День в истории Блогхауса: 22 января 2021

RonaVorona, блог «Фанатский треп»

* * *

22 января 2021 (23:12:13) 130

#акварель

natoth, сообщество «Место действия - Вавилон 5»

Мира Фурлан...

22 января 2021 (22:44:53) 385

Тут уже все про это написали. И я напишу.

Мира Фурлан, актриса, сыгравшая Деленн в "Вавилоне 5", умерла 20 января в возрасте 65 лет.

RIP.

И все-таки слишком рано...

это последний пост в ее твиттере.

Стражинский о Мире Фурлан

Деймиан, блог «Дом Дейми»

Кстати, где твои крылья)

22 января 2021 (22:43:12) 251

А вот они

Ура, у меня дизайн!!! Jaidan сделал мне обалденный дизайн СПАСИБО ОГРОМНОЕ

Наконец, у меня такая белая приятность))) А, и эти крылья, о, да, я тащусь от крыльев, обожаю крылатых людей

Прямо супер красота!))) Спасибо-спасибо-спасибо

Разговор у авиакассы.

Дайте два крыла, мне нужно в небо!

Как нельзя? Так выдайте же визу!

Кроме птиц никто ещё там не был?

Дак а что ж вы все толпитесь снизу?

Дайте два крыла, я улетаю!

Ой, да не просите же остаться!

Так давно о крыльях я мечтаю!

Ну, до встреч, счастливо оставаться!

Димена, блог «Сундук с барахлом»

Книги

22 января 2021 (20:54:17) 162

Дочитала «ТГ и проклятие некромага».

Было местами даже очень увлекательно. ~~Вот что значит основательно забыть сюжет~~ Дядя Дима напортачил со сборной вечности, которая в одной книге должна играть ровно 59 минут, а в этой - до победного. Ну не суть.

Ягун стал слегка разражать, но только слегка. Его болтливость к 12 книге достигла апогея, даже у меня случился передоз. Не понимаю ещё, как Лоткова всё это вывозит.

Танька, канеш, отожгла, сказав Бейбарсову «Я тебя почти люблю». Когда это она успела, интересно? Когда он угрожал Валялкину? Или когда устроил ей свидание на Сером камне?

А ещё Танька прямым текстом заявляла и Глебу, и Ваньке, чтобы они боролись за неё, будто она приз в конкурсе.

Глебушка стал слегка вменяем, наступил на горло собственной песне в финале, ушёл и не стал бороться дальше. ~~Взрослеет мальчик.~~ Хотя в начале книги был такой же долбанный манипулятор, как в Локоне. Ещё и Таньке предъявлял, что она локоном свела его с Зализиной. Ну и поделом ему, вёл же себя как последняя сволочь.

Ванька весь такой сложный, такой самокопательный, что мда...

Села читать последнюю книгу, сюжет тоже выветрился, так что будет интересно. Надеюсь.

#книги

Шано, блог «картиноспам»

* * *

22 января 2021 (19:18:16) 362

Художница Вера Кавура. https://lovers-of-art.livejournal.com/1286404.html

Джулиан, блог «Мышиные заметки»

* * *

22 января 2021 (19:17:49) 12

Один третьеклассник случайно пролил воду на учебник другому. Через некоторое время смотрю, он сидит с перевёрнутым, правда, пустым стаканчиком над своим учебником.

я: Что ты делаешь?

он: Хочу себе отомстить.

После занятий разговор этих же мальчиков.

К: Ты тоже пролей на мои вещи что-нибудь.

Д: Я не буду. Я не такой человек.

#люблю свою работу

Ab61rvalg, блог «Лиловый Гиен»

Трудно феечке...

22 января 2021 (17:51:07) 143

#ни дня без няши

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

* * *

22 января 2021 (17:42:45) 241

Сука. Эта неделя рабочая, работаю я в ночь, завтра закрытие смены.

Никакого коварства (в отличие от ситуации в школах), но в сквер не попадаю. В инете на неделе кусками, сегодня твиттер донёс о 23-м, а я похоже в пролёте.

Ну за что.

PS: они_охуели (тм)

Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»

Ad Dracones. Экстра 5. Наставники – Tanítók (Тониток)

22 января 2021 (17:33:29) 586

Предыдущая глава

Ирчи

— Если поторопимся, к вечеру можем поспеть в Гран, — сообщил я, медленно правя сквозь лес. При этом я всеми силами старался сдержать грусть, которая всё же просачивалась в мой голос, не зная даже, откуда она берётся — разве я сам не стремился туда? — Поначалу, наверно, стоит остановиться в какой-нибудь корчме, где потише, а утром уже отыщем дом Инанны и остальных…

Меня заставило замолчать движение Кемисэ — он опустил ладонь мне на запястье, будто желая таким образом притормозить лошадь. Повинуясь этой безмолвной просьбе, я натянул поводья.

— А может… не стоит с этим спешить? Поблизости негде остановиться?

читать дальшеВ который раз я поразился тому, как точно он сумел распознать смутное волнение, которое я едва сознавал сам. Конечно, у него могли быть свои причины медлить с прибытием — быть может, городская суета вселяла в него беспокойство, несмотря на то, что твердынец, казалось бы, попривык к людям, а может…

Благодарно похлопав его по руке в ответ, я предложил:

— На полпути есть деревенька, там у меня имеется знакомый с большим двором, который пускает переночевать за хорошую историю, а готовят у него так, что пальчики оближешь. — Натягивая вожжи, я продолжил, стремясь подавить собственную тревогу: — Когда прибудем в Гран, я тебе всё-всё покажу, что только достойно внимания. Может, бывают города и побольше Грана — но ты ведь прежде толком ни одного города не видел.

— А Вёрёшвар как же? — возразил Кемисэ.

В ответ я лишь фыркнул.

— В сравнении со столицей Вёрёшвар и городом-то приличным не назовёшь. А в Альбе-Юлии тебе что довелось посмотреть?

— Да почти ничего — когда мы с Вереком въезжали в город, я заметил только, как много там людей, да и мы сразу же направились к дому Анте, нигде не останавливаясь. А когда выезжали — было темно, я ничего не увидел.

— Чего ещё ожидать от этих бирюков, — рассудил я, вновь подстёгивая лошадь. — Можно подумать, они везли девицу на выданье… Надо было тебе со мной пройтись — и там, и на рынок в Вёрёшваре… — Тут я с удивлением обнаружил, что из памяти почти изгладилось то, что я сам изначально не желал иметь с этим твердынцем никаких дел — до такой степени, что и имени его запомнить не удосужился — да и он, скорее всего, едва ли захотел бы со мной куда-то идти. — Так странно, — внезапно поделился я, — мне кажется, будто мы так вот путешествуем вместе уже целую вечность, и не было времени, когда я тебя не знал.

— Я понимаю, о чём ты говоришь, — помедлив, отозвался Кемисэ. — После того, как я чуть не умер, вся моя прежняя жизнь кажется ненастоящей, будто это был сон.

Эти слова удивили меня — я тут же принялся думать о своём детстве, о родных — но все воспоминания остались прежними — столь же яркими, словно это происходило со мной совсем недавно.

Стоял ясный день — снег так и искрился бликами солнца, лучи которого, пусть и не грели, вселяли необычайную бодрость духа. Наверно, это да глупое любопытство сподвигло меня на робкий вопрос, который я нипочём не отважился бы задать в сумерки:

— А каково это — очутиться между тем миром и этим? — при этом я почти надеялся, что Кемисэ скажет — мол, ничего не помню, одна чернота и всё. Опершись подбородком о ладонь, он долго молчал, прежде чем ответил:

— Я не смогу описать этого как следует. Я видел… своих предков и тех, кого знал в жизни. Помню, как слышал твой голос — а больше ничего. — После этого он вновь замолчал, и я уже хотел было заговорить, но тут он продолжил: — Я всегда знал, что за мной придёт он. В детстве я даже думал — поскорее бы умереть, чтобы его увидеть, пока не узнал, что он меня ненавидел. — При этих словах он, прикрыв глаза, покачал головой, словно человек, стремящийся отгородиться от ненавистных ему слов. — Ну а сейчас я уже ни в чём не уверен.

В том, что подобные воспоминания расстроили Кемисэ, сомневаться не приходилось, а потому, кляня свой длинный язык, я брякнул первое, что пришло мне в голову, лишь бы отвлечь его:

— Ну а я всегда думал, что за мной придёт старик Чаба — в детстве я до смерти его боялся, настолько, что мне казалось, он будет рад, если со мной что-то случится.

— Это твой дед? — поднял на меня взгляд Кемисэ.

— Не-а, он обучал меня пастушескому делу, — пояснил я. — Мой отец считал, что для того, чтобы по-настоящему обучить какому-то ремеслу, нужно отдать мальчика кому-то чужому, не из твоей семьи, потому что у своего не всегда хватит духу проявить настоящую строгость, требовать со всей суровостью — а без этого ничему толком не научишь. Я же в своей семье, пока не родилась моя сестрица Вираг, был всё равно что девчонка: делал работу по дому, а потом знай себе валял дурака, от родителей получал лишь похвалу да ласку, и при этом считал себя дельным человеком. Поначалу Чаба, которому на голову свалился такой помощничек, только и делал, что бранил меня да бил: мол, ты неженка да растяпа, ты, видно, развлекаться сюда пришёл, а не работать… В горах, где я был при нём подпаском, и пожаловаться-то некому — вот я и убегал реветь, а по возвращении мне за это доставались новые колотушки… Один раз, когда он ушёл на поиски целебной травы, а я заигрался с Куцошем [1], пастушьим псом Чабы, и не заметил, что от стада отбились и пропали несколько овец, Чаба так разъярился, что выбранил меня: «Да если бы у меня был такой сын, я бы умер со стыда — так твоему отцу и скажу по возвращении!» — с этими словами он поспешил на поиски пропажи, поругивая пса: «Ясное дело, он-то дуралей, каких поискать, но ты-то!» Я тогда так перепугался, что бросился прочь, решив, что лучше сгину в горах и мои кости обглодают волки, чем предстать перед отцом после подобного проступка…

Я на миг прервался, размышляя о том, какие же это на самом деле были пустяки в сравнении с тем, что случилось потом — но откуда мне маленькому было знать об этом, когда самым большим несчастьем казался неодобрительный взгляд отца да горькое слово упрёка?

Обернувшись к Кемисэ, я увидел, что он глядит на меня во все глаза, будто я рассказываю очередную сказку, до которых он был охоч, словно малое дитя, что и неудивительно — это мы все эти побасенки с детства знаем наизусть, а у них, твердынцев, и сказы совсем другие.

— …Бежал я, бежал, забрёл в какой-то лес — темно и волки где-то воют — и тут-то стало мне страшно, — продолжил я, привычно укрывая Кемисэ полой дохи, будто пытался утешить себя тогдашнего. — Сижу там, голодный и продрогший, забившись под комель, и опять плачу — но уже не от обиды, а от холода и страха, а тут ещё и дождь пошёл — мелкий, противный. Сразу захотелось в тёплую избу — там огонь печи, там матушка с сестрёнкой, а я пропадаю в этом лесу. Вот от такой безделицы может даже оборваться жизнь… Только я свернулся на голой земле и собрался было заснуть, как слышу голос старика Чабы — я уж подумал было, что мне мерещится, ан нет, так и есть… Вылез я из-под комля, весь грязный, думая — ну побьёт, ну выбранит, буду просить лишь, чтоб не прогонял и батюшке на меня не жаловался… А он, как меня увидел, вместо того, чтобы меня плетью огреть или тяжёлым посохом, только и бросил: «И откуда только такие дураки берутся?» — после чего двинулся обратно, а я за ним, хлюпая носом: «Старик Чаба, а старик Чаба…», но он проворчал: «Хватит скулить, шагай быстрее», — и больше я не решался подать голос. Когда мы вернулись, Чаба первым делом разжёг костёр из тлеющих углей и согрел похлёбку, всё так же без слов дав мне поесть. Куцош в наше отсутствие сослужил добрую службу, охраняя стадо, но на следующий день нам пришлось немало потрудиться, чтобы найти всех пропавших овец. Я со страхом ждал, когда же мне наконец влетит за вчерашнее, однако старик Чаба будто позабыл об этом. Разумеется, он и впредь был ничуть не менее суров в обращении со мной, но постепенно нехотя признавал, что я начинаю браться за ум и со временем из меня, быть может, получится добрый пастух.

— И получился из тебя пастух? — неожиданно спросил Кемисэ, прерывая мой рассказ.

— А то как же, — пошутил я в ответ, сдвигая шапку с его волос. — Пусть у меня в стаде нынче лишь одна овечка…

Помедлив, я продолжил рассказ, хоть весёлого в нём было немного — мне почему-то захотелось поделиться с Кемисэ и тем, что было после, хотя прежде я никогда ни с кем не говорил о тех днях, когда натерпелся настоящего страху.

— …Потом настали дождливые дни, когда тучи, казалось, вовсе не расходились, посылая нам то ядрёные ливни, то унылую морось день напролёт, то густой туман. Старик Чаба хмурился на небо, приговаривая: «Ну что за поганые места! То ли дело степь, где много солнца…» Сколько я его знал, он всегда кашлял — и я по малости лет думал, что у него это просто от старости — но в тот год даже я заметил, что его кашель стал тяжелее и мучал его даже по ночам. Хоть перед сном он начал мазать грудь жиром, сдабривая это парой глотков вина, не помогало и это. «Надо мне вылежаться, сынок, — сказал он как-то утром, оставшись лежать в шалаше. — Пригляди пока за стадом вместе с Куцошем». Тогда я предложил: «Дайте-ка я сбегаю за знахарем. Дня за три обернусь, Куцош и один справится, вы ж сам говорили, что он умнее меня!» Но старик велел мне: «Не дури, ещё чего не хватало — из-за обычной хвори людей полошить, да и в эдакий туман, когда дальше носа не видишь, чего доброго, заплутаешь».

Тут Кемисэ не выдержал, сокрушённо покачав головой — в нём заговорил тот самый лекарь, которого нам с Чабой тогда так не хватало:

— Видел я таких упрямцев — казалось бы, не хотят беспокоить родных, и тем самым доставляют им куда больше хлопот — так и до беды недалеко…

Мне оставалось лишь скорбно кивнуть на это, подтверждая его слова своим рассказом:

— Поддавшись на уговоры Чабы, я остался и день напролёт слонялся вокруг стада, понурый, как и пёс, который чуял недуг хозяина. Хоть теперь за мной никто не следил, в кои-то веки не хотелось ни петь, ни играть на дудочке, так что я лишь сидел у костра, накрывшись овчиной, или понукал столь же недовольных овец да коз. Наутро, когда у старика начался жар, я не спросив накидал в костёр зелёных ветвей с ближайшего куста, надеясь, что даже в такое ненастье кто-нибудь да придёт на помощь. Когда я удостоверился, что столб дыма худо-бедно поднимается ввысь, я, оставив стадо и старика Чабу, поднялся повыше на гору, чтобы поглядеть, не спешит ли подмога — сидеть у костра было уже невмоготу. Так я и стоял, пока не начали сгущаться сумерки, не зная, что мне делать…

Я на мгновение замолчал, задумавшись о том, что в дальнейшем мне приходилось принимать куда более сложные решения — но то далось мне куда тяжелее их всех, ведь такое было для меня впервой. Несмотря на весь мой жизненный опыт, рассказывая об этом, я вновь ощутил беспомощность и страх того дня — ничуть не менее остро, чем тогда.

— …Мне только и оставалось, что надеяться на то, что каким-то чудом Чабе станет лучше, и поутру он как ни в чём не бывало поднимается, будет лупить и бранить меня как прежде. Однако старик по-прежнему метался в горячке — я же только и мог, что прикладывать к его лбу смоченную водой тряпицу. Лишь под утро он пришёл в себя и сказал: «Ты был прав — сбегай в деревню, да только будь осторожен! Возьми с собой Куцоша, пусть тебя охраняет!» Я оставил ему полный котелок горячего отвара и заторопился в путь, да вот только Куцош нипочём не хотел отходить от хозяина. Решив, что так будет лучше — всё-таки умный пёс и за стадом приглядит, да и старику будет не так одиноко, я поспешил в деревню. Стоит ли говорить, что я нёсся так, что лишь чудом не переломал себе ноги— так что добрался до деревни ещё до наступления темноты, и в итоге не мог сказать ни слова — лишь, хватаясь за бок, указывал туда, где на горе осталось наше стадо, пока матушка не напоила меня тёплым питьём. Всполошились не только в нашем доме — отец взял с собой трёх старших братьев, с ними пошёл знахарь и ещё несколько мужчин из соседних домов. Меня хотели оставить дома — мол, куда тебе ещё, и так все ноги сбил — но я упрашивал взять меня с собой, пока отец не согласился — в конце концов, без меня шалаш так быстро не отыщешь. Хоть подниматься было и вправду тяжело, я только и делал, что всех подгонял — быстрее, мол, да быстрее — наконец отец, заметив, как я морщусь при каждом шаге, велел мне: «Полезай на спину». Я было отказался — мол, что я, маленький, что ли? Однако отец лишь рыкнул на меня: «Полезай, а то тут оставим». Так я и ехал сперва на его спине, затем по очереди на спинах старших братьев, приговаривая: «Вот сейчас уже совсем скоро… Вот за тем взгорком будет лесок, а там уже за ручьём будет виден дым костра…» Так я без умолку болтал, будто надеясь, что это позволит мне не услышать то, чего я по-настоящему страшился — собачий вой…

Помедлив, я закончил:

— …Но Куцош выбежал нам навстречу, радостно виляя мохнатым хвостом, усаженным репьями — и это больше, чем что-либо иное, убедило меня, что всё обошлось. Мы ещё несколько дней провели там, в горах, вместе, прежде чем знахарь рассудил, что Чабе можно спускаться вместе с остальными — а этот старик, подумать только, и тут не хотел возвращаться в деревню, уверяя, что с ним всё будет в порядке! Я думал было, что пойду со всеми — но Чаба сурово наказал: «Что, зря я тебя учил? Забирай Куцоша и останься со стадом!»

— И что, тебя так и бросили там одного? — вмешался Кемисэ.

— Сказать по правде, я бы этому только порадовался, — ответил я. — Но со мной остался мой третий по старшинству братец, Дюла, который почёл за должное продолжить меня шпынять — но куда ему было до старого Чабы, так что я неплохо проводил с ним время.

Когда я замолчал, Кемисэ испустил довольный вздох — как любой слушатель, радующийся, что пугающая история закончилась хорошо. Я улыбнулся, убедившись, что мне удалось развлечь его своим рассказом, загладив свою оплошность.

…Было и то, о чём я умолчал — старик Чаба больше не поднимался со стадом в горы. Само собой, он печалился об этом, хоть и старался не показывать вида, когда я заходил проведать его. Прожив ещё несколько лет, он наконец слёг от своего недуга и умер зимой — аккурат за полгода до того, как я сбежал из дома.

У старика Чабы не было семьи — поговаривали, что он потерял её задолго до того, как поселился в нашей деревне. Никто даже не знал, каким было его настоящее имя, потому и прозвали его просто Чаба — пастух. В деревне он жил на отшибе, был не слишком разговорчив, и всего компании у него было, что пёс, пара коз да мальчишки-подпаски, которых он брал на обучение. Потому-то хоронили его всей деревней, вспоминая добрым словом, но вместе с тем и жалея, что он так и сгинул, будто пень, не оставивший зелёного ростка.

— Пожалуй, для него так и лучше, — вполголоса сказал отец соседу. — Я-то знаю, пуще всего Чаба боялся одинокой немощной старости.

Тот в ответ лишь качал головой:

— Вот уж и вправду горькая участь, как будут печалиться в Нижнем мире его предки, что иссохла их ветвь…

Тогда я не мог по-настоящему осознать смысл этих слов, но многим позже, оставшись совсем один, я поневоле начал задумываться: а вдруг и я кончу так же, как старик Чаба, таким одиноким, что не будет рядом родной души, чтобы сопроводить меня в Нижний мир? Раньше у меня была куча братьев, да сестра, да дядья и тётки и двоюродные братья-сёстры; тогда я даже вообразить не мог, как это — остаться одному? К тому же, в ту пору я не сомневался в том, что сам, едва встану на ноги, обзаведусь таким же домом — с детьми и хлопотливой хозяйкой, с прочным достатком — всем на зависть…

Теперь же, глядя на пушистые от снега ветви на фоне ясного синего неба, я впервые задумался о том, что же помешало старику Чабе обзавестись новой семьёй — ведь, когда он появился в нашей деревне, был он совсем ещё не стар… Быть может, память о былой любви никак не отпускала его, с годами всё глубже въедаясь в кости, преследуя подобно беспокойной душе? Возможно ли это — начать всё заново, отбросив память о том, чего больше не вернуть?

Эта мысль холодила пуще зимней стужи, и я невольно взглянул на Кемисэ, который был подозрительно молчалив — уж не замёрз ли он?

Но вот уже потянуло дымком — а это ещё прежде, чем расступятся деревья, говорило о близости деревни.

— Скоро сможем согреться, — с облегчением пообещал я. — Ты, чай, совсем продрог?

— Нет, просто задумался, — отозвался Кемисэ, благодарно улыбаясь мне.

Хотел бы я знать, о чём были его думы — но я лишь подхлестнул лошадку, которая и сама пошла веселее, почуяв человеческое жильё.

Кемисэ

Когда Ирчи рассказывает о своём детстве, мне поневоле вспоминается моё — вот и сейчас, когда он говорит о том, как из любящей семьи попал на обучение к суровому старику, это не может не найти отклика в моей душе.

Перейдя в мою родную семью — как странно это звучит после того, как я провёл бóльшую часть моей жизни с людьми, которые относились ко мне куда сердечнее, хоть они мне и не родные — я первым делом был отправлен на серьёзное обучение воинским искусствам. Разумеется, пока я жил у Рэу, тот не особенно об этом заботился — нам с названой сестрой преподали лишь основы, которым обучали всех в Твердыне.

Когда меня поставили на тренировки с учениками, которые были куда опытнее меня, поначалу мне, само собой, пришлось несладко — и наставник относится к моим потугам без малейшего снисхождения. Однако вместо чувства жалости к себе и обиды, с которыми я уже, казалось бы, сроднился с того дня, когда меня вырвали из привычной мне жизни, на тренировках я ощущал лишь озлобление и азарт, радуясь возможности наконец выплеснуть накопившуюся во мне пучину гнева.

Вскоре другие ученики уже боялись вставать со мной в пару — я не щадил их, как прежде не проявляли сочувствия ко мне — и наставнику приходилось раз за разом напоминать мне о том, как важно держать себя в узде. Постепенно мне удалось выполнить и это требование — путём изнурительных тренировок на выдержку и терпение, которые, впрочем, тоже давались мне лучше прочих — хоть мои соученики пока превосходили меня в гибкости и стремительности, они куда быстрее выбивались из сил, и тогда мне доставляло злорадное удовольствие следить за тем, как они еле держатся, хмурясь и закусывая губы, как дрожат их руки и ноги — при том, что моё тело оставалось неколебимым, словно монолит.

В своей наивности я думал, что этими достижениями я наконец заслужу похвалу — если не моей семьи, так наставника — однако, продвигаясь вперёд, я всё чаще замечал в его взгляде смутное беспокойство, будто он был недоволен моими успехами. В конце концов, я и это списал на то, что мой могущественный дед попросту настроил учителя против меня, так что бесполезно пытаться заслужить его расположение, и продолжал совершенствовать свои умения с остервенелым упорством, пытаясь доказать если не им, то хоть самому себе, что чего-то стою.

Так и продолжалось, пока однажды я нечаянно не подслушал разговор деда с наставником — тот, пожалуй, думал, что я уже давно ушёл, а что до деда, то за всё это время он заходил в тренировочный зал едва ли пару раз.

— Ваш благословенный внук делает поразительные успехи. — Эти слова заставили моё сердце встрепенуться, однако следующая фраза тут же вернула меня с небес на землю. — Но меня беспокоит, сколько гнева у него в душе. Конечно, это придаёт ему сил, но… — замявшись, наставник не столь уверенно продолжил: — …он нестабилен, и я боюсь, что в будущем это принесёт ему большой вред.

Я поневоле стиснул зубы, борясь с желанием немедленно уйти, ведь я знал, что скажет в ответ дед — всему виной грязная кровь, которая делает меня злым, непокорным, жестоким и бесчувственным.

— Я не знаю, что с ним делать. — Голос деда казался таким непривычно усталым, что я едва его узнал. — Он… совсем не такой. Совсем не такой, — повторил он, после чего повисло продолжительное молчание. — Его не переделать, — наконец добавил он.

После этого я тихо вернулся в тренировочный зал, не желая слушать долее — будто мне без того было неизвестно, что причина нелюбви деда ко мне в том, что я совсем не таков, каким он хотел бы меня видеть. Там я без устали упражнялся до самой ночи, хотя мускулы уже горели огнём.

Поглощённый этим, я не заметил, что наставник наблюдает за мной. Он долго не давал о себе знать, лишь когда я рухнул от изнеможения, он приблизился, чтобы опуститься на пол рядом со мной.

— Кецу, тебе кажется, что ты многого достиг, — привычно спокойным голосом начал он, — но на голом упорстве ты далеко не зайдёшь. Ярость придаёт сил, но туманит разум — ты не сможешь по-настоящему проявить себя, пока не научишься жить в мире с собой. Твой гнев держит тебя в клетке — если не смиришь его, никогда не сможешь освободиться.

Когда я поднял на него удивлённый взгляд, он добавил:

— С завтрашнего дня я сам буду тебя тренировать — хватит бить мальчишек. А сейчас ступай отдыхать, иначе с утра от тебя не будет никакого проку.

Наставник сдержал своё обещание, хоть на это ему потребовалось тратить куда больше времени и сил, ведь он мог заниматься со мной лишь после общего занятия, распустив остальных учеников. С ними в пару он меня больше не ставил, но иногда звал своих товарищей по оружию, чтобы я не привыкал к одному сопернику. Разумеется, подобные тренировки давались мне куда тяжелее, ведь теперь я не мог ограничиться простым напором — за каждую ошибку приходилось расплачиваться сполна — но постепенно я понял, что это значит: настоящий бой — это не выплёскивание гнева, а точные движения, как в танце, но в отличие от танца, здесь требуется не подстроиться под движения другого человека, а избавиться от него.

Тогда я так и не понял, что хотел сказать мой наставник — я всегда считал, что причиной моего несчастья было то, что я не властен над своей судьбой — и ни в одном доме я не смогу почувствовать себя своим. Дети Твердыни вынуждены всю жизнь провести в очень тесном кругу, выйти за пределы которого считается равносильным гибели — и горе тому, кто в нём не нашёл себе места.

Хоть мне, казалось бы, удалось вырваться из этой клетки, она никуда не исчезла — я по-прежнему страшусь того, что ждёт меня в будущем, словно меня лишь ненадолго выпустили подышать, прежде чем запереть обратно — и на сей раз навсегда. Когда я смотрю на Ирчи, я не вижу в его глазах этого холодного разочарования — что я не такой, каким должен был стать — ему ведь неведомо, скольким людям принесло несчастье моё появление на свет, и скольким ещё принесёт. Но всякий раз сердце невольно сжимается от мысли, что однажды я встречу тот самый полный горечи взгляд — и вновь пойму, что я не тот, кем мне следует быть.

Примечание:

[1] Куцош — венг. Kócos — в пер. с венг. «косматый, мохнатый».

Следующая глава

#Ad Dracones

Джулиан, блог «Мышиные заметки»

* * *

22 января 2021 (17:31:16) 12

С одной стороны, переход от минус 27 до минус двух за четыре дня не очень хорошо сказался на моей голове, но с другой, как же я рада тому, что на улице мне не холодно! Надеюсь, что скоро и квартира нагреется.

#world in my eyes

Страницы: 1 2 3 следующая →

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)