День в истории Блогхауса: 9 февраля 2018
CrazySparrow, блог «Nonsensewill Zone»
One Piece, глава 894
Сразу скажу — глава оказалась вне всяких ожиданий начиная с обложки.
Я в прошлый раз вроде говорила, что Тонтатты фиг куда уплывут? А вот хрен вам, говорит добрый Ода и делает команду Лео эскортом для Виолы и Ребекки на злосчастный Ревери.
Судя по собирающейся пати, арка будет богатой на события — и зуб даю, что она займет внимания читателей, отвлекая их от зализывающих раны мугивар.
Я уже писала, что Ода планомерно развивает Луффи в боевых условиях, и если читать главы скопом, то это более заметно и не кажется таким уж затянутым. Хотя признаю, его постоянные огребания от Крокодайла, против которого он юзал все возможные трюки, но все равно терпел поражение, оставляли меня в унынии и с мыслями "когда же это кончится". И это при том, что Арабасту я как раз читала целиком.
Я прекрасно понимаю тех, кого этот бой уже подрядком задолбал, каюсь, сама отношусь к числу таких читателей и считаю, что Ода все же рановато начал стычку Луффи и Катакури. Но с другой стороны непонятно, как можно было бы сюжетно обосновать их более позднее столкновение.
В прошлый раз я понадеялась, что уж в этой-то главе Ода наконец покажет развязку их боя, но мои ожидания оказались обмануты. Но вместо этого Ода сделал все по-другому — рассказал о сути Воли наблюдения поподробнее, что, разумеется, напрямую повлияет на текущий бой.
И неожиданный полноценный флешбек с Рейли даже приятно наблюдать. Просто потому что вот:
Вот этот вот образ сенсея-отшельника-бухарика, который в момент превращается в "блять, что ты такое, я об этом не просил, Роджер такой хуйни не творил", и это вызывает у меня просто неконтролируемый ржач
И все из-за еды, которую Луффи случайно уронил в грязь во время тренировок, бггг.
Луффи в этой главе вообще прекрасен, я вам скажу. Гордый, как и всегда, учится на собственных ошибках, желая развить Волю Наблюдения, и не желает принимать еду от добрых животинок, с которыми успел задружиться. После такого начинаешь думать, что голодуха на Тотлэнде, в которую он себя вогнал, ожидая Санджи, для него так, цветочки. Хотя опять же, все тут наверняка зависит от потраченной энергии и сил — а во время побега Луффи их приложил немало.
Вернемся к Воле наблюдения. Рейли сделал очень интересный комментарий:
То есть все это время, когда мы говорили о невероятной чуйке Луффи, мы не подозревали, что так оно на самом деле и есть! Что вот это его молчание в ответ на слезы Нами в Арлонг парке, его речь к Санджи после их встречи на Тотлэнде, все те моменты, когда он всячески вынуждает людей сказать о том, что у них на душе — он все это чувствует, осознает, но редко когда говорит вслух. Это очень тактично, но с другой стороны, не всякий сможет просто взять и раскрыть перед другим своих тараканов, даже если этот кто-то — твой друг и/или капитан и сам на этом настаивает.
Но еще интереснее получается, что несмотря на слова самого Луффи о том, что Санджи мол, спец по Воле Наблюдения, получается, что с эмпатией у кока как-то не всегда все окей. В частности, это касается девушек, в чем мы убедились на примере Виолы и Пудинг, а уж о таком активном применении Воли в бою, как сейчас это происходит у Луффи и Катакури, я вообще молчу. И тогда вообще странно, зачем Ода делал такое разделение по уровню владения Волей, если Луффи даже тут выше Санджи, хотя казалось бы, для Завитушки такое было бы куда как лучше в плане развития. А то сейчас он в боевом плане ну вообще никак.
Но давайте вернемся к эмпатии самого Луффи. Интересен еще вот этот момент. Вроде бы очевидный, но как оказалось, для читателей, не для Рейли:
Вот ну извините, как такого персонажа не любить?
Да ок, это протагонист, да, разумеется, он будет так или иначе волей автора завоевывать симпатию персонажей и читателей — но почему-то у Оды получается это делать так ненавязчиво, что ты невольно улыбаешься, глядя на эту моську Луффи, который уже восемнадцатилетие на Русукайне отметил, но все равно непосредственен как ребенок. С другой стороны именно интерес к людям как к личностям выделяет Луффи на фоне других персонажей — в этом плане на него пока что больше всего похож только Дофламинго, но у него своя история, о ней в другой раз.
Простите, это очень красивый фрейм, не могу не
Кажется мне, что не просто так Ода нам напомнил об этой особенности Луффи - именно в тот момент, когда он и дерется, и тренируется с очередным противником, который, как начинает казаться, специально тянет Луффи на новый, более высокий уровень владения Волей. Иначе поведение Катакури в предыдущей главе не объяснить — решил проиграть в честном бою, чтобы с чистой совестью свалить из семьи в вольное плавание?
Кхм. А чего бы нет — семейка разваливается как свадебный торт, якобы любящие его родственники боятся его настоящего облика, некоторые возносят до уровня бога... А тут какой-то пацан, похеривший все планы семьи и ставший реальной угрозой, завоевал интерес, оказался достойным противником и что самое главное — никоим образом не высмеивал недостатков Катакури. Я писала обо всем этом в прошлый раз, но учитывая то, что нам казали в этой главе про эмпатию Луффи, более чем очевидно, что Катакури почувствовал его уважение - еще бы, с его-то уровнем — и, приняв его должным образом, решил оказать соответствующее уважение Луффи, одолев его в честном бою, без подмоги ни с одной из сторон. Очень по-самурайски, очень логично теперь выглядят события предыдущих глав.
Благородство или нет, Луффи все равно изрядно огребает до самой полуночи. До часа Х, момента встречи с остальной командой на острове Какао, осталось меньше часа. И вся глава показывает, что Ода умеет в короткие таймскипы, просто по некоторым причинам редко это делает.
Пока Катакури мутузит Луффи, мы успеваем лихо пронестись по остальным локациям и увидеть как дела у других действующих лиц. Пираты Танка продолжают выманивать Большую мамочку подальше от мугивар, и Шифон берет на себя инициативу увести старуху дальше Ликерочного острова. Такими темпами великая Йонко Линлин скорее загнется от голода нежели от планов Бега — за прошедшие часы Большая мамочка исхудала так, что теперь нет никаких сомнений в том, что запропастившаяся куда-то Брюле — действительно ее дочка. Как говорится, найдите семь отличий:
Все больше начинаю думать о том, что если она все же получит торт, то вместе с ним таки сожрет большую часть своего же государства. Вместе с детишками и их семьями, ага, которым придется уже ее как-то добивать. Потому что я не знаю, как еще Линлин убирать из сюжета, кто ее сейчас добивать будет, если у Бега нет на это планов.
Смузи наконец-то что-то делает — а именно вырастает до огромных размеров и пытается потопить Санни своими замахами меча. Естественно против комбо Джимбей-Нами это не особо работает, но боюсь я, что ребята недолго смогут так продержаться, а в бою так вообще сольются — со Смузи ведь по-прежнему ее флот и нет смысла идти в ответную атаку против такой кучи кораблей. Даже Кэррот, которая уже успела прийти в себя, тут не поможет, слишком рискованно.
Я очень надеюсь, что Нами почувствовала ближайший циклон, который сможет обернуть в свою пользу. А вкупе с имеющимся у нее в подчинении малышом Зевсом(кстати, где он? Неужели реально в Климатакт запихнули?) и управляющим морскими водами Джимбеем Нами вполне может обхитрить флот Смзуи и устроить им тотальный экстерминатус, как она делала на Пирожном острове. Там-то она выкосила почти всю армию преследователей(кроме БМ по понятным причинам), что ей помешает провернуть похожее в море против флота?
А Санджи и Пудинг тем временем летят к Какао Острову и обнимаются под полной луной. Романтика!..
И тут я взвыла — всего сутки назад этот же человек ненавидел себя за то, что сделал капитану столько дерьма, прибежал к нему навстречу, надеясь еще раз с ним договориться и спасти, как он считал, в итоге получил прощение — и теперь готов по-настоящему спасти капитана из реально опасной ситуации — более того, он уверен в успехе своих намерений. Это же прекрасно!..
Но нам так и не рассказали, что у Санджи за план. Ну не такой же он идиот, чтобы вот так вламываться в кучу охраняющих остров пиратов Йонко, чтобы вытащить Луффи из Зазеркалья. С другой стороны, нам так и не додали с ним боевых сцен — но видя как шустро катятся события, я начинаю сомневаться, что Санджи получит достойную драку. Остается надеяться, что у него реально какой-то толковый план, а не просто "сидим и ждем, пока Луффи сам из зеркала не вывалится".
А Пудинг... наверняка она будет частью его плана, а не только шофером ковра-самолета. Я надеюсь на это, должна же парочка недомолодоженов проявить себя еще в чем-то кроме приготовления торта?
А тем временем Луффи и Катакури перешли в ту стадию диалога, которая "Я знаю ,что ты знаешь, что я знаю, поэтому будем общаться так, чтобы читатель понимал ровно нихуя".
Напомню, что в аниме Катакури будет такие рожи делать, говоря голосом Джозефа Джостара. Это наверняка будет эпично:
А потом Ода делает вот это, и я переворачиваю столы и стулья, ИБО ТАК НЕЛЬЗЯ, И ТАК УЖЕ ЗАХАЙПИЛ ПО САМОЕ НЕ МОГУ, АААААААААААААААААААА
Во-первых, здесь просто обязана быть эта гифка. Ну вы понимаете
Во-вторых, эта дикая любовь Луффи к подводке Волей под глазами — это и смешно и круто, и я не знаю, как с этим мириться
Любопытно, что Ода акцентировал внимание на узораз Воли именно что под глазами — очевиднейший намек на то, что в очередной форме Луффи будет опираться именно на продвинутую Волю наблюдения. Просто иначе не было бы смысла ее развивать в текущем бою.
В-третьих, я считаю, что тут, как и в случае с Крекером, новая форма четвертого гира скорее ситуативная, чем постоянная. Потому что, как я писала выше, она наверняка связана с хорошо развитой Волей наблюдения, а раньше Луффи не особо качественно ей обладал, так что не мог такую форму использовать против того же Дофлы, делая упор на физуху. Здесь же, как можно понять, он будет морфировать тело как змея, чтобы и уклоняться от атак и успевать при этом давать по щам — как можно заметить по фреймам самой главы, от прямых атак Катакури с легкостью уклоняется, но если удары будут постоянно менять направление, то шанс нанести удар становится немного выше. Немного, потому что Катакури наверняка найдется чем ответить на очередной трюк Луффи. Ну и потому, что Кулеврина та же действовала по похожему принципу, но удары там все равно были под прямым углом — а тут может быть еще круче.
Причем очень интересно, что у Катакури выражение лица уже несколько подуставшее. Словно он и сам ожидает очередного апа противника, а следовательно и своего поражения, чтобы потом спокойно махнуть рукой и уйти в закат - проиграл и проиграл, похер, семья ему больше не нужна, а следовательно и побеждать ради нее не стоит.
Может я мнительна, и Катакури не собирается так легко сдаваться? Черт знает. Следующая глава покажет, и хвала Энелю, никакого перерыва пока не ожидается.
Я в прошлый раз вроде говорила, что Тонтатты фиг куда уплывут? А вот хрен вам, говорит добрый Ода и делает команду Лео эскортом для Виолы и Ребекки на злосчастный Ревери.
Судя по собирающейся пати, арка будет богатой на события — и зуб даю, что она займет внимания читателей, отвлекая их от зализывающих раны мугивар.
Много слов и любви
Говоря о зализывании ран, хочется процитировать пост одного чувака с реддита, который просто воткнул мне кол в сердце. Вот оригинал, ниже — мой псевдолитературный недоперевод: Луффи - просто зверюга.
На протяжении трех дней подряд он сначала голодал, потом отравился сильнейшим ядом почти до смерти, дрался со своим зеркальным двойником, с генералом Йонко (причем всю ночь), дважды при этом использовал четвертый гир, который до этого вырубил его на три дня, и с его же помощью совершил один из эпичнейших нокаутов в истории. Он выдержал атаки отчаяшегося Санджи, затем дрался с разгневанной армией Йонко, снова голодал, при этом едва не оторвав себе руки, снова дрался с представителями сильнейших воинов Йонко, и теперь почти 12 часов сражается с сильнейшим конфетным генералом, постоянно огребая, но развивает свои навыки, включая пресловутый четвертый гир. Который, можно смело предположить, в дальнейшем уже не будет так сильно его изматывать.
На протяжении трех дней подряд он сначала голодал, потом отравился сильнейшим ядом почти до смерти, дрался со своим зеркальным двойником, с генералом Йонко (причем всю ночь), дважды при этом использовал четвертый гир, который до этого вырубил его на три дня, и с его же помощью совершил один из эпичнейших нокаутов в истории. Он выдержал атаки отчаяшегося Санджи, затем дрался с разгневанной армией Йонко, снова голодал, при этом едва не оторвав себе руки, снова дрался с представителями сильнейших воинов Йонко, и теперь почти 12 часов сражается с сильнейшим конфетным генералом, постоянно огребая, но развивает свои навыки, включая пресловутый четвертый гир. Который, можно смело предположить, в дальнейшем уже не будет так сильно его изматывать.
Я уже писала, что Ода планомерно развивает Луффи в боевых условиях, и если читать главы скопом, то это более заметно и не кажется таким уж затянутым. Хотя признаю, его постоянные огребания от Крокодайла, против которого он юзал все возможные трюки, но все равно терпел поражение, оставляли меня в унынии и с мыслями "когда же это кончится". И это при том, что Арабасту я как раз читала целиком.
Я прекрасно понимаю тех, кого этот бой уже подрядком задолбал, каюсь, сама отношусь к числу таких читателей и считаю, что Ода все же рановато начал стычку Луффи и Катакури. Но с другой стороны непонятно, как можно было бы сюжетно обосновать их более позднее столкновение.
В прошлый раз я понадеялась, что уж в этой-то главе Ода наконец покажет развязку их боя, но мои ожидания оказались обмануты. Но вместо этого Ода сделал все по-другому — рассказал о сути Воли наблюдения поподробнее, что, разумеется, напрямую повлияет на текущий бой.
И неожиданный полноценный флешбек с Рейли даже приятно наблюдать. Просто потому что вот:
Вот этот вот образ сенсея-отшельника-бухарика, который в момент превращается в "блять, что ты такое, я об этом не просил, Роджер такой хуйни не творил", и это вызывает у меня просто неконтролируемый ржач
И все из-за еды, которую Луффи случайно уронил в грязь во время тренировок, бггг.Луффи в этой главе вообще прекрасен, я вам скажу. Гордый, как и всегда, учится на собственных ошибках, желая развить Волю Наблюдения, и не желает принимать еду от добрых животинок, с которыми успел задружиться. После такого начинаешь думать, что голодуха на Тотлэнде, в которую он себя вогнал, ожидая Санджи, для него так, цветочки. Хотя опять же, все тут наверняка зависит от потраченной энергии и сил — а во время побега Луффи их приложил немало.
Вернемся к Воле наблюдения. Рейли сделал очень интересный комментарий:
То есть все это время, когда мы говорили о невероятной чуйке Луффи, мы не подозревали, что так оно на самом деле и есть! Что вот это его молчание в ответ на слезы Нами в Арлонг парке, его речь к Санджи после их встречи на Тотлэнде, все те моменты, когда он всячески вынуждает людей сказать о том, что у них на душе — он все это чувствует, осознает, но редко когда говорит вслух. Это очень тактично, но с другой стороны, не всякий сможет просто взять и раскрыть перед другим своих тараканов, даже если этот кто-то — твой друг и/или капитан и сам на этом настаивает.
Но еще интереснее получается, что несмотря на слова самого Луффи о том, что Санджи мол, спец по Воле Наблюдения, получается, что с эмпатией у кока как-то не всегда все окей. В частности, это касается девушек, в чем мы убедились на примере Виолы и Пудинг, а уж о таком активном применении Воли в бою, как сейчас это происходит у Луффи и Катакури, я вообще молчу. И тогда вообще странно, зачем Ода делал такое разделение по уровню владения Волей, если Луффи даже тут выше Санджи, хотя казалось бы, для Завитушки такое было бы куда как лучше в плане развития. А то сейчас он в боевом плане ну вообще никак.
Но давайте вернемся к эмпатии самого Луффи. Интересен еще вот этот момент. Вроде бы очевидный, но как оказалось, для читателей, не для Рейли:
Вот ну извините, как такого персонажа не любить?
Да ок, это протагонист, да, разумеется, он будет так или иначе волей автора завоевывать симпатию персонажей и читателей — но почему-то у Оды получается это делать так ненавязчиво, что ты невольно улыбаешься, глядя на эту моську Луффи, который уже восемнадцатилетие на Русукайне отметил, но все равно непосредственен как ребенок. С другой стороны именно интерес к людям как к личностям выделяет Луффи на фоне других персонажей — в этом плане на него пока что больше всего похож только Дофламинго, но у него своя история, о ней в другой раз.
Простите, это очень красивый фрейм, не могу не
Кажется мне, что не просто так Ода нам напомнил об этой особенности Луффи - именно в тот момент, когда он и дерется, и тренируется с очередным противником, который, как начинает казаться, специально тянет Луффи на новый, более высокий уровень владения Волей. Иначе поведение Катакури в предыдущей главе не объяснить — решил проиграть в честном бою, чтобы с чистой совестью свалить из семьи в вольное плавание?
Кхм. А чего бы нет — семейка разваливается как свадебный торт, якобы любящие его родственники боятся его настоящего облика, некоторые возносят до уровня бога... А тут какой-то пацан, похеривший все планы семьи и ставший реальной угрозой, завоевал интерес, оказался достойным противником и что самое главное — никоим образом не высмеивал недостатков Катакури. Я писала обо всем этом в прошлый раз, но учитывая то, что нам казали в этой главе про эмпатию Луффи, более чем очевидно, что Катакури почувствовал его уважение - еще бы, с его-то уровнем — и, приняв его должным образом, решил оказать соответствующее уважение Луффи, одолев его в честном бою, без подмоги ни с одной из сторон. Очень по-самурайски, очень логично теперь выглядят события предыдущих глав.
Благородство или нет, Луффи все равно изрядно огребает до самой полуночи. До часа Х, момента встречи с остальной командой на острове Какао, осталось меньше часа. И вся глава показывает, что Ода умеет в короткие таймскипы, просто по некоторым причинам редко это делает.
Пока Катакури мутузит Луффи, мы успеваем лихо пронестись по остальным локациям и увидеть как дела у других действующих лиц. Пираты Танка продолжают выманивать Большую мамочку подальше от мугивар, и Шифон берет на себя инициативу увести старуху дальше Ликерочного острова. Такими темпами великая Йонко Линлин скорее загнется от голода нежели от планов Бега — за прошедшие часы Большая мамочка исхудала так, что теперь нет никаких сомнений в том, что запропастившаяся куда-то Брюле — действительно ее дочка. Как говорится, найдите семь отличий:
Все больше начинаю думать о том, что если она все же получит торт, то вместе с ним таки сожрет большую часть своего же государства. Вместе с детишками и их семьями, ага, которым придется уже ее как-то добивать. Потому что я не знаю, как еще Линлин убирать из сюжета, кто ее сейчас добивать будет, если у Бега нет на это планов.
Смузи наконец-то что-то делает — а именно вырастает до огромных размеров и пытается потопить Санни своими замахами меча. Естественно против комбо Джимбей-Нами это не особо работает, но боюсь я, что ребята недолго смогут так продержаться, а в бою так вообще сольются — со Смузи ведь по-прежнему ее флот и нет смысла идти в ответную атаку против такой кучи кораблей. Даже Кэррот, которая уже успела прийти в себя, тут не поможет, слишком рискованно.
Я очень надеюсь, что Нами почувствовала ближайший циклон, который сможет обернуть в свою пользу. А вкупе с имеющимся у нее в подчинении малышом Зевсом(кстати, где он? Неужели реально в Климатакт запихнули?) и управляющим морскими водами Джимбеем Нами вполне может обхитрить флот Смзуи и устроить им тотальный экстерминатус, как она делала на Пирожном острове. Там-то она выкосила почти всю армию преследователей(кроме БМ по понятным причинам), что ей помешает провернуть похожее в море против флота?
А Санджи и Пудинг тем временем летят к Какао Острову и обнимаются под полной луной. Романтика!..
И тут я взвыла — всего сутки назад этот же человек ненавидел себя за то, что сделал капитану столько дерьма, прибежал к нему навстречу, надеясь еще раз с ним договориться и спасти, как он считал, в итоге получил прощение — и теперь готов по-настоящему спасти капитана из реально опасной ситуации — более того, он уверен в успехе своих намерений. Это же прекрасно!..
Но нам так и не рассказали, что у Санджи за план. Ну не такой же он идиот, чтобы вот так вламываться в кучу охраняющих остров пиратов Йонко, чтобы вытащить Луффи из Зазеркалья. С другой стороны, нам так и не додали с ним боевых сцен — но видя как шустро катятся события, я начинаю сомневаться, что Санджи получит достойную драку. Остается надеяться, что у него реально какой-то толковый план, а не просто "сидим и ждем, пока Луффи сам из зеркала не вывалится".
А Пудинг... наверняка она будет частью его плана, а не только шофером ковра-самолета. Я надеюсь на это, должна же парочка недомолодоженов проявить себя еще в чем-то кроме приготовления торта?
А тем временем Луффи и Катакури перешли в ту стадию диалога, которая "Я знаю ,что ты знаешь, что я знаю, поэтому будем общаться так, чтобы читатель понимал ровно нихуя".
Напомню, что в аниме Катакури будет такие рожи делать, говоря голосом Джозефа Джостара. Это наверняка будет эпично:
А потом Ода делает вот это, и я переворачиваю столы и стулья, ИБО ТАК НЕЛЬЗЯ, И ТАК УЖЕ ЗАХАЙПИЛ ПО САМОЕ НЕ МОГУ, АААААААААААААААААААА
Во-первых, здесь просто обязана быть эта гифка. Ну вы понимаете
Во-вторых, эта дикая любовь Луффи к подводке Волей под глазами — это и смешно и круто, и я не знаю, как с этим мириться
Любопытно, что Ода акцентировал внимание на узораз Воли именно что под глазами — очевиднейший намек на то, что в очередной форме Луффи будет опираться именно на продвинутую Волю наблюдения. Просто иначе не было бы смысла ее развивать в текущем бою.
В-третьих, я считаю, что тут, как и в случае с Крекером, новая форма четвертого гира скорее ситуативная, чем постоянная. Потому что, как я писала выше, она наверняка связана с хорошо развитой Волей наблюдения, а раньше Луффи не особо качественно ей обладал, так что не мог такую форму использовать против того же Дофлы, делая упор на физуху. Здесь же, как можно понять, он будет морфировать тело как змея, чтобы и уклоняться от атак и успевать при этом давать по щам — как можно заметить по фреймам самой главы, от прямых атак Катакури с легкостью уклоняется, но если удары будут постоянно менять направление, то шанс нанести удар становится немного выше. Немного, потому что Катакури наверняка найдется чем ответить на очередной трюк Луффи. Ну и потому, что Кулеврина та же действовала по похожему принципу, но удары там все равно были под прямым углом — а тут может быть еще круче.
Причем очень интересно, что у Катакури выражение лица уже несколько подуставшее. Словно он и сам ожидает очередного апа противника, а следовательно и своего поражения, чтобы потом спокойно махнуть рукой и уйти в закат - проиграл и проиграл, похер, семья ему больше не нужна, а следовательно и побеждать ради нее не стоит.
Может я мнительна, и Катакури не собирается так легко сдаваться? Черт знает. Следующая глава покажет, и хвала Энелю, никакого перерыва пока не ожидается.
Уфф, белое повержено
Отдельное спасибо санча с ранчо за совет. Помогло!
Павел Илларионович Горбунов, блог «Мои записки»
Тамара и Демон
Отыгрыш написан совместно с Ю.А.Полянский:
Публикация из блога «Валет червей» (автор: Ю.А.Полянский):
Тамара и Демон
Даже в бедном доме накануне праздника радостно и хлопотно. А в княжеском - и подавно.
На выгоне за домом вытрясают ковры и кошмы, ловкие руки моют полы. Вялится мясо, подвозится вино, материнским теплым запахом дышит тандыр. Не пришла еще пора для цветов, но проворные пальцы девушек-служанок сплетают в венки лавр и букс. Завтра днь рождения у старого князя Чхеидзе. Уже нынче съезжаются первые гости - кто верхом, кто в колясках, кто в арбах.
далееОстались в чемодане тетради и книги. Надо бы позаниматься, но чемодан Нико унес в сарай. Там ему и оставаться, пока не придет пора садиться в бричку и ехать на вокзал в Тифлис. Здесь, в сыром воздухе ранней кавказской весны, совсем далеким кажется теплый певучий Киев - и все, что там составляет студенческую и грешную Юрину жизнь.
Вот-вот подъедет Гурам Аршвилиани, да пока никого на дороге не видно. Чинары вдоль забора тянут в просторное небо голые корявые ветки.
Холодный ветер утих, и вверх к черным сучьям поднимается дымок двух папирос.
-... экзамен думаю держать через год, одного семестра все таки мало...
Князь Ираклий кивает одобрительно. Не отец, не отчим - все эти слова не про него. Он князь. Прямая спина, черная чоха. Старшему его сыну Шалве двадцать шесть, младшему, Юриному брату Серго, четыре. У матушки теплые глаза, губы улыбаются. А ведь были времена, когда улыбаться она, казалось, разучилась насовсем.
-Давно мы с тобой, Гогия, не ездили верхом.
-Ой, давно, князь. Год уж?..
-Пожалуй да. Ай, как нехорошо - не едет Гурам. Надо встречать. Стой-ка. Скачет кто-то.
Князь Ираклий слушает, щурит глаза.
-Один скачет. Это не Гурам.
Юрий не успевает спросить - кто скачет? отчего не Гурам? Черной ласточкой вносится в ворота конь, к шее пригнулся тоненький мальчик в серой папахе и черной чохе. Не отшагнуть и не сдвинуться. Сияющей медовой каплей замедлилось время. Нестерпимой красотой высверкивает юный всадник, оскаливший зубы, горячо и жарко вздымается конский бок. Медленно-медленно взмывает тонкая рука...
...и хлесткий удар нагайки обрушивается на плечи.
-Не зевай, пока не затоптали!
***
-Стыдно! Совестно! Думаешь ты небось: нет меня ловчее, нет краше. А ведешь себя по-дикарски, - выговаривает князь Ираклий. Плечо у Юры саднит под рубашкой. Странное дело - князь говорит строго, а глаза смеются. Мальчик смотрит на Юру, брови изогнулись, губа закушена виновато - а в глазах уже не веселье, а прямо насмешка.
-Ты барышня совсем. Два, три года пройдет - невеста будешь. За кого пойдешь? Ай-ай! Разве за разбойника, за душмана? Он джигит - и ты будешь джигит с нагайкой. Ну-ка, проси прощения сейчас же. Это твой брат, это гость наш. Как ты его встретила, негодная?
Юра задыхается от изумления и мимолетной острой досады: неужели не мальчик?.. Но как же?.. Юный всадник снимает папаху, и на плечи падают растрепавшиеся косы. Тамара! Тамара так выросла! Младшая дочка князя, совсем малое дитя, которую Юра помнит только мельком из-за того, что та вечно дичилась и пряталась - и этакий сорванец.
- Простите, Георгий, я больно стукнула? - Тамара говорит по-русски, и русские слова выходят у нее чисто, но очень старательно, по-ученически...
Куснула губу, зыркнула снова из-под ресниц и добавила уже на грузинском надменно и скоро:
- Но вы бы тоже на дороге не стояли!
- Верно - сам замешкался, - Юре тоже уже смешно. "Размечтался уж..." - Помиримся.
Он протягивает девушке руку для пожатия, но князь приобнимает их обоих за плечи, притискивает легонько к себе, смеется уже открыто:
- Говорите друг другу "ты", дети. Вы же брат и сестра.
***
-Не так трудно быть храбецом, как мудрецом. Не так трудно побеждать врагов, как трудно их не заводить. Благословил Господь князя Ираклия высоким и светлым умом, добрым и щедрым сердцем.
Складно и красиво льется речь распорядителя пира - тулунбаши. Каждый раз за время отлучек Юра успевает забыть, как своеобразны в княжеском доме праздничные застолья. Яркое и пестрое общество собирается за накрытыми столами: тут и офицеры из гарнизона, и родовитые представители лучших грузинских фамилий, и знатные мусульмане - друзья князя Ираклия. Шашлык и соленый сыр квели спокойно соседствуют с лучшим петербургским шоколадом. Поднимаются и опорожняются за здоровье хозяина бокалы и рога. Те гости, которым вера возбраняет пить вино, из вежливости подносят его к губам; сами же пьют шербет.
-Дом - не дом без хозяйки и супруги. Светит княгинина улыбка, как солнышко. Золотые у нее косы, золотой и нрав... - тулунбаши восхваляет по очереди всех домашних, как того велит обычай. Матушка улыбается, заливаясь румянцем. К большому Юриному смущению, после славословия в адрес старшего сына князя Шалвы, доходит черед и до него:
-Счастлив и благороден тот, кто умеет полюбить нареченную родню, стать истинным сыном и братом. Удача от него не отвернется, слава его найдет.
Пока тулунбаши продолжает, все глядят на Юру. Князь Ираклий кивает пасынку, смотрит тепло и ласково. Матушка кажется еще счастливее, чем когда хвалили ее самое. Внимательно смотрит Тамара. На этот раз никто бы не принял ее за мальчика - она в белом шитом платье, длинные и тонкие косы лежат по плечам, как черные змейки.
-Много звезд на небе, но есть в доме князя самая яркая звездочка, самая красивая птичка - молодая княжна.
Девушка улыбается довольно, блестит на мгновение мелкими ровными зубками и подносит к губам кубок.
***
Уже поздняя ночь, а праздник все катился своим веселым чередом.
"Если дело было бы в Петербурге, то это был бы бал." Столы расставлены, только вместо натертого паркета - раскиданные по полу пестрые ковры, по которым молодые гости кружатся не в кадрили и не в мазурке, а в яростных странных плясках, названия которых Юрий смутно может вспомнить.
От резкого звука зурны и бубнов у него начинает звенеть в ушах, и Юрий уходит в соседнюю комнату, где пьют вино и курят трубки русские офицеры, пока Шалва не находит его снова:
- Гогия, брат, иди, иди погляди как отец Картули танцевать будет!
Зала снова полна народу - даже те кто уходил, вернулись посмотреть - но посередине никого. Князь Ираклий выходит, обходит круг гостей торжественно и гордо, пока не равняется с дочерью:
- Звездочка моя, станцуй со мной, уважь старика.
Они выходят в круг, кланяются друг другу и, к удивлению, Юры расходятся в разные стороны. Звучит музыка, такая же быстрая как и прежде, но в этот раз чувствовалась в ней какая-то благородная сдержанность. Картули - княжеский танец. И удивительно шел он к князю Ираклию, раскинувшему руки в черных рукавах, будто величавый старый орел - крылья.
Взгляд его будто прикован к замершей фигурке дочери.
Князь подошел к ней, девушка качнулась в легком поклоне и вдруг сорвалась с места и заскользила по полу одновременно скоро и плавно. Насколько это не походило на европейские танцы, подчеркивающие грациозность и изящество танцовщицы! Тамара двигалась будто не своей волей, а почти как заводная кукла, как облако, несомое ветром, то приближаясь к отцу, то удаляясь от него. В движениях рук юной княжны была сила и завершенность, но какая-то отрешенная величавость скользила в них. Как будто красота ее, красота этого танца было чем-то настолько покоряющим, что она вовсе и не замечала никого вокруг - плыла, плыла как клок тумана.
В какой-то миг Юре показалось, что Тамара смотрит на него. Впервые за весь день, прямо в глаза. И взгляд этот мрачный и властный так не вязался с безмятежным лицом танцующей девушки.
Он не мог бы потом объяснить, что с ним сделалось. Как будто в затуманенном вином и чачей мозгу накрепко засела мысль, что взгляд этот был назначен нарочно ему, именно ему, и не будет покоя, покуда не поймешь, что он значит...
Юрий, как во сне, видел что Тамара с князем закончили танец, что гости обступили их, благодаря. И, как во сне, он все не мог подойти к девушке, не понимая, то ли случайно так выходит, что кто-то постоянно оказывается между ними - спрашивает что-то, предлагает еще выпить - то ли она и вправду прячется, убегает от него. Пока не уверился во втором, видя как выскользнула из залы высоконькая белая фигурка.
Он шел прочь от освещенной залы, плутал по комнатам и коридорам, выходил на галерею, видел только плывущую среди мчащихся по небу облаков полную луну, возвращался опять вовнутрь. Но почему-то был твердо уверен, что найдет Тамару.
Девушка сидит в креслах, выставив из-под подола ногу в белом шелковом чулке, туфля валяется, отброшенная далеко на середину комнаты. Из незашторенного окна льется яркий лунный свет и в нем поблескивают посеребренные гвоздики на туфле и так отчетливо видно темное пятно на носке чулка...
Тамара повернула к нему голову - запомнил как качнулись и блеснули в полумраке жемчужные подвески убора - и вперив тот же тяжкий "от боли" взгляд, произнесла без тени удивления или смущения:
- Уходи.
...Юрий не слушается, а обмирая от какого-то темного, невнятного чувства, делает шаг к ней, опускается на колени и припадает губами к кровавому пятну...
...Тамара вздрагивает всем телом... и сильно лягает его прямо в лицо...
- Уходи! - Уже не говорит, а приказывает она.
И он повинуется.
***
Юрий проснулся очень рано, от холода. Сам не помнил, как раскрыл настежь окно в своей комнате, видно, желая остудить помутившуюся голову, да так и оставил. Из окна видно уголок сада - сильный мартовский ветер треплет ветки - да пустой двор. Никого, только раз прошла старуха-служанка с какой-то миской в руках и пробежала собака.
"И в голове так же пусто - будто ветер все выдул."
Он наскоро привел себя в порядок и вышел пройтись по галерее второго этажа.
Окно в комнаты Тамары, выходящее на галерею, расшторено и тоже открыто, поравнявшись с ним, он видит ее, сидящую на тахте, под грудой кошм и шкур. Перед ней стоит глиняная миска лущеных орехов.
- Эй, что ты там ходишь? Ты опять меня ищешь? - Тамара смотрит прямо в лицо и так пристально, что становится не по себе, пока Юра не понимает, что она выглядывает на нем след вчерашнего удара.
- Здравствуй, Тамара. Вправду тебя искал, хотел извиниться. Кажется я очень напугал тебя вчера.
На языке вертится еще что-то - о том, что был пьян - но прекрасные глаза все злее и злее делаются, и ему кажется, что еще немного - и Тамара швырнет ему в голову тарелку с орехами.
- Ты врешь.
"Лучше бы швырнула"
- Нет, не вру. Что напугал - жалею. - Ответил он сухо.
- Хм... Хорошо, не врешь... как это у русских говорят? "Лукавишь". Ты - лукавый... Послушай, - нахмурилась вдруг, - Тебя разве мать тому учила?
- Нет, не мать.
- Это хорошо... Вспомнила - русские черта лукавым называют. Ты на черта не похож - черт страшный... Ты лжешь только. Ты похож на демона из того русского стиха, где он к девушке прилетал, а она потом в монастырь ушла. Лучше ты мне будешь всю правду говорить. Сможешь?
***
За четыре дня сад оделся розовой дымкой - тонкой-тонкой, будто газовой вуалью или фатой. Приоткрылись клювики у бутонов персика, выглядывают на свет Божий маленькие магнолии. Матушкиным розам еще не пришло время, голые стебли пригнуты к земле и перевязаны лоскутками, точно косички у крестьянских девочек. За каменной скамьей ярко, радостно и тревожно горят первые цветки Иудина дерева.
-Поди прочь. Не стану с тобой говорить.
Тамара в утреннем платье. Накинула для тепла на плечи белую чадри, нарочно смотрит в сторону.
-Да отчего же? Чем я тебя обидел?
Подняла ресницы, взглянула на этот раз прямо в лицо.
-Ты у старухи про меня спрашивал.
-Ну... и спрашивал. У кого же мне еще спросить? Она тебя с детства знает... растила тебя.
-Обо мне у меня спрашивай. Вот ты ее спрашивал. А она плакала, когда отец на твоей матери женился. Надо мной плакала, говорила: сиротка ты, жить тебе теперь с мачехой, никто тебя не пожалеет. Такие глупости говорила. А я маленькой дурная была, скверная. Подумала: раз отец привез мачеху, я ее изведу.
Сколько ей было? мимолетно вспоминает Юра. Десять лет? Девять? Конечно, видал ее тогда, и даже не раз, но все мельком. Да и какой интерес мне был на нее глядеть?
-Не веришь? А я правду говорю. Я тоже стану тебе всегда правду про себя говорить. Я тебе про змею скажу. У нас на базаре был старик, который ловил змей. Все знал: под какими камнями живут, как ухватить ее за голову, чтобы она тебя не ужалила, когда яд у нее слабее. Я подумала: дам ему золотой туман, а он меня своей премудрости научит. Положу я гадюку в букет роз - и мачехе дам в руки, когда она приедет. Да! Вот какая была! Что? не веришь?
-Но не положила ведь, одумалась?
-Не положила. Убежала из дома, пришла к старику в хижину за базаром, а он пьяный лежал. Э! - Тамара щелкает языком, добавляет в сердцах: - С пьяным разве дело сладишь? Тем моя затея и кончилась.
Она вдруг улыбается, и лицо ее становится из сердитого совсем ласковым.
-Твоя матушка хорошая. Это я такая дикарка была! Старуху била ногами. И не умела даже одеться сама: ни рубашки не умела надеть, ни чулок. Твоя матушка мне тогда сказала, что нельзя так. Я ей кричу: я княжна, я дочь князя! А она мне: а у русского царя все сыновья и дочки сами умеют одеться. А царь-то выше, чем князь. Ну? Что тебе еще старуха сказала?
-Сказала, что ты слабая была. Что тебя... что тебя собачьим мясом хотели кормить. Только я не понял, что это значит.
-Это от чахотки собачьим мясом кормят. Но доктор сказал, что мне не надо. Только в Петербург меня посылать не велел, сказал, что там мне вредно будет... а ты хитрый. И вправду, Демон, - неожиданно заканчивает она.
-Отчего же? - Юра несколько теряется от неожиданного нападения.
-Вон сколько я тебе о себе рассказала уже! - взгляд ее черных глаз становится пронзительным. - Я никому про гадюку не рассказывала! Тебе первому! А ты ничего про себя не рассказал. Твой черед. Расскажи.
-Гмм... О чем же? Ты спроси лучше, так и не придумаешь вдруг, что сказать. - Юра понимает, что сбит с толку. Не так-то легко придумать с ходу что-то интересное.
- А ты ответишь?
- Отвечу.
- Хорошо... Старуха и про отца твоего говорила. Говорила, что он пьяница был. Так ли?
- Отец мог выпить, но пьяницей он не был... Видишь ли, Тамара, он был очень гордым и очень несчастным человеком... Мне кажется, люди пьют чтобы развеселиться. Пока пьяны, они не помнят о своих заботах, оттого пьют все чаще и чаще, так и делаются пьяницами. Отец мой не был весел, когда пил, он был очень грустен.
- Мне кажется, это все равно. Все равно пьяница называется.
- Нет. Я, наверное, просто дурно могу разницу объяснить...
- Просто ты не хочешь говорить про своего отца такого дурного слова. Не будешь говорить, даже если я снова лгуном тебя назову?
- Нет, не буду.
- Это хорошо, я бы тоже не стала... А старая говорила! А ты ее слушаешь про меня.
На минуту или две она замолкает, смотрит, как по голым веткам скачут птицы. Потом снова взглядывает на Юру искоса - быстрым, черным птичьим взглядом.
-А бывает тебе скучно?
Юра не знает, правильно ли ее понял.
-Как это "скучно"? Грустно, тоскливо?
-Нет, не то - скучно. Когда утром встал и сделать вроде много хотел, и брался, да ничего не выходит. Вечер уже - Э! - куда день прошел, где твои дела.
- Раз так было...
- Всего раз!? А у меня часто.
- .. два месяца сряду где-то.
- А от чего?
- Когда отец мой умер.
Смотрит почти с восторгом.
-Ах, как ты это сказал... Слушай, а хорошо ведь правду говорить! Мне нравится. Только ты ведь уедешь скоро. Отчего-то так выходит, что начинаешь с кем-то разговаривать и дружиться взаправду как раз перед тем, как выйдет вам разлука. Я так с Анной Бельской подружилась, в пансионе в Тифлисе. Только сошлись мы с ней, как она и умерла от скарлатины... Как будто от того по-настоящему и сошлись, что обе уже знали, что она умрет... Было у тебя так с кем-нибудь?
-Не совсем так. Но немножко похоже. Подружились, да надо было мне уезжать...
Сердце будто удар пропускает:
- А ты разрешишь мне писать тебе, Тамара?
-Разрешу - просияла улыбкой, повернулась к Юре и на этот раз уже совсем открыто и доверчиво. -А ты мне по-грузински будешь писать? Ты умеешь по-грузински?
-Я по-грузински говорю лучше, чем пишу, - сознается Юра. - Буду ошибки делать, наверное.
-Это ничего, я тебя буду исправлять. Учить тебя стану! А сколько на свете всего разных языков, знаешь?
-Н...нет, не знаю, по правде сказать.
-Какой ты! Ты ж в университете учишься! Чему ж учишься тогда? И что толку учиться, коли ничего интересного не знаешь? Ты, может, плохой студент?
-Ну уж, не очень плохой... бывают и хуже, - Юра смеется. - А про языки я узнаю и тебе напишу. В первом же письме напишу.
-Напиши непременно, - слова Тамары звучат не как просьба, а как приказ. - Нарочно стану ждать!
-Я у профессора спрошу, который языки знает. Не стану у студентов спрашивать - ну как они не знают еще сами? Сразу к профессору подойду.
Тамара хлопает в ладоши от удовольствия:
-Мне теперь даже захотелось, чтобы ты уже уехал и мне написал!
***
Я помню то утро во всех подробностях. Разъехались гости, и к завтраку собрались только свои. Я взглядывал на Тамару, чинно сидевшую напротив меня, и верил и не верил, что состоялся у нас с ней такой разговор. Потом взглядывал на маменьку. На нее радостно и приятно было смотреть. Она сидела дородная и румяная, волосы золотились в солнечном свете, и весь вид ее был такой милый и свежий, что можно было понять князя Чхетиани. Грузинки к тридцати-сорока годам заостряются лицом, красота их не блекнет вполне, но преобретает какую-то статуарность, холодность. А маменька гляделась настоящей русскою красавицей - пышущую жизнью. Новый брак и рождение маленького Сережи пошли ей на пользу. Не такой я ее помнил.
Нечестно это было, но к радости моей за нее примешивалась горечь. Верно, это Тамара растревожила мне сердце. Но, сидя за столом, я все думал и думал об отце, и все не мог перестать думать. И именно потому, что ни единой мысли о нем маменька не желала допустить в свою новую спокойную жизнь.
***
Если вдуматься, удивительно, что я сдержал данное Тамаре обещание писать ей правду - сдержал в такой степени, о какой даже не мог тогда помыслить... Все произошедшее между нами в тот вечер, после Картули, уже через несколько дней казалось мне каким-то странным и пугающим сном. Но, видно, сон этот был из таких, которые падают куда-то на дно души и уже никуда из нее не деваются - только проявляются в самые неожиданные моменты смутными мыслями, неясной тревогой, беспричинным беспокойством.
По всем признакам, переписка наша должна была заглохнуть после одного-двух писем друг другу. Вероятно, дело было в том, что знакомство с ней было самым чистым из того, что произошло со мной в ту весну (Черторыйский свел меня в те поры с одним семинаристом, встречались мы у Чертушки же в комнатушке при фотоателье... и чего только не вытворяли, даже и втроем). Был я взволнован и тем, что, оказывается, не одни лишь мужчины могут так сильно меня затрагивать. Все мои представления о себе самом несколько пошатнулись, и я спрашивал себя: неужели прав был князь в давнем и единственном нашем разговоре на эту щекотливую тему? Неужели это и точно только юношеская незрелость, сократическая и платоновская болезнь роста?..
Помню один случай. Стоял уже май, весь Киев оделся роскошной зеленью и горел свечами цветущих каштанов. Я вдруг обнаружил себя самого сидящим в читальном зале университетской библиотеки. Передо мной лежал том свода гражданских законов, в котором говорилось о свойственниках. Законы не оставляли лазейки, и мне, конечно, было и так это отлично известно. Почему же взбрело в голову проверять, возможен ли наш брак? как я вошел в библиотеку? как взял этот том? Этого я не помню по сей день.
Может быть, переписка наша с Тамарой, несмотря на все это, все же со временем бы прервалась сама собой. Но окончился учебный семестр, я приехал в имения князя на все каникулы. После каникул же письма эти сделались для меня не забавой, а горячей потребностью.
И не помню, какое из своих писем я впервые, почти в шутку подписал "Демон".
© Источник: https://blog-house.pro/valet/post-30622/
Публикация из блога «Валет червей» (автор: Ю.А.Полянский):
Тамара и Демон
Даже в бедном доме накануне праздника радостно и хлопотно. А в княжеском - и подавно.
На выгоне за домом вытрясают ковры и кошмы, ловкие руки моют полы. Вялится мясо, подвозится вино, материнским теплым запахом дышит тандыр. Не пришла еще пора для цветов, но проворные пальцы девушек-служанок сплетают в венки лавр и букс. Завтра днь рождения у старого князя Чхеидзе. Уже нынче съезжаются первые гости - кто верхом, кто в колясках, кто в арбах.
далееОстались в чемодане тетради и книги. Надо бы позаниматься, но чемодан Нико унес в сарай. Там ему и оставаться, пока не придет пора садиться в бричку и ехать на вокзал в Тифлис. Здесь, в сыром воздухе ранней кавказской весны, совсем далеким кажется теплый певучий Киев - и все, что там составляет студенческую и грешную Юрину жизнь.
Вот-вот подъедет Гурам Аршвилиани, да пока никого на дороге не видно. Чинары вдоль забора тянут в просторное небо голые корявые ветки.
Холодный ветер утих, и вверх к черным сучьям поднимается дымок двух папирос.
-... экзамен думаю держать через год, одного семестра все таки мало...
Князь Ираклий кивает одобрительно. Не отец, не отчим - все эти слова не про него. Он князь. Прямая спина, черная чоха. Старшему его сыну Шалве двадцать шесть, младшему, Юриному брату Серго, четыре. У матушки теплые глаза, губы улыбаются. А ведь были времена, когда улыбаться она, казалось, разучилась насовсем.
-Давно мы с тобой, Гогия, не ездили верхом.
-Ой, давно, князь. Год уж?..
-Пожалуй да. Ай, как нехорошо - не едет Гурам. Надо встречать. Стой-ка. Скачет кто-то.
Князь Ираклий слушает, щурит глаза.
-Один скачет. Это не Гурам.
Юрий не успевает спросить - кто скачет? отчего не Гурам? Черной ласточкой вносится в ворота конь, к шее пригнулся тоненький мальчик в серой папахе и черной чохе. Не отшагнуть и не сдвинуться. Сияющей медовой каплей замедлилось время. Нестерпимой красотой высверкивает юный всадник, оскаливший зубы, горячо и жарко вздымается конский бок. Медленно-медленно взмывает тонкая рука...
...и хлесткий удар нагайки обрушивается на плечи.
-Не зевай, пока не затоптали!
***
-Стыдно! Совестно! Думаешь ты небось: нет меня ловчее, нет краше. А ведешь себя по-дикарски, - выговаривает князь Ираклий. Плечо у Юры саднит под рубашкой. Странное дело - князь говорит строго, а глаза смеются. Мальчик смотрит на Юру, брови изогнулись, губа закушена виновато - а в глазах уже не веселье, а прямо насмешка.
-Ты барышня совсем. Два, три года пройдет - невеста будешь. За кого пойдешь? Ай-ай! Разве за разбойника, за душмана? Он джигит - и ты будешь джигит с нагайкой. Ну-ка, проси прощения сейчас же. Это твой брат, это гость наш. Как ты его встретила, негодная?
Юра задыхается от изумления и мимолетной острой досады: неужели не мальчик?.. Но как же?.. Юный всадник снимает папаху, и на плечи падают растрепавшиеся косы. Тамара! Тамара так выросла! Младшая дочка князя, совсем малое дитя, которую Юра помнит только мельком из-за того, что та вечно дичилась и пряталась - и этакий сорванец.
- Простите, Георгий, я больно стукнула? - Тамара говорит по-русски, и русские слова выходят у нее чисто, но очень старательно, по-ученически...
Куснула губу, зыркнула снова из-под ресниц и добавила уже на грузинском надменно и скоро:
- Но вы бы тоже на дороге не стояли!
- Верно - сам замешкался, - Юре тоже уже смешно. "Размечтался уж..." - Помиримся.
Он протягивает девушке руку для пожатия, но князь приобнимает их обоих за плечи, притискивает легонько к себе, смеется уже открыто:
- Говорите друг другу "ты", дети. Вы же брат и сестра.
***
-Не так трудно быть храбецом, как мудрецом. Не так трудно побеждать врагов, как трудно их не заводить. Благословил Господь князя Ираклия высоким и светлым умом, добрым и щедрым сердцем.
Складно и красиво льется речь распорядителя пира - тулунбаши. Каждый раз за время отлучек Юра успевает забыть, как своеобразны в княжеском доме праздничные застолья. Яркое и пестрое общество собирается за накрытыми столами: тут и офицеры из гарнизона, и родовитые представители лучших грузинских фамилий, и знатные мусульмане - друзья князя Ираклия. Шашлык и соленый сыр квели спокойно соседствуют с лучшим петербургским шоколадом. Поднимаются и опорожняются за здоровье хозяина бокалы и рога. Те гости, которым вера возбраняет пить вино, из вежливости подносят его к губам; сами же пьют шербет.
-Дом - не дом без хозяйки и супруги. Светит княгинина улыбка, как солнышко. Золотые у нее косы, золотой и нрав... - тулунбаши восхваляет по очереди всех домашних, как того велит обычай. Матушка улыбается, заливаясь румянцем. К большому Юриному смущению, после славословия в адрес старшего сына князя Шалвы, доходит черед и до него:
-Счастлив и благороден тот, кто умеет полюбить нареченную родню, стать истинным сыном и братом. Удача от него не отвернется, слава его найдет.
Пока тулунбаши продолжает, все глядят на Юру. Князь Ираклий кивает пасынку, смотрит тепло и ласково. Матушка кажется еще счастливее, чем когда хвалили ее самое. Внимательно смотрит Тамара. На этот раз никто бы не принял ее за мальчика - она в белом шитом платье, длинные и тонкие косы лежат по плечам, как черные змейки.
-Много звезд на небе, но есть в доме князя самая яркая звездочка, самая красивая птичка - молодая княжна.
Девушка улыбается довольно, блестит на мгновение мелкими ровными зубками и подносит к губам кубок.
***
Уже поздняя ночь, а праздник все катился своим веселым чередом.
"Если дело было бы в Петербурге, то это был бы бал." Столы расставлены, только вместо натертого паркета - раскиданные по полу пестрые ковры, по которым молодые гости кружатся не в кадрили и не в мазурке, а в яростных странных плясках, названия которых Юрий смутно может вспомнить.
От резкого звука зурны и бубнов у него начинает звенеть в ушах, и Юрий уходит в соседнюю комнату, где пьют вино и курят трубки русские офицеры, пока Шалва не находит его снова:
- Гогия, брат, иди, иди погляди как отец Картули танцевать будет!
Зала снова полна народу - даже те кто уходил, вернулись посмотреть - но посередине никого. Князь Ираклий выходит, обходит круг гостей торжественно и гордо, пока не равняется с дочерью:
- Звездочка моя, станцуй со мной, уважь старика.
Они выходят в круг, кланяются друг другу и, к удивлению, Юры расходятся в разные стороны. Звучит музыка, такая же быстрая как и прежде, но в этот раз чувствовалась в ней какая-то благородная сдержанность. Картули - княжеский танец. И удивительно шел он к князю Ираклию, раскинувшему руки в черных рукавах, будто величавый старый орел - крылья.
Взгляд его будто прикован к замершей фигурке дочери.
Князь подошел к ней, девушка качнулась в легком поклоне и вдруг сорвалась с места и заскользила по полу одновременно скоро и плавно. Насколько это не походило на европейские танцы, подчеркивающие грациозность и изящество танцовщицы! Тамара двигалась будто не своей волей, а почти как заводная кукла, как облако, несомое ветром, то приближаясь к отцу, то удаляясь от него. В движениях рук юной княжны была сила и завершенность, но какая-то отрешенная величавость скользила в них. Как будто красота ее, красота этого танца было чем-то настолько покоряющим, что она вовсе и не замечала никого вокруг - плыла, плыла как клок тумана.
В какой-то миг Юре показалось, что Тамара смотрит на него. Впервые за весь день, прямо в глаза. И взгляд этот мрачный и властный так не вязался с безмятежным лицом танцующей девушки.
Он не мог бы потом объяснить, что с ним сделалось. Как будто в затуманенном вином и чачей мозгу накрепко засела мысль, что взгляд этот был назначен нарочно ему, именно ему, и не будет покоя, покуда не поймешь, что он значит...
Юрий, как во сне, видел что Тамара с князем закончили танец, что гости обступили их, благодаря. И, как во сне, он все не мог подойти к девушке, не понимая, то ли случайно так выходит, что кто-то постоянно оказывается между ними - спрашивает что-то, предлагает еще выпить - то ли она и вправду прячется, убегает от него. Пока не уверился во втором, видя как выскользнула из залы высоконькая белая фигурка.
Он шел прочь от освещенной залы, плутал по комнатам и коридорам, выходил на галерею, видел только плывущую среди мчащихся по небу облаков полную луну, возвращался опять вовнутрь. Но почему-то был твердо уверен, что найдет Тамару.
Девушка сидит в креслах, выставив из-под подола ногу в белом шелковом чулке, туфля валяется, отброшенная далеко на середину комнаты. Из незашторенного окна льется яркий лунный свет и в нем поблескивают посеребренные гвоздики на туфле и так отчетливо видно темное пятно на носке чулка...
Тамара повернула к нему голову - запомнил как качнулись и блеснули в полумраке жемчужные подвески убора - и вперив тот же тяжкий "от боли" взгляд, произнесла без тени удивления или смущения:
- Уходи.
...Юрий не слушается, а обмирая от какого-то темного, невнятного чувства, делает шаг к ней, опускается на колени и припадает губами к кровавому пятну...
...Тамара вздрагивает всем телом... и сильно лягает его прямо в лицо...
- Уходи! - Уже не говорит, а приказывает она.
И он повинуется.
***
Юрий проснулся очень рано, от холода. Сам не помнил, как раскрыл настежь окно в своей комнате, видно, желая остудить помутившуюся голову, да так и оставил. Из окна видно уголок сада - сильный мартовский ветер треплет ветки - да пустой двор. Никого, только раз прошла старуха-служанка с какой-то миской в руках и пробежала собака.
"И в голове так же пусто - будто ветер все выдул."
Он наскоро привел себя в порядок и вышел пройтись по галерее второго этажа.
Окно в комнаты Тамары, выходящее на галерею, расшторено и тоже открыто, поравнявшись с ним, он видит ее, сидящую на тахте, под грудой кошм и шкур. Перед ней стоит глиняная миска лущеных орехов.
- Эй, что ты там ходишь? Ты опять меня ищешь? - Тамара смотрит прямо в лицо и так пристально, что становится не по себе, пока Юра не понимает, что она выглядывает на нем след вчерашнего удара.
- Здравствуй, Тамара. Вправду тебя искал, хотел извиниться. Кажется я очень напугал тебя вчера.
На языке вертится еще что-то - о том, что был пьян - но прекрасные глаза все злее и злее делаются, и ему кажется, что еще немного - и Тамара швырнет ему в голову тарелку с орехами.
- Ты врешь.
"Лучше бы швырнула"
- Нет, не вру. Что напугал - жалею. - Ответил он сухо.
- Хм... Хорошо, не врешь... как это у русских говорят? "Лукавишь". Ты - лукавый... Послушай, - нахмурилась вдруг, - Тебя разве мать тому учила?
- Нет, не мать.
- Это хорошо... Вспомнила - русские черта лукавым называют. Ты на черта не похож - черт страшный... Ты лжешь только. Ты похож на демона из того русского стиха, где он к девушке прилетал, а она потом в монастырь ушла. Лучше ты мне будешь всю правду говорить. Сможешь?
***
За четыре дня сад оделся розовой дымкой - тонкой-тонкой, будто газовой вуалью или фатой. Приоткрылись клювики у бутонов персика, выглядывают на свет Божий маленькие магнолии. Матушкиным розам еще не пришло время, голые стебли пригнуты к земле и перевязаны лоскутками, точно косички у крестьянских девочек. За каменной скамьей ярко, радостно и тревожно горят первые цветки Иудина дерева.
-Поди прочь. Не стану с тобой говорить.
Тамара в утреннем платье. Накинула для тепла на плечи белую чадри, нарочно смотрит в сторону.
-Да отчего же? Чем я тебя обидел?
Подняла ресницы, взглянула на этот раз прямо в лицо.
-Ты у старухи про меня спрашивал.
-Ну... и спрашивал. У кого же мне еще спросить? Она тебя с детства знает... растила тебя.
-Обо мне у меня спрашивай. Вот ты ее спрашивал. А она плакала, когда отец на твоей матери женился. Надо мной плакала, говорила: сиротка ты, жить тебе теперь с мачехой, никто тебя не пожалеет. Такие глупости говорила. А я маленькой дурная была, скверная. Подумала: раз отец привез мачеху, я ее изведу.
Сколько ей было? мимолетно вспоминает Юра. Десять лет? Девять? Конечно, видал ее тогда, и даже не раз, но все мельком. Да и какой интерес мне был на нее глядеть?
-Не веришь? А я правду говорю. Я тоже стану тебе всегда правду про себя говорить. Я тебе про змею скажу. У нас на базаре был старик, который ловил змей. Все знал: под какими камнями живут, как ухватить ее за голову, чтобы она тебя не ужалила, когда яд у нее слабее. Я подумала: дам ему золотой туман, а он меня своей премудрости научит. Положу я гадюку в букет роз - и мачехе дам в руки, когда она приедет. Да! Вот какая была! Что? не веришь?
-Но не положила ведь, одумалась?
-Не положила. Убежала из дома, пришла к старику в хижину за базаром, а он пьяный лежал. Э! - Тамара щелкает языком, добавляет в сердцах: - С пьяным разве дело сладишь? Тем моя затея и кончилась.
Она вдруг улыбается, и лицо ее становится из сердитого совсем ласковым.
-Твоя матушка хорошая. Это я такая дикарка была! Старуху била ногами. И не умела даже одеться сама: ни рубашки не умела надеть, ни чулок. Твоя матушка мне тогда сказала, что нельзя так. Я ей кричу: я княжна, я дочь князя! А она мне: а у русского царя все сыновья и дочки сами умеют одеться. А царь-то выше, чем князь. Ну? Что тебе еще старуха сказала?
-Сказала, что ты слабая была. Что тебя... что тебя собачьим мясом хотели кормить. Только я не понял, что это значит.
-Это от чахотки собачьим мясом кормят. Но доктор сказал, что мне не надо. Только в Петербург меня посылать не велел, сказал, что там мне вредно будет... а ты хитрый. И вправду, Демон, - неожиданно заканчивает она.
-Отчего же? - Юра несколько теряется от неожиданного нападения.
-Вон сколько я тебе о себе рассказала уже! - взгляд ее черных глаз становится пронзительным. - Я никому про гадюку не рассказывала! Тебе первому! А ты ничего про себя не рассказал. Твой черед. Расскажи.
-Гмм... О чем же? Ты спроси лучше, так и не придумаешь вдруг, что сказать. - Юра понимает, что сбит с толку. Не так-то легко придумать с ходу что-то интересное.
- А ты ответишь?
- Отвечу.
- Хорошо... Старуха и про отца твоего говорила. Говорила, что он пьяница был. Так ли?
- Отец мог выпить, но пьяницей он не был... Видишь ли, Тамара, он был очень гордым и очень несчастным человеком... Мне кажется, люди пьют чтобы развеселиться. Пока пьяны, они не помнят о своих заботах, оттого пьют все чаще и чаще, так и делаются пьяницами. Отец мой не был весел, когда пил, он был очень грустен.
- Мне кажется, это все равно. Все равно пьяница называется.
- Нет. Я, наверное, просто дурно могу разницу объяснить...
- Просто ты не хочешь говорить про своего отца такого дурного слова. Не будешь говорить, даже если я снова лгуном тебя назову?
- Нет, не буду.
- Это хорошо, я бы тоже не стала... А старая говорила! А ты ее слушаешь про меня.
На минуту или две она замолкает, смотрит, как по голым веткам скачут птицы. Потом снова взглядывает на Юру искоса - быстрым, черным птичьим взглядом.
-А бывает тебе скучно?
Юра не знает, правильно ли ее понял.
-Как это "скучно"? Грустно, тоскливо?
-Нет, не то - скучно. Когда утром встал и сделать вроде много хотел, и брался, да ничего не выходит. Вечер уже - Э! - куда день прошел, где твои дела.
- Раз так было...
- Всего раз!? А у меня часто.
- .. два месяца сряду где-то.
- А от чего?
- Когда отец мой умер.
Смотрит почти с восторгом.
-Ах, как ты это сказал... Слушай, а хорошо ведь правду говорить! Мне нравится. Только ты ведь уедешь скоро. Отчего-то так выходит, что начинаешь с кем-то разговаривать и дружиться взаправду как раз перед тем, как выйдет вам разлука. Я так с Анной Бельской подружилась, в пансионе в Тифлисе. Только сошлись мы с ней, как она и умерла от скарлатины... Как будто от того по-настоящему и сошлись, что обе уже знали, что она умрет... Было у тебя так с кем-нибудь?
-Не совсем так. Но немножко похоже. Подружились, да надо было мне уезжать...
Сердце будто удар пропускает:
- А ты разрешишь мне писать тебе, Тамара?
-Разрешу - просияла улыбкой, повернулась к Юре и на этот раз уже совсем открыто и доверчиво. -А ты мне по-грузински будешь писать? Ты умеешь по-грузински?
-Я по-грузински говорю лучше, чем пишу, - сознается Юра. - Буду ошибки делать, наверное.
-Это ничего, я тебя буду исправлять. Учить тебя стану! А сколько на свете всего разных языков, знаешь?
-Н...нет, не знаю, по правде сказать.
-Какой ты! Ты ж в университете учишься! Чему ж учишься тогда? И что толку учиться, коли ничего интересного не знаешь? Ты, может, плохой студент?
-Ну уж, не очень плохой... бывают и хуже, - Юра смеется. - А про языки я узнаю и тебе напишу. В первом же письме напишу.
-Напиши непременно, - слова Тамары звучат не как просьба, а как приказ. - Нарочно стану ждать!
-Я у профессора спрошу, который языки знает. Не стану у студентов спрашивать - ну как они не знают еще сами? Сразу к профессору подойду.
Тамара хлопает в ладоши от удовольствия:
-Мне теперь даже захотелось, чтобы ты уже уехал и мне написал!
***
Я помню то утро во всех подробностях. Разъехались гости, и к завтраку собрались только свои. Я взглядывал на Тамару, чинно сидевшую напротив меня, и верил и не верил, что состоялся у нас с ней такой разговор. Потом взглядывал на маменьку. На нее радостно и приятно было смотреть. Она сидела дородная и румяная, волосы золотились в солнечном свете, и весь вид ее был такой милый и свежий, что можно было понять князя Чхетиани. Грузинки к тридцати-сорока годам заостряются лицом, красота их не блекнет вполне, но преобретает какую-то статуарность, холодность. А маменька гляделась настоящей русскою красавицей - пышущую жизнью. Новый брак и рождение маленького Сережи пошли ей на пользу. Не такой я ее помнил.
Нечестно это было, но к радости моей за нее примешивалась горечь. Верно, это Тамара растревожила мне сердце. Но, сидя за столом, я все думал и думал об отце, и все не мог перестать думать. И именно потому, что ни единой мысли о нем маменька не желала допустить в свою новую спокойную жизнь.
***
Если вдуматься, удивительно, что я сдержал данное Тамаре обещание писать ей правду - сдержал в такой степени, о какой даже не мог тогда помыслить... Все произошедшее между нами в тот вечер, после Картули, уже через несколько дней казалось мне каким-то странным и пугающим сном. Но, видно, сон этот был из таких, которые падают куда-то на дно души и уже никуда из нее не деваются - только проявляются в самые неожиданные моменты смутными мыслями, неясной тревогой, беспричинным беспокойством.
По всем признакам, переписка наша должна была заглохнуть после одного-двух писем друг другу. Вероятно, дело было в том, что знакомство с ней было самым чистым из того, что произошло со мной в ту весну (Черторыйский свел меня в те поры с одним семинаристом, встречались мы у Чертушки же в комнатушке при фотоателье... и чего только не вытворяли, даже и втроем). Был я взволнован и тем, что, оказывается, не одни лишь мужчины могут так сильно меня затрагивать. Все мои представления о себе самом несколько пошатнулись, и я спрашивал себя: неужели прав был князь в давнем и единственном нашем разговоре на эту щекотливую тему? Неужели это и точно только юношеская незрелость, сократическая и платоновская болезнь роста?..
Помню один случай. Стоял уже май, весь Киев оделся роскошной зеленью и горел свечами цветущих каштанов. Я вдруг обнаружил себя самого сидящим в читальном зале университетской библиотеки. Передо мной лежал том свода гражданских законов, в котором говорилось о свойственниках. Законы не оставляли лазейки, и мне, конечно, было и так это отлично известно. Почему же взбрело в голову проверять, возможен ли наш брак? как я вошел в библиотеку? как взял этот том? Этого я не помню по сей день.
Может быть, переписка наша с Тамарой, несмотря на все это, все же со временем бы прервалась сама собой. Но окончился учебный семестр, я приехал в имения князя на все каникулы. После каникул же письма эти сделались для меня не забавой, а горячей потребностью.
И не помню, какое из своих писем я впервые, почти в шутку подписал "Демон".
© Источник: https://blog-house.pro/valet/post-30622/
Ю.А.Полянский, блог «Валет червей»
Тамара и Демон
(текст написан совместно с Павел Илларионович Горбунов)
Даже в бедном доме накануне праздника радостно и хлопотно. А в княжеском - и подавно.
На выгоне за домом вытрясают ковры и кошмы, ловкие руки моют полы. Вялится мясо, подвозится вино, материнским теплым запахом дышит тандыр. Не пришла еще пора для цветов, но проворные пальцы девушек-служанок сплетают в венки лавр и букс. Завтра днь рождения у старого князя Чхеидзе. Уже нынче съезжаются первые гости - кто верхом, кто в колясках, кто в арбах.
Остались в чемодане тетради и книги. Надо бы позаниматься, но чемодан Нико унес в сарай. Там ему и оставаться, пока не придет пора садиться в бричку и ехать на вокзал в Тифлис. Здесь, в сыром воздухе ранней кавказской весны, совсем далеким кажется теплый певучий Киев - и все, что там составляет студенческую и грешную Юрину жизнь.
Вот-вот подъедет Гурам Аршвилиани, да пока никого на дороге не видно. Чинары вдоль забора тянут в просторное небо голые корявые ветки.
Холодный ветер утих, и вверх к черным сучьям поднимается дымок двух папирос.
-... экзамен думаю держать через год, одного семестра все таки мало...
Князь Ираклий кивает одобрительно. Не отец, не отчим - все эти слова не про него. Он князь. Прямая спина, черная чоха. Старшему его сыну Шалве двадцать шесть, младшему, Юриному брату Серго, четыре. У матушки теплые глаза, губы улыбаются. А ведь были времена, когда улыбаться она, казалось, разучилась насовсем.
-Давно мы с тобой, Гогия, не ездили верхом.
-Ой, давно, князь. Год уж?..
-Пожалуй да. Ай, как нехорошо - не едет Гурам. Надо встречать. Стой-ка. Скачет кто-то.
Князь Ираклий слушает, щурит глаза.
-Один скачет. Это не Гурам.
Юрий не успевает спросить - кто скачет? отчего не Гурам? Черной ласточкой вносится в ворота конь, к шее пригнулся тоненький мальчик в серой папахе и черной чохе. Не отшагнуть и не сдвинуться. Сияющей медовой каплей замедлилось время. Нестерпимой красотой высверкивает юный всадник, оскаливший зубы, горячо и жарко вздымается конский бок. Медленно-медленно взмывает тонкая рука...
...и хлесткий удар нагайки обрушивается на плечи.
-Не зевай, пока не затоптали!
далее
***
-Стыдно! Совестно! Думаешь ты небось: нет меня ловчее, нет краше. А ведешь себя по-дикарски, - выговаривает князь Ираклий. Плечо у Юры саднит под рубашкой. Странное дело - князь говорит строго, а глаза смеются. Мальчик смотрит на Юру, брови изогнулись, губа закушена виновато - а в глазах уже не веселье, а прямо насмешка.
-Ты барышня совсем. Два, три года пройдет - невеста будешь. За кого пойдешь? Ай-ай! Разве за разбойника, за душмана? Он джигит - и ты будешь джигит с нагайкой. Ну-ка, проси прощения сейчас же. Это твой брат, это гость наш. Как ты его встретила, негодная?
Юра задыхается от изумления и мимолетной острой досады: неужели не мальчик?.. Но как же?.. Юный всадник снимает папаху, и на плечи падают растрепавшиеся косы. Тамара! Тамара так выросла! Младшая дочка князя, совсем малое дитя, которую Юра помнит только мельком из-за того, что та вечно дичилась и пряталась - и этакий сорванец.
- Простите, Георгий, я больно стукнула? - Тамара говорит по-русски, и русские слова выходят у нее чисто, но очень старательно, по-ученически...
Куснула губу, зыркнула снова из-под ресниц и добавила уже на грузинском надменно и скоро:
- Но вы бы тоже на дороге не стояли!
- Верно - сам замешкался, - Юре тоже уже смешно. "Размечтался уж..." - Помиримся.
Он протягивает девушке руку для пожатия, но князь приобнимает их обоих за плечи, притискивает легонько к себе, смеется уже открыто:
- Говорите друг другу "ты", дети. Вы же брат и сестра.
***
-Не так трудно быть храбецом, как мудрецом. Не так трудно побеждать врагов, как трудно их не заводить. Благословил Господь князя Ираклия высоким и светлым умом, добрым и щедрым сердцем.
Складно и красиво льется речь распорядителя пира - тулунбаши. Каждый раз за время отлучек Юра успевает забыть, как своеобразны в княжеском доме праздничные застолья. Яркое и пестрое общество собирается за накрытыми столами: тут и офицеры из гарнизона, и родовитые представители лучших грузинских фамилий, и знатные мусульмане - друзья князя Ираклия. Шашлык и соленый сыр квели спокойно соседствуют с лучшим петербургским шоколадом. Поднимаются и опорожняются за здоровье хозяина бокалы и рога. Те гости, которым вера возбраняет пить вино, из вежливости подносят его к губам; сами же пьют шербет.
-Дом - не дом без хозяйки и супруги. Светит княгинина улыбка, как солнышко. Золотые у нее косы, золотой и нрав... - тулунбаши восхваляет по очереди всех домашних, как того велит обычай. Матушка улыбается, заливаясь румянцем. К большому Юриному смущению, после славословия в адрес старшего сына князя Шалвы, доходит черед и до него:
-Счастлив и благороден тот, кто умеет полюбить нареченную родню, стать истинным сыном и братом. Удача от него не отвернется, слава его найдет.
Пока тулунбаши продолжает, все глядят на Юру. Князь Ираклий кивает пасынку, смотрит тепло и ласково. Матушка кажется еще счастливее, чем когда хвалили ее самое. Внимательно смотрит Тамара. На этот раз никто бы не принял ее за мальчика - она в белом шитом платье, длинные и тонкие косы лежат по плечам, как черные змейки.
-Много звезд на небе, но есть в доме князя самая яркая звездочка, самая красивая птичка - молодая княжна.
Девушка улыбается довольно, блестит на мгновение мелкими ровными зубками и подносит к губам кубок.
***
Уже поздняя ночь, а праздник все катился своим веселым чередом.
"Если дело было бы в Петербурге, то это был бы бал." Столы расставлены, только вместо натертого паркета - раскиданные по полу пестрые ковры, по которым молодые гости кружатся не в кадрили и не в мазурке, а в яростных странных плясках, названия которых Юрий смутно может вспомнить.
От резкого звука зурны и бубнов у него начинает звенеть в ушах, и Юрий уходит в соседнюю комнату, где пьют вино и курят трубки русские офицеры, пока Шалва не находит его снова:
- Гогия, брат, иди, иди погляди как отец Картули танцевать будет!
Зала снова полна народу - даже те кто уходил, вернулись посмотреть - но посередине никого. Князь Ираклий выходит, обходит круг гостей торжественно и гордо, пока не равняется с дочерью:
- Звездочка моя, станцуй со мной, уважь старика.
Они выходят в круг, кланяются друг другу и, к удивлению, Юры расходятся в разные стороны. Звучит музыка, такая же быстрая как и прежде, но в этот раз чувствуется в ней какая-то благородная сдержанность. Картули - княжеский танец. И удивительно идет он к князю Ираклию, раскинувшему руки в черных рукавах, будто величавый старый орел - крылья.
Взгляд его будто прикован к замершей фигурке дочери.
Князь подошел к ней в танце, девушка качнулась в легком поклоне и вдруг сорвалась с места и заскользила по полу одновременно скоро и плавно. Насколько это не походило на европейские танцы, подчеркивающие грациозность и изящество танцовщицы! Тамара двигалась будто не своей волей, а почти как заводная кукла, как облако, несомое ветром, то приближаясь к отцу, то удаляясь от него. В движениях рук юной княжны была сила и завершенность, но какая-то отрешенная величавость скользила в них. Как будто красота ее, красота этого танца были чем-то настолько покоряющим, что она вовсе и не замечала никого вокруг - плыла, плыла как клок тумана.
В какой-то миг Юре показалось, что Тамара смотрит на него. Впервые за весь день, прямо в глаза. И взгляд этот мрачный и властный так не вязался с безмятежным лицом танцующей девушки.
Он не мог бы потом объяснить, что с ним сделалось. Как будто в затуманенном вином и чачей мозгу накрепко засела мысль, что взгляд этот был назначен нарочно ему, именно ему, и не будет покоя, покуда не поймешь, что он значит...
Юрий, как во сне, видел что Тамара с князем закончили танец, что гости обступили их, благодаря. И, как во сне, он все не мог подойти к девушке, не понимая, то ли случайно так выходит, что кто-то постоянно оказывается между ними - спрашивает что-то, предлагает еще выпить - то ли она и вправду прячется, убегает от него. Пока не уверился во втором, видя как выскользнула из залы высоконькая белая фигурка.
Он шел прочь от освещенной залы, плутал по комнатам и коридорам, выходил на галерею, видел только плывущую среди мчащихся по небу облаков полную луну, возвращался опять вовнутрь. Но почему-то был твердо уверен, что найдет Тамару.
Девушка сидит в креслах, выставив из-под подола ногу в белом шелковом чулке, туфля валяется, отброшенная далеко на середину комнаты. Из незашторенного окна льется яркий лунный свет и в нем поблескивают посеребренные гвоздики на туфле и так отчетливо видно темное пятно на носке чулка...
Тамара повернула к нему голову - запомнил как качнулись и блеснули в полумраке жемчужные подвески убора - и вперив тот же тяжкий "от боли" взгляд, произнесла без тени удивления или смущения:
- Уходи.
...Юрий не слушается, а обмирая от какого-то темного, невнятного чувства, делает шаг к ней, опускается на колени и припадает губами к кровавому пятну...
...Тамара вздрагивает всем телом... и сильно лягает его прямо в лицо...
- Уходи! - Уже не говорит, а приказывает она.
И он повинуется.
***
Юрий проснулся очень рано, от холода. Сам не помнил, как раскрыл настежь окно в своей комнате, видно, желая остудить помутившуюся голову, да так и оставил. Из окна видно уголок сада - сильный мартовский ветер треплет ветки - да пустой двор. Никого, только раз прошла старуха-служанка с какой-то миской в руках и пробежала собака.
"И в голове так же пусто - будто ветер все выдул."
Он наскоро привел себя в порядок и вышел пройтись по галерее второго этажа.
Окно в комнаты Тамары, выходящее на галерею, расшторено и тоже открыто, поравнявшись с ним, он видит ее, сидящую на тахте, под грудой кошм и шкур. Перед ней стоит глиняная миска лущеных орехов.
- Эй, что ты там ходишь? Ты опять меня ищешь? - Тамара смотрит прямо в лицо и так пристально, что становится не по себе, пока Юра не понимает, что она выглядывает на нем след вчерашнего удара.
- Здравствуй, Тамара. Вправду тебя искал, хотел извиниться. Кажется я очень напугал тебя вчера.
На языке вертится еще что-то - о том, что был пьян - но прекрасные глаза все злее и злее делаются, и ему кажется, что еще немного - и Тамара швырнет ему в голову тарелку с орехами.
- Ты врешь.
"Лучше бы швырнула"
- Нет, не вру. Что напугал - жалею. - Ответил он сухо.
- Хм... Хорошо, не врешь... как это у русских говорят? "Лукавишь". Ты - лукавый... Послушай, - нахмурилась вдруг, - Тебя разве мать тому учила?
- Нет, не мать.
- Это хорошо... Вспомнила - русские черта лукавым называют. Ты на черта не похож - черт страшный... Ты лжешь только. Ты похож на демона из того русского стиха, где он к девушке прилетал, а она потом в монастырь ушла. Лучше ты мне будешь всю правду говорить. Сможешь?
***
За четыре дня сад оделся розовой дымкой - тонкой-тонкой, будто газовой вуалью или фатой. Приоткрылись клювики у бутонов персика, выглядывают на свет Божий маленькие магнолии. Матушкиным розам еще не пришло время, голые стебли пригнуты к земле и перевязаны лоскутками, точно косички у крестьянских девочек. За каменной скамьей ярко, радостно и тревожно горят первые цветки Иудина дерева.
-Поди прочь. Не стану с тобой говорить.
Тамара в утреннем платье. Накинула для тепла на плечи белую чадри, нарочно смотрит в сторону.
-Да отчего же? Чем я тебя обидел?
Подняла ресницы, взглянула на этот раз прямо в лицо.
-Ты у старухи про меня спрашивал.
-Ну... и спрашивал. У кого же мне еще спросить? Она тебя с детства знает... растила тебя.
-Обо мне у меня спрашивай. Вот ты ее спрашивал. А она плакала, когда отец на твоей матери женился. Надо мной плакала, говорила: сиротка ты, жить тебе теперь с мачехой, никто тебя не пожалеет. Такие глупости говорила. А я маленькой дурная была, скверная. Подумала: раз отец привез мачеху, я ее изведу.
Сколько ей было? мимолетно вспоминает Юра. Десять лет? Девять? Конечно, видал ее тогда, и даже не раз, но все мельком. Да и какой интерес мне был на нее глядеть?
-Не веришь? А я правду говорю. Я тоже стану тебе всегда правду про себя говорить. Я тебе про змею скажу. У нас на базаре был старик, который ловил змей. Все знал: под какими камнями живут, как ухватить ее за голову, чтобы она тебя не ужалила, когда яд у нее слабее. Я подумала: дам ему золотой туман, а он меня своей премудрости научит. Положу я гадюку в букет роз - и мачехе дам в руки, когда она приедет. Да! Вот какая была! Что? не веришь?
-Но не положила ведь, одумалась?
-Не положила. Убежала из дома, пришла к старику в хижину за базаром, а он пьяный лежал. Э! - Тамара щелкает языком, добавляет в сердцах: - С пьяным разве дело сладишь? Тем моя затея и кончилась.
Она вдруг улыбается, и лицо ее становится из сердитого совсем ласковым.
-Твоя матушка хорошая. Это я такая дикарка была! Старуху била ногами. И не умела даже одеться сама: ни рубашки не умела надеть, ни чулок. Твоя матушка мне тогда сказала, что нельзя так. Я ей кричу: я княжна, я дочь князя! А она мне: а у русского царя все сыновья и дочки сами умеют одеться. А царь-то выше, чем князь. Ну? Что тебе еще старуха сказала?
-Сказала, что ты слабая была. Что тебя... что тебя собачьим мясом хотели кормить. Только я не понял, что это значит.
-Это от чахотки собачьим мясом кормят. Но доктор сказал, что мне не надо. Только в Петербург меня посылать не велел, сказал, что там мне вредно будет... а ты хитрый. И вправду, Демон, - неожиданно заканчивает она.
-Отчего же? - Юра несколько теряется от неожиданного нападения.
-Вон сколько я тебе о себе рассказала уже! - взгляд ее черных глаз становится пронзительным. - Я никому про гадюку не рассказывала! Тебе первому! А ты ничего про себя не рассказал. Твой черед. Расскажи.
-Гмм... О чем же? Ты спроси лучше, так и не придумаешь вдруг, что сказать. - Юра понимает, что сбит с толку. Не так-то легко придумать с ходу что-то интересное.
- А ты ответишь?
- Отвечу.
- Хорошо... Старуха и про отца твоего говорила. Говорила, что он пьяница был. Так ли?
- Отец мог выпить, но пьяницей он не был... Видишь ли, Тамара, он был очень гордым и очень несчастным человеком... Мне кажется, люди пьют чтобы развеселиться. Пока пьяны, они не помнят о своих заботах, оттого пьют все чаще и чаще, так и делаются пьяницами. Отец мой не был весел, когда пил, он был очень грустен.
- Мне кажется, это все равно. Все равно пьяница называется.
- Нет. Я, наверное, просто дурно могу разницу объяснить...
- Просто ты не хочешь говорить про своего отца такого дурного слова. Не будешь говорить, даже если я снова лгуном тебя назову?
- Нет, не буду.
- Это хорошо, я бы тоже не стала... А старая говорила! А ты ее слушаешь про меня.
На минуту или две она замолкает, смотрит, как по голым веткам скачут птицы. Потом снова взглядывает на Юру искоса - быстрым, черным птичьим взглядом.
-А бывает тебе скучно?
Юра не знает, правильно ли ее понял.
-Как это "скучно"? Грустно, тоскливо?
-Нет, не то - скучно. Когда утром встал и сделать вроде много хотел, и брался, да ничего не выходит. Вечер уже - Э! - куда день прошел, где твои дела.
- Раз так было...
- Всего раз!? А у меня часто.
- .. два месяца сряду где-то.
- А от чего?
- Когда отец мой умер.
Смотрит почти с восторгом.
-Ах, как ты это сказал... Слушай, а хорошо ведь правду говорить! Мне нравится. Только ты ведь уедешь скоро. Отчего-то так выходит, что начинаешь с кем-то разговаривать и дружиться взаправду как раз перед тем, как выйдет вам разлука. Я так с Анной Бельской подружилась, в пансионе в Тифлисе. Только сошлись мы с ней, как она и умерла от скарлатины... Как будто от того по-настоящему и сошлись, что обе уже знали, что она умрет... Было у тебя так с кем-нибудь?
-Не совсем так. Но немножко похоже. Подружились, да надо было мне уезжать...
Сердце будто удар пропускает:
- А ты разрешишь мне писать тебе, Тамара?
-Разрешу - просияла улыбкой, повернулась к Юре и на этот раз уже совсем открыто и доверчиво. -А ты мне по-грузински будешь писать? Ты умеешь по-грузински?
-Я по-грузински говорю лучше, чем пишу, - сознается Юра. - Буду ошибки делать, наверное.
-Это ничего, я тебя буду исправлять. Учить тебя стану! А сколько на свете всего разных языков, знаешь?
-Н...нет, не знаю, по правде сказать.
-Какой ты! Ты ж в университете учишься! Чему ж учишься тогда? И что толку учиться, коли ничего интересного не знаешь? Ты, может, плохой студент?
-Ну уж, не очень плохой... бывают и хуже, - Юра смеется. - А про языки я узнаю и тебе напишу. В первом же письме напишу.
-Напиши непременно, - слова Тамары звучат не как просьба, а как приказ. - Нарочно стану ждать!
-Я у профессора спрошу, который языки знает. Не стану у студентов спрашивать - ну как они не знают еще сами? Сразу к профессору подойду.
Тамара хлопает в ладоши от удовольствия:
-Мне теперь даже захотелось, чтобы ты уже уехал и мне написал!
***
Я помню то утро во всех подробностях. Разъехались гости, и к завтраку собрались только свои. Я взглядывал на Тамару, чинно сидевшую напротив меня, и верил и не верил, что состоялся у нас с ней такой разговор. Потом взглядывал на маменьку. На нее радостно и приятно было смотреть. Она сидела дородная и румяная, волосы золотились в солнечном свете, и весь вид ее был такой милый и свежий, что можно было понять князя Чхетиани. Грузинки к тридцати-сорока годам заостряются лицом, красота их не блекнет вполне, но преобретает какую-то статуарность, холодность. А маменька гляделась настоящей русскою красавицей - пышущей жизнью. Новый брак и рождение маленького Сережи пошли ей на пользу. Не такой я ее помнил.
Нечестно это было, но к радости моей за нее примешивалась горечь. Верно, это Тамара растревожила мне сердце. Но, сидя за столом, я все думал и думал об отце, и все не мог перестать думать. И именно потому, что ни единой мысли о нем маменька не желала допустить в свою новую спокойную жизнь.
***
Если вдуматься, удивительно, что я сдержал данное Тамаре обещание писать ей правду - сдержал в такой степени, о какой даже не мог тогда помыслить... Все произошедшее между нами в тот вечер, после Картули, уже через несколько дней казалось мне каким-то странным и пугающим сном. Но, видно, сон этот был из таких, которые падают куда-то на дно души и уже никуда из нее не деваются - только проявляются в самые неожиданные моменты смутными мыслями, неясной тревогой, беспричинным беспокойством.
По всем признакам, переписка наша должна была заглохнуть после одного-двух писем друг другу, но ведь не заглохла... Вероятно, дело было в том, что знакомство с Тамарой было самым чистым из того, что произошло со мной в ту весну (Черторыйский свел меня в те поры с одним семинаристом, встречались мы у Чертушки же в комнатушке при фотоателье... и чего только не вытворяли, даже и втроем). Был я взволнован и тем, что, оказывается, не одни лишь мужчины могут так сильно меня затрагивать. Все мои представления о себе самом несколько пошатнулись, и я спрашивал себя: неужели прав был князь в давнем и единственном нашем разговоре на эту щекотливую тему? Неужели это и точно только юношеская незрелость, сократическая и платоновская болезнь роста?..
Помню один случай. Стоял уже май, весь Киев оделся роскошной зеленью и горел свечами цветущих каштанов. Я вдруг обнаружил себя самого сидящим в читальном зале университетской библиотеки. Передо мной лежал том свода гражданских законов, в котором говорилось о свойственниках. Законы не оставляли лазейки, и мне, конечно, было и так это отлично известно. Почему же взбрело в голову проверять, возможен ли наш брак? как я вошел в библиотеку? как взял этот том? Этого я не помню по сей день.
Может быть, переписка наша с Тамарой, несмотря на все это, все же со временем бы прервалась сама собой. Но окончился учебный семестр, я приехал в имения князя на все каникулы. После каникул же письма эти сделались для меня не забавой, а горячей потребностью.
И не помню, какое из своих писем я впервые, почти в шутку подписал "Демон".
Даже в бедном доме накануне праздника радостно и хлопотно. А в княжеском - и подавно.
На выгоне за домом вытрясают ковры и кошмы, ловкие руки моют полы. Вялится мясо, подвозится вино, материнским теплым запахом дышит тандыр. Не пришла еще пора для цветов, но проворные пальцы девушек-служанок сплетают в венки лавр и букс. Завтра днь рождения у старого князя Чхеидзе. Уже нынче съезжаются первые гости - кто верхом, кто в колясках, кто в арбах.
Остались в чемодане тетради и книги. Надо бы позаниматься, но чемодан Нико унес в сарай. Там ему и оставаться, пока не придет пора садиться в бричку и ехать на вокзал в Тифлис. Здесь, в сыром воздухе ранней кавказской весны, совсем далеким кажется теплый певучий Киев - и все, что там составляет студенческую и грешную Юрину жизнь.
Вот-вот подъедет Гурам Аршвилиани, да пока никого на дороге не видно. Чинары вдоль забора тянут в просторное небо голые корявые ветки.
Холодный ветер утих, и вверх к черным сучьям поднимается дымок двух папирос.
-... экзамен думаю держать через год, одного семестра все таки мало...
Князь Ираклий кивает одобрительно. Не отец, не отчим - все эти слова не про него. Он князь. Прямая спина, черная чоха. Старшему его сыну Шалве двадцать шесть, младшему, Юриному брату Серго, четыре. У матушки теплые глаза, губы улыбаются. А ведь были времена, когда улыбаться она, казалось, разучилась насовсем.
-Давно мы с тобой, Гогия, не ездили верхом.
-Ой, давно, князь. Год уж?..
-Пожалуй да. Ай, как нехорошо - не едет Гурам. Надо встречать. Стой-ка. Скачет кто-то.
Князь Ираклий слушает, щурит глаза.
-Один скачет. Это не Гурам.
Юрий не успевает спросить - кто скачет? отчего не Гурам? Черной ласточкой вносится в ворота конь, к шее пригнулся тоненький мальчик в серой папахе и черной чохе. Не отшагнуть и не сдвинуться. Сияющей медовой каплей замедлилось время. Нестерпимой красотой высверкивает юный всадник, оскаливший зубы, горячо и жарко вздымается конский бок. Медленно-медленно взмывает тонкая рука...
...и хлесткий удар нагайки обрушивается на плечи.
-Не зевай, пока не затоптали!
далее
***
-Стыдно! Совестно! Думаешь ты небось: нет меня ловчее, нет краше. А ведешь себя по-дикарски, - выговаривает князь Ираклий. Плечо у Юры саднит под рубашкой. Странное дело - князь говорит строго, а глаза смеются. Мальчик смотрит на Юру, брови изогнулись, губа закушена виновато - а в глазах уже не веселье, а прямо насмешка.
-Ты барышня совсем. Два, три года пройдет - невеста будешь. За кого пойдешь? Ай-ай! Разве за разбойника, за душмана? Он джигит - и ты будешь джигит с нагайкой. Ну-ка, проси прощения сейчас же. Это твой брат, это гость наш. Как ты его встретила, негодная?
Юра задыхается от изумления и мимолетной острой досады: неужели не мальчик?.. Но как же?.. Юный всадник снимает папаху, и на плечи падают растрепавшиеся косы. Тамара! Тамара так выросла! Младшая дочка князя, совсем малое дитя, которую Юра помнит только мельком из-за того, что та вечно дичилась и пряталась - и этакий сорванец.
- Простите, Георгий, я больно стукнула? - Тамара говорит по-русски, и русские слова выходят у нее чисто, но очень старательно, по-ученически...
Куснула губу, зыркнула снова из-под ресниц и добавила уже на грузинском надменно и скоро:
- Но вы бы тоже на дороге не стояли!
- Верно - сам замешкался, - Юре тоже уже смешно. "Размечтался уж..." - Помиримся.
Он протягивает девушке руку для пожатия, но князь приобнимает их обоих за плечи, притискивает легонько к себе, смеется уже открыто:
- Говорите друг другу "ты", дети. Вы же брат и сестра.
***
-Не так трудно быть храбецом, как мудрецом. Не так трудно побеждать врагов, как трудно их не заводить. Благословил Господь князя Ираклия высоким и светлым умом, добрым и щедрым сердцем.
Складно и красиво льется речь распорядителя пира - тулунбаши. Каждый раз за время отлучек Юра успевает забыть, как своеобразны в княжеском доме праздничные застолья. Яркое и пестрое общество собирается за накрытыми столами: тут и офицеры из гарнизона, и родовитые представители лучших грузинских фамилий, и знатные мусульмане - друзья князя Ираклия. Шашлык и соленый сыр квели спокойно соседствуют с лучшим петербургским шоколадом. Поднимаются и опорожняются за здоровье хозяина бокалы и рога. Те гости, которым вера возбраняет пить вино, из вежливости подносят его к губам; сами же пьют шербет.
-Дом - не дом без хозяйки и супруги. Светит княгинина улыбка, как солнышко. Золотые у нее косы, золотой и нрав... - тулунбаши восхваляет по очереди всех домашних, как того велит обычай. Матушка улыбается, заливаясь румянцем. К большому Юриному смущению, после славословия в адрес старшего сына князя Шалвы, доходит черед и до него:
-Счастлив и благороден тот, кто умеет полюбить нареченную родню, стать истинным сыном и братом. Удача от него не отвернется, слава его найдет.
Пока тулунбаши продолжает, все глядят на Юру. Князь Ираклий кивает пасынку, смотрит тепло и ласково. Матушка кажется еще счастливее, чем когда хвалили ее самое. Внимательно смотрит Тамара. На этот раз никто бы не принял ее за мальчика - она в белом шитом платье, длинные и тонкие косы лежат по плечам, как черные змейки.
-Много звезд на небе, но есть в доме князя самая яркая звездочка, самая красивая птичка - молодая княжна.
Девушка улыбается довольно, блестит на мгновение мелкими ровными зубками и подносит к губам кубок.
***
Уже поздняя ночь, а праздник все катился своим веселым чередом.
"Если дело было бы в Петербурге, то это был бы бал." Столы расставлены, только вместо натертого паркета - раскиданные по полу пестрые ковры, по которым молодые гости кружатся не в кадрили и не в мазурке, а в яростных странных плясках, названия которых Юрий смутно может вспомнить.
От резкого звука зурны и бубнов у него начинает звенеть в ушах, и Юрий уходит в соседнюю комнату, где пьют вино и курят трубки русские офицеры, пока Шалва не находит его снова:
- Гогия, брат, иди, иди погляди как отец Картули танцевать будет!
Зала снова полна народу - даже те кто уходил, вернулись посмотреть - но посередине никого. Князь Ираклий выходит, обходит круг гостей торжественно и гордо, пока не равняется с дочерью:
- Звездочка моя, станцуй со мной, уважь старика.
Они выходят в круг, кланяются друг другу и, к удивлению, Юры расходятся в разные стороны. Звучит музыка, такая же быстрая как и прежде, но в этот раз чувствуется в ней какая-то благородная сдержанность. Картули - княжеский танец. И удивительно идет он к князю Ираклию, раскинувшему руки в черных рукавах, будто величавый старый орел - крылья.
Взгляд его будто прикован к замершей фигурке дочери.
Князь подошел к ней в танце, девушка качнулась в легком поклоне и вдруг сорвалась с места и заскользила по полу одновременно скоро и плавно. Насколько это не походило на европейские танцы, подчеркивающие грациозность и изящество танцовщицы! Тамара двигалась будто не своей волей, а почти как заводная кукла, как облако, несомое ветром, то приближаясь к отцу, то удаляясь от него. В движениях рук юной княжны была сила и завершенность, но какая-то отрешенная величавость скользила в них. Как будто красота ее, красота этого танца были чем-то настолько покоряющим, что она вовсе и не замечала никого вокруг - плыла, плыла как клок тумана.
В какой-то миг Юре показалось, что Тамара смотрит на него. Впервые за весь день, прямо в глаза. И взгляд этот мрачный и властный так не вязался с безмятежным лицом танцующей девушки.
Он не мог бы потом объяснить, что с ним сделалось. Как будто в затуманенном вином и чачей мозгу накрепко засела мысль, что взгляд этот был назначен нарочно ему, именно ему, и не будет покоя, покуда не поймешь, что он значит...
Юрий, как во сне, видел что Тамара с князем закончили танец, что гости обступили их, благодаря. И, как во сне, он все не мог подойти к девушке, не понимая, то ли случайно так выходит, что кто-то постоянно оказывается между ними - спрашивает что-то, предлагает еще выпить - то ли она и вправду прячется, убегает от него. Пока не уверился во втором, видя как выскользнула из залы высоконькая белая фигурка.
Он шел прочь от освещенной залы, плутал по комнатам и коридорам, выходил на галерею, видел только плывущую среди мчащихся по небу облаков полную луну, возвращался опять вовнутрь. Но почему-то был твердо уверен, что найдет Тамару.
Девушка сидит в креслах, выставив из-под подола ногу в белом шелковом чулке, туфля валяется, отброшенная далеко на середину комнаты. Из незашторенного окна льется яркий лунный свет и в нем поблескивают посеребренные гвоздики на туфле и так отчетливо видно темное пятно на носке чулка...
Тамара повернула к нему голову - запомнил как качнулись и блеснули в полумраке жемчужные подвески убора - и вперив тот же тяжкий "от боли" взгляд, произнесла без тени удивления или смущения:
- Уходи.
...Юрий не слушается, а обмирая от какого-то темного, невнятного чувства, делает шаг к ней, опускается на колени и припадает губами к кровавому пятну...
...Тамара вздрагивает всем телом... и сильно лягает его прямо в лицо...
- Уходи! - Уже не говорит, а приказывает она.
И он повинуется.
***
Юрий проснулся очень рано, от холода. Сам не помнил, как раскрыл настежь окно в своей комнате, видно, желая остудить помутившуюся голову, да так и оставил. Из окна видно уголок сада - сильный мартовский ветер треплет ветки - да пустой двор. Никого, только раз прошла старуха-служанка с какой-то миской в руках и пробежала собака.
"И в голове так же пусто - будто ветер все выдул."
Он наскоро привел себя в порядок и вышел пройтись по галерее второго этажа.
Окно в комнаты Тамары, выходящее на галерею, расшторено и тоже открыто, поравнявшись с ним, он видит ее, сидящую на тахте, под грудой кошм и шкур. Перед ней стоит глиняная миска лущеных орехов.
- Эй, что ты там ходишь? Ты опять меня ищешь? - Тамара смотрит прямо в лицо и так пристально, что становится не по себе, пока Юра не понимает, что она выглядывает на нем след вчерашнего удара.
- Здравствуй, Тамара. Вправду тебя искал, хотел извиниться. Кажется я очень напугал тебя вчера.
На языке вертится еще что-то - о том, что был пьян - но прекрасные глаза все злее и злее делаются, и ему кажется, что еще немного - и Тамара швырнет ему в голову тарелку с орехами.
- Ты врешь.
"Лучше бы швырнула"
- Нет, не вру. Что напугал - жалею. - Ответил он сухо.
- Хм... Хорошо, не врешь... как это у русских говорят? "Лукавишь". Ты - лукавый... Послушай, - нахмурилась вдруг, - Тебя разве мать тому учила?
- Нет, не мать.
- Это хорошо... Вспомнила - русские черта лукавым называют. Ты на черта не похож - черт страшный... Ты лжешь только. Ты похож на демона из того русского стиха, где он к девушке прилетал, а она потом в монастырь ушла. Лучше ты мне будешь всю правду говорить. Сможешь?
***
За четыре дня сад оделся розовой дымкой - тонкой-тонкой, будто газовой вуалью или фатой. Приоткрылись клювики у бутонов персика, выглядывают на свет Божий маленькие магнолии. Матушкиным розам еще не пришло время, голые стебли пригнуты к земле и перевязаны лоскутками, точно косички у крестьянских девочек. За каменной скамьей ярко, радостно и тревожно горят первые цветки Иудина дерева.
-Поди прочь. Не стану с тобой говорить.
Тамара в утреннем платье. Накинула для тепла на плечи белую чадри, нарочно смотрит в сторону.
-Да отчего же? Чем я тебя обидел?
Подняла ресницы, взглянула на этот раз прямо в лицо.
-Ты у старухи про меня спрашивал.
-Ну... и спрашивал. У кого же мне еще спросить? Она тебя с детства знает... растила тебя.
-Обо мне у меня спрашивай. Вот ты ее спрашивал. А она плакала, когда отец на твоей матери женился. Надо мной плакала, говорила: сиротка ты, жить тебе теперь с мачехой, никто тебя не пожалеет. Такие глупости говорила. А я маленькой дурная была, скверная. Подумала: раз отец привез мачеху, я ее изведу.
Сколько ей было? мимолетно вспоминает Юра. Десять лет? Девять? Конечно, видал ее тогда, и даже не раз, но все мельком. Да и какой интерес мне был на нее глядеть?
-Не веришь? А я правду говорю. Я тоже стану тебе всегда правду про себя говорить. Я тебе про змею скажу. У нас на базаре был старик, который ловил змей. Все знал: под какими камнями живут, как ухватить ее за голову, чтобы она тебя не ужалила, когда яд у нее слабее. Я подумала: дам ему золотой туман, а он меня своей премудрости научит. Положу я гадюку в букет роз - и мачехе дам в руки, когда она приедет. Да! Вот какая была! Что? не веришь?
-Но не положила ведь, одумалась?
-Не положила. Убежала из дома, пришла к старику в хижину за базаром, а он пьяный лежал. Э! - Тамара щелкает языком, добавляет в сердцах: - С пьяным разве дело сладишь? Тем моя затея и кончилась.
Она вдруг улыбается, и лицо ее становится из сердитого совсем ласковым.
-Твоя матушка хорошая. Это я такая дикарка была! Старуху била ногами. И не умела даже одеться сама: ни рубашки не умела надеть, ни чулок. Твоя матушка мне тогда сказала, что нельзя так. Я ей кричу: я княжна, я дочь князя! А она мне: а у русского царя все сыновья и дочки сами умеют одеться. А царь-то выше, чем князь. Ну? Что тебе еще старуха сказала?
-Сказала, что ты слабая была. Что тебя... что тебя собачьим мясом хотели кормить. Только я не понял, что это значит.
-Это от чахотки собачьим мясом кормят. Но доктор сказал, что мне не надо. Только в Петербург меня посылать не велел, сказал, что там мне вредно будет... а ты хитрый. И вправду, Демон, - неожиданно заканчивает она.
-Отчего же? - Юра несколько теряется от неожиданного нападения.
-Вон сколько я тебе о себе рассказала уже! - взгляд ее черных глаз становится пронзительным. - Я никому про гадюку не рассказывала! Тебе первому! А ты ничего про себя не рассказал. Твой черед. Расскажи.
-Гмм... О чем же? Ты спроси лучше, так и не придумаешь вдруг, что сказать. - Юра понимает, что сбит с толку. Не так-то легко придумать с ходу что-то интересное.
- А ты ответишь?
- Отвечу.
- Хорошо... Старуха и про отца твоего говорила. Говорила, что он пьяница был. Так ли?
- Отец мог выпить, но пьяницей он не был... Видишь ли, Тамара, он был очень гордым и очень несчастным человеком... Мне кажется, люди пьют чтобы развеселиться. Пока пьяны, они не помнят о своих заботах, оттого пьют все чаще и чаще, так и делаются пьяницами. Отец мой не был весел, когда пил, он был очень грустен.
- Мне кажется, это все равно. Все равно пьяница называется.
- Нет. Я, наверное, просто дурно могу разницу объяснить...
- Просто ты не хочешь говорить про своего отца такого дурного слова. Не будешь говорить, даже если я снова лгуном тебя назову?
- Нет, не буду.
- Это хорошо, я бы тоже не стала... А старая говорила! А ты ее слушаешь про меня.
На минуту или две она замолкает, смотрит, как по голым веткам скачут птицы. Потом снова взглядывает на Юру искоса - быстрым, черным птичьим взглядом.
-А бывает тебе скучно?
Юра не знает, правильно ли ее понял.
-Как это "скучно"? Грустно, тоскливо?
-Нет, не то - скучно. Когда утром встал и сделать вроде много хотел, и брался, да ничего не выходит. Вечер уже - Э! - куда день прошел, где твои дела.
- Раз так было...
- Всего раз!? А у меня часто.
- .. два месяца сряду где-то.
- А от чего?
- Когда отец мой умер.
Смотрит почти с восторгом.
-Ах, как ты это сказал... Слушай, а хорошо ведь правду говорить! Мне нравится. Только ты ведь уедешь скоро. Отчего-то так выходит, что начинаешь с кем-то разговаривать и дружиться взаправду как раз перед тем, как выйдет вам разлука. Я так с Анной Бельской подружилась, в пансионе в Тифлисе. Только сошлись мы с ней, как она и умерла от скарлатины... Как будто от того по-настоящему и сошлись, что обе уже знали, что она умрет... Было у тебя так с кем-нибудь?
-Не совсем так. Но немножко похоже. Подружились, да надо было мне уезжать...
Сердце будто удар пропускает:
- А ты разрешишь мне писать тебе, Тамара?
-Разрешу - просияла улыбкой, повернулась к Юре и на этот раз уже совсем открыто и доверчиво. -А ты мне по-грузински будешь писать? Ты умеешь по-грузински?
-Я по-грузински говорю лучше, чем пишу, - сознается Юра. - Буду ошибки делать, наверное.
-Это ничего, я тебя буду исправлять. Учить тебя стану! А сколько на свете всего разных языков, знаешь?
-Н...нет, не знаю, по правде сказать.
-Какой ты! Ты ж в университете учишься! Чему ж учишься тогда? И что толку учиться, коли ничего интересного не знаешь? Ты, может, плохой студент?
-Ну уж, не очень плохой... бывают и хуже, - Юра смеется. - А про языки я узнаю и тебе напишу. В первом же письме напишу.
-Напиши непременно, - слова Тамары звучат не как просьба, а как приказ. - Нарочно стану ждать!
-Я у профессора спрошу, который языки знает. Не стану у студентов спрашивать - ну как они не знают еще сами? Сразу к профессору подойду.
Тамара хлопает в ладоши от удовольствия:
-Мне теперь даже захотелось, чтобы ты уже уехал и мне написал!
***
Я помню то утро во всех подробностях. Разъехались гости, и к завтраку собрались только свои. Я взглядывал на Тамару, чинно сидевшую напротив меня, и верил и не верил, что состоялся у нас с ней такой разговор. Потом взглядывал на маменьку. На нее радостно и приятно было смотреть. Она сидела дородная и румяная, волосы золотились в солнечном свете, и весь вид ее был такой милый и свежий, что можно было понять князя Чхетиани. Грузинки к тридцати-сорока годам заостряются лицом, красота их не блекнет вполне, но преобретает какую-то статуарность, холодность. А маменька гляделась настоящей русскою красавицей - пышущей жизнью. Новый брак и рождение маленького Сережи пошли ей на пользу. Не такой я ее помнил.
Нечестно это было, но к радости моей за нее примешивалась горечь. Верно, это Тамара растревожила мне сердце. Но, сидя за столом, я все думал и думал об отце, и все не мог перестать думать. И именно потому, что ни единой мысли о нем маменька не желала допустить в свою новую спокойную жизнь.
***
Если вдуматься, удивительно, что я сдержал данное Тамаре обещание писать ей правду - сдержал в такой степени, о какой даже не мог тогда помыслить... Все произошедшее между нами в тот вечер, после Картули, уже через несколько дней казалось мне каким-то странным и пугающим сном. Но, видно, сон этот был из таких, которые падают куда-то на дно души и уже никуда из нее не деваются - только проявляются в самые неожиданные моменты смутными мыслями, неясной тревогой, беспричинным беспокойством.
По всем признакам, переписка наша должна была заглохнуть после одного-двух писем друг другу, но ведь не заглохла... Вероятно, дело было в том, что знакомство с Тамарой было самым чистым из того, что произошло со мной в ту весну (Черторыйский свел меня в те поры с одним семинаристом, встречались мы у Чертушки же в комнатушке при фотоателье... и чего только не вытворяли, даже и втроем). Был я взволнован и тем, что, оказывается, не одни лишь мужчины могут так сильно меня затрагивать. Все мои представления о себе самом несколько пошатнулись, и я спрашивал себя: неужели прав был князь в давнем и единственном нашем разговоре на эту щекотливую тему? Неужели это и точно только юношеская незрелость, сократическая и платоновская болезнь роста?..
Помню один случай. Стоял уже май, весь Киев оделся роскошной зеленью и горел свечами цветущих каштанов. Я вдруг обнаружил себя самого сидящим в читальном зале университетской библиотеки. Передо мной лежал том свода гражданских законов, в котором говорилось о свойственниках. Законы не оставляли лазейки, и мне, конечно, было и так это отлично известно. Почему же взбрело в голову проверять, возможен ли наш брак? как я вошел в библиотеку? как взял этот том? Этого я не помню по сей день.
Может быть, переписка наша с Тамарой, несмотря на все это, все же со временем бы прервалась сама собой. Но окончился учебный семестр, я приехал в имения князя на все каникулы. После каникул же письма эти сделались для меня не забавой, а горячей потребностью.
И не помню, какое из своих писем я впервые, почти в шутку подписал "Демон".
Кирилл Панфилов, микроблог «Distance»
Жизнь — это только сон во сне, гласит древнее японское изречение. Оказывается, Мондзаэмон выразился точнее: жизнь — это грустный сон, увиденный во сне. И где Мондзаэмон был раньше?
Rey, блог «Millennium falсon теперь мой дом»
пришлось быстро убегать
Диверсионный отряд что-то напартачил и пришлось быстро убегать. Кажется, я в суматохе потеряла сумку с поломанным латсабером((( Ну вот.. один сломала второй потеряла(
Лягушка в блендере, блог «Зеркальные хэдканоны»
* * *
Он сорвал маску с лица, и, расталкивая локтями беснующуюся толпу у ринга, стремящуюся увидеть как можно больше кровавых подробностей боя, отправился в свою каморку, выделенную Черри под гримёрку. Ли позволила ему оставить эту комнатку за собой, и даже не возражала против того, чтобы он врезал в неё замок.
С некоторых пор бои Гранди перестали его интересовать. Прежде он следил за каждым поединком, оставался у ринга, держась за канаты, орал вместе со всеми, болея за чемпиона с самого лучшего места обзора боя. С самого лучшего места обзора зала и входа в него.
Когда Сирены объявили, что больше не работают на Пингвина, он ждал что придёт кто-то ещё. Наёмники, Зсасз, кто угодно. Гранди справился бы с ними. Эд ждал, что Освальд станет отправлять за ним ещё и ещё людей, и, в конце концов, явится сам. Он с замиранием сердца каждый раз вглядывался в толпу. Хотел чтобы Пингвин наконец увидел так тщательно подготовленные им шоу. Но он не приходил. Снова.
Что-то пошло не так, что-то было не продумано, Освальд просто забыл про него. Это злило, заставляло волноваться и переделывать шоу так, чтобы оно стало ещё более издевательским, ещё более хлёстким. Эд перестал высмеивать только образ и опустился до того чтобы совсем уж низко пройтись насмешками по походке и истеричным взмахам руками, по доставшемуся от непонятно кем убитого отца наследству, по смешанному происхождению. Каждая находка для шоу давалась с большим трудом. Это изматывало его, он обдумывал каждую деталь, убивая на это дни и ночи.
Всё это не могло не задевать гордость Пингвина. И тем не менее больше никто не приходил. Шоу стало надоедать, и Эду, и толпе. А сам он не мог больше оставаться в зале в ожидании. Он понимал, что если Освальд не реагирует, нужен новый план. Он перестал интересоваться однообразными победами Соломона, больше не высматривая с надеждой темноволосую макушку в толпе.
Эд проигрывал вязкому как кисель молчанию, необъяснимому безразличию и жаждал только одного - хоть проблеска внимания. Это начинало сводить с ума, он был одержим Пингвином сильнее чем прежде.
Он открыл дверь в коморку и включил свет. С каждой стены уверенным и гордым взглядом на него смотрел Освальд. Черно-белые снимки не передавали глубину цвета глаз. Ни на одном из них не было того взгляда, которого ждал Эд. Снимкам было безразлично. Так же как и настоящему Освальду. Разозлившись, он отшвырнул маску с клювом и стал сдирать газетные вырезки со стен.
Недавно Эд подослал детишек, помогавших ему в шоу, следить за особняком Освальда, и те рассказали, что Пингвин увлечённо возится с ребёнком. Немым мальчишкой. Это злило ещё сильнее. Разум постепенно восстанавливался, и ему стали быстрее приходить новые планы. Следовало просто заручиться поддержкой Сирен. Следовало выкрасть мальчишку и привести его в Нерроуз. Тогда Освальд точно придёт, если не ради собственной гордости, то ради этого маленького... который видимо стал Освальду интереснее Эда.
Другой в зеркале рассмеялся.
- Дурак, и что, что он придёт за мальчишкой? Всё равно не к тебе.
Эд резко развернулся, уставившись на другого, которого не видел уже очень давно.
- Умолкни. Главное, что он придёт.
Lovisa, блог «Хроники Созерцателя»
мысли о спорах и диалогах
Накопилось, надо выплеснуть
Ни к кому конкретно не привязано, просто приходилось сталкиваться.
1) В принципе, любой диалог можно сравнить с парным танцем. Шаг вперед, шаг назад, поклониться, подать руку, прокрутить. Все красиво. Темп может меняться, танцоры могут быть умелыми или не очень. Но они танцуют.
2) скрытый текстИ вдруг один из них говорит: "Ты неправильно танцуешь!"
Реакция второго может зависеть от разных факторов и варьироваться от "Правда? А ты научишь, как правильно? Ну, пожалуйста!" до посылания во всем известном направлении со словами "Сам дурак!" или что похуже. Факторы разные, от воспитания и настроения до личного скилла обоих танцоров. Ну сложно ожидать адекватной реакции, если тебе по всем мозолям неоднократно прошлись.
3) И бывает так, что в самом неблагоприятном случае Первый вдруг выхватывает биту и начинает махать ею во все стороны, под ошарашенными взглядами Второго, а когда Второй пытается что-то вякнуть, Первый начинает лупасить битой и Второго. А дальше у Второго включается защитная реакция. Какая именно - зависит от конкретного человека. Один посмотрит на бешеного Первого, и начнет отступать со словами вроде "Я устал, ничего не соображаю уже, я пошел отсюда" или как-то так. Первый либо трогательно обалдеет ("ой, а чего это он? что я ему сделал?") либо возмутится ("куда? я с тобой еще не закончил"). Другой сожмется в комочек и будет терпеть, надеясь, что Первый когда-нибудь уймется. Обычно это те, у кого нет другого выбора (страшный вариант - начальник на работе, которую жалко терять, или родные, от которых съехать нет возможности). А третий, ощерясь, вдруг выхватит биту/финку/кастет и кинется на обидчика. Понятно, что в этом случае Первый может и проиграть.
4)Возможно, Второй потом решит, что у Первого это случайная вспышка. И продолжит общаться. Но все повторится. Тогда при дальнейших встречах у Второго может начать автоматически включаться защитная реакция, даже если ничего еще не происходит. Та самая, из предыдущего пункта, ага. И то, что изначально было диалогом, превращается в садо-мазо.
Диалог нормальный:
- Облако похоже на зайца.
- Нет, на лисицу!
- На зайца, потому что вот у него...
- Лисица же, вон видишь лапки и...
- Слушай, это же облако пара, оно меняет форму.
- Точно, ты прав.
(оба смеются)
Диалог ненормальный:
- Облако похоже на зайца.
- Нет, на лисицу!
- На зайца, вот тебе ссылка на вики, Комсомольскую Правду, передачу Малахова, книгу рекордов Гиннеса, мнение бабы Зины, ... Вот, вот и вот!
- Прости, но лично мое мнение, это больше похоже на лисицу. Вот ссылка на труд академика А.
- Да где? Где ты видишь лисицу?!!! Кто такой этот твой А.?! Знать о нем не знаю, вряд ли он прав! Заяц же, вот, вот и вот! (кидает ссылки, но хуже если не кидает, а просто заявляет "Мне лучше знать, я умнее!")
- Но...
- Вот, вот и вот! (кидает еще ссылки)
-...
(занавес)
Ни к кому конкретно не привязано, просто приходилось сталкиваться.
1) В принципе, любой диалог можно сравнить с парным танцем. Шаг вперед, шаг назад, поклониться, подать руку, прокрутить. Все красиво. Темп может меняться, танцоры могут быть умелыми или не очень. Но они танцуют.
2) скрытый текстИ вдруг один из них говорит: "Ты неправильно танцуешь!"
Реакция второго может зависеть от разных факторов и варьироваться от "Правда? А ты научишь, как правильно? Ну, пожалуйста!" до посылания во всем известном направлении со словами "Сам дурак!" или что похуже. Факторы разные, от воспитания и настроения до личного скилла обоих танцоров. Ну сложно ожидать адекватной реакции, если тебе по всем мозолям неоднократно прошлись.
3) И бывает так, что в самом неблагоприятном случае Первый вдруг выхватывает биту и начинает махать ею во все стороны, под ошарашенными взглядами Второго, а когда Второй пытается что-то вякнуть, Первый начинает лупасить битой и Второго. А дальше у Второго включается защитная реакция. Какая именно - зависит от конкретного человека. Один посмотрит на бешеного Первого, и начнет отступать со словами вроде "Я устал, ничего не соображаю уже, я пошел отсюда" или как-то так. Первый либо трогательно обалдеет ("ой, а чего это он? что я ему сделал?") либо возмутится ("куда? я с тобой еще не закончил"). Другой сожмется в комочек и будет терпеть, надеясь, что Первый когда-нибудь уймется. Обычно это те, у кого нет другого выбора (страшный вариант - начальник на работе, которую жалко терять, или родные, от которых съехать нет возможности). А третий, ощерясь, вдруг выхватит биту/финку/кастет и кинется на обидчика. Понятно, что в этом случае Первый может и проиграть.
4)Возможно, Второй потом решит, что у Первого это случайная вспышка. И продолжит общаться. Но все повторится. Тогда при дальнейших встречах у Второго может начать автоматически включаться защитная реакция, даже если ничего еще не происходит. Та самая, из предыдущего пункта, ага. И то, что изначально было диалогом, превращается в садо-мазо.
Диалог нормальный:
- Облако похоже на зайца.
- Нет, на лисицу!
- На зайца, потому что вот у него...
- Лисица же, вон видишь лапки и...
- Слушай, это же облако пара, оно меняет форму.
- Точно, ты прав.
(оба смеются)
Диалог ненормальный:
- Облако похоже на зайца.
- Нет, на лисицу!
- На зайца, вот тебе ссылка на вики, Комсомольскую Правду, передачу Малахова, книгу рекордов Гиннеса, мнение бабы Зины, ... Вот, вот и вот!
- Прости, но лично мое мнение, это больше похоже на лисицу. Вот ссылка на труд академика А.
- Да где? Где ты видишь лисицу?!!! Кто такой этот твой А.?! Знать о нем не знаю, вряд ли он прав! Заяц же, вот, вот и вот! (кидает ссылки, но хуже если не кидает, а просто заявляет "Мне лучше знать, я умнее!")
- Но...
- Вот, вот и вот! (кидает еще ссылки)
-...
(занавес)
Люблю всех авторов Обогревателя!
5