Ad Dracones9 читателей тэги

Предыдущая глава

Кемисэ

Находясь так близко от людей, которые, ничего не подозревая, сидят себе рядом с костром за тихой беседой, я ощущаю себя хищником, таящимся в зарослях. Руки не дрожат, как в прошлый раз – их словно пронизывает слабое гудение, будто я зажал в ладони шмеля, оно же заполняет голову – оказывается, убить человека так легко!

Это ощущение поневоле кружит голову, внушая чувство собственной неуязвимости: кажется, что сейчас я способен одолеть не только полтора десятка людей, но и много, много больше! Чуя в плечах размах крыла моих предков, я еле удерживаюсь от того, чтобы сорваться с места, не дожидаясь сигнала, и затеять пляску смерти средь сверкающих искр…

читать дальшеИз этого пьянящего забытья меня вырывает близость другого человека: мельком глянув на Ирчи, я замечаю, что его глаза потемнели от страха, превратившись в две бездонные лужицы, а кожа светится бледностью даже в тёплых отсветах костров. При виде его побелевших губ я чувствую, как в сердце толкается горячая волна, накатывает вновь и вновь: раз – Ирчи, которому от страха сдавило дыхание; два – Эгир, который одним объятием дал мне куда больше, чем всё, что досталось мне от родной крови – деда и тёти; три – Инанна, которая доверилась мне, как не доверялся прежде никто, чьё сердце совсем недавно панически билось прямо у моей груди; четыре – Вистан, затравленный судьбой и людьми, претерпевший такие страдания, о коих я не в силах даже помыслить; пять – Рэу и Цатэ, с которыми я так толком и не попрощался, и потому прощаюсь теперь; шесть – отец, незримая тень которого скоро встанет за моей спиной.

Омывая блаженным теплом, эти приливы наполняют меня уверенностью: я смогу их защитить. Я их защищу.


Ирчи

По велению твердынца я покорно натянул лук, зажав большим пальцем левой руки несколько стрел, и как раз решал, в кого бы прицелиться, когда Нерацу сорвался с места, повинуясь одному ему ведомому сигналу – сам я ничего не успел заметить.

Не задумываясь, я пустил стрелу в первого же из сидевших у костра, кто обернулся в нашу сторону – она лишь чиркнула по кольчуге, не причинив ни малейшего вреда, но хоть отвлекла его на долю мгновения – а большего твердынцу и не требовалось. Не удручая себя красивыми пируэтами, он рубанул его по горлу, так что воин, не успев подняться на ноги, опрокинулся рядом с костром.

Я тут же наложил на тетиву новую стрелу и послал её в следующего, который уже успел вскочить на ноги – на сей раз она впилась в плечо; Нерацу, продолжая всё то же движение, сбил шлем со следующего, ударив по руке с занесённым мечом – и тут же припал к земле, уходя от атаки. Я же спустил тетиву вновь – и на сей раз угодил в глаз противнику твердынца; схватившись за голову, он выронил меч, но в этот самый момент из палатки выскочили разом двое – один в кольчуге, второй вовсе в одной рубашке.

Твердынец, не разгибаясь, ударил нападающего мечом в подмышку, затем рубанул по ноге второго, я же выстрелил в того, что без кольчуги: может, с моей стороны это не слишком благородно, но это было последнее, о чём я задумывался в тот момент. Как бы то ни было, я всё равно промазал – тот метнулся в сторону.

Из соседней палатки высыпали сразу четверо; я украдкой глянул на Эгира – когда тот подоспеет на помощь, как обещал – и убедился, что тому тоже приходится несладко: на него наседало сразу трое соперников. Впрочем, сражался Эгир куда лучше, чем можно было ожидать от человека его возраста – меч в его руках так и летал, и всё же подмога ему не помешала бы. Целиться в его противников было труднее, поскольку они находились дальше, да и сполохи костра, за которым они сражались, лишь сбивали с толку. И всё же мне удалось всадить стрелу в руку одному из них, так что он, выронив оружие, был вынужден перехватить меч в другую руку, что отнюдь не пошло ему на пользу – не успел он толком размахнуться, как Эгир ударил его по обнажившемуся в прорези кольчуги бедру. Я же тем временем успел зацепить плечо второго нападавшего – стрела так и осталась торчать в его кольчуге, словно воткнутая в клубок игла. Следующая стрела едва не попала в Эгира – я не предвидел его стремительный выпад, как, впрочем, и противник, который рухнул в костёр как подкошенный.

Стоило мне запустить руку в колчан за новыми стрелами, как у самого уха просвистела вражеская стрела; поспешно прянув за валун, я выглянул с другой стороны, скрываясь в тени, и успел заметить, что лучник вновь натянул тетиву. Выстрелив в него, я тут же спрятался – его стрела ударила в камень с такой силой, что высекла искры.

Вновь выглянув с другой стороны, я увидел, что Эгир устремился к высокому воину в полном боевом облачении, отдающему приказы – я успел лишь подумать, что это и есть ишпан Коппань, как стрела свистнула совсем рядом, оцарапав мне щёку. Я выстрелил вновь, почти не целясь, и заметил, что один из воинов, вместо того, чтобы присоединиться к товарищам, бросился к моему укрытию.

Первым моим побуждением было скрыться от него в лесу – в творящейся суматохе это труда не составило бы – но я тотчас сообразил, что в таком случае ничем не смогу помочь своим друзьям: к тому моменту, как я вернусь, битва уже закончится. Времени на раздумья уже не оставалось, так что я в упор выстрелил в бегущего, угодив ему в грудь – стрела воткнулась в кольчугу, но едва ли нанесла серьёзную рану: казалось, он вообще не обратил на неё внимания. Натянуть тетиву второй раз я бы всё равно не успел, так что вместо этого схватился за висящий на поясе охотничий нож – оружие не чета мечу, но это всё, что у меня было. В голове лихорадочно теснились мысли о том, что надо было мне бежать, а теперь, похоже, нить моей жалкой жизни прервётся куда быстрее, чем я в состоянии себе представить.

Уж не знаю, кого ожидал встретить мой соперник, но при виде меня он изумлённо бросил:

– Ты-то откуда тут взялся, сопляк?

Не удостоив его ответом, я бросился на него, целя в горло, но он был готов к нападению: без труда отбросил меня ударом крестовины в грудь, от которого я шлёпнулся на камень, словно меня лягнула лошадь, и при этом так стукнулся затылком, что в глазах потемнело. Однако плакаться над своими ушибами времени не было: воин вновь замахнулся мечом – вполсилы, но я едва смог отбить этот удар своим ножом.

– Быть может, стоит сохранить тебе жизнь – хотя бы до конца боя? – ухмыльнулся воин в густые усы. – Поможешь нам найти своих дружков – они ведь прячутся где-то неподалёку? – С этими словами он наступил мне на предплечье – от боли я тотчас выронил нож, а о том, чтобы дотянуться до лука, и речи не было. Но не зря я провел детство с шестью старшими братьями – пусть любой из нас без раздумий отдал бы за другого жизнь, драки между нами случались такие, что подчас нас приходилось разливать холодной водой, будто сцепившихся псов. Извернувшись, я впился зубами в икру противника под холщовой штаниной – боль в руке лишь подстёгивала сжать челюсти так, что я едва их не свернул – как только воин с криком отдёрнул ногу, я, схватив нож, рванулся вперёд и с размаху толкнул его головой в живот.

Ночная тьма расцветилась искрами: я будто с разбега врезался лбом в дубовую доску – но мужчина от неожиданности утратил равновесие, рухнув на спину. На сей раз я отыгрался, с размаху опустившись коленом на державшую меч руку и, для верности уперев ладонь второй руки в рукоять, всадил нож ему в горло. Кровь брызнула прямо в лицо, руки окатило липкой тёплой волной – воин подо мной дёрнулся с такой силой, что едва меня не сбросил, и я, стиснув зубы, вновь ударил кулаком по рукояти ножа – на сей раз мой противник обмяк, пальцы, сжимавшие рукоять меча, сами собой разжались.

Схватившись за лук скользкими от крови пальцами, я трясущимися руками натянул тетиву. Мне казалось, что моё собственное противостояние длилось так долго, что сражение уже должно было закончиться, но тотчас убедился, что Эгир, избавившись от двух подручных Коппаня, сошелся с ним один на один. Предводитель был на полголовы выше Эгира, куда моложе и, казалось, сноровистее в бою, но старый воин умело пользовался преимуществами своей позиции, вставая спиной к костру, чтобы огонь слепил противнику глаза. Двигаясь вкруг костра, он искусно огибал препятствия, а когда, казалось, оступился, то, подцепив ногой горящую головешку, швырнул её прямиком в лицо Коппаню. Головешка рассыпалась искрами, заставив ишпана отшатнуться, но он тотчас восстановил равновесие и, когда Эгир бросился на него, рубанул старого воина прямо по лицу – тот даже не дрогнул: его меч уже вошел снизу вверх под кольчугу противника.

Всё это я успел запечатлеть за ту долю мгновения, пока выбирал цель. Коппань с Эгиром двигались слишком быстро, чтобы пытаться подстрелить одного, не задев второго, но на то, чтобы это осознать, мне потребовалось несколько драгоценных мгновений, и, когда я перевёл внимание на лучника, тот уже спускал тетиву – вот только целил он теперь не в меня, а в Нерацу. Я всё равно не успел бы ничего сделать, и всё же, когда стрела по самую середину древка впилась в спину твердынца прямо под лопаткой, я ощутил этот удар, будто получил его сам, и злость на самого себя разлилась по жилам, подобно яду.

Уже не думая о том, что сам подставляюсь под стрелы, я натянул лук, пожирая взглядом свою цель так, что она будто и впрямь притянулась ко мне, оказавшись в какой-то паре шагов – вот она, эта ямка под подбородком, куда я должен попасть – и я словно воочию ощутил, как узкий наконечник стрелы входит в тело. Тут я увидел второго лучника – и дыхание тотчас сделалось тяжёлым и болезненным, словно в страшном сне.

Натягивая тетиву, я в отчаянии крикнул: «В меня стреляй! В меня!» – поднимаясь в полный рост, но за шумом битвы меня едва ли было слышно, так что он не обратил на меня никакого внимания, спуская тетиву. Я выстрелил одновременно с противником, но вновь промахнулся – стрела лишь чиркнула его по шлему. На сей раз твердынец успел пригнуться, так что стрела попала в левое плечо, но при этом пропустил удар по правой руке – видимо, нешуточный, ведь Нерацу едва не выронил меч, тотчас перехватив его в другую руку.

Лучник наконец-то переключился на меня и, шепнув: «Ну же!» – я выпустил стрелу мгновением раньше него, тотчас отклонясь, так что вражеская стрела чиркнула мимо, и натянул лук, не глядя, куда попала моя собственная. На сей раз лучнику не столь повезло – целясь в него, я отметил, что древко стрелы торчит у него из предплечья, так что ничего удивительного, что он толком не смог натянуть лук – стрела даже не долетела до меня; не задумываясь, я выстрелил в него вновь – в тот момент я забыл обо всём на свете, кроме захлестывающих меня волн боли и желания уничтожить всех этих людей, просто чтобы прекратить всё это.

В тот самый момент, когда моя стрела пробила кольчугу лучника у основания шеи, отчего он наконец покачнулся и осел на землю, будто пьяный, Нерацу, упав на одно колено, вонзил меч в живот последнего нападавшего – и сам упал ничком.

В то мгновение я даже не заметил, что мы победили – отбросив лук, я ринулся вниз, не обращая внимания на недобитого противника, который спасался бегством в лес. Эгир оказался рядом раньше – он осторожно приподнял голову Нерацу, повернув её боком. Лицо твердынца представляло собой страшную маску из смазавшейся краски, крови с налипшей землей и мертвенно-бледной кожи, на губах уже пузырилась кровавая пена.

– Надо повернуть его на бок, – велел мне Эгир. – Давай, Ирчи, один я не сумею. – Только тут я заметил, что по лицу старого воина течёт кровь, а одной рукой он зажимает глаз.

Твердынец дышал натужно, будто неумелый бегун после долгой дистанции – каждый вдох, казалось, причинял ему мучительную боль. Я попытался приподнять его за плечи, как велел Эгир – Нерацу издал протяжный хриплый стон, а кровь ручейком хлынула изо рта. Я тотчас оставил свои попытки, в бессильном отчаянии закрыв лицо руками.

– Я не могу, не могу… – всхлипывал я, ощущая, как между пальцев капают слезы.

– Ну же, возьми себя в руки, – раздался сердитый голос Эгира. – Одному мне не справиться.

На моё запястье легла тяжёлая ладонь – это Нерацу последним усилием поднял руку, чтобы коснуться меня. Я стиснул его пальцы, без слов обещая, что сделаю всё возможное, чтобы его спасти.

В этот момент из-за спины Эгира послышались неторопливые шаги нескольких пар ног. Он тотчас схватился за меч, вскакивая на ноги – я услышал его резкий окрик:

– Кто вы такие? Что вам нужно?

Следующая глава

Предыдущая глава

Ирчи

Нападать мы решили перед рассветом, когда ночная мгла только начинает проясняться серым призрачным маревом, а над землей висит тонкий полог тумана – в таком окружении Инанна в невероятных твердынских нарядах будет вовсе неотличима от тюндер – феи, гостьи из иного мира.

Само собой, никто из нас так и не сомкнул глаз этой ночью. Вистан о чем-то говорил с Инанной – быть может, рассказывал правдивые истории о своем житье-бытье взамен тех выдумок, которыми успел её попотчевать, Эгир, казалось, молча молился богам, твердынец, пользуясь медным зеркальцем, выводил у себя на лице какие-то узоры. Поддавшись общему настроению, я принялся думать о доме, о семье, и сам поразился тому, как давно эти воспоминания не представали с такой яркостью и отчётливостью – ранние подъёмы, туман в горах, сев по весне, жатва по осени, пусть небогатые, зато людные и шумные празднества… Сердце защемило от мысли, что я мог бы прожить жизнь совершенно иначе, а сегодня ей, какой она стала, быть может, придёт конец…

читать дальшеВидимо, я сам не заметил, как за этими размышлениями летит время, потому как из них меня вырвали слова посуровевшего Эгира:

– Вставай, пора спускаться.

Взглянув на твердынца, я едва не отпрянул в ужасе – передо мной предстало что-то, более напоминающее личину древнего змея: белки так и светятся на фоне темного провала глазниц, окруженных золотым ореолом, на щеках – что-то вроде испещренной золотыми крапинами чешуи, переносицу скрывает широкая темная полоса.

Эгир же одобрительно хмыкнул:

– Думаю, что, если их не лишит разума вид госпожи Инанны, то вам следует показаться им – тогда они точно обезумеют от страха.

На тропе уже темнел силуэт Инанны, накинувшей шерстяной плащ поверх шелковых одеяний – на вид все эти развевающиеся платья были не теплее настоящего облака, так что уж не знаю, зачем такие твердынцам, которые без того все время мёрзнут, словно остриженные овцы. Я невольно задумался, о чём сейчас думается ей – о покойном ли муже, о больном отце или о мгновениях счастья, утекающих, словно вода сквозь пальцы.

Пока мы, осторожно ступая, двигались вниз, я не мог отделаться от ощущения, словно я на самом деле иду привычным путём со знакомых с детства гор, опираясь на пастушеский посох, и впереди меня поджидает долгожданный тёплый огонек в окне родительского дома, а я всё спускаюсь и спускаюсь во тьму, с каждым шагом отдаляясь от привычного мира.

Мы порешили, что, пока Нерацу и Эгир при содействии Инанны будут расправляться с дозорными, мы с Вистаном подождём в отдалении, на том самом утёсе, откуда мы вели наблюдение. Я был не слишком этим доволен, считая, что я также должен быть рядом, чтобы, если выйдет какая-то заминка, оказать посильную помощь – пусть лук мне и не дадут, у меня всё же оставался охотничий нож – но Эгир заявил, что я буду охранять господина, чтобы в случае полного провала увести его в горы. А уж если всё пойдет как намечено, тогда я смогу спуститься, а моё место подле Вистана займёт Инанна.

Перед тем, как отправиться на опасное задание, Эгир дал Вистану последние напутствия: – Помните, господин, если мы не преуспеем – тотчас уходите в горы с госпожой Инанной, и да хранят вас боги.

– Да хранят боги тебя, Эгир, – эхом отозвался он, обнимая старого воина. – Да хранят они всех вас.


***

Выглядывая из-под куста можжевельника, я досадовал на то, что на таком расстоянии в предрассветных сумерках, да ещё в наползающих с реки клочьях тумана мне почти ничего не видно. Я не мог даже предположить, где сейчас укрываются мои спутники, хоть мы обговорили, что нашей «лесной фее» предстоит появиться из тени утёса, где разрозненные сосны сгущаются до темной рощи. Пока что мне были отчетливо видны лишь два уже догорающих костра, да передвигающиеся в их отсветах фигуры – один казался более коренастым, другой пощуплее на вид, но более высокий.

Чтобы хоть как-то убить время, тянущееся, будто след улитки, я принялся наблюдать за дозорными – тот, что поплотнее, сел у костра, ссутулив плечи, второй же продолжал расхаживать взад-вперёд без особой цели. Вдруг он замер, словно к чему-то прислушиваясь – я и сам мигом насторожился, решив, что его слуха достиг неосторожный шорох или треск ветки – но он не спешил хвататься за висящий за спиной лук. Когда он сделал несколько шагов вперёд, миновав костер, я тоже увидел плывущий в языках тумана белый призрак.

Инанна словно вправду обратилась в клочок лёгкого облака – она то плыла по направлению к стражу, подобно трепетному видению, то отступала, будто подхваченная порывом ветра; даже мне было видно, как она манит его к себе, завлекая всё дальше от моста. Внезапно вспомнив про второго стража, я с немалым облегчением обнаружил, что он так и сидит у костра, уронив голову на грудь – видать, задремал, не дождавшись смены.

Следовавший за Инанной дозорный уже сошёл с моста, ступив на каменистую дорогу; сперва его движения были неуверенными – он даже разок оглянулся на товарища, словно раздумывая, не стоит ли его разбудить – но звон браслетов и подвесок оказался завлекательнее. Я словно его глазами видел колыхающийся подобно столбу благовонного дыма от жертвенника образ: только отвернись – и безвозвратно исчезнет, растворившись в предрассветных тенях и лунных отблесках на окутанных туманом скалах. Дева кружилась и пританцовывала, подобно листу серебристой ивы в чистом потоке, искушая образами неземного блаженства, призывая забыть о путах этого мира и отдаться иному, в котором ни время, ни тлен не имеют власти…

...В то же самое время я всё отчетливее ощущал натяжение тетивы на луке Эгира, словно обращаясь в острие стрелы, уставленное туда, где ворот кольчуги оставлял полоску кожи, не доходя до подбородка…

Дозорный уже миновал первые деревья, в беспамятстве следуя за девой, ускользавшей от него, подобно дуновению ветерка, когда я различил мимолетное движение тени – и человек будто споткнулся, машинально сделав ещё несколько шагов, прежде чем ничком рухнуть на землю. Его тело тотчас исчезло с глаз, и на некоторое время картине вернулась прежняя безмятежность, за исключением того, что на мосту теперь остался лишь один.

На опушке вновь мелькнула белая тень, и, как мне показалось, восставший из мертвых дозорный – но, когда отсвет умирающего костра упал на его лицо, я увидел черные провалы глаз в окружении отливающих золотом ободков: Нерацу уже успел облачиться в плащ и шлем убитого. Двигаясь спиной вперёд, он осторожно приближался к мосту, увлекая за собой Инанну.

Когда на его шлеме заплясали отблески огня, дремавший страж пошевелился; я чуть было не вскрикнул, желая предупредить Нерацу, ведь тот, в противоположность первому, сразу схватился за лук. Вместо того, чтобы броситься на врага, твердынец тотчас притянул к себе Инанну и принялся тискать её, будто и впрямь обратился в изголодавшегося по женской ласке наёмника. Казалось, он вовсе не собирается прерывать это занятие – его руки бесстыдно ползли вниз, комкая подол длинного одеяния, и мне невольно подумалось: что же ощущает при этом Вистан – такой поворот в наших планах мы точно не обсуждали.

Второй дозорный поднялся на ноги, убрав лук в налуч – похоже, он не сомневался в том, что перед ним его зарвавшийся товарищ, который, невесть где раздобыв себе женщину, собрался забавляться с ней, пока старший спит. Стремительно приблизившись к милующейся парочке, он ухватился за плечо «шалопая», развернув его лицом к себе – и, видать, на мгновение оторопел, а в следующее уже сползал на землю с перерезанным горлом – даже мне видны были красные росчерки, забрызгавшие одежды Инанны.

Твердынец склонился над телом убитого, затем, распрямившись, махнул рукой, видимо, призывая Эгира. Инанна, вновь наградив его мимолётным объятием, бросилась к лесу, я же проворно вскочил на ноги, сказав Вистану:

– Вот и кончено, теперь мне надо поспешать.

Вслед мне неслись его пожелания:

– Пусть вас не оставят доблесть, удача и отвага!

Стоит ли говорить, что я с такой скоростью нёсся вниз не разбирая дороги, что имел все шансы скатиться кубарем, разделив злую участь Феньо – уж очень я боялся не поспеть: с Эгира станется, решив, что от такого мальчишки, как я, никого толку, пойти на лагерь, не дожидаясь меня. Почти добравшись до дороги, я различил белое одеяние Инанны и не удержался от того, чтобы проститься с ней напоследок. Узрев меня, пыхтящего, будто сердитый пёс, она сперва в испуге отпрянула, но, узнав, наградила кратким пожатием руки и поцелуем в щёку. Воодушевленный подобным напутствием, я с новой силой припустил вперед.

Достигнув моста, я обнаружил, что и он, и очищенная перед ним площадка пусты. Решив, что меня и впрямь бросили, я ринулся через мост, гадая, не перебивает ли оглушительный шум раздувшейся реки звуки начавшейся битвы. Но, стоило мне ступить с каменного полотна на широкую дорогу, как метнувшаяся из придорожных зарослей рука схватила меня за шиворот, увлекая в кусты.

– Мы решили, что лучше уж дожидаться за мостом, – пояснил Эгир, – на тот случай, если дозорных всё-таки хватятся – тогда, по крайней мере, загнать нас в ловушку на той стороне они уже не смогут.

– А где Нерацу? – тотчас поинтересовался я, убедившись, что твердынца нет поблизости.

– Господин решил, что, пока ты не подойдёшь, он успеет подобраться к лагерю, чтобы разведать, что да как.

– И давно его нет? – нетерпеливо поинтересовался я, но добился от Эгира лишь недовольного ворчания:

– Почём мне знать – считай, столько же, сколько ты там прокопался.

Какое-то время я терпеливо ждал, но время тянулось чересчур мучительно, так что, не удержавшись, я спросил:

– А, может, господин Леле с госпожой Инанной также успеют перейти мост, тогда и на лагерь нападать не придется? – шёпотом предложил я. – Я мог бы подать им знак с моста…

– Думаешь, если бы я почитал такое возможным, то оставил бы его дожидаться наверху? – сердито оборвал меня Эгир. – Даже если нам удалось бы миновать лагерь незамеченными, за нами тотчас послали бы погоню, а от неё нам не уйти.

– Мы могли бы укрыться в деревне, – не сдавался я, но Эгир лишь отмахнулся:

– Сколько людей в это ни впутывай, это лишь увеличит число жертв. Чем болтать, держи – ты же ведь так этого добивался. – С этими словами он вручил мне лук с колчаном стрел – боевые стрелы, собранные на месте первой битвы, пополнились запасами дозорных. – У меня в нём более нет нужды, – с этими словами он показал меч, позаимствованный у одного из убитых.

В этот момент наконец объявился Нерацу – когда он внезапно возник прямо передо мной, я невольно буркнул:

– От вашей боевой раскраски впору окочуриться.

Не обратив внимания на мои слова, он поведал:

– У костров сейчас бодрствуют шестеро – четверо у одного костра, двое у другого – видимо, готовятся сменить дозорных у моста. Неподалеку есть скальный выступ – я проверил, отличная позиция для стрелка, и можно укрыться за валунами. Нападать лучше всего либо оттуда же, либо, обойдя лагерь, из леса с противоположной стороны – те двое как раз там расположились, а четверо – ближе к центру лагеря.

– Наверно, нам лучше разделиться, – рассудил Эгир. – Вы берите на себя тех, что с краю, а я нападу на тех, что посерёдке.

Однако Нерацу покачал головой:

– Я согласен, что лучше напасть врозь, но сделаем наоборот. У человека против четверых противников шансов мало, – чуть ли не виновато добавил он.

– Пожалуй, вы правы, – нехотя признал Эгир. – Я поспешу к вам на помощь, как только покончу с теми двумя.

– Может, стоит поджечь палатки? – воодушевился я. – Мне бы это труда не составило, и тогда, в наступившей суматохе, нетрудно будет с ними расправиться!

– Может, мысль и дельная, – с сомнением отозвался Эгир, – но это ж тебе не дерево и сено, добротные шкуры – они едва ли так и запылают…

– Это только понапрасну их всполошит, – поддержал его твердынец. – И мы утратим возможность застать их врасплох.

– Так что начинай стрелять только в момент нападения, ясно? – сурово подытожил Эгир. – Ни мгновением раньше, ни мгновением позже – и желательно во врагов, а не в нас!

– Да за кого вы меня держите? – процедил я сквозь зубы.

Смерив меня взглядом, красноречиво говорящим: «За лоботряса», Эгир вновь обратился к Нерацу:

– Как подадим сигнал к нападению? Быть может, прокричать ночной птицей?

– Ни к чему, – мотнул головой тот. – Как только вы начнёте – начну и я.

Они встали, явно готовые шагать к намеченным позициям, я же внезапно почувствовал, что у меня подкашиваются колени, а к горлу подкатила дурнота. «Что же ты, ведь только что больше всего на свете боялся, что они уйдут без тебя!» – попытался подбодрить себя я; вышло не слишком хорошо, но, по крайней мере, встать на ноги, чтобы двинуться следом за спутниками, у меня получилось.

Окончательно одурев от предстоящего, я не понимал, куда мы идём, пока мы не подошли к тому самому возвышению. Там Эгир обнял твердынца, долго не отпуская от себя, затем неожиданно так же крепко стиснул меня. Разжав объятия, он тотчас удалился, так что я не успел ни слова вымолвить в ответ. Я всё ещё смотрел вслед Эгиру, когда Нерацу стиснул мою ладонь холодными пальцами, шепнув:

– Не бойся, я сделаю всё, чтобы с тобой не случилось ничего дурного.

– Я и сам могу за себя постоять, – обиженно отозвался я. – Но всё равно благодарю. – Бросив взгляд на его лицо, я поразился его выражению – несмотря на жутковатую раскраску, на нём читалось умиротворение сродни блаженству, будто ему предстоит не сражение не на жизнь, а на смерть, а свидание с давно потерянным дорогим сердцу другом.

Внезапно он шепнул:

– Приготовься, – опустив руку мне на плечо.


Вестеш [1]

Тихое потрескивание догорающего костра скрашивает ночь, но оно же неизбежно клонит в сон, потому я встаю на ноги, чтобы пройтись по свежему воздуху. Мой напарник, которого в дружине кличут просто Старик [2], хотя он далеко не самый старый из нас, уже не в силах бороться с дремотой – пусть он и делает вид, что просто задумался, подперев подбородок ладонью, я-то вижу, что он вовсю клюёт носом.

– Сколько нам тут ещё торчать? – уже в который раз за последние дни вопрошаю я.

– Луна клонится к закату? – сонно отвечает Старик. – Значит, скоро должна подойти смена.

– Я про весь этот лес, – досадливо бросаю я. – Хоть бы разместились в деревне, как предлагали господину… – Тут я прикусываю язык, потому как, чего доброго, ему передадут мои слова, а он не любит, чтобы его решения оспаривали, даже когда речь идёт о такой вот праздной болтовне. – Чего мы вообще тут дожидаемся? Если бы те бедолаги могли тут объявиться, так давно бы уже это сделали – наверняка их в горах медведи заели, и что же, нам теперь до весны здесь торчать?

– Скажет господин – проторчишь и до следующей зимы, ничего с тобой не станется, – бурчит Старик, явно досадуя на то, что я не даю ему всласть подремать. По уму мне стоило бы его одёрнуть – мол, не след спать на дозоре, иначе зачем его тут поставили – но боюсь его острого языка да крепких кулаков: с виду Старик – увалень увальнем, но подобной вольности не спустит, тем паче от такого зелёного стручка – так он меня величает.

Да, сказать по правде, я и сам не вижу особого смысла в том, чтобы всю ночь напролёт пялить глаза в кромешный мрак, от безделья придумывая, что могло бы оттуда явиться, пока привычные ночные звуки не превратятся в зловещий шёпот, стенания да бормотание злобных бубушей. Признаться, все мы в глубине души считали, что ишпан Коппань держит нас тут с досады на то, что упустил беглеца – мол, раз ему будет худо, так пусть и мы помаемся.

– Эдак мы ноги скорее протянем, чем те побродяги, – жалуюсь я, но ответа не получаю – склонённый затылок напарника, слегка кивающий в такт его тихому сопению, дал понять, что того окончательно сморил сон. – Я б тоже не прочь покемарить, – бурчу я себе под нос, предусмотрительно отвернувшись к шумной реке, – да в этой жизни старые сморчки почтут за долг ущемить молодых – иначе как держать над ними верх?

Мучимый этими тоскливыми мыслями, я прохаживаюсь по мосту, бездумно шаря глазами по сторонам – не столько и впрямь надеясь что-то высмотреть, сколько хоть чем-то занять себя. Внезапно мне показалось, что из тьмы леса доносится тихое позвякивание – вроде как от бубенчиков на шее скотины в базарный день. У меня в голове тотчас пронеслось: а то вдруг и впрямь овца отбилась от стада, забредя в такую глушь – и мне кажется, что меж деревьев и впрямь мелькнуло светлое пятно. Само собой, меня так и потянуло туда в предвкушении скорой поживы – то-то похвалят меня товарищи! – хотя наверняка Старик всё равно присвоит заслугу себе… Сделав несколько шагов, я соображаю, что за всё время, что мы тут торчим, стад мимо никто не гонял. Стоило мне замереть в недоумении, как я вновь вижу меж деревьями словно очерченный белым силуэт – только вот это была никакая не овца, а девушка – причём не какая-нибудь там немытая крестьянка, а такая, что вскружила бы голову и самому кенде.

Застенчиво склонив увенчанную белым покрывалом голову, она манит меня – при этом моих ушей вновь достигает тот самый тихий звон, но теперь я уже не могу взять в толк, как умудрился спутать его с позвякиванием грубых медных колокольчиков: кажется, что подобные звуки могут издавать лишь иглы заледеневшей ели на ветру да тонкие льдинки, сталкивающиеся в течении реки.

Девушка улыбается мне, взмахнув широкими рукавами, будто крыльями – и я всерьез пугаюсь, что она и в правду улетит, оставив меня на этом осточертевшем мосту в обществе храпящего напарника. Однако она не возносится, а делает шаг ко мне, покачиваясь, будто стройная осинка на ветру, продолжая меня подманивать.

Я хочу спросить, кто она и откуда тут взялась, но боюсь, подняв голос, разбудить Старика – тот-то уж точно отодвинет меня в сторонку, воспользовавшись правом старшинства… Потому я делаю девушке знак подойти, чтобы шёпотом с ней перемолвиться, но она лишь качает головой – но не сердито, а, как мне показалось, смущённо, отпрянув, будто приглашает поиграть с ней в салки.

Я вновь делаю несколько шагов, удаляясь от костра, мельком подумав, что это, наверно, и к лучшему – эдак мы с нежданной гостьей сможем укрыться в лесу, оставив Старика ни с чем – и тут она начинает кружиться в танце, паря над землёй, будто пух одуванчика в ясный день. Её стремительные, будто полёт ласточки, движения, сопровождаются всё тем же тихим звоном – и мне кажется, что эти мелодичные звуки издаёт моя душа, отзываясь на шорох её лёгких шагов.

Чувствуя, как сердце заходится в груди, словно бешеное, я иду за ней – мне уже нет никакого дела, кто она и откуда явилась – женщина она, демоница или видение, что растает клочками тумана – я готов следовать за ней куда угодно, позабыв об осторожности и долге.

Её улыбка сияет всё пленительней, а в движениях сквозит лёгкое нетерпение, будто ей самой мечтается как можно быстрее остаться со мной наедине – с радостью повинуясь этому зову, я делаю ещё один шаг, достигая опушки леса. Дева на мгновение скрывается за деревом, будто намереваясь поиграть со мной в прятки, и я спешу за ней – и обмираю от ужаса. Передо мной предстал обугленный череп, в темных провалах которого сверкают горящие жаждой крови глаза. Я хочу крикнуть, но захлёбываюсь собственной кровью, а глаза заливает мрак, стирая застывший в них образ чешуйчатого чудовища.


Примечания:

[1] Вестеш (венг. Vesztes) – прозвище воина означает «неудачливый» или «растеряха».

[2] Старик – его прозвище на венгерском звучит как Öreg (Эрег).

Следующая глава

Предыдущая глава

Ирчи

Пробудившись ещё до света, я поднялся выше по течению – к водопаду, чтобы прихотливый ветер не отнес звук спускаемой тетивы к лагерю у моста, а также не спугнул птиц, которые могли насторожить наших преследователей. Боевой лук натягивался туже, чем мой, охотничий, что существенно замедляло скорость стрельбы, но я довольно быстро приспособился к нему настолько, чтобы попадать в цель за несколько десятков шагов.

читать дальшеПонадеявшись, что в случае необходимости этого окажется достаточно, я спустился к нашему лагерю, где меня ожидали лишь Вистан и Инанна. Вистан – вернее, господин Леле – сидел, закутавшись в шаль Инанны поверх плаща и выглядел так, словно без посторонней помощи не сделает и шагу – видать, ночевки на холодном сыром воздухе его доконали. Сообщив, что Эгир с господином Нерацу ушли вскоре после меня, Инанна протянула мне горсть найденных в окрестностях мерзлых ягод и показала на кучку грибов, с сомнением спросив:

– Я подумала, может, они годны в пищу?

Присев на корточки, я разобрал ее находки, с сожалением отметив:

– Это – поганки, а те нужно варить… – отложив пару сыроежек, я предложил: – Вот эти можно есть сырыми; если никто не отважится, то я точно не откажусь.

– Поищу такие же, – обрадовалась она, явно радуясь тому, что может занять себя хоть каким-то делом.

– Ну а я пойду поищу наших разведчиков, – объявил я, лихо закидывая лук за плечо.

– Будь осторожен, – напутствовал меня Вистан, – чтобы тебя не заметили.

– Да уж буду, – бодро отозвался я, зашагав вниз по склону.

Сказать по правде, не зная, куда направились Эгир с твердынцем, я не был уверен, что найду их, и намеревался, осмотревшись, вернуться назад – можно сказать, что я и сам отправился их искать, лишь бы не маяться ожиданием в лагере. Однако, дойдя до того выступа, где мы разглядывали огни вчера, я обнаружил там обоих моих спутников.

– Тихо ты! – шикнул Эгир в ответ на мое приветствие, вслед за чем поведал: – Мы наблюдаем с рассвета, за это время люди на мосту сменились дважды. Стоят всегда по двое, без присмотра мост не оставляют. Кусты рядом с мостом они расчистили, видимо, чтобы не было возможности подобраться незаметно.

Теперь, при свете дня, я и сам видел, что между рекой и мостом образовалась изрядная проплешина, посреди которой торчала лишь пара стволов – тонкие деревца и те порубили.

– Если заходить, то со стороны дороги, – угрюмо добавил Эгир. – Либо стрелять от опушки, а там полторы сотни шагов.

– Наверно, ночью подобраться легче, – предложил я.

– Ага, и целиться, видимо, тоже, – съязвил Эгир. – Ты же видел: огни они зажигают так, чтобы те освещали дорогу перед мостом, а сами дозорные остаются в тени. Если бы не зоркие глаза господина Нерацу, едва ли мы вообще бы их разглядели.

– Так может, ему и темнота не помеха? – с некоторой обидой бросил я.

– В темноте я вижу не хуже, чем днем, – смущенно бросил твердынец, – но когда светит в глаза, того, что находится за источником света, я не разгляжу.

– Кто бы мог подумать… – недовольно буркнул я, но тотчас опомнился – в памяти вновь встало услышанное вчера от Вистана.

Мы так и просидели на своем наблюдательном посту до самого вечера, следя за вражеским лагерем и дозорными на мосту не менее бдительно, чем они стерегли свои позиции. Время от времени кто-то из нас отлучался, чтобы выпить воды из ручья или просто поразмяться.

Вскоре после моего прихода Эгир отошёл проведать господина. Меня он тоже звал – поупражняться в стрельбе, но вместо этого я отдал ему лук, сославшись на то, что уже успел потренироваться с утра. Оставшись один на один с твердынцем, я сперва не знал, как начать разговор, да и он не облегчал мне задачу – лежал на плаще, не сводя глаз с дороги, так что я решил начать с того, что накинул на него сверху свою доху.

Однако Нерацу тотчас сбросил ее, встревоженно заверив:

– Это ни к чему, от реки тянет сыростью, так что ты вмиг замёрзнешь.

– Ну так представляю, как уже намёрзлись вы, – шутливо бросил я и вновь набросил доху ему на плечи.

– Нет, так не пойдет, – продолжал упрямиться он. – Если ты вновь занеможешь, я не смогу даже приготовить тебе отвар!

– Так и быть, – сдался я. – Тогда накроемся вдвоём – места под дохой с лихвой хватит, а мы не продрогнем на дозоре. – Видя, что он колеблется, я с усмешкой добавил: – Нам уже не раз доводилось делить её раньше, так вам не след чиниться.

Когда мне наконец удалось его уломать, мы вместе улеглись на его плащ, выглядывая из-под густых колючих веток можжевельника – от сонного тепла дохи тянет в дрёму, но порывы сырого ветра и врезающиеся в тело камни не дают уснуть – я наконец решился заговорить:

– Я тоже должен перед вами извиниться.

– За что? – В его голосе звучало неподдельное удивление.

– Я с самого начала вел себя с вами как свинья, – признался я. – Понимаете, когда мне сказали, что надо провести вас через горы, я хотел отказаться, потому что уже ударил по рукам с господином Вистаном… то бишь Леле, и меня, вроде как, вынудили – а потом, когда на нас напали, я решил, что все это из-за вас… А выходит, что всему виной моё упрямство – если бы я тогда разорвал сделку с господином Вистаном, с вами бы ничего и не случилось…

– И они были бы уже мертвы – и он, и Эгир… – эхом отозвался он.

– Не знаю, может, они нашли бы более удачный путь, уходя от погони, – предположил я, хотя в глубине души понимал, что, если уж преследователи господина Леле умудрились с такой лёгкостью перекрыть ему все пути к отступлению, то едва ли ему удалось бы так уж легко сбить их со следа.

– Ты говоришь, что взялся вести меня против воли, – задумчиво бросил твердынец. – А я, пускаясь в путь, и вовсе не знал, на что иду. Я понимал, что, быть может, сгину в пути – без цели, без всякого смысла. – Я хотел было прервать его возражением, что это звучит как прямое оскорбление по отношению к моим профессиональным навыкам, но он остановил меня, приподняв ладонь. – А вышло так, что мне выпала возможность спасти жизнь людям, которые мне полюбились. – Сказав это, он замолчал, будто поражаясь собственным словам. Пауза длилась так долго, что я хотел уже сказать хоть что-то, чтобы прервать эту начавшую смущать меня тишину, когда он вновь заговорил. – Чем бы все это ни закончилось, я хочу, чтобы ты знал, что ни в ком не встречал столь бескорыстного великодушия, как в тебе, и потому хочу поблагодарить тебя за все сейчас, пока есть такая возможность.

Между нами вновь повисло смущенное безмолвие: я сгорал от стыда, припоминая, как всякий раз твердил о том, какую выгоду принесет мне помощь твердынцу, – и то, о чем я уж точно предпочел бы забыть, но, похоже, не судьба – как предлагал бросить его в горах и спасаться самим. Он, похоже, тоже чувствовал себя неудобно после подобных признаний. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я брякнул первое, что пришло мне в голову:

– Вот если бы отвлечь хоть одного из тех дозорных – тогда снять второго из лука не составило бы труда, а потом расправились бы и с первым.

– Отвлечь, говоришь? – эхом отозвался он, и больше не проронил ни слова, пока не подошёл Эгир.

Когда мы вновь собрались на уступе втроём, Нерацу проронил:

– У меня появилась одна идея… – но сколько бы мы с Эгиром ни пытались выпытать, что он там задумал, он лишь повторял: – Чем объяснять, я лучше покажу – словами её не передашь.

– Когда покажешь-то? – не выдержал я.

– Когда вернемся к остальным, – загадочно бросил он.

Возможно, именно предвкушение разгадки этой тайны стало причиной тому, что, едва солнце коснулось горизонта, как мы с Эгиром решили, что дальше наблюдать не имеет смысла: всё, что мы могли установить путем подобного наблюдения, мы уже выяснили.

Когда мы втроём поднялись к нашему лагерю, Вистан тут же потребовал от нас отчёта. Не успел Эгир начать рассказ, как твердынец выпалил:

– Мне в голову пришла одна мысль, но, чтобы её прояснить, мне потребуется помощь госпожи Инанны.

– Я охотно окажу любое содействие, – слегка озадаченно отозвалась она. Заручившись ее согласием, Нерацу взял свою суму и двинулся к растущему близ реки кустарнику, поманив её за собой.

На протяжении последующей беседы, в ходе которой Эгир обсуждал с господином возможности для будущего нападения, все мы, как ни старались сосредоточиться на этих жизненно важных вопросах, то и дело отвлекались, прислушиваясь к доносившимся от реки звукам, и, следует заметить, прислушиваться было к чему: сперва оттуда послышался страстный шёпот, затем словно бы шорох одежды, а после – приглушённый смех. Если предыдущие звуки еще можно было истолковать каким-либо благопристойным образом, то тут я не выдержал: поднявшись на ноги, объявил:

– Пойду-ка посмотрю, чем они там заняты.

К немалому моему удивлению Вистан придержал меня за рукав:

– Не мешай им. – Я одарил его возмущённым взглядом, едва сдерживаясь, чтобы не сказать, что уж кому-кому, а ему стоило бы об этом побеспокоиться; на это он лишь задумчиво ответил: – По крайней мере, хоть кому-то из нас весело.

Стоит ли упоминать, что сам я был настроен отнюдь не столь благожелательно, хоть Инанна могла бы справедливо возразить, что сам я осуждать её не вправе – и всё же слова порицания, готовые сорваться с моих уст, так на них и замерли, когда она, сопутствуемая твердынцем, наконец предстала моему взору.

Белые шелка свободно облегали её тело, подобно легким языкам тумана, колыхаясь от малейшего порыва воздуха; разделенный на широкие полосы подол платья, небесно-голубой цвет которого в сгущающихся сумерках казался серым, подчеркивал любое движение, а из прорезей ярко-синей верхней накидки струились белоснежные рукава, перехваченные серебряными браслетами, блестевшими даже в сгущающихся сумерках. Из серебра была выкована и диадема с длинными подвесками, удерживающая невесомое белое покрывало на ниспадающих на распущенных по плечам волосах, и ожерелье, сверкающей паутиной заплетающее грудь. Лицо также преобразилось: наложенные на веки и губы мазки золотой краски, золотые точки на щеках и синие штрихи у уголков глаз довершали неземной образ, придавая чертам обычной женщины истинное богоподобие. На тыльной стороне запястий также сияли золотые штрихи, переходящие на пальцы, благодаря чему руки становились похожими на крылья диковинной птицы. Взмахнув широкими рукавами, Инанна закружилась на месте, отчего её одежды взметнулись круговертью белых и темных полос, воскрешающей в памяти облетающее цветение садов, а украшения наполнили воздух нежным перезвоном.

Справедливости ради, дар речи утратил не я один – Вистан и Эгир также застыли, словно поражённые громом, не вполне понимая, кто перед ними.

– Так мы их и отвлечем, – изрёк Нерацу – он единственный из всех нас умудрился сохранить невозмутимость. – На эту идею меня натолкнул рассказ господина Леле о тюндер, пленившей его родича.

У меня невольно вырвалось:

– В подобном одеянии госпожу немудрено спутать не только с тюндер, но и с самой рассветной матушкой.

Едва спало охватившее нас оцепенение, как Вистан заявил:

– Нет, этому не бывать.

– Посылать женщину в качестве наживки – неужто мы уже и до этого докатились? – вторил ему Эгир. – Как вам только такое в голову пришло, господин Нерацу, – осуждающе добавил он.

Получив двойной отпор, твердынец порядком смутился, но тут неожиданно заговорила сама Инанна:

– А я одобряю этот план, и более того, намерена ему следовать, – непривычно настойчивым тоном заявила она. – Я отдаю себе отчет в том, что это может быть опасно, но участие в бою многократно опаснее, а в этом, увы, я не смогу оказать вам содействия – так позвольте мне внести посильную лепту хотя бы этим. – Она взмахнула рукавом – и воздушная ткань на мгновение воспарила в воздух, повторяя её жест.

По тому, как мигом посерело лицо Вистана, я понял, какую рану нанесли ему эти слова: сам-то он, будучи мужчиной, оказался бесполезнее женщины; при этом, несмотря на все опасности, которым он нас подверг, на его ложь и на то, что он заполучил благосклонность женщины, небезразличной мне самому, я ощутил укол подлинного сострадания, но, увы, я ничем не смог бы его утешить.

– В любом случае, я буду держать лук наготове, – сухо бросил Эгир.

– А я? – с запозданием запротестовал я.

– А ты поджидай своей очереди, – отрезал он, словно отыгрываясь на мне за то, что им с господином пришлось уступить.


Кемисэ

Оставшись наедине с Инанной, я ощущаю неловкость и, чтобы замаскировать её, тотчас принимаюсь копаться в суме, извлекая то, что было спрятано на самом дне. В отличие от спутников-мужчин она терпеливо ждёт, не задавая вопросов, будто ей вовсе не любопытно, что я такое затеял. Но когда я наконец извлекаю одеяние на свет, Инанна не удерживает восхищённого вздоха – рука так и тянется к белоснежной струящейся ткани, но тотчас смущённо отдёргивается. Однако я настойчиво протягиваю ей нижнее платье, тихо уговаривая:

– Наденьте, я потом объясню, зачем это нужно.

После этого я послушно отворачиваюсь и, пока Инанна переодевается, копаюсь в свёртке, выуживая оттуда тонкие, словно паутина, цепочки, издающие еле слышный перезвон сродни шелесту: мне стоило немалого труда уложить их так, чтобы не перепутались в дороге – пришлось намотать каждую цепочку на катышек материи. Затем я помогаю ей надеть верхнее платье: Инанна двигается стеснённо, непривычная к новому одеянию. Когда я, оправив ворот, принимаюсь завязывать пояс, она спрашивает, нерешительно, будто опасаясь показаться чересчур любопытной и дотошной:

– А это… вы везёте кому-то в подарок? Мне бы не хотелось его испортить, и тем самым ставить вас в неловкое положение…

– Нет, – отвечаю я, искренне пытаясь её успокоить, – это моё свадебное одеяние. Так что можете не бояться его повредить – если что, мне сошьют новое.

Повисает тишина – Инанна таращится на меня во все глаза, я же, оглядев её с головы до ног, решаю, что пора браться за украшения.

– Надеюсь, вас не стеснит то, что пришлось рядиться в мужской наряд? – бросаю я, пытаясь разрядить напряжение. – В любом случае, вам он куда более к лицу, чем мне.

Моя неуклюжая шутка достигает своей цели: Инанна прыскает в рукав. В её глазах ещё сверкают смешливые искорки, когда она из учтивости возражает:

– Что вы, я уверена, что это не так – я бы многое отдала, чтобы хоть мельком увидеть вас в таком облачении.

После того, как улетучилась первоначальная неловкость, Инанна сама с немалым удовольствием принимается прилаживать ожерелье и браслеты, пританцовывая на месте от необычности ощущений – и глядя на неё, я и сам начинаю верить в успех своего плана, ведь если даже я засматриваюсь на её немудрёные, но исполненные грации движения, то что же сказать о людях?

Медлить с объяснениями больше нельзя, так что я начинаю:

– Моя задумка состоит в том, что…

– …я должна отвлечь на себя внимание часовых, – тихо заканчивает за меня Инанна, чьё лицо вновь принимает серьёзное выражение – однако на нём нет страха, который я ожидал увидеть.

Мне остаётся лишь кивнуть, добавив:

– Я понимаю, что на такое непросто решиться; но я буду рядом – вам нужно лишь подманить их поближе к лесу.

За объяснениями я вновь лезу в суму, чтобы извлечь коробочки с золотой и синей краской. Стоит мне открыть их, как Инанна изумленно спрашивает:

– Это что же, настоящее золото?

Я киваю и, осторожно взяв её за руку, провожу длинную линию по указательному пальцу – пока Инанна изумленно рассматривает сверкающую в лучах заходящего солнца руку, я, проведя мазки по пальцам другой руки, велю ей замереть. Осторожно нанося краску на веки, я поясняю:

– Мы рисуем эти узоры, чтобы не терять связи с духами наших предков – так они будут защищать и вас тоже.

В памяти невольно всплывает, как я делал это для Цатэ накануне важных церемоний, а она – для меня: хоть родители сделали бы это куда лучше, мы предпочитали кривоватую работу собственных неопытных рук, и они нам в этом не препятствовали.

Из грустных раздумий меня выводит приглушённый смех Инанны – похоже, ей щекотно от непривычных прикосновений.

Внезапно её рука ложится на мою – и это касание обжигает, словно огнём.

– Благодарю, – изрекает она, и я понимаю, что дрожь в её голосе порождена не робостью, а волнением.

Следующая глава

Предыдущая глава

Ирчи

Про себя я подумал, что сейчас не время для каких-либо россказней, однако покорно уселся на ствол поваленного дерева рядом с твердынцем, довольный уже тем, что Нерацу хотя бы на короткое время оставит свои идеи об одинокой героической смерти.

– Господин Вистан, стоит ли, – напоследок сердито буркнул Эгир, но его хозяин лишь кивнул, указывая на место справа от себя.

– Я попрошу вас лишь об одном, – начал он, убедившись, что все обратились во слух, – не прерывать меня, пока я не закончу свой рассказ, а уж потом судите меня по справедливости. Прежде всего, я должен сообщить вам, что на самом деле меня зовут не Вистаном. Моё настоящее имя – Лéле.

читать дальшеУ меня внутри что-то ёкнуло, и мысли понеслись со скоростью норовистого скакуна. В голове вновь всплыли услышанные давным-давно – перед подъёмом на перевал – пересуды караванщиков.

– Сын ишпана Дёзё! – не удержавшись, выпалил я. – Недужный и полоумный!

– Тебе же велели помалкивать, – рявкнул на меня Эгир.

Но, даже пожелай я остановиться, сделать это было не так-то просто – меня охватил необоримый приступ безумного смеха, так что со стороны я сам наверняка был похож на сумасшедшего. Задыхаясь, я кое-как выдавливал из себя между спазмами хохота:

– Теперь-то я понимаю, как мы оказались в такой заднице… Мы все… положились на суждения… полоумного…

Эгир вскочил на ноги и схватился за подвернувшийся под руку сук, явно намереваясь хорошенько отходить им меня по хребтине, но Вистан – или, выходит, Леле – схватил его за рукав:

– Оставь его. Он имеет полное право так говорить.

Когда мои приступы смеха наконец свелись к лёгкому иканию, Вистан печально заметил:

– Видать, я и вправду потерял разум, когда решил, что у меня всё получится. Что тебе ещё известно, Ирчи? – спросил он у меня. – Вот уж не думал, что обо мне в этом мире помнит ещё хоть одна живая душа.

– На самом деле, почти ничего, – признался я. – Лишь то, что из-за того, что вы, ну… нездоровы, принадлежавшими вашему отцу землями управляет мелек Онд, а корха Кешё затеял с ним тяжбу, считая, что это право принадлежит ему как ближайшему родственнику ишпана Дёзё. Но, вроде как, Онд обладает бóльшим влиянием на кенде, поэтому у Кешё мало шансов… – повествуя об этом, я отчаянно жалел, что не прислушался как следует к тому, что говорили мои попутчики – как знать, быть может, тогда мне удалось бы раньше догадаться об истинной личине «старого учителя»…

Выслушав меня, Вистан кивнул:

– Верно. И всё же позвольте мне начать с самого начала. Мой отец скончался, когда мне сравнялось двенадцать лет, но остался его младший брат – это и есть корха Кешё, обладающий законным правом наследования в том случае, если род отца прервётся. Вторым же в очереди наследования стоит дядя отца, упомянутый Ирчи мелек Онд. Когда мой отец погиб, я ещё не мог самостоятельно вступить в права владения. Кешё в то время едва минуло восемнадцать, так что, хотя он изъявил желание принять на себя опекунство, мелек Онд, обладая поддержкой дюлы, легко убедил молодого кенде, что разумнее вверить управление Вахом более опытному родственнику – то бишь ему самому. Заполучив право опеки, мелек Онд некоторое время спустя под предлогом возвращения вдовы ишпана Дёзё в родные края отослал её вместе со мной в отдалённый замок, которым владел его племянник, ишпан Коппань. Моя мать была против подобного произвола, но, после того, как она потребовала вернуть нас в Вах, вскоре её нашли в петле. – Ровный глухой голос Вистана не дрогнул даже при этих страшных словах, будто он пересказывал о историю давно минувших лет, не имеющую никакого отношения к нему самому. – Говорили, что она покончила с собой от тоски по покойному мужу. Что до меня, то с этого дня меня поместили в темницу без окон всего в четыре шага длиной, и такую узкую, что можно было одновременно коснуться обеих стен руками. Потолок же был таким низким, что под конец я мог распрямиться, лишь стоя на коленях или сидя на полу.

Украдкой глянув на Инанну, я увидел, что она сидит, спрятав лицо в рукава; Эгир же невозмутимо внимал хозяину – похоже, он уже знал его историю. У меня же в голове звучали его слова «мне было двенадцать лет» – именно в этом возрасте я и сам потерял дом и семью из-за чужого произвола.

Тем временем, Вистан продолжал:

– Сидя в темнице, я утратил всякое представление о времени: сперва я пытался считать дни, но из-за того, что зимой по тусклым лучам, проникающим в крохотное окошко двери, невозможно было отличить день от ночи, я забросил это занятие. Если про меня пошла молва, будто я безумен, то не без основания: временами я и впрямь принимался колотить в стены и дверь всем что ни попадя, бросался на них сам, расшибая голову и руки, кричал, насколько хватало сил – но всё было тщетно, и тогда я целыми днями сидел, сгорбившись на своем тюфяке, ни о чём не думая, ничего не желая, забывая даже о еде и питье. Наверняка я безвозвратно утратил бы рассудок, если бы не один из моих тюремщиков, который из жалости говорил со мной то краткое время, что мог себе позволить, чтобы об этом не прознал ишпан. Быть может, именно осознание того, что моё сумасшествие лишь на руку Онду, позволило мне удержаться на грани рассудка.

На этот раз не выдержал Нерацу:

– Но как же ему всё это сходило с рук? – возмутился он.

– Как я говорил, мелек Онд – очень влиятельный человек, – спокойно отозвался Вистан. – Позднее я узнал, что кенде посылал учёного человека, чтобы тот освидетельствовал моё состояние, и он подтвердил, что я безумен – могу лишь предположить, что его подкупили, потому как я с ним не встречался. Поначалу я задумывался: какой смысл держать меня в этой клетке – не проще ли избавиться от забот, убив меня? Затем я понял, что всё дело в наследстве: если весть о смерти наследника достигнет ушей кенде, мелек Онд тотчас лишится полномочий на управление землями. Осознав это, я подумывал, не сорвать ли игру моего дяди, лишив себя жизни – пусть возможностей сделать это у меня было не слишком много: ни пояса, ни единой завязки мне не оставили, да и потолок был слишком низким, а еду мне давали в деревянных плошках, но при желании способ всегда найдется. Единственным, что меня останавливало, была мысль, что в таком случае всё отойдёт Кешё, которого я едва помнил, а смерть моей матери, равно как моя собственная, так и останутся неотмщенными. Так моя жизнь и тянулась между приступами отчаяния, колебаниями и тяжкими раздумьями, пока однажды звуки сражения – крики, грохот, лязг оружия, достигавшие даже моей темницы – не возвестили о том, что на замок напали. Понимая, что меня ожидает гибель от пожара или рук захватчиков – или же мучительная смерть от жажды, если обо мне забудут – я ожидал своей участи, утешаясь тем, что скоро наступит избавление. – Тут невозмутимое спокойствие всё же изменило нашему рассказчику – его голос дрогнул, словно он вновь переживал те полные горечи и торжества мгновения. – Потому-то я не мог поверить своим ушам, когда из-за двери послышался голос Эгира – верного ближника моего отца: я решил, что принимаю мечты за действительность, но тотчас принялся стучать в дверь и звать на помощь. Когда, выбив дверь, передо мной и впрямь предстал Эгир, он не сразу меня узнал, – с этими словами Вистан взглянул на Эгира, и тот лишь покачал головой, понурившись, – но я обратился к нему по имени и назвал себя.

– От Эгира я узнал, что с того дня, как я исчез, прошло семь лет. После смерти моего отца он перешел на службу к ишпану Зомбору, проживавшему в тех же краях, где в заточении держали меня. Эгир рассказал обо мне ишпану, и тот увёз меня в свой замок. Он был добр ко мне – не только позаботился обо мне, словно о родном, обеспечив меня лучшим, что только мог предоставить, но и обещал мне самое главное – защиту от любых посягательств. Тогда, обессиленный долгим заточением, я едва мог ходить, и потому вынужден был всецело положиться на его покровительство. Однако уже тогда я понимал, что, каким бы самоотверженным и отважным ни был ишпан Зомбор, ему не по силам тягаться с мелеком. Он и так навлёк на себя достаточно неприятностей, разрушив замок Коппаня, пусть и тут проявил истинное благородство, отпустив подобру-поздорову всех, кто выжил при осаде, в их числе и самого хозяина замка, который нанёс ему страшное оскорбление, обесчестив его сестру.

– Подобных злодейств за ним числится немало, – вновь вырвалось у меня.

Бросив на меня краткий взгляд, Вистан отозвался:

– Как бы то ни было, при всех творимых им прежде бесчинствах, Коппань навлёк на себя куда больше неприятностей, упустив такого пленника, как я. Ведь, явись я на королевский суд с подобной историей, всё, на чем покоится благополучие мелека Онда, рассыплется в прах, а самого его постигнет жестокая кара – разумеется, если найдется хоть один человек, что мне поверит.

– А именно это вы и собираетесь сделать, – догадался я.

– Ишпан Зомбор отговаривал меня от подобной затеи, – при этих словах Вистан вновь обменялся с Эгиром взглядом, по которому я понял, что тот также был против, – уверяя, что лучше бы мне, дождавшись весны, прибыть к королевскому двору вместе с ним – в таком случае он сам сможет подтвердить каждое моё слово. Но я рассудил, что, если позволить Коппаню подать всё случившееся по-своему при поддержке его дяди, то он успеет очернить Зомбора, представив его как творящего беззаконие налётчика, а меня и вовсе объявит наглым самозванцем, коего Зомбор извлёк из небытия, лишь чтобы навредить семье Коппаня. Таким образом, моим единственным шансом оставалось как можно быстрее добраться до столицы, подав кенде прошение, пока Онд не проведал о моём намерении: сам он едва ли на что-то решился бы, не убедившись сперва, что я не погиб при осаде – ведь поднимать вопрос, что же тогда с настоящим наследником, совершенно не в его интересах. – Тут он испустил тяжкий вздох, подытожив: – Теперь-то я убедился в правоте Зомбора – если бы я только последовал его совету, то не подверг бы опасности всех вас, дорогих моему сердцу спутников… Прощаясь со мной, ишпан Зомбор проявил не меньшую щедрость, снабдив меня всем, что могло понадобиться в пути, включая мула, повозку и весьма внушительную сумму на дорогу. Эгир также выразил желание сопровождать меня, оставив господина и семью, хоть и сознавал смертельную опасность этого начинания.

– Мог ли я поступить иначе, – почти с обидой обронил Эгир. – Вот если бы вы меня послушали…

– Теперь-то я понимаю, насколько ты был прав, – покаянно признал Вистан. – Всё пошло наперекосяк уже тогда, когда моя проклятая немочь побудила меня остановиться в Балграде [1], потеряв понапрасну полмесяца – приют я нашел в доме госпожи Инанны, которая ухаживала за мной, пока я не встал на ноги. Дальнейшее вам известно, – подытожил он. – В заключение скажу, что никогда ни о чём не жалел больше, чем о необходимости лгать вам, скрывая то, что именно от меня исходит нависшая над всеми нами смертельная угроза: как знать, открой я вам правду с самого начала, быть может, вы сейчас были бы в безопасности.

«Ещё бы, – мрачно подумалось мне. – Я б тогда и за все сокровища Аттилы с тобой не связался». И всё же, даже при этой горькой мысли я сознавал, что тот день, когда я бежал бы от подобной опасности, как бес от соли, был так давно – словно в другой жизни.

Пока я думал об этом, Вистан не без труда поднялся с места и, сделав шаг к твердынцу, опустился перед ним на колени, склонившись до земли.

– Больше всех я провинился перед вами, господин Нерацу, – из-за того, что его лицо было обращено вниз, голос зазвучал ещё глуше. – Я сознаю, что, даже будь у меня возможность отблагодарить вас, мне никогда не расплатиться за то, что вы для меня сделали. Я же после того, как вы спасли жизнь всем нам, заставил вас думать, будто вы повинны в этом нападении. Поэтому я всецело отдаю себя на ваш суд.

Твердынец казался почти напуганным этими внезапными извинениями – он даже слегка отпрянул от Вистана, теснее прижавшись ко мне, и заверил его:

– Я вовсе не держу на вас обиды, тем более, что имел возможность ощутить на себе, каково это – когда тебя преследуют. Я не имею права говорить за других, но сам я рад, что наши пути пересеклись подобным образом, что я сумел вам помочь.

Мне подумалось, что с его стороны это более чем великодушно – уж не знаю, как я сам повёл бы себя, окажись я на его месте, но уж явно мои речи были бы не из приятных.

– Но всё же, – вновь заговорил твердынец, помогая Вистану подняться, – позволю себе спросить: вы уверены, что эти люди охотятся именно за вами?

У меня при этом чуть не вырвалось: «Сдаётся мне, вы разочарованы тем, что они пришли не по вашу душу».

– У тех, что напали на нас, были эмблемы Коппаня, – рассудил Вистан. – А это значит, что они выследили меня до Вёрёшвара и знают, что я отправился на перевал. Потому я и настаивал, чтобы мы свернули с дороги – я знал, что за теми четверыми придут другие, куда более многочисленные. Узнав об участи своих сотоварищей, они лишь убедятся, что встали на верный след, а также что имеют дело с достаточно опасным противником, чтобы совладать с которым, требуется вдесятеро больше сил.

– По счастью, не вдесятеро, – вмешался Эгир, – а всего лишь впятеро, но боюсь, что расклада сил это не меняет. Нам нужно уходить другой дорогой. Ирчи, – обратился он ко мне, – существуют пути в обход моста?

Сказать по правде, именно этого вопроса я и страшился с того самого момента, как убедился, что дорога для нас закрыта. Почесав в затылке, я ответил:

– Летом – да, возможно. Но сейчас… Книзу от моста река ещё сильнее расширяется, так что брода там мы точно не найдем, да и пересечь дорогу едва ли удастся. Придётся как-нибудь устроить переправу с остатком веревки…

– И наткнуться на дозорных Коппаня по ту сторону реки? – отрезал Эгир, всё сильнее впадавший в уныние.

– Можно зимовать в горах, – огрызнулся я. – Или рискнуть вернуться в Вёрёшвар.

– Нет, туда нам уже не добраться – без припасов и по снегам, которые мы оставили по ту сторону перевала, – покачал головой Вистан.

– Ну а я предлагаю, – терпеливо продолжил я, – вернуться к разрушенному мосту, нарастить верёвку поясами – тогда я переберусь на другую сторону, а потом можно попробовать наладить переправу; если повезет, то в хижине мы найдем всё необходимое и…

– …людей Коппаня, – буркнул Эгир.

– Да что вы заладили! – не выдержал я.

– А ты думаешь, что это чистой воды случайность, что этот мост приказал долго жить, как только нам понадобился? – парировал Эгир.

– Ну тогда не знаю, – заявил я. – Я берусь проводить людей по горам, а не мимо толп головорезов – в последнем вы, как я посмотрю, смыслите поболее моего, так что вам и решать.

На протяжении нашей перепалки твердынец отрешённо молчал, словно что-то прикидывая в уме, и когда я, в свою очередь напустился на Эгира:

– Вас послушать, так под каждым кустом сидят люди Коппаня! Может, и тот медведь тоже состоит у него на службе? – Нерацу прервал меня, вымолвив с предельной сосредоточенностью, словно боясь ненароком упустить ценную мысль:

– Я считаю, что мы должны первыми напасть на их лагерь и перебить их.

После этих слов на некоторое время воцарилась тишина, затем я бросил:

– Ещё безумные идеи будут? Высказывайте их поскорее, чтобы мы могли вернуться к здравому обсуждению. – Однако, похоже, не все разделяли мое мнение:

– Вы считаете, что это возможно? – цепким взглядом уставился на него Эгир. От меня не укрылось, что твердынец замялся, однако старый воин тотчас добавил:

– Разумеется, сражаться в одиночку вам не придётся – пусть мне случалось знавать лучшие времена, всё же воинских навыков я не утратил.

– У тебя даже меча нет, – отрезвил его Вистан, пояснив: – Он лежал в поклаже, потерянной вместе с мулом.

– Это не основное препятствие, – отмёл его возражение Эгир. – По мне, так главное для нас – застать их врасплох, а для этого нужно пересечь реку или как-нибудь избавиться от тех дозорных на мосту…

– Я мог бы снять их из лука, – тотчас предложил я.

– Ты, убийца куропаток? – снисходительно усмехнулся Эгир.

– Вы же видели, как я метко стреляю! – возмутился я.

– Из своего охотничьего лука, который разделил участь моего доброго меча, – отрезал Эгир. – А из боевого лука, не пристрелявшись, ты и в зайца не попадёшь!

– Те дозорные-то поболее зайца будут! – не сдавался я.

– Зато у этих зайцев стальная шкура, – довершил Эгир. – Поэтому, чтобы убить их без шума, попасть нужно в горло или в глаз – сумеешь это сделать?

Хоть порой я несколько преувеличивал свои способности, желая порисоваться, но и моё бахвальство имело границы, так что я, потупившись, промолчал. Не успокоившись на этом, Эгир повернулся к твердынцу:

– А вы, господин Нерацу?

Я не без злорадства отметил, что тот также заколебался.

– Смотря с какого расстояния, – задумчиво бросил он. – Это зависит от ветра, а он то и дело задувает от реки… Для полной уверенности нужно подобраться хотя бы на две сотни шагов…

– И попасть в обоих почти одновременно, чтобы второй не успел поднять тревогу… – Эгир удручённо покачал головой, подытожив: – В общем, сперва надо посмотреть, с какой стороны можно подобраться к мосту, не привлекая внимания, и последить, как часто они сменяются, а также всегда ли стоят по двое – быть может, случается, что и один, тогда этим надо незамедлительно воспользоваться…

– А я пока пристреляю лук, – тотчас предложил я, изрядно уязвлённый его неверием в мои силы.

Обсуждение завтрашних планов изрядно скрасило наш ужин, состоявший из костей вчерашнего зайца с остатками вываренных хрящей. Теперь, когда перед нами стояла новая задача, пусть и казавшаяся невыполнимой, это придало всем новые силы, хоть прежде казалось, что их едва достало бы доплестись до ближайшей деревни.


Примечание:

[1] Балград (или Белград) – славянское название древнеримского города, который позже стал именоваться Алба-Юлия, или Дюлафехейрвар (Gyulafehérvár) в честь воеводы Жомбора (Zsombor) крестившегося в 953 г. под именем Юлий. В этом городе и проживает семья Анте, там же начинается действие этой истории.

Следующая глава

Предыдущая глава

Ирчи

На следующее утро Инанна рачительно сложила вываренные кости в котелок – хоть я и надеялся, что в скорейшем времени нам доведется как следует попировать в деревне, я не стал возражать: если нас что-нибудь задержит в дороге, то для жидкого отвара сгодятся и эти объедки.

От нашей стоянки склон пошел вниз так резко, что нам поневоле пришлось замедлиться: следовало с осторожностью выбирать, куда ступить, чтобы не поскользнуться на обильно усыпавших склон сосновых иглах и не съехать по влажной траве. Шум реки усилился, перейдя в грохот водопада, а затем опять пошёл на спад, напоминая сердитую перебранку. Низкорослые сосны, между которыми пролегал наш путь, покачивали верхушками на ветру, словно выражая неодобрение внезапной сварливостью реки. Я принялся было напевать весьма рваную из-за сложного спуска мелодию, чтобы скоротать путь, но меня тотчас одёрнул Эгир:

– Прекрати, сейчас никто не в настроении для твоих песенок.

читать дальшеПо мне, так с его стороны это было весьма подлым способом сорвать на мне раздражение, но я всё же подчинился: из-за того, как звуки моего голоса словно бы поглощались сырым склоном, мне самому сделалась не по себе. Я уже хотел было предложить привал, когда моих ноздрей достиг запах, возможно, навеянный вновь обострившимся чувством голода.

– Теперь и я чую, что дымом пахнет, – бросил я твердынцу. – Небось, из деревни. – К нашей немалой радости, ветер успел смениться, и теперь задувал не с гор, а из низины, где пряталось людское поселение.

Тот вместо ответа поёжился, и мне пришло в голову, не опасается ли он новой встречи с людьми после того, чем окончилась последняя? Чтобы малость его подбодрить, я поведал:

– Недалеко от деревни находится ещё одна крепость, так что никаких разбойников в окрестностях быть не должно – там проверяют всех, кто поднимается на перевал с той стороны. – Если подумать, утешение было так себе: ведь точно то же самое я думал и о Вёрёшваре, через который лихие господа не только без помех проехали, но, похоже, ещё и заручились поддержкой ишпана Тархачи. Тем не менее, Нерацу послал мне благодарный взгляд в знак того, что я верно угадал его опасения.

Прочие тоже были угрюмо-молчаливы, словно и их что-то угнетало; решив про себя, что так сказывается длительное недоедание и утомление, я целеустремленно шагал вперёд, пока вновь не уловил в воздухе то же самое пленительное дуновение, но на сей раз гораздо более отчётливое.

– Это не из деревни, – остановившись, изрёк я. – Костёр развели где-то рядом с мостом.

– Далеко нам до моста? – севшим голосом спросил Эгир.

– Да нет, скоро доберемся, – заверил его я. – Потому-то я и понял – кажется, ещё немного, и я точно смогу сказать, что там у них жарится… Может, мы даже подоспеем к куда более обильной трапезе, чем наши вываренные кости, – весело бросил я.

Однако мои спутники почему-то не обрадовались такому предположению. Похоже, заразившись чрезмерной подозрительностью от Нерацу, Эгир сказал:

– Господину Вистану и госпоже Инанне надлежит оставаться подальше от моста, пока мы не разведаем, что там к чему.

– В любом случае, мы должны подобраться поближе, чтобы убедиться, – бросил Вистан, так и не закончив фразу; от тревоги его голос сделался отрывистым и каким-то бесцветным.

Небо застили пасмурные тучи, и в повлажневшем воздухе ещё отчетливее проступил запах дыма.

– Куропатки, – с завистью протянул я. – Интересно, кто это такие? Неужто охотники отважились отправиться в горы сразу после эдакого ненастья?

Внезапно твердынец стиснул мою руку – хватка была такой крепкой, что я уже хотел было попросить его разжать пальцы, а то не обойдется без синяков.

– Тот свет, что я вчера видел, это были те костры!

Эгир бросил на него быстрый взгляд.

– Почему же вы не сказали раньше? – В его голосе звучала неприкрытая досада.

Однако Вистан опустил руку ему на плечо:

– Это бы ничего не изменило, – безмерно усталым голосом сказал он.

У меня было ощущение, будто я ненароком прибился к незнакомой компании в самый разгар оживлённой беседы, где лишь я один не понимаю, о чём речь – вот только в нашей группе веселья кот наплакал, напротив, все, казалось, боялись раскрыть рот, чтобы оттуда не вырвались полные горечи и отчаяния слова.

– Вы что, думаете, что это те же люди, что на нас напали? – спросил я, не заметив, как перешёл на шёпот.

Вместо ответа Эгир велел:

– Ты, Ирчи, и господин Нерацу пойдёте со мной разведать, что да как.

Как всегда, когда речь шла о простых и понятных действиях, я тотчас воспрял духом и предложил:

– Отлично, а госпожа Инанна пока может разложить костёр…

– Никакого костра, – отрезал Эгир, обведя всех тяжелым взглядом. Вистан же, вместо того, чтобы одёрнуть своего раскомандовавшегося слугу, успокаивающе произнёс:

– Разумеется, у меня и в мыслях не было.

– Видать, у меня одного в мыслях имеется ужин, – буркнул я, безропотно зашагав следом за Эгиром, движения которого сделались осторожными, почти бесшумными.

– Ирчи, ты лучше нас знаешь местность, – вполголоса заговорил Эгир, когда мы отошли за пределы слышимости от поляны, где остались Вистан с Инанной. – Скажи, как лучше приблизиться, чтобы нас было не видно.

– Лес подходит вплотную к мосту что с одной, что с другой стороны, – рассудил я, – так что подобраться труда не составит. Но лучше, полагаю, держаться поближе к реке – там кусты погуще, а сосняк далеко просматривается. К тому же, насколько я могу судить, – добавил я, вновь потянув носом воздух, – костры на другом берегу, так что проще что-либо увидеть, если идти поближе к воде.

Своим суждением я обрек и себя, и спутников на долгое продирание сквозь кусты – то колючие, то цепкие, то попросту непролазные, но наши мучения были вознаграждены: пробираясь по берегу, мы набрели за заросший кустарником далеко выдающийся обрыв, с которого как на ладони просматривался венец весело мерцающих трёх огней на другом берегу.

– Прямо у дороги, – рассудил я, вновь переходя на шёпот – к этому призывала таинственность обстановки и ощущение неведомой пока опасности, хоть умом я понимал, что с такого расстояния услышать меня мог разве что Господин Ветра, к тому же мой голос напрочь заглушался шумом реки. – Как думаете, может, это такие же, как мы, путники остановились на привал? – спросил я с надеждой, не ожидая впрочем, что мои спутники со мной так уж легко согласятся.

– И сколько их там, по-вашему? – спросил Эгир, не отрывая взгляда от трепещущих огней.

– Пожалуй, целый караван наберется, – прикинул я. – Десятку людей хватило бы и одного костра, лишь бы большого; три костра будет, если пара дюжин пожелает расположиться, не теснясь.

Я ожидал, что скажет по этому поводу Эгир или Нерацу – если тот вообще в этом хоть что-то смыслит; вместо этого старый слуга спросил:

– А что с мостом?

– Отсюда его должно быть видно, пусть и не целиком. – Я указал на заслон из пышного можжевелового куста. – Но, наверно, уже слишком темно, чтобы толком разглядеть; впрочем, что с ним станется: мост-то каменный!

Твердынец тотчас раздвинул ветки, углубившись в куст – со стороны можно было разглядеть лишь слабое движение, приписав его ветру. Спустя каких-то пару мгновений он вынырнул оттуда, объявив:

– Там стоят два человека, неподвижно, будто на страже.

– Вот уж это точно не припозднившиеся путники, – вырвалось у меня, и Эгир в подтверждение этого негромко выругался.

Нерацу не отрывал от его лица встревоженного взгляда:

– Как вы думаете, это за мной? – спросил он дрогнувшим голосом.

Эгир, который, понятное дело, знал ответ на этот вопрос ничуть не в большей степени, чем я сам, лишь мотнул головой:

– Возвращаемся.

– Куда? – брякнул я – настолько меня сбило с толку все происходящее.

– К господину с госпожой, куда ж ещё, – буркнул Эгир с таким неудовольствием, словно все неприятности последних дней исходили исключительно от меня.

Казалось, твердынец был не в силах сойти с места: Эгир уже двинулся прочь с площадки над обрывом, а он всё стоял и глядел туда, где золотились во тьме костры. Мне пришлось взять его за руку, чтобы вывести из этого транса. Взглянув на его освещённое слабыми отблесками реки лицо, я увидел, что его губы безмолвно шевелятся – он словно бормотал какой-то заговор.

– Господин Нерацу, – позвал я, и он обернулся, уставясь на меня невидящим взглядом.

– Что бы там ни было, всё устроится, – заверил я его как можно более умиротворяющим тоном. – Мы что-нибудь придумаем. После всего, что с нами уже случилось, мы со всем управимся. – Пожав его застывшую, как ветвь сухого дерева, кисть, я добавил: – Что бы там ни было, мы вас не оставим.

Это наконец вывело его из мертвенной неподвижности – оступившись, словно им вновь овладело морозное оцепенение, он оперся на мой локоть – так мы и побрели следом за Эгиром. Походке Нерацу быстро вернулась твёрдость, и он отнял руку от моей, зашагав вперёд с новообретённой решимостью, так что я еле поспевал за ним.


Кемисэ

Горящие во мраке костры, вчера бывшие лишь мимолётной искрой, теперь казались огненными очами смерти, которая с вызовом заглядывала мне прямо в глаза. Казалось, их колеблющиеся языки шептали мне: «Вот ты и добегался – думал, получится уйти от меня? Переступив порог, ты уже отдался на мою милость, так что всё то время, что ты провёл в этом мире с того мгновения, одолжено у меня – и ты превысил отпущенную тебе меру».

Все прочие звуки словно умерли, в глазах потемнело – лишь эти огненные точки будто разрослись до размеров пышущих жаром солнц, в ушах застучали перекаты строф старинной песни:

Моих перьев железо развеет врага,
Словно жаркое солнце сгоняет снега.
Столь широк и могуч моих крыльев размах,
Что и самую память сотрёт о врагах.
Мой полёт не удержат и стрелы.

Я закрою сородичей телом своим,
И на пядь не позволю приблизиться к ним,
Танец, кровью рождённый, лишь смерть принесёт,
И врага ни броня, ни клинок не спасёт.
Станет красным, что создано белым.

Как чешуйка к чешуйке на коже прильнёт,
Мой товарищ со мною на битву встаёт,
И под небом не выкован молот такой,
Чтоб разбить нашу цепь в кутерьме боевой,
Одержав тем победу в сраженьи.

Каждый здесь с малолетства сроднился с мечом,
В сердце верном заветы хранил горячо,
И, себя не жалея, всяк сдержит зарок:
Пока жив, не пропустит врага за порог.
Лучше смерть, чем позор пораженья.


Повторяя про себя эти строки, я будто впал в транс, позабыв о том, что происходит вокруг – и тут мне на запястье неожиданно опустилась горячая ладонь, будто призванная словами песни. Тут-то я наконец пришёл в себя, вспомнив, что опасность нависла не только над моей жизнью – вместо того, чтобы кручиниться над своей судьбой, мне надлежит позаботиться о том, чтобы не пострадали мои спутники. Пускаясь в обратный путь, я уже знал, что сделаю, а в голове продолжало биться: «Лучше смерть, чем позор пораженья…»


Ирчи

Видимо, Эгир начал рассказывать господину об увиденном, не дожидаясь нас – приблизившись, мы уловили обрывки фразы:

– И двое на мосту – выходит, около двух дюжин.

Плечи Вистана поникли так, что он, без того казавшийся стариком, словно одряхлел ещё на полсотни лет.

– Боюсь, нам уже не важно, сколько их на самом деле, – только и вымолвил он, не поднимая головы.

– Быть может, я поутру пойду и разведаю, что это за люди? – бодро предложил я. – Если они, конечно, ещё там будут – возможно, с рассветом их уже и след простынет. В любом случае, с меня-то им взять нечего, так хоть поразузнаю, чего им надобно.

При первых же словах Нерацу вновь вцепился в мою доху с такой силой, словно я порывался бежать туда немедленно.

– Я знаю, что им нужно, – подрагивающим, но решительным голосом заявил он. – И я сам к ним выйду – пусть потребуют за меня выкуп, если осмелятся. И если смогут, – добавил он, опуская ладонь на рукоять меча, – ведь сдаваться им без боя я не намерен.

При этих словах в памяти у меня всплыла жуткая история, которую я неоднократно слыхал от караванщиков – легенда времён той самой войны, от которой мои предки бежали в горы, обосновавшись бок о бок со склави, которые забрались в эту глушь ещё раньше, спасаясь от собственных более воинственных сородичей. Несмотря на то, что мой народ славится воинской доблестью, упорнее и успешнее всех прочих захватчикам сопротивлялись твердынцы – несмотря на число и свирепость воинов, а также хитроумие военачальников, чужаки так и не смогли захватить неприступную цитадель. Участвуя в схватках у ворот и бесстрашных вылазках, непревзойденные бойцы Твердыни предпочитали смерть в бою тяготам плена.

И всё же случилось так, что одного из молодых воинов, лишившегося сознания от сокрушительного удара по голове, удалось взять живым. Зная, с кем имеют дело, захватчики потребовали от его родичей неподъёмный выкуп, сравнимый лишь с теми, какой взимают за особ королевской крови; тем не менее, твердынцы без колебаний согласились на непомерные требования. Похитители разжились таким количеством золота, какового не видала даже королевская сокровищница, и всё же оно не принесло им счастья.

Прошло не так уж много времени со дня знаменательного выкупа, когда получивших его – всех до единого – нашли мёртвыми рядом с людным перекрестком. На телах не было видимых ранений и повреждений, но на лицах с разверстыми ртами застыло столь страшное выражение, что люди боялись к ним приблизиться. Когда талтош из ближнего селения по надлежащему обычаю начал выяснять, какой из смертных грехов свёл их в могилу, веля подручным поднимать тела после каждого вопроса [1], те не смогли приподнять мертвеца ни на пядь от земли. Тогда талтош, осмотрев тела, обнаружил, что их нутро сплошь залито расплавленным золотом. Узрев это, он изрёк так, чтобы слышали все собравшиеся: «Твердынцы сдержали слово. Всё золото захватчиков останется при них до скончания времён».

Его слова сбылись: сколько ни водилось кругом алчных людей, никто из них не осмелился осквернить могилы чужеземцев, дабы завладеть проклятым сокровищем. Равно как не нашлось и тех, кто рискнул бы повторить подвиг этих бедолаг – видно, на то был и расчет, чтобы слава о них разошлась по всей стране, если не шире, наставляя людей: тот, кто рискнет причинить вред твердынцу, расплатится тысячекратно.

Правда, когда я спросил Феньо насчёт этой истории – само собой, со старшими членами семьи заговорить об этом я бы в жизни не решился – он сказал, что это всё чистой воды выдумки: где это видано, чтобы люди могли одолеть твердынца, да еще и взять живьём. Я-то думал, что он по своему обычаю безбожно заливает, пока не увидел, что сотворил с теми лиходеями наш твердынец – тут оставалось лишь посочувствовать тем, кто попытается захватить его в плен. И всё же я зарубил на корню эту знаменательную идею, заявив:

– Вот уж нет – я пообещал Вереку приглядеть за вами и сдержу это обещание. Вы же говорили, что, замёрзнув, можете пролежать до весны? Так что я утащу вас повыше в горы и замурую в какой-нибудь укромной пещерке. А на тот случай, если сам не смогу вернуться, нарисую карту – авось кто-нибудь пустится на поиски этого сокровища.

– Ты тут ни при чем! – запротестовал Нерацу. – И решать за меня не имеешь права – если уж я решил принять бой, то силой ты меня всё равно не удержишь!

– Ишь развоевалась ребятня! – сердито сверкнул на нас глазами Эгир. – Выкиньте эту чушь из головы!

– Господин Эгир, – начал твердынец с непривычной резкостью, – при всем уважении…

Но тут его прервал тихий голос Вистана, который, вскинув руку, мигом положил конец нашей перебранке.

– Боюсь, что я задолжал вам историю, – неторопливо начал он, словно речь и правда шла о степенной беседе у костра. – Рассаживайтесь рядом, ведь она займёт немало времени.


Примечание:

[1] Сведения о подобном обычае у хантов мы позаимствовали из книги М.Ф. Косарева «В поисках Великой Венгрии» (М., 2011). Поскольку шаманизм древних венгров уходит корнями к хантам, у них мог существовать похожий ритуал.

Следующая глава

Предыдущая глава

Кемисэ

Всё по-прежнему: Вистан с Инанной придвинулись поближе к огню, кутаясь в одно одеяло, Эгир подкладывает в костёр хворостинки, я же смотрю на пламенеющее от жара лицо Ирчи, осторожно касаясь липкой от пота кожи. Как бы мне хотелось впитать этот огонь, поглотить без остатка: мне бы это не причинило никакого вреда. Но здесь я не властен, как и ни в чём другом: все мои познания тут тщетны. Всё, на что мне остаётся надеяться – это на слова Рэу, которые я невольно начинаю повторять себе под нос: «Молодые и сильные исцелятся от любой хвори сами, им и лекарь не нужен».

И всё же как бы мне хотелось, чтобы он сейчас оказался рядом – пусть умом я и понимаю, что мой приёмный отец не смог бы вызволить нас отсюда, а то и создал бы дополнительные затруднения, но всё равно кажется, что от одного его присутствия отступила бы щемящая тоска, которая сосёт моё сердце, неумолимо приговаривая: «А ведь это ты виноват в том, что он едва не погиб».

читать дальшеИ это на самом деле так – ведь кто, как не я, забросил камень таким образом, что верёвку перетёрло? А что если на этом и завершился бы жизненный путь нашего отважного проводника? Нет, мне не хочется об этом даже думать.

Пожалуй, я так и маялся бы этими тягостными мыслями весь день напролёт, если бы меня не отвлёк тихий стон Ирчи; думая, что он наконец приходит в себя, я склоняюсь, спрашивая, как он себя чувствует. С его губ и впрямь слетают несколько слов – еле различимых, так что я не в состоянии даже понять, на каком это языке. Полагая, что он, быть может, о чём-то просит, я тотчас зову Эгира, однако, склонив ухо к губам Ирчи, тот лишь пожимает плечами:

– Должно быть, бредит.

– А что он говорит? – всё же повторяю я срывающимся от волнения голосом: отчего-то мне обидно, что я не в состоянии разобрать его бормотания, пусть на деле оно и представляет собой бессвязный лепет.

– Да что-то про дорогу.

Тем временем голос Ирчи обретает отчётливость, словно он постепенно приходит в сознание и, не удержавшись, я вновь окликаю его на валашском, чтобы получить в ответ всё ту же череду непонятных слов – но что-то в них неуловимо изменилось.

Эту перемену чую не я один: Эгир склоняет голову набок, с интересом прислушиваясь, после чего удовлетворённо заключает:

– Это язык склави. Можно было догадаться, что он из словен [1] – иначе откуда бы у него взяться столь светлым волосам? – На мой недоуменный взгляд он поясняет: – Должно быть, полукровка: кто-то из родителей у него из мадьяр, а то он не говорил бы по-нашему так складно.

– Полукровка, – повторяю я, словно заворожённый.

– Ну да, такое случается нередко, – принимается рассуждать Эгир. – Наши сородичи жалуют словенок, но вот потом смешанная кровь не всегда приходится ко двору – видать, потому-то он и мыкается по свету, будто безродный. – Покачав головой, Эгир возвращается к господину, я же продолжаю смотреть на трепещущие ресницы Ирчи – кажется, веки вот-вот поднимутся – и с замиранием сердца гадаю: бывают ли подобные совпадения? Неужто и он знает, что это такое – быть чуждым обоим мирам, нигде не находя себе места? Впрочем, едва ли про него можно сказать такое: похоже, его умению мигом поладить с любым ничуть не мешает цвет волос, выдающий его происхождение яснее любого клейма – смогу ли я когда-нибудь относиться к приметам своего рождения с такой же лёгкостью? А может, я ошибаюсь, и незримый камень на его сердце ничуть не легче моего?


Ирчи

Проснулся я весь мокрый от пота и с гудящей от долгого сна головой, прежде всего обнаружив, что лежу раздетый, укутанный в свою доху и шерстяной плащ твердынца. Изрядно смущаясь от того, что кому-то пришлось стаскивать с меня мокрую одежду, я приподнялся, тут же скривившись от боли: ощущение было такое, словно меня основательно отходили палками, а потом ещё добавили ногами.

Мои спутники были уже на ногах и, похоже, ожидали только моего пробуждения. Видя, что я очнулся, твердынец, облачённый в плащ Эгира, подал мне одежду – если она и не успела полностью просохнуть, то хотя бы прогрелась как следует. Инанна деликатно отошла к ручью, за что я был немало ей благодарен, ведь при ней я постыдился бы принять помощь Нерацу, который терпеливо помогал мне одеться, причём я охал почище Вистана. После этого твердынец вновь подал мне чашу с отваром, подостывшим, но ещё теплым. Я точно так же, без споров и понуканий, осушил её парой глотков, после чего заявил:

– Могу попробовать переправиться ещё раз – вроде, длины верёвки хватит.

Однако Вистан оборвал меня, рубанув воздух ладонью:

– Нет уж, довольно искушать судьбу: ты и так выбрался только чудом. Счастье уже, если тебя не придётся нести.

– Но ведь дело было лишь в том, что верёвку закрепили неправильно, – запротестовал я, кинув мимолётный извиняющийся взгляд на твердынца – я вовсе не хотел винить его в том, что проистекало из моего собственного легкомыслия. – Если набросить её на ствол дерева… – В этот момент на меня напал приступ раздирающего горло кашля – казалось, он не кончится, пока не иссякнет воздух в груди, и при каждом сотрясении я ощущал глухую боль под рёбрами. Пряча лицо в овчине, я раз за разом пытался задавить кашель, но он всё равно прорывался наружу, словно исторгаемая горой лава. По горящим щекам текли слёзы, горло словно надраили жёсткой щеткой, но наконец я смог выдавить севшим голосом:

– Всё в порядке, просто надо выпить тёплой воды.

Словно выведенная моими словами из забытья, Инанна поднесла мне чашку с отваром. Вистан же, терпеливо дождавшись своей очереди, каким-то отяжелевшим голосом повторил:

– Нет, с тебя довольно. Всё уже решено – будем спускаться к нижнему мосту, тому, что на проезжей тропе. – По взгляду, которым он одарил сидящих рядом Нерацу и Эгира, я понял, что они уже обсудили это между собой, пока я спал.

На это мне оставалось лишь пожать плечами: я не мог не признать, что это решение с самого начала было куда разумнее, чем затеянная мною переправа.

Впрочем, Эгир не преминул добавить:

– Пойдём вдоль берега, будем высматривать подходящее место для брода.

***

Поскольку собирать нам теперь было нечего, то вскоре мы уже брели вниз по течению реки, то следуя по самой кромке скалистого берега, то отдаляясь, когда на пути попадались расселины и непроходимые заросли. Пользы от меня на сей раз было немногим больше, чем от Нерацу: я еле переставлял ноги, то и дело заходясь приступами кашля, так что в конце концов Инанна предложила забрать мой заплечный мешок. Но я бы скорее умер от истощения, чем позволил бы женщине тащить свои вещи, так что приободрился, делая вид, что мне это ничего не стоит.

По мере спуска воздух заметно потеплел, так что снега теперь вовсе не было видно, даже в глубоких ложбинах – одна скользкая трава, голые ветви низкорослых деревьев да мокрые камни кругом. Во второй половине дня зарядил дождь, так что мы едва сумели запалить чахлый костерок под прикрытием разлапистой ели. Стоит ли говорить, что еды не осталось ни крошки – одни лишь сухие травы из запасов твердынца, которые он задумчиво крошил в котёл, готовя очередное варево. Вистан и Инанна сидели молчаливые, обессиленные. Эгир отправился на охоту, и я порывался пойти с ним, но он велел мне остаться у костра. Мне следовало бы сказать что-нибудь обнадёживающее, подбодрить спутников обещанием скорого тёплого ночлега и сытного ужина, но душевных сил не осталось даже на это. Единственное, на что меня хватило – это бросить с кривой ухмылкой:

– Наверное, жалеете теперь, что отправились через этот перевал.

Сказать по правде, на это я не ожидал иного ответа, кроме угрюмого молчания, однако неожиданно заговорил твердынец:

– Я не жалею. – Его белые, словно корешки трав, пальцы нещадно терзали ломкие стебли, а на лице застыло выражение мрачной решимости. Не дождавшись продолжения, я был вынужден сам нарушить установившуюся тишину:

– Неужто вам так худо жилось? – спросил я, намереваясь обратить всё в шутку. – А я-то думал, что господам живётся сытнее – видать, ошибался, как и во всём прочем.

– Еды было вдоволь, – отозвался он, не сводя с меня неподвижного взгляда глаз, казавшихся чёрными в сгустившихся сумерках, и больше не добавил ни слова, но мне в лицо отчего-то бросилась кровь, будто я ляпнул что-то совершенно неуместное.

Когда он вновь подсунул мне отвар из своих травок, я, по правде говоря, думал было отказаться: уж лучше немного кашля и боли в горле, чем часами ощущать послевкусие от этой гадости – но решил, что это будет верхом неблагодарности после того, как он потратил столько времени и трав из своих запасов. Заверив его, что я уже почти здоров, я, зажмурясь, одним махом осушил чашу, силясь не обращать внимания на спазм горечи, пожаром прошедшийся по глотке.

То ли отвар обладал и снотворным действием, то ли меня от усталости сморила дрёма – так или иначе, я вновь очутился у той же реки со светящимися под её темнеющими волнами раскалёнными камнями.

– Я понял, – произнёс я, еле ворочая языком – видимо, исходящий от воды пар наполнял всё тело неуклюжей вялостью, – это всё твердынские травки. Ни за что больше не стану пить эту пакость.

Из-за спины послышался всё тот же голос из сна:

– Ты должен успеть!

– Чего ради? – отозвался я, чувствуя, что не в состоянии даже поднять руки, не то что погрузить их в закипающий поток цвета сажи.

Но приказывающего мне этот дерзкий выпад отнюдь не смутил:

– Позволь мне объяснить тебе.

Взяв меня за руку, он принялся указывать на уже разложенные по берегу камни:

– Колесо – единая мера истинной свободы это.

Река на моих глазах вздувалась, чёрные волны вспучивались, скрывая светящиеся камни из вида.

– Я не понимаю, – в растерянности пробормотал я. – Откуда нам взять колесо, наша повозка осталась внизу…

Однако вместо ответа он повторил то же самое, но на языке склави:

– Колесо – единая мера истинной свободы это [2].

Видимо, из-за источаемых рекой ядовитых паров мой разум помутился: его голос словно бы начал двоиться, сквозь знакомые мне слова прорывалось какое-то непонятное наречие; он вновь принялся твердить свою несусветицу про колесо, указывая на камни моим же пальцем, но, вместо того, чтобы пытаться его понять, я уставился на руку, лежащую на моём запястье: иссиня-белую, покрытую словно бы разводами сажи, под которыми проступало что-то вроде полосок чешуи… Вздрогнув, я вырвался – и при этом тотчас проснулся, но в ушах всё ещё звучал его повелительный голос:

– Запомни, ты должен успеть!

И я послушно повторил:

– Колесо – единая мера… истинной… свободы.

Пробудившись, я обнаружил, что вернулся Эгир, возвестив нам долгожданную удачу: он умудрился подстрелить зайца в зимнем наряде, сигавшего зигзагами меж тёмных кустов. Хоть слуга и ворчал, свежуя добычу, что с ней больше возни, чем толку от неё, видно было, что он и сам сгорает от предвкушения приличной трапезы, а Инанна тотчас бросилась за водой. В самом деле, хоть мяса в тощей животине оказалось не больно много, похлёбка получилась хоть куда – от одного запаха всё внутри переворачивалось. Из приправ у меня нашлась соль, а у твердынца – перец, уж не знаю, для чего припасённый, так что горевать оставалось лишь об отсутствии хлеба или горсти крупы.

После еды все заметно приободрились, а я даже позволил себе пуститься в построение планов:

– Завтра доберемся до моста, а там неподалеку большая деревня – вот уж где как следует отъедимся. Как бы вы, господа, ни спешили, я думаю, что все мы с лихвой заслужили славный отдых. – К моему удивлению, никто не спешил поддержать мои фантазии: Вистан с Эгиром лишь угрюмо переглянулись, а твердынец и вовсе нахохлился, словно его обделили при делёжке. Лишь Инанна невесело заметила:

– Как я понимаю, там наши дороги и разойдутся: мы отправимся прямиком в столицу, а вам с господином Нерацу предстоит держать путь на север…

– Полагаю, что до Грана мы вполне можем добраться вместе, – возразил я. – Хоть ради этого и придется чуток завернуть к западу, но это всяко лучше, чем путешествовать раздельно. Так будет и безопаснее, и выгоднее, ведь всё равно предстоит нанимать новую повозку и тягловую животину, так не лучше ли одну на всех? К тому же, я должен довести господина Вистана со спутниками до столицы согласно нашему уговору… – «Где мне предстоит сполна получить свою плату…» – домыслил я, втайне надеясь, что проявленные мною отвага, смекалка и стойкость стоят прибавки в пару денариев.

Моим вполне разумным построениям, в которых крылась разве что толика личного интереса, неожиданно положил конец твердынец:

– План был другой, – не терпящим возражения тоном заявил он. – Если ехать через столицу, то нипочем не успеть до наступления зимы.

– Но ведь это от силы пара недель пути, – запротестовал было я, – в сравнении с затраченным на всю дорогу временем это сущие пустяки! К тому же, не припомню, чтобы вы куда-то спешили… – Я не стал упоминать о том, что изначально вообще предполагалось, что дальше с ним отправятся Верек и Феньо, а я вместе с прочими пойду в столицу.

– Тебе следовало спросить меня, прежде чем менять планы! – отрезал он таким тоном, что я почёл за нужное пойти на попятный:

– Не извольте волноваться, я доставлю вас в вашу Твердыню в скорейшем времени, – заверил его я. Однако вместо того, чтобы угомониться, он внезапно вскочил с места и умчался куда-то вниз по склону.

Сказать по правде, за проведённые в дороге дни я привык считать его весьма покладистым, если не сказать безответным – прежде он лишь безоговорочно принимал чужие решения, не изъявляя ни малейшего недовольства по куда более значительным поводам. А теперь – вот тебе живейшее подтверждение того, что любой попутчик, в котором ты, казалось бы, можешь быть уверен, способен в любой момент выкинуть самые невероятные штуки.

– Не знаю, что за вожжа ему под хвост попала, – ругнулся я, оглядывая притихших спутников.

– Пожалуй, лучше мне сходить за ним, – неуверенно предложил Эгир, поднимаясь на ноги.

– Да уж схожу сам, – раздражённо отмахнулся я. – Моя, в конце концов, обязанность, а то ещё повторит подвиг Феньо.

В ночной тьме, окутавшей мрачные скалы, чьё молчание нарушалось лишь глухим шумом реки, моя шутка отдавала изрядной мрачностью, так что мне самому от неё сделалось тошно.

Я нашел твердынца весьма быстро: обхватив себя за локти, он забрался на уступ над рекой, на который я не решился бы сунуться в темноте.

Глядя на его застывшую в неподвижности фигуру, я с неудовольствием подумал, что мне, судя по всему, надлежит извиниться, хотя сам я не видел за собой никакой вины: нет чтобы сказать мне спокойно, что не хочет, мол, делать крюк, напустился на меня, словно гадюка над гнездом… Собравшись с духом, я всё же вымолвил:

– Господин Нерацу, прошу простить меня. Разумеется, мне следовало сперва спросить вашего мнения.

Он молчал так долго, что я успел усомниться, он ли это на самом деле – или же причудливый силуэт дерева, который я ошибочно принял за человека. Чувствуя себя круглым дураком, я сделал шаг вперёд, вновь окликнув:

– Господин Нерацу, если это вы, то, прошу вас, отзовитесь.

– Можешь показать мне, где деревня? – неожиданно спросил он.

– Разумеется, – отозвался я с недюжинным облегчением. Осторожно ступая по покрытому мхом камню, я приблизился к нему и добросовестно попытался в тусклом свете затянутой облаками луны прозреть, что делается внизу. – По-моему, вон там, за перелеском, будет каменный мост, его отсюда не видно… А правее, – встав плечом к плечу с твердынцем, я провёл пальцем от реки по лесистому склону горы, – будет деревня.

Сказать по правде, я уже решил было, что он задал мне вопрос лишь потому, что хотел загладить впечатление от своей выходки, о которой я уже собирался великодушно забыть, но тут он сказал:

– Мне показалось, что я видел свет вон там. – Он указал туда, где, по моему мнению, должен был находиться мост.

– Мало ли кто там шатается, – рассудил я – сейчас-то ни малейшего проблеска не было, сколько ни вглядывайся. – Припозднившийся путник с факелом, какой-нибудь бедолага в поиске заблудившейся скотины, а может, и дозорный, если тамошний ишпан прослышал о нападавших на нас лихих людях.

Нерацу кивнул и, помолчав, добавил:

– Чуешь, дымом пахнет?

– Так это от нашего же костра, – заверил его я и тотчас воспользовался удобным случаем предложить: – Не желаете туда вернуться? А то продрогнете…

– Да, и тебе ни к чему тут мёрзнуть, – неожиданно легко согласился он. Сказать по правде, теперь, когда между нами вновь воцарился мир и согласие, я надеялся, что со временем смогу убедить его в преимуществах собственного плана, но покамест предпочёл оставить этот вопрос во избежание новых разногласий.


Кемисэ

Даже сейчас, уходя в ночь, я понимаю, что кругом не прав. Теперь я и сам не знаю, отчего так вспылил – не от того же, в самом деле, что идея Ирчи как-то нарушала мои планы? Обхватив себя руками, чтобы сохранить хоть какие-то крохи тепла, я вглядываюсь в танец теней над шумящей рекой, раздумывая над тем, что же стало настоящей причиной моей вспышки. То, что Ирчи не посчитал нужным спросить меня? Ведь, положа руку на сердце, так ли я тороплюсь в Цитадель? Две недели проволочки, или месяц, или год – что они изменят? Когда я уходил, едва ли кто-то, включая меня самого, верил в то, что я и впрямь доберусь туда живым, а теперь меня заботят какие-то две недели? Или то, что Ирчи рвётся в этот Гран из-за Инанны? Так это его право – если он по-прежнему не теряет надежды, даже зная, кому отдает предпочтение госпожа.

В голове живым обвинением звучит голос Рэу: «Какое окно откроешь – такой ветер и влетит». По его мнению, вероятно, мне самому следовало бы принять участие в разговоре, поделиться собственными планами, обсудить, какое решение было бы наилучшим – следовало бы, да только теперь думать об этом – все равно что ставить примочки мертвецу.

Как бы меня ни занимали эти помыслы, внезапный проблеск среди деревьев тотчас привлекает мое внимание. Поначалу мне кажется, что глаза меня обманывают – так, стоит надавить на веки, под ними расцветает целая россыпь огней – но вот он опять проблёскивает, чтобы тут же погаснуть, однако я успеваю убедиться, что это не игра чувств. Свет тёплый, живой, как от огня, надежно укрытого деревьями – видать, налетевший порыв ветра раздвинул ветви в то самое мгновение, когда я бездумно таращился в темноту над рекой. Сколько я ни вглядываюсь, мне больше не удается ничего высмотреть, но всё же об этом следует рассказать спутникам. Едва я припоминаю, как только что сбежал, повинуясь малодушному порыву, как скулы сводит от досады, но хочешь – не хочешь, а вернуться придётся.

В этот-то момент позади слышится голос Ирчи – столь же внезапный, как недавняя искра света. Мой первый порыв – тотчас повиниться, признавшись, что я возражал ему из чистого упрямства, а на самом-то деле мне вовсе не претит идея идти в Гран – но вместо этого я завожу речь о замеченном мной огне, тем самым избегая необходимости объясняться.


Примечания:

[1] Словене – здесь Эгир имеет в виду не жителей Словении (они – словенцы). Во время действия повествования славянские народы ещё не вполне оформились. Живущие на территории Венгрии славяне сами именовали себя «словенами», в то время как представители иных народов называли их «склавинами», «склавенами» или просто «склави» - то бишь славянами, или же мораванами (по реке Мораве). Как вы, возможно, помните, Ирчи родом с территории современной Словакии, которая тогда входила в состав Венгрии.

[2] Колесо – единая мера истинной свободы это – вот как выглядит эта фраза по-венгерски: Kerék – egyes mére igazsági szabadságnak ez.

Следующая глава

Предыдущая глава

Ирчи

Проснувшись вперёд остальных, я прежде всего пошел взглянуть на реку. Хмурая и даже на вид ледяная, она бушевала, переворачивая камни, словно досадовала на ранний подъем. Остатки моста все так же бились в её водах в отчаянной безнадежности – не имело никакого смысла спускаться, чтобы убедиться, что ничего путного из них извлечь нельзя. Всмотревшись в противоположный берег, и я там увидел то же самое: обрывки веревок, в петлях которых еще крепились деревяшки, одна из них обвязана вокруг ствола невысокой, но кряжистой сосны, корни которой, казалось, проросли сквозь скалу до самой реки.

Обозрев все это, я полез на камни обок тропы, удаляясь от неё всё сильнее. Поначалу полурастаявшие шапки снега не сулили успеха моим поискам, но наконец я обрел то, что выглядывал в расщелинах и на каменных осыпях – совершенный камень, небольшой, но достаточно увесистый, продолговатый и шершавый, сужающийся посередине, словно обладая талией.

читать дальшеХотя мне казалось, что отходил я совсем ненадолго, когда я вернулся, все уже были на ногах. Эгир с Инанной тщетно пытались вернуть к жизни тлеющий костерок, рядом с ними с угрюмым видом сидел Нерацу. Оглянувшись, я убедился, что Вистана нигде не видно. На мой вопрос Эгир хмуро ответил:

– Ушёл к реке.

– Зачем? – удивился я.

– Вот и я ему о том же, – буркнул старый слуга, давая понять, что их вчерашний спор мне отнюдь не привиделся во сне.

Верёвку я всегда хранил в заплечной сумке, ибо она входит в число вещей, которые нельзя потерять ни в коем случае. Вытащив ее, я закинул петли на плечо и предложил:

– Так пойдёмте за вашим господином, с костром еще успеется, – и заторопился к берегу, почти боясь, что Вистан раскроет мою идею раньше меня самого.

Разумнее было бы оставить Инанну «на хозяйстве» но мне хотелось порисоваться перед ней, пусть сам уж не знал, зачем, так что к реке мы прибыли всей компанией.


***

Вистан нашёлся там же, где недавно стоял и я – видимо, это и есть самое удачное место для того, чтобы убедиться в том, что без моста эта река непреодолима.

Словно продолжая прерванный спор, Эгир проворчал:

– Что толку здесь околачиваться – надо искать брод. Как считаешь, – спросил он, обращаясь ко мне, – больше шансов его найти, если будем подниматься или спускаться по течению?

– Вообще-то подниматься смысла вовсе нет, – машинально отозвался я. – Там река, конечно, уходит в теснину, но для этого надо преодолеть такие кручи, что при нынешней погоде нам это не по силам. – При этом я не упомянул о том, что здоровым людям, может, и удалось бы одолеть этот подъём, но уж всяко не горбуну – да и если замерзнет твердынец, нам трудновато будет туда его затащить. – А вот внизу, может, и нашлось бы подходящее место, хотя не поручусь… Но у меня есть идея получше, – торжествующе заключил я, извлекая из-за пазухи найденный мной камень – он уже успел отогреться, так что на ощупь был влажным и скользким, словно пропотевший сыр.

Сбросив верёвку с плеча, я принялся обвязывать камень, между делом поясняя:

– Если перебраться по верёвке на другой берег, то можно худо-бедно наладить веревочную переправу.

Я не без гордости отметил, что они уставились на меня во все глаза. Когда я умолк, проверяя узел, Эгир недоверчиво спросил:

– И что же, сам полезешь?

– Для начала надо закрепить веревку, – скромно отозвался я.

Поднявшись на ноги, я размахнулся, раскрутив камень над головой. Все невольно отпрянули, хотя я-то точно знал, что никого не задену – пусть наше стадо было не особенно большим, владение кнутом было непременным умением для настоящего пастуха. Мне понадобилось немало усилий и времени, чтобы им овладеть – помнится, я и сам не раз получал кнутом от старого Чабы, прежде чем мои навыки его удовлетворили. По правде, я почитал, что за те годы, что я блуждал вдали от дома, я напрочь их утратил, но в это мгновение я с ликованием ощутил, как в мускулах пробуждаются воспоминания, направляя движение камня подобно взгляду, что скользит, пронизывая воздух, прежде чем упасть на привлекший его предмет.

– Ну что ж, попробовать стоит, – признал Эгир, хотя мне показалось, что веры в успех моего начинания у него было немного.

После этого все мои спутники расселись на берегу на приличном отдалении, наблюдая за моими потугами. Дело и впрямь пошло не то чтоб шибко: раскрутив камень в первый раз, я внутренне был полностью убеждён, что у меня все получится – однако камень, даже не долетев до противоположного берега, описал дугу, грянувшись о камни недалеко от нас. Делая вид, что все так и задумывалось, я как ни в чем не бывало раскрутил камень снова – и ещё раз, и ещё. Свист камня в воздухе, привычное натяжение веревки, укол надежды – вот сейчас, на этот раз все получится – и вновь пусть крохотный, на мышиный шаг, упадок духа, сопутствуемый стуком камня о камень.

Я уже готов был опустить руки, объявляя перерыв – вот если бы только было чем перекусить, ведь два дня впроголодь уже начали сказываться, исподволь затопляя тело усталостью под обманчивым покровом бодрости – как с места неожиданно поднялся Нерацу и предложил:

– Может, я попробую?

– Да вы хоть раз в жизни это делали? – бросил я не без раздражения – сказывалось утомление от бесплодных попыток.

– Нет. Но разве у вас не говорят, что новичкам везёт? – Он неожиданно улыбнулся. Я же, невольно оценив удачный выпад, без слов протянул ему верёвку. Сказать по правде, я уже дошёл до той стадии отчаяния, когда готов был поступиться своей гордостью, предоставляя другому сделать то, в чем считал себя непревзойденным мастером.

Он совершенно неумело крутанул камень вокруг локтя, чуть не заехав себе по подбородку, после чего с неожиданной силой размахнулся, послав булыжник по широченной дуге. Я невольно присвистнул: камень в его руках будто бы обрёл способность к самостоятельному полёту, рвался с верёвки, словно норовистый конь с повода – и успех казался неизбежным, но верёвка, не долетев до дерева, натолкнулась на торчащий рядом зубец. и камень, словно запнувшись, грянулся о землю – я почти ощутил этот удар, будто упал сам.

– Попробуйте ещё, в следующий раз обязательно получится, – подбодрил я твердынца. Просто возьмите немного выше, чтобы потом он наискось опустился к дереву, вот так… – Я жестом показал как, с моей точки зрения, должен лететь камень, в то время как Нерацу дёргал за веревку. Наконец он смущенно признал:

– Не выходит, видимо, застрял.

Я забрал у него верёвку и попробовал сам – никакого результата. В полном недоумении я продолжил свои усилия, то переходя с места на место, то повисая на верёвке всем весом – казалось бы, за что камню там вообще цепляться? Разве что он каким-то образом угодил в расщелину…

За своими усилиями я не заметил, как ко мне приблизился Вистан, поэтому невольно дёрнулся, когда он опустил руку мне на плечо.

– Ирчи, быть может, не стоит выдергивать камень, коли он уже закрепился?

Я оставил свои попытки, утирая проступившую на лбу испарину, и про себя признал, что веду себя, как порядочный осёл – словно дурачок из сказки, который, вместо того, чтобы съесть сметану, выливает её свиньям как прокисшее молоко.

Впрочем, Эгир был не столь скор на суждения:

– Сначала надо попробовать, не выскочит ли камень и выдержит ли веревка.

Я поспешил заверить его:

– Она выдержит и двоих таких, как я. Эта верёвка не раз выручала меня в горах.

– Ты даже не знаешь, за что она там зацепилась, – не унимался Эгир. – Вдруг острый край перережет верёвку?

На это я лишь фыркнул:

– Сроду такого не случалось, а у меня, уж простите, опыта в этих делах поболее будет. Откуда там ему взяться – вы видите вокруг острые скалы? – с этими словами я жестом обвел окружные валуны: при всём своём коварстве, обломков, о которые можно пораниться, нам и впрямь не попадалось.

То, что именно мне предстоит первому пересечь реку, ни у кого не вызвало вопросов: ясно было, что из нашей группы самыми сильными и ловкими были мы с твердынцем, но я был его полегче, да и нельзя было поручиться, что он не оцепенеет от исторгаемых горным потоком холодных брызг, не достигнув противоположного берега – о том, что последует за этим, не хотелось даже думать.

Предоставив Эгиру удостовериться, что камень засел крепко, а веревка невредима – к испытаниям подключились даже Вистан с Инанной, со всей силы дергая втроём – я готовился к переправе: скинул кафтан, завязал потуже пояс, упрятав концы – мне совершенно не с руки было за что-нибудь зацепиться – и задумался, стоит ли снимать сапоги. Разумеется, цепляться босыми ногами куда сподручнее, но таким манером, я, пожалуй, отморожу себе пальцы даже на таком невеликом морозе – ведь как знать, когда спутники смогут перебраться на тот берег, чтобы мне их вернуть, а швырять свою единственную добротную обувь через бурную реку я не доверил бы даже твердынцу. В конце концов я решил, что как-нибудь управлюсь и в сапогах, и в рукавицах, ведь задача предстояла не бог весть какая сложная – проползти всего-то с пяток аршинов, в детстве мы играючи одолевали куда более обширные и глубокие пропасти, но то было летом, стоит признать – в более холодную пору мы такими вещами не баловались.

Поразмыслив, как закрепить веревку с этой стороны, мы сообща решили, что самым простым будет обмотать её вокруг валуна покрупнее, и вся оставшаяся на этом берегу компания будет её удерживать. На самом-то деле, необходимости в этом не было, но я по себе знал, что уж лучше быть занятым делом, пусть и на поверку бесполезным, чем мучиться в бесплодном ожидании.

Ухватившись за веревку, я лихо перевернулся, зависнув в паре пядей от земли, затем обхватил её ногами. Впервые зародилась смутная тревога: а вдруг голова закружится прямо над рекой – не из-за боязни высоты или прилива крови, а от голода? Но я тотчас отмёл малодушное сомнение: все, что зависит от меня, я сделаю безупречно – сроду ведь никого не подводил. С этой мыслью я в последний раз оттолкнулся пяткой от земли и пополз, припоминая, как делал это ребёнком, подбадриваемый братьями, стремясь не отставать от старших.

Поглощённый воспоминаниями, я не сразу заметил, как завис над рекой – щеки обдало пылью колючих брызг, рёв словно охватил голову тисками. Верёвка заскользила в ладонях – только сейчас я обратил внимание на её плавный подъем: противоположный берег был повыше нашего от силы на пару локтей, поднимаясь по мосту, мы бы этого и не заметили. Качаясь над пропастью, я повис на локте, проворно стянул варежки и сунул их за пояс – мокрая верёвка тотчас врезалась в ладони, словно занозистая ветка, но теперь ползти по ней стало куда сподручнее. Откуда-то с горных вершин налетел порыв ледяного ветра, ударил с такой силой, что туго натянутая веревка – и я вместе с ней – качнулась, а с берега раздался испуганный крик Нерацу, которому принялись вторить остальные:

– Ирчи, возвращайся немедленно!

Я обернулся, чтобы заверить их, что всё в полном порядке: мне ли бояться какого-то там порыва ветра? – но не успел как следует разглядеть своих спутников, которые теперь наперебой кричали, как с протяжным, злым присвистом грянул новый порыв – и верёвка внезапно удлинилась, простерлась свободной петлей, и я полетел вслед за ней – вниз, в клокочущие меж обледеневших камней буруны.

Испугаться я не успел – страх словно заморозило льдистым холодом вод, тотчас захлестнувших меня по самую маковку, заливаясь прямо в горло – видимо, я тоже кричал. Река подхватила меня, отрывая от верёвки, словно набравший небывалую силу ветер, и камни, казалось, были повсюду, словно это не меня мотало из стороны в сторону в безумных завихрениях течения, а они сыпались, сыпались на меня со всех сторон… Единственным, за что можно было уцепиться в этом обезумевшем, обратившемся в бешеный водоворот мире, напоминавшем то ли рождение, то ли смерть, оставалась верёвка – жесткая, впивающаяся в ладони с такой силой, словно и она пыталась меня удержать, но при этом такая тонкая, ускользающая в пучине…

Рывок, ещё рывок – такой сильный, что верёвка едва не вылетела из онемевших пальцев – и вот я снова могу дышать, выплёвывая воду с отчаянным кашлем, разрывающим глотку. Острый камень ударил в плечо, проскрёб по боку – оказывается, я лежу на отмели, неистовство течения иссякло до омывающих бок струек. Вот бы немного времени, чуть-чуть полежу и попробую подняться…

Внезапно я начинаю понимать, что чувствовал твердынец – это неодолимое желание, чтобы тебя оставили в покое, чтобы заснуть… заснуть… А во сне и камень – мягчайшая постель, как говаривал наш отец. Отблески костра освещали его лицо, а из котелка несся сырой аромат рыбной похлёбки, вот как сейчас…

Но мне не дают ни единого мгновения покоя – меня трясут за плечо, и в ушах раздаётся приглушённый голос твердынца:

– Ирчи, очнись!

– Сейчас… Сейчас… – шепчу я, понимая, что меня никто не слышит, и приподнимаюсь, оскальзываясь на камнях, чувствуя резкую боль в боку – кажется, повредил рёбра. На плечи падает шерстяной плащ, и его вес кажется таким неподъёмным, что я невольно пошатнулся – твердая рука тотчас обхватила меня поперёк тела, причиняя такую боль, что я невольно вскрикиваю. Захват тут же ослабевает, сменяясь попытками прощупать мою многострадальную грудь:

– В чём дело, ты что-то сломал?

– Оставьте, – я из последних сил отталкиваю его руки, борясь с туманом в голове. – Сам дойду. – С этими словами я и впрямь направляю свои стопы вверх по каменистому берегу: по счастью, здесь он не такой крутой, как в том месте, где прежде был мост – туда, где поджидают меня спутники, не отважившиеся скакать по скользким камням.

Твердынец неотступно следует рядом, вновь придерживая меня за плечи, но на сей раз его прикосновение совсем невесомо, так что я мирюсь с ним, признавая, что один едва ли одолел бы даже эти пару десятков шагов – так меня мотает.

Борясь за жизнь, я почти не чувствовал ни холода, ни ушибов, теперь же боль и озноб навалились на меня разом, словно два пса на добычу, намереваясь растерзать в клочья. Выстукивая бешеную дробь зубами, я позволил твердынцу отвести себя на место нашей ночной стоянки, где наши спутники принялись возрождать потухший костерок. Действовали они довольно неуклюже, суетясь в спешке, и мне стоило бы взять дело в свои руки, но мной овладевала все более сильная усталость, так что не хотелось даже двигаться с места, веки тяжелели с каждым мгновением.

Казалось, я только что сомкнул их, а твердынец тотчас затряс меня за плечо, заглядывая в лицо полными страха глазами. Я встряхнул головой, отгоняя вязкую дрему, и различил весёлые язычки огня на кострище и протянутую мне чашу. Казалось бы, голод и озноб должны были перебить мерзкий вкус предложенного мне отвара, но, несмотря на живительное тепло, разлившееся по утробе после первого же глотка, я едва справился с желанием тотчас выплюнуть это пойло. После третьего глотка я внезапно закашлялся, расплескивая содержимое чаши. Допив остатки, я переместился поближе к огню и, не в силах больше бороться с овладевающей телом сонливостью, прилёг, втягивая носом приятный запах дыма.

Действительность тут же сменилась сном, беспокойным, но странно умиротворяющим. Я голыми руками доставал со дна прозрачной как слеза реки горячие камни, но прохлада воды тотчас утихомиривала боль от ожогов. Казалось, они глядят на меня из глубины раскаленными зрачками, светясь, словно бутоны ярких цветов, и я невольно засматривался на них, забывая про свою задачу, но кто-то стоящий рядом тут же понукал меня:

– Быстрее! Ты должен успеть сложить имя! – и в его голосе звучала неподдельная тревога, так что я и впрямь усерднее принимался за работу. Вытаскивая камни, я складывал их на берегу в непонятные фигуры согласно его воле – пусть он и не указывал прямо, я отчего-то знал, какие знаки должны получиться. Воздух прогревался все сильнее– то ли благодаря моим отчаянным усилиям, то ли из-за источаемого камнями жара.

Пробудившись, я с немалым удивлением обнаружил, что и впрямь вспотел, хоть на горы опустилась ночь, а костёр уже догорал. Заметив, что я пошевелился, кто-то пощупал лоб восхитительно прохладной рукой – я отчего-то подумал, что это Инанна. Не поворачивая головы, я поплотнее закутался в овчину и вновь провалился в сон – на сей раз без сновидений.

Кемисэ

Глядя на то, как Ирчи, всегда такой преисполненный уверенности в себе, едва бредёт, спотыкаясь, я и сам чувствую себя так, будто земля уходит из-под ног. Набросив ему на плечи свой плащ, я сам подставляюсь порывам колючего ветра, который вырывает из тела клоки тепла подобно живой плоти.

Когда мы наконец одолеваем крутой склон, Эгир тотчас набрасывает на меня свой собственный плащ, сухой, в противоположность моему отсыревшему, но я лишь мотаю головой: сейчас куда важнее позаботиться об Ирчи. Пока мы идём, я то и дело поглядываю на его голову – не покажется ли кровь из-под потемневших от воды волос, но, похоже, нам и впрямь несказанно повезло. Что тревожит меня сильнее всего – так это внезапная сонливость Ирчи, который едва ворочает языком, да и шагает будто во сне, ведь я знаю, что людям не свойственно впадать в оцепенение, подобное нашему, и потому вижу в этом нехороший знак.

Пока мы силимся разжечь костёр – из-за спешки движения сделались неловкими, так что на это немудреное дело ушло гораздо больше времени, чем обычно – Ирчи успевает несколько раз впасть в забытьё, а приходя в себя, похоже, не совсем сознаёт, что его окружает.

– Надо его раздеть, – выносит вердикт Эгир. – Мокрая одежда – плохое подспорье на таком холоде.

Поскольку остальные заняты с костром, где от меня толку всё равно мало, то делать это выпадает мне. Пока я вожусь, развязывая пояс и стаскивая сапоги, Ирчи вовсе никак не отзывается и глухо стонет лишь, когда я принимаюсь неуклюжими движениями стаскивать с тела мокрую верхнюю рубаху. Оставив костёр на откуп Вистану с Инанной, Эгир приходит мне на помощь, и вовремя – без него я бы не справился с одеждой, липнущей к телу, будто листья озёрной травы. Наконец дело доходит до нижней рубахи, и я на мгновение застываю, стянув её со спины: кожу, ставшую от холода синевато-мраморной, испещряют белесые рубцы, перемещающиеся багровыми полосами. Мне доводилось слышать, что у диких народов степи есть такой зверский способ казни – вырезать ремни прямо из кожи со спины – но я никогда не думал, что столкнусь с подобным воочию.

Проследив за моим взглядом, Эгир спрашивает:

– Что такое, господин Нерацу?

Не находя слов, я просто показываю на исполосованную спину, проводя пальцем в воздухе – я даже не решаюсь коснуться кожи, хоть умом и понимаю, что раны давным-давно затянулись – и выдавливаю:

– Откуда это?

– Как знать, – пожимает плечами Эгир, явно дивясь подобному вопросу. – Он об этом не упоминал, да оно и понятно – я б тоже не стал. Видать, высекли за какую-то провинность. А у вас, что же, так не делают?

Я лишь качаю головой, боясь выказать, в какой ужас меня приводит одна мысль о подобном: в Твердыне наказание, при котором коже причиняется повреждение, применяется лишь при особых проступках, а уж подобное зверство само по себе можно счесть тяжким преступлением.

Пока я предаюсь этим смятенным думам, Эгир успевает покончить с раздеванием без меня и, завернув озябшее тело в длинную доху, отходит к костру.

Щупая лоб, я с тревогой замечаю, что в противоположность ледяным рукам и ногам он наливается зловещим жаром – пожалуй, простыми ушибами дело всё же не обойдётся – и хватаюсь за сумку: запах лекарственных трав неизменно возвращает мне душевное спокойствие, внушая, что всегда есть то, чем я в силах помочь.

Следующая глава

Предыдущая глава

Ирчи

Хуже всех, надо думать, ночью пришлось Вистану – не знаю, удалось ли ему вообще заснуть, во всяком случае, когда я пробудился при едва занимающемся рассвете, он уже был на ногах и самоотверженно пытался развести костёр, но отсыревший хворост не поддавался. Я тотчас поспешил на помощь, и вскоре треск разгорающихся веток разбудил остальных. Вода в котелке еще не успела согреться, когда Вистан спросил:

– Если выйдем затемно, есть у нас шанс добраться до хижины сегодня?

– До моста, – бездумно поправил я, хотя по сути это значило одно и то же. – Пожалуй, можно… – осторожно добавил я.

читать дальшеКазалось, горы благоволили нашей затее: снег прекратился, потеплевший воздух запах весной – правда, по раскисшей траве ноги скользили, но это всяко лучше, чем месить снег, как по ту сторону хребта. Самое главное – что снег не сменился дождем, ведь я, умалчивая об этом, отлично сознавал, что достаточно одного порядочного дождя, сопутствуемого заморозком, пусть и несильным, и всё – крышка нам. Когда мы миновали памятную мне россыпь камней, небо, вроде как, даже малость посветлело. Не желая думать, что это может значить в отдаленной перспективе, я знай подбадривал спутников: вот минуем вон тот горный зубец, пройдем теснину, а там до подвесного моста рукой подать.

Благодаря тому, что потеплело, твердынец не нуждался в моей помощи – мужественно тащил свой заплечный мешок, плюхая узорчатыми сапогами по лужам талой воды и по островкам размякшего снега. Солнце, просияв из-за облаков, тотчас скрылось за грядой гор, отдав нас на откуп зябким сумеркам.

По мере подъема по бокам запетлявшей тропы вырастали валуны, а дорога стала скользкой, так что Инанна с Вистаном то и дело хватались за окрестные булыжники, сгибаясь в три погибели. После того, как твердынец пару раз оступился, я закинул его руку себе на плечи – пусть так идти куда труднее, зато можно быть уверенным, что он не загремит на камни, да и идти нам оставалось не то чтоб далеко.

Так мы и шли весь день в угрюмом молчании – сил недоставало даже на то, чтобы перекинуться словом с ближайшим спутником – переставляя ноги, словно заморенные крестьянские клячи. Казалось, от голода и усталости я сам впал в какое-то забытьё – лишь время от времени выныривая из него, отыскивал признаки того, что мы на правильном пути. Из-за того, что я перестал замечать течение времени, сумерки наступили как-то внезапно – мне даже показалось поначалу, что на небо набежала темная снеговая туча. При обычных обстоятельствах мы бы давно уже встали на ночлег, но, видать, ночёвки без палатки столь опостылели моим спутникам, что они готовы были прошагать всю ночь, лишь бы избежать еще одной из них.

Мы услышали реку гораздо раньше, чем увидели ее: сперва отдалённый шум можно было принять за шелест ветра в ветвях, если бы рядом было хоть одно дерево, потом грохот бурных вод стал отчётливее. Казалось, это сумерки с плеском топят горную долину, наводняя воздух синими тенями – уже нельзя было различить цветов, а из-под валунов потекла пленка мрака, тщательно огибая немногочисленные снежные островки, похожие на свернувшихся в клубки ежей. Я принялся подбадривать изможденных спутников, уверяя, что мы вот-вот достигнем моста. Впрочем, в моих словах не было необходимости – река говорила сама за себя, перебивая и заглушая меня, а вскоре и сама явилась нашему взору – в серых бурунах, вздымающих неистовые пенные гребни, будто и впрямь махала нам рукой на свой особенный манер: наконец кто-то восхитится ее красой и мощью, пропадающей без толку в этой глуши.

Пока мои спутники созерцали вздыбленное полотно реки, сам я растерянно озирался вокруг, недоумевая, не спутал ли дорогу, пока мне на глаза не попались бессильно болтающиеся обрывки веревок, еле заметные в царящих под обрывистым берегом потемках. Повернувшись к Вистану с Эгиром, я как можно более ровным голосом произнёс:

– Заночуем здесь. Если вернуться на сотню шагов назад, там будет подходящая площадка.

– Хочешь сказать, что ты заблудился? – бросил Эгир таким тоном, словно был готов сбросить меня в реку, окажись это правдой.

Однако Вистан, смерив меня цепким взглядом, вгляделся в сгустившуюся на противоположном берегу тьму, затопившую расщелину, по которой мы должны были пройти, и почти бодро бросил:

– Что ж, утро вечера мудренее.

Мы побрели назад с таким видом, будто на нас навалилась усталость не только за этот бесконечный день, но и за все предыдущие. Что уж говорить, мне и самому в голову полезли мысли, что всё это – все лишения, все усилия – всё было напрасно. Не найти мост там, где я привык считать его незыблемым, в нынешнем положении было всё равно что, вернувшись, обнаружить свой дом разорённым, тайник опустевшим. И всё же в одном Вистан был прав: каким бы мрачным всё сейчас ни представлялось нам, поутру мы найдем какое-нибудь решение – даже если оно вынудит нас поворачивать оглобли и плестись обратно до самого Вёрёшвара.


***

Дойдя до площадки под навесом, мы наломали веток в ближайших кустах и соорудили какой-никакой костерок. Тепла он почти не давал, но нам жизненно необходима была эта искра света в обступившем нас мраке.

– Нет там никакого моста, так ведь? – обреченно бросил Эгир, обращаясь словно бы и не ко мне, а к самому Властелину Судьбы.

Я лишь качнул головой в ответ.

– Мы что-нибудь придумаем, – произнес за меня Вистан, и его голос показался мне моложе, чем когда-либо за время нашего знакомства.

Меня так и подмывало спросить: и что же? Может, кто-нибудь обратится в медведя и переплывет реку? Или на соседнем берегу неведомо откуда явится человек, которому мы сможем перекинуть веревку? Последняя мысль, как ни была смехотворна, все же натолкнула меня на кое-какие соображения, но до поры я не торопился их высказывать – боялся сглазить. Скажете, это глупости, которыми мамаши пугают не в меру болтливых отпрысков? А вы побывайте в подобной переделке – еще и не таких суеверий наберетесь. Разве я не обещал спутникам надежный приют и еду – и где теперь все это? Казалось бы, рукой подать – видит око, да зуб неймёт.

На ходу неудобство от мокрой одежды почти не ощущается – от ходьбы она худо-бедно прогревается, да и кожа привыкает к ощущению – а вот стоит посидеть, а потом встать, как тут же охватывает мерзкое ощущение, будто залез в чан с пиявками. Глядя на то, как все пригорюнились, Эгир полез в свой мешок – я уж решил было, что он надеяться отыскать какие-нибудь завалявшиеся по углам крошки, но он извлек флягу, предложив сперва господину:

- Тут хватит на всех по паре глотков, чтобы согреться.

Я так и уставился на этот благословенный сосуд: подумать только, всё это время он о ней и словом не обмолвился! Я уж не знал, хвалить его про себя за подобную выдержку или бранить за то, что припрятал подобное сокровище от спутников.

- У вас там часом пары кусков мясца или копченого гуся не припрятано? – недоверчиво спросил я, заработав в ответ кривую ухмылку.

Когда после Вистана флягу предложили твердынцу, он решительно мотнул головой. Я-то уже понял, что он не сторонник выпивки, да и, живя в доме Феньо, довелось слышать обрывки разговоров, что твердынцам вино совершенно без надобности, а вот Эгир попробовал его уговорить:

– Выпейте хоть глоток! Как же вы иначе согреетесь?

Как ни странно, его слова возымели воздействие – Нерацу таки пригубил вино, хоть при этом закашлялся, чуть не выплюнув на себя все выпитое – вот уж воистину не в коня корм.

Самому мне вино обожгло горло, подобно жидкому пламени – в самом деле, плесни его в костёр, полыхнуло бы будь здоров – так что теперь я понял, отчего поперхнулся твердынец. Однако оно того стоило: от желудка в грудь тотчас поднялись волны тепла, распуская затянувшиеся за день узлы напряжения.

Твердынец прильнул к моему боку, не дожидаясь приглашения – будто младший брат, которого у меня никогда не было. И вместо того, чтобы строить планы на завтра, я, сам не знаю с чего, повел историю о стародавних временах, которой потчевал нас отец долгими зимними ночами. Было непривычно переводить слова, впечатавшиеся в память подобно звукам собственного имени, на валашский, но вскоре, увлекшись рассказом, я сам позабыл, на каком языке вещаю:

– Когда-то давным-давно земля была скована льдом, и не могли на ней прожить ни люди, ни звери, ни птицы – лишь деревья скрипели на лютом морозе да укрывались под толстенным слоем льда зарывшиеся в ил рыбы и лягушки. Звенела земля под поступью тех, что не чувствуют холода – жителей Нижнего мира – стылый воздух рассекали острые крылья их гонцов. Была земля как чисто выметенный терем, где не укрыться от стужи даже малой былинке, и могучим ветрам нечем было кружить – ни листьев, ни снежинок, ни самой малой птахи – лишь ледяная пыль, сверкавшая на солнце, словно кто-то выбил серебряный ковер.

– Было это в те времена, когда наш Золотой Батюшка был одинок, а известно, что у холостого мужчины дом и пуст, и холоден, и темен. Некому было позаботиться о нем и его детищах. Когда же появилась в его доме Рассветная Матушка [1], то лишь руками всплеснула при виде этого запустения и тотчас принялась хлопотать по хозяйству. – При этих словах отец всегда бросал на матушку тот самый особенный взгляд – теплый и нежный, но не без хитринки. При этом воспоминании в глазах защипало, но я нашел в себе силы продолжить: – Прежде всего она распростёрла над миром огромное пушистое одеяло – такое широкое, что хватило на всю землю, на все ее горы, леса и овраги – и укутала им каждое дерево, устлала все равнины, накрыла дома… – На этом месте мой старший братец Казмир всегда спрашивал: мол, какие же дома, если тогда людей и в помине не было? На это отец неизменно отвечал, что, мол, ежели он такой умный, пусть сам ему на этот вопрос и ответит. По счастью, мои спутники были не столь придирчивы, так что я смог без помех продолжить: – И под этим одеялом отогрелись звери, проснулись птицы, вышли из домов люди – не голый лед предстал их глазам, не сиротливая черная земля, а бескрайний покров, нежнее и мягче которого не соткать ни одной мастерице. Звери и птицы изукрасили его узорами следов, весёлые ветры, вместо того, чтобы попусту обдувать голую землю, вздымали в воздух целые охапки снежных хлопьев, дети тотчас начали лепить снежки, смекнув быстрее взрослых, а с неба все продолжала сыпаться тонкая пряжа – не знала устали новая хозяйка.

– Лишь убедившись, что не осталось ни клочка земли, обойдённого её радением, оставила она эту работу, но не затем, чтобы сидеть сложа руки – потянувшись, сняла с неба солнце и принялась протирать своим белоснежным передником. Прежде тусклое, еле видимое, заросшее облаками, словно краюха хлеба – плесенью, наконец засияло оно во всю силу, разгоняя тьму – и люди радовались ему, благословляя Золотого Батюшку и Рассветную Матушку. Засверкали на крышах сосульки, зазвенели ручьи – с ними красота и веселье наполнили весь мир, и бежала стужа и её посланцы под землю, к корням Великого Древа, где укрылись они во тьме и хладе. С той самой поры не оставляет Рассветная Матушка нас своей заботой, следит, чтобы в срок наступала весна, а в стужу укрывает землю снегами. Разумеется, она не одна управляется с хозяйством – в этом, помимо супруга, ей помогают дети: Господин Солнца каждодневно выгоняет пастись Небесного Лося, меж рогов которого крепится солнце, Господин Ветров следит, чтобы каждый из них задувал в свой черед, а Господин Битвы выковывает для него звонкие молнии. Так издавна повелось и так устроен наш мир.

Когда я закончил, повисло молчание, словно мои спутники боялись нарушить сотканный словами тонкий покров, вместивший и уют очага, и весеннее солнце, и тепло материнской любви, щедрой и бескорыстной. Не знаю, как им, а мне это предание и вправду растопило комок ледяной безысходности, засевший в груди, будто сама эта история вещала мне материнским голосом: всё образуется, твои боги тебя не оставят.

Убаюканный пляской язычков пламени, я и сам не заметил, как начал клевать носом – накатившая усталость переборола даже пробирающийся под доху холод – и уже сквозь сон слышал приглушенный разговор спутников: Эгир в чем-то убеждал Вистана, а тот лишь отмалчивался, ограничиваясь отрывистыми ответами.


Кемисэ

Неосмотрительно хлебнув из фляги, я ощущаю себя тем самым изрыгающим пламя драконом из людских легенд, про которые толковал Ирчи – или, вернее, тем, кто, собираясь извергнуть пламя, умудрился им подавиться. Мне и дышится-то с трудом, так что на долю секунды всерьёз кажется, что люди меня отравили. Однако спустя какое-то время я понимаю, что всё ещё на этом свете, а взглянув на мимолётно перекосившееся лицо Ирчи, понимаю, что и людям это пойло тоже кажется не особо сладким – тем паче не могу понять, чего ради они его потребляют.

Постепенно дорожка пламени, рассекшая грудь, золотыми ручейками стекается в пышущее пламенем озеро лавы в груди, и жгучие языки устремляются вверх, отчего вновь перехватывает дыхание. Проникая во все уголки и закоулки, эти струйки тепла исподволь снимают тревогу и напряжение, призывают расслабиться, утратить бдительность… Какие-то мгновения спустя я осознаю, что конечности мне уже не повинуются, да и весь мир едет куда-то набок – хорошо, что подворачивается удачная опора в лице Ирчи. Прильнув к его боку, я понимаю, что уже не в состоянии подняться: тело отяжелело, будто вылепленное из сырой глины, а голова так и вовсе как чугунная гиря. Оттолкни он меня сейчас – пожалуй, я попросту свалился бы наземь.

Однако вместо этого он принимается вести свой сказ, размеренный и усыпляющий – и волны его голоса навевают странный сон: в нем кружат жестокие ветра, вытачивая статуи из черного, словно обсидиан, льда – застывших навек деревьев, зверей и птиц, небывалых чудовищ, чьи черты искажены безгласной мукой; но вот на небе сверкнула молния, ударив в одно из них – и бесформенное изваяние шевельнулось, пробужденное этой искрой жизни, в расселинах тёмной поверхности наметились чешуйчатые конечности, треснул лёд, обнажая сверкающие глаза…

Превозмогая муки пробуждения, ожившее создание ползёт по льду, цепляясь за него когтями, тычется едва зрячим ликом в высящиеся вокруг глыбы льда в тщетной попытке отыскать себе подобного – и мнится ему, что оно одиноко в этом заледеневшем мире, растёт и ширится отчаяние, покрывая коркой льда тёмно-серые глаза, пока в сердце не зарождается ропот: зачем очнулось оно в этом холодном и жестоком мире, где быть камнем куда проще, чем влачить существование сосуда для едва теплящейся искры, которая того и гляди погаснет?

Страдая, словно от физической боли, оно запрокидывает полуслепую голову к небесам и из горла исторгается клокотание, подобное подземному гулу просыпающегося вулкана, шуму далёкого обвала, грохоту приближающегося водопада – кажется, что этот звук вместил в себя все муки этого безмолвного мира.

Бесконечно заледеневшее пространство, покрытое острыми камнями, под тусклым, словно закопчённый свод пещеры, небом – и всё же упрямое создание не сдаётся, неведомо зачем продолжая двигаться вперёд, хотя куда проще было бы свернуться калачиком и застыть, подчиняя своё существование сковавшей эту пустыню неподвижности.

Но вот на пути очередная глыба – на вид точно такая же, как и все прочие, бесформенная и безответная, но что-то толкается в груди существа при её близости – что-то неведомое, и в то же время до странного знакомое – и оно обнимает эту глыбу, прижимаясь к ней изо всех сил в попытке передать ту искру жизни, что зародилась в нём самом…


Примечание:

[1] Золотой Батюшка (Arany Atyácska), Рассветная Матушка (Hajnal Anyácska) – божества венгерской мифологии, родители Господина Солнца (Napkirály), Господина Ветра (Szélkirály) и Господина Битвы Хадура (Hadúr) – бога-кузнеца, по легенде выковавшего меч Аттилы. Также ассоциируются с Иштеном (Isten) (верховным богом, в христианстве – Триединый Бог) и Благословенной Госпожой (Boldogasszony) (в христианстве – Дева Мария).

Следующая глава