёмному лесу к страшному оврагу, а он ничего не мог с этим поделать — препарат сковал его тело, веки едва-едва можно было оставить открытыми, на них как будто навалилась огромная тяжесть. Вот он видит, как его тело поглощает тьма...
Инстинктивно вдохнув, Антон задержал дыхание и зажмурил глаза, когда его голову полностью скрыла темнота. Апатия всё ещё не отпустила его, и через секунду он уже спокойно дышал, лёжа на земле в кромешной темноте. Сознание время от времени будто проваливалось в такую же темноту, и так же время от времени Антон замечал какие-то изменения в окружавшей его обстановке — вот он чувствует, что на его грудь опускается что-то мягкое и теплое. Оно шевелится, как червь. Через миг он чувствует удар — это нечто начинает судорожно дёргаться. По груди Антона растекается что-то непонятное, пропитывает куртку и футболку. «Кошка...» - равнодушно проносится у него в мыслях. Значит, ритуал идёт.
Сознание снова проваливается. Антону кажется, что он уже не в русле высохшей лесной реки, а на оживлённой летней улице. Вокруг ходят люди, снуют по своим мелким делам, суетятся, но Антону на это наплевать — на него пристально смотрит человек, черты которого выжжены в мозгу парня навеки. Злоба искажает лицо человека, глаза начинают наливаться краснотой до тех пор, что начинают гореть ярким огнём, но на это чудо окружающим наплевать — никто не замечает. Человек издаёт дикий вопль и от него начинает исходить яркий и горячий огонь, выжигающий окружающих людей и добирающийся до Антона... снова толчок и Антон осознаёт себя. Краем сознания он слышит какой-то очень быстрый напев на латыни. Он ничего не видит — тьма окутала его, хотя время от времени то тут, то там в темноте появляются светлые участки — это возмущается потревоженная Тьма. Ритуал всё ещё идёт.
Антон снова проваливается в темноту... Он летит над тёмным лесом, ему легко и хорошо. Кто не мечтал научиться летать? Вот так, просто подпрыгнуть и лететь? А Антон может. Он с наслаждением рассматривает деревья под собой и с удовольствием ощущает на своём теле волны прохладного воздуха. Слева от него со свистом летит ещё кто-то. Антон с улыбкой поворачивает голову и видит ещё человека, но с красными, злобными глазами. Тот хватает его за шиворот и кидает прямо вниз... Антон успевает заметить разлитую чёрную дрянь внизу и сжимается, ожидая удар об острые ветви и камни, которые она скрывает....
… Толчок. Антон лежит на земле в кромешной темноте. Первые полминуты он не может вспомнить, что произошло... Кажется, он упал с большой высоты. Да, упал, но почему тогда не болит тело? Его парализовало? Нет, ногой шевельнуть удалось, через штанину он почувствовал песок. Точно, ритуал! Он же находится в лесу, ночью, с Алексеем. С трудом он привстаёт — в голову ударяет боль — побочный эффект транквилизатора. Он осматривается. Тишина, никаких криков, никаких воплей. Только ветер успокаивающе дует в ветвях деревьев, да время от времени какая-нибудь птица вскрикнет в лесу.
– Антон! - раздаётся голос сзади, из-за которого тот даже испугался, затем испугался испуга, зная, что после этого обычно его начинают мучить бесы... ничего. Парень оборачивается. Сзади него, метрах в пяти, стоит Алексей — он по пояс скрыт темным туманом, - Антон! Я останусь здесь, ты езжай домой. Возьми мою машину, я доберусь пешком, у меня ещё много дел, - Алексей опустил глаза в книгу и зашептал слова.
– Хорошо... - сказал Антон, удивившись, как тот умудряется разбирать текст только при свете луны и направился к машине. Уже подходя к лесу, он обернулся, чтобы крикнуть: «Спасибо, Лёха!», но осёкся — друга не было: «Видимо, опустился на землю. Не буду кричать, мало ли, вспугну чего». Он подошёл к автомобилю, сел за руль, запустил двигатель и аккуратно выехал из леса. На тёмной дороге всё также мелькали чёрные озёрца, но демонов слышно не было.
10
Как только он вошёл в квартиру, его снова охватил страх и отвращение вперемешку с ненавистью. Алексей был прав — в квартире Антона бесновались черти. Саму жертву они не видели и визжали, судя по всему, уже достаточно долго, видимо, рассчитывая на то, что Антон уже дома. «Мы тебя всё равно достанем, ты никогда от нас не убежишь! Мы всё равно тебя убьём!». Как только Антон вошёл в жилую комнату, черти неожиданно замолчали.
– Они врут, - послышался знакомый мягкий голос.
– Лёха?! Как ты тут оказался?!
– Я тебя не вижу и не слышу, Антон. Надеюсь, ты всё же можешь.
– Что с тобой? - Антон не сразу понял смысл его слов.
– Я согласился на условия того демона, что склонял тебя. Теперь я такой же, как он. Не переживай, я тебя не трону и они тебя тоже не тронут — мы тебя не видим. Живи и радуйся жизни, Антон, ты не такой по характеру, как я, иначе бы я тебя позвал с собой. Именно об этом я и мечтал, когда проводил свои ритуалы. Теперь не нужны книги, не нужны жертвы, не нужны посредники. Жаль, что мы не можем поговорить. Позвони в полицию, Антон, скажи, что в лесу, там, где мы бил в последний раз, я совершил самоубийство. Я всё предусмотрел, тебя даже мурыжить не будут, но можешь, если хочешь, позвонить с телефона-автомата. Прощай, Антоха...
Дух пропал. Антон стоял, как вкопанный. Да неужели?.. Да не может быть! Он кинулся к мобильному телефону и набрал номер друга. «Абонент не доступен» - значит, Алексей так и не включил телефон после окончания ритуала. Антон вспомнил друга, когда тот просил его ехать домой. Он уже тогда выглядел странно, смотрел куда-то вбок... Потом пропал. Значит, это правда. Его друг мёртв. «Мёртв ли? Может, это мы уже давно умерли» - мелькнуло в мыслях у Антона. Он немного посидел на диване, затем, смахнув подкатившие слёзы, пошёл на кухню и налил полстакана водки, которая лежала в его холодильнике уже с тех пор, как он пытался заглушить ею голоса. Опрокинув за помин грешной души, он закурил. «Что бы там ни было, ему сейчас всяко лучше, чем здесь. Он знал, на что шёл».
Докурив, он спустился вниз и вышел на улицу. На противоположной стороне стояла телефонная будка. Номер местного отделения полиции был на табличке рядом с телефоном, и Антон оставил заявку сонному дежурному о самоубийстве в лесу, подробно описав место и не став называть себя, после чего положил трубку и закурил.
Смотря в освещённый подъезд своего дома, он видел перед входом в подъезд тёмный клубящийся туман. Там часто злились люди. Затянувшись, парень бросил сигарету в урну и уверенно пошёл в темноту. Дома дух Алексея снова повторил то, что уже сказал. Антон с тоской посмотрел на друга, а когда тот закончил, улёгся на диван, включил телевизор и начал думать, как ему жить дальше.
«Приди, как сможешь». Именно такое сообщение получил Антон от своего бывшего одноклассника Игоря. Они время от времени пересекались за четыре года после окончания школы. Игоря ещё в школе считали странным парнем — постоянно что-то мастерил, изобретал, но про свои изобретения не говорил никому, постоянно ходил какой-то «загруженный», «что-то замышляющий». Антон был его единственным хорошим знакомым, с которым он более-менее плотно общался на почве электроники. Последние полгода он сидел дома («И на что только живёт?..» - мелькало у Антона в голове) и разрабатывал очередной секретный проект. Ехать через весь город не хотелось, но всё-таки любопытство пересилило лень — интересно, что этот безумный гений изобрёл на этот раз, ведь просто так он его никогда не дёргал.
До его квартиры он доехал за час. Игорь был в своём обычном состоянии — со взъерошенными волосами и с красными от бессонницы полузакрытыми глазами:
скрытый текст– Проходи. Мне нужна твоя помощь.
Квартира была однокомнатной. Антон огляделся — на полках, столах и полу кучками лежали какие-то проводки, радиодетали, в серванте стояла полуразобранная техника. На стене плакатом висела какая-то большая электрическая схема с массой надписей и прикнопленными вырезками из медицинских журналов. «Совсем поехал», - подумал про себя парень и сел на кухне за стол, пока Игорь наливал ему чай.
– Ну?
Игорь ждал этот вопрос — это значило, что собеседнику небезынтересно. Он испытующим взглядом упёрся в лицо товарища и тихо начал:
– Ты не подумай, я не сошёл с ума. Ты знаешь, как работают человеческие глаза?..
– Ну, как... В целом представляю.
– А ты знаешь, что глаза совершают колебания? Они немного подрагивают около двухсот раз за секунду. Поэтому мы видим динамическую картинку.
Увидев недоверие на лице Антона, Игорь протянул ему заранее заготовленный научно-популярный журнал. Там все его слова полностью находили подтверждение.
– И что?
– Как что? Ты никогда не думал, что увидит человек, если его глаза остановить? Не так, как при травмах, а полностью? Не будет работать привычный механизм зрения, человек сможет увидеть то, чего не видел. Ты знаешь, что глаз видит далеко не всё? Слышал про слепые пятна? Двести раз это слепое пятно перемещается в поле зрения – кто знает, что в нём прячется?
Про первое Антон приблизительно знал — его девушка училась на врача и часто учила при нём. Насчёт второго - у него закралось подозрение, что у Игоря обострение:
– И как ты собираешься «остановить» глаза? Не пальцами же.
– Нет, конечно, - Игорь закурил крепкую сигарету (он курил, как паровоз, «причём, похоже, не только табак», - между делом подумал Антон), - Глазами управляют мышцы. Мышцами управляют нервы, а по нервам посылается, грубо говоря, электрический разряд. Если посылать заряд определённой силы в нужном месте, можно добиться полной фиксации глаз. Нет, - добавил он, увидев напряжение на лице друга, - ток не сильный, его даже почувствовать нельзя.
Антон подумал и спросил:
– Ну а зачем тебе это надо? Что ты хочешь «увидеть»?
Игорь затянулся:
– Я много изучал оккультную и медицинскую литературу. Ты знаешь такой феномен, как «зрительное эхо»? Когда человек сильно устаёт или принимает особые наркотики, его глаза время от времени так же останавливаются и видят мир как неподвижную картинку, меняющуюся время от времени на другую. В такие моменты люди могут видеть призраков, духов, демонов. Это не галлюцинации. Такая практика была у многих народов — недаром он сжигали особенные травы. Не всегда это были обычные галлюциногены — недавние исследования показали, что в отдельной части Якутии галлюциногенные травы не использовались вообще, применялись нервно-паралитические, потому-то их так било в судорогах во время камланий. Шаманы могли общаться друг с другом жестами, если одновременно впадали в такой транс, при этом находясь на безумных расстояниях...
Антон слушал. Его, можно сказать, друг определённо бредил.
– Ты хочешь поговорить с духами? Как ты их услышишь? - перебил он Игоря. Тот задумался и после некоторой паузы ответил:
– Нет, я просто хочу приоткрыть завесу, посмотреть, что «там».
– Так. А я-то тебе зачем?
– На тебе я поставлю опыт.
Это было уже слишком. Антон встал и сказал:
– Нет. Извини, Игорь, мне это не надо, поставь на себе.
– На себе нельзя! Здесь лучше подходишь именно ты! Не переживай, это совершенно неопасно. Я могу тебе всё показать.
– Нет.
– Можешь не соглашаться, но хотя бы посмотри на него!
Антон задумался. Игорь никогда никого не бил и вообще был абсолютно неагрессивным, но всё-таки было страшновато. Ток, всё-таки, мало ли что. Хотя в школе знание Игорем радиотехники многим помогали пройти экзамены (он мастерил миниатюрные приёмо-передатчики, подсказывая одноклассникам), так что польза всё-таки была. После долгих раздумий и колебаний Антон согласился посмотреть на агрегат.
Они прошли в комнату, Игорь указал на второе кресло, которое уже было поставлено к компьютерному столу, а сам пошёл к серванту. Оттуда он достал что-то типа шапочки для бассейна, начинённую присосками с проводами и маленькую коробочку, размером с две пачки сигарет, с проводом питания, несколькими разъёмами и с массой лампочек. Всё это он положил на стол, сам сел за компьютер.
– Смотри... Вот эта штука надевается на голову, электроды подсоединяются к вискам (так ближе к глазам) и к затылку (так ближе до зрительного центра в мозгу). К виску идёт электричество, к затылку — электромагнитное излучение. Всё это — очень слабой силы. Вот, посмотри, - Игорь снял крышку с аппарата. Среди массы самодельных деталей, каких-то конденсаторов, резисторов, дросселей и крутилок-вертелок находилась катушка, понижающая напряжение до 6 вольт. Это немного успокоило Антона — эта штука хотя бы не убьёт.
Игорь подсоединил аппарат к сети питания и подключил его к компьютеру. Когда на штуке загорелись три из шести лампочек, он запустил какую-то программу...
– Ты этим полгода занимался? - спросил Антон, рассматривая с кресла стопки книг о языческих культах и шаманизме, лежавшие на шкафу.
– Дольше. Года три уже, ещё со школы зацепился... Разрабатывал где-то два года, последний год калибровкой занимался. Вот. Смотри.
Он показал на программу.
– Тут она сама определяет оптимальную частоту излучения и силу тока. Видишь, больше трёх вольт быть не может?
– Так почему ты сам не проверишь на себе эту штуку?
– Ты здоров, - ответил Игорь, - У тебя не было травм головы, у тебя идеальное зрение. С тобой будет гораздо проще.
– Не торопись. Я ещё не согласился. Схемы есть?
– Разумеется, - Игорь протянул ему толстую тетрадку, и Антон принялся оценивать степень безумия этого проекта...
Так прошло около часа. Антон частично разгадал принцип действия аппарата («шапка» оказалась совсем простой). Судя по всему, он действительно работает. С технической точки зрения нареканий не было никаких. Аппарат свою работу выполнял прекрасно, Игорь предусмотрел всё, чтобы всё прошло нормально. Но вот с точки зрения медицины... Антон сильно сомневался. Нет, Игорь, конечно, был сумасшедшим, но идиотом не был точно и если он сказал, что это безопасно — значит, это безопасно.
– Так что ты думаешь? - спросил с едва заметными нотками надежды Игорь (по его голосу вообще было трудно угадать какие-либо эмоции).
– Я ещё думаю. Я подумал. Нет.
Расстроенный Игорь отвернулся и постучал пальцами по столу.
– Да расслабься, я шучу, - хлопнул его по плечу Антон, - Я подумаю, на этой неделе решу.
Игорь резко повернулся к нему, обрадованный и улыбающийся. «А за неделю либо ишак сдохнет, либо падишах умрёт...» - подумал Антон, попрощался с другом и вышел из квартиры. Утром следующего дня он уже не вспоминал про этот случай.
2
Через три дня он получил сообщение по электронной почте от Игоря: «Прочти». К сообщению был прикреплён увесистый файл «Описание». Было утро выходного дня, и тратить его на чтение «бреда» не хотелось. «Уж лучше вечером...».
Вечером он его всё-таки открыл. Судя по всему, это был дневник изобретений. Схемы, таблицы, выписки из медицинских статей. Можно сказать, научный труд, если бы не бредовость самой затеи. Антон мельком пролистал документ. После подробнейшей инструкции по применению аппарата шли противопоказания: «Нельзя пользоваться при физических повреждениях любого из глаз, при любых психических расстройствах и повреждений мозга. См. Главу 5». Антон пролистал до пятой главы. Из текста, напичканного медицинскими терминами, он понял, что при всех этих противопоказаниях нарушается работа той части мозга, которая отвечает за зрение, «что может повлечь за собой катастрофические последствия», какие именно, не уточнялось.
Антон взял телефон и набрал номер Игоря. После полуминуты гудков он сбросил вызов. «Завтра съезжу...», - решил он и лёг спать.
Утром он выехал к дому друга на автобусе, поднялся на его третий этаж в типовой пятиэтажке, коих в маленьком городке была масса, и позвонил в дверь. Сначала никто не открывал. Антон около пяти минут давил на кнопку, пока из соседней квартиры не вышла соседка Игоря — баба Валя.
– Нет его, увезли вчера. Вы Антон?
– Да. А куда? Кто увёз?
– Так в психушку же. Вчера весь день орал, мы ему бригаду вызвали. Совсем плохо стало, видимо... Он тут вам, наверно, кстати, передать кое-что просил, сейчас...
Через полминуты баба Валя вынесла Антону увесистую спортивную сумку. Антон взял её, поблагодарил и пошёл вниз.
Дома Антон разобрал содержимое. Несколько свёрнутых листов бумаги, флешка и, собственно, аппарат. На листе оказался написанный рукой Игоря текст. Антон пробежал по нему глазами — Игорь, судя по всему, передавал аппарат ему во владение, предостерегая от любых отступлений от присланной ему инструкции, если Антон всё-таки захочет воспользоваться этой штукой. «Я всё УВИДЕЛ» - написано было в конце. Что именно увидел Игорь, и это ли было причиной попадания его в лечебницу, написано не было, но Андрей в этом и не сомневался. В смысл этого изобретения он не верил — и так было понятно, что это вроде тех вечных двигателей из стакана воды, двух проводков и деревяшки, которые обычно изобретают всякие психи. «Кстати, надо будет съездить в больницу, навестить человечка...», - подумал он между делом и кинул сумку на диван.
Он решил забыть об этом случае, но некоторая мысль всё-таки вертелась у него в голове. «А что, если аппарат работает?.. С другой стороны, если он не работает, то от того, что я попробую им воспользоваться, с меня не убудет. А если работает — не сойду ли я сам с ума? Нет, не должен — скорее всего, у Игорька началось обострение, не удивительно». Погода в эту осень 2013-го стояла мерзейшая, едва ли не каждый день накрапывал моросящий дождик, дул холодный ветер. Даже Антону не хотелось никуда выходить, его девушка уехала к своим родителям, друзья занимались работой, у него же выпало три выходных подряд, часть из которых он уже потратил.
– А, к чёрту, что ж делать-то, - сказал он вслух и сел разбираться в инструкции к аппарату.
Через полтора часа он уже натянул на себя шапочку, зашторил окна, выключил свет и лёг на кровать. Комната освещалась только экраном монитора компьютера. Вздохнув и вспомнив о друге, он протянул руку к компьютерной мыши и щёлкнул по кнопке «Старт».
Аппарат, накапливая заряд, тихо загудел. Антон равнодушно смотрел на заполняющуюся полоску на экране монитора, искренне ничего не ожидая от того момента, когда прогресс-бар заполнится полностью. По его ощущениям, ничего и не произошло — всё оставалось таким же, как и было, разве что глаза, привыкшие к свету монитора, не видели ничего, кроме него и пары горящих лампочек на аппарате. Антон перевёл взгляд вниз, на устройство и от неожиданности испугался — яркий квадрат монитора плавно сместился вверх, оставляя за собой такой же яркий шлейф, состоящий из сотен, тысяч перекрывавших друг друга экранов. Парень резко повернул голову направо, чтобы осмотреться. Мониторы быстро и плавно отскочили влево, оставляя тот же шлейф — теперь он напоминал большой светящийся угол.
Шокированный экспериментатор зажмурил глаза и помассировал их ладонями, а когда снова открыл — никаких шлейфов не было — монитор был один и светил ровным квадратом и него на столе. Парень пригляделся к нему. В центре экрана, куда он смотрел, можно было различить буквы и изображения, но каждое неосторожное движение головой смещало экран в сторону. Буквы, линии, картинки — всё оставляло за собой след, который можно сравнить со следом, что оставляет испачканная краской ладонь на стене — длинный шлейф, а на его конце, там, где сфокусирован взгляд — нормальное изображение. Антон моргнул, и шлейф пропал — монитор снова стал обычным и в единственном количестве. Странно, но кроме монитора, ничего больше не видно — вокруг темнота, только под монитором небольшой мираж — видимо, это отражается свет экрана от лакированной поверхности стола. Взгляд не задерживался на чём-то одном, как при обычном зрении, он не цеплялся за какие-либо предметы, а плавно перетекал с одного объекта на другой — это ощущение даже понравилось Антону.
«Надо выключить», - мелькнуло у него в голове. Нащупав мышь, он перевёл курсор к кнопке «Стоп» (мешавший шлейф от курсора он убирал частым морганием) и нажал на кнопку. Через секунду всё стало вполне обычным. Свет монитора более-менее освещал комнату, можно было различить почти каждый объект в полутьме. «Странно, почему я не видел этого минуту назад?».
Немного подумав, он сел за компьютер и открыл инструкцию. В книге не было ни слова о том, что должен испытывать экспериментатор, но были предсказаны некоторые побочные эффекты, каждый из которых был расписан от А до Я. «Человек видит предметы из-за того, что они отражают свет, который попадает в человеческий глаз. Во время эксперимента простого света будет недостаточно, поэтому необходим более сильный источник светового излучения. Лучше будут видеться ту предметы, которые отражают больше света, не отражающий предмет будет выглядеть абсолютно чёрным». Антон увлёкся и прочитал всю инструкцию...
Когда он отвлёкся, то понял, что на улице медленно разгорается утро, и что он так и не поспал. Инструкция описывала только аппарат, принцип его действия и программу, идущую к нему в комплекте. Аппарат можно отключать от электросети, при этом он мог работать, в зависимости от настроек, от трёх минут до десяти; можно было настроить его так, чтобы человек получил «дискретное зрение», о котором говорил Игорь и не моргать каждый раз, когда надо убрать шлейфы от предметов. Всё ещё дико удивлённый, Антон покурил и лёг спать в размышлениях.
3
Проснулся он в таком же слякотном и неприятном дне, но уже после полудня. Сегодня он решил поподробнее исследовать аппарат, уже по инструкции.
Наскоро позавтракав, он сел за компьютер, натянул шапочку, включил аппарат и запустил программу. В инструкции было написано, что для нормального дискретного зрения нужно выставить частоту движений, равную 30 подрагиваниям в секунду — «именно столько нужно человеческому глазу, чтобы видеть движущиеся объекты плавно, а не рывками» - утверждалось там. Антон выполнил этот пункт и запустил аппарат.
Вроде бы опять ничего сильно не изменилось, разве что в комнате стало темнее и появилось ощущение некоторой расслабленности глаз. Зрение опять ни за что не цеплялось, взгляд двигался плавно и перетекал с одного предмета на другой. Судя по таймеру на программе, аппарат можно было выключить из розетки и пять минут без проблем ходить с ним где угодно. Антон вынул штепсель из розетки, заткнул устройство за пояс и решил выйти на балкон, чтобы покурить и посмотреть из окна.
Первое, что его удивило — огонь из зажигалки появлялся мгновенно. Если в обычно ситуации можно увидеть его вспышку, то в данный момент Антон просто нажимал на кнопку и огонь сразу же начинал гореть - «Видимо, огонь зажигается быстрее, чем за тридцатую долю секунды», - решил он и затянулся. Уголёк сигареты светил ярче, чем обычно. Парень открыл окно и посмотрел на улицу. Чем дальше была местность, на которую он смотрел, тем темнее она казалась. Автомобили проезжали по дороге точно так же, как обычно, а вот быстро летавшие воробью двигались рывками, оказываясь в данном мгновении здесь, а в следующем — немного дальше. Моросящий дождь, казалось, капал не сверху вниз, а со всех сторон и даже вверх. Перед глазами время от времени плясали тёмные пятна — видимо, так дрожало «слепое пятно».
Внимание Антона привлёк какой-то человек, стоявший на детской площадке. «Странно, в дождь, один и без зонта». Человек неожиданно стал осматриваться по сторонам, потом задрал голову и начал осматривать окна домов (двор принадлежал двум девятиэтажкам, стоявшим рядом друг с другом и почти соприкасавшимся углами). Равнодушно наблюдая за ним, Антон курил. Неожиданно человек повернул голову к нему, не поворачивая при этом тела.
Парень немного испугался — сначала того, что незнакомец, выглядевший, как обычный человек, своим взглядом вселял в него беспокойство, потом того, что он даже не повернул туловище, глядя на него и обернув голову в его сторону на 180 градусов. Антон перестал курить и смотрел в лицо человека — с пятого этажа можно было довольно детально его рассмотреть — сердитое, но простое лицо, средний рост, тёмная одежда — самый обычный человек. Вдруг он опустил голову, но почти сразу снова начал её поднимать, медленно поднимая глаза к балкону Антона.
Неожиданно аппарат щёлкнул и на улице как будто зажгли лампу — всё стало светлее. Отвлекшись на секунду и снова посмотрев на место, где стоял человек, Антон никого не увидел. В смятении он затушил сигарету и отошёл от окна. В аппарате закончился заряд. Кто этот человек? Почему он невидим? Да и человек ли это — если он виден только при таком особом зрении, то он из тех, кого так хотел увидеть Игорь. Зачем он считал, на каком этаже я живу? Если он дух, то он сможет меня найти и так, а если нет...
Антон проверил входные двери и закрыл покрепче окно, одновременно вспоминая о том, что по этому поводу писалось в инструкции. А ничего. Игорь не успел ничего написать, практически сразу попав в больницу. Всё то время, что Антон обрезал пути проникновения в квартиру извне, отключенный от «шапочки» аппарат заряжал батареи. Через минуту он снова был включен.
Снова стало темнее. Антон осмотрелся. Тени в углах комнаты стали гуще, однако монитор светил как будто ярче. Неприятное воспоминание о странном человеке немного точило беспокойством душу парня, однако любопытство перед новыми открытиями глушило их. Он пошёл на кухню, чтобы приготовить немного чаю, но когда вошёл туда, вскрикнул и отшатнулся. У окна стоял этот человек. Он был точно таким же, как все люди, если бы не странность его последних действий. «Как он оказался у меня дома? Я же запер все двери?!». Человек смотрел на него и не двигался. Выражение его лица выражало едва уловимый сонм эмоций: удивление, злость, немного сочувствия.
– Ты кто? - сказал Антон, пересилив себя. Незнакомец медленно приложил ладонь к своим губам, давая понять, что не может говорить.
– Откуда ты? Дай знать!
Человек всё так же медленно указал пальцем правой руки на глаза Антона. Ничего страшного незнакомец не делал, да и что он мог бы сделать? Он же бесплотен. Осмелевший Антон немного успокоился и спросил:
– Мне стоит тебя бояться?
Незнакомец медленно кивнул несколько раз кряду, затем слился с тенью в углу кухни и исчез. Пока шокированный Антон пытался придти в себя — аппарат снова разрядился и его, казавшаяся какой-то потусторонней, кухня стала вполне обычной. Он сел на табурет и начал думать.
«Это — дух. Может, призрак, может, что-то ещё, это не важно, важно то, что он бесплотен, а значит, не может меня задушить или ударить ножом. Он может только пугать. А напугать он меня может только тогда, когда я использую устройство. В реальности он ничего не сможет мне сделать».
В подобных размышлениях прошло около десяти минут. Антон плавно перешёл с обдумывания незнакомца на обдумывание аппарата. Он действительно работает. Что-то такое действительно есть. Надо ли куда-то сообщать? «Нет, если сообщу, то окажусь рядом с Игорем. Идея! Надо всё записывать! Как он».
Идея успокоила Антона, он включил чайник и создал на компьютере новый документ...
4
На следующий день он проснулся рано, как просыпался и раньше. Погода на этот раз стояла ясная, тёплая — последние тёплые деньки осени. В такую погоду бы выйти да прогуляться, но нет — у Антона теперь есть гораздо более интересное развлечение. Недаром говорят, что утро вечера мудренее — Антона не пугала больше мысль о том, что какой-то призрак ему угрожал — он же призрак, в конце концов. Вот уже аппарат зарядился, вот уже «шапочка» надета на голову, вот уже в комнате стало немного темнее...
На этот раз Антон выставил частоту движений глаз на 15 герц — при таком положении вещей у движущихся объектов на короткое время оставался небольшой шлейф в виде нескольких копий предмета — таким образом, легко можно было отследить, откуда предмет появится и куда уйдёт.
– Вот так, наверно, выглядит четырёхмерное пространство, - сказал он вслух, помахав перед лицом руками.
Сзади него что-то тихо стукнуло. Вздрогнув от неожиданности, Антон повернулся, ожидая увидеть птицу или что-нибудь ещё из материального мира, но нет — там оказался человек.
Одетый в яркую, красочную одежду, молодой парень стоял примерно в метре от открытого окна застеклённого балкона, постукивая обутыми в сандалии ногами по полу — оттуда и был стук. Антон не мог решить, что больше его удивило — широкая, весёлая улыбка парня или то, что стук его бесплотных ног производил тихий стук. А парень действительно весело улыбался, глядя на Антона и не переставая нетерпеливо притопывать. Было такое ощущение, что парень — давний знакомый Антона и чрезвычайно рад его видеть и что он сейчас сделает что-то такое, отчего Антону станет так же весело.
Антон не испугался. Весёлый вид призрака (а в том, что это призрак, он не сомневался) успокоил его напряженные вчерашним гостем нервы.
– Что ты хочешь?
Призрак отошёл в сторону — Антон следил на ним взглядом — и указал пальцем на то место, где он только что стоял. Антон перевёл взгляд туда и обомлел — на стене, как на киноэкране, развернулась целая картина — залитый солнцем луг, весёлые люди на нём, приятный русский лес вдалеке, речка... Он всегда мечтал отдохнуть в деревне, порыбачить, погулять утром по травке. Ностальгия по деревенскому детству нахлынула на парня. Весельчак сбоку от него знаками попросил Антона смотреть на него, после чего подошёл к панораме, развернувшейся на стене, встал коленом не невидимый, высокий порожек и пролез внутрь. Антон видел, как он бежит по лугу и, развернувшись, машет ему руками, приглашая за собой.
Антон почувствовал, как его сердце уходит куда-то в живот и неприятно щекочет там. Он прекрасно знал, что в этой комнате на этой стене есть окно, в которое только что и пролез призрак, зазывая его с собой, и если Антон полезет в этот луг, он просто вывалится из окна. Он начал нащупывать устройство в кармане. Панорама пропала, появилась стена, окно и полутёмная комната. Справа от него произошло какое-то движение. Антон повернул голову вбок и вздрогнул от испуга — на него смотрел ужасный, изуродованный труп. Поразительно большая опухоль изуродовала левую половину его лица так, что глаза не было видно; правая половина губы была вывернута наружу и вообще вся правая честь его тела была помята, перекручена, изломана.
– С-с-сука! - прошипел призрак, после чего за пару мгновений распался на тысячи мелких кусочков и разлетелся по теням в доме.
Аппарат снова щёлкнул, не дождавшись, когда его выключат и разрядившись. Антон в ещё более сильном, чем вчера, смятении, подошёл к дивану и присел на него. Он явственно слышал, что призрак произнёс вслух слово, но как он смог это сделать? Аппарат не влияет на слуховой центр в мозгу. Галлюцинация? Почудилось? Надо разбираться.
– Точно, надо сходить к Игорю! - воскликнул Антон и подошёл к стационарному телефону на тумбочке. Через полминуты из трубки уже доносился женский голос:
– В понедельник посещать больных нельзя. Приходите в среду или пятницу, с 15 по 19 часов.
«Послезавтра и зайду» - подумал парень, поблагодарил и положил трубку.
И хотя он пытался убедить себя в том, что не стоит проводить эксперименты с аппаратом до того, как он пообщается с его изобретателем, с каждой минутой его испуг всё больше и больше заменялся любопытством. В конце концов, он не дурак, сообразит, когда его призраки обмануть попытаются. Да и, если что, всегда можно на кнопку успеть нажать и всё исчезнет.
Успокоившись, он сел в кресло, опять надел шапочку, закрыл глаза и включил аппарат.
Когда он их снова открыл, от неожиданности он вздрогнул, как будто от удара током. Вокруг кресла полукругом стояли какие-то существа, своей формой отдалённо напоминающие людей. Скорее, это были высокие, немного вытянутые, абсолютно чёрные фигуры, их было около пяти, и хотя они ничего не делали, всё равно внушали страх. Антон щёлкнул тумблером на аппарате. Существа исчезли, в комнате стало светло. Подождав немного, парень снова включил устройство. Существа всё ещё стояли и, по-видимому, смотрели.
– Кто вы такие?!
Тихий, еле разборчивый шёпот прошёл по комнате. Скорее даже не шёпот, а тихий шелест бумаги. С трудом Антон разбирал отдельные слова «видит», «он», «расскажет». Внутренний голос подсказал парню, что речь идёт о нём. Нутром он почувствовал какой-то ещё более напряжённый взгляд, который как будто жёг правую часть его головы. Повернув голову направо, он увидел в соседнем, через маленький столик, кресле, того самого человека, который напугал его вчера (или позавчера?...). Теперь он выглядел спокойным. Медленно открыв рот, он начал произносить слова таким же тихим шёпотом, как и эти существа:
– Ты не должен нас видеть. Не должен.
– Кто вы есть?
– Ты уже слишком много знаешь. Ты должен умереть.
– Почему? Ты можешь мне объяснить, что происходит? Почему я вас слышу?
– Спроси это у своего друга, который так тебя подставил. Ты сам всё поймёшь со временем. Только времени у тебя мало, очень мало. Ты не должен жить. Взгляни, - незнакомец сделал жест рукой, указывая на стену напротив Антона, ту самую, с окном. Увиденное заставило его почувствовать, как от лица отхлынула кровь.
Когда Антон был ещё мальчиком, он, как и все ребята его двора, любил куролесить и баловаться. Рядом с их двором была недостроенная пятиэтажка (в данный момент она уже снесена лет пять как), где они любили бегать, несмотря на запреты родителей, что как-то раз привело к трагедии. Один из ребят, находясь на пятом этаже, вывалился из зияющей дыры окна (не было даже стены, не говоря о подоконнике) и разбился насмерть. Шансов у него не было никаких — рядом с долгостроем лежали во множестве разбитые кирпичи, куски бетона, разломанные плиты с торчащими из них штырями арматуры... Несчастный случай.
На стене же незнакомец показал Антону то, что произошло на самом деле. Артур выглядывал из недостроенного коридора, держась руками за стены и наклонившись вперёд, видимо, для поиска острых ощущений, когда за его спиной уже знакомая Антону чёрная тень выбила «рукой» кирпич из кладки, аккурат тот, что был под рукой мальчика. С диким воплем тот полетел вниз.
Антон был шокирован. Начала накатываться злоба. Конечно, далеко не факт, что эти тени убили его друга, но Артур не был дураком. Безбашенным — да, но не дураком, он бы обязательно проверил, твёрдая ли у него опора под руками или ногами, прежде чем сделал бы подобное. Воспоминания снова начала овладевать Антоном, к глазам подступили слёзы.
– Зачем?..
Существа всё так же стояли и смотрели. Незнакомец немного помолчал и сказал:
– Не надо играть со смертью. И с нами тоже. Такое не прощается, - он снова кивнул на стену и Антон послушно перевёл туда взгляд.
В «фильме» какой-то тоже совсем молодой человек, подросток, стоял на табуретке в ванной комнате и привязывал к трубе, проходившей под потолком, петлю из электрошнура, время от времени прислушиваясь ко звукам, доносившимся с лестничной клетки. Когда он (и Антон) услышали шаги и металлический звук теребящихся ключей, парень быстро накинул петлю себе на шею и стал ждать. Вдруг из тени под ванной под табурет выплыла чёрная тень и, окутав ножки, подломила одну из них. Вскрик парня был задушен в горле. Ещё не повешенный, он отчаянно пытался спастись.
Незнакомец показал Антону, что происходило в это время на лестничной клетке квартиры. Два взрослых человека, мужчина и женщина — видимо, родители подростка, доставали ключи от квартиры. На лестничной клетке было темно, и для того, чтобы найти нужный ключ, женщина повернулась к окнам и подошла к краю лестницы. Судорога неожиданно свела её руку и ключи полетели аккурат в межлестничный проём. Конечно, это была не судорога, в полутёмном коридоре Антон успел заметить чёрную тень, дёрнувшую женщину за руку.
– Не надо шутить со смертью, - повторил незнакомец. Антон перевёл на него взгляд:
– Ты — смерть?!
– Нет.
– А кто ты тогда?
Незнакомец пристально посмотрел на Антона. От группы чёрных существ донёсся шёпот, вселив в душу Антона ужас:
– Расскажи ему, он всё равно не жилец...
Незнакомец, по-видимому, размышлял. Через минуту он начал говорить:
– Ты можешь считать меня чёртом, но это не так, с христианским злым духом я не имею ничего общего. Я умер семнадцать лет назад, в тюрьме. Я был профессиональным убийцей, киллером, как сейчас говорят. Меня убили в тюрьме… Потом ко мне пришли они — он кивнул на всё так же неподвижно стоявших теней.
– Почему ты здесь, на земле?
– Они оставили меня тут. Им нужны живые души, их могу добыть только я и такие, как я. За это мы не отправляемся в Ад.
– Ад существует?
– Это не твоё и не моё дело. Я не знаю и не хочу знать, я доволен тем, что есть. А вот ты сам скоро узнаешь, когда попадёшь к ним. Я знаю только то, что сейчас нахожусь в чистилище. И разница между мной и тобой только в том, что я умер, а ты — ещё нет. Ты видел духов?
– Каких духов?
– Которые повсюду. От них темно в комнате.
Удивлённый Антон пригляделся. То, что изначально он принял за «слепое пятно» в своём глазу, на самом деле оказалось постоянно движущейся полупрозрачной тёмной дымкой. Таких дымок он разглядел не один десяток в одной только своей комнате — вот почему так темнело, когда он использовал аппарат. Он спросил:
– Зачем им души?
– Скорее всего, они мучают их некоторое время, потом отпускают. Они питаются всем плохим, что есть среди вас, людей — ненавистью, страхом, злобой. Больше всего, конечно, страхом.
– Что за чернота была под табуреткой у того подростка?
– Можешь считать их чертями. Они набрались силы от его страха, страха перед случайной смертью.
– А почему я должен умереть?
– Потому что ты не должен нас видеть и соваться в наши дела. Люди не должны ничего о нас знать, а лучший свидетель — это мёртвый свидетель, это железный закон, который я вывел ещё при жизни.
– И Игорь тоже умрёт?
– Все когда-нибудь умрут. Игорь может быть спокоен — кто поверит шизофренику?
Антон молча сидел в кресле. И хотя он был подавлен и напуган, в его душе теплилась надежда, что то, что он увидел и услышал — галлюцинация или шутка, что это несерьёзно. В самом деле, его не смогут убить в прямом смысле слова, его смогут только подтолкнуть к смерти. Значит, надо быть осторожным. Всю жизнь остерегаться мало-мальски опасных вещей?.. Нужно ехать к Игорю.
Тени и незнакомец никуда не уходили. Антон поднял голову, чтобы завершить разговор и увидел, как возле аппарата сгущается темнота. С возрастающим страхом Антон смотрел на необычное явление. Неожиданно аппарат слетел со стола, будто снесённый. Аппарат ударился о твёрдый пол и в тот же миг Антон почувствовал сильную боль, словно его мозг проткнули раскалённой спицей — видимо, что-то повредилось в аппарате и на вход подалось сильное напряжение. Вот оно — началось! Ничего не соображая от боли, он схватил провод, шедший от шапочки к устройству, и разорвал его. Боль прекратилась, в комнате стало светлее. Держась за голову, Антон приходил в себя.
Когда он, наконец, разлепил глаза, перед его взором мелькали чёрные капушки, которые он пытался согнать, массируя ладонями лицо. Через час об ударе током напоминали только тёмные «кошки», бегавшие на границе его зрения.
5
Через день он уже ехал на пригородном автобусе в сторону психиатрический лечебницы, где лежал Игорь. Она находилась за городом, в небольшой деревушке, куда он добрался через час.
Попросив свидания со своим другом, он остался ждать в комнате для посетителей — небольшом помещении со столами, скамейками и кадкой с растением в углу. Через пять минут пришёл Игорь.
Антон не знал, с чего начать разговор, когда немного вялый, полусонный и задумчивый Игорь сел на стул напротив него. Лицо парня было разбито, судя по всему, несколько дней назад. Он хромал, на руке из-под футболки выглядывала повязка. Наконец, Антон пробормотал:
– Игорь, я проверил твою штуку...
– Я знаю. Они мне уже сказали.
Антон почувствовал, как в его душе начинает кипеть ярость:
– Почему ты мне не сказал об этом?! Ты же знал, чем всё закончится!
– Успокойся, Антон. Я не знал. Я не знал ни того, что произойдёт, ни того, что у тебя повреждён головной мозг.
Антон замолчал в удивлении. Игорь впервые за весь разговор посмотрел на друга:
– Да, ты был изначально нездоров. Устройство гарантированно не вредит только тому, у кого всё в порядке с мозгом, я это высчитал. У меня с этим точно есть проблемы, и, как оказалось, они есть у тебя. Я не знал об этом, прости, друг.
Антон пытался осознать эту новость:
– Я же здоров! У меня нет сумасшедших среди родных!
– Им не обязательно быть. Тебе просто не повезло и если с тобой что-то случится, это будет на моей совести. Не надо было это начинать...
Они немного помолчали.
– Почему я услышал их? - спросил Антон. Немного подумав, Игорь ответил:
– Согласно моей теории, такое может быть, только если слуховой центр в мозгу частично смещён в сторону зрительного. Аппарат не ищет зрительный центр сам, он посылает сигнал туда, где, по задумке природы, он должен быть. Если были сотрясения или ты болел гидроцефалией, или ещё что-то, что нарушило, даже незначительно, структуру мозга, сигнал будет задевать и другие части мозга. Они говорили громко? Ты ещё что-нибудь испытывал?
– Они шептали.
– Били?
– А могут?!- воскликнул поражённый Антон.
– Как видишь, - Игорь грустно улыбнулся и указал пальцем на своё лицо, - Не сами, конечно... Они пришли ко мне ночью, когда я проверял своё изобретение. Я их не слышал. Несколько чёрных силуэтов, они источали такой дикий ужас, что я даже не мог пошевелиться... Потом пришёл тот, кто с тобой говорил, размахнулся и сильно ударил меня, потом схватил за горло и немного сжал пальцы. Он провёл ладонью по своей шее, он дал мне понять. Антон, они не дадут мне жить.
– Но меня они ни разу не ударили!
– А они и меня не били, - снова грустно улыбнулся Игорь, - Я сам себя ударил и начал душить. Я думаю, аппарат послал сигнал в мой двигательный центр в мозгу и они им завладели. Я не мог себя контролировать и не мог отключить устройство. Оно отключилось само только через пять минут, только это меня и спасло.
– Они сказали мне, что не станут тебя убивать, потому что тебе никто и так не поверит.
– Да, он сказал мне то же самое. Я думаю, он просто предупреждал меня, показывал, что это не шуточки. Что они сделали с тобой?
– Сказали, что убьют. Ударили током, столкнув со стола твою штуковину...
– Как?! - Игорь был поражён.
– Да не волнуйся ты, - смущённо забормотал Антон, - Выйдешь — починишь.
– Да чёрт с ним, с аппаратом, ты мне скажи, тебя сильно долбануло?
– Да, я чуть сознание не потерял.
– Антон, это плохо. Это очень плохо. Я не знаю, что тебе делать. Согласно моим расчётам, при превышении допустимого напряжения, мозг сам практически полностью перестаёт посылать сигналы к мышцам, которые движут глазными яблоками...
В который раз поражённый за последние дни Антон открыл в шоке рот.
– Зрительный центр будет работать в таком режиме сам, без аппарата. В твоём случае не только зрительный, но и слуховой.
Антон почувствовал облегчение:
– Спокойно, я ничего не слышал и почти ничего не видел, - думать о тенях, мелькавших время от времени перед его глазами, ему было страшно — ему не хватало мужества признать их существование даже самому себе.
– Три дня мозг будет привыкать к новому режиму работы, будет вырабатывать токи, которые раньше за него вырабатывал аппарат.
Антон снова почувствовал ярость и самую настоящую ненависть к Игорю. Под столом едва заметно начала сгущаться тень. Почти одновременно с Антоном её заметил Игорь:
– Не злись, - мягко сказал он, - Чем больше зла, тем они сильнее. Старайся не думать о плохом, и они не станут тебя беспокоить слишком часто.
– Твою мать, Игорь, да они меня убить хотят! О каком беспокойстве идёт речь?! - не выдержал Антон. Почти сразу после его крика дверь в помещение отворилась и показалась голова медсестры:
– У вас тут всё в порядке? - строго спросила она, - Свидание окончено, Игорь, иди в палату.
– Они дадут тебе выбор, Антон, сам думай, всё в твоих руках, - пробормотал Игорь и вышел вон. После пятиминутных размышлений из помещения вышел и Антон.
Домой ему не хотелось. Стоя у подъезда, он курил и размышлял.
Поход к Игорю задал больше вопросов, чем дал ответов. О каком выборе идёт речь? Как долго его мозг будет работать в таком необычном режиме? Реально ли это всё или является галлюцинацией? Антон ущипнул себя. Нет, он не спит, это происходит здесь и сейчас — как бы дико это ни звучало, но некие призраки хотят его убить, и они точно приложат к этому все усилия. Бросив бычок в урну, он развернулся и подошёл к двери подъезда, когда неожиданно сзади раздался громкой хлопок. Резко развернувшись на звук, парень увидел груду красных острых осколков. С холодом в душе он понял, что на место, на котором он стоял мгновение назад, упал кирпич. Если бы он не отошёл... Под ухом захихикали.
Антон быстро вошёл в подъезд и осторожно, вдоль стены, поднялся на свой этаж. Через десять минут он начал претворять в жизнь тезис «Мой дом — моя крепость». Всё, что могло представлять даже теоретическую опасность, было убрано: разболтанная розетка была аккуратно прикручена, обычные тапочки были заменены резиновыми («С ними я не поскользнусь и не упаду даже в ванной»), окна были крепко заперты и закручены саморезами, кран на трубе, вёдший к газовой плите, был накрепко закручен. Отныне только так.
Когда Антон снова зашёл в комнату, то вздрогнул от неожиданности («Так и невротиком недолго стать» - мелькнуло у него в мыслях) — в центре комнаты стоял уже знакомый ему по второму дню злобный весельчак, только теперь он не смеялся и не пытался склонить Антона к самоубийству. С рыданиями, которые доносились будто издалека, он тряс какой-то бумажкой, заламывал руки и рвал на голове волосы. Неожиданно остановившись, он, после пары секунд размышлений, резко развернулся и кинулся к балкону. Через пару секунд он уже открыл окно и вышел с пятого этажа.
Антон закрыл лицо руками. Было тихо. Немного приоткрыв глаза, он понял, что ничего в реальной жизни не произошло — окно всё так же было закручено саморезами, никаких бумаг на полу не лежало, да...
– Диагноз убивает людей сильнее, чем сам СПИД, - прервал его размышления тихий голос сзади. Антон обернулся — да, это тот самый призрак киллера, - Этот парень тоже злится, что он умер, а ты живёшь. Смотри, когда-нибудь он всё-таки подведёт тебя к балкону, когда ты будешь ещё полусонным, а там уже и я подоспею... - мужчина щёлкнул пальцами и засмеялся.
На Антона напала апатия. Жить, будучи параноиком, отнюдь не сладко, понял он, когда натягивал на запястья рукава из плотных резиновых перчаток, чтобы предотвратить случайные порезы, но жить же всё-таки как-то надо. Он ещё не готов к смерти... И что, всё-таки, за выбор должен был предоставить ему призрак? Только Антон о нём вспомнил и хотел спросить, как призрак исчез. Значит, ещё не время. Ещё не время...
6
Уснуть Антону так и не получилось. С выключенным светом (лампочка может закоротить и загореться, либо дух прижмёт её к плафону и тот, опять же, вспыхнет) он не мог пролежать и пары минут — тени, видимые в тёмной комнате, освещаемой лишь с улицы слабым светом фонарей, мигом окружали его, пищали какие-то гадости и угрожали. Угрозы этой мелочёвки на Антона уже не действовали, а вот их визг не давал ему заснуть. Когда он затыкал уши — они оказывались у него в голове, пищали уже там и скребли маленькими лапками по стенкам его черепа — это было не больно, но очень неприятно.
– Посмотри в окно! Посмотри! - почти хором закричали они, и Антон повернул голову в сторону окна. В большом светлом прямоугольнике окна он увидел чёрный силуэт тела, висящего на верёвке.
– Просто повесься, и ничего этого не будет! Всего-то!
Антон встал. «Чертенята», как он их окрестил, тут же начали радостно визжать и ухать. Парень подошёл к шкафчику, достал снотворное, предварительно, конечно, проверив, что это действительно оно, и выпил две таблетки. Удивлённые черти заткнулись. Антон повалился на кровать и через несколько минут уже крепко спал под их возмущённые крики.
Утром он проснулся поздно. Идти в университет он не собирался, в этом, к тому же, не было никакого смысла — зачем живому, по сути, трупу, идти и получать какие-то новые знания? На него напала апатия. Никто не сможет ему помочь, никто ему не поверит.
Сдаваться в психбольницу и пожизненно стать её обитателем он не собирался. Хотелось лечь и не двигаться.
Только один раз Антон выходил на улицу — покупал в магазине ящик водки. Алкоголь прибивал визг неугомонных тварей и быстро усыплял парня. За две недели такого безрадостного существования парень сильно похудел и начал чувствовать, что скоро действительно сойдёт с ума.
В начале третьей недели, в тот короткий промежуток времени, в котором Антон не глушил свой страх водкой, а сидел и готовил себе хоть что-нибудь поесть, напротив него за столом сел уже знакомый ему убийца. Он улыбался.
– Как у тебя дела? - его голос явственно слышался Антоном. «Значит, дело совсем плохо, моему мозгу стало ещё хуже» - подумал он и человек, словно прочитав его мысли, сказал:
– Да, водка тоже повреждает мозг. Поэтому мы и любим алкоголиков, - он улыбнулся ещё сильнее.
– Что ты хочешь? - вяло спросил парень, хотя знал, что тому от него нужна только его, ставшая никчёмной, жизнь.
– У меня к тебе предложение.
В голове у Антона случилось небольшое прояснение. Он уже совсем забыл, что призрак может предоставить ему какой-то выбор. Антон превратился во внимание.
– Я работаю на них, - он кивнул за спину Антона, но тот не стал смотреть, на кого он указал — он знал, что там тени, - Но я мёртв. Я могу не всё, совсем не всё. Честно говоря, я не могу почти ничего из того, что умеешь ты, живой человек. Если ты хочешь оставаться живым и дальше, то я могу дать тебе шанс поработать на меня.
– Что я должен делать?
– То же, что и я, - незнакомец ухмыльнулся.
– Убивать людей?!
– Для начала это не обязательно, ты можешь просто помогать делать это мне. Понимаешь, не всегда на нужном месте крыши лежит кирпич или дорога скользкая из-за замёрзшей воды. Самому тебе убивать не придётся. Скидывать тяжести и ставить подножки людям будем мы.
Антон был в ужасе. Терпеть издевательства чертей ему уже надоело до смерти, но такой ценой зарабатывать себе свободу от них... Он сильно колебался.
– Подумай, - человек уже оказался у него над левым плечом и быстро шептал в самое ухо, - Тебе не придётся перерабатываться. Десять-пятнадцать несчастных случаев в год в таком городе — не такая уж и большая нагрузка. Пошёл в университет — задел случайно опору строительных лесов, а потом уже мы будем решать, на кого эти леса упадут. И всё — никаких мук, никаких голосов. Черти, как ты их называешь, уйдут — я прослежу за этим. Если будешь хорошо работать — будешь находить кошельки, драгоценности на дороге. Подумай об этом! А потом, когда войдёшь во вкус, я научу тебя правильно убивать людей. Поверь моему опыту, я это умею! Сам подумай, даже я не знаю, куда уходят души простых людей после смерти. Может, в рай, а, может, и нет! Ты думаешь, что Бог тебя за это накажет? Отправит в ад? Не отправит! Мы будем здесь богами! После смерти, лет через сорок, ты будешь посещать любые места, видеть и слышать всё, что захочешь, наказывать плохих людей, если ты такой справедливый. Не отказывайся! Ты даже не представляешь, как отвратительно может быть добро! Не забывай — вы все, люди, сейчас находитесь в чистилище, а заправляем им мы. Праведников мы убивали, и будем убивать дальше! Всех знаменитых убийц, маньяков и бандитов долго не могли поймать именно благодаря нам! Мы не бросаем своих помощников в беде! Думай! Даю тебе три дня, можешь прожить их спокойно.
Голос пропал. На кухне стало светлее. Видимо, он действительно выгнал всех чертей, чтобы Антон почувствовал разницу, а разница была поразительной, тишина и спокойствие ему понравились. Но быть пособником убийства... Рассудив, что утро вечера мудренее, Антон воспользовался первой выпавшей ему за две недели возможностью спокойно поспать и уже через пять минут путешествовал по царству Морфея.
7
Было всё ещё утро, когда Антон проснулся, пошёл на кухню, поставил чайник и присел закурить. Он проспал почти сутки. С величайшей осторожностью он зажёг свечу от зажигалки, чтобы, если он вдруг решит прикурить от неё напрямую, она не взорвалась у него в руках.
– Ты сойдёшь с ума, ты сойдёшь с ума! - вспомнил он визги «чертей».
«Чёрт побери, а ведь правда!» - признался он сам себе.
Закурив, Антон неожиданно вспомнил слова Игоря о том, что чем больше страха, тем они сильнее. А Антону страшно. Антону очень страшно. Сначала он боялся смерти, даже не смерти, а её внезапности и неясного происхождения. Теперь он боится расплаты за то, что будет делать, если согласится на предложение этого призрака.
Пока закипал чайник, парень напряжённо думал. Трезвый, отдохнувший мозг соображал молниеносно. Неожиданная мысль осенила парня, и план действий достаточно быстро созрел в его голове. Он быстро позавтракал и уже через пять минут шёл по улице к своему знакомому, наслаждаясь безмятежностью человека, которому нечего бояться несчастных случаев.
То тут, то там ему попадались на глаза, а то и под ноги, пятна чёрного тумана, который клубился у самой земли, высотой сантиметров двадцать над землёй. Машины, люди и ветер не разгоняли его, судя по всему, это тени, питавшиеся плохими эмоциями тех, кто их на этом месте испустил. Эта мысль нашла своё полное подтверждение, когда рядом с домом Алексея он увидел большую, метра в три диаметром, густую туманную жижу на дороге — он точно знал, что в этом месте месяцев пять тому назад насмерть сбили человека.
Лёха Тёмный был дома. «Тёмный» - это не прозвище, а фамилия, которая будто бы предопределила то, чем будет увлекаться этот молодой парень. А увлекаться он решил сатанизмом и оккультизмом — об этой теме он знал всё. У повеселевшего Антона даже мелькнула в голове мысль показать ему аппарат и рассказать о том, что он делает с человеком, но, к счастью, это была только мысль, так как заставлять человека пережить то же самое, что и он, Антон не смог бы, да и аппарат, слава Богу, был сломан. «Слава?.. Богу?!» - горько спросил он сам себя.
Лёха ответил на домофон не сразу — видимо, чем-то был занят, может даже исполнял очередной свой ритуал, прочитав о нём в каком-нибудь древнем, пыльном манускрипте. Когда он ответил, то сказал, чтобы Антон ждал его в кафе неподалёку, там они встретятся и всё обсудят. Антон пошёл туда и занял столик. «Ну и друзья у меня», - подумал он, внутренне посмеиваясь. Также он поймал себя на не очень приятной мысли о том, что ему импонирует мысль быть защищённым целой сворой злых духов, призраков и чертей и под их защитой совершать безнаказанные убийства. Кто не думал о безнаказанных убийствах?.. Такие мысли он старался усиленно от себя гнать.
Вот, Лёха, наконец, пришёл. Длинный, худой парень с длинными же чёрными волосами и небольшой бородой. Если бы не взгляд — его можно было бы принять за дьячка или семинариста, но необычные глаза выдавали в нём помощника прямо противоположных сил. Как-то раз, смешивая и сжигая какие-то сухие травы на своей даче, он что-то не уследил или не рассчитал, отчего из ступки вырвался небольшой столб горячего пламени и немного пожёг ему лицо и глаза. Лицо через пару месяцев зажило и стало снова обычным, а вот глаза первые полгода пугали неподготовленного зрителя — чёрные белки с красными зрачками. «Ожог первой степени» - небрежно говорил он Антону, но только Антону, в остальных случаях он не упускал шанса напугать кого-либо, сняв солнцезащитные очки. Теперь его глаза тоже почти зажили, окрасив, едва заметно, белки и зрачки, что очень ему шло в плане «сатанизменности».
– Ну, выкладывай, ты говорил, у тебя что-то срочное.
– Слушай, - начал Антон, - Ты никогда не задумывался, что чистилище находится у нас, в нашем мире?
Алексей вскинул брови, немного подумал и сказал:
– Любопытный вопрос. Откуда такие мысли? Ты ж, вроде как, этим всем не увлекался?
– Да вот, увлёкся что-то. Я не знаю, говорить тебе или нет. Я думаю, что ты мне не поверишь.
– А ты попробуй. Может, и поверю. Что-то, связанное с мистикой?
– Да.
– П-ф-ф, а ты говоришь, не поверю. Выкладывай.
Антон коротко рассказал ему всю историю от начала и до конца, исключив, однако, оттуда аппарат, который он получил от Игоря — Антону не хотелось бередить любопытство друга и тем самым подставлять его под удар:
– Так вот, теперь он приходит ко мне и требует, чтобы я на него работал, иначе он либо убьет меня (не важно, своими руками или моими), либо сведёт с ума.
Алексей крепко задумался, время от времени поглядывая на Антона странным взглядом, который тот вмиг понял:
– Я не сошёл с ума. Я могу попробовать тебе это доказать.
– Как?
– Эти тени, как я уже сказал, питаются злом, страхом, отрицательными эмоциями. Вон там, в том углу небольшая чёрная дымка, расползлась по полу где-то на метр-полтора, - Лёша обернулся:
– Да, там недавно был скандал с посетителем. Ты ведь мог и узнать об этом... Скажи честно, ты меня разыгрываешь?
– Нет, Лёха, я говорю правду. Эти лужи повсюду, то тут, то там.
– Ла-а-адно... - задумчиво протянул Лёша, - То есть туман тем темнее, чем большее зло там было совершено?
– Да.
– Давай-ка кое-куда съездим.
– Куда?
– А ты мне сам скажешь, - хитро улыбнулся Алексей, и, расплатившись за кофе, друзья пошли к машине Алексея.
Они выехали за черту города. Минут через пятнадцать езды Алексей попросил Антона достать из бардачка повязку и надеть её на глаза.
– Зачем?!
– Для чистоты эксперимента, - улыбнулся сатанист.
«Экспериментатор... Мне уже хватило опытов» - подумал Игорь, но повязку надел — причин проявлять недоверие к другу у него не было, хотя где-то в голове бегала шальная мысль о том, что его сейчас принесут в жертву в лесу. И действительно, машина, судя по ощущениям парня, повернула вправо и поехала по грунтовой дороге.
– Куда мы едем?
– Сейчас узнаешь.
Антон ждал, чувствуя всё нарастающую тревогу, но не прошло и десяти минут, как они остановились.
– Подожди, - сказал Алексей, вышел из машины, обошёл её и открыл дверь со стороны пассажира:
– Выходи, только осторожно, здесь ветки...
Пару минут он вёл его куда-то, судя по шуму деревьев и время от времени попадавших на лицо опавших листьев, в глубину леса, но вот ноги почувствовали песок и тут же Алексей остановил друга, после чего снял с него повязку.
Антон не сразу привык к солнечному свету... Но, увидев, куда привёл его друг, заорал от ужаса — они стояли по пояс в густейшем чёрном тумане, из-за которого не было видно собственных ног, не говоря уже о земле. Перед Антоном раскинулось целое озеро медленно колыхавшейся черноты, она простиралась метров на сто вперёд и столько же по обеим сторонам. Обернувшись, парень увидел, что чернота застелила даже лес.
– Что здесь было? - шокированный парень трясся всем телом, на глазах наворачивались слёзы, - Здесь же просто море тумана!
Теперь в шоке был Алексей:
– Здесь в войну несколько деревень расстреляли...
Этого Антон знать точно не мог и Лёха это понимал — высохшее озеро находилось в глубине леса и фашисты в своё время использовали его для массового убийства и захоронения. Неужели, всё это правда?.. В носу парня запершило, и он громко чихнул, напугав Антона, который от испуга выругался. Озеро начало приходить в движение, приковав к себе внимание парня. Оно начинало колыхаться всё сильнее и сильнее, как будто начался ураган.
– Надо уходить! Бежим!
– Почему? Призраки?
Неожиданный вопль заставил их стремглав побежать оттуда прочь. Крик был женским, горловым, и, судя по безнадёге в голосе, последним в жизни хозяйки горла. За полминуты добежав до автомобиля, парни просто влетели внутрь. И если Антон ожидал чего-то пугающего в глубине души, то Лёха был явно не готов. Только сейчас он полностью поверил в то, что говорил Антон:
– Бли-и-ин, Тоха! Я чуть не поседел!
– Так ты тоже слышал?!
– Да! Я туда регулярно ходил на ритуалы! Местные на это место жалуются очень, говорят, проклято оно. Здесь энергетика действительно очень сильная, я даже не ожидал, что ты действительно это почувствуешь. Давай-ка поедем отсюда!
Алексей быстро завёл автомобиль и, включив заднюю передачу, надавил на педаль газа. Машина вздрогнула и немного побуксовала на месте.
– Застряли?
Антон приоткрыл дверь, чтобы посмотреть и обомлел — когда они бежали, черноты тут не было, но теперь она наползла и обволокла землю и под машиной тоже, очевидно, поэтому они не могли сдвинуться с места. Решение пришло в его голову быстро — тьма его не будет трогать ещё чуть больше полутора суток (Антон считал каждый спокойный в своей новой жизни час), так что можно без страха выйти и попробовать подтолкнуть. «Без страха!» - осенило парня:
– Лёха, Леха, успокойся! Всё нормально, они нас не тронут! - потормошил он друга за плечо. Тот уставился на него:
– Почему?
– Просто не тронут. Они же духи, ё-моё. Расслабься.
Лёха задумался, потом нервно рассмеялся:
– Чёрт, и чего я испугался... А ещё сатанистом себя называю.
Антон тоже посмеялся. Секунд через пятнадцать он выглянул из машины — темноты было гораздо меньше, и она была куда бледнее. Он захлопнул дверь и сказал Алексею:
– Попробуй отъехать, - тот послушно завёл машину и аккуратно сдвинулся с места.
Когда они уехали от места трагедии достаточно далеко, Алексей спросил:
– А что ты там увидел? Ты видел, кто кричал?
– Нет. Я думаю, это произошло из-за того, что я испугался. Страх спровоцировал... не знаю, даже, как и сказать — паранормальную активность, что ли. А потом, когда мы прибежали к машине, не могли отъехать, потому что тьма окутала колёса.
– Ни хера себе!
– Да. Надо было перестать бояться, чтобы она отступила.
Немного помолчали.
– Да-а-а, вот оно как. Я всегда подозревал, что это как-то связано.
– Что именно?
– Страх и чертовщина. Ты когда маленький был, темноты боялся?
Вот, и всегда, когда боишься, обязательно происходит какая-то чертовня. Тут уж не закон подлости, оказывается, а это... Слушай, а ты можешь, например, сказать, что именно произошло в каком-то месте? Ты же понял, что в кафе была драка, а здесь — массовое убийство.
– Ну как тебе сказать?.. - задумался Антон. Их машина ехала через почти непрерывные разливы тёмного тумана — то тут, то там попадались то небольшие тёмно-серые лужицы метра в два (очевидно, тут было небольшое столкновение машин), то четырёх-пятиметровые клубящиеся чёрными вихрями куски дороги, отмечающие своим присутствием места человеческих жертв.
Проезжать через них было страшно, но Антон, как мог, отгонял это неприятное ощущение. Рассказывать про это Лёхе не желательно — начнёт волноваться, бояться, потом, когда въедут в особо большую лужу — та активизируется и вынесет машину куда-нибудь в кювет.
«Вот откуда растут ноги у россказней о всяких там гиблых местах на дороге» - подумал он, - «Сами себя убивают страхом».
- Всё зависит, - продолжил Антон, - от того, насколько сильную эмоцию испытали на этом месте. Если человека убивали долго и мучительно, то туман будет темнее, плотнее и объёмом побольше, а если, допустим, его снайпер застрелил и он даже этого не понял — то, понятно, и пятно будет меньше и проще, если вообще, конечно, будет. А если человека, например, долго били, то, я думаю, туман будет поплотнее и темнее, чем при ином убийстве. Так что понять, что там произошло, можно, но легко перепутать.
– Понял...
Уже подъезжали к городу и Алексей, который, видимо, всю дорогу уже всерьёз обдумывал проблему друга, спросил у того:
– Как выглядел тот, кто предложил тебе на него работать?
– Как обычный человек... С самого первого дня, как я его увидел, он не менялся, но меняться они умеют, - Антон с холодком в душе вспомнил, как его хотели вывести за пределы балкона.
– А что говорил? Чем искушал?
– Деньгами, властью. Говорил, что мне понравится убивать, говорил, что мы, люди, живём в чистилище и они, умершие грешники, здесь всем заправляют.
– Ни хрена себе.
– Ага. Мол, поэтому праведные, хорошие люди быстрее умирают — их это злит. Сказал ещё странную фразу про то, что творить добро ужасно и что этого делать нельзя.
– Он сказал, что добро может быть отвратительно?
– Да! Как ты узнал?! - в голове у Антона мелькнула сотня мыслей, начиная от «Он тоже его видел» до «Это он и есть».
–Ну, братуха, это из Библии цитата. Говоришь, он не связан с христианством? По-моему, врёт либо просто где-то слышал эту фразу раньше, но это очень и очень маловероятно, если он зек. Эту цитату по Библии произнёс Сатана.
Антон откинулся на спинку кресла. Первые пару секунд в его голове не было никаких мыслей. В Бога он никогда особо не верил, Сатана и черти его никогда не пугали (до этого момента, естественно), молитв он не знал никаких («А может, молитва от них поможет?!»), в церкви не был уже лет пять. То, что Сатана лично пришёл к нему в образе человека (хоть и духа), было совсем уж невероятным.
– Что ты знаешь о нём? - спросил Антон. Лёша улыбнулся и посмотрел на друга:
– Ответ на этот вопрос займёт не менее сорока академических часов.
– Скажи то, что считаешь наиболее важным в данном конкретном случае, для меня.
– Ну, тогда всего пять, - засмеялся тот, - Если коротко, то от Сатаны можно защититься с помощью амулета.
– Креста, что ли?
– Нет, амулета.
– Так христианство это не поддерживает. Суеверие же и так далее.
– Ещё как поддерживает, только старается не афишировать.
– И что надо сделать, чтобы его получить?
– Много надо сделать, очень много, Антон. В оставшиеся полтора дня мы точно не управимся.
– А за сколько?
– Я думаю, не меньше двух недель.
– Две недели?! Да он же меня убьёт за это время?
– Тяни резину, корми его завтраками. Делай, что угодно, но постарайся убедить его в том, что ты хочешь на него работать.
– А потом?
– Потом мы разберёмся с этим. Амулет должен отгонять вообще любых духов от тебя.
– И кирпичи с крыш он будет отгонять?
Алексей засмеялся:
– Нет, кирпичи он не отгонит. Он сделает тебя невидимым для них. Давай я отвезу тебя домой, а когда закончу — перезвоню.
– Понял.
8
Оставшиеся полтора дня Антона преследовал небольшой мандраж — он не знал, как убедить призрака в том, что Антон будет на него работать, но чуть позже, он боялся, что Лёха не успеет сделать амулет, боялся, что что-то произойдёт не так...
Утром последнего спокойного дня он неожиданно увидел призрака на своей кухне, когда, окончательно отдохнувший и набравшийся сил, ставил кипятиться чайник. От испуга и неожиданности Антон вздрогнул.
– Ты хотел обмануть меня? - голосом, от которого у парня побежали мурашки, спросил призрак.
– Нет, с чего ты взял?
– Не лги мне. Твой дружок-сатанист был бы уже давным-давно мёртв, если бы у него не было защитников. Часто уж он жертв нам приносил...
– Людей?!
– Нет, не людей. Это не твоё дело. Ты пытался обмануть меня. Те, кто хотят это сделать, долго не живут. Можешь не оправдываться. Я дал тебе шанс — ты им не воспользовался. Теперь пеняй только на себя.
Призрак исчез. Через секунду кухня была заполонена самыми разнообразными голосами, кричавшими на разный лад о страшной смерти, ужасных муках, которые испытает Антон за попытку обмана их «начальника». К Антону мигом вернулась его апатия и тоска. Шатаясь, он вышел в жилую комнату и взял в руки телефон:
– Лёха, он нас раскусил, - безжизненным тоном сказал парень, когда на том конце провода послышался голос его друга.
– Кто? А, понял. Как раскусил?! У тебя там всё в порядке?
– У меня всё плохо, Алексей. Две недели я не проживу. Ты даже не представляешь, какая это мука.
Даже из трубки Антон слышал визг и рычание. «Мы его сейчас убьём, если ты не положишь трубку!» - кричали чертенята.
– Антоха, не делай никаких глупостей. Я сейчас освобожусь и приеду, что-нибудь придумаем. Потерпи! - раздался треск и гудки — Алексей положил трубку. Антон дошёл до дивана и присел, закрыв глаза и пытаясь абстрагироваться от голосов, но это ни к чему не привело — проклятые твари как будто залезли к нему в мозг и кричали оттуда, вклиниваясь в поток его мыслей.
Впав в апатию и равнодушно слушая угрозы, Антон не заметил, как прошло время. В дверь звонили — очевидно, Алексей таки приехал. Парень поднялся с дивана и открыл дверь. Через минуту они уже спускались с великой осторожностью по лестнице на первый этаж — пользоваться лифтом они побоялись. Через полчаса они уже стояли в прихожей Лешиной двухкомнатной квартиры.
В этой обители мог бывать только он, Антон, и никто больше Алексей не пускал в свой дом. Одна комната была вполне себе обычной, ничем не примечательной жилой комнатой молодого неженатого парня, другая же была крепко заперта тяжёлой, обитой тонкой жестью, дверью. Что там было, он не показывал даже своему лучшему другу, ограничиваясь намёками.
– Пошли, - коротко сказал Алексей и, отперев замок двери, позволил другу зайти в темноту загадочной комнаты. Щёлкнул выключатель, и Антон увидел неожиданно маленькую комнатку прямоугольной формы, в дальнем конце которой находился письменный стол со свечками и человеческим (не было сомнений, что он настоящий) черепом. Справа от стола стояла какая-то стальная цилиндрическая штуковина размером с небольшую бочку — от неё отходила толстая труба, врезанная в стену. Что находилось в центре комнаты, Антон не понял — на полу разлилась чёрная лужа. Возле входа, вдоль правой стены проходили несколько клеток с ящиками под днищами; в клетках пищали крысы. Вдоль левой стены проходила узенькая мебельная стенка, состоявшая из полок, на которых лежали большие книги в старых обложках и коротких ящиков. Из-за них парень не сразу заметил, что в этой же стене есть ещё одна дверь, уже простая, деревянная.
– Да-а, теперь понятно, почему ты сюда никого не пускал, - усмехнулся Антон.
Алексей улыбнулся:
– Естественно, не хватало мне ещё в дурдом отправиться, как твой друг Игорь... Видишь что-нибудь?
– Да. Черноту, - Антон указал в центр комнаты, - Что там?
– Пентаграмма... работает, значит! - Алексей был польщён и обрадован вниманием тьмы, - Что ж, давай пока, подожди в соседней комнате — там, в принципе, ничего «такого» нет, минут десять поболтайся там.
– Хорошо.
Когда Антон вошёл в соседнее помещение и нащупал выключатель, которым и щёлкнул, то увидел уже более мирную картину, которая напомнила ему прочитанные в детстве сказки про избушки на курьих ножках, в которых обитают ведьмы. В центре комнаты, размерами аналогичной первой, на полу был нарисован меловой круг, на стенах то тут, то там, висели высушенные веники трав — Алексей всерьёз увлекался оккультизмом, в том числе и славянским. Антон даже улыбнулся, когда вспомнил, как Алексей, будучи ещё школьником-старшеклассником, лечил его, Антона, он отравления алкоголем каким-то отваром, который быстро ему помог.В этой комнате тоже были полки, на которых также лежали книги. В углу на вешалке висел большой кусок белой ткани, из-под которой выглядывало зеркало. На стене висела карта области с помеченными областями. Окно было плотно зашторено.
Внимание Антона привлекло шевеление за книгой на столе, в тени. Он немного придвинулся, с любопытством рассматривая непонятного тёмного зверька, возившегося там. Внезапно существо резко дёрнулось и быстрым, молниеобразным прыжком бросилось парню в лицо — Антон едва успел закрыться и от неожиданности закричал. Дверь за его спиной с лёгким скрипом открылась:
– Всё готово, Антох, пошли... Что случилось?
Антон убрал руки от лица. Никакого зверька в помещении не было.
– Черти опять пугают? - сочувственно спросил его друг.
– И точно, что это я... - Антон, отвлечённый необычной квартирой, уже и забыл, зачем он сюда приехал.
Они вышли в комнату с лужей на полу. Алексей взял со стола маленький мешочек из плотной ткани и протянул его Антону, отчего мешочек стал куриться чёрным дымом. Тьма потихоньку переключалась с него на новый объект.
– Так быстро? - Антон был удивлён, ведь прошло не более пяти минут с того момента, как он вышел в соседнюю комнату.
– Ну да, а чего тут долгого? Делов-то на пять минут — сжечь крысу да прочитать заклинание.
– Ты её прямо тут сжёг?! В мешке её пепел, что ли?
– Да. А то! Видишь печку? - он указал на металлический цилиндр рядом со столом, - От неё труба уходит на улицу.
– А почему запаха нет?
– Принудительная вытяжка. С улицы дам тоже не виден — на улице стоит фильтр, я его в корпус от кондиционера засунул, чтоб не привлекать внимания.
– А почему я не слышал твоих заклинаний?
Алексей улыбнулся и постучал костяшками пальцев по стенке, которая от этого издала слишком тихий для дерева стук:
– Пробковые панели. Там ещё губка и прочее по мелочи. Звукоизоляционный материал.
– Ну, ты, Лёха, в самом деле, урбанизированный сатанюга!
Антон засмеялся — ему было хорошо. В голове стало ясно и легко и если бы не дымивший чернотой карман, он бы подумал, что вся эта история, произошедшая с ним — галлюцинация, помешательство.
– Сколько он продействует? - спросил он у друга.
– Около недели. Для ритуала нужно полнолуние или хотя бы его подобие, для этого надо подождать недели две. Потом уже, через неделю, ещё один амулет можно будет сделать. Крыска-то не ахти, какая жертва. Была бы кошка...
Антон, любивший животных и, в частности, кошек, всё-таки почувствовал сожаление, что её тут нет, очень уж ему понравилась тишина в голове и отсутствие пугавших его чертей. Так дожидаться луны было гораздо проще.
Поговорив за чаем с другом и обсудив предстоящее «освобождение», Антон с чувством глубочайшей благодарности отправился пешком к себе домой. Пасмурные осенние дни делали людей злее, агрессивнее — проходя мимо парка, Антон увидел ссорившихся, разгорячённых выпивкой, парней. Вокруг них сгущалась лёгкая темнота, медленно опадая на землю, образовывая полупрозрачную, очень жиденькую, лужицу.
Дома Антон с удовольствием поел и с блаженством лёг спать, положив заветный мешочек у изголовья кровати на тумбочку.
Прошёл один день, затем второй, а на третий парень понял, что его радость была крайне преждевременной. Его разбудили тихие смешки, переходящие в откровенно злорадное хихиканье. Мешочек больше не дымил. Шокированный парень понял, что действие амулета закончилось, но почему так рано? Он кинулся к телефону, чтобы успеть позвонить Алексею до того, как черти разгонятся в полную силу.
– А что, он уже перестал действовать? - удивился его друг, - Это... очень необычно. Обычно крысы хватает на неделю, если только...
– Что?
– Если только злые духи не настолько сильно жаждут твоей смерти. Дело действительно серьёзно.
– Алексей, я тебя умоляю, сделай ещё один амулет!
– Прости, Антон, сейчас это невозможно. Крыс больше нет.
– Я найду! Крысу, кошку... - «или даже человека», чуть было не сорвалось у него с языка.
– Всё равно надо будет ждать не менее недели, пока я её не подготовлю.
– Я не выдержу полторы недели!
– Полторы недели и не надо. Потерпи пять дней — на следующей неделе луна уже появится, этого будет достаточно. Можешь приехать и переждать эти пять дней у меня. Или давай, я сам к тебе заеду, так будет безопаснее для тебя.
– Давай, я буду ждать.
Антон перевёл дух. Его потихоньку охватывала паника — ему даже в голову не пришло попытаться её усмирить — мучения, которым подвергали его черти, были слишком нестерпимыми.
– Не делай этого, Антоша, не надо, - раздался голос сзади. Антон обернулся — тот самый человек.
– Чего не делать?
– Не надо соглашаться на ритуал, иначе я убью твоего друга. Я тебе предоставил выбор.
– Ты не сможешь его убить, ты сам говорил.
– В обычной ситуации — нет. Но во время ритуала, который он задумал — легко.
– Ты лжёшь!
– А что, если нет? Ты подумай, его смерть будет на твоей совести. У тебя есть шанс убить кого-то другого и освободиться. Кого-то, чья смерть не принесёт тебя горя, а может, и доставит радость. Но не друга. Я дам тебе время подумать, мои подчиненные помогут тебя принять правильное решение. Смотри сам.
Не успел человек раствориться в воздухе, как Антон почувствовал, как по его горлу ползёт какое-то создание. Как ни старался Антон его сбросить или сорвать, его рука проходила сквозь него, вызывая в голове только мерзкое, низкое, тихое хихиканье. Тварь заползала ему в рот, и Антон ничего не мог поделать. Прислушиваясь к себе, он почувствовал, как мерзкое создание каким-то образом проникает в его зуб. Страх хлынул в душу парня, когда тот понял, что сейчас произойдёт и в тот же миг нерв его зуба как будто сдавили маленькие, острые лапки, из-за чего Антон непроизвольно заорал и упал на колени, схватившись за челюсть. Мысль в его мозгу заработала с невероятной скоростью, промелькнули десятки вариантов, из которых самым приемлемым и быстрым в исполнении казался вариант немедленно выйти в окно с пятого этажа. Подползая к кровати и облокачиваясь на неё спиной, сидя на полу, он даже не воспринимал слова «Давай, давай, иди!», кричавшие в его голове. Сердце покалывало, из глаз текли слёзы. Антона трясло от дикой боли в зубе. С ещё большим ужасом, сквозь страшную боль, он почувствовал на своей шее не менее десятка быстро ползших тварей. Краем глаза он увидел у своего рта всполох темноты. Ещё миг — и они пролезут во все его зубы, тогда он даже не будет ничего понимать…
Лихорадочная мысль вкупе с инстинктом самосохранения побороли панику, и, почти не воспринимая это своим сознанием, он схватился ладонями за свои виски и стал вспоминать спокойное, беззаботное детство. Постепенно проходил острый приступ боли, и в душу тихим потоком вливалось умиротворение. Твари доползли только до губ и, словно дразня парня, щекотали их. Страха было слишком мало, чтобы они пролезли внутрь.
– Детство вспоминаешь? А ты подумай о своих родных! Что будет с ними, когда тебя не станет?!
Антон против собственной воли прислушался к их словам. Если у него получится унять страх, то он не убьёт себя в состоянии помрачённого от болевого шока сознания, но если они будут так мучить его постоянно, то он не выдержит, и шагнёт в окно, находясь в здравом уме. Расчёт тварей оказался верным — страх стал медленно заползать в душу парня. С радостным визгом твари начали заползать в его рот. Антон, как мог, пытался успокоиться, но близость отродий к его зубам мешала сосредоточиться и осознать, наконец, то, что всё время ускальзало от его сознания, что-то очень важное...
Сильным напряжением сознания он вспомнил — Алексей! Ритуал! Он спасёт его! Но пять суток — это чрезвычайно долгий срок, когда от дикой боли не соображает голова и жить не хочется уже через пять секунд. Последний приемлемый вариант пришёл Антону в голову. Он, стараясь сохранять спокойствие, поднялся и подошёл к шкафчику с лекарствами. Сильная боль, несколько смягчённая осознанием того, что она скоро утихнет, всё равно мешала ему действовать аккуратно, но он всё равно боялся меньше. Достав упаковку снотворного и выдавив из блистера двойную дозу таблеток, он приготовился отправить их в рот.
– Ничего не получится! - крикнул чертёнок из его зуба, - Они начнут действовать слишком поздно! - и, воспользовавшись коротким, непроизвольным испугом парня, как будто шершавыми, острыми тисками сдавил нерв. Антон снова закричал и инстинктивно схватился за щёку, рассыпав таблетки по полу. Нужно что-то другое...
Когда-то давно Антон встречался с одной девушкой, учившейся на врача. Подрабатывая на третьем курсе медсестрой, та принесла ему два давным-давно списанных флакона с хлороформом, которые уже около года валялся в холодильнике Антона. План действия созрел быстро. Парень быстро достал один флакончик, открутил крышку и, стараясь не паниковать, начал поливать снятую с себя футболку холодной жидкостью, однако, небольшой страх, что хлороформ давным-давно выдохся, всё равно его тревожил, отразившись усилением ноющей боли в зубе.
Прижав к лицу мокрую футболку и глубоко вдыхая сладковатые эфирные пары, он быстро подошёл к входной двери и отпер все замки, чтобы Алексей смог попасть к нему домой.
Пройдя в комнату, он лёг на пол, прижав футболку к лицу. «Один, два, три...» - считал он про себя. После числа «десять» он уже не смог вспомнить следующее и провалился в темноту.
9
В себя он пришёл уже в другом месте, которое сперва не узнал. Незнакомый компьютер, стопка книг у стола, незнакомый диван. Да, он не у себя дома — он у Алексея. Сильно болел бок, подкатывала тошнота. На стон Антона появился Алексей, с тревогой смотревший на друга. Тот пошевелил губами и в ту же минуту, когда он инстинктивно перевалился с края дивана, его стошнило в заранее приготовленный Алексеем тазик.
При попытке заговорить или глубоко вдохнуть лёгкие и горло Антона как будто обжигало огнём.
– Это скоро пройдёт, попытайся разговориться, - советовал ему сатанист.
Только спустя десять минут Антон смог задать интересовавшие его вопросы:
– Сколько я спал?
– Ты не спал, ты был в отключке. Почти сутки — сейчас уже утро. Ты где вообще хлороформ взял? Дурак, что ли? Ты чуть не погиб. Бок сильно болит?
– Сильно. И дышать тяжело.
– Оно и понятно. Я когда тебя нашёл, у тебя всё лицо красное было от этой штуки. Ещё бы минут пять — и всё.
– Мне надо было срочно потерять сознание. Ты даже не представляешь, Лёха, даже не представляешь, что я испытал...
Антону не было страшно — то ли хлороформ ещё действовал, то ли после того, что он испытал, бояться он больше ничего не будет — его это не волновало. До ритуала осталось четыре дня и это уже хорошо — день он уже пережил.
– А вообще как себя чувствуешь сейчас? Страшно? Как настроение вообще? - после некоторого раздумья спросил его Алексей.
Антон удивился — уж не нашёл ли его друг время для шуток? Какое у него ещё может быть настроение? Хреновое, конечно. Очень хреновое. Лицо Алексея было серьёзным, поэтому Антон ответил тоже серьёзно:
– Настроение плохое, страха нет. Только бок болит, в остальном всё нормально.
– Ну, бок болит из-за печени. Тебе спокойно? Призраков видишь?
– Нет, - удивлённый Антон осознал это только сейчас. Призраков не было, но удовольствия парню это не доставляло — он сам был как призрак, отстранён от реального мира какой-то полупрозрачной стенкой, - А что?
– Ну, как что... Можно будет оставшиеся дни понемногу нюхать хлороформ. Будешь спокоен, как Будда. Крещение огнём ты уже прошёл — если от такой дозы не подох, то и от меньших тоже, скорее всего, не умрёшь.
Антон равнодушно размышлял. Что ж, вариант хороший, да и других как бы нет. Есть, конечно, ультиматум призрака, но убивать людей Антон совершенно не хотел. Он сейчас вообще ничего не хотел, только бы полежать и, может быть, вздремнуть, пока это возможно.
– Давай. А у тебя есть хлороформ?
– У меня нет. У тебя же есть.
– Было два флакона, один я вылил. Второй все ещё в морозильнике, наверно.
– Лады. Я съезжу, ключи у меня есть.
– Давай.
– Тебя можно тут оставить?
– Да, я пока попробую вздремнуть.
– Хорошо, я мигом.
Как только дверь за Алексеем закрылась, Антон уснул.
Хлороформ действительно оставался у Антона. Немного утром, немного в обед и чуть больше вечером, перед сном — так и шли дни. Обожжённая печень болела всё сильнее день ото дня, но это зло было меньшим из двух. Механически Антон принимал пищу, механически посещал туалет, механически разговаривал с другом.
– Сегодня последний день, - сказал как-то утром ему Алексей, - Сегодня без хлороформа. Ночью поедем на место — луна более-менее яркая, туч нет, облачности тоже.
– Смотри, Алексей, - равнодушно, как о другом человеке, говорил Антон, - Я не выдержу, если они снова начнут мучить меня физически.
– Кстати, как они это делали? Они же не могут брать и действительно сдавливать тебе нервы.
– Я думаю, они добрались и до болевого центра в мозгу. Это самое страшное.
– Хорошо, что сегодня последний день. Главное, чтобы луну тучи не закрыли... Я пока съезжу по делам, ты подождёшь?
– Да.
К середине дня хлороформ начал отпускать сознание Антона и он начал осознавать серьёзность ситуации. Ещё немного — и он будет атакован так сильно, как не был атакован никогда до этого. Уже сейчас в его голове присутствовал шум, состоящий из массы голосов, среди которых уже можно было разобрать отдельные выкрики. Тени в тёмных углах тихо подрагивали — скоро хлороформ полностью прекратит своё действие, и они завладеют болевым центом. Надо успокоиться. Надо успокоиться... На долгих десять часов.
Этот день был самым длинным в жизни Антона. Время от времени он ощущал всполохи страха в своей душе, из-за чего голоса такой же волной вспыхивали в его мозгу. Чем ближе к ночи, тем хуже. Сначала парень просто сидел в кресле и пытался контролировать своё сознание, но когда понял, что это получается всё хуже и хуже — решил отвлечься. Алексей после пары часов отсутствия вернулся и, запершись в своём святилище, что-то подготавливал. Из комнат не доносилось ни звука. Надо чем-то заняться.
В процессе раздумий Антон снова вспомнил об Игоре. А что, если Алексей попробует «излечить» и его? Конечно, Игорь с Алексеем не друзья и оба считают друг друга ещё большими психами, чем они есть на самом деле, но он-то, Антон, сможет его уговорить помочь другу его друга. Надо будет об этом подумать. Антон вспомнил про аппарат, про своё недоверие. Предстоящие события Антон боялся, но боялся мозгом — в свою душу страх он старался не допускать.
И всё-таки «черти» очень даже дальновидны. Если сначала Антон даже посмеивался над их дурацкими угрозами, то теперь, только заслышав их писк, сильно расстраивался и злился — эти визги были спутником бессонницы и боли, и чем нелепее были их угрозы, тем большая апатия и злоба нападала на парня.
– Я закончил с приготовлениями, - Алексей неожиданно вышел из смежной комнаты, сбив друга с мыслей, - Теперь осталось только ждать ночи.
– Лёха! - после секундного колебания сказал Антон, - Я забыл сказать — тот призрак сказал, что убьёт тебя, если ты попытаешься мне помочь, и...
– Убивалка сломается, - уверенно перебил его друг, - Я ж не дурак, сделал всё, как надо, и себя тоже защитил, так что не переживай.
– А в чём суть ритуала?
Подумав, его друг ответил:
– Суть в том, что ты как будто бы умрёшь для них. Жить-то ты, конечно, будешь, и твоё необычное зрение у тебя останется, но достать тебя они уже не смогут. Они будут только знать, что ты когда-то жил там-то, что бываешь там-то. Если они такие настырные, то будут пытаться преследовать тебя и там, но я думаю, это ненадолго. Да и достаточно просто переехать, и всё. Ритуал сложный, проводить я его буду в особом месте.
– В каком?
– Пока не скажу.
Вечером Антон уже молил всё на свете, чтобы тучи не застлали луну. Осознание скорого освобождения растягивало минуты в часы, и как он не старался убедить себя в том, что время от этого быстрее не пойдёт, в одиннадцать часов вечера уже просил Алексея поехать на место.
– Хорошо, давай собираться, - сказал тот, выглянув в окно, - Луна уже стоит, да и темно достаточно, осень уже, как-никак, - продолжал он балагурить, стараясь успокоить друга, да и себя, если уж на то пошло.
Через пять минут они уже ехали по тёмной дороге, выхватывая у темноты кусочек дороги светом фар. На Антона снова напал мандраж — что будет? Кто находится в клетке на заднем сидении? Получится ли? И куда, вообще, они едут? Судя по всему, аналогичные мысли посещали и голову Алексея, с той только разницей, что тот был в себе уверен. Скоро машина закачалась на ухабах просёлочной дороги.
– Ты только не пугайся, - сказал Алексей.
Только Антон решил спросить, чего именно, как понял — они подъезжали к той самой реке, что залита не водой, а сплошным злом. Страх всё-таки сковал на минуту Антона, чем не преминули воспользоваться черти, громкими воплями взорвавшись в его голове.
– Э, Антоха, спокойно! Расслабься! - страх передался и Алексею, когда он увидел корчившегося на сидении Антона — того как будто раздирали изнутри и это было чистой правдой — черти будто царапали его внутренние органы, грызли рёбра, кололи печень. Антон закричал, не в силах сдерживать страх... и тут же почувствовал, как его шею колет уже вполне реальный предмет. В тот же миг его тело начало наливаться свинцом — через пару секунд он уже не смог поднять руки. На душе стало спокойнее — черти отступили. Это его друг, предусмотрительно захвативший мощный транквилизатор, оперативно притормозил и вколол ему лекарство.
– Я же говорю — без паники! - пробормотал он, выходя из машины, отпирая пассажирскую дверь и вытаскивая обмякшее тело из салона. Тяжёлого Антона ему пришлось тащить.
Сам же Антон испугался бы, если б смог — какой-то сатанист волочил его по тёмному лесу к страшному оврагу, а он ничего не мог с этим поделать — препарат сковал его тело, веки едва-едва можно было оставить открытыми, на них как будто навалилась огромная тяжесть. Вот он видит, как его тело поглощает тьма...
Инстинктивно вдохнув, Антон задержал дыхание и зажмурил глаза, когда его голову полностью скрыла темнота. Апатия всё ещё не отпустила его, и через секунду он уже спокойно дышал, лёжа на земле в кромешной темноте. Сознание время от времени будто проваливалось в такую же темноту, и так же время от времени Антон замечал какие-то изменения в окружавшей его обстановке — вот он чувствует, что на его грудь опускается что-то мягкое и теплое. Оно шевелится, как червь. Через миг он чувствует удар — это нечто начинает судорожно дёргаться. По груди Антона растекается что-то непонятное, пропитывает куртку и футболку. «Кошка...» - равнодушно проносится у него в мыслях. Значит, ритуал идёт.
Сознание снова проваливается. Антону кажется, что он уже не в русле высохшей лесной реки, а на оживлённой летней улице. Вокруг ходят люди, снуют по своим мелким делам, суетятся, но Антону на это наплевать — на него пристально смотрит человек, черты которого выжжены в мозгу парня навеки. Злоба искажает лицо человека, глаза начинают наливаться краснотой до тех пор, что начинают гореть ярким огнём, но на это чудо окружающим наплевать — никто не замечает. Человек издаёт дикий вопль и от него начинает исходить яркий и горячий огонь, выжигающий окружающих людей и добирающийся до Антона... снова толчок и Антон осознаёт себя. Краем сознания он слышит какой-то очень быстрый напев на латыни. Он ничего не видит — тьма окутала его, хотя время от времени то тут, то там в темноте появляются светлые участки — это возмущается потревоженная Тьма. Ритуал всё ещё идёт.
Антон снова проваливается в темноту... Он летит над тёмным лесом, ему легко и хорошо. Кто не мечтал научиться летать? Вот так, просто подпрыгнуть и лететь? А Антон может. Он с наслаждением рассматривает деревья под собой и с удовольствием ощущает на своём теле волны прохладного воздуха. Слева от него со свистом летит ещё кто-то. Антон с улыбкой поворачивает голову и видит ещё человека, но с красными, злобными глазами. Тот хватает его за шиворот и кидает прямо вниз... Антон успевает заметить разлитую чёрную дрянь внизу и сжимается, ожидая удар об острые ветви и камни, которые она скрывает....
… Толчок. Антон лежит на земле в кромешной темноте. Первые полминуты он не может вспомнить, что произошло... Кажется, он упал с большой высоты. Да, упал, но почему тогда не болит тело? Его парализовало? Нет, ногой шевельнуть удалось, через штанину он почувствовал песок. Точно, ритуал! Он же находится в лесу, ночью, с Алексеем. С трудом он привстаёт — в голову ударяет боль — побочный эффект транквилизатора. Он осматривается. Тишина, никаких криков, никаких воплей. Только ветер успокаивающе дует в ветвях деревьев, да время от времени какая-нибудь птица вскрикнет в лесу.
– Антон! - раздаётся голос сзади, из-за которого тот даже испугался, затем испугался испуга, зная, что после этого обычно его начинают мучить бесы... ничего. Парень оборачивается. Сзади него, метрах в пяти, стоит Алексей — он по пояс скрыт темным туманом, - Антон! Я останусь здесь, ты езжай домой. Возьми мою машину, я доберусь пешком, у меня ещё много дел, - Алексей опустил глаза в книгу и зашептал слова.
– Хорошо... - сказал Антон, удивившись, как тот умудряется разбирать текст только при свете луны и направился к машине. Уже подходя к лесу, он обернулся, чтобы крикнуть: «Спасибо, Лёха!», но осёкся — друга не было: «Видимо, опустился на землю. Не буду кричать, мало ли, вспугну чего». Он подошёл к автомобилю, сел за руль, запустил двигатель и аккуратно выехал из леса. На тёмной дороге всё также мелькали чёрные озёрца, но демонов слышно не было.
10
Как только он вошёл в квартиру, его снова охватил страх и отвращение вперемешку с ненавистью. Алексей был прав — в квартире Антона бесновались черти. Саму жертву они не видели и визжали, судя по всему, уже достаточно долго, видимо, рассчитывая на то, что Антон уже дома. «Мы тебя всё равно достанем, ты никогда от нас не убежишь! Мы всё равно тебя убьём!». Как только Антон вошёл в жилую комнату, черти неожиданно замолчали.
– Они врут, - послышался знакомый мягкий голос.
– Лёха?! Как ты тут оказался?!
– Я тебя не вижу и не слышу, Антон. Надеюсь, ты всё же можешь.
– Что с тобой? - Антон не сразу понял смысл его слов.
– Я согласился на условия того демона, что склонял тебя. Теперь я такой же, как он. Не переживай, я тебя не трону и они тебя тоже не тронут — мы тебя не видим. Живи и радуйся жизни, Антон, ты не такой по характеру, как я, иначе бы я тебя позвал с собой. Именно об этом я и мечтал, когда проводил свои ритуалы. Теперь не нужны книги, не нужны жертвы, не нужны посредники. Жаль, что мы не можем поговорить. Позвони в полицию, Антон, скажи, что в лесу, там, где мы бил в последний раз, я совершил самоубийство. Я всё предусмотрел, тебя даже мурыжить не будут, но можешь, если хочешь, позвонить с телефона-автомата. Прощай, Антоха...
Дух пропал. Антон стоял, как вкопанный. Да неужели?.. Да не может быть! Он кинулся к мобильному телефону и набрал номер друга. «Абонент не доступен» - значит, Алексей так и не включил телефон после окончания ритуала. Антон вспомнил друга, когда тот просил его ехать домой. Он уже тогда выглядел странно, смотрел куда-то вбок... Потом пропал. Значит, это правда. Его друг мёртв. «Мёртв ли? Может, это мы уже давно умерли» - мелькнуло в мыслях у Антона. Он немного посидел на диване, затем, смахнув подкатившие слёзы, пошёл на кухню и налил полстакана водки, которая лежала в его холодильнике уже с тех пор, как он пытался заглушить ею голоса. Опрокинув за помин грешной души, он закурил. «Что бы там ни было, ему сейчас всяко лучше, чем здесь. Он знал, на что шёл».
Докурив, он спустился вниз и вышел на улицу. На противоположной стороне стояла телефонная будка. Номер местного отделения полиции был на табличке рядом с телефоном, и Антон оставил заявку сонному дежурному о самоубийстве в лесу, подробно описав место и не став называть себя, после чего положил трубку и закурил.
Смотря в освещённый подъезд своего дома, он видел перед входом в подъезд тёмный клубящийся туман. Там часто злились люди. Затянувшись, парень бросил сигарету в урну и уверенно пошёл в темноту. Дома дух Алексея снова повторил то, что уже сказал. Антон с тоской посмотрел на друга, а когда тот закончил, улёгся на диван, включил телевизор и начал думать, как ему жить дальше.
Автор: Vlad
Бог тишины
Ирина открыла глаза. Она лежала навзничь на расстеленном на полу красном ватном одеяле, тяжелом и кисло пахнущем. Другое такое же, только зеленое в цветочек, укрывало ее до подбородка.
Она приподнялась на локтях и медленно огляделась по сторонам.
Небольшая комната, посреди которой проснулась Ирина, была отделана белым, кое-где отколовшимся, кафелем. Сквозь высокое окно сочился тусклый пасмурный свет. Кроме Ирины и одеял, в комнате обнаружился серый цилиндрический предмет, в котором Ирина с замиранием сердца узнала центрифугу.
«Я дошла, и здесь есть люди. Пока неясно, хорошо это или плохо, но ведь меня не убили, так?»
Она выбралась из-под одеяла. Кто бы ее сюда ни принёс – раздевать он её не стал, а вот рюкзак, похоже, забрал. Или она сама его потеряла? Плохо, очень плохо, соли в кармане всего ничего, нож тоже пропал… «Ключи!»
Ирина прижала ладонь к груди, нащупала под футболкой увесистую связку и вздохнула с облегчением.
Она подошла к двери, некоторое время постояла, прислушиваясь. Взгляд привычно скользнул по косякам и притолоке, потом, гораздо медленнее, обратно. Ни знаков, ни игл?
скрытый текст«Кто здесь живет, такой доверчивый, и зачем меня подобрал?»
Ирина прошептала защитный заговор и толкнула дверь.
За дверью был длинный, со множеством дверей коридор. Большая их часть была распахнута. В некоторых дверях блестели стеклянные окошки-иллюминаторы — значит, она на втором этаже.
Неожиданно сильно захотелось помочиться, и Ирина вдруг поняла, что сама смогла бы найти туалет. Это настолько удивило ее, что она на мгновение замерла, глядя на свои покрытые слоем грязи ботинки. Ей нужно идти направо, мимо боксов, – помещений, бывших боксами, и помещений, бывших комнатами испытуемых, и помещения, бывшего тогда, в другой жизни, её собственным кабинетом…
«Нет, лучше не рисковать».
Ирина вернулась в комнату, – это же процедурная, третья или четвертая процедурная, – выбрала угол, открыла было рот, чтобы попросить прощения у «домового»…
И тут до неё дошло, что она одна. Никто не хихикал у неё за спиной, не дергал исподволь за волосы, не перебегал по стенам и потолку. Никто не пытался завлечь или прогнать безоружное человеческое существо.
Нечисти не было. Совсем.
Она как раз подтягивала штаны, когда в комнату заглянул молодой худощавый мужчина с длинными нечёсаными волосами и неровно подстриженной бородой.
– Здравствуй, – прошептал он и с, как ей показалось, испуганным видом отступил назад. Засмущался? – Как тебя зовут?
– Здравствуй, – прошептала Ирина в тон. – Анна.
– Я Костя, – так же шепотом продолжил он, явно расслабившись после её ответа. – И тут нельзя говорить в полный голос. Ты, наверное, голодная? Пойдём. Мы как раз обедать собрались. Можешь идти?
В коридоре тоже не было нечисти. И на лестнице. И в переходе в другое крыло: всё же положили её, чужачку, отдельно, – отметила Ирина. И в палатах, где, – она видела через открытые двери, – теперь расстелены были на койках спальные мешки и висели на верёвках стираные рубахи. И в малом конференц-зале, служившем, судя по доносившимся из него запахам, столовой.
«Они добавляют блокеры в еду и воду, наверняка, и меня вчера напоили, когда принесли. Чёрт, сколько ж они уже их потратили?»
И почему надо говорить шепотом?
– Тебя, похоже, что-то удивляет, – улыбнулся Костя, когда они подходили к двери в конференц-зал.
– Да. Во-первых, у вас нет… нет…
– Нет. Нам бог помогает.
– А почему нужно шептать?
– Бог очень не любит шум.
Бог. Ещё не хватало.
На пути к институту Ирина не раз и не два встречала церкви. Обычно они были набиты трупами чуть ли не по самый купол, а то, что селилось в священных ещё недавно стенах, бывало пострашней любых трупов. Самопровозглашённые богини и, реже, боги, – мужчин выжило меньше, – ей тоже попадались, и никто из них не в состоянии был кому бы то ни было помочь.
Но если этот конкретный бог сидит на ящике блокеров…
В столовой собралось человек сорок. Люди в беспорядке расселись на стоящих рядами креслах, держа на коленях разношёрстную посуду с похлёбкой. Несколько человек ело из металлических почкообразных лотков. У распахнутого окна бурлил над жаровней здоровенный бак, и смуглая толстая женщина со сросшимися бровями помешивала в нём черпаком.
Ни единого оберега на стенах, посуде или одежде, ничего, похожего на религиозные символы.
На вошедших не обратили внимания. Костя подошёл к баку, обменялся парой слов, – шепотом, все шепотом, – с поварихой и получил от нее две порции варева, одну – в стеклянной банке, другую – в расписной деревянной шкатулке без крышки. Ложки, зато, были настоящие, из нержавейки, с клеймами, – Ирина провела по выпуклым цифрам пальцем, – институтской столовой.
Они с Костей уселись рядом, Костя предложил ей выбрать между шкатулкой и банкой, – она выбрала банку, – и начал рассказывать о поселении. Рассказывать было особо нечего: сам он пришел сюда в марте, обнаружил, что здесь уже живут. В поселении действительно нет нечисти, потому что есть бог. Все по очереди дежурят в столовой, моют коридоры, ухаживают за огородом, ловят рыбу и ходят за водой. Из оружия есть два охотничьих ружья, но нет патронов, и бог не любит, когда стреляют. В лесу есть ягоды, грибы, кое-какие съедобные травы, и можно поймать белку, или птицу, или крысу.
И, чтобы бог не разгневался, нельзя говорить в полный голос, шуметь и кричать.
Ирина прихлёбывала через край несолёную похлёбку из белки, или птицы, или крысы, пытаясь угадать по вкусу, есть ли в ней блокеры, и косилась по сторонам. С каждым повторением слово «бог» нравилось ей всё меньше и меньше.
– Костя, – наконец спросила она, – а бог – он какой? И где он сейчас?
– Он везде, – серьезно сказал Костя. – И его нельзя описать.
После еды все отправились к реке, мыть посуду, а Костя подвёл Ирину к поварихе. Звали её Мадина, и она-то и была главой поселения.
Мадина усадила Ирину напротив себя и принялась расспрашивать. Та отвечала, привычно мешая правду с враньём: фельдшер на скорой психиатрической, шла не сюда, а просто на юг, родственники – муж был, но в самом начале исчез. Умею накладывать повязки, вправлять вывихи, немного разбираюсь в лекарственных растениях. Рыбачить? Да, смогу.
Мадина помолчала, пожевала губами и задала тот самый вопрос.
– На вызове, – ответила Ирина. – Пациент кричал на весь дом, что видит чертей, мы дверь взломали… и тоже их увидели. И они нас. А ты?
Мадина оказалась учительницей младших классов. Для неё ад начался, когда после звонка в класс потянулись не дети, а мертвецы с соседнего кладбища.
– Но здесь такого быть не может. Здесь бог.
– Костя тоже про него говорил. Что за бог? Что он… делает?
– Защищает нас.
– От нечисти?
– И от неё, и от людей. Раз тебя сюда пропустил, не забрал – ты ему угодна, – сказала Мадина.
Ирина уверилась в том, что в поселении задерживаться не хочет.
Уложенные ровными рядами ящики были запаяны в полиэтилен. Ирина медленно прошлась взад-вперёд, поднося к каждому свечу, чтобы окончательно убедиться: ни один из ящиков не был вскрыт.
С утра она вызвалась идти за грибами. Тощая веснушчатая Женя, ответственная за имущество поселения, выдала ей пакет и пластиковый, когда-то одноразовый ножик.
Ирина глянула на пакет и подавила нервный смешок – пакет украшала реклама «Витанола». Женя, заметив её реакцию, развела руками: мол, извини, другой тары не нашлось.
После недолгой беседы на тему «как лучше собирать грибы – ломать или срезать?», Ирина запихнула пакет и ножик в карман, прикоснулась машинально к связке ключей на шее и направилась в лес. Туда, где на холме располагался тщательно замаскированный вход в хранилище.
Никто за ней не следил. То ли поселенцы так уповали на своего бога, то ли считали, что опасности она не представляет.
И вот она здесь. За её спиной – системы распознавания сетчатки с автономным питанием. Амбарные замки и засовы в руку толщиной. Кодовые замки. Электронные замки с картами-ключами. Лабиринт коридоров.
Никто посторонний не мог войти сюда.
Может, бог этих поселенцев – бывший сотрудник института? Кто-то, кто по праву имел, или нашел, или выкрал ключи и знал, где находится хранилище?
И кто, получается, не взял из хранилища ни единой таблеточки?
«Они раздобыли блокеры в другом месте? Бог ниспослал, не иначе.»
Ирина медленно опустилась на крайний ящик и, впервые в жизни, страстно пожелала увидеть нечисть. Желание не сбылось.
«Набить карманы блокерами и бежать? Господи, как не хочется бросать такое богатство…»
Остаться и помаленьку подъедать запас? Указать на таблетки поселенцам?
Зачем подъедать и зачем указывать, если нечисти здесь нет всё равно? Райское место.
Почему её нет?
Ирина слезла с ящика, опустилась на корточки и ткнула пластиковым ножом полиэтилен. «Возьму немного прямо сейчас, – решила она, – на случай, а там посмотрим».
Спустя ещё около часа, Ирина шла по разбитой асфальтовой дорожке к главному корпусу. В пакете её лежало десятка два сыроежек и несчитано лисичек, в кармане, завёрнутые в клочок полиэтилена – ровно пятьдесят маленьких белых пилюль, безымянного антидота к проклятому «Витанолу». Каждая такая пилюля обеспечивала около трех суток спокойной жизни: нормализовалась частота мозговых волн. В первую же секунду после приёма человек и нечисть исчезали друг для друга. Можно было идти ночевать на кладбище, купаться в полнолуние и гулять по лесу, не боясь наткнуться на нечто более опасное, чем медведь или волк.
Если ты считаешь, что ничего более опасного в лесу быть не может – ты не жилец.
– Прячься! В дом, быстро в дом!
Её схватили за рукав и с силой рванули. Пакет с сыроежками полетел в сторону. Спотыкаясь, она побежала за Костей – это был Костя, – ко входу в здание.
– Что происходит?
– Там чужаки, – Костя буквально втащил её в вестибюль, и она, запнувшись на пороге, упала на колени. На его лице играла улыбка. – Они шумели и разгневали бога.
– Чужаки? Чего они хотят? Они вооружены?
– Они считают, тут есть особые таблетки. Таблетки от нечисти, – Костя протянул Ирине руку. – Поднимайся. Прости, что я тебя так толкнул. Хочешь увидеть бога?
Он подошёл к окну и жестом поманил Ирину за собой.
Чужаки, настороженно озираясь, стояли около покосившихся ворот, ведущих во двор. Оружия Ирина при них не заметила. Никого из поселенцев рядом с ними не было – похоже, стоило этим людям «разгневать бога», как все бросились от них врассыпную.
Она сощурилась, и вдруг ей показалось, что она знает одного из пришельцев. Испытуемый, он был среди испытуемых, ещё когда здесь разрабатывали «Витанол».
Возможный испытуемый шагнул в сторону, и за его спиной Ирина увидела ребенка. Чумазого, бритого налысо, лет десяти на вид.
– Ау! – Крикнул ребенок. – Куда вы?!
И появился бог.
Огромная белёсая тварь соткалась из ничего за спинами пришельцев и взмахом руки – лапы? – проломила ребёнку череп.
Расправившись с остальными, тварь некоторое время повисела над грудой тел, а затем медленно поплыла над самой землёй к корпусам. Она, как часто бывает с нечистью , походила на человека: непомерно высокого, тощего и бесполого. Пальцев на руках и ногах у нее было много больше, чем нужно, и все они заканчивались длинными кривыми когтями. Чёрные спутанные космы развевались по ветру. Когда она подлетела ближе, стало ясно, что вместо кожи у неё блестящая белая чешуя.
А потом тварь подняла голову и встретилась с Ириной глазами.
Ненависть хлынула в Ирину, и она едва не упала. Её мысли ринулись наутёк. Тварь разбудили, в который раз разбудили, тварь спала едва ли не с сотворения мира, что происходит, откуда весь этот гам, почему, почему, кто это сделал, кто, кто?!
Тварь вцепилась в сознание Ирины и яростно рылась в нём в поисках ответа. Это явно была очень везучая тварь: именно там она имела все шансы его обнаружить.
Стараясь не думать вообще ни о чем, Ирина опустила руку в карман, нащупала таблетку и сунула в рот. И вторую. И третью.
И, не желая признавать очевидное, четвёртую.
Она приподнялась на локтях и медленно огляделась по сторонам.
Небольшая комната, посреди которой проснулась Ирина, была отделана белым, кое-где отколовшимся, кафелем. Сквозь высокое окно сочился тусклый пасмурный свет. Кроме Ирины и одеял, в комнате обнаружился серый цилиндрический предмет, в котором Ирина с замиранием сердца узнала центрифугу.
«Я дошла, и здесь есть люди. Пока неясно, хорошо это или плохо, но ведь меня не убили, так?»
Она выбралась из-под одеяла. Кто бы ее сюда ни принёс – раздевать он её не стал, а вот рюкзак, похоже, забрал. Или она сама его потеряла? Плохо, очень плохо, соли в кармане всего ничего, нож тоже пропал… «Ключи!»
Ирина прижала ладонь к груди, нащупала под футболкой увесистую связку и вздохнула с облегчением.
Она подошла к двери, некоторое время постояла, прислушиваясь. Взгляд привычно скользнул по косякам и притолоке, потом, гораздо медленнее, обратно. Ни знаков, ни игл?
скрытый текст«Кто здесь живет, такой доверчивый, и зачем меня подобрал?»
Ирина прошептала защитный заговор и толкнула дверь.
За дверью был длинный, со множеством дверей коридор. Большая их часть была распахнута. В некоторых дверях блестели стеклянные окошки-иллюминаторы — значит, она на втором этаже.
Неожиданно сильно захотелось помочиться, и Ирина вдруг поняла, что сама смогла бы найти туалет. Это настолько удивило ее, что она на мгновение замерла, глядя на свои покрытые слоем грязи ботинки. Ей нужно идти направо, мимо боксов, – помещений, бывших боксами, и помещений, бывших комнатами испытуемых, и помещения, бывшего тогда, в другой жизни, её собственным кабинетом…
«Нет, лучше не рисковать».
Ирина вернулась в комнату, – это же процедурная, третья или четвертая процедурная, – выбрала угол, открыла было рот, чтобы попросить прощения у «домового»…
И тут до неё дошло, что она одна. Никто не хихикал у неё за спиной, не дергал исподволь за волосы, не перебегал по стенам и потолку. Никто не пытался завлечь или прогнать безоружное человеческое существо.
Нечисти не было. Совсем.
Она как раз подтягивала штаны, когда в комнату заглянул молодой худощавый мужчина с длинными нечёсаными волосами и неровно подстриженной бородой.
– Здравствуй, – прошептал он и с, как ей показалось, испуганным видом отступил назад. Засмущался? – Как тебя зовут?
– Здравствуй, – прошептала Ирина в тон. – Анна.
– Я Костя, – так же шепотом продолжил он, явно расслабившись после её ответа. – И тут нельзя говорить в полный голос. Ты, наверное, голодная? Пойдём. Мы как раз обедать собрались. Можешь идти?
В коридоре тоже не было нечисти. И на лестнице. И в переходе в другое крыло: всё же положили её, чужачку, отдельно, – отметила Ирина. И в палатах, где, – она видела через открытые двери, – теперь расстелены были на койках спальные мешки и висели на верёвках стираные рубахи. И в малом конференц-зале, служившем, судя по доносившимся из него запахам, столовой.
«Они добавляют блокеры в еду и воду, наверняка, и меня вчера напоили, когда принесли. Чёрт, сколько ж они уже их потратили?»
И почему надо говорить шепотом?
– Тебя, похоже, что-то удивляет, – улыбнулся Костя, когда они подходили к двери в конференц-зал.
– Да. Во-первых, у вас нет… нет…
– Нет. Нам бог помогает.
– А почему нужно шептать?
– Бог очень не любит шум.
Бог. Ещё не хватало.
На пути к институту Ирина не раз и не два встречала церкви. Обычно они были набиты трупами чуть ли не по самый купол, а то, что селилось в священных ещё недавно стенах, бывало пострашней любых трупов. Самопровозглашённые богини и, реже, боги, – мужчин выжило меньше, – ей тоже попадались, и никто из них не в состоянии был кому бы то ни было помочь.
Но если этот конкретный бог сидит на ящике блокеров…
В столовой собралось человек сорок. Люди в беспорядке расселись на стоящих рядами креслах, держа на коленях разношёрстную посуду с похлёбкой. Несколько человек ело из металлических почкообразных лотков. У распахнутого окна бурлил над жаровней здоровенный бак, и смуглая толстая женщина со сросшимися бровями помешивала в нём черпаком.
Ни единого оберега на стенах, посуде или одежде, ничего, похожего на религиозные символы.
На вошедших не обратили внимания. Костя подошёл к баку, обменялся парой слов, – шепотом, все шепотом, – с поварихой и получил от нее две порции варева, одну – в стеклянной банке, другую – в расписной деревянной шкатулке без крышки. Ложки, зато, были настоящие, из нержавейки, с клеймами, – Ирина провела по выпуклым цифрам пальцем, – институтской столовой.
Они с Костей уселись рядом, Костя предложил ей выбрать между шкатулкой и банкой, – она выбрала банку, – и начал рассказывать о поселении. Рассказывать было особо нечего: сам он пришел сюда в марте, обнаружил, что здесь уже живут. В поселении действительно нет нечисти, потому что есть бог. Все по очереди дежурят в столовой, моют коридоры, ухаживают за огородом, ловят рыбу и ходят за водой. Из оружия есть два охотничьих ружья, но нет патронов, и бог не любит, когда стреляют. В лесу есть ягоды, грибы, кое-какие съедобные травы, и можно поймать белку, или птицу, или крысу.
И, чтобы бог не разгневался, нельзя говорить в полный голос, шуметь и кричать.
Ирина прихлёбывала через край несолёную похлёбку из белки, или птицы, или крысы, пытаясь угадать по вкусу, есть ли в ней блокеры, и косилась по сторонам. С каждым повторением слово «бог» нравилось ей всё меньше и меньше.
– Костя, – наконец спросила она, – а бог – он какой? И где он сейчас?
– Он везде, – серьезно сказал Костя. – И его нельзя описать.
После еды все отправились к реке, мыть посуду, а Костя подвёл Ирину к поварихе. Звали её Мадина, и она-то и была главой поселения.
Мадина усадила Ирину напротив себя и принялась расспрашивать. Та отвечала, привычно мешая правду с враньём: фельдшер на скорой психиатрической, шла не сюда, а просто на юг, родственники – муж был, но в самом начале исчез. Умею накладывать повязки, вправлять вывихи, немного разбираюсь в лекарственных растениях. Рыбачить? Да, смогу.
Мадина помолчала, пожевала губами и задала тот самый вопрос.
– На вызове, – ответила Ирина. – Пациент кричал на весь дом, что видит чертей, мы дверь взломали… и тоже их увидели. И они нас. А ты?
Мадина оказалась учительницей младших классов. Для неё ад начался, когда после звонка в класс потянулись не дети, а мертвецы с соседнего кладбища.
– Но здесь такого быть не может. Здесь бог.
– Костя тоже про него говорил. Что за бог? Что он… делает?
– Защищает нас.
– От нечисти?
– И от неё, и от людей. Раз тебя сюда пропустил, не забрал – ты ему угодна, – сказала Мадина.
Ирина уверилась в том, что в поселении задерживаться не хочет.
Уложенные ровными рядами ящики были запаяны в полиэтилен. Ирина медленно прошлась взад-вперёд, поднося к каждому свечу, чтобы окончательно убедиться: ни один из ящиков не был вскрыт.
С утра она вызвалась идти за грибами. Тощая веснушчатая Женя, ответственная за имущество поселения, выдала ей пакет и пластиковый, когда-то одноразовый ножик.
Ирина глянула на пакет и подавила нервный смешок – пакет украшала реклама «Витанола». Женя, заметив её реакцию, развела руками: мол, извини, другой тары не нашлось.
После недолгой беседы на тему «как лучше собирать грибы – ломать или срезать?», Ирина запихнула пакет и ножик в карман, прикоснулась машинально к связке ключей на шее и направилась в лес. Туда, где на холме располагался тщательно замаскированный вход в хранилище.
Никто за ней не следил. То ли поселенцы так уповали на своего бога, то ли считали, что опасности она не представляет.
И вот она здесь. За её спиной – системы распознавания сетчатки с автономным питанием. Амбарные замки и засовы в руку толщиной. Кодовые замки. Электронные замки с картами-ключами. Лабиринт коридоров.
Никто посторонний не мог войти сюда.
Может, бог этих поселенцев – бывший сотрудник института? Кто-то, кто по праву имел, или нашел, или выкрал ключи и знал, где находится хранилище?
И кто, получается, не взял из хранилища ни единой таблеточки?
«Они раздобыли блокеры в другом месте? Бог ниспослал, не иначе.»
Ирина медленно опустилась на крайний ящик и, впервые в жизни, страстно пожелала увидеть нечисть. Желание не сбылось.
«Набить карманы блокерами и бежать? Господи, как не хочется бросать такое богатство…»
Остаться и помаленьку подъедать запас? Указать на таблетки поселенцам?
Зачем подъедать и зачем указывать, если нечисти здесь нет всё равно? Райское место.
Почему её нет?
Ирина слезла с ящика, опустилась на корточки и ткнула пластиковым ножом полиэтилен. «Возьму немного прямо сейчас, – решила она, – на случай, а там посмотрим».
Спустя ещё около часа, Ирина шла по разбитой асфальтовой дорожке к главному корпусу. В пакете её лежало десятка два сыроежек и несчитано лисичек, в кармане, завёрнутые в клочок полиэтилена – ровно пятьдесят маленьких белых пилюль, безымянного антидота к проклятому «Витанолу». Каждая такая пилюля обеспечивала около трех суток спокойной жизни: нормализовалась частота мозговых волн. В первую же секунду после приёма человек и нечисть исчезали друг для друга. Можно было идти ночевать на кладбище, купаться в полнолуние и гулять по лесу, не боясь наткнуться на нечто более опасное, чем медведь или волк.
Если ты считаешь, что ничего более опасного в лесу быть не может – ты не жилец.
– Прячься! В дом, быстро в дом!
Её схватили за рукав и с силой рванули. Пакет с сыроежками полетел в сторону. Спотыкаясь, она побежала за Костей – это был Костя, – ко входу в здание.
– Что происходит?
– Там чужаки, – Костя буквально втащил её в вестибюль, и она, запнувшись на пороге, упала на колени. На его лице играла улыбка. – Они шумели и разгневали бога.
– Чужаки? Чего они хотят? Они вооружены?
– Они считают, тут есть особые таблетки. Таблетки от нечисти, – Костя протянул Ирине руку. – Поднимайся. Прости, что я тебя так толкнул. Хочешь увидеть бога?
Он подошёл к окну и жестом поманил Ирину за собой.
Чужаки, настороженно озираясь, стояли около покосившихся ворот, ведущих во двор. Оружия Ирина при них не заметила. Никого из поселенцев рядом с ними не было – похоже, стоило этим людям «разгневать бога», как все бросились от них врассыпную.
Она сощурилась, и вдруг ей показалось, что она знает одного из пришельцев. Испытуемый, он был среди испытуемых, ещё когда здесь разрабатывали «Витанол».
Возможный испытуемый шагнул в сторону, и за его спиной Ирина увидела ребенка. Чумазого, бритого налысо, лет десяти на вид.
– Ау! – Крикнул ребенок. – Куда вы?!
И появился бог.
Огромная белёсая тварь соткалась из ничего за спинами пришельцев и взмахом руки – лапы? – проломила ребёнку череп.
Расправившись с остальными, тварь некоторое время повисела над грудой тел, а затем медленно поплыла над самой землёй к корпусам. Она, как часто бывает с нечистью , походила на человека: непомерно высокого, тощего и бесполого. Пальцев на руках и ногах у нее было много больше, чем нужно, и все они заканчивались длинными кривыми когтями. Чёрные спутанные космы развевались по ветру. Когда она подлетела ближе, стало ясно, что вместо кожи у неё блестящая белая чешуя.
А потом тварь подняла голову и встретилась с Ириной глазами.
Ненависть хлынула в Ирину, и она едва не упала. Её мысли ринулись наутёк. Тварь разбудили, в который раз разбудили, тварь спала едва ли не с сотворения мира, что происходит, откуда весь этот гам, почему, почему, кто это сделал, кто, кто?!
Тварь вцепилась в сознание Ирины и яростно рылась в нём в поисках ответа. Это явно была очень везучая тварь: именно там она имела все шансы его обнаружить.
Стараясь не думать вообще ни о чем, Ирина опустила руку в карман, нащупала таблетку и сунула в рот. И вторую. И третью.
И, не желая признавать очевидное, четвёртую.
Автор: 104 долгопята
Тишина в дождевой капле
В лесу шел дождь. Капли стучали по листьям, разбивались вдребезги и мелкими осколками умирали в траве. Солнце ушло за тучи, и оттого все цвета вокруг казались невероятно яркими: в них не было сухого белого оттенка, которым дневной свет окрашивает летние дни, не было раскаленного марева, поднимающегося к небу. Очертания деревьев тонули в океане мерцающего сумрака и одновременно с этим сохраняли свои краски, словно на картинах.
Мы с братом промокли до нитки, одежда прилипла к телу, так что от холода, казалось, дрожали даже кости. В складках на футболках и шортах собралась вода, и с каждым шагом она ручейками выплескивалась под ноги. Разбухшие сандалии хлюпали по лужам, что прятались в траве.
В лесу стояла тишина, такая густая, что не было слышно даже шорохов. Муравьи, мухи, стрекозы и птицы исчезли.
Существовал только дождь, прорезавший сумрак холодными каплями.
Пробираясь сквозь духоту, набившуюся в легкие клочками ваты, мы шли туда, куда не вела ни одна тропинка.
скрытый текст– Это не сработает… Ты просто набрал камешков, обычных камешков. Как они помогут? Да ладно, пошли домой, нет никакого Медведя, зачем нам мокнуть? – Мой голос звучал негромко, его мог услышать только Леха. Мне было страшно, впрочем, как и ему.
Это только кажется, что здесь никого нет.
Там, где не слышно птиц и насекомых, есть то, из-за чего птицы и насекомые ушли.
В Лехиной руке – пластмассовый пистолет. Его нам купил папа, один на двоих. Мы постоянно дрались из-за того, кто будет первым с ним играть. Пистолет выглядел как настоящий, да и стрелял по-настоящему: в магазин заряжалось пятнадцать пластмассовых шариков, передергивался затвор, щелчок – и верхний в обойме патрон попадал в ствол. Дело оставалось только за спусковым крючком.
С расстояния пяти метров шарик пробивал тетрадный листок, с расстояния трех – обложку тетради.
Только сейчас в магазине не было шариков. Были камешки, которые Леха целую неделю собирал по улицам, тщательно выискивая подходящие.
– Нет, мы никуда не пойдем, понял? – В Лехином голосе слышалась несгибаемая уверенность, но при этом он все равно дрожал. – Тогда никто не пропадет. Мы дойдем до Пня, убьем и Медведя, и Ста… кх-кх… сам знаешь кого… И можно будет спокойно играть. Ты хочешь спокойно играть?
– Да сказки все это, давай домой…
– А если сказки, то чего боишься? До Пня немного осталось: быстро проверим, что к чему, и назад.
– Не хочу я ничего проверять. Никого там нет – и все! Что толку под дождем мокнуть? Заболеем еще…
Леха презрительно хмыкнул. Настоящий пацан не боится заболеть.
С каждым пройденным метром ноги становились тяжелее и тяжелее. Как можно спокойно идти вперед, зная, что если Медведь действительно существует, если истории, которые шепотом рассказывают о нем, – правда, то все, что мы можем, – выстрелить в него маленьким белым камешком?
Эти мысли сковывали движения. Глаза щипало. Я не сразу понял, что у меня потекли слезы. Хорошо, что под дождем они незаметны: Леха поднял бы меня на смех, узнав, что я вдруг ни с того ни с сего заплакал. Но мне было очень страшно. Как никогда в жизни. Нос шмыгал, словно я схватил насморк. Хотелось закричать – громко, на весь лес.
Может быть, крик смог бы рассеять тишину и хоть на секунду сделать так, чтобы мы перестали бояться.
Леха прибавил шагу, и я начал отставать. Он шел все быстрее и быстрее, словно загипнотизированный: его худая спина ссутулилась, ноги-спички дрожали и подергивались, впиваясь в траву, словно ножи. Он не был похож на человека, скорее, на ожившую проволочную куклу.
Мокрый от дождя пистолет хищно блестел.
Я хотел окликнуть Леху, догнать, растормошить, но ноги переставали двигаться, я постоянно запинался, останавливался, сдирал с сандалий ветки и стебли, запутавшиеся в ногах, и все больше пропитывался гадким страхом.
Лехин силуэт удалялся, пока окончательно не растворился среди деревьев и травы.
Слезы продолжали течь, все так же смешиваясь с дождем. Я по привычке вытирал ладонями глаза, но это не помогало – даже еще больше хотелось плакать. Лицо опухло. Я не понимал, почему мне так больно, почему я не могу переступить через кошмар, через растекшуюся под ногами темноту и броситься вслед за братом. Я знал, куда он идет и что собирается совершить, – догнать его несложно, нужно-то всего пару минут.
Но у меня не получалось сделать и шага.
Стоя среди деревьев в темноте и тишине, я чувствовал, как тело становится скользким, водянистым и холодным, таким же, как падающие с неба капли.
Не выдержав, я развернулся и побежал домой. Так быстро, что, запинаясь и падая, даже не пытался выставить вперед руки для смягчения удара. С каждым падением мне становилось все больнее – как внутри, так и снаружи, – но я вставал и бежал дальше, не обращая внимания на синяки, наливавшиеся бурыми пятнами.
Только выбравшись на окраину леса, я смог перевести дух.
Все это время мой рот был набит грязью и травой.
А еще – солью, набежавшей из глаз.
* * *
«Крыша дома совсем высохла», – подумал я, когда вылез из машины.
Место, где прошло восемнадцать лет, казавшихся в детстве бесконечным миром со спрятанными от посторонних тайнами, из года в год превращалось в игрушечный домик, где живут старик со старухой и день за днем чинят разбитое корыто. Словно деревянная модель из пожелтевшего советского журнала, собранная спустя рукава.
Выжженные солнцем мостки заскрипели, когда я зашагал по ним. Этот скрип был и знакомым, и чужим одновременно: знакомым, потому что вызывал воспоминания – где и как доски должны скрипеть; а чужим из-за того, что звук этот был намного громче, чем я помнил его в детстве. Теперь он был похож на стон, словно я делал больно старому дереву.
Родители тоже менялись, из года в год высыхая. Раньше отец был самым сильным, умным и смелым, без труда справлялся с любой проблемой, знал, как вести себя правильно, что можно делать, а чего нельзя. Мама была доброй, заботливой, готовила самую вкусную еду, уступавшую только бабушкиной стряпне. Но бабушкина стряпня, как и сама бабушка, давным-давно покинула этот свет, как и те двое совершенных людей, которыми я помнил своих родителей. Лишь изредка в их поведении проступало что-то очень знакомое: в том, как они присматривали за моим сыном, следили, чтобы он не отлынивал от работы и не бросал начатых дел.
С восторженным криком «папа-папа!» Димка бросился мне на шею. Я обнял его и заметил, что он стал чуть шире в плечах и немного тяжелее.
Откормили пацана старики. Хорошая работа.
Спустя полчаса мы вместе сидели на кухне, пили чай из потертого фарфорового сервиза, расписанного лепестками никем не виданных цветов, и болтали о том о сем. Я, как и в детстве, по привычке пытался закинуть под столом ногу на ногу, но ничего не получалось. Это было странно: мой рост остался таким же, как и в десятом классе, веса тоже особенно не прибавилось – почему же раньше я мог закинуть ногу на ногу, а теперь ударяюсь коленкой о крышку?
Оставалось только виновато бормотать под нос ругательства.
Мама едва слышно посмеивалась. Отец делал вид, что ничего не замечает.
– …вот так. Предлагают место, зарплата высокая, но это в шестистах километрах от ближайшего населенного пункта. Что-то навроде поселка, там, кажется, золото добывают. Для карьеры, конечно, это сразу крест. Ни о каком опыте и речи не идет – так, обслуживание.
– Молод ты еще, сынок. Хочется тебе посрывать звезд.
– А почему бы и нет?
– Ну тоже верно…
Все как обычно, и при этом совершенно по-другому.
– Покажи папе, что я нашел, покажи, – попросил Димка.
Мама медленно сделала несколько глотков чая.
– Ну покажи, покажи!
Я поднял бровь.
Старики сосредоточились на содержимом своих чашек, словно там находился весь мир.
Я терпеливо ждал.
Наконец отец поднялся из-за стола, открыл шкафчик с посудой, достал оттуда замотанный в полиэтиленовый пакет предмет и положил прямо передо мной на стол, рядом с корзинкой, в которой лежали печенье и конфеты.
Он покрылся плесенью, потрескался и потерял цвета. Шероховатые ребра на рукоятке стерлись, проточенные дождями и ветром, шляпки миниатюрных болтиков, когда-то покрытые черным лаком, теперь были ярко-рыжими от наросшей ржавчины.
Черно-стальной корпус выровнялся по цвету, став однородным блекло-серым.
Его почти невозможно было узнать, но все равно – ни с чем не спутаешь. Все тот же знакомый Лехин пистолет.
Уже не наш. Только Лехин.
Когда я взял его в руки, меня охватили приятные ощущения: нервные окончания стало пощипывать, словно все вокруг происходило во сне, легком, как весенний ветер. Мне снова тринадцать лет, я уверен в каждом своем шаге, я знаю, что мое оружие сразит любого противника. Целиться не надо, пули бьют без промаха, правило только одно – раньше всех крикнуть: «Падай, ты убит».
С обратной стороны пластик сохранил краски: там ствол был таким же, как и двадцать пять лет назад. Видимо, игрушка лежала этим боком к земле, и солнце до него не добралось. Разве что лесная трава добавила ядовито-зеленых разводов, ощетинившихся язвами в трещинах корпуса.
– Давно это было, правда, сынок? – вымученно произнес отец.
Я нажал кнопку на рукоятке. Магазин даже не шевельнулся, хотя, по идее, должен был легко выпрыгнуть прямо в ладонь.
Попробовал поддеть его ногтем и вытащить силой.
Пластмасса со скрипом подалась. Из зазоров посыпались хлопья ржавчины и соли.
Пружина совсем хлипкая, проволока того и гляди рассыплется песком. Но обойма из Лехиных камешков – блестящих, с острыми краями-гранями, заточенными, словно бритвенные лезвия, – до сих пор на месте. Ни один не раскололся и не стал трухой с течением времени.
Только теперь их не пятнадцать, а десять.
– Десять… – Мой голос схватил за хвост убегающую мысль.
– Помнишь, как Леша собирал их? – спросила мама, старательно перемешивая сахар в чае.
Конечно, помню. Леха выбирал с толком, самые острые – чтобы смогли проникнуть под шкуру, а блестящие – чтобы победить черную душу чудовища, которого он так боялся.
А ведь он действительно верил в эти камешки.
– Вот и понесли они его в лес, – добавил отец. – Заигрался.
Димка больше не ерзал: сидел тише воды ниже травы, внимательно слушая и чувствуя, что за нашими словами прячется что-то жуткое и интересное, о чем никто не станет ему рассказывать.
– Где ты нашел это, малой?
– В лесу за нижней дорогой, ну той, что больше не пользуются. Есть там одно место, куда из местных пацанов никто не ходит. Они, дураки, всего боятся, а я вот не испугался и пошел. Ну и ничего страшного там не было. Сначала кругом деревья: очень много, все кривые, какие растут, а какие уже упали; а потом большая поляна и такой здоро-о-овый пень. Рядом с пнем и нашел, в траве.
– Вот как… А где именно рядом с пнем?
– Рядом… ну, это… рядом… Не знаю, как по-другому сказать…
Понятно.
У Димки свои тайны.
Спустя десять лет после исчезновения Лехи я преодолел свой страх, пришел туда, обыскал поляну, перекопал каждый миллиметр, но ничего не смог найти – даже костей.
Не то что пистолета.
Тогда мне стало легче. Появилась уверенность в той правде, которой верили все: Леха просто потерялся, не нашел дороги домой. Никакого Медведя не было.
Он всего лишь заблудился.
Как и все те, кто когда-то исчезал в лесу.
А дрожащие голоса, передававшие историю о Старухе, что похищает маленьких детей и пожирает их в чащобе, – перепуганное темнотой детское воображение. Очередная сказка про Бабу-ягу.
Это было настольно очевидно, что у меня никогда не возникало и тени сомнения в обратном.
Вплоть до того момента, пока я не увидел Лехин пистолет и Димка не сказал, что нашел его на той поляне.
Рядом с Пнем. Волшебным Пнем, из которого появляется ужасный Медведь.
– Пап, можно я сегодня заночую на улице, в доме, что мы с пацанами построили? Деда с бабой не пускают, пусти ты!
Я сделал глоток из чашки. Мама по-прежнему покупает самый дешевый чай: этот отвратительный вкус ни с чем не спутаешь. Но стоит добавить туда две ложки сахара, и появляется необычный эффект: я успокаиваюсь, из головы исчезают посторонние мысли, а освободившаяся пустота заполняется голосами прошлого, что звучат тепло и умиротворяюще.
По привычке закинув ногу на ногу, я снова ударился о крышку стола.
* * *
Ну надо же, дети до сих пор строят дома в поленницах. Только теперь те выглядят гораздо лучше. Раньше из дров делали лазы и укрепляли их досками так, чтобы можно было передвигаться внутри, как в лабиринте. Или как в муравейнике. Хороший дом строился не один месяц, требовалось пересобрать поленницу от начала до конца, но зато и результат того стоил: самая лучшая и совершенная конструкция становилась центром мира, здесь собиралось больше всего детей, здесь проходили игры, правила которых были настолько запутанны и нелогичны, что ни один человек старше шестнадцати лет не мог их понять.
Такими я помнил дома в поленницах со времен детства.
Но тот, что построил Димка с друзьями, – он отличался.
Этот дом был не просто большим – гигантским. Никаких лазов – вместо них просторные проходы, тщательно выложенные самыми ровными и крепкими полешками. Они были узкими, но в них вполне мог протиснуться и взрослый человек. Не знаю, как такая конструкция получилась у детей, – может, помогли статьи из Интернета, может, внутреннее чутье, – но стены оказались сложены идеально: ничто не шаталось и не требовало гвоздей. Доски были настелены только сверху, так, чтобы внутрь не затекала вода во время дождя.
Проходы в поленнице петляли, изгибаясь так, что я потерял ощущение пространства, пока не оказался в небольшой комнате со сколоченной из досок мебелью. Тут был столик, несколько табуретов, кровать, на которой лежал старый матрас и ворох одеял.
– Кровать всего одна, поэтому мы на камень-ножницы-бумага разбиваем, кто будет на ней спать, а остальные из дома спальники притаскивают, – пояснил Димка.
Старики рассказывали мне про этот дом. По всей округе он вызывал улыбку и чувство гордости, но никто даже и не догадывался о его истинном назначении.
Я все понял, когда увидел на входе нарисованные мелом знаки. По всей поленнице растянулись коряво нацарапанные звезды, солнечные диски с лучами, ромашки и листья. От дождя к дождю рисунки размывались – повсюду были потеки мела, но это не останавливало детей, и поверх рисовались новые символы. Этими же символами были покрыты и стены проходов. Я с головы до ног испачкался в меле, пока Димка вел меня внутрь.
– Вот как… что-то я не вижу твоих товарищей…
– Они позже подойдут.
– Позже… ну да, это хорошо.
В комнате приятно пахло высушенным деревом и смолой. Я коснулся поверхности одной из стен. Дует. Как бы плотно ни лежало дерево, все равно сквозь щели проникает ветер, едва слышно подвывая тонким голоском.
Проведя рукой сверху вниз, я угодил пальцами в липкие потеки смолы. Подушечки неприятно склеились между собой. Я уже и забыл, какое это странное ощущение: склеенные от смолы пальцы.
Так тепло стало внутри, словно никуда не уходили прожитые годы, и я всю жизнь был где-то здесь, в домиках, построенных внутри поленниц.
– Стены липкие…
– Я вижу, малой, вижу…
Улыбаясь, Димка присел на самодельную кровать. Он радовался, что я оценил дотошно проделанную работу, но в его глазах пряталось то, что изнутри меня мог увидеть только испуганный мальчик, смотрящий вслед удаляющемуся брату.
– Они не придут. Потому что ты видел Медведя.
Молчание – лучший ответ. Димка не нашел в себе сил засмеяться, сказать, что ничего не понимает, спросить меня: «О чем ты?»
– Смола липкая, мы соскребаем ее, но она все равно натекает…
Потому что днем солнце пригревает, и на месте старой выступает новая.
Значит, и сейчас дети верят в Старуху, хотя уже много лет никто не пропадал. По местным поверьям, ночью к каждому ребенку приходит чудовище – Медведь – и если ребенок видит Медведя, то совсем скоро его заберет Старуха. Утащит с собой в лес и съест.
– Я смотрю, вы целую крепость отстроили, чтобы Она не смогла зайти. Когда я был маленьким, мой брат Леха тоже верил, что все белое и чистое сможет защитить нас. Взрослые ничем не могут помочь, потому что они считают все это чепухой. Вот и получается: камешки и мел – единственное оружие.
Димка поднял голову. В его взгляде была ненависть: ему казалось, что я смеюсь над очевидными вещами, не понимаю всю глубину опасности. Но во взгляде скрывалась и надежда, ведь остальным взрослым не то что наплевать – они даже не знают этих тайн. А еще там было желание расплакаться и рассказать все как есть, потому что сегодня он будет ночевать в крепости один: нет такого друга, который остался бы рядом с ним, чтобы защищать от страхов.
И тишины.
– Расскажи, что ты видел. Мы что-нибудь придумаем.
Он отвернулся.
– Иди домой, папа. Нет никаких медведей и старух. Иди домой.
Я помнил эту интонацию, хотя прошло немало лет.
Это Лехин голос. Его слова.
«Давай расскажем папе с мамой! Они нам помогут! Мы же дети!»
«Иди спать. Те, кто не верят, не смогут помочь. Если бы Медведь пришел к тебе, ты бы понял».
Ему не нужна помощь. Он не думает, что кто-то сможет ему помочь.
– Давай сделаем проще, давай не будем прятаться ни в какой крепости, а пойдем домой. Я не буду спать, подежурю рядом и отгоню кого угодно.
– Тот пистолет… его принес мне Медведь. Принес и положил прямо под одеяло. Я ничего не находил, папа. Он прошел через двери и замки. И Она пройдет… И никто мне не поможет. Только здесь я в безопасности.
Димка дрожал от страха, но я видел его решимость. Такую же, как и у Лехи.
Стоит сделать что-нибудь не так, и он сбежит из дома и исчезнет в лесу, нелепо шагая вперед, будто кукла из проволоки. Один раз я это уже видел и теперь понимал – мне никогда его не отыскать.
Глупая детская страшилка перепугала Леху, а теперь и Димка вот-вот сойдет с ума.
Что же, придется подыграть.
– Хорошо, Дима, твоя взяла… думаю, погода снаружи уже испортилась. Самое время пойти погулять в лесу…
Он ничего не ответил, но мне показалось, что доски кровати скрипнули.
– Зачем ты пошел на поляну?
– Пацаны на слабо взяли… я же не знал… правда не знал…
Я обнял его и похлопал по плечу. Глупый жест, дешевый, как и фильмы, в которых он появлялся. Но это ерунда. Главное – мальчику стало легче, он уже не так боится. Я все еще всемогущий папа, умный, смелый, готовый дать отпор Медведю и Старухе, разогнать темноту и все те ужасы, что спрятались в углах комнаты и под кроватью.
– Папа, только, пожалуйста, сделай все по правилам.
– Конечно, малой. Может, мне позвать посидеть с тобой дедушку и бабушку?
– Нет, не надо… они не понимают. Они все испортят. Я буду сидеть тихо, и тогда ничего плохого не случится.
– Ладно-ладно, успокойся. Я понял. Пусть это будет нашей тайной.
– Пап… это… ветер замолчал…
Я не сразу понял, о чем он хочет мне сказать. Только спустя минуту дошло: из щелей в стенах не доносится ни одного звука.
Значит, снаружи стоит тишина.
По деревянному настилу над нашими головами застучали первые капли дождя.
* * *
Я помнил, как в детстве тишина обволакивала округу: двери в дома захлопывались, дети прятались под одеялами, взрослые закрывали окна на улицу и вели на кухне длинные и скучные разговоры о жизни, пытаясь создать ощущение спокойствия эхом голосов.
Отсутствие скрипов и шорохов снаружи подсказывало, что через воздух крадется зло.
Сейчас я не чувствовал ничего подобного. Пещера остается пещерой, даже если внутри нее эхом разлетится каждая капля, разбившаяся о каменный пол. Воображение может нарисовать из этого звука что-то таинственное и загадочное, но ты знаешь: здесь всего лишь камни, всего лишь отражение звуковых волн от поверхности.
Шума дождя вполне хватало. Лес был душным, жарким, притихшим, но наверняка все живое прячется от непогоды, поэтому кажется, что с деревьями творится неладное. И даже это неуютное ощущение вызывал всего лишь детский пистолет у меня в руке.
Единственная связь между мной сегодняшним и мной тогдашним, тем мальчишкой, что боялся каждого куста.
Связь с верой Лехи в Медведя и Старуху.
Глупо вот так без причины гулять под дождем среди деревьев. Видел бы кто-нибудь – покрутил бы пальцем у виска. Но так надо. С детскими страхами может справиться лишь детская вера в вещи, способные их победить. Я слишком взрослый, чтобы отнестись серьезно к разговору с сыном, но меня, как и любого взрослого, до глубины души тронул огонек надежды в глазах ребенка. Димка верит, что я помогу ему «по всем правилам», и это подкупает, это заставляет брать в руки старую игрушку и идти через лес к таинственному и страшному Пню.
Если бы я действительно верил, что там меня ждет Медведь, слуга костлявой Старухи из детских страшилок, – я бы взял двустволку.
Поэтому – все «по правилам».
Старикам я ничего не сказал. Еще решат, что мы с Димкой рехнулись на пару.
Меня тяготила мысль о том, что я оставил малого одного, но в той ситуации сложно было найти другой выход. По крайней мере я точно знал – он будет прятаться в детской крепости и никуда оттуда не убежит.
И не сойдет с ума, как Леха.
Моя одежда пропиталась водой: волокна тканей набухли, пропустив к коже холодные капли. Стояло лето, и градусники показывали плюс двадцать пять, но дождь почему-то казался ледяным. Губы онемели и стали синими от холода. Каждый выдох превращался в едва заметное облачко пара.
Пальцы, держащие пистолет, сводило.
Шаг за шагом продвигаясь в глубь леса, я ощущал волнение. Что я делаю? Происходило что-то странное – я забывал о своем возрасте. Мысли в голове двигались вразнобой, перебегая с одного на другое, теряя привычную логическую связанность, неторопливость. Мне казалось, что деревья вокруг замерли, и только я хотел проанализировать это (Почему замерли? Почему мне так кажется? Какая может быть причина у подобных ощущений?) – как тут же внимание переключалось на новую паранойю: я один, совсем один в лесу, и если здесь что-нибудь случится, то мне никто не поможет.
Это метание от одной навязчивой идеи к другой, с принятием каждой из них на веру и без возможности проанализировать… черт, да я, кажется, снова чувствовал себя ребенком.
Лес опять волшебный, а тишина – зловещая.
Поляна была близка, и последние шаги до нее давались очень тяжело. Привкус детства притащил с собой страхи: ноги налились тяжестью и отказывались мне служить. Кажется, даже дождь стал падать тише, хотя потоки воды не успокаивались и все так же заливали деревья.
Только если двадцать пять лет назад лес дышал и светился неоновой красотой, пугая своими тайнами, то теперь он напоминал обесцвеченную картину. Даже трава под ногами словно высохла, превратившись в сухие стебли.
Как ствол протертого дождями пистолета из далекого детства.
Я сделал шаг на открытое пространство среди хаотично растущих и мертвых деревьев.
Звук исчез.
Я вошел внутрь огромной дождевой капли, где, словно в ловушке, меня ждала та самая тишина из детства.
* * *
В середине пустой поляны находился поросший мхом пень. Настолько огромный, что на его поверхности могли бы, как на кровати, лечь во весь рост два взрослых человека. Вокруг не было ни одного намека на росшее когда-то здесь дерево, не различались даже очертания ствола. Наверное, поэтому поляна всегда пользовалась дурной славой: таких больших деревьев просто не может быть. Ветви должны уходить за облака.
Не понимая, что со мной происходит, я поднял пистолет и направил его в центр дождевой капли. Затем пошел вперед, стараясь, чтобы шаги звучали как можно тише. Но эта предосторожность была лишней: вокруг стояла абсолютная тишина.
Дождь рассекал стебли травы. Беззвучно, словно в кошмарном сне.
– Выходи, – прошептал я в тишину.
Некоторое время ничего не происходило, но затем до меня донеслось копошение. Эти неестественные звуки в пространстве, погруженном в вату, резали нервы.
По спине пробежал холод, я остановился, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами.
Даже слюну не получалось сглотнуть: она тонкой струйкой медленно стекала в горло.
Мох на поверхности пня зашевелился и начал сворачиваться в комки. Комки соединялись между собой, прилипали друг к другу, сжимались и становились плотнее, сплетаясь в черноту – густую, словно пустота беззвездного неба, с торчащими наружу волокнами, напоминавшими шерсть. Один из комков треснул посередине и раскрылся. В трещине заблестели зубы, многочисленными белоснежными рядами уходя внутрь.
Мелкие, словно иголки.
Существо отделилось от поверхности и шмякнулось на землю, беззвучно расплескав в сторону воду из луж. Оно действительно напоминало медведя, только не такого, каким его можно увидеть в зоопарке или цирке, не такого, какой нарисован в учебнике по биологии. Это были комки мха: большой – брюхо, чуть поменьше – голова и совсем маленькие – конечности.
Больше всего оно походило на плюшевого мишку: маленькое, ростом не выше пояса, неуклюже переваливающееся с ноги на ногу.
Движения – такие же нелепые, как движения Винни-Пуха из детского мультфильма.
Только черное тело, хорошо различимое даже среди опустившейся на лес темноты, и зубы, торчащие в голове-пасти без глаз и носа – увидеть такое было гораздо хуже, чем встретить настоящего медведя.
Дуло пистолета было направлено на существо, но я не мог нажать на спусковой крючок. Меня гипнотизировала одна и та же мысль: «Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой, он…»
Медведь зашипел, словно змея. Его движения становились быстрее, он полз ко мне.
Капли дождя неторопливо стекали по ненастоящей шерсти.
«Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой…» Леха стоял здесь один, слабый, промокший, преданный, против этого существа. Он смог выстрелить, и не один раз, а у меня не получается даже пошевелиться.
Из пятнадцати камешков вылетело пять, и, даже если они не попали в цель… нужно быть очень смелым, чтобы выстрелить хоть один раз.
«Давай же», – прохрипел я под нос, но из-за густой тишины не услышал собственного голоса.
Наконец мой палец на спусковом крючке нервно пошевелился. Затвор дернулся и выскочил из направляющего паза.
Старый пластик треснул, поэтому вместо выстрела у пистолета выбило затвор. Перекошенный набок ствол напоминал выбросившегося на берег кита, каким я помнил его на фотографиях в школьном учебнике.
Маленький блестящий камешек выкатился из дула и упал в траву.
Медведь прыгнул ко мне и плюхнулся в лужу около ног. Я закричал, но звук моего голоса утонул в тишине.
В голове что-то щелкнуло.
Хватит этих детских страшилок. Игры закончились. Пора возвращаться во взрослый мир.
Как это глупо – бояться детского чудовища, которое полчаса потратит только на то, чтобы прогрызть дыру в подошве ботинка.
Да, детский кошмар ожил, но я-то уже давно не ребенок.
Я поднял ногу и со всей силы наступил на существо. Раздался звук, словно кто-то раздавил большое насекомое.
Медведь под подошвой по-прежнему шевелился и шипел, но на этот раз звуки не казались такими зловещими. Как будто из кастрюли убегает вскипятившееся молоко и, превращаясь в пар, издает предсмертный хрип на кухонной плитке.
Я вернул затвор на место, направил дуло прямо в зубастую пасть, придавленную носком ботинка, и снова нажал на спусковой крючок. Пластик не выдержал, пистолет опять перекосило.
Выкатившийся из ствола камешек упал в трещину с зубами, Медведь закашлял, стал выплевывать из легких черную жижу.
Еще раз. Третья попытка. Затвор на месте. Выстрел.
Лехина пуля врезалась в безносую и безглазую голову, пробив там дыру. Из дыры потекла та же черная дрянь. Она густыми каплями падала в лужи, смешивалась с водой и растворялась без следа, словно воспоминания о плохом сне.
Больше оружие не отказывало. Я разрядил всю обойму.
Под ногой теперь лежала только кучка старого заплесневелого мха.
И тогда дождевая капля, погрузившая поляну в тишину детских кошмаров, с грохотом лопнула, и на меня обрушилась симфония летящего дождя. В ту секунду я мог расслышать падение каждой капли, каждое прикосновение небесных пальцев к ожившему в темноте лесу. Пространство сдвинулось с мертвой точки и стремительно вернулось в поток времени, за доли секунды отправив в прошлое мальчика, давным-давно превратившегося во взрослого человека.
В то мгновение я больше всего хотел, чтобы рядом со мной стоял Леха.
С этой мыслью я размахнулся и зашвырнул пистолет в глубь леса.
* * *
Показались первые лучи солнца. Я хотел спать, глаза сами собой закрывались, но у меня внутри разрасталось теплое чувство. Словно освобождение от груза, что тянул долгие годы на дно, где прятались самые навязчивые и стойкие ужасы.
Димка наверняка не спал, ожидая своей участи внутри крепости.
Теперь я знал, как рассказать ему, что детские кошмары – это всего лишь детские кошмары.
Даже если они реальны.
Просыпающийся день наполнял округу дыханием, полным разнообразных звуков. Птицы, насекомые, трава – все, казалось, ожило и зашевелилось, разрезая ночь сверкающим лезвием утра.
Вход в построенный ребятней дом был разрушен. Доски и плашки, покрытые пятнами бело-желтой рвоты, разбросаны по сторонам. Беспомощные детские рисунки размыты и забрызганы кровью. В воздухе пахло внутренностями мертвых животных, на желудочной слизи сидели огромные мухи. Их хоботки присосались к оскверненной крепости, втягивая внутрь хитиновых тел гниль обезображенного детства.
Коридоры дома также покрывали кровь и рвота. Казалось, слизь разъедает стены, превращая проходы в подобие кишечника. Набухшее дерево ощетинилось иглами-занозами, царапало одежду и залезало под кожу.
С каждым шагом крови было все больше, она веерными разводами засыхала на заблеванных стенах.
Как может быть столько крови?
– Нет… нет… ну как же… почему… Почему? Не может быть… не может…
В гниющем спокойствии детской крепости слышались мерзкие звуки – словно кто-то чавкал за столом. Огромные зубы стучали о что-то твердое. Раздавался скрежет, еда переламывалась и кашеобразными шлепками падала на пол. Чудовище, сидящее в сердце лабиринта из детских кошмаров, рычало, его глухой голос, казалось, шел из-под земли, погребенный под многими метрами почвы.
Я знал, что за следующим поворотом должна появиться та самая комната с самодельной мебелью.
Чавканье и рычание становилось невыносимыми. От запаха кружилась голова. Я остановился. Завис на краю пропасти. Шаг вперед – и меня ждет долгое и страшное падение туда, где сейчас находятся Леха и Димка.
Из кошмара вокруг нет выхода и, что самое страшное, никогда не было.
Я развернулся.
Шагнул назад, пытаясь разучиться дышать, потому что теперь понял – все это время воздух был пропитан лишь криком, который так и не смог вырваться из моего горла.
Мы с братом промокли до нитки, одежда прилипла к телу, так что от холода, казалось, дрожали даже кости. В складках на футболках и шортах собралась вода, и с каждым шагом она ручейками выплескивалась под ноги. Разбухшие сандалии хлюпали по лужам, что прятались в траве.
В лесу стояла тишина, такая густая, что не было слышно даже шорохов. Муравьи, мухи, стрекозы и птицы исчезли.
Существовал только дождь, прорезавший сумрак холодными каплями.
Пробираясь сквозь духоту, набившуюся в легкие клочками ваты, мы шли туда, куда не вела ни одна тропинка.
скрытый текст– Это не сработает… Ты просто набрал камешков, обычных камешков. Как они помогут? Да ладно, пошли домой, нет никакого Медведя, зачем нам мокнуть? – Мой голос звучал негромко, его мог услышать только Леха. Мне было страшно, впрочем, как и ему.
Это только кажется, что здесь никого нет.
Там, где не слышно птиц и насекомых, есть то, из-за чего птицы и насекомые ушли.
В Лехиной руке – пластмассовый пистолет. Его нам купил папа, один на двоих. Мы постоянно дрались из-за того, кто будет первым с ним играть. Пистолет выглядел как настоящий, да и стрелял по-настоящему: в магазин заряжалось пятнадцать пластмассовых шариков, передергивался затвор, щелчок – и верхний в обойме патрон попадал в ствол. Дело оставалось только за спусковым крючком.
С расстояния пяти метров шарик пробивал тетрадный листок, с расстояния трех – обложку тетради.
Только сейчас в магазине не было шариков. Были камешки, которые Леха целую неделю собирал по улицам, тщательно выискивая подходящие.
– Нет, мы никуда не пойдем, понял? – В Лехином голосе слышалась несгибаемая уверенность, но при этом он все равно дрожал. – Тогда никто не пропадет. Мы дойдем до Пня, убьем и Медведя, и Ста… кх-кх… сам знаешь кого… И можно будет спокойно играть. Ты хочешь спокойно играть?
– Да сказки все это, давай домой…
– А если сказки, то чего боишься? До Пня немного осталось: быстро проверим, что к чему, и назад.
– Не хочу я ничего проверять. Никого там нет – и все! Что толку под дождем мокнуть? Заболеем еще…
Леха презрительно хмыкнул. Настоящий пацан не боится заболеть.
С каждым пройденным метром ноги становились тяжелее и тяжелее. Как можно спокойно идти вперед, зная, что если Медведь действительно существует, если истории, которые шепотом рассказывают о нем, – правда, то все, что мы можем, – выстрелить в него маленьким белым камешком?
Эти мысли сковывали движения. Глаза щипало. Я не сразу понял, что у меня потекли слезы. Хорошо, что под дождем они незаметны: Леха поднял бы меня на смех, узнав, что я вдруг ни с того ни с сего заплакал. Но мне было очень страшно. Как никогда в жизни. Нос шмыгал, словно я схватил насморк. Хотелось закричать – громко, на весь лес.
Может быть, крик смог бы рассеять тишину и хоть на секунду сделать так, чтобы мы перестали бояться.
Леха прибавил шагу, и я начал отставать. Он шел все быстрее и быстрее, словно загипнотизированный: его худая спина ссутулилась, ноги-спички дрожали и подергивались, впиваясь в траву, словно ножи. Он не был похож на человека, скорее, на ожившую проволочную куклу.
Мокрый от дождя пистолет хищно блестел.
Я хотел окликнуть Леху, догнать, растормошить, но ноги переставали двигаться, я постоянно запинался, останавливался, сдирал с сандалий ветки и стебли, запутавшиеся в ногах, и все больше пропитывался гадким страхом.
Лехин силуэт удалялся, пока окончательно не растворился среди деревьев и травы.
Слезы продолжали течь, все так же смешиваясь с дождем. Я по привычке вытирал ладонями глаза, но это не помогало – даже еще больше хотелось плакать. Лицо опухло. Я не понимал, почему мне так больно, почему я не могу переступить через кошмар, через растекшуюся под ногами темноту и броситься вслед за братом. Я знал, куда он идет и что собирается совершить, – догнать его несложно, нужно-то всего пару минут.
Но у меня не получалось сделать и шага.
Стоя среди деревьев в темноте и тишине, я чувствовал, как тело становится скользким, водянистым и холодным, таким же, как падающие с неба капли.
Не выдержав, я развернулся и побежал домой. Так быстро, что, запинаясь и падая, даже не пытался выставить вперед руки для смягчения удара. С каждым падением мне становилось все больнее – как внутри, так и снаружи, – но я вставал и бежал дальше, не обращая внимания на синяки, наливавшиеся бурыми пятнами.
Только выбравшись на окраину леса, я смог перевести дух.
Все это время мой рот был набит грязью и травой.
А еще – солью, набежавшей из глаз.
* * *
«Крыша дома совсем высохла», – подумал я, когда вылез из машины.
Место, где прошло восемнадцать лет, казавшихся в детстве бесконечным миром со спрятанными от посторонних тайнами, из года в год превращалось в игрушечный домик, где живут старик со старухой и день за днем чинят разбитое корыто. Словно деревянная модель из пожелтевшего советского журнала, собранная спустя рукава.
Выжженные солнцем мостки заскрипели, когда я зашагал по ним. Этот скрип был и знакомым, и чужим одновременно: знакомым, потому что вызывал воспоминания – где и как доски должны скрипеть; а чужим из-за того, что звук этот был намного громче, чем я помнил его в детстве. Теперь он был похож на стон, словно я делал больно старому дереву.
Родители тоже менялись, из года в год высыхая. Раньше отец был самым сильным, умным и смелым, без труда справлялся с любой проблемой, знал, как вести себя правильно, что можно делать, а чего нельзя. Мама была доброй, заботливой, готовила самую вкусную еду, уступавшую только бабушкиной стряпне. Но бабушкина стряпня, как и сама бабушка, давным-давно покинула этот свет, как и те двое совершенных людей, которыми я помнил своих родителей. Лишь изредка в их поведении проступало что-то очень знакомое: в том, как они присматривали за моим сыном, следили, чтобы он не отлынивал от работы и не бросал начатых дел.
С восторженным криком «папа-папа!» Димка бросился мне на шею. Я обнял его и заметил, что он стал чуть шире в плечах и немного тяжелее.
Откормили пацана старики. Хорошая работа.
Спустя полчаса мы вместе сидели на кухне, пили чай из потертого фарфорового сервиза, расписанного лепестками никем не виданных цветов, и болтали о том о сем. Я, как и в детстве, по привычке пытался закинуть под столом ногу на ногу, но ничего не получалось. Это было странно: мой рост остался таким же, как и в десятом классе, веса тоже особенно не прибавилось – почему же раньше я мог закинуть ногу на ногу, а теперь ударяюсь коленкой о крышку?
Оставалось только виновато бормотать под нос ругательства.
Мама едва слышно посмеивалась. Отец делал вид, что ничего не замечает.
– …вот так. Предлагают место, зарплата высокая, но это в шестистах километрах от ближайшего населенного пункта. Что-то навроде поселка, там, кажется, золото добывают. Для карьеры, конечно, это сразу крест. Ни о каком опыте и речи не идет – так, обслуживание.
– Молод ты еще, сынок. Хочется тебе посрывать звезд.
– А почему бы и нет?
– Ну тоже верно…
Все как обычно, и при этом совершенно по-другому.
– Покажи папе, что я нашел, покажи, – попросил Димка.
Мама медленно сделала несколько глотков чая.
– Ну покажи, покажи!
Я поднял бровь.
Старики сосредоточились на содержимом своих чашек, словно там находился весь мир.
Я терпеливо ждал.
Наконец отец поднялся из-за стола, открыл шкафчик с посудой, достал оттуда замотанный в полиэтиленовый пакет предмет и положил прямо передо мной на стол, рядом с корзинкой, в которой лежали печенье и конфеты.
Он покрылся плесенью, потрескался и потерял цвета. Шероховатые ребра на рукоятке стерлись, проточенные дождями и ветром, шляпки миниатюрных болтиков, когда-то покрытые черным лаком, теперь были ярко-рыжими от наросшей ржавчины.
Черно-стальной корпус выровнялся по цвету, став однородным блекло-серым.
Его почти невозможно было узнать, но все равно – ни с чем не спутаешь. Все тот же знакомый Лехин пистолет.
Уже не наш. Только Лехин.
Когда я взял его в руки, меня охватили приятные ощущения: нервные окончания стало пощипывать, словно все вокруг происходило во сне, легком, как весенний ветер. Мне снова тринадцать лет, я уверен в каждом своем шаге, я знаю, что мое оружие сразит любого противника. Целиться не надо, пули бьют без промаха, правило только одно – раньше всех крикнуть: «Падай, ты убит».
С обратной стороны пластик сохранил краски: там ствол был таким же, как и двадцать пять лет назад. Видимо, игрушка лежала этим боком к земле, и солнце до него не добралось. Разве что лесная трава добавила ядовито-зеленых разводов, ощетинившихся язвами в трещинах корпуса.
– Давно это было, правда, сынок? – вымученно произнес отец.
Я нажал кнопку на рукоятке. Магазин даже не шевельнулся, хотя, по идее, должен был легко выпрыгнуть прямо в ладонь.
Попробовал поддеть его ногтем и вытащить силой.
Пластмасса со скрипом подалась. Из зазоров посыпались хлопья ржавчины и соли.
Пружина совсем хлипкая, проволока того и гляди рассыплется песком. Но обойма из Лехиных камешков – блестящих, с острыми краями-гранями, заточенными, словно бритвенные лезвия, – до сих пор на месте. Ни один не раскололся и не стал трухой с течением времени.
Только теперь их не пятнадцать, а десять.
– Десять… – Мой голос схватил за хвост убегающую мысль.
– Помнишь, как Леша собирал их? – спросила мама, старательно перемешивая сахар в чае.
Конечно, помню. Леха выбирал с толком, самые острые – чтобы смогли проникнуть под шкуру, а блестящие – чтобы победить черную душу чудовища, которого он так боялся.
А ведь он действительно верил в эти камешки.
– Вот и понесли они его в лес, – добавил отец. – Заигрался.
Димка больше не ерзал: сидел тише воды ниже травы, внимательно слушая и чувствуя, что за нашими словами прячется что-то жуткое и интересное, о чем никто не станет ему рассказывать.
– Где ты нашел это, малой?
– В лесу за нижней дорогой, ну той, что больше не пользуются. Есть там одно место, куда из местных пацанов никто не ходит. Они, дураки, всего боятся, а я вот не испугался и пошел. Ну и ничего страшного там не было. Сначала кругом деревья: очень много, все кривые, какие растут, а какие уже упали; а потом большая поляна и такой здоро-о-овый пень. Рядом с пнем и нашел, в траве.
– Вот как… А где именно рядом с пнем?
– Рядом… ну, это… рядом… Не знаю, как по-другому сказать…
Понятно.
У Димки свои тайны.
Спустя десять лет после исчезновения Лехи я преодолел свой страх, пришел туда, обыскал поляну, перекопал каждый миллиметр, но ничего не смог найти – даже костей.
Не то что пистолета.
Тогда мне стало легче. Появилась уверенность в той правде, которой верили все: Леха просто потерялся, не нашел дороги домой. Никакого Медведя не было.
Он всего лишь заблудился.
Как и все те, кто когда-то исчезал в лесу.
А дрожащие голоса, передававшие историю о Старухе, что похищает маленьких детей и пожирает их в чащобе, – перепуганное темнотой детское воображение. Очередная сказка про Бабу-ягу.
Это было настольно очевидно, что у меня никогда не возникало и тени сомнения в обратном.
Вплоть до того момента, пока я не увидел Лехин пистолет и Димка не сказал, что нашел его на той поляне.
Рядом с Пнем. Волшебным Пнем, из которого появляется ужасный Медведь.
– Пап, можно я сегодня заночую на улице, в доме, что мы с пацанами построили? Деда с бабой не пускают, пусти ты!
Я сделал глоток из чашки. Мама по-прежнему покупает самый дешевый чай: этот отвратительный вкус ни с чем не спутаешь. Но стоит добавить туда две ложки сахара, и появляется необычный эффект: я успокаиваюсь, из головы исчезают посторонние мысли, а освободившаяся пустота заполняется голосами прошлого, что звучат тепло и умиротворяюще.
По привычке закинув ногу на ногу, я снова ударился о крышку стола.
* * *
Ну надо же, дети до сих пор строят дома в поленницах. Только теперь те выглядят гораздо лучше. Раньше из дров делали лазы и укрепляли их досками так, чтобы можно было передвигаться внутри, как в лабиринте. Или как в муравейнике. Хороший дом строился не один месяц, требовалось пересобрать поленницу от начала до конца, но зато и результат того стоил: самая лучшая и совершенная конструкция становилась центром мира, здесь собиралось больше всего детей, здесь проходили игры, правила которых были настолько запутанны и нелогичны, что ни один человек старше шестнадцати лет не мог их понять.
Такими я помнил дома в поленницах со времен детства.
Но тот, что построил Димка с друзьями, – он отличался.
Этот дом был не просто большим – гигантским. Никаких лазов – вместо них просторные проходы, тщательно выложенные самыми ровными и крепкими полешками. Они были узкими, но в них вполне мог протиснуться и взрослый человек. Не знаю, как такая конструкция получилась у детей, – может, помогли статьи из Интернета, может, внутреннее чутье, – но стены оказались сложены идеально: ничто не шаталось и не требовало гвоздей. Доски были настелены только сверху, так, чтобы внутрь не затекала вода во время дождя.
Проходы в поленнице петляли, изгибаясь так, что я потерял ощущение пространства, пока не оказался в небольшой комнате со сколоченной из досок мебелью. Тут был столик, несколько табуретов, кровать, на которой лежал старый матрас и ворох одеял.
– Кровать всего одна, поэтому мы на камень-ножницы-бумага разбиваем, кто будет на ней спать, а остальные из дома спальники притаскивают, – пояснил Димка.
Старики рассказывали мне про этот дом. По всей округе он вызывал улыбку и чувство гордости, но никто даже и не догадывался о его истинном назначении.
Я все понял, когда увидел на входе нарисованные мелом знаки. По всей поленнице растянулись коряво нацарапанные звезды, солнечные диски с лучами, ромашки и листья. От дождя к дождю рисунки размывались – повсюду были потеки мела, но это не останавливало детей, и поверх рисовались новые символы. Этими же символами были покрыты и стены проходов. Я с головы до ног испачкался в меле, пока Димка вел меня внутрь.
– Вот как… что-то я не вижу твоих товарищей…
– Они позже подойдут.
– Позже… ну да, это хорошо.
В комнате приятно пахло высушенным деревом и смолой. Я коснулся поверхности одной из стен. Дует. Как бы плотно ни лежало дерево, все равно сквозь щели проникает ветер, едва слышно подвывая тонким голоском.
Проведя рукой сверху вниз, я угодил пальцами в липкие потеки смолы. Подушечки неприятно склеились между собой. Я уже и забыл, какое это странное ощущение: склеенные от смолы пальцы.
Так тепло стало внутри, словно никуда не уходили прожитые годы, и я всю жизнь был где-то здесь, в домиках, построенных внутри поленниц.
– Стены липкие…
– Я вижу, малой, вижу…
Улыбаясь, Димка присел на самодельную кровать. Он радовался, что я оценил дотошно проделанную работу, но в его глазах пряталось то, что изнутри меня мог увидеть только испуганный мальчик, смотрящий вслед удаляющемуся брату.
– Они не придут. Потому что ты видел Медведя.
Молчание – лучший ответ. Димка не нашел в себе сил засмеяться, сказать, что ничего не понимает, спросить меня: «О чем ты?»
– Смола липкая, мы соскребаем ее, но она все равно натекает…
Потому что днем солнце пригревает, и на месте старой выступает новая.
Значит, и сейчас дети верят в Старуху, хотя уже много лет никто не пропадал. По местным поверьям, ночью к каждому ребенку приходит чудовище – Медведь – и если ребенок видит Медведя, то совсем скоро его заберет Старуха. Утащит с собой в лес и съест.
– Я смотрю, вы целую крепость отстроили, чтобы Она не смогла зайти. Когда я был маленьким, мой брат Леха тоже верил, что все белое и чистое сможет защитить нас. Взрослые ничем не могут помочь, потому что они считают все это чепухой. Вот и получается: камешки и мел – единственное оружие.
Димка поднял голову. В его взгляде была ненависть: ему казалось, что я смеюсь над очевидными вещами, не понимаю всю глубину опасности. Но во взгляде скрывалась и надежда, ведь остальным взрослым не то что наплевать – они даже не знают этих тайн. А еще там было желание расплакаться и рассказать все как есть, потому что сегодня он будет ночевать в крепости один: нет такого друга, который остался бы рядом с ним, чтобы защищать от страхов.
И тишины.
– Расскажи, что ты видел. Мы что-нибудь придумаем.
Он отвернулся.
– Иди домой, папа. Нет никаких медведей и старух. Иди домой.
Я помнил эту интонацию, хотя прошло немало лет.
Это Лехин голос. Его слова.
«Давай расскажем папе с мамой! Они нам помогут! Мы же дети!»
«Иди спать. Те, кто не верят, не смогут помочь. Если бы Медведь пришел к тебе, ты бы понял».
Ему не нужна помощь. Он не думает, что кто-то сможет ему помочь.
– Давай сделаем проще, давай не будем прятаться ни в какой крепости, а пойдем домой. Я не буду спать, подежурю рядом и отгоню кого угодно.
– Тот пистолет… его принес мне Медведь. Принес и положил прямо под одеяло. Я ничего не находил, папа. Он прошел через двери и замки. И Она пройдет… И никто мне не поможет. Только здесь я в безопасности.
Димка дрожал от страха, но я видел его решимость. Такую же, как и у Лехи.
Стоит сделать что-нибудь не так, и он сбежит из дома и исчезнет в лесу, нелепо шагая вперед, будто кукла из проволоки. Один раз я это уже видел и теперь понимал – мне никогда его не отыскать.
Глупая детская страшилка перепугала Леху, а теперь и Димка вот-вот сойдет с ума.
Что же, придется подыграть.
– Хорошо, Дима, твоя взяла… думаю, погода снаружи уже испортилась. Самое время пойти погулять в лесу…
Он ничего не ответил, но мне показалось, что доски кровати скрипнули.
– Зачем ты пошел на поляну?
– Пацаны на слабо взяли… я же не знал… правда не знал…
Я обнял его и похлопал по плечу. Глупый жест, дешевый, как и фильмы, в которых он появлялся. Но это ерунда. Главное – мальчику стало легче, он уже не так боится. Я все еще всемогущий папа, умный, смелый, готовый дать отпор Медведю и Старухе, разогнать темноту и все те ужасы, что спрятались в углах комнаты и под кроватью.
– Папа, только, пожалуйста, сделай все по правилам.
– Конечно, малой. Может, мне позвать посидеть с тобой дедушку и бабушку?
– Нет, не надо… они не понимают. Они все испортят. Я буду сидеть тихо, и тогда ничего плохого не случится.
– Ладно-ладно, успокойся. Я понял. Пусть это будет нашей тайной.
– Пап… это… ветер замолчал…
Я не сразу понял, о чем он хочет мне сказать. Только спустя минуту дошло: из щелей в стенах не доносится ни одного звука.
Значит, снаружи стоит тишина.
По деревянному настилу над нашими головами застучали первые капли дождя.
* * *
Я помнил, как в детстве тишина обволакивала округу: двери в дома захлопывались, дети прятались под одеялами, взрослые закрывали окна на улицу и вели на кухне длинные и скучные разговоры о жизни, пытаясь создать ощущение спокойствия эхом голосов.
Отсутствие скрипов и шорохов снаружи подсказывало, что через воздух крадется зло.
Сейчас я не чувствовал ничего подобного. Пещера остается пещерой, даже если внутри нее эхом разлетится каждая капля, разбившаяся о каменный пол. Воображение может нарисовать из этого звука что-то таинственное и загадочное, но ты знаешь: здесь всего лишь камни, всего лишь отражение звуковых волн от поверхности.
Шума дождя вполне хватало. Лес был душным, жарким, притихшим, но наверняка все живое прячется от непогоды, поэтому кажется, что с деревьями творится неладное. И даже это неуютное ощущение вызывал всего лишь детский пистолет у меня в руке.
Единственная связь между мной сегодняшним и мной тогдашним, тем мальчишкой, что боялся каждого куста.
Связь с верой Лехи в Медведя и Старуху.
Глупо вот так без причины гулять под дождем среди деревьев. Видел бы кто-нибудь – покрутил бы пальцем у виска. Но так надо. С детскими страхами может справиться лишь детская вера в вещи, способные их победить. Я слишком взрослый, чтобы отнестись серьезно к разговору с сыном, но меня, как и любого взрослого, до глубины души тронул огонек надежды в глазах ребенка. Димка верит, что я помогу ему «по всем правилам», и это подкупает, это заставляет брать в руки старую игрушку и идти через лес к таинственному и страшному Пню.
Если бы я действительно верил, что там меня ждет Медведь, слуга костлявой Старухи из детских страшилок, – я бы взял двустволку.
Поэтому – все «по правилам».
Старикам я ничего не сказал. Еще решат, что мы с Димкой рехнулись на пару.
Меня тяготила мысль о том, что я оставил малого одного, но в той ситуации сложно было найти другой выход. По крайней мере я точно знал – он будет прятаться в детской крепости и никуда оттуда не убежит.
И не сойдет с ума, как Леха.
Моя одежда пропиталась водой: волокна тканей набухли, пропустив к коже холодные капли. Стояло лето, и градусники показывали плюс двадцать пять, но дождь почему-то казался ледяным. Губы онемели и стали синими от холода. Каждый выдох превращался в едва заметное облачко пара.
Пальцы, держащие пистолет, сводило.
Шаг за шагом продвигаясь в глубь леса, я ощущал волнение. Что я делаю? Происходило что-то странное – я забывал о своем возрасте. Мысли в голове двигались вразнобой, перебегая с одного на другое, теряя привычную логическую связанность, неторопливость. Мне казалось, что деревья вокруг замерли, и только я хотел проанализировать это (Почему замерли? Почему мне так кажется? Какая может быть причина у подобных ощущений?) – как тут же внимание переключалось на новую паранойю: я один, совсем один в лесу, и если здесь что-нибудь случится, то мне никто не поможет.
Это метание от одной навязчивой идеи к другой, с принятием каждой из них на веру и без возможности проанализировать… черт, да я, кажется, снова чувствовал себя ребенком.
Лес опять волшебный, а тишина – зловещая.
Поляна была близка, и последние шаги до нее давались очень тяжело. Привкус детства притащил с собой страхи: ноги налились тяжестью и отказывались мне служить. Кажется, даже дождь стал падать тише, хотя потоки воды не успокаивались и все так же заливали деревья.
Только если двадцать пять лет назад лес дышал и светился неоновой красотой, пугая своими тайнами, то теперь он напоминал обесцвеченную картину. Даже трава под ногами словно высохла, превратившись в сухие стебли.
Как ствол протертого дождями пистолета из далекого детства.
Я сделал шаг на открытое пространство среди хаотично растущих и мертвых деревьев.
Звук исчез.
Я вошел внутрь огромной дождевой капли, где, словно в ловушке, меня ждала та самая тишина из детства.
* * *
В середине пустой поляны находился поросший мхом пень. Настолько огромный, что на его поверхности могли бы, как на кровати, лечь во весь рост два взрослых человека. Вокруг не было ни одного намека на росшее когда-то здесь дерево, не различались даже очертания ствола. Наверное, поэтому поляна всегда пользовалась дурной славой: таких больших деревьев просто не может быть. Ветви должны уходить за облака.
Не понимая, что со мной происходит, я поднял пистолет и направил его в центр дождевой капли. Затем пошел вперед, стараясь, чтобы шаги звучали как можно тише. Но эта предосторожность была лишней: вокруг стояла абсолютная тишина.
Дождь рассекал стебли травы. Беззвучно, словно в кошмарном сне.
– Выходи, – прошептал я в тишину.
Некоторое время ничего не происходило, но затем до меня донеслось копошение. Эти неестественные звуки в пространстве, погруженном в вату, резали нервы.
По спине пробежал холод, я остановился, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами.
Даже слюну не получалось сглотнуть: она тонкой струйкой медленно стекала в горло.
Мох на поверхности пня зашевелился и начал сворачиваться в комки. Комки соединялись между собой, прилипали друг к другу, сжимались и становились плотнее, сплетаясь в черноту – густую, словно пустота беззвездного неба, с торчащими наружу волокнами, напоминавшими шерсть. Один из комков треснул посередине и раскрылся. В трещине заблестели зубы, многочисленными белоснежными рядами уходя внутрь.
Мелкие, словно иголки.
Существо отделилось от поверхности и шмякнулось на землю, беззвучно расплескав в сторону воду из луж. Оно действительно напоминало медведя, только не такого, каким его можно увидеть в зоопарке или цирке, не такого, какой нарисован в учебнике по биологии. Это были комки мха: большой – брюхо, чуть поменьше – голова и совсем маленькие – конечности.
Больше всего оно походило на плюшевого мишку: маленькое, ростом не выше пояса, неуклюже переваливающееся с ноги на ногу.
Движения – такие же нелепые, как движения Винни-Пуха из детского мультфильма.
Только черное тело, хорошо различимое даже среди опустившейся на лес темноты, и зубы, торчащие в голове-пасти без глаз и носа – увидеть такое было гораздо хуже, чем встретить настоящего медведя.
Дуло пистолета было направлено на существо, но я не мог нажать на спусковой крючок. Меня гипнотизировала одна и та же мысль: «Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой, он…»
Медведь зашипел, словно змея. Его движения становились быстрее, он полз ко мне.
Капли дождя неторопливо стекали по ненастоящей шерсти.
«Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой…» Леха стоял здесь один, слабый, промокший, преданный, против этого существа. Он смог выстрелить, и не один раз, а у меня не получается даже пошевелиться.
Из пятнадцати камешков вылетело пять, и, даже если они не попали в цель… нужно быть очень смелым, чтобы выстрелить хоть один раз.
«Давай же», – прохрипел я под нос, но из-за густой тишины не услышал собственного голоса.
Наконец мой палец на спусковом крючке нервно пошевелился. Затвор дернулся и выскочил из направляющего паза.
Старый пластик треснул, поэтому вместо выстрела у пистолета выбило затвор. Перекошенный набок ствол напоминал выбросившегося на берег кита, каким я помнил его на фотографиях в школьном учебнике.
Маленький блестящий камешек выкатился из дула и упал в траву.
Медведь прыгнул ко мне и плюхнулся в лужу около ног. Я закричал, но звук моего голоса утонул в тишине.
В голове что-то щелкнуло.
Хватит этих детских страшилок. Игры закончились. Пора возвращаться во взрослый мир.
Как это глупо – бояться детского чудовища, которое полчаса потратит только на то, чтобы прогрызть дыру в подошве ботинка.
Да, детский кошмар ожил, но я-то уже давно не ребенок.
Я поднял ногу и со всей силы наступил на существо. Раздался звук, словно кто-то раздавил большое насекомое.
Медведь под подошвой по-прежнему шевелился и шипел, но на этот раз звуки не казались такими зловещими. Как будто из кастрюли убегает вскипятившееся молоко и, превращаясь в пар, издает предсмертный хрип на кухонной плитке.
Я вернул затвор на место, направил дуло прямо в зубастую пасть, придавленную носком ботинка, и снова нажал на спусковой крючок. Пластик не выдержал, пистолет опять перекосило.
Выкатившийся из ствола камешек упал в трещину с зубами, Медведь закашлял, стал выплевывать из легких черную жижу.
Еще раз. Третья попытка. Затвор на месте. Выстрел.
Лехина пуля врезалась в безносую и безглазую голову, пробив там дыру. Из дыры потекла та же черная дрянь. Она густыми каплями падала в лужи, смешивалась с водой и растворялась без следа, словно воспоминания о плохом сне.
Больше оружие не отказывало. Я разрядил всю обойму.
Под ногой теперь лежала только кучка старого заплесневелого мха.
И тогда дождевая капля, погрузившая поляну в тишину детских кошмаров, с грохотом лопнула, и на меня обрушилась симфония летящего дождя. В ту секунду я мог расслышать падение каждой капли, каждое прикосновение небесных пальцев к ожившему в темноте лесу. Пространство сдвинулось с мертвой точки и стремительно вернулось в поток времени, за доли секунды отправив в прошлое мальчика, давным-давно превратившегося во взрослого человека.
В то мгновение я больше всего хотел, чтобы рядом со мной стоял Леха.
С этой мыслью я размахнулся и зашвырнул пистолет в глубь леса.
* * *
Показались первые лучи солнца. Я хотел спать, глаза сами собой закрывались, но у меня внутри разрасталось теплое чувство. Словно освобождение от груза, что тянул долгие годы на дно, где прятались самые навязчивые и стойкие ужасы.
Димка наверняка не спал, ожидая своей участи внутри крепости.
Теперь я знал, как рассказать ему, что детские кошмары – это всего лишь детские кошмары.
Даже если они реальны.
Просыпающийся день наполнял округу дыханием, полным разнообразных звуков. Птицы, насекомые, трава – все, казалось, ожило и зашевелилось, разрезая ночь сверкающим лезвием утра.
Вход в построенный ребятней дом был разрушен. Доски и плашки, покрытые пятнами бело-желтой рвоты, разбросаны по сторонам. Беспомощные детские рисунки размыты и забрызганы кровью. В воздухе пахло внутренностями мертвых животных, на желудочной слизи сидели огромные мухи. Их хоботки присосались к оскверненной крепости, втягивая внутрь хитиновых тел гниль обезображенного детства.
Коридоры дома также покрывали кровь и рвота. Казалось, слизь разъедает стены, превращая проходы в подобие кишечника. Набухшее дерево ощетинилось иглами-занозами, царапало одежду и залезало под кожу.
С каждым шагом крови было все больше, она веерными разводами засыхала на заблеванных стенах.
Как может быть столько крови?
– Нет… нет… ну как же… почему… Почему? Не может быть… не может…
В гниющем спокойствии детской крепости слышались мерзкие звуки – словно кто-то чавкал за столом. Огромные зубы стучали о что-то твердое. Раздавался скрежет, еда переламывалась и кашеобразными шлепками падала на пол. Чудовище, сидящее в сердце лабиринта из детских кошмаров, рычало, его глухой голос, казалось, шел из-под земли, погребенный под многими метрами почвы.
Я знал, что за следующим поворотом должна появиться та самая комната с самодельной мебелью.
Чавканье и рычание становилось невыносимыми. От запаха кружилась голова. Я остановился. Завис на краю пропасти. Шаг вперед – и меня ждет долгое и страшное падение туда, где сейчас находятся Леха и Димка.
Из кошмара вокруг нет выхода и, что самое страшное, никогда не было.
Я развернулся.
Шагнул назад, пытаясь разучиться дышать, потому что теперь понял – все это время воздух был пропитан лишь криком, который так и не смог вырваться из моего горла.
Автор: Николай Иванов