Ad Dracones (публикации за 28 декабря 2019)9 читателей тэги

Автор: Psoj_i_Sysoj

Ad Dracones. Глава 25. Колокольчики – Harangok (Хоронгок)

28 декабря 2019 (17:43:55)  724
Предыдущая глава

Ирчи

Нападать мы решили перед рассветом, когда ночная мгла только начинает проясняться серым призрачным маревом, а над землей висит тонкий полог тумана – в таком окружении Инанна в невероятных твердынских нарядах будет вовсе неотличима от тюндер – феи, гостьи из иного мира.

Само собой, никто из нас так и не сомкнул глаз этой ночью. Вистан о чем-то говорил с Инанной – быть может, рассказывал правдивые истории о своем житье-бытье взамен тех выдумок, которыми успел её попотчевать, Эгир, казалось, молча молился богам, твердынец, пользуясь медным зеркальцем, выводил у себя на лице какие-то узоры. Поддавшись общему настроению, я принялся думать о доме, о семье, и сам поразился тому, как давно эти воспоминания не представали с такой яркостью и отчётливостью – ранние подъёмы, туман в горах, сев по весне, жатва по осени, пусть небогатые, зато людные и шумные празднества… Сердце защемило от мысли, что я мог бы прожить жизнь совершенно иначе, а сегодня ей, какой она стала, быть может, придёт конец…

читать дальшеВидимо, я сам не заметил, как за этими размышлениями летит время, потому как из них меня вырвали слова посуровевшего Эгира:

– Вставай, пора спускаться.

Взглянув на твердынца, я едва не отпрянул в ужасе – передо мной предстало что-то, более напоминающее личину древнего змея: белки так и светятся на фоне темного провала глазниц, окруженных золотым ореолом, на щеках – что-то вроде испещренной золотыми крапинами чешуи, переносицу скрывает широкая темная полоса.

Эгир же одобрительно хмыкнул:

– Думаю, что, если их не лишит разума вид госпожи Инанны, то вам следует показаться им – тогда они точно обезумеют от страха.

На тропе уже темнел силуэт Инанны, накинувшей шерстяной плащ поверх шелковых одеяний – на вид все эти развевающиеся платья были не теплее настоящего облака, так что уж не знаю, зачем такие твердынцам, которые без того все время мёрзнут, словно остриженные овцы. Я невольно задумался, о чём сейчас думается ей – о покойном ли муже, о больном отце или о мгновениях счастья, утекающих, словно вода сквозь пальцы.

Пока мы, осторожно ступая, двигались вниз, я не мог отделаться от ощущения, словно я на самом деле иду привычным путём со знакомых с детства гор, опираясь на пастушеский посох, и впереди меня поджидает долгожданный тёплый огонек в окне родительского дома, а я всё спускаюсь и спускаюсь во тьму, с каждым шагом отдаляясь от привычного мира.

Мы порешили, что, пока Нерацу и Эгир при содействии Инанны будут расправляться с дозорными, мы с Вистаном подождём в отдалении, на том самом утёсе, откуда мы вели наблюдение. Я был не слишком этим доволен, считая, что я также должен быть рядом, чтобы, если выйдет какая-то заминка, оказать посильную помощь – пусть лук мне и не дадут, у меня всё же оставался охотничий нож – но Эгир заявил, что я буду охранять господина, чтобы в случае полного провала увести его в горы. А уж если всё пойдет как намечено, тогда я смогу спуститься, а моё место подле Вистана займёт Инанна.

Перед тем, как отправиться на опасное задание, Эгир дал Вистану последние напутствия: – Помните, господин, если мы не преуспеем – тотчас уходите в горы с госпожой Инанной, и да хранят вас боги.

– Да хранят боги тебя, Эгир, – эхом отозвался он, обнимая старого воина. – Да хранят они всех вас.


***

Выглядывая из-под куста можжевельника, я досадовал на то, что на таком расстоянии в предрассветных сумерках, да ещё в наползающих с реки клочьях тумана мне почти ничего не видно. Я не мог даже предположить, где сейчас укрываются мои спутники, хоть мы обговорили, что нашей «лесной фее» предстоит появиться из тени утёса, где разрозненные сосны сгущаются до темной рощи. Пока что мне были отчетливо видны лишь два уже догорающих костра, да передвигающиеся в их отсветах фигуры – один казался более коренастым, другой пощуплее на вид, но более высокий.

Чтобы хоть как-то убить время, тянущееся, будто след улитки, я принялся наблюдать за дозорными – тот, что поплотнее, сел у костра, ссутулив плечи, второй же продолжал расхаживать взад-вперёд без особой цели. Вдруг он замер, словно к чему-то прислушиваясь – я и сам мигом насторожился, решив, что его слуха достиг неосторожный шорох или треск ветки – но он не спешил хвататься за висящий за спиной лук. Когда он сделал несколько шагов вперёд, миновав костер, я тоже увидел плывущий в языках тумана белый призрак.

Инанна словно вправду обратилась в клочок лёгкого облака – она то плыла по направлению к стражу, подобно трепетному видению, то отступала, будто подхваченная порывом ветра; даже мне было видно, как она манит его к себе, завлекая всё дальше от моста. Внезапно вспомнив про второго стража, я с немалым облегчением обнаружил, что он так и сидит у костра, уронив голову на грудь – видать, задремал, не дождавшись смены.

Следовавший за Инанной дозорный уже сошёл с моста, ступив на каменистую дорогу; сперва его движения были неуверенными – он даже разок оглянулся на товарища, словно раздумывая, не стоит ли его разбудить – но звон браслетов и подвесок оказался завлекательнее. Я словно его глазами видел колыхающийся подобно столбу благовонного дыма от жертвенника образ: только отвернись – и безвозвратно исчезнет, растворившись в предрассветных тенях и лунных отблесках на окутанных туманом скалах. Дева кружилась и пританцовывала, подобно листу серебристой ивы в чистом потоке, искушая образами неземного блаженства, призывая забыть о путах этого мира и отдаться иному, в котором ни время, ни тлен не имеют власти…

...В то же самое время я всё отчетливее ощущал натяжение тетивы на луке Эгира, словно обращаясь в острие стрелы, уставленное туда, где ворот кольчуги оставлял полоску кожи, не доходя до подбородка…

Дозорный уже миновал первые деревья, в беспамятстве следуя за девой, ускользавшей от него, подобно дуновению ветерка, когда я различил мимолетное движение тени – и человек будто споткнулся, машинально сделав ещё несколько шагов, прежде чем ничком рухнуть на землю. Его тело тотчас исчезло с глаз, и на некоторое время картине вернулась прежняя безмятежность, за исключением того, что на мосту теперь остался лишь один.

На опушке вновь мелькнула белая тень, и, как мне показалось, восставший из мертвых дозорный – но, когда отсвет умирающего костра упал на его лицо, я увидел черные провалы глаз в окружении отливающих золотом ободков: Нерацу уже успел облачиться в плащ и шлем убитого. Двигаясь спиной вперёд, он осторожно приближался к мосту, увлекая за собой Инанну.

Когда на его шлеме заплясали отблески огня, дремавший страж пошевелился; я чуть было не вскрикнул, желая предупредить Нерацу, ведь тот, в противоположность первому, сразу схватился за лук. Вместо того, чтобы броситься на врага, твердынец тотчас притянул к себе Инанну и принялся тискать её, будто и впрямь обратился в изголодавшегося по женской ласке наёмника. Казалось, он вовсе не собирается прерывать это занятие – его руки бесстыдно ползли вниз, комкая подол длинного одеяния, и мне невольно подумалось: что же ощущает при этом Вистан – такой поворот в наших планах мы точно не обсуждали.

Второй дозорный поднялся на ноги, убрав лук в налуч – похоже, он не сомневался в том, что перед ним его зарвавшийся товарищ, который, невесть где раздобыв себе женщину, собрался забавляться с ней, пока старший спит. Стремительно приблизившись к милующейся парочке, он ухватился за плечо «шалопая», развернув его лицом к себе – и, видать, на мгновение оторопел, а в следующее уже сползал на землю с перерезанным горлом – даже мне видны были красные росчерки, забрызгавшие одежды Инанны.

Твердынец склонился над телом убитого, затем, распрямившись, махнул рукой, видимо, призывая Эгира. Инанна, вновь наградив его мимолётным объятием, бросилась к лесу, я же проворно вскочил на ноги, сказав Вистану:

– Вот и кончено, теперь мне надо поспешать.

Вслед мне неслись его пожелания:

– Пусть вас не оставят доблесть, удача и отвага!

Стоит ли говорить, что я с такой скоростью нёсся вниз не разбирая дороги, что имел все шансы скатиться кубарем, разделив злую участь Феньо – уж очень я боялся не поспеть: с Эгира станется, решив, что от такого мальчишки, как я, никого толку, пойти на лагерь, не дожидаясь меня. Почти добравшись до дороги, я различил белое одеяние Инанны и не удержался от того, чтобы проститься с ней напоследок. Узрев меня, пыхтящего, будто сердитый пёс, она сперва в испуге отпрянула, но, узнав, наградила кратким пожатием руки и поцелуем в щёку. Воодушевленный подобным напутствием, я с новой силой припустил вперед.

Достигнув моста, я обнаружил, что и он, и очищенная перед ним площадка пусты. Решив, что меня и впрямь бросили, я ринулся через мост, гадая, не перебивает ли оглушительный шум раздувшейся реки звуки начавшейся битвы. Но, стоило мне ступить с каменного полотна на широкую дорогу, как метнувшаяся из придорожных зарослей рука схватила меня за шиворот, увлекая в кусты.

– Мы решили, что лучше уж дожидаться за мостом, – пояснил Эгир, – на тот случай, если дозорных всё-таки хватятся – тогда, по крайней мере, загнать нас в ловушку на той стороне они уже не смогут.

– А где Нерацу? – тотчас поинтересовался я, убедившись, что твердынца нет поблизости.

– Господин решил, что, пока ты не подойдёшь, он успеет подобраться к лагерю, чтобы разведать, что да как.

– И давно его нет? – нетерпеливо поинтересовался я, но добился от Эгира лишь недовольного ворчания:

– Почём мне знать – считай, столько же, сколько ты там прокопался.

Какое-то время я терпеливо ждал, но время тянулось чересчур мучительно, так что, не удержавшись, я спросил:

– А, может, господин Леле с госпожой Инанной также успеют перейти мост, тогда и на лагерь нападать не придется? – шёпотом предложил я. – Я мог бы подать им знак с моста…

– Думаешь, если бы я почитал такое возможным, то оставил бы его дожидаться наверху? – сердито оборвал меня Эгир. – Даже если нам удалось бы миновать лагерь незамеченными, за нами тотчас послали бы погоню, а от неё нам не уйти.

– Мы могли бы укрыться в деревне, – не сдавался я, но Эгир лишь отмахнулся:

– Сколько людей в это ни впутывай, это лишь увеличит число жертв. Чем болтать, держи – ты же ведь так этого добивался. – С этими словами он вручил мне лук с колчаном стрел – боевые стрелы, собранные на месте первой битвы, пополнились запасами дозорных. – У меня в нём более нет нужды, – с этими словами он показал меч, позаимствованный у одного из убитых.

В этот момент наконец объявился Нерацу – когда он внезапно возник прямо передо мной, я невольно буркнул:

– От вашей боевой раскраски впору окочуриться.

Не обратив внимания на мои слова, он поведал:

– У костров сейчас бодрствуют шестеро – четверо у одного костра, двое у другого – видимо, готовятся сменить дозорных у моста. Неподалеку есть скальный выступ – я проверил, отличная позиция для стрелка, и можно укрыться за валунами. Нападать лучше всего либо оттуда же, либо, обойдя лагерь, из леса с противоположной стороны – те двое как раз там расположились, а четверо – ближе к центру лагеря.

– Наверно, нам лучше разделиться, – рассудил Эгир. – Вы берите на себя тех, что с краю, а я нападу на тех, что посерёдке.

Однако Нерацу покачал головой:

– Я согласен, что лучше напасть врозь, но сделаем наоборот. У человека против четверых противников шансов мало, – чуть ли не виновато добавил он.

– Пожалуй, вы правы, – нехотя признал Эгир. – Я поспешу к вам на помощь, как только покончу с теми двумя.

– Может, стоит поджечь палатки? – воодушевился я. – Мне бы это труда не составило, и тогда, в наступившей суматохе, нетрудно будет с ними расправиться!

– Может, мысль и дельная, – с сомнением отозвался Эгир, – но это ж тебе не дерево и сено, добротные шкуры – они едва ли так и запылают…

– Это только понапрасну их всполошит, – поддержал его твердынец. – И мы утратим возможность застать их врасплох.

– Так что начинай стрелять только в момент нападения, ясно? – сурово подытожил Эгир. – Ни мгновением раньше, ни мгновением позже – и желательно во врагов, а не в нас!

– Да за кого вы меня держите? – процедил я сквозь зубы.

Смерив меня взглядом, красноречиво говорящим: «За лоботряса», Эгир вновь обратился к Нерацу:

– Как подадим сигнал к нападению? Быть может, прокричать ночной птицей?

– Ни к чему, – мотнул головой тот. – Как только вы начнёте – начну и я.

Они встали, явно готовые шагать к намеченным позициям, я же внезапно почувствовал, что у меня подкашиваются колени, а к горлу подкатила дурнота. «Что же ты, ведь только что больше всего на свете боялся, что они уйдут без тебя!» – попытался подбодрить себя я; вышло не слишком хорошо, но, по крайней мере, встать на ноги, чтобы двинуться следом за спутниками, у меня получилось.

Окончательно одурев от предстоящего, я не понимал, куда мы идём, пока мы не подошли к тому самому возвышению. Там Эгир обнял твердынца, долго не отпуская от себя, затем неожиданно так же крепко стиснул меня. Разжав объятия, он тотчас удалился, так что я не успел ни слова вымолвить в ответ. Я всё ещё смотрел вслед Эгиру, когда Нерацу стиснул мою ладонь холодными пальцами, шепнув:

– Не бойся, я сделаю всё, чтобы с тобой не случилось ничего дурного.

– Я и сам могу за себя постоять, – обиженно отозвался я. – Но всё равно благодарю. – Бросив взгляд на его лицо, я поразился его выражению – несмотря на жутковатую раскраску, на нём читалось умиротворение сродни блаженству, будто ему предстоит не сражение не на жизнь, а на смерть, а свидание с давно потерянным дорогим сердцу другом.

Внезапно он шепнул:

– Приготовься, – опустив руку мне на плечо.


Вестеш [1]

Тихое потрескивание догорающего костра скрашивает ночь, но оно же неизбежно клонит в сон, потому я встаю на ноги, чтобы пройтись по свежему воздуху. Мой напарник, которого в дружине кличут просто Старик [2], хотя он далеко не самый старый из нас, уже не в силах бороться с дремотой – пусть он и делает вид, что просто задумался, подперев подбородок ладонью, я-то вижу, что он вовсю клюёт носом.

– Сколько нам тут ещё торчать? – уже в который раз за последние дни вопрошаю я.

– Луна клонится к закату? – сонно отвечает Старик. – Значит, скоро должна подойти смена.

– Я про весь этот лес, – досадливо бросаю я. – Хоть бы разместились в деревне, как предлагали господину… – Тут я прикусываю язык, потому как, чего доброго, ему передадут мои слова, а он не любит, чтобы его решения оспаривали, даже когда речь идёт о такой вот праздной болтовне. – Чего мы вообще тут дожидаемся? Если бы те бедолаги могли тут объявиться, так давно бы уже это сделали – наверняка их в горах медведи заели, и что же, нам теперь до весны здесь торчать?

– Скажет господин – проторчишь и до следующей зимы, ничего с тобой не станется, – бурчит Старик, явно досадуя на то, что я не даю ему всласть подремать. По уму мне стоило бы его одёрнуть – мол, не след спать на дозоре, иначе зачем его тут поставили – но боюсь его острого языка да крепких кулаков: с виду Старик – увалень увальнем, но подобной вольности не спустит, тем паче от такого зелёного стручка – так он меня величает.

Да, сказать по правде, я и сам не вижу особого смысла в том, чтобы всю ночь напролёт пялить глаза в кромешный мрак, от безделья придумывая, что могло бы оттуда явиться, пока привычные ночные звуки не превратятся в зловещий шёпот, стенания да бормотание злобных бубушей. Признаться, все мы в глубине души считали, что ишпан Коппань держит нас тут с досады на то, что упустил беглеца – мол, раз ему будет худо, так пусть и мы помаемся.

– Эдак мы ноги скорее протянем, чем те побродяги, – жалуюсь я, но ответа не получаю – склонённый затылок напарника, слегка кивающий в такт его тихому сопению, дал понять, что того окончательно сморил сон. – Я б тоже не прочь покемарить, – бурчу я себе под нос, предусмотрительно отвернувшись к шумной реке, – да в этой жизни старые сморчки почтут за долг ущемить молодых – иначе как держать над ними верх?

Мучимый этими тоскливыми мыслями, я прохаживаюсь по мосту, бездумно шаря глазами по сторонам – не столько и впрямь надеясь что-то высмотреть, сколько хоть чем-то занять себя. Внезапно мне показалось, что из тьмы леса доносится тихое позвякивание – вроде как от бубенчиков на шее скотины в базарный день. У меня в голове тотчас пронеслось: а то вдруг и впрямь овца отбилась от стада, забредя в такую глушь – и мне кажется, что меж деревьев и впрямь мелькнуло светлое пятно. Само собой, меня так и потянуло туда в предвкушении скорой поживы – то-то похвалят меня товарищи! – хотя наверняка Старик всё равно присвоит заслугу себе… Сделав несколько шагов, я соображаю, что за всё время, что мы тут торчим, стад мимо никто не гонял. Стоило мне замереть в недоумении, как я вновь вижу меж деревьями словно очерченный белым силуэт – только вот это была никакая не овца, а девушка – причём не какая-нибудь там немытая крестьянка, а такая, что вскружила бы голову и самому кенде.

Застенчиво склонив увенчанную белым покрывалом голову, она манит меня – при этом моих ушей вновь достигает тот самый тихий звон, но теперь я уже не могу взять в толк, как умудрился спутать его с позвякиванием грубых медных колокольчиков: кажется, что подобные звуки могут издавать лишь иглы заледеневшей ели на ветру да тонкие льдинки, сталкивающиеся в течении реки.

Девушка улыбается мне, взмахнув широкими рукавами, будто крыльями – и я всерьез пугаюсь, что она и в правду улетит, оставив меня на этом осточертевшем мосту в обществе храпящего напарника. Однако она не возносится, а делает шаг ко мне, покачиваясь, будто стройная осинка на ветру, продолжая меня подманивать.

Я хочу спросить, кто она и откуда тут взялась, но боюсь, подняв голос, разбудить Старика – тот-то уж точно отодвинет меня в сторонку, воспользовавшись правом старшинства… Потому я делаю девушке знак подойти, чтобы шёпотом с ней перемолвиться, но она лишь качает головой – но не сердито, а, как мне показалось, смущённо, отпрянув, будто приглашает поиграть с ней в салки.

Я вновь делаю несколько шагов, удаляясь от костра, мельком подумав, что это, наверно, и к лучшему – эдак мы с нежданной гостьей сможем укрыться в лесу, оставив Старика ни с чем – и тут она начинает кружиться в танце, паря над землёй, будто пух одуванчика в ясный день. Её стремительные, будто полёт ласточки, движения, сопровождаются всё тем же тихим звоном – и мне кажется, что эти мелодичные звуки издаёт моя душа, отзываясь на шорох её лёгких шагов.

Чувствуя, как сердце заходится в груди, словно бешеное, я иду за ней – мне уже нет никакого дела, кто она и откуда явилась – женщина она, демоница или видение, что растает клочками тумана – я готов следовать за ней куда угодно, позабыв об осторожности и долге.

Её улыбка сияет всё пленительней, а в движениях сквозит лёгкое нетерпение, будто ей самой мечтается как можно быстрее остаться со мной наедине – с радостью повинуясь этому зову, я делаю ещё один шаг, достигая опушки леса. Дева на мгновение скрывается за деревом, будто намереваясь поиграть со мной в прятки, и я спешу за ней – и обмираю от ужаса. Передо мной предстал обугленный череп, в темных провалах которого сверкают горящие жаждой крови глаза. Я хочу крикнуть, но захлёбываюсь собственной кровью, а глаза заливает мрак, стирая застывший в них образ чешуйчатого чудовища.


Примечания:

[1] Вестеш (венг. Vesztes) – прозвище воина означает «неудачливый» или «растеряха».

[2] Старик – его прозвище на венгерском звучит как Öreg (Эрег).

Следующая глава
1 комментарий 2

Ad Dracones. Глава 26. Железные перья – Vastoll (Воштолл)

28 декабря 2019 (17:48:45)  711
Предыдущая глава

Кемисэ

Находясь так близко от людей, которые, ничего не подозревая, сидят себе рядом с костром за тихой беседой, я ощущаю себя хищником, таящимся в зарослях. Руки не дрожат, как в прошлый раз – их словно пронизывает слабое гудение, будто я зажал в ладони шмеля, оно же заполняет голову – оказывается, убить человека так легко!

Это ощущение поневоле кружит голову, внушая чувство собственной неуязвимости: кажется, что сейчас я способен одолеть не только полтора десятка людей, но и много, много больше! Чуя в плечах размах крыла моих предков, я еле удерживаюсь от того, чтобы сорваться с места, не дожидаясь сигнала, и затеять пляску смерти средь сверкающих искр…

читать дальшеИз этого пьянящего забытья меня вырывает близость другого человека: мельком глянув на Ирчи, я замечаю, что его глаза потемнели от страха, превратившись в две бездонные лужицы, а кожа светится бледностью даже в тёплых отсветах костров. При виде его побелевших губ я чувствую, как в сердце толкается горячая волна, накатывает вновь и вновь: раз – Ирчи, которому от страха сдавило дыхание; два – Эгир, который одним объятием дал мне куда больше, чем всё, что досталось мне от родной крови – деда и тёти; три – Инанна, которая доверилась мне, как не доверялся прежде никто, чьё сердце совсем недавно панически билось прямо у моей груди; четыре – Вистан, затравленный судьбой и людьми, претерпевший такие страдания, о коих я не в силах даже помыслить; пять – Рэу и Цатэ, с которыми я так толком и не попрощался, и потому прощаюсь теперь; шесть – отец, незримая тень которого скоро встанет за моей спиной.

Омывая блаженным теплом, эти приливы наполняют меня уверенностью: я смогу их защитить. Я их защищу.


Ирчи

По велению твердынца я покорно натянул лук, зажав большим пальцем левой руки несколько стрел, и как раз решал, в кого бы прицелиться, когда Нерацу сорвался с места, повинуясь одному ему ведомому сигналу – сам я ничего не успел заметить.

Не задумываясь, я пустил стрелу в первого же из сидевших у костра, кто обернулся в нашу сторону – она лишь чиркнула по кольчуге, не причинив ни малейшего вреда, но хоть отвлекла его на долю мгновения – а большего твердынцу и не требовалось. Не удручая себя красивыми пируэтами, он рубанул его по горлу, так что воин, не успев подняться на ноги, опрокинулся рядом с костром.

Я тут же наложил на тетиву новую стрелу и послал её в следующего, который уже успел вскочить на ноги – на сей раз она впилась в плечо; Нерацу, продолжая всё то же движение, сбил шлем со следующего, ударив по руке с занесённым мечом – и тут же припал к земле, уходя от атаки. Я же спустил тетиву вновь – и на сей раз угодил в глаз противнику твердынца; схватившись за голову, он выронил меч, но в этот самый момент из палатки выскочили разом двое – один в кольчуге, второй вовсе в одной рубашке.

Твердынец, не разгибаясь, ударил нападающего мечом в подмышку, затем рубанул по ноге второго, я же выстрелил в того, что без кольчуги: может, с моей стороны это не слишком благородно, но это было последнее, о чём я задумывался в тот момент. Как бы то ни было, я всё равно промазал – тот метнулся в сторону.

Из соседней палатки высыпали сразу четверо; я украдкой глянул на Эгира – когда тот подоспеет на помощь, как обещал – и убедился, что тому тоже приходится несладко: на него наседало сразу трое соперников. Впрочем, сражался Эгир куда лучше, чем можно было ожидать от человека его возраста – меч в его руках так и летал, и всё же подмога ему не помешала бы. Целиться в его противников было труднее, поскольку они находились дальше, да и сполохи костра, за которым они сражались, лишь сбивали с толку. И всё же мне удалось всадить стрелу в руку одному из них, так что он, выронив оружие, был вынужден перехватить меч в другую руку, что отнюдь не пошло ему на пользу – не успел он толком размахнуться, как Эгир ударил его по обнажившемуся в прорези кольчуги бедру. Я же тем временем успел зацепить плечо второго нападавшего – стрела так и осталась торчать в его кольчуге, словно воткнутая в клубок игла. Следующая стрела едва не попала в Эгира – я не предвидел его стремительный выпад, как, впрочем, и противник, который рухнул в костёр как подкошенный.

Стоило мне запустить руку в колчан за новыми стрелами, как у самого уха просвистела вражеская стрела; поспешно прянув за валун, я выглянул с другой стороны, скрываясь в тени, и успел заметить, что лучник вновь натянул тетиву. Выстрелив в него, я тут же спрятался – его стрела ударила в камень с такой силой, что высекла искры.

Вновь выглянув с другой стороны, я увидел, что Эгир устремился к высокому воину в полном боевом облачении, отдающему приказы – я успел лишь подумать, что это и есть ишпан Коппань, как стрела свистнула совсем рядом, оцарапав мне щёку. Я выстрелил вновь, почти не целясь, и заметил, что один из воинов, вместо того, чтобы присоединиться к товарищам, бросился к моему укрытию.

Первым моим побуждением было скрыться от него в лесу – в творящейся суматохе это труда не составило бы – но я тотчас сообразил, что в таком случае ничем не смогу помочь своим друзьям: к тому моменту, как я вернусь, битва уже закончится. Времени на раздумья уже не оставалось, так что я в упор выстрелил в бегущего, угодив ему в грудь – стрела воткнулась в кольчугу, но едва ли нанесла серьёзную рану: казалось, он вообще не обратил на неё внимания. Натянуть тетиву второй раз я бы всё равно не успел, так что вместо этого схватился за висящий на поясе охотничий нож – оружие не чета мечу, но это всё, что у меня было. В голове лихорадочно теснились мысли о том, что надо было мне бежать, а теперь, похоже, нить моей жалкой жизни прервётся куда быстрее, чем я в состоянии себе представить.

Уж не знаю, кого ожидал встретить мой соперник, но при виде меня он изумлённо бросил:

– Ты-то откуда тут взялся, сопляк?

Не удостоив его ответом, я бросился на него, целя в горло, но он был готов к нападению: без труда отбросил меня ударом крестовины в грудь, от которого я шлёпнулся на камень, словно меня лягнула лошадь, и при этом так стукнулся затылком, что в глазах потемнело. Однако плакаться над своими ушибами времени не было: воин вновь замахнулся мечом – вполсилы, но я едва смог отбить этот удар своим ножом.

– Быть может, стоит сохранить тебе жизнь – хотя бы до конца боя? – ухмыльнулся воин в густые усы. – Поможешь нам найти своих дружков – они ведь прячутся где-то неподалёку? – С этими словами он наступил мне на предплечье – от боли я тотчас выронил нож, а о том, чтобы дотянуться до лука, и речи не было. Но не зря я провел детство с шестью старшими братьями – пусть любой из нас без раздумий отдал бы за другого жизнь, драки между нами случались такие, что подчас нас приходилось разливать холодной водой, будто сцепившихся псов. Извернувшись, я впился зубами в икру противника под холщовой штаниной – боль в руке лишь подстёгивала сжать челюсти так, что я едва их не свернул – как только воин с криком отдёрнул ногу, я, схватив нож, рванулся вперёд и с размаху толкнул его головой в живот.

Ночная тьма расцветилась искрами: я будто с разбега врезался лбом в дубовую доску – но мужчина от неожиданности утратил равновесие, рухнув на спину. На сей раз я отыгрался, с размаху опустившись коленом на державшую меч руку и, для верности уперев ладонь второй руки в рукоять, всадил нож ему в горло. Кровь брызнула прямо в лицо, руки окатило липкой тёплой волной – воин подо мной дёрнулся с такой силой, что едва меня не сбросил, и я, стиснув зубы, вновь ударил кулаком по рукояти ножа – на сей раз мой противник обмяк, пальцы, сжимавшие рукоять меча, сами собой разжались.

Схватившись за лук скользкими от крови пальцами, я трясущимися руками натянул тетиву. Мне казалось, что моё собственное противостояние длилось так долго, что сражение уже должно было закончиться, но тотчас убедился, что Эгир, избавившись от двух подручных Коппаня, сошелся с ним один на один. Предводитель был на полголовы выше Эгира, куда моложе и, казалось, сноровистее в бою, но старый воин умело пользовался преимуществами своей позиции, вставая спиной к костру, чтобы огонь слепил противнику глаза. Двигаясь вкруг костра, он искусно огибал препятствия, а когда, казалось, оступился, то, подцепив ногой горящую головешку, швырнул её прямиком в лицо Коппаню. Головешка рассыпалась искрами, заставив ишпана отшатнуться, но он тотчас восстановил равновесие и, когда Эгир бросился на него, рубанул старого воина прямо по лицу – тот даже не дрогнул: его меч уже вошел снизу вверх под кольчугу противника.

Всё это я успел запечатлеть за ту долю мгновения, пока выбирал цель. Коппань с Эгиром двигались слишком быстро, чтобы пытаться подстрелить одного, не задев второго, но на то, чтобы это осознать, мне потребовалось несколько драгоценных мгновений, и, когда я перевёл внимание на лучника, тот уже спускал тетиву – вот только целил он теперь не в меня, а в Нерацу. Я всё равно не успел бы ничего сделать, и всё же, когда стрела по самую середину древка впилась в спину твердынца прямо под лопаткой, я ощутил этот удар, будто получил его сам, и злость на самого себя разлилась по жилам, подобно яду.

Уже не думая о том, что сам подставляюсь под стрелы, я натянул лук, пожирая взглядом свою цель так, что она будто и впрямь притянулась ко мне, оказавшись в какой-то паре шагов – вот она, эта ямка под подбородком, куда я должен попасть – и я словно воочию ощутил, как узкий наконечник стрелы входит в тело. Тут я увидел второго лучника – и дыхание тотчас сделалось тяжёлым и болезненным, словно в страшном сне.

Натягивая тетиву, я в отчаянии крикнул: «В меня стреляй! В меня!» – поднимаясь в полный рост, но за шумом битвы меня едва ли было слышно, так что он не обратил на меня никакого внимания, спуская тетиву. Я выстрелил одновременно с противником, но вновь промахнулся – стрела лишь чиркнула его по шлему. На сей раз твердынец успел пригнуться, так что стрела попала в левое плечо, но при этом пропустил удар по правой руке – видимо, нешуточный, ведь Нерацу едва не выронил меч, тотчас перехватив его в другую руку.

Лучник наконец-то переключился на меня и, шепнув: «Ну же!» – я выпустил стрелу мгновением раньше него, тотчас отклонясь, так что вражеская стрела чиркнула мимо, и натянул лук, не глядя, куда попала моя собственная. На сей раз лучнику не столь повезло – целясь в него, я отметил, что древко стрелы торчит у него из предплечья, так что ничего удивительного, что он толком не смог натянуть лук – стрела даже не долетела до меня; не задумываясь, я выстрелил в него вновь – в тот момент я забыл обо всём на свете, кроме захлестывающих меня волн боли и желания уничтожить всех этих людей, просто чтобы прекратить всё это.

В тот самый момент, когда моя стрела пробила кольчугу лучника у основания шеи, отчего он наконец покачнулся и осел на землю, будто пьяный, Нерацу, упав на одно колено, вонзил меч в живот последнего нападавшего – и сам упал ничком.

В то мгновение я даже не заметил, что мы победили – отбросив лук, я ринулся вниз, не обращая внимания на недобитого противника, который спасался бегством в лес. Эгир оказался рядом раньше – он осторожно приподнял голову Нерацу, повернув её боком. Лицо твердынца представляло собой страшную маску из смазавшейся краски, крови с налипшей землей и мертвенно-бледной кожи, на губах уже пузырилась кровавая пена.

– Надо повернуть его на бок, – велел мне Эгир. – Давай, Ирчи, один я не сумею. – Только тут я заметил, что по лицу старого воина течёт кровь, а одной рукой он зажимает глаз.

Твердынец дышал натужно, будто неумелый бегун после долгой дистанции – каждый вдох, казалось, причинял ему мучительную боль. Я попытался приподнять его за плечи, как велел Эгир – Нерацу издал протяжный хриплый стон, а кровь ручейком хлынула изо рта. Я тотчас оставил свои попытки, в бессильном отчаянии закрыв лицо руками.

– Я не могу, не могу… – всхлипывал я, ощущая, как между пальцев капают слезы.

– Ну же, возьми себя в руки, – раздался сердитый голос Эгира. – Одному мне не справиться.

На моё запястье легла тяжёлая ладонь – это Нерацу последним усилием поднял руку, чтобы коснуться меня. Я стиснул его пальцы, без слов обещая, что сделаю всё возможное, чтобы его спасти.

В этот момент из-за спины Эгира послышались неторопливые шаги нескольких пар ног. Он тотчас схватился за меч, вскакивая на ноги – я услышал его резкий окрик:

– Кто вы такие? Что вам нужно?

Следующая глава
1 комментарий 1

Ad Dracones. Глава 27. Имя – Név (Нэйв)

28 декабря 2019 (22:47:33)  731
Предыдущая глава

Ирчи

– Моё имя – Дару, – отозвался глубокий низкий голос. Наконец подняв глаза, я увидел закутанного в тёмный плащ мужчину в маске с рогами, из-под которой свисали длинные чёрные с проседью космы. За его спиной виднелись ещё две фигуры – тоже в масках. – Я пришёл помочь вам.

читать дальше– Прежде скажите, откуда вы взялись и кому служите, – не сдавался Эгир.

– Я его знаю, – выдавил я. – Это местный талтош [1], староста деревни, ему можно доверять.

– Кладите юношу на носилки, – велел Дару своим подручным, – и несите ко мне в дом. – Повернувшись к нам, он велел Эгиру: – Ваша рана не опасна для жизни, так что позаботьтесь о себе сами. Я сделаю всё возможное, чтобы сохранить ему жизнь, а вы приведите ко мне своих спутников.

– Откуда вы знаете, что с нами ещё кто-то есть? – недоверчиво спросил Эгир.

– Эти люди охотились не на вас, – ответил талтош, поворачиваясь к нам спиной.

– Я пойду с вами, – запротестовал я.

– Сейчас ты ничем не поможешь, – бросил Дару, – но делай как знаешь.

Я двинулся рядом с носилками, стиснув мертвенно-холодную кисть Нерацу.

– Вы же ничего не знаете о драконах, – обратился я к старосте. – Что вы собираетесь с ним делать?

– Я знаю довольно о том, как удержать уходящую искру жизни, – отрезал он. – И если моих умений окажется недостаточно, то ему никто не поможет.

Помедлив, я попросил:

– Спасите его, и я отдам все, что у меня есть, стану вашим слугой до скончания дней!

– Ты не ведаешь, о чём просишь, – отозвался он. – Что ты вообще о нём знаешь?

– Он – герцог… принц… воевода, – припомнил я слова Анте и Верека. – И не поскупится, вознаграждая тех, кто ему помог!

– Ему суждено изменить облик мира, если он выживет, – поведал талтош. – Быть может, лучше бы ему умереть – тогда от драконов вскоре останутся одни лишь легенды.

– Нет мне дела до этого мира, если он умрёт! – выпалил я. – Где тогда справедливость? Вы не знаете, каким он был… – Когда я понял, что сам только что заговорил о твердынце, будто о покойнике, к горлу вновь подступили слезы. Дару не удостоил меня ответом, и я сам не произнес ни слова, пока мы, выйдя на торный путь, не достигли большого придорожного селения. Носилки потряхивало на ходу, и мне казалось, что я чую в сжимаемой руке трепет жизни.

Подойдя к самому обширному двору, староста тотчас велел:

– Готовьте большой стол, котлы с горячей водой, бинты, стелите чистую простынь! – похоже, его домочадцы были привычны к подобным приказам – единым мановением руки двое здоровых парней сняли дверь, укладывая ее на козлы, а поджидавшая рядом девушка с закрытым покрывалом лицом тотчас набросила на неё простынь; словно по волшебству вокруг появились женщины с лоханями, ведрами, чистыми полотнищами и мотками бинтов.

– Хочешь подсобить – помоги его раздеть, – отрывисто бросил Дару, и сам принялся разоблачаться от тяжёлого плаща и верхних одежд, оставшись в одной белой нижней рубахе и штанах – маску, однако же, он при этом не снял, его подручные также остались в масках, и женщины прикрывали лица – лишь тёмные глаза блестели над платками. Впрочем, смущения они явно не испытывали – они куда ловчее, чем я, принялись стягивать одежду с твердынца, при необходимости вспарывая ткань. Одна из них протянула мне влажную тряпицу, так что я принялся осторожно снимать смешанную с кровью краску с его лица – веки не дрогнули, даже когда я провёл по ним.

– Нужно натопить печь пожарче! – обратился я к Дару. – Для твердынцев чем горячее, тем лучше!

Староста без слов кивнул помощнику, в руках у него уже очутился острый даже на вид нож. Заметив, что я поёжился, когда он приставил его к коже, Дару сказал:

– Сейчас он ничего не чувствует. Рана скверная – стрела пробила грудь, так что крови будет много, но придется её извлечь.

Как ни хотелось мне отвести глаза, чтобы не видеть последующего – зияющей раны, крови, мигом пропитавшей простыню, непроизвольных подёргиваний мускулов, из-за которых казалось, что твердынец, даже будучи без сознания, бьётся в агонии – я не мог отвести взгляда, будто видел затянувшийся кошмарный сон.

Словно сквозь дрёму я услышал за дверью голоса Вистана и Эгира, но был не в состоянии пошевелиться, даже чтобы обернуться к двери. Когда жуткое действо наконец закончилось – раны туго перебинтовали, талтош накрыл Нерацу плащом и отложил стрелы, завернув их в чистую тряпицу – я наконец поднялся с лавки и, опустившись на колени перед столом, прижал ладонь к губам твердынца.

– Он не дышит, – в отчаянии прошептал я, а затем повторил так громко, что все обернулись ко мне: – Он не дышит! – Перед глазами всё поплыло – окровавленная простыня, бинты в красных пятнах, измазанная кровью серебристая кожа.

В комнату ворвался Эгир – видимо, он дожидался за дверью – и опустился на колени рядом со мной, всматриваясь в недвижные черты. Половину его лица скрывала белая повязка, делая его похожим на подручных Дару. Еще двое вошедших остановились за спиной – не оборачиваясь, я знал, что это Вистан и Инанна.

– Его дыхание иссякло, но он ещё жив, – изрёк Дару, комкая окровавленную тряпку. – Биение жизни укрылось в сердцевине, но ему нелегко найти путь наружу. Вы должны позвать его, не то возврата уже не будет – из-за потери крови сердце того и гляди омертвеет.

Эгир устремил на него непонимающий взгляд:

– Что ты имеешь в виду? Говори яснее, шаман!

– Позвать его по имени, – повторил тот, и Эгир тотчас прошептал, приблизив губы к самому уху твердынца:

– Господин Нерацу! Очнитесь, господин Нерацу!

Однако Дару покачал головой:

– Так не годится. По имени.

Эгир тотчас обернулся ко мне, встряхнув за плечо:

– Как господина Нерацу звать по имени?

В голове проплыло смутное воспоминание: я захожу в горницу, где за столом сидят хозяин Анте и Верек, и ещё один, лица которого мне пока не видно, и Анте говорит:

– Это – господин…

– Господин… – прошептал я, вторя воспоминанию, и уронил голову, в отчаянии признавшись: – Я не помню.

– Как так? – Эгир вновь встряхнул меня, схватив уже обеими руками. – Ну же, постарайся!

– Не помню, – повторял я – бессилие захлестывало мою память мутными волнами.

Эгир что-то кричал, а Вистан, положив руку ему на плечо, увещевал его оставить меня в покое – быть может, я сумею воскресить имя в памяти, когда приду в себя – но я слышал их словно сквозь пелену. Внезапно из-за спины послышался другой голос – знакомый, будто даже родной, пусть я и не мог вспомнить, кому он принадлежит – и произнёс одно-единственное слово:

– Вспомни.

И тут же, словно по команде, я повторил:

– Колесо – единая мера истинной свободы это. Kerék egyesi mére igazsági szabadszágnak ez.

– Он помешался от горя, – в отчаянии прошептала Инанна.

Я же повторил медленнее, словно в трансе:

– Колесо… Единая… Мера… Истинной… Свободы… Это… – Слова начали спотыкаться, ломаться, таять на языке, оставляя по себе лишь единый звук – и наружу, словно мощный поток, пробивший плотину, вырвалось имя: – Кемисэ! – Теперь я уже не мог остановиться, повторяя как одержимый: – Кемисэ, Кемисэ, вернись, Кемисэ! – Я перешел на отчаянный крик, но никто меня не останавливал. Сорвав голос, я продолжал хрипеть: – Кемисэ, вернись! – прижавшись губами к его уху, как прежде Эгир, и потому заметил, как шею защекотало еле ощутимое дыхание. Вцепившись в стол, я твердил: – Кемисэ, не уходи! [2]


Примечания:

[1] Талтош (táltos, также tátos) – венг. «шаман». Слово происходит либо от tált – «открытый [миру]», либо от taitaa (уральские языки) – «знающий, ведающий». До христианизации Венгрии основной религией венгров был шаманизм. Талтош обладает способностью впадать в состояние révülés (в букв. пер. с венг. «транс») – и в нем может исцелять раны, болезни и узнавать скрытую правду, посылая душу летать меж звезд. Есть свидетельства, что даже после христианизации существовали вплоть до эпохи Габсбургов (конец XVII в.). Кстати говоря, вещие сны – тоже обозначаются словом révülés.

[2] Как вы, наверно, поняли, то, что повторял Ирчи, было акростихом, составляющим одно и то же имя на русском и венгерском языке:
Колесо – Единая Мера Истинной Свободы Это.
Kerék Egyesi Mére Igazsági SZabadszágnak Ez.
Звучит странновато на обоих языках, но придумать акростих с одинаковым значением на двух языках не так-то просто…

Следующая глава
1 комментарий 2

Ad Dracones. Глава 28. Желание – Vágy (Вадь)

28 декабря 2019 (23:33:47)  720
Предыдущая глава

Ирчи

Не знаю, сколько это длилось – очнулся я, лёжа на лавке со свёрнутым под головой плащом, а Эгир поил меня водой из ковша.

– Ты потерял сознание, – сказал он, удерживая меня на месте. – От жары или от ушиба – когда это ты умудрился удариться головой?

– Что с господином Нерацу? – прохрипел я – в горло будто каменной крошки натолкали. Лоб что-то стягивало – дотронувшись до него, я убедился, что моя голова тоже перебинтована.

читать дальше– Он спит, – поведал Эгир, – и тебе отдохнуть не помешает. Погоди, сейчас принесу тебе похлёбки.

Эта жёсткая лавка и впрямь сделалась для меня сладчайшим ложем – голову и конечности словно залили свинцом – но я всё же умудрился сесть, спустив ноги.

– Я должен его видеть.

– И что ж мне теперь, нести тебя, что ли? – проворчал Эгир.

– Сам дойду. – Я поднялся на ноги – пол тотчас накренился, но я умудрился удержаться, доковыляв до двери.

– Дай я тебя хоть провожу, – предложил Эгир. – Ты же не знаешь, куда идти.

– А что с вами? – спросил я, глядя на повязку. – Рана серьёзная?

– Я теперь полуглазый [1], – невесело усмехнулся Эгир. – Так что лук теперь твой.

– Я чувствую себя каким-то предателем, – признался я, останавливаясь перед дверью. – Вы потеряли глаз, господин Нерацу при смерти, а я почитайте что невредим.

– Оставь ты эти глупости, – сердито оборвал меня Эгир. – Ты вообще не должен был участвовать в этой битве – кто ты там, пастух? – помедлив, он добавил: – И всё же, если бы не ты, то все мы уже были бы на том свете, так что лучше радуйся тому, что это не так.

Мне было трудно согласиться с этим, и всё же я молча прошел следом за Эгиром в небольшую комнатку с затянутым бычьим пузырём окном: в ней всего только и умещалось, что широкая лавка у бока печи, бóльшая часть которой находилась в другой комнате, да ещё одна лавка поуже, на которую тяжело опустился Эгир.

– Вот тебе господин Нерацу, только тревожить его не велели, – махнул он рукой.

Он по-прежнему лежал на животе, укрытый несколькими одеялами до самого затылка. Волосы, прежде связанные в хвост, растрепались, закрывая лицо, и концы золотых ленточек лежали на подушке. Казалось, что это вовсе не твердынец, а свёрнутый ковер под одеялом, призванный ввести в заблуждение, настолько неподвижно он лежал – словно он вовсе не дышит, и всё же, поднеся ладонь к его лицу, я ощутил слабое ритмичное дуновение.

Я и правда собирался лишь взглянуть, чтобы убедиться, что от меня не скрывают самого худшего, но теперь, глядя на это тело, похожее на тряпичную куклу, я понял, что не смогу вот так уйти – всё равно в мыслях не будет ничего, кроме этой белой фигуры, запелёнутой в одеяла, будто в саван. Видимо, Эгир тоже это ощутил, потому что поднялся со словами:

– Как захочешь есть – приходи сам, скоро все соберутся за столом.

Когда он вышел, я присел рядом с Кемисэ на краешек постели – что бы там ни говорил Эгир про то, что не стоит беспокоить твердынца, не похоже было, что его в состоянии разбудить и гарцующий мимо конный отряд.

– Кемисэ, – тихо произнес я, привыкая к непривычному имени, а потом, ещё сам не зная, зачем, взялся за конец ленточки. Осторожно убрав волосы с лица, я разделил их на несколько прядей и принялся неторопливо заплетать косу. В памяти невольно всплыли дни, когда мать позволяла мне неумелыми ещё руками заплетать свои длинные – ниже пояса – золотистые волосы, и то, как я много позже заплетал жиденькие ещё волосики сестренки, а она то и дело взвизгивала – мол, слишком сильно дёргаю – хотя я отлично знал, что делаю это не менее бережно, чем сама матушка. Закончив, я завязал косу концами ленточек, любуясь на свою работу – продёрнутое золотыми мазками темно-серое плетение напоминало оперение сказочной птицы. Я осторожно убрал косу, приподняв одеяло – одно плечо полностью скрывали бинты, ими же была туго обмотана грудь, забинтованная рука лежала на краю постели, так что свесилось запястье. Я бездумно взял его за руку, опускаясь на колени перед лавкой – от вида всех этих повязок на сердце стало так тяжело, что оно, казалось, того и гляди оборвётся.

Его рука на ощупь была просто ледяная – похоже, ни одеяла, ни печь не в состоянии были вернуть ей тепло жизни. Сжимая её обеими ладонями, я попытался согреть её дыханием – и сам не заметил, как принялся целовать тыльную сторону ладони, ложбинки между пальцами, каждую костяшку и подушечку – его кожа была на ощупь такой гладкой – словно свежеоструганное дерево, словно отшлифованный водой камушек – и в то же время мягкой, податливой – и я, не в силах остановиться, водил губами по внутренней стороне запястья, там, где слабо проступали голубоватые жилки, а в голове билось: «Он ведь не узнает об этом, так что и вреда от этого не будет…» В тот момент я отлично осознавал, что делаю что-то неправильное, но утешал себя тем, что ничего особенного я не совершаю.

Тут дверь внезапно распахнулась, и в комнату вошел Эгир – видать, я настолько увлекся, что не заметил звука шагов – со словами:

– Я тебе поесть принес, а то совсем остынет. – В руках у него и впрямь были две плошки.

Я поспешно прикрыл руку Кемисэ одеялом и вскочил на ноги, надеясь, что он не обратит внимания на краску, залившую мои щёки. Не знаю, заметил ли Эгир косу, которую я заплёл – во всяком случае, он ничего на этот счёт не сказал.

Протянув мне мою порцию, он сам сел на лавку, принимаясь за еду.

– Потом покажешь нам деревню и окрестности? – предложил Эгир. – Я так понял, ты не раз уже бывал в этих краях.

Что-то мне подсказывало, что сделать это ему уже предлагали сыновья или работники старосты, тем не менее я охотно согласился: сейчас мне любое дело сгодилось бы, чтоб отвлечься, а заняться в деревне в преддверии зимы особо нечем: урожай собран, стога сена смётаны, скот в загонах.

Инанна встретила меня, наряженная в новое платье: белые штаны и рубаху, а поверх них – богато вышитый жёлтый парчовый халат и многоцветный плетёный пояс, впору знатной госпоже. Вистан также приоделся, но его наряд был неброским, под стать самому старосте и его домочадцам, сверху же он вновь накинул свой видавший виды плащ.

Мы уже собирались выходить, когда в комнату зашел Дару и обратился прямиком к Вистану:

– Я считаю, что вам стоит об этом знать – мои люди нашли троих раненых и доставили сюда. Я не могу отказать им в помощи, но, если вы не желаете находиться с ними под одним кровом…

От меня не укрылось, как побледнела при этих словах Инанна, а Эгир нахмурился, однако самого Вистана, казалось, это известие нимало не встревожило.

– Их предводитель и его ближайшие сподвижники мертвы, – спокойно ответил он. – Едва ли простые воины, да ещё раненые, покусятся на нашу жизнь, поэтому вы вправе лечить их, если того пожелаете.

– Вот только, – подал я голос, чувствуя, как он внезапно сделался тонким от напряжения, а в горле вновь запершило, – среди них нет лучников?

– Ты их убил, – прервал меня Эгир. – Не помнишь, что ли? Ты убил тех, что стреляли в господина Нерацу.

После этого дар речи словно бы отказал мне, так что я молча опустился на скамью, уставясь на тусклое пятно окна. В голове воцарилась звенящая пустота, и меня вновь замутило.

– Тебе не помешает выйти на воздух, – не укрылось это от Эгира. – Пойдём-ка, я тебя выведу, а господин пусть покуда поговорит со старостой.

Когда мы с ним уселись на завалинку – дом, как и все строения в этом селении, был сделан по образцу жилища склави, которые куда лучше нашего понимали в том, как следует строить в этой местности – я неожиданно для самого себя пожаловался Эгиру:

– Раньше мне казалось, что, поучаствовав в настоящей сече, я почувствую себя героем – а теперь мне не хочется об этом даже думать. Я же должен радоваться, что застрелил тех, кто такое сотворил, верно ведь?

Вместо ответа Эгир лишь потрепал меня по плечу, пообещав:

– Это пройдёт. Вскоре будешь вспоминать обо всём так, будто это случилось с кем-то другим.

Вистан с Инанной вскоре присоединились к нам, и мы вышли со двора – я заметил, что Эгир не преминул прихватить с собой меч. Каким бы большим и богатым ни было селение, мы быстро обошли его вдоль и поперёк. Я показал гостевой дом, как правило, пустующий в это время года, когда путники не ходят через перевал, площадь, где устраивался базар, наиболее видные дома селян, а затем, вернувшись на дорогу, мы добрели до самого моста.

Когда мы подошли к реке, уже смеркалось. Заслышав её шум, Инанна бросила:

– Странно, что мы подходим с этой стороны, правда? Вчера мы и надеяться не смели, что сумеем её пересечь.

Я молча вышел на мост и, перегнувшись через перила, уставился на мутный поток, столь стремительный, что вновь закружилась голова.

– Хотел бы я знать, тела уже убрали? – послышался сбоку мрачный голос Эгира.

– Староста сказал, что селяне копают могилы, – отозвался Вистан. – Их похоронят в безвестности, ведь те, что выжили, едва ли захотят вспоминать об этой сече.

– И всё же, я бы предпочел, чтобы и тех закопали там же, – угрюмо заметил Эгир.

– Один из них лишился правой руки, – поведал Вистан. – У другого весьма скверная рана на ноге, ну а третий, раненный в живот, и вовсе не в состоянии подняться; в общем, угрозы они больше не представляют.

Эгир собрался было что-то возразить, но Вистан прервал его:

– А если бы ты не ушел со службы Онду, то на их месте мог бы оказаться и ты.

– Потому и ушёл, – буркнул Эгир – по голосу было понятно, что он в кои-то веки по-настоящему сердит на своего господина. Чувствуя, что Вистан и впрямь к нему несправедлив, я проворчал:

– Если бы среди них оказался тот лучник – уж не знаю, что бы я сделал.

– Что, шапками бы закидал? – хмыкнул Эгир, мимоходом взъерошив мне волосы.


***

Вернувшись, я обнаружил Дару у ложа твердынца.

– Это ты заплёл ему косу? – со странным выражением спросил он. То, что он был без маски, порадовало меня куда сильнее всех прочих заверений: значит, он и вправду считал, что жизнь раненого вне опасности.

– Да, – признавшись, я поспешил заверить: – Но я его нимало не потревожил, он даже не шелохнулся. – Подойдя ближе, я решился спросить: – Когда он очнётся?

На это Дару лишь покачал головой:

– Об этом судить не мне. Он так ослаб, что жизнь еле теплится, а даже на то, чтобы просто прийти в себя, понадобятся недюжинные силы.

– Но откуда они возьмутся, если он не ест и не пьёт, – в отчаянии бросил я. – Он же так совсем иссохнет!

– Мало же ты знаешь о драконах, – неодобрительно отозвался талтош. – Не помешало бы разведать побольше, прежде чем с ними связываться.

– Да я вовсе и не собирался, – признался я. – Так уж вышло…

Дару остановил меня движением руки.

– Давай-ка я отведу тебя к твоим спутникам, Ирис. – Он с самого первого дня нашего знакомства всегда называл меня полным именем, чем поначалу немало меня смущал, но потом я и к этому привык, как к прочим его странностям, сопряжённым с призванием.

– А можно я ещё немного задержусь тут? Я знаю, где искать остальных, – попросил я, внутренне готовясь к тому, что ничем не смогу объяснить это внезапное пожелание. Однако Дару не стал задавать вопросов:

– Как знаешь, – только и бросил он.

Когда его шаги замерли за дверью, я вновь присел на край ложа. Всматриваясь в черты, смутно белеющие в сгущающихся сумерках, я с горечью вымолвил:

– А ведь я и вправду ничего о тебе не знаю, Нерацу Кемисэ. Имя – вот и всё, что у меня есть. Неужели, если ты уйдешь, у меня так и останется одно лишь имя?

Опустившись на колени, я в упор вглядывался в его лицо, надеясь уловить хотя бы лёгкое трепетание ресниц, и сам не заметил, как погрузился в сон. Мне грезилось, будто я обнимаю груду остывающих камней, а кто-то гладит меня по волосам, отчего на душу нисходит неземной покой.


Примечания:

По поводу названия главы: в венгерском языке очень много слов, обозначающих «желание». Vágy означает «тоска, стремление, порыв, импульс». При этом если убрать долготу из слова – vagy, то получившийся глагол означает «ты есть».

[1] Полуглазый – félszemű. В венгерском языке множественное число используют гораздо реже, чем в других языках, в частности, все однотипные и парные предметы, как то: руки, ноги, глаза и т. д., обозначаются единственным числом, то есть, буквально: «У него голубой глаз» вместо «глаза». Соотвественно, когда у человека отсутствует один из этих парных органов, то говорят, что у него половина глаза, руки или ноги. Венгерский язык прекрасен и удивителен :-)

Следующая глава
1 комментарий 2

Ad Dracones. Глава 29. Шей – Varrj (Варрьй)

28 декабря 2019 (23:40:11)  697
Предыдущая глава

Ирчи

Разумеется, проснувшись, я прежде всего ощутил жуткую ломоту во всем теле и тупую боль в затылке. Открыв глаза, я обнаружил, что так и провел всю ночь, сидя на коленях и уложив локти на лавку рядом с Кемисэ, разбудил же меня стук отворяемой двери и недовольный голос Эгира:

– Я-то думал, куда это ты подевался?

– Видимо, так устал, что нечаянно уснул, – признался я.

– И как господин Нерацу?

– Всё так же, – горестно покачал головой я. – Я вот думаю, что, если Верек с хозяином Анте обнаружат его в таком состоянии, то точно мне голову оторвут.

читать дальше– Им скажут, что ты защищал его ценой своей жизни, – возразил Эгир.

– То-то я жив-здоров, а на нём живого места нет, – досадливо вздохнул я. Помедлив, я спросил: – Каковы же теперь ваши намерения? Отправитесь в столицу?

– Нужно поспеть на королевский суд, – кивнул Эгир. – Староста пообещал, что договорится, чтобы нам предоставили повозку и лошадь, но прежде мы хотели бы убедиться, что с господином Нерацу всё в порядке. Ну а ты? – спросил он.

– А у меня выбора нет – я останусь, пока он не оправится, – развел я руками. – Я же обещал быть при нем неотлучно, а обещаний на ветер я не бросаю.

На это Эгир лишь вздохнул:

– Хотел бы я, чтобы мы все могли остаться, но долг превыше всего.


***

День потянулся невыносимо долго: при утреннем осмотре твердынца Дару заодно перебинтовал мне голову, после этого я направился к своим спутникам. Эгир с Вистаном беседовали со старшим сыном старосты о том, как лучше выбрать дорогу к столице, не привлекая к себе внимания, и в то же время избегая совсем уж глухих углов. Умом я понимал, что им и впрямь не помешает как следует подготовиться, но всё же мне показалось своего рода предательством то, что их мысли уже заняты предстоящим путешествием.

У меня тоже было дело, так что, покинув их, я отправился в кузницу, чтобы справить себе новый нож – ведь мой старый остался лежать где-то в лесу, в горле того головореза, и возвращаться за ним мне совсем не хотелось.

Как и все мальчишки, я всегда обожал наблюдать за работой кузнеца, и мои странствия отнюдь не отбили к этому охоту, так что в ином случае я обязательно задержался бы. Однако на этот раз от ритмичных ударов у меня мигом разболелась голова, так что, уговорившись с кузнецом, я тут же отправился восвояси, едва перекинувшись с ним парой слов — ему было любопытно, что же на самом деле стряслось с нашим потрёпанным отрядом, но я пообещал, что расскажу в другой раз.

После этого, поболтавшись по деревне и нигде не найдя достойного занятия, позволяющего убить время, я вернулся на двор старосты и застал там его жену Хайнал [1] – дородную женщину с полным красивым лицом и густыми чёрными волосами, в которые закралось всего лишь несколько серебряных нитей. Завязав с ней разговор, я проследовал за дом, где она принялась снимать сушившуюся там одежду.

– Вот это ткань, – не без зависти произнесла она, поглаживая шёлк нижней рубашки, в которой недавно щеголяла Инанна. – И какая работа – никогда не видывала ничего подобного. Но мне стоило немалого труда вывести пятна от крови и земли – это платье предназначено для богатых палат [2], а не для того, чтобы бегать в нем по лесам, – на сей раз в её голосе послышался оттенок неодобрения, и я поспешил заступиться за Инанну:

– Господин из твердыни сам настоял, чтобы госпожа Инанна надела это платье, так что ему и поделом, если его наряд окажется испорчен.

– Так это одеяние драконов? – Хайнал испуганно отпрянула на полдюжины шагов. С суеверным ужасом глядя на развевающуюся ткань, она поведала: – Знай я, так и не притронулась бы. Муж не велел нам касаться ленты в его волосах – как знать, может, это верно и для этого платья!

Я чуть не заявил, что всё это – не более чем дурацкие суеверия, ведь ничего, кроме хорошего, знакомство с твердынцем нам покамест не приносило, но почёл за нужное не оскорблять её чувства, вместо этого предложив:

– Дайте я сам сниму, тогда вам не придётся.

Хозяйка благодарно согласилась, и я помимо струящихся шёлковых одежд снял постиранное платье Инанны, Вистана и Эгира.

– Тебе тоже надо подыскать чистое, – заботливо заметила Хайнал. – Да только тебя поди найди – все время где-то пропадаешь. А вот это наверняка придется выбросить, – добавила она, глядя на то, как я снимаю синий халат твердынца. – Всё в дырах, что твоё сито.

– Это ещё зачем? – возразил я, встряхивая одежду. – Ткань добротная, так что зашить не составит труда.

– Столько провозишься, что проще новое сшить, – усмехнулась хозяйка.

– Вот уж чего-чего, а времени у меня сейчас предостаточно, – вздохнул я.


***

Поев вместе со спутниками, я вытащил из сумы мотки нитей и костяную игольницу – их я всегда таскаю с собой: места занимают немного, а пригодиться могут в любой момент. Когда Инанна спросила, куда это я собрался с кипой одежды, я небрежно бросил:

– Да вот, пойду подлатаю. Вам ничего зашить не надо?

– Давай я тебе помогу, – тотчас вызвалась она. – Я и так чувствую себя виноватой, что одеяние господина Нерацу выстирали без меня, так хоть с шитьём подсоблю!

– Да нет, я сам управлюсь, всё равно заняться нечем, – пробормотал я и поспешил скрыться, опасаясь, что она продолжит настаивать.

Расположившись на лавке у противоположной стены в комнатке Кемисэ, я принялся рассматривать халат в тусклом свете от окошка.

– Да уж, знатно вас искромсали, господин Нерацу, – поделился я с неподвижной фигурой твердынца. – Вот если бы я мог так же ловко зашить вас – стали бы как новенький.

Начал я с прорех в рукавах – кое-где они и впрямь держались на узких полосках, но работа продвигалась споро, хоть света едва хватало, чтобы видеть иглу.

Некоторое время спустя зашёл Дару – я думал, что он выгонит меня с моим шитьем восвояси, но он лишь одобрительно кивнул и, скинув одеяло, принялся осматривать повязки. Я невольно засмотрелся на спину твердынца – цепочку позвонков на пояснице, невредимое плечо – и представил себе, насколько прекраснее они стали бы в движении – хотя бы лёгком колыхании при дыхании спящего тела… Очнулся я от этих мыслей, хорошенько уколов себя в палец.

Когда талтош собрался выйти, я поднялся:

– Наверно, мне тоже лучше уйти – от меня тут только духота одна, толку никакого, – виновато предположил я.

Однако Дару лишь покачал головой:

– Ты всё делаешь правильно. Если хочешь, можешь спать тут же, на лавке.

Обрадованный этим предложением – ещё бы, спать на лавке куда лучше, чем наполовину на полу, как я провел прошлую ночь – я отправился к спутникам, чтобы сказать им, что ждать меня не стоит.

Я застал их за сборами и растерянно замер на пороге: неужто они уже готовы пуститься в путь?

– Мы перебираемся в гостевой дом, – пояснил Вистан при виде моей изумлённой физиономии. – Всё равно он сейчас пустует, а сыновья хозяина уже натопили печь.

– Захватить твои вещи? – предложил Эгир.

– Не надо, мне дозволили спать на лавке подле господина Нерацу, – сообщил я. – А завтра зайду вас навестить!

– Скорее уж мы тебя, – улыбнулся Эгир. – Нам здоровье господина Нерацу тоже небезразлично.


***

Вернувшись, я обнаружил, что уже слишком стемнело, чтобы шить, а зажигать лучину я не стал. Вместо этого я сидел, не сводя неподвижного взгляда с одеяла, а в памяти один за другим вставали непрошеные образы: белая кожа спины под бинтами, рука, от которой он, стиснув зубы отдирал присохшую к ране ткань рукава – мог ли я в тот момент даже помыслить, что много дней спустя это воспоминание станет будить у меня подобные чувства?

Меня вновь охватило неизбежное чувство вины: имел ли я право находиться в этой комнате, глядя подобными глазами на того, кто так пострадал по моей вине? Это настолько походило на двойное предательство, что я ощутил необоримое желание хоть чем-то загладить свое невольное прегрешение. Вновь опустившись на колени, я взял его за руку, пообещав:

– Я больше не стану так поступать – пока вы без сознания, это бесчестно; вот когда вы очнётесь, то можете хоть зарубить меня, если я позволю себе то, что вам не по нраву. – Сказав это, я запечатлел поцелуй на его руке – один-единственный, после чего улегся на свою лавку, гадая, что за сны посетят меня этой ночью после всего этого.

Я не мог не задумываться о том, что послужило причиной подобных чувств – пережитая опасность, возбуждение от которой ещё не улеглось в крови, или излишек свободного времени, из-за которого мысли бродят неведомыми тропами, забредая в запретные дебри? Я искренне полагал, что всё это в прошлом, а меня ждет жизнь, исполненная здравых, простых радостей.

Теперь же, когда это незваное влечение вновь поднимало голову, подобно твари из сумрачных глубин, чтобы пожрать всё, чего мне удалось достичь, я мог быть уверен лишь в одном – что с ним придётся считаться.


***

Утром я первым делом уселся за шитьё, не дожидаясь, когда мне предложат поесть. Чтобы скрасить монотонную работу, я вновь завел разговор с безответным твердынцем:

– Вот мы с вами тут и остались одни, господин Нерацу. Инанна, Вистан и Эгир отправились жить в гостевой дом, и я, кажется, понимаю, почему. На их месте я бы и сам не стал терять время, что уж говорить. Не могу привыкнуть, что на самом деле его надо называть господин Леле – видимо, так и буду по привычке прозывать Вистаном. – Я в задумчивости почесал висок иглой. – В любом случае, для меня это слишком странно.

Закончив с рукавом, я приступил к штопанью дыр от стрел – с ними возни намечалось куда меньше.

– Хотел бы я знать, что вы собираетесь делать, когда доберётесь до своей твердыни – помимо того, чтобы отдать мне плату за работу, разумеется, – усмехнулся я. – Вы, вроде, обещали мне какую-то необычайную награду… – Мне взгрустнулось при мысли о том, какой награды мне бы сейчас хотелось, и которая была для меня совершенно недосягаема. – Пожалуй, я похож на шелудивого пса, который воет на луну, – в задумчивости произнёс я. – Ему так же, как и мне, кажется, что она совсем близко – такая светлая, сияющая и чистая – настолько, что он в состоянии до неё дотянуться, и тогда его жизнь стала бы такой же прекрасной, да только не пускает привязь. Даже странно, что мы столько дней провели бок о бок, а я этого не замечал. Впрочем, может, это и к лучшему – ведь тогда мне надлежало думать лишь о том, как нам выжить, пробираясь по горам.

Я прикрыл глаза, откинувшись на стену – затылок тут же прошила боль, так что пришлось принять прежнее положение, вновь занявшись прорехой.

– Наверно, здорово, что я могу говорить вам всё это без утайки, не опасаясь, что вы об этом подумаете; и всё же мне хотелось бы, чтобы вы знали. Может, я скажу это в последний день, на прощание – и будь что будет… – Я затянул нить, перекусив её, и принялся было выискивать, нет ли ещё где незамеченных прежде дыр, как вдруг уголком глаза заметил, что твердынец, вроде как, шевельнулся.

Я тотчас бросился на колени перед его постелью – так и есть, его веки действительно подрагивали, словно у человека, видящего беспокойный сон.

– Кемисэ, – прошептал я. – Господин Нерацу!

– Ирчи, – натужно просипел он, – где я?

– В деревне, – ответил я, и добавил: – В безопасности. Что вы помните последним?

– Можно мне попить? – выдавил Кемисэ. – В горле пересохло.

– Сейчас принесу, – пообещал я и, пристыженный тем, что не подумал об этом раньше, вылетел из комнаты с криками: – Воды! Быстро дайте воды! И позовите Дару!

Ко мне подбежала перепуганная дочка старосты, протягивая мне ковш с таким видом, словно решила, что начался пожар. Выхватив его, я поспешил обратно.

Я помог Кемисэ приподняться и сделать пару глотков, после этого, вновь опустившись на лавку, он ответил столь же хрипло – не похоже было, чтобы вода пошла ему впрок:

– Помню, что я умирал… Думал, что умираю.

– Талтош Дару спас вам жизнь, – поведал я. – Он удалил стрелу, пробившую спину, но вам всё ещё нельзя переворачиваться – рана может открыться.

– Я и не смогу, – еле слышно отозвался он. – Кажется, сейчас опять усну.

– Сон не повредит, – заверил его я.

– А я не хочу засыпать, – шепнул он. – Пообещай, что будешь тут, когда я проснусь.

Его веки уже смежились, когда вошел Дару.

– Он пришёл в себя! – задыхаясь от восторга, поведал я. – И я дал ему попить, но, кажется, он тут же заснул снова…

Пощупав лоб и шею твердынца, Дару изрёк:

– Это добрый здоровый сон, теперь он продлится не долго.


Кемисэ

Эта агония – когда захлёбываешься собственной кровью – не в неё ли я погрузил тех двух дозорных на мосту, которые вернулись, чтобы мстить мне? В предсмертных муках мне кажется, что они вливают мне в горло кипящее зелье – кувшин за кувшином – а я не в силах даже взмолиться, чтобы они прекратили. Я чувствую, что весь пропитался кровью – мои волосы, одежда, она коркой застыла на лице, хлещет из ран – кожа словно перестала сдерживать её, и вскоре я попросту расплывусь, утеку грязным потоком…

Я силюсь удержать перед глазами лицо Ирчи – кажется, он плачет – и в затухающем сознании бьётся: неужели обо мне? Это помогает мне справиться с паническим страхом, наполняя удивительной по силе уверенностью, но удержаться на этом краю у меня не выходит – меня уже куда-то уносит, словно затягивая в тёмную пещеру, стены которой скрывают и свет, и звуки…

И вот мне кажется, будто я стою на коленях на каменном полу, а вокруг бродят смутно светящиеся силуэты – неужто это и есть духи предков, к которым я обращал свои моления? Теперь я стану одним из них, и для меня не будет иного дела, иных забот, кроме как наблюдать за моими потомками…

В этот миг меня прошивает осознание: потомков-то у меня нет и теперь уже не будет – мой род захирел, я не сумел исполнить свой долг перед ним – и это наполняет меня такой горечью, что я падаю вперёд, опираясь на руки – они тоже светятся, будто сплошь покрыты блестящей чешуёй, хоть кожа на вид кажется гладкой, неповреждённой. Опустив глаза, я вижу, что лучи света исходят из моей груди, из плеча и руки – в тех местах, где я был ранен, но уже не могу вспомнить, как и когда это случилось.

Вопреки тому, что я думал, те двое, что обращаются ко мне – живые.

Когда одна из теней вплотную приближается ко мне, я слышу гневный голос деда:

– Как ты мог так подвести всех нас! На тебя одного возлагались все мои надежды, а ты разрушил их из одного глупого упрямства!

Эти речи погружают меня в тревожное смятение, и я хочу ответить, что не понимаю, о чём он говорит – я бы сумел объяснить ему всё, рассказать, что на самом деле желал лишь одного – любить и чтобы меня любили, но не могу оправдаться, потому что не помню, что совершил…

В печальном голосе другой тени я тотчас узнаю Рэу:

– Зачем ты покинул нас? Ты ведь мог остаться, чтобы бороться вместе с нами, но вместо этого сбежал от своей судьбы!

– Я пытался, – беспомощно отвечаю я. – Я помню, что я бился… И я победил, но победа не всегда дарует жизнь.

– Твои заблуждения погубят весь род! – Голос деда гремит на всю пещеру, сотрясая стены. – Самонадеянность – главное твоё прегрешение, но вместо того, чтобы вырвать её с корнем, ты лишь потворствуешь ей! Думаешь, что право рождения позволяет тебе распоряжаться чужими жизнями?

Дрожа, я приподнимаюсь на одно колено – во всём теле ощущается странная лёгкость и боли совсем нет, но каждое движение даётся с большим трудом – мне будто стоит огромных усилий не рассыпаться на кусочки.

– Я же знаю, что ты хочешь от меня не этого, – выдавливаю я. – Ты хочешь… хочешь, чтобы я был тем, кем не являюсь.

Голову наполняет странный, мучительный звон – кажется, что она вот-вот расколется, разлетится на осколки, её одновременно словно бы сдавливает и распирает изнутри. Я обеими руками вцепляюсь в меч, только тут обнаружив, что опираюсь на него.

В тот момент, когда мне кажется, что я больше не выдержу, звон внезапно отсекает тёплая, непроницаемая стена, и голос приёмной матери шепчет мне в ухо из-за спины:

– Ты – именно тот, кем должен быть. Всё, чтобы ты ни делал, несёт на себе благословение богов.

Я хочу обнять её, но вместо Лину меня обхватывают иные руки – и всё же в их крепости я обретаю утешение. Голос, которого я никогда не слышал, сколько бы ни звал его, заверяет:

– Ты ничего не терял. Послушай.

– Я погубил свой род, – шепчу я, чувствуя, как к горлу поступают рыдания, которые принесут с собой новые волны того невыносимого звона. – Мне так жаль…

– Послушай, – настаивает он с умиротворяющей уверенностью.

Я пытаюсь последовать его воле, и мне кажется, что где-то далеко, за гранью слышимости, будто с другого конца света кто-то зовёт меня по имени.

И я напрягаю все силы, вслушиваясь в этот зов, забывая обо всём, что вокруг меня, забываю о себе самом, о том, каких усилий, какой боли мне стоит не рассыпаться на блики света, растворяясь и обретая новую форму – чистого луча, что несётся куда-то ввысь…

Сомкнутых век касается тёплое свечение – и я задыхаюсь от боли: та полузабытая мука вернулась, стиснув грудь и горло, но вернулся и встревоженный взгляд карих глаз. Веки тяжелеют с каждым мгновением, но я из последних сил держу их открытыми – я так боюсь не увидеть его снова…


Ирчи

Некоторое время я сидел, прислушиваясь к его спокойному дыханию – теперь-то я видел, как мерно вздымается одеяло, а по развёрнутому в мою сторону лицу пробегает тень то страдания, то улыбки.

– Хотел бы я знать, что вам видится во сне, – шепнул я. – Вот было бы забавно, если я – тогда получилось бы, будто мы ходим в гости друг к другу. – С этими словами я поднялся на ноги и вышел, осторожно прикрыв дверь, чтобы тотчас сорваться на бег. Я так торопился, что на выходе столкнулся с одним из сыновей хозяина – в спешке я не рассмотрел даже, с которым именно – и вслед мне понеслось:

– Ты что, ошпарился? Куда несёшься?

Я так и мчался до самого гостевого дома, будто за мной бесы гонятся, не обращая внимания на застивший глаза красноватый туман. Ворвавшись в дом, я закричал на пределе моего всё ещё хрипловатого голоса:

– Инанна! Эгир! Господин Вистан! Господин Нерацу очнулся!

Ко мне тотчас вышел Эгир.

– Присядь-ка, а то ты совсем запыхался, – предложил он, глядя на то, как я хватаюсь за колени в попытке отдышаться. – Господин Леле с госпожой Инанной вышли прогуляться, но скоро должны вернуться. Я тут разжился добрым пивом – снимем пробу?

– Не могу, – мотнул головой я. – Мне надо обратно.

Видя мою решимость, он не стал настаивать:

– Спасибо, что первым делом дал знать нам, – от души поблагодарил он. – Да не забывай смотреть под ноги, – напутствовал он меня, когда я уже мчался вверх по улице, – не хватало ещё, чтобы ты покалечился!

Рядом с твердынцем я вновь застал Дару – тот принес лохань, исходящую пахучим паром, которую задвинул под лавку.

– Позови меня, как только он очнётся, – велел талтош, уходя.

– Непременно, – тотчас согласился я, а про себя подумал: вреда ведь не будет, если я малость с этим потяну? Отчего-то слова Кемисэ о том, что он хотел бы видеть меня при пробуждении, запали мне в душу; быть может, он всего-навсего имел в виду, что не хочет просыпаться один, а уж кто там будет – я или любой другой – не имеет значения, но я всё равно не хотел делить эти драгоценные мгновения с кем-то ещё, пользуясь его просьбой для самооправдания.


Примечания:

[1] Хáйнал – Hajnal – венгерское имя, означающее «рассвет».

[2] Палаты – любопытно, что современное венгерское слово «дворец» – palota – происходит от славянского «палата».

Следующая глава
1 комментарий 2

Ad Dracones. Глава 30. Рубеж – A határon (О хотарон)

28 декабря 2019 (23:45:00)  724
Предыдущая глава

Ирчи

На сей раз я позаботился о том, чтобы под рукой был не только ковш с водой, но ещё и плошка с мясным отваром, рассудив, что для иной пищи пока рановато. Однако, вопреки моим надеждам, отвар успел остыть, да и вода стала совсем холодной – а он всё спал. Наконец за дверью послышались голоса – и я, наверно, впервые за всё время нашего знакомства подосадовал на то, что наши спутники явились слишком рано.

читать дальшеТем не менее, я сделал всё, силясь не показать этого – выйдя в сени, чтобы не разбудить раненого прежде времени, я сердечно поприветствовал новоприбывших, спросив, где побывали сегодня Инанна с Вистаном.

– Мы опять ходили к реке. – Инанна оглянулась на спутника с легкой улыбкой. – Наверно, это странно, будто она нас притягивает.

– Мост и вправду хорош, – поддержал её я. – Сказывают, его в стародавние времена построили ромеи, когда владели всеми этими землями. – Я и сам всякий раз им любуюсь, проходя по этому пути. – Я умолчал о том, что теперь при виде этого моста впервые задумался о том, сколько крови на нём на самом деле пролилось.

– Вам не следовало заходить так далеко, – недовольно заметил Эгир. – Знай я, куда вы собираетесь, отправился бы с вами.

– Обещаю, что впредь мы не будем такими беспечными, – пообещал ему Вистан.

– Верь вам теперь, – проворчал Эгир, но даже в этом упрёке мне послышалась улыбка. – Так мы можем видеть господина Нерацу?

– Он сейчас спит, но, если не шуметь, то полагаю, что можно, – ответил я. – Думаю, что он рад будет видеть всех вас, – тут я вновь малость покривил душой, про себя надеясь, что моё присутствие для него будет желаннее прочих – ну хоть на самую малую толику.

Рассадив гостей на своей лавке, я отправился к хозяйке, чтобы подогреть отвар.

– А чем угостить господ? – удержала она меня, когда я уже собрался уходить.

– Даже не знаю, – отговорился я. – Думаю, что после того, как мы с седмицу провели без какой-либо приличной пищи, всё будет вкусно.

– Неужто целую седмицу? – всплеснула руками хозяйка. – И под открытым небом – тут и ноги протянуть недолго!

– Тем более с такими помощниками, как господин Коппань, – вырвалось у меня.

– А ты знаешь, что к нам на двор он тоже заходил, – понизив голос, сообщила Хайнал. – Всё выспрашивал, какие тут есть тайные тропы и всё такое. Говорил, что уполномочен королевским указом изловить опасных преступников. Правда, ушёл он несолоно хлебавши, – при этих словах она даже приосанилась. – Мой муж сразу смекнул, что человек он дурной и дело его неправое. Выгнать-то со двора он его не мог, но сказал, что лучше бы ему с этим обратиться к ишпану Элеку – тот, мол, охотно окажет любое содействие вершителям королевской воли. Ясное дело, такой ответ ему пришелся не по нраву – его словно ветром сдуло. Вот только, скажу я тебе, – Хайнал вновь понизила голос до шёпота и ухватила меня за рукав, будто я собирался сбежать – что на тот момент было не так уж далеко от истины, – скверных людей в этом селении хватает, как и в любом другом, так что, сдаётся мне, он всё же нашел себе достаточно помощников да советчиков.

– Вы бы лучше рассказали об этом самому господину Вистану, – предложил я, осторожно высвобождая рукав. – А теперь, уж простите, мне надо поторопиться – господа ждут.

– Что ж, заходи, как будет надобность, – с лёгкой обидой в голосе отозвалась Хайнал.


***

Подходя к двери, я услышал за ней голоса. Меня охватила досада – сказал же я, что нельзя шуметь – а потом сердце и вовсе упало: пусть я и не мог слышать ответов того, к кому они обращались, я понял, что они беседуют с Кемисэ – и от души обругал и себя, и словоохотливую хозяйку: вот же, дал слово, и где оно теперь? Я осторожно приоткрыл дверь и проскользнул внутрь, стараясь оставаться незамеченным.

И всё же взгляд Кемисэ тотчас меня нашёл – когда я различил на его губах слабую улыбку, у меня немного отлегло от сердца.

– Хотите пить, господин Нерацу? – предложил я.

– Спасибо, Эгир дал мне воды, – просипел он, и моё минутное облегчение тотчас сменилось такой досадой, что мне до нестерпимости захотелось выкинуть что-нибудь ребяческое: уйти, хлопнув дверью, или бросить какую-нибудь резкость, о которой наверняка буду жалеть, вроде: «Меня, что ли, не могли дождаться?» Казалось, будто я упустил не просто возможность помочь твердынцу сделать пару глотков, а позволил всем упованиям и надеждам вылететь в трубу. Сдержавшись, я сумел натянуть в ответ улыбку и сообщил:

– Я принес мясной отвар – надеюсь, вы осилите хотя бы пару ложек.

Сделав движение головой, которое вполне можно было счесть за кивок, он вновь обратился к Эгиру:

– У вас серьёзная рана?

– Жить буду, – отшутился Эгир. – Зато теперь я могу следить за любым вверенным мне делом вполглаза – и никто не вправе меня в этом упрекнуть.

– Мне так жаль, – опечалился Кемисэ.

– Кто бы говорил, – невесело усмехнулся Эгир. Помедлив, он добавил: – Если бы один из вас погиб, не знаю, как я смог бы с этим жить.

При всей простоте этого признания ясно было, что оно исходит из самой глубины его сердца – подобную откровенность мужчина может позволить себе нечасто, тем паче перед другими людьми. Когда же я осознал подлинный смысл его слов, у меня внутри что-то дрогнуло: прежде я считал само собой разумеющимся, что вдали от дома моя жизнь дорога разве что мне самому. Судите сами: господин Нерацу – такая важная персона, Вистан – как выяснилось, тоже, жизнь Инанны священна хотя бы потому, что она – женщина, а Эгир – воин, а значит, принадлежит к благородному званию; только я один – бездомный мальчишка, о котором если походя и вспомнят, то разве чтобы подивиться, куда это я запропастился. Мы с Эгиром не всегда ладили – во всяком случае, мне так казалось, потому-то подобные речи и застали меня врасплох.

Пока я думал, что бы сказать в ответ – всё, что приходило в голову, не годилось для того, чтобы выразить мою благодарность – Кемисэ ответил:

– Если бы вы погибли, я бы всё равно что лишился отца.

В сравнении с этими словами всё, что я мог бы насочинять, прозвучало бы невнятным лепетом. Похоже, как бы хорошо я ни относился к Эгиру, сколь бы высоко не ставил его навыки, опыт и сдержанность – кому ещё удалось бы так долго прикидываться слугой, ничем не давая знать о своем истинном положении? – мои чувства не шли ни в какое сравнение с отношением Нерацу. С некоторой долей покровительственности я подумал, что Кемисэ вообще слишком уж легко привязывается к людям – хорошо, когда попадаются такие достойные люди, как Эгир, которые с лихвой отплатят тебе за добро, но если встретится тот, кто, изображая лишь видимость заботы, будет бесстыдно пользоваться его положением и талантами?

Глянув на твердынца, я спохватился, что и сам хорош: увлекшись этими размышлениями, и не заметил, что тот, должно быть утомился: шутка ли – худо-бедно поддерживать беседу, когда каждый вдох даётся с трудом? Поймав взгляд Эгира, я украдкой указал головой на дверь – тот меня понял, во всеуслышание заявив:

– Нам пора возвращаться, мы ещё зайдём попозже.

Казалось, твердынец заснул, стоило двери за ними закрыться – веки смежились, дыхание вновь стало ровным и спокойным.

Я уселся на лавку и, опустив голову на руки, повинился:

– Простите, что не сдержал обещания – вы очнулись, а меня не было рядом.

– Ничего, – шепнул он так тихо, что сперва я думал, что мне почудилось. Мгновение спустя он добавил: – Ведь сейчас ты здесь.

– Дайте мне знать, если вам захочется пить или ещё чего, – тотчас предложил я, но похоже, на сей раз он и впрямь провалился в сон.

После всего этого мне уже совершенно не хотелось покидать пределы комнаты – я так и сидел там, латая одежду, пока мне не принесли поесть сытной мясной похлебки. Зайдя проведать раненого с новой лоханью ароматного настоя, Дару посетовал, что его не было, когда твердынец просыпался:

– Мне надо бы с ним поговорить, чтобы оценить его состояние.

– Простите, что не позвал вас, – повинился я, но талтош лишь махнул рукой:

– Я бы всё равно не смог. Тот, что был ранен в живот, скончался.

При этих словах меня посетило двойственное чувство: с одной стороны я, вроде как, ощутил облегчение от того, что он погиб не от моей руки, а с другой стороны, осознание того, что это была рука Кемисэ, отчего-то было ничуть не лучше. Да и вообще от того, что, пока мы как ни в чём не бывало беседовали, где-то за стеной умирал неведомый человек, пробирала дрожь.

Похоже, старосте обсуждать это хотелось ничуть не больше моего, потому как он тотчас откланялся, и я вновь остался наедине со спящим и ворохом его продырявленной одежды. Работы всё ещё было предостаточно: покончив с верхним платьем, я перешел к нижним халатам, а их было аж три штуки.

– Это ж надо было столько на себя напялить, – пошутил я, разглядывая очередную из них – из светло-голубого льна, совершенно простую, если не считать нашитой по краю рукавов золотой тесьмы. – Наверно, когда на тебе столько всего надёвано, это сродни кожаному доспеху… Хотя не заметно, чтобы помогало от меча – вот от палки, может, и была бы какая-то защита…

Ближе к ночи Кемисэ вновь очнулся – на сей раз он даже сумел повернуться на бок без моей помощи, правда, лицо его при этом исказилось, словно внутри что-то треснуло.

– Эй-эй, полегче! – предостерёг его я. – И не пытайтесь опираться на раненую руку!

При этом, поддерживая его, я по случайности сам оказался под его рукой – и невольно зарделся, обнаружив себя в этом неуклюжем объятии, но пытаться высвободиться из-под него значило причинить боль Кемисэ, потому я просто дотянулся до печи, чтобы снять с неё плошку с ещё теплым отваром.

– Давайте-ка вы попробуете поесть, – предложил я, боясь дышать и отчаянно надеясь, что он не обратит внимания на мой румянец. Внутри я весь съёжился, раздираемый стремлением продлить прикосновение, прильнуть ещё теснее – и бежать от него, от щекотных волн жара, которые оно во мне порождало.

Осторожно придерживая его за спину и затылок одной рукой, другой я поднёс к его губам ложку с отваром, сосредоточившись на том, чтобы пальцы не тряслись – ему без того было непросто сделать первые глотки – это ясно было по тому, как содрогалось его тело: незаметно для глаза, но моя рука отчётливо ощущала эти краткие спазмы.

Одолев половину плошки, он с облегчением опустился на постель. Я нагнулся, чтобы выскользнуть из-под его руки, не тревожа её, но его ладонь неожиданно задержалась на моем затылке, и я так и замер в нелепой склонённой позе просителя, не решаясь разорвать это прикосновение.

– Откуда это? – шепнул он.

– Сущая ерунда, – как можно беспечнее отозвался я и осторожно приподнялся – при этом ладонь сместилась на лопатки, и я вновь застыл, вспоминая, как же давно никто не трогал мою спину таким вот жестом – одновременно покровительственным, нежным и собственническим. Под этими пальцами я ощутил себя луком, готовым выгибаться до отказа, покоряясь воле владельца – хоть сломаться, если его воля превозможет мою прочность. – Один из тех вояк Коппаня на меня напал – но ему повезло куда меньше моего. Из-за этого я и не смог помешать тем лучникам, что стреляли в вас, – закончил я севшим голосом.

– Я так хотел защитить тебя – и не сумел, – выдохнул он, спрятав лицо в подушку.

– Оставьте эти глупости, – велел я, стараясь подражать Эгиру. – Если бы не вы, то… – Я невольно содрогнулся, вновь представив себе того мужика с искаженным яростью лицом – как он приговаривал: «Ты ведь поможешь нам найти своих дружков, верно?» – Пойду-ка я позову Дару, – с этими словами я всё-таки поднялся с пола, бережно уложив его руку на лавку. – Он сказал, что ему необходимо с вами поговорить.

Когда я нашел Дару, тот весьма бесцеремонно велел мне:

– Ступай-ка обожди в другом месте, я тебя потом позову.

– Я мог бы помочь, – без особой надежды бросил я, но в ответ получил лишь:

– Я справлюсь и сам.

Гадая, о чём же эдаком талтош хочет говорить с твердынцем с глазу на глаз, я отправился к общему столу, и там наткнулся эту парочку: безрукого и раненого в ногу. Похоже, они меня не узнали, несмотря на настороженный взгляд, которым я их наградил – видимо, приняли за одного из многочисленных челядинцев хозяина. Они казались подавленными, что и неудивительно, учитывая недавнюю смерть их товарища – и гибель в бою всех прочих, включая предводителя.

Первым моим побуждением было убраться подобру-поздорову, но, поразмыслив, я всё же решил присесть рядом и послушать, о чём они толкуют.

– Куда ж теперь податься после всего этого?.. – размышлял однорукий.

– Разве что обратиться к Онду, – бросил второй, раненный в ногу. На этом месте я насторожился: мне ли не понимать, что, если эти вояки и впрямь поведают Онду о всем случившемся, всем нам, включая Дару, не поздоровится. Но первый лишь покачал головой:

– Никак забыл, что говорил господин Коппань? За потерю пленника мелек с каждого из нас голову снимет, а уж после того, как нас застала врасплох кучка измождённых путников, тем паче лучше не показываться ему на глаза, особливо учитывая, что теперь мы единственные, кто может об этом рассказать – чуешь, чем тут пахнет?

Уловив намёк, второй угрюмо понурился, и всё же не преминул заметить:

– Скажешь тоже – измождённые путники; один этот дьявол, что нас изувечил, стоил полусотни.

– Да уж, такого никто из нас не ожидал, – признал первый. – Впрочем, могли бы и сами догадаться – я уже тогда, на перевале, говорил, что не мог всех положить тот вояка – он, сказывают, служил ещё отцу Дёзё.

Тут я всё-таки решился вмешаться в разговор, хоть и не ожидал, что достигну этим хоть чего-то путного:

– А вы не думали о том, чтобы послужить делу правды? Ведь теперь вам не грех задуматься о том, что ваши рассказы могут дорогого стоить.

Этим я добился лишь того, что они воззрились на меня с недоверием.

– Постой-ка, – прищурился однорукий, – так ты и есть тот мальчишка-лучник?

– А если бы и я? – отозвался я, невольно отодвигаясь.

– Неплохо стреляешь, – бросил он. – Я сам был в этом хорош, но теперь уж дело прошлое…

Тут меня к моему немалому облегчению отозвал Дару, сказав, что господин Нерацу спит, так что я могу быть свободен до вечера. Это время я решил употребить на то, чтобы вновь навестить гостевой дом.

Там полным ходом шли приготовления к отъезду – во дворе уже появилась добротно сбитая тележка с парой лохматых лошадок, а в ней – сложенная палатка: хоть дальнейший путь Вистана, Эгира и Инанны пролегал по селениям, похоже, на сей раз они решили подготовиться ко всему.

Вистана с Инанной я вновь не застал: по словам Эгира, они были заняты приобретением провизии у местных крестьян. На сей раз я не стал отказываться от пива, хоть, судя по его количеству в баклаге, старый воин успел основательно распробовать его в моё отсутствие.

– Ты ведь о нём позаботишься? – бросил Эгир после продолжительного молчания, на протяжении которого мы отдавали должное отменно сваренному напитку.

– Разумеется, – отозвался я, и не подумав спросить, о ком это он.

– Душа у меня болит, – признался Эгир, – оставлять вас одних, двух мальчишек.

– Скажете тоже, – оскорбился я: почитая себя вполне зрелым мужчиной, господина Нерацу я считал совсем взрослым – ведь он на несколько лет меня старше. – Разве вы так и не убедились, что на меня можно положиться? – Словно в подтверждение этого я сделал здоровенный глоток пива из кружки, и надо же было Эгиру бросить в этот самый момент:

– Можно, только уж больно легко ты поддаешься страстям.

Подавившись, я выплюнул почти все пиво на стол – я тотчас решил, будто он неведомым образом прочел всё мои потаённые желания, Эгир же невозмутимо докончил:

– Вот как тогда, на переправе – я ж говорил, плохая это затея, а тебе похвастать своей ловкостью да удалью захотелось, верно?

– Ну, не без этого, – признался я, с облегчением вытирая рот рукавом.

– Так вот, впредь не лезь на рожон ради похвальбы, – наставил меня старик. – Тем паче, если тем самым подвергаешь опасности не только себя самого.

– Не буду, – сухо отозвался я.

Вернувшиеся Вистан и Инанна не чинясь присоединились к нам за столом и принялись расспрашивать о здоровье твердынца. Я не без гордости поведал, что он уже может есть, но о том, чтобы пуститься в путь, само собой, речь пойдёт не скоро. Подхватив мою мысль, господин Вистан заметил:

– Ну а мы, увы, не можем больше медлить, но прежде, разумеется, хотим попрощаться с господином Нерацу.

При этих словах у меня невольно сжалось сердце: Кемисэ ведь и без того тяжело – каждый вдох причиняет боль, а когда поворачивается на бок, кажется, будто вся постель утыкана гвоздями, а тут ещё предстоит прощание со спутниками, с которыми, по его собственному признанию, он успел сродниться. Видимо, заметив печаль на моем лице, Эгир предусмотрительно заметил:

– Вам не следует торопиться – на твоём месте я бы подождал до весны, пока не потеплеет как следует, тогда-то господин Нерацу точно оправится.

– Дай-то Благословенная Матушка, – не задумываясь, отозвался я, невольно хмурясь. В этот момент я впервые осознал, что зимовать мне предстоит не в Гране, как я предполагал, а в этой затерянной в горах деревне, где и заняться-то толком нечем. Да и весной, когда я планировал воротиться, мне предстояло продолжить путь к Цитадели – ещё не известно, сколько это займёт времени. Даже удивительно, что я задумался об этом лишь сейчас – прежде чем мы отправились в путь, это было единственным, что меня занимало.

– Тебе обязательно нужно завернуть в Гран на обратной дороге, – вырвал меня из раздумий голос Инанны, – чтобы поведать, как дела у господина Нерацу.

– И узнать, что постановил королевский суд, – брякнул я, но по встретившему мои слова мрачному молчанию тотчас понял, что обсуждать эту тему не хочется никому. Словно тоже о чём-то вспомнив, господин Вистан обратился ко мне:

– Ирчи, мы должны поговорить об оплате.

– Вы можете расплатиться со мной в Гране, – великодушно предложил я, прикидывая, с какими незапланированными тратами им предстоит столкнуться – взять хотя бы новую повозку и лошадь.

– Я бы предпочёл не оставлять долгов, – мягко, но непреклонно возразил Вистан. Когда я прошёл следом за ним в уютную натопленную комнату по соседству, он не торопясь отсчитал серебряные денарии и, вложив их в мою ладонь, заверил: – Я не питаю иллюзий, будто то, что сделали для нас вы с господином Нерацу, можно оценить деньгами, и потому надеюсь, что смогу выразить свою признательность иначе. Помни об одном: если судьба будет ко мне милостива, двери моего дома для тебя всегда открыты.

Я поблагодарил его с тяжёлым сердцем, чуя в его словах предвестие беды, и на прощание бросил:

– Заходите, господин Нерацу теперь гораздо чаще приходит в себя, хоть по-прежнему много спит.



Кемисэ

Когда Ирчи выходит, я тотчас обращаюсь к старосте:

– Я обязан вам жизнью. – Говорить всё ещё трудно, так что, хотя мне хочется сказать много, много больше, приходится ограничиться этим.

Бросив на меня нечитаемый взгляд, он молвит:

– Я залечил ваши раны – это верно. Но к жизни вас вернул не я. – Помолчав, он продолжает: – Ирис кажется совершенно обычным парнем, верно ведь? Тем не менее, именно он был тем, кто вернул вас с того света.

Не понимая, о ком он говорит, я уставил на Дару удивлённый взгляд – заметив это, он поясняет:

– Ирис – это Ирчи, его полное имя, как цветок. Имя и для людей значит не меньше, чем для твердынцев… Когда я повстречался с ним в первый раз, то увидел, что за ним следят духи – я бы оставил его на обучение, но понял, что у него иной путь. Потому-то я ничего не стал ему говорить – он по-прежнему пребывает в неведении.

Я не в силах удержаться от вопроса:

– Что это за путь?

– Путь человека – тайна для него самого, – бросает Дару. – Могу сказать лишь, что ваша с ним встреча была предопределена.

Сам того не зная, он задевает в моей душе струну, звучание которой будоражит сердце с невиданной силой, но Дару продолжает, гася зародившуюся было надежду:

– Но он ни о чём не ведает, и, быть может, это ему на благо, ведь знание – своего рода принуждение. – Помедлив, он добавляет: – Кажется, что слова легки как воздух, но каждое из них может связать крепче любых пут.

– Я должен быть благодарен судьбе за встречу с ним, – шепчу я, чувствуя, как рассудок вновь обволакивает дремотная тяжесть. – Сколько бы она ни продлилась…


Примечание:

Венгерское название этой главы – A határon (О хотарон) – переводится как "На границе", "На грани" или "На рубеже".

Следующая глава
1 комментарий 2

Ad Dracones. Глава 31. Разные пути – Különféle utak (Кюлёнфэйле утак)

28 декабря 2019 (23:48:20)  711
Предыдущая глава

Ирчи

Вернувшись к дому старосты, я уселся на крыльце и принялся без всякой цели таращиться в сгущающиеся сумерки. Хоть с той битвы, что едва не унесла жизнь Кемисэ, минуло уже несколько дней, я лишь сейчас почувствовал, что напряжение действительно меня отпустило. Одновременно с этим меня охватила смутная тоска, словно с разделением нашей группы завершится какой-то важный этап моей жизни, и я стану… взрослее, что ли. Пусть я и прежде считал, что возмужал, едва покинув отчий дом, теперь мне казалось, будто всё, что мне довелось пережить доселе, на поверку было ребячеством, а настоящие тревоги и ответственность мне лишь предстоят.

Пройдя прямиком к господину Нерацу, я привычно поведал спящему, подбросив кошель с серебром:

– Вот теперь и я разжился деньгами на дальнейшую дорогу, так что бедствовать нам не придется.

читать дальшеТо ли его сон был некрепок, то ли на самом деле он лишь лежал с закрытыми глазами – его веки тотчас дрогнули, и он слабым голосом отозвался:

– У меня есть средства. Тебе не придется тратить своё. – Несмотря на то, что его по-прежнему было едва слышно, мне показалось, что тот самый страшный хрип, будто его кто-то держит за горло, уже пропал. Я тотчас опустился на корточки, чтобы ему не приходилось напрягать голос, и повинился:

– Простите, я просто дурачился – думал, что вы спите. Надеюсь, я вас не разбудил? – В глубине души я надеялся, что он вновь коснётся моих волос, протянув руку – хотя зачем бы ему это делать?

Он лишь качнул головой, и тогда я рискнул спросить:

– Как вы себя чувствуете?

– Всё болит, – признался он, и по этим скупым словам можно было догадаться, что при подобных страданиях невольно жалеешь, что вообще остался в живых. Меня тотчас охватил стыд за то, что я где-то болтался, пока он лежал тут в темноте, не в силах заснуть.

– Жаль, что здесь нет той настойки, которую вы давали Феньо, – посетовал я. – Но я пойду спрошу, может, у Дару найдется что-то похожее…

– Не стоит, – выдавил он. – Лучше что-нибудь расскажи.

– Как вам будет угодно, – обрадовался я, что могу хоть чем-то услужить.

Быстро перебрав в памяти истории, я выбрал ту, что подлиннее, о приключениях сбежавшего из дому пятнистого козлёнка – если она не поможет господину Нерацу заснуть, то хотя бы отвлечёт. В моём повествовании козлёнок скакал по горам, перепрыгивая одну речку за другой, пока ему не встретилась столь широкая, что он не мог её одолеть, пошёл по берегу, обхитрив сперва желающего съесть его медведя, затем охотника, и наконец набрёл на дом живущей в лесу доброй старушки…

Закончив, я обнаружил, что Кемисэ по-настоящему уснул – во всяком случае, на мои тихие оклики он уже не отзывался – тогда я и сам устроился на лавке. Мне приснилось, что я, подобно герою моей сказки, карабкался по скалам, пока наконец не нашёл пещеру – глубокую и тёмную. Как ни страшил меня её непроглядный мрак, я зачем-то заходил всё дальше, и эхо моих шагов гуляло повсюду, словно окружившее меня крадущееся воинство. Не видя ни зги, я вытянул руки, чтобы не натолкнуться головой на преграду, и в какой-то момент ладони и впрямь наткнулись на стену – но не холодную и влажную, как я ожидал, а сухую, шершавую, трепещущую жизнью.

Вздрогнув, я проснулся, едва не свалившись с лавки. За окном занимался рассвет, а из-за двери уже доносились голоса Вистана и Эгира. Как ни жалко было будить Кемисэ, я всё же опустился на пол перед лавкой и тихо окликнул:

– Господин Нерацу! Вы спите? Наши спутники пришли проститься.

Его глаза тотчас распахнулись, но их ещё туманил сон, так что мне пришлось повторить.

– Так скоро? – отозвался он с отголоском печали в голосе.

– Минула уже неделя, – словно оправдываясь за них, пояснил я. – А королевский суд…

От дальнейших пояснений меня спасло появление наших товарищей – уже в дорожной одежде, они стояли у двери, словно не решаясь приблизиться. Казалось, никто не знал, как начать, и в конце концов заговорил сам Кемисэ:

– Пусть в дороге вам сопутствует удача, – подозрительно сдавленным голосом произнёс он, – и пережитые опасности станут последними.

Не менее расстроенный Эгир отозвался:

– Я надеюсь, что нам ещё доведётся увидеться, господин Нерацу.

– И я всем сердцем уповаю на то же, – вторил ему Вистан.

– Боюсь, что этому едва ли суждено случиться, – выдавил Кемисэ. – Но это стало бы для меня величайшим счастьем.

– Как я ни жалею о том, что вы не можете ехать с нами, господин Нерацу, – произнёс Вистан, – меня хотя бы отчасти утешает то, что без нас вы будете в большей безопасности.

Я хотел было заметить, что, исходя из этих соображений, с ними не стоило пускаться в путь и Инанне, но промолчал – в конце концов, ей по пути с Вистаном и Эгиром, а нам – нет.

Я бы с радостью проводил их хотя бы до следующей деревни, но меня всё время тянуло назад осознание того, что Кемисэ, должно быть, после этого прощания чувствует себя особенно одиноким – во всяком случае, я бы именно так себя и ощущал – так что, дойдя до окраин деревни, я принялся за окончательное прощание. Когда мы обнялись напоследок, Вистан неожиданно бросил:

– То, что я говорил – не пустые слова: будь моя воля, я бы остался здесь навсегда. В этой деревне мы нашли передышку, которой нам так не доставало – жаль, что она оказалась слишком краткой.

Глядя вслед удаляющимся спутникам, я поневоле задумался о том, что мне всегда казалось, будто счастливы лишь уходящие, а на долю провожающих приходятся одни сожаления да тревоги; сегодня же я впервые ощутил, что и остающийся может быть счастлив, если его воля к странствиям ослабла – тем паче, когда есть, ради кого оставаться.


***

Вернувшись, я столкнулся с Дару – тот тащил новую лохань и связку бинтов. При виде меня он устало бросил:

– Что-то ты рано вернулся – я думал, не упустишь возможности прогуляться.

– Я решил, что здесь я нужнее, – обиженно возразил я. – А до крепости наши спутники и без меня доберутся.

– Твоё дело – отвести господина из твердыни куда ему угодно, когда он поправится, – отстранённо промолвил талтош. – А до той поры это не твоя забота.

В его словах мне почудился отголосок моих собственных, когда я бросил Эгиру: «Мне за это хотя бы заплатят», – и, словно устыдившись их, я взмолился:

– Я ведь правда могу помочь – просто подскажите мне, что делать!

Казалось, он заколебался, оглядывая меня испытующим взглядом. Наконец он спросил:

– Тебе раньше доводилось ходить за больными?

– Разве что за хворой скотиной, – признался я. – Ну и ещё, когда сестренка недужила, я матери помогал…

Казалось, Дару готов был махнуть на меня рукой, но все же милостиво дозволил:

– Если действительно хочешь помочь, то ступай за мной. Но учти, что это непростая задача, не каждому под силу.

В ответ я ограничился кратким:

– Постараюсь, – думая, что это едва ли может быть хуже, чем оказаться лицом к лицу с человеком, который собирается тебя убить.

Я тотчас понял, насколько сильно ошибался в этом, когда принялся помогать Дару менять повязки – от меня и требовалось-то всего, что только приподнимать твердынца, пока талтош отматывал полоски ткани, а потом отмачивать присохшие к ране бинты, но в итоге у меня по щекам текли слёзы, в то время как Кемисэ держался молодцом, хотя я-то чувствовал, как он вздрагивает всем телом при каждом движении, словно к коже прикладывают калёное железо, а не чистую льняную ткань. Стоило мне приподнять его, чтобы Дару мог наложить повязки, как Кемисэ неожиданно закашлялся, выплёвывая на простыню сгустки крови. По правде, мои руки не разжались лишь потому, что я обмер от ужаса, уставясь, словно зачарованный, на крохотные пятнышки, усеявшие и мой рукав. Вид у меня наверняка был тот ещё, потому как Кемисэ, бросив на меня воспалённый взгляд, прохрипел:

– Уйди!

Пусть у меня внутри всё и впрямь обмякло от этого зрелища, подчиняться этому велению я не собирался. Дару неожиданно поддержал меня, протянув мне тряпицу, и как ни в чем не бывало произнёс:

– Это хорошо – от крови в груди надо избавляться.

Кемисэ вновь закашлялся, но на сей раз я не растерялся – вытер окровавленные губы, смахнул сгустки с простыни и подстелил чистое полотенце.

Пусть помощи от меня было всего ничего, по окончании этой немудрёной процедуры руки у меня тряслись, будто я полдня карабкался по отвесным скалам, а в груди болело, будто это я заполучил стрелу заместо твердынца. Сам он, выпив какого-то сонного настоя Дару, благополучно почивал на чистой постели, но, хоть простыни и даже мою испачканную рубаху забрали в стирку, в комнате по-прежнему витал запах крови.

По правде, я уже и сам не знал, сожалею ли о том, что напросился лекарю в помощники, однако меня немало порадовало то, что он, вместо того, чтобы спрашивать, не собрался ли я на попятную, велел напоить твердынца отваром для отхаркивания оставшейся крови, когда тот проснётся: теперь я мог тешить себя иллюзией, будто и я принимаю хоть какое-то участие в его выздоровлении.

Можно было подумать, что все эти кровавые повязки и прочие тяжелые вещи отвлекут меня от всяких недостойных мыслей, но не тут-то было. Даже сейчас, когда я без сил сидел на своей лавке, глядя на его мирно почивающее измученное тело, больше всего мне хотелось вновь согреть его руки своим дыханием, одним касанием стереть отголоски боли с его лица, зарыться пальцами в волосы, которые я недавно заплетал – по правде, именно это я и отважился бы сделать, если бы не боялся его разбудить.


***

Первым, что он спросил, проснувшись поздним вечером, было:

– Эгир, Инанна и Вистан правда ушли? – Когда я кивнул, он добавил: – Я думал, что мне это приснилось…

– Это хорошо, – вырвалось у меня – в тот момент мне подумалось, что славно, если болезненная перевязка и раздирающий грудь кашель также показались ему не более чем сном. – Дару велел выпить это. – Я поднёс чашу к его губам, поражаясь тому, как поменялись наши роли – ведь прежде он врачевал, вливая в меня всякую бурду.

Как и предполагалось, вскоре он зашелся в приступе кашля. Готовый к этому, я прижал к его губам полотенце, которое тотчас окрасилось кровью, но на сей раз, к моему облегчению, её было куда меньше.

– Давайте-ка я помогу вам сесть, – предложил я. – Дару сказал, что уже можно…

– Не стоит тебе этого делать, – севшим голосом бросил он.

– Это ещё почему? – возмутился я. – Думаете, я вас не подниму? Ещё как смогу – вы как пушинка, особливо теперь, когда совсем с тела спали! Помнится, я и на спине вас таскал, и вы тогда не особо возражали! – С этими словами я решительно подхватил его под плечи привычным уже движением и, сперва повернув на бок, осторожно усадил, придерживая за спину. – Вот видите – мне это даётся не хуже Дару, – всё ещё сердито добавил я.

– Ты не понимаешь, – его голос дрогнул. – Дару – чужой человек, а ты… не хочу, чтобы ты всё это видел.

– Я видел, как вырезали куски из твоей спины, – вырвалось у меня, и я в свою очередь почувствовал, как предательски сдавило горло. – А это зрелище было куда как хуже. – Стиснув его плечи, пожалуй, сильнее, чем нужно, я прижался лбом к выбившимся из косы прядям. – Ты жив, и я хочу это делать именно потому, что ты мне не чужой.

– Лучше бы мне умереть, – всхлипнул он – теперь уже обливались слезами мы оба. – Я не чувствую правую руку – кому я теперь такой нужен?

– Мне нужен, – заверил я. – На мой заработок я вполне могу прокормить двоих, будем странствовать вместе… Если горы тебе уже осточертели, есть ведь и степи, и леса, и долины… – Я замолчал, осознав, что несу полную чушь – зачем ему, принцу, мои жалкие гроши? Даже останься он на всю жизнь калекой, едва ли ему придётся в чём-нибудь нуждаться. Однако, вместо того, чтобы меня окоротить, он шепнул лишь:

– Правда?

– Конечно, – отозвался я. – Поедем далеко-далеко, увидим столицу, навестим Вистана, Эгира и Инанну… Да и вообще, Дару сказал, что всё будет в порядке – и рука твоя заживёт, будешь к весне как новенький…

Сам не знаю, что за ерунду я плёл, расписывая все прелести грядущего путешествия, которое существовало единственно в моём воображении. Мои собственные мечты о небывалых странах выливались в причудливые формы, в которых недоставало лишь одного – героических битв, коих так жаждала моя детская душа: теперь сражениями я был сыт по горло, да и Кемисэ наверняка тоже.

В какой-то момент мне показалось, что он задремал, и я попытался осторожно уложить его на постель, но, видать, сделал что-то не то: Кемисэ застыл, скривившись от боли, и разразился тяжёлым, глухим кашлем. Но хоть моя неумелая возня не помогала делу, лишь причиняя Кемисэ лишние страдания, меня не оставляло чувство, что мои усилия не пропадают даром, так что, хоть я вновь изрядно вымотался, на душе было куда как легче. Когда я наконец вновь уложил Кемисэ на постель – его глаза уже слипались от новой порции сонного отвара – я попросил:

– Можно, я полежу рядом? Так, вроде, и теплее…

Он лишь едва различимо кивнул в ответ, но для меня не требовалось иного разрешения: примостившись на краешке лавки, как был, в одежде, поверх одеяла, я тотчас заснул, думая о том, что еще мне не доводилось засыпать столь счастливым – разве что давным-давно…

Следующая глава
1 комментарий 2

Ad Dracones. Глава 32. Узел – Csomó (Чому)

28 декабря 2019 (23:52:47)  835
Предыдущая глава

Кемисэ

Ирчи давно уснул, но ко мне сон не приходит после того, как я очнулся среди ночи – так я и лежу с открытыми глазами, глядя то на него, то на смутно светящийся квадрат окна. И я благодарен этому тихому тёмному времени – за то, что могу думать без помех.

Казалось бы, чем мне ещё сейчас заниматься, кроме как думать? Однако же при свете дня мысли идут совсем другой дорогой, другой походкой – словно несутся вскачь, то и дело перепрыгивая через коряги сомнений и ручейки сожалений, а ночью их шаг неспешен, они то и дело замирают, и я вместе с ними.

читать дальшеИ я думаю о прошлом. Воспоминания колют меня, будто иголки, вонзаются в уши, в глаза так, что хочется отвернуться – но я заставляю себя всматриваться в них, вслушиваться в каждую фразу, пока она не начинает звучать иначе.

Я думаю и о настоящем – о тех, кто научил меня благодарности. Раньше при мысли о тех, кто мне дорог, я ощущал лишь обиду и горечь утраты, теперь же понимаю, как мало ценил то, что боялся потерять. Мне не принадлежит ничто из того, чем я обладаю сейчас – я могу потерять всё в единый миг, но осознание этого больше не отравляет мгновений счастья, лишь заставляет чувствовать их острее.

Я по-настоящему боялся, что Ирчи уйдёт вместе с нашими спутниками, оставит меня одного, с того самого мгновения, как они заговорили об отъезде, и я бы понял его выбор – именно поэтому и не заговаривал с ним об этом. Мне вовсе не хотелось, чтобы он остался из чувства долга, в то время как его сердце было бы не здесь – но при этом я ужасно боялся остаться здесь в одиночестве. Больше, чем предстоящего боя. Больше, чем судьбы, которую уготовил мне глава рода, и заставлял свой страх молчать.

Медленно, с трудом я поворачиваюсь на бок и тянусь к нему левой рукой, превозмогая боль в плече, чтобы коснуться его рубахи – так хочется получить подтверждение того, что он и правда здесь, со мной, никуда не исчез. Мои пальцы тут же замирают, а грудь наполняется трепетным жаром – я знаю, откуда он исходит.

Я знаю, что я вор – для этого мне не требовались слова Дару. Я желаю забрать себе то, что мне не принадлежит, что никогда не будет принадлежать. Я понимаю, что человек никогда не пойдёт за мной по доброй воле, не свяжет себя с другим подобно тому, как принято у нас – а если мне и удастся обманом заманить его, то он лишь зачахнет, увянет до срока, и я, глядя в его исполненные тоски глаза, смогу думать лишь о том, что не в силах его отпустить: даже если на это пойдёт мой разум и моё сердце, не отпустит моя кровь, для которой единственный путь расставания – смерть. Явись мне сейчас Рэу и скажи, что я обрекаю на несчастье и себя, и его, что я мог бы ему ответить? «Не тревожься, отец, он меня не любит». Этих простых слов будет довольно – кто я такой, чтобы идти против природы? И пусть моя тёмная кровь наделяет меня запретным влечением, оно безвредно, пока неосуществимо.

Напоённая скрипами, шорохами, чужим дыханием тишина ночи принимает в себя и мой неслышный шёпот:

– Если бы ты знал, если бы ты только знал…


Ирчи

За пережитое блаженство пришлось расплачиваться утром, когда при появлении Дару я спросонья свалился с лавки, пребольно треснувшись локтем. К его чести, он ни словом не обмолвился об увиденном, лишь поинтересовался самочувствием господина Нерацу, после чего я доложил о собственных достижениях на стезе врачевания.

– Это хорошо, что господин уже может садиться, – задумчиво изрёк Дару. – Но следует избегать резких движений – рана еще может открыться.

– Разумеется, – как можно серьёзнее отозвался я, надеясь, что он не заметит, как заалели мои уши.

После этого талтош удалился, а я остался сидеть, глядя на спящего Кемисэ – видать, действие сонного зелья ещё не выветрилось. У меня самого сна уже не было ни в одном глазу, так что, подперев подбородок руками, я погрузился в раздумья, благо мне было над чем поразмыслить.

Сейчас, при свете дня, весь наш ночной разговор казался не более чем сонным видением, навеянным усталостью и царящим в голове сумбуром. Конечно, само то, что я очнулся на чужой постели, этому противоречило, но как знать, быть может, я просто хотел поправить одеяло или что-то вроде того, да и провалился в сон от крайнего утомления? Но даже если рассудок меня не подводит, то не лучше ли, чтобы ночная беседа и впрямь оказалась не более чем сном?

Больше всего на свете мне хотелось бы разбудить его, чтобы так или иначе развеять мучившие меня сомнения, но чем дальше, тем больше я этого страшился. Я даже забросил шитьё – просто смотрел на его лицо, на которое словно бы набегала тень, а потом оно вновь разглаживалось – хотел бы я знать, что за видения посещали его в эти мгновения.

Не знаю, сколько минуло времени – мне показалось, целая вечность – прежде чем он, еле слышно вздохнув во сне, открыл глаза.

– Господин Нерацу, – привычно произнёс я, а затем, не зная, как теперь к нему обращаться, смущённо добавил: – Кемисэ…

Не знаю, как он истолковал мое замешательство – быть может, вовсе не заметил – улыбнувшись спросонья, он спросил:

– Долго я проспал?

– Только рассвело, – торопливо поведал я, радуясь этой улыбке как чему-то невообразимому.

– Самому не верится, но я… есть хочу, – смущённо признался он. – Это не составит тебе труда? – Этот вопрос он обращал уже к моей спине, ибо я тотчас сорвался с места, намереваясь перевернуть вверх дном весь дом, если мне тотчас не предоставят вкуснейших и нежнейших кушаний, какие только можно вообразить. Удовлетвориться, впрочем, пришлось все тем же мясным отваром, ибо Дару, на которого я налетел в спешке, строго велел мне пока не злоупотреблять разносолами, что бы там ни говорил господин.

На сей раз он ел сам, неловко удерживая ложку левой рукой – правая, по которой пришелся удар меча, по-прежнему свисала плетью – так что моя задача сводилась к тому, чтобы держать плошку, но даже это немудрёное занятие было мне в радость.

К этому времени с таким тщанием заплетённая коса успела растрепаться, так что после непродолжительного колебания я всё же решился предложить свою помощь. Ещё когда он ел, я заметил, как кривится от боли его лицо, стоит шевельнуть локтем, что и немудрено после того, как в плечо угодила стрела, а причёсываться одной рукой, пусть и здоровой – то ещё занятие.

– Хотите, я расчешу вам волосы?

На его лице появилось странное выражение, которое я принял за отказ и тотчас принялся оправдываться:

– Видимо, мне и прежде не стоило этого делать, но я подумал, что так удобнее…

– Ты ведь уже называл меня по имени, – как-то рассеянно отозвался он. – Мог бы обращаться ко мне и на «ты». Впрочем, если тебе так привычнее…

– Нет, что вы! – обрадовавшись этому предложению, я поправился: – Что ты! – и, спеша закрепить достигнутое, беззастенчиво предложил: – Мы ведь можем теперь считаться друзьями? Разумеется, я понимаю, как велика разница между нашими положениями и отнюдь не собираюсь ей воспользоваться, – заверил его я. – Но я подумал, что после того, как мы вместе рисковали жизнью…

– Если тебе так угодно, то да, – с какой-то непонятной уклончивостью отозвался он, отчего я малость оторопел, но тотчас заключил, что мне, в конце концов, ничего не известно об их обычаях, так что, быть может, и такой ответ стоит считать верхом сердечности. – У людей друзья заплетают друг другу косы?

В последнем вопросе мне послышался лёгкий оттенок удивления, так что я невольно задумался:

– Обычно нет, но если один из них ранен, то что ж ему, растрёпанным ходить, если больше некому… Так ты не против?

– Я буду рад, если это сделаешь ты, – с такой подкупающей серьёзностью произнес он, глядя на меня своими штормовыми глазами, что это с лихвой искупило смутившую меня странную фразу.

Неторопливо распуская ленты, я принялся рассказывать:

– На самом деле, я умею плести разные косы, но по большей части это всё для девчонок – тебе бы вряд ли такое понравилось. У меня есть сестра, на пару лет меня помладше – жуткая егоза и привереда, всё время меня изводила, заставляя переделывать по нескольку раз: то петухи торчат, то криво, то, видите ли, слишком туго, и при этом ещё верещала, что твой поросёнок… Правда, когда она окончательно меня допекала, я и впрямь специально дёргал сильнее, но тут и гора бы треснула… А тебе приходилось возиться с младшими? – спросил я совершенно без задней мысли, но тут же пожалел об этом – на лицо Кемисэ словно набежала туча.

– Младших не было – только сестра-ровесница.

По тому, как звучал его голос, я побоялся спрашивать, что же сталось с ней дальше – умерла, что ли? Однако, помолчав, он сам пояснил:

– А потом меня забрали в другую семью, так что мы редко виделись.

– Хорошенькие у вас обычаи, – рассудил я, поразмыслив над его словами. – Я слышал, что некоторые дворяне тоже так поступают – отсылают детей куда подальше, авось там их воспитают лучше; сам-то я в этом сомневаюсь – разве до них по-настоящему есть кому-нибудь дело, кроме родных родителей?

– У меня нет родителей, – неожиданно прервал меня он. – Они умерли сразу после моего рождения.

«Вот ведь остолоп, – мысленно выбранил себя я, – что ни скажу – всё не к месту…» Понятия не имея, что бы такого сказать, лишь бы отвлечь его от мрачных мыслей, я наконец брякнул:

– Ну зато тебе не доведётся так их разочаровать, как мне – сбежал из дому, и ни слуху ни духу – уж лучше б умер, и то было бы легче… – По крайней мере, своей цели это неуклюжее признание послужило – Кемисэ переспросил:

– А отчего ты сбежал?

– Да так, дела прошлые… – бросил я, тут же пожалев о том, что вообще завёл об этом разговор. – Одно слово – был дураком. Хотел повидать новые места, выбиться в люди – и, как видишь, не больно-то в этом преуспел. Повздорил с отцом, тот совершенно справедливо всыпал мне горячих – вот только зря говорят, что розги добавляют ума: моего ничуть не прибавилось.

– Почему же ты не вернёшься? – участливо поинтересовался он, с удивительной точностью угадав мои мысли.

– Не так-то это просто… – задумчиво произнёс я, в который раз задавая себе всё тот же вопрос. – Пусть я давно понял, что кругом неправ, но признать это, возвратившись ни с чем – это как-то… – Я замялся, не в силах подобрать верных слов, но он неожиданно отозвался:

– Понимаю, – и, помедлив, добавил: – Я в каком-то смысле тоже сбежал, так что знаю, что ты чувствуешь. Только вот мне возвращаться не придётся, в этом, наверно, мне полегче твоего.

– Может, оно и так… – протянул я, заплетая пряди в новую косу. Вспомнив, что родителей у него всё равно нет, а с сестрой его разлучили, я подумал, что на его месте, быть может, мне самому возвращаться не захотелось бы. – Потому-то тебе так не терпелось в Паннонию? – догадался я. – Надеюсь, там ты найдёшь, что ищешь, – пожелал ему я, умалчивая о том, что обычно получается наоборот: попав в новое место, убеждаешься, что на поверку оно ничуть не лучше предыдущего, ведь там тебя поджидают всё те же беды и печали, от которых ты ушёл. – Порой мне кажется, что счастливым можно быть лишь в дороге, – изрёк я, завязывая концы золотистых лент в узел.

– Вот и мне так кажется, – отозвался он. – С того самого дня, как я покинул дом.

– Выходит, мы с тобой оба – бродячие души, – рассудил я, и от этих слов мне взгрустнулось, то ли оттого, что мне самому, похоже, не суждено обрести пристанища, то ли потому, что его странствие скоро закончится. Он не ответил, и я спохватился:

– Ты устал? Наверно, я тебя совсем замучил разговорами с непривычки.

Кемисэ кивнул, и я вновь помог ему лечь. Бережно пристраивая его правую руку на скамье вдоль тела, я не преминул спросить:

– Рука так ничего и не чувствует? Совсем? – Кемисэ угрюмо кивнул. – Не волнуйся, – взяв его за руку, я принялся загибать его пальцы – один за другим. – Дару вытащил тебя с того света, он и руку твою вернет, будь уверен. – Укладывая её обратно, я украдкой ущипнул его за запястье – Кемисэ тотчас дёрнулся, словно от удара, и я невольно рассмеялся:

– Видишь, что-то твоя рука всё же чувствует.

– Словно иглой в плечо укололо, – недовольно отозвался он.

– Скоро ты этой рукой на цитре играть будешь, – пообещал я.

Потом он уснул – видать, действительно утомился от непривычно длинной беседы. Глядя на то, как мерно вздымается его спина, я украдкой погладил его по правой руке кончиками пальцев – он не шелохнулся, видать, на сей раз и вправду не почувствовал.

– Друг, – повторил я, удивлённо вслушиваясь в это слово. Разумеется, друзья у меня были и прежде, и немало, но применительно к Кемисэ это звучало как-то странно – то ли потому, что он был так недосягаемо высок, и по положению, и по талантам – одни его боевые навыки чего стоят – то ли оттого, что на поверку я почти ничего о нём не знал, ведь даже то, что можно было считать само собой разумеющимся для любого человека, для него вовсе не было столь очевидным. Загибая пальцы, я принялся перечислять то, что узнал сегодня:

– Родители умерли… Есть сестра… Сбежал из дома…

Иди речь о ком-нибудь вроде нас с Феньо, или хотя бы о господине Вистане, я бы ещё мог приблизительно представить себе, что значат эти слова, равно как и сопутствующие им чувства, мысли и надежды; когда же я пытался представить себе родичей Кемисэ, перед моим внутренним взором вставала лишь дымная мгла, сродни той, что застила взор в моём сне, где я блуждал по пещерам. Какие они – неотличимые от Кемисэ или совсем другие? Признал бы я в них хоть что-нибудь родное? От чего он бежал на самом деле, покидая свою Твердыню? Само собой, я не стал бы задавать ему подобных вопросов, ведь я и сам был не до конца откровенен.

Вздохнув, я понял, что окончательно запутался. Прежде даже в самых сложных ситуациях у меня не возникало трудностей с принятием решений: это было сродни погружению в бездну тёмных вод, откуда был один путь – наверх, к свету; теперь же я словно блуждал в гуще тумана, где любой предмет оказывается не тем, чем кажется, звуки, что раздаются прямо над ухом, словно доносятся издалека, а ровная земля превращается в скопище разнообразных ловушек. Одной из них оказалось то, с какой лёгкостью я предложил Кемисэ свою дружбу – и как он без колебаний её принял.

Если прежде зародившиеся чувства казались мне предательством, то теперь они и вовсе стали чем-то сродни святотатству – ведь преступить порог в этом случае значило не только обрушить нарождающееся доверие, но и растоптать саму святость этого возвышенного чувства в собственной душе. Сумею ли я в зародыше задушить то, что таит в себе опасность, или распаляющие разум помыслы окончательно отравят всё, что может быть между нами сердечного и тёплого, пусть этому и суждено продлиться не дольше пары месяцев?

Ясным в этом сумбуре оставалось одно: мне необходимо отвлечься, пока эти метания в четырёх стенах не сведут меня с ума. «Клин клином вышибают» – вспомнилась мне поговорка матушки, и я отправился на поиски этого самого клина, или хоть чего-то нового.


***

Пусть в первые дни жизни в доме талтоша я не особо обращал внимание на то, что творится вокруг, я всё же подметил, что две его незамужние дочки, которых мне довелось увидеть краем глаза, очень даже милые, вот только, видать, застенчивые – при моём появлении их тотчас как ветром сдувало. Но говорят, на ловца и зверь бежит, так что на сей раз мне улыбнулась удача: я застал старшую у печи – она возилась с лепёшками. Возможно, это не лучшее время заводить знакомство с девушкой – когда она по уши в муке – но другой шанс мне бы едва ли представился.

– Позволь подсобить тебе, красавица, – как ни в чём не бывало начал я, присаживаясь рядом.

– Не нуждаюсь в помощи, – не слишком-то любезно отозвалась она, но при этом невольно пригладила волосы, отчего одна из чёрных прядей подернулась белесой дымкой.

– Тогда хотя бы скрашу тебе работу беседой.

По тому, как она молча принялась месить тесто так, словно это был её злейший неприятель, я понял, что разговоры её тоже не прельщают.

– Позволь подарить тебе на счастье, – так и не дождавшись ответа, я достал из-за пазухи собственноручно вырезанную ложку и положил на лавку.

– Не нужно, – буркнула она. – Ступай лучше к своему дракону и гостинец свой забирай.

Наконец у меня в голове забрезжила догадка.

– Ты что-то имеешь против моего господина? – спросил я скорее удивлённо, чем возмущённо – я и впрямь не мог представить, чем это он ей так насолил, едва придя в чувство.

В ответ она лишь ожгла меня взглядом чёрных глаз, вновь замкнувшись в молчании, так что мне ничего не оставалось, кроме как забрать свой не пришедшийся ко двору дар и убираться восвояси.

Прогуливаясь по двору, я давался диву, как у такого замечательного человека как талтош Дару выросла такая неучтивая дочь – мало того, что нагрубила гостю, так ещё и походя оскорбила господина Нерацу, который ничего плохого ни единому человеку не сделал! Ну, не считая тех, кого он покрошил в гуляш, но те сполна этого заслужили. Конечно, мне и прежде доводилось сталкиваться с боязливым недоверием по отношению к тем, кто водит дела с твердынцами – я всегда связывал это с тем, что неизвестность пугает, тем паче, при более-менее продолжительном знакомстве настороженные сперва люди оказывались славными попутчиками, убедившись, что ничего жуткого и загадочного во мне и в помине нет.

В конце концов, другие жители деревни не имели ничего против того, чтобы водиться со мной, так что, покинув двор, я направился прямиком к кузнецу, которому задолжал красочный рассказ.

Получив от него новый нож, добротный и острый, с удобной рукоятью, я всё же не мог не вздохнуть по своему старому ножу, который долго делил со мной все радости и беды моей бродячей жизни. Вертя в руках своё приобретение, я подумал: «Что же, пусть прошлое остаётся в прошлом – быть может, давно пора было с ним расстаться…»

Глядя на то, как я рассматриваю его изделие, кузнец спросил:

– Ну как, по сердцу тебе новый нож?

– Главное, что он мне по руке, – в шутку ответил я. – Благодарю за добрую работу, он отлично мне послужит.

– А как же насчёт того, чтобы выполнить свою часть уговора? – усмехнулся он.

– А то как же, – в тон ему ответил я. – Разевайте уши шире, у меня найдётся, чем их наполнить.

— Погоди, сейчас пошлю подмастерье, он оповестит соседей, – остановил меня кузнец. – Я им слово дал, что позову, они тоже хотят послушать.

Чтобы я не скучал в ожидании, мне подали всё того же замечательного пива и закуски к нему, которые сами по себе могли бы составить обильную трапезу, и я сам не заметил, как втянулся в беседу с кузнецом и его подмастерьем о том, что за люди проходили тут этим летом, что и куда везли.

Подносила мне дочь кузнеца – сама рослая, крепко сбитая девица, из тех, про которых говорят, что с ней не знаешь, с какого боку и подойти. В отличие от дочек хозяина, эта, похоже, не имела ничего против прислужников драконов – присев рядом, то и дело улыбалась, отчего её круглое лицо становилось похожим на как следует пропечённый каравай или пышущее в летний полдень солнце.

Когда её отец отвлёкся, затеяв жаркий спор с подмастерьем, что лучше уродилось в этом году, она украдкой коснулась моих волос, а когда я обернулся, поспешно закрыла рот ладонью, отдёрнув руку, и смущённо захихикала. Подобное было мне не в новинку – многие жаждали пощупать мои льняные пряди, желая знать, так ли они отличаются от привычных тёмных на ощупь, как и на вид, и потому в ответ я лишь улыбнулся ей, давая понять, что не возражаю против подобного проявления любопытства.

– Мехи толком держать не умеет, а всё туда же – рассуждать берётся, – выбранил кузнец своего бедового помощника напоследок и тотчас обратил недовольство на дочь: – А ты чего тут расселась, Хонга [1]? Скоро гости пожалуют, а стол не накрыт!

Она тотчас бросилась вон из кузницы к немалому моему сожалению: пусть разговор с ней не клеился, во многом из-за того, что рядом был её отец, само её присутствие доставляло мне немалое удовольствие.

Вопреки словам кузнеца, гости собирались весьма неспешно, так что, когда я смог толком начать свой рассказ, за окном уже смеркалось. Поглядывая на тёмную холстину, я с тревогой думал, что господин Нерацу, должно быть, уже проснулся и, может, нуждается в помощи, но не мог же я прервать повествование, едва начав, и тем самым разочаровать гостеприимного хозяина и его приятелей?

– …А меч в его руках так и летает, что не уследишь, – вещал я. – Кружится и падает, будто лист в бурю, и сила удара такая, что прорубит любой доспех – миг спустя тех четверых поминай как звали, и хоронить толком было нечего. – Рассказывая о первой стычке, я выпустил из вида, что сам всё это время валялся без сознания – воображение вкупе с виденным мной боем у моста нарисовало столь правдоподобную картину, что в тот момент я и сам верил, будто видел всё собственными глазами. – А потом стали судить-рядить, что будем делать дальше, ведь в случае погони далеко нам было не уйти. Я и предложил – давайте проведу вас тайной охотничьей тропой, так, что никакой неприятель не сыщет…

Пока моё повествование петляло по горам, сворачивая то к метели, то к медведю, то к переправе, на краю сознания крутилась тревожная мысль: как же я объясню им, что послужило причиной нападения, не раскрывая подлинной истории господина Леле? Конечно, можно было придерживаться изначальной версии – что Коппанем и его людьми двигала исключительно жажда наживы, побудившая решиться на похищение твердынца – но сваливать всё на Кемисэ не хотелось, в особенности после того, как я успешно это делал на протяжении почти всего пути. Неожиданно решение отыскалось само собой – дойдя до предшествующего битве дня, я в порыве вдохновения изрёк:

– И тут-то господин Вистан поведал нам свою подлинную историю. У того отрока, наставником коего он был до того, как отправился в путь, была юная сестра – писаная красавица, которую прочили в жёны сыну соседа-ишпана. Однако какое-то время спустя девица прониклась чувствами к учителю брата, и… – Я многозначительно хлопнул в ладоши.

Мои слушатели недоумённо переглянулись.

– Господин Вистан? – изумлённо переспросил один из них. – Но он же…

– Горбун, – охотно подсказал я. – Да ещё хромой вдобавок. Однако женское сердце загадочно – подчас жалость в нём берет верх и над здравым смыслом, и над осторожностью… – Что греха таить, при этих словах я испытал злорадное удовлетворение, вложив в них всю досаду на то, что его – калеку и лжеца, поставившего под удар невинных людей, предпочли мне. – Как бы то ни было, – продолжил я, – пришлось ему, бросив свою зазнобу и тёплое место, срываться в путь, пока ишпан Коппань не проведал о том, что в обучении его дочери господин Вистан достиг гораздо бóльших успехов, чем с сыном…


***

Возвращаясь глубокой ночью, я от всей души надеялся, что господин Нерацу уже спит. Меня уже вовсю мучила совесть за то, что я, увлекшись рассказом, совсем забыл о времени – желание покрасоваться затмило и чувство долга, и даже стремление поскорее увидеться с Кемисэ. Разумеется, на дворе было темно – не светилось ни одного окна. Хорошо ещё, что здоровенные собаки талтоша уже признавали меня за своего, а то пришлось бы мне бесславно заночевать под забором.

Пробравшись в комнату, я с облегчением отметил, что тишину не нарушает ни малейший шорох. Однако стоило мне улечься на лавку, как в темноте раздался голос твердынца:

– Почему тебя так долго не было? Я думал, ты вернешься хотя бы к вечеру. – Голос звучал прохладно и отчётливо, без малейшего отголоска сна.

Невольно подскочив, я виновато отозвался:

– Я был у кузнеца, обещал ему ещё неделю назад, и, пожалуй, малость засиделся… – Поймав себя на том, что оправдываюсь, я невольно рассердился на самого себя, да и на него заодно: что же я ему, нянька, в самом деле? Мне уж и развлечься нельзя? Под воздействием этих мыслей я в сердцах ляпнул: – В следующий раз предупрежу, куда собираюсь, чтобы вы могли послать за мной в случае надобности. – Едва отзвучали эти слова, как я тотчас пожалел о них: он ведь тут совсем один, прикованный к постели, среди людей, которые его не понимают и опасаются, а я только и думаю о том, как отвлечься от своих праздных мыслей.

Продержавшись всего пару мгновений, я вновь нарушил повисшее молчание:

– Я больше не буду уходить так надолго, обещаю. Хочешь, вообще не буду – пока ты не встанешь на ноги.

Казалось, наступившая тишина резала мне уши, будто ножом, пока он наконец не заговорил:

– Я не хочу, чтобы ты тут томился со скуки из-за меня. Можешь возвращаться, когда захочешь – я больше не стану тебя упрекать. – Хоть его голос звучал по-прежнему суховато, в нём уже не было того пугающего холода, и это настолько воодушевило меня, что я брякнул, не подумав:

– Мне с тобой никогда не бывает скучно, даже если ты спишь! Напротив, я… – В этот момент я вовремя прикусил язык, чуть было не выложив, что, если я и пытаюсь развеяться, так только затем, чтобы не думать о нём круглые сутки. Надеясь, что он не обратит внимания на эту оговорку, я поспешно добавил: – Тебе чего-нибудь нужно? Конечно, сейчас все уже спят, но я уверен, что найду…

– Может, подбросишь немного дров в печь? – попросил он.

Только тут я сообразил, что в комнате вместо привычного тепла воцарилась лёгкая прохлада – мне-то с улицы показалось тепло, а он, должно быть, продрог так, что, будь человеком, стучал бы зубами от холода.

Его просьба заставила меня призадуматься не на шутку: в эту комнату выходил лишь бок глиняной печи, устье же было с другой стороны, там, где хозяева спали и готовили, так что, принявшись за растопку среди ночи, я рисковал перебудить весь дом. Поразмыслив, я предложил:

– Есть способ попроще, если, конечно, ты не станешь возражать… Может, я лягу к тебе и накрою нас обоих одеялом? – Мы с братьями всегда так спали по ночам под открытым небом, завернувшись в одну доху, так что ничего особенного в этом не было, однако я порадовался тому, что здесь темно, чувствуя, как лицо заливает краска. Сказать по правде, я думал, что он откажется и мне таки придётся устраивать тарарам – в конце концов, талтош и сам мог позаботиться об этом перед сном, так что пускай пожинает плоды нерадивости своих домашних – однако Кемисэ тихо отозвался:

– Да, так будет лучше.

Устроившись на краю постели, я набросил одеяло на нас обоих, так что он оказался в коконе из двух одеял.

– Если я храпеть буду или крутиться, просто пихни меня в бок, хорошо? – Кемисэ кивнул, и я, помедлив, всё же пододвинулся поближе, опустив руку ему на плечи – так он наверняка согреется скорее.

Разморившись в новообретённом тепле, он быстро заснул, я же, несмотря на усталость и поздний час, некоторое время бодрствовал, прислушиваясь к тому, как от дыхания едва заметно колышется спина под моей рукой. «А ведь рассказать, что я спал с драконом – никто не поверит», – посетила меня шальная мысль, и, усмехнувшись, я наконец заснул.

Меня посетил весьма странный сон – я вновь танцевал рядом с костром в кругу зрителей, как на последнем привале перед Вёрёшваром, вот только вместо караванщиков мне хлопали кузнец, его подмастерье, дочь и гости, приговаривая:

– Танцуй, танцуй! – Я с готовностью кружился под весьма странную музыку, раздающуюся невесть откуда, с тревогой замечая, что от костра, за которым никто не следит, начала тлеть сухая трава; вот от костровища потянулись робкие язычки, и мне приходилось перепрыгивать их, глядя на то, как эти тонкие ручейки сливаются в огненные лужицы.

Удивительнее всего было то, что веселящиеся люди и не думали тушить пламя, которое постепенно подбиралось и к ним – лишь неистовее били в ладоши по мере того, как дым, поднимаясь от горящей травы, скрывал их из вида. Вскоре я перестал узнавать голоса, и музыку заглушил рёв пламени, стеной встающего до небес. С каким-то отстранённым любопытством я подметил, что загорелись полы моей одежды, и не прошло и пары мгновений, как полыхал уже я сам, не прекращая танца ни на миг.

Боли не было, хотя жар пламени, пожрав плоть, вместо крови побежал по жилам, заставляя руки простираться куда дальше привычного, шириться, подобно крыльям; вот огонь достиг сердца и, стиснув его раскалённым кулаком, в один миг обратил его в пепел – от этого я наконец проснулся, резко дёрнувшись, и уставился на свои руки, недоумевая, отчего обветренная кожа не перемазана пеплом.


Кемисэ

Проснувшись, я испытываю лёгкое разочарование, не увидев Ирчи рядом. Решив, что он вышел, я безропотно жду, предаваясь обычным занятиям – пытаюсь угадать, что за погода на улице по проникающим оттуда тусклым лучам, представить себе, каким будет наше дальнейшее путешествие, и о чём бы я хотел заговорить с Ирчи, когда он придёт – и уже не заговорю, потому что эти мысли скользкие и юркие, словно рыбки.

Какое-то время спустя заходит Дару и предлагает мне поесть – хоть я бы и не прочь подкрепиться, отвечаю, что подожду Ирчи. Стыдно признаться, но мне не по себе в обществе моего спасителя – меня не оставляет ощущение, что он вздохнёт с облегчением, когда я наконец покину его дом.

– Он ушёл. И неизвестно, когда вернётся. – Дару бросает на меня косой взгляд – отчего-то мне кажется, что он будто бы не решается посмотреть мне прямо в глаза, разглядывая меня лишь украдкой. На язык так и просится вопрос: отчего – но, по правде, я побаиваюсь его ответа. Дед тоже не желал смотреть на меня, тотчас отворачиваясь, и кривил губы, а мне оставалось лишь догадываться: быть может, за моим лицом он видит иное, ненавистное? Или там, где желал бы узреть родное лицо, перед ним предстаёт совершенно чужое?

– Он не задержится надолго, – отметаю его возражение я, усилием воли заставляя себя не отводить собственный взгляд.

– Как пожелаете, – соглашается талтош. – Я зайду попозже.

С этими словами он уходит, оставляя меня наедине со встревоженными мыслями. «Неизвестно, когда вернётся» – вертелось в голове: зачем он это сказал? Возможно, имел в виду, что Ирчи может вообще не возвратиться? «Нет, это невозможно», – убеждаю я себя, и вместо этого в голову лезет другое: быть может, не он не хочет возвращаться, намеренно тянет время вне этой тесной комнаты, ставшей мне клеткой – ему-то ничего не мешает из неё вылететь!

С уходом Дару время тянется ещё медленнее – тем паче, что я никак не могу оценить его хода, кроме как по приглушённым голосам за стеной, плеску воды, стуку ложек. Кажется, что там, за пределами комнаты, находится совершенно иной мир, от которого меня отделяет тонкая, будто волос, пелена – и всё же мне не прорвать её.

То, чего я прежде просто не замечал – неудобное ложе, сбившаяся подушка – теперь причиняет такое беспокойство, что это сродни помешательству. Пытаясь поправить подушку самостоятельно, я делаю только хуже, и вдобавок к тупой боли в груди принимается ныть плечо. Но самое скверное – это то, что я начинаю замерзать – то ли от неподвижности, то ли от того, что давно не пил и не ел горячего – но какое-то самому мне непонятное упрямство мешает мне позвать кого-нибудь, чтобы попросить подтопить печь.

Я пытаюсь заснуть, чтобы не мучиться ожиданием, но сон не идёт – видимо, за эти дни я выспался на долгое время вперёд. Вместе с растущим недовольством меня всё сильнее мучает досада – не столько на то, что Ирчи пропал на весь день, сколько на то, что он не удосужился предупредить меня хотя бы словом – просто не посчитал нужным.

Дару, как и обещал, пришёл, когда уже начинало смеркаться. На сей раз я безропотно принимаю из его рук и еду, и питьё, хотя и то и другое комом застревает в горле. Отчего-то мне кажется, что лекарь в глубине души доволен тем, что Ирчи так и не пришёл, хоть и не показывает этого – и, пусть я понимаю, что это чистой воды вымысел и, более того, чёрная неблагодарность по отношению к тому, кто заботится обо мне, я ничего не могу с собой поделать, невольно ища признаки злорадства.

Видимо, чувствуя моё угрюмое настроение, Дару и сам не говорит ни слова – лишь напоследок, стоя у двери в сгущающихся сумерках, он смеривает меня долгим взглядом, будто хочет что-то сказать, но затем разворачивается и уходит. И всё же мне долго мерещится его сухопарая фигура на пороге, укоризненный взгляд скрытых тенью глаз.


Примечания:

Венгерское название главы – Csomó (Чому) – в переводе означает «узел, клубок».

[1] Хонга (Hanga) – в пер. с венг. «вереск», произносится как что-то среднее между «Ханга» и «Хонга».

Следующая глава
1 комментарий 2

Ad Dracones. Глава 33. Игла – Tű (Тю)

28 декабря 2019 (23:57:50)  760
Предыдущая глава

Ирчи

Видать, сказалось моё позднее возвращение, а может, уют согревшегося тела под рукой – проснувшись наутро, я обнаружил, что не только рассвело, но и кто-то заботливо оставил на лавке завтрак – мясную похлёбку и отвар. Представив себе, что подумал Дару, обнаружив меня в одной постели с твердынцем, я поневоле зарделся, но так или иначе сокрушаться об этом было уже поздно.

Стоило мне приподняться на полатях, как Кемисэ тоже шевельнулся и открыл глаза. Глядя на его сонное лицо, я не мог не сдержать улыбки, припомнив, с какой тревогой ожидал вчерашнего пробуждения – теперь-то, похоже, наведенные мосты достаточно прочны, чтобы не обрушиться, если только я сам всё не испорчу.

читать дальше– Будем завтракать? – предложил я, помогая ему сесть, и Кемисэ кивнул, но когда я поднес ему плошку, качнул головой:

– Я сам, а ты тоже поешь.

Эта идея поначалу не вызвала у меня доверия: одна рука совсем не работает, другая – кое-как, и чем же он собирается держать посудину? Однако мне подумалось, что лучше не вступать в пререкания, позволив ему попытаться, в противном случае, чего доброго, он утвердится в мысли, что недуг и впрямь лишил его возможности самому о себе позаботиться. Установив плошку на коленях, он осторожно зачерпнул первую ложку и успешно поднес ко рту, давая понять, что я зря беспокоился; и всё же на протяжении всей трапезы я, вместо того, чтобы смотреть на собственную еду, не сводил взгляда с его плошки, готовый подхватить её в любой момент, и от этого то и дело промахивался мимо своей миски.

Уже доедая, он обратился ко мне:

– Ирчи, я хочу тебя кое о чем попросить.

Я было подумал, что сейчас он попросит убрать его посуду, поправить одеяло или о какой-нибудь подобной ерунде – всё же у него была несколько выспренная манера выражаться – но последующее меня изрядно удивило:

– Ты можешь научить меня своему языку?

От подобного предложения я порядком оторопел.

– Надоело, что не понятно, о чём говорят все вокруг? – хмыкнул я, и он промолчал, опустив глаза. – Сказывают, что наш язык сложнее прочих – по правде говоря, на моей памяти ни один инородец, за исключением тех, кто породнился с нашими, так и не смог его выучить, да и незачем – для дел и дружеской болтовни хватает и валашского. – При этом я умолчал, что за то время, которое нам предстоит провести вместе, никак не успеть освоить и более лёгкий язык – от мысли о скоротечности этих дней мне самому делалось грустно, так что упоминать об этом вслух не хотелось.

– А я постараюсь, – упрямо произнёс он, постукивая пальцами по черенку ложки, отчего она так и подпрыгивала в плошке.

– Что ж, раз так, то изволь, – пожал плечами я и неожиданно для самого себя признался: – Мне самому это будет в радость. – Отправив ещё одну ложку в рот, я добавил: – Вот только учти, что я не господин Вистан, наставлять в языках прежде никого не пробовал, так что не обессудь, если окажется, что учитель из меня паршивый.

К обучению я приступил не медля, используя тот же приём, которым учили валашскому меня самого – просто показывал на разные предметы и называл их, а Кемисэ повторял, порой вызывая мои невольные смешки. Вообще-то, у него неплохо получалось, благо никаких особенных звуков в нашем языке нет – лишь немного гортанно прокатывал букву «р», почти как франки с севера. Сказать по правде, мне всегда это казалось довольно милым, особенно когда он произносил моё имя, потому-то я не видел смысла ему на это указывать.

Когда скудная обстановка комнаты подошла к концу, я перешёл на части тела – касаясь его лица, принялся неторопливо перечислять: лоб, нос, щека, бровь, рот. По правде, показывать стоило бы на себе, но я не мог отказать себе в удовольствии, тем паче что он, вроде как, и не возражал. Память у него была что надо – задумавшись на мгновение, он повторил, касаясь моего лица:

– Лоб, нос, щека… – От немного прохладного прикосновения по всему телу пробежала дрожь, словно окунаешься в бодрящую воду в томительно жаркий день. – Рот… – Его пальцы коснулись моих губ, и я замер, боясь пошевелиться. Это длилось какую-то долю мгновения, и всё же мне понадобилось время, чтобы восстановить дыхание.

– Пожалуй, на сегодня достаточно, – переводя дух, предложил я.

Как раз в этот момент зашёл Дару, и я в глубине души порадовался, что он не вздумал заглянуть раньше.

– Ночью было холодно, – заявил я, предупреждая все возможные вопросы, – и господин Нерацу замёрз.

Однако талтош в ответ лишь бросил на меня усталый взгляд, в котором читалось: «Можешь объяснять это кому-нибудь другому».

Поменяв повязку, он сообщил:

– Господину уже можно вставать, хоть передвигаться пока лучше с осторожностью.

Видно было, что это известие несказанно обрадовало Кемисэ – его глаза так и загорелись – но от меня не укрылся озабоченный взгляд, который Дару бросил на его безжизненную руку.

Под присмотром талтоша Кемисэ с готовностью спустил ноги с кровати и осторожно поднялся, опираясь на меня левой рукой – ею он уже мог двигать почти свободно, невзирая на ранение. После того, как он сделал несколько всё более твердых шагов, я заявил:

– Хватит, пора отдохнуть! – и он беспрекословно подчинился, вернувшись на полати.

После этого Дару подал мне знак рукой, чтобы я помог ему вынести грязные бинты, лохань и всё прочее. Догадываясь, что только ради этого он бы не стал меня звать, я, по правде говоря, слегка оробел – талтош всегда вызывал во мне опасливое почтение, что и неудивительно, учитывая его отношения с богами и духами, и я не без оснований полагал, что сейчас мне, быть может, заявят, что нечего мне теперь делать в той комнате, раз уж господин Нерацу теперь почти самостоятелен. Однако речь пошла не об этом – уведя меня к разведённому на дворе костру, куда Дару бросил бинты с запёкшейся кровью, он задумчиво бросил:

– Если чувствительность не восстановится, рука отсохнет.

Поначалу я опешил – с чего бы ему говорить это мне? Потом, сообразив, что мне, по всей видимости, предстоит стать гонцом, несущим дурные вести, я с напускной бодростью отозвался:

– Подумаешь, одна рука – живут люди и без неё. – Внутри же я невольно сжался, припомнив, как Кемисэ, обычно такой сдержанный и терпеливый, расплакался как ребенок от страха потерять эту самую руку.

– Дракон без крыла – горестное зрелище, – вздохнул Дару, глядя на то, как огонь ползёт по полосам заскорузлой ткани. В этот момент мне впервые в жизни захотелось врезать ему хорошенько – зачем он это, спрашивается, говорит, а то я не знаю? Однако припомнив, что именно талтошу принадлежит заслуга спасения жизни Кемисэ, я ограничился простым:

– Никакой он на самом деле не дракон, и вам это не хуже моего известно.

– Что ж, сказывают, что каждый видит в другом себя, – загадочно бросил Дару, и добавил ещё более непонятное: – Главное при этом – не потерять себя в другом.

Ни бельмеса не поняв в его словах, я надеялся, что он пояснит, что имел в виду, но вместо этого талтош отрывисто велел:

– А теперь ступай, я занят.

«Можно подумать, это я его задерживал», – мысленно пожал плечами я, направляясь обратно.

Сказать по правде, у меня было малодушное желание свернуть куда-нибудь по пути – поболтать с хозяйкой, вновь безуспешно попытаться завести разговор с одной из её дочек, поискать себе на обширном дворе хоть какого-нибудь дела – после услышанного я страшился даже взглянуть Кемисэ в глаза, словно в них он мог прочесть вынесенный талтошем приговор.

«Какой еще приговор! – сердито оборвал сам себя я. – Он ведь сказал: «если», а ты уже и нюни распустил – что за пример для Кемисэ!» Припомнив, как дёрнулась его рука, когда я её ущипнул, я преисполнился решимости любыми способами добиться, чтобы предсказание Дару не сбылось, даже если при этом твердынец будет молотить меня другой рукой, ругаясь на чем свет стоит.

– Тебя долго не было, – бросил Кемисэ, когда я вошёл, но тот же потупился: – А впрочем, не сидеть же тебе тут весь день.

– Эгэйс нап [весь день] [1], – машинально повторил я на родном языке, и мы одновременно засмеялись не пойми над чем. От этого он вновь разразился страшным глухим кашлем, но, даже вытирая губы, не переставал улыбаться.

– Мошой [улыбка] [2], – произнёс я, касаясь его ещё влажных губ, и он повторил мой жест, так что мне пришлось срочно на что-то отвлечься. – Что ты на всё указываешь левой рукой, ты же правша, – с напускной суровостью бросил я.

Когда на его лицо предсказуемо набежала туча, а в глазах засветился упрёк, я взял его правую руку в свою, вновь поражаясь странному ощущению, будто держусь за вырезанное из липы изваяние – такая гладкая, нежная, податливая, но совершенно безжизненная. – Как же она восстановится, если ты совсем её не используешь? – Пощипывая кожу, я принялся приговаривать детскую считалочку, которую читал мне отец, качая на коленях:

– Раз, два, три, четыре, пять [3] –
Вышел кролик погулять.
Он недалеко пойдёт,
Лишь весь свет он обойдёт.
Так он быстро обернётся –
К ночи уж домой вернётся.

Поначалу казалось, что это не оказывает вовсе никакого воздействия, но затем, видимо, я нашел чувствительное место – рука дёрнулась раз, потом другой.

– Что ты делаешь? – недовольно спросил Кемисэ. – Прекрати, в плече колет.

– И хорошо, – отозвался я, ещё сильнее прихватывая кожу.

Кемисэ дёрнулся всем телом, скривившись от боли:

– Словно раскалённой иглой жжёт.

– Тебе откуда знать – ты ж огня не боишься, – как ни в чём не бывало отозвался я, хоть заметил, что у него на глазах выступили слёзы. – А ты двинь меня этой рукой – тогда прекращу, – предложил я.

– Ты просто издеваешься, – бросил он, – знаешь ведь, что я не могу ей шевельнуть.

– Ну вот, а ещё лекарь, – вновь поддразнил его я.

Ничего, кроме непроизвольных подёргиваний, этими действиями мне вызвать так и не удалось, но я не показал своего разочарования, старательно делая вид, что ничего другого и не ожидал.

После этого Кемисэ вновь изъявил желание пройтись, и я помог ему подняться, неторопливо подведя к окну и обратно. Его походка стала куда более твёрдой, равно как и хватка левой руки, которой он придерживался за мой локоть.

– Как ты думаешь, может, мне уже и на улицу выйти можно? – с надеждой спросил он.

– Ага, поскакал, – усмехнулся я. – Как ты сейчас оденешься – или ты раздетым собрался на такой холод? – При виде того, как он сник, я смягчился: – Посиди ещё пару дней спокойно, а там выйдешь поразмять крылья.

– Может, научишь меня ещё паре слов? – предложил Кемисэ, присаживаясь на мою лавку.

– Нет, хорошего понемножку, – отшутился я, сгребая его постель. – Сейчас стирать пойду.

– Разве этого не могут сделать женщины Дару? – не скрывая разочарования, бросил он.

– Могут, конечно, – поскрёб я в затылке. – Но, сдаётся мне, им от нас без того многовато хлопот. Да и мне не помешает немного потрудиться, а то совсем разнежусь тут.

С этими словами я вышел и, бросив ворох грязного белья в лохань, притащил свежее, заблаговременно приготовленное Хайнал. Она сама, видя, на что я нацелился, увязалась со мной стелить постель – видимо, любопытство не давало покоя, невзирая на запреты мужа. Видя, что Кемисэ не по себе от её украдкой бросаемых взглядов, я поспешил поскорее увести женщину, заверив, что никакая помощь со стиркой мне не требуется – и все же она шла за мной до самой речушки, донимая вопросами:

– А твердынок тебе доводилось видеть? Правда, что они едят и спят на золоте? Правда, что они едят сырое мясо?

Я уже устал повторять одно и то же: мол, не знаю, и вообще, сами же видели, что он ничем особым от нас не отличается.

– А правда, – таинственно понижая голос, хотя рядом не было решительно никого, кроме пичужек в кустах по другую сторону речушки, – что твердынцы женятся друг на друге?

– А на ком же им ещё жениться? – опешил я.

– Я имею в виду… мужчины на мужчинах, – поведала она, перейдя на столь тихий шёпот, что я было подумал, что ослышался, но, глядя на её зардевшиеся, будто у девушки, щёки, понял, что все уловил правильно.

– Мужа своего спросите, – не выдержал я, шлёпая лохань с бельем на раскисший берег, и буркнул под нос: – Придумаете тоже…

Тут она наконец поняла, что я не в настроении, и отбыла обратно, больше не предлагая мне помощь.

Говоря начистоту, никому не нравится стирать в холодной воде, но сегодня это оказалось именно тем, что мне нужно. Охаживая бельё вальком, я приговаривал:

– Да как же… Да даже если бы это было возможно… Да чтоб вас всех! – Я с удвоенным остервенением набросился на бельё, выплескивая горечь и обиду. Пусть под конец руки у меня были красные, словно клешни вареного рака, зато на душе наступило подобие дремотного покоя, словно в горах после бури. Развешивая постиранное на дворе, я уже жалел о том, как нелюбезно обошёлся с хозяйкой – что ж с того, что она любопытствует, можно подумать, я сам не сгорал бы от желания всё это вызнать, будь я таким же, как она, посторонним!

Когда я возвратился в дом, на улице уже смеркалось. По правде, я рассчитывал на то, что без меня Кемисэ вновь задремал на свежих простынях, так что я тоже смогу передохнуть – видимо, я и впрямь изрядно избаловался, раз такое простое дело вымотало меня до крайности. Однако уже на подходе к комнате я уловил судорожные вздохи и, ускорив шаг, буквально ввалился в дверь. Кемисэ вновь сидел на моей лавке, и я сперва не понял, что он делает, а когда разглядел, от ужаса перехватило дыхание.

Вытащив из сумки мою иглу, он засаживал её в неподвижную руку, отчего та дёргалась, будто выброшенная на берег рыба; кровавая дорожка от запястья приближалась к локтю, кровь запятнала и рукав, и только что выстиранные штаны.

– Ты что делаешь? – вскрикнул я, отбирая верное орудие. Он не отвечал, так что я беспрепятственно стер кровь чистой тряпицей, озирая причинённый ущерб: кожу с внутренней стороны сплошь усеивали проколы, уже набухающие свежими капельками крови. – Не смей дырявить свою руку моей иглой! – сердито бросил я, принимаясь бинтовать его предплечье – а что ещё прикажете делать? – хоть ранки и крохотные, крови от них было будь здоров – чего доброго, этот горе-лекарь умудрился проколоть себе какую-нибудь крупную жилу. – Сам будешь объяснять Дару, откуда у тебя берутся новые ранения! – заявил я, и тут он наконец заговорил:

– Можно подумать, я не знаю, что будет. – С этими словами он поднес тыльную сторону другой руки ко рту, и я уж боялся, что он опять разрыдается, но на сей раз он удержался от слёз.

– И что же, просвети! – потребовал я, наматывая поверх первого второй слой, потуже.

Вместо того, чтобы ответить, он продолжал сопеть, не отрывая руки от губ, и его плечи подозрительно подрагивали.

– Тогда я тебе скажу, – начал я, опуская задранный рукав на забинтованную руку. – Сейчас ты хорошенько выспишься, потому что, как я посмотрю, вместо того, чтобы отдыхать, в моё отсутствие занимался чёрт знает чем, а утром проснёшься, и всех этих глупых мыслей и след простынет. – Повинуясь моему жесту, он поднялся на ноги и самостоятельно дошагал до полатей, укладываясь на несмятую ещё постель. – Ну а потом мы пустимся в путь, и ты благополучно достигнешь своей Цитадели, и найдёшь там себе новых друзей и новую семью… – с этими словами я присел на край полатей. – Будешь жить-поживать в своё удовольствие и время от времени вспоминать Ирчи, который научил тебя уму-разуму. – С этими словами я хотел было встать, но он удержал меня, вновь ухватив за рукав:

– А ты?

– А что я? – искренне подивился я внезапному вопросу. – Ну, не знаю… Буду странствовать, как раньше, помогать людям, а потом скоплю деньжат, вернусь в горы и заведу стадо коз…

– Златорунных? – улыбнулся он.

– Может быть, может быть… – устало вздохнул я. – Если ваша милость расщедрится. – С этими словами я наконец поднялся на ноги, но Кемисэ снова подал голос:

– Мне опять зябко.

– Не придумывай, – без церемоний бросил я, чувствуя себя слишком усталым, чтобы шуровать в печи или искать кого-нибудь из домочадцев Дару, который сделал бы это за меня. – Тут теплынь – по мне, так и одеяла не надо.

– А мне холодно, – упрямо повторил Кемисэ, не отрывая от меня взгляда серых, словно зимнее озеро, глаз.

Мне же оставалось лишь мысленно закатить свои, сетуя на то, что молодой господин, похоже, и впрямь пришёл в себя, раз у него появились силы на подобные капризы.

– Ладно, пойду, посмотрю, что там с печью, – нехотя бросил я. – Вроде бы, ещё не поздно.

– Не стоит, – тут же переменил своё мнение твердынец.

– Да что ж у тебя семь пятниц на неделе, – буркнул я под нос на своём родном языке, и тут до меня наконец дошло. – Мне с тобой лечь? Ну, э, для тепла? – неуклюже предложил я, против воли краснея. Прошлой ночью это далось мне не в пример легче – видимо, тьма и впрямь способствует взаимопониманию.

Кемисэ кивнул и, задув оставленную Дару свечу, я быстро скинул верхнее платье и, набросив на плечи собственное одеяло, прилёг на предусмотрительно оставленное место на полатях. Поразмыслив, я приобнял его за плечи – вчера Кемисэ, вроде как, не возражал, хотя, быть может, он так быстро заснул, что не успел этого осознать. Неожиданно для меня он придвинулся ближе, привалившись плечом к моему так, что я ощутил его дыхание на своём лице. Я тотчас принялся судорожно соображать, как бы незаметно отодвинуться так, чтобы он не заметил: о том, чтобы спать в подобном положении, и речи быть не могло – это ж невесть что может присниться! Мои размышления прервал его голос:

– Я чувствую… тепло. – При этих словах пальцы прижатой к моему боку руки чуть заметно шевельнулись – это больше всего напоминало прикосновение паучьих лапок или мышиных коготков.

Стоит ли упоминать, что всю усталость с меня как ветром сдуло: подпрыгнув на полатях, я воскликнул:

– Правда? – и, не задумываясь, расправил пальцы его неподвижной руки и приложил их прямиком к своей груди в разрезе рубахи – судя по холоду, источаемому его кожей, ему это прикосновение должно было показаться прямо-таки горячим. Его пальцы вновь дрогнули, сгибаясь, и моё сердце возликовало – выходит, мне и впрямь не почудилось!

На его лице отразилось предельное напряжение – ноздри раздулись, брови сошлись к переносице, губы сжались в тонкую линию – и всё же, стоило мне разжать пальцы, как его рука плетью упала мне на колени.

– Ничего, – поспешил успокоить я Кемисэ, – не всё сразу. Вновь улегшись на спину, я положил его руку себе на грудь – авось тепло вновь пробудит её к жизни.

Хоть мне удалось быстро заснуть без каких-либо помех, непривычная поза навеяла довольно-таки странный сон: я был великаном, лежащим в предгорной долине, заполняя её почти полностью, а поперек моей груди ползло бесконечное змеиное тело толщиной со ствол векового дуба толщиной. Когда я попытался встать, в голове зазвучал голос, и я каким-то образом понял, что он принадлежит этому гигантскому змею:

– Не двигайся, ибо через тебя проходит поток неисчислимых будущих поколений!

Я больше не пытался встать, и, несмотря на давление шершавого тела, приковавшего меня к земле, вовсе не испытывал страха – его вес и моя неподвижность казались столь же обыденными, как шелковистая трава под моими руками и ласковое прикосновение ветра к лицу.


Кемисэ

Я понимаю, что Ирчи прав – мне не следует жалеть себя. Разве подобает мне, словно беспомощному птенцу, ожидать, пока кто-нибудь придёт и утешит? Разве я уже не растерял тех, кто, как я думал, должен спасти меня – вместо того, чтобы прийти на помощь им? Неужто и сейчас всё будет так же, как прежде – я буду заходиться в беззвучном крике, глядя на то, как он уходит, уходит?

Впервые я готов согласиться с моим дедом, чьи слова прежде будили лишь бурю неприятия.

– Да, я слаб, – говорю я вслух, спуская ноги с полатей.

– Да, я упрям, – продолжаю я, поднимаясь на ноги без посторонней помощи – и меня второй раз за день охватывает почти нереальное чувство восторга, как того, кто уже не думал встать с постели – и вот же, я стою, я хожу!

– И безрассуден, – почти с удовлетворением заключаю я, опускаясь на лавку, из-под которой кое-как выволакиваю суму Ирчи, стараясь не обращать внимания на боль в груди, охватившую тело подобно раскалённому обручу, стоило мне согнуться.

– Ты говорил, что хочешь от меня лишь послушания, – продолжаю я, отдышавшись. – Но на самом деле тебе нужно совсем иное.

Запуская руку в сумку, я чувствую себя настоящим преступником – чуть ли не вором, но отчего-то не испытываю ни угрызений совести, ни страха. Пожалуй, войди сейчас Ирчи, я так и застыну с его солонкой в руках, или с резной ложкой, или с мотком лесы – уж не знаю, что бы он подумал, но мне отчего-то кажется, что не рассердился бы.

Я медленно провожу пальцем по линиям узора, вовсе позабыв, зачем всё это затеял, и чувствую, как уголки губ подёргиваются в улыбке – то ли нежной, то ли озлобленной. Отчего-то мне кажется, что сюда вот-вот войдёт не хозяин всех этих вещей, и не лекарь, а глава моего рода собственной персоной – хотя как он мог бы здесь оказаться?

– Ты желаешь, чтобы часть меня умерла, – шепчу я, приблизив губы вплотную к вырезанным на солонке кругам. – Та, которую ты ненавидишь. Но на горе тебе она оказалась живучей. И знаешь что? Прежде я сам желал, чтобы её не стало. Но не сейчас.

Только что я чувствовал злорадное ликование – но теперь на глаза отчего-то наворачиваются слёзы, будто, отвергая душившую меня прежде волю главы рода, я обрекаю себя на вечное одиночество – отделивший себя от своих, но не способный приникнуть к другим. Мне как никогда хочется видеть Ирчи – пусть его мысли будут заняты чем-то – или кем-то – совершенно иным, мне хватит простого его присутствия, чтобы забыться, не думать об этой холодной бесконечности.

– Ты же знал, что я не сдамся, – выдавливаю я, чувствуя, как подрагивает голос. – Скажи правду – ты хотел, чтобы я ушёл?

Мне приходится вытереть глаза рукавом, прежде чем продолжить перебирать вещи, и вот наконец на дне я нахожу костяную коробочку с иглами.

– А ведь, пожалуй, с одной рукой я больше пришёлся бы тебе по нраву, – изрекаю я, рассматривая самую длинную иглу. – А с половиной души – ещё больше.

Поскольку под рукой нет ни кипятка, ни огня, я попросту облизываю иглу, представляя, как она так и ходит в руках у Ирчи, когда тот зашивает мою одежду – вверх-вниз, вверх-вниз… Удерживая перед глазами этот образ, я вспоминаю всё то, что по этому поводу слышал от Рэу и, задержав дыхание, опускаю иглу…


Примечания:

[1] Весь день – венг. egész nap.

[2] Улыбка – венг. mosoly.

[3] Литературный перевод венгерской детской считалочки:
Egy, kettő, három, négy,
Te kis nyuszi hová mégy?
Nem megyek én messzire,
Csak a világ végire.
Ott sem leszek sokáig,
Csak tizenkét óráig.

Следующая глава
5 комментариев 2
Страницы: ← предыдущая 1 2 3

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)