Ad Dracones 9 читателей тэги

Автор: Psoj_i_Sysoj

Альтернативная история Средневековой Валахии и Паннонии, X век. Семь человек в преддверии зимы идут через перевал. У каждого из них разные цели, но объединяет их одно – желание выжить...

Предупреждение: присутствуют отношения между героями одного пола.

Рейтинг: NC-17 (есть лайт-версия с рейтингом R по адресу: https://ficbook.net/readfic/7890426 )

Наш прекрасный корректор: Екатерина

Ad Dracones. Глава 9. Беда не приходит одна – A baj nem jár egyedül (О бой нэм йар эдьедюл)

28 декабря 2019 (12:14:35) 725

Предыдущая глава

Кемисэ

Глядя на то, как Верек с братом чёрной точкой исчезают вдали, я ощущаю небывалое облегчение, за которое мне тотчас становится совестно. Это походит на роскошный подарок, получив который, не веришь, что это происходит наяву.

Оглядев своих спутников, я вновь испытываю прилив ликования такой силы, что еле удерживаюсь от того, чтобы сказать вслух: «Вот теперь-то никого лишнего среди нас не осталось». Сам не знаю, почему эти люди будят во мне совсем иные чувства, чем Верек и его брат — быть может, потому, что не лезут ко мне с непрошеной заботой, а может, оттого, что им ничего не ведомо о моём прошлом, о котором я сам предпочёл бы забыть.

читать дальшеВ последний раз такое вот радужное, невесомое осознание счастья посещало меня в глубоком детстве, когда Рэу и Лину, его супруга и моя приёмная мать, брали нас с Цатэ с собой собирать травы — мне так хотелось тогда, чтобы эти часы длились годами, что порой я даже шёл на бесчестные уловки, намеренно пытаясь завести приёмную семью как можно дальше в надежде заблудиться вместе с ними, или же канючил, что подвернул ногу и теперь не могу идти; впрочем, умение ориентироваться и знание местности никогда не отказывали Рэу, а в случае мнимой травмы он безропотно взваливал меня на спину, даже не заикаясь об этом, когда оказывалось, что моя нога в полном порядке. Мои приёмные родители и названая сестра почитали всё это невинными детскими шалостями и капризами, я же всякий раз по возвращении домой искренне горевал, словно предчувствуя, что не так уж далёк тот день, когда моё счастье исчезнет, как по мановению руки, словно нырнувшее в снеговые тучи солнце. Если бы мы и вправду могли уйти все вчетвером, навсегда оставив стены Твердыни. Если бы они могли не покидать меня, а я — остаться с ними. Если бы…

Из этих раздумий меня вырывает Ирчи, осторожно вынимая из моих рук тюк, с которым я застыл, намереваясь погрузить его в повозку. В этом жесте нет ни следа упрёка или насмешки, но я, пристыженный тем, что грезил наяву, стремлюсь подключиться к сборам, пусть мне и не слишком хорошо удаётся приспособиться к слаженным движениям моих спутников. В конце концов, после недвусмысленного предложения пойти передохнуть всё от того же Ирчи, я присаживаюсь рядом с невозмутимо поджидающим в стороне господином Вистаном.

Когда мне довелось встретиться с ним воочию, меня немало удивило, что Анте и его родня вкупе с Ирчи именуют его «стариком» — мне показалось, что Вистан чуть старше меня самого — однако я не придал этому значения, решив, что, по-видимому, столь увечных людей тоже именуют стариками.

Он тотчас заговаривает со мной, будто наша предыдущая беседа прервалась всего пару мгновений назад — я всякий раз дивлюсь, как легко и непринуждённо ему это даётся, в то время как мне, чтобы завязать разговор, приходится мучительно долго раздумывать над парой простых приветственных слов.

— Быть может, мой вопрос покажется вам неуместным, — говорит Вистан, поглядывая на меня любопытным взором тёмных глаз, — но меня гнетёт собственное невежество. Насколько я могу судить, в Твердыне вы занимаете не последнее положение — как же звучит ваш титул?

— Благословенный, — не задумываясь, бросаю я, но тут же понимаю, что человеку это звание ровным счётом ничего не скажет. — Благословенное дитя, — поясняю я.

— Этот титул передаётся по праву рождения? — тотчас переспрашивает Вистан. — Как у наших князей? Или даруется по заслугам?

Я удручённо вздыхаю, понимая, что не смогу объяснить всего, не углубляясь в детали.

— По праву рождения, — наконец изрекаю я. — Мой отец был Богоподобным… — осёкшись, я вновь замолкаю. По счастью, Вистан, по-видимому, заметил моё замешательство, тут же сменив тему:

— И всё же, при столь высоком положении вы путешествуете без свиты?

Видя, что рано обрадовался перемене темы, я вновь хмурюсь, бросая отрывистое до грубости:

— Тому есть причины, — искренне надеясь, что собеседник не примет подобную резкость на свой счёт, ведь завязать мало-мальски интересную беседу мне до сих пор удавалось только с ним. По счастью, в этот самый момент Ирчи окликает нас:

— Эй, господа, пора в дорогу!

***

Ирчи

На следующее утро с гор повеяло резким ветром, предвещающим снег. Едва выбравшись из палатки на рассвете, я тотчас об этом пожалел: задувало так, что не спасала даже моя доха. Появившимся на запах дыма спутникам, похоже, было немногим легче: все прятали руки и лица, стремясь устроиться поближе к огню. Что до твердынца, то я думал, что он вообще не выйдет, и собрался было нести еду ему в палатку, когда он таки соизволил явить себя людям.

Поглядывая на пасмурное небо, по которому разводами сажи тянулись тучи, я предложил:

— Того и гляди снег повалит — если застанет нас в дороге, мало не покажется. Давайте-ка лучше подождём Верека здесь, а там, глядишь, распогодится. — Судя по лицам Эгира и Инанны, они всецело поддерживали эту идею, что до твердынца, так его даже спрашивать было бесполезно — уткнулся в свою плошку с таким видом, будто ожидал, что солнце взойдёт прямиком из неё. Недоволен моим решением остался только Вистан: уставив на меня пронзительный взгляд тёмных глаз из-под нахмуренных бровей, он предположил:

— А что, если погода будет меняться лишь к худшему?

Не без труда подавив желание ответить: «Пойдёте обратно в Вёрёшвар — как вам с самого начала и предлагали!» — я невозмутимо отозвался:

— Тогда нам тем паче следует оставаться в лагере. Здесь, под укрытием скал, нас и то едва не сдувает — а вы представьте себе, что творится на открытом месте! Ну а дальше, в горловине, так посвистывает, что и мул на ногах не устоит!

В ответ господин Вистан наградил меня таким взглядом, каким, верно, привык одаривать нерадивых учеников, но пререкаться не стал, так что ко всеобщему удовольствию нам не понадобилось снимать палатки и выходить на этот ветродуй с гостеприимной площадки. Что бы там себе ни думал торопящийся к своему лоботрясу учитель, сам я отнюдь не желал, чтобы, отстав от нас, Верек оказался отрезанным по ту сторону перевала — в таком случае, мне придётся самолично сопровождать драгоценную твердынскую персону до самой Цитадели. Сейчас-то он вёл себя вполне смирно, но, учитывая, что теперь моя роль с благосклонного «моя хата с краю» резко поменялась на опекуна, вольно или невольно вынужденного радеть о его благополучии, то не за горами тот час, когда мне достанется на орехи почище сердобольного Верека.

День тянулся невыносимо медленно. Из-за скверной погоды мы разошлись по палаткам, как только поели. Хоть я в кои-то веки был рад больше не видеть господина Вистана, поминутно всматривающегося в небо с недовольным видом, меня не покидало ощущение, что в другой палатке не в пример веселее, чем в нашей. Чтобы хоть как-то скоротать время, я, раздёрнув на шестах полог крыши, соорудил костерок прямо внутри палатки — тут-то неутихающий ветер был мне в помощь — и принялся в его свете перебирать вещи, выискивая, не пора ли что чинить.

— Вам ничего не надо залатать? — бросил я в пространство, не особенно надеясь на ответ. Сидеть в палатке с твердынцем было всё равно что делить кров с призраком — вроде и не один, а отклика никакого. Каково же было моё изумление, когда я обнаружил, что он протягивает мне старую холщовую суму — сколько бы, интересно, он её держал, прежде чем догадался бы меня окликнуть? Приняв суму из его рук, я быстро осмотрел её, не только для того, чтобы найти, где прореха, не спрашивая твердынца, но и из чистого любопытства. Впрочем, не сказать, чтобы мне удалось обнаружить в ней хоть что-то интересное: самая обычная сума, разве что источает сильные ароматы высушенных трав, которые словно стараются перекричать друг друга. Видимо, ими и были набиты мешочки, которые он вытащил, разложив на одеяле. Глядя на то, как я верчу его суму так и эдак, твердынец таки не удержался: протянув руку, он указал на то место, где крепилась лямка, и бросил краткое:

— Вот здесь.

Ткань там ещё не прохудилась, но уже потёрлась — видно, в этой суме таскали не только невесомые травки, причём в течение довольно долгого времени. Кто-то уже не раз латал его суму в этом месте: на грубой ткани виднелись миниатюрные аккуратные стежки, в которых я безошибочно признал женскую руку. Интересно, кто это был — мать, сестра, а быть может, и невеста? Невольно подняв глаза, я обнаружил, что он следит за мной с таким вниманием, словно я собираюсь не чинить обычную старую сумку, а штопать рану его единственного детища. От этого взгляда мне стало, мягко говоря, не по себе, однако мне всё же удалось, собрав волю в кулак, приступить к работе, а через какое-то время и впрямь забыть про безмолвного наблюдателя — я даже затянул какой-то напев себе под нос.

— Что ты поешь? — внезапно бросил Нерацу — я аж вздрогнул от неожиданности, едва не проткнув себе палец.

Этот вопрос заставил меня самого задуматься, что я там такое мурлычу себе под нос, с головой уйдя в свои мысли.

— Это песня матери, которая может видеть своего сына только во сне, — отозвался я, про себя дивясь, что выбрал именно эту песню — обычно я предпочитаю что-то более жизнерадостное, а от этой и вовсе такая тоска берет, что хоть плачь.

Он хотел что-то ответить, но в этот момент полог приподнялся, и в нашу палатку заглянул Эгир.

— Как я посмотрю, вы тут неплохо устроились, — ворчливо заметил он.

— Кто же вам мешает сделать так же? — в тон ему ответил я. — Милости просим!

— Тесновато будет, — засомневался Эгир.

— Отчего же, — отозвался я, и, с запозданием вспомнив про твердынца, обратился к нему: — Как думаете, господин Нерацу, пустим к себе наших спутников на огонёк? — а то, если Верек узнает, что я вздумал докучать его подопечному обществом жалких людишек, мне точно не поздоровится.

Тот вместо ответа пододвинулся ближе ко мне — прежде мы сидели по разные стороны от костра, теперь же — бок о бок. В глубине души я надеялся, что по другую руку от меня сядет Инанна, однако этому не суждено было сбыться: она устроилась между Вистаном и Эгиром, зато, поднимая глаза от шитья, я мог невозбранно любоваться её нежными чертами в тёплых сполохах огня. Поскольку с сумой твердынца дел было всего-то ничего: я приладил с обратной стороны лоскут ткани, чтобы дольше продержалось — я предложил остальным:

— Если есть что починить, могу заняться.

Вистан с Инанной промолчали, а Эгир, не чинясь, сунул мне свой прохудившийся сапог:

— Сможешь зачинить?

— Ну, знаете, — покачал я головой. — Я всё же не сапожник, не жалуйтесь потом, если что не так, — однако всё-таки взялся за его обувку, прикидывая, что здесь можно сделать.

Несмотря на то, что компании существенно прибавилось, беседа не клеилась: в нашей тесной группе уже вошло в обычай, что разговор затевает господин Вистан, но сегодня он был явно не расположен к общению. Пока мы с Эгиром и Инанной лениво обсуждали, что будем бросать в похлёбку, он лишь буркнул себе под нос, выглянув за полог:

— А снег-то всё ж таки не пошёл.

Поскольку его голос едва различался за завыванием ветра в скалах, я предпочёл сделать вид, что попросту не расслышал. Сготовив ужин, я загасил костёр, и наши спутники вновь удалились в свою палатку, чтобы, устроившись на ночлег ещё до заката, набраться сил перед завтрашним днём. Надеясь, что на следующий день Верек нас нагонит, я намеревался собраться в путь с утра пораньше, чтобы тотчас сняться с места.

***

Утро встретило нас солнечным морозцем, так что я пожалел, что Верек ещё не с нами — вот по такой погоде славно бы взять хороший темп, прошагали бы вдвое больше против прошедших дней, приминая хрусткую заиндевевшую траву под по-зимнему чистым небом. Видимо, именно солнце стало причиной тому, что я поднялся прежде всех — твердынец, похоже, ещё спал, завернувшись в свой плащ — всегда диву давался, как это он не преет под таким ворохом одежд — Вистан с Эгиром также не показывались, лишь Инанна вышла, заслышав мою возню.

Вместе мы неторопливо запалили костёр и мешали утреннюю похлёбку, когда она встрепенулась, устремив взор туда, где тропа пряталась за скальным выступом — известное дело, женский слух тоньше мужского. Спустя какую-то пару мгновений и я это расслышал: стук копыт по мёрзлой земле — и, прихватив мешалку, вышел на тропу посмотреть, кто там — скорее из любопытства, чем из опаски: о грабителях на Подкове давненько уже не слыхивали, да если бы таковые тут и водились, то скорее прятались бы в засаде, чем гоняться за случайными путниками.

Я тут же увидел их — сперва крохотные чёрточки, наподобие мошек, они быстро приближались — двое, трое, четверо всадников. Уже издали стало заметно, какие яркие на них одежды, на одном даже сверкает кольчуга. Особого удивления у меня их появление не вызвало: пусть в такое время уважающие себя путники уже не пускаются в дорогу через перевал, гонцам со срочными поручениями не выбирать — их жизни стоят меньше, чем единый день промедления. Таким лучше на пути не попадаться — затопчут и не заметят, потому, рассмотрев их как следует, я отошёл обратно к костру, где застыла Инанна.

Не успел я рассказать ей о том, что увидел, как уловил, что топот копыт замедляется. Достигнув нашего лагеря, они остановились, во все глаза уставясь на наши палатки. Тот, что в кольчуге — по всему видно, предводитель — спешился первым, обратившись ко мне:

— Кто вы такие и сколько вас здесь?

Остальные за его спиной один за другим слезали с коней, неторопливо, но верно образуя кольцо вокруг нашего скромного лагеря. И по этому, и по убийственной серьёзности, звучащей в голосе предводителя, я впервые заподозрил, что они не простые посланники — быть может, преследуют какого-нибудь злоумышленника или банду разбойников, и чтобы убедить их в том, что им нужны вовсе не мы, я как можно беспечнее отозвался:

— Нас тут всего пятеро: мы двое, учитель со слугой и ещё один господин, — с этими словами я указал мешалкой на Инанну, поднявшуюся на ноги при приближении незнакомцев, на палатку Вистана и наконец — на ту, что я сам делил с твердынцем. — А пока не желают ли доблестные… воины, — наконец избрал я, так и не решив для себя, кто они такие, — присоединиться к нашей скромной трапезе?

Однако вместо того, чтобы хоть как-то ответить на моё любезное предложение, предводитель ткнул пальцем в нашу палатку, велев:

— Пусть все, кто в палатках, выйдут на свет.

На сей раз его тон понравился мне ещё меньше, так что я начал подозревать, что, возможно, зря полагался на свой опыт по части грабителей, но как можно миролюбивее ответил:

— Разумеется, я сейчас же разбужу господ — обождите немного. — При этом я поднял руки перед собой, демонстрируя открытые ладони — всеобщий жест смирения и умиротворения; обнаружив, что в пальцах у меня по-прежнему зажата мешалка, я поспешно бросил её в котёл.

— Так пошевеливайся, — с этими словами предводитель сделал шаг в сторону нашей палатки, и я бессознательно повторил его движение, оказавшись между ним и входом — не то чтобы я чего-то всерьёз опасался, но мне подумалось, что твердынец и без того достаточно дёрганый, чтобы к нему вламывались какие-то незнакомцы свирепого вида — а вид у этого мужика и вправду был что надо: смуглый почти до черноты, с густыми усами, кустистыми чёрными бровями, из-под которых сверкали жёсткие, словно отполированные угольки, глаза — чтобы не глядеть в них, я старался сосредоточиться на золотой подвеске на его косе, и потому заметил движение того, что занял позицию ближе к палатке Вистана, прежде, чем услышал вскрик Инанны — он схватил её сзади, бросив товарищам:

— Будет чем развлечься, когда закончим!

— Эй, убери руки! — крикнул я прежде, чем успел что-либо сообразить — и мир тотчас померк перед глазами с обрушившимся слева ударом — меня словно накрыло огромным меховым одеялом, но я успел увидеть, как из палатки, прорвав её бок, вылетело что-то тёмное, вроде смерча, а потом сверху повалил снег и погасил моё сознание.

***

В названии главы — венгерская пословица.

Песню, которую поёт Ирчи, можно послушать по ссылке:
https://www.youtube.com/watch?time_continue=4&v=InjBFpFiR4U
Эту песню мы позаимствовали из исторического мюзикла «Toldi» (2012) композитора Дюлы Сарки (Szarka Gyula), композиция «Прощание» (Búcsúzó), слова – из поэмы Яноша Араня «Толди» (1947).

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones. Глава 8. На распутье – Útkereszteződésben (Уткерестезёдэйшбен)

28 декабря 2019 (12:10:59) 702

Предыдущая глава

Ирчи

Утро принесло нам мало радости. Проснувшись, я первым делом потрогал лоб Феньо — горячий и липкий от пота. Верек уже сидел рядом на корточках, явно крепко призадумавшись — рука так и застыла на подбородке.

Я пошёл разводить костёр, рассудив, что так или иначе, а подкрепить силы после ночного бдения всем нам не повредит. По всему было ясно, что Верек дожидается слова Нерацу, чтобы принять окончательное решение, куда нам идти: вперёд или назад. Несмотря на вчерашнее заявление Верека, что-то мне подсказывало, что, если изложить твердынцу всё как оно есть, без прикрас, то он сам решит, что подниматься на перевал вторично — себе дороже, так что лучше уж зазимовать по эту сторону гор, а потом, как сойдут снега, ваш покорный слуга готов вновь вести вас на повторный приступ. Так же вышло, когда хозяйка Алма настояла на том, чтобы обсудить с твердынцем присутствие других попутчиков — сдаётся мне, они просто-напросто боятся лишний раз с ним заговаривать, хотя на поверку этот господин не такой уж недосягаемый…

читать дальшеПотому-то, когда Инанна, Вистан и Эгир расселись вокруг костра, я не мог ничего им толком сказать, лишь расплывчато бросил:

— Вы же понимаете, что, если с одним из путников происходит несчастье — в особенности в такой маленькой группе, как наша — то это всё меняет…

— Иными словами, нам придётся возвратиться в Вёрёшвар? — догадался Эгир, бросив многозначительный взгляд на своего господина. — А других путей в Паннонию сейчас не предвидится?

— Да как вам сказать… — Я принялся хворостиной вычерчивать линии на притоптанной земле. — Конечно, ещё есть южная дорога, но это большой крюк; как бы то ни было, чтобы выйти на неё, для начала нужно вернуться в Вёрёшвар.

— А хорошо ли тебе знакома южная дорога? — тут же поинтересовался Эгир. — Не промышляют ли на ней разбойники?

Я хотел было заверить, что даже подыщу им надёжных попутчиков, как тут заговорил господин Вистан:

— Полагаю, что нам нет нужды возвращаться в Вёрёшвар. — Его голос прозвучал куда твёрже обычного — если прежде на ум приходил сердобольный старик, по доброте душевной просвещающий и наставляющий молодёжь, то теперь жёсткие нотки вызывали в памяти моего собственного наставника — сведущего и справедливого, но порой не в меру сурового старика Чабу.

— Но Феньо… — заикнулся было я, однако тотчас словно проглотил язык — и не только потому, что он перебил меня не терпящим возражений тоном:

— Вы возвращайтесь вместе с госпожой Инанной, а мы преодолеем перевал вдвоём с Эгиром, — но и оттого, что его звенящий от напряжения голос зазвучал совершенно по-юношески, и, встретившись с его устремлённым из-под капюшона взглядом, я внезапно прозрел: да никакой он не старик! Чрезмерно бледное и исхудавшее лицо в обрамлении седых косм было молодым — разумеется, куда старше меня с Феньо, но явно помладше Верека. От подобного и впрямь немудрено утратить дар речи, так что он без помех продолжил: — То, что мы освобождаем тебя от твоих обязанностей, ни в коей мере не умаляет услуг, которые ты нам уже оказал, так что задаток, разумеется, останется тебе.

— Помилуйте, господин! — вырвалось у Эгира. — Ведь подобный переход и с проводником… — Он сдержался, прервав себя на полуслове.

— Ты знаешь моё мнение, — отрезал Вистан, и теперь его голос обрёл прямо-таки приказной тон, так что слуга, который был его чуть ли не втрое старше, сник, словно одёрнутый мальчишка. Вслед за этим воцарилось молчание, а мне показалось, что я расслышал и недосказанное: «В противном случае ты можешь возвращаться, а я дальше пойду один». Вот тебе и старикан — а хозяин Анте ещё беспокоился, как бы он не задержал нас в дороге!

В этот момент из палатки наконец показались Нерацу с Вереком — по всему было видно, что у них тоже состоялся нелёгкий разговор. Присев на корточки перед костром, Верек со вздохом огласил своё решение:

— Я отвезу Феньо в Вёрёшвар и вернусь. Мне придётся забрать одного мула. — Видно было, как нелегко ему это далось: он был настолько поглощён собственными переживаниями, что попросту не обратил внимания на наше напряжённое молчание. Я первым разрядил его, подав голос:

— Вот и славно — налегке ты быстро нас нагонишь, да и мы пойдём не торопясь.

Мне показалось, что это решение не слишком устроило господина Вистана, хотя, казалось бы, что могло быть для него лучше? Однако тогда меня куда больше занимало настроение Верека: в ушах словно наяву зазвучали слова хозяина Анте: «И ни в коем случае не оставляйте господина Нерацу одного: кто-то из вас всегда должен быть при нем».

— А пока тебя нет, я позабочусь обо всём в лучшем виде, — заверил я Верека, силясь вложить в эту фразу значение: «…и с твердынца глаз не спущу, будь покоен!» — что-то подсказывало мне, что Нерацу не слишком обрадовался бы, произнеси я это вслух. — Ну а пока давайте, наконец, поедим, — предложил я как можно более жизнерадостным тоном, — перед долгой дорогой не помешает подкрепиться.

***

Наконец-то Феньо, невзирая на его причитания, что он скорее сдохнет здесь, чем cдвинется с места, удалось погрузить на мула, и Верек, взяв того под уздцы, решительно, но осторожно повёл его прочь, обратно по той самой тропе, по которой мы поднимались вчера. Глядя на его широкую удаляющуюся спину, я невольно ощутил лёгкую растерянность, словно вернулся тот день, когда впервые взялся вести обоз через перевал, один, без начальников и помощников. Быстро совладав с этим чувством, я обвёл глазами свою изрядно поредевшую группу — одного твердынца и трёх людей — и как можно решительнее объявил:

— Хоть торопиться нам особенно некуда, если выйдем в скором времени, то сможем заночевать в местечке погостеприимнее этого.

Во время сборов отсутствие Верека — и даже Феньо — ощущалось с новой силой: бóльшую часть работы пришлось взять на себя нам с Эгиром. Хотя твердынец тоже подсоблял по мере сил, по правде, то, что он держался на виду и не предъявлял никаких требований, было лучшей помощью с его стороны. Вообще, насколько я успел понять, главной ошибкой в обращении с ним Верека и ему подобных было то, что они слишком часто интересовались его мнением: если его ни о чём не спрашивать, то он являет собой смиреннейшего из членов отряда. Не знаю уж, как он выскажется обо мне по прибытии, но, по правде, меня это мало волнует: все последствия, как ни крути, разгребать семье Феньо, которая всё это и затеяла.

По счастью, снеговая туча решила дать нам передышку, так что, несмотря на пасмурную погоду, с неба ничего не сыпало. Тропа оставалась скользкой и влажной, а оставшийся в одиночестве мул тащил повозку с видимым усилием, но, поскольку основной подъем на этом участке пути мы уже преодолели, то особых трудностей не возникало. Продвижение, разумеется, замедлилось, но на то и был расчёт — в противном случае Вереку довелось бы нагнать нас лишь по ту сторону перевала.

То ли из-за нависающих над головой туч, то ли из-за повисшей между моими спутниками недосказанности — мне казалось, про себя Вистан с Эгиром так и продолжают прерванный Вереком спор — день тянулся довольно-таки безрадостно. Чрезмерно перегружать оставшегося в одиночестве мула мы не хотели, а потому все, помимо Вистана, топали на своих двоих, размазывая грязь по сапогам. Тайком поглядывая на единственного ездока, я волей-неволей задавался вопросом: каково это, быть настолько перекорёженным в его года? Конечно, быть хромым горбатым дедом само по себе не сахар, но ходить таким с молодости… об этом даже подумать страшно. Немудрено, что он решил посвятить свою жизнь наукам — что ещё остаётся при подобном недуге? Озадачивало другое — то, что господин Вистан сносился с людьми, даже совершенно ему чуждыми, без малейшего стеснения, хотя калеки зачастую держатся угрюмо и нелюдимо, словно возлагая вину за своё несчастье на других, здоровых; казалось, он настолько сжился со своим положением, что и сам едва замечает свои отличия от прочих, хоть каждый шаг даётся ему с трудом.

На ночлег мы встали рано — ещё даже не начало темнеть, а палатка и костёр уже были на своих местах.

— Как думаешь, когда Верек и Феньо доберутся до Вёрёшвара? — спросила Инанна явно из простой любезности, но я с готовностью за это ухватился, словоохотливо поведав, что, скорее всего, они будут там уже на следующий день, а потом, переночевав в городе, Верек двинется в обратный путь и при благоприятном стечении обстоятельств уже через день нас нагонит. Пусть я и сам был не слишком в этом уверен — мало ли что случается в дороге — возражать мне, впрочем, тоже никто не пожелал, и беседа, немного попетляв вокруг да около, вскоре зачахла, так что ко сну все также засобирались раньше обычного.

***

Забравшись во внезапно ставшую чересчур просторной палатку, я впервые остался один на один с твердынцем, и от этого мне отчего-то стало не по себе. Чтобы совладать с этой смутной тревогой, я тотчас напомнил себе, сколько раз мне приходилось делить ночлег как с кучей народу, ютясь с ними на одной постели, так и с одним-единственным соседом, и среди них каких только не попадалось, но странное чувство не проходило. Видимо, причиной было то, что я по-прежнему не мог решить для себя, кем я его считаю — человеком или нет? Чтобы избавиться от этих навязчивых мыслей, из-за которых сам себя начинаешь считать чокнутым, я изрёк в темноту:

— Спасибо вам, господин Нерацу, за помощь с Феньо. — Я произнёс это как можно тише, надеясь, что он уже спит и попросту не отзовётся; однако из темноты послышалось суховатое:

— Не стоит благодарности.

На этом, казалось бы, можно было считать разговор оконченным, но я зачем-то прибавил:

— Ведь мы не сможем с вами расплатиться, да и нужна ли вам наша благодарность?

Сбоку раздался еле слышный шорох — словно он повернулся на бок, чтобы уставиться на меня в темноте так же, как когда осматривал Феньо. Спустя какое-то время он вновь заговорил:

— Тебе-то в этом какой прок? Ведь ты им не родня.

Отчего-то в этом вопросе мне послышался вызов, но я решил не принимать его на свой счёт: не хватало ещё сесть в лужу из-за того, что я ни бельмеса не понимаю в том, что у них принято, а что нет, и потому я ответил как можно спокойнее:

— Его семья даёт мне кров зимой, и, кроме того, мы друзья. — Вопрос о том, знает ли он, что это вообще такое, я почёл за нужное придержать.

Вновь воцарилось молчание, как я думал, окончательное, ан нет:

— Тебе нравится твоё дело?

Вопрос прозвучал столь неожиданно, что я переспросил:

— Ремесло проводника? Да, нравится, и мне кажется, что у меня неплохо выходит.

— Так же и у меня с врачеванием.

— Тогда подобное пристрастие нам только на руку, — неуклюже пошутил я. Любопытство побуждало меня спросить, часто ли ему доводилось этим заниматься, и вообще, в чём он видит своё будущее дело? Но ответ и так был очевиден — чем обычно занимаются господа? Охоты, пиры, ристалища, судилища, праздники… Браки, союзы, войны — вполне хватит, чтобы не маяться со скуки. Похоже, его запас любопытства также истощился, во всяком случае, голоса он не подавал, так что я плавно и незаметно скатился в сон, словно сугроб, съезжающий с крыши.

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones. Глава 7. Происшествие — Baleset (Болешет)

28 декабря 2019 (12:06:42) 770

Предыдущая глава

Ирчи

Поутру наш лагерь окутал холодный липкий туман. Все сгрудились у занимающегося костра, не стесняясь отбивающих судорожную дробь зубов и дрожания протянутых к огню рук; исключение составляли лишь Верек — он как ни в чём не бывало разбирал палатку, и твердынец — этот застыл недвижной глыбой, будто уже успел замёрзнуть насмерть, и посинел, казалось, ещё сильнее обычного. В конце концов я не выдержал и накинул ему на плечи свою доху — странно, что до этого не додумался Верек. А впрочем, может, и не странно — если так дальше пойдёт, то он и вовсе перекинет все заботы о своём драгоценном подопечном на мою скромную персону, пользуясь тем, что на меня Нерацу покамест не кидается, словно сорвавшийся с привязи пёс. С тем же успехом я мог бы набросить свою одёжку на камень — впрочем, тот едва ли вцепился бы в неё с такой силой, втягивая края вовнутрь.

читать дальшеПожертвовав доху, я тотчас раскаялся, что мог бы предложить её Инанне — впрочем, судя по не лишённому теплоты взгляду, который она на меня бросила, мой благородный порыв всё же не был напрасным — женщины млеют от широких жестов, даже если им самим от них никакого проку.

Теперь по обочинам дороги меж елей то и дело проступали каменные бока гор — то в отдалении, словно дрейфующие в туманном море корабли, то совсем близко, так что казалось, ещё немного, и они, шевельнувшись, заденут повозку. Дорога, отсыревшая, но ещё не размокшая окончательно, пружинила под ногами подобно недублёной коже, то забирая выше, то сползая в неглубокие ложбины — будто мы путешествовали не по горам, а по холмистой равнине, но я-то знал, что мы забираемся всё выше. Наконец туман рассеялся, и нашему взору открылась золотая долина, втекающая в узкую щель перевала. Перед спуском в неё Инанна застыла, придерживая раздуваемую ветром шаль, и у неё вырвалось:

— Какая красота! Доведётся ли мне ещё раз это увидеть…

Протягивая ей флягу с оставшимся с утра отваром, я бросил будто бы в пространство:

— Это смотря какой попадётся спутник жизни — с иным можно поглядеть и на более удивительные места…

Феньо тотчас подоспел с замечанием:

— Например, козий загон?

Меня охватило горячее желание от души ему врезать, но я подумал, что это может повредить сложившемуся в глазах Инанны благородному образу, и потому лишь снисходительно усмехнулся:

— Не тужи, дружище, удастся и тебе повидать что-нибудь получше.

Впрочем, Инанна едва ли его услышала — она уже обернулась к господину Вистану:

— Вот уж вам, наверно, довелось постранствовать, ведь у нас подобной учёностью не разживёшься.

— Ошибаетесь, — добродушно усмехнулся тот. — Всё, что я знаю, я обрёл не отходя и пары миль [1] от дома. А вот умом, конечно, уносился далёко — туда, где нога человека ещё не ступала, в те земли, которых, почитай, и нет на свете.

Долина казалась широкой, но это впечатление было обманчиво: склоны гор подпирали её бока, крутые, как у пиршественной чаши, и помещалось в ней немногим больше — иначе и здесь давным-давно поселились бы люди, а так они не брали на себя труда даже выгонять сюда скот. Мы не торопясь продвигались по постепенно сужающейся горловине, которую темнеющие тучи прикрывали, словно ладонью. Внезапно Инанна задрала голову к небу, вскинув руку:

— Снег пошёл!

— Пара снежинок — ещё не снег, — невозмутимо отозвался Эгир, по-видимому, давно заметивший парение редких пока снежинок. Краем глаза я заметил, как твердынец вздрогнул, застыв на тропе, словно заслышавший волчий вой конь.

— Для снега ещё слишком тепло, — резонно возразил Верек. — Наверно, это дождь…

Стоило ему сказать это, как с гор налетел порыв холодного ветра, хлестнув по лицу, будто выброшенная из зимней реки тряпка. Все невольно попятились, пытаясь укрыться за спинами мулов, которые нервно прядали ушами, стремясь избавиться от назойливых белых мух.

— Ничего, до настоящих снегопадов ещё далеко, — заверил я спутников, про себя думая, что если я ошибся, то придётся поворачивать назад, быть может, с полпути, пробираясь по куда менее приятным обледенелым склонам — об этом я и предупреждал господина Вистана с самого начала.

— Конечно, — неожиданно поддержал меня Верек, — немного снега нам даже на пользу — не придётся месить грязь.

Пусть его суждение и грешило неточностями, я стал бы последним, кто возьмётся ему на них указывать, и потому бодро добавил:

— Пойдёмте быстрее, как только окажемся за горой, она укроет нас от ветра.

Сказав это, я и сам порядком поступился истиной, но надо же было чем-нибудь подбодрить спутников.

Поднявшись в горловину, мы и впрямь разместились в скальной ложбине, где ветра почти не ощущалось — его ослабленные порывы походили на мощное дыхание зверя, притаившегося у входа в пещеру. Благодаря тому, что наша впадина располагалась высоко над тропой — на две сажени [2], не меньше — можно было не бояться, что за ночь под палатками скопятся лужи, а удобный пологий подъем, с двух сторон спускающийся к тропе, позволил без особых затруднений поднять наверх мулов с поклажей, хоть повозку, само собой, пришлось оставить внизу. А вот с хворостом здесь было значительно хуже — благо, предвидя это, мы запаслись им на последней стоянке, навалив его связки на тюки с провизией и палатками.

Чтобы завязать беседу, мне стоило бы рассказать что-нибудь весёлое, но на ум шли только происшествия с камнепадами да лавинами, так что вместо этого, вытягивая вдоль костра затёкшую ногу, я попросил господина Вистана:

— Не соблаговолите ли поведать нам о какой-нибудь несуществующей стране?

Тот охотно отозвался:

— Хорошо, тогда я расскажу вам о древней стране, которую некогда поглотила морская бездна [3]. Посреди окружённой морем долины, вроде той, через которую мы проехали, высился холм, опоясанный водными каналами, коих было пять, между ними стояли дома яркого кирпича, белого, красного и чёрного — самых причудливых расцветок, а на стенах блистал венец из звёзд сияющего металла. Меж диковинных деревьев бродили громадные, как эти скалы, звери с зубами с руку длиной…

Под эти побасёнки я задремал, подобно Феньо вчерашним вечером, и снились мне неведомые создания, которые то разрастались, сметая деревья на своём пути, то сжимались до размеров зайца, ныряли в горные потоки, а потом оборачивались оленями и расшвыривали горы огромными рогами. Я следовал за ними, спотыкаясь, ковыляя из последних сил, но отчего-то мне казалось жизненно необходимым не отстать — и потому я спешил следом за ними туда, откуда раздавался ритмичный бой копыт. Ноги скользили по заснеженному склону, и вот, оступившись, я угодил ступней в расщелину…

Разбудил меня Верек, похлопав по плечу — моя нога во сне сползла к костру, и её уже начало припекать даже сквозь отсыревшие обмотки. Оглянувшись, чтобы попенять Феньо, я обнаружил, что того нет рядом. Словно прочтя мои мысли, Верек спросил:

— Не знаешь, куда подевался Ньо?

— А разве он не спать пошёл? — брякнул я, туго соображая со сна — иначе бы сразу смекнул, что, будь он в нашей палатке, Верек бы его не искал.

— Я думал, он тут с тобой сидит, — ответил Верек, поглаживая бороду. — Давно его нет?

— Мне-то почём знать — когда я заснул, все ещё были у костра.

Признав мою правоту, Верек отошёл на дюжину шагов от лагеря, чтобы не перебудить спящих, и вполголоса позвал:

— Ньо, ты где?

— Пойду посмотрю с другой стороны, — предложил я. Сам-то я был уверен, что Феньо едва ли отошёл далеко и отлично нас слышит, а не отзывается лишь из вредности.

Однако Верек, похоже, так не считал: в его голосе, обычно невозмутимом, мне послышалась тень тревоги, когда он вновь позвал брата, на сей раз громче. Уверенный, что всех, кто не почивает мёртвым сном, он так и так уже разбудил, я тоже позвал в полный голос, спустившись почти до самой тропы:

— Феньо, ты где, дубина стоеросовая [4]? Если сейчас же не прекратишь валять дурака, я за себя не ручаюсь!

Впрочем, мои угрозы не особенно впечатлили приятеля: он по-прежнему не отзывался. С противоположного спуска раздавался удаляющийся зов Верека, отражаемый слабым эхом. Хоть я не желал себе в этом признаваться, тревога постепенно завладевала и мной самим, чему немало способствовали влажная тьма и смутные ночные звуки, будившие гулкую тишину. Если уж на то пошло, я никогда не боялся темноты или одиночества, но любому человеку сделается не по себе, когда он один среди нависающих над головой каменных громад — тут не стоит удивляться, если привидится то ориаш [5] [великан], то бубуш [6] [пещерный дух].

Достигнув тропы, я как раз двинулся по направлению к Вереку, когда монотонный призыв внезапно прервался возгласом:

— Ирчи, скорей сюда!

На сей раз в его голосе послышался неподдельный испуг, и едва ли не сильнее этого меня встревожило то, что Верек вообще обратился ко мне за помощью: до этого я пребывал в полной уверенности, что скорее красный снег пойдёт [7], чем он снизойдёт до этого. Потому-то я не ужаснулся, когда, подбежав, увидел подле опустившегося на колени Верека недвижное тело своего друга, распростёртое на камнях — я уже ожидал чего-то подобного. Верек приподнял его голову, по всему пытаясь обнаружить признаки жизни; не теряя времени даром, я схватился за запястье Феньо и тотчас выдохнул с облегчением:

— Живой. Но сердце бьётся слабо.

— Само собой — он ведь без сознания, — отрезал Верек. Нам не требовалось долгих соображений, чтобы понять, что стряслось с Феньо: было ясно как день, что, отойдя от костра по нужде, он в кромешной тьме промахнулся мимо спуска на тропу и оступился, грохнувшись вниз. Теперь всё та же непроглядная темнота не давала возможности понять, насколько сильно он разбился: видно было лишь, как поперёк лба темнеет струйка крови.

Сверху прозвучал оклик Эгира:

— Что там у вас стряслось?

— Феньо свалился и расшибся, похоже, — крикнул в ответ Верек, явно раздираемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, он не мог не признать, что без помощи нам не обойтись, с другой же — досадовал на то, что теперь придётся объяснять всем и каждому, что случилось, при том, что он и сам пока понятия не имеет, насколько серьёзный оборот приняло дело. От палатки послышался приглушенный голос Вистана, перемежаемый ответами его слуги — хоть отсюда было не разобрать ни слова, ясно было, что они обсуждают случившееся.

— Я сейчас принесу свет! — раздался голос Инанны, и тотчас по скалам над нами заплясали отсветы огня: видимо, она принялась раздувать тлеющие угли, чтобы соорудить подобие факела.

— Вы там поосторожнее, — бросил я в пустоту, заслышав быстро спускающиеся шаги. — Не хватало, чтобы ещё кто-нибудь сверзился. — Однако вместо Инанны или Эгира рядом с нами бледным видением возник закутанный в плащ твердынец — ни дать ни взять летучая мышь.

Мы с Вереком уже прилаживались, как бы снести Феньо наверх, к костру, но Нерацу велел:

— Оставьте, дайте я посмотрю.

— Ты? — вырвалось у меня — тут уж было не до всяческих изъявлений почтения, когда я с перепугу едва ли не начисто позабыл валашский. Не то чтобы я всерьёз верил, что твердынец хочет причинить вред Феньо — зачем ему это, спрашивается? — но всё же за свою жизнь я навидался таких вот доброхотов-всезнаек, после помощи которых пустячное увечье превращается в недуг, с которым человек мается не один год.

— Мой приёмный отец — лекарь Твердыни, — заявил Нерацу не без гордости, по которой я понял, что у них это звание не из последних. Впрочем, мог ли быть у такого вот, как его там называл Верек — принца? — обыденный отец, как у нашего брата?

— А вы уверены, господин, — вернулся я к более подобающему обращению, — что у людей, гм, всё так же устроено?

— Я не собираюсь его резать, чтобы проверить, — сверкнул на меня глазами твердынец, сдвигая капюшон на спину.

Я с сомнением взглянул на Верека: что тот скажет — в конце концов, это его брат. Судя по выражению, застывшему на его лице, он сам порядком сомневался в том, насколько хороша эта идея, однако бросил срывающимся от напряжения голосом:

— Не мешай господину Нерацу, — и посторонился.

Твердынец ловким движением прихватил волосы в хвост концами золотой ленты и принялся за дело, опустив ладони на бесчувственное тело Феньо — то ли глаза у него были, как у кошки, то ли при осмотре он вовсе в них не нуждался. Сперва он едва коснулся шеи, затем взялся за руку, ощупывая ее от плеча к запястью с такой осторожностью, словно держал в руках новорождённого младенца. Подобная бережность несколько умалила нашу бдительность, так что Верек сумел расслабиться настолько, чтобы перейти к упрёкам:

— Как же ты за ним не доглядел?

— Твой брат — здоровый лоб, — отозвался я — всё так же шёпотом, чтобы не отвлекать твердынца. — Он меня ещё и постарше будет. Откуда мне было знать, что за ним нужен присмотр, словно за новорождённым козлёнком? Между прочим, у меня вот чуть нога не поджарилась, и хоть бы кто заметил… — отбрёхиваясь подобным образом, я отлично понимал, что на самом деле обвинения Верека обращены к нему же самому — это себе он не мог простить, что брат попал в беду по его недосмотру. Потому я уже хотел было заверить его, что ничьей вины в этом нет — такое просто случается — когда Нерацу вновь поднял голову, чтобы сообщить:

— Рука сломана выше локтя, и нога… — не найдя слова, он показал на себе, коснувшись щиколотки ребром ладони. После этого он на некоторое время затих, так что Инанна успела спуститься с горящей головёшкой, а следом за ней — Эгир с котелком. По-прежнему не говоря ни слова, твердынец извлёк из поясной сумы полоску ткани, оторвал кусок и, смочив в принесённом Эгиром тепловатом отваре, протёр ссадину на виске Феньо. Затем он наконец заговорил — мы только этого и дожидались, сгрудившись в неподвижности, словно вытесанные из дерева истуканы.

— С рукой и ногой ничего страшного, а вот с головой пока неясно — надо дождаться, пока он придёт в сознание, тогда будет видно.

— Наверно, надо бы приложить что-нибудь холодное, — предложил я, предвидя, что мне тотчас сообщат, куда я могу пойти со своими доморощенными суждениями. Однако Нерацу лишь бросил на меня ничего не выражающий взгляд и признал:

— Вода из ручья подойдёт. А ещё нужны прямые палки, чтобы… — вновь не находя слов, он опять похлопал себя по щиколотке — по счастью, это-то было понятно и без слов.

Пока я набирал ледяную воду в мехи, Верек отправился поискать ровных палок для лубка, а Эгир — за верёвкой. Нерацу уже привязывал дощечки поверх штанины Феньо, когда тот пришёл в себя — застонал и потянулся к голове, по счастью, здоровой рукой. Твердынец тотчас извлёк из той же сумы небольшую фляжку — не долблёную, как моя, а из чистого серебра — и приложил к губам Феньо.

— Говорят, что при таких увечьях брагу лучше не пить, — вмешался я. — Она здорово в голову даёт, а ему, можно сказать, и так уже стукнуло…

— Это уменьшит боль, — кратко бросил он. И впрямь, спустя некоторое время после того, как Феньо испил из фляги, его будто бы начало клонить в сон, так что твердынец без помех наложил лубки и на руку, а когда мы с Вереком подняли Феньо, чтобы перетащить в палатку, он уже вновь провалился в беспамятство.

***

Лишь когда Феньо оказался в палатке с присматривающим за ним твердынцем, а Эгир с Инанной удались в свою, нам с Вереком вновь удалось перекинуться словечком перед разворошённым костром.

— Как думаешь, дотянет он до Керитешфалу [8]? — изрёк я, в общем-то, и не рассчитывая на ответ.

— Ты ведь слышал господина Нерацу, — отстранённо бросил Верек.

— А если нет, — продолжал я, несмотря на его явное нежелание развивать эту тему, — нужно возвращаться в Вёрёшвар, пока не выпал снег, а то потом пробираться будет ещё труднее.

— Это невозможно, — мотнул головой Верек, словно отгоняя докучливую мысль. — Господину Нерацу необходимо попасть в Цитадель.

— И что ж нам теперь, в лепёшку ради него разбиться? — не выдержал я. — Быть может, он будет так любезен, что обернётся птицей и перелетит через горы без нашего участия — ведь лекарем он уже обернулся?

Сказать по правде, будь я на месте Верека, так точно высказался бы не самым лестным для собеседника образом: и без того нелёгких дум выше крыши, так ещё и этот комар не даёт покоя — но он лишь бросил, словно заклиная самого себя:

— Быть может, утром Феньо станет лучше, — и одно это «быть может» сказало о том, что он на самом деле об этом думает, куда больше любых признаний. Это меня наконец настолько усовестило, что я и сам признал:

— Твоя правда, утро покажет.

Кемисэ

Когда-то давно Рэу рассказывал мне, сколь странное чувство порой охватывает лекаря, бдящего у ложа больного: будто в безмолвии компанию ему составляет сам недуг, который, пока спит человек, обретает собственную жизнь и форму, и может, отделившись от измождённой оболочки, подняться, чтобы взглянуть прямо в глаза врачевателю. В такие-то мгновения — говорил он, — и понимаешь, суждено ли оправиться человеку, или же его хворь будет всякую ночь разрастаться, пока не останется ничего, кроме неё. Болезнь сушит не только тело, но и душу — выпивает её по капле, и порой от неё ничего не остаётся прежде, чем сдастся тело.

Я, помнится, тогда сказал, что сам хочу стать лекарем Твердыни, сменив его на этом посту, а Рэу посмотрел на меня почти со страхом, ответив: «Нет, это не твоя стезя». А где бы я был сейчас, если бы он, признав за мной такое право, принялся учить меня всерьёз, готовя в свои преемники? Уж явно не здесь, рядом с этим пареньком — наутро ему наверняка будет казаться, что у него в теле нет ни единой целой кости, и придётся дать ему ещё макового отвара.

Сейчас я чувствую к нему жалость, хотя сложно было представить это вчера, когда он будил во мне лишь раздражение. Так всегда бывает, когда чьё-то бедствие неожиданно играет на руку тебе самому — виноватое облегчение, покаянное ликование. Ведь его, этого братца-лиса, который вместо сметаны получил на свою долю капкан, придётся вернуть обратно в отчий дом — в этом и сам Рэу не мог бы со мной поспорить — и кому, как не его настырному брату, это осуществить?

Таким образом я избавлюсь от обоих — и пусть я не в силах не радоваться этому, не порицать себя за это я тоже не могу. Разве бывает, чтобы судьба исполняла твои заветные упования, в которых ты не смел признаться даже самому себе? И не придётся ли расплачиваться за это в дальнейшем? Но я перестал думать о последствиях в тот самый миг, когда покинул дом, предпочтя неведомые угрозы близким и знакомым страхам.

Примечания:

[1] Старая венгерская миля (mérföld) существенно отличается как от старой австрийской (венской) мили (около 7,5 км.), так и от новой венгерской мили (8353,6 м.), составляя более 11 км. (11 376 м.). Мера длины имеет итальяно-романское происхождение, точно использовалась в XIII веке, более древних венгерских единиц измерения больших расстояний мы не нашли.

[2] Сажень – мы имели в виду маховую сажень (около 1,8 м.), то бишь высота – около 4 м. Венгры того времени могли пользоваться единицами длины греческого происхождения: оргией (orgia, или ől) или клафтером (klafter), которые в зависимости от времени и местности сильно различались (от 1,8 до 3,1 – королевский эталон. Мы имели в виду пожоньский клафтер (то бишь словацкий: Пожонь – старое название Братиславы) – 1,9 м.

[3] Вистан повествует спутникам об Атлантиде, почерпнув сведения о ней из трудов античных авторов.

[4] Дубина стоеросовая – tuskó (тушко) – в пер. с венг. «дубина, чурбан». Расширяем диапазон венгерских ругательств :-)

[5] Великаны (óriások) – мифические обитатели Среднего Мира, живут в горах, бывают добрыми и злыми.

[6] Бубуш (bubus), также мумуш (mumus) – пещерный дух, маленькое создание, живущее в пещере.

[7] Скорее красный снег пойдёт – венгерская идиома, вроде нашей «Когда рак на горе свистнет».

[8] Керитешфалу (keritésfalu) – название ближайшего населённого пункта, переводится с венгерского как «деревня с забором».

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones. Глава 6. Вёрёшвар – Vörösvár

28 декабря 2019 (12:02:47) 740

Предыдущая глава

Ирчи

К полудню мы уже укрылись за шершавой шкурой крепости Вёрёшвар — стража Подковы. С Анвером мы распрощались прямо за воротами: каравану предстояло проталкиваться сквозь узкие улочки к торгу, нам же — мимо крепости, к постоялому двору.

— Как знать, когда теперь свидимся, — по обычаю вздохнул Анвер.

— Известно, когда — грядущей весной, — осклабился я в ответ.

— Ты так далеко-то не загадывай, — упрекнул меня суеверный купец.

— А что со мной может случиться — разве что на перевале замёрзну, — брякнул я привычную шутку: всякий, кто имел со мной дело, знал, что уж что-что, а это мне не грозит.

читать дальше***

Крепость примостилась на пригорке, будто хищная птица. Теперь её окна были темны, но я помнил, как в сумерках узкий, словно бойница, проем, светится недобрым красным глазом. Всех мимохожих будто пригибал к земле вид этой громады, и только Нерацу, замешкавшись, задрал голову — наверняка мысленно сравнивал с собственным домом. Я тоже приотстал, зная, как легко непривычному затеряться в здешних улочках, и ищи его потом полдня.

— Там сидит ишпан Тáрхачи, — пояснил я твердынцу, указывая на замок. — Род у него не особенно знатный, но он хороший воин, потому и был поставлен сюда охранять эти ворота. Конечно, Вёрёшвар не так силен, как ваша Твердыня, но тому, кто захочет прорваться на перевал силой, придётся немало повозиться.

Твердынец бросил на меня изумлённый взгляд, словно дивясь, как это я прочёл его помыслы.

Наш путь лежал на постоялый двор, расположенный под городской стеной. Сам я обычно останавливался на другом, ближе к рынку — там и повеселее, и подешевле — но тут тон задавал Верек, который готов был выложить лишнюю монету, лишь бы избежать суеты переполненной гостиницы. Увидев её вывеску — лежащего перед пещерой многоглавого змея — я невольно фыркнул, чем заслужил осуждающий взгляд Верека и удивлённый — твердынца. Я бы с удовольствием пояснил, в чём тут соль, но не сообщать же ему, что в народной молве он сам и его сородичи предстают чем-то вроде этого чудища — тут Верек уж точно недовольными взглядами не ограничится.

***

Запасы, малость поиздержавшиеся по пути до города, требовали пополнения, так что мы с Вереком отправились на местный торг. В душе я надеялся, что Инанна пойдёт с нами, и я буду водить её по рядам, показывая всякие заморские диковины, словно записной завсегдатай, но она выразила желание остаться с господином Вистаном, Эгиром и твердынцем, которого Верек велел стеречь младшему брату.

— Да ладно тебе, — канючил нам вслед Феньо. — Куда он денется, право слово, когда он сам шагу ступить боится!

— Ты слышал, что сказал отец, — отрубил безжалостный Верек.

— Быть в Вёрёшваре — и не посетить торг! — без особой надежды на успех продолжал Феньо. — Можно сказать, я только ради этого с вами и отправился…

— Ещё наболтаешься по всяким торгам и рынкам — тошно будет, — несколько мягче отозвался Верек, но, несмотря на сочувствие в голосе, ясно было, что решения он не изменит.

***

Бродя с Вереком по рядам, я делал вид, будто всецело поглощён закупкой провизии, а сам нет-нет, да и поглядывал по сторонам — не секрет, что я хотел найти что-нибудь в подарок для Инанны. Я-то подумывал о гребне — тут и впрямь попадались совершенно чỳдные, но вот беда — к тем, что были особенно хороши, не стоило и прицениваться: ушла бы половина полученного от господина Вистана вознаграждения, а про запас надо хоть что-нибудь да оставить, пусть теперь, когда Феньо с Вереком тоже собрались зимовать в Паннонии, будущее виделось мне более определённым. Однако вместо гребня мне на глаза попался прилавок с шалями дивных расцветок — по тёмной шерсти вился узор из рыжих, красных, травяно-зелёных ниток. Приотстав от Верека, я принялся прицениваться; торговец оказался на диво сговорчивым, так что вскоре я засовывал пухлый свёрток за пазуху, а всё моё серебро осталось при мне.

Хоть я и старался не светить покупкой перед Вереком, он всё-таки приметил и бросил с ехидцей:

— Для братишки, что ли, гостинец?

— А тебе, что ли, завидно? — буркнул я под нос, предоставив ему самому решать, расслышал он или нет.

Как только мы возвратились в корчму, я тотчас преподнёс подарок Инанне — она приняла подношение сдержаннее, чем мне мечталось, но всё же тотчас накинула шаль на голову, и я убедился, что не ошибся в выборе.

***

Ночью, в отличие от привычных мне постоялых дворов, здесь и впрямь стояла непостижимая тишина — такой можно ожидать разве что в горах, у одинокого костра. Мне даже стало не по себе от этой темноты, напоённой дыханием спящих, так что я решил пройтись. Едва выйдя за порог, я застыл, глядя на то, как высоко над окнами домов, подобно ещё одной зловещей звезде, мерцает красный глаз замка Вёрёш [1]. По стенам виднелось немало огней — одни застыли в сосредоточенном сиянии, другие пребывали в движении, словно неустанно копошащиеся в ночи светлячки, но именно этот красноватый огонёк казался глазом, не сводящим неусыпного взора с перевала. Под его оком столетиями проползали такие вот букашки, как я, и каждую он провожает бдительным зерцалом, а если из отступившего от стен леса покажется враг, тотчас падёт на него хищной птицей.

Сколько глаз приковано к замку Вёрёш даже в такой час? Кто не спит в его пределах, созерцая сонный муравейник торгового города? Я чувствовал, как растворяюсь в этих неведомых взглядах, видя одновременно и перевал, и крепость, и самого себя со стороны. И как всегда, мне сделалось от этого не по себе — прав всё-таки Феньо: сколько ни живи среди подобного скопища народу, а в душе я по-прежнему остаюсь нелюдимым горцем.

Наглядевшись всласть, я развернулся, чтобы идти в дом, но, едва шагнув за порог, чуть не налетел на бледную тень. Будь я девчонкой, как пить дать завизжал бы, ну а будучи тем, кто есть, выпалил:

— Ты что здесь делаешь?

Я несколько мгновений вглядывался в его округлившиеся глаза, прежде чем до меня дошло, что он не мог меня понять.

— Тоже решили подышать свежим воздухом, господин Нерацу? — тщательно выговорил я, про себя усмехаясь над собственными словами: пусть и на окраине, и в прохладе осенней ночи, едва ли воздух города можно назвать свежим, если знаешь, с чем сравнивать. Впрочем, разве ему не приходилось всю жизнь ютиться в сырых смрадных пещерах — тут и городской рынок покажется горным лугом…

Похоже, его самого так поразило внезапное столкновение, что он не сразу заметил, что я перешёл на валашский, но в конце концов кивнул с такой осторожностью, словно сомневался, правильно ли я истолкую этот жест.

— Наверно, лучше бы вам вернуться, пока Верек не поднял крик, решив, что вас похитили, — хмыкнул я, и он — неслыханное дело — улыбнулся! Я-то, по правде говоря, думал, что он не способен на подобные проявления человечности — или не нисходит до них, тут уж как посмотреть. Как бы то ни было, он меня послушал: бросив прощальный взгляд на вознёсшиеся над городом огни, он двинулся следом за мной в комнату, где все, кроме нас двоих, уже спали.

***

На следующий день наша маленькая группа покинула город с другой стороны — после шумного каравана она казалась столь ничтожной и уязвимой, что нашим спутникам, должно быть, становилось от этого не по себе. Впрочем, для меня, привыкшего странствовать в одиночку, в этом не было ничего непривычного, да, пожалуй, и для Верека — ему-то, в отличие от меня, приходилось таскаться в не внушающей уверенности компании с весьма ценными вещами — тут даже я почувствовал бы себя неуютно. Как бы то ни было, решимости у наших спутников не поубавилось: Вистан с пониманием отнёсся к тому, что ему придётся покинуть повозку на крутом подъёме, и куда бодрее ковылял, опираясь на руку Эгира, чем можно было от него ожидать. Что же до твердынца, то он без слов снял с повозки такой же тюк, как Эгир и Инанна, и взвалил на спину — как Верек ни пытался уговорить его оставить тюк в покое, намереваясь перевалить его на Феньо, тот не поддался — как, впрочем, и Инанна на мои собственные увещевания. Но работы нам троим хватало и без поклажи — я тянул мулов вперёд, побуждая их живее перебирать ногами, Верек и Феньо при необходимости подталкивали сзади. Ни единого слова о лишней задержке мне услышать не довелось: похоже, мои излишне торопливые спутники успели оценить, каково тут было бы пробираться в сгущающихся сумерках.

Как ни странно, горы, столь отчётливо видимые в отдалении, теперь словно растворились, утонув в обочинах: буках, осыпающих нас сухой листвой, утоптанной дороге, земля на которой местами истончалась до каменной глыбы, поросших мхом булыжниках — самих круч мы не видели, лишь лес громоздился над головой золотящимся облаком. Я знал, что потребуется ещё целый день пути, чтобы выйти на более открытое пространство — если можно так назвать с трудом протискивающуюся меж боками скал долину. В любом случае, тому, кто странствует в поисках величественных видов, лучше бы воспользоваться иным путём: перевал Подкова служит куда более приземлённым целям, являясь самым коротким и безопасным путём из Эрдея [2] в Паннонию.

Когда дорога наконец выровнялась, мы сделали привал у ручья — обычная остановка для покидающих Вёрёшвар, ибо идущие обратной дорогой тут не задерживаются, ведь им проще дойти до города, спускаясь под гору.

— Отсюда даже видно верхушку башни Вёрёша в хорошую погоду, — блеснул я знаниями, отрываясь от костра. — Если подняться вон туда, на те камни.

По правде говоря, идея была так себе, поскольку обломок скалы порос мхом — того и гляди поскользнёшься — так что Эгир с Вистаном благоразумно туда не полезли; мне же, когда я вызвался поддержать Инанну, Верек заявил:

— Раз уж начал с костром, так закончи.

Хоть я и подозревал в его вмешательстве зловредный умысел, поспорить с ним не мог: кто дал костру жизнь первой искрой, тому и надлежит его разжигать, в противном случае дух огня отомстит за подобное небрежение — а Вереку как купцу портить отношения с подобным соседом вовсе не улыбалось. Так что я остался досадливо пыхтеть над костром, поглядывая на то, как Феньо, взгромоздившись на камень, указывает куда-то Инанне, ненавязчиво поддерживая её за талию — разумеется, вообще не в ту сторону. Уж не знаю, кого собирается делать из младшего сына хозяин Анте, но в странствия его как пить дать пускать не стоит — заплутает, не успев покинуть пределов города.

За ними следом на обломок скалы залез Нерацу — лучше б Феньо его держал, раз уж это входит в его обязанности — но он как ни в чём ни бывало продолжал болтать с Инанной, пока твердынец не обратился к нему, указывая на что-то в отдалении; не похоже, чтобы мой приятель обратил хоть какое-то внимание на его слова, так что, видимо, речь и впрямь шла о какой-то ерунде.

Кемисэ

Лесистый край равнины опоясывает горизонт от края до края, занимая собою весь окоём — глядя на золотисто-бурый ковёр, легко позабыть, что я стою на неровной вершине каменного зубца. Высматривая над кромкой леса очертания замка с той стороны, куда указывал младший брат Верека, я не вижу ничего, кроме иззубренной линии древесных крон. Другой на моем месте давно бы сдался, смирившись с тем, что отсюда на поверку ничего не видать, я же упрямо продолжаю вглядываться вдаль — отчасти оттого, что не желаю признать, что зря сюда полез, отчасти из-за подлинного желания ещё раз увидеть её, эту крепость.

Стоит подумать о ней, как перед глазами, заслоняя бескрайний лес, с такой высоты похожий на покрытый мохнатыми кочками луг, встаёт полный огней ночной город, в котором чувствуешь себя ещё более одиноким и потерянным, чем при дневном свете. Глядя на тускло светящиеся чужие окна, мне как никогда раньше хочется домой — кажется, я уже вкусил свою долю изумления и восхищения открывшимся мне миром, чтобы наполнить жизнь тихим осознанием укрытого от внешних невзгод счастья. Но я тут же вспоминаю, что возвращаться-то мне некуда, и вместо тихого приюта судьба предстаёт предо мною подобием этой башни, зловещей, громоздкой и всё же по-своему прекрасной — мелькающие на недосягаемой вышине факелы реют огненными птицами, предвещая угрозу и славу, возвышение и гибель.

Хотел бы я, подобно этим незримым стражам, подняться на башню в сопровождении нашего проводника, и пусть бы он показывал мне, что там да как. Пусть бывают и более сведущие рассказчики, его валашский звучит иначе, чем у других, переливисто, будто песня, тогда как прочие говорят с той же интонацией, как и на своём собственном языке, словно пересыпают камушки в пыли. В его же устах оба языка звучат по-разному, один — словно плывущее по ветру перо, другой — словно пёстрый наряд кружащейся в танце девушки, словно платок, который он подарил нашей спутнице. Так что я невольно задумываюсь, как звучал бы из его уст мой собственный язык — но его самого он нисколько не занимает, в отличие от нашего спутника-учителя, как не занимаю и я сам: стоило мне заговорить о своём языке, как он ушёл, даже не пытаясь скрыть своё равнодушие.

Видно, что о моих нуждах он радеет так же, как о благополучии грузовых мулов — и всё же, как ни странно это признать, подобная безучастность нравится мне куда больше хлопот моих людей. Потому-то, когда я краем уха слышу, как он говорит, будто с камня можно увидеть замок, я тотчас направляюсь туда — отчего-то я надеюсь, что он сам его мне и покажет, пусть даже на поверку это будет не замок, а тень, облако, неразличимое пятно на окоёме.

Сказать по правде, я настолько погружаюсь в свои мысли, что совсем забываю о цели, ради которой забрался на макушку этого валуна, принявшись рассеянно глазеть по сторонам — и тут-то наконец натыкаюсь на неё, на ровную вершину башни над кружевным пологом деревьев. Размером она едва больше напёрстка, однако теперь я отчётливо различаю на её верхушке тёмное пятно — это стяг ишпана Тархачи; а рядом с ним — что такое, ещё один? Поутру его точно не было: я оглядывался на башню, выходя из города. Увлечённый своим открытием, я обращаюсь к Феньо, но безрезультатно: если его старший брат хоть на что-то годен, то этот скорее удавится, чем сдвинется с места, или отправится выполнять порученное с таким видом, словно его и впрямь тащат на аркане. Также и на этот раз — с тем же успехом я мог бы обращаться к камню, на котором стоял.

Ирчи

Подкрепившись похлёбкой, мы с новыми силами двинулись вверх по перевалу — теперь мулы вполне могли потянуть гружёную повозку, так что господин Вистан вернулся в неё, а прочие пошли налегке. Только сейчас мне сполна удалось ощутить, что мы и впрямь в дороге — до этого все представлялось чем-то вроде шумной вылазки на рынок, после которой нас ждёт возвращение домой и сытный обед, ну а теперь притихший лес, покорные мулы, лёгкий шаг моих спутников — всё напоминало о том, что теперь я здесь главный, а не пятое колесо в телеге, пускай верховодить мне и не долго — четыре дня, пока не спустимся с перевала.

Хоть небо по большей части хмурилось, солнце всё же проглядывало — судя по сгущающимся вдали тучам, свою долю дождя нам ещё предстояло хлебнуть, но пока можно было без зазрения совести пожинать последние дары осени. Благодаря этому нам удалось отойти на приличное расстояние от города до сумерек, так что про себя я ликовал, хоть вида и не показывал — взбирайся мы по скользкой от дождя дороге, пришлось бы заночевать там, на месте нашего первого привала.

К вечеру тучи совершенно обложили небо, потому закат, казалось, наступил раньше — этому способствовали и ели, исподволь сменившие свободолюбивые буки. От добра добра не ищут, так что я решил заночевать на первом же подходящем месте, пусть мы могли бы продвинуться и подальше — и Верек был со мной солидарен, хоть руководила им не усталость, побудившая его младшего брата уже с дюжину раз спросить, когда ж мы наконец станем. Мы разбили лагерь на прогалине среди елей, у скальной осыпи, с которой скатывался родник, тотчас вновь ныряя под камни. Хотя я, казалось бы, должен был скучать по компании после двух шумных ночей, меня вполне устраивал тесный круг утомлённых спутников. Пока мы сидели вокруг костра, господин Вистан завёл с Вереком беседу о торговле — разумеется, на валашском — больше выспрашивая, чем говоря что-то от себя, но при этом он умудрялся так искусно избегать вопросов, неугодных собеседнику, что даже неусыпная бдительность купца дала слабину. По расспросам старого учителя можно было подумать, что он и сам не прочь заняться торговым ремеслом, сменив на него свою школярскую долю.

Хоть остальным всё это было не особенно интересно, мы сидели напротив них рядком, словно примерные слушатели, шевелясь лишь за тем, чтобы подкинуть прутик-другой в огонь под закипающим отваром — волны жара от пламени и размеренная речь в сгущающемся мраке словно погрузили всех в сонное оцепенение. Феньо так и вовсе беззастенчиво дрых, то и дело роняя голову на грудь и приваливаясь к моему боку. Пару раз я его отпихнул, но потом смирился с неизбежным — пусть уж лучше так, а то ещё свалится прямиком в костёр и расплескает наш драгоценный котелок.

На другом конце нашего бревна Нерацу со скучающим видом ковырялся в пепле палочкой — оно и понятно, что ему до всей этой людской возни? Неожиданно мне подумалось, что, должно быть, он скучает по оставленному дому гораздо сильнее, чем кто-либо из моих спутников, если их вообще гложет это чувство — судя по настойчивости, проявленной в моём найме, им не терпелось покинуть город. Даже Феньо, похоже, начал смиряться со своей нелёгкой долей, судя по количеству нытья — по сравнению с первыми днями, оно существенно снизилось. Твердынец же мало того что оказался оторванным от дома, которого прежде никогда не покидал, так ещё и окружают его совершеннейшие чужаки — даже назойливая забота одного из них не в силах изменить этой данности. Впрочем, мне со своей стороны оставалось лишь пожелать ему поскорее вновь оказаться в кругу его подобных, в дорогой его сердцу безопасной душной пещерке — так будет куда спокойнее и ему, и мне, и Вереку, и Анте — и даже Феньо, хоть того, казалось, мало волновала вся важность свалившегося на него поручения.

Примечания:

[1] В Средневековье венгерские замки зачастую возводились на фундаменте римских крепостей, коих было великое множество как на территории Паннонии, так и Трансильвании.

[2] Эрдей (венг. Erdély), или Ардял (рум. Ardeal) — историческое название Трансильвании.

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones. Глава 5. Танец – Tánc (Танц)

28 декабря 2019 (11:58:54) 760

Предыдущая глава

Ирчи

Вернувшись к нашему месту ночлега, я обнаружил, что почти все мои спутники уже спят, утомлённые начавшимся до света днём. У костра остался только твердынец — сидит, уставясь на пламя, отблески которого придают его лицу почти человеческий вид — а рядом с ним растянулся Верек, словно сторожевой пёс в ногах у хозяина. Меня так и подмывало спросить, не претит ли подобный надзор твердынцу — будто ты девица, предназначенная в невесты самому кенде, но вместо этого бросил:

— До утра топлива хватит, так что подкидывайте на здоровье, — после чего сам улёгся возле костра с другой стороны, закутавшись в доху [1].

читать дальшеТакая ночёвка словно возвращала меня в детство, когда мы травили байки у костра, пока не слипнутся веки, или я один коротал тёмные часы, с тревогой прислушиваясь к далёкому вою волчьей стаи. Поэтому немудрено, что, хотя Верек утром кряхтел, словно старый дед, сам я проснулся бодрым, будто спал на пуховой перине. Твердынец, казалось, и вовсе не спал: во всяком случае, продрав веки, я обнаружил, что он так и сидит кулём, разве что придвинулся ещё ближе к костру — на его месте я бы на такое не решился, а то рискуешь проснуться от того, что на тебе загорелась одежда. Впрочем, огонь почти сошёл на нет — по углям бродили последние чахлые язычки, словно, устав от ночных танцев, они только и думали о том, чтобы прилечь. Не дожидаясь, пока придёт в себя Верек и, тем паче, пробудится Ньо, я по-быстрому раздул костёр и повесил свою доху на шест — от неё так и повалил пар.

— Позвольте-ка ваш плащ, — велел я, и твердынец протянул мне своё серо-синее одеяние — пусть он и не ночевал на сырой земле, как я, но всё же чуть просушить не помешает: ничто не может быть лучше, чем завернуться по холодку в прогретую одежду. Оставшись без плаща, твердынец опустился на корточки, будто самый обычный парень перед устьем печи, и протянул ладони к огню, словно хотел его обнять.

Тут уже проснулась и Инанна, и мы вместе принялись за приготовление похлёбки, пока Верек расталкивал своего братца и сворачивал палатки. Глядя на то, как она, сидя на корточках, помешивает в котелке, я невольно задумался, каково это, когда каждый день, поднимаясь, видишь, как хозяйка с наспех подвязанными волосами суетится, чтобы окружить тебя уютом и теплом перед трудовым днём, но тут же оборвал себя: о чём я только думаю, когда всё, что я умею — это пасти коз да сопровождать людей в дальних странствиях, а ни то, ни другое не располагает к домашней неге.

Я снял с шеста одежду — настал черёд одеял, и пошёл сворачивать палатку. Господин Вистан уже встал, причём ночлег для него, видимо, выдался не из лёгких: он еле доковылял до костра, вцепившись в руку слуги. Я даже забеспокоился — уж не занемог ли он, но, судя по отменному аппетиту, этого не было и в помине.

Покончив с едой, мы тронулись в путь — сборы на сей раз были недолгими. Во второй половине дня дорога постепенно начала забирать вверх, и под лиственным покровом начали попадаться камни. Горные кручи плавно вздымались перед нами, словно накатывающая волна из страшных снов моряков, но это были лишь предгорья — до перевала оставалось ещё более суток пути. Прежнее веселье поутихло, люди сосредоточенно поглядывали на тянущих тяжёлые возы животных, да и сами передвигали ноги уже с трудом. Инанна спешилась, чтобы облегчить работу мулов, и пошла рядом с повозкой, придерживаясь за борт, с другой стороны пристроился Эгир. Феньо откровенно загребал ногами с таким видом, словно вот-вот упадёт от утомления, Верек, казалось, держался лишь раздражением на него, да и твердынец растерял былую решимость — он брёл, свесив голову, и мне было знакомо это ощущение, когда только и остаётся, что следить за своими ступнями: шаг-другой-шаг-другой. В голову мне невольно полезли мысли — а что, если он и вправду не спал ночь напролёт? А утром поел лишь немного похлёбки… Я тут же обругал себя: и какое мне до этого дело — пускай с ним вожжается Верек! Ну а если твердынец не желает принимать помощь от своих нянек — а судя по недавнему отрывистому обмену репликами, так оно и было — то мне тем паче нет причин нарываться на его неудовольствие.

И всё же невесть зачем я подошёл к нему и предложил:

— Можете держаться за упряжь мула — так идти намного легче.

В устремлённом на меня взгляде непонимания было куда больше, чем недовольства — то ли он попросту не знал такого слова, то ли мой валашский меня подвёл.

— Ну, упряжь… узду… поводья… Чудаба [2]! — наконец выругался я, отчаявшись подыскать знакомое ему слово. Самым правильным для меня было бы обратиться к Вереку — пусть растолкует, но вместо этого я просто взял руку твердынца повыше запястья и опустил на ремень, которым крепился тюк с припасами. Он бросил на меня такой взгляд, словно я отрастил вторую голову, однако его пальцы стиснули ремень. Подоспевший Верек тотчас принялся что-то вещать, но ответом ему была лишь пара слов, произнесённая с такой интонацией, что я невольно прыснул. Верек пригвоздил меня сердитым взглядом, так что я уже приготовился к безудержной брани, однако он лишь отвесил мне подзатыльник — столь лёгкий, что его можно было счесть ласковым.

Все вздохнули с облегчением, добравшись до места ночлега до темноты — не зря Анвер полдня подгонял усталых людей. Стоило разгореться кострам и забулькать котелкам, как всеобщее настроение мигом поднялось — этому немало способствовало и то, что до Вёрёшвара, где всем предстоял отдых, а кого-то поджидал домашний очаг, оставалось всего ничего. Мне же предстоял длинный путь в небольшой — и отчасти весьма унылой — компании, так что я возрадовался, когда вместо вчерашних мудрёных бесед со стороны костра Анвера послышались звуки инструментов — мелодичный напев свирели [3] и высокий взвизг дуды [4]. Сам Анвер затянул песню, и мы с Ботондом тотчас её подхватили, а Шома вышел на освободившееся пространство и принялся пританцовывать под весёлый напев. Разумеется, я и сам не продержался долго — когда ещё выпадет возможность как следует повеселиться? — и, выйдя на площадку, вокруг которой сгрудились хлопающие в ладоши певцы, я двинулся по кругу, притоптывая по слежавшейся траве.

Мне всегда говорили, что я неплохо танцую — а в нашем краю, где в час веселья почитай что каждый, от младенца до дряхлого старца, скачет, как козёл, такая похвала немалого стоит. Забывшись в волнах задорного ритма, я едва замечал, что танцующих становится всё больше, пока мне на глаза не попалась незаметно присоединившаяся к хлопающим в ладоши Инанна — её глаза так и сверкали в отсветах костра искрами неподдельного веселья. Тут-то я долго раздумывать не стал: подскочил к ней и, взяв за руку, вытащил в самый центр. Она тотчас пустилась в пляс с такой готовностью, словно только об этом и мечтала весь день — и, оказавшись против неё, я позабыл обо всех женщинах, с которыми когда-либо танцевал. А когда, подхватив Инанну за талию, я закружил её, откинув руку — прочие танцоры расступились, освободив нам пространство — я почувствовал, что не поменялся бы местами и с самим кенде, ведь в это мгновение нам принадлежало нечто несравнимо большее, чем наша необъятная страна. Когда, вскинув руку, Инанна одновременно со мной издала торжествующий возглас, мне подумалось, что и она разделяет это чувство. И всё же, как бы я ни был поглощён музыкой и красотой танцующей со мной женщины, меня не покидало чувство, словно кто-то сверлит взглядом мою спину.

Хоть желающих пройтись в танце с Инанной нашлось немало, я не отпускал её до тех пор, пока она, задыхаясь, не заверила меня, что больше не может ступить ни шагу. После этого я присел на землю рядом с ней и господином Вистаном — тот посторонился, освободив Инанне место на подтащенной Эгиром колоде. Передохнув, я вновь пустился в пляс, но все постепенно выбивались из сил, включая музыкантов — сказывался не самый лёгкий день — и вскоре задорные мелодии сами собой сменились протяжными напевами в сопровождении свирели и цитры [5], на которой наигрывал Шома. Так мы и пели полночи, пока не оказалось, что самозабвенно оглашаем окрестный лес старинными напевами лишь мы с Анвером да Ботонд.

Кемисэ

Эти два дня выдались нелёгкими, так что я поневоле начинаю задрёмывать, едва расположившись рядом с костром. Кое-как поев, я направляюсь в палатку с твёрдым намерением наконец выспаться, но раздавшиеся совсем рядом резкие звуки мигом сметают сонливость. Прежде у меня никогда не возникало соблазна принять участие в развлечениях людей, так что какое-то время я тщетно пытаюсь заснуть, твердя себе, что они могут веселиться хоть ночь напролёт — я и с места не сдвинусь. Но любопытство наконец пересиливает, и я привстаю, высунувшись из палатки, чтобы хоть одним глазком посмотреть, что происходит у большого костра. Верек тут как тут:

— Этот шум мешает вам спать, господин Нерацу?

Пару мгновений я борюсь с соблазном заявить: да, мешает — только чтобы посмотреть, что он будет делать дальше, но в конце концов лишь встряхиваю головой, давая понять, что его услуги мне без надобности.

Выглянув, я вижу мельтешение теней в красноватом свете костра — и поневоле сжимается сердце: они танцуют. Кто бы мог подумать, что люди тоже танцуют, чтобы выразить свои чувства, желания, упования и горести?

Ноги сами несут меня к костру, так что я и не замечаю, как оказываюсь в первых рядах. Подняв руки, я неуверенно делаю хлопок — и вот мои ладони сами собой отбивают ритм, наполняя сознание пьянящим чувством парения. Кто бы мог подумать, что танцующие люди так красивы? Они неуклюжи, их движения незамысловаты, даже грубы — но та искренность, с которой они отдаются танцу, делает их прекрасными под стать моим сородичам. В безудержном кружении бликов пламени они словно бы светятся сами, озаряя сиянием своей жизненной силы и мою продрогшую душу.

Меня тотчас охватывает неудержимое желание броситься в круг, забыться в танце, отрешиться и от себя, и от своего прошлого — наверняка они приняли бы меня, ведь не могут же люди отвергнуть того, кто движется и чувствует так же, как они? Едва не поддавшись порыву, я готов сделать шаг — но нахожу силы одёрнуть себя. Я думаю о холодном камне, глядя на мечущиеся подобно языкам огня фигуры. Я думаю о боли, из которой рождается кипение жизни. Я смотрю на него, упивающегося близостью красивой женщины, и думаю о том, суждено ли мне когда-нибудь станцевать вновь.

Примечания:

[1] Доха – шуба с мехом внутрь и наружу. По-венгерски – «bunda», то бишь «шкура», или же «suba», что и произносится как «шуба». Мы выбрали именно это слово, ибо словом «шуба» до XIX в. называлась верхняя одежда из парчи и бархата с меховой подкладкой. Доха же происходит от калмыцкого daχɔ, что означает «шуба мехом наружу», и мы подумали, что венграм это ближе. Подобную одежду венгерские пастухи носят по сей день, также она используется во время народных праздников – например, Бушояраша.

[2] Чудаба – венг. Csudába – довольно мягкое венгерское ругательство, буквально означающее «в чудо», а в переносном смысле – «к чёрту». И да, однокоренное со славянским «чудо» – в венгерском вообще на диво много заимствований из славянских языков.

[3] Свирель – венг. fűzfasíp – букв. «ивовая/вербовая/тальниковая деревянная свистулька» - широко распространённый в Европе народный духовой музыкальный инструмент, изготавливающийся из дерева с мягкой сердцевиной.

[4] Дуда – венг. duda, bőrduda, tömlősíp – венгерская разновидность волынки. Существуют разные её модификации, наиболее распространённый – двумя соединенными вместе игральными трубками, причём в одной из них только одно отверстие.

[5] Цитра – венг. citera – венгерский народный щипковый музыкальный инструмент с деревянным корпусом. В древнейшем источнике по истории Венгрии, «Gesta Hungarorum», упоминается какая-то разновидность цитры.

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones. Глава 4. Драконьи зубы — Sárkány foga (Шаркань фого)

20 декабря 2019 (14:39:53) 876

Предыдущая глава

Кемисэ

Даже следуя за повозкой по тёмным улицам, я тщетно пытаюсь осознать, что это происходит наяву, ведь в глубине души я сам не верил в успех собственной затеи. Ловя взгляды соплеменников, которые едва удерживались от того, чтобы покачать головой в осуждении, я лишь преисполнялся решимости настоять на своём — но потом, когда запал угас, в сознании всё настойчивее скреблось предчувствие, что финалом этого путешествия будет одно: я вернусь, потерпевший поражение и пристыженный, тем самым лишённый права голоса, так что всё, что мне останется — это смириться со своей судьбой… Потому-то я и готов был просидеть в этом душном людском городе хоть всю зиму, ощущая каждый взгляд, словно прикосновение к коже чего-то отвратительно чужеродного, мучая себя и стесняя людей, которым я в тягость…

Я пытаюсь отвлечься от этих угрюмых мыслей — что толку пережёвывать это теперь, когда мрачные перспективы не оправдались — но ни окутанные мраком окрестности, ни непонятные речи моих спутников не способны удержать внимание, так что какое-то время спустя в голове вновь зазвучал голос старейшины Нерацу — как всегда, в нем не было ни гнева, ни горечи — лишь бесстрастная сухость, язвящая пуще любой брани:

— Ты не волен распоряжаться жизнью, которую даровали тебе предки.

читать дальше— Разве само моё существование не противно их воле? — вырывается у меня. Сколько я ни силился сохранить спокойствие в этом противостоянии, он всегда одолевал меня, вынуждая проявлять самые дикие и уродливые стороны моей души.

Его неподвижный взгляд яснее всяких слов говорит о том, что для него это и нынче непреложная истина.

— Если тебе так не терпится расстаться с жизнью, — наконец бросает он, — то мог хотя бы сослужить этим службу своему роду.

От этих слов меня начинает трясти, словно этот разговор происходил наяву, а не месяц назад — дрожь прошибает с такой силой, что это замечает Верек, тотчас принимаясь расспрашивать, не озяб ли я — будто не знает, что моим соплеменникам это не свойственно. Я лишь мотаю головой и по его встревоженному взгляду тотчас понимаю, что моё негодование он принял на свой счёт.

Я и сам знаю, что мне следует перестать сражаться с призраками — а именно в них обратились те, кого я больше никогда не увижу — но они продолжают приходить, будто забыли дорогу, ведущую прочь из моего сердца.

Ирчи

Самый приятный день путешествия — всегда первый, пусть он и сопряжён с неисчислимым множеством забот: сколько ни хлопочи, всё равно о чём-то позабудешь, в испытанной, казалось бы, упряжи лопнет подпруга, и кто-то непременно, едва отъехав, начнёт требовать, чтобы мы поворачивали оглобли, потому как он должен что-то прихватить или сказать близким на прощание. Это потом уже начинаются мелкие дрязги: те, что казались надёжными попутчиками, принимаются вести себя, словно малые дети, а сам ты с тоской подумываешь о том, что лучше сидел бы дома, у печки, чем тащиться под дождём по раскисшим дорогам. Сегодня, впрочем, всё шло на удивление гладко: господин Вистан с госпожой Инанной и Эгиром уже поджидали нас у дома — вещи уложены, мулы впряжены в повозку, словно наши спутники так и просидели там всю ночь, глядючи на дорогу.

Твердынец держался особняком, не желая приветствовать попутчиков — в темноте, в тени капюшона, он сам казался призраком, который растает с первым лучом солнца. Мы с Вереком разгрузили нашего мула, перевалив часть тюков на повозку, и наша маленькая группа двинулась в путь. Все, кроме Вистана, шли пешком — потом-то, как собьют себе ноги, только и будут мечтать, чтобы проехаться в повозке, а пока все рады были размяться по утреннему холодку — знаю по себе.

Караван Анвера [1] поджидал нас на окраинах города — вернее, это нам пришлось его поджидать: когда их крикливые сборы наконец подошли к концу, уже вовсю сияло солнце. Верек нетерпеливо прохаживался вдоль повозок, досадуя на задержку, но и он понимал, что торопливые путники — любимая добыча грабителей. Конечно, по нашей милой компании сложно заподозрить, что мы везём какие-то ценности, но тут как посмотреть: ведь если женщина едет на свадьбу — можно рассчитывать на приданое, а если перебирается на другое место семья, то почитай наверняка захватили с собой хоть что-то, заслуживающее внимания.

Отдав команду трогаться, вожатый каравана подошёл к нам, от души треснув меня по спине в знак приветствия:

— А вот и Ирчи, голь перекатная! Когда пойдёшь ко мне в помощники? — это он бросал всякий раз, как меня видел, хотя ни он, ни я не относились к этому всерьёз.

— Сам же на второй день выгонишь, как обсчитаю, — ухмыльнулся я в ответ, протягивая ему плату за присоединение к каравану, дарующему надёжную защиту. Принимая деньги, Анвер не преминул отпустить:

— Что верно, то верно — вы, горцы, хитрые лисы: хвост трубой, а морда в сметане.

— Хитёр тот, у кого сметаны полный жбан, — отшутился я. — А вот мои попутчики, — кивнул я в сторону Верека с Феньо, которые подошли послушать, о чём это я тут чешу языком.

Стоило им приблизиться, как я тотчас ощутил некий холодок, пробежавший между ними и Анвером, несмотря на внешнюю любезность — так было со всяким, кто знал, что они якшаются с драконами. Глядя на то, как Анвер обменивается с ними ничего не значащими фразами, я невольно задумался, а не переходит ли это и на меня — пособника тех, кто ведёт дела с Твердыней? Впрочем, люди всегда относятся настороженно к тем, кого видят в первый раз, а уж с купцами это и вовсе напоминает встречу двух волков из соседних стай: до брани, разумеется, дело не дойдёт, но зубы для порядка показать надо.

Нас определили в хвост каравана — место не из почётных, вся взбитая пыль, почитай, твоя, но тому, кто присоединился последним, выбирать не приходится. Пока караван, подобно огромной многоножке, полз себе к дремучим лесам предгорий, я курсировал взад-вперёд, обмениваясь новостями то с тем, то с этим — вернее, выслушивая их: самому-то рассказывать было почитай что нечего. При этом я, само собой, не забывал поглядывать в сторону своих — всё ли там в порядке. Инанна согласилась сесть в повозку, так что они с господином Вистаном разделяли тряские прелести дороги за беседой. Феньо и Верек с твердынцем шли в хвосте, но, когда я предложил ему также сесть в повозку, он лишь наградил меня ненавидящим взглядом, бросив на валашском:

— Я не устал.

Что ж, дело его: пусть ноги ему, если что, перевязывает Верек — я, конечно, и сам при случае могу врачевать мелкие недуги, но на таких вот страстотерпцев это не распространяется.

Горы, через которые нам предстояло держать путь, виднелись лишь размытой линией на горизонте, и всё же я сумел показать господину Вистану:

— Вон та щербинка и есть Подкова. — Чтобы он различил еле заметную вмятинку, мне пришлось залезть на повозку и, старательно вытягивая руку, ненароком прижаться боком к Инанне — та не отстранилась, так что дальше я шагал в весьма приподнятом настроении.

Окружающие город сжатые поля как-то внезапно кончились, и над нашими головами сомкнулся редеющий полог леса. Звонкие голоса сразу зазвучали иначе, скрадываясь палой листвой, свет погожего дня едва пробивался сквозь ажурные кроны, рассыпая горсти бликов по золотистым листьям. Несмотря на позднюю осень, дождей было немного, так что дорога не раскисла — как-то, помнится, в это самое время мне пришлось толкать повозку чуть ли не всю дорогу, от порога до порога; тогда мне казалось, что я сам так и останусь лежать в какой-нибудь из этих бескрайних луж.

Хоть во второй половине дня солнце скрылось за белёсой пеленой, затянувшей небо, люди не падали духом, и когда встали на ночлег на давно присмотренной большой поляне, бодрый шум в лагере не стихал — он гудел, словно ульи в погожий полдень. Управившись с палаткой, Верек помог нам с Эгиром установить вторую — не станешь же заставлять стариков и женщину возиться с жердями и тяжёлым пологом. Феньо сразу отправили за дровами, хоть я сомневался, стоит ли отпускать его одного: ещё заблудится или, не ровен час, тяпнет себе по ноге. Я-то знал не хуже Верека, что его младший брат, когда его принуждают к чему-то против воли, напортачит всем назло, пусть даже хуже всего потом придётся ему самому. Однако же, вопреки моим ожиданиям, Ньо вернулся, аккурат когда мы закончили с палатками, навьюченный вязанкой хвороста. Когда я принял его ношу, он велел:

— Пойдём, там ещё много осталось, поможешь дотащить.

Однако, оглянувшись на Инанну, которая уже приготовила кремень и огниво, я мотнул головой:

— Ступай с Вереком, а я пока займусь костром.

Судя по выражению лица Феньо, он хотел высказать немало, но постыдился старшего брата. Понурившись, он поплёлся обратно в лес, указывая путь Вереку — тот-то ему лоботрясничать не даст, пока он не натаскает дров на всю ночёвку.

На окраине лагеря обнаружилась яма, окружённая земляным валиком — она явно служила костровищем. Мы выгребли палую листву и наломали хвороста для растопки, после чего я извлёк из поясной сумы трут из древесного гриба и запалил искрами, поддув на ветки. Развести костёр я мастер, а уж в сухую погоду это и вовсе не стоит упоминания. Эгир — видно, тоже не новичок в кочевой жизни — тем временем успел подобрать две рогатины и перекладину, а Инанна — сходить за водой к ручью, так что вскоре над зарождающимся костром уже покачивались два котелка. Даже сам господин Вистан, подсев к огню, принялся подкладывать в него хворостинки и поленца, чтобы пламя поскорее разгоралось.

Твердынец же за всё это время не изъявил ни малейшего желания нам помочь — уселся на край освободившейся повозки и нахохлился, словно мокрая ворона. Мне бы плюнуть на него — пускай его названные няньки разводят ему персональный костёр или ещё чего — но уж больно неприкаянный и продрогший у него был вид, несмотря на то, что ночь для этого времени года была необычайно тёплой.

— Господин Нерацу, — обратился я к нему, для пущей уверенности сцепив пальцы в замок, — не желаете сесть поближе к костру? — Чувствовал я себя при этом на редкость глупо, словно предлагая козе пропустить по кружечке — ведь, пожелай он подойти к огню, он бы так и сделал, разве нет?

Однако он поднялся на ноги, всё так же вцепившись в туго запахнутые полы плаща, словно его тело состоит из зерна и тут же рассыплется, едва он ослабит хватку, и бросил сомневающийся взгляд в сторону костровища. Я же, расщедрившись, прихватил тюк с запасной одеждой и, подтащив к костру, указал на него твердынцу. Тот и впрямь на него опустился, хоть и как-то боком, из-за чего меня не оставляло ощущение, что он того и гляди сползёт в костёр.

— Вам приходилось бывать по ту сторону гор прежде? — неожиданно обратился к нему Вистан на таком чистом валашском, что я диву дался — если бы сам не разговаривал с ним прежде, решил бы, что он родом из здешних. Я даже невольно всмотрелся в его лицо — каких кровей в нем больше — но безрезультатно: оно было надёжно укрыто тенью от низко надвинутого капюшона.

Твердынец также бросил на него изумлённый взгляд — хотя он, скорее, поражался тому, как это человек осмелился заговорить с ним без весомой причины, коей, разумеется, может считаться лишь забота о его, господина Нерацу, благополучии. Однако, помедлив, он всё-таки ответил — его-то выговор оставлял желать лучшего, под стать моему, хоть и блуждал в иных степях.

— Нет, прежде я никогда не покидал Твердыни.

Сразу видно: в драконах этот дед смыслит ещё меньше моего, иначе, скорее, спросил бы, что этот господин вообще тут забыл.

— А я в последний раз пересекал горы в глубоком детстве, — изрёк Вистан, не заметив неловкости.

— А я — когда вышла замуж, — отозвалась Инанна. — Семья мужа осела здесь, а сама я из Грана [2].

«Вот оно что — она вдова», — подумалось мне и, хотя по всему полагалось ей посочувствовать, моё сердце возликовало. На ум тут же пришла известная прибаутка: «Молодые вдовушки — лучший товар: быстро разбирают».

Тут вернулись Феньо с братом, навьюченные дровами по самые уши; завидев, что к нам присоединился твердынец, Верек воззрился на нас, словно на двухголовую свинью, но вслух ничего не сказал.

— А в Паннонии у вас семья? — обратился я к Инанне уже на нашем родном наречии: по тому, как она с трудом подбирала слова, я понял, что связной беседы на валашском у нас не получится — видимо, за все те годы, что она тут провела, особой необходимости общаться с местными у неё не возникало.

— Да, отец — мне дошла весть о его болезни, — начала было она, но тут встрял Верек:

— Говорите на валашском, — велел он, бросив на меня угрожающий взгляд.

— Иди к лешему, — ругнулся я и принялся засыпать крупу в закипевшую воду.

Разговор переместился исключительно к твердынцу и сидевшим по бокам от него Вистану и Вереку — тот принялся за расспросы на тарабарском языке Твердыни. Даже при том, что я не понимал ни единого слова, несложно было догадаться, о чём речь: удобно ли вам, тепло ли вам, как вам понравилась дорога — честное слово, я на месте собеседника давно треснул бы его мешалкой по лбу за настырность. Твердынец терпел, но, судя по односложным ответам, также был не в восторге от этого допроса. Немудрено, что все вздохнули с облегчением, когда бремя разговора принял на себя Вистан: обращаясь к господину Нерацу, он, не ожидая ответа, принялся рассказывать о причине, побудившей его пуститься в путь. Я и сам навострил уши — меня с самого начала невольно мучил вопрос: что это за надобность такая, из-за которой подобная развалина готова штурмовать горы в столь неподходящую пору?

— Я сведущ в языках и добываю хлеб насущный, наставляя в них других, а порой замахиваясь и на прочие науки. Один вельможа, приближенный к королю, пожелал отправить сына в Бизанц [3] на обучение, но юноша, будучи в прочих отношениях гармонично развитым, не владеет ни единым наречием, кроме родного. Будучи наслышан о моих скромных познаниях, сей благородный муж прислал мне вызов, посулив щедрое вознаграждение, если я приступлю к обучению не медля, потому-то мне и пришлось, оставив дом и подопечных, тронуться в путь в сопровождении одного лишь любезного Эгира.

— Хорошенькое дело вам предстоит, — сочувственно заметил я. — В мгновение ока наставить лоботряса, который ничему в жизни не учился.

— Отчего же — сказывают, что он весьма преуспел в верховой езде и охоте, — возразил Вистан, но лёгкая усмешка в его голосе давала понять, что в душе он со мной солидарен. — Как бы то ни было, я воспринял это как знак богов, — продолжил он. — Пожалуй, я засиделся на одном месте, едва не пустив корни — пора повидать новые места, познать новые наречия. Я испытал немалую радость, узнав о том, что вы, господин Нерацу, будете моим попутчиком — ведь среди тех языков, которыми я владею, нет ни одного, походящего на ваш.

Твердынец в ответ промолчал — судя по выражению освещённого сполохами пламени лица похоже было, что он просто-напросто растерялся.

— Господа Твердыни делятся знаниями лишь с доверенными людьми, — начал было Верек, но тут его прервал сам подопечный — приподнял ладонь, словно веля ему замолчать, и изрёк:

— Не думаю, что это относится к языку.

Верек, судя по выражению его физиономии, был отнюдь не рад подобному повороту: ещё бы, его положение единственного способного вести непонятные разговоры с твердынцем под угрозой! Однако возразить ему он, само собой, не мог, и потому с кислым видом слушал, как тот мечет жемчужины его бесценного знания перед кем ни попадя. На его месте я бы не переживал: всё равно хоть сколь-нибудь прилично освоить язык за то время, что мы проведём в пути, человеческий ум не способен.

В конце концов мне прискучило внимать их учёной беседе и, когда похлёбка и отвар были готовы, я, по-быстрому уничтожив свою порцию, двинулся на огонёк к Анверу: авось там разговоры повеселее. Речь шла о делах, не слишком мне интересных — я ж не наёмник и не торговец, да и бывать в тех краях мне отродясь не доводилось, так что я не особенно вслушивался.

— Помяните моё слово, когда кенде [4] [князь] об этом прознает, ишпану [5] [правителю области] Зомбору [6] не поздоровится, — вещал Добош [7], один из торговцев зерном. — Мелек [наместник] Онд [8] не замедлит вступиться за своего племянника, а ведь Онд — ставленник дюлы [9] [воеводы].

— Я слыхал, что у Онда своих забот хватает, — вмешался Ботонд [10], почитавший себя знатоком придворных дел. — Корха [верховный судья] Кешё оспорил его право на управление Вахом, поскольку Леле, сын ишпана Дёзё, уже достиг зрелых лет.

— Достиг-то достиг, да он, сказывают, недужный, — покачал головой Добош. — Ладно бы просто немощный, так ведь он, вроде как, ещё и умом повредился.

— Так и есть, — поспешил перехватить нить разговора Ботонд. — Посланный королём лекарь это подтвердил, и на этом основании корха Кешё настаивает на том, что, раз сын Дёзё не может наследовать, вармедье [11] [область, княжество] должно перейти к следующему по очерёдности наследнику.

— А им, по чистой случайности, является сам Кешё, — усмехнулся Анвер.

— О чём речь-то? — встрял я, пока разговор окончательно не свернул в дебри родословных, в которых я разбирался не больше, чем свинья — в пряностях.

— Ишпан Зомбор взял крепость Ших, — любезно пояснил Анвер, а его сынок, Шома [12], добавил с немалой долей злорадства:

— Раскатал по камушку.

— Вот те нате! — покачал головой я, ибо так принято — дивиться любой новости, хотя где я, а где Ших — я в тех краях и не бывал ни разу. — Я слыхал, что кто-то из соседей точит зуб на ишпана Коппаня [13], но чтобы до такого дошло — не думал.

— Это мягко сказано, — усмехнулся Добош. — На деле его соседи иначе как Лысым [14] козлищем величать не изволили. Козёл бодливый и есть: жадный, вздорный и похотливый как сам чёрт — мало ему, что обесчестил всех девок и мужних жён в округе, так ещё и замахнулся на сестру ишпана Зомбора, вот его терпение и лопнуло. Сколько жалоб подавали на Коппаня — больше, чем скота в его стадах, но чтоб мне окосеть, если хоть одна из них достигла ушей кенде. Вот Зомбор и подговорил соседей показать ему, что почём, да вот только, чует моё сердце, ему это боком и выйдет, хоть он, как по мне, справил всё честь по чести: крепость, как водится, сровнял с землёй, но всех, кого удалось взять живыми, пощадил, отпустив на все четыре стороны, в их числе и первопричину раздора.

— Вот это-то он зря, — не замедлил высказаться Ботонд. — Теперь Коппань бросится прямиком к дяде, плакаться на причинённую обиду.

— А что же, лучше было бы, если б Зомбора обвинили ещё и в убийстве? — возразил Добош. — По мне, так всё же есть возможность, что с Коппаня спросят, чем он так насолил соседям, пусть она и не больше макового зёрнышка…

На этом месте меня окончательно сморил сон. Мне снилась мать, которая, рассыпая зерна по распаханной борозде, что-то повторяла, и в её словах, похожих на шёпот ветра, мне слышалось: «Дере висса, дере висса [15]! Возвращайся, возвращайся!» Едва коснувшись земли, семена тотчас прорастали, вот только из пашни пробивались не зелёные ростки, а блестящие острия копий.

— Ты же сеешь драконьи зубы! — хотел крикнуть ей я, и пробудился от этого усилия.

Анвер усмехнулся при виде того, как я, вздрогнув, подскочил:

— Быть может, тебе привиделась во сне наша судьба, как благородным вождям прошлого?

— Лучше бы нет, — отозвался я, — а то в будущем году нас ждёт незавидный урожай.

— Ну что ж, благодарение богам, в этом году он удался на славу. — Анвер похлопал по туго набитому мешку, к которому привалился спиной.

Примечания:

В произведении имеются сознательные анахронизмы в пределах века: например, такое территориальное деление (вармедье, управляемые ишпанами) было введено в Венгрии лишь после христианизации Иштваном I (1000 г.), а титулы хазарского происхождения (кенде, мелек, корха), напротив, перестали использовать раньше.

Сон Ирчи отсылает к древнегреческому мифу о Золотом руне.

[1] Анвер (Anver) – вариант имени Анвар арабского происхождения, означает «ярчайший». Венгры могли позаимствовать его, например, у хазар.

[2] Гран (Gran) – столица Вегрии, название Эстергома в X в.

[3] Бизанц (Bizánc) – венгерское название Византии.

[4] Кенде, мелек, корха – титулы, позаимствованные венграми у хазар, у которых они переняли раннюю иерархическую структуру.

[5] Ишпан (венг. ispán) – правитель административно-территориальной единицы вармедье. Слово происходит от славянского «жупан».

[6] Зомбор, или Жомбор (Zsombor) – венгерское имя тюркского происхождения, означает «бизон».

[7] Добош (Dobos) – пер. с венг. как «барабанщик», имя или прозвище.

[8] Онд, Кешё, Дёзё – старинные венгерские имена, принадлежавшие персонажам той эпохи, в современной Венгрии не используются.

[9] Дюла (Gyula) – титул, известный со времён гуннов. Изначально у венгров было два правителя: кенде и дюла. Отчасти подобная структура власти просуществовала до середины XIX в. – вторым после короля по положению был палатин, или надор (nádor), роль которого под конец стала чисто номинальной.

[10] Ботонд (Botond) – венг. имя, означает «посох» или «булава».

[11] Вармедье (венг. vármegye, латинизир. – комитат) – графство, историческая административно-территориальная единица Венгерского королевства, существовавшая с X века до 1918 года. В буквальном переводе означает «область с замком».

[12] Шома (Soma) – венг. имя, означает «кизил».

[13] Коппань (Koppány) – венг. имя предположительно тюркского происхождения, означает «великий, высокий».

[14] Лысый – по созвучию с kopasz – лысый или бритый наголо. В древности венгерские воины сбривали волосы на лбу и макушке, как многие воины средневековья, в частности, славяне. К «нашему» времени этот обычай сошел на нет, но Коппань, видимо, приверженец традиций.

[15] Дере висса – венг. Gyere vissza – «возвращайся». Gyere – более современный вариант повелительного наклонения от jönni – «возвращаться», более старый вариант – jöjj – йойй – думаю, вы догадываетесь, почему здесь мы предпочли более новый вариант...

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones. Глава 3. Начало пути – Az utazás kezdete (Оз утозаш кездете)

20 декабря 2019 (14:17:42) 790

Предыдущая глава

Ирчи

Спал я сегодня, будто меня ударили по голове, и вообще бы с удовольствием не просыпался — пусть бы они сами со всем этим разбирались. Но вспомнив про старика и — не без этого — про госпожу Инанну, я кое-как выполз из-под одеяла. Стряхнув сон, я принялся расталкивать Феньо:

— Вставай, увалень! У кого тут дел невпроворот? — Однако всё, чего я сумел добиться — это невразумительного ворчания вкупе с пожеланиями, что я могу катиться хоть в Крайнюю Туле [1]. Впрочем, я и так знал, какой из него помощник, так что без особой досады отправился на поиски Верека, чтобы согласовать с ним дополнительные припасы и всё прочее. В отличие от своего брата-домоседа, он и сам разбирался в этих материях не хуже моего. Но вместо того, чтобы погрузиться в перечёт сухарей, мешков и одеял, Верек сообщил:

— Отец желает с тобой переговорить.

читать дальше— Я уже согласился, если он об этом, — сделал я попытку вывернуться. Разговоров с хозяином я всегда стремился избегать — не из робости, хотя не обходилось и без этого, но мне всегда казалось, что и ему не шибко хочется лишний раз меня лицезреть.

— Речь пойдёт не об этом, — уклончиво отозвался Верек. Я уже по опыту знал, что вытянуть из него что-либо ещё нет никакой возможности — то ли сказывается ремесло купца, то ли природная замкнутость.

— Ну что ж, хочет так хочет, — напоследок вздохнул я: чего хочу я сам, едва ли кого-то заинтересует.

Хозяин ждал меня у круглой печи — сидел на подушке, скрестив ноги. Верек опустился справа от него, а на место слева указали мне. Я послушно уселся, хоть предпочёл бы стоять.

— Ирчи, я хотел поговорить с тобой насчёт господина Нерацу.

Я кивнул, недоумевая, куда они дели его самого. Хозяева обычно спали здесь — тут теплее и просторнее всего.

— Тебе ведь ведомо, каким почётом пользуются у нас люди Твердыни.

Ещё бы — у кого денег без счета, тому и честь с почётом.

— А господин Нерацу среди них занимает особое положение. Он — голова…

— Герцог, — подсказал Верек чужеземное слово.

— По-нашему — воевода, — согласился Анте. — Само собой, мы сделаем всё возможное, дабы он в безопасности добрался до Цитадели и остался доволен дорогой. Как ты понимаешь, жители Твердыни почти не знают людей, и вовсе не стремятся углублять это знакомство. Так что, надеюсь, ты осознаешь, насколько неуместно присутствие посторонних рядом с господином Нерацу…

— Объясню остальным, что он не горит желанием с ними брататься, — согласился я. По правде, это едва ли требовалось: если у прочих он вызовет хотя бы тень той оторопи, что пробудил во мне, то никто к нему по доброй воле и близко не подойдёт.

— Тебе следует объяснить им, что они должны подыскать другого проводника, — отрубил хозяин, тем самым наконец давая понять, чего он хочет — привычку ходить вокруг да около Верек явно унаследовал от него. Однако то, что хозяин высказался напрямик, ничуть не упростило ситуацию.

— Господин Анте, — начал я, не менее осторожно подбирая слова, — я бы, безусловно, тотчас бы это сделал, если бы уже не взял на себя обязательства — а также часть оплаты.

— Ну так верни деньги, — отрезал хозяин. — Надеюсь, ты их ещё не промотал?

Я считаю себя весьма уравновешенным человеком — а иному среди людей моего рода занятий делать нечего — но тут, признаться, самообладание меня подвело: я один решаю, как мне распорядиться собственными деньгами.

— Деньги при мне, — сухо ответил я. — Но суть не в них, а в обещании — я дал им слово, и не в моих правилах брать его назад.

Судя по выражению лица хозяина, он готов был рассмеяться мне в лицо, но всё же воздержался от этого.

— Юношам твоих лет свойственно разбрасываться громкими словами, так что, думаю, для нанявших тебя это не станет откровением.

— Честь берегут смолоду, — заявил я.

На сей раз Верек таки фыркнул, и хозяин бросил на него неодобрительный взгляд, вдобавок к моему гневному.

— Много ли чести в том, — вновь заговорил хозяин — чувствовалось, что ему стоит немалых усилий сохранять увещевательный тон, — чтобы подводить тех, кто проявил к тебе доброту?

А я всё ждал, когда же это наконец всплывёт — и потому заранее знал, что отвечу:

— Полагая, что оказываю вам помощь, я не думал, что причиняю столько беспокойства. Но я в любой момент могу вас от него избавить. — С этими словами я и впрямь поднялся на ноги, про себя уже прикидывая, что надо прихватить, чтобы не возвращаться, и где провести эту ночь. По счастью, всё, что должно пригодиться в дороге, я еще вчера перетащил в повозку господина Вистана, так что вещей оставалось немного.

— Сядь, мальчишка! — не выдержал хозяин. — Пока ты под моей крышей, изволь вести себя, как подобает.

— Вы мне не отец! — бросил я, отлично понимая, что мосты если ещё и не сожжены, то полыхают вовсю.

— Ты вообще знаешь, кто он? — не остался в долгу Анте.

— Разумеется, — выплюнул я, подавив желание добавить: «я-то знаю, а вот вы?»: всё же мне не улыбалось, чтоб меня ещё и поколотили на прощание.

— Тогда я рад за него, что он не видит тебя сейчас!

— Довольно, — припечатала вошедшая хозяйка, и я поневоле задумался: то ли она случайно уловила, что беседа приняла подобный оборот, то ли подслушивала — а может, её призвала на помощь Мита. — Садись, Ирчи, — велела она и опустилась на пол сама, прихватив одну из подушек. — Чтобы найти надёжного проводника, понадобится немало времени, — заявила она. Голос её, глубокий и низкий, в минуты волнения становился резковатым и отрывистым, напоминая карканье вороны. Хозяйка Алма и сама во многом походила на эту птицу — худосочная, смоляные волосы всегда чуть встрёпаны, кожа и глаза им под стать, так что её имя — «яблочко» — поначалу казалось насмешкой, пока не стало привычным. В отличие от мужа со старшим сыном, она всегда рубила правду-матку напропалую, что не вполне согласуется с общепринятым представлением о женской и мужской природе, но при этом, как ни удивительно, разногласий между нею и властным мужем на моей памяти не возникало. — Кто эти твои попутчики, Ирчи?

— Вистан из Ховаша, — поспешно принялся перечислять я, — почтенный и благородный господин, хоть стар и немощен. Его слуга — как я понимаю, немногим моложе, но сильный и крепкий. И с ними — Инанна, дочь Ача.

— Два старика и женщина, — повторила хозяйка, бросив многозначительный взгляд на мужа. — Полагаю, это стоит обсудить с самим господином Нерацу. А уж если он заартачится — тогда другое дело.

— Он уже сказал, что никаких других попутчиков быть не может, — возразил её муж, но Алма уже поднялась на ноги.

— Я за ним схожу.

Стоило ей скрыться за дверью, как воцарилась неловкая тишина — казалось, в воздухе всё ещё висят отголоски недавней перепалки, но сама она решительно задвинута словами хозяйки, словно тлеющий огонь — заслонкой печи. Все мы молчали, потупившись, словно нашкодившая ребятня — даже сам Анте. Наконец за дверью раздались шаги, и в горницу прошёл твердынец, а следом — почтительно пропустившая его вперёд хозяйка. На сей раз он был без плаща, но всё в том же долгополом серо-синем одеянии, из-под которого виднелись тёмные штаны и войлочные сапоги. Волосы на непокрытой голове теперь были подвязаны в хвост концами всё той же золотой ленты, что придавало ему более обыденный и какой-то деловитый вид — словно он прихватил их, чтобы не мешались за работой. Но выражение лица от этого более благостным не сделалось: он словно предчувствовал, что разговор предстоит не из приятных.

— Высокородный господин Нерацу, — начал хозяин на валашском наречии, — вчера мы уже упоминали о трёх людях, которые желают пересечь перевал так же, как и вы. — Лицо гостя явило ещё более недовольную гримасу, но прежде чем он успел возразить, Анте добавил: — Но мы не упоминали о том, кто они такие. Двое из них старики, причём один — недужный…

— Горбун, — услужливо добавил я, чувствуя, что хозяину почему-то на руку увечье Вистана.

— …и женщина. Им придётся нелегко, если мы откажем им в помощи, и потому мы просим вас проявить милость к этим людям, позволив им следовать одной дорогой с вами.

«Эк повернул, — подумалось мне, — благодетель». Стоит ли говорить, что я мало того, что сидел молчком, так ещё и постарался придать лицу соответствующее выражение — благостное и в меру скорбное.

Уже в том, что твердынец в ответ смолчал, я увидел добрый знак — и хозяйка поспешила склонить чашу весов в нашу сторону:

— Смею заметить, что в столь долгом путешествии компания лишней не будет — ведь, как говорят у нас, дорога коротка с добрыми попутчиками…

— Да, чем больше путников, тем меньше риск, что на нас нападут, — поспешил поддержать её я, но понял, что сказал что-то не то, по взгляду Верека.

— Да и женщина всегда поспособствует тому, чтобы еда была вкусна, а очаг — уютен, — добавила хозяйка, сглаживая впечатление от моих неосторожных слов.

Как бы то ни было, господин Нерацу наконец изъявил своё согласие коротким кивком, вслед за чем вновь удалился вместе с хозяйкой.

— Я надеюсь, вы знаете, сколько ему надо провизии, и всё такое, — с сомнением бросил я, глядя ему вслед.

— Само собой, — отрезал Верек, и тут вновь заговорил хозяин:

— Надеюсь, ты понимаешь, Ирчи, что это — большая ответственность, но и большие возможности. Оказав подобную помощь народу Твердыни, ты тем самым сделаешься одним из немногих людей, до которых им вообще есть дело. Но если ты хоть в чём-то напортачишь…

— Ясно, — вздохнул я, додумав про себя: «обратно можешь не возвращаться».

После этого дело наконец пошло на лад. Мы с Вереком весь день перепроверяли заготовленную провизию, ворошили одеяла, подбирали палатку — одной уже не хватало, да и не думал же я, что высокородный господин Нерацу будет делить кров с какими-то нищебродами? Мита всё это время крутилась возле нас, подсобляя то с тем, то с этим. Видно было, что она отчаянно нам завидует, но мне самому было куда спокойнее сознавать, что она остаётся дома — всё-таки это занятие не для девчонок. Ньо появился лишь ближе к полудню и, поболтавшись рядом, вновь отвалился, бросив, что мы и вдвоём отлично справляемся, а он не желает путаться под ногами. Верек не возражал — по-видимому, был с ним солидарен. Время от времени подходил хозяин, оснащая нас очередным напутствием, вроде:

— Ты же понимаешь, что, даже если кто-то из стариков занеможет, то это не причина задерживаться, подвергая опасности господина Нерацу, — или:

— Не вздумайте проявлять лихость: идти в темноте или по скользкой дороге без должной предосторожности — лучше медленно, да верно, — или:

— Кто-то из вас всё время должен находиться при господине, так что не уходите никуда все трое одновременно.

Я уж не стал говорить ему, что все эти предупреждения совершенно излишни — как-никак я успел хорошо себя зарекомендовать не только благодаря тому, что с пятилетнего возраста братался с козами.

Вечером я ещё разок зашёл к господину Вистану — убедиться, что он не передумал, не занемог или ещё что, а также сообщить о нежданном пополнении. Тот был по-прежнему полон решимости, и известие о новом попутчике его нисколько не удручило — по крайней мере, вида он не подал.

— Завтра мы явимся за вами на рассвете, так что будьте готовы, — предупредил я и с этим наконец отчалил домой.

Предчувствие завтрашнего пути убаюкивало лучше любой колыбельной, к тому же, учитывая, как я за эти два дня набегался, не приходилось удивляться, что я мгновенно уснул.

***
Кемисэ

Вот уж чего мне бы точно не хотелось, так это тереться в толпе людей всю дорогу — этому я предпочёл бы странствовать в одиночку, при всех опасностях, которые дорога таит для неопытного путника. Однако, похоже, эти люди не понимают, что мной движет, думая, что я откажусь от общества двух стариков и женщины — тем более, что в противном случае придётся сменить проводника, что чревато долгим ожиданием — в худшем случае, до весны — и тем, что иметь дело придётся с ещё одним неведомым незнакомцем.

Разумеется, я бы в этом ни за что не признался, но рядом с этим самоуверенным юнцом я чувствовал себя куда свободнее, чем с прочими донельзя предупредительными спутниками. Быть может, причиной тому была его молодость — подобные мальчишки волей-неволей вызывают покровительственные чувства — а быть может, то, что от него веяло той самой необъятностью горных просторов — наверно, потому, что он сам успел с ними сродниться…

***
Ирчи

Стоило мне смежить веки, как Верек уже принялся нас расталкивать:

— Подымайтесь, пора в дорогу.

Тогда я впервые ел за столом с твердынцем — вчера госпожа Алма приносила нам с Вереком еду прямо на конюшню, где мы складывали припасы. Усевшись на положенное место напротив Миты, я поймал себя на том, что разрываюсь от любопытства: что же подадут гостю? Сырое мясо? Или, напротив, какие-нибудь травки да семечки? А то и вовсе что-то невообразимое? Но всё оказалось куда банальнее: его оделили тем же, что и нас. Я бы даже сказал, что его порция оказалось на удивление скудной при том почтении, которое ему оказывали в этом доме, хотя, разумеется, ел он из отдельной плошки. Глядя на то, как он выковыривает из неё полоски мяса, заедая его небрежно отломанными кусочками лепёшек — весь стол в крошках — я искренне понадеялся, что в дороге он будет не настолько брезглив, чтобы отказаться есть из общего котла. Впрочем, в таком случае это будет всецело проблемой Верека, разве нет? А вот пил он и вправду мало: едва пригубил домашнее вино, а к настойке даже не притронулся. Впрочем, меня это устраивало: самая скверная погода и то лучше выпивохи в попутчиках.

Перекусив, мы распрощались с хозяевами и выступили — Мита и меня поцеловала в щеку наряду с братьями. С нами был всего один мул — сейчас наши вещи на нём худо-бедно уместились, а в дальнейшем мы полагались на повозку господина Вистана.

Предрассветное безлюдье всегда воплощало для меня дух странствий лучше всего прочего — именно с этого всё и начиналось с самых ранних лет, когда меня поднимали до света выгонять скот. И тогда, когда я закинул котомку на плечи, чтобы навсегда оставить родные места, была ночь. Звезды сулили мне жизнь, полную неизведанных путей, и до сих пор они меня не обманули.

Само собой, поначалу на мою долю выпала не одна голодная ночь, когда я, дрожа от холода, мучился вопросом, стоило ли это размолвки с отцом, из-за которой я махнул рукой на всё, что прежде составляло мою жизнь. Я так и не сумел разыскать того, за кем пустился вдогонку, и затерялся в этом бескрайнем мире — один-одинёшенек, без покровителя, без дома, без средств и способа их раздобыть. Всё, за что я ни брался, валилось из рук, словно спящий всадник из седла: никудышный вор, никчёмный торговец, негодный слуга… Так оно и продолжалось, пока я, думая попытать счастья, не прибился к каравану, который в пути угодил в метель. Тогда-то старший в караване, проводник Кёс из Приозерья, оценил мои знания и навыки, назначив меня помощником, и выплатил приличное жалование. В дальнейшем я не раз ходил вместе с ним, пока не решил заняться этим самостоятельно. С Феньо мы повстречались, опять-таки, в дороге: отец отправил его в подмогу Вереку к королевскому поверенному — как я позже узнал, с самоцветами, которые шли, вроде как, на уплату налога в королевскую казну, взимаемому с людей Твердыни, хотя больше это походило на дар: с них поди возьми что-нибудь силой. Как сейчас помню: когда я представился, Феньо ухмыльнулся:

— Я думал, что Ирчи [2] — женское имя. — В этом мнении он был не одинок: ирис — любимый цветок моей матери, которая после шестерых сыновей устала дожидаться дочки.

— А я думал, что Феньо — это дерево, — не остался я в долгу. И правда, так у нас величают королеву лесов — сосну.

По возвращении он предложил мне погостить в их доме, и, хоть поначалу его родичи были мне не шибко рады, вскоре привыкли, обращаясь со мной почти как с членом семьи — который, правда, приходит и уходит, когда ему заблагорассудится. Немалую роль сыграло и то, что мы с семьёй Феньо были детьми одного народа, который воля судьбы разнесла клочьями по всей Паннонии — одной веры, одного языка, даже напевы у нас были одни и те же. Видать, при всей завидности положения давало себя знать неощутимое давление чужбины — будто живёшь на крохотном островке посреди многолюдного моря.

Примечания:

[1] Крайняя Туле (Ultima Thule) – по представлениям людей Средневековья – северная окраина мира, на самом деле – то ли Исландия, то ли Ирландия, в общем, очень далекое место.

[2] Ирчи (Írcsi) – уменьшительное от Írisz, что в переводе с венгерского, собственно, ирис и значит. Хоть подобный выбор имени для мальчика мог показаться странным, для славян этот цветок – перуника – ассоциировался с богом грома Перуном. Венгерское название ириса – Nőszirom, что буквально переводится как «женский лепесток».

Феньо (Fenyő), напомним, переводится как «сосна».

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones. Глава 2. Столкновение — Ütközés (Эткёзэйш)

20 декабря 2019 (13:48:57) 823

Предыдущая глава

Кемисэ

Мост кажется тонким, будто нитка, но на самом деле по нему свободно проезжает повозка. Встречающие нас на дальнем конце люди выглядят удивлёнными — похоже, не ожидали увидеть столько народу разом, ведь обычно им доводится иметь дело лишь с несколькими из нас. Впрочем, трудно судить об их чувствах из-за этих бород, закрывающих пол-лица. Вглядываясь в них, я впервые ощущаю в груди толчок неуверенности, словно на шатких мостках — на что я иду? Можно ли доверять этим существам, которые будто умышленно прячутся за этой косматой завесой? Рука помимо воли касается подбородка, но я тотчас её отдёргиваю. Я не такой, как они. Между нами нет ничего общего, кроме крови, которая течёт глубоко под кожей.

Я жду в стороне, покуда менщики — моя молочная сестра Цатэ Нэу и представитель другого семейства, Чиагэ Вару — излагают людям суть дела. Своего предводителя, обладателя чёрной бороды, они именуют Вереком — видимо, с ним мне и предстоит иметь дело. Какая же тёмная у них кожа, и бугристая — будто обугленный пергамент. А ведь, насколько я могу судить, ни один из них ещё не стар.

Смирив дрожь, я выхожу вперёд, когда приходит мой черёд. Путь будет долгим.

читать дальше***

Стоит мне покинуть пределы Твердыни, как я ощущаю странное облегчение: открывшиеся глазу просторы заставляют позабыть об опасностях и затаившейся в будущем неопределённости. Для людей, похоже, этот пейзаж привычен: они не удостаивают его ни единым взором, погрузившись в разговор, предводитель же не спускает с меня глаз — кажется, опасается, как бы я не свалился с мула, заглядевшись на бесконечные волны золотой и рдяной листвы, омывающие подножия гор. Глядя на них, я перестаю жалеть о том, что никогда не увижу моря: оно не может быть прекраснее.

На привале Верек пробует заговорить со мной, видимо, блюдя свои представления об услужливости, но, получив пару отрывистых ответов, наконец отправился восвояси к своим погонщикам. Глядя на людей, я пытаюсь представить себе, какими их видел мой отец. Это позволяет мне не терять бдительности, какими бы предупредительными и любезными они ни казались. Интересно, знает ли мой провожатый, как именуют у нас его и его родню — «ручные люди»? Впрочем, теперь соотношение сил поменялось, и я в их власти. Случись со мной что, узнает ли кто-нибудь об этом? Разве что Рэу. Да и то вряд ли — у него есть родные дети, чтобы видеть сны о них.

***

Ирчи

Обычно моё появление большого шума не делает — на обед я уже, вестимо, опоздал, однако надеялся, что пару кусков чего-нибудь перехватить удастся. Но едва я успел зайти во двор, как на меня налетела Мита, сестра Феньо. Она хорошенькая, под стать брату — всё те же темно-русые волосы и карие глаза, но совсем ещё мала — меня на четыре года младше.

— Ступай скорее, Ньо тебя обыскался! — прошипела она, вцепившись в мой рукав.

— А чего ради меня искать? — поразился я: за всё время нашего знакомства повода не возникало.

— Вот уж не знаю, но они тебя дожидаются, — бросила она, когда мы уже взбегали на крыльцо. Я только и успел спросить:

— Кто они-то? — но Мита уже крикнула в сени на валашском наречии [1] — дома мы им не пользуемся за ненадобностью, а на улице — частенько: при пестроте здешних жителей он давно уже сделался тем самым языком общения, на котором худо-бедно можно объясниться с любым.

— Пожаловал наконец!

— Явился — не запылился, — буркнул Феньо, затаскивая меня в горницу, где за парадно выдвинутым столом уже сидел хозяин Анте [2] — его отец, Верек [3] — старший брат и ещё кто-то в тёмном плаще — я решил, что это Алма [4], хозяйка. Судя по тому, сколько опустевших мисок и плошек стояло на столе, поджидали они меня и впрямь долго — вот только понимания происходящего это не прибавило мне ни на грош.

Я, как водится, поклонился хозяину от порога и проследовал было за Феньо, который уже успел усесться за стол, но Верек остановил меня и жестом указал на место рядом с собой и хозяйкой — вот только это оказалась не она. Едва я отвесил поклон и в её сторону и поднял глаза, как невольно отшатнулся — хорошо ещё ничего не вырвалось, могли бы, право слово, и предупредить.

С мертвенно-бледного лица на меня воззрились тёмно-серые глаза незнакомца, и выражение их было не особенно дружелюбным — хотя при том, как уставился на него я сам, это вполне можно было понять. Хозяин обратился к гостю на неведомом наречии — звучном и каком-то перекатывающемся, а Верек украдкой дёрнул меня за рукав — что, мол, встал столбом. Я наконец сел и принялся украдкой разглядывать незнакомца, чтобы не казалось, будто я на него пялюсь.

Больше всего в его внешности поражало некое глубинное соответствие, будто весь он нарисован на белой стене одной-единственной краской — синевато-серой: под стать глазам были и волосы, свисающие из-под накинутого на голову капюшона, в этот же цвет выкрашена и одежда, и даже на коже, казалось, просматривался всё тот же оттенок, только разбавленный почти до полной бесцветности. Было во всём этом что-то нечеловеческое, хоть и трудно уловимое — казалось бы, ничего особенного: мне и прежде доводилось видеть столь же бледную кожу, похожий цвет глаз и волос, той же формы нос с лёгкой горбинкой, чуть оттянутые уголки глаз, узкие бескровные губы. Но, опять же, то ли рисовальщик был неопытным, то ли намеренно внёс тревожащее несоответствие — и в это мне поверилось бы скорее, учитывая странную гармонию получившегося образа, которую ещё более подчёркивала единственная яркая деталь — золотистая лента, пересекающая пробор на темени, чтобы вновь укрыться в тонких косичках по обе стороны лица.

Ещё больше необычного облика меня озадачило то, что он сидел у самого бока круглой печки в тёплой на вид одежде, да ещё в плаще, при том, что в комнате было так натоплено, что я уже успел вспотеть, а ведь находился здесь всего ничего — на его месте я бы не иначе как расплавился. Хозяева, одетые куда легче, раскраснелись будь здоров — хоть в этом, возможно, повинны были опустошённые чарки.

Пока я был занят этими наблюдениями, он отнюдь не хранил молчание: сверкающий недовольством взгляд обращался то на хозяина, то на меня — разумеется, я при этом тотчас опускал глаза долу — и с губ то и дело срывались отрывистые реплики, странно звучащие на этом певучем языке. Хозяин, в свою очередь, старательно его увещевал, причём, судя по тому, что пару раз прозвучало моё имя, речь шла обо мне. Когда мне стало настолько невмоготу быть единственным непосвящённым за этим столом, что я хотел было шёпотом расспросить Верека, сосредоточенный взгляд которого был устремлён на гостя, хозяин внезапно перешёл на валашский:

— Ирчи, наш досточтимый гость — Нерацу Кемисэ [5] из народа Твердыни. — Меня ему, судя по недоступному мне разговору, уже представили, потому я просто поклонился:

— Большая честь для меня, господин Нерацу. — Он никак на это не отозвался — по всему видать, для него честь была так себе; я же отчаянно понадеялся, что не ошибся с его именем.

Смерив меня взглядом, в котором явственно читалось: «Ну разумеется, дуралей!», хозяин продолжил, неторопливо подбирая слова:

— Высокородный господин Нерацу намеревается совершить путешествие в цитадель своего народа в Паннонии, и мы были рады сообщить ему, что располагаем надёжным проводником, хорошо знающим этот путь.

Теперь-то у меня наконец колышки начали складываться в картинку, вот только она не слишком соответствовала моим собственным представлениям, и потому я как можно почтительнее отозвался:

— Для меня это неоценимая честь, господин — слишком большая, чтобы…

— Заткнись, — шикнул на меня Верек на нашем родном языке, и я послушно умолк, хоть, возможно, именно тогда мне и стоило высказаться, потому что в дальнейшем события окончательно вышли из-под моего контроля.

— Высокородный господин Нерацу желает отправиться в путь как можно скорее, поэтому очень удачно, что у тебя уже всё готово.

На сей раз я промолчал, хотя на моём лице, должно быть, отразилось всё, что я по этому поводу думаю — что не для их высокородного гостя цветочек цвёл, если можно так выразиться. Видимо, не желая удручать его моей кислой миной, хозяин вполголоса велел Феньо:

— Ступай, растолкуй всё своему приятелю, — жестом показывая, что мы оба можем выметаться из-за стола. Мне, к слову, так и не перепало ни крошки — но чтоб это хоть кого-нибудь заботило.

Феньо повёл меня прямиком на крыльцо — в лицо пахнуло долгожданной прохладой — а оттуда — на сеновал. Там я наконец дал волю своим чувствам:

— Слушай, Ньо, не знаю, что вы там затеяли, но я своих планов менять не собираюсь. Ищите для своего высокородного господина кого-нибудь другого.

— Это не обсуждается, — заявил Феньо с непривычной для него твёрдостью. — Тебя под крышу пустили — пустили, со стола нашего жрал — ещё как, так что теперь послушай, что тебе скажут.

— Вот уж не думал, что попаду в кабалу из-за добытого тяжким трудом куска хлеба — которым меня ещё и попрекают! — не выдержал я.

— Да уймись ты, — устало бросил Феньо. — Ты что, не понял, какая тебе удача привалила? Ты как собирался свалить, так и проваливай, просто прихватишь с собой и нашего твердынца. Он с оплатой не поскупится, так что можешь потом в своём серебре хоть утопиться.

— Так ведь эта Цитадель черт знает где — в другом конце Паннонии, — продолжал сомневаться я, хоть чаша весов уже склонилась под весом этого необоримого аргумента.

— Ты ж всё равно собирался всю зиму там проболтаться, — мрачно заключил Феньо. — А вот мне это и правда не с руки.

— Тебе-то какая разница? — воззрился на него я: мне казалось, он уже вполне смирился с моим долгим отсутствием — да и прежде не возражал, разве что рожи корчил.

— А вот такая, — проворчал он. — Это тебе всё одно заняться нечем, а у меня тут дел невпроворот.

Я хотел было высказаться по поводу его «кучи дел», но тут до меня дошло, к чему он клонит.

— Ты что, со мной собрался? Это уж точно лишнее, — брякнул я: при всём моём хорошем отношении к Ньо, попутчик из него аховый по целому ряду причин.

— Собрался глазки матроне строить, — понимающе хмыкнул Феньо. — Видел я, как ты на неё таращился. Но ты же не думал, что такому балбесу, как ты, единолично доверят подобную миссию? — При этих словах Феньо даже приосанился, но тотчас вынужден был признать:

— Вообще-то, отец отправил Верека, ну и меня заодно ему в помощь — чтобы, вроде как, набирался опыта, — признал он со вздохом, в котором читалось: «и не болтался всю зиму за материной юбкой, как обычно».

— Час от часу не легче, — для порядка посетовал я, хотя, по правде, это известие меня скорее порадовало: хоть Верек своей суровостью вызывал у меня лёгкую оторопь, зато и Феньо при нём ходил по струнке. К тому же парень он надёжный, да и сильный, так что в случае чего толку от него больше, чем от нас с Ньо вместе взятых.

— Ну а без меня тут, вестимо, никто скучать не будет, так что отослали почитай что на полгода с лёгким сердцем, — продолжал сокрушаться Феньо.

— Зато зиму коротать одному не придётся, — пожал я плечами. — Это ж мне с тобой возиться, а не тебе…

— Это как посмотреть, — ожёг он меня оскорблённым взглядом. — По уму, так Вереку одному и следовало с вами тащиться, это ведь он наградил нас подобным счастьем: отправился на обычный обмен, а вернулся с этим путешественником… Я отцу предлагал: пошли лучше Митку, она будет вне себя от радости, а он мне на это — соображаешь хоть, что говоришь? А что, если она почитай что будет со своей семьёй — не будешь же твердынца принимать в расчёт…

Я хотел было ответить, что до предгорий с нами будет ещё целый караван, но ощутил, что голова прямо-таки гудит от всей этой сумятицы — подумать только, а ведь ещё сегодня утром я думал, что мне предстоит отменно скучная зима…

Кемисэ

В людских поселениях я ощущаю себя как в ловушке, словно мышь среди хорьков, и мне остаётся лишь радоваться, что на мне громоздится такой ворох одежд, что я будто в коконе. Потому-то я не спешу разоблачаться и в доме, да и, по правде говоря, не хочется упускать шанс как следует обогреться после дороги — хоть погода стоит погожая, целый день в пути даёт о себе знать. И я прежде нередко уходил скитаться по окрестным взгорьям, но всё-таки в более тёплую пору.

Еда оказалась вполне сносной, а питье — даже чрезмерным: отпив пару глотков вина, я с изумлением, смешанным с ужасом, наблюдал, как люди поглощают чашу за чашей — словно быки на водопое. Отец семейства всё пытался завести со мной беседу о моей семье и меновой торговле, но, поскольку я ничего в этом не смыслю, разговор быстро сошёл на нет, сменившись неловким молчанием. Наконец со двора послышался шум, который быстро переместился в дом, после чего младший сын хозяина, имя которого я упустил из вида, вскочил и вернулся с ещё одним человеком.

Я знал, кого мы все поджидаем — проводника, который проведёт меня с сопровождающими через горы, так что его появление не стало неожиданностью. А вот что стало — так это его юность: сущий мальчишка! Прежде моложе меня в этой комнате был лишь второй сын хозяина, но новоприбывший оказался младше даже этого безбородого паренька. Светловолосый, невысокий и настолько щуплый, что я усомнился в том, что физический труд ему под силу — однако, если верить словам хозяина дома, это и есть наш проводник.

Разумеется, мне не понравилось, как он на меня уставился — словно на поганку в человеческий рост, предки свидетели. И всё же, когда первоначальное раздражение прошло, в его любопытстве мне почудилось что-то ребяческое: с таким беззастенчивым интересом и наши дети пялятся на всяческие диковины, прибывшие к нам из чуждого мира. Быть может, на меня будут так же глазеть там, куда я направляюсь, мои дальние сородичи.

Примечания:

[1] Прарумынский язык – официальное становление старорумынского произошло около XIV века. Валашский – экзотопоним румынского языка (т.е., так называли его инородцы).

[2] Анте (Anté) – сокращ. от Antal – венг. форма римского имени Antonius.

[3] Верек (Vérek) – вымышленное имя, от венгерского «по крови».

[4] Алма (Alma) – в пер. с венг. «яблоко».

[5] Нерацу Кемисэ – в венгерских именах фамилия всегда идет впереди (как прилагательное или географическая принадлежность).

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones. Глава 1. Благословенные – Áldottak (Алдотток)

20 декабря 2019 (13:37:11) 1143

Ez volt ám az ember, ha kellett, a gáton,
Nem terem ma párja hetedhét országon...

Что за человек жил в этот век суровый -
За семью морями не сыскать такого...

Arany János "Toldi" (1847)

Глава 1. Благословенные

Кемисэ

Здесь всегда тихо — ни писка нетопырей, ни гулкой капели. За этой стеной — мой отец. В последнее время я прихожу сюда всё чаще, раньше — пытаясь уловить следы его присутствия, теперь — его мыслей. Осудил бы он меня за то, что я собираюсь сделать?

Моя беда в том, что я пытаюсь говорить с призраком. Всё, что я о нём знаю, мне ведомо лишь с чужих слов — а они твердят, что я должен свершить то же, что и он. Возвысить свой род.

Но последовать его примеру значит умереть.

читать дальшеЯ никогда не считал себя малодушным. Но каждому суждено столкнуться с тем, что он не таков, каким себе кажется.

Тишину раскалывают гулкие шаги, и я не оборачиваясь знаю, кто это. Лекарь Твердыни Араниэ Нэу, или Рэу для близких — пожалуй, единственный, кто приходит в усыпальницу столь же часто, как и я. Быть может, это из-за чувства вины — мой отец, Эдайнэ Нерацу, был первым, кто умер на его попечении.

Мне всё равно придётся сказать ему, так что лучше уж сейчас, когда мы одни.

— Завтра я уйду. Отправлюсь в Паннонию. Я уже поставил в известность наших старейшин.

Я не оглядываюсь, чтобы не видеть, что написано у него на лице — изумление? печаль? досада? Выходит, что тревога — я слышу это по голосу.

— Сейчас, в преддверии зимы? Дождись весны — и тогда, если не передумаешь, можешь отправляться куда глаза глядят.

— Я не могу ждать до весны. — Я молчу о том, каких усилий стоит мне каждый день: кому охота признаваться в постыдной слабости. — Если я не доберусь до Цитадели, значит, так было предначертано.

— Это не предначертание, а безумие. — Самообладание изменяет Рэу, и он хватает меня за плечо, разворачивая лицом к себе. — А если доберёшься — что ты будешь делать там?

— То, что предрекут старейшины, — не колеблясь, отвечаю я.

— Ты хочешь замёрзнуть насмерть в дороге — чего ради? — не унимается он. — Разве твоему роду это пойдёт на пользу? От чего ты бежишь — от самого себя или своего страха?

Я высвобождаюсь из захвата.

— Уйди, если не желаешь попрощаться по-доброму.

— Почему ты не хочешь понять, Кецу, тебе не обязательно уходить — и соглашаться на то, что тебе навязывают, тем паче!

— А что мне делать? — вырывается у меня и, досадуя на себя за эту отчаянно-бессмысленную мольбу о помощи, я, вскочив на ноги, выпаливаю: — Ты не можешь быть беспристрастным советчиком, Рэу, потому что твоему роду моё бездействие сыграет на руку! — С этими словами я спешу уйти, прежде чем прозвучит ответ. Впрочем, его и не последовало.

Ирчи [1]

Что я о них знаю? Да почитай что ничего. Люди в глаза величают их господами, а за глаза — шаркань [2], драконами. Они живут в тёмных пещерах, куда никогда не заглядывает солнце, и добывают там невиданные самоцветы и редкую руду. У нас такое поселение одно — мы называем его Эрёд [3]
, Твердыней, вслед за ними. Её ни разу не удалось взять, а уж попытки были, не сомневайтесь. Даже тогда, девятнадцать лет назад, когда полстраны было разграблено, Твердыня устояла. Подобная стойкость могла бы вызвать уважение, но уж слишком они отличаются от нас.

Как бы то ни было, Феньо [4] и его семейство знают о них куда больше, но со мной делиться не спешат. Ведь кто я такой — перекати-поле, сегодня здесь, а завтра там, так что есть ли смысл посвящать меня в то, на чём испокон веков зиждется их благосостояние? Из дома не гонят, и на том спасибо. Само собой, не бескорыстно — я помогаю Ньо в лавке, да и вообще на подхвате по хозяйству, вроде батрака. Работёнка не плохая, вот только за зиму успевает так навязнуть в зубах, хоть из дому беги. Что я и делаю, как только дороги подсохнут.

Тогда, впрочем, уже стояла глубокая осень, так что с неохотой приходилось признать, что я тут, по всему, до весны. Лавка эта — не шибко какое бойкое место, так что по большей части мы тут просто торчим без дела. Феньо управился бы и без меня, но он не любит сидеть тут один. Само собой, это не повод, чтобы нанимать кого-то лишнего — а тут весьма удачно подвернулся я, готовый работать за харчи и крышу над головой. К Феньо вообще благоволят его родичи: другие бы давно выставили на мороз на пару со мной.

В общем, чтобы совсем не сидеть без дела, я беру вещи в починку — одежду там, иногда обувь, хотя тут не всегда хватает сноровки. Этим я и был занят, когда они вошли в лавку — я их принял за дочь с отцом: она — статная, с подвязанными косынкой тёмными косами, которые так и хочется взвесить на ладони, с ореховыми глазами, словно светящимися на смуглом, будто бережно обожжённый кувшин, лице. Старик её, видать, совсем дряхлый — спина согнута, словно виселица, из-под закрывающего лицо капюшона свисают седые космы, и вдобавок он прихрамывал, так что женщине приходилось всё время поддерживать его под руку. По виднеющейся из-под широкого рукава кисти видно, что ему давненько не приходилось работать — да и вообще, кожа бледная, столь нездорового вида, словно ему нечасто приходилось бывать на воздухе. По правде, я подивился, что он вообще сюда приковылял — мог бы отправить дочку или кто она ему там, невестка? Зато уж разоделся на выход дай бог каждому — хоть одежда и неброская, но роскошная, у меня-то глаз намётан. И держится женщина с ним почтительно, пожалуй, даже слишком — видать, всё-таки невестка:

— Извольте, это здесь.

Феньо тут же подскочил — он любит обихаживать покупателей, так что я и с места не тронулся, знай себе разглядываю эту красотку и прикидываю, сколько ей лет. То, что старше меня — дело ясное, но вот насколько? Вот бы она на меня глаз положила — было бы жемчужное житьё. Зрелые женщины — это тебе не юные вертихвостки, знают толк, как ублажить мужчину: и накормят, и приоденут — знай только смотри по сторонам, чтобы муж бока не наломал... Жаль только, на меня и не посмотрят — я ж и ростом не особо вышел, и на лицо так себе — физиономия плоская, нос картошкой, волосы — как солома. Всё это успело пронестись в моих мыслях прежде, чем она произнесла:

— Я могу найти здесь Ирчи, проводника?

При этих словах я тотчас вскочил на ноги — и невольно скривился: нога успела затечь. Старательно натягивая любезную улыбку, я похромал к ней:

— Что будет угодно госпоже?

С запозданием сообразив, что старик может заподозрить, будто я его передразниваю, я остановился, опираясь о стену, и поджал ногу, стараясь не морщиться от впивающихся в неё иголок.

Тут заговорил сам старик — голос у него оказался глуховатый, будто припорошённый пылью, но достаточно отчётливый:

— Ты сопровождаешь людей через Подкову [5]?

— Да. Господин желает отправить караван весной? — Про себя я возрадовался — ещё бы, всю зиму можно предвкушать, как тотчас сорвусь в путь, едва перевал откроется — хоть и подивился: обычно дельцы об этом так рано не помышляют.

Однако, не ответив на мой вопрос, он вместо этого поинтересовался:

— Можно ли преодолеть Подкову сейчас?

Тут я задумался не на шутку: с одной стороны, мне бы прыгать, выкрикивая: «Разумеется! Хоть сей момент!», но я слишком хорошо осознавал риск, связанный с непредсказуемой погодой перевала — а вдруг снег пойдёт раньше? Или склон размоет? Тогда пара повозок останутся в ущелье почитай наверняка — а с кого спрос? Нет, на такое я пойти не могу.

Потому я с сожалением помотал головой — казалось, она не хочет поворачиваться на шее ради столь мрачного посыла.

— Господин ведь понимает, что риск слишком велик — прибыль не покроет возможных потерь... — Но он перебил меня, капюшон даже слегка приподнялся, открывая гладкий подбородок:

— У меня на уме не торговля. Ты можешь перевести троих человек с небольшой поклажей? Скажем, пара мулов и повозка?

Внутренне я возликовал, но постарался сохранить серьёзность — ведь сейчас разговор пойдёт о выручке, а с меня станется ляпнуть, что я и так их проведу, за кормёжку — лишь бы не оставаться в этом поглощаемом осенью городе.

— Смог бы, — задумчиво изрекаю я, силясь уже интонацией голоса передать, с какими жертвами с моей стороны это сопряжено, а сам спиной чувствую ненавидящий взгляд Феньо — угадайте, кому придётся куковать тут всю зиму в одиночестве? Впрочем, зная его, может, он ещё кого успеет подыскать. — Но, видите ли, когда мы минуем перевал, он, быть может, уже закроется — а значит, мне не вернуться до весны...

— Я не постою за ценой, — нетерпеливо прервал меня старик и мотнул головой — повинуясь этому жесту, женщина распустила тесёмки рукава и вытащила оттуда соблазнительно позвякивающий кожаный кошель. Приняв его, я вытряхнул на ладонь четыре серебряных денария [6] — казалось, под их весом рука так и пошла вниз, а голова — взлетела к потолку, распираемая невероятным восторгом; старик тем временем добавил: — И подыщу тебе место, если в том будет необходимость.

На это я лишь кивнул, боясь, что, стоит мне открыть рот, как из него исторгнется радостный вопль.

— Я пришлю к тебе слугу, чтобы помог со сборами в дорогу.

Совладав с собой, я смог вполне ровным голосом поинтересоваться:

— Когда господин желает тронуться в путь? Я должен предупредить, что погода может перемениться в любой день, и это существенно осложнит дело...

— Как скажешь, — кивнул старик, казалось, удовлетворившись моим согласием — из его голоса исчезло прежнее напряжение. — Полагаю, ты прав: чем раньше, тем лучше.

— Я мог бы уладить всё к послезавтрашнему утру, — предложил я, на деле полагая, что раньше, чем через неделю он не раскачается, но, выходит, ошибался:

— Так тому и быть, — коротко кивнул он, давая понять, что разговор окончен. Женщина уже подхватила его под руку, чтобы вывести из лавки, когда я спохватился:

— Прошу прощения, господин, как мне вас величать?

— Моё имя — Вистан, — отозвался старик. — Вистан из Ховаша.

— Инанна, дочь Ача [7], — назвалась женщина, хоть я не ожидал, что она представится. — Я тоже сопровождаю господина.

Тут мне пришлось прикусить губу, чтобы удержать глупую улыбку — но, видимо, мне не вполне это удалось, потому что она улыбнулась мне в ответ.

Я подождал, пока они выйдут, не трогаясь с места, затем выглянул за дверь, проследив, как они скрываются за поворотом — и лишь потом подскочил на месте, словно горный козёл, вскинув кулаки:

— Да здравствует Подкова!

— Скотина, — тоскливо бросил в ответ Феньо.

— Пойду, разведаю — может, кто идёт хотя бы до Вёрёшвара [8], — с этими словами я бросился к выходу, напутствуемый:

— Ну и катись к чёрту!

Мне и тут улыбнулась удача: в Вёрёшвар и впрямь отправлялось несколько подвод с зерном, чтобы сторговать на шерсть, и я мигом столковался с их старшим по имени Анвер — мне уже несколько раз случалось иметь с ним дело. Хоть путь к подножию гор не такой уж и долгий, но пролегает по лесам, где всякое может случиться с одинокими путниками. Вернувшись, я обнаружил дожидающегося меня в лавке слугу господина Вистана — возрастом он был ему под стать, но крепко сбитый, с узловатыми руками, дублёной кожей и цепким взглядом. В сочетании с внешностью его имя производило прямо-таки смехотворное впечатление: Эгир [9] — мышь. Однако вот уж чего-чего, а смеяться мне над ним не хотелось. Первым, что он меня спросил, было:

— Сколько раз ты уже ходил через Подкову?

— С дюжину, — немного округлил я — на самом деле, одиннадцать, из них только пять — сам по себе, до этого был лишь подручным. Понимая, что это производит не слишком сильное впечатление, я добавил: — Но горы знаю с малолетства — я родом с Тертр [10], козопас.

Это, вроде как, устроило Эгира, но он не преминул добавить:

— Надеюсь, ты согласился на это не потому, что польстился на деньги — потому что в случае неудачи не получишь ничего. — Неприкрытая угроза в его голосе меня лишь возмутила:

— Да будет вам известно, я отроду не брался за то, что мне не под силу.

— Несколько человек отказались — скажешь, они менее опытны?

— Я могу говорить только за себя, — ответил я с излишней запальчивостью. — Может, им неохота застрять по ту сторону перевала — уж не знаю.

На этом, к нашему обоюдному удовольствию, эта тема была закрыта. На самом-то деле, что бы ни думал обо мне Эгир, решать всё равно не ему, а господину — а того моя юность, неопытность и всё такое, судя по всему, беспокоили весьма мало. После этого настало время обсудить припасы в дорогу: тут Эгир показал себя внимательным и толковым советчиком. Быстро определившись с тем, что есть у меня: немало осталось с предыдущего путешествия, а также было в их хозяйстве — в частности, те самые два мула с повозкой — мы отправились закупать недостающее: сушёное мясо, промасленную холстину, крупу, муку, травы для заваривания лекарственных настоев — насколько я мог судить о здоровье господина Вистана, они явно лишними не будут. Закупили и тёплую одежду для всех троих путников — уж не знаю, чем руководствовался слуга, подбирая одежду на господина в его отсутствие: я б не поручился, что на него это налезет, ну да надеюсь, он знал, что делает. Эгир предложил купить обновок и на мою долю всё из тех же господских денег, но я гордо отказался: мои видавшие виды, но проверенные одёжки меня вполне устраивали.

После этого мы отправились смотреть повозку. Её состояние меня удовлетворило, а вот сам дом несколько озадачил: судя по господину и его слуге, я ожидал увидеть богатое имение, а тут — обычное строение, добротное, но неряшливое на вид из-за беспорядочного нагромождения пристроек. Видно, что семья тут проживает большая и, можно сказать, зажиточная, но всё же птицы явно иного полёта. На протяжении всего этого времени Эгир так и не проговорился ни единым словом ни о чём, касающемся господина — вот это я понимаю, настоящая преданность, ценящаяся весьма дорого. Я и сам не особо наседал — я вообще не слишком любопытный, хотя по мне, наверно, и не скажешь: с виду — сущая мельница, как говорит Феньо — но тут не удержался:

— Так Господин Вистан здесь и живёт?

— Остановился на постой, — отозвался Эгир, сопроводив даже этот скупой ответ неодобрительным взглядом, будто я бог весть чего спросил. И всё же я решился на ещё один вопрос:

— А Ховаш — это вообще где? — Пропутешествовав несколько лет, я почитал себя знатоком самых отдалённых уголков мира, а вот про Ховаш никогда не слыхивал.

— Отсюда далековато будет, — вот и всё, что я получил в ответ; при этом мне показалось, что в его глазах мелькнул насмешливый огонёк.

Кемисэ

Лишь заходя под свод пещеры, которая приведёт меня к мосту над пропастью, я осознаю, что не увижу родных мест долго — а, быть может, и никогда, но всё же не оборачиваюсь. Впрочем, они так глубоко отпечатались в моей памяти, что, бросив взгляд на привычный глазу вид, я лишь искажу картину. Кажется, что с каждым шагом я от чего-то отказываюсь: от привязанностей, от воспоминаний... от сомнений. Останется ли что-нибудь к тому моменту, когда я ступлю на мост?

На этом пути я ещё не одинок: меня сопровождает почти весь мой род, кроме малых детей, а также представители иных семей. Среди них и Рэу. Мы так и не обменялись ни единым словом после того злосчастного разговора. Сердце кольнуло осознание того, что он наверняка пришёл, чтобы взглянуть на меня на прощание. Прочие также хранят приличествующее случаю молчание, ведь подобные проводы сродни похоронам. Отчасти так оно и есть: отправляя сына или дочь в другую семью, их уже не надеются увидеть вновь.

Пещеры сомкнули привычные объятия стылой сырости, так что я бессознательно запахиваю плащ потуже, чтобы тут же себя одёрнуть: решившись на подобное путешествие, следует привыкать к холоду. Странное дело — от этой мысли озноб тотчас отступает, словно бы и вправду потеплело.

Те, что следуют по правую руку от меня, внезапно замешкались; мгновение спустя и я это слышу — медленно приближающийся шорох. Следуя их примеру, я также останавливаюсь и жду, пока явившаяся из бокового прохода тень не приблизится. Он уже не покидает пещер, а вскоре у него пропадёт надобность и в одежде, и в имени — Санриэ Нерацу. Приблизившись ко мне, он поднимается на ноги, чтобы взглянуть мне в лицо. Глаза остались прежними, но знакомых черт не различить. Я гоню от себя мысль, что на его месте мог бы быть любой другой — и я не заметил бы подмены. Затем он вновь опускается на руки — и, как ни странно, в этом положении гораздо меньше выделяется среди остальных, чем когда стоял на присогнутых коленях, лишь едва заметно подрагивающих. Мы вновь трогаемся с места, будто и не было этой заминки, но теперь я невольно подмечаю взгляды, которые бросают на своего родича наши старейшины: гадают, суждено ли им последовать за ним.

Вот и мост — вздымается из-под свода пещеры, будто метнувшийся за мухой язык. Здесь мои сопровождающие останавливаются — дальше пойдут лишь избранные. Санриэ замирает вместе с ними, и в тишине я слышу его хриплый голос — будто ветер, что из последних сил пробивается сквозь щель в скале:

— Прощай, Благословенный!

Примечания:

[1] В именах соотечественников Ирчи (Írcsi), а также в их географических названиях ударение всегда падает на первый слог.

[2] Шаркань (sárkány) – в пер. с венгерского «дракон».

[3] Эрёд (Еrőd) – в пер. с венг. «твердыня».

[4] Феньо (Fenyő) – в пер. с венг. «сосна».

[5] Подкова (венг. Patkó) – название перевала.

[6] Ценность серебряного денария приблизительно равнялась стоимости одной овцы. Этой суммы хватало, чтобы человек нормально поел для восстановления физических сил, накормил детей, более-менее прилично оделся и рассчитался за жилье.

[7] Инанна - по-венгерски это имя пишется как Inánna. Имя шумерского происхождения. Инанна (аккадск. Иштар) – центральное женское божество в шумерской мифологии, богиня обильных урожаев, плодородия и любви, позднее также выполняла функции богини правосудия и покровительницы семейной жизни. Отец Инанны (кстати, его имя Ач (Ács) переводится как плотник или столяр) – по-видимому, весьма творческая личность.

[8] Вёрёшвар (Vörösvár) – в пер. с венг. «ржавый замок».

[9] Эгир (Egér) – в пер. с венг. «мышь». По произношению что-то среднее между «Эгейр», «Эгер» и «Эгир».

[10] Тертр – примерно так звучит изначальное славянское название Татр – «Tъrtr».

Следующая глава

#Ad Dracones

Ad Dracones: Немного о названии

20 декабря 2019 (13:34:25) 854

Название истории «Ad Dracones» отсылает нас к латинскому выражению «Ad bestias» – сокращённое от «Damnatio ad bestias» – в пер. с латин. «предание зверям». Так в Древнем Риме называлась казнь, когда осуждённых отдавали на съедение диким зверям (часто львам) на цирковой арене.

В переносном смысле это выражение означает «оставить кого-либо абсолютно неподготовленным в одиночестве среди агрессивных противников, практически без надежды избежать физического или морального ущерба».

Заменив «bestias» на «dracones», мы связали это с другим латинским выражением: «Hic sunt dracones» – латинской фразой, означающей «тут [обитают] драконы», нанесённой на участок глобуса Ленокса с изображением Восточной Азии. Глобус датируется первыми годами XVI века, но фраза гораздо старше.

Это выражение также тесно связано со львами, поскольку представляет собой перефразированное «Hic sunt leones» – «здесь водятся львы», которым на средневековых картах подписывали неведомые земли на краю ойкумены. То бишь не ходите, дети, в Африку гулять :-)

Кроме того, в средневековье на многих картах непосредственно изображались фантастические животные, включая драконов, так что в западной литературе фраза «Hic sunt dracones» получила хождение как обозначение неведомой территории, terra incognita.

В нашем случае подразумеваются в большей степени не неизведанные земли, а непознанные глубины человеческой души.

К первой главе

#Ad Dracones

Страницы: ← предыдущая 1 … 4 5 6

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)