День в истории Блогхауса: 15 апреля 2020
Psoj_i_Sysoj, блог «Генерал для матроса»
Генерал для матроса. Глава 5. Битва за Святой Антон
Предыдущая глава
Форт Святой Антон нависает над устьем реки Зимородок белоснежной громадой – одним словом, это надо видеть. Это самая большая крепость из тех четырёх, что стоят по нашему, северному берегу. Они противостоят трём твердыням по южному берегу, возвышаясь на холмах, словно зубы во рту старика. Его губы образуют две крепостные стены серого камня, каждая в три человеческих роста высотой – они стоят на страже, отделяя нас от мятежников. Должно быть, когда-то эти укрепления были чудом инженерного искусства, но теперь каменная губа справа от форта разорвана, так что захваченный Святой Антон больше не связан с соседями.
Наш лагерь также представляет собой выдающееся зрелище. Мне в жизни не доводилось видеть столько белых треугольных палаток, расположившихся ровными рядами, будто хорошо заякоренные рыболовные ялики. На краю лагеря к каждой палатке привязано по лошади, а то и не по одной, гораздо крупнее тех кляч, с которыми приходилось иметь дело мне. В центре лагеря возвышается палатка генерала, увенчанная реющим на ветру красным флагом.
читать дальшеЛиния палаток повторяет изгиб стены, которая сбегает от Святого Антона прямо к морю. Вот почему мне дела нет ни до каких фортификаций и планировки лагеря – просто стою на холмике близ генеральской палатки лицом на восток и улыбаюсь во весь рот.
Если хорошенько прищуриться, то земли и вовсе не видно – только водная гладь. Расправив грудь, вбираешь лишь тёплый, солоноватый, влажный воздух – восхитительное дыхание моря. Если прислушаться, можно различить, как перекрикиваются рыбаки над дневным уловом. На их флагштоке реет голубой цветок, окаймленный водорослями – я не узнаю этот герб, но охотно вытатуировал бы его на своей руке. Дом.
Генерал выходит из палатки и останавливается рядом со мной. Он почему-то смотрит на меня, а не на берег – вот уж напрасно, такой вид пропадает!
– Скоро начнется сражение, – говорит он. – Я должен идти на совет, но я попросил Джару подождать вместе с тобой. Я… солдаты Рзалеза не должны узнать, что я стал вектором, и потому я не смогу говорить с тобой во время битвы.
– Да, сэр! – Я набираю в лёгкие побольше морского воздуха, чтобы запасти на будущее, ведь неизвестно, когда представится новая возможность. – Здорово будет увидеть дружелюбное лицо.
В мгновение ока ласковая улыбка генерала преображается в волчий оскал:
– Кто был недружелюбен?
– Да никто в особенности, сэр. – Он что, беспокоится, как бы кто не пнул его породистую собачонку? Внезапно меня охватывает стыд за эту мысль, и я провожу рукой по лицу, чтобы вернуть душевное равновесие. Выражение его лица совершенно искреннее, и не его вина, что я застрял среди дворян, которые меня ни во что не ставят. – Ну… вы ж понимаете. То, что я – человек и всё такое, многим кажется неуместным…
– Ничего неуместного в этом нет. – Сделав несколько глубоких вдохов, он приходит в себя; его рука тянется к волосам, но на полпути он спохватывается и вытягивает её вдоль тела. – Ясно. Если это повторится, дай мне знать. Ещё кое-что. Я попросил Фе… Джа Алима, чтобы он обработал твои раны перед началом битвы, на случай, если после он слишком утомится. Он обещал, что скоро зайдёт.
А я-то надеялся, что на сей раз пронесёт. Но мне удается ответить, не поморщившись:
– Благодарю вас, сэр.
Он протягивает руку и берет меня за рукав большим и указательным пальцем – осторожно, словно срывая полевой цветок. Он делает так с того случая в башне – что-то вроде негласного компромисса между его желанием близости и моим ощущением неловкости. Затем он опускает руку, кивает мне и вышагивает по направлению к скоплению палаток.
Стоит ему скрыться из виду, как тут же появляется рыжий дзалин – он что, прятался, ожидая ухода генерала?
– А вот и мой любимый пациент, – бурчит Джа Алим, подходя ко мне.
Мне удается приветствовать его улыбкой, что погружает его в пущее недовольство.
– Хорошо провёл ночь, не так ли? – спрашивает он, не трудясь изобразить участие, и принимается развязывать перевязь на шее, на которой держится моя рука. – Сядь, чтоб тебя. Ты сущая каланча.
Я послушно опускаюсь на корточки, пропуская мимо ушей ехидный комментарий на тему моих отношений с генералом.
– А что значит Джа, кстати говоря? – спрашиваю я вместо ответа.
– Это значит, невежда, что я уполномочен лечить раны. И что-то я не припомню, чтобы у тебя было звание, уполномочивающее тебя обращаться ко мне. – Он вешает кусок ткани на моё здоровое плечо и простирает ладонь над сломанной рукой; на моих глазах она начинает светиться, и я потрясённо наблюдаю за этим, пока от яркого сияния не начинают наворачиваться слёзы.
– Ваша правда, – покладисто отзываюсь я, смаргивая их, – но, может, я сам с собой разговариваю.
– Хмф.
Я слышу тихое поскрипывание иссохшей земли под подошвами и, оглянувшись через плечо, вижу подходящую к палатке Джару; естественно, Алим тут же награждает меня оплеухой, чтоб не дёргался. Девушка машет мне, но улыбка тут же испаряется с её лица, стоит ей завидеть доктора.
– Ты действительно хочешь, чтобы генерал узнал, как ты обращаешься с его фокусом? – холодно интересуется она.
– Думаешь, мне до этого есть дело? – шипит он в ответ, затягивая перевязь, и принимается разбинтовывать мою голову. – Что он ещё мне может сделать? А маленькой принцессе уже не терпится наябедничать?
Глаза Джары сужаются, и я решаю вмешаться, прежде чем единственную расположенную ко мне особу арестуют за убийство ещё до начала битвы.
– Эй, Джара, – отвлекаю я её, – как я вообще выгляжу? Не видал своего отражения с того дня, как был ранен.
Она удерживается от гневной отповеди, явно готовой сорваться с языка, и неимоверным усилием возвращает себе самообладание, хотя её губы ещё подёргиваются.
– Ну… тебе словно швабру на голову надели. А это нормально, что они такие кудрявые?
– Выходит, меня не обрили? – тотчас просиял я.
– Ты что думаешь, мы – варвары? – бурчит Алим. – Твоя драгоценная шевелюра в целости и сохранности – пока я не передумаю. Из соображений гигиены, естественно, – бросает он, видя, что Джара уже готова возразить.
Я хотел было спросить, были ли у него когда-нибудь друзья, но решаю, что, пожалуй, это не лучший вопрос из тех, что можно задать раздражительному лекарю, который в данный момент работает над швами на твоей голове.
По завершении обследования Алим объявляет, что бинты мне более не понадобятся, и что я вполне заслужил ходить по лагерю в таком виде, вслед за чем поспешно ретируется. Сдаётся мне, что, несмотря на всю его браваду, на самом деле ему не так уж наплевать на то, что Джара скажет генералу.
– А ты что, правда принцесса? – спрашиваю я, когда он удаляется.
– А что, похоже? – закатывает глаза она. – Видишь ли, Джа Алим принадлежит к тому ублюдочному типу людей, которые считают, что нет ничего смешнее, чем прохаживаться по поводу чьего-либо происхождения. Идём-ка, а то не поспеем на поле до начала битвы.
Тут я замечаю, что она звенит с каждым шагом – и вижу пристёгнутый на боку меч в чёрных кожаных ножнах.
– А ты сегодня тоже будешь биться?
– Надеюсь, – отвечает она с недовольной гримасой. – Учитывая, как обычно составляют списки, наверно, пройдёт не один час, прежде чем меня вызовут. До этого момента могу составить тебе компанию.
Мне как-то неуютно от мысли, что её пошлют в гущу битвы, однако я напоминаю себе, что она – дзалинка, и у меня нет никакого права удерживать её от исполнения своего долга. Но если её ослепительная улыбка исчезнет под боевыми шрамами… Я провожу рукой по лицу, стараясь думать о чём-нибудь другом.
– Кстати, разве тебе не полагается облачиться в броню? – спрашиваю я, глядя на мальчишку, который пробегает мимо с хлопающим на ветру кожаным колетом [1] едва ли не больше него ростом. – Или твоя форма понадёжней моей?
Кто-то подыскал мне сине-золотое одеяние, наверно, потому, что предыдущая одёжка уже начала попахивать. По правде, обновки идут мне куда больше, чем мой флотский бурый, поскольку в кои-то веки подходят по размеру.
Джара самозабвенно смеётся, откинув голову.
– Ты же не считаешь, что я буду часами париться в броне? Нагревается на солнце не хуже любой другой железки и ноги натирает. Не, мы их надеваем, когда понадобится.
Но ведь и генерал тоже без лат, если подумать.
– А верховный генерал участвует в битве?
– Скорее всего, нет. Обычно он тоже выходит на поле, но считается, что вектора не должны… в общем, это зависит от того, кто есть у них в форте.
А это-то какое имеет значение? – хочу спросить я, но в этот момент мы подходим к полю битвы, и у меня появляется целый ворох других вопросов.
Кто-то притоптал траву, образовав ровный круг перед фортом, и окружил его шестами. На некоторых висят белые тряпочки, я так и не понял, по какому принципу. Наши солдаты собрались вокруг этой площадки группами по двое – по трое, а вовсе не боевыми рядами, как повествуется в дедовских рассказах.
Вокруг снуёт гораздо больше людей, чем мне приходилось видеть за последнее время, большинство держат доспехи или топчутся справа от поля, и у меня зарождается слабая надежда перемолвиться с ними хотя бы словечком.
Но самая странная рыба притаилась посередине пруда: ворота форта открыты настежь, и тем не менее никто не несётся в проход с мечами наголо. Рядом околачивается несколько солдат в жёлтой форме легионов Рзалеза, но не похоже, чтобы они стояли на страже: скорее, глазеют на наших, походя обмениваясь впечатлениями.
А наши офицеры сбились в тесную группу рядом с площадкой, не проявляя никакого желания послать армию на штурм. Вместо этого они стараются переорать друг друга, угрожающе размахивая грифельными досками вроде той, которой пользуется генерал. Ну, естественно, вопят все, кроме Азотеги, который коротает время, то согласно кивая, то строя угрожающие гримасы.
Вдоволь налюбовавшись на всё это, я спрашиваю:
– А что тут вообще происходит?
– Что ты имеешь в виду? – изогнув бровь, Джара, в свою очередь, оглядывает поле. – Вроде, то же, что и всегда.
Высокий пронзительный сигнал горна приканчивает наш разговор и мои барабанные перепонки. Жёлтые солдаты тут же подбираются, скрывшись за воротами. Внезапно над стенами и башнями возникает целый ряд голов в жёлтых шлемах, таращащихся на нас. Я хватаю Джару за руку, готовый утащить её, завидя лук или метательное копье.
– Нам обязательно стоять так близко? – шепчу я.
Она стряхивает мою руку, уставясь на меня.
– Тс-с, – шипит она в ответ, затем тихо добавляет: – Конечно! Иначе мы вообще ничего не разглядим.
Звяканье, эхом отразившееся от ворот крепости, заставляет меня вздрогнуть, и оттуда выходит один-единственный солдат. Он – хотя это с тем же успехом может быть и она – с головы до ног закован в броню: со шлема свисает кольчужная сетка, закрывая лицо. Я не больно-то разбираюсь в броне – она не слишком популярна среди моряков, для которых вопрос плавучести в любую минуту может стать решающим, но я знаю, что металл держит удар куда лучше кожи, а этот боец так и сияет на солнце. Десятки тысяч стальных колечек склёпаны друг с другом наподобие якорной цепи, соединяя цельные пластины на груди, руках и ногах. Даже каждый палец защищен собственной пластинкой.
По нашим рядам пробегает шепоток. Я толком ничего не разобрал, кроме повторяемого слева: «Пезебас? Пезебас?» и «Цзарикс!» – справа.
– Что происходит? – повторяю я.
– Тс-с! Погоди… – отмахивается Джара.
Солдат выходит на центр площадки и извлекает длинный меч из притороченных сбоку ножен, вздымая его в воздух. С чистого неба тут же ударяет молния, уйдя в землю рядом с ним. Лошади ржут и пятятся, солдаты кричат, а я смаргиваю слёзы с ослеплённых вспышкой глаз.
Серак, – пробегает по рядам.
– Серак Буреносный, – поясняет Джара и кивает, скрестив руки на груди. – Интересный выбор, но не то чтобы неожиданный. Всегда предпочитают начать с устрашения.
– Постой-ка, – бормочу я, протирая глаза здоровой рукой. – Ты что, хочешь сказать, он это сделал?
– Ну разумеется, – отвечает дзалинка с чарующей улыбкой – и я вновь ловлю себя на мысли, что, не будь она дворянкой… – Все применяют подвластные им магические способности во время битвы. Едва ли Серак и впрямь поджарит кого-то молнией, но у него и другие трюки припрятаны в наручах.
Не то чтобы это что-то проясняло.
– Значит… выходит, он тоже сфокусирован? Ты же, вроде, говорила, что вектора обычно не сражаются?
– Нет, если этого можно избежать. – Покосившись на меня, она спрашивает: – О небеса, ты что, вообще ничего в этом не смыслишь? Таланты такого масштаба применяются в управлении страной, да порой в крупномасштабных битвах. Они слишком ценны, чтобы рисковать ими в единичных сражениях. Любой обладает пятью-шестью теми или иными магическими дарами, которые разрешено использовать на поле брани. Джа Алим исцеляет, Серак призывает громы, молнии и ливень. Правда, далеко не все способности применимы в бою, потому-то не каждый может стать воином.
Ни черта мы не знаем о дзали, – походя думаю я. Ну, почти. Скрестив руки на груди под стать ей, я спрашиваю:
– А как звали великого морского дракона, которого одолел Святой Антон? Как называется церемониальный напиток Криводревной деревушки? Какому богу поклоняется племя Серого холма?
– О чём это ты? Какое это отношение имеет к сражениям?
На её лице отражается искреннее недоумение, и я был бы тупым и неблагодарным, как бочковая сельдь, если плюну в лицо единственной персоне, что выказывает мне хоть толику доброты.
– Не бери в голову, – вздыхаю я. – Ну а ты… какие штуки ты умеешь делать?
Джара фыркает и трясёт головой, глядя на поле.
– О таких вещах просто так не спрашивают, Кэлентин. Это слишком личный вопрос, если не сказать – неприличный.
– Ох, прости. – Тем временем, солдат на площадке опускает меч, вызывающим жестом обращая его в сторону нашей армии. – Но вот насчёт него я уже знаю, что он управляет погодой.
– Некоторые не могут удержаться от выпендрёжа.
Спор среди офицеров возобновляется с новой силой, пока высокий дзалин с белыми прядями в волосах не провозглашает:
– Солдат Пакс!
Среди защитников форта также поднимается шум, и я вижу, что многие головы яростно кивают. На нашей стороне двое мужчин принимаются напяливать броню на коренастого мускулистого дзалина: сперва – кожаный дублет с набойками, затем – кольчугу. Он яростно скалится, когда на него водружают шлем с пикой на макушке.
– Его лицо не закрыто, в отличие от Серака, – замечаю я. – Это плохо?
Джара прижимает ладонь ко лбу.
– Нет, если Серак не собирается ударить Пакса в лицо, – вздыхает она. – А если он это сделает, то тем самым нарушит столько договоров и принципов, что я помру от старости, прежде чем их перечислю. Слушай, давай просто посмотрим, а?
– Слушаюсь, сэр.
Мне не раз приходилось участвовать в сражениях, так что мне хорошо знакомы все эти чувства: тошнотворный страх ожидания, близящаяся опасность, возбуждение и ярость, что захлестывают, стоит скрестить клинки. Ну а эти солдаты как-то слишком расслаблены. Если их волнует битва, которая последует за этой демонстрацией, то они это искусно скрывают. Правда, в позе некоторых заметно нетерпение, словно у голодного ребёнка, который ждёт, когда горшок закипит, иные же скалят зубы, будто уже победили.
Ей-богу, это больше напоминает игру в кости, чем войну. Мне резко хочется засесть неподалеку с удочкой: если и дальше пойдет в том же духе, то я хотя бы без улова не останусь.
Я также знаю, насколько быстро обычно протекают подобные стычки. Это в кукольном театре действующие лица подолгу завывают друг перед другом во время драки, в море же всё обычно заканчивается парой ударов сабли. Не назовёшь это действо и красивым.
Но, выходит, сверкающие доспехи сильно меняют дело. Солдат Пакс издает угрожающий рёв, устремляясь на площадку, и замахивается коротким тяжёлым мечом с той неуловимой для глаза дзалинской стремительностью. Серак уходит в сторону, но недостаточно быстро: меч скребёт по нагрудной пластине с такой силой, что у меня ажно в ушах звенит. Обычного человека подобный удар прикончил бы, но он лишь оставляет уродливую борозду на доспехах.
– Нет-нет-нет, – бормочет Джара. – Не пытайся соперничать с ним в стремительности! Это ж тупо!
– А что в этом такого? – недоумеваю я, глядя на то, как они оба отскакивают, чтобы тут же схлестнуться вновь.
– Пакс метит в зазоры подмышек – вот, глянь, когда Серак поднимает меч – и, если бы тот не ушёл достаточно быстро, он мог бы попасть. Он выделывается, стремясь пробить кольчугу грубой силой.
– А чего бы тогда не закрыть эти зазоры? – Это кажется вполне очевидным решением проблемы, как подвешивание бочки с маслом над парусом.
– А ты попробуй подвигаться с железяками в подмышках. Некоторые, кстати, так и делают, но тогда нечего рассчитывать на быстрые финты. Но, по правде, даже это было бы лучше того, как двигается этот придурок.
Мне-то представляется, что с его движениями всё в полном порядке: оба бойца скользят, то отходя, то наступая, так, что видны одни блики.
– Ну а что с ними не так?
– Смотри, вот опять! Паксу следовало бы кружить возле него в ожидании удачного момента, чтобы поднырнуть и ударить, а не бросаться в лобовую атаку. Глаза б мои не видели. – Однако же она почему-то не отворачивается.
Серак совершает очередной разворот, и наш боец успевает поймать его меч, отбивая его в сторону и подбираясь ближе. Молниеносный солдат отступает и замахивается, обрушивая удар на руку противника – но он вновь приходится по броне. Я начинаю думать, что наш боец в невыгодном положении из-за более короткого оружия, но зато он компенсирует это стремительностью. Ну, наверно. Во всяком случае, похоже, ни один из ударов не достигает желаемого. Хотя, казалось бы, просвет в подмышке – самая что ни на есть очевидная цель, на практике попасть в них на поверку не так уж просто: боец легко уворачивается или просто ставит блок мечом, если противник подходит слишком близко.
После двухминутного созерцания этого действа звон металла о металл уже отдается зудом в зубах.
– В этих поединках вообще бывают победители? – спрашиваю я у Джары.
Она меня не слышит: как раз в этот момент Пакс получает удар по ноге, и она вздрагивает, стискивая кулаки, будто сама готова ринуться в бой.
– Давай, давай, давай! – самозабвенно вопит она.
Внезапно раздается рёв толпы, и я оглядываюсь на поле – Сераку удалось захлестнуть руку противника мечом, прижав его к земле, подобно борцу. Наш солдат дёрнулся было в сторону, но лезвие Серака уже прижато к его обнажённой шее – и внезапно Пакс затихает, его меч падает наземь, а сам он безвольно обмякает.
– Он что, умер? – потрясённо спрашиваю я, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть.
– Подлец! Мошенник! – кричит Джара, потрясая кулаком, затем её плечи со стоном опускаются. – Нет… все лезвия покрыты сонным снадобьем. Чёрт бы его побрал. Выходит, ты был прав насчет его шлема. Напомни мне, чтобы не повторяла его ошибку.
– Вот уж не думал, что этим всё кончится. – Я гляжу, как пара солдат подбегает, чтобы унести поверженного товарища. Серак марширует обратно к форту, вздымая руку в кольчужной перчатке в знак победы под приветствия товарищей. Ещё одна молния срывается с неба, когда он заходит в ворота.
– Позёр, – рычит моя спутница.
Солдаты вновь принимаются копошиться, получая приказы офицеров. Те, что носят броню, начинают разбредаться по рядам. Я вытягиваюсь, наблюдая за их перемещениями по мере того, как они выстраиваются в ряды.
– Ну хорошо, – бросаю я, улавливая нарастающее возбуждение. – Теперь-то битва начнётся?
– Да щас. Они ещё некоторое время будут решать, кого послать следующим. Надеюсь, что не Серака. Вообще-то, теоретически он может выходить сколько угодно раз, пока его не выведут из строя, но обычно за сильными бойцами посылают несколько тех, что послабее, а чемпионов придерживают на случай, если они понадобятся позже.
Я открываю рот и вновь его захлопываю.
– Ты что, хочешь сказать, что будет ещё несколько этих поединков?
– Пока победитель не определится, – кивает она.
Я кошусь на неё. Затем разворачиваюсь лицом к лицу. Потом снова скашиваю глаза на поле, напряжённо раздумывая.
– Итак, – наконец говорю я, – что будет, если все наши солдаты проиграют, как Пакс?
– Я ж тебе говорила на прошлой неделе: отступим к Крику Чайки для перегруппировки, чтобы вернуться со свежими силами, способными их одолеть.
– Одолеть таким вот образом? – спрашиваю я неодобрительно.
– А как ещё?
– И что – никаких жертв?
– Ну… в принципе они возможны, – говорит она, торжественно поджимая губы. – Случаются несчастные случаи: кто-то поскользнется, или нанесет удар сильнее, чем рассчитывал. Тогда рядом с их домом поставят памятник сочинят оду-другую.
У меня просто нет слов, и всё тут.
Битых три часа мы наблюдаем за тем, как солдаты в тяжёлой броне бьют, замахиваются, стреляют, метают копья и молоты друг в друга. Некоторые сражаются верхом, прочие – пешими. Одни используют магию, другие же полагаются на силу и ловкость. Перед нами проходят солдаты, способные заставить камни бросаться на противника, а птиц – пикировать вниз отвлекающим манёвром, вызывать дождь, превращающий землю под ногами в грязь. В какой-то момент они вынуждены объявить перерыв, пока люди из обоих лагерей бегом подтаскивали кипы сена, чтобы просушить почву перед следующим поединком.
Мое насмешливое любопытство сменяется непониманием, затем – неприятием, скукой и наконец унынием. Ничего не скажешь, это куда более цивилизованное зрелище, чем кровавые дедовские рассказы о вываливающихся внутренностях и моровых поветриях. Но наши солдаты продолжают проигрывать сражение за сражением – и так все три часа, так что на нынешний момент счёт таков: шестьдесят семь их побед на пятьдесят наших. Таким манером мы вот-вот уступим важный форпост Рзалезу, что отнюдь не приблизит нас к единому счастливому государству под эгидой королевы.
И при этом никому – ну правда никому – не приходит в голову жульничать. Нет чтобы втихую послать отряд в обход крепости и атаковать с тыла, или отравить их провиант – сделать хоть что-нибудь похожее на войну в моём понимании, одним словом. Однажды жёлтые ублюдки выслали двух солдат разом – но тогда наши просто отправили двоих им навстречу. А могли бы послать пару сотен – вот тогда бы день удался.
Правда, не сказать, что это сплошь облачка и розы. Первые несколько поединков спустя я чуть не плевался, диву даваясь, что кто-то соглашается участвовать в этой глупой забаве. Но когда всё пространство близ поля усеивают спящие мёртвым сном воины, становится не по себе от их неподвижности – я словно стою на краю братской могилы.
Наши соперники уносят своих павших в форт, что представляется мне более правильным: вид кучи тел товарищей отнюдь не способствует поднятию моего духа, и подозреваю, что это верно и для прочих. Почему Генерал не прикажет разнести их по палаткам или хотя бы просто убрать с глаз долой – это не укладывается у меня в голове.
Наверно, всё дело в воинской чести.
На сей раз они высылают широкоплечего бойца с двумя изогнутыми мечами. Он с криком вздымает их в воздух – и лезвия вспыхивают. Джара закатывает глаза, хоть как-то развеивая унылую атмосферу, а я фыркаю.
– Он как, ещё больший придурок, чем Серак, или такой же? – спрашиваю я.
– О, дело обстоит намного хуже. Ты погляди на его шлем: он покрасил его в цвет пламени.
Боец делает несколько медленных пассов пылающими мечами, демонстрируя кольчужные рукавицы, также красные.
– Наверно, это что-то вроде брачного танца, – предполагаю я, заставив Джару захихикать.
И тут беловолосый дзалин выкрикивает:
– Солдат Джара!
С её застывшего лица моментально сбегает веселье, но затем она вновь делает попытку улыбнуться.
– Что ж, как насчет того, чтоб я научила этого фанфарона танцевать как следует?
Бледный конопатый юнец подбегает с броней и помогает ей облачиться. Посмотрев свыше ста нелепых поединков, я приблизительно представляю, куда какой предмет крепится, так что, когда мальчишка продевает её левую руку в прорезь дублета, я принимаюсь затягивать завязки на правой, орудуя одной рукой.
– Ты уверен, что справишься? – спрашивает Джара, и я замечаю, что она куда охотнее следит за мной, чем за фланированием своего соперника по полю.
Я шутливо прищуриваюсь на неё, силясь подбодрить:
– Ты же не станешь сомневаться в способности моряка затягивать узлы? Я могу вязать их пальцами ног, не говоря уже о руке.
Мальчик косится на нас, сглатывает и принимается за следующий ремень.
– Эй, слушай сюда, – говорю я, осмотрев результаты его работы. – Ты как бы… в общем, предоставь узлы мне, а ты просто подавай мне части и говори, куда их присобачить, идёт?
Вдвоём мы вскоре обращаем Джару во впечатляющий образчик боевого вооружения. Её шлем снабжен простой металлической полоской, защищающей нос, но она лишь строит гримасу, видя, что я беспокоюсь на этот счёт.
– Первая битва – чистой воды случайность, матрос. Со мной всё будет в порядке. Спасибо, парень. – Она кивает мальчику – тот краснеет и поспешно отступает.
– Удачи, – напутствую её я. Она шутливо салютует мне, а затем со звоном направляется на площадку.
– Эй, – обращаюсь я к юнцу, дружески пихая его локтем здоровой руки в бок, и он обращает на меня глаза, полные ужаса. Вот что во мне такого, что так пугает детей? Может, моя непокорная шевелюра? – Она как, хороша на поле?
– О да! – яростно кивает он. Затем, помедлив, он снова сглатывает, добавив: – Ну, и Лазен тоже. Ну, этот, огненный.
Я медленно выдыхаю. Почти никто не погибает в этих сражениях – так она сказала. Но все-таки порой складывают оду и ставят памятник.
Моя шея хрустит трижды, когда я понимаю, что она ростом ровно по грудь противнику. В её руках – маленький квадратный щит, отнюдь не выглядящий хорошей защитой, и всего один тонкий меч. Когда Лазен издает боевой клич и принимается крутиться вокруг неё, причём его мечи сливаются в размытое огненно-серебристое сияние, мне требуется усилие, чтобы не отвести взгляд.
Но она быстрая, почти столь же стремительная, как генерал. Её крохотный щит служит не для защиты, а для того, чтобы захватывать изогнутые лезвия и отбивать их в сторону. Они действуют в отличной связке – щит, открывающий противника, и устремляющийся в брешь меч. Мне от силы пару раз приходилось одновременно выполнять два дела обоими руками, и это было ох как непросто – ей же удается это безо всяких усилий, словно на поле двое воинов с нашей стороны.
В промежутках между ударами она всякий раз отступает, и оба бойца пару мгновений примериваются к новой атаке. Сегодня я повидал достаточно сражений, чтобы понимать, в чём смысл происходящего: они нащупывают то, что Джара называет брешью в защите, чтобы направить лезвие туда, где противник не сможет его отбить.
И явно чем больше внимания этому уделяет боец, тем больше опыта он – или она – имеет. Более слабые бойцы просто оголтело бросаются друг на друга. И, по правде сказать, такие поединки куда зрелищнее.
Пылающие мечи, конечно, смотрятся впечатляюще. Они вычерчивают в воздухе обалденные огненные фигуры, но, похоже, по боевым качествам ничуть не лучше любого другого меча. Если что их и отличает – так это замедленность движений: похоже, Лазен расходует немало сил на то, чтобы поддерживать горение.
А затем одно из лезвий задевает косу Джары, что скачет по её плечам.
Мы с мальчишкой одновременно издаём негодующий возглас, как и прочие наши солдаты. Я не догадался спрятать косу под доспехи – и почему она мне не напомнила?
Огонь взлетает по волосам под шлем. Джара с криком срывает его, отбрасывая щит в сторону, и краткий ливень сбивает пламя, прежде чем оно успевает добраться до чего-то помимо косы.
Я пытаюсь предостеречь её – чёрт, да весь наш лагерь пытается – да и она сама наверняка чует опасность…
Джара крутится на месте, отбивая один из кривых мечей шлемом и подныривая под другой. Ещё один крик – и дождь гасит огонь на оружии противника.
Я шумно радуюсь наряду с прочими, затем толкаю мальчика:
– А почему она не сделала этого в самом начале?
– У некоторых из них проблемы с магией, пока они не разозлятся или что-то вроде того, – отвечает он, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть. Он вздрагивает, когда меч Лазена бьет по ноге Джары с такой силой, что точно останется здоровенный синяк, несмотря на броню. – В общем, без понятия, почему.
Наша дзалинка быстро обращает землю под ногами противника в грязь, на которой он поскальзывается; но, падая на спину, он успевает схватить её за нагрудную пластину. Они оба шлёпаются наземь и борются, силясь подняться – словно играющие на берегу выдры, с той лишь разницей, что те не пытаются прикончить друг друга.
Оба отбрасывают мечи и хватаются за кинжалы, перекатываясь по земле. Джара в лучшей позиции, но она с криком отшатывается, когда Лазен выбрасывает пылающую руку ей прямо в лицо.
К несчастью, вторая рука с кинжалом наготове.
Джара пытается дотянуться до противника, но её веки смежаются, трепеща, словно крылья бабочки, шлем откатывается в сторону, и сама она валится на землю.
Глядя на то, как Джару уносят с поля, я старательно напоминаю себе о том, что она просто спит. Не видно ни капли крови, и солдат, ковыляющий с поля боя, ударил ее не так уж сильно. Осмотрев её, целитель во всеуслышание сообщает, что она не ранена.
Я ликую, но прочие солдаты издают столь горестный возглас, словно их сердца в одночасье разбиты.
– Это что же, – сердито брякаю я, – они хотели, чтоб её ранили?
– Да нет же, – выдыхает мальчишка, – ты погляди!
На поле выкатывается самый высокий дзалин из всех, что мне доводилось видеть. В отличие от прочих, он не носит шлема; его заплетенные в косу волосы отливают ярко-оранжевым. В отличие от натурального цвета Алима, не похоже, чтобы его шевелюра говорила о том, что её обладатель – лекарь.
Его кольчужная рукавица сжимает длинную алебарду, и хотя вместо того, чтобы размахивать ею, он просто упирает древко в землю, это куда более впечатляющее зрелище, чем все трюки предыдущих бойцов вместе взятые. Пожалуй, его руки будут толщиной с мою талию.
– Это же Аджакс, – стонет юнец. – Полагали, что он на юге! Должно быть, его выдернули оттуда – это несколько недель пути, а генерала Джезимен с нами нет! Только у неё и есть шанс в бою против него!
– Кто бросит мне вызов? – провозглашает он в сторону жалких остатков нашей армии, и жёлтые поддерживают его дружным рёвом.
Взоры нетерпеливо топчущихся солдат обращены на офицеров, которые яростно шепчутся промеж себя. Похоже, судя по его жестам беловолосого, он настаивает на собственной кандидатуре, но воительница с острыми чертами лица всякий раз трясет головой. Третий указывает на небо; четвёртая – на лошадей.
Тут Азотеги бросает свою грифельную табличку оземь с глухим стуком, все замолкают, и в наступившей тишине он отрывисто кивает герольду.
Затем он снимается с места – отчего-то на каждый его шаг я совершаю свой, и внезапно понимаю: должно быть, это то самое расстояние, которое допускает наша связь.
– Ох, чёрт! – выдыхаю я.
К группе офицеров направляется мужчина с комплектом блестящей брони – и мне приходится соображать быстро. Вокруг болтаются люди, всё ещё продолжая спорить – я затесываюсь промеж них, трогаю мужчину за плечо и перехватываю его ношу прежде, чем он успевает возразить.
– Я об этом позабочусь, – с улыбкой заверяю я и направляюсь к моему генералу.
– Верховный генерал Фараз! – слегка неохотно объявляет герольд, и в гудении солдат Рзалеза слышится хотя бы оттенок беспокойства.
– Славный вызов! – отзывается великан с площадки.
– Вот, сэр… то есть, Ваше Сиятельство, поправляюсь я, когда один из офицеров награждает меня подозрительным взглядом, и встаю на колени, чтобы закрепить броню на лодыжках. Доспехи Азотеги куда роскошнее, чем у Джары, с тонкой гравировкой на пластинах и золотой вышивкой на сапфировом бархате, которым обшит его кожаный дублет.
– Я, кажется, велел тебе держаться в стороне, – еле слышно произносит он, но его рука опускается, чтобы дотронуться до пряди моих волос так, чтобы никто не заметил. Я в кои-то веки не возражаю: отталкивать того, кому вот-вот вобьют голову в плечи, представляется мне верхом жестокости.
Помогая ему влезть в кольчугу, я шепчу:
– Ты можешь победить?
– Ни один солдат на нашем поле не в силах меня одолеть.
Он увернулся от моего вопроса, словно угорь – что, как подозреваю, само по себе является ответом. Если он не сможет побить Аджакса – то иные не смогут и подавно.
Ну хотя бы его шлем закрывает лицо полностью, – утешаю я себя. Внезапно меня охватывает стыд: я тут тревожусь о шкурных интересах, а ведь, если этот гигант возьмет верх, едва ли обойдется без кровопролития. Генерал вёл себя более чем предупредительно все эти дни, хотя это явно шло против его природы. Я просто не хочу, чтобы он пострадал.
У его ног – простой меч с кожаной рукоятью и кинжал с широкой крестовиной, который чем-то напоминает мне мачту с убранными парусами, и я надеюсь, что это хорошая примета. Генерал пристёгивает оружие по бокам, затем защипывает пальцами подол моей рубашки, так сильно, что ткань едва не рвётся. Я не вижу выражения его лица, но знаю, что сквозь прорези шлема его глаза устремлены на меня.
– Хорошего сражения, верховный генерал.
Он кивает и направляется к площадке.
– Азотеги, – обращается к нему гигант с видом почти встревоженным, – ты что же, не получишь напутствия от своего брата по охоте?
Генерал колеблется пару мгновений, затем оборачивается, выискивая в толпе Алима. Рыжеволосый доктор обретается близ рядов спящих солдат, мрачный, словно грозовая туча; когда взгляд генерала наконец останавливается на нём, он разворачивается и топает по направлению к палаткам. Жёлтые солдаты сопровождают его уход радостными криками, а плечи Азотеги едва заметно опускаются.
При виде этого я и сам падаю духом, не в силах избавиться от мысли, что это всё моя вина, а вовсе не воля провидения, что поставила меня между ними.
– Мне не требуется удача, чтобы тебя побить, – холодно отзывается генерал, поднимая меч, чтобы получить жидкие воодушевляющие возгласы от нашей команды.
На это сражение тяжко смотреть. Азотеги движется, словно видение – стремительный, как ураган и столь же мощный, но никакой ветер не в силах противостоять скале.
Единый рост их бойца и длина его руки уже в состоянии внушить ужас, ну а алебарда делает его и вовсе непобедимым. Её лезвие короткое в сравнении с мечом генерала, но Аджакс использует оба конца с одинаковой эффективностью.
Он может ударить древком в грудь, вышибая воздух из лёгких, и отбросить противника назад. Может попасть между ног, пригвоздив его к земле. Размахивая алебардой, словно топором, может достать противника в любой точке поля.
Нашему генералу удается нанести удачный удар, вышибая алебарду из рук Аджакса, но, когда он устремляется в атаку, перед ним встает та же дилемма, что и перед прочими бойцами: проклятущая броня. Генерал замахивается мечом прежде, чем соперник успевает отреагировать, лезвие устремлено к шее между нагрудником и незащищенной головой. Наша армия ликует – и тут Аджакс попросту отбрасывает Азотеги в сторону и, выхватив притороченный к поясу меч, бьёт его плашмя по шлему. Оглушённый генерал пошатывается, затем вновь собирается с силами, чтобы броситься на Аджакса.
Оба меча не выдерживают столкновения, и поединок внезапно превращается в рукопашную. Они сходятся, стремясь сорвать броню соперника, и вновь расходятся, словно лоси во время гона. Скорость генерала даёт ему преимущество, но Аджакс попросту слишком велик; его рука по-прежнему может достать Азотеги где угодно. Несколько ударов этих облачённых в броню кулаков – и генерал замедляется, шаг теряет твёрдость, а движения рук – уверенность.
Ему удается вцепиться в руку Аджакса – и вот его наруч со звоном падает наземь. Гигант же просто поднимает руку, с улыбкой глядя на то, как Азотеги яростно бьёт по ней кинжалом. Аджакс также обнажает кинжал, и перед генералом встает нелёгкая задача. Он скользит вперёд и назад, словно щука сквозь тростник, так что его соперник не может прицелиться в просветы между пластинами, но всякий его удар ближе к цели.
И тут Азотеги везёт как утопленнику – он спотыкается о брошенную наземь алебарду. Он почти не запнулся, выровнявшись, словно умелый танцор, и я начинаю понимать, почему солдаты подчас смотрят на него как на божество – и тут же выгибается назад, уклоняясь от удара; его собственный кинжал взлетает и падает, как прилив…
Но достигшие цели удары уже сделали своё дело. Теряя равновесие, он пошатывается, тряся головой в попытке прогнать утомление. Гигант нависает над ним…
Я не видел удара, сразившего Азотеги, но все мы слышим грохот его падения. Вражеский солдат предупредительно отступает, зачехляя кинжал, в то время как наши целители выбегают на площадку. Я стискиваю подол здоровой рукой.
– Запястье, – провозглашает целитель.
Все мы испускаем вздох облегчения, даже огромный боец. На самом деле, он производит впечатление неплохого парня, который в иной ситуации вполне мог бы мне понравиться и всяко не заслужил моей пламенной ненависти.
Но сейчас предел моих мечтаний – сбросить его чёртову бронированную тушу с самой высокой мачты, что мне подвернётся.
– Кто на нового? – грохочет он.
Этой ночью я лежу на своей койке в генеральской палатке и смотрю, как он спит. Проникающие сквозь стенки отблески горящих снаружи огней отбрасывают причудливые пятна на его кожу – их не счесть, в отличие от наших потерь. Пятьдесят один – с их стороны, двести двадцать восемь – с нашей. Вот так мы потеряли Святой Антон, гордость Зимородка.
И тогда я произношу в тишину палатки:
– Большего идиотства я сроду не видывал.
Примечание переводчиков:
[1] Колет – от фр. collet — «воротник» — мужская приталенная куртка без рукавов (жилет) до бёдер или до талии, обычно из светлой кожи, использовался в качестве лёгкого доспеха, надевался поверх дублета (верхняя одежда, плотно сидящая на теле, часто использовалась в качестве поддоспешника).
Следующая глава
Форт Святой Антон нависает над устьем реки Зимородок белоснежной громадой – одним словом, это надо видеть. Это самая большая крепость из тех четырёх, что стоят по нашему, северному берегу. Они противостоят трём твердыням по южному берегу, возвышаясь на холмах, словно зубы во рту старика. Его губы образуют две крепостные стены серого камня, каждая в три человеческих роста высотой – они стоят на страже, отделяя нас от мятежников. Должно быть, когда-то эти укрепления были чудом инженерного искусства, но теперь каменная губа справа от форта разорвана, так что захваченный Святой Антон больше не связан с соседями.
Наш лагерь также представляет собой выдающееся зрелище. Мне в жизни не доводилось видеть столько белых треугольных палаток, расположившихся ровными рядами, будто хорошо заякоренные рыболовные ялики. На краю лагеря к каждой палатке привязано по лошади, а то и не по одной, гораздо крупнее тех кляч, с которыми приходилось иметь дело мне. В центре лагеря возвышается палатка генерала, увенчанная реющим на ветру красным флагом.
читать дальшеЛиния палаток повторяет изгиб стены, которая сбегает от Святого Антона прямо к морю. Вот почему мне дела нет ни до каких фортификаций и планировки лагеря – просто стою на холмике близ генеральской палатки лицом на восток и улыбаюсь во весь рот.
Если хорошенько прищуриться, то земли и вовсе не видно – только водная гладь. Расправив грудь, вбираешь лишь тёплый, солоноватый, влажный воздух – восхитительное дыхание моря. Если прислушаться, можно различить, как перекрикиваются рыбаки над дневным уловом. На их флагштоке реет голубой цветок, окаймленный водорослями – я не узнаю этот герб, но охотно вытатуировал бы его на своей руке. Дом.
Генерал выходит из палатки и останавливается рядом со мной. Он почему-то смотрит на меня, а не на берег – вот уж напрасно, такой вид пропадает!
– Скоро начнется сражение, – говорит он. – Я должен идти на совет, но я попросил Джару подождать вместе с тобой. Я… солдаты Рзалеза не должны узнать, что я стал вектором, и потому я не смогу говорить с тобой во время битвы.
– Да, сэр! – Я набираю в лёгкие побольше морского воздуха, чтобы запасти на будущее, ведь неизвестно, когда представится новая возможность. – Здорово будет увидеть дружелюбное лицо.
В мгновение ока ласковая улыбка генерала преображается в волчий оскал:
– Кто был недружелюбен?
– Да никто в особенности, сэр. – Он что, беспокоится, как бы кто не пнул его породистую собачонку? Внезапно меня охватывает стыд за эту мысль, и я провожу рукой по лицу, чтобы вернуть душевное равновесие. Выражение его лица совершенно искреннее, и не его вина, что я застрял среди дворян, которые меня ни во что не ставят. – Ну… вы ж понимаете. То, что я – человек и всё такое, многим кажется неуместным…
– Ничего неуместного в этом нет. – Сделав несколько глубоких вдохов, он приходит в себя; его рука тянется к волосам, но на полпути он спохватывается и вытягивает её вдоль тела. – Ясно. Если это повторится, дай мне знать. Ещё кое-что. Я попросил Фе… Джа Алима, чтобы он обработал твои раны перед началом битвы, на случай, если после он слишком утомится. Он обещал, что скоро зайдёт.
А я-то надеялся, что на сей раз пронесёт. Но мне удается ответить, не поморщившись:
– Благодарю вас, сэр.
Он протягивает руку и берет меня за рукав большим и указательным пальцем – осторожно, словно срывая полевой цветок. Он делает так с того случая в башне – что-то вроде негласного компромисса между его желанием близости и моим ощущением неловкости. Затем он опускает руку, кивает мне и вышагивает по направлению к скоплению палаток.
Стоит ему скрыться из виду, как тут же появляется рыжий дзалин – он что, прятался, ожидая ухода генерала?
– А вот и мой любимый пациент, – бурчит Джа Алим, подходя ко мне.
Мне удается приветствовать его улыбкой, что погружает его в пущее недовольство.
– Хорошо провёл ночь, не так ли? – спрашивает он, не трудясь изобразить участие, и принимается развязывать перевязь на шее, на которой держится моя рука. – Сядь, чтоб тебя. Ты сущая каланча.
Я послушно опускаюсь на корточки, пропуская мимо ушей ехидный комментарий на тему моих отношений с генералом.
– А что значит Джа, кстати говоря? – спрашиваю я вместо ответа.
– Это значит, невежда, что я уполномочен лечить раны. И что-то я не припомню, чтобы у тебя было звание, уполномочивающее тебя обращаться ко мне. – Он вешает кусок ткани на моё здоровое плечо и простирает ладонь над сломанной рукой; на моих глазах она начинает светиться, и я потрясённо наблюдаю за этим, пока от яркого сияния не начинают наворачиваться слёзы.
– Ваша правда, – покладисто отзываюсь я, смаргивая их, – но, может, я сам с собой разговариваю.
– Хмф.
Я слышу тихое поскрипывание иссохшей земли под подошвами и, оглянувшись через плечо, вижу подходящую к палатке Джару; естественно, Алим тут же награждает меня оплеухой, чтоб не дёргался. Девушка машет мне, но улыбка тут же испаряется с её лица, стоит ей завидеть доктора.
– Ты действительно хочешь, чтобы генерал узнал, как ты обращаешься с его фокусом? – холодно интересуется она.
– Думаешь, мне до этого есть дело? – шипит он в ответ, затягивая перевязь, и принимается разбинтовывать мою голову. – Что он ещё мне может сделать? А маленькой принцессе уже не терпится наябедничать?
Глаза Джары сужаются, и я решаю вмешаться, прежде чем единственную расположенную ко мне особу арестуют за убийство ещё до начала битвы.
– Эй, Джара, – отвлекаю я её, – как я вообще выгляжу? Не видал своего отражения с того дня, как был ранен.
Она удерживается от гневной отповеди, явно готовой сорваться с языка, и неимоверным усилием возвращает себе самообладание, хотя её губы ещё подёргиваются.
– Ну… тебе словно швабру на голову надели. А это нормально, что они такие кудрявые?
– Выходит, меня не обрили? – тотчас просиял я.
– Ты что думаешь, мы – варвары? – бурчит Алим. – Твоя драгоценная шевелюра в целости и сохранности – пока я не передумаю. Из соображений гигиены, естественно, – бросает он, видя, что Джара уже готова возразить.
Я хотел было спросить, были ли у него когда-нибудь друзья, но решаю, что, пожалуй, это не лучший вопрос из тех, что можно задать раздражительному лекарю, который в данный момент работает над швами на твоей голове.
По завершении обследования Алим объявляет, что бинты мне более не понадобятся, и что я вполне заслужил ходить по лагерю в таком виде, вслед за чем поспешно ретируется. Сдаётся мне, что, несмотря на всю его браваду, на самом деле ему не так уж наплевать на то, что Джара скажет генералу.
– А ты что, правда принцесса? – спрашиваю я, когда он удаляется.
– А что, похоже? – закатывает глаза она. – Видишь ли, Джа Алим принадлежит к тому ублюдочному типу людей, которые считают, что нет ничего смешнее, чем прохаживаться по поводу чьего-либо происхождения. Идём-ка, а то не поспеем на поле до начала битвы.
Тут я замечаю, что она звенит с каждым шагом – и вижу пристёгнутый на боку меч в чёрных кожаных ножнах.
– А ты сегодня тоже будешь биться?
– Надеюсь, – отвечает она с недовольной гримасой. – Учитывая, как обычно составляют списки, наверно, пройдёт не один час, прежде чем меня вызовут. До этого момента могу составить тебе компанию.
Мне как-то неуютно от мысли, что её пошлют в гущу битвы, однако я напоминаю себе, что она – дзалинка, и у меня нет никакого права удерживать её от исполнения своего долга. Но если её ослепительная улыбка исчезнет под боевыми шрамами… Я провожу рукой по лицу, стараясь думать о чём-нибудь другом.
– Кстати, разве тебе не полагается облачиться в броню? – спрашиваю я, глядя на мальчишку, который пробегает мимо с хлопающим на ветру кожаным колетом [1] едва ли не больше него ростом. – Или твоя форма понадёжней моей?
Кто-то подыскал мне сине-золотое одеяние, наверно, потому, что предыдущая одёжка уже начала попахивать. По правде, обновки идут мне куда больше, чем мой флотский бурый, поскольку в кои-то веки подходят по размеру.
Джара самозабвенно смеётся, откинув голову.
– Ты же не считаешь, что я буду часами париться в броне? Нагревается на солнце не хуже любой другой железки и ноги натирает. Не, мы их надеваем, когда понадобится.
Но ведь и генерал тоже без лат, если подумать.
– А верховный генерал участвует в битве?
– Скорее всего, нет. Обычно он тоже выходит на поле, но считается, что вектора не должны… в общем, это зависит от того, кто есть у них в форте.
А это-то какое имеет значение? – хочу спросить я, но в этот момент мы подходим к полю битвы, и у меня появляется целый ворох других вопросов.
Кто-то притоптал траву, образовав ровный круг перед фортом, и окружил его шестами. На некоторых висят белые тряпочки, я так и не понял, по какому принципу. Наши солдаты собрались вокруг этой площадки группами по двое – по трое, а вовсе не боевыми рядами, как повествуется в дедовских рассказах.
Вокруг снуёт гораздо больше людей, чем мне приходилось видеть за последнее время, большинство держат доспехи или топчутся справа от поля, и у меня зарождается слабая надежда перемолвиться с ними хотя бы словечком.
Но самая странная рыба притаилась посередине пруда: ворота форта открыты настежь, и тем не менее никто не несётся в проход с мечами наголо. Рядом околачивается несколько солдат в жёлтой форме легионов Рзалеза, но не похоже, чтобы они стояли на страже: скорее, глазеют на наших, походя обмениваясь впечатлениями.
А наши офицеры сбились в тесную группу рядом с площадкой, не проявляя никакого желания послать армию на штурм. Вместо этого они стараются переорать друг друга, угрожающе размахивая грифельными досками вроде той, которой пользуется генерал. Ну, естественно, вопят все, кроме Азотеги, который коротает время, то согласно кивая, то строя угрожающие гримасы.
Вдоволь налюбовавшись на всё это, я спрашиваю:
– А что тут вообще происходит?
– Что ты имеешь в виду? – изогнув бровь, Джара, в свою очередь, оглядывает поле. – Вроде, то же, что и всегда.
Высокий пронзительный сигнал горна приканчивает наш разговор и мои барабанные перепонки. Жёлтые солдаты тут же подбираются, скрывшись за воротами. Внезапно над стенами и башнями возникает целый ряд голов в жёлтых шлемах, таращащихся на нас. Я хватаю Джару за руку, готовый утащить её, завидя лук или метательное копье.
– Нам обязательно стоять так близко? – шепчу я.
Она стряхивает мою руку, уставясь на меня.
– Тс-с, – шипит она в ответ, затем тихо добавляет: – Конечно! Иначе мы вообще ничего не разглядим.
Звяканье, эхом отразившееся от ворот крепости, заставляет меня вздрогнуть, и оттуда выходит один-единственный солдат. Он – хотя это с тем же успехом может быть и она – с головы до ног закован в броню: со шлема свисает кольчужная сетка, закрывая лицо. Я не больно-то разбираюсь в броне – она не слишком популярна среди моряков, для которых вопрос плавучести в любую минуту может стать решающим, но я знаю, что металл держит удар куда лучше кожи, а этот боец так и сияет на солнце. Десятки тысяч стальных колечек склёпаны друг с другом наподобие якорной цепи, соединяя цельные пластины на груди, руках и ногах. Даже каждый палец защищен собственной пластинкой.
По нашим рядам пробегает шепоток. Я толком ничего не разобрал, кроме повторяемого слева: «Пезебас? Пезебас?» и «Цзарикс!» – справа.
– Что происходит? – повторяю я.
– Тс-с! Погоди… – отмахивается Джара.
Солдат выходит на центр площадки и извлекает длинный меч из притороченных сбоку ножен, вздымая его в воздух. С чистого неба тут же ударяет молния, уйдя в землю рядом с ним. Лошади ржут и пятятся, солдаты кричат, а я смаргиваю слёзы с ослеплённых вспышкой глаз.
Серак, – пробегает по рядам.
– Серак Буреносный, – поясняет Джара и кивает, скрестив руки на груди. – Интересный выбор, но не то чтобы неожиданный. Всегда предпочитают начать с устрашения.
– Постой-ка, – бормочу я, протирая глаза здоровой рукой. – Ты что, хочешь сказать, он это сделал?
– Ну разумеется, – отвечает дзалинка с чарующей улыбкой – и я вновь ловлю себя на мысли, что, не будь она дворянкой… – Все применяют подвластные им магические способности во время битвы. Едва ли Серак и впрямь поджарит кого-то молнией, но у него и другие трюки припрятаны в наручах.
Не то чтобы это что-то проясняло.
– Значит… выходит, он тоже сфокусирован? Ты же, вроде, говорила, что вектора обычно не сражаются?
– Нет, если этого можно избежать. – Покосившись на меня, она спрашивает: – О небеса, ты что, вообще ничего в этом не смыслишь? Таланты такого масштаба применяются в управлении страной, да порой в крупномасштабных битвах. Они слишком ценны, чтобы рисковать ими в единичных сражениях. Любой обладает пятью-шестью теми или иными магическими дарами, которые разрешено использовать на поле брани. Джа Алим исцеляет, Серак призывает громы, молнии и ливень. Правда, далеко не все способности применимы в бою, потому-то не каждый может стать воином.
Ни черта мы не знаем о дзали, – походя думаю я. Ну, почти. Скрестив руки на груди под стать ей, я спрашиваю:
– А как звали великого морского дракона, которого одолел Святой Антон? Как называется церемониальный напиток Криводревной деревушки? Какому богу поклоняется племя Серого холма?
– О чём это ты? Какое это отношение имеет к сражениям?
На её лице отражается искреннее недоумение, и я был бы тупым и неблагодарным, как бочковая сельдь, если плюну в лицо единственной персоне, что выказывает мне хоть толику доброты.
– Не бери в голову, – вздыхаю я. – Ну а ты… какие штуки ты умеешь делать?
Джара фыркает и трясёт головой, глядя на поле.
– О таких вещах просто так не спрашивают, Кэлентин. Это слишком личный вопрос, если не сказать – неприличный.
– Ох, прости. – Тем временем, солдат на площадке опускает меч, вызывающим жестом обращая его в сторону нашей армии. – Но вот насчёт него я уже знаю, что он управляет погодой.
– Некоторые не могут удержаться от выпендрёжа.
Спор среди офицеров возобновляется с новой силой, пока высокий дзалин с белыми прядями в волосах не провозглашает:
– Солдат Пакс!
Среди защитников форта также поднимается шум, и я вижу, что многие головы яростно кивают. На нашей стороне двое мужчин принимаются напяливать броню на коренастого мускулистого дзалина: сперва – кожаный дублет с набойками, затем – кольчугу. Он яростно скалится, когда на него водружают шлем с пикой на макушке.
– Его лицо не закрыто, в отличие от Серака, – замечаю я. – Это плохо?
Джара прижимает ладонь ко лбу.
– Нет, если Серак не собирается ударить Пакса в лицо, – вздыхает она. – А если он это сделает, то тем самым нарушит столько договоров и принципов, что я помру от старости, прежде чем их перечислю. Слушай, давай просто посмотрим, а?
– Слушаюсь, сэр.
Мне не раз приходилось участвовать в сражениях, так что мне хорошо знакомы все эти чувства: тошнотворный страх ожидания, близящаяся опасность, возбуждение и ярость, что захлестывают, стоит скрестить клинки. Ну а эти солдаты как-то слишком расслаблены. Если их волнует битва, которая последует за этой демонстрацией, то они это искусно скрывают. Правда, в позе некоторых заметно нетерпение, словно у голодного ребёнка, который ждёт, когда горшок закипит, иные же скалят зубы, будто уже победили.
Ей-богу, это больше напоминает игру в кости, чем войну. Мне резко хочется засесть неподалеку с удочкой: если и дальше пойдет в том же духе, то я хотя бы без улова не останусь.
Я также знаю, насколько быстро обычно протекают подобные стычки. Это в кукольном театре действующие лица подолгу завывают друг перед другом во время драки, в море же всё обычно заканчивается парой ударов сабли. Не назовёшь это действо и красивым.
Но, выходит, сверкающие доспехи сильно меняют дело. Солдат Пакс издает угрожающий рёв, устремляясь на площадку, и замахивается коротким тяжёлым мечом с той неуловимой для глаза дзалинской стремительностью. Серак уходит в сторону, но недостаточно быстро: меч скребёт по нагрудной пластине с такой силой, что у меня ажно в ушах звенит. Обычного человека подобный удар прикончил бы, но он лишь оставляет уродливую борозду на доспехах.
– Нет-нет-нет, – бормочет Джара. – Не пытайся соперничать с ним в стремительности! Это ж тупо!
– А что в этом такого? – недоумеваю я, глядя на то, как они оба отскакивают, чтобы тут же схлестнуться вновь.
– Пакс метит в зазоры подмышек – вот, глянь, когда Серак поднимает меч – и, если бы тот не ушёл достаточно быстро, он мог бы попасть. Он выделывается, стремясь пробить кольчугу грубой силой.
– А чего бы тогда не закрыть эти зазоры? – Это кажется вполне очевидным решением проблемы, как подвешивание бочки с маслом над парусом.
– А ты попробуй подвигаться с железяками в подмышках. Некоторые, кстати, так и делают, но тогда нечего рассчитывать на быстрые финты. Но, по правде, даже это было бы лучше того, как двигается этот придурок.
Мне-то представляется, что с его движениями всё в полном порядке: оба бойца скользят, то отходя, то наступая, так, что видны одни блики.
– Ну а что с ними не так?
– Смотри, вот опять! Паксу следовало бы кружить возле него в ожидании удачного момента, чтобы поднырнуть и ударить, а не бросаться в лобовую атаку. Глаза б мои не видели. – Однако же она почему-то не отворачивается.
Серак совершает очередной разворот, и наш боец успевает поймать его меч, отбивая его в сторону и подбираясь ближе. Молниеносный солдат отступает и замахивается, обрушивая удар на руку противника – но он вновь приходится по броне. Я начинаю думать, что наш боец в невыгодном положении из-за более короткого оружия, но зато он компенсирует это стремительностью. Ну, наверно. Во всяком случае, похоже, ни один из ударов не достигает желаемого. Хотя, казалось бы, просвет в подмышке – самая что ни на есть очевидная цель, на практике попасть в них на поверку не так уж просто: боец легко уворачивается или просто ставит блок мечом, если противник подходит слишком близко.
После двухминутного созерцания этого действа звон металла о металл уже отдается зудом в зубах.
– В этих поединках вообще бывают победители? – спрашиваю я у Джары.
Она меня не слышит: как раз в этот момент Пакс получает удар по ноге, и она вздрагивает, стискивая кулаки, будто сама готова ринуться в бой.
– Давай, давай, давай! – самозабвенно вопит она.
Внезапно раздается рёв толпы, и я оглядываюсь на поле – Сераку удалось захлестнуть руку противника мечом, прижав его к земле, подобно борцу. Наш солдат дёрнулся было в сторону, но лезвие Серака уже прижато к его обнажённой шее – и внезапно Пакс затихает, его меч падает наземь, а сам он безвольно обмякает.
– Он что, умер? – потрясённо спрашиваю я, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть.
– Подлец! Мошенник! – кричит Джара, потрясая кулаком, затем её плечи со стоном опускаются. – Нет… все лезвия покрыты сонным снадобьем. Чёрт бы его побрал. Выходит, ты был прав насчет его шлема. Напомни мне, чтобы не повторяла его ошибку.
– Вот уж не думал, что этим всё кончится. – Я гляжу, как пара солдат подбегает, чтобы унести поверженного товарища. Серак марширует обратно к форту, вздымая руку в кольчужной перчатке в знак победы под приветствия товарищей. Ещё одна молния срывается с неба, когда он заходит в ворота.
– Позёр, – рычит моя спутница.
Солдаты вновь принимаются копошиться, получая приказы офицеров. Те, что носят броню, начинают разбредаться по рядам. Я вытягиваюсь, наблюдая за их перемещениями по мере того, как они выстраиваются в ряды.
– Ну хорошо, – бросаю я, улавливая нарастающее возбуждение. – Теперь-то битва начнётся?
– Да щас. Они ещё некоторое время будут решать, кого послать следующим. Надеюсь, что не Серака. Вообще-то, теоретически он может выходить сколько угодно раз, пока его не выведут из строя, но обычно за сильными бойцами посылают несколько тех, что послабее, а чемпионов придерживают на случай, если они понадобятся позже.
Я открываю рот и вновь его захлопываю.
– Ты что, хочешь сказать, что будет ещё несколько этих поединков?
– Пока победитель не определится, – кивает она.
Я кошусь на неё. Затем разворачиваюсь лицом к лицу. Потом снова скашиваю глаза на поле, напряжённо раздумывая.
– Итак, – наконец говорю я, – что будет, если все наши солдаты проиграют, как Пакс?
– Я ж тебе говорила на прошлой неделе: отступим к Крику Чайки для перегруппировки, чтобы вернуться со свежими силами, способными их одолеть.
– Одолеть таким вот образом? – спрашиваю я неодобрительно.
– А как ещё?
– И что – никаких жертв?
– Ну… в принципе они возможны, – говорит она, торжественно поджимая губы. – Случаются несчастные случаи: кто-то поскользнется, или нанесет удар сильнее, чем рассчитывал. Тогда рядом с их домом поставят памятник сочинят оду-другую.
У меня просто нет слов, и всё тут.
Битых три часа мы наблюдаем за тем, как солдаты в тяжёлой броне бьют, замахиваются, стреляют, метают копья и молоты друг в друга. Некоторые сражаются верхом, прочие – пешими. Одни используют магию, другие же полагаются на силу и ловкость. Перед нами проходят солдаты, способные заставить камни бросаться на противника, а птиц – пикировать вниз отвлекающим манёвром, вызывать дождь, превращающий землю под ногами в грязь. В какой-то момент они вынуждены объявить перерыв, пока люди из обоих лагерей бегом подтаскивали кипы сена, чтобы просушить почву перед следующим поединком.
Мое насмешливое любопытство сменяется непониманием, затем – неприятием, скукой и наконец унынием. Ничего не скажешь, это куда более цивилизованное зрелище, чем кровавые дедовские рассказы о вываливающихся внутренностях и моровых поветриях. Но наши солдаты продолжают проигрывать сражение за сражением – и так все три часа, так что на нынешний момент счёт таков: шестьдесят семь их побед на пятьдесят наших. Таким манером мы вот-вот уступим важный форпост Рзалезу, что отнюдь не приблизит нас к единому счастливому государству под эгидой королевы.
И при этом никому – ну правда никому – не приходит в голову жульничать. Нет чтобы втихую послать отряд в обход крепости и атаковать с тыла, или отравить их провиант – сделать хоть что-нибудь похожее на войну в моём понимании, одним словом. Однажды жёлтые ублюдки выслали двух солдат разом – но тогда наши просто отправили двоих им навстречу. А могли бы послать пару сотен – вот тогда бы день удался.
Правда, не сказать, что это сплошь облачка и розы. Первые несколько поединков спустя я чуть не плевался, диву даваясь, что кто-то соглашается участвовать в этой глупой забаве. Но когда всё пространство близ поля усеивают спящие мёртвым сном воины, становится не по себе от их неподвижности – я словно стою на краю братской могилы.
Наши соперники уносят своих павших в форт, что представляется мне более правильным: вид кучи тел товарищей отнюдь не способствует поднятию моего духа, и подозреваю, что это верно и для прочих. Почему Генерал не прикажет разнести их по палаткам или хотя бы просто убрать с глаз долой – это не укладывается у меня в голове.
Наверно, всё дело в воинской чести.
На сей раз они высылают широкоплечего бойца с двумя изогнутыми мечами. Он с криком вздымает их в воздух – и лезвия вспыхивают. Джара закатывает глаза, хоть как-то развеивая унылую атмосферу, а я фыркаю.
– Он как, ещё больший придурок, чем Серак, или такой же? – спрашиваю я.
– О, дело обстоит намного хуже. Ты погляди на его шлем: он покрасил его в цвет пламени.
Боец делает несколько медленных пассов пылающими мечами, демонстрируя кольчужные рукавицы, также красные.
– Наверно, это что-то вроде брачного танца, – предполагаю я, заставив Джару захихикать.
И тут беловолосый дзалин выкрикивает:
– Солдат Джара!
С её застывшего лица моментально сбегает веселье, но затем она вновь делает попытку улыбнуться.
– Что ж, как насчет того, чтоб я научила этого фанфарона танцевать как следует?
Бледный конопатый юнец подбегает с броней и помогает ей облачиться. Посмотрев свыше ста нелепых поединков, я приблизительно представляю, куда какой предмет крепится, так что, когда мальчишка продевает её левую руку в прорезь дублета, я принимаюсь затягивать завязки на правой, орудуя одной рукой.
– Ты уверен, что справишься? – спрашивает Джара, и я замечаю, что она куда охотнее следит за мной, чем за фланированием своего соперника по полю.
Я шутливо прищуриваюсь на неё, силясь подбодрить:
– Ты же не станешь сомневаться в способности моряка затягивать узлы? Я могу вязать их пальцами ног, не говоря уже о руке.
Мальчик косится на нас, сглатывает и принимается за следующий ремень.
– Эй, слушай сюда, – говорю я, осмотрев результаты его работы. – Ты как бы… в общем, предоставь узлы мне, а ты просто подавай мне части и говори, куда их присобачить, идёт?
Вдвоём мы вскоре обращаем Джару во впечатляющий образчик боевого вооружения. Её шлем снабжен простой металлической полоской, защищающей нос, но она лишь строит гримасу, видя, что я беспокоюсь на этот счёт.
– Первая битва – чистой воды случайность, матрос. Со мной всё будет в порядке. Спасибо, парень. – Она кивает мальчику – тот краснеет и поспешно отступает.
– Удачи, – напутствую её я. Она шутливо салютует мне, а затем со звоном направляется на площадку.
– Эй, – обращаюсь я к юнцу, дружески пихая его локтем здоровой руки в бок, и он обращает на меня глаза, полные ужаса. Вот что во мне такого, что так пугает детей? Может, моя непокорная шевелюра? – Она как, хороша на поле?
– О да! – яростно кивает он. Затем, помедлив, он снова сглатывает, добавив: – Ну, и Лазен тоже. Ну, этот, огненный.
Я медленно выдыхаю. Почти никто не погибает в этих сражениях – так она сказала. Но все-таки порой складывают оду и ставят памятник.
Моя шея хрустит трижды, когда я понимаю, что она ростом ровно по грудь противнику. В её руках – маленький квадратный щит, отнюдь не выглядящий хорошей защитой, и всего один тонкий меч. Когда Лазен издает боевой клич и принимается крутиться вокруг неё, причём его мечи сливаются в размытое огненно-серебристое сияние, мне требуется усилие, чтобы не отвести взгляд.
Но она быстрая, почти столь же стремительная, как генерал. Её крохотный щит служит не для защиты, а для того, чтобы захватывать изогнутые лезвия и отбивать их в сторону. Они действуют в отличной связке – щит, открывающий противника, и устремляющийся в брешь меч. Мне от силы пару раз приходилось одновременно выполнять два дела обоими руками, и это было ох как непросто – ей же удается это безо всяких усилий, словно на поле двое воинов с нашей стороны.
В промежутках между ударами она всякий раз отступает, и оба бойца пару мгновений примериваются к новой атаке. Сегодня я повидал достаточно сражений, чтобы понимать, в чём смысл происходящего: они нащупывают то, что Джара называет брешью в защите, чтобы направить лезвие туда, где противник не сможет его отбить.
И явно чем больше внимания этому уделяет боец, тем больше опыта он – или она – имеет. Более слабые бойцы просто оголтело бросаются друг на друга. И, по правде сказать, такие поединки куда зрелищнее.
Пылающие мечи, конечно, смотрятся впечатляюще. Они вычерчивают в воздухе обалденные огненные фигуры, но, похоже, по боевым качествам ничуть не лучше любого другого меча. Если что их и отличает – так это замедленность движений: похоже, Лазен расходует немало сил на то, чтобы поддерживать горение.
А затем одно из лезвий задевает косу Джары, что скачет по её плечам.
Мы с мальчишкой одновременно издаём негодующий возглас, как и прочие наши солдаты. Я не догадался спрятать косу под доспехи – и почему она мне не напомнила?
Огонь взлетает по волосам под шлем. Джара с криком срывает его, отбрасывая щит в сторону, и краткий ливень сбивает пламя, прежде чем оно успевает добраться до чего-то помимо косы.
Я пытаюсь предостеречь её – чёрт, да весь наш лагерь пытается – да и она сама наверняка чует опасность…
Джара крутится на месте, отбивая один из кривых мечей шлемом и подныривая под другой. Ещё один крик – и дождь гасит огонь на оружии противника.
Я шумно радуюсь наряду с прочими, затем толкаю мальчика:
– А почему она не сделала этого в самом начале?
– У некоторых из них проблемы с магией, пока они не разозлятся или что-то вроде того, – отвечает он, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть. Он вздрагивает, когда меч Лазена бьет по ноге Джары с такой силой, что точно останется здоровенный синяк, несмотря на броню. – В общем, без понятия, почему.
Наша дзалинка быстро обращает землю под ногами противника в грязь, на которой он поскальзывается; но, падая на спину, он успевает схватить её за нагрудную пластину. Они оба шлёпаются наземь и борются, силясь подняться – словно играющие на берегу выдры, с той лишь разницей, что те не пытаются прикончить друг друга.
Оба отбрасывают мечи и хватаются за кинжалы, перекатываясь по земле. Джара в лучшей позиции, но она с криком отшатывается, когда Лазен выбрасывает пылающую руку ей прямо в лицо.
К несчастью, вторая рука с кинжалом наготове.
Джара пытается дотянуться до противника, но её веки смежаются, трепеща, словно крылья бабочки, шлем откатывается в сторону, и сама она валится на землю.
Глядя на то, как Джару уносят с поля, я старательно напоминаю себе о том, что она просто спит. Не видно ни капли крови, и солдат, ковыляющий с поля боя, ударил ее не так уж сильно. Осмотрев её, целитель во всеуслышание сообщает, что она не ранена.
Я ликую, но прочие солдаты издают столь горестный возглас, словно их сердца в одночасье разбиты.
– Это что же, – сердито брякаю я, – они хотели, чтоб её ранили?
– Да нет же, – выдыхает мальчишка, – ты погляди!
На поле выкатывается самый высокий дзалин из всех, что мне доводилось видеть. В отличие от прочих, он не носит шлема; его заплетенные в косу волосы отливают ярко-оранжевым. В отличие от натурального цвета Алима, не похоже, чтобы его шевелюра говорила о том, что её обладатель – лекарь.
Его кольчужная рукавица сжимает длинную алебарду, и хотя вместо того, чтобы размахивать ею, он просто упирает древко в землю, это куда более впечатляющее зрелище, чем все трюки предыдущих бойцов вместе взятые. Пожалуй, его руки будут толщиной с мою талию.
– Это же Аджакс, – стонет юнец. – Полагали, что он на юге! Должно быть, его выдернули оттуда – это несколько недель пути, а генерала Джезимен с нами нет! Только у неё и есть шанс в бою против него!
– Кто бросит мне вызов? – провозглашает он в сторону жалких остатков нашей армии, и жёлтые поддерживают его дружным рёвом.
Взоры нетерпеливо топчущихся солдат обращены на офицеров, которые яростно шепчутся промеж себя. Похоже, судя по его жестам беловолосого, он настаивает на собственной кандидатуре, но воительница с острыми чертами лица всякий раз трясет головой. Третий указывает на небо; четвёртая – на лошадей.
Тут Азотеги бросает свою грифельную табличку оземь с глухим стуком, все замолкают, и в наступившей тишине он отрывисто кивает герольду.
Затем он снимается с места – отчего-то на каждый его шаг я совершаю свой, и внезапно понимаю: должно быть, это то самое расстояние, которое допускает наша связь.
– Ох, чёрт! – выдыхаю я.
К группе офицеров направляется мужчина с комплектом блестящей брони – и мне приходится соображать быстро. Вокруг болтаются люди, всё ещё продолжая спорить – я затесываюсь промеж них, трогаю мужчину за плечо и перехватываю его ношу прежде, чем он успевает возразить.
– Я об этом позабочусь, – с улыбкой заверяю я и направляюсь к моему генералу.
– Верховный генерал Фараз! – слегка неохотно объявляет герольд, и в гудении солдат Рзалеза слышится хотя бы оттенок беспокойства.
– Славный вызов! – отзывается великан с площадки.
– Вот, сэр… то есть, Ваше Сиятельство, поправляюсь я, когда один из офицеров награждает меня подозрительным взглядом, и встаю на колени, чтобы закрепить броню на лодыжках. Доспехи Азотеги куда роскошнее, чем у Джары, с тонкой гравировкой на пластинах и золотой вышивкой на сапфировом бархате, которым обшит его кожаный дублет.
– Я, кажется, велел тебе держаться в стороне, – еле слышно произносит он, но его рука опускается, чтобы дотронуться до пряди моих волос так, чтобы никто не заметил. Я в кои-то веки не возражаю: отталкивать того, кому вот-вот вобьют голову в плечи, представляется мне верхом жестокости.
Помогая ему влезть в кольчугу, я шепчу:
– Ты можешь победить?
– Ни один солдат на нашем поле не в силах меня одолеть.
Он увернулся от моего вопроса, словно угорь – что, как подозреваю, само по себе является ответом. Если он не сможет побить Аджакса – то иные не смогут и подавно.
Ну хотя бы его шлем закрывает лицо полностью, – утешаю я себя. Внезапно меня охватывает стыд: я тут тревожусь о шкурных интересах, а ведь, если этот гигант возьмет верх, едва ли обойдется без кровопролития. Генерал вёл себя более чем предупредительно все эти дни, хотя это явно шло против его природы. Я просто не хочу, чтобы он пострадал.
У его ног – простой меч с кожаной рукоятью и кинжал с широкой крестовиной, который чем-то напоминает мне мачту с убранными парусами, и я надеюсь, что это хорошая примета. Генерал пристёгивает оружие по бокам, затем защипывает пальцами подол моей рубашки, так сильно, что ткань едва не рвётся. Я не вижу выражения его лица, но знаю, что сквозь прорези шлема его глаза устремлены на меня.
– Хорошего сражения, верховный генерал.
Он кивает и направляется к площадке.
– Азотеги, – обращается к нему гигант с видом почти встревоженным, – ты что же, не получишь напутствия от своего брата по охоте?
Генерал колеблется пару мгновений, затем оборачивается, выискивая в толпе Алима. Рыжеволосый доктор обретается близ рядов спящих солдат, мрачный, словно грозовая туча; когда взгляд генерала наконец останавливается на нём, он разворачивается и топает по направлению к палаткам. Жёлтые солдаты сопровождают его уход радостными криками, а плечи Азотеги едва заметно опускаются.
При виде этого я и сам падаю духом, не в силах избавиться от мысли, что это всё моя вина, а вовсе не воля провидения, что поставила меня между ними.
– Мне не требуется удача, чтобы тебя побить, – холодно отзывается генерал, поднимая меч, чтобы получить жидкие воодушевляющие возгласы от нашей команды.
На это сражение тяжко смотреть. Азотеги движется, словно видение – стремительный, как ураган и столь же мощный, но никакой ветер не в силах противостоять скале.
Единый рост их бойца и длина его руки уже в состоянии внушить ужас, ну а алебарда делает его и вовсе непобедимым. Её лезвие короткое в сравнении с мечом генерала, но Аджакс использует оба конца с одинаковой эффективностью.
Он может ударить древком в грудь, вышибая воздух из лёгких, и отбросить противника назад. Может попасть между ног, пригвоздив его к земле. Размахивая алебардой, словно топором, может достать противника в любой точке поля.
Нашему генералу удается нанести удачный удар, вышибая алебарду из рук Аджакса, но, когда он устремляется в атаку, перед ним встает та же дилемма, что и перед прочими бойцами: проклятущая броня. Генерал замахивается мечом прежде, чем соперник успевает отреагировать, лезвие устремлено к шее между нагрудником и незащищенной головой. Наша армия ликует – и тут Аджакс попросту отбрасывает Азотеги в сторону и, выхватив притороченный к поясу меч, бьёт его плашмя по шлему. Оглушённый генерал пошатывается, затем вновь собирается с силами, чтобы броситься на Аджакса.
Оба меча не выдерживают столкновения, и поединок внезапно превращается в рукопашную. Они сходятся, стремясь сорвать броню соперника, и вновь расходятся, словно лоси во время гона. Скорость генерала даёт ему преимущество, но Аджакс попросту слишком велик; его рука по-прежнему может достать Азотеги где угодно. Несколько ударов этих облачённых в броню кулаков – и генерал замедляется, шаг теряет твёрдость, а движения рук – уверенность.
Ему удается вцепиться в руку Аджакса – и вот его наруч со звоном падает наземь. Гигант же просто поднимает руку, с улыбкой глядя на то, как Азотеги яростно бьёт по ней кинжалом. Аджакс также обнажает кинжал, и перед генералом встает нелёгкая задача. Он скользит вперёд и назад, словно щука сквозь тростник, так что его соперник не может прицелиться в просветы между пластинами, но всякий его удар ближе к цели.
И тут Азотеги везёт как утопленнику – он спотыкается о брошенную наземь алебарду. Он почти не запнулся, выровнявшись, словно умелый танцор, и я начинаю понимать, почему солдаты подчас смотрят на него как на божество – и тут же выгибается назад, уклоняясь от удара; его собственный кинжал взлетает и падает, как прилив…
Но достигшие цели удары уже сделали своё дело. Теряя равновесие, он пошатывается, тряся головой в попытке прогнать утомление. Гигант нависает над ним…
Я не видел удара, сразившего Азотеги, но все мы слышим грохот его падения. Вражеский солдат предупредительно отступает, зачехляя кинжал, в то время как наши целители выбегают на площадку. Я стискиваю подол здоровой рукой.
– Запястье, – провозглашает целитель.
Все мы испускаем вздох облегчения, даже огромный боец. На самом деле, он производит впечатление неплохого парня, который в иной ситуации вполне мог бы мне понравиться и всяко не заслужил моей пламенной ненависти.
Но сейчас предел моих мечтаний – сбросить его чёртову бронированную тушу с самой высокой мачты, что мне подвернётся.
– Кто на нового? – грохочет он.
Этой ночью я лежу на своей койке в генеральской палатке и смотрю, как он спит. Проникающие сквозь стенки отблески горящих снаружи огней отбрасывают причудливые пятна на его кожу – их не счесть, в отличие от наших потерь. Пятьдесят один – с их стороны, двести двадцать восемь – с нашей. Вот так мы потеряли Святой Антон, гордость Зимородка.
И тогда я произношу в тишину палатки:
– Большего идиотства я сроду не видывал.
Примечание переводчиков:
[1] Колет – от фр. collet — «воротник» — мужская приталенная куртка без рукавов (жилет) до бёдер или до талии, обычно из светлой кожи, использовался в качестве лёгкого доспеха, надевался поверх дублета (верхняя одежда, плотно сидящая на теле, часто использовалась в качестве поддоспешника).
Следующая глава
Чайки наконец прилетели! Неужели все-таки весна? 
Psoj_i_Sysoj, блог «Генерал для матроса»
Генерал для матроса. Глава 4. Генеральский пёс
Предыдущая глава
– Итак… вы играете в карты?
Генерал отрывает взгляд от карты. С той же предсказуемостью, как то, что весной начинается насморк, его лицо в тот же миг обретает идиотски-сентиментальное выражение. Хлопающая ресницами акула смотрелась бы естественнее этой улыбки.
– Боюсь, что нет, – отвечает он.
Прошлой ночью, уставясь на затенённый потолок, я пришел к мысли, что передо мной открыто два пути. Я могу сидеть и проклинать дзали, магию, судьбу, векторов, дурные вести и штормовую погоду, ожидая, чтобы святые ответили на мои молитвы. А могу сохранять здравый смысл и пытаться сладить с тем, что есть. Солдат Джара говорила, что в отношении людей про это пока ничего не известно – быть может, для нас всё иначе. Возможно, один-единственный взгляд всё же не угробил мою жизнь.
Потому что в одном можно быть уверенным наверняка: покуда генерал связан с матросом, решать за обоих будет генерал.
читать дальшеНу а поскольку я предпочел здравый смысл проклятиям, то ищу способ хоть как-то развеяться. В конце концов, я ведь не пленник, а пациент на лучшей кровати во всей крепости, и дворянин подле меня только и думает, чем бы мне услужить.
– Ну а в «волков и овец»? – предлагаю я.
– У меня нет игрального набора, но, думаю, у кого-нибудь из офицеров найдется, – предупредительно отзывается он, а я содрогаюсь: не сказать, чтобы в этой игре новичка легко ввести в курс дела. К тому же, полагаю, существует какой-нибудь королевский закон, карающий простолюдина, осмелившегося покуситься на герцога, пусть только на игровом поле.
– Да ладно, это не так уж интересно… не обращайте внимания на мою болтовню. Прошу прощения, сэр.
Прошлой ночью мы наконец-то разобрались со спальными местами: ему принесли вторую кровать. Похоже, что эту веревочную койку облюбовала целая семья мышей с больными зубами, но он даже не моргнул – то ли генерал истинный стоик, то ли в сравнении со стулом даже это видавшее виды ложе выигрывает.
Этим утром служанка также притащила ящик в качестве рабочей скамьи. Не думаю, что по приказу генерала – скорее, это было предлогом, чтобы лишний раз на меня попялиться. До этого момента мне как-то не приходило в голову, что я стал героем злободневных сплетен для всей крепости. Генерал Азотеги влюбился в человека, простого моряка? До конца жизни соединён с ним магическими узами? Чёрт, да об этом уже наверняка по всему королевству языками чешут. Возможно, эти стены для меня не узилище, а убежище.
Однако не прошло и двух дней – а я уже весь извелся. Я не привык бить баклуши, пока солнце высоко. Мои руки так и чешутся, требуя работы; если таковой не предвидится, то я коротаю время, посиживая у воды с острогой и кружкой чего-нибудь крепкого.
Я скучаю по своим кузенам. Скучаю по команде. Я хочу пойти и угостить выпивкой кого-нибудь с заразительным смехом и целым ворохом историй за пазухой.
Вместо этого я имею комнатушку с герцогом, считающим, что хмурая гримаса – подходящее приветствие, и с которым у меня ровным счетом ничего общего, кроме оснастки [1].
Что само по себе проблема.
Он кивает и вновь склоняется над картой, что-то помечая на табличке по мере изучения.
– Может, поговорим для разнообразия? – неуверенно предлагает генерал. Он явно не привык, чтобы подчинённые приставали к нему с просьбой их развлечь.
Что ж, не помешало бы узнать его получше, учитывая, что я застрял при нем на веки вечные.
– Конечно, сэр!
– Отлично. О чём ты хотел бы поговорить?
От этого вопроса я сдуваюсь, словно парус в мёртвый штиль – не знаю даже, с чего начать. Однако едва ли стоит спрашивать, скажем, о прошлых браках, или о том, как я разрушил его предыдущую-что-бы-это-ни-значило-связь. Может, стоит спросить, нравится ли ему держать меня под замком?
– Скажем, что вы любите делать в свободное время?
Он склоняется над табличкой и, беззвучно шевельнув губами, стирает какое-то слово, чтоб заменить его иным.
– Читаю, или выезжаю какую-нибудь из лошадей. Стараюсь почаще тренировать боевые навыки. Ну а после – люблю побродить по дубраве, в моём имении есть очень живописные тропинки.
Вообще ничего общего.
– А озеро там есть? Или пруд?
– Боюсь, что нет. Моё поместье в горах. – Мел постукивает по табличке. – Зато есть река. Я слыхал, там хорошая рыбалка.
Ну, это лучше, чем ничего. Возможно. Уставясь в потолок, я гадаю, есть ли вокруг крепости ров, и позволит ли мне эта идиотская связь удалиться настолько, чтобы в нем поплавать.
– Там живет ваша семья?
И ваши сколько-их-там жены?
На сей раз повисает долгая, напряжённая тишина.
– Я не говорю о своей семье, – наконец отвечает он.
Ну что же, поставьте меня на раскалённые угли – я явно задел больное место.
– Прошу прощения, сэр.
Дёрнув плечами, он наконец опускает табличку и поворачивается ко мне с грустной улыбкой.
– Это я должен просить прощения. Ты имеешь полное право спрашивать.
Затянувшуюся паузу прерывает громкий стук в дверь, и я выпрямляюсь на постели, в то время как он рявкает:
– Войдите!
К моему сожалению, запыхавшаяся дзалинка в военной форме – не полюбившаяся мне Джара. Отсалютовав верховному генералу: рука простёрта над сердцем, затем – стиснута в кулак у щеки – она бросает взгляд на меня и, поколебавшись, ограничивается поклоном.
– Милорд, Её Высочество [2] хочет немедленно вас видеть. Надвигается непогода, и она хочет отбыть, пока это возможно.
Азотеги кивает дзалинке с таким видом, словно она принесла ему смертный приговор.
– Понимаю. Где она желает встретиться?
– Учитывая ваши… обстоятельства, Её Высочество примет вас в Красной башне, милорд.
– Очень хорошо. Благодарю.
Дзалинка вновь салютует, глядя на него несколько озадаченно, словно на криво поднятый парус, и выходит. Стоит двери закрыться, как темноволосая голова генерала никнет с тяжёлым вздохом. Затем он хлопает ладонями по бёдрам и поднимается на ноги со стремительностью, от которой у меня голова идёт кругом.
– Наверно, лучше покончить с этим поскорее, – бормочет он.
Я кошусь на него, гадая, в чем причина подобного нежелания, но он отворачивается, так что моему взгляду представляются лишь напряжённые плечи.
– Трудное решение? – предполагаю я.
Его рука тянется к коротко обрезанным волосам, но падает на полпути.
– Понимаешь, мне тяжело… видеться с кем-то, кроме тебя. – Мне в жизни не подобрать слов, чтобы описать его голос: мне никогда не доводилось ощущать одновременно и грусть, и обожание, и досаду, и тревогу.
– Ох. – Мой желудок вновь совершает рискованный кульбит. Не знаю даже, что хуже: что он чувствует все это по отношению ко мне, или что я являюсь причиной его страданий, вовсе того не желая. – Простите, сэр.
– Твоей вины в этом нет. – Он косится через плечо, и в его глазах мне чудится тень надежды. – Ты ведь ещё не можешь ходить? Впрочем, не бери в голову…
Даже если бы мои многострадальные конечности поотрубали напрочь, я был бы счастлив хоть выкатиться из этих шести стен.
– Если вы желаете прихватить меня с собой, сэр, то я к вашим услугам! – Я перекидываю ноги через край кровати. На мгновение головокружение берет надо мной верх, но вскоре прекращается, и вот я уже на ногах, хромаю к выходу.
– А… – Он делает движение, словно хочет меня поддержать, но тут же одёргивает себя, вытянув руки по швам. – Лучше я пойду впереди – этого требует протокол.
– Тогда ведите, сэр.
Он открывает дверь на короткую винтовую лестницу, донельзя пыльную, но очищенную от палой листвы и грязи. Узкая шахта, освещённая лишь факелами, напоминает трюм «Пеламиды», и я впервые чувствую себя здесь как дома.
Проковыляв вниз по лестнице, я очутился перед массивной окованной железом деревянной дверью, подобной которой прежде не встречал: у нас нет нужды в подобных укреплениях.
Выйдя наружу, я невольно присвистываю. Когда генерал упомянул про крепость, мне представилась та, что близ Эссеи – мелкий каменный цилиндрический донжон [3] на скале над морем. Ну а эту иначе как замком не назовешь, она больше всей той скалы вместе с башней.
Мы стоим на внутренней стене, которая окружает плавный склон холма, ощерившийся частоколом, ниже виднеется внешняя стена. Заросший травой двор под нами испещрён снующими там и сям солдатами и слугами, по центру офицер выкрикивает команды группе всадников на крупных светлых лошадях. Генерал провожает их тоскливым взглядом.
Ветер порывами задувает поверх зубчатых стен, хлопая меня по ногам полами серой хламиды и гоняя тяжелые облака по небу. Пахнет как-то странно: ни тебе соли, ни рыбы, ни водорослей, только лошади да взрытая земля. Я судорожно сглатываю комок в горле, представив, что именно это мне предстоит нюхать до скончания дней.
Теперь крепость уже не кажется такой уж большой. Под ней не колышется море, не видать кораблей, не слышно болтовни матросов. И пока генерал остаётся здесь, придется и мне. Дзалинка сказала – полет стрелы; это вообще сколько? Я однажды видел, как старик всадил стрелу в дерево с расстояния в двести шагов – это где-то половина двора.
Я неспешно следую за генералом вдоль изгибов стены по широкому – в половину палубы – деревянному настилу, балки которого вмурованы в каменную стену. Справа под нами виднеется второй ярус, где-то мне по грудь высотой, от него до земли остается ещё с два человеческих роста. Судя по звуку поскрипывающих досок, под нами пустое пространство, и я не очень-то понимаю смысл: на корабле под настилом помещался бы склад. Я слегка отклоняюсь от курса, чтобы заглянуть под платформу, и тогда понимаю, что там, внизу: койки из ящиков и мешковины –возможность вздремнуть между дежурствами.
– Все замки такие большие, сэр? – спрашиваю я, пытаясь прикинуть, сколько этажей могут вмещать эти стены. На десять боевых кораблей бы точно хватило; две тысячи людей как минимум. Я приподнимаю брови в изумлении.
– Где поменьше, где побольше; и уж всяко большинство изящнее. Тальега строилась только для войны. – Он указывает на земли за стенами. – Заметь, что при её размерах, при ней нет города. Земли бесплодны, добывать здесь нечего, зато она расположена по дороге в Крик Чайки.
Я задираю подбородок, но так и не могу ничего разглядеть, кроме деревьев и травянистых полос расчищенной земли у стен крепости. На мгновение мне кажется, будто вдали блестит вода, но видение тут же пропадает. Если здесь и пролегает дорога к Крику Чайки, то, должно быть, с другой стороны.
Наконец мы достигаем сооружения, которое я счел Красной башней: прежде всего, она красная – сложена из какого-то гладкого камня, отличного от прочего материала.
– У них что, серый камень кончился? – спрашиваю я, запрокидывая голову. Кроме того, она выше прочих и увенчана крышей, напоминающей по форме… ну, женскую грудь, в общем. Я всё никак не могу отвести от неё взгляд, гадая, каким образом её сконструировали.
Азотеги следит за мной с улыбкой.
– Это, как бы сказать… не знаю, есть ли у вас что-то подобное. Башня означает, что это место принадлежит моим людям. Она заметна издалека, и при виде неё всякий знает, что безопасное убежище поблизости.
– А, – отзываюсь я, разглядывая спирально закрученный шпиль на верхушке, – так это как флаг. Мы обычно поднимаем их, чтобы с моря было видно, какая деревня кому принадлежит, чтоб не пришвартоваться не там по ошибке.
Генерал издает изумленное восклицание.
– Выходит, я ошибался. Холмяки, с которыми мы вели переговоры по заключению мира, такого не знали.
– Ну, я-то всяко не из холмяков, – отвечаю я, приподнимая брови. – Они даже в святых не верят. Вы же не считаете…
В этот момент распахиваются двери Красной башни, и навстречу нам вышагивают двое солдат в столь же красной форме. Они салютуют генералу, который награждает их сдержанным поклоном.
– Поговорим об этом в другой раз, – обещает он с тенью улыбки в голосе, прежде чем промаршировать в башню. Солдаты захлопывают за ним двери с громким стуком.
Мне же остаётся лишь со вздохом провести рукой по лицу. Неужто генерал и впрямь думает, что все люди одинаковы? Воистину соображение, достойное рыбьих мозгов.
Но, опять же, я и сам не могу похвастать тем, что так уж много знаю о его народе, за исключением того, что они как все на подбор красивые и обладают шевелюрой невообразимых расцветок. Так что хорош винить генерала, когда у самого рыльце в пушку.
Если поразмыслить над этим – Азотеги состоял в этом, как его, партнерстве с мужчиной, чего я никогда не видал такого у наших лордов. У них всегда мужчина с женщиной, никак иначе. Помнится, генерал был обескуражен тем, что я не следую той причудливой части кодекса Отто, где говорится, что мужчина должен спать с мужчинами летом, с женщинами – зимой, но ведь они тоже ему не следуют, выходит…
Одним словом, если хочешь наполнить океан – раздобудь воды. Ну а тут, прямо передо мной, имеются двое ничем не занятых дзали.
Я улыбаюсь им, словно они – два новобранца на борту. Тощенький, что справа, загорелый и зеленоглазый, улыбается в ответ; другой, светловолосый, как моя кузина Елена, похоже, не рад моему вниманию.
– Не завидую я вам, – бросаю я. – Если стоять на посту так же тоскливо, как кажется со стороны, должно быть, это самая утомительная работёнка на свете. Что вы делаете, чтобы не сойти с ума от скуки? – Знать бы мне, где в крепости помещается таверна – если она вообще тут есть – я бы угостил их парой кружек – обычно это значительно упрощает знакомство. – Не подскажете, где здесь можно выпить?
– Ох, милый, – отзывается тот, что дружелюбнее, – ты потерялся? Отвести тебя обратно в крепость?
Его ответ плавает в настолько иных водах, что мне остаётся лишь хлопать глазами.
Угрюмый мужик закатывает глаза:
– Не разговаривай с человеком, – ворчит он. – Я уверен, он и сам найдёт дорогу.
– Эй, прекрати, – обрывает его напарник. – От тебя и доброго слова не услышишь. Хоть для разнообразия попробуй быть чуточку приветливее – авось понравится.
– Угу, – признаю я его правоту.
Стражник вновь вытягивается, улыбаясь мне.
– Да? Крепость – это такая здоровая штука из большущих серых камней.
Я всегда знаю, когда пора выкинуть белый флаг.
– Я должен дождаться здесь верховного генерала, сэр.
Его необщительный напарник фыркает и вновь закатывая глаза, словно я только что сообщил, что закадрил русалку. У другого на лице появляется снисходительное выражение:
– Разумеется, милый. Почему бы тебе тогда не спуститься на ярус ниже? – Он указывает на лесенку вдоль стены. – А то здесь печёт солнце. Так будет лучше, верно?
– Ага, – радостно соглашаюсь я. – Звучит здорово!
Хоть между двумя уровнями во множестве тянутся приставные лестницы, тут не так уж высоко, и потому я просто спрыгиваю на нижний настил с глухим стуком, дающим понять, что под досками камень.
Уже скрывшись из виду, я слышу, как улыбчивый стражник говорит:
– Бедняжка, герцог даже попить ему не оставил.
– Ох, заткнись ты наконец, – бурчит второй.
Я сажусь на край, свесив ноги и облокотившись на одну из балок, подпирающих верхний настил.
– Они считают, что я – собака, – бормочу я себе под нос, силясь переварить эту мысль. – Вот тебе и первое различие: некоторые дзали думают, что люди – это что-то вроде собак, а некоторые – нет. – Хотя, может, так обращаются только с фокусами. Я морщусь, потирая затылок.
На лужайке передо мной всадники выстроились в два ряда. Повинуясь крику офицера, из каждого ряда выдвигается по одному кавалеристу, и они сходятся по центру. Что они там делают – молотят друг дружку или ещё что – издалека не видать. Затем один из них поднимает руку, и второй отправляется в конец своего ряда. После нескольких таких заходов я начинаю задумываться, можно ли помереть от скуки. Едва ли это порадует генерала, но, в конце концов, я ничем ему не обязан.
Хотя, угодив в подобное положение, всегда можно вздремнуть.
Аккурат когда я начинаю засыпать, окрик заставляет меня приоткрыть один глаз. Снизу мне машет улыбающаяся Джара. Поскольку она едва ли повинна в том, что её соотечественники – беспросветные снобы, я поднимаю руку в знак приветствия.
– Ты там как? – кричит она.
По правде, после снисходительного высокомерия стражников подобные вопросы мне малость поперек горла. Однако она, похоже, беспокоится от чистого сердца, потому я отвечаю:
– Всё путем!
– Здорово! Слушай, почему бы тебе…
Её прерывает другой солдат, который, хлопнув дверью внизу, хватает её за руку. При виде подобного обращения с девушками у меня каждый волосок встает торчком, так что я уже подумываю о том, чтобы броситься на него сверху, словно я и есть дикое животное. Однако, похоже, Джара и сама может постоять за себя. Сердито нахмурившись, она вырывается, рыкнув в ответ что-то неразборчивое. Он тычет пальцем в моём направлении; она трясет головой столь яростно, что коса так и скачет по плечам.
Наконец она оборачивается ко мне и кричит:
– Кэлентин, увидимся позже! – и удаляется, прежде чем я успеваю ответить.
Тот, что хватал её за руку, хмурит на меня брови и уходит к лошадям.
Мой желудок не должен бы так сжиматься. Эти люди – не моя семья, даже не моя команда. Если не хотят иметь со мной дела – что ж, их право. Мне тоже их дружба без надобности, да и на их мнение, по сути, плевать. Скоро я…
Я вернусь…
Чёрт. Именно рядом с этими людьми мне предстоит коротать свой век, а они держат меня за домашнего питомца. Ну или заразная хворь, как вариант. Я закрываю глаза и хорошенько прикладываюсь затылком о балку, сильнее, чем стоило бы по уму – и, как следствие, рана под бинтами вновь задает мне трепака.
– Не вешать нос, матрос! – шепчу я. – Бывало и хуже. Помнишь, как лейтензанц восстановил против тебя всю команду, когда ты только поступил на корабль? Ты перетащил их на свою сторону. Вот и тут как-нибудь выкрутишься.
В следующий миг генерал трясет меня за плечо, а я сонно моргаю, пытаясь сфокусироваться на его фигуре на фоне потемневшего неба. Его кожа обрела какой-то нездоровый оттенок дождевого облака, однако же он мне улыбается.
– Как я п-посмотрю, твой излюбленный досуг – это поспать? – Его голос также звучит как-то нетвёрдо, и пахнет от него, словно от больного.
Подавив зевок, я стараюсь изобразить участие, гадая про себя, что с ним творится.
– Нет, сэр. – И, поскольку тетя учила меня быть вежливым даже с похитителями, я добавляю: – Вы в порядке?
– М-м. – Он почему-то избегает моего взгляда. – Да.
Я смериваю его испытующим взглядом, но он не поднимает глаз.
– Наверно, нам стоит вернуться в крепость? – предлагаю я.
– Пожалуйста. – Тень улыбки не может скрыть мольбы в его голосе.
Правильно. Он же говорил, что для него мучительно находиться рядом с кем-то иным. Держит он меня в заложниках или нет, мне отнюдь не по душе, что он страдает, так что я шустро закидываю ноги на настил.
Собираясь забраться на верхний ярус тем же манером, что спустился, я совершаю идиотскую ошибку: позабыв о сломанной руке, пытаюсь на ней подтянуться. Это заставляет меня изрыгать проклятия в хороводе звёзд добрую минуту. Генерал выглядит так, словно разрывается между тревогой и жаждой помочь, но на его лице при этом проступает хоть какой-то цвет.
– Может, по лестнице? – мягко предлагает он, и, похоже, искренне недоумевает, почему я одарил его гневным взглядом. Наверно, не стоит так скалиться на дворянина, но едва ли мне ещё есть что терять. Правда, он мог бы столкнуть меня со стены – но даже это было бы прогрессом.
– Я справлюсь, сэр. – Приставная лестница отпадает: если б у меня вышла из строя только рука или только нога, то я бы сдюжил, но с тем и другим мне это не по силам.
Наконец мы добредаем до нормального лестничного пролёта, которым предусмотрительный строитель разнообразил чёртовы приставные лесенки, но тут хлынуло как из ведра, так что к возвращению в башню с меня льет ручьём, и настроение у меня препаршивое. Когда я спотыкаюсь о расшатанную доску и генерал хватает меня за руку, я едва удерживаюсь, чтобы не наорать на него.
– Мне жаль, – бормочет он, уставясь на мою хламиду, лишь бы избежать моего негодующего взгляда. – Правда жаль. Я надеюсь, что ты скоро поправишься, и… эти собрания не будут тянуться столь долго.
Я вздыхаю и силюсь припомнить слова, какими приличные люди выражают крайнее расстройство.
– Ясно, сэр. Я ценю вашу заботу. – С этими словами я пытаюсь высвободить свой рукав, но он вцепился в него намертво. – Гм, сэр, если вы не против, можете меня отпустить – я уже вполне твёрдо держусь на ногах…
– Не могу, – отвечает он ещё тише. – Правда не могу. Прошу, всего пару мгновений…
Я чуть не брякаю вслух, что я – колонна в ещё меньшей степени, чем собака, но на его лице написана такая мука, что едва ли мой сарказм достиг бы его сознания.
– Хорошо, – неохотно соглашаюсь я. – Сколько вам угодно.
Он глядит на меня с трепетом дикой птицы, но тут же отводит глаза, стоит им встретиться с моими. Наконец, убедившись, что я не собираюсь бежать наутёк, он делает пару шагов, прислонясь плечом к моему – вернее, к моей руке, учитывая, что он на полголовы ниже.
Он тёплый и куда более увесистый, чем можно судить со стороны – должно быть, это всё мускулы. Так мы и стоим некоторое время, я – лицом к двери, он – к окну, и с обоих капает, словно с весла.
– В жалком положении мы оказались, верно? – бормочу я под нос, разглядывая завитки годовых колец и волокна древесины, словно в них кроется зашифрованный ответ. Но, опять же, чтобы получить ответ, нужно прежде задать вопрос: «Как я выживу среди всех этих лордов и леди, которые видят во мне зверушку? Когда я снова смогу взойти на корабельную палубу, чтобы вдохнуть морской воздух полной грудью? Найдется ли у нас с генералом хоть одна тема для беседы, или мы оба сойдём с ума, прикованные друг к другу на долгие года?»
Азотеги тяжело вздыхает подле меня:
– Да уж.
Вновь обретя способность двигаться, генерал наконец отпускает мой рукав и, подойдя к одному из узких окошек, глядит на пасмурное небо, облокотясь о раму. Мне на ум приходит спутанный ястреб, тоскующий по полёту, и я осознаю, что на самом деле не одинок в моем заточении. Я никогда не умел злиться подолгу, так что, возясь с завязками своей хламиды, я спрашиваю:
– Как прошло ваше собрание?
Он оглядывается через плечо со столь неподдельным изумлением, что остается лишь дивиться, насколько ужасно я вёл себя прежде.
– …Хорошо, – медленно отвечает он. – Завтра мы выступаем к форту Святой Антон. Я прослежу, чтобы для тебя подали носилки – ни к чему бередить твои раны.
– О, – отзываюсь я, сражённый подобной заботливостью. – Благодарю. Мне случалось проплывать мимо Святого Антона, но я никогда не сходил там на берег.
– Полагаю, он будет покрасивее Тальеги. У твоего народа куда больше вкуса в архитектуре.
«Выходит, на что-то мы все-таки годимся», – злорадно думаю я.
– Разве дзали не нанимают человеческих строителей?
– Думаю, что да – но планы зданий всегда разрабатывает господин, насколько мне известно. – Он поворачивается ко мне с озадаченным выражением: – Дзали, дзалин – я нередко слышу, что твои соотечественники нас так называют, но, признаться, понятия не имею, почему.
– Не сказать, чтоб я над этим задумывался – меня просто так научили. Дед говорил, что так вы назвались сами, когда пересекли горы.
– Вообще-то, это вежливая просьба – так путник просит еды и крова.
Я медленно расплываюсь в улыбке по мере того, как до меня доходит смысл его слов, и он, глядя на меня, одаряет меня самой естественной улыбкой, какую мне доводилось видеть на его лице. На мгновение я забываю, что он и сам – один из этих невероятных созданий, и думаю, что рад был бы назвать его другом, повстречайся мы в иных обстоятельствах. Но вот улыбка сменяется привычным бесстрастным, отстранённым выражением, и момент упущен.
– Тебе надо отдохнуть, – говорит он. – Поутру нас ждет долгий путь.
Примечания переводчиков:
[1] Оснастка – в оригинале bait and tackle – в букв. переводе «наживка и крючок», сленг. – «член и яйца».
[2] Её Высочество – королеву действительно именуют именно так, а не «Её Величество», как подобает – причина этого кроется в тонкостях политического характера, о которых вы узнаете в дальнейшем.
[3] Донжон – (фр. donjon «господская <башня>» от ср. лат. dominionus) — главная башня в европейских феодальных замках.
Следующая глава
– Итак… вы играете в карты?
Генерал отрывает взгляд от карты. С той же предсказуемостью, как то, что весной начинается насморк, его лицо в тот же миг обретает идиотски-сентиментальное выражение. Хлопающая ресницами акула смотрелась бы естественнее этой улыбки.
– Боюсь, что нет, – отвечает он.
Прошлой ночью, уставясь на затенённый потолок, я пришел к мысли, что передо мной открыто два пути. Я могу сидеть и проклинать дзали, магию, судьбу, векторов, дурные вести и штормовую погоду, ожидая, чтобы святые ответили на мои молитвы. А могу сохранять здравый смысл и пытаться сладить с тем, что есть. Солдат Джара говорила, что в отношении людей про это пока ничего не известно – быть может, для нас всё иначе. Возможно, один-единственный взгляд всё же не угробил мою жизнь.
Потому что в одном можно быть уверенным наверняка: покуда генерал связан с матросом, решать за обоих будет генерал.
читать дальшеНу а поскольку я предпочел здравый смысл проклятиям, то ищу способ хоть как-то развеяться. В конце концов, я ведь не пленник, а пациент на лучшей кровати во всей крепости, и дворянин подле меня только и думает, чем бы мне услужить.
– Ну а в «волков и овец»? – предлагаю я.
– У меня нет игрального набора, но, думаю, у кого-нибудь из офицеров найдется, – предупредительно отзывается он, а я содрогаюсь: не сказать, чтобы в этой игре новичка легко ввести в курс дела. К тому же, полагаю, существует какой-нибудь королевский закон, карающий простолюдина, осмелившегося покуситься на герцога, пусть только на игровом поле.
– Да ладно, это не так уж интересно… не обращайте внимания на мою болтовню. Прошу прощения, сэр.
Прошлой ночью мы наконец-то разобрались со спальными местами: ему принесли вторую кровать. Похоже, что эту веревочную койку облюбовала целая семья мышей с больными зубами, но он даже не моргнул – то ли генерал истинный стоик, то ли в сравнении со стулом даже это видавшее виды ложе выигрывает.
Этим утром служанка также притащила ящик в качестве рабочей скамьи. Не думаю, что по приказу генерала – скорее, это было предлогом, чтобы лишний раз на меня попялиться. До этого момента мне как-то не приходило в голову, что я стал героем злободневных сплетен для всей крепости. Генерал Азотеги влюбился в человека, простого моряка? До конца жизни соединён с ним магическими узами? Чёрт, да об этом уже наверняка по всему королевству языками чешут. Возможно, эти стены для меня не узилище, а убежище.
Однако не прошло и двух дней – а я уже весь извелся. Я не привык бить баклуши, пока солнце высоко. Мои руки так и чешутся, требуя работы; если таковой не предвидится, то я коротаю время, посиживая у воды с острогой и кружкой чего-нибудь крепкого.
Я скучаю по своим кузенам. Скучаю по команде. Я хочу пойти и угостить выпивкой кого-нибудь с заразительным смехом и целым ворохом историй за пазухой.
Вместо этого я имею комнатушку с герцогом, считающим, что хмурая гримаса – подходящее приветствие, и с которым у меня ровным счетом ничего общего, кроме оснастки [1].
Что само по себе проблема.
Он кивает и вновь склоняется над картой, что-то помечая на табличке по мере изучения.
– Может, поговорим для разнообразия? – неуверенно предлагает генерал. Он явно не привык, чтобы подчинённые приставали к нему с просьбой их развлечь.
Что ж, не помешало бы узнать его получше, учитывая, что я застрял при нем на веки вечные.
– Конечно, сэр!
– Отлично. О чём ты хотел бы поговорить?
От этого вопроса я сдуваюсь, словно парус в мёртвый штиль – не знаю даже, с чего начать. Однако едва ли стоит спрашивать, скажем, о прошлых браках, или о том, как я разрушил его предыдущую-что-бы-это-ни-значило-связь. Может, стоит спросить, нравится ли ему держать меня под замком?
– Скажем, что вы любите делать в свободное время?
Он склоняется над табличкой и, беззвучно шевельнув губами, стирает какое-то слово, чтоб заменить его иным.
– Читаю, или выезжаю какую-нибудь из лошадей. Стараюсь почаще тренировать боевые навыки. Ну а после – люблю побродить по дубраве, в моём имении есть очень живописные тропинки.
Вообще ничего общего.
– А озеро там есть? Или пруд?
– Боюсь, что нет. Моё поместье в горах. – Мел постукивает по табличке. – Зато есть река. Я слыхал, там хорошая рыбалка.
Ну, это лучше, чем ничего. Возможно. Уставясь в потолок, я гадаю, есть ли вокруг крепости ров, и позволит ли мне эта идиотская связь удалиться настолько, чтобы в нем поплавать.
– Там живет ваша семья?
И ваши сколько-их-там жены?
На сей раз повисает долгая, напряжённая тишина.
– Я не говорю о своей семье, – наконец отвечает он.
Ну что же, поставьте меня на раскалённые угли – я явно задел больное место.
– Прошу прощения, сэр.
Дёрнув плечами, он наконец опускает табличку и поворачивается ко мне с грустной улыбкой.
– Это я должен просить прощения. Ты имеешь полное право спрашивать.
Затянувшуюся паузу прерывает громкий стук в дверь, и я выпрямляюсь на постели, в то время как он рявкает:
– Войдите!
К моему сожалению, запыхавшаяся дзалинка в военной форме – не полюбившаяся мне Джара. Отсалютовав верховному генералу: рука простёрта над сердцем, затем – стиснута в кулак у щеки – она бросает взгляд на меня и, поколебавшись, ограничивается поклоном.
– Милорд, Её Высочество [2] хочет немедленно вас видеть. Надвигается непогода, и она хочет отбыть, пока это возможно.
Азотеги кивает дзалинке с таким видом, словно она принесла ему смертный приговор.
– Понимаю. Где она желает встретиться?
– Учитывая ваши… обстоятельства, Её Высочество примет вас в Красной башне, милорд.
– Очень хорошо. Благодарю.
Дзалинка вновь салютует, глядя на него несколько озадаченно, словно на криво поднятый парус, и выходит. Стоит двери закрыться, как темноволосая голова генерала никнет с тяжёлым вздохом. Затем он хлопает ладонями по бёдрам и поднимается на ноги со стремительностью, от которой у меня голова идёт кругом.
– Наверно, лучше покончить с этим поскорее, – бормочет он.
Я кошусь на него, гадая, в чем причина подобного нежелания, но он отворачивается, так что моему взгляду представляются лишь напряжённые плечи.
– Трудное решение? – предполагаю я.
Его рука тянется к коротко обрезанным волосам, но падает на полпути.
– Понимаешь, мне тяжело… видеться с кем-то, кроме тебя. – Мне в жизни не подобрать слов, чтобы описать его голос: мне никогда не доводилось ощущать одновременно и грусть, и обожание, и досаду, и тревогу.
– Ох. – Мой желудок вновь совершает рискованный кульбит. Не знаю даже, что хуже: что он чувствует все это по отношению ко мне, или что я являюсь причиной его страданий, вовсе того не желая. – Простите, сэр.
– Твоей вины в этом нет. – Он косится через плечо, и в его глазах мне чудится тень надежды. – Ты ведь ещё не можешь ходить? Впрочем, не бери в голову…
Даже если бы мои многострадальные конечности поотрубали напрочь, я был бы счастлив хоть выкатиться из этих шести стен.
– Если вы желаете прихватить меня с собой, сэр, то я к вашим услугам! – Я перекидываю ноги через край кровати. На мгновение головокружение берет надо мной верх, но вскоре прекращается, и вот я уже на ногах, хромаю к выходу.
– А… – Он делает движение, словно хочет меня поддержать, но тут же одёргивает себя, вытянув руки по швам. – Лучше я пойду впереди – этого требует протокол.
– Тогда ведите, сэр.
Он открывает дверь на короткую винтовую лестницу, донельзя пыльную, но очищенную от палой листвы и грязи. Узкая шахта, освещённая лишь факелами, напоминает трюм «Пеламиды», и я впервые чувствую себя здесь как дома.
Проковыляв вниз по лестнице, я очутился перед массивной окованной железом деревянной дверью, подобной которой прежде не встречал: у нас нет нужды в подобных укреплениях.
Выйдя наружу, я невольно присвистываю. Когда генерал упомянул про крепость, мне представилась та, что близ Эссеи – мелкий каменный цилиндрический донжон [3] на скале над морем. Ну а эту иначе как замком не назовешь, она больше всей той скалы вместе с башней.
Мы стоим на внутренней стене, которая окружает плавный склон холма, ощерившийся частоколом, ниже виднеется внешняя стена. Заросший травой двор под нами испещрён снующими там и сям солдатами и слугами, по центру офицер выкрикивает команды группе всадников на крупных светлых лошадях. Генерал провожает их тоскливым взглядом.
Ветер порывами задувает поверх зубчатых стен, хлопая меня по ногам полами серой хламиды и гоняя тяжелые облака по небу. Пахнет как-то странно: ни тебе соли, ни рыбы, ни водорослей, только лошади да взрытая земля. Я судорожно сглатываю комок в горле, представив, что именно это мне предстоит нюхать до скончания дней.
Теперь крепость уже не кажется такой уж большой. Под ней не колышется море, не видать кораблей, не слышно болтовни матросов. И пока генерал остаётся здесь, придется и мне. Дзалинка сказала – полет стрелы; это вообще сколько? Я однажды видел, как старик всадил стрелу в дерево с расстояния в двести шагов – это где-то половина двора.
Я неспешно следую за генералом вдоль изгибов стены по широкому – в половину палубы – деревянному настилу, балки которого вмурованы в каменную стену. Справа под нами виднеется второй ярус, где-то мне по грудь высотой, от него до земли остается ещё с два человеческих роста. Судя по звуку поскрипывающих досок, под нами пустое пространство, и я не очень-то понимаю смысл: на корабле под настилом помещался бы склад. Я слегка отклоняюсь от курса, чтобы заглянуть под платформу, и тогда понимаю, что там, внизу: койки из ящиков и мешковины –возможность вздремнуть между дежурствами.
– Все замки такие большие, сэр? – спрашиваю я, пытаясь прикинуть, сколько этажей могут вмещать эти стены. На десять боевых кораблей бы точно хватило; две тысячи людей как минимум. Я приподнимаю брови в изумлении.
– Где поменьше, где побольше; и уж всяко большинство изящнее. Тальега строилась только для войны. – Он указывает на земли за стенами. – Заметь, что при её размерах, при ней нет города. Земли бесплодны, добывать здесь нечего, зато она расположена по дороге в Крик Чайки.
Я задираю подбородок, но так и не могу ничего разглядеть, кроме деревьев и травянистых полос расчищенной земли у стен крепости. На мгновение мне кажется, будто вдали блестит вода, но видение тут же пропадает. Если здесь и пролегает дорога к Крику Чайки, то, должно быть, с другой стороны.
Наконец мы достигаем сооружения, которое я счел Красной башней: прежде всего, она красная – сложена из какого-то гладкого камня, отличного от прочего материала.
– У них что, серый камень кончился? – спрашиваю я, запрокидывая голову. Кроме того, она выше прочих и увенчана крышей, напоминающей по форме… ну, женскую грудь, в общем. Я всё никак не могу отвести от неё взгляд, гадая, каким образом её сконструировали.
Азотеги следит за мной с улыбкой.
– Это, как бы сказать… не знаю, есть ли у вас что-то подобное. Башня означает, что это место принадлежит моим людям. Она заметна издалека, и при виде неё всякий знает, что безопасное убежище поблизости.
– А, – отзываюсь я, разглядывая спирально закрученный шпиль на верхушке, – так это как флаг. Мы обычно поднимаем их, чтобы с моря было видно, какая деревня кому принадлежит, чтоб не пришвартоваться не там по ошибке.
Генерал издает изумленное восклицание.
– Выходит, я ошибался. Холмяки, с которыми мы вели переговоры по заключению мира, такого не знали.
– Ну, я-то всяко не из холмяков, – отвечаю я, приподнимая брови. – Они даже в святых не верят. Вы же не считаете…
В этот момент распахиваются двери Красной башни, и навстречу нам вышагивают двое солдат в столь же красной форме. Они салютуют генералу, который награждает их сдержанным поклоном.
– Поговорим об этом в другой раз, – обещает он с тенью улыбки в голосе, прежде чем промаршировать в башню. Солдаты захлопывают за ним двери с громким стуком.
Мне же остаётся лишь со вздохом провести рукой по лицу. Неужто генерал и впрямь думает, что все люди одинаковы? Воистину соображение, достойное рыбьих мозгов.
Но, опять же, я и сам не могу похвастать тем, что так уж много знаю о его народе, за исключением того, что они как все на подбор красивые и обладают шевелюрой невообразимых расцветок. Так что хорош винить генерала, когда у самого рыльце в пушку.
Если поразмыслить над этим – Азотеги состоял в этом, как его, партнерстве с мужчиной, чего я никогда не видал такого у наших лордов. У них всегда мужчина с женщиной, никак иначе. Помнится, генерал был обескуражен тем, что я не следую той причудливой части кодекса Отто, где говорится, что мужчина должен спать с мужчинами летом, с женщинами – зимой, но ведь они тоже ему не следуют, выходит…
Одним словом, если хочешь наполнить океан – раздобудь воды. Ну а тут, прямо передо мной, имеются двое ничем не занятых дзали.
Я улыбаюсь им, словно они – два новобранца на борту. Тощенький, что справа, загорелый и зеленоглазый, улыбается в ответ; другой, светловолосый, как моя кузина Елена, похоже, не рад моему вниманию.
– Не завидую я вам, – бросаю я. – Если стоять на посту так же тоскливо, как кажется со стороны, должно быть, это самая утомительная работёнка на свете. Что вы делаете, чтобы не сойти с ума от скуки? – Знать бы мне, где в крепости помещается таверна – если она вообще тут есть – я бы угостил их парой кружек – обычно это значительно упрощает знакомство. – Не подскажете, где здесь можно выпить?
– Ох, милый, – отзывается тот, что дружелюбнее, – ты потерялся? Отвести тебя обратно в крепость?
Его ответ плавает в настолько иных водах, что мне остаётся лишь хлопать глазами.
Угрюмый мужик закатывает глаза:
– Не разговаривай с человеком, – ворчит он. – Я уверен, он и сам найдёт дорогу.
– Эй, прекрати, – обрывает его напарник. – От тебя и доброго слова не услышишь. Хоть для разнообразия попробуй быть чуточку приветливее – авось понравится.
– Угу, – признаю я его правоту.
Стражник вновь вытягивается, улыбаясь мне.
– Да? Крепость – это такая здоровая штука из большущих серых камней.
Я всегда знаю, когда пора выкинуть белый флаг.
– Я должен дождаться здесь верховного генерала, сэр.
Его необщительный напарник фыркает и вновь закатывая глаза, словно я только что сообщил, что закадрил русалку. У другого на лице появляется снисходительное выражение:
– Разумеется, милый. Почему бы тебе тогда не спуститься на ярус ниже? – Он указывает на лесенку вдоль стены. – А то здесь печёт солнце. Так будет лучше, верно?
– Ага, – радостно соглашаюсь я. – Звучит здорово!
Хоть между двумя уровнями во множестве тянутся приставные лестницы, тут не так уж высоко, и потому я просто спрыгиваю на нижний настил с глухим стуком, дающим понять, что под досками камень.
Уже скрывшись из виду, я слышу, как улыбчивый стражник говорит:
– Бедняжка, герцог даже попить ему не оставил.
– Ох, заткнись ты наконец, – бурчит второй.
Я сажусь на край, свесив ноги и облокотившись на одну из балок, подпирающих верхний настил.
– Они считают, что я – собака, – бормочу я себе под нос, силясь переварить эту мысль. – Вот тебе и первое различие: некоторые дзали думают, что люди – это что-то вроде собак, а некоторые – нет. – Хотя, может, так обращаются только с фокусами. Я морщусь, потирая затылок.
На лужайке передо мной всадники выстроились в два ряда. Повинуясь крику офицера, из каждого ряда выдвигается по одному кавалеристу, и они сходятся по центру. Что они там делают – молотят друг дружку или ещё что – издалека не видать. Затем один из них поднимает руку, и второй отправляется в конец своего ряда. После нескольких таких заходов я начинаю задумываться, можно ли помереть от скуки. Едва ли это порадует генерала, но, в конце концов, я ничем ему не обязан.
Хотя, угодив в подобное положение, всегда можно вздремнуть.
Аккурат когда я начинаю засыпать, окрик заставляет меня приоткрыть один глаз. Снизу мне машет улыбающаяся Джара. Поскольку она едва ли повинна в том, что её соотечественники – беспросветные снобы, я поднимаю руку в знак приветствия.
– Ты там как? – кричит она.
По правде, после снисходительного высокомерия стражников подобные вопросы мне малость поперек горла. Однако она, похоже, беспокоится от чистого сердца, потому я отвечаю:
– Всё путем!
– Здорово! Слушай, почему бы тебе…
Её прерывает другой солдат, который, хлопнув дверью внизу, хватает её за руку. При виде подобного обращения с девушками у меня каждый волосок встает торчком, так что я уже подумываю о том, чтобы броситься на него сверху, словно я и есть дикое животное. Однако, похоже, Джара и сама может постоять за себя. Сердито нахмурившись, она вырывается, рыкнув в ответ что-то неразборчивое. Он тычет пальцем в моём направлении; она трясет головой столь яростно, что коса так и скачет по плечам.
Наконец она оборачивается ко мне и кричит:
– Кэлентин, увидимся позже! – и удаляется, прежде чем я успеваю ответить.
Тот, что хватал её за руку, хмурит на меня брови и уходит к лошадям.
Мой желудок не должен бы так сжиматься. Эти люди – не моя семья, даже не моя команда. Если не хотят иметь со мной дела – что ж, их право. Мне тоже их дружба без надобности, да и на их мнение, по сути, плевать. Скоро я…
Я вернусь…
Чёрт. Именно рядом с этими людьми мне предстоит коротать свой век, а они держат меня за домашнего питомца. Ну или заразная хворь, как вариант. Я закрываю глаза и хорошенько прикладываюсь затылком о балку, сильнее, чем стоило бы по уму – и, как следствие, рана под бинтами вновь задает мне трепака.
– Не вешать нос, матрос! – шепчу я. – Бывало и хуже. Помнишь, как лейтензанц восстановил против тебя всю команду, когда ты только поступил на корабль? Ты перетащил их на свою сторону. Вот и тут как-нибудь выкрутишься.
В следующий миг генерал трясет меня за плечо, а я сонно моргаю, пытаясь сфокусироваться на его фигуре на фоне потемневшего неба. Его кожа обрела какой-то нездоровый оттенок дождевого облака, однако же он мне улыбается.
– Как я п-посмотрю, твой излюбленный досуг – это поспать? – Его голос также звучит как-то нетвёрдо, и пахнет от него, словно от больного.
Подавив зевок, я стараюсь изобразить участие, гадая про себя, что с ним творится.
– Нет, сэр. – И, поскольку тетя учила меня быть вежливым даже с похитителями, я добавляю: – Вы в порядке?
– М-м. – Он почему-то избегает моего взгляда. – Да.
Я смериваю его испытующим взглядом, но он не поднимает глаз.
– Наверно, нам стоит вернуться в крепость? – предлагаю я.
– Пожалуйста. – Тень улыбки не может скрыть мольбы в его голосе.
Правильно. Он же говорил, что для него мучительно находиться рядом с кем-то иным. Держит он меня в заложниках или нет, мне отнюдь не по душе, что он страдает, так что я шустро закидываю ноги на настил.
Собираясь забраться на верхний ярус тем же манером, что спустился, я совершаю идиотскую ошибку: позабыв о сломанной руке, пытаюсь на ней подтянуться. Это заставляет меня изрыгать проклятия в хороводе звёзд добрую минуту. Генерал выглядит так, словно разрывается между тревогой и жаждой помочь, но на его лице при этом проступает хоть какой-то цвет.
– Может, по лестнице? – мягко предлагает он, и, похоже, искренне недоумевает, почему я одарил его гневным взглядом. Наверно, не стоит так скалиться на дворянина, но едва ли мне ещё есть что терять. Правда, он мог бы столкнуть меня со стены – но даже это было бы прогрессом.
– Я справлюсь, сэр. – Приставная лестница отпадает: если б у меня вышла из строя только рука или только нога, то я бы сдюжил, но с тем и другим мне это не по силам.
Наконец мы добредаем до нормального лестничного пролёта, которым предусмотрительный строитель разнообразил чёртовы приставные лесенки, но тут хлынуло как из ведра, так что к возвращению в башню с меня льет ручьём, и настроение у меня препаршивое. Когда я спотыкаюсь о расшатанную доску и генерал хватает меня за руку, я едва удерживаюсь, чтобы не наорать на него.
– Мне жаль, – бормочет он, уставясь на мою хламиду, лишь бы избежать моего негодующего взгляда. – Правда жаль. Я надеюсь, что ты скоро поправишься, и… эти собрания не будут тянуться столь долго.
Я вздыхаю и силюсь припомнить слова, какими приличные люди выражают крайнее расстройство.
– Ясно, сэр. Я ценю вашу заботу. – С этими словами я пытаюсь высвободить свой рукав, но он вцепился в него намертво. – Гм, сэр, если вы не против, можете меня отпустить – я уже вполне твёрдо держусь на ногах…
– Не могу, – отвечает он ещё тише. – Правда не могу. Прошу, всего пару мгновений…
Я чуть не брякаю вслух, что я – колонна в ещё меньшей степени, чем собака, но на его лице написана такая мука, что едва ли мой сарказм достиг бы его сознания.
– Хорошо, – неохотно соглашаюсь я. – Сколько вам угодно.
Он глядит на меня с трепетом дикой птицы, но тут же отводит глаза, стоит им встретиться с моими. Наконец, убедившись, что я не собираюсь бежать наутёк, он делает пару шагов, прислонясь плечом к моему – вернее, к моей руке, учитывая, что он на полголовы ниже.
Он тёплый и куда более увесистый, чем можно судить со стороны – должно быть, это всё мускулы. Так мы и стоим некоторое время, я – лицом к двери, он – к окну, и с обоих капает, словно с весла.
– В жалком положении мы оказались, верно? – бормочу я под нос, разглядывая завитки годовых колец и волокна древесины, словно в них кроется зашифрованный ответ. Но, опять же, чтобы получить ответ, нужно прежде задать вопрос: «Как я выживу среди всех этих лордов и леди, которые видят во мне зверушку? Когда я снова смогу взойти на корабельную палубу, чтобы вдохнуть морской воздух полной грудью? Найдется ли у нас с генералом хоть одна тема для беседы, или мы оба сойдём с ума, прикованные друг к другу на долгие года?»
Азотеги тяжело вздыхает подле меня:
– Да уж.
Вновь обретя способность двигаться, генерал наконец отпускает мой рукав и, подойдя к одному из узких окошек, глядит на пасмурное небо, облокотясь о раму. Мне на ум приходит спутанный ястреб, тоскующий по полёту, и я осознаю, что на самом деле не одинок в моем заточении. Я никогда не умел злиться подолгу, так что, возясь с завязками своей хламиды, я спрашиваю:
– Как прошло ваше собрание?
Он оглядывается через плечо со столь неподдельным изумлением, что остается лишь дивиться, насколько ужасно я вёл себя прежде.
– …Хорошо, – медленно отвечает он. – Завтра мы выступаем к форту Святой Антон. Я прослежу, чтобы для тебя подали носилки – ни к чему бередить твои раны.
– О, – отзываюсь я, сражённый подобной заботливостью. – Благодарю. Мне случалось проплывать мимо Святого Антона, но я никогда не сходил там на берег.
– Полагаю, он будет покрасивее Тальеги. У твоего народа куда больше вкуса в архитектуре.
«Выходит, на что-то мы все-таки годимся», – злорадно думаю я.
– Разве дзали не нанимают человеческих строителей?
– Думаю, что да – но планы зданий всегда разрабатывает господин, насколько мне известно. – Он поворачивается ко мне с озадаченным выражением: – Дзали, дзалин – я нередко слышу, что твои соотечественники нас так называют, но, признаться, понятия не имею, почему.
– Не сказать, чтоб я над этим задумывался – меня просто так научили. Дед говорил, что так вы назвались сами, когда пересекли горы.
– Вообще-то, это вежливая просьба – так путник просит еды и крова.
Я медленно расплываюсь в улыбке по мере того, как до меня доходит смысл его слов, и он, глядя на меня, одаряет меня самой естественной улыбкой, какую мне доводилось видеть на его лице. На мгновение я забываю, что он и сам – один из этих невероятных созданий, и думаю, что рад был бы назвать его другом, повстречайся мы в иных обстоятельствах. Но вот улыбка сменяется привычным бесстрастным, отстранённым выражением, и момент упущен.
– Тебе надо отдохнуть, – говорит он. – Поутру нас ждет долгий путь.
Примечания переводчиков:
[1] Оснастка – в оригинале bait and tackle – в букв. переводе «наживка и крючок», сленг. – «член и яйца».
[2] Её Высочество – королеву действительно именуют именно так, а не «Её Величество», как подобает – причина этого кроется в тонкостях политического характера, о которых вы узнаете в дальнейшем.
[3] Донжон – (фр. donjon «господская <башня>» от ср. лат. dominionus) — главная башня в европейских феодальных замках.
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Генерал для матроса»
Генерал для матроса. Глава 3. Новые правила моей несчастной жизни. Часть 2
Предыдущая глава
– Вижу, ты проснулся. – Ничто поутру не сравнится с душевным сарказмом. Я широко улыбаюсь, заводя руки за голову, и гляжу на маячащего в дверях рыжего дзалина. Понятия не имею, что он тут вообще делает, но теперь, когда в голове прояснилось после хорошего отдыха, я готов применить на нём излюбленный тётин прием против неприятных людей.
– Доброе утро, мой лорд! – радостно приветствую его я. – Чем могу служить?
Он косится на выставленный мной ночной горшок и огибает его по широкой дуге, заходя в комнату.
Я уже успел выяснить, что моя лодыжка лишь вывихнута, а не сломана, ковыляя мимо спящего генерала, чтобы помочиться. Меня по-прежнему обуревает ощущение, что кто-то пытался вскрыть мою голову гарпуном, но зато рука почти не болит, если ей не двигать, ну а в противном случае болит будь здоров. Если святые справедливы, то лейтензанц сейчас торчит у монахов с обеими переломанными ногами и руками, чтобы хорошенько подумать над своими приказами.
читать дальше– Я имею счастье штопать твой уродливый череп, – бурчит в ответ мой нынешний злой гений, и моя улыбка несколько тускнеет – не ожидал, что это поручат тому, кто занимает первое место в числе моих недоброжелателей – а его ухмылка, напротив, расползается. – Постараюсь обойтись без слишком ужасных шрамов; впрочем, рука может дрогнуть… так что ничего не обещаю.
Я с возрастающей тревогой наблюдаю, как он приближается к кровати.
– Сэр, я понимаю, что отношения у нас как-то не заладились – может, начнём с чистого листа? – предлагаю я как можно дружелюбнее. – Я – штурман Кэлентин [1] из…
– Ты – невежественное быдло, которое в одночасье уничтожило десятилетия упорных усилий, – рявкает он. По счастью, его руки не дрожат от гнева, когда он принимается разматывать бинты на моей голове. – Своей безалаберностью ты разрушил не только мою жизнь, но, возможно, бессчётные судьбы других, отвлекая генерала от его прямых обязанностей. Если уж мне приходится делить с тобой один континент, хотя бы не открывай при мне рта.
Я вздрагиваю – и получаю за это подзатыльник. В процессе осмотра он несколько раз глубокомысленно хмыкает, подтверждая мои худшие опасения, затем что-то сотворяет – раздается крякающий звук, пахнет палёным – и берёт со стола свежие бинты.
Закончив, он спешит уйти, но в дверном проёме оборачивается со свойственным дзали драматизмом. Я осторожно киваю и бормочу слова благодарности, давая понять, что готов сделать первый шаг к примирению – но его взгляд пышет лишь пущей ненавистью. Наконец он выплёвывает:
– Да ты… тебя даже симпатичным не назовешь! Ты вообще не тот тип, что нравится генералу, и не принесёшь ему ничего, кроме беды! Это самая ужасная пара за всю историю! Надеюсь, ты потопнешь на своем проклятущем корабле! – Дверь за ним захлопывается.
Мне остается лишь созерцать опустевший проём, почёсывая свежую повязку и по-прежнему ровным счетом ничего не понимая. У меня такое чувство – назовите его интуицией, если хотите – что с этим бъезфрецзингом дело обстоит куда сложнее, чем мне говорят. Но если я услышу хотя бы намек на слово «женитьба», то, пожалуй, всё-таки выпрыгну в одно из этих окошек и похромаю прямиком на свой корабль, пусть и с разбитой башкой.
Ну, если, конечно, генерал не окажется переодетой рыбачкой. Я фыркаю, представив это в красках, и всерьез задумываюсь над вопросом: больнее стоять или же скучнее лежать?
Прежде чем я успеваю оценить преимущества и недостатки каждого решения, дверь вновь со стуком распахивается.
– Доброе утро, матрос!
В комнату врывается сияющая дзалинка с подносом, на котором разложены булочки и фрукты. На ней пригнанное точно по фигуре синее с золотом обмундирование, куда роскошнее моей невзрачной бурой матросской туники, и, наверно, мне следует отдать честь или поклониться, или что там ещё, но я никогда не был силён в армейской субординации. Так что я просто улыбаюсь в ответ – она представляет собой куда более приятное зрелище, чем этот рыжий стервец.
Хоть на кораблях женщину нечасто встретишь, в армии их полно – наверно, потому что она чуть менее чем полностью состоит из дзали. В некоторых глухих селениях поговаривают, что женщинам там не место, но дзали вполне по силам заставить солнце вставать на севере, втемяшься им такая блажь. Холмяки, которым доводилось скрестить оружие с дзалинками, сетуют лишь на то, что у дзали вдвое больше воинов.
У этой всё те же огромные зелёные глаза, что и у прочих, а волосы, заплетённые в длинную тугую косу, выкрашены в тёмно-русый – судя по корням, от природы они синие.
– Есть хочешь? – предлагает она, потрясая подносом так, что булочки подпрыгивают. – Это вкусная еда, не те помои, что тут обычно дают.
Заинтригованный, я усаживаюсь в постели и стараюсь не зевать.
– Благодарю вас, леди – я здорово проголодался.
– Пф-ф, брось эти титулы: мне без того целый день приходится их терпеть. Как насчёт того, чтобы считать, будто мы – просто двое незнакомцев, и не морочиться? – Она швыряет поднос мне на колени, на миг расцветив обстановку весёлыми звездочками. Её предложение непривычнее, чем синий угорь, но раз дзалинка желает, чтобы солнце всходило на севере… – Я слыхала, что ты служил штурманом на… – Она щурится на мою серую хламиду неясного происхождения, – на «Пеламиде», верно?
– Да, с… м… – Я поскорее запихиваю в рот кусок хлеба. Поскольку основой тётиного воспитания было: никто не должен оставаться голодным, я вопреки формальностям решаюсь предложить: – Ну а вы, это, не хотите перекусить?
– Ну, если ты не против… – Дзалинка с готовностью хлопается на стул генерала, прихватив кусок вдвое больше моего кулака. – Спасибо!
Некоторое время не слышно ничего, кроме жевания и глотания. Припомнив, что я, вроде, видел сквозь дрёму, как слуга принес кувшин и два каменных кубка, я тотчас обнаруживаю их на столике у кровати. Разлив содержимое кувшина по кубкам: судя по отсутствию запаха, родниковая вода – не слишком-то роскошно – я предлагаю один гостье. Она опустошает его одним глотком, кивнув в знак благодарности – безыскусная, словно простой моряк.
– Ну что ж, – наконец произносит она, вытирая рот тыльной стороной руки. – Так-то лучше. Как тебя зовут? Меня – Джара.
– Кэлентин из Эссеи, – отвечаю я, и мы одновременно ударяем кулаком в плечо – общепринятое солдатское приветствие. Она вновь расплывается в улыбке, и я невольно улыбаюсь в ответ. Я никогда не чувствовал себя уверенно в отношениях с женщинами, но с дзалинками как-то проще, ведь они и не думают скрывать, нравишься ты им или нет. Обычно, правда, выясняется последнее, но эта, вроде, ничего.
– Мне поручено заняться твоим обустройством: тренировать, объяснять всякие важные вещи, отвечать на вопросы – ну, в общем, помогать во всем, что тебе заблагорассудится. – Она разгибает пальцы, словно на ходу пересчитывая свои нынешние обязанности. – Верховный генерал считает, что со мной тебе будет проще столковаться, чем с ним. Вот уж не знаю, с чего он так решил: все жалуются, что со мной слова не вставить. – При этом её глаза насмешливо прищуриваются.
– Правда? – Я провожу рукой по лицу в бесплодной попытке выглядеть более бодрым и внимательным. – Это ужасно мило с твоей стороны. А чему ты собираешься меня учить?
– Могу потренировать тебя во владении мечом и щитом, но не думаю, что тебе это понадобится. – Она суёт за щеку финик и вещает с набитым ртом: – Ну а если хочешь освоить этикет, то это не ко мне. По правде, я и секретов королевства почитай что не знаю – мне их не доверяют. Так что… может, расскажешь о себе для начала? Ты женат?
Я бросаю взгляд в сторону окна – но решаю, что пока не время.
– Увы, нет.
– Отлично! – Видя ужас на моем лице, она объясняет: – Когда случается бъезфрецзинг, все предшествующие союзы автоматически расторгаются. Хотя у нас это и так… периодически происходит, мы опасались, что, будучи человеком, ты этому воспротивишься.
– Ты хочешь сказать, что, будь я женат, мне пришлось бы расстаться с женой? – От её кивка у меня вновь начинает нещадно болеть голова. – И это обычное дело? О святые угодники… – Тут меня осеняет новая мысль, от которой я так и оседаю на подушки: – Генерал ведь не женат, а?
– Ну, теперь уже нет! – При виде выражения моего лица она вновь ухмыляется. – Не волнуйся, он развёлся давным-давно. Правда, партнёр у него есть – ну, то есть, был. Джа Алим. Думаю, ты уже с ним встречался: рыжий, бесстыжий…
– Было дело. Кажется, он и впрямь меня ненавидит. – Эти разговоры о браке беспокоят меня не на шутку. На вид генерал немногим меня старше, но по дзали судить сложно. Быть может, он женился в юности, но…
– Не принимай близко к сердцу – он никого не переносит, кроме Непревзойдённого Генерала. Они вступили в партнёрские отношения, когда последний брак генерала распался.
Последний брак?
Она в задумчивости скрещивает пальцы – средний и указательный.
– Хотя, пожалуй, ненавидеть тебя у него и правда есть все причины: он долго добивался этого статуса.
– Зашибись, – вздыхаю я. – Ну а что собой представляет это партнёрство?
Она косится на меня с таким видом, словно её мнение о моих умственных способностях резко упало.
– Ну, партнёры… Родственные души, братья по охоте… Они клянутся всегда быть рядом друг с другом, на войне и в мирной жизни. Все поговаривают, что генерал мог бы найти и кого получше, но Джа Алим родом из очень знатной семьи. Но, само собой, генерал не может всегда быть рядом с вами обоими, и, поскольку ваша связь признается приоритетной, их партнёрство аннулируется.
М-да, странное дело. Я и прежде слыхал, что у дзали есть чёртова куча причудливыъх обычаев, но я полагал, что этом отношении они несильно от нас отличаются: женятся, заводят детей, посещают церкви или там священные поля, возделывают землю и, само собой, умирают. Я впервые слышу о вещах, о которых она говорит как о чём-то самоочевидном.
– Ну хорошо, – медленно отвечаю я. – Если они формально вместе – ну или что-то вроде того – то почему ж тогда генерал его ударил за то, что он оскорбил меня?
Должно быть, у Джары такой же вид, как у меня после признаний генерала.
– Он что? – вскрикивает она. – Вот уж не думала, что Алим такой придурок, что вздумает оскорблять фокуса, да ещё сразу после установления связи. Просто не верится. – Откинув голову, она щурится на потолок. – Мне он никогда не нравился, но прежде я не догадывалась, что он ещё и тупой. Должно быть, ты его больше знать не хочешь.
Это довольно трудно осуществить, учитывая что он творит бог знает что с моей головой. Я приподнимаю плечи в попытке улыбнуться:
– Ничего, я с ним как-нибудь совладаю. Он ведь не служит в армии?
Дзалинка фыркает, поднимая бровь:
– Это потому, что он не желал конкурировать с верховным генералом. Да тебе и не светит с ним «совладать», если не приналяжешь на тренировки.
Я стараюсь выглядеть обнадёженным:
– Но ведь ты здесь именно за этим, верно?
– Определённо, если ты не против, чтоб у тебя кишки из ушей полезли, – ухмыляется она в ответ. – Впрочем, я слышала, Алим лечит и не такое. – Она подмигивает, подхватывая с подноса последнюю миндалинку, чем окончательно завоёвывает моё сердце. Будь она человеком, я бы обязательно придумал, как вызнать, замужем ли она. Но мне не доводилось слышать, чтобы кто-то из дзали дважды взглянул на одного из нас…
…ну, не считая генерала, который вчерашней ночью уставился на меня, словно на родник среди пустынного острова.
В попытке выбросить это из головы я, смерив взглядом её хрупкую фигурку, бросаю:
– Полагаю, что на моём счету больше схваток не на жизнь, а на смерть, мэм.
Моё замечание её лишь веселит:
– Естественно, ведь я предпочитаю биться за жизнь – или что-нибудь получше.
Я со смешком признаю её правоту.
– Вы говорили, что вас тревожило то, что я – человек, – говорю я. – Выходит, не все фокуса бывают людьми?
– Ох, естественно, нет. Кстати, во множественном числе это фокусы [2]. У каждого всегда есть вектор, гм, ну, то есть, двое становятся фокусом и вектором друг для друга. Но в такой роли, на самом деле, может выступать что угодно: один маг, забыла его имя, как-то сфокусировался на кожаном мяче. Но это всегда кто-то – или что-то – кого они прежде не встречали – или не видели. На самом деле, я никогда не слышала, чтобы это происходило с человеком, но я не то чтобы великий историк.
Оконную раму сотрясает сигнал далёкого горна, по которому дзалинка тотчас подпрыгивает с виноватым выражением на лице. Затем она вновь вытягивается в «допросную» позу, здорово напоминая нашего чопорного лейтензанца, и прочищает горло.
– Продолжим. Итак, ты не женат. А чем ты занимаешься, когда ты не во флоте?
– Ну, рыбачу, в основном, – сообщаю я, потирая подбородок. – Моя тётя – капитан рыбацкой шхуны, и мы захватываем штормовые сезоны, когда пираты и наёмники сидят по домам.
– Рыбачишь? – мигом оживилась Джара – её зелёные кошачьи глаза так и заблестели, прежде чем она, опомнившись, вновь выпрямилась. Её хватает ровно на минуту, после чего она вновь разваливается на стуле. – Я хочу сказать, рыбалка – это здорово. У тебя есть подручные, ну, там помощники, подмастерья?
– Не-а.
– Тогда кому следует сообщить о том, что ты здесь?
– Ну, капитану и команде «Пеламиды», – отвечаю я. – Они, должно быть, пришвартовались в доке рядом с обителью Дубовой Братии, если только корабль не затонул вконец; в таком случае, должно быть, капитан вернулся в Крик Чайки, чтобы получить новый. А если я тут застрял надолго, то тогда еще тёте. То есть, Лиссаль из Эссеи.
Она кивает с закрытыми глазами, словно записывая всё это на воображаемую табличку.
– Ну а вы… можете сказать, сколько я здесь ещё пробуду?
– Может, не больше недели. Мятежники Рзалеза заняли форт Зимородок, и мы, наверно, скоро выдвинемся им навстречу, по полевым лагерям. Не волнуйся, у генерала хорошая палатка. – Вот если раньше я не волновался, то теперь точно начну. Мне что, так и таскаться за ним по лагерям? – Ну а после… если битва закончится удачно, то двинемся на запад. Ну а если нет, наверно, вернемся в Крик Чайки для перегруппировки.
– Извиняюсь! – Я воздеваю ладонь, прерывая её, прежде чем она изложит мне план передвижения войск на сезон вперед. – На самом деле, я имел в виду, когда я смогу вернуться на свой корабль?
У нее отвисает челюсть.
– Шутишь, что ли?
– Ну… не то чтобы.
– Ох, боги… – Она шлёпает себя по губам, уставясь на меня во все глаза. – Полагаю, об этом тоже придется сообщать мне. Ты не можешь оставить генерала, Кэлентин. Некоторые фокусы вообще не могут удалиться дальше, чем на расстояние вытянутой руки, во всяком случае, я никогда не слышала, чтобы у кого-то эта дистанция превышала дальность полёта стрелы. Ну а генерал, само собой, не может командовать с лодки.
Я завожу руку назад, пытаюсь убедить себя, что идея плохая, но все равно смещаю шею до хруста позвонков. Уж лучше бы узнать, что в меня влюбился весь офицерский состав во главе с королевой, чем вновь услышать эти слова.
– Прошу прощения… – произношу я голосом, ровным, словно шлюпочная палуба, – он что, прикажет мне списаться с корабля?
– Ну, не знаю, насколько это можно назвать приказом, – она нервно стискивает руки, – это – составная часть магии. Тут уж никаких вариантов – самой мне, понимаешь ли, не доводилось встречать соединенных пар, но везде говорится, что эта связь соединяет их до самой смерти. Думаю, что он бы не возражал, чтоб ты оставался матросом, но это попросту невозможно.
– Невозможно, – бездумно повторяю я. Никаких кораблей, больше никогда. В меня втрескался дзалинский лорд, и я обязан оставаться при нём. Никакого моря. Он хочет, чтобы я взгромоздился на лошадь и сражался в кавалерии.
– Ну а как же… моя семья? – Я даже не чувствую смущения от того, что мой голос дрожит.
Её улыбка преображается в сочувственную гримаску, а это вовсе не то выражение, которое я хотел бы увидеть. Задумчивость бы ещё прокатила, ухмылка дала бы понять, что она попросту меня разыгрывает – ну а потом в тавернах, на пирах или где там ещё, будет хихикать вместе с другими дворянами над тем, как одурачила тёмного моряка. – Я уверена, что он навестит их вместе с тобой, как только сможет, – мягко произнесла она.
Я хочу схватить её за плечи и трясти, хочу вопить во весь голос или вызвать судьбу на рыбацкий поединок, где победитель получает всё. Но она – дворянка, какой бы милой она ни казалась. Мои вопли не призовут святых на помощь. Ну а если бы судьба и впрямь увлекалась рыбалкой, тогда ни один матрос не потонул бы в море.
По крайней мере, теперь я хотя бы понимаю, почему генерал так расстроился, когда я задал ему тот же вопрос прошлой ночью. Не знаю, то ли мне трястись, то ли мысленно похлопать себя по спине, веля не сдаваться. С одной стороны, в свете услышанного не очень-то благоразумно с моей стороны было настаивать на возвращении на флот невзирая на идущую войну. С другой стороны, никогда не видеть моря…
Но всё, что приходит мне на ум:
– Это корабль, а не лодка.
Горн вновь трубит, на сей раз призывно, и Джара шумно хватает воздух, вскакивая на ноги.
– Извини, – говорит она, прижимая ладонь к груди, – но я совсем забыла о времени. Слушай, я уверена, что у тебя тьма вопросов, и ты явно разбираешься во всем этом ещё хуже, чем полагает верховный генерал, но мне пора на учения, а то лейтензанц пустит мои уши на подвязки.
Я киваю, всё ещё не опомнившись от онемения в голове и груди. Её взгляд смягчается.
– Мне правда жаль насчет твоей семьи.
– Спасибо, – бормочу я, затем добавляю тверже: – Благодарю за помощь. – Не стоит винить гонца в том, что он принес дурные вести. Она не обязана была мне об этом говорить – учитывая разницу в положении, она вообще ничем мне не обязана.
– Не стоит благодарности. Вернусь завтра, если смогу вырваться. – К моему удивлению, она сжимает руку в кулак у уха и подносит к губам жестом, каким солдаты салютуют офицерам, перед тем, как открыть дверь.
Осознание этого нисходит на меня по мере закрытия двери, стук которой знаменует отступление моего страха заточения перед лицом еще худшей, всеобъемлющей паники.
– Миледи, постойте! – кричу я ей вслед, пока она окончательно не скрылась из вида. – А что полагается делать фокусу?
Примечания переводчиков:
[1] Кэлентин – имена подавляющего большинства земляков Кэлентина имеют греческое происхождение, однако его имя – Calentine – является видоизменённым именем латинского происхождения «Валентин» - в пер. с латин. «здоровый, крепкий, сильный».
[2] Фокусы – тут даётся следующая параллель: focus во множественном числе – не focuses (по правилам английской грамматики), а foci (по правилам латинской).
Следующая глава
– Вижу, ты проснулся. – Ничто поутру не сравнится с душевным сарказмом. Я широко улыбаюсь, заводя руки за голову, и гляжу на маячащего в дверях рыжего дзалина. Понятия не имею, что он тут вообще делает, но теперь, когда в голове прояснилось после хорошего отдыха, я готов применить на нём излюбленный тётин прием против неприятных людей.
– Доброе утро, мой лорд! – радостно приветствую его я. – Чем могу служить?
Он косится на выставленный мной ночной горшок и огибает его по широкой дуге, заходя в комнату.
Я уже успел выяснить, что моя лодыжка лишь вывихнута, а не сломана, ковыляя мимо спящего генерала, чтобы помочиться. Меня по-прежнему обуревает ощущение, что кто-то пытался вскрыть мою голову гарпуном, но зато рука почти не болит, если ей не двигать, ну а в противном случае болит будь здоров. Если святые справедливы, то лейтензанц сейчас торчит у монахов с обеими переломанными ногами и руками, чтобы хорошенько подумать над своими приказами.
читать дальше– Я имею счастье штопать твой уродливый череп, – бурчит в ответ мой нынешний злой гений, и моя улыбка несколько тускнеет – не ожидал, что это поручат тому, кто занимает первое место в числе моих недоброжелателей – а его ухмылка, напротив, расползается. – Постараюсь обойтись без слишком ужасных шрамов; впрочем, рука может дрогнуть… так что ничего не обещаю.
Я с возрастающей тревогой наблюдаю, как он приближается к кровати.
– Сэр, я понимаю, что отношения у нас как-то не заладились – может, начнём с чистого листа? – предлагаю я как можно дружелюбнее. – Я – штурман Кэлентин [1] из…
– Ты – невежественное быдло, которое в одночасье уничтожило десятилетия упорных усилий, – рявкает он. По счастью, его руки не дрожат от гнева, когда он принимается разматывать бинты на моей голове. – Своей безалаберностью ты разрушил не только мою жизнь, но, возможно, бессчётные судьбы других, отвлекая генерала от его прямых обязанностей. Если уж мне приходится делить с тобой один континент, хотя бы не открывай при мне рта.
Я вздрагиваю – и получаю за это подзатыльник. В процессе осмотра он несколько раз глубокомысленно хмыкает, подтверждая мои худшие опасения, затем что-то сотворяет – раздается крякающий звук, пахнет палёным – и берёт со стола свежие бинты.
Закончив, он спешит уйти, но в дверном проёме оборачивается со свойственным дзали драматизмом. Я осторожно киваю и бормочу слова благодарности, давая понять, что готов сделать первый шаг к примирению – но его взгляд пышет лишь пущей ненавистью. Наконец он выплёвывает:
– Да ты… тебя даже симпатичным не назовешь! Ты вообще не тот тип, что нравится генералу, и не принесёшь ему ничего, кроме беды! Это самая ужасная пара за всю историю! Надеюсь, ты потопнешь на своем проклятущем корабле! – Дверь за ним захлопывается.
Мне остается лишь созерцать опустевший проём, почёсывая свежую повязку и по-прежнему ровным счетом ничего не понимая. У меня такое чувство – назовите его интуицией, если хотите – что с этим бъезфрецзингом дело обстоит куда сложнее, чем мне говорят. Но если я услышу хотя бы намек на слово «женитьба», то, пожалуй, всё-таки выпрыгну в одно из этих окошек и похромаю прямиком на свой корабль, пусть и с разбитой башкой.
Ну, если, конечно, генерал не окажется переодетой рыбачкой. Я фыркаю, представив это в красках, и всерьез задумываюсь над вопросом: больнее стоять или же скучнее лежать?
Прежде чем я успеваю оценить преимущества и недостатки каждого решения, дверь вновь со стуком распахивается.
– Доброе утро, матрос!
В комнату врывается сияющая дзалинка с подносом, на котором разложены булочки и фрукты. На ней пригнанное точно по фигуре синее с золотом обмундирование, куда роскошнее моей невзрачной бурой матросской туники, и, наверно, мне следует отдать честь или поклониться, или что там ещё, но я никогда не был силён в армейской субординации. Так что я просто улыбаюсь в ответ – она представляет собой куда более приятное зрелище, чем этот рыжий стервец.
Хоть на кораблях женщину нечасто встретишь, в армии их полно – наверно, потому что она чуть менее чем полностью состоит из дзали. В некоторых глухих селениях поговаривают, что женщинам там не место, но дзали вполне по силам заставить солнце вставать на севере, втемяшься им такая блажь. Холмяки, которым доводилось скрестить оружие с дзалинками, сетуют лишь на то, что у дзали вдвое больше воинов.
У этой всё те же огромные зелёные глаза, что и у прочих, а волосы, заплетённые в длинную тугую косу, выкрашены в тёмно-русый – судя по корням, от природы они синие.
– Есть хочешь? – предлагает она, потрясая подносом так, что булочки подпрыгивают. – Это вкусная еда, не те помои, что тут обычно дают.
Заинтригованный, я усаживаюсь в постели и стараюсь не зевать.
– Благодарю вас, леди – я здорово проголодался.
– Пф-ф, брось эти титулы: мне без того целый день приходится их терпеть. Как насчёт того, чтобы считать, будто мы – просто двое незнакомцев, и не морочиться? – Она швыряет поднос мне на колени, на миг расцветив обстановку весёлыми звездочками. Её предложение непривычнее, чем синий угорь, но раз дзалинка желает, чтобы солнце всходило на севере… – Я слыхала, что ты служил штурманом на… – Она щурится на мою серую хламиду неясного происхождения, – на «Пеламиде», верно?
– Да, с… м… – Я поскорее запихиваю в рот кусок хлеба. Поскольку основой тётиного воспитания было: никто не должен оставаться голодным, я вопреки формальностям решаюсь предложить: – Ну а вы, это, не хотите перекусить?
– Ну, если ты не против… – Дзалинка с готовностью хлопается на стул генерала, прихватив кусок вдвое больше моего кулака. – Спасибо!
Некоторое время не слышно ничего, кроме жевания и глотания. Припомнив, что я, вроде, видел сквозь дрёму, как слуга принес кувшин и два каменных кубка, я тотчас обнаруживаю их на столике у кровати. Разлив содержимое кувшина по кубкам: судя по отсутствию запаха, родниковая вода – не слишком-то роскошно – я предлагаю один гостье. Она опустошает его одним глотком, кивнув в знак благодарности – безыскусная, словно простой моряк.
– Ну что ж, – наконец произносит она, вытирая рот тыльной стороной руки. – Так-то лучше. Как тебя зовут? Меня – Джара.
– Кэлентин из Эссеи, – отвечаю я, и мы одновременно ударяем кулаком в плечо – общепринятое солдатское приветствие. Она вновь расплывается в улыбке, и я невольно улыбаюсь в ответ. Я никогда не чувствовал себя уверенно в отношениях с женщинами, но с дзалинками как-то проще, ведь они и не думают скрывать, нравишься ты им или нет. Обычно, правда, выясняется последнее, но эта, вроде, ничего.
– Мне поручено заняться твоим обустройством: тренировать, объяснять всякие важные вещи, отвечать на вопросы – ну, в общем, помогать во всем, что тебе заблагорассудится. – Она разгибает пальцы, словно на ходу пересчитывая свои нынешние обязанности. – Верховный генерал считает, что со мной тебе будет проще столковаться, чем с ним. Вот уж не знаю, с чего он так решил: все жалуются, что со мной слова не вставить. – При этом её глаза насмешливо прищуриваются.
– Правда? – Я провожу рукой по лицу в бесплодной попытке выглядеть более бодрым и внимательным. – Это ужасно мило с твоей стороны. А чему ты собираешься меня учить?
– Могу потренировать тебя во владении мечом и щитом, но не думаю, что тебе это понадобится. – Она суёт за щеку финик и вещает с набитым ртом: – Ну а если хочешь освоить этикет, то это не ко мне. По правде, я и секретов королевства почитай что не знаю – мне их не доверяют. Так что… может, расскажешь о себе для начала? Ты женат?
Я бросаю взгляд в сторону окна – но решаю, что пока не время.
– Увы, нет.
– Отлично! – Видя ужас на моем лице, она объясняет: – Когда случается бъезфрецзинг, все предшествующие союзы автоматически расторгаются. Хотя у нас это и так… периодически происходит, мы опасались, что, будучи человеком, ты этому воспротивишься.
– Ты хочешь сказать, что, будь я женат, мне пришлось бы расстаться с женой? – От её кивка у меня вновь начинает нещадно болеть голова. – И это обычное дело? О святые угодники… – Тут меня осеняет новая мысль, от которой я так и оседаю на подушки: – Генерал ведь не женат, а?
– Ну, теперь уже нет! – При виде выражения моего лица она вновь ухмыляется. – Не волнуйся, он развёлся давным-давно. Правда, партнёр у него есть – ну, то есть, был. Джа Алим. Думаю, ты уже с ним встречался: рыжий, бесстыжий…
– Было дело. Кажется, он и впрямь меня ненавидит. – Эти разговоры о браке беспокоят меня не на шутку. На вид генерал немногим меня старше, но по дзали судить сложно. Быть может, он женился в юности, но…
– Не принимай близко к сердцу – он никого не переносит, кроме Непревзойдённого Генерала. Они вступили в партнёрские отношения, когда последний брак генерала распался.
Последний брак?
Она в задумчивости скрещивает пальцы – средний и указательный.
– Хотя, пожалуй, ненавидеть тебя у него и правда есть все причины: он долго добивался этого статуса.
– Зашибись, – вздыхаю я. – Ну а что собой представляет это партнёрство?
Она косится на меня с таким видом, словно её мнение о моих умственных способностях резко упало.
– Ну, партнёры… Родственные души, братья по охоте… Они клянутся всегда быть рядом друг с другом, на войне и в мирной жизни. Все поговаривают, что генерал мог бы найти и кого получше, но Джа Алим родом из очень знатной семьи. Но, само собой, генерал не может всегда быть рядом с вами обоими, и, поскольку ваша связь признается приоритетной, их партнёрство аннулируется.
М-да, странное дело. Я и прежде слыхал, что у дзали есть чёртова куча причудливыъх обычаев, но я полагал, что этом отношении они несильно от нас отличаются: женятся, заводят детей, посещают церкви или там священные поля, возделывают землю и, само собой, умирают. Я впервые слышу о вещах, о которых она говорит как о чём-то самоочевидном.
– Ну хорошо, – медленно отвечаю я. – Если они формально вместе – ну или что-то вроде того – то почему ж тогда генерал его ударил за то, что он оскорбил меня?
Должно быть, у Джары такой же вид, как у меня после признаний генерала.
– Он что? – вскрикивает она. – Вот уж не думала, что Алим такой придурок, что вздумает оскорблять фокуса, да ещё сразу после установления связи. Просто не верится. – Откинув голову, она щурится на потолок. – Мне он никогда не нравился, но прежде я не догадывалась, что он ещё и тупой. Должно быть, ты его больше знать не хочешь.
Это довольно трудно осуществить, учитывая что он творит бог знает что с моей головой. Я приподнимаю плечи в попытке улыбнуться:
– Ничего, я с ним как-нибудь совладаю. Он ведь не служит в армии?
Дзалинка фыркает, поднимая бровь:
– Это потому, что он не желал конкурировать с верховным генералом. Да тебе и не светит с ним «совладать», если не приналяжешь на тренировки.
Я стараюсь выглядеть обнадёженным:
– Но ведь ты здесь именно за этим, верно?
– Определённо, если ты не против, чтоб у тебя кишки из ушей полезли, – ухмыляется она в ответ. – Впрочем, я слышала, Алим лечит и не такое. – Она подмигивает, подхватывая с подноса последнюю миндалинку, чем окончательно завоёвывает моё сердце. Будь она человеком, я бы обязательно придумал, как вызнать, замужем ли она. Но мне не доводилось слышать, чтобы кто-то из дзали дважды взглянул на одного из нас…
…ну, не считая генерала, который вчерашней ночью уставился на меня, словно на родник среди пустынного острова.
В попытке выбросить это из головы я, смерив взглядом её хрупкую фигурку, бросаю:
– Полагаю, что на моём счету больше схваток не на жизнь, а на смерть, мэм.
Моё замечание её лишь веселит:
– Естественно, ведь я предпочитаю биться за жизнь – или что-нибудь получше.
Я со смешком признаю её правоту.
– Вы говорили, что вас тревожило то, что я – человек, – говорю я. – Выходит, не все фокуса бывают людьми?
– Ох, естественно, нет. Кстати, во множественном числе это фокусы [2]. У каждого всегда есть вектор, гм, ну, то есть, двое становятся фокусом и вектором друг для друга. Но в такой роли, на самом деле, может выступать что угодно: один маг, забыла его имя, как-то сфокусировался на кожаном мяче. Но это всегда кто-то – или что-то – кого они прежде не встречали – или не видели. На самом деле, я никогда не слышала, чтобы это происходило с человеком, но я не то чтобы великий историк.
Оконную раму сотрясает сигнал далёкого горна, по которому дзалинка тотчас подпрыгивает с виноватым выражением на лице. Затем она вновь вытягивается в «допросную» позу, здорово напоминая нашего чопорного лейтензанца, и прочищает горло.
– Продолжим. Итак, ты не женат. А чем ты занимаешься, когда ты не во флоте?
– Ну, рыбачу, в основном, – сообщаю я, потирая подбородок. – Моя тётя – капитан рыбацкой шхуны, и мы захватываем штормовые сезоны, когда пираты и наёмники сидят по домам.
– Рыбачишь? – мигом оживилась Джара – её зелёные кошачьи глаза так и заблестели, прежде чем она, опомнившись, вновь выпрямилась. Её хватает ровно на минуту, после чего она вновь разваливается на стуле. – Я хочу сказать, рыбалка – это здорово. У тебя есть подручные, ну, там помощники, подмастерья?
– Не-а.
– Тогда кому следует сообщить о том, что ты здесь?
– Ну, капитану и команде «Пеламиды», – отвечаю я. – Они, должно быть, пришвартовались в доке рядом с обителью Дубовой Братии, если только корабль не затонул вконец; в таком случае, должно быть, капитан вернулся в Крик Чайки, чтобы получить новый. А если я тут застрял надолго, то тогда еще тёте. То есть, Лиссаль из Эссеи.
Она кивает с закрытыми глазами, словно записывая всё это на воображаемую табличку.
– Ну а вы… можете сказать, сколько я здесь ещё пробуду?
– Может, не больше недели. Мятежники Рзалеза заняли форт Зимородок, и мы, наверно, скоро выдвинемся им навстречу, по полевым лагерям. Не волнуйся, у генерала хорошая палатка. – Вот если раньше я не волновался, то теперь точно начну. Мне что, так и таскаться за ним по лагерям? – Ну а после… если битва закончится удачно, то двинемся на запад. Ну а если нет, наверно, вернемся в Крик Чайки для перегруппировки.
– Извиняюсь! – Я воздеваю ладонь, прерывая её, прежде чем она изложит мне план передвижения войск на сезон вперед. – На самом деле, я имел в виду, когда я смогу вернуться на свой корабль?
У нее отвисает челюсть.
– Шутишь, что ли?
– Ну… не то чтобы.
– Ох, боги… – Она шлёпает себя по губам, уставясь на меня во все глаза. – Полагаю, об этом тоже придется сообщать мне. Ты не можешь оставить генерала, Кэлентин. Некоторые фокусы вообще не могут удалиться дальше, чем на расстояние вытянутой руки, во всяком случае, я никогда не слышала, чтобы у кого-то эта дистанция превышала дальность полёта стрелы. Ну а генерал, само собой, не может командовать с лодки.
Я завожу руку назад, пытаюсь убедить себя, что идея плохая, но все равно смещаю шею до хруста позвонков. Уж лучше бы узнать, что в меня влюбился весь офицерский состав во главе с королевой, чем вновь услышать эти слова.
– Прошу прощения… – произношу я голосом, ровным, словно шлюпочная палуба, – он что, прикажет мне списаться с корабля?
– Ну, не знаю, насколько это можно назвать приказом, – она нервно стискивает руки, – это – составная часть магии. Тут уж никаких вариантов – самой мне, понимаешь ли, не доводилось встречать соединенных пар, но везде говорится, что эта связь соединяет их до самой смерти. Думаю, что он бы не возражал, чтоб ты оставался матросом, но это попросту невозможно.
– Невозможно, – бездумно повторяю я. Никаких кораблей, больше никогда. В меня втрескался дзалинский лорд, и я обязан оставаться при нём. Никакого моря. Он хочет, чтобы я взгромоздился на лошадь и сражался в кавалерии.
– Ну а как же… моя семья? – Я даже не чувствую смущения от того, что мой голос дрожит.
Её улыбка преображается в сочувственную гримаску, а это вовсе не то выражение, которое я хотел бы увидеть. Задумчивость бы ещё прокатила, ухмылка дала бы понять, что она попросту меня разыгрывает – ну а потом в тавернах, на пирах или где там ещё, будет хихикать вместе с другими дворянами над тем, как одурачила тёмного моряка. – Я уверена, что он навестит их вместе с тобой, как только сможет, – мягко произнесла она.
Я хочу схватить её за плечи и трясти, хочу вопить во весь голос или вызвать судьбу на рыбацкий поединок, где победитель получает всё. Но она – дворянка, какой бы милой она ни казалась. Мои вопли не призовут святых на помощь. Ну а если бы судьба и впрямь увлекалась рыбалкой, тогда ни один матрос не потонул бы в море.
По крайней мере, теперь я хотя бы понимаю, почему генерал так расстроился, когда я задал ему тот же вопрос прошлой ночью. Не знаю, то ли мне трястись, то ли мысленно похлопать себя по спине, веля не сдаваться. С одной стороны, в свете услышанного не очень-то благоразумно с моей стороны было настаивать на возвращении на флот невзирая на идущую войну. С другой стороны, никогда не видеть моря…
Но всё, что приходит мне на ум:
– Это корабль, а не лодка.
Горн вновь трубит, на сей раз призывно, и Джара шумно хватает воздух, вскакивая на ноги.
– Извини, – говорит она, прижимая ладонь к груди, – но я совсем забыла о времени. Слушай, я уверена, что у тебя тьма вопросов, и ты явно разбираешься во всем этом ещё хуже, чем полагает верховный генерал, но мне пора на учения, а то лейтензанц пустит мои уши на подвязки.
Я киваю, всё ещё не опомнившись от онемения в голове и груди. Её взгляд смягчается.
– Мне правда жаль насчет твоей семьи.
– Спасибо, – бормочу я, затем добавляю тверже: – Благодарю за помощь. – Не стоит винить гонца в том, что он принес дурные вести. Она не обязана была мне об этом говорить – учитывая разницу в положении, она вообще ничем мне не обязана.
– Не стоит благодарности. Вернусь завтра, если смогу вырваться. – К моему удивлению, она сжимает руку в кулак у уха и подносит к губам жестом, каким солдаты салютуют офицерам, перед тем, как открыть дверь.
Осознание этого нисходит на меня по мере закрытия двери, стук которой знаменует отступление моего страха заточения перед лицом еще худшей, всеобъемлющей паники.
– Миледи, постойте! – кричу я ей вслед, пока она окончательно не скрылась из вида. – А что полагается делать фокусу?
Примечания переводчиков:
[1] Кэлентин – имена подавляющего большинства земляков Кэлентина имеют греческое происхождение, однако его имя – Calentine – является видоизменённым именем латинского происхождения «Валентин» - в пер. с латин. «здоровый, крепкий, сильный».
[2] Фокусы – тут даётся следующая параллель: focus во множественном числе – не focuses (по правилам английской грамматики), а foci (по правилам латинской).
Следующая глава
Zefirova, блог «HomeSweetHome»
ничего личного?
Сёбин пост напомнил мне мои же собственные размышления, с которых началось сегодняшнее утро.
Есть у меня друг из преподавательской среды. Преподаёт восточные языки в частных шарашках. Основной контингент - дети пубертатные всякие, которые в нём души не чают. Ну, как-то выбрал он себе такой стиль работы - с подростками на их языке общаться, типа мы с тобой на равных, расположить к себе и незаметно знания в голову подсунуть, пока дитё на расслабоне и подвоха не ждёт))
Всё бы ничего, то есть я не критикую саму методу, но он сильно старается со всеми дружить (зачем?) то ли из соображений наглаживания своего нарциссического эго, то ли, наоборот, от неуверенности. И вот две юные барышни на днях "посмели" заявить, что их его манера преподавания не устраивает от слова совсем. На этом моменте чувак депрессанул с пометкой "такого предательства я не ожидал от них". Я ему попыталась объяснить, что он сам не очень прав.
Да, учительская работа специфична, и хочешь-не хочешь всё равно к детям привязываешься в процессе. Но это уже твоё сугубо интимное. Ждать, что и они должны привязаться в ответ - как-то странно. Кроме того, как бы пошло это не звучало, мы работаем в сфере услуг. И человек, оплачивая услугу, в первую очередь надеется получить ожидаемое качество исполнения, а не дружеское общение.
Я вот представила, как в парикмахерской скажу, что недовольна результатом. А мастер мне такая: такого предательства, Елена, я от тебя не ожидала. Ну, бред же.
Короче, я за то, чтобы не борщить личное и профессиональное в одну кучу. Так понятнее.
А закончился день тем, что мне написала женщина брата с его телефона. Я и с братом-то общаюсь в лучшем случае раз в год, а тут приходит "Он вам наверное не сказал, что у нас теперь семья. я хочу с вами дружить". Тема дружбы сегодня прямо красной нитью)) Ничего не ответила ей. Потому что единственное, что мне пришло в голову, это "женщина, ты ебобо?" Но так как-то невежливо)
Psoj_i_Sysoj, блог «Генерал для матроса»
Генерал для матроса. Глава 2. Новые правила моей несчастной жизни. Часть 1
Предыдущая глава
Моя жизнь никогда не бывала особенно сложной. Я не из тех, кто предаётся мечтам о грядущих свершениях. Я служу на флоте просто потому, что так сложилось: по весне я услышал барабаны вербовщиков и подумал: чем черт не шутит, всяко лучше, чем до самой смерти потрошить рыбу с утра до ночи.
Так что я никогда не строил планов на будущее. Скажем, послужу, пока не закончится война и здоровье позволит, потом вернусь домой, построю собственный причал, найду жену и буду рыбачить, как тысячи моих земляков. С Марией у меня пока что не сложилось, но не то чтоб она вообще кому-то оказывала предпочтение. В любом случае, я не больно-то разборчивый: мне подойдет любая, лишь бы хорошо ворочала веслами и за словом в карман не лезла – на большее не претендую.
По крайней мере, так я всегда думал.
читать дальшеПока случайно брошенный взгляд не сделал мою жизнь невероятно сложной. А ведь если бы мои отчаявшиеся товарищи не потащили меня к монахам, где бы я ещё встретился с легендарным верховным генералом?
Хотя, если представить, что за скандал бы разразился, заметь он меня во время какой-нибудь корабельной инспекции… При этой мысли я содрогаюсь, благодаря мою крохотную счастливую звездочку. Представляю, что за весёлую жизнь мне бы потом устроили товарищи…
Но я по-прежнему не понимаю, что же все-таки случилось. Генерал сказал, что он меня любит. Те же слова говорила мне тетя, порой мы обмениваемся ими с кузенами; правда, сейчас я уже не могу вспомнить, когда в последний раз их слыхивал. Должно быть, его они смущают не меньше, чем меня, учитывая, сколь часто он краснеет.
Святые угодники, если моя жизнь стремительно скатывается в абсурд, то его – и вовсе кораблекрушение в кишащих угрями водах. Говорят, что любовь обращает в рабов и самых свободолюбивых… но что он имел в виду, говоря, что я могу делать с ним все, что пожелаю? От кого такое вообще услышишь? Либо он зачем-то хочет довести меня до безумия, либо же сам настолько тронулся, что его пора изолировать от общества. Я со стоном тру лоб. Во что я влип.
Видимо, я всё-таки задремал, потому как следующее, что я слышу – это скрип стула, на спинку которого откинулся генерал, а в сумрачной комнате вновь горят лучины. Похоже, кто-то их недавно заменил.
Не все тени, что легли на его лицо, порождены язычками пламени. Глазам не верю: до нынешнего дня я и не думал, что дзали могут выглядеть устало.
Во времена моего дедушки дзали были легендой, полузабытой сказкой, которой родители убаюкивали детей в колыбелях. А когда моя тетя сама была таким ребёнком, они перешли западные горы, которые почитали непреодолимыми, и захватили трон, который местные дворяне не могли поделить уж несколько поколений кряду.
Больше я толком ничего о них не знаю: не то чтоб им было дело до нашей рыбацкой деревеньки, равно как и нам до них. Долгое время мы даже собственных правителей в глаза не видели, но однажды пара вычурно одетых господ, осенённых особой, причудливой красотой, спустилась в доки, чтобы лично познакомиться с каждым из капитанов. Ну а после – не слыхал, чтоб кто-то жаловался на то, что феи, или ангелы – или кем там на самом деле были дзали – появляются всё чаще и даже наладили собственную лавку.
Большинство из них разделяют характерные черты: большие миндалевидные глаза, высокие скулы, кожу, не знающую оспин и прыщей. По правде, сам я ни одного прежде вблизи не видел, потому не могу судить, свойственны ли полные губы и прямой нос генералу лично, или столь же типичны. Его золотистая кожа в неверных отсветах лучин кажется темнее, чем у моих земляков-рыбаков, коротко обрезанные волосы теряются в сгустившемся сумраке. На обращённую ко мне щёку отбрасывает тень тонкий шрам, что тянется от левого глаза. Самого меня пока святые миловали от подобных отметин на лице, но, надо думать, я обзавёлся здоровенным рубцом на голове. Глядя на него, мне никак не отделаться от крутящейся в голове песенки «Из грязи в князи [1]», в которой повествуется о нём, королеве и злополучном троне:
Волоса под фуражкой черны, словно ночь – ой-ли хой-ли хэй-ли хой,
Закрома неприступны, как честная дочь – ой-ли хой-ли хэй-ли хой,
Глаза – чистый лёд, будто гром, голос низкий,
Рука крепка, как лихой бабы сиськи…
Дальше строфы становятся всё более развязными, а рифмы – всё более произвольными, но детишкам нравится голосить всякий вздор, и я, сколько себя помню, самозабвенно распевал эту песенку наравне со всеми. Кто ж знал, что однажды я воочию повстречаю её героя – не говоря уж о том, что он будет глядеть на меня такими глазами.
Я с запозданием замечаю, что он проснулся – и поспешно отвожу глаза. Я могу спеть эту песенку про себя тысячу раз кряду, но это не приблизит меня к пониманию того, что случилось.
– Я тебя разбудил? – тихо спрашивает он. – Пожалуйста, не обращай на меня внимания.
Я киваю, всё ещё мурлыкая припев про себя – тут до меня доходит смысл сказанного, и я подпрыгиваю, будто завидев на горизонте вражеский флаг:
– Вы что… собираетесь тут всю ночь просидеть, сэр?
– После двух ночей я уже как-то свыкся, – отвечает он, подавляя зевок. – Я думал было послать за подушками, но их всё равно некуда класть.
– А. – Ну а что тут еще скажешь?
В тот же момент он – сама предупредительность – склоняется надо мной:
– Тебя устраивает обстановка? Скажи, что тебе не нравится – в один миг поменяем.
Какие еще поступят претензии к тому, как я содержу свой корабль? – звучит в голове насмешливый голос лейтензанца.
– Боюсь, это не слишком хорошо для вашей спины, сэр, – осторожно замечаю я. – А также, прошу прощения, это довольно странно – когда кто-то смотрит, как ты спишь. Конечно, я привык, что вокруг полно народу, но они обычно смотрят на море. Сохраняют личную дистанцию, вроде того.
На его лице – апофеоз вины и раскаяния, словно я вырвал сердце из его груди, а не высказал простое пожелание. Дёрнул же меня чёрт.
– Разумеется, это потому, что мы плаваем в тёплых морях, – добавляю я, пытаясь загладить эффект от своих слов, – а ночи влажные. Мы просто не можем спать впритирку из-за того, что потеем как ненормальные, понимаете? На море так качает, что волей-неволей учишься держаться за что придётся, или же приходится привязываться; иначе, если кто-то на тебя налетит, вы вдвоём превосходно загремите за борт.
Когда я наконец перевожу дыхание, по нему уже не так похоже, будто я только что наступил на его любимого щенка.
– Значит, вы не следуете Кодексу Отто? – спрашивает он, склонив темноволосую голову набок.
– Ну… – протягиваю я, краснея против воли. Не то чтоб меня смущали эти шуры-муры между членами команды, но это не самая подходящая тема для беседы со старшим офицером. – Нет, ми… сэр. Это всё городские штучки. Я всю жизнь спал с кучей людей в одном помещении, но в Эссее рыбаки не делят одеяло с теми, с кем они, ну, не близки – а с ними встречаются лишь в порту. «Парни – летом, девчонки – зимой» – это точно не про меня.
– Так твои люди не чтят волю богов? – Генерал озадаченно сдвигает тёмные брови – по крайней мере, он, вроде, не злится. Я давно подметил, что сухопутный люд куда чувствительнее в вопросах религии, чем мы, морские волки. Не то чтоб мы менее набожны – просто у нас это иначе выражается. В жизни мне приходилось встречать множество людей, которые каких только обычаев не придерживаются – тут уж либо соблюдай все подряд, либо живи своим умом.
Я провожу рукой по лицу, пытаясь представить, что обращаюсь к кому-то другому – скажем, к какому-нибудь тощему конопатому гребцу-новобранцу.
– Однако я чту прочие заветы Святого Отто, сэр. И мне никогда не доводилось спать одному, разве что когда я отчаливал на ялике, чтобы прошвырнуться по пришвартованным кораблям бунтарей. Просто мы считаем, что, коли уж помрёшь во сне – так просто не проснёшься, вовсе ни к чему, чтобы кто-то из-за этого не спал.
– Ясно. Конечно, я буду чтить твои традиции.
Кто б мне объяснил, что он имел в виду.
– Сэр, – соглашаюсь я – это всегда беспроигрышный вариант.
Он соединяет кончики пальцев и подносит к губам, до ужаса напоминая изображения Святого Фрерико, которое дзали помещают на свои флаги. Отто и Фрерико – единственные наши святые, которых дзали почитают наравне с нами; монахи говорят, что они видят в них воплощения собственных богов – но я не силён во всей этой теологии.
– Кстати, о кораблях, – вспоминает он. – Ты служишь во флоте [2]?
– Да, сэр, – не без гордости отзываюсь я. – Восемь сезонов под парусом, а до этого два сезона водил грузовой баркас, снабжая военные корабли провизией.
– Восемь, – повторяет он. – Значит – сколько вёсен ты видел?
– Двадцать две. – При виде выражения его лица мои губы сами собой расползаются в улыбке. – Когда моим кузенам и мне стукнуло четырнадцать, мы пошли добровольцами просто интереса ради, ну а потом нам сравнялось шестнадцать и нас призвали. Двое мальчишек, трое девчонок. – Я украдкой бросаю на него взгляд, ожидая его реакции – однако дзали и сами нередко отправляют женщин воевать, так что его этим не удивишь, и я удостаиваюсь лишь задумчивого взора. – Я с «Пеламидой» с тех самых пор, как она впервые встала на воду, и с тех пор хлебаю себе воду потихоньку с этим корытом наравне.
– Корытом? – напряжённо переспрашивает он. При всей своей многолетней мудрости дзали упорно продолжают считать, что море – это что-то вроде западни с запрятанной в ней крюком. Никто из них и близко к воде не подойдёт без крайней необходимости. При всём при этом они здорово любят рыбу, так что их вполне устраивает, что людишки исправно поставляют этот деликатес на сушу. – Значит, это не очень прочный корабль?
– Сущая развалюха, – не задумываясь, отвечаю я, а затем внезапно вспоминаю, с кем говорю – и жалею, что не заткнулся вовремя. – Прошу прощения – я не хотел сказать, что недоволен местом службы.
Он отметает мои возражения великодушным жестом:
– Не стоит извинений. Полагаю, в будущем ты хотел бы иного места?
Я моргаю и почёсываю подбородок, походя замечая, что пора бы побриться – а про себя поспешно соображаю, как бы высказать свои пожелания подипломатичнее.
– Я лишь выполняю приказы, сэр. Я – штурман, подотчётный капитану и лейтензанцу. Думаю, что толк от моей работы есть, но не то чтобы это было делом всей моей жизни.
«Ох, – доходит до меня с запозданием: да это же один из тех счастливых моментов в жизни, о которых говорят шёпотом, чтоб не сглазить. – Моя истинная цель – командовать кораблём, – изо всех сил думаю я, надеясь, что мои мысли каким-то образом достигнут его сознания – или же одного из его богов. – Тем, на котором я буду волен устроить всё, как мне заблагорассудится – самому прокладывать курс и так далее… Дай мне два корабля – и я весь твой – это так же верно, как то, что ты сказал, будто ты – мой!
Его плечи медленно опускаются, расслабляясь, а по физиономии вновь расползается одна из тех тёплых улыбок, что выглядят столь неуместно на его суровом лице.
– Прекрасно. Превосходно. Я немедленно похлопочу о твоем переходе в мою дивизию. Ты хорошо держишься в седле?
Наверно, в этот момент я со стороны больше всего похож на выброшенную на берег рыбу – всё тот же хлопающий в немой мольбе рот. Мне доводилось слышать про кавалерийские соединения, которыми командует верховный генерал. Дворяне могут позволить себе содержать этих огромных битюгов, из которых десятилетиями выводили настоящие боевые машины – один такой обошёлся бы моей немаленькой семье в годовое содержание. Мне же доводилось иметь дело лишь с клячами, которые этим гигантам и до носа не достанут.
– Сэр, – наконец выдавливаю я. Если он всерьёз собрался меня туда засунуть… эта мысль придает мне достаточно сил, чтобы добавить: – Не думаю, что тамошним дворянам эта идея придётся по нраву.
Его полузакрытые глаза темнеют настолько, что вовсе не видны в тусклом свете лучин.
– Они не будут возражать.
Ещё как будут, и я буду! Но препираться с вышестоящими – это особое искусство, и одно из главных его положений: не стоит начинать фразу с «нет».
– Боюсь, что, если вы будете бить каждого несогласного, это не пойдёт на пользу вашей репутации.
Он смотрит на меня с тем самым пугающим выражением – и я предпочитаю помалкивать, не понимая, о чём он думает.
– Но что если ты больше не сможешь вернуться во флот? – спрашивает он.
– Тогда придется снарядить всех до одной лошадей из ваших конюшен, чтобы меня изловить. – По правде, я не собирался говорить этого вслух – но слово не воробей. – Море – это вся моя жизнь, сэр. Если бы вы командовали флотом, я был бы счастлив служить там, куда вы сочтёте нужным меня направить. Но любой из нас предпочтёт дезертирство службе на суше.
Генерал выглядит настолько возмущённым, насколько я того заслужил, но хотя бы не настолько же оскорблённым.
– Значит, такова твоя воля, – тихо произносит он. Сглотнув, он отворачивается – свет и тени сменяют друг друга на резких чертах его лица, взгляд уплыл в пространство, линия губ выдает неуверенность. – Над этим надо хорошенько поразмыслить, – наконец бормочет он. – Но я не стану отнимать у тебя твою жизнь.
Я шумно выдыхаю, откидываясь на подушки.
– Благодарю вас, сэр, за то, что прислушались ко мне. В самом деле, я ужасно вам признателен.
Его губы изгибаются в мимолётной улыбке.
– Уже поздно, и этот разговор подождёт. Спи, и пусть твое пробуждение будет приятным.
Слишком уж легко подчиниться этому повелительному голосу, чтобы тотчас не провалиться в сон. Но что-то меня удерживает… И тут на меня нисходит запоздалое соображение, почему именно он не должен находиться в моей комнате.
Если генерал тут, кто же тогда ведёт чёртову войну?
– Т-с-с, – тихо отзывается он, когда я пытаюсь заплетающимся спросонья языком облечь всё это в слова. – Это не твоя забота. Не бери в голову.
Я неохотно слушаюсь. Но к моему сознанию, словно рыба-прилипала к акуле, намертво присосалась мысль, что, возможно, всё это моя вина. Во всяком случае… остальные точно так рассудят.
Примечания переводчиков:
[1] «Из грязи в князи» – в оригинале “Mud Crown” – довольно многозначное название, которое может означать как «Вытащенная из грязи корона» (буквальная отсылка к истории), так и «Корона, сделанная из грязи» и даже «Грязная корона».
[2] Во флоте – так обычно говорят люди, не имеющие к флоту прямого отношения, в то время как на профессиональном жаргоне моряков – «на флоте», так говорит и Кэлентин.
Следующая глава
Моя жизнь никогда не бывала особенно сложной. Я не из тех, кто предаётся мечтам о грядущих свершениях. Я служу на флоте просто потому, что так сложилось: по весне я услышал барабаны вербовщиков и подумал: чем черт не шутит, всяко лучше, чем до самой смерти потрошить рыбу с утра до ночи.
Так что я никогда не строил планов на будущее. Скажем, послужу, пока не закончится война и здоровье позволит, потом вернусь домой, построю собственный причал, найду жену и буду рыбачить, как тысячи моих земляков. С Марией у меня пока что не сложилось, но не то чтоб она вообще кому-то оказывала предпочтение. В любом случае, я не больно-то разборчивый: мне подойдет любая, лишь бы хорошо ворочала веслами и за словом в карман не лезла – на большее не претендую.
По крайней мере, так я всегда думал.
читать дальшеПока случайно брошенный взгляд не сделал мою жизнь невероятно сложной. А ведь если бы мои отчаявшиеся товарищи не потащили меня к монахам, где бы я ещё встретился с легендарным верховным генералом?
Хотя, если представить, что за скандал бы разразился, заметь он меня во время какой-нибудь корабельной инспекции… При этой мысли я содрогаюсь, благодаря мою крохотную счастливую звездочку. Представляю, что за весёлую жизнь мне бы потом устроили товарищи…
Но я по-прежнему не понимаю, что же все-таки случилось. Генерал сказал, что он меня любит. Те же слова говорила мне тетя, порой мы обмениваемся ими с кузенами; правда, сейчас я уже не могу вспомнить, когда в последний раз их слыхивал. Должно быть, его они смущают не меньше, чем меня, учитывая, сколь часто он краснеет.
Святые угодники, если моя жизнь стремительно скатывается в абсурд, то его – и вовсе кораблекрушение в кишащих угрями водах. Говорят, что любовь обращает в рабов и самых свободолюбивых… но что он имел в виду, говоря, что я могу делать с ним все, что пожелаю? От кого такое вообще услышишь? Либо он зачем-то хочет довести меня до безумия, либо же сам настолько тронулся, что его пора изолировать от общества. Я со стоном тру лоб. Во что я влип.
Видимо, я всё-таки задремал, потому как следующее, что я слышу – это скрип стула, на спинку которого откинулся генерал, а в сумрачной комнате вновь горят лучины. Похоже, кто-то их недавно заменил.
Не все тени, что легли на его лицо, порождены язычками пламени. Глазам не верю: до нынешнего дня я и не думал, что дзали могут выглядеть устало.
Во времена моего дедушки дзали были легендой, полузабытой сказкой, которой родители убаюкивали детей в колыбелях. А когда моя тетя сама была таким ребёнком, они перешли западные горы, которые почитали непреодолимыми, и захватили трон, который местные дворяне не могли поделить уж несколько поколений кряду.
Больше я толком ничего о них не знаю: не то чтоб им было дело до нашей рыбацкой деревеньки, равно как и нам до них. Долгое время мы даже собственных правителей в глаза не видели, но однажды пара вычурно одетых господ, осенённых особой, причудливой красотой, спустилась в доки, чтобы лично познакомиться с каждым из капитанов. Ну а после – не слыхал, чтоб кто-то жаловался на то, что феи, или ангелы – или кем там на самом деле были дзали – появляются всё чаще и даже наладили собственную лавку.
Большинство из них разделяют характерные черты: большие миндалевидные глаза, высокие скулы, кожу, не знающую оспин и прыщей. По правде, сам я ни одного прежде вблизи не видел, потому не могу судить, свойственны ли полные губы и прямой нос генералу лично, или столь же типичны. Его золотистая кожа в неверных отсветах лучин кажется темнее, чем у моих земляков-рыбаков, коротко обрезанные волосы теряются в сгустившемся сумраке. На обращённую ко мне щёку отбрасывает тень тонкий шрам, что тянется от левого глаза. Самого меня пока святые миловали от подобных отметин на лице, но, надо думать, я обзавёлся здоровенным рубцом на голове. Глядя на него, мне никак не отделаться от крутящейся в голове песенки «Из грязи в князи [1]», в которой повествуется о нём, королеве и злополучном троне:
Волоса под фуражкой черны, словно ночь – ой-ли хой-ли хэй-ли хой,
Закрома неприступны, как честная дочь – ой-ли хой-ли хэй-ли хой,
Глаза – чистый лёд, будто гром, голос низкий,
Рука крепка, как лихой бабы сиськи…
Дальше строфы становятся всё более развязными, а рифмы – всё более произвольными, но детишкам нравится голосить всякий вздор, и я, сколько себя помню, самозабвенно распевал эту песенку наравне со всеми. Кто ж знал, что однажды я воочию повстречаю её героя – не говоря уж о том, что он будет глядеть на меня такими глазами.
Я с запозданием замечаю, что он проснулся – и поспешно отвожу глаза. Я могу спеть эту песенку про себя тысячу раз кряду, но это не приблизит меня к пониманию того, что случилось.
– Я тебя разбудил? – тихо спрашивает он. – Пожалуйста, не обращай на меня внимания.
Я киваю, всё ещё мурлыкая припев про себя – тут до меня доходит смысл сказанного, и я подпрыгиваю, будто завидев на горизонте вражеский флаг:
– Вы что… собираетесь тут всю ночь просидеть, сэр?
– После двух ночей я уже как-то свыкся, – отвечает он, подавляя зевок. – Я думал было послать за подушками, но их всё равно некуда класть.
– А. – Ну а что тут еще скажешь?
В тот же момент он – сама предупредительность – склоняется надо мной:
– Тебя устраивает обстановка? Скажи, что тебе не нравится – в один миг поменяем.
Какие еще поступят претензии к тому, как я содержу свой корабль? – звучит в голове насмешливый голос лейтензанца.
– Боюсь, это не слишком хорошо для вашей спины, сэр, – осторожно замечаю я. – А также, прошу прощения, это довольно странно – когда кто-то смотрит, как ты спишь. Конечно, я привык, что вокруг полно народу, но они обычно смотрят на море. Сохраняют личную дистанцию, вроде того.
На его лице – апофеоз вины и раскаяния, словно я вырвал сердце из его груди, а не высказал простое пожелание. Дёрнул же меня чёрт.
– Разумеется, это потому, что мы плаваем в тёплых морях, – добавляю я, пытаясь загладить эффект от своих слов, – а ночи влажные. Мы просто не можем спать впритирку из-за того, что потеем как ненормальные, понимаете? На море так качает, что волей-неволей учишься держаться за что придётся, или же приходится привязываться; иначе, если кто-то на тебя налетит, вы вдвоём превосходно загремите за борт.
Когда я наконец перевожу дыхание, по нему уже не так похоже, будто я только что наступил на его любимого щенка.
– Значит, вы не следуете Кодексу Отто? – спрашивает он, склонив темноволосую голову набок.
– Ну… – протягиваю я, краснея против воли. Не то чтоб меня смущали эти шуры-муры между членами команды, но это не самая подходящая тема для беседы со старшим офицером. – Нет, ми… сэр. Это всё городские штучки. Я всю жизнь спал с кучей людей в одном помещении, но в Эссее рыбаки не делят одеяло с теми, с кем они, ну, не близки – а с ними встречаются лишь в порту. «Парни – летом, девчонки – зимой» – это точно не про меня.
– Так твои люди не чтят волю богов? – Генерал озадаченно сдвигает тёмные брови – по крайней мере, он, вроде, не злится. Я давно подметил, что сухопутный люд куда чувствительнее в вопросах религии, чем мы, морские волки. Не то чтоб мы менее набожны – просто у нас это иначе выражается. В жизни мне приходилось встречать множество людей, которые каких только обычаев не придерживаются – тут уж либо соблюдай все подряд, либо живи своим умом.
Я провожу рукой по лицу, пытаясь представить, что обращаюсь к кому-то другому – скажем, к какому-нибудь тощему конопатому гребцу-новобранцу.
– Однако я чту прочие заветы Святого Отто, сэр. И мне никогда не доводилось спать одному, разве что когда я отчаливал на ялике, чтобы прошвырнуться по пришвартованным кораблям бунтарей. Просто мы считаем, что, коли уж помрёшь во сне – так просто не проснёшься, вовсе ни к чему, чтобы кто-то из-за этого не спал.
– Ясно. Конечно, я буду чтить твои традиции.
Кто б мне объяснил, что он имел в виду.
– Сэр, – соглашаюсь я – это всегда беспроигрышный вариант.
Он соединяет кончики пальцев и подносит к губам, до ужаса напоминая изображения Святого Фрерико, которое дзали помещают на свои флаги. Отто и Фрерико – единственные наши святые, которых дзали почитают наравне с нами; монахи говорят, что они видят в них воплощения собственных богов – но я не силён во всей этой теологии.
– Кстати, о кораблях, – вспоминает он. – Ты служишь во флоте [2]?
– Да, сэр, – не без гордости отзываюсь я. – Восемь сезонов под парусом, а до этого два сезона водил грузовой баркас, снабжая военные корабли провизией.
– Восемь, – повторяет он. – Значит – сколько вёсен ты видел?
– Двадцать две. – При виде выражения его лица мои губы сами собой расползаются в улыбке. – Когда моим кузенам и мне стукнуло четырнадцать, мы пошли добровольцами просто интереса ради, ну а потом нам сравнялось шестнадцать и нас призвали. Двое мальчишек, трое девчонок. – Я украдкой бросаю на него взгляд, ожидая его реакции – однако дзали и сами нередко отправляют женщин воевать, так что его этим не удивишь, и я удостаиваюсь лишь задумчивого взора. – Я с «Пеламидой» с тех самых пор, как она впервые встала на воду, и с тех пор хлебаю себе воду потихоньку с этим корытом наравне.
– Корытом? – напряжённо переспрашивает он. При всей своей многолетней мудрости дзали упорно продолжают считать, что море – это что-то вроде западни с запрятанной в ней крюком. Никто из них и близко к воде не подойдёт без крайней необходимости. При всём при этом они здорово любят рыбу, так что их вполне устраивает, что людишки исправно поставляют этот деликатес на сушу. – Значит, это не очень прочный корабль?
– Сущая развалюха, – не задумываясь, отвечаю я, а затем внезапно вспоминаю, с кем говорю – и жалею, что не заткнулся вовремя. – Прошу прощения – я не хотел сказать, что недоволен местом службы.
Он отметает мои возражения великодушным жестом:
– Не стоит извинений. Полагаю, в будущем ты хотел бы иного места?
Я моргаю и почёсываю подбородок, походя замечая, что пора бы побриться – а про себя поспешно соображаю, как бы высказать свои пожелания подипломатичнее.
– Я лишь выполняю приказы, сэр. Я – штурман, подотчётный капитану и лейтензанцу. Думаю, что толк от моей работы есть, но не то чтобы это было делом всей моей жизни.
«Ох, – доходит до меня с запозданием: да это же один из тех счастливых моментов в жизни, о которых говорят шёпотом, чтоб не сглазить. – Моя истинная цель – командовать кораблём, – изо всех сил думаю я, надеясь, что мои мысли каким-то образом достигнут его сознания – или же одного из его богов. – Тем, на котором я буду волен устроить всё, как мне заблагорассудится – самому прокладывать курс и так далее… Дай мне два корабля – и я весь твой – это так же верно, как то, что ты сказал, будто ты – мой!
Его плечи медленно опускаются, расслабляясь, а по физиономии вновь расползается одна из тех тёплых улыбок, что выглядят столь неуместно на его суровом лице.
– Прекрасно. Превосходно. Я немедленно похлопочу о твоем переходе в мою дивизию. Ты хорошо держишься в седле?
Наверно, в этот момент я со стороны больше всего похож на выброшенную на берег рыбу – всё тот же хлопающий в немой мольбе рот. Мне доводилось слышать про кавалерийские соединения, которыми командует верховный генерал. Дворяне могут позволить себе содержать этих огромных битюгов, из которых десятилетиями выводили настоящие боевые машины – один такой обошёлся бы моей немаленькой семье в годовое содержание. Мне же доводилось иметь дело лишь с клячами, которые этим гигантам и до носа не достанут.
– Сэр, – наконец выдавливаю я. Если он всерьёз собрался меня туда засунуть… эта мысль придает мне достаточно сил, чтобы добавить: – Не думаю, что тамошним дворянам эта идея придётся по нраву.
Его полузакрытые глаза темнеют настолько, что вовсе не видны в тусклом свете лучин.
– Они не будут возражать.
Ещё как будут, и я буду! Но препираться с вышестоящими – это особое искусство, и одно из главных его положений: не стоит начинать фразу с «нет».
– Боюсь, что, если вы будете бить каждого несогласного, это не пойдёт на пользу вашей репутации.
Он смотрит на меня с тем самым пугающим выражением – и я предпочитаю помалкивать, не понимая, о чём он думает.
– Но что если ты больше не сможешь вернуться во флот? – спрашивает он.
– Тогда придется снарядить всех до одной лошадей из ваших конюшен, чтобы меня изловить. – По правде, я не собирался говорить этого вслух – но слово не воробей. – Море – это вся моя жизнь, сэр. Если бы вы командовали флотом, я был бы счастлив служить там, куда вы сочтёте нужным меня направить. Но любой из нас предпочтёт дезертирство службе на суше.
Генерал выглядит настолько возмущённым, насколько я того заслужил, но хотя бы не настолько же оскорблённым.
– Значит, такова твоя воля, – тихо произносит он. Сглотнув, он отворачивается – свет и тени сменяют друг друга на резких чертах его лица, взгляд уплыл в пространство, линия губ выдает неуверенность. – Над этим надо хорошенько поразмыслить, – наконец бормочет он. – Но я не стану отнимать у тебя твою жизнь.
Я шумно выдыхаю, откидываясь на подушки.
– Благодарю вас, сэр, за то, что прислушались ко мне. В самом деле, я ужасно вам признателен.
Его губы изгибаются в мимолётной улыбке.
– Уже поздно, и этот разговор подождёт. Спи, и пусть твое пробуждение будет приятным.
Слишком уж легко подчиниться этому повелительному голосу, чтобы тотчас не провалиться в сон. Но что-то меня удерживает… И тут на меня нисходит запоздалое соображение, почему именно он не должен находиться в моей комнате.
Если генерал тут, кто же тогда ведёт чёртову войну?
– Т-с-с, – тихо отзывается он, когда я пытаюсь заплетающимся спросонья языком облечь всё это в слова. – Это не твоя забота. Не бери в голову.
Я неохотно слушаюсь. Но к моему сознанию, словно рыба-прилипала к акуле, намертво присосалась мысль, что, возможно, всё это моя вина. Во всяком случае… остальные точно так рассудят.
Примечания переводчиков:
[1] «Из грязи в князи» – в оригинале “Mud Crown” – довольно многозначное название, которое может означать как «Вытащенная из грязи корона» (буквальная отсылка к истории), так и «Корона, сделанная из грязи» и даже «Грязная корона».
[2] Во флоте – так обычно говорят люди, не имеющие к флоту прямого отношения, в то время как на профессиональном жаргоне моряков – «на флоте», так говорит и Кэлентин.
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Генерал для матроса»
Генерал для матроса. Часть 1. Глава 1. Бъезфрецзинг
Веснушчатые руки монаха парят над листами пергамента, а я изо всех сил стараюсь не стонать в голос. Из-под повязки на голове так и хлещет кровь, а он знай себе что-то бубнит о невидимости, усилении голоса и противоядиях от змей. Вот почему бы людям, ответственным за помощь раненым, просто не положить закладку на нужном месте – ума не приложу.
Хотя озабоченный подручный монаха то и дело дёргает меня за руку, предлагая сесть, я лишь отпихиваю его локтем. Штурман должен твёрдо держаться на ногах, ведь рифы и мели следом за тобой не прилягут.
Каким-то задним умом я понимаю, что рано или поздно потеря крови меня доконает, но, похоже, к этому времени весь здравый смысл вытек на пол вместе с ней.
В комнату врывается раскрасневшаяся дзалинка в военной форме, тёмные кудряшки так и подпрыгивают над плечами, лицо блестит от пота.
– Сэр, – выдыхает она, а затем: – Господа, он ранен, и он здесь, Верховный Генерал…
читать дальшеМонах ругается вполголоса, ну а меня, несмотря на переломанные кости и застящую разум кровавую дымку, разбирает любопытство. Про любопытство разное толкуют – мне оно в свое время даровало и шрамы, и кое-что получше. Пока подручный шерстит страницы, я тихонько перепрыгиваю на одной ноге, чтобы лучше видеть дверной проем, и пытаюсь внушить себе, что кружение комнаты меня забавляет.
И разрази меня гром, если девчонка солгала. Видеть его своими глазами мне ещё не доводилось, но его ни с кем не спутаешь. Кто не слышал о верховном генерале Азотеги – герое Серых болот, что вернул корону, когда надежда была уже потеряна, и увенчал ею принцессу, хотя мог бы претендовать на неё сам. Первый среди первых, богаче самой королевы. Впрочем, поговаривают, что все деньги королевской казны на деле принадлежат ему, но тут уж кто знает, чему верить.
Его узнаёшь не по необычайно коротко стриженным чёрным волосам, и не по зелёным глазам, что так и светятся на смуглой коже – его выдает манера держаться, что заставляет людей непроизвольно вытягиваться в ожидании команды; ну а то, что сам я подпрыгиваю при едином звуке голоса лейтензанца [1], ещё не значит, что не мне судить о генералах. Самый воздух словно застыл в напряженном внимании.
Даже то, что в этот момент он держится за плечо с посеревшим от боли лицом, не портит впечатления. Широкий в плечах, будто кузнец, и всего на голову ниже меня, кажется, что он по-прежнему может расшвырять отряд единым взмахом руки.
Обретающийся рядом с ним дзалин столь отчаянно машет руками, что его огненные волосы так и разлетаются вокруг головы, словно нимб Святого Эльмо. У генерала же вид такой, словно он готов наплевать на все условности, лишь бы наконец заполучить чертово зелье, но он стоически выжидает, предоставляя своему помощнику орать на монаха.
Прочие действующие лица почтительно распростерлись на полу. Да, и я тоже, хотя, уткнувшись носом в собственную кровь, ощущаю предательскую дурноту. Чуть ранее мне пришлось окунуться – не то чтоб по собственной воле – и теперь от меня вдобавок несет морской солью и тухлой рыбой. Впрочем, тот, кто отправил меня в плавание, сейчас выглядит отнюдь не лучше. Туда ему и дорога.
Вопли раздаются поверх наших голов – по-видимому, полновластным монахам становиться на колени перед герцогами не обязательно – ну а парнишка-подручный, благослови его небо, потихоньку листает страницы в поисках нужной.
– Хэй, парень, – шепчу я, и он косится в мою сторону взглядом одновременно изумлённым и сердитым, словно хозяйка при виде гостя, что плюнул на ее сверкающий пол. – Как тебя звать?
Его губы сжимаются в тонкую полоску, а глаза мечутся между мной, книгой и ботинками генерала.
– Тео, – наконец шепчет он.
– Слышь, Тео, если отыщешь это заклятье, я назову мой следующий корабль твоим именем!
Не похоже, чтобы его это вдохновило, судя по негодующему взгляду, которым он меня наградил, так что, выдавив улыбку, я вновь обращаюсь к полу.
– Что-то ты бледноват для морского люда, – шипит он сквозь возрастающие крики.
– Усыновлён, – отвечаю я. Наверно, от крови мои волосы потемнели, обращая золотистый цвет в винно-красный. – А какая разница?
– Для этого заклинания нужно знать имя настоящего отца. – Выдержав паузу, он добавил: – Ну так что, мне поискать другое?
– Валяй.
– Это лишь царапина, – заявляет генерал голосом холодным как лёд и ещё более твердым. – Дайте мне бинт и пузырёк спирта, и я пошёл.
– О нет, нет! – машет руками монах. – Не бывать тому, чтобы Дубовая братия отвадила верховного генерала! Мы сей же миг вас исцелим!
– В-вот оно, к-кажется, – шепчет Тео, наклоняя книгу в мою сторону, но в этот самый момент монах выхватывает фолиант из его рук. Глядя на то, как она удаляется, я поневоле издаю тоскливый стон – словно при виде того, как рыба на леске внезапно подскакивает, и ты знаешь, что она вот-вот шлёпнется на колени капитану.
Огневласый помощник разворачивается, набирая воздух в лёгкие, наверняка, чтобы заорать на меня – всё те же зелёные глаза и широкие плечи прилагаются – но генерал машет здоровой рукой, и тот затыкается.
И надо сказать, я ему завидую. Если б я мог поступить так же с нашим лейтензанцем, мы бы вовсе не повстречались с теми пиратами. И наша «Пеламида [2]» как ни в чем не бывало шла бы себе на новое задание. Прежде чем я потерял её из вида, она уже порядком нахлебалась.
– Лучше займитесь тем человеком, – ответствует генерал всё тем же ледяным тоном. – Пускай лекарь исцелит меня после него. Матрос, не будешь ли ты так добр… – Он бросает взгляд в мою сторону, и тут начинается нечто необычайное.
Он замолкает на полуслове, уставясь на меня, будто он – религиозный фанатик, а я – посланец богов. Тут-то я и начинаю волноваться всерьёз: неужто я настолько плох, или изуродован до конца жизни, или генерал попросту никогда не видывал столь жалкого создания?
А затем кристалл у основания его шеи начинает светиться, и разражается чёртова фантасмагория.
Монах вопит, воздевая руки к потолку – о чёрт, проклятущая книга опять захлопнулась; помощник генерала ему вторит, прожигая меня ненавидящим взглядом, а подручный целителя вскрикивает и закрывает голову руками, прижимаясь к полу; ну а дзалинка-посыльная – поёт она, что ли?
Моя голова вот-вот взорвется от этого мельтешения и ора, но генерал по-прежнему на меня таращится, и будь я проклят, если знаю, почему – столь пристально, что я даже моргнуть не в состоянии. Словно стоишь перед хищником [3], что вот-вот на тебя прыгнет. Потому, как бы ни раскалывалась моя голова, я не свожу с него глаз, словно от этого зависит моя жизнь.
Вот только очертания генерала все более расплывчаты, и у него уже свыше одной головы. Он поднимает руку – не меньше одной руки, во всяком случае – и все затихают.
– Исцелите его, – доносится до меня сквозь туманную хмарь, и я успеваю подумать – как это любезно с его стороны, – прежде чем все внезапно зеленеет.
***
Очнувшись от снов о море, я оказываюсь в кровати с определенно избыточным количеством подушек – собственно, столько подушек я в жизни не видывал – а справа на табурете восседает генерал. Сквозь круглые окошки проникает красноватый отсвет заката, и в комнате стоит запах дерева, крови и лекарств. Генерал созерцает свои руки, похоже, не замечая моего пробуждения.
Ну а мне жутко, как никогда в жизни.
Не поймите меня неправильно – я ведь не трус. Я никогда не бежал от битвы, потасовки и всего в таком роде. Но ведь я был всего лишь мальчишкой-рыбаком, потом – капитаном грузового баркаса, потом – оттрубил восемь сезонов штурманом под парусом «Пеламиды», одной из самых ветхих галер королевства. Ничто в моей жизни не готовило меня к тому, что однажды я проснусь – и увижу подле своей кровати генерала Азотеги. Мне следует лежать мордой в пол в его присутствии, но, судя по тому, что я не чувствую ног, сегодня приличиям не суждено соблюстись.
– Ваше Сиятельство? – подаю я голос за неимением лучших идей.
Он вскидывается с головокружительной быстротой, и я вновь пригвожден его зеленющим взглядом. Тумана и кружения в голове как не бывало: под воздействием этих глаз, словно пронизывающих плоть до самых костей, я и думать забываю о каких-то недомоганиях. Пришлось вцепиться в одеяло здоровой рукой, чтобы не трястись крупной дрожью – и с каких пор раненые моряки удостаиваются таких роскошных перин? – и не вскрикивать, словно девчонка.
Затем происходит что-то неправильное – то есть, в корне неправильное. Глядя на меня, генерал постепенно краснеет – краска разливается от носа к щекам, а затем вниз по шее. По контрасту с его пылающим лицом, моё нутро стискивает холодный страх: мне доводилось видеть, как после подобной метаморфозы люди внезапно падают замертво, прижав левую руку к груди; как знать, вдруг и он вот-вот рухнет? Ну а если с ним и правда случится удар, свалят ли это на меня?
Но он просто опускает свой парализующий взгляд и прикрывает рот тонкокостной рукой, покрытой шрамами. Иди речь о ком-то другом, я бы решил, что он смущён. Но, поскольку это предположение не выдерживает критики, я заключаю, что это просто особенность, свойственная коже дзали.
Я открываю рот – и закрываю снова. Ни единого чёртова слова на ум не идёт.
Похоже, и у него та же проблема. Затянувшееся молчание становится неудобным, словно пробуждение в свином хлеву.
– Ваше Сиятельство, – повторяю я, когда до меня доходит, что взять ситуацию под контроль придётся мне – ведь генералы обыкновенно предпочитают руководить издалека. – Простите, что я не встаю.
– Нет, не извиняйся. – Его взгляд вновь падает на меня, но на сей раз принимается блуждать по моему лицу. Я мысленно содрогаюсь: лишь святым ведомо, что за чучело я собой нынче представляю. Вдобавок к крови в волосах, от меня по-прежнему несёт морем, хоть кто-то сменил мою форму на серую хламиду и смыл грязь с кожи. При ранениях в голову её обычно бреют и не слишком пекутся об аккуратности, так что, должно быть, в лучшем случае я выгляжу как обструганная головёшка. Правая рука на перевязи, лодыжка – забинтована; как бы выяснить, сломал я её или просто вывихнул.
На меня накатывает необоримая зевота, и я старательно считаю облака, пока позыв не проходит – главным образом, потому, что не знаю, как следует при этом извиняться перед герцогом. Чёрт бы побрал травмы головы. Моей и прежде доставалось, но настолько тяжко не приходилось. Веки предательски смежаются, и мне еле удается их разомкнуть. Но не могу же я так опростоволоситься перед офицером: он должен убедиться, что перед ним – бывалый вояка, а не сопливый мальчишка, каковым, вне всякого сомнения, он меня видит.
Но я так устал.
– Они… Монахи, – наконец подаёт голос генерал. – Они не знали твоего имени.
– Гм… – на сей раз мне не удаётся подавить зевок – и я уже не могу взять в толк, зачем сдерживался прежде. Что там ему нужно – ах, да, имя. – Кэйл.
– Кэйл, – эхом отзывается он, – поспи. – И во сне я вижу свою тетю – она возвышается на носу корабля, купаясь в золотом сиянии, и кричит, чтобы мы хватались за весла; я бегу на своё место бок о бок с кузенами, испытывая невыразимое блаженство.
***
А потом вновь просыпаюсь. Тёмная комната освещена лучинами. Ужасная мысль камнем падает мне в желудок: они что, всё это вычтут из моего жалования? Затем я просыпаюсь окончательно и вспоминаю, что я по-прежнему в монашеской обители. Едва ли они будут брать с меня за лучины, которые сами же и жгут.
Ушей достигает тихое бормотание, и я приоткрываю глаза немного шире.
Вот чёрт.
Генерал подпирает стенку, разговаривая со своим рыжим помощником, и оба, похоже, обсуждают развёрнутый в пятне света пергамент. Я предпочитаю делать вид, будто по-прежнему сплю – более удачных идей пока что не предвидится.
Красивый всё-таки народ эти дзали. Когда лорд и леди удостаивали нашу деревню посещением, чтобы забрать свою долю улова, вся ребятня сбегалась, чтобы помахать им или просто поглазеть. Одни только огромные глаза и пленительные улыбки делают их лица нечеловечески прекрасными. Издалека дзали всегда можно признать по волосам самых невероятных цветов: синий, зелёный, красный, аж в глазах рябит. Впрочем, военные всегда красят волосы – слишком уж желанная мишень; при этом генерал, похоже, сознательно выбрал самый мрачный цвет. Так что его огневласый помощник, надо думать, не военный.
Однако долго прикидываться спящим телом мне не удаётся: генерал внезапно дергает головой, окидывая комнату взглядом, словно мангуст, вынюхивающий, нет ли поблизости кобры. Когда же его взгляд останавливается на мне, он, к пущему моему недоумению, расплывается в улыбке, словно вонючий матрос – это лучшее, что ему довелось видеть за день.
Помощника при этом перекашивает от отвращения – ему едва удается вернуть своему лицу бесстрастное выражение.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает генерал таким тоном, что я невольно задумываюсь, не принимает ли он меня за особенно милого котёночка. Пару мгновений я молча пялюсь на него, борясь с желанием проверить: быть может, под кроватью или ещё где затаился кто-то другой, кому предназначены эти восторги? Но смотрит-то он явно на меня.
– Ваше Сиятельство, – выдавливаю я единственные слова, в которых могу быть вполне уверен. Камень у основания его шеи вновь светится бледно-лиловым – такой цвет мне доводилось видеть на лепестках болотных орхидей. – Хорошо? Сэр.
– Азотеги, – пропел его помощник возмутительно непочтительным тоном, – он не соображает, в чём дело. Быть может, лучше пока его не трогать?
Генерал отводит глаза – и в них вновь светится та самая холодная сталь, о которой болтают матросы по тавернам, безжалостная сила, что сделала его прославленным воином. Ну а потом он смотрит на меня – и его взгляд снова смягчается как по волшебству, а губы подрагивают, словно он с трудом удерживается от улыбки.
Я начинаю думать, что слухи о нём, по меньшей мере, преувеличены.
Та моя часть, что бездумно отдавала честь капитану и лейтензанцу, жаждет подчиниться помощнику, похоже, единственному в этой комнате, который ещё не лишился рассудка. С другой стороны, если я сейчас же не выясню, что тут творится, то я уж точно последую в весёлую страну вслед за генералом, и все усилия монахов по штопанью моей головы пойдут псу под хвост.
– Ваше Сиятельство, нижайше прошу простить меня, – начинаю я, но тут в горле внезапно пересыхает, и мне приходится откашляться, прежде чем продолжить; при этом лоб генерала собирается в тревожные морщины, из-за чего мой без того неусидчивый желудок совершает кульбит на бис. – Прощу прощения, но я и вправду хотел бы знать, что происходит. Сэр. Гм. Быть может, я чем-то могу вам услужить?
Похоже, генерал отвечать не собирается – судя по тому, что он вновь последовательно краснеет и прикрывает рот рукой. Будучи явно не в силах бороться с этим помрачением рассудка, он делает знак помощнику, который, судя по выражению лица, не прочь убить нас обоих.
– Полагаю, ты слышал о бъезфрецзинге [4]? – натянуто произносит тот.
На самом деле, нет, но догадываюсь, что это что-то свойственное дзалинской аристократии, судя по количеству букв «з» в этом слове. Вот монахи, похоже, в курсе, равно как и та посыльная, потому как дружно впали в панику, стоило этому кристаллу засветиться. Может, и я додумаюсь – закрыв глаза, я напрягаю соображалку. Тут что-то явно связанное с внезапным сумасшествием и кристаллами.
Что-то такое вертится на языке, но пока что мне не удается связать всё воедино.
– Тогда ты понимаешь, сколь непристойна сложившаяся ситуация, – рычит помощник, прежде чем я успеваю помотать головой. – Монахи поклялись молчать, ну а тебя переправили в крепость, пока мы не придумаем, что с этим делать – вернее, как разделаться. Пока что твои новые обязанности как фокуса выходят на первый план.
Крепость? Какая еще, на хрен, крепость? Единственная крепость, что мне известна, находится в дне пути от доков, слишком далеко даже для терзаемого жаждой матроса, но именно там находится одна из резиденций королевы.
Проклятье. Я впервые оглядываю комнату со всем вниманием. Деревянный пол, каменные стены и окна со стёклами, прозрачными, словно родниковая вода. Судя по скупым пояснениям помощника, со мной приключилась какая-то дзалинская хрень, достаточно серьёзная, чтобы перетащить завалящего моряка прямо под стены царственной особы.
Я с надеждой поднимаю глаза на генерала – быть может, он меня просветит. Он вновь таращится на меня, будто одержимый, и я поспешно перевожу глаза на помощника, чувствуя, что сам вот-вот зальюсь краской под стать генералу.
Стоп – фокус. Это слово заставило зазвучать в памяти струну, не затронутую бъезфрецзингом. Дзали, владеющие магией – серьёзной магией, что в силах заставить любое растение в королевстве душить захватчиков и солнце подниматься по два раза на дню – у всех них есть какой-то фокус. Я не особо внимательно слушал, когда Мария вещала об этом, поскольку был слишком занят раздумьями над тем, как бы дать ей знать, что она хорошенькая, не бубня и не запинаясь. Но она определённо говорила о том, что для развития уникального таланта им необходимо сфокусироваться – это отложилось в моей памяти, потому как именно это я безуспешно пытался сделать в тот самый момент – наверно, то была судьба.
– Выходят на первый план перед чем? – переспрашиваю я, подозревая, что самая важная часть осталась невысказанной. Чего и следовало ожидать, помощник косится на меня убийственным взглядом. Большинство дзали не столь подчёркнуто высокомерны, но мне доводилось служить под началом таких, как он, так что мне и это нипочём. Я уяснил, что подобные типы точно такие же люди, как и все прочие, но с рождения, похоже, посвятили жизнь тому, чтобы доводить окружающих до ручки. В конце концов, на него глядеть куда проще, чем встречаться с напрочь вышибающим из колеи взглядом генерала. – Сэр, – спохватываюсь я.
– Собаке ни к чему знать цели хозяина, чтобы кусаться, – выплёвывает он, и, по правде, на сей раз ему-таки удаётся сразить меня своим ядовитым сарказмом. Никто прежде не смотрел на меня с такой ненавистью лишь из-за того, что я выше и руки у меня длиннее. Быть может, по происхождению я – простой рыбак, но, вообще-то, там, откуда я родом, это вполне достойная профессия, да и торгующие с нами дзали вполне разделяют это мнение. Я всё же не настолько бледен, чтобы принять меня за одного из карнардийцев, приморского люда, которых все сторонятся из-за того, что они имеют дело с мертвецами. Я никогда не преступал закона. Чёрт, я даже ни разу не получал выговора за пьянство, а без них почти никто из матросов не обходится.
Звон удара – и помощник лежит на полу, выплёвывая кровь на доски. Лицо нависшего над ним генерала потемнело от злости, но его руки по-прежнему вытянуты по швам, словно он ими и не шевельнул, а я даже не различил движения.
Из моего горла вырывается одобрительный возглас, прежде чем я успеваю это осознать, потому как зрелище того стоило. Будь я способен на такое, то в любом баре королевства был бы обеспечен бесплатной выпивкой. Да я бы мог наняться стражем порядка и разбогатеть на взятках.
Я и не надеялся, что эта взбучка исцелит помощника от его презрительного отношения – быть может, буркнет извинение и хлопнет дверью – но вместо этого он перекатился на спину, созерцая командира расширенными от ужаса глазами, словно побитая собака.
– Милорд, – запинаясь, бормочет он, – если я заслужил смерть, то прошу…
– Вон, – рявкает генерал, и с трудом поднявшегося на ноги помощника тут же след простыл.
Хоть каждый мускул бурно протестует, я всё же принимаю сидячее положение, внезапно осознав, что недопустимо созерцать подобное свидетельство физической мощи лёжа. Дзалин тут же оказывается подле меня, протягивая ко мне руку, и, не задумываясь, я жму её, словно одному из своих товарищей.
– Превосходный удар, сэр! – восклицаю я в избытке эмоций. – То есть, Ваше Сиятельство.
Однако вид у него такой, словно он сам только что схлопотал оплеуху.
– Мне очень жаль. Я не хотел давать волю гневу.
Что ж, хочет поскромничать – дело его. Я отпускаю его руку, чтобы размять затекшую шею, но, когда пальцы натыкаются на повязку, решаю, что это не лучшая идея.
– Если мне дозволено сказать, милорд герцог, – всё же добавляю я, – похоже, ваш друг не разделяет моё восхищение.
Наконец обращаясь в привычного мне дзали, что куда больше людей склонны к бурлению эмоций, он хлопается на кресло у кровати, понурив плечи и свесив голову, словно его только что обвинили в худшем преступлении, что ни есть на свете.
– Это уж точно, – бормочет он. Его огорчение столь неподдельно, что хочу сжать его плечо сочувственным жестом – плевать, дворянин он там или кто – но тут он произносит: – Но я не жалею о том, что сделал. Я не мог позволить ему так с тобой разговаривать.
Я всегда замечал, что некоторые возводят внутри себя плотину, а иные – нет, и потому одни сразу выбалтывают, что у них на сердце, а другие тщательно выбирают слова и время. Лично моя плотина была напрочь сметена потоком его бессвязной речи.
– Вы не могли бы объяснить, что значит весь этот бецз… бьез… что это за штука, в общем? Милорд.
Я аж взмок под своей хламидой, всерьёз опасаясь, что он выбросит меня в окно в ответ на столь возмутительную дерзость. Однако генерала по-прежнему занимают исключительно доски пола.
– Так уж вышло, что ты – мой фокус, – сообщает он им. – Я понимаю, что тебя, должно быть, это шокирует. Когда это происходит между двумя из наших, к этому событию всё уже подготовлено; но наши маги всё ещё собирают информацию по людям.
Убедившись, что мои дерзкие речи нимало не его не задели из-за того, что он всецело поглощён чем-то другим, я несколько расслабляюсь, вновь откидываясь на подушки.
– Прошу меня простить, но я не знаю, кто такой фокус, – признаюсь я.
– Ты – мой новый мир, – шепчет он так тихо, что я не уверен, что расслышал правильно. – Ты для меня всё, и любая твоя воля – самое горячее моё желание.
Если бы он прямо сейчас мне врезал, я бы лишь порадовался, что он наконец пришёл в чувство. Я-то прежде думал, что уже погряз в полном безумии, но теперь достиг таких областей маразма, куда никому ходить не советую. Здоровой рукой я как можно сильнее щиплю себя за раненую – боль простреливает всё тело, засев в желудке, который внезапно возжелал покинуть старого хозяина через рот. Стиснув зубы, я стараюсь контролировать дыхание – этому я научился при прошлых ранениях.
Убедившись, что я не сплю и всё это вполне себе реально, я мимолётом думаю, не ущипнуть ли генерала – а вдруг поможет – затем сглатываю, рискнув попросить:
– Не могли бы вы повторить?
Он вновь возводит на меня свои большущие зелёные глаза, и у меня перехватывает дыхание.
– Я твой – можешь делать со мной всё, что пожелаешь. Я… люблю тебя.
Можете назвать меня трусом, если хотите, но я, бывало, первым перепрыгивал на вражеский корабль с мечом наголо, а теперь исподволь пытаюсь нащупать плечами брешь в подушках, чтобы зарыться в них с головой. Даже будь он женщиной – и человеком – и не дворянином – и не высшим командующим армии моего королевства – я бы всё равно трясся как ненормальный. Просто немыслимо, чтобы кто-то говорил такое вслух на полном серьёзе, да ещё с таким чувством. Наверно, я мог бы слушать отголоски этих слов тысячелетиями, без малейшего прогресса в понимании.
Ну и что на это можно ответить верховному генералу, который глядит на тебя так, будто от твоих слов зависит следующий удар его сердца?
Однако же я любопытен и отчаянно нуждаюсь в ответах – лишь это, да ещё сломанная нога, удерживают меня от того, чтобы броситься вон следом за помощником.
– Могу я спросить, почему, господин мой? – осторожно спрашиваю я.
Его голова вновь опускается, а краска разливается по тыльной стороне шеи и ушам.
– Никто не знает объяснения. – Его голос ровно настолько мягок, чтобы сводить с ума с полуслова. – Всем известно, что я слишком стар для магии, да и никто в моём роду не обладал подобными талантами, так что не было причин думать, что я могу сфокусироваться. Я уже спрашивал советников королевы, но они тоже не знают, как так вышло.
Больше всего мне хочется спросить, что, во имя сил небесных, вообще могло полюбиться герцогу в жалком моряке вроде меня, но, чего доброго, он решит, будто я напрашиваюсь на комплименты; потому я просто щёлкаю шеей – нервная привычка – и жалею об этом ровно настолько, насколько следовало ожидать.
– Прошу прощения, Ваше Сиятельство, но я не вижу в этом никакого смысла.
Он напряженно кивает – плечи закаменели двумя уступами.
– Смысла нет, но факт есть – и с ним придётся считаться. Прошу, поверь, я не сидел сложа руки, пока ты спал. Я расспрашивал всех подряд, и всё, чего добился, что терпение – моя единственная надежда.
Я присвистываю про себя: у тех, кто отказывает верховному генералу в ответах, должно быть, есть на то чертовски убедительные причины. Итак, в меня влюбился генерал. Я осторожно тыкаю эту идею мысленным веслом, решаю, что она никуда не годится, и отбрасываю подальше. Прочистив горло, я осторожно интересуюсь:
– А что полагается делать фокусу?
На сей раз он вытягивается по струнке и поднимает руку, чтобы коснуться моей, но затем, передумав, складывает ладони на коленях. Я и сам не знаю, как бы отреагировал, не передумай он – отпихнул бы его или же нет – зависит от того, какая часть рассудка возобладает: та, что исправно салютует офицерам, или же та, что тихо подвывает от абсурдности происходящего.
– Ничего, – наконец изрекает он. – Род магических талантов, развивающихся у вектора, определяется тем, какие таланты к этому времени обрёл фокус.
Стоит ли говорить, что для меня это звучит как отборная галиматья. Возможно, генерал ожидает, что на него того и гляди снизойдет дар магической навигации и способность лавировать силой мысли, или же великое умение определять сорт рыбы единым взглядом; одно могу сказать: ни на что более впечатляющее я бы на его месте не рассчитывал. Наверно, именно этим я и не устроил его возможно-бывшего друга. Что поделаешь, если все мои таланты связаны с морем, с которым дзали не желают иметь ровным счетом ничего общего.
– Но хватит об этом – ты устал? У тебя что-то болит? – Он вновь хмурится, и в его взгляде такая тревога, что мне, право, неловко даже находиться с ним в одной комнате, не то что быть её причиной. Генерал прославился необычайным стоицизмом – быть может, на деле это верно лишь в сравнении с его ближайшим окружением? Или же… по правде, мне не очень-то хочется думать про это «или».
– Я в порядке, Ваше Сиятельство! – машинально отвечаю я, стараясь вытянуться в посидке смирно. Какое бы непонятное заклятье ни туманило его мозг, я не собираюсь выказывать слабость перед высшим армейским начальством. – Бывало и хуже. А как ваша рука, милорд?
Он выглядит настолько удивлённым и до странного польщённым, что я уже жалею, что спросил.
– Полностью исцелён, – отвечает он, с улыбкой склоняя голову набок. – Королева держит тут лучший штат магов, потому-то я тебя сюда и доставил.
– А, – только и могу протянуть я.
Все это слишком странно, чтобы уложиться в сознании. Я чувствую, как тысячи вопросов разносят мой разум в щепки, однако идущая война не станет дожидаться, пока я все их задам. В таких ситуациях мне обычно помогает долгая прогулка вдоль берега или же хороший заплыв. Для раздумий нужно пространство. Ну а для такого рода случаев – обширное пространство.
– Открой, что тебя тревожит, – воркует он всё тем же ути-пути-котёночным тоном. – Не бойся, проси, чего пожелаешь.
Я щурюсь на потолок, словно все ответы могут отыскаться там.
– Ваше Сиятельство, прошу, не примите это на свой счёт, но мне нужно хорошенько поразмыслить надо всем этим. Ну а из-за распроклятой ноги далеко не уйти…
Благодарение святым, он схватывает на лету.
– Разумеется, – отвечает он, поднимаясь на ноги. – У меня уйма дел, не последнее из которых – извиниться перед Алимом… Я вернусь… вернусь, в общем. Тебе чего-нибудь прислать? Еду, напитки?
Но моя голова без того слишком болит, чтобы мне ещё и прислуживал сам генерал – и чтобы удержать еду в себе.
– Всё в порядке, сэр, – как можно бодрее отвечаю я и поспешно добавляю: – Спасибо вам. Гм, Ваше Сиятельство. Хм.
Его тёмные губы изгибаются в полуулыбке:
– Можешь называть меня Фараз [5].
Еще чего не хватало – звать верховного генерала по имени. Тётя меня убьет, не говоря обо всех прочих.
– Сэр, – соглашаюсь я на компромиссный вариант.
Он медленно кивает, и улыбка тает на глазах.
– Если надумаешь пройтись, тебя никто не остановит – ты ничем не ограничен, помимо того, что сдерживает и меня. Я прослежу, чтобы твои пожелания в пределах этой крепости имели вес наравне с моими. Единственное, о чём я тебя прошу – покамест не покидать стен крепости: маги ещё не уверены, что для тебя это безопасно.
– Можете на меня положиться, – выпаливаю я. Его просьбу не так уж сложно выполнить, учитывая, что я не знаю, когда вообще смогу подняться на ноги. – Благодарю вас, сэр.
Он кивает – и вот за ним тихо закрывается дверь; я же откидываюсь на подушки с долгим, долгим вздохом.
Примечания переводчиков:
[1] Лейтензанц – в оригинале – lieutenitza. Поскольку по английским правилам чтения это слово не прочесть, мы преобразовали это слово на свой лад.
[2] Пеламида – в оригинале “Bluefish” – дословный перевод «голубая/синяя рыба». Это народное название означает сразу несколько разновидностей рыб, в том числе луфаря, фиатолу, американского терпуга, восточноатлантического строматея и скумбрию, но мы выбрали Пеламиду (Sarda sarda) как обладающую наиболее греческим по духу названием.
[3] Хищник – в оригинале – gator, разговорное «крокодил».
[4] Бъезфрецзинг – в оригинале bjezfretzing.
[5] Фараз – в оригинале имя генерала Paraz, но мы позволили себе поменять первую букву имени благозвучия ради, тем паче что это отлично согласуется с традицией дзалинских имён, которые звучат слегка на восточный манер, и буквы P и F весьма лингвистически близки: Ph читается как «Ф».
Следующая глава
Хотя озабоченный подручный монаха то и дело дёргает меня за руку, предлагая сесть, я лишь отпихиваю его локтем. Штурман должен твёрдо держаться на ногах, ведь рифы и мели следом за тобой не прилягут.
Каким-то задним умом я понимаю, что рано или поздно потеря крови меня доконает, но, похоже, к этому времени весь здравый смысл вытек на пол вместе с ней.
В комнату врывается раскрасневшаяся дзалинка в военной форме, тёмные кудряшки так и подпрыгивают над плечами, лицо блестит от пота.
– Сэр, – выдыхает она, а затем: – Господа, он ранен, и он здесь, Верховный Генерал…
читать дальшеМонах ругается вполголоса, ну а меня, несмотря на переломанные кости и застящую разум кровавую дымку, разбирает любопытство. Про любопытство разное толкуют – мне оно в свое время даровало и шрамы, и кое-что получше. Пока подручный шерстит страницы, я тихонько перепрыгиваю на одной ноге, чтобы лучше видеть дверной проем, и пытаюсь внушить себе, что кружение комнаты меня забавляет.
И разрази меня гром, если девчонка солгала. Видеть его своими глазами мне ещё не доводилось, но его ни с кем не спутаешь. Кто не слышал о верховном генерале Азотеги – герое Серых болот, что вернул корону, когда надежда была уже потеряна, и увенчал ею принцессу, хотя мог бы претендовать на неё сам. Первый среди первых, богаче самой королевы. Впрочем, поговаривают, что все деньги королевской казны на деле принадлежат ему, но тут уж кто знает, чему верить.
Его узнаёшь не по необычайно коротко стриженным чёрным волосам, и не по зелёным глазам, что так и светятся на смуглой коже – его выдает манера держаться, что заставляет людей непроизвольно вытягиваться в ожидании команды; ну а то, что сам я подпрыгиваю при едином звуке голоса лейтензанца [1], ещё не значит, что не мне судить о генералах. Самый воздух словно застыл в напряженном внимании.
Даже то, что в этот момент он держится за плечо с посеревшим от боли лицом, не портит впечатления. Широкий в плечах, будто кузнец, и всего на голову ниже меня, кажется, что он по-прежнему может расшвырять отряд единым взмахом руки.
Обретающийся рядом с ним дзалин столь отчаянно машет руками, что его огненные волосы так и разлетаются вокруг головы, словно нимб Святого Эльмо. У генерала же вид такой, словно он готов наплевать на все условности, лишь бы наконец заполучить чертово зелье, но он стоически выжидает, предоставляя своему помощнику орать на монаха.
Прочие действующие лица почтительно распростерлись на полу. Да, и я тоже, хотя, уткнувшись носом в собственную кровь, ощущаю предательскую дурноту. Чуть ранее мне пришлось окунуться – не то чтоб по собственной воле – и теперь от меня вдобавок несет морской солью и тухлой рыбой. Впрочем, тот, кто отправил меня в плавание, сейчас выглядит отнюдь не лучше. Туда ему и дорога.
Вопли раздаются поверх наших голов – по-видимому, полновластным монахам становиться на колени перед герцогами не обязательно – ну а парнишка-подручный, благослови его небо, потихоньку листает страницы в поисках нужной.
– Хэй, парень, – шепчу я, и он косится в мою сторону взглядом одновременно изумлённым и сердитым, словно хозяйка при виде гостя, что плюнул на ее сверкающий пол. – Как тебя звать?
Его губы сжимаются в тонкую полоску, а глаза мечутся между мной, книгой и ботинками генерала.
– Тео, – наконец шепчет он.
– Слышь, Тео, если отыщешь это заклятье, я назову мой следующий корабль твоим именем!
Не похоже, чтобы его это вдохновило, судя по негодующему взгляду, которым он меня наградил, так что, выдавив улыбку, я вновь обращаюсь к полу.
– Что-то ты бледноват для морского люда, – шипит он сквозь возрастающие крики.
– Усыновлён, – отвечаю я. Наверно, от крови мои волосы потемнели, обращая золотистый цвет в винно-красный. – А какая разница?
– Для этого заклинания нужно знать имя настоящего отца. – Выдержав паузу, он добавил: – Ну так что, мне поискать другое?
– Валяй.
– Это лишь царапина, – заявляет генерал голосом холодным как лёд и ещё более твердым. – Дайте мне бинт и пузырёк спирта, и я пошёл.
– О нет, нет! – машет руками монах. – Не бывать тому, чтобы Дубовая братия отвадила верховного генерала! Мы сей же миг вас исцелим!
– В-вот оно, к-кажется, – шепчет Тео, наклоняя книгу в мою сторону, но в этот самый момент монах выхватывает фолиант из его рук. Глядя на то, как она удаляется, я поневоле издаю тоскливый стон – словно при виде того, как рыба на леске внезапно подскакивает, и ты знаешь, что она вот-вот шлёпнется на колени капитану.
Огневласый помощник разворачивается, набирая воздух в лёгкие, наверняка, чтобы заорать на меня – всё те же зелёные глаза и широкие плечи прилагаются – но генерал машет здоровой рукой, и тот затыкается.
И надо сказать, я ему завидую. Если б я мог поступить так же с нашим лейтензанцем, мы бы вовсе не повстречались с теми пиратами. И наша «Пеламида [2]» как ни в чем не бывало шла бы себе на новое задание. Прежде чем я потерял её из вида, она уже порядком нахлебалась.
– Лучше займитесь тем человеком, – ответствует генерал всё тем же ледяным тоном. – Пускай лекарь исцелит меня после него. Матрос, не будешь ли ты так добр… – Он бросает взгляд в мою сторону, и тут начинается нечто необычайное.
Он замолкает на полуслове, уставясь на меня, будто он – религиозный фанатик, а я – посланец богов. Тут-то я и начинаю волноваться всерьёз: неужто я настолько плох, или изуродован до конца жизни, или генерал попросту никогда не видывал столь жалкого создания?
А затем кристалл у основания его шеи начинает светиться, и разражается чёртова фантасмагория.
Монах вопит, воздевая руки к потолку – о чёрт, проклятущая книга опять захлопнулась; помощник генерала ему вторит, прожигая меня ненавидящим взглядом, а подручный целителя вскрикивает и закрывает голову руками, прижимаясь к полу; ну а дзалинка-посыльная – поёт она, что ли?
Моя голова вот-вот взорвется от этого мельтешения и ора, но генерал по-прежнему на меня таращится, и будь я проклят, если знаю, почему – столь пристально, что я даже моргнуть не в состоянии. Словно стоишь перед хищником [3], что вот-вот на тебя прыгнет. Потому, как бы ни раскалывалась моя голова, я не свожу с него глаз, словно от этого зависит моя жизнь.
Вот только очертания генерала все более расплывчаты, и у него уже свыше одной головы. Он поднимает руку – не меньше одной руки, во всяком случае – и все затихают.
– Исцелите его, – доносится до меня сквозь туманную хмарь, и я успеваю подумать – как это любезно с его стороны, – прежде чем все внезапно зеленеет.
***
Очнувшись от снов о море, я оказываюсь в кровати с определенно избыточным количеством подушек – собственно, столько подушек я в жизни не видывал – а справа на табурете восседает генерал. Сквозь круглые окошки проникает красноватый отсвет заката, и в комнате стоит запах дерева, крови и лекарств. Генерал созерцает свои руки, похоже, не замечая моего пробуждения.
Ну а мне жутко, как никогда в жизни.
Не поймите меня неправильно – я ведь не трус. Я никогда не бежал от битвы, потасовки и всего в таком роде. Но ведь я был всего лишь мальчишкой-рыбаком, потом – капитаном грузового баркаса, потом – оттрубил восемь сезонов штурманом под парусом «Пеламиды», одной из самых ветхих галер королевства. Ничто в моей жизни не готовило меня к тому, что однажды я проснусь – и увижу подле своей кровати генерала Азотеги. Мне следует лежать мордой в пол в его присутствии, но, судя по тому, что я не чувствую ног, сегодня приличиям не суждено соблюстись.
– Ваше Сиятельство? – подаю я голос за неимением лучших идей.
Он вскидывается с головокружительной быстротой, и я вновь пригвожден его зеленющим взглядом. Тумана и кружения в голове как не бывало: под воздействием этих глаз, словно пронизывающих плоть до самых костей, я и думать забываю о каких-то недомоганиях. Пришлось вцепиться в одеяло здоровой рукой, чтобы не трястись крупной дрожью – и с каких пор раненые моряки удостаиваются таких роскошных перин? – и не вскрикивать, словно девчонка.
Затем происходит что-то неправильное – то есть, в корне неправильное. Глядя на меня, генерал постепенно краснеет – краска разливается от носа к щекам, а затем вниз по шее. По контрасту с его пылающим лицом, моё нутро стискивает холодный страх: мне доводилось видеть, как после подобной метаморфозы люди внезапно падают замертво, прижав левую руку к груди; как знать, вдруг и он вот-вот рухнет? Ну а если с ним и правда случится удар, свалят ли это на меня?
Но он просто опускает свой парализующий взгляд и прикрывает рот тонкокостной рукой, покрытой шрамами. Иди речь о ком-то другом, я бы решил, что он смущён. Но, поскольку это предположение не выдерживает критики, я заключаю, что это просто особенность, свойственная коже дзали.
Я открываю рот – и закрываю снова. Ни единого чёртова слова на ум не идёт.
Похоже, и у него та же проблема. Затянувшееся молчание становится неудобным, словно пробуждение в свином хлеву.
– Ваше Сиятельство, – повторяю я, когда до меня доходит, что взять ситуацию под контроль придётся мне – ведь генералы обыкновенно предпочитают руководить издалека. – Простите, что я не встаю.
– Нет, не извиняйся. – Его взгляд вновь падает на меня, но на сей раз принимается блуждать по моему лицу. Я мысленно содрогаюсь: лишь святым ведомо, что за чучело я собой нынче представляю. Вдобавок к крови в волосах, от меня по-прежнему несёт морем, хоть кто-то сменил мою форму на серую хламиду и смыл грязь с кожи. При ранениях в голову её обычно бреют и не слишком пекутся об аккуратности, так что, должно быть, в лучшем случае я выгляжу как обструганная головёшка. Правая рука на перевязи, лодыжка – забинтована; как бы выяснить, сломал я её или просто вывихнул.
На меня накатывает необоримая зевота, и я старательно считаю облака, пока позыв не проходит – главным образом, потому, что не знаю, как следует при этом извиняться перед герцогом. Чёрт бы побрал травмы головы. Моей и прежде доставалось, но настолько тяжко не приходилось. Веки предательски смежаются, и мне еле удается их разомкнуть. Но не могу же я так опростоволоситься перед офицером: он должен убедиться, что перед ним – бывалый вояка, а не сопливый мальчишка, каковым, вне всякого сомнения, он меня видит.
Но я так устал.
– Они… Монахи, – наконец подаёт голос генерал. – Они не знали твоего имени.
– Гм… – на сей раз мне не удаётся подавить зевок – и я уже не могу взять в толк, зачем сдерживался прежде. Что там ему нужно – ах, да, имя. – Кэйл.
– Кэйл, – эхом отзывается он, – поспи. – И во сне я вижу свою тетю – она возвышается на носу корабля, купаясь в золотом сиянии, и кричит, чтобы мы хватались за весла; я бегу на своё место бок о бок с кузенами, испытывая невыразимое блаженство.
***
А потом вновь просыпаюсь. Тёмная комната освещена лучинами. Ужасная мысль камнем падает мне в желудок: они что, всё это вычтут из моего жалования? Затем я просыпаюсь окончательно и вспоминаю, что я по-прежнему в монашеской обители. Едва ли они будут брать с меня за лучины, которые сами же и жгут.
Ушей достигает тихое бормотание, и я приоткрываю глаза немного шире.
Вот чёрт.
Генерал подпирает стенку, разговаривая со своим рыжим помощником, и оба, похоже, обсуждают развёрнутый в пятне света пергамент. Я предпочитаю делать вид, будто по-прежнему сплю – более удачных идей пока что не предвидится.
Красивый всё-таки народ эти дзали. Когда лорд и леди удостаивали нашу деревню посещением, чтобы забрать свою долю улова, вся ребятня сбегалась, чтобы помахать им или просто поглазеть. Одни только огромные глаза и пленительные улыбки делают их лица нечеловечески прекрасными. Издалека дзали всегда можно признать по волосам самых невероятных цветов: синий, зелёный, красный, аж в глазах рябит. Впрочем, военные всегда красят волосы – слишком уж желанная мишень; при этом генерал, похоже, сознательно выбрал самый мрачный цвет. Так что его огневласый помощник, надо думать, не военный.
Однако долго прикидываться спящим телом мне не удаётся: генерал внезапно дергает головой, окидывая комнату взглядом, словно мангуст, вынюхивающий, нет ли поблизости кобры. Когда же его взгляд останавливается на мне, он, к пущему моему недоумению, расплывается в улыбке, словно вонючий матрос – это лучшее, что ему довелось видеть за день.
Помощника при этом перекашивает от отвращения – ему едва удается вернуть своему лицу бесстрастное выражение.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает генерал таким тоном, что я невольно задумываюсь, не принимает ли он меня за особенно милого котёночка. Пару мгновений я молча пялюсь на него, борясь с желанием проверить: быть может, под кроватью или ещё где затаился кто-то другой, кому предназначены эти восторги? Но смотрит-то он явно на меня.
– Ваше Сиятельство, – выдавливаю я единственные слова, в которых могу быть вполне уверен. Камень у основания его шеи вновь светится бледно-лиловым – такой цвет мне доводилось видеть на лепестках болотных орхидей. – Хорошо? Сэр.
– Азотеги, – пропел его помощник возмутительно непочтительным тоном, – он не соображает, в чём дело. Быть может, лучше пока его не трогать?
Генерал отводит глаза – и в них вновь светится та самая холодная сталь, о которой болтают матросы по тавернам, безжалостная сила, что сделала его прославленным воином. Ну а потом он смотрит на меня – и его взгляд снова смягчается как по волшебству, а губы подрагивают, словно он с трудом удерживается от улыбки.
Я начинаю думать, что слухи о нём, по меньшей мере, преувеличены.
Та моя часть, что бездумно отдавала честь капитану и лейтензанцу, жаждет подчиниться помощнику, похоже, единственному в этой комнате, который ещё не лишился рассудка. С другой стороны, если я сейчас же не выясню, что тут творится, то я уж точно последую в весёлую страну вслед за генералом, и все усилия монахов по штопанью моей головы пойдут псу под хвост.
– Ваше Сиятельство, нижайше прошу простить меня, – начинаю я, но тут в горле внезапно пересыхает, и мне приходится откашляться, прежде чем продолжить; при этом лоб генерала собирается в тревожные морщины, из-за чего мой без того неусидчивый желудок совершает кульбит на бис. – Прощу прощения, но я и вправду хотел бы знать, что происходит. Сэр. Гм. Быть может, я чем-то могу вам услужить?
Похоже, генерал отвечать не собирается – судя по тому, что он вновь последовательно краснеет и прикрывает рот рукой. Будучи явно не в силах бороться с этим помрачением рассудка, он делает знак помощнику, который, судя по выражению лица, не прочь убить нас обоих.
– Полагаю, ты слышал о бъезфрецзинге [4]? – натянуто произносит тот.
На самом деле, нет, но догадываюсь, что это что-то свойственное дзалинской аристократии, судя по количеству букв «з» в этом слове. Вот монахи, похоже, в курсе, равно как и та посыльная, потому как дружно впали в панику, стоило этому кристаллу засветиться. Может, и я додумаюсь – закрыв глаза, я напрягаю соображалку. Тут что-то явно связанное с внезапным сумасшествием и кристаллами.
Что-то такое вертится на языке, но пока что мне не удается связать всё воедино.
– Тогда ты понимаешь, сколь непристойна сложившаяся ситуация, – рычит помощник, прежде чем я успеваю помотать головой. – Монахи поклялись молчать, ну а тебя переправили в крепость, пока мы не придумаем, что с этим делать – вернее, как разделаться. Пока что твои новые обязанности как фокуса выходят на первый план.
Крепость? Какая еще, на хрен, крепость? Единственная крепость, что мне известна, находится в дне пути от доков, слишком далеко даже для терзаемого жаждой матроса, но именно там находится одна из резиденций королевы.
Проклятье. Я впервые оглядываю комнату со всем вниманием. Деревянный пол, каменные стены и окна со стёклами, прозрачными, словно родниковая вода. Судя по скупым пояснениям помощника, со мной приключилась какая-то дзалинская хрень, достаточно серьёзная, чтобы перетащить завалящего моряка прямо под стены царственной особы.
Я с надеждой поднимаю глаза на генерала – быть может, он меня просветит. Он вновь таращится на меня, будто одержимый, и я поспешно перевожу глаза на помощника, чувствуя, что сам вот-вот зальюсь краской под стать генералу.
Стоп – фокус. Это слово заставило зазвучать в памяти струну, не затронутую бъезфрецзингом. Дзали, владеющие магией – серьёзной магией, что в силах заставить любое растение в королевстве душить захватчиков и солнце подниматься по два раза на дню – у всех них есть какой-то фокус. Я не особо внимательно слушал, когда Мария вещала об этом, поскольку был слишком занят раздумьями над тем, как бы дать ей знать, что она хорошенькая, не бубня и не запинаясь. Но она определённо говорила о том, что для развития уникального таланта им необходимо сфокусироваться – это отложилось в моей памяти, потому как именно это я безуспешно пытался сделать в тот самый момент – наверно, то была судьба.
– Выходят на первый план перед чем? – переспрашиваю я, подозревая, что самая важная часть осталась невысказанной. Чего и следовало ожидать, помощник косится на меня убийственным взглядом. Большинство дзали не столь подчёркнуто высокомерны, но мне доводилось служить под началом таких, как он, так что мне и это нипочём. Я уяснил, что подобные типы точно такие же люди, как и все прочие, но с рождения, похоже, посвятили жизнь тому, чтобы доводить окружающих до ручки. В конце концов, на него глядеть куда проще, чем встречаться с напрочь вышибающим из колеи взглядом генерала. – Сэр, – спохватываюсь я.
– Собаке ни к чему знать цели хозяина, чтобы кусаться, – выплёвывает он, и, по правде, на сей раз ему-таки удаётся сразить меня своим ядовитым сарказмом. Никто прежде не смотрел на меня с такой ненавистью лишь из-за того, что я выше и руки у меня длиннее. Быть может, по происхождению я – простой рыбак, но, вообще-то, там, откуда я родом, это вполне достойная профессия, да и торгующие с нами дзали вполне разделяют это мнение. Я всё же не настолько бледен, чтобы принять меня за одного из карнардийцев, приморского люда, которых все сторонятся из-за того, что они имеют дело с мертвецами. Я никогда не преступал закона. Чёрт, я даже ни разу не получал выговора за пьянство, а без них почти никто из матросов не обходится.
Звон удара – и помощник лежит на полу, выплёвывая кровь на доски. Лицо нависшего над ним генерала потемнело от злости, но его руки по-прежнему вытянуты по швам, словно он ими и не шевельнул, а я даже не различил движения.
Из моего горла вырывается одобрительный возглас, прежде чем я успеваю это осознать, потому как зрелище того стоило. Будь я способен на такое, то в любом баре королевства был бы обеспечен бесплатной выпивкой. Да я бы мог наняться стражем порядка и разбогатеть на взятках.
Я и не надеялся, что эта взбучка исцелит помощника от его презрительного отношения – быть может, буркнет извинение и хлопнет дверью – но вместо этого он перекатился на спину, созерцая командира расширенными от ужаса глазами, словно побитая собака.
– Милорд, – запинаясь, бормочет он, – если я заслужил смерть, то прошу…
– Вон, – рявкает генерал, и с трудом поднявшегося на ноги помощника тут же след простыл.
Хоть каждый мускул бурно протестует, я всё же принимаю сидячее положение, внезапно осознав, что недопустимо созерцать подобное свидетельство физической мощи лёжа. Дзалин тут же оказывается подле меня, протягивая ко мне руку, и, не задумываясь, я жму её, словно одному из своих товарищей.
– Превосходный удар, сэр! – восклицаю я в избытке эмоций. – То есть, Ваше Сиятельство.
Однако вид у него такой, словно он сам только что схлопотал оплеуху.
– Мне очень жаль. Я не хотел давать волю гневу.
Что ж, хочет поскромничать – дело его. Я отпускаю его руку, чтобы размять затекшую шею, но, когда пальцы натыкаются на повязку, решаю, что это не лучшая идея.
– Если мне дозволено сказать, милорд герцог, – всё же добавляю я, – похоже, ваш друг не разделяет моё восхищение.
Наконец обращаясь в привычного мне дзали, что куда больше людей склонны к бурлению эмоций, он хлопается на кресло у кровати, понурив плечи и свесив голову, словно его только что обвинили в худшем преступлении, что ни есть на свете.
– Это уж точно, – бормочет он. Его огорчение столь неподдельно, что хочу сжать его плечо сочувственным жестом – плевать, дворянин он там или кто – но тут он произносит: – Но я не жалею о том, что сделал. Я не мог позволить ему так с тобой разговаривать.
Я всегда замечал, что некоторые возводят внутри себя плотину, а иные – нет, и потому одни сразу выбалтывают, что у них на сердце, а другие тщательно выбирают слова и время. Лично моя плотина была напрочь сметена потоком его бессвязной речи.
– Вы не могли бы объяснить, что значит весь этот бецз… бьез… что это за штука, в общем? Милорд.
Я аж взмок под своей хламидой, всерьёз опасаясь, что он выбросит меня в окно в ответ на столь возмутительную дерзость. Однако генерала по-прежнему занимают исключительно доски пола.
– Так уж вышло, что ты – мой фокус, – сообщает он им. – Я понимаю, что тебя, должно быть, это шокирует. Когда это происходит между двумя из наших, к этому событию всё уже подготовлено; но наши маги всё ещё собирают информацию по людям.
Убедившись, что мои дерзкие речи нимало не его не задели из-за того, что он всецело поглощён чем-то другим, я несколько расслабляюсь, вновь откидываясь на подушки.
– Прошу меня простить, но я не знаю, кто такой фокус, – признаюсь я.
– Ты – мой новый мир, – шепчет он так тихо, что я не уверен, что расслышал правильно. – Ты для меня всё, и любая твоя воля – самое горячее моё желание.
Если бы он прямо сейчас мне врезал, я бы лишь порадовался, что он наконец пришёл в чувство. Я-то прежде думал, что уже погряз в полном безумии, но теперь достиг таких областей маразма, куда никому ходить не советую. Здоровой рукой я как можно сильнее щиплю себя за раненую – боль простреливает всё тело, засев в желудке, который внезапно возжелал покинуть старого хозяина через рот. Стиснув зубы, я стараюсь контролировать дыхание – этому я научился при прошлых ранениях.
Убедившись, что я не сплю и всё это вполне себе реально, я мимолётом думаю, не ущипнуть ли генерала – а вдруг поможет – затем сглатываю, рискнув попросить:
– Не могли бы вы повторить?
Он вновь возводит на меня свои большущие зелёные глаза, и у меня перехватывает дыхание.
– Я твой – можешь делать со мной всё, что пожелаешь. Я… люблю тебя.
Можете назвать меня трусом, если хотите, но я, бывало, первым перепрыгивал на вражеский корабль с мечом наголо, а теперь исподволь пытаюсь нащупать плечами брешь в подушках, чтобы зарыться в них с головой. Даже будь он женщиной – и человеком – и не дворянином – и не высшим командующим армии моего королевства – я бы всё равно трясся как ненормальный. Просто немыслимо, чтобы кто-то говорил такое вслух на полном серьёзе, да ещё с таким чувством. Наверно, я мог бы слушать отголоски этих слов тысячелетиями, без малейшего прогресса в понимании.
Ну и что на это можно ответить верховному генералу, который глядит на тебя так, будто от твоих слов зависит следующий удар его сердца?
Однако же я любопытен и отчаянно нуждаюсь в ответах – лишь это, да ещё сломанная нога, удерживают меня от того, чтобы броситься вон следом за помощником.
– Могу я спросить, почему, господин мой? – осторожно спрашиваю я.
Его голова вновь опускается, а краска разливается по тыльной стороне шеи и ушам.
– Никто не знает объяснения. – Его голос ровно настолько мягок, чтобы сводить с ума с полуслова. – Всем известно, что я слишком стар для магии, да и никто в моём роду не обладал подобными талантами, так что не было причин думать, что я могу сфокусироваться. Я уже спрашивал советников королевы, но они тоже не знают, как так вышло.
Больше всего мне хочется спросить, что, во имя сил небесных, вообще могло полюбиться герцогу в жалком моряке вроде меня, но, чего доброго, он решит, будто я напрашиваюсь на комплименты; потому я просто щёлкаю шеей – нервная привычка – и жалею об этом ровно настолько, насколько следовало ожидать.
– Прошу прощения, Ваше Сиятельство, но я не вижу в этом никакого смысла.
Он напряженно кивает – плечи закаменели двумя уступами.
– Смысла нет, но факт есть – и с ним придётся считаться. Прошу, поверь, я не сидел сложа руки, пока ты спал. Я расспрашивал всех подряд, и всё, чего добился, что терпение – моя единственная надежда.
Я присвистываю про себя: у тех, кто отказывает верховному генералу в ответах, должно быть, есть на то чертовски убедительные причины. Итак, в меня влюбился генерал. Я осторожно тыкаю эту идею мысленным веслом, решаю, что она никуда не годится, и отбрасываю подальше. Прочистив горло, я осторожно интересуюсь:
– А что полагается делать фокусу?
На сей раз он вытягивается по струнке и поднимает руку, чтобы коснуться моей, но затем, передумав, складывает ладони на коленях. Я и сам не знаю, как бы отреагировал, не передумай он – отпихнул бы его или же нет – зависит от того, какая часть рассудка возобладает: та, что исправно салютует офицерам, или же та, что тихо подвывает от абсурдности происходящего.
– Ничего, – наконец изрекает он. – Род магических талантов, развивающихся у вектора, определяется тем, какие таланты к этому времени обрёл фокус.
Стоит ли говорить, что для меня это звучит как отборная галиматья. Возможно, генерал ожидает, что на него того и гляди снизойдет дар магической навигации и способность лавировать силой мысли, или же великое умение определять сорт рыбы единым взглядом; одно могу сказать: ни на что более впечатляющее я бы на его месте не рассчитывал. Наверно, именно этим я и не устроил его возможно-бывшего друга. Что поделаешь, если все мои таланты связаны с морем, с которым дзали не желают иметь ровным счетом ничего общего.
– Но хватит об этом – ты устал? У тебя что-то болит? – Он вновь хмурится, и в его взгляде такая тревога, что мне, право, неловко даже находиться с ним в одной комнате, не то что быть её причиной. Генерал прославился необычайным стоицизмом – быть может, на деле это верно лишь в сравнении с его ближайшим окружением? Или же… по правде, мне не очень-то хочется думать про это «или».
– Я в порядке, Ваше Сиятельство! – машинально отвечаю я, стараясь вытянуться в посидке смирно. Какое бы непонятное заклятье ни туманило его мозг, я не собираюсь выказывать слабость перед высшим армейским начальством. – Бывало и хуже. А как ваша рука, милорд?
Он выглядит настолько удивлённым и до странного польщённым, что я уже жалею, что спросил.
– Полностью исцелён, – отвечает он, с улыбкой склоняя голову набок. – Королева держит тут лучший штат магов, потому-то я тебя сюда и доставил.
– А, – только и могу протянуть я.
Все это слишком странно, чтобы уложиться в сознании. Я чувствую, как тысячи вопросов разносят мой разум в щепки, однако идущая война не станет дожидаться, пока я все их задам. В таких ситуациях мне обычно помогает долгая прогулка вдоль берега или же хороший заплыв. Для раздумий нужно пространство. Ну а для такого рода случаев – обширное пространство.
– Открой, что тебя тревожит, – воркует он всё тем же ути-пути-котёночным тоном. – Не бойся, проси, чего пожелаешь.
Я щурюсь на потолок, словно все ответы могут отыскаться там.
– Ваше Сиятельство, прошу, не примите это на свой счёт, но мне нужно хорошенько поразмыслить надо всем этим. Ну а из-за распроклятой ноги далеко не уйти…
Благодарение святым, он схватывает на лету.
– Разумеется, – отвечает он, поднимаясь на ноги. – У меня уйма дел, не последнее из которых – извиниться перед Алимом… Я вернусь… вернусь, в общем. Тебе чего-нибудь прислать? Еду, напитки?
Но моя голова без того слишком болит, чтобы мне ещё и прислуживал сам генерал – и чтобы удержать еду в себе.
– Всё в порядке, сэр, – как можно бодрее отвечаю я и поспешно добавляю: – Спасибо вам. Гм, Ваше Сиятельство. Хм.
Его тёмные губы изгибаются в полуулыбке:
– Можешь называть меня Фараз [5].
Еще чего не хватало – звать верховного генерала по имени. Тётя меня убьет, не говоря обо всех прочих.
– Сэр, – соглашаюсь я на компромиссный вариант.
Он медленно кивает, и улыбка тает на глазах.
– Если надумаешь пройтись, тебя никто не остановит – ты ничем не ограничен, помимо того, что сдерживает и меня. Я прослежу, чтобы твои пожелания в пределах этой крепости имели вес наравне с моими. Единственное, о чём я тебя прошу – покамест не покидать стен крепости: маги ещё не уверены, что для тебя это безопасно.
– Можете на меня положиться, – выпаливаю я. Его просьбу не так уж сложно выполнить, учитывая, что я не знаю, когда вообще смогу подняться на ноги. – Благодарю вас, сэр.
Он кивает – и вот за ним тихо закрывается дверь; я же откидываюсь на подушки с долгим, долгим вздохом.
Примечания переводчиков:
[1] Лейтензанц – в оригинале – lieutenitza. Поскольку по английским правилам чтения это слово не прочесть, мы преобразовали это слово на свой лад.
[2] Пеламида – в оригинале “Bluefish” – дословный перевод «голубая/синяя рыба». Это народное название означает сразу несколько разновидностей рыб, в том числе луфаря, фиатолу, американского терпуга, восточноатлантического строматея и скумбрию, но мы выбрали Пеламиду (Sarda sarda) как обладающую наиболее греческим по духу названием.
[3] Хищник – в оригинале – gator, разговорное «крокодил».
[4] Бъезфрецзинг – в оригинале bjezfretzing.
[5] Фараз – в оригинале имя генерала Paraz, но мы позволили себе поменять первую букву имени благозвучия ради, тем паче что это отлично согласуется с традицией дзалинских имён, которые звучат слегка на восточный манер, и буквы P и F весьма лингвистически близки: Ph читается как «Ф».
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Логово Псоя и Сысоя»
Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Глава 18. Ручной старейшина
Предыдущая глава
«Значит, коверкать сюжет как попало мы можем, а хотя бы послать мне коробку с едой не судьба, а, Система?»
А то отыгрывай тут эти отвратные диалоги с главным героем, снова и снова изображая какого-то статиста [1], за такую-то отдачу! Это же чистой воды эксплуатация!
Снедаемый жалостью к себе, Шэнь Цинцю всё же нашёл в себе силы поднять руку и коснуться макушки Ло Бинхэ. Горящий несгибаемой решимостью взгляд ученика тотчас смягчился, будто на рдеющие угли его ярости плеснули чистой родниковой воды.
— Не стоит придавать этому такое значение, — поразмыслив, сказал ему Шэнь Цинцю. — Даже если ты не сможешь стать сильнее, я всегда буду рядом, чтобы защитить тебя.
читать дальшеПо правде говоря, лично он предпочёл бы, чтобы его подопечный так навсегда и остался скромным белоснежным цветочком, гнущимся под любым порывом ветра, вместо того, чтобы превращаться в тёмного психопатического тирана, который уничтожит мир по собственной прихоти. В таком случае Шэнь Цинцю был бы вовсе не против опекать его хоть всю оставшуюся жизнь.
Однако, похоже, его ясные как день слова обретали в чужих ушах какой-то иной смысл, ведь это незамысловатое утешение погрузило Ло Бинхэ в ступор.
Никто прежде не давал ему столь чистосердечных и серьёзных обещаний.
Как бы ни был велик мир, сколько в нём найдется людей, готовых заверить: «Тебе не обязательно быть сильным, конечно же, я буду рядом и защищу тебя от любых невзгод!»
При том это явно были не пустые слова — если уж учитель сказал так, значит, он сделает это, ведь он неоднократно доказал на деле, что скорее пострадает сам, чем позволит причинить хоть малейший вред ученику.
Накал нежности, содержащейся в этих немудрёных заверениях, оказался слишком велик — как только вызванное ими тёплое чувство малость ослабло, Ло Бинхэ ощутил, как по телу поднимается волна жара, заливая лицо.
Шэнь Цинцю пару раз кашлянул, с сожалением обнаружив, что во сне даже как следует харкнуть кровью не получится. Протянув ученику руку, он предложил:
— Хорошо, прежде всего, помоги мне подняться.
После того, как Шэнь Цинцю отнял руку, по запястью Ло Бинхэ разлилось необычное чувство сродни лёгкому онемению, не лишённому приятности; осознав, о чём думает, юноша тотчас от души выбранил себя за подобные помыслы, оскорбительные по отношению к его учителю, и честно попытался привести мысли в порядок, как учил его наставник.
Внезапно тишину нарушил старческий голос, в котором звучало неподдельное любопытство:
— Хе-хе, а ведь мальчишка и впрямь способен разрушить заклятье этого старика [2], это не так-то просто!
Странный звук разносился эхом, окружая их со всех сторон, из-за чего невозможно было определить, откуда он исходит.
Итак, БОСС наконец пожаловал!
Шэнь Цинцю не успел толком подняться на ноги, когда глаза Ло Бинхэ настороженно вспыхнули: появление Мэнмо в тот самый момент, когда наставника ранили, не сулило ничего хорошего. Юноша решил про себя: если демон вздумает напасть, то, пусть его навыки пока слабы, он будет бороться до последнего вздоха, чтобы защитить учителя.
Стоило ему подумать об этом, как голос зазвучал вновь:
— Эй ты, поди-ка сюда, дай этому старику взглянуть, что за юный герой наделён подобными талантами.
Однако Ло Бинхэ не сводил глаз с учителя, не решаясь заговорить, пока не выскажется наставник. Это было неожиданно приятно для Шэнь Цинцю, и он даже позволил себе поддразнить подопечного:
— Старейшина спрашивает тебя, молодой герой, какой же ты дашь ответ?
Щёки Ло Бинхэ заалели.
— Я не заслужил подобной чести, разрушение заклятья — всецело заслуга моего учителя, —обернувшись, ответил он бесплотному голосу.
Ответом ему было презрительное фырканье.
Шэнь Цинцю отлично понимал причину подобной реакции: пусть он и блокировал удар ученика, это было Царство снов Ло Бинхэ, так что в разрушении кошмара тот мог полагаться исключительно на собственную силу духа, однако ему было лень вновь пускаться в объяснения очевидных вещей.
— Этот старик зовёт паренька, но не этого простофилю с Цанцюн, — распорядился голос. — Чтобы он не услышал, о чём мы поведём речь, пусть он сперва уснёт.
Как и следовало ожидать, всё вышло так же, как и с Нин Инъин в оригинальном романе — всех, кроме Ло Бинхэ, Мэнмо бесцеремонно выставлял за порог. Внезапно ощутив сильную головную боль, Шэнь Цинцю рухнул наземь.
Это мало сказать что шокировало Ло Бинхэ — подхватив мужчину, он окликнул его:
— Учитель?
— Не стоит беспокоиться, — заверил его Мэнмо. — Этот старик просто отправил его в сон внутри сна, так что он мирно почивает. А ты поспеши сюда! — На сей раз Ло Бинхэ удалось определить, что голос исходит из тёмной пещеры к западу от него.
Убедившись, что Шэнь Цинцю не просыпается, как его ни тормоши, Ло Бинхэ бережно уложил его на землю, а затем развернулся к источнику голоса:
— Мой учитель называет вас старейшиной, так что я буду оказывать вам уважение. Надеюсь, что вы не станете вредить моему учителю.
— Мальчишка, я же видел твои воспоминания, — со смехом отозвался Мэнмо. — Этот твой учитель дурно с тобой обращается. Почему бы тебе просто от него не избавиться, пользуясь удобным случаем? Ведь я хочу помочь тебе.
Понятное дело, большая часть этих воспоминаний была связана со старым добрым оригинальным Шэнь Цинцю — они и впрямь преобладали…
— Учитель на самом деле не такой, каким кажется старейшине, — покачал головой Ло Бинхэ. — К тому же, учитель есть учитель: он имеет полное право обращаться со мной как ему заблагорассудится, а моя обязанность как ученика — воздавать ему за это почтением.
— Узнаю старых добрых зануд! — вновь фыркнул Мэнмо. — Те, кто следует Праведным путём Царства людей, всегда были проклятыми лицемерами. Кому какое дело, уважаешь ты этого старого прохвоста или нет? Если меня кто-то оскорбляет, я воздаю мерзавцу смертью! Он ведь наверняка знал, что ты не соперник Тяньчую, и тем не менее стравил тебя с ним, какая низость. Неужто ты этого не понимаешь?
— Я и сам не думал, что способен одолеть его, — ответил на это Ло Бинхэ. — Однако учитель не только поверил в меня, дав мне шанс, но и воодушевил меня на пути к сражению — в результате я и вправду одержал победу! — Высказав все это вслух, про себя он тихо добавил: «А ещё принял на себя два удара, чтобы спасти меня — как после этого я могу сомневаться в искренности его доброты?»
Поскольку Мэнмо, по сути, видел лишь несколько разрозненных отрывков, он совсем не понимал, что за странный человек этот Шэнь Цинцю, и не горел желанием в этом разбираться — однако подобное отношение Ло Бинхэ ему импонировало, а потому он благожелательно бросил:
— Как я посмотрю, мальчишка придаёт большое значение справедливости и чувству долга.
— Я недостоин даже малой доли доброго отношения моего учителя.
Обладай Мэнмо материальным ртом, тот уже начал бы подёргиваться; немудрено, что он поспешил сменить тему.
— Этот старик чует, что в твоём теле что-то запечатано, но не может разобрать, что это за странная штука, — немного поразмыслив, заявил он. — Пожалуй, это что-то исключительное.
— Что же это может быть, если даже вы не в силах это распознать? — с лёгким удивлением переспросил Ло Бинхэ.
— Могущество моего рода передаётся от поколения к поколению, — хохотнул Мэнмо. — Однако на свете есть и более могущественные демоны, чем этот старик — вполне может быть, что один из них запечатал в тебе эту сущность.
Будучи демоном нескольких сотен лет от роду, Мэнмо едва ли стал бы намеренно принижать себя, чтобы ввести в заблуждение нищего невежественного [3] подростка. И всё же Ло Бинхэ не мог поверить услышанному:
— Старейшина имеет в виду, что в моём теле… есть что-то, связанное с демонами?
— И что, ты не рад этому? — не удержался от смеха Мэнмо. — Жаждешь отмежеваться от демонов?
Однако шок Ло Бинхэ продлился недолго. Мысли в его голове завертелись с невероятной скоростью.
— Злодеяниям демонов несть числа, — решительно заявил он. — Они не раз причиняли зло моему учителю. Само собой, я не могу иметь к ним никакого отношения.
— Малец, ты можешь произнести хотя бы три слова, не помянув при этом своего учителя? — угрюмо буркнул Мэнмо. — Этот старик догадывается, что твоим следующим вопросом будет: «Есть ли способ вытащить его отсюда?»
— А если я спрошу, старейшина ответит мне? — горько улыбнулся Ло Бинхэ.
— Не то чтобы я не хотел сказать, — от души расхохотался Мэнмо, — беда в том, что здесь этот старик бессилен. Если я не в состоянии разобраться в том, что внутри тебя, как я могу помочь тебе вырваться из сна? Не будь в тебе этого, я бы уже давно покончил с вами обоими, и не пришлось бы возиться с вами добрых полдня. Ты что, всерьёз полагаешь, что этому старику нечем заняться?
Ло Бинхэ предпочёл промолчать, про себя же он подумал: «У тебя даже материального тела нет, и по сути своей ты — всего лишь тень, паразитирующая на чужих снах, так чем тебе ещё заниматься?»
Не зная, что за мысли рождаются в голове юноши, демон вновь подал голос:
— Хоть я и сказал, что не в силах этого сделать, это не значит, что выхода не существует.
— Так старейшина всё-таки поведает мне, что это за выход? — испытующе спросил Ло Бинхэ.
— Этот старик может не только поведать тебе об этом способе, но и наставить во многом другом, — со значением сказал ему Мэнмо.
Намёк был яснее некуда — само собой, Ло Бинхэ тотчас понял, куда он клонит.
— Ты собираешься наставить меня на путь демона? — с упавшим сердцем спросил он.
— А что с ним не так? — распознав холод в его голосе, провокационно бросил Мэнмо. — Пойдя по этому пути, ты мог бы развить заложенные в твоём теле возможности, а это принесло бы тебе неслыханную пользу, позволив продвигаться семимильными шагами, вознестись надо всеми людьми [4], и это не просто слова! Не подлежит сомнению, что тебе по силам покорить три сферы, перевернуть небо и землю [5], сметая все преграды на своём пути!
Последняя фраза всё же затронула какую-то струну в сердце Ло Бинхэ.
Продвигаясь семимильными шагами, вознестись надо всеми, покорить три сферы, сметая все препятствия на своём пути. Стать сильным, невероятно сильным!
И всё же он тотчас отмёл эту идею.
Больше всего на свете учитель ненавидит демонов; если, склонив слух к посулам Мэнмо, он ступит на этот тёмный путь, как он после этого сможет смотреть в глаза учителю? Разобьёт ли это сердце наставника или вызовет бурю его гнева [6], Ло Бинхэ не желал видеть воочию ни одной из этих перспектив.
— Не выйдет, — безыскусно заявил он.
— Если ты не согласишься у меня учиться, — сухо усмехнулся Мэнмо, — то, боюсь, в конце концов ты утратишь способность подавлять демоническую энергию в своём теле. Сейчас она надёжно сокрыта, так что её невозможно обнаружить, да вот только этот старик чувствует, что печать слабеет, и в один прекрасный день вовсе сломается и твоя тёмная ци выйдет наружу. И какими глазами тогда посмотрит на тебя твой добрый наставник, который столь ревностно ненавидит [7] демонов, что считает своим первейшим долгом уничтожать их?
Услышав из уст старого демона то, чего он в глубине души больше всего боялся сам, Ло Бинхэ скрипнул зубами:
— Этот юнец — всего лишь скромный адепт, а любой путь совершенствования усеян неисчислимыми опасностями и трудностями. Почему ты так настаиваешь, чтобы я непременно пошёл по пути демона?
Тем самым он поднял один из основополагающих вопросов: ровным счетом никто, кроме автора, не может разобраться в том, с какой радости все выдающиеся герои этого мира со слезами на глазах умоляют, чтобы главный герой немедленно сделался их учеником/последователем/зятем.
Хотя, справедливости ради, подавляющее большинство авторов также не знает ответа на этот извечный вопрос.
— Этот малец совсем не ценит доброго отношения к нему! Этот старик, углядев в тебе особые таланты, не желает, чтобы его бесценные знания развеялись как дым вслед за материальным телом! Ты бездумно отказываешься от того, о чём тщетно молят другие!
На лице Ло Бинхэ не отразилось ни единой эмоции. Не дождавшись реакции на свой цветистый монолог, Мэнмо преисполнился дурных предчувствий.
Доброе честное лицо юноши озарила лучезарная улыбка:
— Едва ли старейшина так стремится срочно обучить меня, — медленно произнёс он, — лишь потому, что жаждет передать свои бесценные знания преемнику.
Мэнмо в отчаянии возопил про себя.
Примечания:
[1] Статист — в оригинале 龙套(lóng tào) — театральный костюм с изображением дракона для ролей императорских слуг или императорских сценических конвоев, также «драконий» костюм означает персонажа заднего плана.
[2] Этот старик — старейшина Мэнмо именует себя 老夫 (lǎofū) — лаофу — так в разговоре говорят о себе пожилые люди, или же старшие при обращении к младшим.
[3] Нищий — в оригинале 两袖清风 (liǎngxiùqīngfēng) — в пер. с кит. «в обоих рукавах свежий ветер», в обр. знач. «бедный, но честный; бескорыстный, неподкупный».
Невежественный — в оригинале 一穷二白 (yīqióngèrbái) — в пер. с кит. «бедный и культурно отсталый (о стране)», обр. в знач. «нищета и безграмотность; экономическая бедность и культурная отсталость».
[4] Продвигаться семимильными шагами — в оригинале 一日千里 (yī rì qiān lǐ) — в пер. с кит. «тысяча ли в день», обр. в знач. «чрезвычайно быстро».
Надо всеми людьми — в оригинале 万人 (wànrén) — в букв. пер. с кит. «десять тысяч человек», образно в значении «всё человечество».
[5] Три сферы — в оригинале 三界 (sānjiè) — три сферы мироздания (небо, земля, люди).
В буддизме — три категории развития сознательных существ:
Юйцзе 欲界(yùjiè) —мир желаний (страстей) — существа мира страстей (от животных до голодных демонов).
Сэцзе 色界 (sèjiè) — в букв. пер. с кит. «мир цвета», мир форм — обладающие способностью к восприятию внешнего мира.
Усэцзе 无色界 (wúsèjiè) —нематериальный мир, мир отсутствия восприятия форм.
Понятие трёх сфер в буддизме связано со сном и пробуждением сознания, что, как нам кажется, тематически связано с этой главой.
«Три сферы — это пристанище длинной ночи. Сознание видит глубокий сон. Всё то, что оно видит во сне, кажется реальным. Затем происходит пробуждение, длинная ночь сменяется рассветом. Заблуждения сознания исчезают, все три сферы оказываются пустотой» (Цзи Цзан; цит. по ст. М.В. Орбодоевой, 2014 «Трансформация буддизма в Китае в период эпох Вэй и Цзинь»).
Перевернуть небо и землю 翻天覆地 (fāntiān fùdì) — обр. в знач. «грандиозное, потрясающее деяние».
[6] Буря гнева — 雷霆 (léitíng) — в букв. пер. с кит. «раскаты грома», обр. в знач. «сильный гнев».
[7] Cтоль ревностно ненавидит — в оригинале 嫉恶如仇 (jí è rú chóu) — в пер. с кит. «ненавидеть порочного человека как врага», обр. в знач. «бороться со злом; ненавидеть плохих людей и плохие дела, как своего собственного врага».
Следующая глава
«Значит, коверкать сюжет как попало мы можем, а хотя бы послать мне коробку с едой не судьба, а, Система?»
А то отыгрывай тут эти отвратные диалоги с главным героем, снова и снова изображая какого-то статиста [1], за такую-то отдачу! Это же чистой воды эксплуатация!
Снедаемый жалостью к себе, Шэнь Цинцю всё же нашёл в себе силы поднять руку и коснуться макушки Ло Бинхэ. Горящий несгибаемой решимостью взгляд ученика тотчас смягчился, будто на рдеющие угли его ярости плеснули чистой родниковой воды.
— Не стоит придавать этому такое значение, — поразмыслив, сказал ему Шэнь Цинцю. — Даже если ты не сможешь стать сильнее, я всегда буду рядом, чтобы защитить тебя.
читать дальшеПо правде говоря, лично он предпочёл бы, чтобы его подопечный так навсегда и остался скромным белоснежным цветочком, гнущимся под любым порывом ветра, вместо того, чтобы превращаться в тёмного психопатического тирана, который уничтожит мир по собственной прихоти. В таком случае Шэнь Цинцю был бы вовсе не против опекать его хоть всю оставшуюся жизнь.
Однако, похоже, его ясные как день слова обретали в чужих ушах какой-то иной смысл, ведь это незамысловатое утешение погрузило Ло Бинхэ в ступор.
Никто прежде не давал ему столь чистосердечных и серьёзных обещаний.
Как бы ни был велик мир, сколько в нём найдется людей, готовых заверить: «Тебе не обязательно быть сильным, конечно же, я буду рядом и защищу тебя от любых невзгод!»
При том это явно были не пустые слова — если уж учитель сказал так, значит, он сделает это, ведь он неоднократно доказал на деле, что скорее пострадает сам, чем позволит причинить хоть малейший вред ученику.
Накал нежности, содержащейся в этих немудрёных заверениях, оказался слишком велик — как только вызванное ими тёплое чувство малость ослабло, Ло Бинхэ ощутил, как по телу поднимается волна жара, заливая лицо.
Шэнь Цинцю пару раз кашлянул, с сожалением обнаружив, что во сне даже как следует харкнуть кровью не получится. Протянув ученику руку, он предложил:
— Хорошо, прежде всего, помоги мне подняться.
После того, как Шэнь Цинцю отнял руку, по запястью Ло Бинхэ разлилось необычное чувство сродни лёгкому онемению, не лишённому приятности; осознав, о чём думает, юноша тотчас от души выбранил себя за подобные помыслы, оскорбительные по отношению к его учителю, и честно попытался привести мысли в порядок, как учил его наставник.
Внезапно тишину нарушил старческий голос, в котором звучало неподдельное любопытство:
— Хе-хе, а ведь мальчишка и впрямь способен разрушить заклятье этого старика [2], это не так-то просто!
Странный звук разносился эхом, окружая их со всех сторон, из-за чего невозможно было определить, откуда он исходит.
Итак, БОСС наконец пожаловал!
Шэнь Цинцю не успел толком подняться на ноги, когда глаза Ло Бинхэ настороженно вспыхнули: появление Мэнмо в тот самый момент, когда наставника ранили, не сулило ничего хорошего. Юноша решил про себя: если демон вздумает напасть, то, пусть его навыки пока слабы, он будет бороться до последнего вздоха, чтобы защитить учителя.
Стоило ему подумать об этом, как голос зазвучал вновь:
— Эй ты, поди-ка сюда, дай этому старику взглянуть, что за юный герой наделён подобными талантами.
Однако Ло Бинхэ не сводил глаз с учителя, не решаясь заговорить, пока не выскажется наставник. Это было неожиданно приятно для Шэнь Цинцю, и он даже позволил себе поддразнить подопечного:
— Старейшина спрашивает тебя, молодой герой, какой же ты дашь ответ?
Щёки Ло Бинхэ заалели.
— Я не заслужил подобной чести, разрушение заклятья — всецело заслуга моего учителя, —обернувшись, ответил он бесплотному голосу.
Ответом ему было презрительное фырканье.
Шэнь Цинцю отлично понимал причину подобной реакции: пусть он и блокировал удар ученика, это было Царство снов Ло Бинхэ, так что в разрушении кошмара тот мог полагаться исключительно на собственную силу духа, однако ему было лень вновь пускаться в объяснения очевидных вещей.
— Этот старик зовёт паренька, но не этого простофилю с Цанцюн, — распорядился голос. — Чтобы он не услышал, о чём мы поведём речь, пусть он сперва уснёт.
Как и следовало ожидать, всё вышло так же, как и с Нин Инъин в оригинальном романе — всех, кроме Ло Бинхэ, Мэнмо бесцеремонно выставлял за порог. Внезапно ощутив сильную головную боль, Шэнь Цинцю рухнул наземь.
Это мало сказать что шокировало Ло Бинхэ — подхватив мужчину, он окликнул его:
— Учитель?
— Не стоит беспокоиться, — заверил его Мэнмо. — Этот старик просто отправил его в сон внутри сна, так что он мирно почивает. А ты поспеши сюда! — На сей раз Ло Бинхэ удалось определить, что голос исходит из тёмной пещеры к западу от него.
Убедившись, что Шэнь Цинцю не просыпается, как его ни тормоши, Ло Бинхэ бережно уложил его на землю, а затем развернулся к источнику голоса:
— Мой учитель называет вас старейшиной, так что я буду оказывать вам уважение. Надеюсь, что вы не станете вредить моему учителю.
— Мальчишка, я же видел твои воспоминания, — со смехом отозвался Мэнмо. — Этот твой учитель дурно с тобой обращается. Почему бы тебе просто от него не избавиться, пользуясь удобным случаем? Ведь я хочу помочь тебе.
Понятное дело, большая часть этих воспоминаний была связана со старым добрым оригинальным Шэнь Цинцю — они и впрямь преобладали…
— Учитель на самом деле не такой, каким кажется старейшине, — покачал головой Ло Бинхэ. — К тому же, учитель есть учитель: он имеет полное право обращаться со мной как ему заблагорассудится, а моя обязанность как ученика — воздавать ему за это почтением.
— Узнаю старых добрых зануд! — вновь фыркнул Мэнмо. — Те, кто следует Праведным путём Царства людей, всегда были проклятыми лицемерами. Кому какое дело, уважаешь ты этого старого прохвоста или нет? Если меня кто-то оскорбляет, я воздаю мерзавцу смертью! Он ведь наверняка знал, что ты не соперник Тяньчую, и тем не менее стравил тебя с ним, какая низость. Неужто ты этого не понимаешь?
— Я и сам не думал, что способен одолеть его, — ответил на это Ло Бинхэ. — Однако учитель не только поверил в меня, дав мне шанс, но и воодушевил меня на пути к сражению — в результате я и вправду одержал победу! — Высказав все это вслух, про себя он тихо добавил: «А ещё принял на себя два удара, чтобы спасти меня — как после этого я могу сомневаться в искренности его доброты?»
Поскольку Мэнмо, по сути, видел лишь несколько разрозненных отрывков, он совсем не понимал, что за странный человек этот Шэнь Цинцю, и не горел желанием в этом разбираться — однако подобное отношение Ло Бинхэ ему импонировало, а потому он благожелательно бросил:
— Как я посмотрю, мальчишка придаёт большое значение справедливости и чувству долга.
— Я недостоин даже малой доли доброго отношения моего учителя.
Обладай Мэнмо материальным ртом, тот уже начал бы подёргиваться; немудрено, что он поспешил сменить тему.
— Этот старик чует, что в твоём теле что-то запечатано, но не может разобрать, что это за странная штука, — немного поразмыслив, заявил он. — Пожалуй, это что-то исключительное.
— Что же это может быть, если даже вы не в силах это распознать? — с лёгким удивлением переспросил Ло Бинхэ.
— Могущество моего рода передаётся от поколения к поколению, — хохотнул Мэнмо. — Однако на свете есть и более могущественные демоны, чем этот старик — вполне может быть, что один из них запечатал в тебе эту сущность.
Будучи демоном нескольких сотен лет от роду, Мэнмо едва ли стал бы намеренно принижать себя, чтобы ввести в заблуждение нищего невежественного [3] подростка. И всё же Ло Бинхэ не мог поверить услышанному:
— Старейшина имеет в виду, что в моём теле… есть что-то, связанное с демонами?
— И что, ты не рад этому? — не удержался от смеха Мэнмо. — Жаждешь отмежеваться от демонов?
Однако шок Ло Бинхэ продлился недолго. Мысли в его голове завертелись с невероятной скоростью.
— Злодеяниям демонов несть числа, — решительно заявил он. — Они не раз причиняли зло моему учителю. Само собой, я не могу иметь к ним никакого отношения.
— Малец, ты можешь произнести хотя бы три слова, не помянув при этом своего учителя? — угрюмо буркнул Мэнмо. — Этот старик догадывается, что твоим следующим вопросом будет: «Есть ли способ вытащить его отсюда?»
— А если я спрошу, старейшина ответит мне? — горько улыбнулся Ло Бинхэ.
— Не то чтобы я не хотел сказать, — от души расхохотался Мэнмо, — беда в том, что здесь этот старик бессилен. Если я не в состоянии разобраться в том, что внутри тебя, как я могу помочь тебе вырваться из сна? Не будь в тебе этого, я бы уже давно покончил с вами обоими, и не пришлось бы возиться с вами добрых полдня. Ты что, всерьёз полагаешь, что этому старику нечем заняться?
Ло Бинхэ предпочёл промолчать, про себя же он подумал: «У тебя даже материального тела нет, и по сути своей ты — всего лишь тень, паразитирующая на чужих снах, так чем тебе ещё заниматься?»
Не зная, что за мысли рождаются в голове юноши, демон вновь подал голос:
— Хоть я и сказал, что не в силах этого сделать, это не значит, что выхода не существует.
— Так старейшина всё-таки поведает мне, что это за выход? — испытующе спросил Ло Бинхэ.
— Этот старик может не только поведать тебе об этом способе, но и наставить во многом другом, — со значением сказал ему Мэнмо.
Намёк был яснее некуда — само собой, Ло Бинхэ тотчас понял, куда он клонит.
— Ты собираешься наставить меня на путь демона? — с упавшим сердцем спросил он.
— А что с ним не так? — распознав холод в его голосе, провокационно бросил Мэнмо. — Пойдя по этому пути, ты мог бы развить заложенные в твоём теле возможности, а это принесло бы тебе неслыханную пользу, позволив продвигаться семимильными шагами, вознестись надо всеми людьми [4], и это не просто слова! Не подлежит сомнению, что тебе по силам покорить три сферы, перевернуть небо и землю [5], сметая все преграды на своём пути!
Последняя фраза всё же затронула какую-то струну в сердце Ло Бинхэ.
Продвигаясь семимильными шагами, вознестись надо всеми, покорить три сферы, сметая все препятствия на своём пути. Стать сильным, невероятно сильным!
И всё же он тотчас отмёл эту идею.
Больше всего на свете учитель ненавидит демонов; если, склонив слух к посулам Мэнмо, он ступит на этот тёмный путь, как он после этого сможет смотреть в глаза учителю? Разобьёт ли это сердце наставника или вызовет бурю его гнева [6], Ло Бинхэ не желал видеть воочию ни одной из этих перспектив.
— Не выйдет, — безыскусно заявил он.
— Если ты не согласишься у меня учиться, — сухо усмехнулся Мэнмо, — то, боюсь, в конце концов ты утратишь способность подавлять демоническую энергию в своём теле. Сейчас она надёжно сокрыта, так что её невозможно обнаружить, да вот только этот старик чувствует, что печать слабеет, и в один прекрасный день вовсе сломается и твоя тёмная ци выйдет наружу. И какими глазами тогда посмотрит на тебя твой добрый наставник, который столь ревностно ненавидит [7] демонов, что считает своим первейшим долгом уничтожать их?
Услышав из уст старого демона то, чего он в глубине души больше всего боялся сам, Ло Бинхэ скрипнул зубами:
— Этот юнец — всего лишь скромный адепт, а любой путь совершенствования усеян неисчислимыми опасностями и трудностями. Почему ты так настаиваешь, чтобы я непременно пошёл по пути демона?
Тем самым он поднял один из основополагающих вопросов: ровным счетом никто, кроме автора, не может разобраться в том, с какой радости все выдающиеся герои этого мира со слезами на глазах умоляют, чтобы главный герой немедленно сделался их учеником/последователем/зятем.
Хотя, справедливости ради, подавляющее большинство авторов также не знает ответа на этот извечный вопрос.
— Этот малец совсем не ценит доброго отношения к нему! Этот старик, углядев в тебе особые таланты, не желает, чтобы его бесценные знания развеялись как дым вслед за материальным телом! Ты бездумно отказываешься от того, о чём тщетно молят другие!
На лице Ло Бинхэ не отразилось ни единой эмоции. Не дождавшись реакции на свой цветистый монолог, Мэнмо преисполнился дурных предчувствий.
Доброе честное лицо юноши озарила лучезарная улыбка:
— Едва ли старейшина так стремится срочно обучить меня, — медленно произнёс он, — лишь потому, что жаждет передать свои бесценные знания преемнику.
Мэнмо в отчаянии возопил про себя.
Примечания:
[1] Статист — в оригинале 龙套(lóng tào) — театральный костюм с изображением дракона для ролей императорских слуг или императорских сценических конвоев, также «драконий» костюм означает персонажа заднего плана.
[2] Этот старик — старейшина Мэнмо именует себя 老夫 (lǎofū) — лаофу — так в разговоре говорят о себе пожилые люди, или же старшие при обращении к младшим.
[3] Нищий — в оригинале 两袖清风 (liǎngxiùqīngfēng) — в пер. с кит. «в обоих рукавах свежий ветер», в обр. знач. «бедный, но честный; бескорыстный, неподкупный».
Невежественный — в оригинале 一穷二白 (yīqióngèrbái) — в пер. с кит. «бедный и культурно отсталый (о стране)», обр. в знач. «нищета и безграмотность; экономическая бедность и культурная отсталость».
[4] Продвигаться семимильными шагами — в оригинале 一日千里 (yī rì qiān lǐ) — в пер. с кит. «тысяча ли в день», обр. в знач. «чрезвычайно быстро».
Надо всеми людьми — в оригинале 万人 (wànrén) — в букв. пер. с кит. «десять тысяч человек», образно в значении «всё человечество».
[5] Три сферы — в оригинале 三界 (sānjiè) — три сферы мироздания (небо, земля, люди).
В буддизме — три категории развития сознательных существ:
Юйцзе 欲界(yùjiè) —мир желаний (страстей) — существа мира страстей (от животных до голодных демонов).
Сэцзе 色界 (sèjiè) — в букв. пер. с кит. «мир цвета», мир форм — обладающие способностью к восприятию внешнего мира.
Усэцзе 无色界 (wúsèjiè) —нематериальный мир, мир отсутствия восприятия форм.
Понятие трёх сфер в буддизме связано со сном и пробуждением сознания, что, как нам кажется, тематически связано с этой главой.
«Три сферы — это пристанище длинной ночи. Сознание видит глубокий сон. Всё то, что оно видит во сне, кажется реальным. Затем происходит пробуждение, длинная ночь сменяется рассветом. Заблуждения сознания исчезают, все три сферы оказываются пустотой» (Цзи Цзан; цит. по ст. М.В. Орбодоевой, 2014 «Трансформация буддизма в Китае в период эпох Вэй и Цзинь»).
Перевернуть небо и землю 翻天覆地 (fāntiān fùdì) — обр. в знач. «грандиозное, потрясающее деяние».
[6] Буря гнева — 雷霆 (léitíng) — в букв. пер. с кит. «раскаты грома», обр. в знач. «сильный гнев».
[7] Cтоль ревностно ненавидит — в оригинале 嫉恶如仇 (jí è rú chóu) — в пер. с кит. «ненавидеть порочного человека как врага», обр. в знач. «бороться со злом; ненавидеть плохих людей и плохие дела, как своего собственного врага».
Следующая глава
Джулиан, блог «Мышиные заметки»
* * *
Курьер принёс Боне еду и наполнитель. Был в маске, но но без перчаток.
Комментарии 12
Pinkyheart, блог «My Little Hasbro и иже с ним»
* * *
где посты про хюгге?
мы все в теплых носкахпледахкофтахпижамах.
едим вкусное, довольствуемся малым, сидим дома. смотрим из окна на цветущие сливы и падающий снег.
наслаждаемся семейным уютом и любовью ближних.
все рисуют, читают, смотрят старые картины.
почему это называют карантином? это же чистое хюгге (с)
Хотя у меня это ментальная прокрастинация, скорее.
Вдобавок я завела рабочий фейсбук и там на меня безостановочно льется информация в огромных количествах.