Короче, я тут еще один блог завел, специально под собственную графоманию свое литературное творчество. А вы не знали, что я еще и немножечко пишу? Ну вот, теперь знаете. Надеюсь, вам понравится.
…В стоящей на плите кофеварке бурчала вода. Гилберт смотрел в окно, в чернильно-непроглядное декабрьское ночное небо, и курил сигарету за сигаретой. В пепельнице уже накопилась изрядная кучка окурков.
Спать он не мог – вместе со сном приходили кошмары цвета освежеванного мяса, полные невыносимого мерцания и разрывающих разум воплей. Твари, напоминающие кошмары Гигера с Кроненбергом, втягивали его в свой безумный хоровод, сдавливали, растягивали, трансформировали…
Самым страшным в этих кошмарах было то, что они не желали так просто отпускать свою жертву, даже после пробуждения. Уже проснувшись и открыв глаза, Гилберт продолжал чувствовать удушающие объятья пульсирующих щупалец. Монструозный мир словно бы пытался затащить соприкоснувшегося с ним кладоискателя к себе навсегда; и Гилберт не был уверен, что это не произойдет однажды. Что он не останется там – под кроваво-красным светом, обезумевший, задыхающийся, умирающий, но не мертвый; распятый на кресте из шевелящейся извивающейся плоти, или, скорее, вросший в эту плоть, как мушка в янтарь.
Раздался входной звонок. Несколько мгновений Гилберт размышлял, стоит ли ему открывать. Все-таки время позднее; вряд ли кто-то из его немногочисленных друзей или знакомых мог вздумать навестить его в такой час. А с другой стороны, он был слишком утомлен борьбой с кошмарами, чтобы перспектива быть ограбленным могла его напугать.
С этими мыслями он подошел к двери и открыл засов.
– Элизабет? Ты?..
скрытый текст
…Тогда, расставаясь с Элизабет, он пообещал вернуться на следующий день, вместе с Павором. План Гилберта был таков: созвониться с Джерри и договориться о встрече; на следующий день, как и было обещано, Павор берет необходимое оборудование и приезжает к Холлов-Крику, вместе с Гилбертом.
Все пошло не так с самого начала. Уже подъезжая к городу, Гилберт увидел, что его телефон разбит. Звонок Павору откладывался до приезда домой.
Вернувшись в свое холостяцкое жилище, Гилберт наконец смог позвонить Джерри. Однако и тут все оказалось не так: ровный голос автоответчика на другом конце провода вежливо объяснил, что Джерри Павор не может сейчас подойти к телефону, и попросил оставить свое сообщение.
– Джерри… – произнес Гилберт в трубку. – Джерри, это я, Гилберт… Ну знаешь, искатель индейских кладов… Я нашел кое-что странное; похоже, это по твоей части. Когда будет возможность – позвони. Подробности при встрече! – И, опустив трубку, с чувством добавил: – Че-орт!..
Уже улегшись спать, Гилберт вспомнил, что так и не выяснил у Элизабет ни номера ее телефона, ни места ее жительства. Черт, в который раз уже черт…
Сон, увиденный Гилбертом, не был приятным. Жуткие биомеханические конструкции из живой плоти, озаренные кроваво-красным светом… Они словно бы говорили с ним, или, точнее, вели перед ним монолог на нечеловеческом языке. И хоть язык этот не походил ни на один из человеческих (было ощущение, что визуальные образы играли в нем ничуть не меньшую роль, чем звуковая информация), Гилберт чувствовал, что вот-вот поймет его… вот только какой ценой?.. От попыток понять и осознать чуждую информацию болела голова; жуткие образования, существующие на грани сна и кошмара, обступали кладоискателя со всех сторон, давили на него, душили его… Он проснулся в холодном поту и долго не мог прийти в себя.
скрытый текст
…За окном машины кружились белые снежные мухи, садились на стекла, оборачиваясь капельками воды. Безмолвие, нарушаемое только рокотом двигателя, становилось невыносимым, и Гилберт включил радио. Поначалу не было слышно ничего, кроме треска помех, сквозь которые временами пробивалось нечто похожее на человеческую речь. Наконец он услышал музыку – какой-то простенький попсовый мотивчик из тех, что обычно не вызывали у него никаких эмоций, кроме раздражения. Но сейчас эта идиотская раздражающая мелодия для Гилберта была важнее всех симфоний мира. Она давала ему надежду, что ничего страшного впредь не произойдет; что все происходящее – только порождение расстроенных бессонницей и табаком нервов.
Но в глубине души Гилберт знал – это не так. Он действительно совершил преступление, и теперь палач уже готовится принять его грешную душу.
Когда он это понял?.. Может, сегодня утром, когда проснулся от не желающего отпускать удушливого кошмара. Снилось, будто он оказался завернут в нечто, напоминающее полиэтилен. Задыхаясь, Гилберт пытался прорвать опутывающие его пелены, но неведомая сила стягивала их все плотнее, лишая малейшей надежды на спасение… Руки слабели, и все, что мог Гилберт – замереть в отчаянии, сознавая, что смерть пришла за ним.
Он проснулся – но было ли то пробуждением? Он не был уверен. Воздуха по-прежнему не хватало, словно Гилберт во сне разучился дышать. Подобно утопающему, схваченному неведомой морской тварью и утягиваемому в глубину, кладоискатель из последних сил дернулся и сделал глубокий вдох. А потом еще и еще – он пил воздух, словно алкоголь, обжигающий и пьянящий. Удушье отступило – но ставший уже постоянным спутником Гилберта страх остался. Только теперь к нему прибавилось отчаяние – от мысли о том, что уже ничего не отменить, и конец близок.
Впрочем, может быть, осознание конца пришло позднее, когда немного пришедший в себя Гилберт позвонил Павору?.. На том конце провода ему ответил незнакомый голос, представившийся сотрудником ФБР. Гилберт в смятении бросил трубку, а потом, кое-как одевшись, кинулся к одному чудаку, художнику по имени Томас, бывшему их общим знакомым.
скрытый текст
Неуютное, промозглое редколесье осталось позади. «Пежо» направлялся к виднеющемуся на холме придорожному кемпингу.
– …Значит, у вас нет мужа? – усмехнулся Гилберт, поворачивая руль. – Ну что ж, я тоже в разводе. Вам тридцать восемь, мне сорок шесть… Нет, нет, я ни на что не намекаю; просто…
– Ладно уж… – Элиза грустно улыбнулась. – Я в принципе не против… ни к чему не обязывающего секса…
– А я разве говорил про секс? – Гилберт поднял брови. – Я имел в виду другое. Что, если нам объединить наши усилия?..
…Болезненно-бледное, как творог, утро несмело заглядывало в окна кемпинга. Гилберт, в одних трусах сидя на кровати, закуривал очередную сигарету. Лежащая рядом Элиза повернулась во сне, машинально ища рукой сползшее одеяло.
– А… эм… – простонала она спросонья. Гилберт, обернувшись, поправил на ней одеяло, машинально отметив про себя, что груди у нее заметно обвисли. Элиза приоткрыла глаза, тотчас же подтянула одеяло, прикрыв им наготу.
– Ах… что случилось… – пробормотала она, все еще не до конца проснувшись.
скрытый текст
Декабрьское небо цвета потускневшей стали нависло над миром. Казалось, еще немного – и оно рухнет на землю, раздавив все надежды и иллюзии людей, словно надгробная плита.
Гилберт гнал свой «пежо», выжимая из его двигателя все, что можно. В его состоянии (две недели кошмаров и бессонницы, неимоверное количество выпитого кофе и выкуренных сигарет) мчаться с такой скоростью было рискованно. Надо было отдохнуть, поспать хотя бы несколько часов, хотя бы с помощью снотворного. Однако Гилберт не мог позволить себе такой роскоши.
От чего он пытался убежать? Если бы его спросили, он, наверное, и сам не смог бы ответить. От своего преступления? Или от страха, который толкнул его на преступление? Может быть, может быть… Однако он хорошо понимал: ни от первого, ни тем более от второго ему не уйти. Он может бежать куда угодно и как угодно быстро – все равно в конце пути он встретит своих палачей.
…Они познакомились где-то в первых числах декабря.
скрытый текст
Когда-то это был рыбацкий поселок. Местные жители на утлых лодчонках ходили в море, ловили сетями рыбу, часть съедали сами, а часть продавали на рынке Арконцци – тем и жили. Но со временем рыба ушла от берегов. Рыбаки были вынуждены оставить свои жилища и отправиться искать счастья в другие края. А хижины их остались.
В тот вечер тишину заброшенного рыбацкого поселка огласил стук копыт. Энцо и Ганил скакали впереди, верхом на гнедом жеребце; таинственный спутник на сером коне следовал за ними.
– Здесь мы нашли временный приют, – объяснил Энцо, остановив своего коня. – Мне нужно разобраться с давними долгами, прежде чем я навсегда покину эти края.
– Навсегда? А что случилось?
– Ну, мне не хочется загадывать… – Энцо передал Ганилу фонарь с зажженой свечой внутри. – Иди, посмотри, где тебе можно устроиться…
Внутри хижина не выглядела заброшенной. Зола в очаге была свежей – совсем недавно здесь готовили еду. В закрытых бочонках хранилась снедь – сухари, солонина, сушеные овощи. Под лавкой лежали свернутые туфячки из конского волоса, а также одеяла и прочие постельные принадлежности. У двери Ганил заметил глиняный кувшинчик, в котором стояли цветы – сорванные, судя по всему, где-то в окрестностях.
При виде этого кувшинчика в голове Ганила заворочились некие подозрения – слишком туманные, чтобы оформиться в слова. Подойдя поближе, он услышал разговор двух голосов – один голос, без сомнения, принадлежал Энцо, а вот второй был слишком тихим, и Ганил не мог разобрать ни слова.
скрытый текст
Небо затянуло тучами, кроны деревьев в саду академии колыхал порывистый ветер. Мелкий моросящий дождь стучал в стекла стрельчатых окон. Старожилы говорили, что подобной погоды ранней осенью в Талласии давно уже не было, и что это не к добру.
У окна стоял человек; Ганил узнал его еще издали (не в последнюю очередь потому, что он ждал его появления).
– Альбертин? Что-то случилось?
– Пока нет. Но, судя по всему, все еще впереди…
– В чем дело? Вы ведь не просто так сюда пришли… Впрочем, раз уж пришли, я скажу вам все. Я принял решение бросить Академию Кошкоглазых.
– Почему?
– Потому что я хорошо знаю, к чему меня здесь готовят. Стать гончим псом Голеана, охотником за еретиками… Вы думаете, я забыл о том, что они сделали с моей сестрой? Нет, не забыл…
– И что же ты решил?
– Вчера я встретился со своим знакомым. Он предложил мне записаться в рейтары принца Монте…
– Знакомый, говоришь? Не тот ли, который вчера заявился в академию вместе с твоим другом, Эствано?
Ганил почувствовал, что краснеет.
– Простите их, пожалуйста…
– Я-то их и не виню. А вот ректорат вполне может выгнать твоего друга – за нарушение студенческого устава. Но не в этом дело. Итак, ты надеешься, что в рядах сторонников Монте ты найдешь укрытие от Инквизиции? Боюсь, я тебя расстрою…
– И что же мне делать?
– Ты, кажется, уже для себя все решил? – Альбертин усмехнулся. – Придется объяснить тебе ситуацию. Монте – сторонник ослабления влияния папства в Талласии. Папа очень недоволен этим; однако он надеется силами Инквизиции принудить принца пойти на уступки. Теперь представь, что человек, связанный с Инквизицией, вступает в наемное войско принца Монте. Вскоре он получает повышение, делает карьеру – разумеется, не без помощи людей из Инквизиции… Ты понимаешь, к чему я все это говорю?
скрытый текст
Дни текли один за другим, складываясь в недели. Ганил с головой погрузился в пряную жизнь студентов Академии. Он даже подружился с неким Эствано – отпрыском знатной, но бедной гестинамской семьи, признанным мастером фехтования, забиякой и бретером.
Королевство Гестинамия выковалось в непрерывном противостоянии с лезущими на север южанами. Южане придерживались учения Южной церкви; неудивительно поэтому, что жезл священника был такой же активной опорой государства, как и меч дворянина. Однако со временем все поменялось: конфликты с южанами сначала сошли на нет, а потом и вовсе сменились союзом с султаном Драгоменом Четвертым, против хана Кубнака. На помощь султану королем Мигелем было отправлено войско в двести человек; после победы Кубнака из этих двухсот на родину вернулись лишь единицы.
Среди этих вернувшихся был и дед Эствано. Родина встретила его неласково: родовой замок пришлось заложить за долги. Здоровье старого рыцаря, и так подорванное на войне, от лишений и обид расстроилось окончательно; будучи на смертном одре, он заповедовал детям и внукам: «Никогда не воюйте за кого бы то ни было, ибо правители всегда при первой возможности предают тех, кто за них сражается. Забудьте все эти россказни о рыцарской доблести и чести; ныне в почете не те, у кого рука крепка, а те, у кого хребет гибок, чтобы кланяться тому, кому выгодно… Будьте гибкими, дети мои, и обрящете вы успех!..»
Братья Эствано пошли по пути духовного служения; сам же он отказалсяя и от военной карьеры, и от церковной, предпочтя, как он сам сказал, «занятия наукой». Впрочем, на деле Эствано посвящал больше времени гуляниям в сомнительных заведениях и фехтованию, нежели действительно изучению наук. Надо сказать, во владении шпагой и рапирой этот молодой человек преуспел изрядно; если бы он с тем же пылом изучал научные дисциплины, то наверняка уже стал бы знаменитым и уважаемым среди философов.
Инквизитор Альбертин время от времени навещал Ганила; они обсуждали учеников и учебу, новости города и королевства… Одна лишь тема была для обоих табуированной – Инквизиция и ее деятельность. Альбертин, как верное «оружие» Церкви, не собирался посвящать посторонних в дела, к которым был причастен. Ганил понимал его; в свою очередь он сам не очень-то желал стать таким же оружием. Хоть он и дал согласие, но сделал это с единственной целью – убраться из приюта, ставшего для него невыносимым, точно тюрьма-ублиет. И похоже, Альбертин тоже об этом догадывался, но не подавал виду.
скрытый текст
Проснувшись, Ганил первым делом вспомнил о своем вчерашнем преступлении. Ему захотелось застонать; отчаяние воспринималось им, словно впившаяся в душу заржавевшая игла.
«Я убил ее, – подумал он, – и больше никогда ее не увижу. Неужели без этого нельзя было обойтись? Нет, нет… Как же…»
Ганил всегда думал о Веслане с симпатией, что в общем-то было понятно; однако сейчас, потеряв ее навсегда, он, кажется, был готов поверить в то, что любил ее – любил, сам того не понимая. И если бы сейчас пред ним предстал могущественный пустынный джинн – Ганил, не задумываясь, отдал бы все, чтобы вернуть потерю.
«А ведь это я, я виноват в ее смерти! – думал он. – Я своими руками задушил ее, словно курицу, и похоронил под каменной плитой! Почему я это сделал, неужели не было иного выхода?.. Не было, да… Она знала то, чего не… Ах, да что там, она знала о том, что из-за меня Марри бросили в известковую яму, как никому не нужного дохлого пса!..»
…Вбежав в либрариум, Ганил увидел чудовищную, безобразную картину. Грюльхан, раскрасневшийся, с выпучеными глазами, душил плеткой растрепанного и зареванного Марри. На Ганила увиденное подействовало, словно взгляд Медузы; он застыл на месте, разрываясь между желанием прекратить этот кошмар и страхом перед субдиаконом. Страхом низким, животным – так собака, которой показывали красный лоскут, одновременно избивая ее плетью, при виде красного цвета впадает в панику и ступор.
Марри уже не кричал – он разевал рот, содрогаясь в конвульсиях, пытаясь вдохнуть воздух. Грюльхан наседал на него сзади, одновременно сдавливая его горло плетью, словно удавкой. Лицо субдиакона выражало какой-то нечеловеческий триумф, словно у архангела с соборной фрески, изничтожающего диавола.
– Г…господин!.. Господин Грюльхан!.. Ч…что… вы делаете?.. Ради Бога… м-молю… п-прекратите!..
скрытый текст
Издали покинутый город походил на причудливой формы риф посреди окружившего его ртутного озера. Обглоданные ветром остовы домов причудливо отражались в зыбком зеркале озера-миража. По мере того, как путешественники приближались, мираж растаял, а руины города, напротив, стали более отчетливыми.
– А ведь когда-то здесь кипела жизнь! – провозгласил Энцо. – Когда Сараиф был простым караванным поселком, этот город уже процветал за счет близости к важным торговым маршрутам. Однако в какой-то момент он начал угасать. Почему, спросите вы? Ответ будет прост и печален… Мир меняется, и меняется далеко не в лучшую сторону. Где-то, за многие лиги отсюда, разразилась засуха; где-то начались войны, сделавшие былые дороги небезопасными. Колодцы, питавшие город водой, иссякли; голод и болезни доделали дело. Люди бежали из этих благословенных краев, в одночасье ставших проклятыми. Некоторые поселились в Сараифе; однако большинству не повезло – они стали изгоями, коим нет места нигде. Такие изгои, наверное, есть и в других краях – вы, конечно же, видели этих людей, одетых в рубище и просящих подаяния у храмов и мечетей…
Ганил усмехнулся. В Ахатенбурге нищие были совсем иными. У них была своя собственная гильдия; по слухам, гильдия эта даже снимала весьма недешевый особняк в далеко не трущобном районе. Если бы какой-нибудь изгой вздумал просить подаяния без разрешения гильдии, его бы избили и вышвырнули вон.
То, что нищие Ахатенбурга – в действительности далеко не бедняки, давно уже не было секретом. Чтобы разжалобить подавателей, нищие шли на самые мерзкие вещи. Возле собора святой Гернессы ошивалась пятидесятилетняя нищенка с «сыном» – безногим и безруким ребенком. Наверняка ребенка купили у какой-нибудь крестьянской семьи, отягощенной многочисленным потомством, которое они были не в силах прокормить; затем несчастное дитя изувечили и превратили в кретина. И это было еще не самое страшное, что творили нищие ради подаяния…
скрытый текст
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)