Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Решка раздражённо прикидывала, не слишком ли много благословения выхватил лохматый пройдоха от детей Всематери. Бардак, напыщенно обозванный пророком «новым важным этапом становления великой державы», удручал. Деду-то досталось изрядно: судя по всему, его загадочное молчание насчёт творившегося в святилище объяснялось просто – рассказать ему было нечего. Кто похозяйничал в его голове – двух версий быть не могло, но наложенные на гостей странные Зоэлевы чары очень помогли скрыть последствия коварства раймирских принцев. Оставшиеся в зале немногочисленные гости спали беспробудным сном, картина за окнами и вовсе напоминала поле битвы, усеянное телами павших. Дед очнулся первым и тут же принялся задействовать все возможные амулеты, запасённые на такой случай. У самой Решки, что удивительно, сна не было ни в одном глазу.
Читать дальше...Старый скорпион сразу же поспешил всюду раструбить о великом чуде и признании посланника Богини правителем Свободного Перешейка, истинным и полновластным. Сам же признанный посланник полновластно продрых до полудня прямо там, куда его сгрузили, оглашая залу вдохновенным храпом истинно пророческой силы, покуда «любезная Хали» и её самоназначенный первый советник прилагали все усилия, чтобы навести подобие порядка и понять, что делать дальше. План деда было совершенно очевиден, но пошёл под откос, как только Зоэль продрал глаза и громко потребовал йербы с касой. От какой-либо лекарской помощи отказался, жадно выдул пару заварок и два кувшина, после чего отбыл творить историю прямо с дымящейся тыквой-горлянкой в руке. Так началось всё это безобразие с Новым Вавилоном.
Решка не вполне понимала, как Зоэлю удается добиться от своих буйных последователей почти безоговорочного послушания. И тем не менее. Когда внезапно поднявшаяся и столь же внезапно улёгшаяся песчаная буря обнажила в паре часов пути от предместий Сифра неплохо сохранившиеся развалины каких-то зданий, никто не усомнился в пафосном заявлении новоявленного избранника и царя, что, дескать, буря веры вашей открыла вам Вавилон. Никто не возмутился, когда совершенно потерявший берега Зоэль поволок всех из города на этот грешный кусок Пустошей и заявил, что в память об открытии необходимо воздвигнуть золотой памятник Всематери. Золотой, подумать только... но никто не спросил, откуда трепач возьмет столько золота и не логичнее ли, если золото имеется, потратить его на более насущные нужды. Например, на то, чтобы нормально обжить эту песчаную равнину... но нет. С восторгом детей, играющих под натянутой на стулья простыней, последователи Зоэля принялись разбивать на указанном пророком участке палаточный лагерь. К чести Зоэля следует сказать, что шатры и всё необходимое для них появились на нужном месте словно само собой, да и в воде, к немалому удивлению Решки, недостатка не случилось – по наводке пророка его верные за пару часов откопали вполне сносный источник. «Дар Всематери», – воздел к небу указующий перст довольный Малхаз. Зачем старый скорпион оставил своё уютное гнездо и потащился следом за толпой Зоэлевых оборванцев, Решка тоже не очень понимала. Уверовал и проникся? Не смешно, унесите. Скорее, перестал доверять ей и желает держать руку на пульсе. Интересно, возмутится ли, если приказать ему взяться за лопату вместе со всеми?
С золотом, надо сказать, получилось страшновато. После того, как не просыхавший, похоже, ни на час после встречи с раймирскими леопардами Зоэль провозгласил, что истинное золото – это любовь, и каждый должен отдать Богине самое ценное для себя, впору было рассмеяться и разойтись по домам. Держи стакан выше, как любили говорить ребята из адмирской части армейских стражей Перешейка. Народ пошёл сплошным потоком, кучка даров, вначале совсем маленькая и смехотворная, постепенно росла. Чего там только не было – монеты разного достоинства, домашняя утварь, одежда, украшения, игрушки, благовония, а порой и вовсе откровенный мусор вроде срезанных волос. Изрядное число особо ретивых пришлось вразумить на месте: некоторые тащили не только домашний скот и птицу, но и собственных детей. Зоэль внимательно вглядывался в лица верующих, терпеливо объясняя, почему такие жертвы не угодны Великой, но находил больше послушания, чем понимания. Иногда Решка замечала, как у вождя и лидера дёргался угол рта, превращая обаятельную улыбку в болезненную гримасу. Ей чудилось, что в застывших глазах пророка при виде таких картин отражалось не только сожаление о дремучей тупости и дикарстве подданных. Было там что-то иное, какой-то странный блеск, тоскливый и голодный. В любую минуту чаша терпения могла переполниться очередным младенцем, и тогда вся мощь язвительного красноречия неизбежно выплеснулась бы на головы глупцов, способных помыслить о том, чтобы приносить детей в жертву. В конце концов, это их народ, со всеми недостатками и слабостями, и другого по воле Хаоса им не выдадут. Да и на что бы сдались они с Зоэлем воображаемому идеальному и мудрому обществу?
Дурному настроению немало способствовало то, что Зоэль сходу приставил её к работе, велев руководить теми, кто расчищал и обустраивал место для статуи. Целыми днями мотаться среди машущих кирками и лопатами сограждан, словно надсмотрщик в каменоломнях, хорошо хоть без кнута? Удружил любовничек, нечего сказать. Решка сняла с бедра небольшую фляжку, отхлебнула из неё и, вернув фляжку на место и поправив белый шёлковый лоскут, надежно прикрывавший от палящего солнца голову и лицо, решительным шагом пошла к палатке Зоэля.
Откинув полог, девушка с трудом скрыла замешательство – она, конечно, привыкла к тому, что рядом с Зоэлем стремительно менялось всё, но к столь бессмысленному калейдоскопу готова всё же не была. Вместо виденных ещё вчера разномастных бараньих шкур ложе теперь устилали тканые из тряпок половики и шёлковые ковры – вперемешку, словно в лавке старьёвщика. Даже неведомо за что нежно любимое Зоэлем мебельное чешуйчатое чудовище не избегло перемен – обычно оно было завалено ворохом бумажного мусора – очередные законотворческие шедевры Лино под редакцией самого Зоэля, донесения, письма и записки от благодарного народа, смятые газеты вперемешку с весьма почтенного вида свитками (не иначе утащенными из библиотеки деда)… Несмотря на постоянные восторженные покушения толп паломников, Зоэль ухитрялся находить время на просмотр всего этого безобразия. Теперь же гора макулатуры в недрах реликтового монстра испарилась, уступив место старому сапогу, из которого торчала початая бутылка игристого вина. А вместо неизвестно откуда появившегося пару дней назад (и теперь так же непредсказуемо исчезнувшего) кальяна в центре палатки стояла небольшая глиняная жаровня-канун. Пара керамических джезв с кофе, брошенная без присмотра, исходила мирным ароматным парком вместо того, чтобы давно выкипеть, залив уголья. Дополняли картину хрустальный стакан на серебряной подставке и чашка из костяного фарфора с родовым гербом беглого мэра. Зоэля не было. Сделав пару глотков вина прямо из горлышка (странно, что стоявшая в сапоге бутылка не выдохлась и была прохладной, словно только что из погреба), девушка вышла. Не мог же он заварить всю эту кашу и снова бросить отдуваться вместо себя, ни словечком не предупредив? Шутка, повторенная дважды… Решка стремительно, насколько позволял осыпавшийся под ногами песок, взбежала на бархан, чтобы оглядеться. Странно, раньше она не замечала, насколько за эти дни разросся импровизированный палаточный городок…
На расчищенной ровной, как стол, площадке в центре, вопреки ожиданиям, никто не работал. «На пять минут нельзя оставить», – Решка зло сощурилась, прикрыв глаза ладонью от полуденного солнца. Все сгрудились там, куда вот уже не один день тащили «дары Богине», и преданно внимали оратору, жестикулировавшему, словно взбесившийся вентилятор. Солнечные лучи превращали простенький венец из золотой ветви граната в яростно горящий нимб вокруг спутанной шевелюры. Сходный огонь охватил и кучу приношений. Решка сквозь зубы прошипела несколько подзаборных пассажей. Что там опять случилось? Судя по напряжению сгрудившейся вокруг Зоэля толпы, что-то из ряда вон выходящее. Кто-то приволок в качестве дара очередных младенцев, парализованную бабку или собственную просроченную девственность? Она быстро, почти бегом, направилась к толпе, и, бесцеремонно расталкивая собравшихся, добралась примерно до середины, когда передние ряды отшатнулись, словно от огня. Чудом удержавшись на ногах, девушка продолжила движение вперёд – теперь ей ещё больше хотелось узнать, что за непотребство там творится. Нырнув под локоть какому-то застывшему на месте верзиле, она оказалась практически перед Зоэлем. Не обратившим на неё, впрочем, ни малейшего внимания.
Взор пророка был устремлён на странную скульптурную группу – двое коленопреклоненных сограждан крайне пройдошливого вида у груды натащенного верующими мусора, которая приобрела угрожающие размеры – теперь она могла бы поспорить по внушительности с самыми высокими барханами. Разве что была волей Богини (или всё-таки пророка?) совершенно неподвластна ветрам пустыни. Лица обоих искажены диким ужасом, мышцы неподвижных тел сведены судорогой. Переход живой плоти в блестящий полированный металл застиг их врасплох, но они успели прочувствовать и понять, что с ними происходит. Жуткий процесс выглядел незавершённым: последнее мгновение длиною в вечность, мастерски и навсегда запечатанное в идеальной отливке.
– …каждый должен был принести самое дорогое – и вот свершилось, –торжествующий голос Зоэля напомнил Решке завывание песчаной бури, которую она застала еще ребёнком. Несмотря на надёжные стены дедовского дома, слепящий пустынный вихрь был страшен, а свист ветра походил на перекличку давно утративших последнюю искру жизни голосов. – Эти доброхоты, – он с пугающей фамильярностью погладил по головам металлические фигуры, – принесли на алтарь Всематери самое ценное, что у них было. Жажду обладания. Жажду золота. И жизнь, которая без этой жажды не имела для них ни малейшего смысла. Ничтожные песчинки породили движение, которое не остановить, и будет, как обещал я – воздвигнется статуя Амы Лайлы.
Куча хлама пришла в движение, растекаясь расплавленным металлом, вздымаясь волной и застывая, как вылитый в воду свечной воск. От неё исходил жар, словно из тигля ювелира или печи углежога – теперь попятились даже те, кто оставался стоять в первых рядах, наблюдая за действом. Решка усилием воли заставила себя остаться на месте, но, отцепив фляжку от пояса, выплеснула остатки воды на прикрывавший голову шелковый лоскут и обвязала свободный край вокруг лица, защищая от жара нос и рот.
– Те, кто отдал себя Всематери, вечно останутся у ног Богини свидетелями и стражами величия Её. И напоминанием о том, что, пытаясь завладеть чужим, ты непременно отдашь своё! – Зоэль завершил свою речь и легко спрыгнул с постамента, словно с крутой ступеньки. Правда, ступенька оказалась изрядно выше его немалого роста, а за спиной пророка бесформенная золотая масса наконец обрела очертания, отбросив чудовищную тень. Огромная до гротеска статуя производила гнетущее впечатление, несмотря на томную позу лежащей женщины. Руки исполинши расслабленно закинуты за голову, одна нога свешивается с постамента, вторая чуть развёрнута и согнута в колене – Решка подумала, что, доведись ей выбирать эскиз для собственного памятника, версию со столь бесстыдной и детализированной демонстрацией всего, что отличает женщину от мужчины, она бы не одобрила. А будь богиней, непременно поразила бы автора всеми громами и молниями сразу, чтоб неповадно было.
Размышления о фасоне монумента, приличествующего блистательной и добродетельной даме, беспардонно прервал Зоэль. Оглядев притихшую и склонившуюся то ли в ужасе, то ли в благоговении толпу, он одобрительно прищёлкнул языком.
– Эк их проняло! Ну не молодец ли я, моя Хали?
– Ты о чём? – Решка недоуменно воззрилась на любовника, словно не узнавая. Ей до крайности не нравился блуждающий взгляд Зоэля, беспокойный и в то же время отсутствующий. – Эти ловкачи… которые хотели украсть что-то из даров Богине… они мертвы?
– Да они живее нас с тобой! Разве ты не видишь? – в смехе Зоэля послышались истерические ноты, а грубо впечатавшиеся в её рот губы оказались сухими и горячими, как у больного лихорадкой. Говорил он отрывисто, с пугающей убеждённостью. – Хотели золота – обратились в то, чего жаждали. А цена… Цена есть у всех. Главный фокус – знать её лучше, чем они сами. Тогда кара становится наградой. Желавшие бренного стяжали бессмертие.
Не ответив на поцелуи, Решка вырвалась, и смерила Зоэля взглядом, далёким от восхищения.
– Ты. Сам. Вор. – Раздельно произнесла она, в отчаянии пытаясь пробиться сквозь стену лунатического упрямства. – Тебя не казнили за пару побрякушек. Тебя не казнили за вынесенные из городской казны мешки. Даже высокородный идиот Нержель понимал, что нельзя кару за преступление делать более жестокой, чем вред от него. Раз ты можешь обратить в золото любой сор – какая беда, если нуждающиеся взяли бы немного? Бывшие владельцы пожертвовали свои сокровища и счастливы. Те двое купили бы себе еды и вина, и тоже были бы счастливы. А ты превратил бы в драгоценности что угодно – хоть пару пустых бутылок или объедки…
– Не путай магию истинной веры с дешёвой алхимией, – осклабился Зоэль, протягивая к ней руку. – И не жалей этих шутов. Лучше иди ко мне. Наши верные, – другой рукой он небрежно обвёл раболепно согнутые спины сограждан, – сейчас всё одно видят сады Амы Лайлы, а не нас с тобой.
– Вот сам и иди… в свои сады! – Решка утёрла краем запылившейся повязки выступившие на глазах злые слёзы и бросилась прочь. Преследовать её не стали.
***
Когда у него в постели оказалась пара симпатичных и совершенно отвязных фанаток, меньше всего Хэму недоставало голограммы Аралима. «Нашел время!» – тихо буркнул он, и, стараясь не разбудить недавно угомонившихся девиц (вымотали они его изрядно, видно отоциона по ушам, а Третий дом по темпераменту), выбрался из постели. Махнул рукой, приглашая нежданно явившегося, слава Хаосу, хоть не во плоти, приятеля следовать за ним и, даже не одевшись, перебазировался в кабинет. Где немедленно плюхнулся на кушетку, материализовал очередной бокал с мистофелевкой и сигарету, и выжидательно уставился на Аралима. Тот не устыдился и не исчез.
– Вторая Вселенская началась? – сварливо поинтересовался Хэм.
Непривычно серьёзный Аралим отрицательно мотнул головой, и знакомым, хоть в этот раз изрядно нервозным движением пригладил растрепавшиеся светлые волосы.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он.
Хэм театрально всплеснул руками, облился мистофелевкой, но не обратил на это ни малейшего внимания.
– Увидев у меня в койке всего лишь двух баб, ты интересуешься моим самочувствием? Что ты скажешь, если их будет трое? А если пять? Спросишь, саркофаг какого фасона я предпочитаю и написал ли завещание? Ты там перебрал, никак?
– В отличие от тебя, я которую неделю унизительно трезв, – вздохнул тот. – Арвель исчез, папаша рвёт и мечет, а ты, вроде как, близнец...
– И что? – Хэм снова наполнил бокал мистофелевкой, но пить почему-то расхотелось. – Я с ним виделся реже, чем с тобой. И нет, в своем доме я его не прячу. Можешь явиться и проверить лично.
– Я не об этом, – Аралим выразительно возвёл глаза к потолку. – По идее, ты должен был почувствовать, если с ним случилось что-то дурное.
– Ничего дурного я не ощущал, – Хэм медленно, словно выдержанный коньяк, принялся цедить мистофелевку.
– А что-нибудь не дурное? – Аралим оживился. – Подумай, вспомни... может, тебе что-то снилось?
Хэм напрягся. Ему самому стало интересно – не может же оказаться, что все эти поверья про близнецов, способных на расстоянии почувствовать друг друга, всего лишь миф? Сосредоточившись, он попытался обнаружить брата «дальней слежкой» – заклинание было проверенным и кровную родню обычно показывало почти на любом расстоянии. Ничего. Точнее, странное ощущение, будто объект слежки находится... везде. Как свет или воздух. Ещё одна попытка.
Аралим воззрился на Хэма с такой надеждой, словно ожидал, что тот выудит пропажу из бокала. Странно, что он так переживает – Арвеля приятель всегда считал слишком правильным, занудой и вообще копией папаши. Ах да, искать-то припахали наверняка его ведомство – пропажей одного из членов Совета занимается безопасность, а не простые егеря... Хэм от души посочувствовал Аралиму, но от соболезнований вслух воздержался.
Попробовал мысленно обратиться к Арвелю. Снова ничего – по крайней мере, ничего, похожего на обычный мысленный диалог. Хэм усилил нажим. Создалось впечатление, словно он пытается поговорить с ветром. Или с водой. Короче, со стихией, которой разговоры с ним совершенно неинтересны. Стихия, значит? Хэм принялся задумчиво насвистывать простенькую мелодию – в детстве, когда отец как-то на пару лет забыл его на Архипелаге, он научился у местных моряков этой мелодии, позволявшей, по уверениям демонов-погодников, наколдовывать попутный ветер.
И ветер пришел. Легкое движение воздуха, сквозняк, не более. А с ветром пришла странная уверенность, что всё так, как должно быть, всё правильно.
– Это не твоя игра, – прошептал сквозняк. – Хаос знает, как надо, Хаос знает, что нужно... и я тоже знаю. Теперь – знаю.
Хэм не был уверен, не почудилось ли это ему, но по расширившимся глазам Аралима понял – тот тоже расслышал странный шёпот невесть откуда взявшегося в кабинете ночного сквозняка. Голограмма исчезла, не попрощавшись и не поблагодарив. Наверное, побежал рассказывать отцу или докладывать Совету. Вряд ли приятель понял больше, чем сам Хэм. Ну и ладно, – поленившись возвращаться в спальню, демон растянулся на кушетке и практически мгновенно заснул. Снились ему бескрайние просторы Веера, ветер и играющие в солнечных лучах песчинки, каждая из которых была абсолютно счастлива.
***
Герцогиня осторожно коснулась резной панели, смутно надеясь, что проход не откроется. Надежда оказалась тщетной – с другой стороны, если затягивать дальше, велик шанс, что о наглости адмирского экс-премьера Адонаи узнает не от неё. Удушающая петля заботы грозила затянуться ещё туже, как только она сообщит, при каких обстоятельствах её подловили, будто столетнюю девчонку, – о Перешейке и его удалом царе-самозванце не говорили разве что немые. И Светлейший. В грозной предштормовой тишине, окутавшей дворец, иной раз не удавалось расслышать даже собственные мысли. Слуги совершенно отбились от рук – впрочем, это как раз вполне устраивало Герцогиню, ничего, кроме раздражения, они давно не вызывали. Хуже было то, что с дворцом и садом творилось нечто странное – казалось, пространство и время устроили знатную попойку и теперь никак не могут прийти в себя и приступить к положенным обязанностям. Не будь Герцогиня привычна к таким метаморфозам, то не далее как вчера утром вышла бы в пустоту – балкон отсутствовал, хотя вид изнутри был совершенно обычным, никаких тревожных признаков заметно не было. К вечеру балкон всё-таки вернулся на место, доставив, однако, пищу для размышлений: предназначался ли этот фокус ей лично, или был частью спровоцированного настроением хозяина природного процесса, чем-то вроде сезонной линьки или миграции птиц. Проход до личных покоев Адонаи никаких сюрпризов не содержал, разве что коридор показался несколько длиннее обычного да ощущался лёгкий перепад уровней. Герцогиня с облегчением тронула потайной рычажок и вышла в залитый солнцем зал. Всё по-прежнему – огромные окна во всю стену и стеклянный потолок – растениям требовалось много света. Какой это ярус дворцовой оранжереи, она давно перестала пытаться угадать, но раньше ей тут даже нравилось – забавно было видеть, сколь разительный контраст составляет это место с рабочим кабинетом и прочими официальными интерьерами. Хаотичные джунгли, более уютные, чем хищное кладбищенское буйство сада снаружи, были весьма уместно и продуманно разбавлены – под сенью громадной монстеры притаилось удобное кресло, какие-нибудь недолговечные царьки наверняка использовали его как трон, а среди переплетений лиан вдруг проступали лица статуй, причудливые узоры ковров или старая амальгама зеркал в тяжёлой серебряной оправе. Всё, что могло понадобиться хозяину или тем немногим, кто бывал сюда допущен. Но визитёра здесь она видела лишь единожды – Рафаэль коротко приветствовал её и удалился, даже не приложившись к ручке. Поговаривали, что между лейб-медиком и государем произошла серьёзная размолвка.
Внутренний компас незаметно дал сбой, и Герцогиня слегка заблудилась в этом бесконечном лабиринте колонн. Путь указали смутное движение воздуха и слабый аромат курительного сбора. «№759 Домашний»… дрянь, но принятого антидота должно хватить, дополнительный запас на экстренный случай хранится в одном из колец. Наконец острый слух уловил обрывки разговора, и найти дорогу стало значительно проще. Герцогиня невольно старалась ступать как можно тише – голос был ей незнаком, мало ли, с кем мог беседовать повелитель, и насколько обрадуется свидетельнице. С учетом того, какую информацию желала сообщить она – посторонние точно были ни к чему.
Помимо раздраженно покачивающегося в гамаке Светлейшего в оранжерее никого не оказалось. Рядом с магнолией в цвету стояла удивительной красоты статуя из золотистого стекла, а возможно, цитрина или топаза, изображавшая обнаженного молодого мужчину. Темное золото волос, небрежно перевитых стеблями нимфеи, светлые, почти белые лепестки, породистое, чуть скуластое лицо с чувственным, насмешливо изогнутым ртом и удлиненными серыми глазами, обведенными черной окантовкой ресниц, мускулатура атлета – наверняка скульптор польстил модели, но даже если и так, позировавший наверняка был хорош собой. Герцогиня вгляделась в черты статуи, казавшиеся смутно, тревожаще знакомыми, словно виденными во сне, и чуть не вскрикнула, когда скульптура плавным, текучим движением сменила позу. Оказавшееся живым – или хотя бы не вполне мертвым – произведение искусства медленно поправило цветы в волосах и с любопытством поглядело наверх, словно почувствовав присутствие постороннего на галерее. Оценивающе смерило наблюдательницу взглядом и улыбнулось на редкость солнечно и обаятельно.
Что удивительно, Светлейший не обратил на это ни малейшего внимания, он вообще не смотрел в сторону собеседника. Выглядел обескураживающе: в самом простом платье – алые шальвары и рубаха, да ещё и босой. Избавленная от куаферских забот шевелюра вовсю пользовалась редкими мгновениями полной свободы. Жадно затянувшись, Светлейший процедил сквозь стиснутые зубы в сторону полупрозрачного демона, мешая слова с плотным тяжёлым дымом:
– Ты хочешь сказать нам, будто бы позволил какому-то проходимцу без помех проникнуть в сад и совершить объявленную дерзость? Так мы должны понять твои слова?
– Ты, отец, – голос наглого живого изваяния оказался хорошо модулированным хрипловатым баритоном, – можешь понимать это, как тебе заблагорассудится. Я выполнял твои указания, и касаемо этого мы, – снова едва заметное усиление голоса на местоимении, едва заметная насмешливая пауза после, – кажется, пришли к консенсусу. – Золотистая полупрозрачная рука небрежно сорвала цветок магнолии и поднесла к лицу точным, выверенным движением танцора.
Герцогиня замерла на месте, стараясь не дышать. Казалось, температура в оранжерее поднялась на добрый десяток градусов. Та половина лица Светлейшего, что не была скрыта волосами, застыла чеканной маской, так что более живым сейчас казался его дерзкий и непочтительный сын. Голос Светлейшего напротив, был полон мягкого участия, словно шёлковый шарф, пропитанный редким ядом.
– Не припоминаем, чтобы приказывали тебе пускать в Эдем таких гостей. Быть может, ему удалось обмануть тебя хитрою маскировкой или мастерством перевоплощения? Тогда мы понимаем. Ты ведь привык одерживать верх, наш блистательный Рудра.
– В отличие от более близкой кровной родни, – изваяние расчётливо отправило цветок магнолии в волосы, к нимфеям, прежде чем невинно распахнуть глаза и скорбно развести руками, – этот гость не пытался обмануть и не желал повредить мне. У меня не было оснований встать на его пути.
Тень мимолётной судороги пробежала по лицу Светлейшего, губы тронула та же медленная пугающая улыбка, что тогда у озера – или бьющий сквозь стёкла яркий свет и клубы дыма искажали картину, играя в свои иллюзорные игры?
– Похвальное почитание права крови, – вся мягкость испарилась, голос звучал глухо и сдавленно. – Ты сказал, что видел в садах другого нашего родственника. Он был один?
– Несчастный ребёнок, – баритон чуть смягчился, – был таким же, как всегда. Одиноким. Ты не спросил, как он себя чувствовал, отец, но я отвечу – твои игрушки редко бывают счастливы, – он вскинул голову и еле заметно понимающе улыбнулся застывшей на галерее Герцогине.
Светлейший вдруг резко сел, вцепившись в край гамака. Механическим движением откинул с лица мешавшие пряди, и уставился прямо перед собой. Он словно к чему-то внимательно прислушивался. Левый глаз его был пуст и слеп – ни зрачка, ни радужки, всё заволокло сплошным сгустком холодного ртутного света, который делался всё ярче.
Рудра жадно вгляделся в лицо отца, словно лейб-медик, ожидающий последнего вздоха коронованного пациента. Затем неожиданно повернулся к женщине на галерее. «Беги!» – беззвучно произнес он, и Кора встрепенулась, словно солдат, услышавший самый важный в жизни приказ. Непослушные пальцы с трудом нащупали треклятый потайной рычажок. Последним, что она увидела, изо всей силы налегая на дверь, закрывающуюся непозволительно медленно, была тающая в воздухе мстительная улыбка того, кому полагалось быть лишённым всяких страстей, безмолвным и невидимым командиром стражей Эдема.
.
), но из каждого я выношу новый опыт: построение узора; сочетание элементов разной направленности — тангл плюс орнамент, "из головы" плюс срисовка; смешивание цветов в камнях. Здесь я использовала растушевку, хотя обычно оставляю зернистость и шероховатость. 
