День в истории Блогхауса: 9 мая 2018

Ща тут будет высказывание, за которое обычно половина людей сразу начинает агриться, отписываться и проклинать невеждой.

 

Но.

 

Я посмотрела оба фильма Соляриса. Я вижу два совершенно разных подхода к сценарию фильма и к тому, что каждый из фильмов несет основной идеей. И знаете что?

Американский "Солярис" с Джорджем Клуни мне нравится больше советского.

 

Хотя бы тем, что основная идея очень четко схвачена и передана зрителю. Людям не нужны другие миры, им нужны зеркала. Зеркала, в которых будет четко обнаружена вся боль человечьей души, всё ее несовершенство, оправданность нравственного выбора - на языке которых говорит с прилетевшими учеными Солярис.

 

В советском мне нравится Донатас Банионис. И очень не нравится его Крис, сидящий на отцовской даче в бесконечной жалости к себе и безволию к преодолению своего кризиса. Что его толкает на действия? Скандал с отцом.

Мне все эти дальнейшие тонкофилософские бесконечные дискуссии очень сильно ломают всю картину, которую хочет выстроить Тарковский. Этой философии слишком много - она встречает тебя в невероятно растянутом разговоре Криса с отцом и другом сразу же с первых кадров, продолжает мутировать в заумные заседания лысоголовых академиков "ой что же нам делать с Солярисом, че там за тайна какая, ну-ка расскажи мне, пилот, ой да ты наверное мозгами повредился мы тебе не верим". Ученые и персонал станции умеют пользовать сложную технику и наверняка подготовлены к изучению чужой планеты, но пилоту, с которым Солярис входит в контакт, даже не приходит в голову, что с ним пытаются общаться.

Вернее, приходит, но мысль кажется такой дикой, что он ее боится.

И вот выгнанный в космос всей этой лысой монобровной коллегией Крис летит на станцию - он понятия не имеет, для чего, но четко знает, что на земле у него столько будет проблем, если он туда не полетит, что лучше полететь.

 

Окончательно меня сломало высказывание клона Соляриса "я ведь женщина!". Все помнят эти бесконечные перетирания этических вопросов происходящего на станции. Сарториус прямым текстом говорит, что сын Гибаряна и жена Криса не люди, а слепки из их памяти. И вдруг Солярис наделяет Хари, фантома с очень ярко выраженным комплексом жертвы, особенностью, присущей только тому, кто реально жил в обществе, из которого прилетели ученые. Мерзкой истеричностью слабой женщины, прикрывающей нежелание слушать препирательства команды капризным "я же женщина!".

 

Я не отрицаю, что фильм действительно по праву входит в топ величайших фантастических фильмов. Если абстрагироваться от тяжелой и зачастую неоправданной полемики и пустой болтовни, фильм прекрасно обнажает слабости человеческого духа, с которыми нечаянно может встретиться человек и об которые может убиться, если не проявит достаточной силы духа. Но если почитать мнение самого Станислава Лема о картине Тарковского, то негодование по поводу увиденного на экране становится вполне объяснимым. Тарковский думал об своем Рублеве, а совсем не о том, что снимает фантастику с совсем иными скрытыми вопросами. И на мой взгляд, с этим более удачно справился Содерберг, хотя, конечно, и там куча непонятных деталей.

Поняла почему раньше мне сложно было совмещать героев рассказов с его сюжетом.

Дело было в том, что я как-то отдельно придумывала героев, а потом пыталась поместить их в структуру сюжета. Герои же со своими характерами плохо помещались туда, что под них не затачивалось. В итоге у меня получалось что-то типа: "Черт, по сюжету главный герой делает это, но мой ГГ не может это сделать, это же претит его моральным принципам, он вообще не сможет это сделать никогда в своей жизни!".

Публикация из блога «Философствование и беллетристика» (автор: Эбби):

© Источник: https://blog-house.pro/blog-2483/post-60917/

О тех, кто не участвует в парадах...

Четверть роты уже скосило…
Распростертая на снегу,
Плачет девочка от бессилья,
Задыхается: «Не могу!»
скрытый текстТяжеленный попался малый,
Сил тащить его больше нет…
Санитарочке той усталой
Восемнадцать сравнялось лет.
Отлежишься, обдует ветром.
Станет легче дышать чуть-чуть.
Сантиметр за сантиметром
Ты продолжишь свой крестный путь.
Между жизнью и смертью грани –
До чего же хрупки они…
Так приди же, солдат, в сознанье,
На сестренку хоть раз взгляни!
Если вас не найдут снаряды,
Не добьет диверсанта нож,
Ты получишь, сестра, награду –
Человека опять спасешь.
Он вернется из лазарета,
Снова ты обманула смерть.
И одно лишь сознанье это
Всю-то жизнь тебя будет греть.
Ю. Друнина

Юлия Друнина

***
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

скрытый текстБаллада о десанте

Хочу,чтоб как можно спокойней и суше
Рассказ мой о сверстницах был…
Четырнадцать школьниц — певуний, болтушек —
В глубокий забросили тыл.

Когда они прыгали вниз с самолета
В январском продрогшем Крыму,
«Ой, мамочка!» — тоненько выдохнул кто-то
В пустую свистящую тьму.

Не смог побелевший пилот почему-то
Сознанье вины превозмочь…
А три парашюта, а три парашюта
Совсем не раскрылись в ту ночь…

Оставшихся ливня укрыла завеса,
И несколько суток подряд
В тревожной пустыне враждебного леса
Они свой искали отряд.

Случалось потом с партизанками всяко:
Порою в крови и пыли
Ползли на опухших коленях в атаку —
От голода встать не могли.

И я понимаю, что в эти минуты
Могла партизанкам помочь
Лишь память о девушках, чьи парашюты
Совсем не раскрылись в ту ночь…

Бессмысленной гибели нету на свете —
Сквозь годы, сквозь тучи беды
Поныне подругам, что выжили, светят
Три тихо сгоревших звезды…

Бинты

Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться — беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки».
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.

Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!

***

Я курила недолго, давно — на войне.
(Мал кусочек той жизни, но дорог!)
До сих пор почему-то вдруг слышится мне:
«Друг, оставь «шестьдесят» или «сорок»!»

И нельзя отказаться — даешь докурить.
Улыбаясь, болтаешь с бойцами.
И какая-то новая крепкая нить
Возникала тогда меж сердцами.

А за тем, кто дымит, уже жадно следят,
Не сумеет и он отказаться,
Если кто-нибудь скажет:
«Будь другом, солдат!» —
И оставит не «сорок», так «двадцать».

Было что-то берущее за душу в том,
Как делились махрой на привале.
Так делились потом и последним бинтом,
За товарища жизнь отдавали…

И в житейских боях я смогла устоять,
Хоть бывало и больно, и тяжко,
Потому что со мною делились опять,
Как на фронте, последней затяжкой.