Крипи14 читателей тэги
Автор: Питер Меркель
Вверх и наружу
Кабину тряхнуло, и без того тусклый свет моргнул и притух, что-то заскрежетало – и лифт остановился.
– Сука, – с чувством констатировал Кирилл. – С-сука!
Следующий эпитет сопровождался ударом по кнопкам: первое сотрясло воздух, второе – кабину.
Третье слово Кирилл процедил сквозь зубы, постепенно смиряясь с ситуацией.
Лифт в их многоэтажке на окраине города был старым, дребезжащим, постоянно запаздывающим с открыванием дверей, в нем периодически чем-то воняло – то ли старой пластмассой, то ли дохлыми крысами, – но на памяти Кирилла, то есть последние лет пять, он не застревал ни разу. Но да, иногда надо с чего-то начинать. Или с кого-то, да.
– Сука, – мрачно сообщил Кирилл лифту и снова пнул дверь в надежде, что кто-нибудь его услышит. Надежда, прямо скажем, была весьма зыбкой: летний полдень четверга – далеко не то время, когда площадки и лестницы в спальном районе кишат людьми. Кто-то на работе, кто-то в отпуске за границей, кто-то на трудовой повинности на даче, кто-то во дворе, магазинах – да где угодно. И до того момента, когда соседи начнут массово возвращаться домой и живо интересоваться лифтом, еще долгих шесть часов…
скрытый текст– Эй! – крикнул Кирилл в щель между дверями, чуть ли не вжавшись в нее губами. – Эй! Я тут! Помогите!
«Помогите», конечно, было несколько преждевременно – до «помогите» ему надо было бы сидеть тут около суток, – но в голову не приходило ничего более емкого. Но не важно, все равно, судя по тому, какая тишина стояла снаружи (только где-то внизу, в шахте, ухало невнятное эхо), его никто не слышал.
Кирилл мрачно повернулся к панели с кнопками. Там, где должна была находиться красная кнопка связи с диспетчером, горбилась горка плавленой пластмассы. Третий год как. Кто именно сжег ее, жители подъезда не знали, да и не собирались выяснять. Равно как и менять. Понадеялись на то, что не понадобится, да. На всякий случай Кирилл потыкал пальцем в комок пластмассы. Разумеется, без толку.
На счастье, он не страдал клаустрофобией, поэтому перспектива просидеть пару часов в кабине лифта его всего лишь не радовала. Кроме того – Кирилл критически осмотрел пол – на улице сегодня сухо, так что, если ожидание затянется, он не побрезгует и присесть. И не только присесть, но и свободно вытянуть ноги и даже прилечь: лифт был совмещен с грузовым и давал определенную свободу действий.
В карманах не было ничего, кроме ключей и флешки, даже телефон он оставил дома – делов-то, всего лишь заскочить в маленькую полиграфическую конурку в соседнем дворе – в руках же реферат по культурологии, как назло в мягкой папке.
Ни разжать двери, ни постучать по стенам толком, м-да.
Кирилл еще раз, больше для проформы, попинал двери и стал медленно постигать бытовой дзен. Ничего другого ему не оставалось.
* * *
– Египетская религия, – мрачно бубнил под нос Кирилл спустя полтора часа, как мог удобно устроившись в углу кабины и штудируя реферат, – являет собой хрестоматийный пример комплекса верований, характерного для аграрной цивилизации…
В дверь осторожно поскребли.
– …коей и являлся Древний Египет, – Кирилл поднял голову, прислушиваясь.
По пластику – или из чего там сделаны эти двери? – снова чем-то зашкрябали. Слава всем египетским богам, электрик!
– Эй! – крикнул Кирилл, вскакивая на ноги и бросаясь к двери. – Я тут! Давайте! Я тут!
Ему не ответили.
Скрежетание прекратилось.
– Эй! – заорал Кирилл, с огорчением понимая, что ошибся. – Эй! Я тут! Я застрял! Позовите кого-нибудь!
Тишина. Ни сопения, ни кряхтенья, ни дыхания – ни единого звука, которые издают пусть даже и молчащие люди. Можно было подумать, что снаружи никого нет.
Но скрежет, который возобновился через минуту, свидетельствовал об обратном.
– Эй! Я тут! – снова крикнул Кирилл и попытался со своей стороны помочь разжать двери. Тугие пружины не поддавались, да и сам он не был в достаточной мере спортивен – так что пару минут только пыхтел, неуклюже цеплялся за обитые резиной края и вглядывался в щель между дверями, надеясь, что помогает увеличить ее хоть на пару сантиметров.
И тут внизу, на уровне щиколоток, в нее просунулась рука.
Точнее, пока лишь пальцы; но и их вида хватило, чтобы Кирилл совершенно по-женски взвизгнул, со всего размаху приложился по ним ботинком – а потом отскочил в дальний угол лифта, так что кабина заходила ходуном.
Пальцы недовольно – Кирилл прямо-таки ощутил, что они были НЕДОВОЛЬНЫ, – сжались, зашевелились, сгибаясь в совершенно неожиданные стороны, и замерли, растопырившись, поводя фалангами туда-сюда, словно на их подушечках были глаза.
Их было шесть – гибких, ненормально длинных. Уже сейчас Кириллу было видно пять фаланг, обтянутых бледной, лоснящейся, словно от жира, кожей. Они шевелились, как лапки отожравшегося паука-альбиноса, подгребая к себе воздух, – словно обладали не только глазами, но и ноздрями.
Видимо, Кирилл все-таки хорошо приложил их ботинком, так как хозяин пальцев – или же сами пальцы? – пока не решался продвигаться дальше. Кирилл осторожно, превозмогая отвращение, сделал шаг к ним.
Остановился. Пальцы тоже замерли, повернувшись в его сторону. Кирилл со свистом втянул воздух и снова пнул их. Еще раз. Еще. Еще!
Пальцы сжались и уползли наружу. Двери сомкнулись, оставив лишь небольшую щель.
Кирилл, не переводя дух, снова бросился к приборной панели и стал колотить по кнопкам.
– Эй! – истошно вопил он. – Эй!
Дом молчал. Молчал так, как никогда до этого – словно был полностью, от первого этажа до последнего, абсолютно пуст.
– Пожар! – осенило Кирилла. – Горим! Пожар! А-а-а!
Тишина.
Никого.
Кирилл ударил в стену, потом разбежался и пнул со всего размаху – лифт заходил ходуном, и тросы угрожающе заскрипели. Парень завыл и стал скрести пластик, словно надеялся процарапать дыру к свободе, пусть даже та оказалась бы шахтой. Главное – вырваться отсюда, из этой ловушки, из которой его пытается вытащить… кто? Ее хозяин?
Едва уловимое движение за спиной заставило его оглянуться – и отскочить, невзирая на очередное раскачивание кабины.
Все в таком же молчании пальцы снова начали протискиваться в дверь. Только на этот раз они делали это медленнее… но и настойчивее. Во всяком случае, через минуту показалась и ладонь – точнее то, что у существа за дверью считалось ладонью.
Кирилл, судорожно сглотнув слюну и чувствуя, как от ужаса немеет лицо, снова занес ногу и пнул ладонь.
Та приняла удар и вцепилась в ботинок. Кирилл взвыл: ему показалось, что нечеловеческая сила сейчас сомнет ему стопу и переломает кости. Рука дернула его ногу на себя, и Кирилл не удержался, со всего размаху шлепнулся на пол, снова взвыв – на этот раз от боли в отбитом напрочь копчике и ушибленном затылке. Рука еще раз дернула его ногу, выкручивая и выворачивая стопу. Подвывая, Кирилл стал бить по ней второй ногой, то и дело промахиваясь, попадая то по лифту, то по своей же ноге. Рука не отпускала. Тогда он уперся в нее рантом ботинка и стал отскребать, сталкивать пальцы с себя. Пустить в ход собственные руки он не решался – что-то подсказывало ему, что если жуткая ладонь вцепится в них, то сражение будет в тот же момент проиграно.
Наконец рант удачно уперся в то, что у нормальных людей является большим пальцем. Кирилл напрягся, вытянулся в струнку, резко вывернул пойманную ногу, прижимая руку к дверям, дернул вторую, словно стесывая руку вниз, – и, только отлетев к противоположной стене, понял, что ему наконец-то удалось освободиться.
Рука, изрядно помятая, потоптанная, с содранной кожей, с сочащейся из ранок мутноватой жидкостью – по кабине разнесся отчетливый запах сероводорода, – медленно шевелила пальцами, словно пытаясь понять их наличие и число.
Кирилл размахнулся и стукнул ее папкой с рефератом. Потом еще и еще. Как муху! Как поганую! Навозную! Мерзкую! Вонючую! Муху! С каждым ударом он выплевывал эти слова в воздух, словно пытаясь напугать руку.
Что-то из этого возымело действие – во всяком случае, рука еще немного подергалась, а потом уползла обратно, за двери.
* * *
То ли механизм, сдерживающий дверь, был слишком тугим, то ли у существа снаружи была лишь одна рука, но сейчас кабину снова ощупывала-осматривала-обнюхивала та же самая уже изрядно помятая конечность. При этом она то и дело отщипывала куски резиновой обивки дверей – видимо, чтобы увеличить проем. Щель действительно расширялась – пусть и на сантиметр-полтора, но достаточно для того, чтобы через нее просунулось уже предплечье, мускулистое и крепкое.
Кирилл смотрел на все это и методично сворачивал выдранные из реферата листы в плотный кулек. Когда-то давным-давно – ему казалось, что все происходило с ним давным-давно в какой-то иной жизни – он читал о чем-то подобном. Теперь настал момент проверить знания на практике. Точнее, нет, не проверить. Использовать.
Он не ощущал своего лица, ноги существовали у него лишь где-то на уровне колен – во всяком случае, именно там дергалась какая-то жилка, – а все остальное тело охватило мертвенное, свинцовое оцепенение ужаса. Работал лишь мозг – четко, прямолинейно, не вдаваясь в подробности и не отвлекаясь на рефлексии. Кирилл вертел кулек и меланхолично прикидывал, что же это такое – там, за дверями.
Совершенно однозначно, что это не человек. Было бы у него меньше, чем пять пальцев, можно было бы списать на какого-нибудь окончательно рехнувшегося от белочки алкаша. Но вот шесть…
Где-то год назад на собрании жильцов поднимался вопрос по поводу мусора под лестницей, там, где первый этаж плавно переходил в подвал. Кто-то начал стаскивать туда тумбочки, старые стулья, листы фанеры, какие-то тряпки, железки – в общем, рухлядь, которой самое место было на помойке. Сначала наиболее ответственные жильцы выкидывали этот хлам куда следовало, но уже через пару дней подлестница снова забивалась каким-то мусором. В конце концов терпение лопнуло и у наиболее ответственных, и они махнули рукой.
Так неужели то был не просто хлам? Неужели что-то вило там, у них под лестницей, свое гнездо? И теперь вышло оттуда?
Кирилл мрачно сплюнул сквозь зубы и проверил острие кулька. Шансов совсем мало, но хоть какие-то.
Он резко швырнул оставшиеся листы в противоположный угол. Рука дернулась, растопырилась и напряглась.
Кирилл бесшумно метнулся к ней.
– Сука! – Голос сорвался на фальцет. И одновременно с этим воплем узкий кулек вонзился в ладонь, проткнув ее насквозь.
Сероводородом запахло еще сильнее. Кирилл торжествующе завопил: байки из Интернета по поводу того, что можно убить листом бумаги, оказались правдивыми. Рука задергалась и рванула обратно, наружу, но кулек был слишком плотным и растопыркой застрял в дверях.
– Ха! – уже нечленораздельно орал Кирилл, охваченный каким-то первобытным восторгом удачливого охотника. – Ха, сука, ха!
Он развернулся и кулаками выбил дробь по панели с кнопками.
Рука дергалась, извивалась, пыталась протиснуться назад – но качественная бумага стойко держала удар, да и, судя по тому, как потряхивало руку, Кирилл умудрился попасть по каким-то важным сухожилиям, или что там у нее было. Но все это происходило в полнейшей, гробовой тишине. Кирилл уже понял, что звуков дома ему не услышать, – но не ожидал, что даже сейчас существо будет немо. Или же оно пребывало в ином, чем люди, звуковом диапазоне.
Рука еще пару раз мелко дернулась, а потом резко протолкнулась вперед, заставив Кирилла шарахнуться в дальний угол.
И тут кабина лифта дрогнула и медленно поехала наверх.
Не успев сообразить зачем, Кирилл подскочил и вцепился в руку. Ее кожа была холодной и склизкой. Кирилла передернуло от отвращения, но он сильнее сжал руку – так, что его ногти прорвали бледную кожу. Сероводород еще сильнее ударил в нос – хотя казалось, что сильнее уже не бывает.
Рука дергалась, извивалась и пыталась вырваться – но Кирилл держал ее.
Она налилась тяжестью – лифт теперь тащил за собой наверх и то существо, которому рука принадлежала, – но Кирилл держал.
Ему вскоре пришлось сесть на пол и упереться ногами, потому что существо было слишком тяжелым, но Кирилл не сдавался.
Лифт скрежетал, визжал – ему тоже было тяжело, и Кирилл бормотал просьбы не сдаваться: вверх, вверх, сука, вверх!
Вдруг что-то хрустнуло, лопнуло снаружи – и Кирилла в очередной раз отбросило назад.
– Сука! – торжествующе выдохнул он и упал на пол рядом с подергивающейся рукой.
* * *
Вонючая жижа уже перестала сочиться из оторванной культи и собралась подсыхающей желейной лужей. Кирилл сидел в углу, аккуратно пересворачивая бережно очищенный от мерзости кулек.
Лифт все еще ехал.
Наверх.
Наверх.
Уже восемь часов – наверх.
«Вверх и наружу, – фраза из книжки, что когда-то читал он племяннику, пришла ему в голову– Вверх и наружу».
По всем подсчетам, уже должен был закончиться не только дом, но и нижние слои атмосферы.
Вверх и наружу.
* * *
Одним из ключей он отделил от кости плоть – или как это называлось у подобного существа? Кость лишь отдаленно напоминала человеческую: пористая, с какими-то выступами. Кирилл содрал ею кусок резиновых окантовок дверей и, орудуя как рычагом, попытался разжать их. Те подались лишь отчасти, поэтому Кирилл оставил кость как распорку. Сантиметров пять – а если налегать на кость, то и все десять. Достаточно для того, чтобы видеть то, что происходит снаружи.
Видеть, закрывать глаза от ужаса – и смотреть снова. Смотреть снова в надежде увидеть такие родные серо-зеленые стены.
Хотя нет, справедливости ради нужно сказать, что серо-зеленые стены изредка попадались и здесь. Только они были уже иными. Где-то оплетенные плющом, завешанные лианами или покрытые инеем. Где-то на них висели освежеванные туши, где-то сочилась гноистая жидкость – лифт по старой привычке ехал достаточно медленно, чтобы Кирилл мог рассмотреть эти миры. Нередко их обитатели замечали его – и кидались на двери, рыча, визжа или храня гробовое молчание. Существ, подобных этим, Кирилл не видел никогда; только если на картинах Босха можно было увидеть слабое подобие этих… просто ЭТИХ.
А лифт все ехал и ехал.
Вверх и наружу.
Гребано вверх и гребано наружу.
* * *
Щетина постепенно отрастала.
Останки существа стали вонять – поэтому он, кривясь от омерзения, протолкнул их в щель.
Туда же он и помочился. Правда, потом, когда стал испытывать жажду, пожалел об этом: на второй день он не побрезговал бы и мочой. Он попытался прогрызть свою кожу, чтобы выпить хоть чуть-чуть крови, но зубы его были слабы, а бумагу он опрометчиво начал жевать, когда стал испытывать первые признаки голода. Даже спасительный кулек был уже измохрачен и не мог ему помочь.
Но к вечеру третьего дня лифт проезжал миры-этажи, где шел дождь, и он успел вытащить наружу сложенные лодочкой ладони. А еще через пару секунд сообразил и сунул под воду оба ботинка. Те оказались не только непромокаемые, но и водоневыпускающие.
Из крепления папки он сделал крючок и привязал его к шнуркам. Через час на крючок попалась странное существо – полупиявка, полумуха. Ему даже показалось, что оно пыталось заговорить с ним, но он был слишком голоден. На вкус существо отдавало тиной, и его слегка пронесло – но голод чуть отступил.
Жизнь, кажется, налаживалась.
И она существовала вверх и наружу.
И он уже точно знал, чего не хочет ни в коем случае.
Пусть голод, пусть жажда, пусть что угодно.
Только пусть лифт не останавливается и не открывает двери.
Пока не доберется до этажа Кирилла – пусть он не останавливается и не открывает двери.
Пусть так и будет – вверх и наружу.
Бесконечно вверх и постоянно наружу.
– Сука, – с чувством констатировал Кирилл. – С-сука!
Следующий эпитет сопровождался ударом по кнопкам: первое сотрясло воздух, второе – кабину.
Третье слово Кирилл процедил сквозь зубы, постепенно смиряясь с ситуацией.
Лифт в их многоэтажке на окраине города был старым, дребезжащим, постоянно запаздывающим с открыванием дверей, в нем периодически чем-то воняло – то ли старой пластмассой, то ли дохлыми крысами, – но на памяти Кирилла, то есть последние лет пять, он не застревал ни разу. Но да, иногда надо с чего-то начинать. Или с кого-то, да.
– Сука, – мрачно сообщил Кирилл лифту и снова пнул дверь в надежде, что кто-нибудь его услышит. Надежда, прямо скажем, была весьма зыбкой: летний полдень четверга – далеко не то время, когда площадки и лестницы в спальном районе кишат людьми. Кто-то на работе, кто-то в отпуске за границей, кто-то на трудовой повинности на даче, кто-то во дворе, магазинах – да где угодно. И до того момента, когда соседи начнут массово возвращаться домой и живо интересоваться лифтом, еще долгих шесть часов…
скрытый текст– Эй! – крикнул Кирилл в щель между дверями, чуть ли не вжавшись в нее губами. – Эй! Я тут! Помогите!
«Помогите», конечно, было несколько преждевременно – до «помогите» ему надо было бы сидеть тут около суток, – но в голову не приходило ничего более емкого. Но не важно, все равно, судя по тому, какая тишина стояла снаружи (только где-то внизу, в шахте, ухало невнятное эхо), его никто не слышал.
Кирилл мрачно повернулся к панели с кнопками. Там, где должна была находиться красная кнопка связи с диспетчером, горбилась горка плавленой пластмассы. Третий год как. Кто именно сжег ее, жители подъезда не знали, да и не собирались выяснять. Равно как и менять. Понадеялись на то, что не понадобится, да. На всякий случай Кирилл потыкал пальцем в комок пластмассы. Разумеется, без толку.
На счастье, он не страдал клаустрофобией, поэтому перспектива просидеть пару часов в кабине лифта его всего лишь не радовала. Кроме того – Кирилл критически осмотрел пол – на улице сегодня сухо, так что, если ожидание затянется, он не побрезгует и присесть. И не только присесть, но и свободно вытянуть ноги и даже прилечь: лифт был совмещен с грузовым и давал определенную свободу действий.
В карманах не было ничего, кроме ключей и флешки, даже телефон он оставил дома – делов-то, всего лишь заскочить в маленькую полиграфическую конурку в соседнем дворе – в руках же реферат по культурологии, как назло в мягкой папке.
Ни разжать двери, ни постучать по стенам толком, м-да.
Кирилл еще раз, больше для проформы, попинал двери и стал медленно постигать бытовой дзен. Ничего другого ему не оставалось.
* * *
– Египетская религия, – мрачно бубнил под нос Кирилл спустя полтора часа, как мог удобно устроившись в углу кабины и штудируя реферат, – являет собой хрестоматийный пример комплекса верований, характерного для аграрной цивилизации…
В дверь осторожно поскребли.
– …коей и являлся Древний Египет, – Кирилл поднял голову, прислушиваясь.
По пластику – или из чего там сделаны эти двери? – снова чем-то зашкрябали. Слава всем египетским богам, электрик!
– Эй! – крикнул Кирилл, вскакивая на ноги и бросаясь к двери. – Я тут! Давайте! Я тут!
Ему не ответили.
Скрежетание прекратилось.
– Эй! – заорал Кирилл, с огорчением понимая, что ошибся. – Эй! Я тут! Я застрял! Позовите кого-нибудь!
Тишина. Ни сопения, ни кряхтенья, ни дыхания – ни единого звука, которые издают пусть даже и молчащие люди. Можно было подумать, что снаружи никого нет.
Но скрежет, который возобновился через минуту, свидетельствовал об обратном.
– Эй! Я тут! – снова крикнул Кирилл и попытался со своей стороны помочь разжать двери. Тугие пружины не поддавались, да и сам он не был в достаточной мере спортивен – так что пару минут только пыхтел, неуклюже цеплялся за обитые резиной края и вглядывался в щель между дверями, надеясь, что помогает увеличить ее хоть на пару сантиметров.
И тут внизу, на уровне щиколоток, в нее просунулась рука.
Точнее, пока лишь пальцы; но и их вида хватило, чтобы Кирилл совершенно по-женски взвизгнул, со всего размаху приложился по ним ботинком – а потом отскочил в дальний угол лифта, так что кабина заходила ходуном.
Пальцы недовольно – Кирилл прямо-таки ощутил, что они были НЕДОВОЛЬНЫ, – сжались, зашевелились, сгибаясь в совершенно неожиданные стороны, и замерли, растопырившись, поводя фалангами туда-сюда, словно на их подушечках были глаза.
Их было шесть – гибких, ненормально длинных. Уже сейчас Кириллу было видно пять фаланг, обтянутых бледной, лоснящейся, словно от жира, кожей. Они шевелились, как лапки отожравшегося паука-альбиноса, подгребая к себе воздух, – словно обладали не только глазами, но и ноздрями.
Видимо, Кирилл все-таки хорошо приложил их ботинком, так как хозяин пальцев – или же сами пальцы? – пока не решался продвигаться дальше. Кирилл осторожно, превозмогая отвращение, сделал шаг к ним.
Остановился. Пальцы тоже замерли, повернувшись в его сторону. Кирилл со свистом втянул воздух и снова пнул их. Еще раз. Еще. Еще!
Пальцы сжались и уползли наружу. Двери сомкнулись, оставив лишь небольшую щель.
Кирилл, не переводя дух, снова бросился к приборной панели и стал колотить по кнопкам.
– Эй! – истошно вопил он. – Эй!
Дом молчал. Молчал так, как никогда до этого – словно был полностью, от первого этажа до последнего, абсолютно пуст.
– Пожар! – осенило Кирилла. – Горим! Пожар! А-а-а!
Тишина.
Никого.
Кирилл ударил в стену, потом разбежался и пнул со всего размаху – лифт заходил ходуном, и тросы угрожающе заскрипели. Парень завыл и стал скрести пластик, словно надеялся процарапать дыру к свободе, пусть даже та оказалась бы шахтой. Главное – вырваться отсюда, из этой ловушки, из которой его пытается вытащить… кто? Ее хозяин?
Едва уловимое движение за спиной заставило его оглянуться – и отскочить, невзирая на очередное раскачивание кабины.
Все в таком же молчании пальцы снова начали протискиваться в дверь. Только на этот раз они делали это медленнее… но и настойчивее. Во всяком случае, через минуту показалась и ладонь – точнее то, что у существа за дверью считалось ладонью.
Кирилл, судорожно сглотнув слюну и чувствуя, как от ужаса немеет лицо, снова занес ногу и пнул ладонь.
Та приняла удар и вцепилась в ботинок. Кирилл взвыл: ему показалось, что нечеловеческая сила сейчас сомнет ему стопу и переломает кости. Рука дернула его ногу на себя, и Кирилл не удержался, со всего размаху шлепнулся на пол, снова взвыв – на этот раз от боли в отбитом напрочь копчике и ушибленном затылке. Рука еще раз дернула его ногу, выкручивая и выворачивая стопу. Подвывая, Кирилл стал бить по ней второй ногой, то и дело промахиваясь, попадая то по лифту, то по своей же ноге. Рука не отпускала. Тогда он уперся в нее рантом ботинка и стал отскребать, сталкивать пальцы с себя. Пустить в ход собственные руки он не решался – что-то подсказывало ему, что если жуткая ладонь вцепится в них, то сражение будет в тот же момент проиграно.
Наконец рант удачно уперся в то, что у нормальных людей является большим пальцем. Кирилл напрягся, вытянулся в струнку, резко вывернул пойманную ногу, прижимая руку к дверям, дернул вторую, словно стесывая руку вниз, – и, только отлетев к противоположной стене, понял, что ему наконец-то удалось освободиться.
Рука, изрядно помятая, потоптанная, с содранной кожей, с сочащейся из ранок мутноватой жидкостью – по кабине разнесся отчетливый запах сероводорода, – медленно шевелила пальцами, словно пытаясь понять их наличие и число.
Кирилл размахнулся и стукнул ее папкой с рефератом. Потом еще и еще. Как муху! Как поганую! Навозную! Мерзкую! Вонючую! Муху! С каждым ударом он выплевывал эти слова в воздух, словно пытаясь напугать руку.
Что-то из этого возымело действие – во всяком случае, рука еще немного подергалась, а потом уползла обратно, за двери.
* * *
То ли механизм, сдерживающий дверь, был слишком тугим, то ли у существа снаружи была лишь одна рука, но сейчас кабину снова ощупывала-осматривала-обнюхивала та же самая уже изрядно помятая конечность. При этом она то и дело отщипывала куски резиновой обивки дверей – видимо, чтобы увеличить проем. Щель действительно расширялась – пусть и на сантиметр-полтора, но достаточно для того, чтобы через нее просунулось уже предплечье, мускулистое и крепкое.
Кирилл смотрел на все это и методично сворачивал выдранные из реферата листы в плотный кулек. Когда-то давным-давно – ему казалось, что все происходило с ним давным-давно в какой-то иной жизни – он читал о чем-то подобном. Теперь настал момент проверить знания на практике. Точнее, нет, не проверить. Использовать.
Он не ощущал своего лица, ноги существовали у него лишь где-то на уровне колен – во всяком случае, именно там дергалась какая-то жилка, – а все остальное тело охватило мертвенное, свинцовое оцепенение ужаса. Работал лишь мозг – четко, прямолинейно, не вдаваясь в подробности и не отвлекаясь на рефлексии. Кирилл вертел кулек и меланхолично прикидывал, что же это такое – там, за дверями.
Совершенно однозначно, что это не человек. Было бы у него меньше, чем пять пальцев, можно было бы списать на какого-нибудь окончательно рехнувшегося от белочки алкаша. Но вот шесть…
Где-то год назад на собрании жильцов поднимался вопрос по поводу мусора под лестницей, там, где первый этаж плавно переходил в подвал. Кто-то начал стаскивать туда тумбочки, старые стулья, листы фанеры, какие-то тряпки, железки – в общем, рухлядь, которой самое место было на помойке. Сначала наиболее ответственные жильцы выкидывали этот хлам куда следовало, но уже через пару дней подлестница снова забивалась каким-то мусором. В конце концов терпение лопнуло и у наиболее ответственных, и они махнули рукой.
Так неужели то был не просто хлам? Неужели что-то вило там, у них под лестницей, свое гнездо? И теперь вышло оттуда?
Кирилл мрачно сплюнул сквозь зубы и проверил острие кулька. Шансов совсем мало, но хоть какие-то.
Он резко швырнул оставшиеся листы в противоположный угол. Рука дернулась, растопырилась и напряглась.
Кирилл бесшумно метнулся к ней.
– Сука! – Голос сорвался на фальцет. И одновременно с этим воплем узкий кулек вонзился в ладонь, проткнув ее насквозь.
Сероводородом запахло еще сильнее. Кирилл торжествующе завопил: байки из Интернета по поводу того, что можно убить листом бумаги, оказались правдивыми. Рука задергалась и рванула обратно, наружу, но кулек был слишком плотным и растопыркой застрял в дверях.
– Ха! – уже нечленораздельно орал Кирилл, охваченный каким-то первобытным восторгом удачливого охотника. – Ха, сука, ха!
Он развернулся и кулаками выбил дробь по панели с кнопками.
Рука дергалась, извивалась, пыталась протиснуться назад – но качественная бумага стойко держала удар, да и, судя по тому, как потряхивало руку, Кирилл умудрился попасть по каким-то важным сухожилиям, или что там у нее было. Но все это происходило в полнейшей, гробовой тишине. Кирилл уже понял, что звуков дома ему не услышать, – но не ожидал, что даже сейчас существо будет немо. Или же оно пребывало в ином, чем люди, звуковом диапазоне.
Рука еще пару раз мелко дернулась, а потом резко протолкнулась вперед, заставив Кирилла шарахнуться в дальний угол.
И тут кабина лифта дрогнула и медленно поехала наверх.
Не успев сообразить зачем, Кирилл подскочил и вцепился в руку. Ее кожа была холодной и склизкой. Кирилла передернуло от отвращения, но он сильнее сжал руку – так, что его ногти прорвали бледную кожу. Сероводород еще сильнее ударил в нос – хотя казалось, что сильнее уже не бывает.
Рука дергалась, извивалась и пыталась вырваться – но Кирилл держал ее.
Она налилась тяжестью – лифт теперь тащил за собой наверх и то существо, которому рука принадлежала, – но Кирилл держал.
Ему вскоре пришлось сесть на пол и упереться ногами, потому что существо было слишком тяжелым, но Кирилл не сдавался.
Лифт скрежетал, визжал – ему тоже было тяжело, и Кирилл бормотал просьбы не сдаваться: вверх, вверх, сука, вверх!
Вдруг что-то хрустнуло, лопнуло снаружи – и Кирилла в очередной раз отбросило назад.
– Сука! – торжествующе выдохнул он и упал на пол рядом с подергивающейся рукой.
* * *
Вонючая жижа уже перестала сочиться из оторванной культи и собралась подсыхающей желейной лужей. Кирилл сидел в углу, аккуратно пересворачивая бережно очищенный от мерзости кулек.
Лифт все еще ехал.
Наверх.
Наверх.
Уже восемь часов – наверх.
«Вверх и наружу, – фраза из книжки, что когда-то читал он племяннику, пришла ему в голову– Вверх и наружу».
По всем подсчетам, уже должен был закончиться не только дом, но и нижние слои атмосферы.
Вверх и наружу.
* * *
Одним из ключей он отделил от кости плоть – или как это называлось у подобного существа? Кость лишь отдаленно напоминала человеческую: пористая, с какими-то выступами. Кирилл содрал ею кусок резиновых окантовок дверей и, орудуя как рычагом, попытался разжать их. Те подались лишь отчасти, поэтому Кирилл оставил кость как распорку. Сантиметров пять – а если налегать на кость, то и все десять. Достаточно для того, чтобы видеть то, что происходит снаружи.
Видеть, закрывать глаза от ужаса – и смотреть снова. Смотреть снова в надежде увидеть такие родные серо-зеленые стены.
Хотя нет, справедливости ради нужно сказать, что серо-зеленые стены изредка попадались и здесь. Только они были уже иными. Где-то оплетенные плющом, завешанные лианами или покрытые инеем. Где-то на них висели освежеванные туши, где-то сочилась гноистая жидкость – лифт по старой привычке ехал достаточно медленно, чтобы Кирилл мог рассмотреть эти миры. Нередко их обитатели замечали его – и кидались на двери, рыча, визжа или храня гробовое молчание. Существ, подобных этим, Кирилл не видел никогда; только если на картинах Босха можно было увидеть слабое подобие этих… просто ЭТИХ.
А лифт все ехал и ехал.
Вверх и наружу.
Гребано вверх и гребано наружу.
* * *
Щетина постепенно отрастала.
Останки существа стали вонять – поэтому он, кривясь от омерзения, протолкнул их в щель.
Туда же он и помочился. Правда, потом, когда стал испытывать жажду, пожалел об этом: на второй день он не побрезговал бы и мочой. Он попытался прогрызть свою кожу, чтобы выпить хоть чуть-чуть крови, но зубы его были слабы, а бумагу он опрометчиво начал жевать, когда стал испытывать первые признаки голода. Даже спасительный кулек был уже измохрачен и не мог ему помочь.
Но к вечеру третьего дня лифт проезжал миры-этажи, где шел дождь, и он успел вытащить наружу сложенные лодочкой ладони. А еще через пару секунд сообразил и сунул под воду оба ботинка. Те оказались не только непромокаемые, но и водоневыпускающие.
Из крепления папки он сделал крючок и привязал его к шнуркам. Через час на крючок попалась странное существо – полупиявка, полумуха. Ему даже показалось, что оно пыталось заговорить с ним, но он был слишком голоден. На вкус существо отдавало тиной, и его слегка пронесло – но голод чуть отступил.
Жизнь, кажется, налаживалась.
И она существовала вверх и наружу.
И он уже точно знал, чего не хочет ни в коем случае.
Пусть голод, пусть жажда, пусть что угодно.
Только пусть лифт не останавливается и не открывает двери.
Пока не доберется до этажа Кирилла – пусть он не останавливается и не открывает двери.
Пусть так и будет – вверх и наружу.
Бесконечно вверх и постоянно наружу.
Автор: Елена Щетинина
Заводская нечисть
Не прошло и двух недель, как я устроился на завод в конструкторское бюро, а мне уже пришлось остаться на работе до утра. Завод готовился к выпуску нового изделия, а мы не успевали привести в порядок конструкторскую документацию. Мы - это начальник бюро Геннадий Иванович, ведущий инженер Мурат Аскарович и я.
Я сидел за своим компьютером и оформлял чертежи, периодически консультируясь со старшими коллегами. Часам к девяти вечера мы решили сделать общий перерыв на чай. За чаем зашёл разговор о политике. Политика меня никогда особо не интересовала, и я быстро заскучал. Вдруг мне вспомнилась одна странность, подмеченная за первые дни работы.
- А почему у нас на входной двери висит предупреждение - после семи вечера стараться не выходить на улицу? - спросил я у Мурата Аскаровича, пожилого киргиза в старомодных роговых очках.
скрытый текст
- А ты разве не знаешь? - несколько удивился тот.
- И если до семи с рабочего места не ушёл, то должен до утра на заводе оставаться. Тоже не знаешь, почему? - вмешался Геннадий Иванович.
- Ну... требование режима такое...
- А режим-то почему требует?
Я замялся.
- Я-то думал, ты уже слышал, просто не поверил, - сказал Геннадий Иванович и вдруг немного нахмурился. - Так вот. Неспокойно тут у нас. Нехорошие вещи порой творятся.
Я с недоверием посмотрел на начальника.
- Так тут же охрана кругом! Чужой не пройдёт никто. Или свои...
- В каком-то смысле свои, - перебил Геннадий Иванович. - В каком-то смысле чужие. А строго говоря, их вообще быть не должно. Ни тут, ни ещё где-либо. Не должно быть такого, что у нас тут творится. И не может быть. А гляди-ка ты, творится... Чертовщина у нас тут, короче говоря.
- Шайтан балует, джаным, - вздохнул Мурат Аскарович. - Вот, опять началось...
Я даже не успел подумать, что коллеги зачем-то решили меня разыграть или попугать шутки ради. Проследив за взглядом ведущего инженера, я оглянулся и увидел полупрозрачную белую фигуру, стоящую возле плоттера. Немолодой мужчина выглядел так, как обычно изображают привидений в кино.
Инженеры смотрели на призрака не только без страха и без любопытства, но даже с некоторым раздражением. Как будто перед ними был не гость с того света, а какой-нибудь таракан или муха. Как ни странно, я тоже не испугался. Видимо, мне передалось настроение коллег.
- Белый Конструктор пожаловал. Он обычно первый приходит, - прокомментировал Геннадий Иванович. - И он у нас самый безобидный...
Тем временем, Белый Конструктор подошёл к столу, на котором были разложены чертежи, порылся в них и вдруг раздражённо бросил один из листов на пол.
- Мурат, глянь-ка, что ему не понравилось, - сказал Геннадий Иванович.
- Допьём, гляну, - ответил ведущий инженер и взялся за свою кружку.
Призрак раздражённо передёрнул плечами, подошёл к стене и шагнул прямо в неё.
- А... что это было? - Я не узнал своего голоса. Он стал хриплым и прерывистым. Всё-таки я здорово испугался.
- Разное про него говорят, - ответил Геннадий Иванович. - Вроде как, умер он прямо за кульманом. А в какие годы это случилось и в каком бюро он работал, никто не помнит. А душа не захотела с завода уходить почему-то. Или не может - кто её знает... Вот и ходит он ночами по конструкторским бюро...
Его прервал раздавшийся стук в окно.
- Опять этот идиот, что ли? - раздражённо сказал начальник.
Наше КБ расположилось на первом этаже, и высокий человек мог запросто дотянуться до окна. Снаружи стоял молодой парень в спецовке.
- Эй, мужики, откройте! У меня седьмого чертежа не хватает! - Двойное остекление не смогло заглушить зычный бас парня.
- А сам зайти не можешь, что ли? - в голосе начальника вдруг появилась дразнящая ухмылка.
- Да впустите, чего вы там! Седьмой чертёж мне надо - у нас вся работа встала!
- Ступай прочь, "работа встала"! - передразнил рабочего Геннадий Иванович. - Совсем за дураков нас держишь, что ли? И не колошматься больше, всё равно не пустим!.. Ступай, ступай! - прикрикнул начальник на парня, и тот, пожав плечами, двинулся прочь.
- И не надоело ему! - возмутился Мурат Аскарович. - Хоть бы новое что-нибудь придумал... Знает ведь, что не откроем, так на что надеется?
- А чего он хотел? - спросил я.
- Да упырь это был! - продолжал негодовать ведущий инженер. - Приглашения хотел!
- А... зачем ему?
- Ну, ты как будто не знаешь! - удивился Геннадий Иванович. - Вампир, он же просто так не зайдёт, пока его не пригласишь.
- Ген, а скажи, что же он тупой такой? - Мурат Аскарович не переставал кипятиться. - Какой дурак его пригласит, когда он одно и тоже талдычит?
- Тупой не тупой... - вдруг вздохнул начальник, - а двадцать лет уж поймать не можем. Охранников он за километр обходит, на рожон не прёт. А где он днём отлёживается - никаких предположений нет. Ни одного следа не оставляет. Откуда взялся - тоже непонятно совершенно.
- А почему он... до полуночи пришёл? - За окном было совсем светло, как и должно быть летом в девять часов вечера. Как мне казалось до сих пор, для нечисти было самое неподходящее время.
- А они тут не по солнышку, а по своему режиму живут, - ответил Геннадий Иванович.
- По-заводскому, - хохотнул Мурат Аскарович.
- В семь вечера их время начинается, и до семи утра на заводе они хозяева...
- Джаным, ты только не пугайся, - вдруг перебил начальника киргиз, посмотрев на меня с лёгкой тревогой, а затем показал взглядом на окно.
А там и впрямь было чего испугаться. Прямо к стеклу прильнула бесформенная рожа, лишь крайне отдалённо напоминающая человеческое лицо.
- Вот эта дрянь пострашнее будет, чем упырь давешний, - вздохнул Геннадий Иванович и погрозил роже кулаком. Та не обратила на него никакого внимания и продолжала пялиться на нас через стекло. - Пока кондиционеры не поставили, форточку открыть нельзя было... Вампир, он же не зайдёт просто так, даже если ты дверь ему открыл. Так и будет стоять у порога, приглашения ждать. А эта - она не то что через дверь, через форточку залезет, если откроешь. А вот стекло разбить не может, хоть и немало силы в ней. Дом её не пускает, значит...
- Так разве тут дом? - удивился я.
- Сам когда-то не понимал, - ответил начальник. - Вроде, нежилое же помещение... Может, потому что мы тут до утра частенько остаёмся, они его домом считают. Или у нас защитник какой образовался. Белый Конструктор тот же, может, их шугает... Главное, что не лезет сюда кто не надо. В цехах и в корпусах мы в безопасности... Чего чай-то не допиваешь? Совсем уж остыл у тебя.
Я смотрел за окно и видел, как за перегородкой двойного остекления уставилась прямо на меня смерть, скорая и беспощадная. И только тонкая перегородка стекла удерживала меня от неё...
Вдруг мой взгляд упал на электрическую розетку на стене. А ведь в её глубине таилась такая же смерть, не менее беспощадная. Сунь палец внутрь - и готово... Но часто ли мы думаем об этом, проходя мимо розеток или втыкая туда штепсель? Нет же. Давно уже привыкли, что смерть внутри сидит. Больше того, приручили даже эту смерть, на себя работать заставили...
- Ай молодец шайтан, ай спасибо! - вывел меня из размышлений радостный возглас Мурата Аскаровича. Он поднял с пола сброшенный призраком лист и стоял, склонившись над ним. - Я же допуск забыл обозначить! Если бы не он, так бы и не заметил!
Вон как оно вышло! Даже чертовщину можно себе на пользу обернуть, не то что электричество. Вся-то разница в том, что с электричеством мы освоились и потому свыклись, а с нечистью ещё не успели...
Усмехнувшись и погрозив пальцем роже, продолжавшей пыриться на меня в окно, я допил остывший чай и вернулся за свой компьютер.
Я сидел за своим компьютером и оформлял чертежи, периодически консультируясь со старшими коллегами. Часам к девяти вечера мы решили сделать общий перерыв на чай. За чаем зашёл разговор о политике. Политика меня никогда особо не интересовала, и я быстро заскучал. Вдруг мне вспомнилась одна странность, подмеченная за первые дни работы.
- А почему у нас на входной двери висит предупреждение - после семи вечера стараться не выходить на улицу? - спросил я у Мурата Аскаровича, пожилого киргиза в старомодных роговых очках.
скрытый текст
- А ты разве не знаешь? - несколько удивился тот.
- И если до семи с рабочего места не ушёл, то должен до утра на заводе оставаться. Тоже не знаешь, почему? - вмешался Геннадий Иванович.
- Ну... требование режима такое...
- А режим-то почему требует?
Я замялся.
- Я-то думал, ты уже слышал, просто не поверил, - сказал Геннадий Иванович и вдруг немного нахмурился. - Так вот. Неспокойно тут у нас. Нехорошие вещи порой творятся.
Я с недоверием посмотрел на начальника.
- Так тут же охрана кругом! Чужой не пройдёт никто. Или свои...
- В каком-то смысле свои, - перебил Геннадий Иванович. - В каком-то смысле чужие. А строго говоря, их вообще быть не должно. Ни тут, ни ещё где-либо. Не должно быть такого, что у нас тут творится. И не может быть. А гляди-ка ты, творится... Чертовщина у нас тут, короче говоря.
- Шайтан балует, джаным, - вздохнул Мурат Аскарович. - Вот, опять началось...
Я даже не успел подумать, что коллеги зачем-то решили меня разыграть или попугать шутки ради. Проследив за взглядом ведущего инженера, я оглянулся и увидел полупрозрачную белую фигуру, стоящую возле плоттера. Немолодой мужчина выглядел так, как обычно изображают привидений в кино.
Инженеры смотрели на призрака не только без страха и без любопытства, но даже с некоторым раздражением. Как будто перед ними был не гость с того света, а какой-нибудь таракан или муха. Как ни странно, я тоже не испугался. Видимо, мне передалось настроение коллег.
- Белый Конструктор пожаловал. Он обычно первый приходит, - прокомментировал Геннадий Иванович. - И он у нас самый безобидный...
Тем временем, Белый Конструктор подошёл к столу, на котором были разложены чертежи, порылся в них и вдруг раздражённо бросил один из листов на пол.
- Мурат, глянь-ка, что ему не понравилось, - сказал Геннадий Иванович.
- Допьём, гляну, - ответил ведущий инженер и взялся за свою кружку.
Призрак раздражённо передёрнул плечами, подошёл к стене и шагнул прямо в неё.
- А... что это было? - Я не узнал своего голоса. Он стал хриплым и прерывистым. Всё-таки я здорово испугался.
- Разное про него говорят, - ответил Геннадий Иванович. - Вроде как, умер он прямо за кульманом. А в какие годы это случилось и в каком бюро он работал, никто не помнит. А душа не захотела с завода уходить почему-то. Или не может - кто её знает... Вот и ходит он ночами по конструкторским бюро...
Его прервал раздавшийся стук в окно.
- Опять этот идиот, что ли? - раздражённо сказал начальник.
Наше КБ расположилось на первом этаже, и высокий человек мог запросто дотянуться до окна. Снаружи стоял молодой парень в спецовке.
- Эй, мужики, откройте! У меня седьмого чертежа не хватает! - Двойное остекление не смогло заглушить зычный бас парня.
- А сам зайти не можешь, что ли? - в голосе начальника вдруг появилась дразнящая ухмылка.
- Да впустите, чего вы там! Седьмой чертёж мне надо - у нас вся работа встала!
- Ступай прочь, "работа встала"! - передразнил рабочего Геннадий Иванович. - Совсем за дураков нас держишь, что ли? И не колошматься больше, всё равно не пустим!.. Ступай, ступай! - прикрикнул начальник на парня, и тот, пожав плечами, двинулся прочь.
- И не надоело ему! - возмутился Мурат Аскарович. - Хоть бы новое что-нибудь придумал... Знает ведь, что не откроем, так на что надеется?
- А чего он хотел? - спросил я.
- Да упырь это был! - продолжал негодовать ведущий инженер. - Приглашения хотел!
- А... зачем ему?
- Ну, ты как будто не знаешь! - удивился Геннадий Иванович. - Вампир, он же просто так не зайдёт, пока его не пригласишь.
- Ген, а скажи, что же он тупой такой? - Мурат Аскарович не переставал кипятиться. - Какой дурак его пригласит, когда он одно и тоже талдычит?
- Тупой не тупой... - вдруг вздохнул начальник, - а двадцать лет уж поймать не можем. Охранников он за километр обходит, на рожон не прёт. А где он днём отлёживается - никаких предположений нет. Ни одного следа не оставляет. Откуда взялся - тоже непонятно совершенно.
- А почему он... до полуночи пришёл? - За окном было совсем светло, как и должно быть летом в девять часов вечера. Как мне казалось до сих пор, для нечисти было самое неподходящее время.
- А они тут не по солнышку, а по своему режиму живут, - ответил Геннадий Иванович.
- По-заводскому, - хохотнул Мурат Аскарович.
- В семь вечера их время начинается, и до семи утра на заводе они хозяева...
- Джаным, ты только не пугайся, - вдруг перебил начальника киргиз, посмотрев на меня с лёгкой тревогой, а затем показал взглядом на окно.
А там и впрямь было чего испугаться. Прямо к стеклу прильнула бесформенная рожа, лишь крайне отдалённо напоминающая человеческое лицо.
- Вот эта дрянь пострашнее будет, чем упырь давешний, - вздохнул Геннадий Иванович и погрозил роже кулаком. Та не обратила на него никакого внимания и продолжала пялиться на нас через стекло. - Пока кондиционеры не поставили, форточку открыть нельзя было... Вампир, он же не зайдёт просто так, даже если ты дверь ему открыл. Так и будет стоять у порога, приглашения ждать. А эта - она не то что через дверь, через форточку залезет, если откроешь. А вот стекло разбить не может, хоть и немало силы в ней. Дом её не пускает, значит...
- Так разве тут дом? - удивился я.
- Сам когда-то не понимал, - ответил начальник. - Вроде, нежилое же помещение... Может, потому что мы тут до утра частенько остаёмся, они его домом считают. Или у нас защитник какой образовался. Белый Конструктор тот же, может, их шугает... Главное, что не лезет сюда кто не надо. В цехах и в корпусах мы в безопасности... Чего чай-то не допиваешь? Совсем уж остыл у тебя.
Я смотрел за окно и видел, как за перегородкой двойного остекления уставилась прямо на меня смерть, скорая и беспощадная. И только тонкая перегородка стекла удерживала меня от неё...
Вдруг мой взгляд упал на электрическую розетку на стене. А ведь в её глубине таилась такая же смерть, не менее беспощадная. Сунь палец внутрь - и готово... Но часто ли мы думаем об этом, проходя мимо розеток или втыкая туда штепсель? Нет же. Давно уже привыкли, что смерть внутри сидит. Больше того, приручили даже эту смерть, на себя работать заставили...
- Ай молодец шайтан, ай спасибо! - вывел меня из размышлений радостный возглас Мурата Аскаровича. Он поднял с пола сброшенный призраком лист и стоял, склонившись над ним. - Я же допуск забыл обозначить! Если бы не он, так бы и не заметил!
Вон как оно вышло! Даже чертовщину можно себе на пользу обернуть, не то что электричество. Вся-то разница в том, что с электричеством мы освоились и потому свыклись, а с нечистью ещё не успели...
Усмехнувшись и погрозив пальцем роже, продолжавшей пыриться на меня в окно, я допил остывший чай и вернулся за свой компьютер.
Автор: Мимо проходил
Упавшая корона
I
В одном из офисов российского города-миллионника сидели трое. Частный детектив Михаил — образованный брюнет среднего роста и средних лет, подлинно русской наружности; как и всякий детектив, перешёл из внутренних органов, — налоговой полиции, — и пользовался своими связями.
Парень по прозвищу Мороз, восточной внешности, дорого, но безвкусно одетый в классику — правая рука Михаила. Мороз, несмотря на внешность, говорил без акцента и имел культурный склад крайне русского человека. Своё прозвище он получил, на спор выпив стакан незамерзайки, которой пользовался полжизни, за которую в грудь себя бил, что "нет там метанола, Фома неверующий". Когда Мороз упал навзничь, потеряв сознание, стало ясно, что он ошибался, и тогда кто-то едко подметил "замёрз". Мороза спасли почти без последствий для здоровья, в шкафу было полно водки, фактического противоядия, а скорая приехала за 10 минут. Навредил ли этот эпизод его умственным способностям — достоверно неизвестно.
И Саша — студент, окончивший жур. фак., как и многие, потерявший себя после выпуска, пришедший сюда на собеседование по рекомендации. Джинсы, выцветшая клетчатая рубашка (однако старательно выглаженная), броские часы из перехода и практичные, удобные ботинки — из тысячи таких же людей его выделяли только яркие, проницательнейшие голубые глаза и волосы; настолько светлые, что солнце cлепило в их отражении. Ребята сидели давно и привыкли друг к другу — шёл пятый час знакомства. Все разговаривали так, будто были знакомы с пелёнок. Саша уже ощущал причастность, чувствовал себя помощником детектива. И прошло бы за мирными беседами ещё, наверно, столько же времени, если бы не телефонный звонок.
Михаил взял трубку.
скрытый текст— Привет... На работе... Прости?.. Хорошо, 15 минут.
— Ребят, — сказал он, сложив служебный телефон, — через 15 минут человек подъедет; собирайтесь.
— Что за человек? — спросил Саша.
— Увидишь, — ответил Михаил и обратился к Морозу, предвосхитив его вопрос, — Это Майк.
Михаил показал Саше, что он идёт с ними, и все трое стали неспешно собираться: Саша расправлял замятый подол рубашки, Михаил завершал работу на компьютере, а Мороз складывал бумаги.
— А кто такой Майк? Это твой информатор? — спросил Саша.
— Деньги здесь не участвуют.
— А что за имя такое? Он иммигрант?
— Саня, это уже неприлично. — встрял Мороз.
— Это псевдоним. — параллельно ответил Михаил.
— Псевдоним?.. О, кажется, я понял.
Скоро все трое вышли из здания. В жилой двор заезжала старая, совершенно неприглядная иномарка-универсал вишнёвого цвета, в ободранной тонировке и с яркой ржавчиной на сколах; заехав, она развернулась ко въезду и остановилась.
— Пошли. — сказал Михаил, выбросив непотушенную сигарету.
— Это Майк? — спросил Саша полушёпотом у Мороза
— Он самый.
— Он что, уже на пенсии?
Мороз промолчал.
Саша сел позади водительского сидения, Мороз рядом с ним, а Михаил сел спереди, к Майку.
— Здравствуй. — сказал Майк
— Привет. — Михаил пожал ему руку, — Третий — это Александр. Его паспорт и информация у тебя.
— Что?! — возник Саша. — В каком смысле, паспорт? Какая информация?! — Саша распёрся между передними сидениями и обратился к Михаилу на тон ниже. — Что за херня? — он снова повысил голос. — Ты отдал ему мой паспорт?!
— Саш, обожди...
— Верни паспорт! Это статья!
— Скоро вернём, это временная мера. — сказал Михаил. — Твои документы сейчас под надёжной защитой. Не переживай.
— Чего защитой?! Миша, бля! Давай серьёзно!
— Под защитой службы безопасности. — спокойно отвечал Михаил.
— Какой безопасности?
— Федеральная, Саш, служба безопасности. Успокойся, пожалуйста. — сказал Михаил. — Мы просто проверим тебя по своим каналам.
Возмущение на лице Саши стремительно растаяло, он отнял руки от спинок передних сидений, повернулся к окну и протянул:
— Ааааа...
Майк продолжил сразу и невозмутимо:
— Запись моя. Место сказать не могу. Качество какое есть. Возьми. — он передал Михаилу ручку.
— Что это?
— Диктофон. Тронусь, тогда включишь. — Майк переключил передачу.
Тонированный автомобиль выехал со двора на оживлённую улицу.
— Отогни рычажок и нажми кнопку сверху.
Михаил сделал как сказал Майк. Майк, не отвлекаясь от дороги, протянул Михаилу провод, идущий от магнитолы.
— Вставь к головке стержня. Он поддастся.
— Сделал.
Майк подкрутил магнитолу на среднюю громкость и что-то нажал. Из слабых колонок автомобиля потянула искажённая, но разборчивая речь. Казалось, что говорит мужской хор:
"...когда сталкиваться интересы двух очень важных человек, у меня слюна. Война — лучший стол. Нации истреблять друг друга, многие люди голодать; а у меня всё быть по расписанию — завтрак, обед prandia... num. Люди, которые таскать хлопушки, сбиваться. Некоторые отправлять особенно далеко, иногда лес — тогда это мой дневной рацион. "Пропали без вести" — не плен врага, чаще — это сытый я, и мы сытый. Нет война — я питаться город: пьяный человек, 売春婦, таксист или, редко, who жить в доме последний или первый этаж. Я разорвать челюсти человек, иначе manibus не влезать, и manibus надо тогда в рот, там еда спагетти доставать. Потом выкручивать человека как wet полотенце в comedenti на живот. Собирать рассыпанный позвоночник и комкать с кожный мешок, чтобы нести и никто не знать. Иногда человек вступать в схватка — глупо. Когда война, однажды я бродить лес hunger... gry. Теперь ехать большая железная die panzerkapmfwagen с человек, заметить меня и хлопать. Я сорвать с die panzerkapmfwagen железные лента, достать человек и ударить лента. Два человек непригодный в пищу, последний я догнать быстро, и больше не hungry. Я уже 600 лет, мои дети тоже уже. Люди умирать бесследно, человечество не знать. У дети моя дети появляться шестая manibus — мы рост... расти. Потом дети моих дети с шестая manibus умирать. И мои дети умирать. Я злой. Попадать в дом, чтобы есть, а там мёртвый человек без глаза и мозг, теперь это часто - это делать не человек, человек так не делать даже война. Я и мы страдать и умирать в схватка с unknown"
Запись оборвалась и пошла по-новой, Майк выдернул провод и попросил ручку обратно. Автомобиль стоял на светофоре, а в замершем салоне царствовал тихий шум мотора.
Молчание разбил Саша:
— И что это такое? Ребят?..
Михаил молчал.
— Это кракен. — отрезал Майк.
— Чего? Кракен?
Михаил, не отрывая взгляда от пустоты, глухо спросил:
— Почему он говорил с вами? Как он у вас оказался?
— Прости. — ответил Майк.
— Понял.
Саша снова облокотился на передние сидения и ждал подробностей. Михаил поднял взгляд и взял бодрее:
— У кракена, Саша, пять рук. Советский танк "ИС-2" слышал?
— Эээ... ну естественно.
— Кракенов впервые обнаружили в 30-х годах, если верить документам. В великую отечественную были предприняты первые попытки их уничтожить. Выяснилось, что кракену достаточно всего две руки, чтобы размять тяжёлый танк как пластилин. — сказал Михаил. — Они живут среди нас. Самая большая популяция — в Питере, около сорока особей. В Москве тридцать, в остальных миллионниках 8-12.
— Я не понимаю... Кто это такие? Откуда? Они убивают людей?
— Убивают. Они нами питаются. Одна рука толщиной с молодой дуб, на каждой по четыре пальца. Шкура серая и, если бы мы могли убить кракена, хотя бы одного, ею бы обтягивали пехоту и побеждали в любой войне. Кто они и откуда - я не знаю. Их настоящее имя тоже неизвестно. Возможно, это знает Майк, но он нам не скажет. А может, он и сам не знает, — Михаил обратился к Майку, — чёрт тебя самого знает.
Саша молчал и слушал.
— Восемь глаз... — продолжил Михаил.
— Девять. — поправил Майк, смотря по зеркалам.
— Девять глаз и два рта, один из которых находится на животе. Никто не видел каким образом оно его использует, но, кажется, теперь понятно. И всё это удовольствие размером с грузовик.
— Размером с грузовик, и вы не можете его поймать?
— Ты его ни во что не поймаешь, он делает оригами из всего, что захочешь - от бумаги до танкового взвода. Во-вторых, он может попасть в квартиру через форточку... Даже не спрашивай.
Саша обмяк на задние сидения.
— То есть, со мной в одном городе, ты говоришь, живёт какая-то неведомая, непонятная тварь, которая может залезть ко мне в квартиру, разорвать меня, и никто с ней ничего не может сделать? — спросил он.
— Догадливый! — ответил Мороз.
— В 44-м два советских корпуса не смогли, немцы под Курском не смогли, и пять лет назад... — добавил Михаил.
— Миша, притормози. — Майк вмешался.
— Понял.
— Не верю... — прогудел Саша.
— Я понимаю тебя. Но у нас, похоже, проблема поважнее.
— Поважнее?!
Михаил усмехнулся, затем вздохнул и помрачнел.
— Кракены, — начал Михаил громче, теперь обращаясь к обоим пассажирам, — это ночной кошмар человечества. Мы просто не доросли до таких технологий, чтобы им хоть что-то сделать. А пока мы до этих технологий растём, они убивают нас, как забойных свиней. Пока мы склонны думать, что в них нет жестоких мотивов... Но если это окажется вдруг ошибкой, нам придётся поклоняться им, как богам...
— Подожди, — перебил Саша, — из всего этого выходит, что они постоянно жрут столько-то людей в месяц, сколько?..
— 3 человека в день на взрослую особь, предположительно.
— Охренеть. И все они исчезают бесследно? Что государство говорит их родственникам?
— Государство ничего не говорит, пропажами людей занимается МВД, которое искренне считает, что ищет похищенных или сбежавших из дома.
— Подождите-ка... А куда мы едем?
— Неважно. — сказал Мороз и направил на него пистолет.
— Как знал... Твари...
— Сейчас всё объясню. — сказал Михаил.
II
Тем временем автомобиль выехал на трассу.
— Мороз, надень на него наручники и заклей рот. — приказал Майк и обратился к Михаилу. — Четвертая группа помню, а резус?
— Обижаешь. Минус.
— Отлично. — ответил Майк.
— Сколько всего людей? — поинтересовался Михаил.
— Сегодня шесть.
Михаил повернулся к Саше:
— Итак, я не договорил.
— Я договорю, — прервал Майк, — мы имеем дело с чем-то, что жрёт граждан во сне с неуёмным аппетитом...
— Майк! Если позволишь... — перебил Мороз.
— Хорошо, давай.
— Дело такое: год назад поступила информация о ряде смертей, произошедших по всей стране, позже подшитых в серию убийств. Убийства совершались с видным почерком — жмур на момент убийства был спящим, следов вскрытия квартиры не было, смерть наступала от повреждения мозга через глазницы; неустановленным образом убийца извлекал его досуха.
— В новости не хочешь пойти, болван? Не жмур, а жертва. — заметил Михаил.
— Да подожди... Характерно, что глаза к этому моменту всегда были закрыты, поэтому разорванные веки погибших, как сказал Мучков, болтались будто простреленный платок. На третьем жм... жертве стало ясно, что общество имеет дело с маньяком-гастролёром: от полиции собрали нормальных следователей, дали делу повышенную важность, и уже через день в ИВС кинули мужичка с длинными сальными патлами и грязным лицом, судимого форточника. Он выкрикивал оскорбления, а потом даже напал на сотрудника при исполнении, после чего, по слухам, несколько раз споткнулся и упал, получил разрыв селёзнки, отказ одной почки, ушиб мозга, печёночное кровотечение и уголовную статью. Пока эта вонючая дура беспомощно ныла за дверью, из главного управления МВД спустили информацию о свежем эпизоде в соседнем городе. Отдел занервничал. — Мороз отпил воды из бутылки. — Пресс-служба не успела даже объясниться по поводу ошибки, как на следующий день ещё один эпизод произошел на другом конце страны. И в тот же день в совершенно другом месте, за 5 тысяч километров, произошло ещё два эпизода, причём в одном доме. За последующий месяц погибло двести тридцать с чем-то человек, полиция оборвала связь с журналистами. Расследование засекретили. Состояние дела стало неизвестно. Спустя полгода, по различным источникам, погибло от девяти до двенадцати тысяч людей, во всех крупных городах был введён жёлтый уровень опасности. В один из тех дней у меня умерла соседка. Я видел в глазок, как её квартиру взламывал знакомый участковый с опергруппой: попав внутрь, они почти сразу же покинули подъезд, участковый не выпускал из рук рацию. Спустя минут пять прибывший спецназ ФСБ эвакуировал весь дом, и стал жечь огнемётами вентиляцонные шахты.
Саша истошно замычал.
— Приоткрой ему там, что-то хочет сказать. — указал Михаил.
Мороз сорвал армированный скотч со рта Саши.
— Блять! — воскликнул Саша и размял губы, — Мороз, так ты мент, что ли?
— Я сотрудник полиции. Бывший.
— Все вы на один мотив. Немудрено, дуболом, что тебя выперли, — Саша кивнул на наставленный пистолет.
Мороз усмехнулся.
— Это, Саша, уже не твоё дело. Твоё дело — сидеть ровно и не базарить. — Мороз закончил твёрдо и замолк. Но затем, вдруг, снова заговорил, взяв тише, повернувшись к окну — ...нападение на сотрудника полиции — зелёный свет, но оказалось, убивать было нельзя... Вся страна следила за этим отбросом... Все сразу показали на меня пальцем...
— Надо было тебя не должности лишать, а в тюрьму годиков на десять, в обычную колонию, чтобы туристы в твоё очко потом монеты на удачу бросали.
— Михань, можно я его заклею уже?
— Обожди, Мороз. — ответил Михаил.
— А причём здесь моя группа крови? Потрудитесь объяснить? Вы меня на органы собираетесь разобрать, что ли?! Куда мы едем?!
— Сказали же тебе — людей спасаем. — ответил Майк.
— А причём здесь, блять, я? Играйте в своих пиратов там, кракенов без меня, приносите в жертву собак, крыс, зачем вы в уголовщину-то лезете?.. Тааак, стоп... Ага, всё понятно с вами. Сектанты. Дебилы. Вас найдут, за каждого такого как я вы получите по пожизненному, и никакой сатана вас из бетонной коробки не вытащит.
— Заклеивай, — отпустил Михаил.
— Сатанист голимый. — сказал Саша. — Не надо ничего заклеивать, у меня нос плохо дышит.
— Старшина, не клей. Вдруг не врёт. — вмешался Майк.
— Вас понял. — ответил Мороз.
Автомобиль остановился на пустыре, Мороз вывел Сашу, завязал ему глаза, и остался его сторожить, Михаил и Майк чуть отошли:
— Благодарю за службу. — сказал Майк.
— Ты знаешь.
— Разумеется. — Майк протянул ему толстый конверт. — Пересчитывай.
Михаил открыл конверт.
— Что я слышу, хруст конверта! Внутри, наверно, письмо от возлюбленной! А деньги не участвуют, нет! Понятно всё, заказуха... Сектантская... Ну ты и говно, Миша... МИША! — вдруг закричал во всю глотку Саша. — РАЗНОПОЛОВ МИХАИЛ ВАЛЕНТИНОВИЧ! УБИЙЦА! УБИВАЮТ! ПОМОГИТЕ!
Мороз повалил его на землю и заклеил ему рот.
— Всё на месте? — Майк спросил у Михаила.
— Да, пятьдесят. — Михаил просветил несколько случайных купюр специальным карманным устройством.
— Машину забирайте. До скорого.
— Подожди. — Михаил выдержал паузу. — Ты же знаешь, я не мясник. Чисто по-человечески всё-таки это... Дай там слово, что вы не будете над ним издеваться, что ли...
— Даю слово. — сказал Майк и пошёл к Саше.
— ...стой! — окликнул его Михаил. — На записи действительно кракен?
— Это он.
— Так и что же это такое, что их убивает? У нас есть какие-нибудь шансы?
Майк отвёл Михаила чуть подальше от автомобиля.
— Большие чёрные черви. Они лезут из земли в системы вентиляции жилых домов, пускают щупы и тихо убирают гражданских десятками за ночь. Зачем — пока неизвестно. Предположительно, питаются. С каждым месяцем всё больше тел... Столкновение с вооружёнными силами было. Совершенно бесполезно. Единственный видимый вариант — это столкнуть их с кракенами. Я хочу чтобы ты понял, Миша. старшина ошибается. Двенадцать тысяч — это только вершина айсберга. Всё намного хуже.
— Твою за ногу... Вот оно как... Насколько?
— Не сейчас.
— Ну, рад был помочь... Не подведите. И держи меня в курсе.
— Добро. Никто, кроме нас, — Майк поднял руку, сжав её в кулак, и улыбнулся.
— Это девиз ВДВ. — посмеялся Михаил.
— Двери ФСБ открыты для авторских споров.
Они пожали друг другу руки. Майк проверил кобуру, поднял Сашу и повёл его за собой, в горизонты поля. Мороз и Михаил сели в автомобиль с почти полным бензобаком и уехали. Мороз получил от Михаила 20 тысяч евро.
III
Савельев держал Сашу и они шли по полю, разгребая ногами высокую траву — Саша потерял бунтарский пыл, а Савельев в принципе, по натуре своей, уважал молчание. Он был высокого роста, с твёрдым и трезвым лицом, средний в плечах и неизвестных лет — однако по волевым морщинам и пробивающейся седине можно было догадаться, что ему уже к четвёртому десятку. Михаил не знал о нём ничего, кроме его имени и того, что Савельев сам говорил о себе.
Наконец, он дошли до леса, и там, неожиданно, стоял вооруженный человек. Затем ещё один. И ещё. И вот теперь их несколько десятков, виднеется колючая проволока, и где-то затухают лопасти вертолёта. Савельев прошёл с Сашей четыре контроля, не выпуская из рук удостоверения.
Раздался могучий скрип двери, и теперь Саша спускается по какой-то лестнице, с каждым шагом воздух становится всё сырее и прохладнее. Он слышит глухие голоса — похоже на бурное обсуждение. Затем открывается ещё одна дверь и голоса обретают чёткость.
Савельев, зайдя внутрь, пристегнул Сашу и подошёл к генерал-лейтенанту, беседующему с офицерами.
— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
— Привет, майор. Порадуешь?
— Порадую, товарищ генерал-лейтенант. — Савельев кивнул головой в сторону Саши, пристёгнутого обеими руками к батарее.
— Четыре-минус?
— Так точно. Четыре-минус.
— Вольно, подполковник.
— Есть! — Савельев скромно улыбнулся.
Генерал отошёл к офицеру.
— Через полчаса свежего в карантин, это последний. Что останется — убрать, и приступить к снаряжению. Сообщи в столицу, что завтра столкнём.
— Так точно! — ответил офицер.
— И передай это распоряжение в областное УФСБ. — генерал протянул офицеру бумажный лист.
— Так точно!
Спустя полчаса Сашу закинули в тёмную комнату.
— Аккуратнее! — он встал, отряхнулся.
Включился свет.
— Ебать! — Саша вскрикнул и прижался к стене
— Алексанder!
— Это... Чем увлекаешься? Как дела? — ошарашенный Саша полз вдоль стены в противоположный угол.
— Сибирскаядомшесть — твоя адрес?
— Эээ... Ага...
— Твой девушка быть первый этаж, я слышать это говорить general. Прости меня, Алексанder.
— Да ноль вопросов! Та ещё стерва! Пустяк, забудь. — дрожащим голосом отвечал Саша, смотря перед собой почти строго вверх. — Это... Слушай, я болею. И... И воняю... Да! Воняю, просто ужас! Не советую приближаться, мне аж стыдно.
— Я не понимать. Я hungry, Алексанder.
Михаил с Морозом заезжали в черты города.
— Что он тебе сказал? — спросил Мороз.
— Всё хуже, чем ты говоришь.
— То есть?
— Двенадцать тысяч — это неполные данные. Трупов больше.
— Прикалываешься? А сколько тогда?!
— Он не сказал.
— Чёртов этот... как его...
— Кто?
— Который непонятный-неизвестный, как-то "никита", вроде.
— Инкогнито?
— ДА! Ингокинто!
— Ага. Бабло не пропей, возьми хотя бы на десятку аппаратуры. — Михаил резко перескочил. — Сегодня Людмила звонила, которой изменяют, спрашивала о результатах, у тебя есть что сказать?
— Брось ты! Приедем, я тебе кино покажу!
— А она почему не знает?
— Сегодня хотел сообщить. Клянусь, если бы не Майк, она б уже стояла у нас на пороге, красная как геморрой. — сказал Мороз.
Они доехали до офиса, завершили будничные дела и разошлись по домам. На следующий день, ближе к вечеру, Михаил, сидя в офисе, получил телефонный звонок с неизвестного номера.
— Слушаю, — взял трубку Михаил.
— Привет, вечером по пиву собираемся взять, подойдёшь к вобле? И ещё — хорошие новости для тебя есть.
— Ааа, да, привет; конечно. Во сколько? Что за новости? — Михаил сразу узнал Савельева.
— Думал, ты уже знаешь — наша сборная победила. Подходи через пару часов.
— Вона что! Представь себе, проглядел, садовая голова! До встречи! — Михаил разгадал шифр.
IV
— Примите заслуженную похвалу, товарищи! — объявил полковник и повернулся, — Слушаю вас, Климова.
— Товарищ полковник, мы с Савельевым подсчитали, что таким образом удастся купировать рост смертности уже через месяц, если сверху дадут добро на транспортировку железнодорожными путями. Из альтернативных вариантов...
— Отставить. Альтернативных вариантов не будет, — через полчаса жду ваши расчёты на столе.
— Есть!
— Наташ, — Савельев вернулся из уборной, — на пару слов.
Климова подошла.
— Подменишь меня через два часа буквально на... Какого чёрта... — Савельев замертво уставился за Климову.
Климова испуганно обернулась. На экране, передающем изображение с видеокамер на кракене, был сплошной чёрный тон, кроме одной камеры — она показывала сумрачное летнее небо.
— Ты меня напугал, дурак!.. Он просто скинул с себя аппаратуру — в карантине постоянно так делал. Да ты не переживай, приученный. Вернётся.
— Нет, Наташ, боюсь, что не вернётся. — Савельев зашёл вглубь штаба и попросил отмотать последние кадры.
Оператор отмотал на пять секунд до потери изображения.
— Мамочки... — Климова побледнела.
Из отдела аналитики выбежали двое с бумагами и задёргали полковника, на повышенных тонах выясняющего происходящее.
— Товарищ полковник, срочно свяжитесь с Москвой! — один из них совал в него листом бумаги.
— Что ты мне тычешь, бестолочь! Нормально доложи! — полковник грубо взял лист из рук аналитика, — Это ещё что?
— Посмотрите проекцию внизу, товарищ полковник.
— Где? И что?
— Это десять километров, — показал аналитик на листе пальцами.
Полковник внимательно вгляделся, затем забегал глазами по всему листу.
— ...это не ошибка?
— Пятикратно перепроверено, товарищ полковник!
Михаил курил у окна. Поступил звонок с городского номера.
— Слушаю.
— Здравствуй, Миш, вобла отбой, встретимся на Стахановцев, дом. 3/2.
— Эээ... Понял тебя.
— По времени на час раньше. — добавил Савельев.
— Стой! Но это же управление ФСБ.
— Верно. Я буду ждать у крыльца. — трубку бросили.
Михаил насторожился. Предупредив своего коллегу, Мороза, о возможном подвохе, он оделся и поехал к зданию управления ФСБ.
Подвоха не было. У крыльца УФСБ стоял Савельев в форме и задумчиво курил. Михаил, увидев его, вспомнив о полученных деньгах, улыбнулся в себя. Когда они поздоровались, часы пробили ровно назначенное время.
— Привет, Жень! Чего без конспирации? — Михаил осмотрел Савельева и, похлопав его по плечу, надбавил с широкой улыбкой, — вай, подполковник, какие погоны!
— Я на минуту, работы много.
— Ааа, вона как! А что случилось? — Михаил подался ближе к Савельеву и спросил вполтона, — а нас не заметят?
— Забудь.
— Эмм... Как скажешь. Ну, рассказывай — какой счёт? Хозяева показали гостям?
— Червя уничтожили. Кракен справился, даже спасибо сказал... — Савельев улыбнулся так, будто утешал себя. — Не знал, что они так умеют.
— Поздравляю с найденным противоядием! — Михаил взорвался восторгом. — Какой, однако, пёсик! Теперь заберёте его обратно и так дальше, одного червя за другим?
— Боюсь, что нет.
— Он от вас убежал?! — Михаил насторожился.
— Он мёртв. — Савельев достал две сигареты и закурил обе. — Червя, что мы искали, он убил быстро. За ним вылез другой. Раз в двадцать больше. Порвал кракена как бабочку. А потом вылезло ещё пять таких же и они истребили всех гражданских в посёлке, около тридцати тысяч человек. СМИ разрываются, в ФСБ полный бардак.
Михаил обмяк и промолчал.
— Мы могли бы, наверно, найти ещё кракена, да хоть десять, — продолжил Савельев, — но это бессмысленно.
— Что значит бессмысленно?
— Полгода назад было не двенадцать тысяч погибших, Миша, а двести. Двести тысяч человек. А позавчера на севере вымер первый город. — Савельев выкинул дрожащими руками две недокуренные сигареты и, прикурив другие две, добавил. — Наши проанализировали сейсмический отчёт... Это не существа, Миш.
— Прости? — тихо спросил Михаил, замерши с пачкой сигарет в руках.
— Это существо. То, что мы считали червями — его конечности. По всей стране были его конечности... И я тебе даже больше скажу — по всему миру. — Савельев поднял взгляд, — Помнишь, ты сказал тогда, в машине, про бога?.. Самое время начать поклоняться.
В одном из офисов российского города-миллионника сидели трое. Частный детектив Михаил — образованный брюнет среднего роста и средних лет, подлинно русской наружности; как и всякий детектив, перешёл из внутренних органов, — налоговой полиции, — и пользовался своими связями.
Парень по прозвищу Мороз, восточной внешности, дорого, но безвкусно одетый в классику — правая рука Михаила. Мороз, несмотря на внешность, говорил без акцента и имел культурный склад крайне русского человека. Своё прозвище он получил, на спор выпив стакан незамерзайки, которой пользовался полжизни, за которую в грудь себя бил, что "нет там метанола, Фома неверующий". Когда Мороз упал навзничь, потеряв сознание, стало ясно, что он ошибался, и тогда кто-то едко подметил "замёрз". Мороза спасли почти без последствий для здоровья, в шкафу было полно водки, фактического противоядия, а скорая приехала за 10 минут. Навредил ли этот эпизод его умственным способностям — достоверно неизвестно.
И Саша — студент, окончивший жур. фак., как и многие, потерявший себя после выпуска, пришедший сюда на собеседование по рекомендации. Джинсы, выцветшая клетчатая рубашка (однако старательно выглаженная), броские часы из перехода и практичные, удобные ботинки — из тысячи таких же людей его выделяли только яркие, проницательнейшие голубые глаза и волосы; настолько светлые, что солнце cлепило в их отражении. Ребята сидели давно и привыкли друг к другу — шёл пятый час знакомства. Все разговаривали так, будто были знакомы с пелёнок. Саша уже ощущал причастность, чувствовал себя помощником детектива. И прошло бы за мирными беседами ещё, наверно, столько же времени, если бы не телефонный звонок.
Михаил взял трубку.
скрытый текст— Привет... На работе... Прости?.. Хорошо, 15 минут.
— Ребят, — сказал он, сложив служебный телефон, — через 15 минут человек подъедет; собирайтесь.
— Что за человек? — спросил Саша.
— Увидишь, — ответил Михаил и обратился к Морозу, предвосхитив его вопрос, — Это Майк.
Михаил показал Саше, что он идёт с ними, и все трое стали неспешно собираться: Саша расправлял замятый подол рубашки, Михаил завершал работу на компьютере, а Мороз складывал бумаги.
— А кто такой Майк? Это твой информатор? — спросил Саша.
— Деньги здесь не участвуют.
— А что за имя такое? Он иммигрант?
— Саня, это уже неприлично. — встрял Мороз.
— Это псевдоним. — параллельно ответил Михаил.
— Псевдоним?.. О, кажется, я понял.
Скоро все трое вышли из здания. В жилой двор заезжала старая, совершенно неприглядная иномарка-универсал вишнёвого цвета, в ободранной тонировке и с яркой ржавчиной на сколах; заехав, она развернулась ко въезду и остановилась.
— Пошли. — сказал Михаил, выбросив непотушенную сигарету.
— Это Майк? — спросил Саша полушёпотом у Мороза
— Он самый.
— Он что, уже на пенсии?
Мороз промолчал.
Саша сел позади водительского сидения, Мороз рядом с ним, а Михаил сел спереди, к Майку.
— Здравствуй. — сказал Майк
— Привет. — Михаил пожал ему руку, — Третий — это Александр. Его паспорт и информация у тебя.
— Что?! — возник Саша. — В каком смысле, паспорт? Какая информация?! — Саша распёрся между передними сидениями и обратился к Михаилу на тон ниже. — Что за херня? — он снова повысил голос. — Ты отдал ему мой паспорт?!
— Саш, обожди...
— Верни паспорт! Это статья!
— Скоро вернём, это временная мера. — сказал Михаил. — Твои документы сейчас под надёжной защитой. Не переживай.
— Чего защитой?! Миша, бля! Давай серьёзно!
— Под защитой службы безопасности. — спокойно отвечал Михаил.
— Какой безопасности?
— Федеральная, Саш, служба безопасности. Успокойся, пожалуйста. — сказал Михаил. — Мы просто проверим тебя по своим каналам.
Возмущение на лице Саши стремительно растаяло, он отнял руки от спинок передних сидений, повернулся к окну и протянул:
— Ааааа...
Майк продолжил сразу и невозмутимо:
— Запись моя. Место сказать не могу. Качество какое есть. Возьми. — он передал Михаилу ручку.
— Что это?
— Диктофон. Тронусь, тогда включишь. — Майк переключил передачу.
Тонированный автомобиль выехал со двора на оживлённую улицу.
— Отогни рычажок и нажми кнопку сверху.
Михаил сделал как сказал Майк. Майк, не отвлекаясь от дороги, протянул Михаилу провод, идущий от магнитолы.
— Вставь к головке стержня. Он поддастся.
— Сделал.
Майк подкрутил магнитолу на среднюю громкость и что-то нажал. Из слабых колонок автомобиля потянула искажённая, но разборчивая речь. Казалось, что говорит мужской хор:
"...когда сталкиваться интересы двух очень важных человек, у меня слюна. Война — лучший стол. Нации истреблять друг друга, многие люди голодать; а у меня всё быть по расписанию — завтрак, обед prandia... num. Люди, которые таскать хлопушки, сбиваться. Некоторые отправлять особенно далеко, иногда лес — тогда это мой дневной рацион. "Пропали без вести" — не плен врага, чаще — это сытый я, и мы сытый. Нет война — я питаться город: пьяный человек, 売春婦, таксист или, редко, who жить в доме последний или первый этаж. Я разорвать челюсти человек, иначе manibus не влезать, и manibus надо тогда в рот, там еда спагетти доставать. Потом выкручивать человека как wet полотенце в comedenti на живот. Собирать рассыпанный позвоночник и комкать с кожный мешок, чтобы нести и никто не знать. Иногда человек вступать в схватка — глупо. Когда война, однажды я бродить лес hunger... gry. Теперь ехать большая железная die panzerkapmfwagen с человек, заметить меня и хлопать. Я сорвать с die panzerkapmfwagen железные лента, достать человек и ударить лента. Два человек непригодный в пищу, последний я догнать быстро, и больше не hungry. Я уже 600 лет, мои дети тоже уже. Люди умирать бесследно, человечество не знать. У дети моя дети появляться шестая manibus — мы рост... расти. Потом дети моих дети с шестая manibus умирать. И мои дети умирать. Я злой. Попадать в дом, чтобы есть, а там мёртвый человек без глаза и мозг, теперь это часто - это делать не человек, человек так не делать даже война. Я и мы страдать и умирать в схватка с unknown"
Запись оборвалась и пошла по-новой, Майк выдернул провод и попросил ручку обратно. Автомобиль стоял на светофоре, а в замершем салоне царствовал тихий шум мотора.
Молчание разбил Саша:
— И что это такое? Ребят?..
Михаил молчал.
— Это кракен. — отрезал Майк.
— Чего? Кракен?
Михаил, не отрывая взгляда от пустоты, глухо спросил:
— Почему он говорил с вами? Как он у вас оказался?
— Прости. — ответил Майк.
— Понял.
Саша снова облокотился на передние сидения и ждал подробностей. Михаил поднял взгляд и взял бодрее:
— У кракена, Саша, пять рук. Советский танк "ИС-2" слышал?
— Эээ... ну естественно.
— Кракенов впервые обнаружили в 30-х годах, если верить документам. В великую отечественную были предприняты первые попытки их уничтожить. Выяснилось, что кракену достаточно всего две руки, чтобы размять тяжёлый танк как пластилин. — сказал Михаил. — Они живут среди нас. Самая большая популяция — в Питере, около сорока особей. В Москве тридцать, в остальных миллионниках 8-12.
— Я не понимаю... Кто это такие? Откуда? Они убивают людей?
— Убивают. Они нами питаются. Одна рука толщиной с молодой дуб, на каждой по четыре пальца. Шкура серая и, если бы мы могли убить кракена, хотя бы одного, ею бы обтягивали пехоту и побеждали в любой войне. Кто они и откуда - я не знаю. Их настоящее имя тоже неизвестно. Возможно, это знает Майк, но он нам не скажет. А может, он и сам не знает, — Михаил обратился к Майку, — чёрт тебя самого знает.
Саша молчал и слушал.
— Восемь глаз... — продолжил Михаил.
— Девять. — поправил Майк, смотря по зеркалам.
— Девять глаз и два рта, один из которых находится на животе. Никто не видел каким образом оно его использует, но, кажется, теперь понятно. И всё это удовольствие размером с грузовик.
— Размером с грузовик, и вы не можете его поймать?
— Ты его ни во что не поймаешь, он делает оригами из всего, что захочешь - от бумаги до танкового взвода. Во-вторых, он может попасть в квартиру через форточку... Даже не спрашивай.
Саша обмяк на задние сидения.
— То есть, со мной в одном городе, ты говоришь, живёт какая-то неведомая, непонятная тварь, которая может залезть ко мне в квартиру, разорвать меня, и никто с ней ничего не может сделать? — спросил он.
— Догадливый! — ответил Мороз.
— В 44-м два советских корпуса не смогли, немцы под Курском не смогли, и пять лет назад... — добавил Михаил.
— Миша, притормози. — Майк вмешался.
— Понял.
— Не верю... — прогудел Саша.
— Я понимаю тебя. Но у нас, похоже, проблема поважнее.
— Поважнее?!
Михаил усмехнулся, затем вздохнул и помрачнел.
— Кракены, — начал Михаил громче, теперь обращаясь к обоим пассажирам, — это ночной кошмар человечества. Мы просто не доросли до таких технологий, чтобы им хоть что-то сделать. А пока мы до этих технологий растём, они убивают нас, как забойных свиней. Пока мы склонны думать, что в них нет жестоких мотивов... Но если это окажется вдруг ошибкой, нам придётся поклоняться им, как богам...
— Подожди, — перебил Саша, — из всего этого выходит, что они постоянно жрут столько-то людей в месяц, сколько?..
— 3 человека в день на взрослую особь, предположительно.
— Охренеть. И все они исчезают бесследно? Что государство говорит их родственникам?
— Государство ничего не говорит, пропажами людей занимается МВД, которое искренне считает, что ищет похищенных или сбежавших из дома.
— Подождите-ка... А куда мы едем?
— Неважно. — сказал Мороз и направил на него пистолет.
— Как знал... Твари...
— Сейчас всё объясню. — сказал Михаил.
II
Тем временем автомобиль выехал на трассу.
— Мороз, надень на него наручники и заклей рот. — приказал Майк и обратился к Михаилу. — Четвертая группа помню, а резус?
— Обижаешь. Минус.
— Отлично. — ответил Майк.
— Сколько всего людей? — поинтересовался Михаил.
— Сегодня шесть.
Михаил повернулся к Саше:
— Итак, я не договорил.
— Я договорю, — прервал Майк, — мы имеем дело с чем-то, что жрёт граждан во сне с неуёмным аппетитом...
— Майк! Если позволишь... — перебил Мороз.
— Хорошо, давай.
— Дело такое: год назад поступила информация о ряде смертей, произошедших по всей стране, позже подшитых в серию убийств. Убийства совершались с видным почерком — жмур на момент убийства был спящим, следов вскрытия квартиры не было, смерть наступала от повреждения мозга через глазницы; неустановленным образом убийца извлекал его досуха.
— В новости не хочешь пойти, болван? Не жмур, а жертва. — заметил Михаил.
— Да подожди... Характерно, что глаза к этому моменту всегда были закрыты, поэтому разорванные веки погибших, как сказал Мучков, болтались будто простреленный платок. На третьем жм... жертве стало ясно, что общество имеет дело с маньяком-гастролёром: от полиции собрали нормальных следователей, дали делу повышенную важность, и уже через день в ИВС кинули мужичка с длинными сальными патлами и грязным лицом, судимого форточника. Он выкрикивал оскорбления, а потом даже напал на сотрудника при исполнении, после чего, по слухам, несколько раз споткнулся и упал, получил разрыв селёзнки, отказ одной почки, ушиб мозга, печёночное кровотечение и уголовную статью. Пока эта вонючая дура беспомощно ныла за дверью, из главного управления МВД спустили информацию о свежем эпизоде в соседнем городе. Отдел занервничал. — Мороз отпил воды из бутылки. — Пресс-служба не успела даже объясниться по поводу ошибки, как на следующий день ещё один эпизод произошел на другом конце страны. И в тот же день в совершенно другом месте, за 5 тысяч километров, произошло ещё два эпизода, причём в одном доме. За последующий месяц погибло двести тридцать с чем-то человек, полиция оборвала связь с журналистами. Расследование засекретили. Состояние дела стало неизвестно. Спустя полгода, по различным источникам, погибло от девяти до двенадцати тысяч людей, во всех крупных городах был введён жёлтый уровень опасности. В один из тех дней у меня умерла соседка. Я видел в глазок, как её квартиру взламывал знакомый участковый с опергруппой: попав внутрь, они почти сразу же покинули подъезд, участковый не выпускал из рук рацию. Спустя минут пять прибывший спецназ ФСБ эвакуировал весь дом, и стал жечь огнемётами вентиляцонные шахты.
Саша истошно замычал.
— Приоткрой ему там, что-то хочет сказать. — указал Михаил.
Мороз сорвал армированный скотч со рта Саши.
— Блять! — воскликнул Саша и размял губы, — Мороз, так ты мент, что ли?
— Я сотрудник полиции. Бывший.
— Все вы на один мотив. Немудрено, дуболом, что тебя выперли, — Саша кивнул на наставленный пистолет.
Мороз усмехнулся.
— Это, Саша, уже не твоё дело. Твоё дело — сидеть ровно и не базарить. — Мороз закончил твёрдо и замолк. Но затем, вдруг, снова заговорил, взяв тише, повернувшись к окну — ...нападение на сотрудника полиции — зелёный свет, но оказалось, убивать было нельзя... Вся страна следила за этим отбросом... Все сразу показали на меня пальцем...
— Надо было тебя не должности лишать, а в тюрьму годиков на десять, в обычную колонию, чтобы туристы в твоё очко потом монеты на удачу бросали.
— Михань, можно я его заклею уже?
— Обожди, Мороз. — ответил Михаил.
— А причём здесь моя группа крови? Потрудитесь объяснить? Вы меня на органы собираетесь разобрать, что ли?! Куда мы едем?!
— Сказали же тебе — людей спасаем. — ответил Майк.
— А причём здесь, блять, я? Играйте в своих пиратов там, кракенов без меня, приносите в жертву собак, крыс, зачем вы в уголовщину-то лезете?.. Тааак, стоп... Ага, всё понятно с вами. Сектанты. Дебилы. Вас найдут, за каждого такого как я вы получите по пожизненному, и никакой сатана вас из бетонной коробки не вытащит.
— Заклеивай, — отпустил Михаил.
— Сатанист голимый. — сказал Саша. — Не надо ничего заклеивать, у меня нос плохо дышит.
— Старшина, не клей. Вдруг не врёт. — вмешался Майк.
— Вас понял. — ответил Мороз.
Автомобиль остановился на пустыре, Мороз вывел Сашу, завязал ему глаза, и остался его сторожить, Михаил и Майк чуть отошли:
— Благодарю за службу. — сказал Майк.
— Ты знаешь.
— Разумеется. — Майк протянул ему толстый конверт. — Пересчитывай.
Михаил открыл конверт.
— Что я слышу, хруст конверта! Внутри, наверно, письмо от возлюбленной! А деньги не участвуют, нет! Понятно всё, заказуха... Сектантская... Ну ты и говно, Миша... МИША! — вдруг закричал во всю глотку Саша. — РАЗНОПОЛОВ МИХАИЛ ВАЛЕНТИНОВИЧ! УБИЙЦА! УБИВАЮТ! ПОМОГИТЕ!
Мороз повалил его на землю и заклеил ему рот.
— Всё на месте? — Майк спросил у Михаила.
— Да, пятьдесят. — Михаил просветил несколько случайных купюр специальным карманным устройством.
— Машину забирайте. До скорого.
— Подожди. — Михаил выдержал паузу. — Ты же знаешь, я не мясник. Чисто по-человечески всё-таки это... Дай там слово, что вы не будете над ним издеваться, что ли...
— Даю слово. — сказал Майк и пошёл к Саше.
— ...стой! — окликнул его Михаил. — На записи действительно кракен?
— Это он.
— Так и что же это такое, что их убивает? У нас есть какие-нибудь шансы?
Майк отвёл Михаила чуть подальше от автомобиля.
— Большие чёрные черви. Они лезут из земли в системы вентиляции жилых домов, пускают щупы и тихо убирают гражданских десятками за ночь. Зачем — пока неизвестно. Предположительно, питаются. С каждым месяцем всё больше тел... Столкновение с вооружёнными силами было. Совершенно бесполезно. Единственный видимый вариант — это столкнуть их с кракенами. Я хочу чтобы ты понял, Миша. старшина ошибается. Двенадцать тысяч — это только вершина айсберга. Всё намного хуже.
— Твою за ногу... Вот оно как... Насколько?
— Не сейчас.
— Ну, рад был помочь... Не подведите. И держи меня в курсе.
— Добро. Никто, кроме нас, — Майк поднял руку, сжав её в кулак, и улыбнулся.
— Это девиз ВДВ. — посмеялся Михаил.
— Двери ФСБ открыты для авторских споров.
Они пожали друг другу руки. Майк проверил кобуру, поднял Сашу и повёл его за собой, в горизонты поля. Мороз и Михаил сели в автомобиль с почти полным бензобаком и уехали. Мороз получил от Михаила 20 тысяч евро.
III
Савельев держал Сашу и они шли по полю, разгребая ногами высокую траву — Саша потерял бунтарский пыл, а Савельев в принципе, по натуре своей, уважал молчание. Он был высокого роста, с твёрдым и трезвым лицом, средний в плечах и неизвестных лет — однако по волевым морщинам и пробивающейся седине можно было догадаться, что ему уже к четвёртому десятку. Михаил не знал о нём ничего, кроме его имени и того, что Савельев сам говорил о себе.
Наконец, он дошли до леса, и там, неожиданно, стоял вооруженный человек. Затем ещё один. И ещё. И вот теперь их несколько десятков, виднеется колючая проволока, и где-то затухают лопасти вертолёта. Савельев прошёл с Сашей четыре контроля, не выпуская из рук удостоверения.
Раздался могучий скрип двери, и теперь Саша спускается по какой-то лестнице, с каждым шагом воздух становится всё сырее и прохладнее. Он слышит глухие голоса — похоже на бурное обсуждение. Затем открывается ещё одна дверь и голоса обретают чёткость.
Савельев, зайдя внутрь, пристегнул Сашу и подошёл к генерал-лейтенанту, беседующему с офицерами.
— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
— Привет, майор. Порадуешь?
— Порадую, товарищ генерал-лейтенант. — Савельев кивнул головой в сторону Саши, пристёгнутого обеими руками к батарее.
— Четыре-минус?
— Так точно. Четыре-минус.
— Вольно, подполковник.
— Есть! — Савельев скромно улыбнулся.
Генерал отошёл к офицеру.
— Через полчаса свежего в карантин, это последний. Что останется — убрать, и приступить к снаряжению. Сообщи в столицу, что завтра столкнём.
— Так точно! — ответил офицер.
— И передай это распоряжение в областное УФСБ. — генерал протянул офицеру бумажный лист.
— Так точно!
Спустя полчаса Сашу закинули в тёмную комнату.
— Аккуратнее! — он встал, отряхнулся.
Включился свет.
— Ебать! — Саша вскрикнул и прижался к стене
— Алексанder!
— Это... Чем увлекаешься? Как дела? — ошарашенный Саша полз вдоль стены в противоположный угол.
— Сибирскаядомшесть — твоя адрес?
— Эээ... Ага...
— Твой девушка быть первый этаж, я слышать это говорить general. Прости меня, Алексанder.
— Да ноль вопросов! Та ещё стерва! Пустяк, забудь. — дрожащим голосом отвечал Саша, смотря перед собой почти строго вверх. — Это... Слушай, я болею. И... И воняю... Да! Воняю, просто ужас! Не советую приближаться, мне аж стыдно.
— Я не понимать. Я hungry, Алексанder.
Михаил с Морозом заезжали в черты города.
— Что он тебе сказал? — спросил Мороз.
— Всё хуже, чем ты говоришь.
— То есть?
— Двенадцать тысяч — это неполные данные. Трупов больше.
— Прикалываешься? А сколько тогда?!
— Он не сказал.
— Чёртов этот... как его...
— Кто?
— Который непонятный-неизвестный, как-то "никита", вроде.
— Инкогнито?
— ДА! Ингокинто!
— Ага. Бабло не пропей, возьми хотя бы на десятку аппаратуры. — Михаил резко перескочил. — Сегодня Людмила звонила, которой изменяют, спрашивала о результатах, у тебя есть что сказать?
— Брось ты! Приедем, я тебе кино покажу!
— А она почему не знает?
— Сегодня хотел сообщить. Клянусь, если бы не Майк, она б уже стояла у нас на пороге, красная как геморрой. — сказал Мороз.
Они доехали до офиса, завершили будничные дела и разошлись по домам. На следующий день, ближе к вечеру, Михаил, сидя в офисе, получил телефонный звонок с неизвестного номера.
— Слушаю, — взял трубку Михаил.
— Привет, вечером по пиву собираемся взять, подойдёшь к вобле? И ещё — хорошие новости для тебя есть.
— Ааа, да, привет; конечно. Во сколько? Что за новости? — Михаил сразу узнал Савельева.
— Думал, ты уже знаешь — наша сборная победила. Подходи через пару часов.
— Вона что! Представь себе, проглядел, садовая голова! До встречи! — Михаил разгадал шифр.
IV
— Примите заслуженную похвалу, товарищи! — объявил полковник и повернулся, — Слушаю вас, Климова.
— Товарищ полковник, мы с Савельевым подсчитали, что таким образом удастся купировать рост смертности уже через месяц, если сверху дадут добро на транспортировку железнодорожными путями. Из альтернативных вариантов...
— Отставить. Альтернативных вариантов не будет, — через полчаса жду ваши расчёты на столе.
— Есть!
— Наташ, — Савельев вернулся из уборной, — на пару слов.
Климова подошла.
— Подменишь меня через два часа буквально на... Какого чёрта... — Савельев замертво уставился за Климову.
Климова испуганно обернулась. На экране, передающем изображение с видеокамер на кракене, был сплошной чёрный тон, кроме одной камеры — она показывала сумрачное летнее небо.
— Ты меня напугал, дурак!.. Он просто скинул с себя аппаратуру — в карантине постоянно так делал. Да ты не переживай, приученный. Вернётся.
— Нет, Наташ, боюсь, что не вернётся. — Савельев зашёл вглубь штаба и попросил отмотать последние кадры.
Оператор отмотал на пять секунд до потери изображения.
— Мамочки... — Климова побледнела.
Из отдела аналитики выбежали двое с бумагами и задёргали полковника, на повышенных тонах выясняющего происходящее.
— Товарищ полковник, срочно свяжитесь с Москвой! — один из них совал в него листом бумаги.
— Что ты мне тычешь, бестолочь! Нормально доложи! — полковник грубо взял лист из рук аналитика, — Это ещё что?
— Посмотрите проекцию внизу, товарищ полковник.
— Где? И что?
— Это десять километров, — показал аналитик на листе пальцами.
Полковник внимательно вгляделся, затем забегал глазами по всему листу.
— ...это не ошибка?
— Пятикратно перепроверено, товарищ полковник!
Михаил курил у окна. Поступил звонок с городского номера.
— Слушаю.
— Здравствуй, Миш, вобла отбой, встретимся на Стахановцев, дом. 3/2.
— Эээ... Понял тебя.
— По времени на час раньше. — добавил Савельев.
— Стой! Но это же управление ФСБ.
— Верно. Я буду ждать у крыльца. — трубку бросили.
Михаил насторожился. Предупредив своего коллегу, Мороза, о возможном подвохе, он оделся и поехал к зданию управления ФСБ.
Подвоха не было. У крыльца УФСБ стоял Савельев в форме и задумчиво курил. Михаил, увидев его, вспомнив о полученных деньгах, улыбнулся в себя. Когда они поздоровались, часы пробили ровно назначенное время.
— Привет, Жень! Чего без конспирации? — Михаил осмотрел Савельева и, похлопав его по плечу, надбавил с широкой улыбкой, — вай, подполковник, какие погоны!
— Я на минуту, работы много.
— Ааа, вона как! А что случилось? — Михаил подался ближе к Савельеву и спросил вполтона, — а нас не заметят?
— Забудь.
— Эмм... Как скажешь. Ну, рассказывай — какой счёт? Хозяева показали гостям?
— Червя уничтожили. Кракен справился, даже спасибо сказал... — Савельев улыбнулся так, будто утешал себя. — Не знал, что они так умеют.
— Поздравляю с найденным противоядием! — Михаил взорвался восторгом. — Какой, однако, пёсик! Теперь заберёте его обратно и так дальше, одного червя за другим?
— Боюсь, что нет.
— Он от вас убежал?! — Михаил насторожился.
— Он мёртв. — Савельев достал две сигареты и закурил обе. — Червя, что мы искали, он убил быстро. За ним вылез другой. Раз в двадцать больше. Порвал кракена как бабочку. А потом вылезло ещё пять таких же и они истребили всех гражданских в посёлке, около тридцати тысяч человек. СМИ разрываются, в ФСБ полный бардак.
Михаил обмяк и промолчал.
— Мы могли бы, наверно, найти ещё кракена, да хоть десять, — продолжил Савельев, — но это бессмысленно.
— Что значит бессмысленно?
— Полгода назад было не двенадцать тысяч погибших, Миша, а двести. Двести тысяч человек. А позавчера на севере вымер первый город. — Савельев выкинул дрожащими руками две недокуренные сигареты и, прикурив другие две, добавил. — Наши проанализировали сейсмический отчёт... Это не существа, Миш.
— Прости? — тихо спросил Михаил, замерши с пачкой сигарет в руках.
— Это существо. То, что мы считали червями — его конечности. По всей стране были его конечности... И я тебе даже больше скажу — по всему миру. — Савельев поднял взгляд, — Помнишь, ты сказал тогда, в машине, про бога?.. Самое время начать поклоняться.
Автор: ytth
Сказка про Упячку
6. Тот гастроном перестроили давно.
но она с детства запомнила запах старой крови, и край мраморного прилавка с зарубками, засечками, он доходил ей тогда до глаз, дядьку в грязно-белом залате и за спиной его – громадную колоду, разделочную плаху, в которой торчал топор его
И как он швырял на мраморный прилавок мерзлый кусок туши, с рёбрами и заиндевевшей щетиной, и синими печатями на восковых боках
И цветную карту разделанной туши на кафельной стене сзади, и как бабушка, протискиваясь сквозь очередь, сквозь толпу, тащила её за собой
И сбивчивый лепет бабушки: мне упячку, упячку, молодойчеловек, упячку мне, свиную радость, два шестьдесят
А потом был страшный удар топора, треск костей - мерзлые куски заворачивали в серую обеточную бумагу и цифры были на бумаге, кое-как написанные простым карандашом цифры и буквы, «Упячка Свиная «Радость». 2 руб. 60 коп.», и бумага быстро сырела от крови
скрытый текст5. Это у тебя в сумке.
Тут она очнулась – магазин никуда не исчез, он просто стал другим, пахло конфетами и конфетами, а на месте плахи помещалась теперь большая нарядная апельсиновая стойка
О том, что здесь был когда-то мясной отдел, напоминала только кафельная стена, едва видная из-за стеллажа, да прилавок из грязно-серого мрамора - оплывшего, изрубленного, со стертыми засечками на углах
И она облокотилась на прилавок, чтобы спрятать в сумку маленькую банку с растворимым кофе, что она только что купила
Сдвинула сумкой кучу белых использованных чеков – и тут заметила среди них серую бумажку с каким-то номером, сложенную вдвое, как открытка
Бумага была грубой и сыроватой – видимо, на нее пролили сок. Простым карандашом, криво, там было написано «в сумке смотри»
4. На столбе.
Перчатки были в сумке, и еще там была чья-то чужая записка: на серой оберточной бумаге простым черным карандашом было написано «Там, на столбе», и Алиса не думая скомкала записку и выбросила ее, записка лежала на замерзшем асфальте, медленно раскрываясь, как цветок, и покрываясь инеем
Инеем было покрыто все вокруг, тонким белым инеем - и провода, и узоры кованой ограды, и колючая проволока над забором шинного завода, и чугунный Мирумир с простертой рукою
Оранжевое солнце светило сквозь мерзлый туман, Алиса спряталась в шарф по самый нос, дышала медленно, чтобы не потрескалась эмаль, и вот идет она по улице
3. Тебе сюда (из Истории, рассказанной в пионерском лагере «Мосгаз» в 1974 году).
«И вот она пошла по улице, идет – идет, видит столб, а на столбе том вроде как объявление приколото. Она подходит ближе, а там такая же бумажка висит. На ржавых кнопках, вся в инее. И будто давным-давно её прикололи, бумажку эту. И там написано «Иди прямо, третий поворот налево».
Ну она пошла прямо и налево, в переулок. А там забор. Идет, идет она вдоль забора, видит, а на заборе нацарапано: «- увидиш - такой - жoлтый - дом - ободранный - весь», и вот она идет, идет и видит – точно, дом такой, желтый. Ободранный весь.
Подошла она к дому, а это детская библиотека. Там была детская библиотека оказывается, в доме в этом. Заколоченная давно давно. Обошла она весь дом вокруг, видит – там сзади вроде как земляные ступеньки вниз, и дверца небольшая, цинком обитая. И на дверце, на грязном цинке, надпись будто гвоздём: «Тебе Сюда».
И вот заходит она в библиотеку. А там всё пусто, темно. Полки пустые. Ходила она, ходила вдоль полок. Вдруг видит - одна маленькая книжка в самом углу лежит. Забыли наверное».
2. Кажется Детгиз.
Первая страница – а названием и именем автора – была оторвана, а номер книжки приклеен прямо на текст
То была детская книжка с цветными картинками, весёлая книжка о том, как вещи живут своей жизнью, когда в доме гаснет свет и люди уходят
Провода клубками свивались в шкафу, табуретки с топотом носились по коридорам, шевеилась белая трава на ковре и глазела с потолка на улицу птица-люстра
А за окном, внизу, двигалась толпа – там были нарядные пирожные и многослойные веселые бутерброды, надменные суши, зелёные огурцы-горбуны, проворные сухари и задумчивые кильки
Картонная перспектива раскрывалась как двухмерный цветок – вот улица, вот магазин, вот - розовый свин в тулупе, в шапке-ушанке и перепачканном кровью фартуке
Свин зазывал покупателей - Упячка, Упячка , Упячка Два Шестьдесят – а сзади плыли на крючьях восковые торсы - четвертованные, обезглавленные, с синими смазанными печатями, и рядом торчал воткнутый в мерзлую плаху топор его
А на витрине в эмалированных плошках разложены были сырые человеческие сердца, связки отрубленных рук и ног свисали с потолка лавки, а из глубины магазина скалили зубы головы - вытаращенные мутные глаза, слипшиеся от крови волосы , ценники на лбу
И Алиса, не думая ни о чем, положила книжку в сумочку
1. Кто.
Дома тикали часы и ковры глушили звук
Алисина бабушка, сидя в кресле, все смотрела, смотрела на мерцающее белое полотно, где белый пролетарий в цилиндре растягивал черные накрашенные губы, а его подруга, закутанная в рыболовную сеть, тоже давно мертвая, прижимала руки к груди, и низвергался картонный водопад, и гремел оркестр, когда в дверь позвонили, но звука никакого не было – бабушка знала фильм наизусть
И тут в дверь позвонили еще раз
Кто это, спросила бабушка, проснувшись
Алиса поднялась с кресла. Запах крови почудился ей
Кто это, опять спросила бабушка
Но Алиса уже медленно шла по темному коридору. Потому что она знала, кто стоит за дверью
Что за дверью, во весь свой огромный рост, стоит Упячка Свиная Радость, выпоторошенная замороженная Упячка Свиная Радость со стальными руками-крючьями и желтыми окровавленными зубами, твердая как камень Упячка Свиная Радость с синей печатью на восковом лбу
.
но она с детства запомнила запах старой крови, и край мраморного прилавка с зарубками, засечками, он доходил ей тогда до глаз, дядьку в грязно-белом залате и за спиной его – громадную колоду, разделочную плаху, в которой торчал топор его
И как он швырял на мраморный прилавок мерзлый кусок туши, с рёбрами и заиндевевшей щетиной, и синими печатями на восковых боках
И цветную карту разделанной туши на кафельной стене сзади, и как бабушка, протискиваясь сквозь очередь, сквозь толпу, тащила её за собой
И сбивчивый лепет бабушки: мне упячку, упячку, молодойчеловек, упячку мне, свиную радость, два шестьдесят
А потом был страшный удар топора, треск костей - мерзлые куски заворачивали в серую обеточную бумагу и цифры были на бумаге, кое-как написанные простым карандашом цифры и буквы, «Упячка Свиная «Радость». 2 руб. 60 коп.», и бумага быстро сырела от крови
скрытый текст5. Это у тебя в сумке.
Тут она очнулась – магазин никуда не исчез, он просто стал другим, пахло конфетами и конфетами, а на месте плахи помещалась теперь большая нарядная апельсиновая стойка
О том, что здесь был когда-то мясной отдел, напоминала только кафельная стена, едва видная из-за стеллажа, да прилавок из грязно-серого мрамора - оплывшего, изрубленного, со стертыми засечками на углах
И она облокотилась на прилавок, чтобы спрятать в сумку маленькую банку с растворимым кофе, что она только что купила
Сдвинула сумкой кучу белых использованных чеков – и тут заметила среди них серую бумажку с каким-то номером, сложенную вдвое, как открытка
Бумага была грубой и сыроватой – видимо, на нее пролили сок. Простым карандашом, криво, там было написано «в сумке смотри»
4. На столбе.
Перчатки были в сумке, и еще там была чья-то чужая записка: на серой оберточной бумаге простым черным карандашом было написано «Там, на столбе», и Алиса не думая скомкала записку и выбросила ее, записка лежала на замерзшем асфальте, медленно раскрываясь, как цветок, и покрываясь инеем
Инеем было покрыто все вокруг, тонким белым инеем - и провода, и узоры кованой ограды, и колючая проволока над забором шинного завода, и чугунный Мирумир с простертой рукою
Оранжевое солнце светило сквозь мерзлый туман, Алиса спряталась в шарф по самый нос, дышала медленно, чтобы не потрескалась эмаль, и вот идет она по улице
3. Тебе сюда (из Истории, рассказанной в пионерском лагере «Мосгаз» в 1974 году).
«И вот она пошла по улице, идет – идет, видит столб, а на столбе том вроде как объявление приколото. Она подходит ближе, а там такая же бумажка висит. На ржавых кнопках, вся в инее. И будто давным-давно её прикололи, бумажку эту. И там написано «Иди прямо, третий поворот налево».
Ну она пошла прямо и налево, в переулок. А там забор. Идет, идет она вдоль забора, видит, а на заборе нацарапано: «- увидиш - такой - жoлтый - дом - ободранный - весь», и вот она идет, идет и видит – точно, дом такой, желтый. Ободранный весь.
Подошла она к дому, а это детская библиотека. Там была детская библиотека оказывается, в доме в этом. Заколоченная давно давно. Обошла она весь дом вокруг, видит – там сзади вроде как земляные ступеньки вниз, и дверца небольшая, цинком обитая. И на дверце, на грязном цинке, надпись будто гвоздём: «Тебе Сюда».
И вот заходит она в библиотеку. А там всё пусто, темно. Полки пустые. Ходила она, ходила вдоль полок. Вдруг видит - одна маленькая книжка в самом углу лежит. Забыли наверное».
2. Кажется Детгиз.
Первая страница – а названием и именем автора – была оторвана, а номер книжки приклеен прямо на текст
То была детская книжка с цветными картинками, весёлая книжка о том, как вещи живут своей жизнью, когда в доме гаснет свет и люди уходят
Провода клубками свивались в шкафу, табуретки с топотом носились по коридорам, шевеилась белая трава на ковре и глазела с потолка на улицу птица-люстра
А за окном, внизу, двигалась толпа – там были нарядные пирожные и многослойные веселые бутерброды, надменные суши, зелёные огурцы-горбуны, проворные сухари и задумчивые кильки
Картонная перспектива раскрывалась как двухмерный цветок – вот улица, вот магазин, вот - розовый свин в тулупе, в шапке-ушанке и перепачканном кровью фартуке
Свин зазывал покупателей - Упячка, Упячка , Упячка Два Шестьдесят – а сзади плыли на крючьях восковые торсы - четвертованные, обезглавленные, с синими смазанными печатями, и рядом торчал воткнутый в мерзлую плаху топор его
А на витрине в эмалированных плошках разложены были сырые человеческие сердца, связки отрубленных рук и ног свисали с потолка лавки, а из глубины магазина скалили зубы головы - вытаращенные мутные глаза, слипшиеся от крови волосы , ценники на лбу
И Алиса, не думая ни о чем, положила книжку в сумочку
1. Кто.
Дома тикали часы и ковры глушили звук
Алисина бабушка, сидя в кресле, все смотрела, смотрела на мерцающее белое полотно, где белый пролетарий в цилиндре растягивал черные накрашенные губы, а его подруга, закутанная в рыболовную сеть, тоже давно мертвая, прижимала руки к груди, и низвергался картонный водопад, и гремел оркестр, когда в дверь позвонили, но звука никакого не было – бабушка знала фильм наизусть
И тут в дверь позвонили еще раз
Кто это, спросила бабушка, проснувшись
Алиса поднялась с кресла. Запах крови почудился ей
Кто это, опять спросила бабушка
Но Алиса уже медленно шла по темному коридору. Потому что она знала, кто стоит за дверью
Что за дверью, во весь свой огромный рост, стоит Упячка Свиная Радость, выпоторошенная замороженная Упячка Свиная Радость со стальными руками-крючьями и желтыми окровавленными зубами, твердая как камень Упячка Свиная Радость с синей печатью на восковом лбу
.
Автор: Дмитрий Аверенков
- #WTF
На холме
Лес поредел, и за деревьями открылось что то огромное. Холм. Его крутые бока поросли соснами с яркой, почти красной корой, а вершина была лысой, как темя монаха.
Лизу поразила царившая у подножья тишина: здесь не пели птицы, не стрекотали кузнечики, и только сосны шелестели, но как-то совсем тихо, точно из за тяжелой завесы. Воздух дрожал, и очертания холма немного расплывались.
Лиза вспомнила фильм, который видела давным-давно. В нем огромная черепаха лежала неподвижно много лет, отчего на спине у нее выросли деревья. Люди думали, что это обычная гора, пока однажды из пещеры не выползла голова со сверкающими будто фары глазами. В детстве Лиза очень боялась этой сказки, хотя теперь уже не могла понять, что именно ее пугало: страшная черепашья голова, или то, что земля под ногами может оказаться живой и обернуться чудовищем.
скрытый текстОт странных, тревожных мыслей ее отвлек Игорь, которому наскучило снимать холм, и он принялся фотографировать жену почти в упор.
— Тааак! — сказал он, — Что у нас здесь? Что за создание? Похоже какой то барсук… Щеки-то вот как надула!
— Сам такой! — Лиза заслонялась руками, отмахивалась, а потом бросила в Игоря шишкой, но промахнулась.
— Да и щек барсуки не надувают, — добавила она, метнув еще один снаряд.
— Осторожнее! — крикнул Игорь со смехом, — Камеру ведь разобьешь!
— Давно надо было разбить. Еще до свадьбы. Только ей интересуешься. А до жены дела нет. Обзываешься!
Лиза бросила еще шишку, снова мимо.
— Ну извини!
— Неа! — очередной снаряд попал, наконец, Игорю в лоб.
— Ах так? Ну ты за это ответишь! — он спрятал камеру и начал кидаться в ответ.
Лиза смеялась, но чувство тревоги не отпускало. Холм почему-то пугал, а дрожащий воздух делал его похожим на мираж.
Наконец, Игорь крикнул: «Все, все, сдаюсь!» — и поднял руки.
— Красиво, правда? — сказал он, — Хоть картину пиши: красные сосны, небо и этот холм. А давай на него заберемся?
Лиза высыпала шишки и отряхнулась.
— Может, не надо? Смотри, какие там корни. Ногу еще сломаешь — как я тебя домой нести буду?
— Ладно тебе. Мы осторожно. А если хочешь, подожди здесь. Я быстро.
Отпускать мужа совсем не хотелось, как и оставаться одной на этой тихой опушке.
«Да что не так? — подумала она с раздражением, — Это же просто куча земли».
— Хорошо, я с тобой. Только, пожалуйста, осторожней.
— Ты тоже.
Подъем был трудный: приходилось цепляться за корни, то и дело случались обвалы, а земля набивалась в кеды. Лиза быстро устала.
— Погоди, — сказала она, — Давай отдохнем.
Игорь и сам запыхался, присел на камень и обмахивался полой куртки точно веером. Лиза грохнулась рядом.
— Интересно, почему мы раньше это место не видели? — сказала она, — Сколько раз здесь ходили.
— Да уж… непонятно. А еще вот странно: в лесу ни одной сосны нет, а здесь прямо целый… выводок.
Слово неприятно резануло слух. Выводок.
Глядя на сосны, на их вывернутые из земли кривые корни, Лиза подумала, что деревья могли бы ползать на них, как пауки или осьминоги.
Немного отдохнув, они собрались уже продолжить путь, когда внимание Лизы привлек какой-то блеск ниже по склону. Она осторожно спустилась и подняла находку. Старую «Моторолу» с круглым дисплеем. В ямке, что отпечаталась в земле под ней, лениво шевелился белый червяк.
— Ничего себе! — сказал Игорь, — Вот это техника…
Лиза понажимала на клавиши, но ничего не произошло. Даже если телефон еще работал, батарея конечно же села.
— Хочешь домой забрать?
— Нет, — держать телефон было неприятно, словно он принадлежал кому то больному мерзкой, заразной болезнью, — Зачем он нам? А тебе нужен?
— Нет. Оставь, может кто-то за ним вернется.
Лиза положила телефон на место и, вытирая ладони о джинсы, нервно осмотрелась.
— Смотри, — шепнула она.
На нижней ветке сосны, метрах в двадцати от них, сидел человек. Он был одет в синюю куртку и прятал лицо глубоким, с меховой оборкой, капюшоном.
Лиза чувствовала, как в нее буквально всверливается тяжелый, недобрый взгляд.
Человек вдруг затряс головой, склоняя ее под немыслимыми углами, а потом дрогнул всем телом и принялся махать руками, похожий на странную большую птицу, которая никак не может взлететь.
Лиза готова была кричать от страха, но Игорь почему-то рассмеялся, неестественно громко, как смеются люди, чудом избежавшие беды.
— Да это же просто куртка!
Пугающий незнакомец оказался обычным пуховиком, который болтался на ветру среди ветвей.
«И ведь совсем не похоже. Видно же, что пустой», — подумала Лиза. Но был момент, одна только секунда, когда ее воображение ясно нарисовало под капюшоном желтоватое злое лицо.
Игорь сфотографировал куртку и подошел ближе.
Пуховик не просто зацепился за ветки. Он был закреплен пропущенными через множество дырочек веревками.
— Зачем кому-то такое делать?
— Не знаю, милая. Может, дети балуются? — Игорь сделал еще несколько снимков, — И ведь куртка дорогая, — добавил он, — Не жалко же было.
Веревки, явно самодельные, больше походили на простые волосяные косички. Черные, светлые, рыжие, они были отвратительны — длинные косматые гусеницы.
«Странные игры у этих детей».
Лиза все еще чувствовала на себе внимание. Как если бы она стояла на сцене, а где то рядом, в тени, скрывались зрители, ловившие каждое ее движение. Она огляделась в поисках причины этого чувства и под горбатой сосной увидела еще одну фигуру, на этот раз темно-серую. Капюшон завалился вперед, отчего казалось, будто она спит. Чуть дальше к стволу был привязан выцветший красный свитер, а неподалеку висела еще куртка. И еще, и еще, и еще. Они были повсюду, покачивались на ветру, похожие на висельников, на призраков.
Игорь тихо выругался и принялся щелкать камерой.
— Давай уйдем! — Лиза поразилась тому, как спокойно звучит ее голос. Она готова был разрыдаться и бежать без оглядки из этого жуткого места.
— Еще немного. Я хочу все это заснять. Может быть, это традиция такая. Ритуал. Может, их на счастье вешают?
— Игорь, пожалуйста…
— Но это так… интересно… как ты не понимаешь? А хочешь, пойдем домой? Вот только я потом сюда вернусь.
Лиза поняла, что так и будет: он вернется один, и она никак не сможет его остановить. Игорь был упрямым, и если уж чем-то увлекался, никаких доводов не слушал.
Она прикусила губу. «Все хорошо, это же просто куртки». Щелчки фотоаппарата звучали до странного неуместно среди притихших сосен. Такой громкий звук мог разбудить всех этих висящих. А Игорь все снимал и снимал.
Щелк. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.
Фигуры шевелились.
— Хватит! — не выдержала Лиза и тут же смутилась.
— Милая, я понимаю, это все немного… пугает. Но посмотри, — Он окинул жестом куртки, деревья и сам холм, — Ведь это настоящее чудо. Люди должны знать о таком…
— Зачем? — тихо спросила Лиза.
Но Игорь, если и слышал вопрос, не подал вида.
— Давай быстро поднимемся, сделаем пару фоток и сразу уйдем. Хорошо?
Оставалось только согласиться. «Хотя он все равно вернется».
Поднявшись немного, Лиза обернулась. Теперь она знала куда смотреть и видела, что эти страшилища сомкнули кольцо вокруг холма. «Это ловушка, — подумала она, — нас окружили». Фигуры, те, у кого были головы, закивали, соглашаясь. Больше Лиза не оборачивалась.
Под ногами стал попадаться разный хлам: треснувшие темные очки, ботинок, разбитый зеленый фонарик, перчатка. Прикасаться к этим вещам не хотелось.
Наконец, они добрались до вершины. Земля здесь была голой, и лишь кое где торчали клочки жухлой травы. Внизу, метрах в десяти под ними, ковром шевелились деревья, верхушки их держались так плотно, что можно было ступить на них и идти как факир по иглам. Больше до самого горизонта во все стороны не было ничего. Лес и небо. Только в одном месте, вдалеке, едва намечались призрачные очертания чего-то темного. Был ли это город или что-то другое, Лиза сказать не могла.
— Странно все это. Я не думала, что лес такой большой, его ведь за несколько часов пройти можно. Отсюда должно быть видно реку, дорогу… а тут ничего. Знаешь, там, внизу, мне казалось, что холм не настоящий. А теперь похоже, что кроме него ничего другого в мире и нет. Все размытое, будто ластиком пытались стереть…
— Вижу, на тебя нашло поэтическое настроение.
Лиза поежилась, не ответив.
— А мне здесь нравится. Тихо, спокойно, — сказал Игорь.
— Ага, если забыть о тех штуках внизу.
Опустив глаза, Лиза поняла, что лысая макушка холма не была естественным образованием. Повсюду виднелись следы ботинок, кед, туфель, следы босых ног, большие и маленькие. Кто-то вытоптал ее, кто-то танцевал здесь, водил хороводы или, может, маршировал. Лиза не хотела этого знать, не хотела смотреть на следы, она стерла ногой те, что были рядом, и легла, положив рюкзак под голову. По небу медленно плыли облака, они-то уж точно были настоящими.
Игорь сосредоточенно делал снимки, а потом вдруг сказал:
— Воняет чем то.
Лиза и впрямь почувствовала тонкий сладковатый запах. В детстве она видела корову со страшной язвой на шее, в которой копошилось что-то белое. От нее пахло так же. Ей вспомнились умоляющие глаза той коровы, ощущение собственной беспомощности и почти священный ужас, который она испытала, глядя на нечто, что пожирало корову изнутри. Хотелось помочь несчастному животному, но разве могла она даже помыслить прикоснуться к этой чудовищной ране?
Как незваные гости пришли мысли о том, что, не насытившись коровой, та сила вернулась теперь и за ней.
Игорь стал расхаживать вокруг в поисках источника запаха.
— Кажется отсюда! — крикнул он, — Фу! Точно отсюда!
Он закашлялся.
Лиза подошла ближе и у нее перехватило дыхание. Запах поднимался из кривой, похожей на ухмыляющийся рот, расщелины. Края ее были выложены сухой травой и напоминали истрескавшиеся желтые губы.
— И как я ее сразу не заметил? Туда наверное упал кто-то и сдох, — предположил Игорь, когда они отошли подальше, туда, где запах был слабее. Избавиться от него полностью уже не выходило, с каждой секундой он, прежде незаметный, усиливался.
— Пойдем уже! — выдавила Лиза, стараясь дышать только ртом.
Они начали спускаться и почти покинули лысую вершину, когда за спиной послышалось:
— Помогите!
«Это ветер. Сосны шумят».
Но Игорь тоже слышал. Он замер.
— Помогите! — чуть громче позвал голос, и Игорь бросился наверх. Лизе не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним.
— Помогите! — теперь голосов было несколько.
Игорь опустился на колени перед расщелиной, почти засунув в нее голову.
— Здесь кто-то есть?!
«Есть. Есть. Есть», — ответило эхо.
«Съесть!» — послышалось Лизе.
Казалось, эхо будет единственным ответом, но едва оно утихло, из глубины раздалось многоголосое:
— Помогите!
Женские голоса, мужские, детские. Сколько же их там?
— Помогите! — заплакал мальчик.
— Сейчас! Сейчас! — Игорь начал шарить по карманам, будто мог найти там что-то, способное помочь.
А запах становился непереносимым.
— Как вы туда попали? — крикнула Лиза.
«Пали. Пали».
— Помогите!
Голоса зазвучали ближе, и чудилось, что это кричащее скопище медленно поднимается из глубины. Лиза невольно отодвинулась от края расщелины.
— Давай попробуем спуститься. Из курток и ремней можно сделать веревку. А ты подстрахуешь, — предложил Игорь.
— Я тебя не пущу, — Лиза прервалась, когда послышалось очередное: «Помогите!» — Нужно полицию вызвать. И скорую.
Она пыталась звонить: гудки шли, но через несколько секунд обрывались.
— Помогите!
— Сейчас, сейчас! — Игорь начал расстегивать ремень.
— Не могу дозвониться. Нужно подойти ближе к городу.
— Ты иди. А я останусь. Я спущусь.
— ПОМОГИТЕ!
Перед глазами плыли темные пятна. Смрад усиливался после каждого зова, словно он был гнилостным дыханием самого холма. Лиза достала платок и теперь дышала через него. Ее тошнило.
— И что ты будешь делать, когда спустишься? Вместе с ними кричать?
— Помогите! — голоса постоянно менялись, и в них стало слышаться что-то фальшивое. Жестокая, злая насмешка.
— Надо спуститься! — повторил Игорь вяло, уже без прежнего запала. Раскрасневшееся лицо, капли пота на лбу и блестящие, стеклянные глаза делали его похожим на пьяного. Лиза вдруг поняла: так оно и есть.
«Это газ! — пронеслось в голове, — Бывает такое, что яд выходит из под земли и убивает. Мы отравились».
Она стала тянуть мужа прочь от этой проклятой расщелины.
— Помогите!
Она пыталась объяснить Игорю про газ, но язык не слушался. Получалось что то вроде: «Выходит, выходит». «Кто выходит? О Господи!» — подумала она, содрогнувшись. К счастью, Игорь и сам начал что-то понимать, он больше не упирался, и Лизе удалось оттащить его с вершины. Добравшись до ближайшей сосны, они жадно глотали чистый воздух, когда в последний раз услышали:
— Помогите!
Не мольба о помощи, издевательская пародия на нее.
А потом наверху засмеялись. Множество голосов слились в едином хохоте, таком цельном, будто смеялся один человек со множеством глоток. И этот смех с вершины был так нелеп и так страшен, что Игорь и Лиза бросились прочь. Они спотыкались о корни, падали, скатывались с уступов. А за спиной у них земля начала дрожать от топота сотен ног.
Навстречу выскочила фигура. Синяя куртка. Лиза врезалась в нее, пыльную и затхлую. Веревки с треском оборвались, и девушка покатилась вниз. Она кричала, барахталась, чувствуя в обхвативших ее пустых рукавах странную силу. Невидимые руки ощупывали ее, пытались забраться под рубашку.
С трудом она отбросила от себя этого мерзкого стража, становившегося все сильнее и тяжелее. Она бежала дальше и только глубоко в лесу, упав под какой то куст, поняла, что Игоря рядом нет.
Она долго вслушивалась в лесные звуки: кричала кукушка, кто-то копошился в траве, и вдалеке, точно из другого мира, доносился гудок поезда. Ни смеха, ни криков, ни топота ног.
Телефон Лиза найти не могла, поэтому стала робко звать мужа в надежде на то, что ее голос не привлечет того… то, что за ними гналось.
Ответом были лишь равнодушные возгласы птиц.
К вечеру она сумела добраться до города. «Он дома, - уверяла она себя, - Ждет, волнуется, где же я». Но квартира была пуста и казалась чужой, словно дом в одночасье перестал быть домом, а сделался подобием тоскливой больничной приемной. Она звонила с домашнего телефона, но Игорь был недоступен.
Лиза ждала всю ночь, а утром, поблекшая и даже немного равнодушная, пошла в полицию. «Мой муж заблудился в лесу», — сказала она.
Его долго искали: полиция, друзья, родители. Лиза много раз возвращалась в те места, но Игоря не было, как не было и холма, поросшего красными соснами. Самый обыкновенный лес. Только один знакомый, из тех, что принимали участие в поисках, рассказывал, что наткнулся на странные тропинки, которые замыкались кольцами, извивались спиралями, с отпечатанными на них следами босых ног. Показать свою находку он не смог или не захотел.
Настала осень. Вечерами Лиза молилась у окна, просила кого-то вернуть ей мужа, почему-то веря, что именно так, в окно, ее слова долетят куда нужно. Она оказалась права.
Однажды ночью муж позвал ее. «Это сон», — решила она, но все же встала с кровати и подошла к окну. На дереве, на высоте второго этажа, висел Игорь. Он раскинул руки, будто хотел заключить жену в объятья. Его лицо скрывал капюшон, под которым различалась робкая улыбка. Он как бы извинялся за что-то.
Дрожащими руками Лиза стала возиться с окном, но едва она открыла его, в комнату ворвался смрад, а Игорь рванулся вперед, на нее, но вдруг остановился. Его удержали веревки. Капюшон упал, и сделалось видно, что у Игоря не было головы. Это была просто куртка, распятая среди ветвей.
В отчаянии Лиза закричала, и ей в ответ осенняя ночь взорвалась хохотом бесчисленных голосов, среди которых все громче и громче звучал издевательский смех того, что раньше было ее мужем.
Лизу поразила царившая у подножья тишина: здесь не пели птицы, не стрекотали кузнечики, и только сосны шелестели, но как-то совсем тихо, точно из за тяжелой завесы. Воздух дрожал, и очертания холма немного расплывались.
Лиза вспомнила фильм, который видела давным-давно. В нем огромная черепаха лежала неподвижно много лет, отчего на спине у нее выросли деревья. Люди думали, что это обычная гора, пока однажды из пещеры не выползла голова со сверкающими будто фары глазами. В детстве Лиза очень боялась этой сказки, хотя теперь уже не могла понять, что именно ее пугало: страшная черепашья голова, или то, что земля под ногами может оказаться живой и обернуться чудовищем.
скрытый текстОт странных, тревожных мыслей ее отвлек Игорь, которому наскучило снимать холм, и он принялся фотографировать жену почти в упор.
— Тааак! — сказал он, — Что у нас здесь? Что за создание? Похоже какой то барсук… Щеки-то вот как надула!
— Сам такой! — Лиза заслонялась руками, отмахивалась, а потом бросила в Игоря шишкой, но промахнулась.
— Да и щек барсуки не надувают, — добавила она, метнув еще один снаряд.
— Осторожнее! — крикнул Игорь со смехом, — Камеру ведь разобьешь!
— Давно надо было разбить. Еще до свадьбы. Только ей интересуешься. А до жены дела нет. Обзываешься!
Лиза бросила еще шишку, снова мимо.
— Ну извини!
— Неа! — очередной снаряд попал, наконец, Игорю в лоб.
— Ах так? Ну ты за это ответишь! — он спрятал камеру и начал кидаться в ответ.
Лиза смеялась, но чувство тревоги не отпускало. Холм почему-то пугал, а дрожащий воздух делал его похожим на мираж.
Наконец, Игорь крикнул: «Все, все, сдаюсь!» — и поднял руки.
— Красиво, правда? — сказал он, — Хоть картину пиши: красные сосны, небо и этот холм. А давай на него заберемся?
Лиза высыпала шишки и отряхнулась.
— Может, не надо? Смотри, какие там корни. Ногу еще сломаешь — как я тебя домой нести буду?
— Ладно тебе. Мы осторожно. А если хочешь, подожди здесь. Я быстро.
Отпускать мужа совсем не хотелось, как и оставаться одной на этой тихой опушке.
«Да что не так? — подумала она с раздражением, — Это же просто куча земли».
— Хорошо, я с тобой. Только, пожалуйста, осторожней.
— Ты тоже.
Подъем был трудный: приходилось цепляться за корни, то и дело случались обвалы, а земля набивалась в кеды. Лиза быстро устала.
— Погоди, — сказала она, — Давай отдохнем.
Игорь и сам запыхался, присел на камень и обмахивался полой куртки точно веером. Лиза грохнулась рядом.
— Интересно, почему мы раньше это место не видели? — сказала она, — Сколько раз здесь ходили.
— Да уж… непонятно. А еще вот странно: в лесу ни одной сосны нет, а здесь прямо целый… выводок.
Слово неприятно резануло слух. Выводок.
Глядя на сосны, на их вывернутые из земли кривые корни, Лиза подумала, что деревья могли бы ползать на них, как пауки или осьминоги.
Немного отдохнув, они собрались уже продолжить путь, когда внимание Лизы привлек какой-то блеск ниже по склону. Она осторожно спустилась и подняла находку. Старую «Моторолу» с круглым дисплеем. В ямке, что отпечаталась в земле под ней, лениво шевелился белый червяк.
— Ничего себе! — сказал Игорь, — Вот это техника…
Лиза понажимала на клавиши, но ничего не произошло. Даже если телефон еще работал, батарея конечно же села.
— Хочешь домой забрать?
— Нет, — держать телефон было неприятно, словно он принадлежал кому то больному мерзкой, заразной болезнью, — Зачем он нам? А тебе нужен?
— Нет. Оставь, может кто-то за ним вернется.
Лиза положила телефон на место и, вытирая ладони о джинсы, нервно осмотрелась.
— Смотри, — шепнула она.
На нижней ветке сосны, метрах в двадцати от них, сидел человек. Он был одет в синюю куртку и прятал лицо глубоким, с меховой оборкой, капюшоном.
Лиза чувствовала, как в нее буквально всверливается тяжелый, недобрый взгляд.
Человек вдруг затряс головой, склоняя ее под немыслимыми углами, а потом дрогнул всем телом и принялся махать руками, похожий на странную большую птицу, которая никак не может взлететь.
Лиза готова была кричать от страха, но Игорь почему-то рассмеялся, неестественно громко, как смеются люди, чудом избежавшие беды.
— Да это же просто куртка!
Пугающий незнакомец оказался обычным пуховиком, который болтался на ветру среди ветвей.
«И ведь совсем не похоже. Видно же, что пустой», — подумала Лиза. Но был момент, одна только секунда, когда ее воображение ясно нарисовало под капюшоном желтоватое злое лицо.
Игорь сфотографировал куртку и подошел ближе.
Пуховик не просто зацепился за ветки. Он был закреплен пропущенными через множество дырочек веревками.
— Зачем кому-то такое делать?
— Не знаю, милая. Может, дети балуются? — Игорь сделал еще несколько снимков, — И ведь куртка дорогая, — добавил он, — Не жалко же было.
Веревки, явно самодельные, больше походили на простые волосяные косички. Черные, светлые, рыжие, они были отвратительны — длинные косматые гусеницы.
«Странные игры у этих детей».
Лиза все еще чувствовала на себе внимание. Как если бы она стояла на сцене, а где то рядом, в тени, скрывались зрители, ловившие каждое ее движение. Она огляделась в поисках причины этого чувства и под горбатой сосной увидела еще одну фигуру, на этот раз темно-серую. Капюшон завалился вперед, отчего казалось, будто она спит. Чуть дальше к стволу был привязан выцветший красный свитер, а неподалеку висела еще куртка. И еще, и еще, и еще. Они были повсюду, покачивались на ветру, похожие на висельников, на призраков.
Игорь тихо выругался и принялся щелкать камерой.
— Давай уйдем! — Лиза поразилась тому, как спокойно звучит ее голос. Она готова был разрыдаться и бежать без оглядки из этого жуткого места.
— Еще немного. Я хочу все это заснять. Может быть, это традиция такая. Ритуал. Может, их на счастье вешают?
— Игорь, пожалуйста…
— Но это так… интересно… как ты не понимаешь? А хочешь, пойдем домой? Вот только я потом сюда вернусь.
Лиза поняла, что так и будет: он вернется один, и она никак не сможет его остановить. Игорь был упрямым, и если уж чем-то увлекался, никаких доводов не слушал.
Она прикусила губу. «Все хорошо, это же просто куртки». Щелчки фотоаппарата звучали до странного неуместно среди притихших сосен. Такой громкий звук мог разбудить всех этих висящих. А Игорь все снимал и снимал.
Щелк. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.
Фигуры шевелились.
— Хватит! — не выдержала Лиза и тут же смутилась.
— Милая, я понимаю, это все немного… пугает. Но посмотри, — Он окинул жестом куртки, деревья и сам холм, — Ведь это настоящее чудо. Люди должны знать о таком…
— Зачем? — тихо спросила Лиза.
Но Игорь, если и слышал вопрос, не подал вида.
— Давай быстро поднимемся, сделаем пару фоток и сразу уйдем. Хорошо?
Оставалось только согласиться. «Хотя он все равно вернется».
Поднявшись немного, Лиза обернулась. Теперь она знала куда смотреть и видела, что эти страшилища сомкнули кольцо вокруг холма. «Это ловушка, — подумала она, — нас окружили». Фигуры, те, у кого были головы, закивали, соглашаясь. Больше Лиза не оборачивалась.
Под ногами стал попадаться разный хлам: треснувшие темные очки, ботинок, разбитый зеленый фонарик, перчатка. Прикасаться к этим вещам не хотелось.
Наконец, они добрались до вершины. Земля здесь была голой, и лишь кое где торчали клочки жухлой травы. Внизу, метрах в десяти под ними, ковром шевелились деревья, верхушки их держались так плотно, что можно было ступить на них и идти как факир по иглам. Больше до самого горизонта во все стороны не было ничего. Лес и небо. Только в одном месте, вдалеке, едва намечались призрачные очертания чего-то темного. Был ли это город или что-то другое, Лиза сказать не могла.
— Странно все это. Я не думала, что лес такой большой, его ведь за несколько часов пройти можно. Отсюда должно быть видно реку, дорогу… а тут ничего. Знаешь, там, внизу, мне казалось, что холм не настоящий. А теперь похоже, что кроме него ничего другого в мире и нет. Все размытое, будто ластиком пытались стереть…
— Вижу, на тебя нашло поэтическое настроение.
Лиза поежилась, не ответив.
— А мне здесь нравится. Тихо, спокойно, — сказал Игорь.
— Ага, если забыть о тех штуках внизу.
Опустив глаза, Лиза поняла, что лысая макушка холма не была естественным образованием. Повсюду виднелись следы ботинок, кед, туфель, следы босых ног, большие и маленькие. Кто-то вытоптал ее, кто-то танцевал здесь, водил хороводы или, может, маршировал. Лиза не хотела этого знать, не хотела смотреть на следы, она стерла ногой те, что были рядом, и легла, положив рюкзак под голову. По небу медленно плыли облака, они-то уж точно были настоящими.
Игорь сосредоточенно делал снимки, а потом вдруг сказал:
— Воняет чем то.
Лиза и впрямь почувствовала тонкий сладковатый запах. В детстве она видела корову со страшной язвой на шее, в которой копошилось что-то белое. От нее пахло так же. Ей вспомнились умоляющие глаза той коровы, ощущение собственной беспомощности и почти священный ужас, который она испытала, глядя на нечто, что пожирало корову изнутри. Хотелось помочь несчастному животному, но разве могла она даже помыслить прикоснуться к этой чудовищной ране?
Как незваные гости пришли мысли о том, что, не насытившись коровой, та сила вернулась теперь и за ней.
Игорь стал расхаживать вокруг в поисках источника запаха.
— Кажется отсюда! — крикнул он, — Фу! Точно отсюда!
Он закашлялся.
Лиза подошла ближе и у нее перехватило дыхание. Запах поднимался из кривой, похожей на ухмыляющийся рот, расщелины. Края ее были выложены сухой травой и напоминали истрескавшиеся желтые губы.
— И как я ее сразу не заметил? Туда наверное упал кто-то и сдох, — предположил Игорь, когда они отошли подальше, туда, где запах был слабее. Избавиться от него полностью уже не выходило, с каждой секундой он, прежде незаметный, усиливался.
— Пойдем уже! — выдавила Лиза, стараясь дышать только ртом.
Они начали спускаться и почти покинули лысую вершину, когда за спиной послышалось:
— Помогите!
«Это ветер. Сосны шумят».
Но Игорь тоже слышал. Он замер.
— Помогите! — чуть громче позвал голос, и Игорь бросился наверх. Лизе не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним.
— Помогите! — теперь голосов было несколько.
Игорь опустился на колени перед расщелиной, почти засунув в нее голову.
— Здесь кто-то есть?!
«Есть. Есть. Есть», — ответило эхо.
«Съесть!» — послышалось Лизе.
Казалось, эхо будет единственным ответом, но едва оно утихло, из глубины раздалось многоголосое:
— Помогите!
Женские голоса, мужские, детские. Сколько же их там?
— Помогите! — заплакал мальчик.
— Сейчас! Сейчас! — Игорь начал шарить по карманам, будто мог найти там что-то, способное помочь.
А запах становился непереносимым.
— Как вы туда попали? — крикнула Лиза.
«Пали. Пали».
— Помогите!
Голоса зазвучали ближе, и чудилось, что это кричащее скопище медленно поднимается из глубины. Лиза невольно отодвинулась от края расщелины.
— Давай попробуем спуститься. Из курток и ремней можно сделать веревку. А ты подстрахуешь, — предложил Игорь.
— Я тебя не пущу, — Лиза прервалась, когда послышалось очередное: «Помогите!» — Нужно полицию вызвать. И скорую.
Она пыталась звонить: гудки шли, но через несколько секунд обрывались.
— Помогите!
— Сейчас, сейчас! — Игорь начал расстегивать ремень.
— Не могу дозвониться. Нужно подойти ближе к городу.
— Ты иди. А я останусь. Я спущусь.
— ПОМОГИТЕ!
Перед глазами плыли темные пятна. Смрад усиливался после каждого зова, словно он был гнилостным дыханием самого холма. Лиза достала платок и теперь дышала через него. Ее тошнило.
— И что ты будешь делать, когда спустишься? Вместе с ними кричать?
— Помогите! — голоса постоянно менялись, и в них стало слышаться что-то фальшивое. Жестокая, злая насмешка.
— Надо спуститься! — повторил Игорь вяло, уже без прежнего запала. Раскрасневшееся лицо, капли пота на лбу и блестящие, стеклянные глаза делали его похожим на пьяного. Лиза вдруг поняла: так оно и есть.
«Это газ! — пронеслось в голове, — Бывает такое, что яд выходит из под земли и убивает. Мы отравились».
Она стала тянуть мужа прочь от этой проклятой расщелины.
— Помогите!
Она пыталась объяснить Игорю про газ, но язык не слушался. Получалось что то вроде: «Выходит, выходит». «Кто выходит? О Господи!» — подумала она, содрогнувшись. К счастью, Игорь и сам начал что-то понимать, он больше не упирался, и Лизе удалось оттащить его с вершины. Добравшись до ближайшей сосны, они жадно глотали чистый воздух, когда в последний раз услышали:
— Помогите!
Не мольба о помощи, издевательская пародия на нее.
А потом наверху засмеялись. Множество голосов слились в едином хохоте, таком цельном, будто смеялся один человек со множеством глоток. И этот смех с вершины был так нелеп и так страшен, что Игорь и Лиза бросились прочь. Они спотыкались о корни, падали, скатывались с уступов. А за спиной у них земля начала дрожать от топота сотен ног.
Навстречу выскочила фигура. Синяя куртка. Лиза врезалась в нее, пыльную и затхлую. Веревки с треском оборвались, и девушка покатилась вниз. Она кричала, барахталась, чувствуя в обхвативших ее пустых рукавах странную силу. Невидимые руки ощупывали ее, пытались забраться под рубашку.
С трудом она отбросила от себя этого мерзкого стража, становившегося все сильнее и тяжелее. Она бежала дальше и только глубоко в лесу, упав под какой то куст, поняла, что Игоря рядом нет.
Она долго вслушивалась в лесные звуки: кричала кукушка, кто-то копошился в траве, и вдалеке, точно из другого мира, доносился гудок поезда. Ни смеха, ни криков, ни топота ног.
Телефон Лиза найти не могла, поэтому стала робко звать мужа в надежде на то, что ее голос не привлечет того… то, что за ними гналось.
Ответом были лишь равнодушные возгласы птиц.
К вечеру она сумела добраться до города. «Он дома, - уверяла она себя, - Ждет, волнуется, где же я». Но квартира была пуста и казалась чужой, словно дом в одночасье перестал быть домом, а сделался подобием тоскливой больничной приемной. Она звонила с домашнего телефона, но Игорь был недоступен.
Лиза ждала всю ночь, а утром, поблекшая и даже немного равнодушная, пошла в полицию. «Мой муж заблудился в лесу», — сказала она.
Его долго искали: полиция, друзья, родители. Лиза много раз возвращалась в те места, но Игоря не было, как не было и холма, поросшего красными соснами. Самый обыкновенный лес. Только один знакомый, из тех, что принимали участие в поисках, рассказывал, что наткнулся на странные тропинки, которые замыкались кольцами, извивались спиралями, с отпечатанными на них следами босых ног. Показать свою находку он не смог или не захотел.
Настала осень. Вечерами Лиза молилась у окна, просила кого-то вернуть ей мужа, почему-то веря, что именно так, в окно, ее слова долетят куда нужно. Она оказалась права.
Однажды ночью муж позвал ее. «Это сон», — решила она, но все же встала с кровати и подошла к окну. На дереве, на высоте второго этажа, висел Игорь. Он раскинул руки, будто хотел заключить жену в объятья. Его лицо скрывал капюшон, под которым различалась робкая улыбка. Он как бы извинялся за что-то.
Дрожащими руками Лиза стала возиться с окном, но едва она открыла его, в комнату ворвался смрад, а Игорь рванулся вперед, на нее, но вдруг остановился. Его удержали веревки. Капюшон упал, и сделалось видно, что у Игоря не было головы. Это была просто куртка, распятая среди ветвей.
В отчаянии Лиза закричала, и ей в ответ осенняя ночь взорвалась хохотом бесчисленных голосов, среди которых все громче и громче звучал издевательский смех того, что раньше было ее мужем.
Автор: Дмитрий Мордас
Опасные прыжки
Как-то на уроке физкультуры дети прыгали через нарисованные полоски. Надо было так прыгать, чтобы не наступить на полоску. А один мальчик по имени Миша прыгал-прыгал... Тут у него вдруг что-то вывалилось из-под футболки. Смотрят - мясо. Обычный розовый кусок мяса. Учительнице стало плохо, у нее подкосились ноги. Хорошо, что рядом был еще один учитель, физрук, который учил в соседнем зале старшеклассников. Он усадил учительницу на скамейку, стал махать ей в лицо своей папкой. Потом дал воды попить.
Когда учительнице стало лучше, все посмотрели на того мальчика, у которого выпало мясо. Оказалось, что выпавший кусок уже куда-то исчез. "Миша, - спросила его учительница, - что это за мясо у тебя выпало?" Мальчик покраснел и пробормотал, что не знает. Стали искать само мясо, но его нигде не было. Учительница заставила мальчика снять футболку. Миша задрал рубашку. Все посмотрели - никаких дырок или ямок в теле нет, даже ни капли крови нет. Решили, что это мальчик так пошутил глупо. Взял принес в школу мясо, а потом сам застеснялся.
скрытый текстНо двое мальчиков из этого класса давно наблюдали за Мишей. Им казалось, что он очень странный. Ни с кем не дружит, ведет себя тихо, сотовый телефон у него вообще какой-то старинный. Решили они за ним проследить. Когда закончились уроки, Миша вышел из школы. Эти двое тоже за ним. Долго шли. Оказались в районе, который мальчики плохо знали. Кругом были высокие новые дома. Но среди них нашелся очень старенький деревянный одноэтажный домик. Туда и зашел Миша. Мальчики стали заглядывать в домик через окна.
Они увидели, как Миша зашел, разделся. И тут к нему подошли два скелета. Один скелет был голым, только кости. На другом был надет фартук. "Мама", - поняли мальчики. Скелеты-родители помогли Мише раздеться. В конце они расстегнули у Миши сзади замок-молнию. Стянули кожу. На пол стали падать куски мяса. Мясо сложили в холодильник. Кожу повесили на веревку. Было два скелета - стало три скелета.
Они стали разговаривать. Скелеты не моли разговаривать как обычные люди, зато могли стучать зубами. Разные стуки означают разные слова.
Еще скелеты делали жесты руками. Так два мальчика, которые сидели в засаде, поняли, что Миша рассказывает про случай на уроке физкультуры. Миша стучал зубами и показывал как у него из бока выпал кусок мяса и как он потом незаметно его вставил назад. Скелет-мама осмотрела кожу сына, нашла дырку. Сначала она поругала мальчика, потом скелета-папу. Мальчики догадались, что она говорит что-то вроде: "Сколько раз я говорила, что надо новую кожу купить сыну".
Тут один из двух мальчиков чихнул. Скелеты вздрогнули. Скелет-папа быстро нажал какую-то кнопку. Открылась дверь сарая. И через нее выскочила огромная скелет-собака.
Теперь у Миши новая кожа. А еще одна лежит в холодильнике. Запасная.
Когда учительнице стало лучше, все посмотрели на того мальчика, у которого выпало мясо. Оказалось, что выпавший кусок уже куда-то исчез. "Миша, - спросила его учительница, - что это за мясо у тебя выпало?" Мальчик покраснел и пробормотал, что не знает. Стали искать само мясо, но его нигде не было. Учительница заставила мальчика снять футболку. Миша задрал рубашку. Все посмотрели - никаких дырок или ямок в теле нет, даже ни капли крови нет. Решили, что это мальчик так пошутил глупо. Взял принес в школу мясо, а потом сам застеснялся.
скрытый текстНо двое мальчиков из этого класса давно наблюдали за Мишей. Им казалось, что он очень странный. Ни с кем не дружит, ведет себя тихо, сотовый телефон у него вообще какой-то старинный. Решили они за ним проследить. Когда закончились уроки, Миша вышел из школы. Эти двое тоже за ним. Долго шли. Оказались в районе, который мальчики плохо знали. Кругом были высокие новые дома. Но среди них нашелся очень старенький деревянный одноэтажный домик. Туда и зашел Миша. Мальчики стали заглядывать в домик через окна.
Они увидели, как Миша зашел, разделся. И тут к нему подошли два скелета. Один скелет был голым, только кости. На другом был надет фартук. "Мама", - поняли мальчики. Скелеты-родители помогли Мише раздеться. В конце они расстегнули у Миши сзади замок-молнию. Стянули кожу. На пол стали падать куски мяса. Мясо сложили в холодильник. Кожу повесили на веревку. Было два скелета - стало три скелета.
Они стали разговаривать. Скелеты не моли разговаривать как обычные люди, зато могли стучать зубами. Разные стуки означают разные слова.
Еще скелеты делали жесты руками. Так два мальчика, которые сидели в засаде, поняли, что Миша рассказывает про случай на уроке физкультуры. Миша стучал зубами и показывал как у него из бока выпал кусок мяса и как он потом незаметно его вставил назад. Скелет-мама осмотрела кожу сына, нашла дырку. Сначала она поругала мальчика, потом скелета-папу. Мальчики догадались, что она говорит что-то вроде: "Сколько раз я говорила, что надо новую кожу купить сыну".
Тут один из двух мальчиков чихнул. Скелеты вздрогнули. Скелет-папа быстро нажал какую-то кнопку. Открылась дверь сарая. И через нее выскочила огромная скелет-собака.
Теперь у Миши новая кожа. А еще одна лежит в холодильнике. Запасная.
Гарвиг и Звезда
В том, что касается Темных Миров, недоумение вызывает многое, но одно — больше всего. Почему, при том, что Темные Миры — самое таинственное место во Вселенной, их посланцы встречаются чуть ли не повсеместно? Как получается, что при всей их назойливой активности мы до сих пор не имеем ни малейшего представления об их целях? Почему, зная о том, где гнездится враг — а Темные Миры присутствуют на любой порядочной Фотурианской карте — наш славный Орден, казалось бы, ничего не предпринимает, чтобы разделаться с ним раз и навсегда?
Объяснить это довольно трудно, но я попробую. Вы, вероятно, слышали уже о нескольких экспедициях в Темные Миры, предпринятых нашими товарищами — Брогсеном, Ардлаком и Аарданом, и помните, чем эти экспедиции увенчались? Правильно, ничем: каждый, словно в хрустальном шаре, увидел в Темных Мирах свое. В том и загадка этих четырех планет, что насколько их посланники вездесущи, настолько природа их самих неясна. На определенном этапе исследований мы просто натыкаемся на глухую, без щелочки, стену — они, эти миры, на виду, однако достучаться до них невозможно.
скрытый текстЧто? Я слышу голос из зала: пробовали ли мы? Да, конечно, пробовали, и еще как! Однажды мы даже решились на радикальные меры: для того, чтобы покончить с Темными Мирами, Ондрид собрал целый флот из дружественных Фотурианцам миров науки. Десять тысяч кораблей отправились в это проклятое место и сожгли все дотла; более того — еще несколько месяцев флот держал сектор Темных Миров в оцеплении, дабы никто из уцелевших не смог ускользнуть. И что же вы думаете? Никто и не пытался! Однако посланников Темных Миров во Вселенной меньше не стало — напротив, появились новые, еще более причудливые, еще более ревностные в своем непонятном служении! Откуда они взялись? Не знаю — все, до чего я додумался, так это до того, что они, как бы странно это ни звучало, были там всегда. Да-да, во всех Землях — словно Темные Миры — не их родина, а лишь некая точка фокусировки, место, где они непонятным образом обретают себя. Есть над чем задуматься — тем паче, что после ухода Фотурианского флота все четыре сожженных планеты вернулись, причем точно такими же, какими и были при его появлении. Кто-то или что-то заново отстроило свою бутафорию — так я это понимаю.
Расскажу теперь о своем опыте общения с Темными Мирами. Я тоже не увидел их подлинного лица — передо мной предстали все те же миры науки, заурядные, банальные и утомленные сами собой. Удивительная точность моделирования — все они были густо населены, и люди в этих мирах вели обычную человеческую жизнь. Я сказал «люди»? Прошу прощения — это, разумеется, не так. Все они, без исключения, при близком рассмотрении оказались подделками — минимум жизненно важных органов, зачаточный собственный разум — по-видимому, деятельность их управлялась какой-то программой, не иначе. В целом, впечатление это все производило очень зловещее — словно кто-то состряпал балаган именно для нас, Людей Будущего, причем не слишком беспокоясь о правдоподобии. Кому для издевки не жаль поистине колоссальных ресурсов — это и до сих пор самый тревожный вопрос, связанный с Темными Мирами. О связи же их с Предметами Нид я расскажу в другой раз.
Эразмус Пауле, из выступления перед молодыми Фотурианцами в Земле Тилод
В Землю Тотм, где правил молодой король Анджул, прибыл Ойх, посланник Темных Миров. Дабы умилостивить гостя, который в соседних Землях успел прослыть могущественным колдуном, король поселил его у себя во дворце и осыпал всяческими милостями. С собой Ойх привез резную шкатулку из синего камня, в которой хранились особые таблетки, изготовленные в Темных Мирах. Любой, кто принял такую таблетку, получал возможность на краткий миг нарушить Законы Мироздания. Сперва король не хотел глотать пилюлю, но затем все же решился.
- Давайте, Ваше Величество, давайте, - говорил Ойх. - Это вам только на пользу. Чего вы хотите больше всего?
- Странный привкус, - заметил Анджул, проглотив таблетку. - А не хватает мне, любезный Ойх, лишь одного. С тех самых пор, когда голос мой огрубел, и под носом начали пробиваться усы, я мечтаю о великой, бессмертной и всеобъемлющей любви, испытать которую смертному дано единственный раз в жизни. Ах, любовь, как томится без нее мое сердце! Вы знаете, что такое любовь, Ойх? Конечно же, нет, вас ведь вырастили в пробирке, у вас, кажется, вместо сердца какая-то пружина! Любовь, мой милый, это нечто неописуемое, это блаженство, музыка сфер! Какой нежностью я окружил бы свою возлюбленную, какие бы подвиги я совершил в ее честь!
- Гм, - промычал Ойх. - Так за чем дело стало? Найдите подходящую бабенку и женитесь. Любая пойдет за короля.
- Не все так просто, - покачал головой Анджул. - Я бы не попросил таблетку, если бы мог отыскать возлюбленную в толпе осаждающих меня невест. Дело в том, что мне нужна особенная девушка — прекрасная, как звездный свет.
- Как-как? - переспросил Ойх. - Это что — какая-то метафора? Я слаб в поэзии, у нас в Темных мирах стишков не пишут.
- Ну, что вы, - сказал король. - Какие уж тут метафоры — таково мое предназначение, и точка! Это мне на роду писано — влюбиться именно в такую девушку. Пророчество! Так вот, о звездном свете — с этой таблеткой я могу все, так ведь?
- Да, - сказал посланник Темных Миров. - Только поторопитесь, а то ее действие скоро закончится. И что вы, кстати, собрались делать, а?
- Хочу достать звезду с неба, - ответил король. - Как вам вон та? - показал он в небо (стояла теплая летняя ночь). - Достаточно яркая?
- Пожалуй, - согласился Ойх. - Да, это будет даже интереснее, чем я думал. Действуйте, ваше величество, прикажите ей упасть!
Так король и сделал. Звезда — маленькая, но очень лучистая — моргнула, а затем полетела вниз, оставляя за собой тонкий серебристый след. Едва она скрылась за горизонтом, король немедленно снарядил экипаж и вместе с Ойхом отправился к месту падения. Там, в центре гигантского кратера, он нашел девушку — такую стройную, грациозную, кроткую, нежную и прекрасную, что и у закоренелого женоненавистника при виде ее потеплело бы на сердце. Кожа ее была чиста, как серебро, волосы были чернее космической ночи, а глаза струили звездный свет. В довершение всему голос ее звучал, словно арфа, так что неудивительно, что Анджул влюбился в нее с первого взгляда.
Как зачарованный, он подошел к ней, встал на одной колено и пригласил к себе в карету. Всю дорогу они, не обращая внимания на Ойха, продержались за руки, мир для них, казалось, перестал существовать. Король смотрел на Звезду, Звезда — на него, и даже когда везущий карету скакун споткнулся, угодив ногой в кротовую нору, и хорошенько тряхнул экипаж — даже тогда с лиц их не сошла блаженная улыбка, спутник всех беспечных влюбленных. Ночь они провели порознь — целомудрие тогда было в моде — а наутро, чуть свет, в столице уже праздновали свадьбу, да так, что даже кошки с собаками валялись пьяные.
Как же они были счастливы, Король и Звезда! День-деньской, позабыв о делах, они бродили рука об руку по анфиладам дворца, вместе любовались закатами и рассветами, прогуливались по саду, плыли в лодке по усыпанной розами реке, парили на дельтаплане, а не то - брали резвых коней и уносились в поля, где среди кашки и одуванчиков ложились на заботливо расстеленный плащ.
А какими ласковыми прозвищами они награждали друг друга! Дусенькой, пупсиком, плюшечкой, зайчиком, котиком, мышонком, ватрушечкой, поросеночком, звездочкой, светлячком, роднулечкой, лапушкой, кисанькой, цуциком, мурочкой, цветиком, солнышком и девулькиным — так называл Звезду король. Она же в ответ, сияя любовью, звала его крольчонком, пряничком, конфеточкой, калачиком, сдобным своим муженьком, сокровищем, геркулесом, силачом, героем-любовником, а если случалось им гулять под звездами, то даже показывала своим бывшим подружкам кукиш — мол, не отнимете его у меня никогда!
Не только король полюбил Звезду, но и двор, и народ. Всем расточала она дары и улыбки, никого не обделяла своим сиянием. Счастье пришло в Землю Тотм, и король осыпал Ойха богатствами. Подарил он посланнику Темных Миров расшитый золотом плащ, монокль для его единственного глаза, выточенный из цельного хризалита, отлитую из драгоценной платины трость с набалдашником из ограненного изумруда, пятьсот колец, двести слитков серебра, восемьсот коней, вороных и пегих, сто почтовых голубей, загородный дворец из пиладского мрамора, двадцать пять деревень, ключи от казны, королевский алмаз в пять тысяч карат, пятьдесят сапожников, двести портных, триста телохранителей и пару наемных убийц — вдруг пригодится. Для Ойха, выращенного в пробирке и воспитанного на питательной смеси, все это было чересчур, и все же король настоял на своем.
- Для вас, мой друг, мне ничего не жалко, - сказал он посланнику Темных Миров и на его глазах поцеловал жену так сладко, что в кладовых дворцовых засахарились мед, варенье и патока.
Но законы неупорядоченной Вселенной суровы, и если в одном месте прибыло счастья, то в другом уж точно убыло. Едва Звезда волею Анджула сорвалась со своего места, как семь миров, что она освещала и дарила теплом, погрузились в кромешную тьму. Страшный мороз воцарился в системе без светила, и чем дальше, тем больше сковывал Земли беспощадный космический лед. Еще чуть-чуть, и планеты превратились бы в промерзшие насквозь пустыни, но положение спас отважный Фотурианец Иншалла.
Золотое Сердце — так звался Предмет Нид, которым он владел, и был то осколок такой версии Бытия, где мир был бы благосклонен к своим обитателям, и ни вражда, ни злоба не смогли бы завладеть людьми. С помощью этого Предмета Иншалла останавливал войны, прекращал распри и мирил враждующих, какое бы зло не легло между ними. Видя, что Земли, оставленные Звездой, угасают, Фотурианец взял Золотое Сердце, погладил его на прощание и зашвырнул в небо, сотворив тем самым искусственное солнце — небольшое, но очень яркое. Грело оно так же, как и обычное, вот только топлива ему требовалось не в пример больше. По всей Вселенной разослал Иншалла призывы о помощи, и отовсюду в покинутую Звездой систему потянулись караваны с горючим — да, много Земель откликнулись на Зов.
Девятьсот миллиардов тонн водородного топлива прислали Великие Мозги из Земли Анод.
Десять тысяч бочек пальмового масла прибыли с послом из Земли Тлура — это, сообщил он, годовая потребность наших гоночных автомобилей, ради спасения семи Земель мы пожертвовали смыслом нашей жизни — Большими гонками за Кубок Гранд-тур.
На сто тысяч тюбиков синтемифа расщедрилась колыбель Фотурианцев, благословенная Земля Тилод. Тут, правда, не обошлось без неприятностей - Брогсен, тогда еще живой, обругал Иншаллу за то, что драгоценный Предмет тот извел на захудалые планетки, и выгнал бы беднягу из Ордена, не вступись за него сам Ондрид, Первый Фотурианец.
Постепенно движение за обогрев планет набирало обороты. В Землях Стишор и Фоолоф прошли займы в пользу замерзающих, Земля Атлан объявила сбор теплой одежды, да что там, даже из Земли Шкид, известной своей бедностью, пришли три вагона деревянных игрушек — все, чем можно топить, все отдала беспризорная Земля! Воистину, свет еще не видел такой сплоченности, такого желания помочь - каждый день искусственное солнце сжигало миллионы тонн топлива, но никто не жаловался, не роптал, все честно исполняли свой долг, и повсюду царило воодушевление. «Спасем несчастные Земли, подарим людям свет!» - звучал во всей Вселенной рефрен, и даже старые враги, республика НИП и империя Каракан, забыли о вражде и напрягли все свои силы, чтобы отстоять замерзающие планеты от ледяной космической пустоты.
Да, в те дни оказалось, что человек, это создание, слепленное из эгоизма, корысти и себялюбия — куда более велик, чем он сам о себе думал. И все же вечно этот душевный подъем длиться не мог, такова уж природа, и Иншалла задумался о том, что делать дальше. До него уже дошла весть о том, что пропавшая звезда обосновалась в Земле Тотм и даже успела выйти замуж, так что наиболее логичным вариантом было бы как-нибудь вернуть ее назад. Вот только как — по слухам, девушка, в которую она превратилась, была настолько прекрасной, что ее не то, что похитить — обидеть никто не смел! Нет, сам Иншалла тут не годился, нужен был человек, которому женская красота безразлична, кто-то, кто одержим совсем другими идеями… Но кто? Квонлед Насмешник? Нет, он одно время даже был женат, пусть и не очень счастливо. Брогсен? Тоже мимо — кроме того, Иншалла с ним в ссоре. Бордегар? Он безвылазно сидит в Земле Урбон, и его оттуда калачом не выманишь.
Калачом, калачом, калачом… С этим словом было связано что-то знакомое, какой-то памятный образ, который в свое время поразил Иншаллу до глубины души. Ну да, конечно, Гарвиг, проклятый обжора — кто, как не он, умял пять возов калачей на церемонии открытия Земли Тилод? И ладно бы он запил их, как приличный человек, но нет, все всухомятку, даже без масла — о, бездонное брюхо, шайтанов мешок! Да, сказал себе Иншалла, Гарвиг годится для этого дела, как никто, уж ему-то наплевать на женщин, его интересует только жратва. Он даже в Фотурианцы подался лишь для того, чтобы попробовать все блюда во Вселенной, только этим Ондриду и удалось его соблазнить!
И вот Иншалла написал Гарвигу, и Гарвиг двинулся в путь. Не потому, конечно, согласился он вернуть Звезду, что был отзывчив и добр, нет, намного больше любых добродетелей манила его слава пирогов Земли Тотм. Начиненные брусникой, рисом, сомовьим плесом, рябчиками и молоками осетров, вымоченные в фазаньем бульоне, сдобренные овечьим маслом, обвалянные в сыре, запеченные в вине, завернутые в съедобные салфетки из тончайшего теста и посыпанные особой приправой, усиливающей вкус ровно в тридцать два раза — для Гарвига они означали новый вызов. Сколько он сумеет съесть, он, обглодавший до последнего волоконца шесть тираннозавров, жареных в кляре, да еще и запивший этот титанический ланч цистерной сгущенного молока? Не меньше десяти тысяч, не будь он родственник Фотурианца Пантагрюэля, который, как известно, заглатывал голубей целыми стаями, а в животе у него помещалось целое королевство, с флотом, армией и парламентом!
И все же Гарвиг был не так прост, как полагал Иншалла — был он неглуп, неплохо разбирался в людях и по-своему, но все же ценил женщин — поварих, официанток и судомоек. К принцессам из сказок он, правда, действительно был равнодушен — все эти ажурные создания Мифа отлично годились для прогулок под луной, замечательно смотрелись в окошках неприступных башен, но здорового аппетита — а это Гарвиг ставил превыше всего — от них ждать не приходилось. Не разбирались чахлые красавицы в соусах, не знали толка в рыбе и дичи, не ценили доброй выпивки и уж точно не взялись бы месить тесто для пирогов, не говоря уже о начинке. Стоило ли вообще с ними разговаривать? В этом Гарвиг сомневался, однако попытаться ему все же пришлось.
- Сударыня! - обратился он к Звезде сразу же, как прибыл в Землю Тотм и получил аудиенцию во дворце. - Видит пирог, то есть Бог, что пока вы тут развлекаетесь, семь миров гибнут во тьме. Солнце, которое мы поместили на ваше место, хоть и греет, но топлива кушает все больше, так, что мы, можно сказать, не успеваем его кормить. Все наши запасы для него — все равно что кусочек мяса для голодного зверя, такой знаете, поджаристый, хрустящий кусочек, козлятины или говядины, неважно, и под соусом, ну, просто пальчики оближешь!
- И с картошечкой! - подхватил стоящий у трона Ойх, высокий и однорукий. - Мне кажется, я понял, как спровадить этого надоедалу, - наклонился он к королю. - Пойду распоряжусь насчет обеда — заткнем ему глотку, и дело с концом!
- И с картошечкой, - согласился Гарвиг. - Нет ничего лучше, чем намять картошки — ведра два — и растопить в самой середке кусок масла. Воистину чудесная пища! Так вот, о чем это я? Для вас и для всех, сударыня, будет лучше, если вы прямо сейчас подниметесь ко мне на корабль и вернетесь на свое законное место, на небосвод. Это, клянусь рулькой, будет просто замечательно!
Звезда молчала, потупив глаза, и заговорил король Анджул:
- Да как ты смеешь, бурдюк! - воскликнул он презрительно. - Твоя мантия трещит по швам, а вот голова, похоже, совсем худая! Ты что — не видишь, кто перед тобой? По какому праву ты заявился сюда и требуешь, чтобы моя прекрасная, нежная, страстная, честная, мудрая, чистая, ласковая и добрая супруга отправилась с тобой? Ты, видно, совсем выжил из ума, Фотурианец!
- Ваше величество! - Гарвиг подбоченился, да так, что все его сорок пудов заходили под мантией ходуном. - Выслушайте меня, не гневайтесь, гнев вреден для пищеварения. Ваша кроткая, нежная и прекрасная возлюбленная, да продлит колбаса ее дни — это желтый карлик, который в наших каталогах значится как G-212/225. Вот тут она висела до недавнего времени, - ткнул он пальцем-сарделькой в звездную карту. - Сейчас-то это женщина, а раньше была звездой. Ну, да это вы, впрочем, знаете.
- Чушь, - сказал король. - Какой еще желтый карлик, что это за вздор?
- И никакой это не вздор, - отвечал с достоинством Гарвиг. - Ваша жена — это огромный шар из водорода и гелия, вокруг которого вращаются планеты — вращались, по крайней мере, пока она не решила, что долгом своим можно пренебречь. Или ей помогли — а, ваше величество? Не нужно думать, что я слепой. Может быть, глаза мои и заплыли немножко салом, но человека из Темных Миров я ни с кем не спутаю! Куда это он направился, разрешите спросить?
- На кухню, - сказал король.
- На кухню? - переспросил Гарвиг. - Вы сказали — на кухню? Гм… Это, ну… меняет дело. Ааа… а что он делает на кухне, ваше величество?
- Следит за тем, чтобы не подгорел обед. Сейчас время обедать, знаете ли? Присоединитесь?
На лбу у Гарвига выступил пот. Он боролся с собой изо всех сил — сначала дело, пирожки потом, сначала дело, пирожки потом — но мысль о пирожках оказалась сильнее, и он пожевал губами один раз, другой, а потом сказал:
- А, ладно! Заберу вас, сударыня, после обеда! Что сегодня в меню, ваше величество?
- О, нечто особенное, - ответил вместо короля вернувшийся с кухни Ойх. - Бомба вкуса, вы и глазом не моргнете, как подчистите все тарелки!
Наступила пауза. Они стояли друг напротив друга — чудовищно толстый Фотурианец и бледный, как смерть, посланник Темных Миров. Две противоположности, две концепции Будущего.
- А ведь вы на редкость неприятное существо, - сказал, наконец, Гарвиг. - У меня от вас изжога. В Упорядоченной Вселенной таких, как вы, слава Творцу, не будет.
- Весьма польщен, - поклонился Ойх. - В том мире, к которому ведут человечество Темные Миры, люди вроде вас будут получать по половинке плавленого сырка в день.
- Да полно вам, - разрядил обстановку король. - Вы, любезный кушайте, - сказал он Фотурианцу, - а моя жена составит вам компанию. Не вздумайте только ее похитить, потому что стража моя хорошо обучена и мигом заколет вас пиками. Мы же с нашим другом посоветуемся и дадим вам ответ. Приятного аппетита!
С этими словами король взял под руку Ойха, и они вышли из зала. Гарвиг остался наедине со Звездой.
- Что ж, поедим, - вздохнул он и расстегнул Фотурианскую мантию. - А вы, ваше величество? - обратился Гарвиг к королеве. - Будете клевать, как птичка, или покушаете по-человечески? Подумать только - вы ведь раньше были звездой, такой изобильной, щедрой! Сколько же вы съедали в день, мне интересно? Миллион тонн водорода, десять? Невесело это, должно быть - после таких масштабов превратиться в худосочную девицу, которой и пол-куропатки не осилить!
- А вы всегда так много едите? - спросила Звезда; слуги в это время внесли в тронный зал большой стол, накрыли его белой скатертью и принялись расставлять блюда с едой. Были тут и тотмские пирожки, и дымящиеся супницы, и накрытые стеклянными колпаками сыры, и аппетитно разложенные ломтики колбас, и печеная рыба, и горы зелени, и вазы с салатами, и розовая ветчина, и пряники, и крекеры, и заливное, и паштет, и раки с лангустами, и батареи бутылок с ликерами, наливками и вином.
- Конечно! - воскликнул Гарвиг. - Как еще мне славить грядующую Упорядоченную Вселенную, в которую я верю — Вселенную бесконечно богатую, вечно обновляющуюся, неисчерпаемую, такую, где от грубых, сочных радостей жизни сможет черпать всякий?Пробовать новое, наслаждаться уже пройденным, есть и пить вдоволь, не зная ни в чем нужды — вот мой идеал, как он есть! Конечно, натурам возвышенным он покажется вульгарным и ограниченным — что ж, это их право. Лет двадцать назад я был худ, как щепка, и голодал неделями, вот только эстетом это меня не сделало. Когда же Фотурианцы приняли меня к себе, я решил так: пускай я не силен в прекрасных чувствах — не до них было в поисках куска хлеба — зато могу сделать так, чтобы я и люди вроде меня, с таким же ужасным прошлым, могли жить в довольстве, не страшась убожества и нищеты. Это ведь не так уж-то и мало — жить в довольстве, и, возвращаясь к вопросу о том, кто и что может сделать — почему вы оставили свое место во Вселенной, Звезда? По какому такому праву вы бросили своих подопечных?
- Меня призвала сила любви, - ответила, потупясь, Звезда. - Это могучая сила, ничто во Вселенной не может ей противостоять.
- В Неупорядоченной — да, - согласился Гарвиг. - В такой Вселенной силе не может противостоять ничто — ни долг, ни совесть, ни здравый смысл. В ней все делается по щучьему велению, и наплевать на последствия — лишь бы было красиво, романтично, по-сказочному.
- Но ведь сказка — это прекрасно! - сказала Звезда. - В жизни людям не хватает волшебства — не просто же так им хочется, чтобы звезда упала с неба! Они хотят любви, сказки, чуда, всего, на что так бедна обыденность! Хоть немножко еще побыть искренними, честными и чистыми детьми — вот что им нужно.
- Детьми? - кисло переспросил Гарвиг и с тоской взглянул на уставленный яствами стол (Боже, на кой черт эти объяснения, поесть бы уже!). - Ну, конечно — детьми! Какие же вы все-таки инфантильные, существа Мифа! Вам бы только развлекаться да грезить вымышленными мирами, пока другие бодрствуют и за все несут ответственность!
- А вам бы только причинять людям боль! - парировала Звезда. - Мы ведь любим друг друга, Анджул и я — как вы не можете понять? Почему ради счастья всех мы должны жертвовать своим, личным счастьем? Неужели нельзя решить все иначе?
- Нельзя, - сказал Гарвиг, усаживаясь-таки за стол и беря хорошенько сдобренную уксусом лопатку молодой косули. - Это простая арифметика: целых семь Земель против счастья одной единственной влюбленной пары.
- А чувства?
- О чувствах речь не идет. Не знаю, Звезда, утешит ли вас это, но в Упорядоченной Вселенной, которую строим мы с товарищами, ситуация вроде вашей просто не сможет возникнуть. Короли в ней будут на своем месте, а звезды — на своем. Чудес, из-за которых будут страдать другие, больше не случится.
С этими словами Гарвиг весь обратился к еде, а Звезда устало опустилась в кресло, ожидая решения короля.
А король тем временем совещался с Ойхом.
- Нет, ну какова скотина! - кипятился Анджул. - Кто я ему — мальчишка, что ли? Я, черт возьми, король! Скажи мне, Ойх, скажи как на духу — если ли хоть ничтожная вероятность, что он врет? Потому что, если семь Земель, погибающих без солнечного света — сказки, Богом клянусь, я прикажу натопить из него свечей!
- Э, нет, ваше величество, все это чистая правда, - сказал Ойх. - Если Звезда не вернется, семь миров канут во тьму, вот только я понять не могу, какое вам до них может быть дело? Ну, погибнут семь штук, еще сто сорок останется. Можно подумать, там живут какие-то особенные люди, без которых Вселенная обеднеет! Вот ваше чувство — дело другое, оно и вправду нечасто встречается. Такую страсть - возвышенную, граничащую с обожанием - вы в этих пошленьких мирках не найдете. Так что выше нос, ваше величество, и к черту угрызения совести! Любовь стоит любых жертв, вот и жертвуйте смело — вы же романтик, разве нет?
- Романтик! - хлопнул король по столешнице из палисандрового дерева. - И до мозга костей! Но, - задумался он вдруг, - что мы скажем этому пузану-Фотурианцу? Вдруг у него в рукаве припрятан козырь-другой?
- Это уж предоставьте мне, - Ойх похлопал короля по плечу. - Сала на нем наросло много, но и такую броню можно пробить, если действовать правильно. Будем бить самым сильным нашим оружием.
- Каким?
- Любовью, ваше величество, любовью и ей одной. Доверьтесь мне, - сказал Ойх, видя сомнение Анджула. - Мы в Темных Мирах не поэты, но с чувством работаем неплохо, все равно что с глиной — ну-ка, ложитесь на стол и постарайтесь не кричать зря.
Сказав так, посланник Темных Миров отрастил себе на пальцах скальпели, разрезал королевскую грудь и извлек из нее прекрасное и сияющее чувство — любовь короля к Звезде.
- Ого, да тут мир покорить хватит! - присвистнул он и принялся лепить из него могучую армию, такую, что Гарвига одолеет без труда. Один за другим выходили из его рук бойцы — ловкие, умелые, преданные до гроба. Вскоре солдаты заполнили королевскую опочивальню, и пришлось переместиться на поле для гольфа, где не зазорно было провести и парад. Перед Ойхом, главнокомандующим, и взволнованным королем прошла в полном боевом облачении Армия Страсти - пехота Нежности и кавалерия Вздохов, Амурная авиация и Лобзаний артиллерийский полк, дивизия Постельного назначения и бронетанковый батальон-Перепихон, а кроме того - взвод спецназа Верности и штрафная рота Брачных Уз.
- За что будете биться, храбрецы? - спросил их Ойх, и сто тысяч глоток грянули, как одна:
- За радость, свободу и счастье любви, за негу, взаимность и трепет признанья врагов светлых чувств мы утопим в крови, раздавим без жалости и состраданья!
Так громко кричали они, что этот стишок сквозь толстые дворцовые стены дошел до Гарвига, уплетающего свиную котлету.
- Вот грязный трюк! - чуть не поперхнулся он от злости. - Нашел же с кем стакнуться ваш муженек, ничего не скажешь! Ну, так вы не знаете Гарвига! Думаете, сильнее страсти ничего и быть не может? Ошибаетесь, долг посильнее будет! Одна вещь всегда над всем главенствует — и над любовью, и над нежностью — одну вещь человек всегда должен делать, а иначе ему конец! Что это, как вы думаете?
- Не знаю, - робко ответила Звезда.
- Есть! - крикнул Гарвиг — кусок котлеты при этом вывалился у него изо рта и шлепнулся на белоснежную скатерть. - Есть, есть и еще раз есть! Жрать, хавать, шамать, набивать утробу! Чувствами меня хотят победить — как же! - ну, так я буду отбиваться жратвой!
С этими словами из крохотного нагрудного кармашка он достал свой Предмет Нид и трижды провел им над обеденным столом, где еды еще оставалось человек на триста. Был это Раздражитель, способный неживое обращать в живое, и вот колбасы зашевелились, сыры открыли глаза, вареные омары защелкали клешнями, а масло в рифленых шариках испустило пронзительный боевой клич. Ожили супы, холодец, бекон, ростбиф, тарталетки с салатами, селедка под шубой, жюльен, фрикасе, макароны по-флотски, сосиски, сардельки и даже ленивый, весь в перце, шпиг поднялся на смертный бой — за жирность, свежесть и превосходный вкус, против душевных расстройств, мешающих пищеварению!
Подобно фотурианцу Ахиллу, Гарвиг облекся в доспех, но были то не сверкающие латы, нет — укрыла фотурианца броня из нежнейшего бекона, покрытого сахарной глазурью, которую сверху, для пущей надежности, обмотали свиными потрохами, посолили, поперчили и полили лимонным соком. Вооружился же Гарвиг тушеной слоновьей лопаткой, с которой падали на землю тяжелые капли зеленого соуса, и в таком виде предстал перед своей Съедобной армией.
- Пироги и Котлеты! - воззвал он к отважным бойцам. - Вы, питающие чрево, и вы, разжигающие аппетит! Порции большие и малые! Полуфабрикаты и изысканные деликатесы! К вам обращаюсь я в голодный час, не оставьте меня, братья по блюду!
И армия трижды прокричала ему ура — кроме горчицы, ибо та всегда и всем была недовольна.
…
Земля Тотм была миром сказочным, а в сказках люди знатные ведут себя благородно, даже если им охота поотрывать друг другу головы. Биться Ойх и Гарвиг решили подальше от дворца, на широком зеленом поле. О, это было достойное зрелище - две их армии, Страсти и Жратвы! - опишем же их подробнее, дабы не разочаровать любителей баталий.
Ойх, несмотря на всю свою темномирность, располагающую, казалось бы, к эксцентричности, выстроил свое войско старомодно - двумя флангами и мощным центром. Сердца его солдат бились в унисон, курился над рядами дым ароматических свечей, канониры заряжали орудия розовыми лепестками, оркестр играл «Не забывай меня на поле брани» - настроение царило лирическое, но все же боевое. Командовали армией Ойха синьоры Будуар, Лобзань, Амант и фон Кюсхен, а на флаге, что реял над штабным шатром, изображено было кровоточащее сердце, увитое плющом.
Гарвиг же во всем следовал правилам сервировки. В первой линии у него стояли холодные закуски — рыба, мясо, сыры и крохотные сандвичи со шпажками (сколько их поляжет в бою!). Им в спину дышали ароматным паром супы — куриные, говяжьи и даже молочные, с отважной, пусть и не слишком хорошо воспитанной лапшой. Горячее составляло третью линию: жареные поросята, каплуны, батальоны ветчин и колбас потрясали ножами и вилками и столь заманчиво славили собственный вкус, что Гарвигу стоило огромного труда удержаться от того, чтобы не нанести своей армии непоправимый урон. (Он, впрочем, проглотил пару сосисок — но лишь после того, как те уверили его, что насыщение желудка — вещь не менее важная, чем победа). Замыкали же Съедобное войско десерты — пудинги, кексы и воздушные торты безе, из которых для Гарвига выстроили целую крепость.
Некоторое время армии стояли друг напротив друга, обмениваясь оскорблениями и восхваляя своих предводителей. Рыцари Страсти пели осанну Ойху и Темным мирам, что несут во Вселенную всевозможность и равенство уродливого с прекрасным, молодые же и самые голосистые печенья и шпроты звонкими голосами славили Гарвига и его мечту — изобильную пищей упорядоченную Вселенную. Потом загудели трубы, зарокотали барабаны, и армии начали сближаться.
Завязался бой, и пики Страсти вонзились в нежную ветчину, и приняло удар кавалерийских Вздохов хладнокровное заливное. Чавканье и чмоканье заполнило поле брани. В туче пыли, липнущей к сластям, Гарвиг двинул в атаку ветеранский полк сыров. Пахучие, с прозеленью, бойцы гибли молча, защищая каждый клочок земли.
Томно потянувшись, отдал приказ о наступлении синьор Будуар, и гвардия Постельного Назначения выступила вперед, расплескивая супы, разрубая на части шпроты и втаптывая в грязь храбрые яйца пашот. Дрожь прошла по армии Гарвига, заволновались хамоны, и прокисла сметана в гигантском резервном чане. Глядя с Пирожного холма, как доблестно бьется его рать, и какие она несет потери, Гарвиг не мог сдержать слез. Колбасы, эклеры, фаршированные перцы и маринады сражались как люди, как герои, и он, ненасытный Фотурианец, к великому своему удивлению, больше не мог воспринимать их как еду. Мечта об изобильной Вселенной отступила на второй план перед мужеством и отвагой Съедобных бойцов. Они были аппетитны, да, но прежде всего они были верны и честны. Искрошенные, измятые, смешанные с грязью, но все равно сражающиеся за дело Упорядочивания Вселенной, они заслуживали уважения как самостоятельные живые существа.
Впервые в жизни Гарвиг устыдился своего голода, и впервые в нем проснулось какое-то другое чувство, которое потребовало от него не просто разжевать и проглотить, но защитить, поддержать, заслонить собою.
- Вперед! - скомандовал он солдатам элитного Мармеладного корпуса. - За мной, в последний бой!
Он не шутил: войска Ойха теснили Съедобную армию по всем фронтам. Пал сэр Кордон-Блю — сыр вытек из него, словно горячая кровь, и на месте его смерти выросла позже роща хлебных деревьев; погибли зацелованные насмерть барон Лоллипоп, синьоры де Ле и де Нец; легли в братскую лужу знатные бульоны, а рядом горкой расположились искрошенные сушеные хлебцы, все до единого, двенадцать полков.
Словно бешеный слон, врезался Гарвиг в бескрайнее море врагов, и корпус желатиновых бойцов потянулся за ним в разрыв. Фронт рыцарей Страсти дрогнул, и яства воспрянули духом.
- Режь, круши, бей! - пронесся по полю призыв, а Гарвига в это время кололи пиками, рубили алебардами, и сахарная пудра летела от него во все стороны, и сползал полосами бекон. Вот он обрушил слоновью лопатку на Аманта, расплющил Кюсхена и принялся пробивать дорогу к Ойху, окруженному Амурной бригадой.
- За паштет! - ревел он, - За сало! За треску в кляре! Ничего, родные мои, я вас не брошу! Мы еще попируем, мы еще запьем все вином! Ну-ка, все вместе, наляжем, р-раз, другой! За столом всем найдется место! Не отставать, братцы, добавьте красного перцу! Где ваш задор, сыры? А вы, кулебяки — за мной, без всякой пощады! Видит Бог, я не съем и кусочка, пока хоть один мерзавец жив!
Так голосил Гарвиг, ободряя свою армию. И она не подвела: пусть и стесненная, Съедобная армия сдерживала врага. Сам же Гарвиг затеял бой с Ойхом — быстрый и ловкий посланник Темных Миров легко уклонялся от лопатки и вгрызался в броню Гарвига левой рукой, которая заканчивалась хищной многозубой пастью. Но вот он повержен, лежит на спине, армия Страсти отступает, рассеиваясь, словно утренний туман, и Гарвиг тяжело дышит — бремя победы нелегко.
- Долг победил чувство, - сказал он Ойху. - Я забираю Звезду с собой.
- Победил? - спросил Ойх, и лицо его, бледное, в каплях пота, искривила усмешка. - Да ну? Чтобы ты знал, Фотурианец — в последнюю атаку ты вложил столько чувств, что их хватило бы на десятерых! Взгляни на своих бойцов — они больше не еда. И ты будешь утверждать, что это заслуга долга?
Гарвиг обернулся — и увидел. Съедобная его армия, все эти яства, в которых он неожиданно увидел существ, равных себе, обратились в людей, и люди эти были храбры, отважны и достойны всего самого лучшего, что только может быть в Упорядоченной Вселенной. Были здесь темнокожие, светлые, медные, желтые, блондины, брюнеты, русые, старики, дети, мужчины и женщины - целое море людей, и все они приветствовали Фотурианца и благодарили его за щедрый, пусть и ненамеренный, дар.
- Это сделал я? - спросил Фотурианец.
- Разумеется, - Ойх оттолкнул слоновью лопатку, зависшую у него над лицом, и уселся по-турецки. - Это дело твоих рук. Надеюсь, теперь ты примешь правильное решение, что же касается меня — я свое дело сделал.
С этими словами он свернул мизинец на левой руке и растаял в воздухе.
Что оставалось делать Гарвигу? Он поприветствовал свой народ — таковым признали себя бывшие Съедобные войска — и отправил запрос в Землю Тилод. Чувства показали себя не слабее долга, это Фотурианец теперь видел ясно и ответственность за то, чтобы разлучить короля и Звезду, не мог нести в одиночку.
Ответ приходит быстро, вердикт гласит: народу Гарвига выделить одну из пустующих Земель, самому же королю предложить соединиться со своей супругой — уже в бескрайней пустоте Космоса.
- Вам все же придется вернуться, ваше величество, - говорит он Звезде и раздосадованному поражением Ойха королю. - Но не печальтесь, мы придумали выход. Сир, - поворачивается он к Анджулу. - Коль скоро ваша любовь так сильна, не согласитесь ли вы сделаться спутником своей дамы — в прямом смысле? Немного синтемифа — и мы превратим вас в планету, совсем как в древних сказках. Даже мы, Фотурианцы, иногда следуем Мифу.
Король колеблется. Он зол, разочарован, однако выход, предложенный Гарвигом, кажется ему вполне удовлетворительным. Быть планетой, кружиться вокруг любимой Звезды - год за годом, вечность напролет. Весь охваченный страстью, о королевстве своем он не думает совсем — впрочем, он и раньше о нем не думал, и дела в нем шли сами по себе, и шли неплохо. Чувство, в конце концов, не менее важно, чем долг, а раз он будет счастлив, то и подданные его сумеют как-нибудь устроиться - с другим королем или вовсе без короля.
- Соглашайся, - говорит Звезда. - Это наш шанс.
И король кивает Гарвигу, и втроем они поднимаются на корабль, и так — без надрыва — кончается эта история, рассказ о чувстве и долге, о Страсти и о Жратве.
Объяснить это довольно трудно, но я попробую. Вы, вероятно, слышали уже о нескольких экспедициях в Темные Миры, предпринятых нашими товарищами — Брогсеном, Ардлаком и Аарданом, и помните, чем эти экспедиции увенчались? Правильно, ничем: каждый, словно в хрустальном шаре, увидел в Темных Мирах свое. В том и загадка этих четырех планет, что насколько их посланники вездесущи, настолько природа их самих неясна. На определенном этапе исследований мы просто натыкаемся на глухую, без щелочки, стену — они, эти миры, на виду, однако достучаться до них невозможно.
скрытый текстЧто? Я слышу голос из зала: пробовали ли мы? Да, конечно, пробовали, и еще как! Однажды мы даже решились на радикальные меры: для того, чтобы покончить с Темными Мирами, Ондрид собрал целый флот из дружественных Фотурианцам миров науки. Десять тысяч кораблей отправились в это проклятое место и сожгли все дотла; более того — еще несколько месяцев флот держал сектор Темных Миров в оцеплении, дабы никто из уцелевших не смог ускользнуть. И что же вы думаете? Никто и не пытался! Однако посланников Темных Миров во Вселенной меньше не стало — напротив, появились новые, еще более причудливые, еще более ревностные в своем непонятном служении! Откуда они взялись? Не знаю — все, до чего я додумался, так это до того, что они, как бы странно это ни звучало, были там всегда. Да-да, во всех Землях — словно Темные Миры — не их родина, а лишь некая точка фокусировки, место, где они непонятным образом обретают себя. Есть над чем задуматься — тем паче, что после ухода Фотурианского флота все четыре сожженных планеты вернулись, причем точно такими же, какими и были при его появлении. Кто-то или что-то заново отстроило свою бутафорию — так я это понимаю.
Расскажу теперь о своем опыте общения с Темными Мирами. Я тоже не увидел их подлинного лица — передо мной предстали все те же миры науки, заурядные, банальные и утомленные сами собой. Удивительная точность моделирования — все они были густо населены, и люди в этих мирах вели обычную человеческую жизнь. Я сказал «люди»? Прошу прощения — это, разумеется, не так. Все они, без исключения, при близком рассмотрении оказались подделками — минимум жизненно важных органов, зачаточный собственный разум — по-видимому, деятельность их управлялась какой-то программой, не иначе. В целом, впечатление это все производило очень зловещее — словно кто-то состряпал балаган именно для нас, Людей Будущего, причем не слишком беспокоясь о правдоподобии. Кому для издевки не жаль поистине колоссальных ресурсов — это и до сих пор самый тревожный вопрос, связанный с Темными Мирами. О связи же их с Предметами Нид я расскажу в другой раз.
Эразмус Пауле, из выступления перед молодыми Фотурианцами в Земле Тилод
В Землю Тотм, где правил молодой король Анджул, прибыл Ойх, посланник Темных Миров. Дабы умилостивить гостя, который в соседних Землях успел прослыть могущественным колдуном, король поселил его у себя во дворце и осыпал всяческими милостями. С собой Ойх привез резную шкатулку из синего камня, в которой хранились особые таблетки, изготовленные в Темных Мирах. Любой, кто принял такую таблетку, получал возможность на краткий миг нарушить Законы Мироздания. Сперва король не хотел глотать пилюлю, но затем все же решился.
- Давайте, Ваше Величество, давайте, - говорил Ойх. - Это вам только на пользу. Чего вы хотите больше всего?
- Странный привкус, - заметил Анджул, проглотив таблетку. - А не хватает мне, любезный Ойх, лишь одного. С тех самых пор, когда голос мой огрубел, и под носом начали пробиваться усы, я мечтаю о великой, бессмертной и всеобъемлющей любви, испытать которую смертному дано единственный раз в жизни. Ах, любовь, как томится без нее мое сердце! Вы знаете, что такое любовь, Ойх? Конечно же, нет, вас ведь вырастили в пробирке, у вас, кажется, вместо сердца какая-то пружина! Любовь, мой милый, это нечто неописуемое, это блаженство, музыка сфер! Какой нежностью я окружил бы свою возлюбленную, какие бы подвиги я совершил в ее честь!
- Гм, - промычал Ойх. - Так за чем дело стало? Найдите подходящую бабенку и женитесь. Любая пойдет за короля.
- Не все так просто, - покачал головой Анджул. - Я бы не попросил таблетку, если бы мог отыскать возлюбленную в толпе осаждающих меня невест. Дело в том, что мне нужна особенная девушка — прекрасная, как звездный свет.
- Как-как? - переспросил Ойх. - Это что — какая-то метафора? Я слаб в поэзии, у нас в Темных мирах стишков не пишут.
- Ну, что вы, - сказал король. - Какие уж тут метафоры — таково мое предназначение, и точка! Это мне на роду писано — влюбиться именно в такую девушку. Пророчество! Так вот, о звездном свете — с этой таблеткой я могу все, так ведь?
- Да, - сказал посланник Темных Миров. - Только поторопитесь, а то ее действие скоро закончится. И что вы, кстати, собрались делать, а?
- Хочу достать звезду с неба, - ответил король. - Как вам вон та? - показал он в небо (стояла теплая летняя ночь). - Достаточно яркая?
- Пожалуй, - согласился Ойх. - Да, это будет даже интереснее, чем я думал. Действуйте, ваше величество, прикажите ей упасть!
Так король и сделал. Звезда — маленькая, но очень лучистая — моргнула, а затем полетела вниз, оставляя за собой тонкий серебристый след. Едва она скрылась за горизонтом, король немедленно снарядил экипаж и вместе с Ойхом отправился к месту падения. Там, в центре гигантского кратера, он нашел девушку — такую стройную, грациозную, кроткую, нежную и прекрасную, что и у закоренелого женоненавистника при виде ее потеплело бы на сердце. Кожа ее была чиста, как серебро, волосы были чернее космической ночи, а глаза струили звездный свет. В довершение всему голос ее звучал, словно арфа, так что неудивительно, что Анджул влюбился в нее с первого взгляда.
Как зачарованный, он подошел к ней, встал на одной колено и пригласил к себе в карету. Всю дорогу они, не обращая внимания на Ойха, продержались за руки, мир для них, казалось, перестал существовать. Король смотрел на Звезду, Звезда — на него, и даже когда везущий карету скакун споткнулся, угодив ногой в кротовую нору, и хорошенько тряхнул экипаж — даже тогда с лиц их не сошла блаженная улыбка, спутник всех беспечных влюбленных. Ночь они провели порознь — целомудрие тогда было в моде — а наутро, чуть свет, в столице уже праздновали свадьбу, да так, что даже кошки с собаками валялись пьяные.
Как же они были счастливы, Король и Звезда! День-деньской, позабыв о делах, они бродили рука об руку по анфиладам дворца, вместе любовались закатами и рассветами, прогуливались по саду, плыли в лодке по усыпанной розами реке, парили на дельтаплане, а не то - брали резвых коней и уносились в поля, где среди кашки и одуванчиков ложились на заботливо расстеленный плащ.
А какими ласковыми прозвищами они награждали друг друга! Дусенькой, пупсиком, плюшечкой, зайчиком, котиком, мышонком, ватрушечкой, поросеночком, звездочкой, светлячком, роднулечкой, лапушкой, кисанькой, цуциком, мурочкой, цветиком, солнышком и девулькиным — так называл Звезду король. Она же в ответ, сияя любовью, звала его крольчонком, пряничком, конфеточкой, калачиком, сдобным своим муженьком, сокровищем, геркулесом, силачом, героем-любовником, а если случалось им гулять под звездами, то даже показывала своим бывшим подружкам кукиш — мол, не отнимете его у меня никогда!
Не только король полюбил Звезду, но и двор, и народ. Всем расточала она дары и улыбки, никого не обделяла своим сиянием. Счастье пришло в Землю Тотм, и король осыпал Ойха богатствами. Подарил он посланнику Темных Миров расшитый золотом плащ, монокль для его единственного глаза, выточенный из цельного хризалита, отлитую из драгоценной платины трость с набалдашником из ограненного изумруда, пятьсот колец, двести слитков серебра, восемьсот коней, вороных и пегих, сто почтовых голубей, загородный дворец из пиладского мрамора, двадцать пять деревень, ключи от казны, королевский алмаз в пять тысяч карат, пятьдесят сапожников, двести портных, триста телохранителей и пару наемных убийц — вдруг пригодится. Для Ойха, выращенного в пробирке и воспитанного на питательной смеси, все это было чересчур, и все же король настоял на своем.
- Для вас, мой друг, мне ничего не жалко, - сказал он посланнику Темных Миров и на его глазах поцеловал жену так сладко, что в кладовых дворцовых засахарились мед, варенье и патока.
Но законы неупорядоченной Вселенной суровы, и если в одном месте прибыло счастья, то в другом уж точно убыло. Едва Звезда волею Анджула сорвалась со своего места, как семь миров, что она освещала и дарила теплом, погрузились в кромешную тьму. Страшный мороз воцарился в системе без светила, и чем дальше, тем больше сковывал Земли беспощадный космический лед. Еще чуть-чуть, и планеты превратились бы в промерзшие насквозь пустыни, но положение спас отважный Фотурианец Иншалла.
Золотое Сердце — так звался Предмет Нид, которым он владел, и был то осколок такой версии Бытия, где мир был бы благосклонен к своим обитателям, и ни вражда, ни злоба не смогли бы завладеть людьми. С помощью этого Предмета Иншалла останавливал войны, прекращал распри и мирил враждующих, какое бы зло не легло между ними. Видя, что Земли, оставленные Звездой, угасают, Фотурианец взял Золотое Сердце, погладил его на прощание и зашвырнул в небо, сотворив тем самым искусственное солнце — небольшое, но очень яркое. Грело оно так же, как и обычное, вот только топлива ему требовалось не в пример больше. По всей Вселенной разослал Иншалла призывы о помощи, и отовсюду в покинутую Звездой систему потянулись караваны с горючим — да, много Земель откликнулись на Зов.
Девятьсот миллиардов тонн водородного топлива прислали Великие Мозги из Земли Анод.
Десять тысяч бочек пальмового масла прибыли с послом из Земли Тлура — это, сообщил он, годовая потребность наших гоночных автомобилей, ради спасения семи Земель мы пожертвовали смыслом нашей жизни — Большими гонками за Кубок Гранд-тур.
На сто тысяч тюбиков синтемифа расщедрилась колыбель Фотурианцев, благословенная Земля Тилод. Тут, правда, не обошлось без неприятностей - Брогсен, тогда еще живой, обругал Иншаллу за то, что драгоценный Предмет тот извел на захудалые планетки, и выгнал бы беднягу из Ордена, не вступись за него сам Ондрид, Первый Фотурианец.
Постепенно движение за обогрев планет набирало обороты. В Землях Стишор и Фоолоф прошли займы в пользу замерзающих, Земля Атлан объявила сбор теплой одежды, да что там, даже из Земли Шкид, известной своей бедностью, пришли три вагона деревянных игрушек — все, чем можно топить, все отдала беспризорная Земля! Воистину, свет еще не видел такой сплоченности, такого желания помочь - каждый день искусственное солнце сжигало миллионы тонн топлива, но никто не жаловался, не роптал, все честно исполняли свой долг, и повсюду царило воодушевление. «Спасем несчастные Земли, подарим людям свет!» - звучал во всей Вселенной рефрен, и даже старые враги, республика НИП и империя Каракан, забыли о вражде и напрягли все свои силы, чтобы отстоять замерзающие планеты от ледяной космической пустоты.
Да, в те дни оказалось, что человек, это создание, слепленное из эгоизма, корысти и себялюбия — куда более велик, чем он сам о себе думал. И все же вечно этот душевный подъем длиться не мог, такова уж природа, и Иншалла задумался о том, что делать дальше. До него уже дошла весть о том, что пропавшая звезда обосновалась в Земле Тотм и даже успела выйти замуж, так что наиболее логичным вариантом было бы как-нибудь вернуть ее назад. Вот только как — по слухам, девушка, в которую она превратилась, была настолько прекрасной, что ее не то, что похитить — обидеть никто не смел! Нет, сам Иншалла тут не годился, нужен был человек, которому женская красота безразлична, кто-то, кто одержим совсем другими идеями… Но кто? Квонлед Насмешник? Нет, он одно время даже был женат, пусть и не очень счастливо. Брогсен? Тоже мимо — кроме того, Иншалла с ним в ссоре. Бордегар? Он безвылазно сидит в Земле Урбон, и его оттуда калачом не выманишь.
Калачом, калачом, калачом… С этим словом было связано что-то знакомое, какой-то памятный образ, который в свое время поразил Иншаллу до глубины души. Ну да, конечно, Гарвиг, проклятый обжора — кто, как не он, умял пять возов калачей на церемонии открытия Земли Тилод? И ладно бы он запил их, как приличный человек, но нет, все всухомятку, даже без масла — о, бездонное брюхо, шайтанов мешок! Да, сказал себе Иншалла, Гарвиг годится для этого дела, как никто, уж ему-то наплевать на женщин, его интересует только жратва. Он даже в Фотурианцы подался лишь для того, чтобы попробовать все блюда во Вселенной, только этим Ондриду и удалось его соблазнить!
И вот Иншалла написал Гарвигу, и Гарвиг двинулся в путь. Не потому, конечно, согласился он вернуть Звезду, что был отзывчив и добр, нет, намного больше любых добродетелей манила его слава пирогов Земли Тотм. Начиненные брусникой, рисом, сомовьим плесом, рябчиками и молоками осетров, вымоченные в фазаньем бульоне, сдобренные овечьим маслом, обвалянные в сыре, запеченные в вине, завернутые в съедобные салфетки из тончайшего теста и посыпанные особой приправой, усиливающей вкус ровно в тридцать два раза — для Гарвига они означали новый вызов. Сколько он сумеет съесть, он, обглодавший до последнего волоконца шесть тираннозавров, жареных в кляре, да еще и запивший этот титанический ланч цистерной сгущенного молока? Не меньше десяти тысяч, не будь он родственник Фотурианца Пантагрюэля, который, как известно, заглатывал голубей целыми стаями, а в животе у него помещалось целое королевство, с флотом, армией и парламентом!
И все же Гарвиг был не так прост, как полагал Иншалла — был он неглуп, неплохо разбирался в людях и по-своему, но все же ценил женщин — поварих, официанток и судомоек. К принцессам из сказок он, правда, действительно был равнодушен — все эти ажурные создания Мифа отлично годились для прогулок под луной, замечательно смотрелись в окошках неприступных башен, но здорового аппетита — а это Гарвиг ставил превыше всего — от них ждать не приходилось. Не разбирались чахлые красавицы в соусах, не знали толка в рыбе и дичи, не ценили доброй выпивки и уж точно не взялись бы месить тесто для пирогов, не говоря уже о начинке. Стоило ли вообще с ними разговаривать? В этом Гарвиг сомневался, однако попытаться ему все же пришлось.
- Сударыня! - обратился он к Звезде сразу же, как прибыл в Землю Тотм и получил аудиенцию во дворце. - Видит пирог, то есть Бог, что пока вы тут развлекаетесь, семь миров гибнут во тьме. Солнце, которое мы поместили на ваше место, хоть и греет, но топлива кушает все больше, так, что мы, можно сказать, не успеваем его кормить. Все наши запасы для него — все равно что кусочек мяса для голодного зверя, такой знаете, поджаристый, хрустящий кусочек, козлятины или говядины, неважно, и под соусом, ну, просто пальчики оближешь!
- И с картошечкой! - подхватил стоящий у трона Ойх, высокий и однорукий. - Мне кажется, я понял, как спровадить этого надоедалу, - наклонился он к королю. - Пойду распоряжусь насчет обеда — заткнем ему глотку, и дело с концом!
- И с картошечкой, - согласился Гарвиг. - Нет ничего лучше, чем намять картошки — ведра два — и растопить в самой середке кусок масла. Воистину чудесная пища! Так вот, о чем это я? Для вас и для всех, сударыня, будет лучше, если вы прямо сейчас подниметесь ко мне на корабль и вернетесь на свое законное место, на небосвод. Это, клянусь рулькой, будет просто замечательно!
Звезда молчала, потупив глаза, и заговорил король Анджул:
- Да как ты смеешь, бурдюк! - воскликнул он презрительно. - Твоя мантия трещит по швам, а вот голова, похоже, совсем худая! Ты что — не видишь, кто перед тобой? По какому праву ты заявился сюда и требуешь, чтобы моя прекрасная, нежная, страстная, честная, мудрая, чистая, ласковая и добрая супруга отправилась с тобой? Ты, видно, совсем выжил из ума, Фотурианец!
- Ваше величество! - Гарвиг подбоченился, да так, что все его сорок пудов заходили под мантией ходуном. - Выслушайте меня, не гневайтесь, гнев вреден для пищеварения. Ваша кроткая, нежная и прекрасная возлюбленная, да продлит колбаса ее дни — это желтый карлик, который в наших каталогах значится как G-212/225. Вот тут она висела до недавнего времени, - ткнул он пальцем-сарделькой в звездную карту. - Сейчас-то это женщина, а раньше была звездой. Ну, да это вы, впрочем, знаете.
- Чушь, - сказал король. - Какой еще желтый карлик, что это за вздор?
- И никакой это не вздор, - отвечал с достоинством Гарвиг. - Ваша жена — это огромный шар из водорода и гелия, вокруг которого вращаются планеты — вращались, по крайней мере, пока она не решила, что долгом своим можно пренебречь. Или ей помогли — а, ваше величество? Не нужно думать, что я слепой. Может быть, глаза мои и заплыли немножко салом, но человека из Темных Миров я ни с кем не спутаю! Куда это он направился, разрешите спросить?
- На кухню, - сказал король.
- На кухню? - переспросил Гарвиг. - Вы сказали — на кухню? Гм… Это, ну… меняет дело. Ааа… а что он делает на кухне, ваше величество?
- Следит за тем, чтобы не подгорел обед. Сейчас время обедать, знаете ли? Присоединитесь?
На лбу у Гарвига выступил пот. Он боролся с собой изо всех сил — сначала дело, пирожки потом, сначала дело, пирожки потом — но мысль о пирожках оказалась сильнее, и он пожевал губами один раз, другой, а потом сказал:
- А, ладно! Заберу вас, сударыня, после обеда! Что сегодня в меню, ваше величество?
- О, нечто особенное, - ответил вместо короля вернувшийся с кухни Ойх. - Бомба вкуса, вы и глазом не моргнете, как подчистите все тарелки!
Наступила пауза. Они стояли друг напротив друга — чудовищно толстый Фотурианец и бледный, как смерть, посланник Темных Миров. Две противоположности, две концепции Будущего.
- А ведь вы на редкость неприятное существо, - сказал, наконец, Гарвиг. - У меня от вас изжога. В Упорядоченной Вселенной таких, как вы, слава Творцу, не будет.
- Весьма польщен, - поклонился Ойх. - В том мире, к которому ведут человечество Темные Миры, люди вроде вас будут получать по половинке плавленого сырка в день.
- Да полно вам, - разрядил обстановку король. - Вы, любезный кушайте, - сказал он Фотурианцу, - а моя жена составит вам компанию. Не вздумайте только ее похитить, потому что стража моя хорошо обучена и мигом заколет вас пиками. Мы же с нашим другом посоветуемся и дадим вам ответ. Приятного аппетита!
С этими словами король взял под руку Ойха, и они вышли из зала. Гарвиг остался наедине со Звездой.
- Что ж, поедим, - вздохнул он и расстегнул Фотурианскую мантию. - А вы, ваше величество? - обратился Гарвиг к королеве. - Будете клевать, как птичка, или покушаете по-человечески? Подумать только - вы ведь раньше были звездой, такой изобильной, щедрой! Сколько же вы съедали в день, мне интересно? Миллион тонн водорода, десять? Невесело это, должно быть - после таких масштабов превратиться в худосочную девицу, которой и пол-куропатки не осилить!
- А вы всегда так много едите? - спросила Звезда; слуги в это время внесли в тронный зал большой стол, накрыли его белой скатертью и принялись расставлять блюда с едой. Были тут и тотмские пирожки, и дымящиеся супницы, и накрытые стеклянными колпаками сыры, и аппетитно разложенные ломтики колбас, и печеная рыба, и горы зелени, и вазы с салатами, и розовая ветчина, и пряники, и крекеры, и заливное, и паштет, и раки с лангустами, и батареи бутылок с ликерами, наливками и вином.
- Конечно! - воскликнул Гарвиг. - Как еще мне славить грядующую Упорядоченную Вселенную, в которую я верю — Вселенную бесконечно богатую, вечно обновляющуюся, неисчерпаемую, такую, где от грубых, сочных радостей жизни сможет черпать всякий?Пробовать новое, наслаждаться уже пройденным, есть и пить вдоволь, не зная ни в чем нужды — вот мой идеал, как он есть! Конечно, натурам возвышенным он покажется вульгарным и ограниченным — что ж, это их право. Лет двадцать назад я был худ, как щепка, и голодал неделями, вот только эстетом это меня не сделало. Когда же Фотурианцы приняли меня к себе, я решил так: пускай я не силен в прекрасных чувствах — не до них было в поисках куска хлеба — зато могу сделать так, чтобы я и люди вроде меня, с таким же ужасным прошлым, могли жить в довольстве, не страшась убожества и нищеты. Это ведь не так уж-то и мало — жить в довольстве, и, возвращаясь к вопросу о том, кто и что может сделать — почему вы оставили свое место во Вселенной, Звезда? По какому такому праву вы бросили своих подопечных?
- Меня призвала сила любви, - ответила, потупясь, Звезда. - Это могучая сила, ничто во Вселенной не может ей противостоять.
- В Неупорядоченной — да, - согласился Гарвиг. - В такой Вселенной силе не может противостоять ничто — ни долг, ни совесть, ни здравый смысл. В ней все делается по щучьему велению, и наплевать на последствия — лишь бы было красиво, романтично, по-сказочному.
- Но ведь сказка — это прекрасно! - сказала Звезда. - В жизни людям не хватает волшебства — не просто же так им хочется, чтобы звезда упала с неба! Они хотят любви, сказки, чуда, всего, на что так бедна обыденность! Хоть немножко еще побыть искренними, честными и чистыми детьми — вот что им нужно.
- Детьми? - кисло переспросил Гарвиг и с тоской взглянул на уставленный яствами стол (Боже, на кой черт эти объяснения, поесть бы уже!). - Ну, конечно — детьми! Какие же вы все-таки инфантильные, существа Мифа! Вам бы только развлекаться да грезить вымышленными мирами, пока другие бодрствуют и за все несут ответственность!
- А вам бы только причинять людям боль! - парировала Звезда. - Мы ведь любим друг друга, Анджул и я — как вы не можете понять? Почему ради счастья всех мы должны жертвовать своим, личным счастьем? Неужели нельзя решить все иначе?
- Нельзя, - сказал Гарвиг, усаживаясь-таки за стол и беря хорошенько сдобренную уксусом лопатку молодой косули. - Это простая арифметика: целых семь Земель против счастья одной единственной влюбленной пары.
- А чувства?
- О чувствах речь не идет. Не знаю, Звезда, утешит ли вас это, но в Упорядоченной Вселенной, которую строим мы с товарищами, ситуация вроде вашей просто не сможет возникнуть. Короли в ней будут на своем месте, а звезды — на своем. Чудес, из-за которых будут страдать другие, больше не случится.
С этими словами Гарвиг весь обратился к еде, а Звезда устало опустилась в кресло, ожидая решения короля.
А король тем временем совещался с Ойхом.
- Нет, ну какова скотина! - кипятился Анджул. - Кто я ему — мальчишка, что ли? Я, черт возьми, король! Скажи мне, Ойх, скажи как на духу — если ли хоть ничтожная вероятность, что он врет? Потому что, если семь Земель, погибающих без солнечного света — сказки, Богом клянусь, я прикажу натопить из него свечей!
- Э, нет, ваше величество, все это чистая правда, - сказал Ойх. - Если Звезда не вернется, семь миров канут во тьму, вот только я понять не могу, какое вам до них может быть дело? Ну, погибнут семь штук, еще сто сорок останется. Можно подумать, там живут какие-то особенные люди, без которых Вселенная обеднеет! Вот ваше чувство — дело другое, оно и вправду нечасто встречается. Такую страсть - возвышенную, граничащую с обожанием - вы в этих пошленьких мирках не найдете. Так что выше нос, ваше величество, и к черту угрызения совести! Любовь стоит любых жертв, вот и жертвуйте смело — вы же романтик, разве нет?
- Романтик! - хлопнул король по столешнице из палисандрового дерева. - И до мозга костей! Но, - задумался он вдруг, - что мы скажем этому пузану-Фотурианцу? Вдруг у него в рукаве припрятан козырь-другой?
- Это уж предоставьте мне, - Ойх похлопал короля по плечу. - Сала на нем наросло много, но и такую броню можно пробить, если действовать правильно. Будем бить самым сильным нашим оружием.
- Каким?
- Любовью, ваше величество, любовью и ей одной. Доверьтесь мне, - сказал Ойх, видя сомнение Анджула. - Мы в Темных Мирах не поэты, но с чувством работаем неплохо, все равно что с глиной — ну-ка, ложитесь на стол и постарайтесь не кричать зря.
Сказав так, посланник Темных Миров отрастил себе на пальцах скальпели, разрезал королевскую грудь и извлек из нее прекрасное и сияющее чувство — любовь короля к Звезде.
- Ого, да тут мир покорить хватит! - присвистнул он и принялся лепить из него могучую армию, такую, что Гарвига одолеет без труда. Один за другим выходили из его рук бойцы — ловкие, умелые, преданные до гроба. Вскоре солдаты заполнили королевскую опочивальню, и пришлось переместиться на поле для гольфа, где не зазорно было провести и парад. Перед Ойхом, главнокомандующим, и взволнованным королем прошла в полном боевом облачении Армия Страсти - пехота Нежности и кавалерия Вздохов, Амурная авиация и Лобзаний артиллерийский полк, дивизия Постельного назначения и бронетанковый батальон-Перепихон, а кроме того - взвод спецназа Верности и штрафная рота Брачных Уз.
- За что будете биться, храбрецы? - спросил их Ойх, и сто тысяч глоток грянули, как одна:
- За радость, свободу и счастье любви, за негу, взаимность и трепет признанья врагов светлых чувств мы утопим в крови, раздавим без жалости и состраданья!
Так громко кричали они, что этот стишок сквозь толстые дворцовые стены дошел до Гарвига, уплетающего свиную котлету.
- Вот грязный трюк! - чуть не поперхнулся он от злости. - Нашел же с кем стакнуться ваш муженек, ничего не скажешь! Ну, так вы не знаете Гарвига! Думаете, сильнее страсти ничего и быть не может? Ошибаетесь, долг посильнее будет! Одна вещь всегда над всем главенствует — и над любовью, и над нежностью — одну вещь человек всегда должен делать, а иначе ему конец! Что это, как вы думаете?
- Не знаю, - робко ответила Звезда.
- Есть! - крикнул Гарвиг — кусок котлеты при этом вывалился у него изо рта и шлепнулся на белоснежную скатерть. - Есть, есть и еще раз есть! Жрать, хавать, шамать, набивать утробу! Чувствами меня хотят победить — как же! - ну, так я буду отбиваться жратвой!
С этими словами из крохотного нагрудного кармашка он достал свой Предмет Нид и трижды провел им над обеденным столом, где еды еще оставалось человек на триста. Был это Раздражитель, способный неживое обращать в живое, и вот колбасы зашевелились, сыры открыли глаза, вареные омары защелкали клешнями, а масло в рифленых шариках испустило пронзительный боевой клич. Ожили супы, холодец, бекон, ростбиф, тарталетки с салатами, селедка под шубой, жюльен, фрикасе, макароны по-флотски, сосиски, сардельки и даже ленивый, весь в перце, шпиг поднялся на смертный бой — за жирность, свежесть и превосходный вкус, против душевных расстройств, мешающих пищеварению!
Подобно фотурианцу Ахиллу, Гарвиг облекся в доспех, но были то не сверкающие латы, нет — укрыла фотурианца броня из нежнейшего бекона, покрытого сахарной глазурью, которую сверху, для пущей надежности, обмотали свиными потрохами, посолили, поперчили и полили лимонным соком. Вооружился же Гарвиг тушеной слоновьей лопаткой, с которой падали на землю тяжелые капли зеленого соуса, и в таком виде предстал перед своей Съедобной армией.
- Пироги и Котлеты! - воззвал он к отважным бойцам. - Вы, питающие чрево, и вы, разжигающие аппетит! Порции большие и малые! Полуфабрикаты и изысканные деликатесы! К вам обращаюсь я в голодный час, не оставьте меня, братья по блюду!
И армия трижды прокричала ему ура — кроме горчицы, ибо та всегда и всем была недовольна.
…
Земля Тотм была миром сказочным, а в сказках люди знатные ведут себя благородно, даже если им охота поотрывать друг другу головы. Биться Ойх и Гарвиг решили подальше от дворца, на широком зеленом поле. О, это было достойное зрелище - две их армии, Страсти и Жратвы! - опишем же их подробнее, дабы не разочаровать любителей баталий.
Ойх, несмотря на всю свою темномирность, располагающую, казалось бы, к эксцентричности, выстроил свое войско старомодно - двумя флангами и мощным центром. Сердца его солдат бились в унисон, курился над рядами дым ароматических свечей, канониры заряжали орудия розовыми лепестками, оркестр играл «Не забывай меня на поле брани» - настроение царило лирическое, но все же боевое. Командовали армией Ойха синьоры Будуар, Лобзань, Амант и фон Кюсхен, а на флаге, что реял над штабным шатром, изображено было кровоточащее сердце, увитое плющом.
Гарвиг же во всем следовал правилам сервировки. В первой линии у него стояли холодные закуски — рыба, мясо, сыры и крохотные сандвичи со шпажками (сколько их поляжет в бою!). Им в спину дышали ароматным паром супы — куриные, говяжьи и даже молочные, с отважной, пусть и не слишком хорошо воспитанной лапшой. Горячее составляло третью линию: жареные поросята, каплуны, батальоны ветчин и колбас потрясали ножами и вилками и столь заманчиво славили собственный вкус, что Гарвигу стоило огромного труда удержаться от того, чтобы не нанести своей армии непоправимый урон. (Он, впрочем, проглотил пару сосисок — но лишь после того, как те уверили его, что насыщение желудка — вещь не менее важная, чем победа). Замыкали же Съедобное войско десерты — пудинги, кексы и воздушные торты безе, из которых для Гарвига выстроили целую крепость.
Некоторое время армии стояли друг напротив друга, обмениваясь оскорблениями и восхваляя своих предводителей. Рыцари Страсти пели осанну Ойху и Темным мирам, что несут во Вселенную всевозможность и равенство уродливого с прекрасным, молодые же и самые голосистые печенья и шпроты звонкими голосами славили Гарвига и его мечту — изобильную пищей упорядоченную Вселенную. Потом загудели трубы, зарокотали барабаны, и армии начали сближаться.
Завязался бой, и пики Страсти вонзились в нежную ветчину, и приняло удар кавалерийских Вздохов хладнокровное заливное. Чавканье и чмоканье заполнило поле брани. В туче пыли, липнущей к сластям, Гарвиг двинул в атаку ветеранский полк сыров. Пахучие, с прозеленью, бойцы гибли молча, защищая каждый клочок земли.
Томно потянувшись, отдал приказ о наступлении синьор Будуар, и гвардия Постельного Назначения выступила вперед, расплескивая супы, разрубая на части шпроты и втаптывая в грязь храбрые яйца пашот. Дрожь прошла по армии Гарвига, заволновались хамоны, и прокисла сметана в гигантском резервном чане. Глядя с Пирожного холма, как доблестно бьется его рать, и какие она несет потери, Гарвиг не мог сдержать слез. Колбасы, эклеры, фаршированные перцы и маринады сражались как люди, как герои, и он, ненасытный Фотурианец, к великому своему удивлению, больше не мог воспринимать их как еду. Мечта об изобильной Вселенной отступила на второй план перед мужеством и отвагой Съедобных бойцов. Они были аппетитны, да, но прежде всего они были верны и честны. Искрошенные, измятые, смешанные с грязью, но все равно сражающиеся за дело Упорядочивания Вселенной, они заслуживали уважения как самостоятельные живые существа.
Впервые в жизни Гарвиг устыдился своего голода, и впервые в нем проснулось какое-то другое чувство, которое потребовало от него не просто разжевать и проглотить, но защитить, поддержать, заслонить собою.
- Вперед! - скомандовал он солдатам элитного Мармеладного корпуса. - За мной, в последний бой!
Он не шутил: войска Ойха теснили Съедобную армию по всем фронтам. Пал сэр Кордон-Блю — сыр вытек из него, словно горячая кровь, и на месте его смерти выросла позже роща хлебных деревьев; погибли зацелованные насмерть барон Лоллипоп, синьоры де Ле и де Нец; легли в братскую лужу знатные бульоны, а рядом горкой расположились искрошенные сушеные хлебцы, все до единого, двенадцать полков.
Словно бешеный слон, врезался Гарвиг в бескрайнее море врагов, и корпус желатиновых бойцов потянулся за ним в разрыв. Фронт рыцарей Страсти дрогнул, и яства воспрянули духом.
- Режь, круши, бей! - пронесся по полю призыв, а Гарвига в это время кололи пиками, рубили алебардами, и сахарная пудра летела от него во все стороны, и сползал полосами бекон. Вот он обрушил слоновью лопатку на Аманта, расплющил Кюсхена и принялся пробивать дорогу к Ойху, окруженному Амурной бригадой.
- За паштет! - ревел он, - За сало! За треску в кляре! Ничего, родные мои, я вас не брошу! Мы еще попируем, мы еще запьем все вином! Ну-ка, все вместе, наляжем, р-раз, другой! За столом всем найдется место! Не отставать, братцы, добавьте красного перцу! Где ваш задор, сыры? А вы, кулебяки — за мной, без всякой пощады! Видит Бог, я не съем и кусочка, пока хоть один мерзавец жив!
Так голосил Гарвиг, ободряя свою армию. И она не подвела: пусть и стесненная, Съедобная армия сдерживала врага. Сам же Гарвиг затеял бой с Ойхом — быстрый и ловкий посланник Темных Миров легко уклонялся от лопатки и вгрызался в броню Гарвига левой рукой, которая заканчивалась хищной многозубой пастью. Но вот он повержен, лежит на спине, армия Страсти отступает, рассеиваясь, словно утренний туман, и Гарвиг тяжело дышит — бремя победы нелегко.
- Долг победил чувство, - сказал он Ойху. - Я забираю Звезду с собой.
- Победил? - спросил Ойх, и лицо его, бледное, в каплях пота, искривила усмешка. - Да ну? Чтобы ты знал, Фотурианец — в последнюю атаку ты вложил столько чувств, что их хватило бы на десятерых! Взгляни на своих бойцов — они больше не еда. И ты будешь утверждать, что это заслуга долга?
Гарвиг обернулся — и увидел. Съедобная его армия, все эти яства, в которых он неожиданно увидел существ, равных себе, обратились в людей, и люди эти были храбры, отважны и достойны всего самого лучшего, что только может быть в Упорядоченной Вселенной. Были здесь темнокожие, светлые, медные, желтые, блондины, брюнеты, русые, старики, дети, мужчины и женщины - целое море людей, и все они приветствовали Фотурианца и благодарили его за щедрый, пусть и ненамеренный, дар.
- Это сделал я? - спросил Фотурианец.
- Разумеется, - Ойх оттолкнул слоновью лопатку, зависшую у него над лицом, и уселся по-турецки. - Это дело твоих рук. Надеюсь, теперь ты примешь правильное решение, что же касается меня — я свое дело сделал.
С этими словами он свернул мизинец на левой руке и растаял в воздухе.
Что оставалось делать Гарвигу? Он поприветствовал свой народ — таковым признали себя бывшие Съедобные войска — и отправил запрос в Землю Тилод. Чувства показали себя не слабее долга, это Фотурианец теперь видел ясно и ответственность за то, чтобы разлучить короля и Звезду, не мог нести в одиночку.
Ответ приходит быстро, вердикт гласит: народу Гарвига выделить одну из пустующих Земель, самому же королю предложить соединиться со своей супругой — уже в бескрайней пустоте Космоса.
- Вам все же придется вернуться, ваше величество, - говорит он Звезде и раздосадованному поражением Ойха королю. - Но не печальтесь, мы придумали выход. Сир, - поворачивается он к Анджулу. - Коль скоро ваша любовь так сильна, не согласитесь ли вы сделаться спутником своей дамы — в прямом смысле? Немного синтемифа — и мы превратим вас в планету, совсем как в древних сказках. Даже мы, Фотурианцы, иногда следуем Мифу.
Король колеблется. Он зол, разочарован, однако выход, предложенный Гарвигом, кажется ему вполне удовлетворительным. Быть планетой, кружиться вокруг любимой Звезды - год за годом, вечность напролет. Весь охваченный страстью, о королевстве своем он не думает совсем — впрочем, он и раньше о нем не думал, и дела в нем шли сами по себе, и шли неплохо. Чувство, в конце концов, не менее важно, чем долг, а раз он будет счастлив, то и подданные его сумеют как-нибудь устроиться - с другим королем или вовсе без короля.
- Соглашайся, - говорит Звезда. - Это наш шанс.
И король кивает Гарвигу, и втроем они поднимаются на корабль, и так — без надрыва — кончается эта история, рассказ о чувстве и долге, о Страсти и о Жратве.
Автор: QVNLD
Бродячие нечестивцы
Стейнекер смотрел через окно "седана" на падающий снег и вспоминал, как давным-давно, еще в детстве, мама говорила ему, что это ангельская пыль. С тех пор каждый снегопад воскрешал в памяти эту фразу. Цепочка машин подпрыгивала в узком ущелье на выбоинах того, что заменяло здесь дороги. Стейнекер закрыл глаза и мысленно вернулся в маленький дом, где вырос. Снежинки кружились за окном теплой кухни, где мама всегда пекла для него свежий хлеб…
"Седан" налетел на острый обломок скалы, и рывок вернул Стейнекера в реальность.
- Простите, герр фельдмаршал. - Водитель глядел на него в зеркальце заднего вида. - Кажется, эта дорога рассчитана на другой транспорт.
Стейнекер смотрел на паренька и вспоминал те годы, когда и он выглядел, как Ганс: молодой, красивый, голубоглазый и полный жизни. Идеальный солдат фюрера.
скрытый текст"Седан" остановился, и Стейнекер поглядел вперед, на большой крытый грузовик со взводом его солдат. Майор Грюнвальд выпрыгнул из кабины и зашагал к нему по снегу. Стейнекер опустил стекло, когда Грюнвальд склонил к нему свою странную квадратную голову. С каждым словом изо рта майора вырывалось облачко пара.
- Кажется, мы приближаемся, герр фельдмаршал.
- Нужно искать крест, - сказал Стейнекер. - Большой крест. Отправьте двоих на разведку, пусть убедятся, что дорога чиста.
Грюнвальд помахал двумя пальцами, и из грузовика выпрыгнули сержант Киммель с двумя солдатами.
- Разведать дорогу, - приказал Грюнвальд. - И помните, что на белом снегу вы отличные мишени.
Киммель со своими людьми прошли два поворота дороги, обрамленной скованными снегом и льдом старыми деревьями. Один из солдат, стуча зубами, прошептал:
- А что нам здесь нужно, сержант?
- Солдаты, которые держат глаза открытыми, а рот на замке, - отрезал Киммель. - Сохранять тишину!
Звук раздался слева.
Все трое упали на землю, наводя дула винтовок на сугроб в нескольких шагах от дороги. Звук раздался снова, и на этот раз было видно, как странно шевелится снег, словно что-то пытается выбраться из-под корки наста. Что-то большое стремилось к поверхности.
Они едва не открыли огонь, когда из снежной корки показалась рука. Пальцы хватали воздух, словно пытаясь зачерпнуть кислород, а Киммель и его люди поползли вперед, к ней. За рукой показалась голова, заледеневшая и покрытая инеем, как деревья и камни вокруг.
Киммель непроизвольно открыл рот. Глаза солдата, выбиравшегося из снега, были закрыты и залеплены инеем. Следующий рывок стряхнул лед с плеча, стали видны знакомые полосы.
- Это немецкий офицер! - Киммель вскочил на ноги и бросился к нему. И резко остановился, когда замерзшая голова солдата запрокинулась и открыла глаза. Остановил его звук, с которым двинулись веки, ледяной хруст. И вид мертвых, до дна промерзших глаз был совершенно жутким.
У Киммеля перехватило горло, он с трудом смог выдохнуть:
- Что, во имя фюрера…
И тут снег под замерзшей головой взорвался от выстрелов.
Заледеневший офицер стрелял! Застряв по пояс в снегу, он одной автоматной очередью срезал солдат. Сержант успел упасть на землю и открыть ответный огонь. Солдаты высыпали из грузовика, когда винтовка Киммеля рявкнула, снеся заледеневшему офицеру голову. Однако теперь снег шевелился во многих местах по обе стороны дороги.
Слева от Киммеля взорвался еще один сугроб, два разлетелись с другой стороны, из снега показались такие же заиндевевшие руки. За вторым и третьим из сугроба выскочил еще один солдат, беспорядочно паля во все стороны.
Используя грузовик как прикрытие, пехота нацистов открыла огонь по противнику. Киммель обернулся и бросился в снег, используя маскировку, которая так пригодилась чужим солдатам, устроившим ледяную засаду.
Долина звенела от множества выстрелов, солдаты разделились на две группы и двинулись на врага. Элемент внезапности был потерян, и ледяные убийцы стали отличными мишенями. Огрызаясь и отстреливаясь, они падали один за другим.
Киммель поднялся на ноги. В наступившей тишине стало ясно, что ни он, ни солдаты просто не могут понять, что случилось.
- Откуда они взялись? - спросил совсем молодой парень у Киммеля.
За спиной мальчишки зашевелился снег, и он захлебнулся с жутким звуком, широко распахнув глаза. Заледенелый штык пробил его сзади насквозь. Мальчишка выдохнул последнее облачко пара и упал вперед, соскальзывая с лезвия, которое сжимал ледяной убийца.
Сержант Киммель выхватил пистолет и прикончил врага одним выстрелом в голову. Раздался звон металла - пуля пробила шлем, - и ледяной солдат рухнул на снег.
Фельдмаршал Стейнекер уже шагал к ним от "седана". На его лице не отражалось ничего, хотя глаза внимательно рассматривали нейтрализованную угрозу.
- Они выглядят как слепые, - выплюнул майор Грюнвальд. - Как они могли стрелять в нас?
- Они не слепые. Их глаза вымерзли. - Слова давались Киммелю с трудом.
- У этого железный крест! Он был представлен к награде. - Грюнвальд ткнул пальцем в один из замерзших трупов. - Все они солдаты Германии, какого же дьявола они начали в нас стрелять?
Киммель подозвал его к трупу, все еще сжимавшему штык.
- Я снял его с одного выстрела в голову, - сказал он, указывая на отверстие между ледяными глазами.
- Ни капли крови, - прошептал Грюнвальд. - Они промерзли до костей…
- Не только, майор, взгляните! В него уже стреляли! - Киммель чувствовал, что нервы вот-вот его предадут, указывая на заиндевевшую рану на шее солдата. - И не раз!
Он начал сметать снег с твердой от холода униформы.
- И что вы хотите сказать? - спокойно осведомился Стейнекер.
Киммель увидел нечто такое, отчего его нервы зазвенели натянутой струной. Он подошел к офицеру, который первым выбрался изо льда. Тот все еще был по пояс скрыт в сугробе, и Киммель нагнулся и дернул его за руку вверх.
Офицер был половиной человека. Тело заканчивалось ровно на уровне талии.
- Эти люди не просто прятались в снегу. - Киммель уронил труп обратно на лед. - Они были уже мертвы, когда напали на нас.
Ветер свистел, снег падал, а группа людей настороженно осматривала окрестности.
Только Стейнекер не выказывал страха.
- Продолжаем движение, внимательно глядя по сторонам, господа, - бесстрастно сказал он. - Мы прибыли куда нужно.
Аббатство Грейстон казалось огромным каменным ящиком, выточенным в склоне скалистых гор. Огромный гранитный крест стоял в центре парапетной стены с бойницами над огромными воротами, собирал снег, пока караван подтягивался ближе, а майор Грюнвальд и сержант Киммель шагали по жалящему морозу.
- Это монастырь? Больше похоже на крепость, - сказал Киммель, разглядывая уродливый каменный крест.
Он потянулся к большому колоколу, свисавшему с одного из множества ржавых крюков на высокой стене аббатства.
- Не звоните в этот колокол, сержант. - Стейнекер повысил голос, чтобы перекричать ветер. Он стоял перед седаном, рядом переминался молодой Ганс. - Не делайте ничего такого, чего они от нас ждут.
Киммель поднял большой мегафон, который захватил с собой, глубоко вздохнул и поднес ко рту, но не успел сказать ни слова. Из-под земли донесся тяжелый гул, настолько глубокий, что звук ощущался даже через подошвы.
Огромные ворота аббатства открывались. Между створками можно было увидеть просторный двор, засыпанный снегом. Грюнвальд приказал пехоте выгружаться, солдаты пробежали мимо фельдмаршала и выстроились так, чтобы в зоне обстрела оказалось каменное строение здешнего монастыря.
Снег скрывал нижнюю часть здания, в том числе и гранитную лестницу, которая поднималась к высокой внутренней балюстраде, где уже собралась странная процессия черных накидок и шалей, на фоне которых выделялись беспрестанно щелкающие розарии и белые овальные воротники.
На головах монахинь были высокие черные шапочки, на которых собирались снежинки. Лица под шапочками были бесстрастными и серыми, как гранит, на котором стояли монашки. Самая старшая, крошечная и невероятно морщинистая женщина неопределимого возраста, шагнула вперед, и ее голос далеко разнесся над пустой брусчаткой двора:
- Чем мы можем помочь вам?
Майор Грюнвальд выпятил квадратную челюсть и заорал в ответ:
- Вопросы будем задавать мы, сестра! Это, судя по всему, аббатство Грейстон?
Старушка всплеснула руками от грубости и нервно затеребила четки, кивая головой.
- Я майор Герман Грюнвальд, а это сержант Киммель. - Он кивнул в сторону каравана. - Нас двадцать человек, и нам нужно место для сна и много горячей воды для купания. Помимо этого нам нужны напитки и еда.
Голос старой монахини задрожал, и ей пришлось откашляться.
- Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы обеспечить вам комфорт, герр майор, но, как вы можете заметить, мы лишены многих мирских преимуществ, - неожиданно раздался чей-то голос.
И сестры, и нацисты дружно уставились на высокую женщину, появившуюся из-за спин стоящих. Перед ней почтительно расступались, пропуская ее в центр. Лет ей было около семидесяти, но, несмотря на возраст, ее сила и властность были очевидны.
- Простите сестру Мэри Рут, - сказала женщина, склоняя голову. - Она еще молода и незнакома со всеми правилами нашего ордена.
Киммель и Грюнвальд уставились на сестру Мэри Рут. Молода? Она выглядела так, словно одной ногой уже в могиле…
- И что же у вас за орден, сестра? - прозвенел голос Стейнекера.
Грюнвальд шагнул в сторону и сказал:
- Позвольте представить вам фельдмаршала Стейнекера.
Высокая женщина снова поклонилась:
- Мы сестры святого Игнациуса, герр Стейнекер. Наш орден существует уже более двух веков.
- И все это время вы унижаете своих господ, глядя на них сверху вниз? - Стейнекер сузил глаза.
- Мы не желали оскорбить…
- Немедленно спускайтесь! - Его слова были резкими и четкими.
Монахини, следуя за своей предводительницей, медленно зашагали вниз по каменным ступеням.
- Мы оставались на балюстраде ради нашей же безопасности, герр Стейнекер…
- Фельдмаршал Стейнекер, - отрубил он.
Монашка спустилась во двор и снова склонила голову.
- Я сестра О'Сайрус. Мать-настоятельница этого монастыря.
- Нет, - резко ответил он. - Ваш сан не признан фюрером. Следовательно, вы здесь никто. И от лица Рейха я заявляю, что у вас нет права никем командовать.
Он не скрывал удовольствия от своих уколов.
Матушка О'Сайрус ничем не выдала оскорбления. Но было что-то в ее глазах, сиявших на совершенно спокойном лице, и это была не злость. Стейнекеру это "что-то" не нравилось.
Ему не нравилось, что его присутствие никак не беспокоило старуху. Резко развернувшись к монахиням, он прошипел:
- Хайль Гитлер!
Подождал секунду и вскинул руку в приветствии.
- Я сказал - Хайль Гитлер!
Монахини склонили головы, а Стейнекер развернулся к настоятельнице:
- Я скажу это снова, и это будет в последний раз. Хайль Гитлер, сестра…
Она ответила долгим взглядом и тоже подняла руку. Голос настоятельницы был тихим, как шорох снега:
- Хайль Гитлер, фельдмаршал Стейнекер.
- А теперь все!
Стейнекер схватил сестру Мэри Рут за дрожащую руку и дернул вперед, как непослушного ребенка.
Монахини дружно подняли руки в приветствии, безжизненными и мрачными голосами славя фюрера. Сестра Мэри Рут дрожала и всхлипывала. Стейнекер шагнул обратно к матушке О'Сайрус, наклонился так близко, что почувствовал затхлый запах ее шерстяной шали.
- Вы сказали, что остаетесь на балюстраде ради собственной безопасности, сестра. Кого вы боитесь?
- Вы вошли в очень темную и странную страну, герр фельдмаршал.
- Да неужели?
- Хуже самых темных ваших кошмаров, - тихо ответила она.
Он наклонился ближе, с угрозой во взгляде. Слова словно растекались дымкой в морозном воздухе.
- Вы представить не можете, какая тьма в моих снах, сестра. - Он покосился на огромные ворота и горы за ними. - Если здесь настолько страшно, то почему вы открыли ворота?
Матушка О'Сайрус медленно подняла взгляд, словно собираясь ответить. Но промолчала.
В большой обеденный зал вели две массивные арки, каждую из которых теперь охраняли солдаты Стейнекера, держа оружие наготове и подозрительно поглядывая на сестер, которые убрали с длинного стола грязную посуду после ужина пехоты. Мужской разговор на повышенных тонах доносился от второго стола, рядом с камином, где потрескивали толстые бревна, согревая фельдмаршала, Киммеля и Грюнвальда.
Высоко над ними висело длинное синее полотнище с вышитой цитатой на латыни: Abyssus abyssum invocat.
- Что там написано, сестра?
Майор Грюнвальд кивнул хрупкой невысокой монахине, которая собирала тарелки. Крошечная женщина подняла глаза и уставилась на ткань, словно впервые ее увидела.
- "Бездна призывает Бездну", - ответила вместо нее сестра Мэри Рут. - Это дословный перевод, майор.
- Латинская поговорка, согласно которой один неверный шаг ведет к следующему, - добавил Киммель.
Он почувствовал, как вдруг завибрировал стол, увидел, как дрожит кубок с вином, стоящий возле вилки, и отвел глаза.
Затем внезапно повернулся обратно, услышав резкий звук.
Другие офицеры тоже смотрели на стол.
- Мое вино, - сказал Киммель, - вы видели? Кубок двигался. Он сдвинулся на дюйм…
Он посмотрел на Стейнекера, который спокойно ковырялся в зубах.
- В чем дело, герр Киммель? Решили поддаться шуткам воображения?
Сержант посмотрел в потолок.
- Хотел бы я знать, что за черная магия нас сюда привела. Я не забыл мертвецов, которые напали на нас из снега.
Стейнекер уставился на него, забыв о зубочистке. Никто из них не упоминал событий сегодняшнего утра, но все, как оказалось, ни на миг о них не забывали.
- Вы знаете, о чем мы говорим? - прищурился Стейнекер в сторону сестры Мэри Рут. Старушка дрожащей рукой забрала его пустую тарелку. Фельдмаршал схватил ее узловатые пальцы и сильно сжал. Тарелка со звоном упала. - Я задал вопрос.
Она молча смотрела на него белесыми водянистыми глазами, и Стейнекер сжал пальцы.
- Те твари в снегу когда-то были людьми? Вы знаете, кто они?
- Бродячие нечестивцы, - раздался голос матушки О'Сайрус со стороны дальней арки. Нацисты развернулись в ее сторону. - Так мы их называем.
- Вы удивительно спокойны в присутствии таких соседей. - Стейнекер отпустил сестру Мэри Рут и подтолкнул к ней тарелку.
- Мы десятки лет живем в этих горах. - Матушка О'Сайрус приблизилась к ним. - Мы видели много такого, что обеспокоило бы менее привычных людей.
- А разве вашей вере не противоречит наличие таких вот "нечестивцев"?
- Вы удивитесь, герр фельдмаршал, узнав, какие твари бродят по лесам в наши дни.
В наставшей тишине Стейнекер улыбнулся ее иронии. Встал, искренне улыбаясь присутствующим, а потом тыльной стороной ладони наотмашь ударил настоятельницу по лицу.
Даже офицеры вздрогнули от неожиданности. Старая женщина едва не упала на пол. Стейнекер прошептал голосом, полным угрозы:
- Следите за языком, сестра, если не хотите с ним попрощаться.
Матушка О'Сайрус не поднимала глаз. Лишь поднесла руку ко рту, все так же склонив голову, и тихо произнесла:
- Вы неверно истолковали мои слова.
- Я прекрасно все понял. И уверен, что вы отлично знаете: фюрер не испытывает к христианству ничего, кроме презрения. - Тут она набралась решимости посмотреть на солдат. - Величайший обман в истории человечества, так он выразился. И самый сильный удар по сути людей.
- Мы знаем, что фюрер придерживается другой веры, господа, - сказала матушка О'Сайрус, прямо глядя на Стейнекера.
- Тогда вы можете догадаться, в чем состоит наша миссия.
- Я буду благодарна, если вы ее озвучите.
- У вас здесь присутствует некромант, сестра, - громко произнес Стейнекер. - Теперь мы в этом уверены.
Мать-настоятельница сузила глаза.
- Я не уверена даже в том, что понимаю значение этого слова…
Стейнекер схватил ее за горло, большой белый воротник скомкался в его пальцах, когда он рванул монахиню на себя.
- Я могу свернуть тебе шею голыми руками, женщина. Не смей мне лгать. Или ты думаешь, что нас остановят замерзшие трупы, которые эта тварь может на нас натравить? - Он смотрел в ее глаза, пытаясь найти признаки страха, но страха не было. - У вас здесь некромант. Либо здесь, в этих стенах, либо вы знаете, где эта тварь живет.
Он отпустил монахиню, и та поднесла руку к горлу.
- Если некромантом вы называете того, кто может поднимать мертвых, герр фельдмаршал, то моя вера говорит, что лишь один человек был способен на это…
Стейнекер выхватил пистолет из кобуры и направил на нее.
- Если тебе хоть на секунду показалось, что я уйду из этого места, не забрав с собой то, что мне приказали получить, ты фатально меня недооцениваешь. - Он шагнул ближе и вжал дуло "Люгера" в морщины на ее лбу. - Так ты признаешь, что знаешь это существо?
Матушка О'Сайрус кивнула, не глядя ему в глаза, и Стейнекер довольно кивнул в ответ.
- Ты отведешь меня к нему.
- К ней, герр фельдмаршал.
Волна паники затопила его, когда он наконец встретился с ней глазами. Грюнвальд и Киммель вскочили со своих мест, вытаскивая пистолеты.
- Нет, - тихо сказала матушка О'Сайрус, - это не я.
Стейнекер опустил оружие, Киммель и Грюнвальд с трудом скрыли облегчение.
- Это сестра, которая основала наш орден. Наша мать-основательница.
- Ты сказала, что этот орден существует уже двести лет.
Матушка О'Сайрус кивнула, и Стейнекер снова поднял пистолет.
- И ты хочешь, чтобы мы поверили, будто эта женщина до сих пор живет здесь?
- Господь наделил ее многими силами. Один из его даров - долголетие вне пределов человеческого понимания.
- И она ваш некромант? - Стейнекер повысил голос, и в зале воцарилась внезапная тишина. Только поленья в камине продолжали трещать. - Отвечай! Она ваш некромант?
Матушка О'Сайрус смотрела на них с молчаливой уверенностью.
- Отведи нас к ней, - тихо и настойчиво сказал он. - Сейчас же.
Длинный каменный коридор поначалу был обрамлен жутковатыми железными подсвечниками, совершенно пустыми. Канделябры, которые несли сестры, освещали только Стейнекера, его офицеров и шестерых вооруженных солдат.
Майор Грюнвальд, замыкавший процессию, смотрел на свою приметную тень со странной формой головы. Тень скользила по стене, и на лбу ее отчетливо просматривались два небольших рога, чуть выше уровня ушей. Он посмотрел на солдат, шагавших впереди, но дула их ружей не могли отбрасывать тени, создававшие странный эффект.
- В этой части аббатства нет освещения? - спросил Киммель.
- Только не для матери-основательницы, - ответила матушка О'Сайрус и заметила подозрительный взгляд Стейнекера. - Она не выносит света.
- Почему вы держите ее взаперти?
- Она, при всем нашем уважении, пугает других сестер, герр фельдмаршал. - Странные слова заставили офицеров переглянуться. Монахиня это заметила. - Не поймите неправильно, она истинный дар Божий. Сестры святого Игнациуса живут лишь для того, чтобы присматривать за ней. Наш орден много лет несет свое бремя.
Стейнекеру было не по себе. Они удалялись от обеденного зала, шагали все глубже в подвалы аббатства.
- Предупреждаю, старуха: если ты думаешь, что можешь завести нас в ловушку, любой неверный шаг твоих гусынь приведет к жестокому сопротивлению.
- Примите мои искренние извинения, герр фельдмаршал, но это я должна предупредить вас. - Она дошла до конца коридора и вставила свой канделябр в железный крюк, торчавший из стены у массивной двойной двери. - Было время, когда мать-основательница говорила с почившими святыми, чтобы ответить на вопросы папского значения…
Стейнекер прервал ее:
- И почему наша разведка доложила, что его святейшество, ваш Папа Римский, использует вашу тварь в самых разных делах?
- Но с годами она росла, - предупредила монахиня. - И ее силы росли вместе с ней, силы, которые больше не ограничивались простым общением с мертвыми. - Она смолкла, когда Стейнекер прижал ее к двери. - Вы спросили, почему мы открыли перед вами ворота? Чтобы открыть их, требуется двенадцать человек, открыть створки можно только вручную. - Она смотрела уже не на Стейнекера, а на всех солдат. - Мы не открывали ворота, господа. Мать-основательница впустила вас.
Стейнекера это не впечатлило.
- Так почему мы не видели ее там?
- Потому… - начала она и запнулась. Внезапная тишина сделала следующую фразу еще более зловещей. - Ей не требуется выходить, чтобы ворота открылись.
- Хватит разглагольствовать, сестра. Откройте дверь, - приказал Стейнекер.
- Вас атаковали люди из снега? Мы не посылали их, чтобы вас остановить! - Она повернулась к нему, но Стейнекер уже дергал за железную ручку двери. Дверь была закрыта. Монахиня продолжила шепотом: - Мы даже не знали о вашем приближении.
- Откройте дверь, сестра.
- Она знала. Мать-основательница. Она подняла их из снега, в котором они упокоились, и отправила их остановить вас!
И тут Стейнекер впервые заметил в ее глазах страх. Но боялась она не его.
Она боялась того, что за дверью.
Это ему не нравилось, и, чтобы не выдать волнения, Стейнекер шагнул назад, к солдатам и молодому Гансу, прошептав последнему на ухо:
- Возвращайся в обеденный зал. Найди Герхарда, пусть сообщит наши координаты по радио. Скажи, что нам может понадобиться подкрепление.
Стейнекер схватил канделябр у сестры Мэри Рут и передал адъютанту. Ганс и кольцо света растворились в темноте коридора, а Стейнекер вернулся к матушке О'Сайрус.
- Открывай.
- Существует протокол общения с ней, - сказала она.
Стейнекер обернулся к оставшимся пятерым солдатам.
- Если кто-то появится в коридоре, пристрелите его. - Потом кивнул шестому. - Доставай пистолет, будешь прикрывать нас.
- Если вы позволите мне вести разговор с ней, вы окажете себе немалую услугу. - Матушка О'Сайрус вставила ключ в замочную скважину. Он оттолкнул ее и сам повернул ключ. Древний механизм щелкнул, Стейнекер ухватился за массивные железные ручки и потянул дверь на себя. Ржавые петли завизжали, как свинья под ножом, и дверь раскрылась. За ней было огромное темное помещение.
Лунный свет из высоких прямоугольных окон заливал огромную фигуру в нескольких метрах от входа. Стейнекер взял канделябр настоятельницы и шагнул вперед, к силуэту. Только тогда он смог оценить истинные размеры существа, сидевшего в центре комнаты.
Мать-основательница была не только невероятно старой, она была огромной.
Примерно в три раза больше любого нормального человека, невероятно оплывшая женщина неподвижно сидела на деревянном кресле такого размера, что у Стейнекера перехватило дух. Солдаты уставились на нее с изумлением. Огромная голова основательницы склонилась вперед, как во сне, толстые седые пряди волос были спутанными и грязными, как швабра. От громкого храпа массивные плечи поднимались и опадали, и видно было, что к полу мать-основательницу приковывают толстые ржавые цепи.
В первый миг Стейнекер просто не мог найти слов.
- Почему она прикована?
- Она иногда нападает… на некоторых сестер, - прошептала матушка О'Сайрус.
- Но она же не может двигаться.
- Она кусает их, герр Стейнекер, когда они подходят кормить или купать ее.
- Она безумна?
Матушка О'Сайрус сказала что-то на латыни, затем перевела:
- Она блаженная.
Изумленные офицеры подошли ближе, словно пытаясь убедиться в существовании такой странной человеческой мутации.
- Разбудите ее, - велел Стейнекер.
- Она никогда не спит.
- Докажите, что эта старуха и есть ваш некромант, - прошипел он, - и что вы не пытаетесь выставить нас дураками!
- Вы видели ее силы, - сказала матушка О'Сайрус.
- Я сказал, докажите мне, что это именно та тварь, что нам нужна! Скажите, что мы желаем с ней поговорить!
- Она слышит каждое наше слово, герр фельдмаршал, поверьте. Но она делает лишь то, что желает. Она не станет давать представления, как мартышка на цепи.
- Она и так на цепи, сестра! И если она делает только то, что захочет, пусть либо захочет со мной говорить, либо увидит, как я убиваю ее орден. Сержант Киммель, пристрелите старуху.
Киммель посмотрел на него.
- Приказываю! - рявкнул Стейнекер.
Сержант поднял "Люгер" и направила на сестру Мэри Рут. Заметил, как лихорадочно дрожат ее руки, и перевел пистолет на другую.
- Которую из старух, герр фельдмаршал?
- Да любую же, идиот!
- Не стоит этого делать, герр Стейнекер, - предупредила матушка О'Сайрус. - Мать-основательница любит поучать. Особенно по поводу заповедей.
- Стреляй в любую! - крикнул Стейнекер, и Киммель снова навел пистолет на сестру Мэри Рут, выстрелил, не целясь, - и его собственная грудь расцвела раной.
Сержант зажал рану и широко распахнутыми глазами уставился на дымящийся пистолет, который превратился в кусок искореженного металла. Пуля вылетела с другой стороны ствола!
Падая на пол, Киммель услышал слова матушки О'Сайрус:
- Относись к людям так, герр фельдмаршал…
Майор Грюнвальд шагнул вперед, прицелился в лоб сестры Мэри Рут и нажал на курок. Пуля пробила его собственную голову, Грюнвальда отбросило назад, спиной в стену.
- …как хочешь, чтобы они относились к тебе. - Мать-настоятельница склонила голову.
Стейнекер обернулся, выхватывая "Люгер", навел на нее ствол. Монахиня, не поднимая головы, тихо сказала:
- Я не советовала бы вам это делать.
Фельдмаршал медленно опустил оружие, когда в комнате раздался странный звук: сильный густой гул, словно включился какой-то древний механизм.
Мать-основательница смеялась.
Звук был низким, горловым, и при этом походил на урчание в животе огромной древней твари. Ее плечи затряслись, цепи зазвенели, большая голова поднялась, лицо попало в полосу света. И это лицо было куда кошмарнее, чем он мог бы себе представить. Время и обжорство исказили черты до полной неузнаваемости, она была похожа на старую народную куклу с головой из сушеного яблока. Складки и борозды морщинистой плоти были такими глубокими и тяжелыми, что закрывали даже глаза, старуха казалась слепой.
- Как же ужасно… - Стейнекер подумал, что матушка О'Сайрус говорит о жутком создании, прикованном к креслу, - как ужасно понять, что вся твоя власть заключена в оружии, а оружие используют против тебя.
- Хватит лицемерия, сестра! - выплюнул он. - Не убий! Никогда не слышали такой заповеди? Вы нарушаете свои же собственные правила.
Мать-основательница захохотала так, что кресло угрожающе заскрипело. Стейнекер чувствовал, как дрожит пол под ногами.
- Вы ищете веры, герр фельдмаршал?
Комната внезапно содрогнулась, как от удара. Дверь захлопнулась, и Стейнекер бросился к ней, чтобы снова открыть.
В темном коридоре парили тела солдат.
Фельдмаршал выставил перед собой канделябр и в оранжевом свете увидел винтовки, бесполезно лежащие на полу под ногами солдат, поднявшихся в воздух.
Но они не парили - их проткнули насквозь.
Все солдаты были надеты спинами на металлические крючья для канделябров, словно их - всех одновременно - приподняла и швырнула на острые колья неведомая сила, и эта сила оставила их висеть в коридоре, как мрачный барельеф.
Стейнекер подбежал к ближайшему солдату, из открытого рта которого стекала кровь. Фельдмаршалу хватило одного взгляда на блестящую кровавую массу, соскользнувшую с конца железного штыря в стене. Это была печень солдата. Сила удара выбила ее из тела прямо под ноги Стейнекеру.
Тихий шепот зашелестел в коридоре:
- Мы не получаем от этого ни малейшего удовольствия, герр Стейнекер, ни малейшего. - Это матушка О'Сайрус шагнула из тьмы комнаты в коридор. - Как только она открыла вам ворота, мы уже знали, что никто из вас не уйдет отсюда живым.
Фельмаршал смотрел на нее, бледнея все больше.
- Это мы еще увидим!
Он по привычке вскинул пистолет. Но вспомнил, что стрелять не может, и в отчаянье подумал о последнем своем помощнике, шестом пехотинце - солдате, который тоже побелел как смерть.
Стейнекер и солдат побежали по коридору, оставив мать-основательницу трястись на своем деревянном троне, вопить и пытаться вырваться из плена теней и цепей. Одна из толстых цепей лопнула, звенья шрапнелью засвистели по комнате и вылетели в коридор.
Жуткий звук заставил Стейнекера оглянуться. Он увидел, как солдат резко содрогается и останавливается, будто от удара в спину. Он открыл рот, но сказать ничего не успел. Толстая цепь свисала из его живота, как ржавая пуповина, - но стоило солдату взяться за нее руками, как цепь дернулась и унесла его назад по коридору, как рыбку на леске.
Он с воплем пролетел мимо монахинь и скрылся в темной пещере матери-основательницы. Сестры не оглядывались, лишь склонили головы и перекрестились.
Фельдмаршал больше не пытался скрывать ужас. Он рванулся с места так, что погасли свечи, не выдержав напора воздуха, и бежал в темноте коридора, отчаянно надеясь, что ноги вынесут его к свету и огню обеденного зала. Он запыхался и едва не упал, когда добрался наконец до арки, у которой его ждал юный Ганс.
- Мы все передали, герр фельдмаршал! Они выслали подкрепление!
Стейнекер схватил его за плечи и развернул.
- Беги! - Он толкнул Ганса к двери и развернулся к остальным. - Все бегите!
Комната, полная солдат, ответила лишь молчаливым удивлением.
- Мы немедленно отступаем!
- Мать-основательница этого не позволит, - сказала матушка О'Сайрус, выходя из коридора. Монахини собирались за ее спиной.
- Она дьявол! - Стейнекер ткнул пальцем в ее сторону. - Она демон, а вы ей служите!
Огромный зал протестующе зарокотал в ответ на его слова, пол подпрыгнул от невидимого удара снизу, нескольких солдат сбило с ног. Один с воплем пронесся по длинному обеденному столу, с которого его швырнуло в камин с такой силой, что бревна и угли разлетелись фейерверком.
Другим тоже не повезло: сила приподняла их и бросила на стены, с которых сползли уже безжизненные трупы.
Стейнекер смог лишь хрипло прошептать:
- Бегите, спасайтесь…
И побежал к выходу из зала, который содрогался до самых стропил.
- Как вы можете притворяться, будто она святая? - кричал он на бегу. - Она чистое зло, сестра, и вы это знаете! Она не имеет никакого отношения к вашему Богу!
Подземная дрожь добралась до синего полотна с латинской вышивкой. Металлический шест, на котором висел лозунг, выскочил из стены и упал, утаскивая за собой толстую веревку. Стейнекер видел, куда направляется странный снаряд, и дернулся в сторону, уверенный, что целят в него. Ужас придал ему силы, фельдмаршал вырвался вперед, расталкивая солдат. Длинный металлический шест по красивой дуге опустился на уровень их роста. Он был похож на иголку, за которой тянулась веревка-нить. Игла прошила троих солдат и пригвоздила Стейнекера к стене.
Фельдмаршал завопил, Ганс бросился ему на помощь. Паренек попытался вытащить шест: сначала использовал плечо как рычаг, потом просто тащил изо всех сил и наконец столкнул с шеста тех, кто оказался нанизан на него первыми.
Солдаты упали на пол, веревка так и тянулась от одного к другому, пронизывая их, как четки.
Стейнекер, из которого вытащили шест, дико выл от боли. Ганс поволок его к выходу, и фельдмаршал пришел в себя настолько, чтобы прокричать матушке О'Сайрус:
- Безумная старая сука! Ты что, не видишь? Она же мерзость! Вы служите чудовищу!
Ганс вытащил его из зала, и только тогда мать О'Сайрус тихо ответила:
- Хайль Гитлер, герр фельдмаршал.
Стейнекер едва не свалился с длинной каменной лестницы аббатства. Его солдаты бежали вместе с ним - те, кого неведомая сила матери-основательницы не сбрасывала через перила. Старая ведьма так и осталась в своей подземной келье, но ей не нужно было выходить.
Он слышал, как его люди бегут на лестнице, как пролетают мимо него, как их швыряет на булыжник двора, раскалывая черепа. Он спрыгнул, как только до земли осталось приемлемое расстояние, и поднялся на ноги. Пробитое плечо обжигала боль, правая рука безжизненно болталась. Он побежал к седану вслед за юным Гансом. И остановился вместе с остатками выживших.
Огромные ворота были закрыты.
Плотно, как склеп, - это было отчетливо видно в подсвеченном луной снегу. Стейнекер схватил одного из солдат и толкнул вперед.
- К воротам! Все!
Они, спотыкаясь, бросились к цели, чтобы вместе вырваться из этого ада, и тут земля под сапогами задрожала и массивные створки с рокотом поползли в стороны без посторонней помощи.
Стейнекер затаил дыхание, глядя, как растет полоса лунного света меж этими створками. Но ворота открылись шире, и за ними его ждал еще лучший вид. Раздался общий вздох облегчения, юный Ганс радостно вскрикнул.
На снегу за воротами стоял целый взвод немецкой пехоты.
Увидев Стейнекера и его людей, солдаты вскинули руки в идеальном салюте.
- Они пришли! Они успели, герр фельдмаршал! - воскликнул Ганс и побежал к ним, взрывая сапогами снег.
Фельдмаршал только указывал себе за спину, голос внезапно пропал. Он не мог связно объяснить, с каким ужасом они встретились в Грейстонском аббатстве. Он только шагал вперед и смеялся. Или плакал? Звуки, которые он издавал, были похожи на лепет безумца на ветру.
Чем бы они тут ни были, взвод пехоты разберется сними за считаные минуты.
Вспышка ослепительного света и злой грохот ошеломили Стейнекера, и в следующий миг он ощутил, как рвется его тело. Жуткая боль вспыхнула в животе, ноги перестали слушаться. Он упал на колени.
И увидел, как лицо красавчика Ганса разлетается в клочья от пуль. Изо рта, разбитого носа, опустевшей глазницы хлестала кровь. Парень рухнул на снег, а вслед за ним так же быстро упали и остальные.
Стейнекер попытался встать и увидел, что их убийцами стал взвод солдат. Замерзших нацистов с белыми ледяными глазами, заиндевевшими шлемами, болезненно серой кожей. Никто из них больше не дышал.
Фельдмаршал закрыл глаза последним. Он прожил достаточно, чтобы взглянуть на парапет и кружащиеся над ним снежинки. "Ангельская пыль" - раздался откуда-то голос его матери. Но те, кого он видел, были одеты в черное. Матушка О'Сайрус и ее орден стояли на парапете.
И выглядели они как армия тьмы, а вовсе не ангелами Господними. Стейнекер в последний раз взглянул на мрачное сборище и безжизненно рухнул на ледяную брусчатку.
В наступившей тишине монахини перекрестились и вернулись внутрь. Только сестра Мэри Рут замедлила шаг, услышав движение на снегу под перилами. Она не стала оборачиваться, лишь сжала четки дрожащими пальцами.
Сестре Мэри Рут хватало кошмаров и без того, чтобы смотреть, как только что погибший фельдмаршал и его люди поднимаются из луж собственной крови и шагают к воротам аббатства.
Гранитный крест отбрасывал черную тень на снег, по которому они шагали - шагали, чтобы присоединиться к мертвой армии матери-основательницы. Массивные ворота аббатства Грейстон захлопнулись за их спинами.
"Седан" налетел на острый обломок скалы, и рывок вернул Стейнекера в реальность.
- Простите, герр фельдмаршал. - Водитель глядел на него в зеркальце заднего вида. - Кажется, эта дорога рассчитана на другой транспорт.
Стейнекер смотрел на паренька и вспоминал те годы, когда и он выглядел, как Ганс: молодой, красивый, голубоглазый и полный жизни. Идеальный солдат фюрера.
скрытый текст"Седан" остановился, и Стейнекер поглядел вперед, на большой крытый грузовик со взводом его солдат. Майор Грюнвальд выпрыгнул из кабины и зашагал к нему по снегу. Стейнекер опустил стекло, когда Грюнвальд склонил к нему свою странную квадратную голову. С каждым словом изо рта майора вырывалось облачко пара.
- Кажется, мы приближаемся, герр фельдмаршал.
- Нужно искать крест, - сказал Стейнекер. - Большой крест. Отправьте двоих на разведку, пусть убедятся, что дорога чиста.
Грюнвальд помахал двумя пальцами, и из грузовика выпрыгнули сержант Киммель с двумя солдатами.
- Разведать дорогу, - приказал Грюнвальд. - И помните, что на белом снегу вы отличные мишени.
Киммель со своими людьми прошли два поворота дороги, обрамленной скованными снегом и льдом старыми деревьями. Один из солдат, стуча зубами, прошептал:
- А что нам здесь нужно, сержант?
- Солдаты, которые держат глаза открытыми, а рот на замке, - отрезал Киммель. - Сохранять тишину!
Звук раздался слева.
Все трое упали на землю, наводя дула винтовок на сугроб в нескольких шагах от дороги. Звук раздался снова, и на этот раз было видно, как странно шевелится снег, словно что-то пытается выбраться из-под корки наста. Что-то большое стремилось к поверхности.
Они едва не открыли огонь, когда из снежной корки показалась рука. Пальцы хватали воздух, словно пытаясь зачерпнуть кислород, а Киммель и его люди поползли вперед, к ней. За рукой показалась голова, заледеневшая и покрытая инеем, как деревья и камни вокруг.
Киммель непроизвольно открыл рот. Глаза солдата, выбиравшегося из снега, были закрыты и залеплены инеем. Следующий рывок стряхнул лед с плеча, стали видны знакомые полосы.
- Это немецкий офицер! - Киммель вскочил на ноги и бросился к нему. И резко остановился, когда замерзшая голова солдата запрокинулась и открыла глаза. Остановил его звук, с которым двинулись веки, ледяной хруст. И вид мертвых, до дна промерзших глаз был совершенно жутким.
У Киммеля перехватило горло, он с трудом смог выдохнуть:
- Что, во имя фюрера…
И тут снег под замерзшей головой взорвался от выстрелов.
Заледеневший офицер стрелял! Застряв по пояс в снегу, он одной автоматной очередью срезал солдат. Сержант успел упасть на землю и открыть ответный огонь. Солдаты высыпали из грузовика, когда винтовка Киммеля рявкнула, снеся заледеневшему офицеру голову. Однако теперь снег шевелился во многих местах по обе стороны дороги.
Слева от Киммеля взорвался еще один сугроб, два разлетелись с другой стороны, из снега показались такие же заиндевевшие руки. За вторым и третьим из сугроба выскочил еще один солдат, беспорядочно паля во все стороны.
Используя грузовик как прикрытие, пехота нацистов открыла огонь по противнику. Киммель обернулся и бросился в снег, используя маскировку, которая так пригодилась чужим солдатам, устроившим ледяную засаду.
Долина звенела от множества выстрелов, солдаты разделились на две группы и двинулись на врага. Элемент внезапности был потерян, и ледяные убийцы стали отличными мишенями. Огрызаясь и отстреливаясь, они падали один за другим.
Киммель поднялся на ноги. В наступившей тишине стало ясно, что ни он, ни солдаты просто не могут понять, что случилось.
- Откуда они взялись? - спросил совсем молодой парень у Киммеля.
За спиной мальчишки зашевелился снег, и он захлебнулся с жутким звуком, широко распахнув глаза. Заледенелый штык пробил его сзади насквозь. Мальчишка выдохнул последнее облачко пара и упал вперед, соскальзывая с лезвия, которое сжимал ледяной убийца.
Сержант Киммель выхватил пистолет и прикончил врага одним выстрелом в голову. Раздался звон металла - пуля пробила шлем, - и ледяной солдат рухнул на снег.
Фельдмаршал Стейнекер уже шагал к ним от "седана". На его лице не отражалось ничего, хотя глаза внимательно рассматривали нейтрализованную угрозу.
- Они выглядят как слепые, - выплюнул майор Грюнвальд. - Как они могли стрелять в нас?
- Они не слепые. Их глаза вымерзли. - Слова давались Киммелю с трудом.
- У этого железный крест! Он был представлен к награде. - Грюнвальд ткнул пальцем в один из замерзших трупов. - Все они солдаты Германии, какого же дьявола они начали в нас стрелять?
Киммель подозвал его к трупу, все еще сжимавшему штык.
- Я снял его с одного выстрела в голову, - сказал он, указывая на отверстие между ледяными глазами.
- Ни капли крови, - прошептал Грюнвальд. - Они промерзли до костей…
- Не только, майор, взгляните! В него уже стреляли! - Киммель чувствовал, что нервы вот-вот его предадут, указывая на заиндевевшую рану на шее солдата. - И не раз!
Он начал сметать снег с твердой от холода униформы.
- И что вы хотите сказать? - спокойно осведомился Стейнекер.
Киммель увидел нечто такое, отчего его нервы зазвенели натянутой струной. Он подошел к офицеру, который первым выбрался изо льда. Тот все еще был по пояс скрыт в сугробе, и Киммель нагнулся и дернул его за руку вверх.
Офицер был половиной человека. Тело заканчивалось ровно на уровне талии.
- Эти люди не просто прятались в снегу. - Киммель уронил труп обратно на лед. - Они были уже мертвы, когда напали на нас.
Ветер свистел, снег падал, а группа людей настороженно осматривала окрестности.
Только Стейнекер не выказывал страха.
- Продолжаем движение, внимательно глядя по сторонам, господа, - бесстрастно сказал он. - Мы прибыли куда нужно.
Аббатство Грейстон казалось огромным каменным ящиком, выточенным в склоне скалистых гор. Огромный гранитный крест стоял в центре парапетной стены с бойницами над огромными воротами, собирал снег, пока караван подтягивался ближе, а майор Грюнвальд и сержант Киммель шагали по жалящему морозу.
- Это монастырь? Больше похоже на крепость, - сказал Киммель, разглядывая уродливый каменный крест.
Он потянулся к большому колоколу, свисавшему с одного из множества ржавых крюков на высокой стене аббатства.
- Не звоните в этот колокол, сержант. - Стейнекер повысил голос, чтобы перекричать ветер. Он стоял перед седаном, рядом переминался молодой Ганс. - Не делайте ничего такого, чего они от нас ждут.
Киммель поднял большой мегафон, который захватил с собой, глубоко вздохнул и поднес ко рту, но не успел сказать ни слова. Из-под земли донесся тяжелый гул, настолько глубокий, что звук ощущался даже через подошвы.
Огромные ворота аббатства открывались. Между створками можно было увидеть просторный двор, засыпанный снегом. Грюнвальд приказал пехоте выгружаться, солдаты пробежали мимо фельдмаршала и выстроились так, чтобы в зоне обстрела оказалось каменное строение здешнего монастыря.
Снег скрывал нижнюю часть здания, в том числе и гранитную лестницу, которая поднималась к высокой внутренней балюстраде, где уже собралась странная процессия черных накидок и шалей, на фоне которых выделялись беспрестанно щелкающие розарии и белые овальные воротники.
На головах монахинь были высокие черные шапочки, на которых собирались снежинки. Лица под шапочками были бесстрастными и серыми, как гранит, на котором стояли монашки. Самая старшая, крошечная и невероятно морщинистая женщина неопределимого возраста, шагнула вперед, и ее голос далеко разнесся над пустой брусчаткой двора:
- Чем мы можем помочь вам?
Майор Грюнвальд выпятил квадратную челюсть и заорал в ответ:
- Вопросы будем задавать мы, сестра! Это, судя по всему, аббатство Грейстон?
Старушка всплеснула руками от грубости и нервно затеребила четки, кивая головой.
- Я майор Герман Грюнвальд, а это сержант Киммель. - Он кивнул в сторону каравана. - Нас двадцать человек, и нам нужно место для сна и много горячей воды для купания. Помимо этого нам нужны напитки и еда.
Голос старой монахини задрожал, и ей пришлось откашляться.
- Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы обеспечить вам комфорт, герр майор, но, как вы можете заметить, мы лишены многих мирских преимуществ, - неожиданно раздался чей-то голос.
И сестры, и нацисты дружно уставились на высокую женщину, появившуюся из-за спин стоящих. Перед ней почтительно расступались, пропуская ее в центр. Лет ей было около семидесяти, но, несмотря на возраст, ее сила и властность были очевидны.
- Простите сестру Мэри Рут, - сказала женщина, склоняя голову. - Она еще молода и незнакома со всеми правилами нашего ордена.
Киммель и Грюнвальд уставились на сестру Мэри Рут. Молода? Она выглядела так, словно одной ногой уже в могиле…
- И что же у вас за орден, сестра? - прозвенел голос Стейнекера.
Грюнвальд шагнул в сторону и сказал:
- Позвольте представить вам фельдмаршала Стейнекера.
Высокая женщина снова поклонилась:
- Мы сестры святого Игнациуса, герр Стейнекер. Наш орден существует уже более двух веков.
- И все это время вы унижаете своих господ, глядя на них сверху вниз? - Стейнекер сузил глаза.
- Мы не желали оскорбить…
- Немедленно спускайтесь! - Его слова были резкими и четкими.
Монахини, следуя за своей предводительницей, медленно зашагали вниз по каменным ступеням.
- Мы оставались на балюстраде ради нашей же безопасности, герр Стейнекер…
- Фельдмаршал Стейнекер, - отрубил он.
Монашка спустилась во двор и снова склонила голову.
- Я сестра О'Сайрус. Мать-настоятельница этого монастыря.
- Нет, - резко ответил он. - Ваш сан не признан фюрером. Следовательно, вы здесь никто. И от лица Рейха я заявляю, что у вас нет права никем командовать.
Он не скрывал удовольствия от своих уколов.
Матушка О'Сайрус ничем не выдала оскорбления. Но было что-то в ее глазах, сиявших на совершенно спокойном лице, и это была не злость. Стейнекеру это "что-то" не нравилось.
Ему не нравилось, что его присутствие никак не беспокоило старуху. Резко развернувшись к монахиням, он прошипел:
- Хайль Гитлер!
Подождал секунду и вскинул руку в приветствии.
- Я сказал - Хайль Гитлер!
Монахини склонили головы, а Стейнекер развернулся к настоятельнице:
- Я скажу это снова, и это будет в последний раз. Хайль Гитлер, сестра…
Она ответила долгим взглядом и тоже подняла руку. Голос настоятельницы был тихим, как шорох снега:
- Хайль Гитлер, фельдмаршал Стейнекер.
- А теперь все!
Стейнекер схватил сестру Мэри Рут за дрожащую руку и дернул вперед, как непослушного ребенка.
Монахини дружно подняли руки в приветствии, безжизненными и мрачными голосами славя фюрера. Сестра Мэри Рут дрожала и всхлипывала. Стейнекер шагнул обратно к матушке О'Сайрус, наклонился так близко, что почувствовал затхлый запах ее шерстяной шали.
- Вы сказали, что остаетесь на балюстраде ради собственной безопасности, сестра. Кого вы боитесь?
- Вы вошли в очень темную и странную страну, герр фельдмаршал.
- Да неужели?
- Хуже самых темных ваших кошмаров, - тихо ответила она.
Он наклонился ближе, с угрозой во взгляде. Слова словно растекались дымкой в морозном воздухе.
- Вы представить не можете, какая тьма в моих снах, сестра. - Он покосился на огромные ворота и горы за ними. - Если здесь настолько страшно, то почему вы открыли ворота?
Матушка О'Сайрус медленно подняла взгляд, словно собираясь ответить. Но промолчала.
В большой обеденный зал вели две массивные арки, каждую из которых теперь охраняли солдаты Стейнекера, держа оружие наготове и подозрительно поглядывая на сестер, которые убрали с длинного стола грязную посуду после ужина пехоты. Мужской разговор на повышенных тонах доносился от второго стола, рядом с камином, где потрескивали толстые бревна, согревая фельдмаршала, Киммеля и Грюнвальда.
Высоко над ними висело длинное синее полотнище с вышитой цитатой на латыни: Abyssus abyssum invocat.
- Что там написано, сестра?
Майор Грюнвальд кивнул хрупкой невысокой монахине, которая собирала тарелки. Крошечная женщина подняла глаза и уставилась на ткань, словно впервые ее увидела.
- "Бездна призывает Бездну", - ответила вместо нее сестра Мэри Рут. - Это дословный перевод, майор.
- Латинская поговорка, согласно которой один неверный шаг ведет к следующему, - добавил Киммель.
Он почувствовал, как вдруг завибрировал стол, увидел, как дрожит кубок с вином, стоящий возле вилки, и отвел глаза.
Затем внезапно повернулся обратно, услышав резкий звук.
Другие офицеры тоже смотрели на стол.
- Мое вино, - сказал Киммель, - вы видели? Кубок двигался. Он сдвинулся на дюйм…
Он посмотрел на Стейнекера, который спокойно ковырялся в зубах.
- В чем дело, герр Киммель? Решили поддаться шуткам воображения?
Сержант посмотрел в потолок.
- Хотел бы я знать, что за черная магия нас сюда привела. Я не забыл мертвецов, которые напали на нас из снега.
Стейнекер уставился на него, забыв о зубочистке. Никто из них не упоминал событий сегодняшнего утра, но все, как оказалось, ни на миг о них не забывали.
- Вы знаете, о чем мы говорим? - прищурился Стейнекер в сторону сестры Мэри Рут. Старушка дрожащей рукой забрала его пустую тарелку. Фельдмаршал схватил ее узловатые пальцы и сильно сжал. Тарелка со звоном упала. - Я задал вопрос.
Она молча смотрела на него белесыми водянистыми глазами, и Стейнекер сжал пальцы.
- Те твари в снегу когда-то были людьми? Вы знаете, кто они?
- Бродячие нечестивцы, - раздался голос матушки О'Сайрус со стороны дальней арки. Нацисты развернулись в ее сторону. - Так мы их называем.
- Вы удивительно спокойны в присутствии таких соседей. - Стейнекер отпустил сестру Мэри Рут и подтолкнул к ней тарелку.
- Мы десятки лет живем в этих горах. - Матушка О'Сайрус приблизилась к ним. - Мы видели много такого, что обеспокоило бы менее привычных людей.
- А разве вашей вере не противоречит наличие таких вот "нечестивцев"?
- Вы удивитесь, герр фельдмаршал, узнав, какие твари бродят по лесам в наши дни.
В наставшей тишине Стейнекер улыбнулся ее иронии. Встал, искренне улыбаясь присутствующим, а потом тыльной стороной ладони наотмашь ударил настоятельницу по лицу.
Даже офицеры вздрогнули от неожиданности. Старая женщина едва не упала на пол. Стейнекер прошептал голосом, полным угрозы:
- Следите за языком, сестра, если не хотите с ним попрощаться.
Матушка О'Сайрус не поднимала глаз. Лишь поднесла руку ко рту, все так же склонив голову, и тихо произнесла:
- Вы неверно истолковали мои слова.
- Я прекрасно все понял. И уверен, что вы отлично знаете: фюрер не испытывает к христианству ничего, кроме презрения. - Тут она набралась решимости посмотреть на солдат. - Величайший обман в истории человечества, так он выразился. И самый сильный удар по сути людей.
- Мы знаем, что фюрер придерживается другой веры, господа, - сказала матушка О'Сайрус, прямо глядя на Стейнекера.
- Тогда вы можете догадаться, в чем состоит наша миссия.
- Я буду благодарна, если вы ее озвучите.
- У вас здесь присутствует некромант, сестра, - громко произнес Стейнекер. - Теперь мы в этом уверены.
Мать-настоятельница сузила глаза.
- Я не уверена даже в том, что понимаю значение этого слова…
Стейнекер схватил ее за горло, большой белый воротник скомкался в его пальцах, когда он рванул монахиню на себя.
- Я могу свернуть тебе шею голыми руками, женщина. Не смей мне лгать. Или ты думаешь, что нас остановят замерзшие трупы, которые эта тварь может на нас натравить? - Он смотрел в ее глаза, пытаясь найти признаки страха, но страха не было. - У вас здесь некромант. Либо здесь, в этих стенах, либо вы знаете, где эта тварь живет.
Он отпустил монахиню, и та поднесла руку к горлу.
- Если некромантом вы называете того, кто может поднимать мертвых, герр фельдмаршал, то моя вера говорит, что лишь один человек был способен на это…
Стейнекер выхватил пистолет из кобуры и направил на нее.
- Если тебе хоть на секунду показалось, что я уйду из этого места, не забрав с собой то, что мне приказали получить, ты фатально меня недооцениваешь. - Он шагнул ближе и вжал дуло "Люгера" в морщины на ее лбу. - Так ты признаешь, что знаешь это существо?
Матушка О'Сайрус кивнула, не глядя ему в глаза, и Стейнекер довольно кивнул в ответ.
- Ты отведешь меня к нему.
- К ней, герр фельдмаршал.
Волна паники затопила его, когда он наконец встретился с ней глазами. Грюнвальд и Киммель вскочили со своих мест, вытаскивая пистолеты.
- Нет, - тихо сказала матушка О'Сайрус, - это не я.
Стейнекер опустил оружие, Киммель и Грюнвальд с трудом скрыли облегчение.
- Это сестра, которая основала наш орден. Наша мать-основательница.
- Ты сказала, что этот орден существует уже двести лет.
Матушка О'Сайрус кивнула, и Стейнекер снова поднял пистолет.
- И ты хочешь, чтобы мы поверили, будто эта женщина до сих пор живет здесь?
- Господь наделил ее многими силами. Один из его даров - долголетие вне пределов человеческого понимания.
- И она ваш некромант? - Стейнекер повысил голос, и в зале воцарилась внезапная тишина. Только поленья в камине продолжали трещать. - Отвечай! Она ваш некромант?
Матушка О'Сайрус смотрела на них с молчаливой уверенностью.
- Отведи нас к ней, - тихо и настойчиво сказал он. - Сейчас же.
Длинный каменный коридор поначалу был обрамлен жутковатыми железными подсвечниками, совершенно пустыми. Канделябры, которые несли сестры, освещали только Стейнекера, его офицеров и шестерых вооруженных солдат.
Майор Грюнвальд, замыкавший процессию, смотрел на свою приметную тень со странной формой головы. Тень скользила по стене, и на лбу ее отчетливо просматривались два небольших рога, чуть выше уровня ушей. Он посмотрел на солдат, шагавших впереди, но дула их ружей не могли отбрасывать тени, создававшие странный эффект.
- В этой части аббатства нет освещения? - спросил Киммель.
- Только не для матери-основательницы, - ответила матушка О'Сайрус и заметила подозрительный взгляд Стейнекера. - Она не выносит света.
- Почему вы держите ее взаперти?
- Она, при всем нашем уважении, пугает других сестер, герр фельдмаршал. - Странные слова заставили офицеров переглянуться. Монахиня это заметила. - Не поймите неправильно, она истинный дар Божий. Сестры святого Игнациуса живут лишь для того, чтобы присматривать за ней. Наш орден много лет несет свое бремя.
Стейнекеру было не по себе. Они удалялись от обеденного зала, шагали все глубже в подвалы аббатства.
- Предупреждаю, старуха: если ты думаешь, что можешь завести нас в ловушку, любой неверный шаг твоих гусынь приведет к жестокому сопротивлению.
- Примите мои искренние извинения, герр фельдмаршал, но это я должна предупредить вас. - Она дошла до конца коридора и вставила свой канделябр в железный крюк, торчавший из стены у массивной двойной двери. - Было время, когда мать-основательница говорила с почившими святыми, чтобы ответить на вопросы папского значения…
Стейнекер прервал ее:
- И почему наша разведка доложила, что его святейшество, ваш Папа Римский, использует вашу тварь в самых разных делах?
- Но с годами она росла, - предупредила монахиня. - И ее силы росли вместе с ней, силы, которые больше не ограничивались простым общением с мертвыми. - Она смолкла, когда Стейнекер прижал ее к двери. - Вы спросили, почему мы открыли перед вами ворота? Чтобы открыть их, требуется двенадцать человек, открыть створки можно только вручную. - Она смотрела уже не на Стейнекера, а на всех солдат. - Мы не открывали ворота, господа. Мать-основательница впустила вас.
Стейнекера это не впечатлило.
- Так почему мы не видели ее там?
- Потому… - начала она и запнулась. Внезапная тишина сделала следующую фразу еще более зловещей. - Ей не требуется выходить, чтобы ворота открылись.
- Хватит разглагольствовать, сестра. Откройте дверь, - приказал Стейнекер.
- Вас атаковали люди из снега? Мы не посылали их, чтобы вас остановить! - Она повернулась к нему, но Стейнекер уже дергал за железную ручку двери. Дверь была закрыта. Монахиня продолжила шепотом: - Мы даже не знали о вашем приближении.
- Откройте дверь, сестра.
- Она знала. Мать-основательница. Она подняла их из снега, в котором они упокоились, и отправила их остановить вас!
И тут Стейнекер впервые заметил в ее глазах страх. Но боялась она не его.
Она боялась того, что за дверью.
Это ему не нравилось, и, чтобы не выдать волнения, Стейнекер шагнул назад, к солдатам и молодому Гансу, прошептав последнему на ухо:
- Возвращайся в обеденный зал. Найди Герхарда, пусть сообщит наши координаты по радио. Скажи, что нам может понадобиться подкрепление.
Стейнекер схватил канделябр у сестры Мэри Рут и передал адъютанту. Ганс и кольцо света растворились в темноте коридора, а Стейнекер вернулся к матушке О'Сайрус.
- Открывай.
- Существует протокол общения с ней, - сказала она.
Стейнекер обернулся к оставшимся пятерым солдатам.
- Если кто-то появится в коридоре, пристрелите его. - Потом кивнул шестому. - Доставай пистолет, будешь прикрывать нас.
- Если вы позволите мне вести разговор с ней, вы окажете себе немалую услугу. - Матушка О'Сайрус вставила ключ в замочную скважину. Он оттолкнул ее и сам повернул ключ. Древний механизм щелкнул, Стейнекер ухватился за массивные железные ручки и потянул дверь на себя. Ржавые петли завизжали, как свинья под ножом, и дверь раскрылась. За ней было огромное темное помещение.
Лунный свет из высоких прямоугольных окон заливал огромную фигуру в нескольких метрах от входа. Стейнекер взял канделябр настоятельницы и шагнул вперед, к силуэту. Только тогда он смог оценить истинные размеры существа, сидевшего в центре комнаты.
Мать-основательница была не только невероятно старой, она была огромной.
Примерно в три раза больше любого нормального человека, невероятно оплывшая женщина неподвижно сидела на деревянном кресле такого размера, что у Стейнекера перехватило дух. Солдаты уставились на нее с изумлением. Огромная голова основательницы склонилась вперед, как во сне, толстые седые пряди волос были спутанными и грязными, как швабра. От громкого храпа массивные плечи поднимались и опадали, и видно было, что к полу мать-основательницу приковывают толстые ржавые цепи.
В первый миг Стейнекер просто не мог найти слов.
- Почему она прикована?
- Она иногда нападает… на некоторых сестер, - прошептала матушка О'Сайрус.
- Но она же не может двигаться.
- Она кусает их, герр Стейнекер, когда они подходят кормить или купать ее.
- Она безумна?
Матушка О'Сайрус сказала что-то на латыни, затем перевела:
- Она блаженная.
Изумленные офицеры подошли ближе, словно пытаясь убедиться в существовании такой странной человеческой мутации.
- Разбудите ее, - велел Стейнекер.
- Она никогда не спит.
- Докажите, что эта старуха и есть ваш некромант, - прошипел он, - и что вы не пытаетесь выставить нас дураками!
- Вы видели ее силы, - сказала матушка О'Сайрус.
- Я сказал, докажите мне, что это именно та тварь, что нам нужна! Скажите, что мы желаем с ней поговорить!
- Она слышит каждое наше слово, герр фельдмаршал, поверьте. Но она делает лишь то, что желает. Она не станет давать представления, как мартышка на цепи.
- Она и так на цепи, сестра! И если она делает только то, что захочет, пусть либо захочет со мной говорить, либо увидит, как я убиваю ее орден. Сержант Киммель, пристрелите старуху.
Киммель посмотрел на него.
- Приказываю! - рявкнул Стейнекер.
Сержант поднял "Люгер" и направила на сестру Мэри Рут. Заметил, как лихорадочно дрожат ее руки, и перевел пистолет на другую.
- Которую из старух, герр фельдмаршал?
- Да любую же, идиот!
- Не стоит этого делать, герр Стейнекер, - предупредила матушка О'Сайрус. - Мать-основательница любит поучать. Особенно по поводу заповедей.
- Стреляй в любую! - крикнул Стейнекер, и Киммель снова навел пистолет на сестру Мэри Рут, выстрелил, не целясь, - и его собственная грудь расцвела раной.
Сержант зажал рану и широко распахнутыми глазами уставился на дымящийся пистолет, который превратился в кусок искореженного металла. Пуля вылетела с другой стороны ствола!
Падая на пол, Киммель услышал слова матушки О'Сайрус:
- Относись к людям так, герр фельдмаршал…
Майор Грюнвальд шагнул вперед, прицелился в лоб сестры Мэри Рут и нажал на курок. Пуля пробила его собственную голову, Грюнвальда отбросило назад, спиной в стену.
- …как хочешь, чтобы они относились к тебе. - Мать-настоятельница склонила голову.
Стейнекер обернулся, выхватывая "Люгер", навел на нее ствол. Монахиня, не поднимая головы, тихо сказала:
- Я не советовала бы вам это делать.
Фельдмаршал медленно опустил оружие, когда в комнате раздался странный звук: сильный густой гул, словно включился какой-то древний механизм.
Мать-основательница смеялась.
Звук был низким, горловым, и при этом походил на урчание в животе огромной древней твари. Ее плечи затряслись, цепи зазвенели, большая голова поднялась, лицо попало в полосу света. И это лицо было куда кошмарнее, чем он мог бы себе представить. Время и обжорство исказили черты до полной неузнаваемости, она была похожа на старую народную куклу с головой из сушеного яблока. Складки и борозды морщинистой плоти были такими глубокими и тяжелыми, что закрывали даже глаза, старуха казалась слепой.
- Как же ужасно… - Стейнекер подумал, что матушка О'Сайрус говорит о жутком создании, прикованном к креслу, - как ужасно понять, что вся твоя власть заключена в оружии, а оружие используют против тебя.
- Хватит лицемерия, сестра! - выплюнул он. - Не убий! Никогда не слышали такой заповеди? Вы нарушаете свои же собственные правила.
Мать-основательница захохотала так, что кресло угрожающе заскрипело. Стейнекер чувствовал, как дрожит пол под ногами.
- Вы ищете веры, герр фельдмаршал?
Комната внезапно содрогнулась, как от удара. Дверь захлопнулась, и Стейнекер бросился к ней, чтобы снова открыть.
В темном коридоре парили тела солдат.
Фельдмаршал выставил перед собой канделябр и в оранжевом свете увидел винтовки, бесполезно лежащие на полу под ногами солдат, поднявшихся в воздух.
Но они не парили - их проткнули насквозь.
Все солдаты были надеты спинами на металлические крючья для канделябров, словно их - всех одновременно - приподняла и швырнула на острые колья неведомая сила, и эта сила оставила их висеть в коридоре, как мрачный барельеф.
Стейнекер подбежал к ближайшему солдату, из открытого рта которого стекала кровь. Фельдмаршалу хватило одного взгляда на блестящую кровавую массу, соскользнувшую с конца железного штыря в стене. Это была печень солдата. Сила удара выбила ее из тела прямо под ноги Стейнекеру.
Тихий шепот зашелестел в коридоре:
- Мы не получаем от этого ни малейшего удовольствия, герр Стейнекер, ни малейшего. - Это матушка О'Сайрус шагнула из тьмы комнаты в коридор. - Как только она открыла вам ворота, мы уже знали, что никто из вас не уйдет отсюда живым.
Фельмаршал смотрел на нее, бледнея все больше.
- Это мы еще увидим!
Он по привычке вскинул пистолет. Но вспомнил, что стрелять не может, и в отчаянье подумал о последнем своем помощнике, шестом пехотинце - солдате, который тоже побелел как смерть.
Стейнекер и солдат побежали по коридору, оставив мать-основательницу трястись на своем деревянном троне, вопить и пытаться вырваться из плена теней и цепей. Одна из толстых цепей лопнула, звенья шрапнелью засвистели по комнате и вылетели в коридор.
Жуткий звук заставил Стейнекера оглянуться. Он увидел, как солдат резко содрогается и останавливается, будто от удара в спину. Он открыл рот, но сказать ничего не успел. Толстая цепь свисала из его живота, как ржавая пуповина, - но стоило солдату взяться за нее руками, как цепь дернулась и унесла его назад по коридору, как рыбку на леске.
Он с воплем пролетел мимо монахинь и скрылся в темной пещере матери-основательницы. Сестры не оглядывались, лишь склонили головы и перекрестились.
Фельдмаршал больше не пытался скрывать ужас. Он рванулся с места так, что погасли свечи, не выдержав напора воздуха, и бежал в темноте коридора, отчаянно надеясь, что ноги вынесут его к свету и огню обеденного зала. Он запыхался и едва не упал, когда добрался наконец до арки, у которой его ждал юный Ганс.
- Мы все передали, герр фельдмаршал! Они выслали подкрепление!
Стейнекер схватил его за плечи и развернул.
- Беги! - Он толкнул Ганса к двери и развернулся к остальным. - Все бегите!
Комната, полная солдат, ответила лишь молчаливым удивлением.
- Мы немедленно отступаем!
- Мать-основательница этого не позволит, - сказала матушка О'Сайрус, выходя из коридора. Монахини собирались за ее спиной.
- Она дьявол! - Стейнекер ткнул пальцем в ее сторону. - Она демон, а вы ей служите!
Огромный зал протестующе зарокотал в ответ на его слова, пол подпрыгнул от невидимого удара снизу, нескольких солдат сбило с ног. Один с воплем пронесся по длинному обеденному столу, с которого его швырнуло в камин с такой силой, что бревна и угли разлетелись фейерверком.
Другим тоже не повезло: сила приподняла их и бросила на стены, с которых сползли уже безжизненные трупы.
Стейнекер смог лишь хрипло прошептать:
- Бегите, спасайтесь…
И побежал к выходу из зала, который содрогался до самых стропил.
- Как вы можете притворяться, будто она святая? - кричал он на бегу. - Она чистое зло, сестра, и вы это знаете! Она не имеет никакого отношения к вашему Богу!
Подземная дрожь добралась до синего полотна с латинской вышивкой. Металлический шест, на котором висел лозунг, выскочил из стены и упал, утаскивая за собой толстую веревку. Стейнекер видел, куда направляется странный снаряд, и дернулся в сторону, уверенный, что целят в него. Ужас придал ему силы, фельдмаршал вырвался вперед, расталкивая солдат. Длинный металлический шест по красивой дуге опустился на уровень их роста. Он был похож на иголку, за которой тянулась веревка-нить. Игла прошила троих солдат и пригвоздила Стейнекера к стене.
Фельдмаршал завопил, Ганс бросился ему на помощь. Паренек попытался вытащить шест: сначала использовал плечо как рычаг, потом просто тащил изо всех сил и наконец столкнул с шеста тех, кто оказался нанизан на него первыми.
Солдаты упали на пол, веревка так и тянулась от одного к другому, пронизывая их, как четки.
Стейнекер, из которого вытащили шест, дико выл от боли. Ганс поволок его к выходу, и фельдмаршал пришел в себя настолько, чтобы прокричать матушке О'Сайрус:
- Безумная старая сука! Ты что, не видишь? Она же мерзость! Вы служите чудовищу!
Ганс вытащил его из зала, и только тогда мать О'Сайрус тихо ответила:
- Хайль Гитлер, герр фельдмаршал.
Стейнекер едва не свалился с длинной каменной лестницы аббатства. Его солдаты бежали вместе с ним - те, кого неведомая сила матери-основательницы не сбрасывала через перила. Старая ведьма так и осталась в своей подземной келье, но ей не нужно было выходить.
Он слышал, как его люди бегут на лестнице, как пролетают мимо него, как их швыряет на булыжник двора, раскалывая черепа. Он спрыгнул, как только до земли осталось приемлемое расстояние, и поднялся на ноги. Пробитое плечо обжигала боль, правая рука безжизненно болталась. Он побежал к седану вслед за юным Гансом. И остановился вместе с остатками выживших.
Огромные ворота были закрыты.
Плотно, как склеп, - это было отчетливо видно в подсвеченном луной снегу. Стейнекер схватил одного из солдат и толкнул вперед.
- К воротам! Все!
Они, спотыкаясь, бросились к цели, чтобы вместе вырваться из этого ада, и тут земля под сапогами задрожала и массивные створки с рокотом поползли в стороны без посторонней помощи.
Стейнекер затаил дыхание, глядя, как растет полоса лунного света меж этими створками. Но ворота открылись шире, и за ними его ждал еще лучший вид. Раздался общий вздох облегчения, юный Ганс радостно вскрикнул.
На снегу за воротами стоял целый взвод немецкой пехоты.
Увидев Стейнекера и его людей, солдаты вскинули руки в идеальном салюте.
- Они пришли! Они успели, герр фельдмаршал! - воскликнул Ганс и побежал к ним, взрывая сапогами снег.
Фельдмаршал только указывал себе за спину, голос внезапно пропал. Он не мог связно объяснить, с каким ужасом они встретились в Грейстонском аббатстве. Он только шагал вперед и смеялся. Или плакал? Звуки, которые он издавал, были похожи на лепет безумца на ветру.
Чем бы они тут ни были, взвод пехоты разберется сними за считаные минуты.
Вспышка ослепительного света и злой грохот ошеломили Стейнекера, и в следующий миг он ощутил, как рвется его тело. Жуткая боль вспыхнула в животе, ноги перестали слушаться. Он упал на колени.
И увидел, как лицо красавчика Ганса разлетается в клочья от пуль. Изо рта, разбитого носа, опустевшей глазницы хлестала кровь. Парень рухнул на снег, а вслед за ним так же быстро упали и остальные.
Стейнекер попытался встать и увидел, что их убийцами стал взвод солдат. Замерзших нацистов с белыми ледяными глазами, заиндевевшими шлемами, болезненно серой кожей. Никто из них больше не дышал.
Фельдмаршал закрыл глаза последним. Он прожил достаточно, чтобы взглянуть на парапет и кружащиеся над ним снежинки. "Ангельская пыль" - раздался откуда-то голос его матери. Но те, кого он видел, были одеты в черное. Матушка О'Сайрус и ее орден стояли на парапете.
И выглядели они как армия тьмы, а вовсе не ангелами Господними. Стейнекер в последний раз взглянул на мрачное сборище и безжизненно рухнул на ледяную брусчатку.
В наступившей тишине монахини перекрестились и вернулись внутрь. Только сестра Мэри Рут замедлила шаг, услышав движение на снегу под перилами. Она не стала оборачиваться, лишь сжала четки дрожащими пальцами.
Сестре Мэри Рут хватало кошмаров и без того, чтобы смотреть, как только что погибший фельдмаршал и его люди поднимаются из луж собственной крови и шагают к воротам аббатства.
Гранитный крест отбрасывал черную тень на снег, по которому они шагали - шагали, чтобы присоединиться к мертвой армии матери-основательницы. Массивные ворота аббатства Грейстон захлопнулись за их спинами.
Автор: Виктор Салва